В десятых числах сентября приехала гостья из города Осиновый. Дверь нашей с Василием малосемейки распахнулась, вошло платье, кобальтовое, до щиколоток, платье поистине космической синевы. Зазмеились причудливо рефлексы на обоях, я щелкнула выключателем: желтушное бра превратило переливчатый атлас в болотно-зеленый. Проступил непропеченный блин лица.
- Здравствуйте, я ваша тетя. Приехала из Осинового...
Раньше мы знали ее только по любительским снимкам, где у всех черты плоски. Василий поджал губы. У меня к горлу подступило нечто среднее между изжогой и отрыжкой. Гостья, казалось, переусердствовала с увлажняющими кремами. Вместо морщинок, положенных сорокалетним по законам физиологии, получилась гладкая белая кожица, вроде старого ожога, будто бы мокнущая изнутри.
- Располагайтесь! Диван к вашим услугам: мы на полу поспим! Вымыться, покушать с дороги?
- Нет, племяшки, ничего не надо... Брошу сумку, пойду гулять по городу. Я здесь жила двадцать с лишним лет!
Губы Василия приобрели человеческие очертания. Мой желудок - многофункциональный измерительный прибор, позволяющий определять в единицах системы СИ содержание глютамата натрия в пище; влажность среды; степень энтропии в голове Василия; прогнозировать гадости жизни на ближайшую неделю - как амеба продолжал толочься среди внутренностей. Щи, кусок серого хлеба, две вафли и 250 граммов сладкого чая плескались, доставая до корня языка. "Весело будет, - пробурчал из района солнечного сплетения внутренний голос, - попляшешь..."
Тетя, швырнув вещи между сервантом и тумбочкой, на которой тогда стоял телевизор, удалилась. Василий грохнул задвижкой, защелкнул дверную цепочку, повернул ключ в замке на три раза и прошипел:
- Шутова утопленница! Она тебе кто?
- Мне она никто и звать никак, - скрипнула я, с надеждой косясь в сторону туалета, - мамочке моей, к сожалению, младшая сестра.
- На сколько, говоришь, приехала?
- Дней пять-семь.
Правая сторона лица моего благоверного дернулась.
- А почему... С рожей?
- Не знаю... у нее и спрашивай...
От расспросов временно спасла дверь единственного на пятнадцать квадратов автономного помещения. Признаться, вчера доступные на тот момент сведения Василию были сообщены: Лариса Кирилловна зпт тетя из Осинового зпт возраста бальзаковского зпт характера эксцентрического тчк.
Признаться, обнимала фаянсового друга я не так уж долго. Минуту. Может, две. Зато восседала на крышке, пытаясь успокоиться, минимум четверть часа. Вася стучал ножом по разделочной доске: пластал колбасу и хлеб, теледиктор сообщал последние известия, кот дурным голосом клянчил еду, за стеной расстроенная гитара бренчала про алюминиевые огурцы... Выровняв дыхание, сердцебиение и отчаявшись бороться с пищеварением, я вернулась в наш дерьмовый мир обратно.
- Плохо? - оторвался от бутерброда Василий.
- Что ты, солнце мое, прелестно!
- Оль, может, еще что-либо про тетку вспомнишь?
- Ва-а-ся! Как я могу что-либо, - пауза. Тошнота, - про тетку вспомнить, если не знала, да еще и забыла?
Что я люблю в своем муже, за что я в свое время согласилась-таки на марш Мендельсона, что неизменно все пять лет совместной жизни - адекватность:
- Нет так нет. Бутерброд ты сейчас всяко не будешь?
- Бутербродом буду. С удовольствием. Они мертвые, их не... - я снова уединилась, теперь на полчаса... Пока Василий к телефону не позвал:
- Прекрасная прогулочка, город... Он такой и не такой, как прежде... Зачем нам, Оля, дурная лирика? Я вас настоятельно, в рекомендательном порядке, сегодня вечером приглашаю на одну блестящую, как сейчас молодежь говорит, тусовку. Вам там надо побывать просто стопроцентно!
- Видите ли, Лариса Кирилловна, - желудок просил лампочки, - у меня тут со здоровьем небольшие, хм, проблемы. Можно мне будет (я конечно извиняюсь) не присутствовать...?
- Оля! Я видела, у вас цвет лица типичного, так сказать, гастритника... Возьмите у меня из бокового кармана сумки синие таблетки, они в пузырьке без подписи! Спасение, знаете, в два счета нормализуют кислотность. И пониженную, и повышенную...
- Спасибо большое, чужими лекарствами не пользуюсь...
- Оля! Я вас вижу, простите, насквозь. И что вам физически, скажем, неприятна, тоже вижу. Так вот, если вы соизволите выпить одну синюю таблеточку со стаканом теплой воды, полежать пять-десять минут, прилично одеться, прийти в одиночку туда, куда я вас позову, и побыть там хотя бы пару часов - если понравится, можете дольше, - уеду завтра утром, первым автобусом! Если нет - буду жить у вас неделю, как, собственно, хотела.
"Буррр..." - отозвался высокоточный прибор. "Скушай таблеточку - цианид - и твоя жилплощадь... что жилплощадь - супругу жилплощадь... ты последний раз когда легкомысленно поступала? На первом курсе? В столе диплом лишайником зарос! Скушай таблеточку..."
- Вы обещаете?
- Обещаю...
Я покорно расстегнула карман, нашарила темный бутылек, выкатила на ладонь синюю бусину, попросила у мужа воды, вдохнула, как водолаз перед погружением...Пять минут на диване - и я схватилась за живот.
- Что с тобой? - ахнул Василий.
- Смерть пришла? Ничего не болит!
**
Свеженакрашенная, слегка даже румяная, я развлекалась чтением автомобильных номеров. Интересно, влияют ли сочетания букв и цифр (вот проехала малиновая "девятка" ХХА223) на судьбы владельцев? По идее, если мысль, как то повсеместно утверждается, материальна, обязаны влиять! Надеюсь, что дядька за тонированным стеклом со дня покупки машины повеселел в двести двадцать три раза. Слова, названия, имена... На первом курсе была Веретенкиной - вертелась, крутилась, краем юбки старосту тридцать первой группы Ваську Хуторенко зацепила, захлестнулась - не выпутаться - нить судьбы. Живем как на выселках, людей новых встречаем разве что в троллейбусе...
Тетка тоже Веретенкина. Руки у нее пустые, без колец (не нашлось, видать, утопленнице подходящего упыря).
Блиноподобное лицо высунулось из дверей маршрутки (ЕПР 129) - епрст, жалко, номера не пятибуквенные! - мучинистая рука поманила. Ехали через весь город, до конечной остановки "Склад".
- Лариса Кирилловна, а... кто там будет, на этой, как вы сказали, тусовке?
Блин разлепился в нижней трети:
- В первую очередь, Валентин с Рыжухой. Ваши сверстники, очень интересные субъекты. Во вторую - множество колоритных - и нам с вами не чужих людей. В третью, Оля, Оля, там будете... скажем, вы. Ну, вы, только не вы...
- То есть? Я, совершившая мне не свойственный поступок?
Автобус подпрыгнул, как норовистый жеребчик.
- Не совсем так. Давайте вы сами увидите. Оля, что ваш муж сказал о приглашении?
- Чтобы звонила ему с сотового каждые полчаса. Иначе будет волноваться.
- Позвоните сейчас же и скажите, что в районе Склада сети нет.
Я хотела дернуться, встать, выскочить на ближайшей остановке, но во-первых в пазике было людей как в полном коробке - спичек, а во-вторых симпатичный блондин, висевший надо мной на поручне, сказал:
- Сидите спокойно, госпожа Веретенкина-Хуторенко. Идем без остановок до Склада.
Я с надеждой прислушалась к желудку. Подлец молчал.
Ходим ежедневно одними и теми же тропами: завтрак разогрели, блузку погладили, утюг выключили, за компьютер (станок, кафедру, прилавок) успели... домой приползли. Телевизор, ужин, сон. Ходим, ходим, ходим, ходим, роняем волосы и кожные чешуйки, превращая аквариум привычек в продолжение себя - разувериваемся в Караибских морях, которые, кстати, где-то по-прежнему плещутся. Что вода голубая, что пиратские бриги - в городские окраины перестаем верить, воспринимая их в качестве декораций для милицейской сводки! Гумилев связал безверие с усталостью (еще с изысканным жирафом, сами помните). Я бы сказала, то и другое - плоды одного дерева. Плоды дерева, в которое превращается человек, укоренившись на привычной стабильной почве...
Пока я визуалзировала полтора метра сухостоя - будущее Ольги Веретенкиной - автобус остановился; пассажиры ломанулись в обе двери (кто-то платил, кто-то нет). Мы вышли в числе последних. Склад - бетонный ангар, размером, наверное, в пол-горы Машук. Габариты его еще уплощали окружающую барачную застройку, перемежавшуюся автобусными стоянками. Саундтреком служили лай и карканье: на свалке, начинавшейся от в паре сотен метров от нас, падальщики делили добычу. Вечерело, цвета отдавали синевой. Хотя, возможно, отсвечивало кобальтовое платье.
***
- Оля, за мной! - я была в мокасинах. Лариса Кирилловна - на восьмисантиметровых шпильках. Она шагала, мне приходилось бежать вприпрыжку...
Лавируя между сетчатыми оградами, перепрыгивая колдобины, железки, битый кирпич, одинокие калоши, тряпки - мы достигли панельной двухэтажки с желтыми окнами. Потемнело.
В подъезде я запнулась обо что-то мягкое, возможно, лежащего человека, притормозила - тетя за рукав потащила меня дальше.
Комната "чулком" тянулась по всему второму этажу.
- Странно, а как же несущие стены? - вырвалось у меня.
В нашем бараке только внешние стены несущие. Мы сломали перегородки, получился банкетный зал, - проговорил мне в ухо приятный баритон, - позвольте представиться, хозяин вечера, Валентин.
Обернувшись, я увидела худенького молодого человека с фиалково-синими глазами.
- Не смотрите так, можете считать, что я в линзах, - улыбнулся он, - вы, похоже, Ольга Веретенкина?
- Хуторенко.
- Нет, сегодня Веретенкина. Знакомьтесь, моя возлюбленная - Рыжуха!
К тетушке - ошибке косметолога, я за вечер попривыкла. Выкрутас имиджмейкера - Рыжуха - вызвал у меня сдавленный стон. Неравномерно прокрашенная хной очкастая кривоногая девица в колье из привязанных лапка к лапке - головенками вниз - дохлых воробьев! Бррр...
Оччень приятно.
Комнату делил на продольные половины бесконечный дощатый стол, уставленный пирожками, салатами (зимним, оливье и сельдью под шубой), из-под луковых колец выглядывали соленые рыбьи головы, дозорными башнями высились водочные бутылки... Одну сторону стола занимали почти сплошь мужчины, другую - за редким исключением - женщины. В каждом наличествовала, так сказать, неправильность: неестественный цвет глаз; крысиные черепа вместо сережек; кожное заболевание; шестипалость; трехрукость...
- Оставляю вас, Оля, на попечении Рыжухи и Валентина, этих - повторяю - прекрасных людей.
Меня должно было затошнить. Я себя знаю. Не тошнило. Наоборот, захотелось скушать фаршированный блинчик. Да пожалуй водочки хряпнуть.
Рыжуха указала мне свободное место между чудовищно толстой бабкой во вдовьей косыночке и коротко стриженной бизнес-вумен, под белым батником которой угадывались три груди.
Помимо фаршированных блинчиков на стол были поданы обычные, а также подозрительный рис с изюмом.
Во главе стола Рыжуха, громко как в мегафон, объявила:
Я себя знаю. Положено было сползти под стол в обмороке. Я сидела прямо. Лица вокруг казались присыпанными пылью старых фотоальбомов.
- Оля, дожевывайте блин и вставайте, родня вас хочет видеть! И ты, Оля, тоже вставай! - гавкнула Рыжуха.
Цепляясь за стол, я поднялась. Едва не опрокинув рюмку бизнес-вуменши, перешагнула скамейку. Меня штормило. В дальнем конце комнаты захохотали.
- Уважаемые родственники! Вы хоть здесь можете сразу не напиваться? - Рыжуха гневно выдернула из своего ожерелья пучок перышек и подняла их вверх, - Последнее китайское предупреждение!
Стало тише.
- Оли, подойдите пожалуйста к нам, - по-вокзальному объявил Валентин.
Я побрела в полубессознательном состоянии, по пути переглянувшись с блондином из автобуса. По левую руку от Рыжухи стояла полнеющая молодая женщина лет двадцати пяти, одетая, кажется, в клетчатую рубаху и рваные джинсы. Я эту дуру из зеркала ежеутренне причесываю.
- Оля, знакомься, это Оля, - нам подали по полной рюмке.
Курносенькая, приятная... даа... я так выгляжу?! Корова! Где мои семнадцать лет? Последствия спокойной жизни налицо и на лице...
- Очень приятно! - стопки звякнули, водка обожгла горло.
- Оля, которая себя обозвала Хуторенко, безо всяческого на то права, посмотри пожалуйста в глаза Оле, которая себя не обзывала...
***
Плюгавенький дедок играл на баяне двумя руками; третьей он отправлял себе в рот стопарик за стопариком, маринованный огурчик за маринованным грибочком - Оля номер два и изрядно раскрасневшаяся трехгрудая бизнес-вумен распевали матершинные частушки. "Ваше здоровье!", "Передай салатик", "Солодков-то Ванюшка хозяйством обзавелся: кактусы пейотные выращивает!" Я жевала масленые блины, горьковатые груздочки ("Островные, - пояснила необъятная вдова, - вот этими руками на речных островах собирала!"), запивала водкой - никакой тяжести, никакой тошноты...
- Оля, как мамочка твоя поживает? - спросил ни с того ни с сего автобусный блондин.
- Нормально, ремонт дома доделывает.
- Пусть доделывает... Пей, пей, гуляй... Щас Рыжухе плясать надоест - она очень важное объявление сделает!
- Я по реченьке плыла
От миленка из гостей
По пути я набрала... - Рыжуха ударила в кирпично-красный дощатый пол каблуками, - ...карасей! - Эх, раз, еще раз, щас получит кто-то в глаз!...
И меня, и вторую Ольгу какие-то руки (одни жилистые, цвета золы, под ногтями других можно было сажать картошку) выволокли к Рыжухе. "Пляшите!" - сначала мы дергались, как марионетки, постепенно спиртовочку раздуло - схватив саму себя под локоть, я закружилась, едва не сбила со скамьи почтенных родственников. К веселью присоединились блондин, и красноглазая бабенция, похожая на отъевшуюся Родину-мать, и еще какие-то...
- На окошке два цветочка
Красненький да синенький
Про...любовь... никто не знает
Только я да миленькой!
Эх, раз, еще раз,
В погребе моем запас
Самогон, огурчики...
Рыжуха достала правым каблуком себе до левого виска - музыка оборвалась. Пирующие застыли. С вилками, у полуоткрытых ртов. С рюмками у губ. И мы застыли: вторая Ольга - в полуприседе. Я - с задранными руками.
- Уважаемые родственники! Объявление! - Рыжуха вырвала перышко из воробьиного хвоста - надо нам определиться, какую из Оль Веретенкиных считать впредь Олей Веретенкиной!
- Что это значит? - спросила я зависшего в воздухе блондина.
- Родственному сообществу нужна одна Оля - настоящая. Сейчас будем решать, какая из вас - настоящая.
- А... чем мы с ней отличаемся? Внешне, кажется, мы абсолютно одинаковы...
- Ты вышла замуж за Василия Хуторенко, нас не спросив, а она - это ты до замужества... Вот мы и думаем... Если в тебе есть что-то, кроме следов несанкционированной семейной жизни - тогда, возможно...
- Оли! Встали прямо! - прервала нас Рыжуха.
Мы вытянулись во фрунт лицом друг к другу. Я посмотрела вниз: на кеды, джинсы, пухлые ладошки... на Олю: кеды, джинсы, ладошки... Идентичны. Только колечка у нее на правой руке не было.
- Экспертом назначается Лариса Кирилловна, ближайшая Олям по крови из присутствующих! - Рыжуха через голову сняла связанных птичек, перерезала прихваченным со стола ножом резинку, сунула нам в руки по воробышку (наощупь - как шерстяной клубок) - Держать и не ронять!
Тетка Лариса, при электрическом освещении лоснившаяся атласом, подскочила к нам:
- Оля незамужняя, скажи, как ты сюда попала?
- Я сплю. Я во сне. Легла спать, вижу толпу народу...
Блин сморщился речным отражением луны:
- Оля-вроде-как-замужняя?
- Приехала с вами, Лариса Кирилловна! По собственной воле!
Родня за столом зашевелилась, забурчала что-то вроде: "Все равно она Хуторенко", "Проваливай к Хуторенкам!" "Веретенкину нам!"
- Позвольте, - отозвалась тетка, - хотите из песни слова повыкидывать? Если связалась она с Хуторенко, это не значит, что не наша... Оля, вы в церкви венчались или только в ЗАГСе расписывались?
- Мы... не венчались... Василий некрещеный.
- Слыхали? Я прошу оставить мою Ольгу!
Гвалт усилился, как на птичьем базаре. В кого-то полетела тарелка...
Рыжуха подняла перышко над головой:
- Заткнитесь, вашу мать!
Огромная вдова (та, что была моей соседкой в начале застолья) прогремела:
- Давайте испытаем, кто есть кто? Может, Оля не такая уж Хуторенко? Где Юра Тавгатов?
На дальнем краю стола зашевелились. Высокий человек в черном, лет тридцати, с фигурой корабельной сосны, медленно пошел к нам. Трехрукие дедушки, упыреподобные бабушки и прочие, прочие, прочие, производили впечатление дальних, а то и заочных знакомых, с ним было иначе: прямые смоляные волосы, собранные в хвост, желтые глаза, тамерлановские скулы... Скованные движения... Так слышишь стихи, ученные в третьем классе: "Нивы сжаты, рощи голы, от воды туман и сырость, колесом за сини горы..." - конечно - "солнце тихое скатилось". Так, обнимая брата после многолетней разлуки, замечаешь у него на шее родинку, он ее в детстве расцарапал, и мама ругалась: нельзя родинки трогать!
Колесом скатился хмель: Юра Тавгатов в моем мозгу оказался родимым пятном: я знала, знала, знала его; свечным огоньком на сетчатке, незаживающим ожогом...