Наша компания, хохоча и взбивая пыль босыми пятками, скатилась по холму к заброшенному полуразвалившемуся строению. На самом деле это было не одно строение, а целых три, но от двух практически ничего уже не осталось. Зато третье... Это был для нас рай. Приличных размеров, толстые стены из красного кирпича, сплошь увитые плющом.. От крыши уже не осталось даже воспоминания, и кое-где сверху на стенах росли чахлые осинки и березки. Высокие, закругленные сверху, оконные проемы. Широкий, тоже закругленный сверху, дверной проем главного входа. Полукруглая площадка перед ним с остатками колонн. Едва заметные ступеньки, ведущие к этой площадке. Наше школьное образование прямо-таки вынудило нас сделать вывод, что все это когда-то было богатой барской усадьбой. Естественно, мы решили, что остатки двух других строений в то время были флигелем и конюшней. В самом деле, какая же это барская усадьба, если нет конюшни?
- Дамы вперед, дамы вперед! - завопил Сенька. Потом приосанился, слегка поклонился и протянул руку. - Прошу Вас, графиня!
Я вложила в его ладонь свою, приподняла другой рукой подол платья, доставшегося мне от сестры, и мы чинно, под хихиканье всей остальной братии, стали подниматься по ступенькам. На мгновение я прикрыла глаза и так реально почувствовала себя тургеневской барышней в пышном белом бальном платье. Вокруг теперь были не развалины, сопровождал меня галантный офицер-красавец, и перед нами предупредительно распахивал двери слуга в шитой золотом ливрее.
- Ой! - на грешную землю меня вернул обломок кирпича, о который я больно ударилась большим пальцем. Бросив кавалера, я тут же запрыгала на одной ноге. И грянул гром. Ну не гром, конечно. Небо то было чистое, как только что помытое стекло, без единого пятнышка. Это дружно заржала вся наша компания. Кроме меня. Палец болел ужасно. Но, поддавшись этому всеобщему хохоту, я тоже не выдержала и засмеялась. Когда общая волна уже начала спадать, Мишка выпрямился, смахнул выступившие от смеха слезы и выдавил: "Г-г-графиня!" И гогот, словно костер, в который подкинули сухой хворост, вспыхнул снова.
Так, дружно гогоча, мы и ввалились в то, что когда-то было домом. Внутри тоже все было покрыто плющом. Справа и слева на второй этаж поднимались лестницы, точнее то, что от них осталось. По нескольким осколкам можно было судить, что в период расцвета они были отделаны мрамором (ступеньки, ведущие к дому, наверное, тоже).
- Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? - быстро оттараторила Наташка, тыкая в нас поочередно пальцем. Я оказалась последней на его пути. - Все, Графиня, тебе искать.
При слове "графиня" все опять дружно заржали. И я поняла, что свое имя теперь спокойно могу забыть. Быть мне Графиней во веки веков. Аминь. Впрочем, это далеко не самый худший вариант. Ту же Наташку у нас иначе, чем "Розетка" никто не называет. Та на "Розетку" не обижается, говорит, что это цветочный бутон, а быть бутоном не так уж плохо. Но лично я, глядя на ее вздернутый, чуть широковатый нос с четко очерченными дырочками представляю себе совсем другую розетку.
- Братцы, помилуйте! Вы что, хотите до утра сидеть, пока я вас найду? У меня же палец болит. Во! - и я подняла ногу с уже припухшим пальцем.
Коллектив выявил сочувствие, и Наташка еще раз протараторила считалку. На этот раз искать выпало Мишке.
- Чур, прятаться только в доме! Считаю до сорока - Мишка уперся лбом в лестницу и начал отсчет. - Раз, два, три ...
Чтобы не подвергать риску ноги, и так уже пострадавшие, решила обойти дом снаружи и влезть через какое-нибудь окно. И очень скоро поняла, что поступила опрометчиво. Вокруг дома росла жуткая крапива. К тому же стены рушились не только внутрь.
Наконец, с горем пополам преодолев заросли крапивы, влезла в последнее окно правого крыла. Это была маленькая комната, явно не барская. Я замерла возле дверного проема, прижавшись спиной к стенке. Вдруг кирпич под рукой подался. Сердце екнуло: "Клад!". Сразу же забыв обо всем на свете, с трудом вынула кирпич, потом еще один. Осторожно запустила в образовавшееся отверстие руку и вытащила нечто, завернутое в полусгнившую мешковину. Совсем уж перестав дышать, дрожащими руками сняла ее. Передо мной была шкатулка, сильно потемневшая от времени, и, увы, закрытая. Горя от нетерпения, начала искать, чем бы ее открыть. На глаза попался ржавый гвоздь. Поковыряла им в замочной скважине - бесполезно.
С этими словами он извлек из своих бездонных карманов старый перочинный нож. Не успела я и глазом моргнуть, как раздался щелчок, и шкатулка раскрылась. У нас одновременно вырвался вздох разочарования. Клада там не было. Только ветхая даже на вид тетрадь.
- Пойду других искать, - разочарованный Мишка не хотел задерживаться.
Я же, как завороженная, не могла оторвать взгляда от этой тетради. Реальность вновь растаяла. В кружевном платье, перехваченном под грудью розовой лентой, я сижу на бархатном стуле за секретером из красного дерева. Ножки у него гнутые, витиеватые. Окно раскрыто. Ветерок лениво шевелит тонкие шелковые занавески. Томно вздыхаю. Одной рукой тереблю на шее золотой медальон, в другой держу гусиное перо. Передо мной бронзовая чернильница: лев с поднятой головой и открытой пастью. И, конечно, тетрадь. По щеке катится слеза и падает на белый лист. Издалека доносится конское ржание...
- Сюда, сюда, Графиня клад нашла!
Все. Сижу я в развалинах и передо мной разбитое корыто, то бишь старая шкатулка. Мишка, паразит, видно решил не упустить шанса подшутить надо мной.
Один за одним вся компания заполнила комнату и окружила меня.
- Да нет никакого клада! Мишка насвистел. Только старая тетрадь.
- А ты уже прочитала, что в ней написано?
- Может там как раз и написано, где зарыт клад! - затараторили, перебивая друг друга, мои сотоварищи.
Сенька попытался схватить тетрадку, но я прикрыла шкатулку руками.
- Нет уж. Я нашла, значит, она моя.
- Ну Графиня, давай посмотрим, ведь интересно, - Наташка даже заплясала от нетерпения.
Нарочито медленными движениями я положила тетрадь на колени и раскрыла ее...
Что это? Никаких завитушек. Почерк вполне современный и очень похожий на мой.
- Я, Алепина Ольга Петровна...
- Да знаем мы, что ты Алепина. Не тяни, давай читай, - Толька "Коромысло", самый высокий в нашей компании, навис надо мной.
- Д-да тут так написано, заикаясь пробормотала я.
Коромысло нагнулся еще ниже.
- Правда. Так и есть. Постой... Да это же твой почерк! Ну, Графиня, ты даешь. Долго готовилась? Считай, что розыгрыш не удался. Пошли, ребята!
Я сидела, вперившись в тетрадь, не в силах что-нибудь понять.
- Ребята, куда вы! Ни к чему я ни готовилась. Я правда нашла эту шкатулку здесь в стене! Посмотрите, тетрадь совсем ветхая, и чернила выцвели!
Но мой голос повис в пустоте. Я была одна, только снаружи доносился удаляющийся говор моих друзей.
- Ну и пусть идут. Они еще пожалеют! - на глазах от незаслуженной обиды выступили слезы.
Поплакав немного, я высморкалась и вытерла лицо подолом платья. Первым желанием было выбросить ставшую вдруг ненавистной тетрадь. Но голос разума быстро взял вверх. Я то знала, что она не моя!
Снова положила тетрадь на колени и начала читать:
"Я, Алепина Ольга Петровна, решила записать все случившееся со мной, так как потеряла всякую надежду вернуться домой, а тут рассказать это некому. Дальше поймете, почему.
В конце июля 1989 года я ехала в отпуск к маме. Мои спутники, молодая пара, почти сразу после отхода поезда отправились в вагон-ресторан, оставив меня скучать в одиночестве. За окном поезда рощицы чередовались с полями, мерно постукивали колеса. Меня стало клонить в сон. Тут раздался стук. Дверь купе распахнулась, и проводница, разбитная крашенная блондинка, пропустила вперед благообразного старца с длинной белой бородой.
- Проходите. Тут одно место свободно.
- Спасибо, деточка. Ты уж загляни, милая, когда будем подъезжать, не забудь.
Старик уселся напротив меня и, слегка улыбнувшись, посмотрел на меня блеклыми голубыми глазами.
Почему-то он мне напомнил картины передвижников. Такой чистенький, аккуратненький, в простой белой рубахе без воротника и рукавами без манжет. Из багажа при нем был только коричневый мешок, перехваченный сверху и по углам толстой бечевкой. "Это, наверное, и есть котомка", - подумала я и зевнула, что не ускользнуло от внимания моего нового попутчика.
- Что, скучаешь? Я вот решил родные места отведать. А ты куда едешь?
Слово за слово, и у нас развязалась беседа. Правда, беседой наш разговор можно было бы назвать с большой натяжкой. Как-то так получилось, что говорила по большей части я, а он только поддакивал и кивал головой. В конце концов, оседлала своего любимого конька - проблемы экологии. Тут уж меня остановить было почти невозможно. Все больше распаляясь, я говорила о том, что буквально за последнюю сотню лет человечество загадило планету до невозможности, что скоро не будет видно неба из-за дымящихся труб, что смог от выхлопных газов автомобилей не выдерживает даже камень, что едим мы отраву. Говорила о китах, выбрасывающихся на берег, о морских катастрофах с нефтяными танкерами, результатом которых являются сотни квадратных километров нефтяных пленок на поверхности океана, загаженное побережье и многие тысячи погибших морских птиц и животных. Вспомнила Хиросиму и Нагасаки. Но все это было далеко от нас. Во времени или пространстве. А близко... Чернобыль. Целый город, в котором никто не живет, с оставленными в песочнице игрушками. Сотни заброшенных сел и деревень. Вишневые сады, где спелые черные вишни падают на отравленную землю, словно слезы измученной человеком планеты.
Мой собеседник только горестно вздыхал и бросал ничего не значащие фразы типа: "Ну надо же!", "Кто бы мог подумать!" и другие в том же духе.
Исчерпав весь свой экологический репертуар, перешла на то, как хорошо было жить в ХIX веке. И что мне надо было родиться тогда, а не теперь. Что мне очень бы хотелось жить в какой-то барской усадьбе, что даже в детстве у меня было прозвище "Графиня".
Мой попутчик оживился.
- Говоришь в ХIX веке, говоришь в барской усадьбе?
Но меня несло, и я не отреагировала на его слова. Стало смеркаться, в поезде включили свет. Мое словоизвержение прервал стук в дверь. Проводница всунула голову в купе.
- Эй, дедуля, скоро Ваша станция. Поспешите. Стоянка одна минута.
Старик поднялся, взял котомку. В дверях купе обернулся.
- Так говоришь в девятнадцатом?.. Ну в девятнадцатом, так в девятнадцатом. Прощевай.
Тогда я на эти слова не обратила никакого внимания.
Вскоре вернулись мои товарищи по купе, и мы легли спать.
Меня разбудил женский голос, явно не принадлежащий моей молодой попутчице.
Я попыталась повернуться, чтобы увидеть говорящую. Тело пронзила острая боль, и я со стоном уткнулась лицом в подушку.
- Да не шебушись, только хуже сделашь. Ишь, какой умелец наш барин, полосочка к полосочке, - в голосе вместе с сочувствием явно слышались нотки восхищения.
Наученная горьким опытом я осторожно повернула голову и снова попыталась увидеть владелицу голоса. Сначала, кроме смутного силуэта, не разглядела ничего. Но постепенно туман в глазах рассеялся настолько, что я смогла ее рассмотреть. Это была женщина лет под пятьдесят в просторном сарафане. На голове платок, завязанный надо лбом. В руках какая-то окровавленная ветошь. "Ну и попутчики мне попадаются. То старик, то теперь эта экзотическая тетка". Вдруг я четко услышала конское ржание. И не услышала перестука колес. "Наверное, поезд стоит где-то в поле". В этом ничего удивительного не было. Поезда ведь не всегда отстают от графика. Бывает, хоть и редко, что опережают. А на станции нужно быть по расписанию.
Опять, теперь уже осторожней, попыталась перевернуться на спину.
- Я ж сказала, не шебушись, - и мне на затылок легла шершавая теплая ладонь. Надоть отлежатьси.
Я удивленно взглянула на тетку. Туман рассеялся окончательно. Лицо женщины бороздили глубокие морщины. Озабоченно она смотрела на меня. Пожалуй, с оценкой возраста вышла ошибка. Ей не под пятьдесят, а хорошо за шестьдесят. И тут... Боковым зрением я увидела окно. Это не было окно поезда! Ветер лениво шевелил выцветшие ситцевые занавески. А между ними я увидела лошадиную морду!
Старуха проследила за моим изумленным взглядом.
- Пшел вон, Орлик! Ишь, баловник! А ты лежи, лежи, детонька, - и она развернулась, чтобы уйти.
- Погодите! Скажите, где я, и что со мной случилось?
Женщина опять повернулась ко мне с широко раскрытыми от удивления глазами.
- Как где? В девичьей, - она прицокнула и покачала головой, поджав губы, - Ох, видно барин на этот раз перестарались. Ну, Бог даст, оклемаешьси. А то тебе наука. Не перечь барину, не перечь. Больно они не любят этого. Молчи да поддакивай. Неча язык-то распускать.
- Так что же со мной случилось?
- Да высекли тебя на конюшне. Обычное дело.
- Как высекли? На какой конюшне? - забывшись, я рывком приподнялась на кровати. Тело, как ножом, полоснула боль, и я погрузилась в темноту.
Когда опять пришла в себя, было уже темно. Надо мной склонилась со свечой знакомая мне старуха. За ее спиной проступали очертания крупного мужчины.
- Что, пришла в себя?
- Да кажись, барин.
Я уже хотела было задать вопрос, как старуха приложила палец к губам и выразительно скосила глаза.
- Ну, Никитична, отвечаешь за нее. Подлечится, продам. Девка видная, да больно уж строптивая. А пока пусть тебе помогает по хозяйству.
Говорящие удалились, а я все пыталась переварить услышанное. Где же я все-таки? Как я здесь очутилась? Какой-то "барин" собирается меня продать. Бред. Попыталась подняться. Тело опять пронзила жуткая боль. Пока придется полежать, "не шебушиться". Да и куда я пойду ночью в незнакомом месте?
Утром проснулась от фырканья. В окне, как и давеча, торчала лошадиная морда. На сердце потеплело.
- Орлик, Орлик, - ласково проговорила я. Орлик встряхнул головой, еще раз фыркнул и исчез.
Попыталась встать. Нет, без посторонней помощи не обойтись.
- Эй! Тут кто-нибудь есть? Эй! Ау!
- Ишь, раскричалась. Да иду я, иду.
Дверь скрипнула, и, пятясь задом, в комнату вошла вчерашняя старуха с большой, похоже глиняной, миской в руках. Теперь я уже знала, что зовут ее Никитична. Она отмочила прилипшую к спине рубаху, смазала мои раны какой-то вонючей мазью. Стало намного легче. И я смогла даже встать и сделать несколько шагов.
Подобные процедуры старуха проделала за день еще три раза, но каждый раз пресекала все мои попытки возобновить расспросы.
Наступил мой второй вечер неизвестно где. Никитична принесла толстую свечу, поставила на грубо сколоченный стол и уселась на такую же табуретку с вязанием.
- Очень прошу, скажите все-таки, где я нахожусь?
Старуха сочувственно глянула на меня, горестно вздохнула.
- Да в усадьбе графа Корецкого, где ж ишо.
- А как я сюда попала?
- Барин тебя в вист выиграли у свого приятеля, Игнатия Петровича.
После этих слов голову стиснуло, словно железным обручем, и к горлу подступила тошнота.
- Меня что, выкрали из поезда?
- Уж больно ты странно стала изъясняться, детонька. Слова какие-то мудреные говоришь. Как барышня из города, что прошлым годом со своей маманей у нас гостевала. Токо еще мудреней. Что за "поизд" такой. Слыхом не слыхивала. Да и не уворовывали тебя. Я ж сказала, барин тебя в вист выиграли у свого приятеля, Игнатия Петровича.
- А зовут то меня как?
- Да Авдотья, Дуняша.
Я застонала.
- Все ишо так болит? Да ничо. Девка молодая, заживет как на собаке. Ты, детонька, на барина зла не держи. Он у нас душа-человек. Тока как выпьет, то не попадайси, а уж попамшись - молчи, не перечь.
- До города-то далеко?
- Да верст тридцать будет.
- А до железной дороги?
- Что за "жилезна дорога" така? Отродясь в нашем уезде дороги, чтоб так прозывалась, не было.
В голове забрезжила смутная догадка. Нет, это невозможно. Невозможно! Невозможно! Перед глазами возник старик в дверях купе. Что он тогда сказал на прощанье? Вроде: "Говоришь в девятнадцатом?.. Ну в девятнадцатом, так в девятнадцатом". Да, точно так.
Я обхватила голову руками и снова застонала. Нет, не может быть. Происшедшему со мной можно найти какое-то разумное объяснение. Поезд ночью потерпел аварию. Меня подобрали, привезли сюда. А почему не в больницу? Может, там мест не было. А старуха просто выжила из ума. Да. Так и было. Успокоенная, я уснула.
Через несколько дней я уже ходила по усадьбе. Со мной действительно случилось невозможное. Век был девятнадцатый. И усадьба барская. И эту усадьбу я узнала. Правда, с трудом. Когда-то в детстве мы тут играли с приятелями, когда я приезжала к бабушке на лето. Графский дом был большой, чуть ли не дворец. С колонами, с лепниной. К дому поднимались мраморные ступени. Широкие и высокие резные двери открывались в просторный холл с мозаичным полом. На второй этаж вели мраморные лестницы. Перила с позолотой. Под потолком хрустальная люстра. Правда, лакеев в шитых золотом ливреях не было. И все это великолепие было, образно говоря, трачено молью. Отец здешнего барина на старости лет спустил почти все состояние на пышные приемы. Говорят, цыганский хор тут дневал и ночевал. И сыну достался пшик. Средств содержать такую махину не было. Усадьба постепенно приходила в запустение. Жена графа умерла при родах. Ребенка тоже выходить не удалось. Вот и заливал он время от времени горе водочкой. А уж пьяный запороть мог запросто.
Подружилась с Прошкой, дворовым мальчишкой. Он и стащил у барина эту тетрадь и нашел в чулане старую чернильницу с отбитым краем. В сундучке, который Никитична назвала моим, была шкатулка, заполненная ничего не значащими для меня мелочами. Очень обрадовало, что она запиралась на ключик, который висел у меня на шее. Я должна была хоть с кем-нибудь поговорить про то, что со мной случилось. Но на меня и так косились, как на ненормальную. Даже барин сказал Никитичне, что, мол, надо Дуньку побыстрее продать, пока та окончательно не свихнулась. Вот и решила записать свою историю в тетрадь.
Все. Завтра меня продадут. За кроватью отвалился кусок глины и обнажил кирпичи. Выковыряла два, сделала углубление. Положу туда шкатулку, заложу кирпичами и снова обмажу глиной. Прощай, мой неизвестный собеседник. Боже, спаси мою душу!"
Оглушенная прочитанным, я не в силах была встать. Так и просидела до сумерек, пока Мишка не тронул за плечо.
- Эй, Графиня, пошли домой, а то бабка тебя обыскалась. А я так и подумал, что ты тут с этой тетрадкой зацепилась. Что-то интересное?
- Да нет, ничего, - задумчиво проговорила я, - Мишка, а какой сейчас год?
Мишка хмыкнул.
- А ты не знаешь?
- Да знаю. Просто хочу, чтоб ты сказал.
- Ну, 1979.
- Конец июля 1979 года... - Я встала. - Ну что ж, Мишка, пошли домой. И еще. Не называй меня Графиней.