Год назад, двадцать шестого июля две тысячи второго, в Австралии, в Сиднее умер очень, сколько могу судить, хороший человек, Дима Мирошник. Оговорка насчет "сколько могу судить" значит только то, что мы с ним никогда не разговаривали иначе, как по телефону, а познакомились через Интернет. Хотя жили когда-то в городе Уфе на улице Ленина в одном доме, у нас много общих знакомых, а вдова его - это красавица Наташка Миткалева, моя одноклассница и соседка по подъезду в далеком 1955 году. Да даже и в Австралии есть общие контакты, только не в Сиднее, а в Мельбурне.. Бывает, значит, и так. Конечно, нет сомнения, что в одном-то доме мы не могли не встречаться, хотя бы во дворе, когда мусор выносили. Но я тогда учился в восьмом классе, а он только что закончил авиационный институт и жил с молодой первой женой в соседнем подъезде. Не уровень для знакомства. У нее была младшая сестра, моя хорошая знакомая по имени Мила, Людмила, десятиклассница из нашей школы, но в квартире я у нее не бывал, так что и с Димой не познакомился. Потом жизнь потаскала нас, меня от Владивостока до Иллиноя, а его от Перми до Нового Южного Уэльса, и опять были люди, соединяющие наши судьбы. С одним я дружил лейтенантом в Уссурийске, а он работал в одном ОКБ на моторостроительном заводе, с другим вместе учились и развлекались СТЭМом в нефтяном институте, а он советовался, как со старожилом-знатоком, перед отъездом к антиподам.

Так-то он проработал всю жизнь по разным авиационным конструкторским бюро. Работал расчетчиком, как он сам говорил "рабочей лошадью", ни на что по прошедшей жизни, скажем, в связи с пресловутым "пятым пунктом", не жаловался, но было в его письмах ощущение - что-то он за свою профессиональную биографию считал недоделанным. Он и в Австралии, в загробной эмигрантской жизни, продолжал что-то придумывать, начал работать над новым типом двигателя, подробнее не скажу, потому, что знаю о таких вещах только на чисто-теоретическом уровне теории детонации, да и то почти все, за давностью лет, как в тумане. А он получил патент, переписывался с патентным бюро еще по паре заявок и все хотел выйти на кого-нибудь в московской Химфизике, кто еще не забыл про цепные реакции горения. Я это полагал делом безнадежным, потому, что: "По опыту, реакция в НИИ на нашего эмигранта стандартна и неинтересна. Сначала долго жаловаться на судьбу, а потом попробовать - нельзя ли сорвать доллары, ничего не делая?" - как я ему сразу написал. Но он собирался осенью заняться этими контактами всерьез, после того, как справится с "операцией по поводу рака желудка. Небольшой такой - вырежут всего 20% желудка и кусок проржавевшего пищевода". Четвертого июля операция прошла успешно - а через три недели его не стало, видно, не хватило сил для жизни.

Дима, как и я, увлекся на склоне лет сочинительством. Мне его тексты нравятся. Найти их можно у Максима Мошкова, но до отдельного бумажного издания дело не дошло. Мы с ним впервые обменялись мэйлами за четыре месяца до его смерти, познакомил нас общий сетевой знакомый, русский музыкант из Нью Йорка Саша, тоже из тех людей, про которых все ясно, что хорошие парни, а встретиться в офф-лайне пока что за делами никак не получается. Вот на втором письме открылось, что женат Дмитрий на девочке из нашего двора, потом про его бывшее родство с Милочкой, которая нынче служит завкафедрой иностранной литературы в одном из местных университетов и у которой я как раз впервые побывал в гостях год назад, в свой последний приезд на Родину. Поспорили маленько по малозначительному литературному поводу, еще поперебирали общих знакомых, учителей - школу мы с ним тоже окончили одну и ту же. И тут после малоинтересных для нас обоих имен директрисы и преподавателей различных наук всплыло имя, которое, как оказалось, небезразлично и для него, а уж для меня-то ... .

Есть такое понятие - любимый учитель. Вячеслав Тихонов в пустом актовом зале за пианино после вдохновенного урока. Плятт в гриме Ландау и окружении верных учеников и продолжателей. Бывает такое и по жизни. Вон у нас же в городе была некогда в одной из школ Софья Захаровна, учительница литературы и предмет поклонения всех старшеклассников, а все старшеклассницы, как одна, с сигаретой в зубах и короткой стрижкой a la Marina - "под Софу". Не было у меня за жизнь любимых учителей: ни обожаемой словесницы, ни заботливого академика-наставника в ермолке и с бородкой клинышком, ни покрытого орденами и сединами ветерана боевой и политической подготовки, ни даже захудалого потомственного вальцовщика, пролетария с длинными усами, чахоточным кашлем и воспоминаниями об Юдениче и Кирове.

То есть, жизнь, конечно, учила и меня, но пользовалась совсем другими посредниками, менее киногеничными. Хитрый, умный и злопамятный "красный директор" с внешностью Серафима Огурцова вовремя сообщил мне, что: "Нам тут не нужны люди, умеющие ставить вопросы. Нам нужны люди, умеющие давать ответы". Вольнонаемный слесарюга-алкаш с издевкой попросил распетушившегося от невыполнения его приказаний лейтенантика: "Так покажи, как сделать" - и тем навеки выучил не ставить подчиненным задачу, если не представляешь детально, как ее можно выполнить. Проверяющий, старая министерская крыса из техуправления, от которого я услышал: "При решении любой задачи есть два этапа: самоутвердиться - и добиться поставленной цели. Есть смысл сразу считать, что первый этап уже выполнен, и пора переходить ко второму". Амнистированный монтажник, проводник поезда "Хабаровск-Москва", второй секретарь горкома, жуликоватый киевский профессор, бывший следователь-важняк, перешедший в бандитскую фирму зиц-президентом ... . Мало ли чьими устами может говорить Жизнь? Дело за тобой, умей слушать ее уроки и правильно их понимать. Но, если говорить о любимом учителе, то, может быть, ближе всего к этому понятию - вот как раз Василий Алексеевич Якимов. Мой учитель истории и обществоведения в девятом и десятом классах. А самое большое дело, которое он для меня сделал - отговорил от профессии историка.

Я учился у него два года - девятый и десятый классы. Я и перешел в эту школу потому, что она была одной из трех в большом городе, сохранивших десятилетний срок среди сплошных одиннадцатилеток. Была тогда очередная рацуха Никиты Сергеевича. Память у меня об этом времени осталась самая нежная, и о девочках наших и мальчиках, и о маленькой двухэтажной школе с большим плодовым садом, и даже об учителях. Я, знаете, тоже был не подарок. Одно, что драки после уроков чуть не каждый день, другое, что избалован пацан своими мелкими достижениями на матолимпиадах, активизмом в городском клубе "Физики и Лирики" да публикацией детских стишков в местной комсомольской газете. В итоге позволял себе на уроках алгебры сочинять комедию из пиратской жизни, а для равновесия на литературе решал под партой головоломки из ягломовского задачника. Я бы такого ученичка, наверное, просто убил бы. А они терпели почти без репрессий.

Но все это так, развлекушки. Все-таки, жизненный путь мой вчерне уже определен. Я буду историком. Книги по истории, да не лишь бы так, а вузовские курсы, я начал читать лет с десяти и к шестнадцати прочитал не меньше центнера. Конечно, это были не совсем Моммзен или Ключевский, но, большей частью, вполне приличные тогдашние учебники по Древнему Риму, Средним Векам или Истории СССР. При моей ломовой памяти я, знамо дело, многое запоминал, не понимая, но ведь, чтобы понять хоть что-то в истории, надо вообще пожить маленько на божьем свете. А с банком данных, как теперь говорят, дело обстояло не так плохо. Да, видно, что на самом деле мне этот предмет был по душе. Во всяком случае, после восьмого класса я с некоторыми препонами пролез в археологическую партию рабочим на пару недель, а в девятом и десятом сочинил исторический кружок и почти регулярно проводил в нем занятия для младшеклассников. Как раз было стопятидесятилетие первой Отечественной войны и "Гусарская баллада" несколько оживила в публике, и даже в моих малышах, сознание, что русская история начинается не с 1917-го.

Так что, конечно, обязательная школьная программа по истории для меня особого-то интереса не представляла. Моя учительница в предыдущей школе это твердо понимала и старалась без особой надобности клапан не открывать, чтобы не утопить свой урок в моих совершенно ненужных для.выполнения учебного плана рассуждениях о зверствах Ивана Грозного и бессмысленности Ливонской войны. В новой школе преподаватель этого предмета отличался довольно заметно. Я его, вообще-то, чуть-чуть знал и раньше, как отца моей прежней одноклассницы Нины, уже тогда достойно представлявшей тип вальяжной славянской красы. Но тогда как-то не врезалось.

А тут, на уроках, Василий Алексеевич, по школьной кличке Вась-Вась, блистал, как никто другой из педагогов. Я, пожалуй, для начала предоставлю слово Диме Мирошнику. Когда я признался ему, что очень хочу, но никак не решаюсь написать о нашем общем учителе, то он прислал мне вот что:

Вот, может быть, и у вас мелькнет слово, которое всплыло из глубин подсознания у меня - лишний человек. Мне как-то кажется, что оно не обязательно связано с исторической обстановкой николаевского царствования. Просто везде, где яркий, незаурядный человек по определению не востребован временем и местом - будет то же самое. Секс, "наука страсти нежной", забравший под себя не только свое законное место, но и сектор сознания, запрограммированный под профессиональную деятельность; бухалово, "вошел - и пробка в потолок", "безвременье вливало водку в нас"; тяга куда-то, лишь бы не сюда, "им овладело беспокойство, охота к перемене мест", "а я еду за туманом, за туманом ...". Ну, и так далее.

А человек был, действительно, незаурядный. Владеющий словом, что у наших педагогов редкость. Юмор у него, по правде говоря, был достаточно сильно адаптирован к аудитории. Была в нашем классе милая девочка Инна Бернштейн. Разумеется, для нее и ее подружек, как для всяких нормальных девушек, любой повод пожужжать был подарком. На Васиных уроках истории и обществоведения это пресекалось окликом, правильно Дима написал, очень красивого и глубокого голоса:
--- Ну вы там, Бернштейн и бернштейнианцы! Конец дискуссиям!

Надо сказать, что благодаря обстоятельству последней десятилетки, собравшему в школе не самых слабых старшеклассников со всего города, общий уровень у нас был повыше среднесоюзного стандарта. Дело, как мне представляется, было не столько в способностях, сколько, как замечательно сформулировано в одной статейке - в мотивированности. Способности, конечно, играют свою роль. Но уж для одоления школьного курса с запасом плавучести какие такие нужны особые таланты? Конечно, тема о мотивированности, заинтересованности школьника в знаниях болезненная. Возникает вопрос о неумелости либо равнодушном воздержании родителей и учителей - гораздо для самоуспокоения лучше, если вся фишка в генетически обусловленных дарованиях, с которыми все одно ничего не поделаешь. В то время в Союзе были в моде точные науки - вот вам и взрыв дарований в этой области. История в число уж очень любимых наук не входила, поскольку к нашему времени насчет ее продажности специально говорить не приходилось. Так что она держалась скорей на личной популярности Василия Алексеевича. Сколько я понимаю, на прекрасную половину старших классов действовало еще и его обаяние с ярко выраженной эротической струной. Доходило ли дело до конкретных романов - сомневаюсь. А впрочем? Во всяком случае, в ночь выпуска, предшествующего нашему, куда меня привели из палатки пригородной геодезической партии собственные контакты по этой же части, девки липли к нему, как нынешние тинэйджерки к рок-звезде. Я даже маленько приревновал свой собственный предмет интересов к этому, как мне однозначно представлялось, старику.

Так-то у нас с ним были отношения взаимного доброжелательства. Особенно нового он ничего мне на своих уроках сообщить не мог, связанный внешними ограничениями, как муха паутиной, но говорил здорово, приятно было послушать и кое-что из лексики и формулировок взять на дальнейшее вооружение. Да он себя в обиду никому не дал бы, правильно Мирошник вспомнил про порядок на уроке, так что даже я, при моей наглости, посторонними книжками под партой на его занятиях почти не развлекался, зато с удовольствием слушал. Он про мои археологические похождения, кажется, и не знал, а кружок был в младших классах и в его сферу интересов не входил, хотя одобрялся.

Я же как раз в это время озадачился собиранием личного своего представления о том, кто же такой был "басмач и контрреволюционер Заки Валидов". Собиралось это из обмолвок официальной литературы, красных газет Гражданской войны и мемуарных публикаций 20-х годов, доступных в ту оттепельную пору в областной библиотеке, которая сегодня носит его имя. В общем, получилось тогда не так уж далеко от того, что нынче стало у всех на слуху. Но записей никаких я не вел, не по конспиративности, конечно, а по лени в сочетании с неплохой в ту пору памятью. Толчком к расследованию послужил рассказ отцова приятеля, Мустафы Сафича, публике более известного как Мустай Карим, об его недавней (и, конечно, санкционированной сверху) встрече со известным эмигрантом во время писательского визита в Турцию. Вершиной рассказа были воспоминания знаменитого политика и ученого-тюрколога о том, как зимой сорок первого к нему в Стамбул приехали представители рейхсминистра Розенберга уговаривать на руководство прогерманским мусульманским движением и будущей поволжской исламской федерацией Идель-Урал. Это, конечно, была бы фигура поприличней и поавторитетней иерусалимского муфтия Амина эль-Хуссейни. Будто бы, профессор сказал им:
-- Я в безнадежных делах не участвую. Раз вы, как и генерал Деникин, сходу Москву не взяли - значит, Сталин вас, в конце концов, победит. Я с ним хорошо знаком, он таких, как ваш Гитлер, может сразу десять штук вокруг пальца обвести. Ищите для своих затей кого помоложе и поглупее.-

Действительно, он, как глава Башревкома, был близко связан с наркомом национальностей в период своих попыток сотрудничать с Советской властью, и татарские большевики даже пытались накатить Ленину бочку на Кобу за мягкость и попустительство "валидовщине". Да и с германскими делами неплохо познакомился, когда пять лет читал лекции по тюркологии в Бонне и Гейдельберге. Пришлось нацистам вместо слишком умного Валиди нанимать согласного на любые условия араба. Песок, как известно, неважная замена овсу и дело для них кончилось плохо в полном соответствии с прогнозом. Но за их вычетом тут всем прочим хорошо. Заки-агаю, отцу башкирской нации или, как другие говорят, её изобретателю, приятно вспомнить, что оказался пророком и не поддался берлинским сиренам. Мустаю, автору стиха "Не русский я, но россиянин ..." - приятно ощущать их встречу, как свидание самого известного башкира Советского Союза с самым знаменитым башкиром зарубежа. Моему отцу приятно узнать, что вот такой заматеревший антисоветчик признал-таки ум и силу Советов и, конкретно, по-прежнему обожаемого в глубине души генералиссимуса. Мне же исключительно нравится слушать из уголочка беседу взрослых умных людей на историческую тему и отчасти ощущать себя прикосновенным к "минутам роковым" нашего мира.

Вообще-то я о взрослых к тому времени был не слишком высокого мнения, многократно убедившись, что они, в среднем, так же склонны с апломбом высказываться по вопросам, о коих не имеют понятия, как и люди, не достигшие избирательного возраста. Для отца тут, пожалуй было некоторое исключение, для деда, еще для пары знакомых, для некоторых литературных и исторических персонажей, а так ... . Уши бы не слушали! Да-а, тяжелый я был паренек, как теперь видится. В учителях у меня быть - это была не синекура. А впрочем - юности идет нахальство. Плохо, когда подростковая наглость, щеголяние, как говорил Писарев, "отрицательными общими местами", вроде того, как на тривиальное и бездоказательное - "Учение - свет" гордо, и так же бездоказательно, заявляется - "Нет, ученье - тьма", вот все это сохраняется у вполне подросшего налогоплательщика и отца семейства. Понятно - откуда, помогает отвернуться от сложностей реальной жизни, и вернуться душой в единственно светлое время - школу и ВУЗ, особенно, если были элитные, для юных дарований.

Вот, значит, такого нахального, ощетиненного подростка, всегда готового дать сдачи, еще до того, как ... в общем, Вася обратил на меня внимание. Как-то пригласил в гости, налил под недовольным взглядом своей жены стаканчик партейного, дал почитать очень для меня интересную "Белую книгу Венгерского рабоче-крестьянского правительства" с горячим обличением контрреволюционных мятежников, но и с некоторыми фактами. Потом спросил - что запомнилось? А мне очень врезались в память две подробности: про радио, все время передающее вальсы, что по комментарию австрийского журналиста десятилетиями однозначно ассоциировалось с баррикадами и революциями для всех поголовно обывателей Центральной Европы. И про отряд нацгвардейцев под командованием, если не ошибаюсь "дядюшки Пала", который защищает Центральный универмаг от русских танков. Там упиралось на то, что это все уголовники. На мой же взгляд, для уголовников типично было бы грабануть магазин и смыться, а не умирать на его защите от танковых снарядов. Так я и сказал, не особо задумываясь.

Вася хмыкнул. Потом вдруг спросил:
-- Мария Львовна (классная) говорила, что ты собрался в МГУ на исторический?-
-- Есть такое желание, Василий Алексеевич.
-- Вот что. Ты после школы заскочи домой и скажи, что идешь ко мне в гости на вечер, чтоб не беспокоились. А приходи к семи. Я тебе кое-что хочу показать.

Жил он тогда в своем деревянном домике с садом на улице Мингажева, название которой не мог вспомнить Дима. В те годы такие домовладения, частный сектор, занимали почти всю историческую часть города. Каменные дома губернского ампира ниточками прошивали этот массив по нескольким главным улицам. Социализм более отметился в новых промышленных районах нефтепереработчиков и авиамоторостроителей да небольшими островками в старой части города. А остальное - полудеревенские дома, заборы, сирень, терн, яблони, стол под деревом в тени. По маю все это цвело лиловым, белым и розовым цветом и для меня город моей юности в веселой фате весны помнится, как простодушный старый романс или, скорее ... помните? ... Ночной томящий зов трубы из середины пятидесятых ... "Cherry pink ...", - О, была весна, когда это напевали все, от Акапулько до Златоуста ... "Вот почему, когда вишневый сад ... and apple blossom white". Называлось, помнится, красивым, хотя и несколько по-кулинарному звучащим, словом "глиссандо" - но разве дело в словах? Все равно, ничего этого не вернуть - ни мелодию, ни красотку Джейн Рассел, ни сладкоголосую Капитолину Лазаренко, ни того трубача, ни сады, ни заборы, ни домики.

Я то как раз жил с родителями в современной пятиэтажке на главной улице, но дорожки дружбы, любви и просто текущей жизни приводили к таким дощатым заборам с калитками каждый день. Идти там минут пятнадцать, ему, правда, на хромой ноге немного подольше. Никогда не спросил, все вглядывался в себя, любимого - а ведь это, надо думать, фронтовая была рана. На этот раз ни Ниночки, ни ее мамы не оказалось, уехали гостить к родственникам. Так что без помех налита себе водочка в граненой стопке, а мне все тот же портвейн: "Тебе еще рано". Водочку, я, по правде, уже попивал - но тут как возразишь? Дальше самовар, вполне настоящий, на угольях от печки-голландки, не та электрическая имитация, с помощью которой нынче гостям демонстрируется authentic Russian style. Достает Василий Алексеевич толстую пачку листов с машинописью и дает мне: "Сиди здесь и читай". Читаю я всю жизнь очень быстро, как раз тогда еще и дополнительно освоил технику скорочтения по описанию в биографии нового президента Кеннеди из случайно залетевшего номера "Америки". Но и то заняло часа два, стаканов пять чаю с молоком и еще три стаканчика "777". А хозяин покамест до половины добил "белую головку".

Было там вот что. Для начала разбиралось около сотни архивных судебных дел в губернаторство Перовского, то есть, в николаевское царствование, когда знаменитый оренбургский генерал-губернатор, дядюшка известной террористки, правил нынешними Башкирской республикой, Челябой, Оренбуржьем и Самарой. Дела все были о земельных спорах между башкирами и русскими помещиками, башкирами и русскими крестьянами, башкирами и "припущенниками", то есть арендаторами башкирских земель, из всяких разных народов - чувашами, татарами, немецкими колонистами, черемисами-мари. Обычно дело обстояло так, что башкиры уступали свои права на землю в аренду или навечно за смешную плату. Деньги, в несколько раз меньше общерусских цен, несколько ящиков с чаем, монисто для кызымок, порох для хозяина. Надувши дикаря, пришельцы принимались пахать жирный степной чернозем, но тут башкир передумывал и требовал сильно добавить или землю назад. И суд всегда, без исключений, не смотря ни на какие обстоятельства, решал в его пользу. То есть, просто всегда возвращал землю.

Что российский суд, да еще во времена Ляпкина-Тяпкина, никаким правосудием сроду не интересовался, а выполнял начальственную волю, это и теперь объяснять не нужно, потому что - ничего и посейдень не изменилось. Но чтобы такая была установка сверху, вот это для меня было новостью. Я эти времена не шибко знал, но что-то помнилось: про колонизаторскую политику царизма, налог на карие глаза, конфискацию родовых земель, кровавое подавление бунтов, про рваные ноздри, карательные экспедиции Кара, Михельсона, Суворова, про пореформенное вымирание башкирцев, так что даже такой видный деятель, как А.А. Каренин, если верить гр. Толстому, все силы тратит на их защиту, жертвуя семейным счастьем. Да и народники могли ли остаться в стороне? Глеб Успенский, побывав в крае, так и предсказал: "Пропадет башкир! Непременно пропадет этот самый башкир!" Да и в самом деле, достаточно короткой информации о том, что перед 1917 годом самой у них распространенной болезнью была трахома, чтобы не позавидовать этим имперским подданным. Но как же быть с явным подсуживанием?

Дальше на страничках частично объяснялось это дело, с использованием документов Оренбургского и Уфимского губернских архивов, а частично дополнилось уже устным комментарием хозяина. Дело в том, что не было у Российской империи какой-то единой и неизменной политики в этом деле. Да, были башкирские восстания 18 века - так мало ли что было? Вон казаки ... но о них чуть попозже. А потом национальная иррегулярная кавалерия совсем неплохо проявила себя в наполеоновских войнах и при начале покорения Средней Азии. О чем, кстати, остались фольклорные мелодии и танцы, что и сейчас можно на сцене увидать : "Северные амуры", в воспоминание о Париже и Фер-Шампенуазе, да "Перовский", как след неудачного похода на Хиву. До цели тогда так и не добрались через пустыню, единственно, повоевали под руку Белого Царя земли по низовьям Сыр-Дарьи, и в том числе, покорили для него башкирские конники навечно урочище Тюратам, впоследствии очень известное, и тамошних казахов.

И вот, особенно сам Перовский, да и царь Николай Павлович под его влиянием, всё старались как можно укрепить инородческое Башкиро-Мещерякское казачье войско, создать из него рядом с мужицким крепостным Поволжьем и рабочим Уралом верную опору трона, наподобие Всевеликого Войска Донского. С Доном-то и Яиком удалось. Казаки в течение почти всей своей истории были заклятыми врагами Русского централизованного государства, так что каждое их появление на арене, как особой политической силы - это и симптом, и одна из главных причин смут и разрушений Руси. Так было и при Плоскине-броднике, и при воровских атаманах Кореле и Заруцком, и при Стеньке, и при Мазепе, и при Кондрате Булавине, и при Емеле-самозванце, и при Шкуро с Семеновым. Слава Богу, хоть сейчас этого нет и основным казачьим промыслом на сей раз стали не вооруженные походы на Русь "за зипунами", а хождение с чужими медалями да мелкий рэкет на рынках, что, отчасти, и позволяет надеяться - "А, может, все-таки, пронесет?" Но вот на короткий период, примерно на сто лет, удалось эту темную силу приручить, поставить на службу России как во внешних войнах, так даже и внутри. И при очередной смуте в самом начале ХХ века казаки разгоняли бунты, заслужив от либералов кличку "царских опричников", в остальные столетия мало к ним подходившую.

Видимо, хотелось той власти проделать такую же штуку и с башкирами да мишарами. Тем более, тут еще и национальный и религиозный барьер, что очень способствует неуклонности в усмирении бунтов. Идея-то богатая. В том же Пятом Годе так вот примерно получилось в Прибалтике, где, по существу, шла непрекращающаяся партизанская война между социал-демократическими латышскими "лесными братьями" и ингушами-секьюрити, принанятыми баронами для защиты своих имений. Вот уж ингушу про "Пролетарии всех стран, соединяйтесь" никакой агитатор не втолкует. Впрочем, это уж все мои нынешние рассуждения. А тогда было из этих листочков понятно, что никто башкир не преследовал, наоборот, царская администрация всеми силами пыталась их сохранить. Но не получалось. Просто не было у народа сил сопротивляться новым временам, а без кнута диктатуры не получалось под них подладиться. Не могла же сохраняться навечно ситуация, когда на мужскую душу русского крестьянина приходится в Центре одна десятина, на многоземельном Урале - две, даже у донских казаков - пятнадцать десятин, а у башкир - шестьдесят. А если меньше, то уже на тридцати-сорока десятинах кочевое хозяйство может только умирать.

Как всегда, когда Пахарь встречается с Кочевником не в бою, а в ежедневной хозяйственной жизни - Кочевник обречен просто потому, что Пахарю земля даст намного больше. А некочевую жизнь исконные хозяева степей между Волгой и Тоболом тогда и представить себе не могли. И, в конце концов, в Петербурге на это тоже махнули рукой, поняв, что дело не удается, распустили это самое войско и оставили дальнейшую историю этого дела, как и многое другое в Империи, на самотек. Тем более, надо Среднюю Азию с Маньчжурией покорять, не говоря о Проливах, до обустройства ли старых завоеваний? Вот башкиры и стали потихоньку уступать свою землю и, хоть не совсем уж вымирать, но отставать от соседей, не имея сил для жизни. Так, а что вы хотите? У пастуха Авеля против земледельца Каина "крыша" была покруче, чем оренбургский губернатор, а и то не спасла.

Закончил я чтение, отложил листочки, смотрю на хозяина. А он спрашивает:
-- Как ты думаешь, что это такое?

Ну, я уже, все-таки, кое-что себе представляю.
-- Думаю, что это Ваша кандидатская диссертация.
-- Правильно думаешь. А как ты считаешь, могу я это защищать?
-- Нет, наверное. Обком партии будет против. Они же всегда про колониальную политику царизма. Если только в другом городе?
-- Да нет, ни в каком другом городе. Без положительного заключения от здешнего обкома никто и не примет. Знаешь, сколько я на это времени убил, пока понял? Пять лет. Вот, кроме как тебе показать - больше и пользы нет.
В общем, так! Не ходи ты на исторический, не повторяй мою ошибку. Ведь вот учителем истории с оболтусами, как я, ты не захочешь?

У меня, вообще-то говоря, педагоги в родне есть, хоть бабушка любимая, Заслуженная Учительница. Но мне это совсем не по характеру. Да я и мечтаю совсем о другом, мне грезится - в Тарле пробиться, на худой конец, в Толстовы, знаменитые археологи.
-- -Да я на раскопки, Василий Алексеевич ...-
-- Ну и что? Сколько, как ты думаешь, в стране нужно археологов? Человек двести?А в год сколько новых? Пятнадцать? Рассчитываешь в их число попасть? Да и не так там интересно, как тебе сейчас кажется. В научные работники, в архивах копаться - вот перед тобой твое будущее лежит. Только что я при старом времени напуганный, вперед не лезу, а ты по молодой дурости будешь выделываться и тебя посадят. А в лагерях не так хорошо, как плохо. "Ивана Денисыча" читал?
-- Так это же при Сталине, Василь Алексеич.
-- Это тебе никто, кроме меня, не скажет - мы и сейчас при Сталине живем ... . И я на уроке не скажу, только сейчас, за стаканом. У тебя же с математикой хорошо - ну и поступай, куда там у вас ... физтех, мехмат ... авиационный. Какая разница?

Я теперь думаю, что он что-то знал о "Деле Краснопевцева" на истфаке МГУ и других подобных, про которые я слыхом не слыхивал, полагая, что Старый Волк после признания прошлых ошибок с Красной Шапочкой и семерыми козлятами взаправду стал вегетарианцем. Мне он об этом впрямую не говорил, чтобы окончательно не сбивать с комсомольского энтузиазма в антисоветчину. Так только, намекал, что жжется.

Ну, допил он свою "Московскую", налил мне на прощанье еще портвейна и отправил домой, а то уж засиделись. Не могу сказать, что я так сразу перевербовался. Но и родители что-то подобное напевали, хоть конечно, мой шибко партийный отец использовал совсем другую терминологию, но потайной смысл был тот же - посадят без сожаления. Не те люди, чтобы жалеть. Но и расстаться с идеей не хотелось. Вот я и придумал компромиссный вариант - поступать в нефтяной, по семейной традиции, а за первый год решить: что же дальше делать? Может быть - заберу документы и в МГУ, либо в Тарту на исторический? А за год, по правде, понравилось. И той альтернативы, чтобы либо поясницу начальству лизать, либо, по новому словцу, в диссиденты - в инженерии нету. Прожил жизнь, начальникам не особо кланяясь. Но и без лесоповала. Сейчас-то уж что? С ярмарки, как Никита Сергеич говорил. Иногда только проскальзывала мысль: ну, отсидел бы, как положено, давно бы уж где-нибудь лекции бы читал о крестьянском вопросе в России. Ну, а кто бы факелами да трубами занимался?

Василия Алексеевича после окончания школы я из виду потерял. Мы и переехали, и институт у меня тоже был на другом конце города, в двадцати километрах. Несколько раз только виделись за все годы - один раз на школьном вечере встречи, разок в библиотеке, да пару раз в рюмочной на улице Ленина. С Ниночкой, дочкой его, встречались все-таки почаще, она тоже в химики подалась, работала в институте НИИНефтехим. Всегда Васе привет передавал, а она говорила, что он помнит. Надо было найти его в один из приездов в родной город, встретиться, посидеть, поговорить - да, как всегда, все на бегу. Сегодня Сургут, завтра Краснодар. Так и не увиделись.

Умер он в 1994-м, я и не знал. Митя, младший мой брат, был на похоронах, знал, что не чужой для меня человек. Венок положил. Кто-то мне говорил, что Василий Алексеевич Якимов в Перестройку ожил, будто бы статьи его в газетах появлялись - кто, как он, знал подлинную историю края, а не мифы? Но на самом деле всем: и русским, и татарам, и башкирам, и либералам, и демократам, и красным - правда-то ни к чему. Именно, что мифы, каждому свои, вплоть до открытия, что древние арийцы - это как раз башкиры из племени тамьян Абзелиловского района, что и записано древними письменами на горе Аркаим - осталось найти и расшифровать. Конечно, им всем реальная история не больше нужна, чем тому обкому. Так что по-настоящему - и никому, и никогда. Так и осталось - нереализованным потенциалом. А у Димы? А у ... да мало ли? Только не надо время винить. Когда у нас иначе-то было?

Похоже, что никогда, если верить Ибн-Фадлану. Этот арабский землепроходец повидал на суше не меньше, чем легендарный Синдбад в южных морях, а самое его знаменитое путешествие было в дальние страны по реке Итиль-Волге. Рассказы об экзотических народах: хазарах, славянах, булгарах, буртасах, мордве и русах, их невероятных нравах и неправдоподобных природных явлениях, вроде воды, в кристаллическом состоянии падающей с неба, или июньских ночей длиной в полчаса, - произвели в свое время в Багдаде фурор никак не меньший, чем четырьмя веками позже сообщения Марко Поло в Венеции.

Вот в этих-то сообщениях, найденных, прокомментированных и изданных нашим знакомым А.-З.Валиди, когда он оказался в эмиграции, и можно найти рассказ о странных обычаях живущих в северных странах племен, которые "если увидят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей", то"берут его, кладут ему на шею веревку и вешают его на дереве, пока он не кончится", считая, что это принесет благоволение богов и удачу всему народу. Надо честно сказать, что обычаи в наших края с ибн-фадлановских времен сильно усовершенствовались и в последние века многим удалось избежать такого жертвоприношения. Будем надеяться, что дальнейший прогресс не заставит себя ждать уж очень долго. Во всяком случае, хотелось бы.

***

Скоро, выходит, девять лет, как умер Василий Алексеевич. И год, как ушел его бывший ученик Дима Мирошник. Я-то пока живой, за мной и долг - вспоминать, как уж получается, об их жизни. Кого помнят - тот ведь еще не до конца умер.

Фотографии пришли ко мне приложениями по Сети. Дима свою прислал в одном из первых писем. А фото Василия Алексеевича мне бы не добыть, если бы не помогли старые школьные друзья, одноклассники мои Жанночка и Саша. Значит - и они его помнят, да, наверное, и не только они.

---