Погребняк Николай Иванович : другие произведения.

Смерть, смерть...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повествование о том, как немощь хрупкой, мирной женщины стала её победой. События происходили в Иерусалиме, во время осады его армией Вавилонского царя Навуходоносора в 588-586 гг. до н.э.

Мирным жителям, погибшим на войне, посвящается.


Смерть, смерть...
(отрывок из повести "Смерть Иерусалима")



Пятые сутки, как Ханна, истощенная от болезни и многомесячного недоедания, которое в последние два месяца уже переступило ту условную черту, что разделяет недоедание и голодание, не могла даже глотать: не было сил на такое, вроде, совсем естественное, рефлекторное сокращение мышц. Тело ее исхудало так, что, казалось, почти не осталось уже ни одной мышцы, не то что жиринки. Кожа умирающей была хотя и сухой, но нежно-светлой, лишь лицо и кисти рук были воспалены, обожжены злым для голодного человека солнцем.
Ее родные, сын Йосеф и его жена Олдама, тоже изможденные от голода и лишь великим усилием воли заставляющие себя по утрам вставать и спускаться к южным городским стенам, ибо там еще давали горсть, - да, всего лишь горсточку ячменя в день тем, кто ломал близстоящие дома и воздвигал баррикады и завалы у ворот и на внутренних улицах Верхнего города. Так вот, родные её в последние два дня даже не переворачивали её с бока на бок: не было смысла беспокоиться о пролежнях и связанных с ними страданиях почти бесчувственного тела. Они молчаливо ждали, когда умрет их мать, - что они могли для нее сделать? Когда были дома, намочив в воде тряпочку, прикрывали рот умирающей: теперь уже не закрывавшийся рот с тонкими шкурками губ. Они пробовали вливать немножко воды, но это приводило лишь к хрипению захлебывавшегося человека. И язык, - язык почернел, стал страшным, как иссохшаяся пропавшая морковка.
Говорят, что без воды человек живет не более трех-пяти суток; шли уже пятые сутки: пожилая женщина умирала и никак не могла умереть. Она уже не приходила в себя; лишь изредка приподнимала веки затуманенных, ничего не видящих больших глаз. Эти глаза с впавшими глазницами, кажущимися полупрозрачными из-за своей голубизны на фоне почерневшего лба и щек - их никогда не забудешь.
"Скорее бы!" - такая мысль поселилась, нет, даже не в умах, а в сердцах ее родных, - "Господи! Доколе мучиться нашей матери? Яви Свою милость и сострадание!"
Под утро она умерла. Умерла тихо, не издав ни звука, ни даже тяжкого вздоха: просто перестала дышать, и остановилось сердце. Сердце... в последние дни оно очень явно чувствовалось под рукой через каркас из ребер и кожи, - и вот оно остановилось. Умерла, и никто не читал над ней "Живущий под покровом Всевышнего...", никто не зажигал свеч, никто не рвал на себе одежд, даже плакать никто не плакал. Была не печаль, не давящая сердце скорбь, а лишь тихая грусть по ушедшей. Так бывает, когда, восходя в беззвучную темноту смерти, человек уносит с собой бесплотный эфир прощения и любви, а не жажду отмщения, не ненависть к врагам своим. Лишь прощение и любовь, и... мир. Воистину, умерщвляемые мечом счастливее умерщвляемых голодом, потому что последние истаивают от недостатка пищи.

Йосеф и Олдама обмотали тело покойной куском холста из груботканого хлопка и обвязали веревкой.
Пока обессиленные, они час за часом по очереди долбят крепкую почву с пластинами песчаника, роя небольшую могилу в глубине двора своего дома, я немного расскажу вам о героях повествования. Йосеф был плотником, поэтому и жили они на улице строителей у Ворот Долины, на окраине, далеко от источника питьевой воды - пруда Силоам. Йосеф был среднего роста, худощавый, суетный в движениях и сумбурный в речи. Привлекли же мое внимание к нему и выделили среди многих страдальцев Святого города его глаза. Помните, как был описан Псалмопевец Давид: "Он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом". Хотя Йосеф был совсем не белокур, а, наоборот, черноволос и даже с пролысиной на макушке, но мудрые глаза его с добрым прищуром сразу же вызывали уважение и доверие.
Жена его, Олдама, была среднего роста, стройна и рыжеволоса. Типично еврейские черты совсем не искажали красоты лица, а наоборот, подчеркивали её самобытность. При кажущейся хрупкости она была довольно сильной и выносливой женщиной: раньше, в мирное время, она легко приносила тяжелый кувшин с водой от Гихона.
Война и голод наложили глубокий след не только на манеры поведения, но и на их внешность. Йосеф исхудал, даже стал казаться меньше ростом, весь ссутулился, сгорбился. Обтянутый загоревшей дочерна кожей череп с сильно поредевшими волосенками. Взгляд его болезненно помутнел, и только когда заговоришь с ним, когда всмотришься, то у самых кончиков глаз увидишь знакомые морщинки, и в глубине проступает прежняя теплота взгляда. Олдама от голода и испытаний внешне кажется меньше пострадавшей, только сильно похудела, обгорели лицо и руки, да кожа стала сухой, в трещинках и коросточках. Движения её стали медленными, экономными, но, несмотря на это, каким-то чудом сохранилась в ней прежняя стройность.
К полудню выдолбили могилу и похоронили мать, обложив камнями и присыпав землей. А вечером, собравшись с силами, втащили на могилу небольшой камень и побелили его известью, и растопленным асфальтом написали имя: "Ханна".
Не имея возможности похоронить мать в семейном склепе по иудейским обычаям, они сделали максимально возможное для нее в той обстановке, что царила в осажденном городе Иерусалиме. В Великом Городе Иерусалиме, который некогда был князем над областями, а сейчас источал к небесам неимоверный смрад от трупов, стремительно разлагавшихся в летнюю жару под руинами разрушенных и сгоревших домов. Смрад от трупов, валявшихся на улицах, пока не наступит ночь, когда можно будет подтащить их и выбросить за крепостные стены, не боясь самому быть убитым стрелой. Такая очистка улиц производилась иудеями еженощно, кроме суббот.

Ни в день похорон своей матери, ни на следующий день Йосеф и Олдама не пошли на строительство баррикад: не было ни сил, ни желания, ни смысла, так как сосед сказал, что на работе им уже не дают даже прежней скудной горсти ячменя - ничего не дают.
Надеясь купить хоть какую еду, Олдама вышла на базарную площадь у Ворот Долины. Раньше там был далеко не главный и не самый большой рынок в Иерусалиме, но был настоящий Восточный базар.
Был!
Сейчас распласталась пыльным одеялом захламленная, почти безлюдная площадь. С одной стороны возвышались глиняные кучи - всё, что осталось от некогда красовавшихся каменных домов. В глубине полукругом охватила башни городских ворот новая стена, подпираемая баррикадой: ее построили уже во время осады.
Был торговый день, но рыночная площадь молчала. Восточный базар молчал...
Даже глухонемые не молчат, они мычат, смеются, стонут, гневаются, наконец.
...То, что было некогда Восточным базаром, погрузилось в кому.
С одного края два человека сидели, как наседки на яйцах, на своем драгоценном товаре. Они продавали куски голубиного помета. Да-да, на базаре продавали голубиный помет в пищу людям. И цена его в умирающем от голода городе доходила до пяти сиклей (70 г.) серебра за четверть каба (примерно половину литра). Напротив "наседок" несколько личностей явно бандитского вида предлагали ослиную голову за восемьдесят сиклей серебра. Хотя я очень сомневаюсь, что покажи какой покупатель такую большую сумму, он благополучно донесет до дома не то, что ослиную, но и свою голову.
Олдама нерешительно приблизилась к одному из продавцов пометом, в руке потела Финикийская серебряная монета - та самая монета, которую Йосеф подарил ей на свадьбе, как залог своей любви. Последняя ценная вещь, которая у них осталась. Но священник, обойдя ее, стал шепотом торговаться с продавцом и вскоре купил четвертушку каба за свою священническую одежду из белого тонкого льна. Он уже выходил на прилегающую улочку, прижимая к груди грязный пакет с пометом, как из-за дома выскочили четыре подростка лет двенадцати и сбоку, с вывертом ударив сучковатой палкой по лицу, подхватили покупку и тут же исчезли.

В последние месяцы, помимо обстрелов и голода, Иерусалим постигла еще одна беда: он безмерно страдал от бандитов. Взрослые банды действовали в основном по ночам и грабили дома знатных горожан. Грабители, как правило, убивали своих жертв, убивали безжалостно и цинично. Подразделения царской охраны патрулировали эти кварталы и довольно успешно боролись с бандитами, поймав которых тут же беспощадно карали на месте. Но истинной напастью города стали банды беспризорных подростков. Они днем и ночью везде шныряли и воровали всё, что могли украсть. Внаглую отбирали всё, что могли отобрать. Никакие мольбы, никакие угрозы о каре Господней не действовали на них, - только сила. Только силу они уважали, больше того - боготворили ее.
Если до определенной меры страдания сплачивают людей, пробуждают в них лучшее, то, переступив некую грань страданий, люди немеют сердцами: их уже не трогает вид близкой смерти, не волнует страдание ближнего (сам так же страдаю). Но горе тому человеку, который во время испытаний в страдании своем переступит черту жестокости. В мирное время еще есть время и возможность вернуться назад, к человеческому образу. В тяжкую же, военную пору ни времени, ни возможности уже нет. Преступивший черту жестокости стремительно падает от зла к еще большему злу, от убийства к еще более изуверскому убийству - помешательство от жестокости: кровь пьянит.
Иерусалим пребывал уже в последней стадии страданий.
И жара!
Воистину, скорее бы конец. Хоть какой, но конец!

Олдаму пошатнуло, как будто в одно мгновение перед ней пролетело и увиденное преступление, и вся глубина понимания того, что сейчас происходит в ее городе. Сначала за трудами о хлебе насущном, потом, в период безвольной прострации ее разум был зашоренным, глаза видели, но ничего не замечали, а тут прозрение! Оглушенная, ослепленная откровением пережитого и познанного ужаса, ее психика не выдержала. Это было как возвращение чувствительности раненому телу - чувствительности, а с ней вместе и боли... вплоть до болевого шока.
Она схватилась руками за голову и осела на землю. Сами по себе текли слезы, и болит - го-ло-ва бо-лит! Боль перешла в охватившее обручем онемение головы, потом всего лица, и... черная пустота.
Только на другой день Йосеф смог найти свою жену. Взял ее за руку, и Олдама покорно посеменила за ним. Дома он отмыл ее и уложил на ложе из старого халата, постеленного на высоком деревянном полу, вернее, на настиле шириной метра два, перекрывавшем заднюю часть комнаты. Под полом хранился плотницкий инструмент, глиняные горшки да кувшин с водой.
В том году необычайно рано, на месяц раньше срока стали плодоносить смоковницы. И у них во дворе полусломанное, обглоданное дерево даровало четыре прекрасных почти спелых плода. На другой день еще, потом еще. Каждое утро Йосеф осматривал невысокое деревце и, к своему удивлению, всегда что-то находил, хотя вчера, кажется, собрал все, что было пригодным в пищу. Забота о жене и это чудо-дерево вывели его из безвольного оцепенения, дали волю к жизни, а с ней и силы.
Олдама "вернулась", но только глазами своими, только ушами своими. Она узнавала мужа и радовалась, видя его, но стоило взгляду уйти в сторону, тут же забывала о его существовании. Ни своего дома, ни покойную Ханну она не помнила. Имени своего тоже не помнила, но радостно отзывалась, услышав мужа, позвавшего ее: "Олдама!".
Иногда она уходила из дома и бродила по улицам Иерусалима. Юродивая утешала плачущих, изредка пророчествовала вопрошавшим ее. Пророчества сбывались, и люди не обижали женщину.
Йосеф находил свою жену и, взяв за руку, уводил домой. Но в один день, когда он хотел, как обычно забрать ее, она выдернула руку и, упершись, ответила, что ей нужно стоять здесь. Ни уговоры, ни сила не действовали, юродивая вырывалась и бежала на свой перекресток.
Неожиданно из ворот царского дворца выступила группа всадников в дорогом боевом облачении. Олдама тенью бросилась к одному из них (стражники даже мечи не успели выхватить) и, ухватившись за ногу, стала громко пророчествовать скороговоркой: "Именем Всевышнего! За то, что ты закрыл глаза на страдания и смерть народа своего, ты увидишь страдания и смерть сыновей своих и будешь слепым до скончания дней своих!".
Охранник хотел убить дерзкую женщину, но царь, - а это был царь Седекия - вспомнив слова Господни от пророка Иеремии: "Из-за тебя город этот будет сожжен огнем!" - мертвенно побледнел, выдернул ногу, и крикнув: "Она сумасшедшая, оставь ее!" - рванул вперед.
В тот день царь Иудейский осмотрел Навозные Ворота и велел сделать в завале проход для выхода конников наружу. Но сделать это так, чтобы жители Иерусалима ничего не узнали.

Неистово жарил месяц сиван (июнь). Иудеи прекратили свои ночные вылазки, даже лучники вяло, изредка постреливали в копошащихся у таранов или с боевыми кликами и гиканьем скакавших вдоль городских стен Халдеев. Запершись, завалив свои ворота, Могучий Город Иерусалим взирал, как враги в поте лица пробивают его крепкую стену. Неодолимо стоял Иерусалим, несмотря на то, что жители его, утратив надежду, уже проиграли эту войну - в сердцах своих проиграли.
Иудеи проиграли, но Халдеи еще не выиграли: Могучий Иерусалим своими стенами встал на их пути к победе.
Мерно били два тарана, от их мощных ударов гул стоял над городом. То тут, то там горели развалины домов. Пристрелявшись на местности, Вавилонские инженеры изменили тактику: теперь они били тяжелыми снарядами (округлыми камнями) из нескольких катапульт по одной намеченной цели, как правило, близко стоящим большим каменным домам в определенном квартале города, пока существенно не повреждали их, а затем забрасывали сотнями, тысячами горшков с горящей зажигательной смесью. Обломки деревянной обшивки, полов, перекрытий мгновенно превращались в мощнейшие костры, быстро переходящие в огромный единый пожар целого квартала. Воздух, извне втягивающийся в этот пожар, закручивался в огромный вихрь огня: в пламени горело всё, даже металл плавился. Через несколько часов от квартала не оставалось ничего, только обгорелая груда обломков. Тушить такие вихри огня под обстрелом катапульт (а они теперь вели обстрел россыпью камней для поражения людей) не было никакой возможности. Оставалось только плакать от бессилия и отчаяния.
Особенно эффективной такая тактика показала себя на горе Сионе, в Верхнем городе, который был наиболее густо заселен. Большая же прочность строений храма и царского дворца пока что сохраняла их от разрушения в Халдейском адском пламени - пока сохраняла.
Осаждавшие особо не торопились. Они знали о своем мощном союзнике - голоде, который "пожирал" уже не только мирных жителей, но и воинов Иудейских. Поэтому Халдеи спокойно, деловито били пролом в северной стене, которая хотя и была высокой, но еще не была соединена в единый монолит с внутренней стеной, храмовой. А наскоро возведенную баррикаду, пробив кладку, недолго было и растащить.

Луна завершила свой цикл, наступил месяц таммуз (июль). Вскоре под ударами большой стенобитной машины, которую сами евреи окрестили "Победителем", стена подалась. Камни, утратив монолитность, расселись и стали входить вовнутрь, теперь уже сами, круша все позади себя. Расшатав и расширив пролом, вавилонские воины напряженно ожидали приказа к штурму города.
Царь Седекия, как мог, организовал отпор. На внутренней, храмовой стене он поставил лучников и пращников. Тяжеловооруженных копьеносцев из царской охраны во главе с их командирами он выстроил в боевые порядки справа и слева от пролома. Ополченцы поднимали на стену горшки со смолой, камни - всё, что можно будет потом бросать в Халдеев. Вместе с ополченцами трудился и плотник Йосеф. Он делал поворотную машину, чтобы сбрасывать камни на врагов, когда они подступят к стене - благо, снарядов, наметанных Вавилонскими катапультами, было предостаточно.
В тяжелых трудах, в напряженном ожидании закончился день восьмого таммуза. Штурма не последовало. Прошла бессонная ночь. Штурма не последовало. Девятого числа Вавилонская армия постороилась в боевые порядки, затрубили трубы, и... на приготовившихся к отражению атаки Иудеев обрушился ураган камней из десятков катапульт. Камни в мгновение смели тех, кто был на стенах, убивали и калечили тысячи столпившихся на небольшом участке людей. Но еще больше погибло, когда еврейские солдаты бросились обезумевшей толпой по узкому проходу между стен прочь от пролома. Люди бежали по телам упавших, спотыкались и сами падали, и уже их растаптывали напиравшие сзади. А сверху били и били камни...
Ай да Нергал-шар-уцур! Великий полководец! Еще не начав боя, он уже выиграл его. По заслугам в Вавилоне его будут торжественно величать: Покоритель Иерусалима.

Ночью девятого Таммуза (18 июля 586 года до н.э.), на одиннадцатом году царствования Седекии, в Иерусалим ворвались Халдеи. Отряд за отрядом воины, каждый с мечом, палицей, секирой или коротким копьем в одной руке и горящим факелом в другой, устремились по улицам города, неистово убивая всё на пути и сжигая дома вместе с запрятавшимися там людьми. Лишь с наступлением утра немного спал угар убийства. Халдеи занялись грабежом: они методично обыскивали уцелевшие дома и развалины, обшаривали трупы в поисках золота и серебра. Но даже привычные ко всему кочевники зачастую не выдерживали и выскакивали прочь, когда вторгшись в дом за добычей, находили там целые семейства умерших от голода.
Умершие от голода... - Халдеи даже представить не могли, насколько страшен в реальности их "союзник" по осаде - голодомор.
С наступлением дня в войска поступил приказ всех оставшихся в живых жителей Иерусалима согнать на внешний двор храмовой площади.

В ту страшную ночь Олдама сладко спала. Спасаясь от духоты, она вышла из дома и легла под смоковницей. Под мирный шелест листьев, окруженная ароматом цветов и плодов, она свернулась калачиком и крепко-крепко уснула. И не слышала, как ночью входили в дом захватчики, как подняв доски, искали под полом поживу и, выругавшись, ушли восвояси, второпях бросив открытой входную дверь и даже забыв поджечь дом. Другие, видя двери настежь, понимали, что здесь уже все обшарено.
Утром, проснувшись и увидев над собой смокву, Олдама засмеялась, съела ее и стала ходить по двору, по дому, как ни в чем не бывало. Смутно она чего-то или кого-то ждала, но так и не вспомнила Йосефа, мужа своего.
Когда, ища пленников, во двор вошел халдей, она весело засмеялась, подбежала и поклонилась ему. Видя, что женщина сумасшедшая, воин, было, задумался: тащить ли такую в храм? Но раз приказ был: "всех", сгреб ее за шиворот и поволок.

А Седекия, царь Иудейский! Где он был в ту страшную ночь? Почему его нигде не видно?
Как только Халдеи с севера ворвались в город, он вместе с сыновьями своими, князьями своими и телохранителями сел на коней и удрал с противоположной стороны через заранее подготовленный пролом в Навозных Воротах. Легко сбив малочисленный Вавилонский пост, они всю ночь скакали в сторону Иерихона. Только на следующий день их настигли кочевники Алхамеи - опытные следопыты и неутомимые всадники.
Увидев, что преследующие уже близко, царские охранники, оставив своего царя, бросились врассыпную: спасайся, кто как может!
И взяли Седекию, и скрутили его, и привели к Навуходоносору, царю Вавилонскому в город Ривлу, в земле Емаф, где он произнес суд над ним. И заколол царь Вавилонский сыновей Седекии перед его глазами, и всех вельмож заколол перед его глазами, и первосвященника Садока, сына Сареи, заколол перед его глазами. Потом царь Вавилонский повелел выколоть Седекии глаза и заковать в оковы, чтобы отвести его в Вавилон.
Так сбылись все слова Божии о царе Иудейском.

Иерусалимских пленников Навузардан, начальник телохранителей царя Навуходоносора, отправил в Вавилон, но некоторых бедняков-евреев оставил на родине ухаживать за виноградниками и полями. Вместе с ними осталась и Олдама. Со временем разум ее просветлел, она вспомнила про мужа своего и про свекровь свою, но не могла вспомнить, почему их теперь нет, ибо период осады Иерусалима навсегда остался в ее памяти под покровом забвения. Если же кто заговаривал о бывшей войне, внимание ее уходило и рассеивалось.
Спустя месяц, по приказу царя Вавилонского, Навузардан начал планомерное разрушение и сожжение храма и царского дворца, и крепостных стен, и всего Иерусалима. Вскоре от города - гордости Иудеев - остались лишь кучи сгоревшего мусора, глины и камней.
Город умер - нечестивый город Иерусалим умер.
Умер, чтобы возродиться вновь, но уже возродиться городом Спасителя, Мессии Израиля - святым городом Иерусалимом.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"