Поличенко Константин Алексеевич : другие произведения.

Враг 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   В Р А Г - 2
   Теперь Фёдор с недоумением вспоминал их собрания у директора детского дома Павлина Семёновича Пустовойта. Как можно сейчас не верить в справедливость Советской Власти, в мудрость партии и её вождя, в успехи советской экономики, в самоотверженность и преданность советских людей!
   Конечно, Витька Акиньшин подлец и наушник, конечно Роберта
   Барбилетти выгнали из училища зря, несправедливо, конечно начальник училища грубый однорукий солдафон, но это же только единицы, единичные эпизоды. Кроме этого есть ребята из его отделения, есть лейтенант Трубачёв, есть Лиза с её любовью к нему, есть новые города и новая военная техника. Как можно не верить тому, что в действительности есть, в то что реально ощутимо!
   Видимо есть какие-то две правды, которые надо бы познать до конца. Фёдор не мог запросто отбросить как не нужное всё то, о чём говорил на своих занятиях Павлин Семёнович. Он тоже говорил правду. И отец Фёдора Сергей Антонович Котенко погиб за правду и братья Пивоваровы Олег и Константин погибли за ту же правду.
   Одну правду Фёдор наблюдал, слышал о ней на политзанятиях и по радио, а другую правду тоже знал и слышал о ней от близких людей.
   " .....Большевики через радио и через газеты навалят оголтелую пропаганду и могут склонить молодого человека на свою сторону...." - так говорил Павлин Семёнович Пустовойт, директор детдома.
   " - Ну и что, склонили меня большевики? Выходит - склонили. Но ведь ДнепроГЭС и Магнитка дкйствительно построены! Ведь советские бойцы действительно самоотверженно сражались в Испании. И живут люди в нашей стране хорошо, не голодают"
   " А кто строил эти города? Заключённые. Это те люди, которые были осуждены за то, что они исповедывали другую правду. А воевали в Испании тоже как и я одурманенные пропагандой? За таких же одурманенных?" мысли в голове Фёдора роились и толпились, выталкивая друг друга.
   В это лето, на этих коникулах Фёдор решился поехать в Казахстан, в свою родную Песковатку и на заимку к тёте Соне.
   " Как она там? Где мама? Может быть маму отпустили...." Уже в мае,
   получив отпускное свидетельство и оформив по воинскому требованию билет, Фёдор выехал поездом Москва-Новосибирск и через 3 суток прибыл в Петропавловск, административный центр Северо-Казахстанской области. Далее - Сосновский район и Песковатка. Песковатка так и называлась потому, что почва в селе и в окрестностях была супесчаная, хорошо пахалась, на улицах не было грязи, как в черноземных зонах. Урожаи пшеницы были невысоки зото прекрасны были огороды. Это была лесостепная зона Казахстана с мелковдными речками и множеством степных озёр, которые питались в основном талой водой.
   От Сосновки до Песковатки Фёдор шёл пешком - всего 16 километров. Подходя к селу, он вспоминал те околки и озёра, где он с ребятами собирал утиные яйца, которые потом пекли в золе костра. Он заходил в околк, где уже сошла талая вода и стремительно пробивалась через прошлогоднюю упавшую лисву молодая травка. Околки уже зазеленели листвой, на озёрах сквозь старый камыш пробивался новый.
   С некоторым замиранием в груди Фёдор вошёл в село. Будто бы и не было этих 8 лет - те же бревёнчатые избы вдоль широкой улицы, те же куры и гуси возле изгородей, редкий собачий лай. Улица была почти пустынной, где-то впереди проехала подвода. не разберёшь с какой масти лошадью, не было видно ребятишек, хотя занятия в школе уже закончились, и у ребят должны были наступить коникулы. Школа стояла такая же, ничего с ней за эти 8 лет не сделалось, тот же (а может быть другой) выгоревший красный флаг шевелился от лёгкого ветерка над её крышей. Вместо церкви Фёдор увидел только грязно-белые стен, церковной ограды не было, а возле стен бывшей церкви валялись какие-то пустые ящики и бочки - видимо здесь был склад.
   Фёдор прошёл к своему дом, к дому где родился и прожил 12 лет, откуда ушёл в свой последний путь его отец Сергей Антонович Котенко, откуда уводили его мать, откуда он сам ушёл на заимку к тёте Сон, уводя с собой кормилицу-корову Зорьку.
   Дом совсем не изменился, ограда и калитка были те же. В доме кто-то жил: во дворе на верёвке сушилось бельё, среди которого были видны мужские подштаники.
   Фёдор в нерешительности встал у калитки, стараясь разглядеть через окно что-нибудь внутри дома. Он собственно не собирался заходить в свой дом, он вообще приехал к тёте Соне, он рассуждал, что мать, если она освободилас, будет жить у неё.
   Из дома вышел высокий нестарый человек, рыжеватый с "наркомовской" щёточкой усов. На нём была гимнастёрка без петлиц и без ремня, брюки-голифе, но без сапог - на ногах были голоши.
   - Здравия желаю! - обратился мужчина к Фёдору. - Интересуетесь? Кто ж Вы такой будете? Из каких? Каким порядком к нам прибыли?
   Он смотрел выжидательно и настороженно, добродушия в его тоне не было.
   - Я Фёдор Котенко. Жил я здесь с родителями 8 лет назад. Сейчас учусь в Ярославском военном училище.
   - Уже сержант? - мужчина прищурившись вглядывался в петлицы на шинели Фёдора. - Это не сын ли Вы Котенко, убитого при неудавшемся восстании зимой 1930-го года?
   - Да это мой отец ! - с вызовом ответил Фёдор.
   - Гордиться Вам товарищ сержант своим отцом не приходится. Это был махровый белогвардеец, каких мы в своё время перебили и бьём сейчас. Наша власть говорит, что дети за родителей не в ответе, видимо поэтому Вам дана возможность, выучившись и служа в рядах Красной Арми, замолить грехи своего отца.
   - Простите, а Вы кто такой? - Фёдор иронически взглянул на голоши собеседника.
   - Распространяться на эту тему не буду. - смущённо кашлянул мужчина. - Сельский совет дал моей семье это жильё, вашего здесь ничего не, так что - до свидания.
   - Кроме самого дома. - не утерпел куснуть Фёдор.
   - Иди, иди, сержант! - прохрипел мужчина.
   Фёдор отошёл от калитки, выйдя на дорогу, пристально посмотрел на дом, мысленно прощаясь с ним и не оглядываясь больш, широко шагая на выход из села.
   - Эй, стой! Федя! Стой! Я тебя узнала. Подожди что-то скажу.
   К нему тихонько трусила пожилая женщина в бесформенной кофте и в платке.
   - Погоди Федя! Тебя же Федя зовут? Никто тебя никогда не узнает - и вырос и изменился, и бравый такой. Ты меня-то не помнишь? Полиной меня зовут в соседях мы с Зиной жили и теперь тут живём со стариком, а Петр, твой дружок, тоже где-то в армии служит.
   - Здравствуйте тётя Поля! Как же - я узнал Вас.
   - Что я тебе скажу Федя - вот что: уходи скорее из села, неизвестно, что они ещё выдумают. Этот, что с тобою разговаривал - Хлыстов Вадим Петрович работает в Сосновке в военкомате каждый день верхом туда-сюда гоняет. Здесь он вяжется ко всем. На днях учителя нашего арестовали. Зина, мама твоя, тоже вот так постояла у калитки да и пошла. Попили мы с ней чаю и ушла она к Соне на заимку. Сейчас говорят померла мама твоя, там на заимке и похоронена. Ты, Федюша, уходи. Может быть твоя судьба будет счастливее, чем у родителей твоих. Иди, милок, не держи на меня зла, что и в дом тебя не зову - боязно стало, похватали многих за эти годы.
   - Значит умерла мама! Что, болела она?
   - Плохая была совсем, едва ходила. Не знаю как и до заимки-то дошла. А прожила недолго, где-то с января до марта. Иди, милый, заболталась я с тобой. А в село больше не приходи - заарестуют тебя.
   - Прощайте, тётя Поля. Спасибо на добром слове.
   - Иди с Богом, Федюшка....
   Через полтара часа Фёдор обнимал худенькую постаревшую тётю Соню, которая, уткнувшись лицом в его шинель, поливала грубое сукно обильными, не то горестными, не то радостными слезами.
   - Заход, Феденька! Какой же ты важный стал? В армии ты? Учишся? Командиром будешь? Хорошее дело - может спасёшься так-то. Зина-то померла этой зимой, туберкулёз у неё был, ничего сделать не могли, так и угасла на этом вот диване. Не знали мы про тебя ничег, и мама искать тебя не стала и мне не велела, чтобы не дай Бог не накликать на тебя этих зверей красноголовых. Плакала потихоньку каждый день. Ходить совсем не могла. А верила она, надеялась, что спасся ты тогда. А где этот офецер, с каким ты ушёл? Олегом его звали. Арестовали и расстреляли? Боже ж ты мой - ведь человек-то хороший! Скажи, Феденька, долго это продолжаться будет, когда от людей отстанут? Что мы им сделали? Моего деда хотели забрать, а он всю жизнь без ноги прожил, ни с кем не воевал. Слава Богу прибрал его Господь, а то бы и тюрьмы советской попробовал бы. Ты-то надолго к нам? Живу я тут с сиротой одной - сама-то старая стала и похоронить будет некому. Наезжают тут ко мне начальство разное, то на охот, то на рыбалку, ночуют, водку пьют. Может и не трогают меня потому. Про Зину спрашивали и про Сергея.
   - Нет, тётя Соня, утром завтра уйду. К маме на могилку схожу и уйду.
   - И то, Федя, от греха. Не думал видно ты, что так в родном краю встретиться придётся. Ох, Федя, была бы я мужиком да взяла бы ружьё, да постреляла бы этих большевиков всех. Раз людей они так мучают, то и их надо всех извести. А те, что по тюрьмам не сидят - думаешь им сладко? Не сладко. В колхозе то неурожай, то скотина передохла - голодно всем, а слова не скажи - заарестуют. И не уйдёшь никуда - паспорта у людей поотбирали.
   Назавтра утром,побывав на могиле у матери, Фёдор отправился в Сосновку.
   Он понимал, что его вид привлекает внимание людей и объясняться ни с кем лишний раз не хотел.
   Горечь от посещения родных мест, граничащаяся со слезами, постепенно прошла и уступила место злобе, но не слепой ярости, а холодной рассудительной злобе. Вот они, эти в гимнастёрках и в голифе с наркомовскими усами, с портфелями, в кепках, спешащие куда-то пешком, в пролётках и в автомобилях - это они убили его отца, замучили его мать построили голодный социализм. Это они подбираются к нему со всех сторон, они хотят схватить его и засадить за то, что он сын своих родителей. С ними бороться надо! "Умом и оружием" - говорил Олег Пивоваров.
   "Видимо оружием рано, а умом надо бороться уже сейчас"
   " На молодых людей обрушится оголтелая пропаганда большевиков. Но пропаганда это слова, а надо смотреть на дела. Вот они большевистские дела - тюрьмы, расстрелы и голодный народ" - всё это думалось Фёдору. Правильно говорит тётя Соня - "Пострелять бы их всех"
   До конца коникул было ещё почти полтора месяца, ехать было некуда, идти было некуда, возвращаться в училище было неохота. Фёдор решил проехаться по советской стране - благо билет был бесплатный, а воинский аттестат обеспечивал ему получение прдуктов в воинском зале крупных железнодорожных станций..
   В купе плацкартного вагона ехали, кроме Фёдора, пожилая супружеская пара, гражданин с полуответственным портфелем и две студентки - хохотушки. Студентки занимали боковые места, Фёдор с полуответственным граждонином ехали на верхних полках, а супруги расположились внизу. Все ехали до Хабаровска.
   До Хабаровска было около 6000 километров. Поезд должен был проехать это расстояние за 5-6 дней.
   За окном проплывали лесостепные пейзажи северного Казахстана, которые сменились берёзовыми, а затем хвойными лесами Западнай Сибири. Впереди была роскошная тайга, сменяющаяся худосочными лесами Прибайкалья, промелькнут Даурские степи, и снова поезд устремится в тайгу, она снова будет богат красками и полыхать цветами.
   Познакомились. Девушек звали Светлана и Ленина. Они сидели, поджав ноги, на нижней боковой полке посматривали на Фёдора и постоянно хохотали. Пожилого супруга звали Илья Федоты. а его жену - Алефтина Павловна, полуответственный гражданин назвал себя Храмовым из столичного наркомпроса.
   Прилично отварившись в Новосибирском воинском зале Фёдо, разложил своё богатство и пригласил спутников писоединяться к завтраку. Девушки пырснули смехом и отказались. Тогда Фёдор открыл банку с абрикосовым компотом и приподнёс девушкам "в постель". Старики и Храмов тоже отказались.
   - Любуетесь? - обратился Илья Федотыч к Фёдору, увидев как тот жадно вглядывается в проносящиеся мимо пейзажи.
   - Да интересно, красиво. Я вырос в степях, впервые вижу такие леса.
   - А сколько в этих лесах богатств:уголь, руда, пиломатериалы, в тайге множество зверья, в реках осетры и стерлядь и множесво всякой другой рыбы!
   - И всё это принадлежит народу. - подал голос с верхней полки Храмов.
   - Никому это не принадлежит. - отозвался старик.
   - Как никому?! Народу, государству!
   - Народу дела нет до этих богатств, а государство занято совсем другими делами.
   - Это какими же делами, позвольте спросить?
   - Илюша,не надо. - жена положила ладонь на колено Ильи Федотыча.
   - Какими делами? Арестами и ссылками невиновных людей.
   - Невиновных, говорите? Вот Вы ведь, наверное, невиновный?
   - Ничего такого за собой не знаю.
   - Так Вас же не арестовали!
   - Найдётся стукач и арестуют.
   - Илюша, перестань, товарищу не интересно говорить на эту тему.
   - Нет, почему же? Очень интересно. Я уже вижу, что есть где-то чья-то недоработка в том, что Вас не арестовали.
   - Что за недоработка? За что меня арестовывать?
   - По-моему Вы из бывших.
   - Все мы из бывших. Вот эта молодёжь - Илья Федотыч кивнул в сторону девушек - это да они родились после 17-го года, а мы с Вами из бывших.
   - Это что ещё за 17-й год? Почему Вы проигнорировали слова "Великая Октябрьская Социалистическая Революция"? Чем Вы занимались до революции?
   - Это что, уже допрос? Мы с женой были учителями в гимназии и сейчас работаем в школе в Хабаровске. Наш сын красный командир. Мы ездили к нему в Рыбинск, вот возвращаемся. Довольно с Вас?
   Храмов молчал.
   В купе сделалась напряжённая тишина девушки перестали шептаться и смеяться, пожилая женщина тревожно переводила взгляд с одного собеседника на другого, Фёдор внимательно смотрел на Храмова.
   - Что Вы, товарищ военный, так меня разглядываете?
   - А Вы почему не расскажете, кто Вы и чем занимались до революции?
   - Интересно? Всем вам всё интересно! А мне вот ехать неинтересно с белогвардейщиной всякой.
   Храмов спрыгнул со своей полки, надел сапоги и вышел из купе. Минут через пять он вернулся, взял свой фанерный баул с жёлтым замочком и портфель и ушёл.
   Через некоторое время Фёдор подошёл к прводнику.
   - Куда это наш спутник делся? Взял чемодан и ушёл. Он же до Хабаровска!.
   - Говорит обидели вы его все. Ушёл в соседний вагон.
   - Так взял и ушёл?
   - Удостоверение у него. Из органов он. Осторожней бы вам....
   На станции Тайга поезд стоял неожиданно долго, прошло время стоянки, а поезд не трогался
   В купе вошли двое в синей форме, сзади шёл Храмов.
   - Вот здесь. - произнёс он.
   - Прошу пройти с нами. - обратился один из военных к старику.
   - Куда пройти?
   - Выйдите из вагона, разберёмся, поговорим и поедете дальше другим поездом. Берите вещи свои.
   Алевтина Павловна заплакала.
   - Не волнуйтесь, мамаш, всё будет в порядке. Мы обязаны реагировать на сигнал. - военный неприязненно обернулся на Храмова.
   Стариков увели. Выглянув в окно, Фёдор увидел, как они вместе с людьми в синей форме пошли к станционному зданию.
   Поезд тронулся.
   На следующей маленькой станциёшке Фёдор простился с девушками и с проводником и спрыгнул со ступенек на путевую щебёнку.
   - А как же Хабаровск? - взывал проводник вагона из тамбура уже тронувшегося вагона.
   - Нет настроения.- махнул рукой Фёдор. Через неделю он прибыл в училище. Коникулы были вконец испорчены.
   После посещения родных мест и после события в транссибирском поезде что-то хрустнуло, теснуло и застряло в груди Фёдора. Он не мог беззаботно шутить с товарищами по училищу, он подолгу, ни о чём не думая, смотрел в одну точку. Он и не думал ни о чём и на окружавших его людей не реагировал. Часто он не слышал когда преподаватель называл его фамилию. Фёдор не посещал спортзал, всё, что полагалось, выполнял машинально, как автомат.
   Попробовал привести его в себя Дима Сотников.
   - Что с тобой, Федя? Что-то случилось? Ты не молчи, говорить надо, люди ведь кругом.
   - Да случилось. Мать у меня умерла, и верить я теперь никому не могу.
   - Кому не можешь верить?
   - Никому!
   - И мне?
   - И тебе.
   - Зря ты так....
   - Не знаю, может и зря.
   - На тренировку пойдём7
   - Отстань, Митька!
   В середине октября в класс заглянул дежурный по училищу:
   - Котенко - к начальнику училища!
   Ничего хорошего от такого вызова ждать было нельзя. Но оцепенение вдруг прошло, какая-то пружина возникла внутри Фёдора, она хотела бы распрямиться, но Фёдор сдержал её и прихватил крепко. Теперь он управлял своими чувсвами и действиями.
   Фёдор встал из-за парты и вышел, по дорге сжав пальцы Митьки Сотникова.
   В кабинете начальника училища, того самого однорукого комиссара, который вёл политзанятия на первых двух курсах, кроме него находились двое в штатском.
   - Курсант Котенко по вашему приказанию прибыл!
   - Котенко? - протянул один из штатских. - Скажите это Ваш отец Сергей Антонович Котенко?
   - Да это мой отец. - голос Фёдора слегка дрогнул он понял, зачем эти двое здесь.
   - Вот что Котенко - начальник училища встал из-за стола, одёргивая по привычке своей единственной рукой гимнастёрку, в петлицах которой были видны полковничьи шпалы - эти товарищи хотят с тобой поговорить.
   - Нет говорить с ним будут в другом месте. - проговорил штатский. - знаки отличия долой, ремень сними. Ты арестован.
   Фёдор не удивился. Он не стал спрашивать, за что его арестовывают, куда его поведут, что с ним будет. Он был молод и полон сил , он ещё более отчётливо представил, в какой стране довелось ему жить, он знал, что многих такие вот штатские и другие, которые в синей форме, уже арестовали, многих наверное расстреляли и многих ещё арестуют и расстреляют. Чувство самосохранения подсказывало ему, что возражать и сопротивляться бессмысленно - это просто опасно. Он понимал, что этот арест только самое начало, и ему было даже интересно, а что же дальше-то с ним может случиться. Вот теперь-то он и узнает судьбу своего народа, узнает на себе.
   Фёдор спокойно отстегнул с петлиц свои синие треугольнички и снял поясной ремень с тяжёлой жёлтой пряжкой, на которой была вытиснена пятиугольная звезда. Ему не жалко было этих сержантских треугольничков, а вот ремень с пряжкой и особенно звезду ему было жаль.
   Расставаясь с ремнём, Фёдор почувствовал что перешёл в другую котегорию этого огромного человеческого сообщества, эта котегория тоже огромна она антогонистична по отношению к власти, это категория борцов с этой властью. Таким борцом был его отец, были братья Пивоваровы, был директор детдома Павлин Семёнович Пустовойт. Многие погибли, но значит и остались многие. Они ВРАГИ Советской большевистской власти, схватившей свой народ за горло и не позволяющей ему свободно дышать. Теперь он Фёдор Котенко ВРАГ этой бесчеловечной власти и, если он, что каким-то путём он всё равно придёт к этой котегории, хотел этого и вот.... пришёл.
   На часах возле знамени училища стоял курсант 4-го курса воришка и подленький человечишко Виктор Акиньшин. Его бесформенная кошачья физиономия осклабилась при виде идущего без ремня со сцепленными за спиной руками Фёдора.
   - Вот и приехали! - проскрипел вслед Акиньшин.
   "Не приехали, а только - только поехали" - подумал Фёдор..
   Следователь, млодой симпатичный человек в косоворотке и в поношенном сером пиджаке, внимательно вгляделся в лицо Фёдора, по его губам скользнула лёгкая усмешка.
   - Значит так - начал он - начнём с тобой,Фёдор Сергеевич Котенко, работать. Надеюсь, что наша совместная работа, нашими совместными усилиями будет недолгая и плодотворная. Он положил на стол перед Фёдором два исписанных листка.
   - Вот смотри: зто твоё чистосердечное признание, а это протокол допроса. Надо подписать то и другое, в этом случае ты избежишь некоторых проблем. Читай.
   Фёдор прочёл "чистосердечное признание". В нём было сказано, что он Фёдор Сергеевич Котенко 1918 года рождения сын расстреляного кулака и бандита Сергея Антоновича Котенко возглавлял в детдоме в ауле Отар Верненского уезда контрреволюционную группу воспитанников детдома, участвовал в убийстве воспитательницы Марии Трофимовны Станковой и поступил в военное училище с целью проникнуть в ряды Красной Армии для продолжения своей подрывной и диверсионной деятельности.
   "Откуда они про группу в детдоме узнали? И про Марию Трофимовну?"
   В протоколе допроса стояли соответствующие вопросы и ответы.
   - Всё правильно? - прищурился следователь.
   - Нет не всё. Мой отец не был расстрелян, он погиб в бою.
   - И ты этим горд?
   - Да!
   - Что ещё?
   Я не участвовал в убийстве воспитательницы. Убийцу тогда же арестовали и он был осуждён.
   - Ладно, это можно подправить.
   - И вот ещё что: "признание" должно быть написано моей рукой.
   - О, это конечно! Это пожалуйста. Когда будешь писать?
   - Сейчас.
   Вот хорошо,на бумагу, вот тебе ручка и чернильница. Пиши.
   - И ещё - то, что я кого-то там убивал, надо из протокола исключить.
   - Сделаем. А с остальным ты согласен? Контрреволюцию заводил, в училище пошёл для продолжения своей подлой деятельности? Так?
   - Всё так. Не отказываюсь.
   - Тогда давай займёмся делом: ты пиши признание, а я сделаю протокол. И распишемся. Лады?
   - Лады.
   Через 15 минут Фёдор внимательно прочитал протокол "допроса" и подписал его.
   - Ты хоть знаешь, что ты себе подписал?
   - Знаю.10 лет лагерей.
   - Верно. Откуда знаешь?
   - Мать моя 8 лет оттрубила в Сибири.
   - Знаю я. Ну мать - ладно, она под гребёнку попала. А ты почему не отказываешся ни от чего?
   Фёдор чуть усмешливо посмотрел в глаза следователя.
   - Чтобы не били вы меня, чтобы не калечили. Силы мне нужны для борьбы с вами. Раз вы меня арестовали, значит вы меня боитесь, значит мы свами враги, значит я ваш врвг. А 10 лет - это что! Я ещё молодой и ещё много чего вам сделаю.
   - А вот этого говорить бы не надо.
   - А я и не говорил.
   - Я ведь могу протокол под "вышку" составить.
   - Составля, только кто его подписывать будет?
   - Откуда ты такой грамотный? Где всего набрался? Ладно, давай кончать а то ты мне уже нравиться начинаешь.
   В камере Фёдор неожиданно встретился с Павлином Семёновичем Пустовойтом, директором Отарского детдома.
   Павлин Семёнович сидел на нарах, придерживая левой рукой с раздробленными пальцами свою сломанную в плече правую руку. Лицо его распухло и представляло сплошной багровый синяк. Фёдор едва узнал его.
   - Послушай меня, Федя. Мне пришлось бежать из детдома, я доехал до Ярославля в надежде розыскать тебя - надо было решить кое-что оперативное. Теперь уже не надо, уже поздно. Они выколотили из меня сведения о теб, я выдал тебя и предал тебя, но лишь тебя одного - дела нашего я не предал . Я выдал тебя, чтобы не выдавать всех. Прости меня, Федя, это из-за меня ты получишь свой срок, но знай, что остальные ребята, а их теперь больше сотни, будут на свободе и включатся в борьбу с этой подлой властью в своё время. Эти захотят у меня вытребовать показания на всех остальных, но это у них не выйдет - сегодня я умру. Твой допрос кончился? Ты протокол подписал? Молодец. Возможно после моей смерти они снова устроят тебе допрос. Признавайся во всём кроме убийства. Рассказывай все подробности, называй фамилии - ребят всё равно не найдут. Береги себя, из лагеря не беги, на нелегальщину не вздумай перейти. Большевикам видимо придётся столкнуться с фашистской Германией. Хрен редьки не слаще, но немцы хоть к коммунизму не зовут и не врут, и покорённым народам ничего не обещают. Так что в случае войны переходи на сторону противника и сделай, что сможешь для победы Германии. Я говорю страшные может быть для тебя слова, но для сокрушения большевиков это необходимо. А может быть и большевики Гитлера победят, но будут други, которые не смирятся с красной чумой. А может быть ты погибнешь, как погиб твой отец, твои друзья, как погибну я, но извращенцы будут в конце концов уничтожены.
   Павлин Семёнович лёг на спину и вытянулся на нарах. Он взял своими разбитыми пальцами руку Фёдора и крепко сжал. Он сжимал всё сильнее и сильнее, а сам был абсолютно неподвижен. Так продолжалось некоторое время, Фёдор не мог бы сказать прошло 2 или 10 минут. Раздался тяжёлый выдох с резким завывающим звуком. Пальцы Павлина Семёновича разжались. Он был мёртв. Он покончил с собой, задержав дыхание.
   Фёдор и двое находившихся в камере узников с изумлением смотрели на сплошной кровоподтёк вместо лица, который из синего делался чёрным.
   Повторного допроса для Фёдора устроено не было. Утром ему было объявлено, что он осуждён на 10 лет лагерей за контрреволюционную деятельность, а ближе к вечеру в битком набитом арестантском вагоне Фёдор ехал куда-то на восток.
   На той самой станции, на которой , на этой самой крошечной станциёшке, где поезду и стоять-то более одной минуты не положено, выгрузились два "зековских" вагона, всего около 150 человек.
   Одеты арестанты были во всё своё, и Фёдор был одет в шинель и в сапоги, на голове была пилотка. Своей одеждой Фёдор сильно выделялся из общей серой массы своих собратьев по несчастью.
   К Фёдору тихонько подступил плюгавенький человечек:
   - Бахилы-то отдать придётся, сейчас ещё не холодно, снегу мало, в портянках дойдёшь.
   - Нет холодно мне будет, да и не твой размер.
   - Бугор требует.
   - Пусть сам подойдёт, попросит
   - Всё?
   - Всё.
   К Фёдору подошли трое.
   - Так как насчёт бахил? - прогнусил рослый верзила с отдутловатым лицом и с завязанной щекой.
   - Кому сапоги-то? Тебе?
   - Мне!
   - Пойдём у начальства спросим.
   - Какого начальства? - опешил верзила.
   - У конвойных.
   - Никаких тебе конвойных! Снимай сапоги! - в руке у верзилы блестнуло: не то заточка не то отвёртка. Арестанты расступились прислушиваясь к разговору.
   - Ну раз сапоги, то и шинель забирайте. - Фёдор ленивыми движениями отстегнул крючки шинели, снял её, аккуратно сложил и швырнул свёрток в лицо верзилы. Немедленно пнул его сапогом между ног. С резким поворотом вправо ударил наотмаш второго грабителя по горлу и сразу же бросился на третьего, который нападать видимо не собирался, но удрать или хотя бы отступить не успел. Ему Фёдор заломил голову назад, тело его сразу обмякло..
   Фёдор быстро оглянулся - все трое лежали на снегу. В круг быстро вошли двое конвойных и командир с петлицами лейтенанта, у него был в руке наган.
   - Что такое? Почему? Кто это их7 Это ты? - обратился лейтенант к Фёдору, который натягивал шинель и отряхивал упавшую с головы пилотку. - А ну-ко отойди! Ребята, осмотрите этих, что это они не шевелятся.
   Конвойные склонились над упавшими.
   - Так что - мёртвые они. Эти вот видать наповал, а этот сейчас дошёл: яйца у него всмятку и заточка у него.
   - Как мёртвые? Ты что ли их...? Как? За что?
   - Сапоги хотели снять.
   - Это за сапоги!?
   - Так уж вышло. Я только отбивался.
   - Ну ты отбился!! Взять его! Связать!
   Фёдору связали за спиной руки и вывели из общей толпы заключённых. При нём стоял молоденький красноармеец-конвойный, который направил на него штык и палец держал на спуске.
   Через час убитых Фёдором зеков отнесли к железнодорожному полотну арестанты построились по 4 в ряду, конвойные взяли винтовки на перевес, и колонна двинулась по дороге прямо от перрона станции в лес.
   К Фёдору подошёл лейтенант:
   - По инструкции положено тебя как зачинщика беспорядка стрелять на поражение, но ты вроде не сопротивляешся и ничего такого не делаешь. И стрелять тебя жалко, хотя можно было бы - при попытке к бегству. Этих дураков так и оформим, а с тобой не знаю, что делать. Бузить не будешь? Развяжи его, Лепёхин. Пойдём потихоньку сзади, там в Каргате сдам тебя лагерникам - пусть с тобой разбираются. А как ты их сумел? Троих-то?
   - Да я испугался, когда нож в руке к него увидел. Ну и перестарался.
   - Ничего себе - испугался! Спортсмен что ли?
   - Было. Тренировался.
   - Ты что, убивал уже? За что тебя взяли?
   - В первый раз это со мной. А взяли за то, что я сын врага народа и сам, значит, враг.
   - А отец точно враг был?
   - Враг.
   - А ты?
   - И я враг.
   - Шлёпнуть бы тебя сейчас и - "при попытке к бегству" - рука не поднимается. А с нами вот с двумя справился бы? Вот со мной и с Лепёхиным?
   - Да как против нагана да винтовки справишся? Нет не справлюсь. Ваш Лепёхин мне сейчас спину штыком проколет, боюсь выстрелит.
   Лейтенант засмеялся и обернулся к конвойному:
   - Ты, Лепёхин, не вздума, пусть живёт - занятный мужик.
   Солнце садилось за лес. Быстро темнело.
   Была команда остановиться, ломать придорожные кусты и жечь костры.
   Всю ночь арестанты вместе с конвойными приплясывали возле костров, морозец был лёгкий, но пробирал. Чуть засветлело небо на востоке - колонна двинулась дальше. На снегу осталось несколько трупов - это те, что неосторожно заснули на снегу. Фёдор с лейтенантом и с Лепёхиным снова шли сзади.
   - Становись в строй - сказал лейтенант - иди как все.
   Фёдор встал в последний ряд, от него инстиктивно посторонились.
   Каргатский лагерь был так назван по названию села, до которого надо было идти ещё килиметров 6. Он был похож на укреплённый славянский городок времён середины прошлого тысячелетия. Лагерь был обнесён высоким, в полтора человеческих роста, частоколом. Лиственичные заострённые вверху столбы были плотно пригнаны друг к другу, работа была выполнена добротно, со знанием плотницкого дела. По верху заплота была протянута спираль бруно, которая применялась французами в первую мирову войну. По всему периметру возвышались около десятка вышек для часовых, чем лагерь ещё больше напоминал старославянский городок. Правда размеры лагеря были, видимо, побольше своего исторического прототипа. Ворота были сделаны достаточно широкие, в них свободно могла проехать подвода с сеном и могла пройти колонна зеков по 4 в ряд. Над воротами по красному полю белой краской было написано "Слава труду".
   Колонна вошла внутрь лагеря. Остановились.
   - Четверо заходи! - раздалась команда.
   Первый ряд отделился от колонны и вошёл в огромный, несуразных очертаний, бревёнчатый дом, на фасадной части которого было низенькое в 2 ступеньки крыльцо и могучая на кованых петлях дверь, окон не было.
   Через 10 минут снова команда:
   - Четверо заходи!
   Следующая четвёрка арестантов скрылась за мощной дверью.
   - Четверо заходи!
   - Четверо заходи...!
   Приблизительно через 2 часа продрогший Фёдор вошёл в дом. Внутри не было комнат, было только одно помещение, посередине которого стоял стол из крепких струганных досок, на столе лежали бумаги, за столом сидел молодой бритоголовый военный в синей форме, возле стола стояли лейтенант, который конвоировал колонну и ещё один в синей форме - видимо сотрудник лагерной администрации. Лицо этого третьего было как-то болезненно знакомо. У двери стоял красноармеец с винтовкой. Арестантам задавали вопросы, ответы сверяли со списком ,давали в руки белый или чёрный лоскуток материи, и арестант уходил в правую или в левую боковую дверь.
   Фёдор подошёл к столу.
   - Имя? - бритоголовый поднял на него серые ледяные глаза.
   - Котенко Фёдор Сергеевич.
   - Статья?
   -58-я часть первая.
   - Срок?
   - 10 лет.
   - Возьми! - бритоголовый кивнул на стопочку чёрных лоскутков.
   - Иди! - стоящий рядом военный указал на правую выходную дверь
   "Кто же это? Почему я его знаю? Я не просто его где-то встречал а именно - знаю!" - мучительно вспоминал Фёдор выйдя из дома наружу и, встав в небольшую группу арестантов, которые здесь толпились под охраной одного часового.
   " Лёнька Ивахно!!" - вспомнил Фёдор. "Как он здесь? Его же осудили за убийство Марии Трофимовны! Почему он в милиции? Как же всё это получается? Он же убийца!" Фёдор только вчера сам убил троих, но они сами угрожали ему расправой, и он, чувствуя что переборщил, всё-таки находил себе оправдание. А Лёнька был явный извращенец!
   И Фёдор почувствовал вдруг себя таким беспомощным перед этой нелогичной и безобразной действительностью, перед этой ВЛАСТЬЮ, которая хватала и расталкивала по лагерям чесных людей,на службе которой работали убийцы и подонки.
   "Это что же - все они подонки? - думалось ему. - Но ведь лейтенант не стал меня стрелять, а основания у него были и ничего бы ему не было" "А тот милиционер котрый арестовывал Илью Федотыча как посмотрел тогда на Храмова! Как на Иуду и предателя! Значит и нормальные люди есть."
   Фёдор растерялся. Такого с ним не бывало. Будучи сильным и тренированным физически, ощущая свою силу и правоту, Фёдор считал,что никто и ничто не может нарушить такое его состояние. Ради правды и справедливости всегда готов был Фёдор растратить свою силу и молодость. А сейчас он стоял здесь, облитый грязными вонючими помоями. Он почувствовал, что эта власть не только безжалостная и жестокая, а она грязная и пакостная, как смердящий разлагающийся труп.
   - Слышь,парень, очнись! Что это ты обвис,как сопля на хворостине? Ты же так ловко устряпал тех троих на станции. - Фёдора тронул за плечо высокий крепкий человек с лицом кадрового военного. Голос был доброжелательный, но повелевающий и мобилизующий. - здоровье есть, ноги-руки целы есть, прошлое есть, будущее, через 10 лет выйдем отсюда, правда за этими стенами такая же тюрьма да ещё и пострашней, т.к. она непредсказуема. А ты очнись,вон нас здесь сколько наберётся - человек 30. "Политические" мы, политиками нас тут называть будут.
   От этого доброго властного голоса Фёдор действительно очнулся пришёл в себя, снова появилось ощущение силы и правоты, но вместо юношеского всепобеждающего задора возникла осмотрительная и рассудительная злость. Это была власть не просто врагов и мерзких гадов, с которыми надо бороться как-то абстрактно, а конкретно давить и уничтожать.
   "И лейтенанта?" - мелькнуло у Фёдора.
   "И лейтенанта!" - ответил он себе. "Всех, кто у власти, кто служит этой власти, кто приветствует и сочувствует ей,в защиту те, кого эта власть унизила,растлила,обобрала ,обманула, засадила в свои лагеря.
   К группе "политиков" подошёл Лёнька Ивахно:
   - Узнал? - обратился он к Фёдору.
   - Узнал.
   - И я тебя узнал.
   Лёнька, повзрослев на 8 лет, мало изменился, он только немного подрос, возмужал, под его милицейской курткой чувствовалось сильное тело.
   - Вас политиков расселим по баракам по двое, по трое. С бандитами жить будете. - Говоров кто?
   - Я Говоров. - ответил человек который беседовал с Фёдором.
   - Вот вы двое - за мной. Остальных потом разведу. Пошли!.
   Внутри ограды лагеря находилрсь десятка полтора низких бараков, по торцам которых были входные двери. Окон было мало , все они были оборудованы металлическими решётками. Подошли к одному из бараков, вошли внутрь. На входе в барак были обширные сенцы, в которых по запаху определялась параша. Видимо в бараке следили за порядком- мусора на полу не было, постели, если на них не лежали, были заправлены. Барак был освещён двумя тусклыми лампочками, но ещё без лампочек болтались на проводах несколько пустых патронов - лампочки можно было бы ввернуть. Всего в бараке находилось около 50 человек. Кто-то лежал головой к стене, кто-то свесил голову наружу к проходу. Нары были 2-ярусные.
   - Эй убийцы, воры и сволочи! Принимайте ещё двоих. Воспитывайте! - Лёнька подтолкну Фёдора и Говорова в глубину барака. - Имейте в виду: вот этот - Лёнька указал на Фёдора - задавил троих на марше. Разбирайтесь тут с ними.
   Лёнька вышел.
   На вошедших уставились несколько десятков пар глаз, переговаривались в полголоса. Из глубины барака к новичкам приблизился лохматый низенький человечек, напоминающий по внешности паука. Схожесть его с пауком определяи непомерно длинные руки и кривоватые ноги в матерчатых тапочках. Лицо было сморщенное с низким лбом и торчащей вперёд нижней челюстью. Сошедшиеся к носу глазки сверлили вошедших. Походка была мягкая, кошачья, подкрадывающаяся.
   - Кто кого угробил? Говори!
   - Я! - Фёдор сделал шаг вперёд.
   - Вот так просто взял и угробил?
   - Не просто а в драке.
   - Дерёшся значит? Опасный?
   - Не встрянешь, так и не буду опасный.
   - Роман. - представился "паук" - здешние ребята бугром меня определили. - он подал широкую ладонь, оказавшуюся неожиданно сильной. - Давайте жить да дружить. Вы политические? Комсорги? Вон у нас уже есть один комсорг, да ещё один помер на днях. И этот приболел малость. Вон там лежит. Эй, Сеня, покажись да расскажи, как ты на воспитывал и как мы тебя воспитали.
   С одной из лежанок поднялся пожилой человек и приблизился к беседующим. Лицо его было в кровоподтёках, рубаха была порвана, он тоже был в матерчатых тапочках. В этих тапочках были все.
   - Вот рубаху-то надо бы зашить, не гоже так гостей встречать. Представься.
   - Семён. - проговорил человек с трудом шевеля разбитыми губами.
   - Скажи, кто ты есть,чего тебе тут у нас надо, кто тебя обижает. Подошедшие зеки глухо загоготали - видимо, громко голос подавать было нельзя - этикет не позволял.
   - Ладно, потом всё выясним - решительно сказал Говоров - потом перезнакомимся, а сейчас, раз ты бугор, говори куда нам с Федей определиться.
   - Ну, как и положено - возле параши. Вот две лежанки свободные. Рвсполагайтесь.
   - Вот у параши это ты сам, Рома, располагайс, если тут свободн, а нам давай другое место.
   -Это ты такой смелый? Ты видать коммунист? Может быть ты тоже, когда злой , о семерых убиваешь?
   - Конча, Роман, баланду травить, говори, где наши места. Пошли!
   - Ну, пошли.
   Толпа зеков расступилась, и Фёдор с Говоровым, во главе с бугром Романом прошли лальше в барак.
   - Ладно, вот тут при мне будете, так надёжнее будет, а то вы сразу по трое убиваете. Опасные вы ребята. - кривлялся "паук".
   Зеки разбрелись, по лежанкам, слышался гул голосов, кто-то негромко смеялся, но всё было как-то сдержанно, чувствовалось, что в бараке властвует какая-то сила.
   - Говоров Котенко - на выход1 - раздался крик от двери.
   Их вызвал к себе начальник лагеря майор милиции Шаврин.
   - Тебе, Котенко, за убийство людей положен суд и дополнительный срок. Не возражаешь? Ладно,пока пусть так будет, потом будем смотреть. О тебе, Говоров, есть дополнительные сведения - хотели тебя к "вышке", но что-то там не сложилось, и имеешь ты "десятку". Повезло тебе. Определяю вас двоих в самый благополучный отряд, там очень крепкий бугор, но слишком своевольный, иной раз на работу ни один не выходит. Этот отряд от других держится особняком, в общем-то на хорошем счету, т.к. инцидентов никогда не бывае, но иной раз Ломову (это фамилия Романа) вожжа подхвост попадает. Вот сейчас уже неделю на лесоповал не выходят, а кормить, хоть и урезанной нормой, приходится. Один раз голодовку объявили, 9 человек умерл, но своего добились - пришлось им выдать по второму комплекту арестантского барохла.
   Вы заметили, что барак их, в отличие от других, новый? Это они свой барак сожгли и сами другой построили. Остальные бараки хуже - в ихнем хоть тепло и сквозняков нет, и парашу в сенях держат. Крепкие мужики. Мы подсадили к ним Семёна Бывалова, учител, надеялись, что он на Ломова повлияе, но они его сразу подмяли, а ещё одного просто задушили подушкой.
   Надеемся на вас, может быть вы вдвоём взнздаете этого "батьку". Ну а если они вас прирежут, то тоже большой потери для Советской власти не будет. Идите.
   - Агитировали? - встретил их Ломов.
   - Ну да....
   - И сагитировали?
   - Там посмотрим....
   - Это как?
   - Присмотреться надо....
   - Ну присматривайтесь, да время не пропустите.
   Фёдор с Говоровым получил по комплекту "арестантского барохла". Сюда входили: нижнее бельё, широченные штаны из чёртовой кожи, такая же куртка, фланелева рубах, толстый ватник, чёрная шапка-ушанка, рукавицы из шинельного сукна и байковое одеяло с подушкой. Не забыли выдать и матерчатые тапочки. Начальник лагеря говорил, что все поголовно зеки других отрядов эти тапочки давно поразбросали да растеряли, и только "Ломовцы" пользуются им, берегут и постоянно чинят.
   - В баню ходили? - спросил Ломов.
   - Нет. А что, в баню идти полагается?
   - Идите в баню, без бани нельзя. Там переоденетесь в наше. Второе барохло вам дали? Нет? Ладно, я похлопочу.
   День был не банный, пришлось искупаться ледяной водой без мыла. Переоделись и снова пришли в барак.
   Ближе к вечеру в барак втащили санки с небольшим бочонком, из которого парило что-то съестное. Оказалось - варёная картошка. Каждому досталось по 3-4 картофклины. Раздавал пищу Аркаша Синенький - по внешности - копия бугор Роман Ломов. Говорову досталось 2 картофелины, Фёдору - одна.
   - Это как понимать? - удивился Фёдор, - ты же вон кому-то и по 4 давал, почему нам меньше?
   - Продуктов не хватает, вас не учли, вы новые. Привыкайте!
   - Давай кщё 3 картошки! Себе сколько взял?
   - Сколько взял - все мои...
   - Эй вы, политики, кончай балаган, идите сюда, всё получите. Он не успел ещё в себя прийти. Потом по уму всё будет. Ты, Аркашка, правильно действовал, но потом корми этих ребят нормально.
   Картошку съели без соли.
   - Это такая у вас еда? - спросил Говоров
   - Это временно, ответил Роман, мы временно не работаем.
   - А почему не работаете?
   - Устали ребята.
   - А завтра?
   - Отдыхать будем.
   - Слушай, Роман, надо вопрос решать полюбовно, не силой, не кровью, а головой, умом. - Фёдор приподнялся на лежанке и опёрся на локоть левой руки.
   Ты можешь пальцкм пошевелить и нас с Николаем разрежут по частям, но можешь и не успеть пальцем шевельнуть - я могу тебя сейчас придушить, и знать здесь никто до утра не будет. Хочешь?
   Фёдор вцепился в циплячью шею Романа железными пальцами.
   - Говори - придушить тебя или поговорим?
   - Поговорим - прохрипел Бугор.
   - Давай так, - вмешался Говоров - ты, Рома, был бугром, бугром и останешся, порядок у тебя хороший, люди все в струне, всё по уму. Но будешь дкйствовать не то, что по моей команде, но советоваться с нами будешь. Мы с Федей тебя плохому не научим, всё будет тип-топ.
   - Для начала - на работу ходить надо, нельзя целыми днями валяться на нарах в этой вонище. Чахотку все подхватим, да ещё при такой еде. Ну, а дальше - по обстановке.
   Утром Роман Ломов послал Аркашку Синенького в поварню сказать, что шестой отряд идёт сегодня в лес - чтобы давали завтрак, как всем.
   Каждый отряд имел свой участок тайги, который должен был снести. Здесь были и огромные молодые ели, попадались лиственницы, был хилый березняк и ещё был хилый ельник. Норма выработки исчислялась количеством "хлыстов", которые нало было свалить, очистить от сучьев и снести в штабель для последующей погрузки на подводы.
   Всего на отряд полагалось заготовить 100 хлыстов. Хилый ельник и хилый березняк не трогали, предполагая,что они ещё будут расти. Обрубленные сучья и еловый лапник необходимо было снести в кучи. На всё на это выделялось -
   8 часов - с 8 утра до 4 дня. Работали без обеда. Обед был в 5 вечера, а ужин в 8 вечера.
   На первый план выходили вальщики. Они пилили деревья и валили их кроной в одну сторону. Если дерево имело наклон в обратную сторону, то двум пильщикам помогали ешё человека 3 - 4.
   Роман Ломов был опытный лесоповальщик. Он расставлял пильщиков по фронту работы, следил за ходом валки деревьев, иногда останавливал валку какого -дерева и командовал свалить предварительно другое.
   Его управление работами было направлено на то, чтобы упавшее дерево не задело никого, чтбы кроны деревьев ложились бы в ряд, которы, по его мнению, был бы наиболее рациональным для последующей рубки сучьев и лапника. Некоторые деревья вообще оставлялись до конца работы, если они должны были упасть поперёк лежащих уже деревьев. Много неудобства доставляли хилый ельник и хилый березняк, т.к. задерживали падающие кроны деревьев - так что их под шумок тоже частенько срубали и, если они не годились в хлысты, сваливали вместе с отрубленными сучьями.
   Всего в отряде было 43 человека. Человек 20 было поставлено в вальщики остальные с топорами должны были рубить сучья и стаскивать их в кучи, они же подчищали площадку от молодняка для падения сваленных деревьев.
   Фёдор с Николаем Говоровым были поставлены пилить. Навыка не было ни у того, ни у другого. Уже повалилось с десяток деревьев, а они только до половины не пропилили нетолстую берёзу. Сейчас они уже задерживали работу остальных, т.к. последующие деревья при падении должны были падать на них.
   Каждая пара валищиков должна была свалить10 деревьев. Роман Ломов переставлял Фёдора с Николаем несколько ра, предлагал перейти в рубщики сучьев, но они не соглашались и продолжали валить. Всего они свалили 8 деревьев.
   - А вы ничего политики. В первый раз 8 штук - здорово. Посмотрим что завтра с вами будет. Так что завтра будете рубить . А сегодня из-за вас мы норму нашу не выполнили и, если всю неделю будем не выполнят, пайку нам срежут. Ребята этого не потерпят. А потом снова пилить поставлю. У нас только Аркашка да Сеня-комсорг всё время в рубщиках - валить они не годятся.
   Назавтра всё тело болело и гудело.Не хотелось не только идти в лес - не хотелось ни есть, ни спа, не хотелось вообще жить. Однака встали, поели, оделись и поплелись работать. Работалось в этот день хорошо. Фёдор с Николаем рубили сучья и лапник, валили хилый ельник и березняк, собирали кучи и таскали готовые хлысты в штабеля.
   Потом снова была валка, снова рубка и складирование.
   Фёдор втянулся в работу, чего нельзя было сказать о Николае. Он сильно сдал, похудел и осунулся с лица, говорил мало и был всё время раздражён. На обращения Фёдора к нему почти не реагировал, отмалчивался. Роман распорядился удвоить порцию Николая, но он этого не съедал. Однажды он не мог утром встать и его оставили в бараке. К вечеру его увели в лазарет. Теперь Фёдор работал со Степаном Зориным. Степан был немолодой по пятому году зек, чуть сутуловатый, немногословный и даже угрюмоватый.
   - За что сидишь-то? - спросил его Фёдор.
   - Да все мы за одно сидим - воры да убийцы. Все мы одинаковые. Вот и ты говорят оскоромился - сразу троих сделол. На саднит душа7
   - Да вроде нет, и не вспоминается даже.
   - Лёгкий ты челове, много ещё убьёшь.
   Через неделю из лазарета вернулся Говоро, но на лесоповал его больше не брали. Хотели его перевести в команду "шнырей" - так называли группу слабосильных и больных, но он попросил вернуть его в свой отряд. Говоров похудел ещё сильней ,всё время подкашливал и, пока все были в бараке, всё время лежал.. В его обязанности входило держать барак в чистоте, ухаживать за парашей, топить печи - их было две.
   - По вечерам в бараке "читали романы". То одному то другому зеку Ломов давал задание подготовить "роман" и рассказать его вечером всей братве.
   Лучшим рассказчиком был Николай Говоров. За 2 вечера он рассказал "Графа Монте-Кристо", затем "Всадника без головы", потом целую неделю пересказывал "Войну и мир".
   - А что это ты нам говоришь всё про дворян да про богатеев? А о простом народе ты что-нибудь знаешь? - допытывались заинтересовавшиеся зеки.
   - О простом нараде написано очень мало. Вот Пушкин, например, написал о Пугачёве, так он и его нарисовал как царя, а его приближённых как дворян. Да вот ещё Тургенев написал "Му-му" про глухонемого и его собачонку, которую он по приказу барыни утопил.
   - А сам-то ты из каких будешь? За что тебя в "политики" определили?
   - Я дворянин, русский офицер, воевал в Бессарабии с австрийцами, дослужился до штабс-капитана. После революции примкнул к красным, командовал пехотным полком, штурмовал Перекоп. После антоновского восстания на Тамбовщине и после его жесточайшего подавления, когда людей и скотину душили газами, я ушёл из армии и учительствовал в Воронежской губернии. Там я много прочёл о марксистах, анархистах и большевиках. Я понял, кто такие большевики, и однажды людям, которые мёрли с голоду, в то время, как их урожай отправлялся из Одессы пароходами за границу, рассказал о большевиках, о Советской власти и о том, кто их настоящий враг в настоящее время. Меня арестовали, хотели расстрелять, но почему-то не расстреляли, дали 10 лет, и вот я здесь.
   -Ну и не жалеешь, что такую дурость спорол - с народом про несправедливость говорить?
   - Нет, не жалею, потому что и здесь русские люди, которые тоже может быть попали сюда по несправедливости. Ну я - ладно, выступал перед людьми, хотел глаза им раскрыть, а вот Фёдор Котенко - за что его сюда затолкали? Абсолютно ни за что! Отец его был казачьим вахмистром - его убили, мать простая казачка - умерла после 8 лет тюрьмы, воспитывался в детдоме, учился в военном училище. Пришли, арестовали, припомнили отца с матерью, приписали убийсво воспитательницы ( а её изнасиловал и убил ваш старший надзиратель Лёнька Ивахно), припомнили, какие вопросы на политзанятиях задавал и - пожалуйста, получите 10 лет!
   Я про вас про всех не знаю, но, думаю, что и среди вас есть несправедливо осужденные. А "политики" - так это все подряд сидят то по наговору, то по подлогу. Такая вот у нас Советская власть.
   - А народ почему же терпит?
   - Народ? Ну это отдельный большой разговор.
   - Расскажешь?
   - Расскажу потом, не могу сейчас, худо мне. Лицо Говорова побледнело, вспотело, он откинулся на подушку, тяжело дышал.
   На другой вечер зеки собрались в дальнем углу барака возле лежанки Николая.
   - Давай, Коля, толкуй, - сказал Роман Ломов - а то помрёшь - так и не узнаем ничего про свой русский народ.
   - Русский народ, - начал Говоров - живёт посередине между Западом и Востоком, т.е. между Европой и Азией. Внешне русские схожи с европейцами, соответствуют европейскому типу лица и всего тела, а внутренне, т.е. нервная система русского человека, очень даже азиатская: он жизнерадостный, смелый, быстро соображающий, вспыльчивый и сильно неорганизованный внутри себя. Кроме того русский человек скрытен и завистлив, а "душа на распашку" это только показуха или по пьянке.
   Условия жизни в лесах, в болотах, в снегах сделали русского человека очень предприимчивым и терпеливым. Русский не отчаивается, если у него перемёрзла пшеница, сдохла корова, сгорел дом - он ищет и находит выход из разных тяжёлых положений. В бою русский человек неукротим, он, как чеченец или татарин, не думает в это время о жизни, с жизнью он уже распрощался, он дерётся насмерть, не помышляя выйти из боя живым. Русские люди превозносят и глубоко почитают своих князей и царей. В настоящее время все молятся на Сталина, а здесь, в нашем бараке вы все молитесь на Романа Ломова. Русскому человеку обязательно надо иметь идола, на которого бы он молился. Русские взбунтовались и пошли за Пугачёвым. Почему? Потому что он провозгласил себя царём. А за Стенькой Разиным почему пошли? Потому что-де он хотел уничтожить бояр, которые, вроде того, не давали царю хорошо править.
   Вот сегодня, например, что для русского человека дороже Родина или Сталин? Да большинство и не вникает в то, что такое Родина, зато Сталин у всех на слуху: и радио про него трещит, и песни поют, и плакаты и портреты вывешивают, и улица Сталина, и колхоз Сталина. Задурили народу голову этим Сталиным до нельзя. А кто такой Сталин? Прежде всего большевик. А от большевиков всё зло. Гражданская война разрушила хозяйство, одних интеллигентов выгнали из России, других перестреляли, а ещё других в лагерях душат.
   - Ну, без тилигентов русскому мужику способнее...
   - Не скажи! Учитель - интеллигент, доктор - интеллигент, инженер - интеллигент, армейский командир - интеллигент. Куда ты без них денешься? Кто ребятишек научит, да баб наших вылечит? Как без инженеров сталь варить в мартеновских печах, да пушки делать?
   Так вот интеллигентов большевики - к ногтю, попов и тех перестреляли. Ленин самолично приказал уничтожить 30 тыс. священников, т.к. они, вроде того, за старый режим. Перестреляли. В церквях конюшни да склады поделали. А Бог- то всё равно есть и большевикам от него воздастся. Русский народ, хоть и доверчив, хоть и терпелив, но и доверие и терпение имеют свой предел, и он поднимется, подойдёт такое время, и сбросит эту поганую большевитскую Советскую Власть.
   - А вот Гитлер пол Европы захватил - он и на нас двинется? На Россию, на большевиков, на Советскую власть? Что же по-твоему получается, что помогать ему надо эту Власть изничтожить?
   - Это дело совести каждого. У Гитлера идея такая - все славяне, ну и русские, значит, для него не люди, вобщем, люди второго, а то и третьего сорта. Уничтожить он их не хочет, ему надо, чтобы кто-то на него работал. Тут сразу однозначно не скажешь, и я вам не оракул какой-нибудь, чтобы рецепты выдавать. Но вот над чем подумать надо: американцы купили у России Аляску и построили такую страну, что русским и не снилось. Живут люди через Берингов пролив от американской Аляски на нашей Чукотке. Ну и что? Кто лучше живёт? У нас голод и туберкулёз, а у них - сосиски с апельсинами да тёплые сортиры. У них и в тюрьмах - то благодать. А французы захватили Алжир, да такой хлопок выращивают, что в нашем Узбекистане и не приснится такой.
   - Это что же такое - все лучше нас русских?
   - Не все, а только европейцы, вы то всё-таки азиаты, а Азия, в большинстве своём, всё-таки сильно от Европы отстаёт, а Африка ещё дальше отстаёт.
   - А ты, Говоров, не боишься, что заложит тебя кто-нибудь за такую пропаганду?
   - Кто заложит, ты что ли? Ну иди закладывай, ничего я не боюсь - помру я скоро.
   Через неделю Николай Говоров умер.
   А через месяц, попав под упавшую лесину, погиб Роман Ломов. На него свалилась крона старой берёзы, и его маленькое тело было буквально разорвано толстыми мощными сучьями.
   Если к Говорову не успели привыкнуть, то долгосидящие зеки шестого отряда прожили с Ломовым кто четыре, кто пять лет и успели по своему, по зековски, полюбить его за крепкий "мущинский" характер, за смешливый ум и за воровскую справедливость.
   Лагерное кладбище находилось в одном километре от ограды самого лагеря. Из - под снега торчади сотни три крестов. По весне деревенские бабы приходили на лагерное кладбище, убирали старую траву, поправляли могильные холмики, выпивали по стопочке самогонки и, пригорюнясь на эти безродные кресты, плакали. Потом выходили на дорогу и шли мимо лагеря домой, в свою деревню Каргат к своим семьям, детям, хозяйству.
   Нового бугра не выбирали, а как-то само собой оказалось, что бугром стал Фёдор Котенко.
   - Ты, что ли теперь бугром в шестом отряде? - спросил как-то Лёнька Ивахно.
   - Я, а что?
   - Да, ничего. Вот также и я - четыре года в тайге промантулил, потом два года бугром заправлял, а теперь вот который уже год в надзиратели выдвинутый. Мне ещё сроку год остался, а я уже три года, считай, почти что на воле. Я за тебя слово скажу, может тебя мне в помощники определят.
   -Не надо, Лёнька, не по мне это.
   - Ну нет - так нет. А я всегда знал, что вся ваша кодла: и Вишневецкий, и Лысенко, и ты, все загремите в леса за свою антисоветскую пропаганду. И ты зря от меня сторонишся. Брезгуешь, что ли? Ты гляди, вот вы где у меня все. И Лёнька показал свой здоровенный кулак.
   После этого разговора шестому отряду доставались самые бедные участки тайги для валки леса, на них было мало деревьев, годных под хлысты, были сплошные заграждения сгнившим лежаком и высоченным травостоем.
   Ранней весной отряд гоняли за 5 километров готовить реку Каргат к весеннему ледоходу и паводку. Для подготовки льда к ледоходу необходимо было на каждой квадратной сажени прорубить пешнями две лунки до самой воды. А лёд был почти метровой толщины. Работа эта называдась - ломать реку. Всего надо было "сломать" около километра реки, почти на всю её небольшую ширину. В этом месте река делала крутой поворот и вероятность ледяного затора была очень велика.
   До появления здесь лагеря, в прошлые годы, лет 10-15 назад деревню Каргат почти ежегодно смывало так, что жители вместе с кошками, собаками и даже с коровами на крышах своих домов уплывали вниз по течению. И все-таки упрямо отстраивались на старом месте. Ломать реку начинали деревенские мужики, но силёнки у деревни не хватало. С появлением возле деревни лагеря на эту тяжёлую работу привлекали зеков.
   Из 9-ти отрядов каждый должен был по очереди отработать на реке. Выходили по 2 отряда, получалось, что за 2 недели каждый отряд 3 раза рубил лёд. Лёнька же Ивахно выводил шестрй отряд ежедневно, пристёгивая к нему какой нибудь ещё. Он сам руководил работой, прохаживаясь в чёрном милицейском полушубке. Такой беспредел полагалось пресечь.
   - Навались! - скомандовал Фёдор, и сразу человек 5-6 начали рубить широкую полынью. Минут через 5 она была готова. Охрана стояла но берегам. Лёнька сновал взад и вперёд по середине реки.
   - А это что ещё такое? - остановился Лёнька у полыньи. Что ли силы немерянные, нечего делать было - вымахали такую лоханку.
   - А это, милок, для тебя - проговорил Степан Зорин, обняв Лёньку одной рукой за шею и зажав второй рукавицей лёнькин рот. Лёнька рванулся так, что оба они упали на край полыньи, но Степан не ослабил хватки. Подбежавший Аркашка Синенький за ноги сдёрнул Лёньку в воду, а вскочивший Степан рубанул его пешнёй в голову. Лёнька никак не тонул и никак не проходил в нижний створ полыньи, подбежавшие зеки из шестого отряда затолкали пешнями беспомощное тело под лёд, его сразу унесло водой, т.к. таяние снегов в горах уже шло во всю, и течение в Каргате было быстрое.
   После построения охрана обнаружила отсутствие старшего надзирателя. Двое сходили к полынье, вернулись, и отряды отправились в лагерь.
   Быстро темнело
   От поварни разъезжались в разные стороны сани с бочонками - развозили обед по баракам, а 6-ой отряд стоял в темноте, и возле него мёрзли 5-6 охранников с винтовками.
   Допрос продолжался несколько часов.
   - Кто скомандрвал рубить полынью?
   - Не знаю, вроде, никто, сами.
   - Зачем?
   - Погреться надо было...
   - А то бы в работе не погрелись!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   - Кто рубил полынью?
   - Да кто его знает. Все рубили.
   - Ты рубил?
   - А как же! Как все.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   - Котенко, ваш бугор, полынью рубил?
   - Не помню. Вроде, нет.
   - Он командовал рубить полынью?
   - Вроде, нет.
   - Где старший надзиратель Ивахно?
   -Неизвестно. Может сбежал, ему же ещё срок не вышел...
   Дольше всех допрашивали Фёдора.
   - Я должен был предполагать, что вам с Ивахно всё равно придётся схлестнуться - говорил майор, начальник лагеря, расхаживая по кабинету в белых фетровых бурках. - Что, Котенко, пополняешь свой список убитых?
   - Нет, гражданин начальник. Ничего насчёт исчезновения старшего надзирателя сказать не могу. Спросите людей, может они что видели.
   - Да никто из вас ничего не видел! Иди! Думать будем, что делать.
   Аркашка Синенький побежал в поварню за обедом, отряд потопал в барак, где Сеня - комсорг, жарко натопил обе печи.
   Речка благополучно сломала лёд, паводок прошёл без особых потерь (унесло только две лодки, которые хозяева не подняли повыше на берег).
   Наступила весна, а за ней- лето.
   Зеки кроме лесоповала занимались золотодобычей - размывали мониторами гору, она обваливалась вниз с деревьями, кустами и с домиками, прстроенными забредавшими сюда охотниками. Деревья и брёвна растаскивали баграми по сторонам, а порода уносилась по лоткам вниз к золотоловушкам. На золотодобыче работали вместе с деревенскими мкжиками.
   Лагерники посадили свой огород - в основном картошку, брюкву и турнепс. За огородом ухаживали слабосильные, дистрофики и "доходяги". Таких было много - почти четвёртая часть всего лагерного населения. Почти все "политики" попадали в "слабосильные", какое-то время кантовались на "слабых" работах, потом многие - ногами вперёд. Если слабосильная команда разрасталась сверх той меры, какой её представляло лагерное начальство, всех "слабосильников" гнали на лесоповал, и через месяц их становилось вдвое меньше.
   Сеню - комсорга уже дважды назначал в "слабосильные", но Фёдор каждый раз его отстаивал. Сеню никто не обижал, к нему привыкли и даже жалели. Он тоже был прекрасный рассказчик "романов", но политических тем остерегался. Ему дали "десятку" за "пропаганду буржуазного исскуства" - в школе он говорил ученикам, что лучшими художниками в мире являются Суриков, Репин и Левитан, что лучшими композиторами являются Бородин, Мусоргский и Чайковский. Ему даже вменяли в вину то, что Суворова и Ушакова он считал наиболее выдающимися военными деятелями. Районная прокуратура считала, что самыми великими полководцами были Чапаев и Будённый.
   Вот за это тянул свою "десятку" сельский учитель Семён Михайлович Козлов.
   Степан Зорин был осуждён за убийство председателя колхоза, который стал бить клинья к его красавице - жене. Он каждую декаду диктовал (сам писать он не умел) Фёдору письмо своей жене Соне. В аисьме передавал приветы трём десяткам родственников и соседей, целовал детей Толика, Петьку и Машеньку. Трудно было представить, что такой нежный муж и отец, "пришил" вилами распутника - председателя и утопил Лёньку Ивахно.
   Аркашку Синенького (Синельченко) взяли в Днепропетровске с поличным когда он в банде Шалого "брал Шандыбу за цугундер", то биш во время ограбления очередного магазина. "Мокрого" за Аркашкой не числилось (случай с Ивахно был первый в его практике) поэтому дали ему всего-то 8 лет скоро срок его кончался.
   Проскрипели, проскрежетали ещё 3 года.
   Началась война.
   По-разному встретили это известие обитатели Каргатского лагеря.
   Одни злорадствовали: "что, большевички, докатились? Хана вам пришла!"
   Другие упрямо твердили: "Немец он силён, но русского ему не побить"
   Ещё другие радовалис, что они слава Богу, не будут мобилизованы, что на войну им не идти.
   Кто-то наоборот хотел бы на волю потому, что под военный шумок много всего везде можно взять.
   Фёдор был уверен что его, 23-летнего здоровенного парня, за зря в этих лесах кормить не будут - на войну отправят. Но поднимать этот вопрос добровольно не собирался, суетиться не хотел. Только почти через год, весной 42-го, по лагерям стали формироваться штрафные батальоны.
   Батальон, в котором довелось воевать Фёдору, был прикомандирован к 23-ей пехотной дивизии. Дивизия была в наступлении, и Фёдору уже дважды приходилось участвовать в дурацких смертоносных атаках, в которые бросали штрафников. Из 60 человек взвода в котором числился Фёдор до немецких окопов добежало человек 20, остальные легли под пулями и минами. Подбегая к окопу Фёдор успел выстрелить в поднимающегося из окопа немца. Немец упал. И здесь Фёдор пришёл почти в восторг увидев, что у немцев на их коротких карабинах нет штыков.
   "Ах вы, падлы, вы ещё и без штыков, вы так нас хотите взять, без штыков, голыми руками? Ну глядите падлы как, оно это дело лелается!" Такие или почти такие мысли метались и вспыхивали в голове Фёдор, когда он одного за другим заколол трёх немецких солдат. Штык входил мягко, иногда с несильным хрустом. Четвёртого Фёдор грохнул прикладом в висок. Этот четвёртый был молодой лейтенант, в руке он держал новенький чёрный "вальтер". Фёдор вырвал из безвольной руки пистолет - обойма была почти пуста - видно лейтенант дорого продавал жизнь.
   Во втором бою Фёдору снова повезло невредимому добежать до немецкого окопа. Здесь он штыком не колол, а действовал своим трофейным "вальтером" (две запасные обоймы он вынул у немца, обшарив его корманы). Из винтовки только палил в спины удиравших немцев.
   Немедленно впереди, сзади, с боков вздыбилась земля, всё скрылось в оглушительном чёрном грохоте - немцы открыли ураганный артиллерийский огонь по заранее пристреляным собственным окопам, которые им сейчас пришлось оставить.
   - Слышь, а этот вроде живой. Эй ты, штрафник, чего придуряешс, ты же не раненый, а валяешся тут - Фёдора расталкивал пожилой красноармеец с сержантскими треугольничками.
   - Вставай! Если можешь....
   Фёдор встать не мог. Он пошевелился и почувствовал отвратительные спазмы рвоты. Стало легче. Фёдор хлопнул себя по правому карману проверяя на месте ли "вальтер".
   - Что это ты по карманам себя щупаешь? Что у тебя там? А ну дай сюда! - сержант вынул из кармана Фёдора пистолет.
   Ого, хоршая игрушка! Зачем он тебе? Солдату пистолет не положено, особенно штрафнику. Обойма на месте, но почти пустая. Стрелял? - сержант понюхал дуло писолета. - Стрелял. Ты, видат, хваткий парень. Винтовка твоя? Тоже стрелял? Ну ты молодец. Встать можешь? Ладн, ладно лежи, сейчас ребята тебя куда-нибудь определят. Ваших-то всех перебило человек, около десятка осталось и все вроде тебя - очумелые. Двое красноармейце подняли Фёдора и повели почти под руки куда-то вдоль по окопу.
   Молодой командир с одним кубиком на петлице (младший лейтенант) что-то писал в блокноте.
   - Ещё один? Почти живой? Значит так - немцы сейчас в контратаку пойдут позицию свою отбивать, за нас воевать будешь. Стрелять можешь? Патроны есть? Дайте ему патроны и пару гранат. Давай воюй! Тебе как раненному штрафнику положено перейти в регулярные части. Вот ты и перешёл. После боя в особый отдел пойдём. Если живы останемся..
   Младший лейтенант не остался в живых - пуля вошла ему под фуражку над левой бровью. Он сложил голову на руки, держащие автомат, кровь тоненькой струйкой бежала по тыльной стороне ладони, пробираясь под рукав выгоревшей гимнастёрки.
   - А как же в особый отдел? - обалдело проговорил Фёдор.
   - Со мной пойдёшь - сержант Худолей Фёдор Афонасьевич. Тебя-то как зовут? Фёдор? Тёзки, значит? Вроде кончились атаки, отступил немец, бомбить больше не будет, отвоевали мы у него эту местность. А про тебя доложу командиру роты, говорят видали его, значит не убило его пока. Сегодня утром его поставили. Обычно комроты в наступлении 2-3 дня держится и - либо в госпиталь, либо насовсем... видать распорядится в спецотедел тебя отвести. Но это только утром. Сейчас нам кашу принесут. При упоминании о еде к горлу Фёдора подступила тошнота.
   - Товарищ майор, воевал он вполне прилично: стрелял, гранаты бросал.
   Так ведь штрафник же он, а раз до немецкого окопа добежал да в рукопашной устоял, значит нормальный солдат, им всем таким героя надо давать. - доказывал сержант Худолей майору-особисту. - Пистолет я у него забрал. - сержант уже не знал что говорить.
   _ Пистолет? Какой пистолет? Почему у тебя, штрафника, пистолет?
   - У немецкого лейтенанта взял.
   - На время что ли попросил?
   - Нет. Я его прикладом....
   - Фу ты господи! И пистолет ещё у него.... Ладно сержант всё ты мне доказал, будем оформлять Фёдора Котенко рядовым в 66-й полк.
   - Как в 66-й? А к нам бы его...! Чего же я так убивался?
   - Всё ты, сержант, правильно сделал, но мне дана команда направлять в 66-й.
   Выйдя из особого отдела Фёдор горячо пожал руку сержанту:
   - Спасибо Фёдор Афонасьевич!
   - Да чего там "спасибо"!? Если б я тебя вообще от войны освободил...., а то из одного огня да в другое полымя.
  
  
   Летом 42-го после разгрома частей Красной Армии под Харьковом Юго-западный фронт покатился через всю Украину на восток. Были сданы немцам Запорожье, Днепопетровс, Мелитополь. Полк, в котором воевал Фёдор, отступал походным порядком вдоль берега Азовского моря через Мореуполь на
   К вечеру полк расположился в большом приморском селе Камышеватское. Село было наполовину русское наполовину украинское. Чистенькие улицы, выбеленные хаты, камышёвые крыши, вишнёвые сады, телята, приколоные на колок, чтобы далеко их не гонять, паслись прямо посередине улицы. Сельская идилия. Не верилось, что вот уже завтра эти хаты и телята будут уже за линией фронта, уже не на нашей стороне.
   - "А может и мне остаться на этой стороне? Надо определяться. Хватит немцев убивать, надо начинать им служить." - Фёдор криво усмехнулся своим мыслям. - "Победят ли немцы в этой войне не победят ли, а я пока живой да силы есть должен быть там, где был бы батя мой, Сергей Антонович Котенко, друзья мои, Олег и Константин Пивоваровы, директор наш, Пустовойт, Говоров Николай. Нет их никого на земле, всех большевики кончали. Но меня-то ещё не кончили! Ладно хватит!"
   Фёдор с напарником Григорием Князевым встал на постой в хате пожилой женщины Елизаветы Игнатьевны Кочетко. Хозяйка, высокая, дородная, повязанная нлатком до бровей, выглядела суровой и угрюмой.
   - Что Вы такая строгая да не весёлая Лизавета Игнатьевна? Не нравятся Вам красные бойцы? - балагурил Гришка Князев.
   - А что мне от вас хорошего?- женщина в упор смотрела на Гришку. - Всё идёте и идёте, хоть бы уж прошли все. Сгинули бы.
   - Немцев что-ли ждёшь, бабушка?
   - Да уж лучше немцы, чем вы....
   - А чего лучше-то ? Маргарином кормить будут?
   - Нас кормить не надо - сами прокормимся. А вот порядка больше будет. Вон в Бановке полсела немцы, полсела болгары, так болгарская сторона - грязища и пакость, а немецкая половина - одно заглядение. И чистые все ходят, и вежливые, и колхоз у них богаче нашего. Так что же ваши сделали? Как началась война, в прошлом годе вывезли их всех куда-то в Сибирь. Только штаны да платьишки для детей и успели взять. Это что, по-людски? Это так должна власть обращаться со своим народом, хоть они и немцы? Да они здесь уже 200 лет живут. А вы.... Эх вы....! А колхоз немецкий болгары растаскали, из окон рамы повытаскивали, двери поснимали. Так что идите вы со своей властью куда подальше.
   - За такие слова бабуля можешь и до пенсии не дожить!
   - Ах ты паршивец ты эдакий! Ты во дворе у меня да мне же и грозишь? Заарестовать меня хочешь? А ну иди отсель! Спать - ладно, я тебе постелю, а жрать не дам ничего. Вот паренька этого покормлю, а ты иди собирай, где хочешь!
   Григорий сходил в деревенский клуб, где расположилась ротная кухня и принёс котелок перловой каши с тушёнкой. Поужинал.
   - Тебя бабуля покормила?
   - Покормила.
   Спать легли во дворе под открытым небом, вдыхая смесь ароматов вишнёвого сада, свежеиспечённых пышек и курятника, где беспокойно засыпали куры.
   Ночью Фёдор тихо встал, натянул сапоги, снял с винвтовки штык, положил его на постель, взял вещмешок.
   Тихо скрипнула дверь - на пороге стояла хозяйка.
   - Далеко ли ты, Федя, собрался? Куды йты хочешь? Ничь на двори.
   - Решил не идти с полком, останусь здесь, сдамся.
   Як же ты так уж враз и порешил? Мабудь тяжко тоби думалось. Ить власть там твоя, народ твий, люди, батько з мамою.
   - Власть там, тётя Лиза, не моя, власть большевистская. Эта власть убила моих отца и мать, убила друзей и учителя, держала меня в сибирском лагере, хорошо хоть война началась - так бы и гнил на этом лесоповале. А народ.... что ж народ? Народ обманутый насквозь, не ведает, что хочет, не знает за что кричит.
   - Що правда то правда - народ он тёмный. Як мы не любылы москалив так, и не люблю я зараз цю москальску власть. Добрэ, що нимци повыжиналы цю погану власть. Куды ж ты зараз пидэшь? Залышитыся у мэнэ тоби нэ можно - Грыцько докаже.
   - Пойду, тётя Лиза, куда-нибудь в пол, спрячусь в кукурузе, пережду.
   - Добрэ Федя. Значит так - йды рпямо та прямо, туды через шлях, у кукурузу, йды прямо та прямо и до моря. Знайдэшь там дви хатки - то мий чоловик збудував, никого там зараз не бувае. Сыды та чакай - я хлопчика за тобой спосылаю, колы потрибно будэ. Погодь я йисты тоби сберу.
   Елизавета Игнатьевна ушла в хату и сразу же вышла и сунула Фёдору холщовую торбочку, будто она её заранее пртготовила.
   - На тоби, покушаешь,там и вода е. Иды хлопч, Бог з тобою. А Грыцько нэхай спыть та й живэ, як совисть ёму каже.
   Елизавета Игнатьевна поцеловала Фёдора в лоб, перекркстила, и он быстро зашагал через сад, через огород, в калиткуо грады, через шлях и... в кукурузу....
   Ночное море тихо плескало невысокой волной, прибой фосфорился радужными цветами. Фёдор быстро нашёл две маленькие избушки метрах в ста от линии прибоя. В одной избушке было прохладно и сыро, стояли деревянные бочки с солью, во второй были свалены кучей сети. Начинало светать.
   Мальчишка прибежал утром третьего дня. Это был шустрый белоголовый мальчик, босый, в чистенькой рубашёнке, не заправленной в корткие штаны.
   - Баба Лиза мэнэ спосылала до тэбэ. Каже, що ты добрый чоловик и йисты пэрэдала. Йиж швыдче та ходимо до дому.
   - А кто сейчас в селе, немцы?
   - Ни, румыны. Гарни люды, всэ смиються та писни грають.
   К встрече с румынами Фёдор не был готов.
   Знание немецкого языка облегчало ему общение с немцами, и встречи с ними он ожидал спокойно. Как-то к нему отнесутся румыны?
   Во дворе у тёти Лизы два румынских солдата растапливали печь, которые украинцы топят летом во дворе. Действовали они со знанием дела: один укладывал в печке щепочки и палочки, второй выносил из прикладка сухой кизяк и укладывал сверху дров. Видно было, что в своей королевской Румынии эти мужики имели дело с кизяком.
   _ О руссише комрад! - приветствовал старший вошедшего во двор Фёдора. Он стал что-то говорить, пытаясь, видимо, уверить Фёдора в своих добрых чувствах и намерениях.
   Вышла Елизавета Игнатьевна.
   - Ты, Федя, нэ бийся цих хлопцив, воны знають, хто ты е. Мабудь зараз пидэтэ до их начальства. В нашему сэли румыны, а у Бановки нимци. Ты пойив? Ну йды, не бийсь ничого.
   Пожилой румынский офицер отбрал у Фёдора "вальтер", который 2 месяца назад вернул ему в знак своего расположения майор-особист, дал в сопровождение солдата, и Фёдор отправился через село и через мост, пересекающий неширокую речку Камышеватку, в другое село - Бановку. Это было совсем рядом, во всяком случае петухов из одного села было слышно в другом.
   В Бановк, в немецкой его половине (село было наполовину немецкое наполовину болгарское), на скорую руку организована была комендатура. Оберлейтенант средних лет подробно допросил Фёдора. Он немного говорил по-русски, но говорили на немецком. Немец расспросил о родителях, о жизни в детдоме, в училище и в лагере, поморщился, когда Фёдор сказал, что вступил в комсомол и одобрительно кивнул на решение Фёдора сдаться.
   - Всё, что вы сказали нам, господин Котенко, соответствует целям и задачам, которые преследует великая Германия в этой стране. Но слова надо подкреплять делами. Мы организуем здесь местное самоуправление, местную власть. А власть не бывает без полиции. В каждом селе будет управа, а полицай-участок будет один - на 4 села: Преслав, Комышеватское. Бановка и Коларовка.
   Я поручу Вам организовать полицай-участок. Вы должны быть добрым помощником новой власти. Будет трудно - два села чисто болгарские в Бановке ещё осталось немецкое население, а в Камышеватском-пополам русские и украинцы. Вам надлежит набрать команду из всех этих национальностей- только тогда ваши действия будут понятны местному населению. На нашу помощь не расчитывайте, гарнизон крайне невелик, румыны уйдут, им воевать надо, а нам с вами надо делать новую власть. Моё имя оберлейтенант Дитрих. О деталях поговрорим позднее. На днях я соберу управляющих всех 4-х сёл и вменю им в обязанность всячески содействовать в организации полиецского участка. Вас я представлю как оберполицая. А сейчас получите обыкновенный аусвайс, который действует навсех территориях, где установлена новая власть.
   Начиная с сегодняшнего утра ничего неожиданного для Фёдора не случилось, даже последний разговор с комендантом вписывался в его ожидания. Теперь надо было думать, что и как делать.
   Фёдор ощущал сейчас себя не как исполнителя распоряжений коменданта а как исполнителя миссии возложенной на него памятью о погибших родителях и друзьях, миссии, возложенной совестью и отчётливым сознанием. Поэтому Фёдор не запаниковал от труднейшей задачи стоящей перед ним, а стал соображать, что и как должно быт, чтобы его миссия была исполнена правильно и до конца.
   Фёдор пришёл во двор к тёте Лизе и для начала договорился с ней, что будет проживать у неё, что будет ей за это платить (о цене предстояло договориться позже), что столоваться будет у неё.
   - Та господи, божечки ты мий, живы та не думай про плату. И погодуваты я тэбэ сможу, всэ е у мэнэ. А ты як добрый хлопэць допоможешь мэни по дому та по хозяйству. Бог дасть- невисту тоби знайдемо, будемо житы як люды.
   Елизавела Игнатьевна Кочетко недавно похоронила мужа, сыновья её, оба женатые, жили своими домами, а сейчас скрывались от мобилизации где-то на косе. Они ещё не знали, что их село и всё азовское побережье занято немецкими войсками. Родни Кочетко было по всему селу дворов 50: братья, сёстры, племянники, сваты и всякие другие. А сама Елизавета Игнатьевна жила одна, человек она была добрый, но характер имела крепкий. Вся родня её немного побаивалась и беззаветно любила.
   Фёдора она хотела поместить в горнице, а сама хотела переселиться в боковушку, но он решительно возразил и в боковушке поселился сам. Был тут и стратегический расчёт - из боковушки при необходимости можно было выскочить прямиком во двор или через окно - в сад.
   Сейчас он лежал на узенькой железной кровати, закинув руки за голову, и думал.
  
   Продолжение следует (Враг 3)
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"