Часть 1. Белый Орёл
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Часть 1. Белый Орёл
Снега за ночь намело под самые окна. Дверь я открывал с трудом, шипя сквозь сцепленные зубы. Ветер хотя и поутих, но мои яростные попытки выбраться наружу, равно как и впущенный в натопленный дом морозный воздух разбудили старших детей. Из-под тёплых шкур показались две заспанные мордахи; мерное сопение утихло, рты приоткрылись, в то время как тёмные - материнское наследие! - глаза двойняшек вперили свои подозрительные взгляды в меня.
- Отец? - шёпотом позвал старший из них, светлый Никанор. - Ты куда? Помочь?
Его брат-близнец, темноволосый Назар, помощь предлагать не спешил, растирая подмёрзшие ладони, лишь подобрался под шкурами, окидывая дом ещё сонным взглядом. В потухшем очаге прогоревших дров не оказалось; закончились они и за каменной кладкой, куда их обыкновенно приносили на ночь. Увидев это, Назар тихо вздохнул, понимая, что и горячего завтрака ждать не приходится.
- Помоги, - решился я, поглядывая на зашевелившегося Илиана. - Всё равно вставать пора.
Никанор вскочил, ни единым мускулом на лице не выдав того, что вставать-то на самом деле страх как не хотелось, накинул поверх плотной рубахи меховую телогрейку, метнулся к столу - умыться в серебряной миске. За ним нехотя выполз Назар - не терпел, когда брат отлучался даже на несколько шагов - покорно ополоснул лицо холодной водой, тотчас наспех утираясь вышитым матерью полотенцем.
- Олан спит ещё? - шёпотом поинтересовался Илиан, высунув лохматую голову из-под одеяла.
Я кивнул, невольно бросив взгляд наверх: там, сразу за лестницей, на широком супружеском ложе свернулся клубочком мой самый младший, четвёртый сын. И ему едва исполнился год.
Целый год боли и пустоты.
- Ты с ним плохо спал, да? - понимающий Никанор проследил за моим взглядом, вздохнул. - Может, снова кормилицу позвать? Я мигом обернусь! Вот только дверь откопаем...
- Не нужно, - осадил первенца я. - Олан от груди ещё в полгода отлучен. Не выдержала Тьяра больше... Да и нянчиться с ним никто, кроме нас, не будет.
- Вот если б тётка приехала... - размечтался Илиан, но умолк тотчас, под моим враз потяжелевшим взглядом.
- Умойся, - грубее, чем хотел, бросил сыну я. - Да вставай на утреннюю молитву. Видишь, братья уже лучину зажгли.
Ежедневное правило обыкновенно читал я; в этот раз позволил Никанору занять своё место. Слушая чётко проговариваемые старшим сыном знакомые слова, забылся; позволил образам и воспоминаниям отвлечь меня от молитвы.
Орла умерла год назад, давая жизнь нашему четвёртому сыну. Десять лет почти безоблачного счастья пролетели как один миг: всё чудилось, будто лишь вчера имперский легион, в котором я служил, отправили сквозь ледники бескрайней северной провинции к горному перевалу альдских земель, и отряд наш расположился в деревне Ло-Хельм. Мне в ту пору исполнилось всего семнадцать; первый год моей службы в легионе. И первая любовь себя ждать тоже не заставила: пока строили крепость у северо-восточной границы, мы с Орлой успели пожениться и родить своих первенцев, Никанора и Назара. Затем началась война с альдами, и я провёл на полях сражений почти два года, прежде чем кровопролитные битвы кончились так же неожиданно, как и начались, без победителей и проигравших. Я вернулся к своей семье, и через год у нас родился Илиан. Домашнее ремесло и работу по дому освоил благодаря тестю - единственному родственнику Орлы, не считая её старшей сестры, бродившей по империи в поисках приключений. Несколько раз Октавия появлялась и в родной деревне, где её не очень-то привечали, но всерьёз её визиты я не воспринимал: что взять с вольной лучницы? Если и вспомнит дорогу домой, то всё равно надолго не останется.
Между тем на службу в легион меня призвали вновь, и на этот раз - на далёкий запад, где разбушевались брутты. Там я впервые столкнулся с боевой магией, научился с нею бороться и угадывать её в человеке раньше, чем тот выплюнет смертоносное слово. Вернулся невредимым, и больше родной кров не покидал, наслаждаясь любимой женой и подрастающими сыновьями. Великий Дух не посылал мне дочерей, но я не оставлял надежды: мы с Орлой были молоды, впереди ждала долгая и безоблачная жизнь. И хотя гибель тестя на охоте стала большой утратой, с трудным в северных условиях хозяйством я уже справлялся. Военное ремесло по-прежнему жило в крови; я вырос сиротой среди солдат и дышал сталью - но смерть тестя решила вопрос о моей дальнейшей службе в легионе. Мне было двадцать шесть, когда Орла сказала, что носит под сердцем нашего четвёртого сына, и в тот же день я покинул имперское войско в чине капитана. В мои двадцать семь лет жена подарила мне своё последнее дитя.
Орла умерла не по своей женской немощи, и не от родовых мук: её дыхание забрала проклятая колдунья, принимавшая роды. Деревенской повитухи в тот злой день дома не оказалось: старуха уехала к детям в большой город Рантан, и Орла с присущей ей беспечностью от всякой помощи отмахнулась:
- Справлюсь, Сибранд! Не девица неразумная, первородящая...
И всё-таки жена не справилась, а я не смог ей помочь. Никанора пришлось по сумеркам слать к местному лавочнику: может, его жена согласилась бы прийти и облегчить муки моей Орле. Та не согласилась; зато вызвалась постоялица, уверявшая, будто со знахарским делом знакома. От отчаяния - Орла страдала неимоверно - я согласился бездумно, безрассудно; и ведьма вошла в наш дом.
Олан шёл ножками вперёд, но ведунья своё дело знала: и мать, и дитя остались живы. Зато когда счастливая, изнемогшая жена прижала к себе младенца, и я припал на колени перед родильным ложем, что-то в ведьме переменилось. Она молча смотрела, как прибежали к нам старшие дети; какими восторгами и невыразимой радостью наполнился наш всегда благодатный дом - и зависть взыграла в её сердце.
- Ты слишком счастлива, - резко, перекрывая радостный гам, обратилась к Орле она. - Такой нельзя быть! Ты - светишься! И в доме вашем повсюду священные символы...
- Мы чтим Великого Духа и следуем его заветам, - отвечала, сияя улыбкой, моя прекрасная жена. - Как вы внимательны, матушка! Сибранд отблагодарит вас...
- Матушка! - вознегодовала ведьма. - Да я тебя всего на пять зим старше! И ни мужа у меня, ни детей, ни твоих роскошных медовых волос...
Лишь тут я почуял неладное. Вскочил, уже когда глаза ведьмы полыхнули кровавым огнём, вытолкнул её прочь из комнаты. Та кубарем скатилась с лестницы, встрепенувшись у самых дверей, оскалилась, выплюнув скверные, непонятные слова - и чёрный туман, слетев с гадкого языка, змеёй метнулся назад, к супружескому ложу. Вскрикнула Орла, крепче прижимая младенца к себе... и туман накрыл их обоих.
Не помня себя, я выбежал вслед за колдуньей на улицу - как был, в одной льняной рубахе в снежный буран, с топором наперевес - и противный визг её эхом раздался в завываниях ветра. Смешалась со стихией проклятая ведьма - вот только и я с нею знаком был не понаслышке. Хоть и скрылась из глаз, а следы на снегу оставляла - и хотя заметал их тут же злой ураган, мои глаза и руки меня не подвели. Я махнул топором всего один раз - и красные брызги смешались с утихнувшим вихрем, рассыпались по снегу кровавой росой.
Как сильно жалел я потом о своей горячности! Сколько раз мне затем твердили - ведьму следовало оставить в живых! Лишь тот, кто наложил проклятие, мог бы его снять - или подсказать другой путь. Но тогда я лишь дико глянул на мёртвую колдунью и бросился со всех ног домой. Жена, казалось, спала тихим сном, питая новорожденного младенца своей грудью. Старшие сыновья сидели у очага по лавкам, испуганно глядя то на внезапно уснувшую мать, то на ворвавшегося из жуткой ночи отца.
Орла больше не проснулась, а маленький Олан принял на себя остатки проклятия с молоком матери. Мой младший сын плохо рос, был болезненно слаб, в свой год едва сидел, не изъявляя желания пробовать на прочность хрупкие ножки, и не имел никакого интереса к окружающим. Знахари разводили руками, в один голос утверждая, что на младенце лежит проклятие - будто я без них этого не понимал. Не понимали, как развеять злые чары, и заезжие лекари.
- Илиан, за старшего, - бросил я, как только окончили молитву. - Никанор, за мной.
Назар проводил нас недовольным взглядом. Нет, не потому, что был старше Илиана, и хотел бы разделить с ним почёт. Но потому, что с Никанором расставаться не любил по-прежнему. В младенчестве, помнится, в истерики впадал при разлуке с братом...
Мы пробили снег и вышли наружу раньше, чем солнце осветило нашу деревню. Радостный лай Зверя, а затем тонкий скулёж известили нас о том, что пёс эту ночь как-то пережил, вот только будка его оказалась заметена снегом так же, как и наш дом. Фыркнув, Никанор тотчас бросился вызволять пса - тот заливался лаем, взывая к хозяину. Вырвавшись из будки, мохнатый Зверь принялся радостно прыгать по сугробам, вздымая в воздух мелкий колючий снег. В лютые морозы я разрешал порой псу ночевать в доме, у порога; с приближением весны всё, на что мог надеяться Зверь - это собственный мех и толщина шкуры.
Кладка с дровами находилась за домом; к ней требовалось ещё расчистить путь. Тяжёлой лопатой Никанор орудовал медленнее, чем я, но отставал ненамного: хвала Великому Духу, пошёл в меня и силой, и ростом, как и его единоутробный брат Назар. Семилетний Илиан оставался пока что долговязым и жилистым, но я питал надежду, что и из него вырастет добрый воин.
- Я сразу в чан, отец, - не то предложил, не то поставил в известность Никанор, забрасывая в огромный чан первую лопату снега.
Я молча кивнул, очищая окна от налипшей ледяной корки. Слюда под ставнями кое-где пустила паутинку мелких трещин, но, вероятно, послужит ещё до новой зимы. Окинул взглядом заметённый снегом двор, опёрся на лопату, задирая голову вверх. Кристально чистое предательское небо о вчерашнем буране не напоминало ни облачком; голубое, яркое, каким оно бывает лишь после метели, бескрайне-безмятежное, оно услаждало взор и успокаивало бурлящую кровь. Ещё поборемся! Ещё поживём...
Отперев подмёрзшую дверь, я вытащил из сарая толстое бревно, сбросил у широкого пня. Заработал топором споро, без промедлений - каждый вдох на счету. Проснётся Олан, разрыдается, захочет есть - а очаг холодный, еда не готова...
Скрипнула дверь дома - пора бы уже петли бычьим жиром смазать - и наружу, кутаясь в меховую куртку, с ведром наперевес вышел Назар. Глянул на раскрасневшегося от работы Никанора, забрасывавшего снег в чан, и тотчас успокоился: брат на месте.
- Выливай и возвращайся! - крикнул я, не оборачиваясь. - Белянки заждались! И Ветра накорми!
Молчаливый Назар прошёл мимо меня с ведром, вылил в отхожее место далеко на заднем дворе, за огородом, и так же, не роняя ни слова, прошёл обратно в дом. Внешне он напоминал медведя: крупнее и выше Никанора, сын вырос мне уже почти по плечо; тёмный - бурый, как шутили братья - и на вид угрюмый. Внешность обманчива: я прекрасно знал, каким бесхитростным, ласковым и добрым был мой сын.
Подбежал Никанор, управившись со своей работой: снега в чан накидал с горой, хватит, чтобы растопить вечером для купаний. Орла в этом вопросе оставалась непреклонна: мытьё ежедневное, без возражений. Для меня, выросшего в солдатских казармах, такие новшества казались поначалу дикими, но ради молодой жены я смирился. Вскоре даже привык, так что на деревенских поглядывал порой косо: примеру нашей семьи никто следовать не торопился, и их выдавал въевшийся в кожу и волосы запах немытого тела с лёгким шлейфом свежего пота.
Выбрел из дому Назар с другим, чистым ведром, без слов направился к загону: две козы уже пританцовывали у невысоких дверей, ожидая свежего сена. За Белянок отвечал мой второй сын: никого другого к вымени не подпускали, даже со мной показывали норов. Назара все звери любили - чувствовали искренность, тянулись за лаской. Вот и Ветер, мой боевой конь, ожидал прихода младшего хозяина с той же радостью, что и меня: ткнулся мордой в шею мальчишке, взял мягкими губами тайком принесённую со стола сухую корку.
В то время как Никанор вприпрыжку уносил дрова в дом, Назар, наскоро поухаживав за Белянками, принялся за надой; я молча продолжал свой нудный труд. Дров следовало нарубить целую поленницу, на весь день и вечер, и делать это полагалось до рассвета - утром ждали другие дела.
- Я уже огонь в очаге растопил, - запыхавшись, сообщил Никанор, прибежав за очередной охапкой порубленных брёвен. - Олан ещё спит. Илиану велел лука с картошкой начистить.
- Молодец, - пробормотал я уже вдогонку: сын умчался обратно к дому.
Поставил очередное полено на пень, махнул топором, разрубая ароматное дерево, доломал рукой, отбрасывая бруски в сторону. Остановился, чтобы смахнуть пот со лба, и лишь теперь заметил опершегося на плетень бородача. Подлый Зверь даже не тявкнул, ластясь к частому гостю: кузнец не раз и не два приносил псу остатки подсохших за день вкуснейших лепёшек, которые пекла его жена.
- Все в работе, - удовлетворённо кивнул Фрол Стальной Кулак, окидывая взглядом моё кипевшее хозяйство. - Что же Тьяра помочь не приходит?
Я молча перебросил топор из одной руки в другую, и кузнец рассмеялся, выпрямляясь.
- Не бушуй, Белый Орёл! Позлить хотел. Вот, подковы принёс, как обещал. Шкуры-то готовы?
- Ещё с вечера. Заходи, раз пришёл...
Фрол отворил калитку, вошёл, поклонившись знаку Великого Духа над входом в дом. Уверенной походкой направился вслед за мной на задний двор, где у дальнего плетня под навесом сохли вымоченные в вонючей смеси шкуры.
- Медвежья! - ахнул в восхищении кузнец, бросая на меня почти завистливый взгляд. Во всей деревне после меня он был вторым по силе, про что только мы с ним вдвоём и знали: на людях всегда сводили борцовские игрища вничью.
Я только плечами пожал.
- Попался.
- Капкан ставил?
- Не успел, - усмехнулся я. - Набрёл в лесу...
Фрол обвёл взглядом остальные шкуры: лисица, олень, косуля. На кожаные ремни - самое то.
- Медвежью отдельно, - напомнил я. - Подковы твои больше оленьей не потянут.
- Беру, - выпалил, не раздумывая, кузнец. - Когда ещё тебе косолапый повстречается, охотник...
Охотником меня стали звать недавно. До того, хотя охотой промышлял с первых дней жизни в Ло-Хельме, называли по-разному: легионером, воякой, заезжим... Северяне имеют суровый нрав - мне ли не знать, сам из их народа - и долго меня не признавали. Родителей своих я не знал, где мой дом, не помнил. Ло-Хельм стал моей родиной, Орла подарила семью. Я не честолюбив; хотя мне сулили блестящую карьеру в легионе, обещанными наградами и воинской славой так и не прельстился. Впрочем, последняя мне всё равно досталась: бывало, звали и из соседних деревень на помощь в случае нужды...
- Пить или на творог? - впервые за день разомкнул губы Назар, когда мы с Фролом, гружёные шкурами, прошли мимо.
- Пить, - бросив взгляд в неполное ведро, решил я.
Сын посветлел лицом - меньше работы - и почти побежал к дому, ставить молоко на огонь для Олана. Как бы не выпили всё до пробуждения младшенького...
- Сегодня совет, - напомнил Фрол, покидая мой двор. Зверь носился вокруг, нюхал вымоченные шкуры и фыркал, отлетая прочь. - Тебя ждут.
- Буду, - пообещал твёрдо.
Проводил кузнеца взглядом, позабыв о так и не нарубленных дровах. На заднем дворе за овечьим загоном заквохтали куры; мелькнула мысль о том, что не напомнил Назару собрать яйца. Скоро весна; ещё месяц - сойдут снега, начнутся огородные работы, дел невпроворот. Вот только смысла в них будто поубавилось...
Мне часто говорили ещё в легионе, что я выгляжу старше своих лет. Теперь, в свои двадцать восемь, я тянул на все сорок. Пролегшие от постоянных трудов морщины, загрубевшая от морозов и ветров кожа. Борода, которую не носили в центральных, тёплых землях империи, и которую поголовно отпускали все мужчины севера. Волосы, которые из-за лени отпустил до плеч. Для кого теперь бриться да держаться? Кто пожалуется на колкую бороду, расчешет спутанные ветром волосы? Смоляные, называла их жена. Вороново крыло. Совсем не Белый Орёл, как прозвали меня в деревне.
Судорожно выдохнув, провёл пятернёй по отросшим прядям, тяжело опёрся на плетень. В тяжёлые дни всё чаще я гнал от себя глухое отчаяние: добрые советчики поначалу советовали мне вынесли Олана на мороз, не оставлять в живых ослабленного проклятием и трудными родами младенца. Ведь подарил Великий Дух трёх здоровых сыновей! А без жены и помощи - как собирался я выходить четвёртого? Я и сам не знал. Но посылал советчиков в сердцах к Тёмному - а оказавшись наедине, выл и рычал в бессилии, глядя на затухающего Олана. И подлые мысли, подброшенные чужим медвежьим сочувствием, закрадывались в воспалённую бессонницей голову...
Нужна хозяйка, говорили те же добрые люди. Не бывало такого, чтобы вдовец детей сам подымал! Дому женская рука нужна, детям уход, тебе - свой труд... И против обыкновения, жену искать не приходилось - Тьяра, тоже недавно вдовая, потерявшая своё дитя за неделю до смерти моей Орлы, на просьбу выкормить Олана ответила согласием...
Чего тебе ещё, Белый Орёл? Бери честную женщину в свой дом, да подари своим годам ещё немного света!..
Не питал я к добродушной, робкой Тьяре ничего, кроме благодарности. Потому и забирал от неё маленького Олана как можно чаще - чтобы не питать достойную женщину пустыми надеждами. Моего младшего сына Тьяра любила, выкормила, как родного, и ко мне была неравнодушна - на что я, увы, ответить взаимностью не мог. И не только лишь потому, что любил свою Орлу до безумия. Не до любви стало, когда год пролетел как один день, в смятении, неуверенности и обиде. Грешил мыслью на Великого Духа - чем заслужил я такой судьбы? И как жить дальше, потеряв второе крыло?..
Белые орлы редки в наших краях. Ещё в первый год жизни в деревне, на службе в легионе, довелось мне поймать крупную птицу с белоснежным опереньем. Тогда ещё живой староста счёл это добрым знаком, даже кольцо мне своё подарил, которым дорожил очень...
Всё это казалось теперь далёким и бесконечно чужим. В Ло-Хельм я пришёл героем, со щитом в руках и длинным имперским мечом в ножнах. Возвращался из походов, увешанный трофеями и наградами, вызывая на радость Орле восхищение и зависть во всей деревне...
Кто я теперь? Земледел на крайнем севере земель Стонгарда, охотник да кожемяка...
Пока жила Орла, такие мысли мне в голову не приходили. Теперь я гнал их от себя каждый день. Дети не могли меня отвлечь: даже самый старший и понятливый из них, Никанор, в свои десять лет не мог стать мудрым собеседником для впавшего в уныние отца.
Орла бы сказала, что я грешу на Великого Духа. Что я живу в небесных чертогах, и при том ещё и недоволен - и я бы не посмел с нею не согласиться. Наши горы, леса, водопады, снега и дивная весна, переходящая в короткое и буйное лето, напоминали мне Великую Обитель, к которой я так стремился в юные годы. Детство моё прошло в тёплой Сикирии, и в Стонгард я попал уже будучи легионером. Увидел слепящую чистоту бескрайних горных пейзажей, вдохнул прозрачный, звенящий от живой тишины воздух, напился из поющего водопада - и влюбился в свою родину на всю жизнь. Я происходил из стонгардского народа; я собирался это доказать, вернувшись к истокам. Я попрощался с тёплой Сикирией и продолжал служить империи, осев в крохотной северной деревушке. К нам даже духовники заезжали редко, раз или два в году. Ближайший храм Великого Духа находился за несколько дней пути от Ло-Хельма, в городе Рантане, и попадали мы туда редко.
В остальном жизнь складывалась хорошо. Всё, о чём мечтал, получил. Потеряв любимую жену, камнем рухнул с небес вниз - но даже с обрубленным крылом я по-прежнему твёрдо стоял на ногах. Разучившись летать, научился ползать. Судьба нанесла удар и вновь затаилась.
У ног лежала покорённая мечта; радовали подрастающие сыновья и по-прежнему услаждали взор открывавшиеся со двора виды прекрасных снежных земель - а я чувствовал себя пустым и бесконечно старым.
Лишь в сердце, где-то глубоко, засела заноза боли и неутолённой мести - мой младший сын страдал из-за колдовских чар, в то время как все маги мира, проклятые альды и брутты, жили спокойно, приумножая своё чёрное мастерство! Сколько ещё таких, как я, пострадавших? Как долго эта зараза будет отравлять наши земли?! А ведь отравляет, день за днём! Вот и гильдию - первых ласточек - построили несколько зим назад в нашем снежном Стонгарде, учат колдовству тщательно отобранных и наиболее талантливых учеников из нашего народа... чтобы превратить их в подобных себе. Сколько раз ночами представлял я, как сжигаю проклятую башню магов дотла!..
Опыта, хвала Великому Духу, у меня хватало. Не хватало решимости и цели.
Развернувшись, я направился обратно к поленнице и схватился за топор. К тому времени, как выскочил из дому Илиан, крикнув от порога, что еда готова, я почти справился с работой. Смахнув с лица пот, загнал топор острием в пень, зачерпнул горсть снега, зарываясь в него лицом. Разгорячённую кожу обожгло огнём, и враз полегчало. Поклонившись знаку Великого Духа над дверьми, вошёл в дом и тотчас расслабился: дышал жаром очаг, стояли на столе деревянные тарелки, в вышитом полотенце неумелой мальчишеской рукой был нарезан подсохший со вчерашнего утра хлеб.
Никанор ставил на стол тушёные в казанке овощи, а Назар осторожно спускался по крутой лестнице с Оланом на руках. Младший сын проснулся, но лишь слабо обводил бледно-голубыми глазами сидевших за столом, приникнув к Назару; слегка оживился лишь, когда увидел стоявшее на столе молоко.
Я ополоснул руки в серебряной миске, пережидая, пока отпустит горло невидимая рука. Орла, душа моя, взгляни из Великой Обители, как дружны наши сыновья! Какими славными воинами растут Никанор и Назар, каким проворным Илиан, и как все они заботятся о маленьком Олане! Умру я - не оставят братья младшего; позаботятся вместо нас с тобой, моя Орла...
- Ты сегодня уйдёшь на вечер? - спросил, как только прочли молитвы да уселись за стол, Илиан. - А когда книжку дочитаешь?
- Уже и сам можешь, - усмехнулся я. - А мне потом расскажешь, чем кончилось...
Грамоте обучал сыновей я: Орла письменности не разбирала. Грамотеем себя я не считал, в науках не разбирался, с древними искусствами не ладил, но выучить детей буквам да числам смог. Так и повелось: долгими вечерами читать одну из пяти имевшихся в доме книг, постепенно, страница за страницей, прочитывая один фолиант за другим.
После завтрака Никанор с Назаром, прихватив перевязанную мною шкуру косули, умчались к нашему пасечнику - сменять товар на прошлогодний мёд: наших запасов не хватило, чтобы дотянуть до весны. Илиана я отправил собирать яйца, оставшись с Оланом вдвоём. Младший устроился на шкурах, бездумно перебирая гладкую шерсть, и то улыбался, то хмурился, разглядывая утопающие в плотном мехе пальцы. Вставать он по-прежнему не пытался: сидел, покачиваясь, время от времени останавливая на мне блуждающий взгляд. Иногда улыбался, и я находил в себе силы улыбаться в ответ.
За пеленой чистых голубых глаз я видел юную жизнь, погибающую из-за злого колдовства, и думал, думал, думал... как, как помочь... как...
Убирал я в доме рассеянно, вновь поддаваясь тягучим, как болото, мыслям. Потому и не сразу встрепенулся, когда скрипнула за спиной - ах да, смазать петли - дверь, и в дом вошла Тьяра.
- Что ты, Сибранд, - всплеснула руками она. - Я бы сама! Я же обещала: зайду...
- Спасибо тебе, Тиара, - искренне поблагодарил я. - Да только вовек не расплачусь с тобой за доброту...
Соседка вспыхнула от похвалы и от моей маленькой хитрости: так, с мягким сикирийским говором, её имя выговаривал только я.
- Как ты сегодня, Ол-лан? - подразнила ребёнка Тьяра, присаживаясь на корточки перед шкурами. - Хорошо?
Сын заулыбался чуть шире - кормилицу младший любил - и я с лёгкой душой оставил мальца на попечение соседке. Тьяра уже скинула меховую накидку - мой подарок, знак благодарности - и хлопотала у очага.
- На обед-то и вечер ничего у вас нет, - пояснила, не оборачиваясь. - Голодными останетесь...
Я уже не возражал, не обращая внимания на вопиющую совесть. Не давал я ей ложных надежд! И за заботу благодарил исправно, не забывал ни о мясе, ни о шкурах, ни о новых сапогах - расплачивался за помощь с лихвой! И всё же...
Взгляд, который, таясь, бросила на меня из-под ресниц рыжая Тьяра, сказал мне больше, чем тысяча слов. И оттого на душе стало ещё противней.
- Яйца в подвал отнёс, кур покормил, - сообщил, врываясь в дом, Илиан. - Можно я теперь... о, Тьяра!
Сын подлетел к соседке, порывисто обнял за талию. Я нахмурился, но промолчал: я мог сколько угодно сдерживать себя, но младшим моим детям нужна и ласка, и забота - всё, чего им не хватало после смерти матери, и что давала им Тьяра, как мне хотелось думать, совершенно искренне.
- Можно, - разрешил я поскорее, чтобы разорвать цепкий круг мальчишеских рук вокруг талии Тьяры. - Беги к братьям. Только мёд на ледовой горке не разлейте, да возвращайтесь к обеду! Слышал?! Соседским мальчишкам пробовать не давайте, не как в прошлый раз!..
Илиан вылетел из дому пущенной стрелой, даже не дослушал; засобирался и я.
- Силки проверю и вернусь. Вечером собрание, - пояснил соседке, надевая поверх рубашки меховую куртку. Сверху натянул кожаный доспех, заправил ножи за голенища сапог, приладил охотничий пояс, закинул за спину походный мешок.
- Я пригляжу за детьми, не беспокойся, - не подымая глаз, тихо отозвалась Тьяра, и мне отчего-то сделалось душно в собственном доме.
- Не скучай, Олан, - я погладил малыша по голове, царапнул мозолистой ладонью нежное личико. - Я скоро...
Вышел из дому, прихватив лук со стрелами да пару боевых топоров: всякое в лесу случалось. На крупного зверя охотиться не собирался: шкурами заниматься недосуг. На настоящую охоту я уходил на день-два, а раньше, при Орле - и на целую седмицу. Теперь ограничивался тем, что посылал Великий Дух: хвала небу, зверьё в наших лесах не переводилось.
Мохнатый Ветер встретил меня приветственным ржанием, тряхнул роскошной гривой - никак, Назар гребнем прошёлся - и едва не сорвался с места в галоп, как только я запрыгнул в седло.
За ворота вышли шагом - перегнувшись через круп, захлопнул тяжёлую калитку - и отправились трусцой по протоптанной дорожке к мельнице. Деревня оказалась за спиной - мой дом стоял почти на самом краю - и я расслабленно выдохнул, распрямляя будто судорогой сведённые плечи. Позади оставались мои сыновья, дом - маленький мир, созданный по крупицам - за каждый миг счастья в котором я платил упорным, упрямым, настойчивым трудом. Впрочем, как и все здесь - слабые духом на северной границе не приживались. Когда впервые я оказался в Ло-Хельме, то уходить уже не хотел. Почувствовал родину сердцем, вдохнул её с первым глотком колючего ледяного воздуха.
До семнадцати лет я знал лишь казармы имперского легиона, в котором числился уже год до службы в Стонгарде. Воспитывал меня бравый сикирийский капитан, которого повысили до примипила уже перед самой смертью, таскавший подобранного на улицах столицы мальчонку из одного места службы в другое. Как ни искал мою родню дядя Луций, не нашёл никого, и с тех пор я знал лишь одного родственника - моего капитана. Это он обучил меня грамоте, он выучил воинской науке, он поставил на окрепшие ноги запуганного уличного щенка. Это с ним я впервые заговорил, его слушал, от него учился, и ради него старался - чтобы неизвестно как затесавшийся в сикирийской столице маленький стонгардец ещё доказал всему легиону, что капитан Луций не даром старается, терпеливо вкладывая в приёмыша капля за каплей весь накопленный за жизнь опыт. И это капитана я провожал в последний путь в свои шестнадцать лет, кусая губы, чтобы сдержать глухие рыдания над телом человека, заменившего мне отца.
Нет, дядя Луций не зря старался. Я вырос, стал сильным. Щенок обернулся волком, навсегда запомнив оказанную ему доброту сикирийского капитана.
А потому настроений стонгардцев я не разделял, когда заходили разговоры о том, чтобы отделиться от империи, стать, как прежде, обособленными от тёплых и сытых сикирийских земель. Я и раньше не поддерживал таких разговоров, а теперь, когда бездетный староста деревни на удивление поселянам передал бразды правления мне перед смертью, научился и вовсе такие мысли пресекать. Нет ничего доброго в том, чтобы отделиться от народа, с которым нас связывает одна вера, одна кровь, и уже много сотен лет - одна история. Альды и брутты только того и ждут, пока мы разойдёмся по углам, и - прощай, тёплая Сикирия, прощай, прекрасный Стонгард! Как тысячелетие тому, станем для альдов рабами, будем взирать безмолвно и беспомощно, как неугомонные брутты вырубают наши леса, разбивают наши рудники, мародёрствуют в городах и сёлах, прибирают к себе ценную руду из горных шахт...
Забывчив мой народ; горячи нравы и у сикирийцев. Одна надежда на милость Великого Духа - не даст нам омыться липкой кровью братоубийства...
...Тишина в лесу стояла блаженная. Так всегда бывает после метели - мир вокруг затихает, прислушиваясь к молчанию ещё вчера буйной природы. Зимой метель, вьюга и снегопады длились седмицу-другую без перерыва, но теперь наступала весна - медленно и необратимо. Скоро треснет лёд на нашей деревенской речке, поплывут комья талого снега над уплывающими к морю льдинами...
До северного моря от нашей деревни - три дня пути. В портовый городок Кристар вновь начнут заходить корабли, оживится приунывший за долгую зиму имперский легион, застрявший в своей северо-восточной крепости у альдской границы, примутся проверять каждого матроса... Вдохнёт морозную жизнь в свой упрямый народ суровый Стонгард, и несколько коротких и быстрых месяцев пролетят незаметно, мимолётно... И вновь покроет распустившуюся зелень тонкий ледяной покров.
Ветер шёл шагом, проваливаясь в глубокие сугробы по колено. Снег был ещё мягок и податлив, но я видел, как проседает белый настил - оттепель близко. Скоро, совсем скоро...
У заброшенной лесной хижины я спрыгнул, тотчас погрузившись в рыхлый снег, привязал Ветра к стойлу. Скинул деревянный настил с кормушки, потрепал коня по крутой шее. Дальше я всегда шёл один, возвращаясь к хижине только под вечер. Здесь Ветру не грозили дикие звери, а я мог спокойно заниматься своим делом.
- В добрый путь, - пожелал сам себе.
Меховой капюшон, который во время езды завязал под самым подбородком, я сбросил, тотчас напрягая слух: каждый звук, каждый вздох, даже мягкий шлепок снега с деревьев в сугроб означали чьё-то присутствие. На секунду задрал голову вверх, и губы невольно растянулись в улыбке, расслабились напряжённые мышцы: надо мной возвышались верхушки вековых деревьев, облака раскрасили небо серыми красками. От стоявшей кругом тишины звенело в ушах, но то была тишина живая. Даже падавшая с мохнатой ветки снежинка делала это, казалось, чересчур громко...
Ни за что не променяю свой Стонгард! Пусть называют нас дикарями брутты и альды, пусть косятся теплолюбивые сикирийцы, пусть не понимают оглумы и реттоны с дальних островов - здесь, и только здесь, я почувствовал, что такое единение с миром, дыхание самого Великого Духа! Недаром в древних легендах всех народов говорится, что здесь, на нашей земле, бьётся сердце мира...
...К вечеру я собрал пять тушек попавших в ловушки зайцев, высвободил бившуюся в силках юную ластивку - та вспорхнула на ближайшее дерево, подальше от человеческого коварства - и с неудовольствием отметил, что зверь покрупнее сломал один из моих капканов. Набив походный мешок собранными тушками, выправил погнутое железо, но замок работать не хотел: придётся тащить в деревню, к Фролу.
Даже порадовался: домой доберусь засветло, успеем поужинать с детьми перед советом. Староста из меня получался так себе, но деревенские дела многого и не требовали. Да и хитрые поселяне использовали меня скорее как щит в решении своих проблем: разобраться с пьяницей, устроившим дебош в новенькой таверне - путники заходили к нам в основном летом, конечно же - переговорить с разбойничьей бандой, повадившейся нападать на торговые караваны. Менял у нас в Ло-Хельме ждали с особенным трепетом, а потому негодовали вдвойне, когда кто-то посягал на долгожданные и столь необходимые здесь, в нашей глуши, товары с юга. Да и грамоту я знал лучше прочих, языками владел, даже по-альдски понимал немного - выучил кое-что за время военных походов. Словом, такой авторитет местных вполне устраивал, да и ответственность со своих плеч на чужие переложить каждый был рад. Я не возражал: чужие проблемы отвлекали от собственных. Когда постоянно занят делом, дурные мысли сами разбегаются...
...Шорох, треск, голоса вдалеке. Я нахмурился, затаился, тиская кожаный переплёт боевого лука. Кого несёт на ночь глядя в наш славный Ло-Хельм? Других, более близких, поселений на пути попросту не было. Обождать бы, присмотреться...
Не вышло. Пришлые, кем бы ни являлись, явно сбились с пути в нашем лесу, потеряли занесённую снегом тропу, и топотом своим разбудили всех лесных жителей. К тому времени, как я распознал хриплый рёв и бросился на подмогу, со стороны бурелома уже доносились вскрики и странное шипение: заезжие подняли с лёжки медведя.
Ну, накаркал, Фрол! Какой ещё раз, мол, косолапого повстречаешь...
- Люсьен, обходи!..
Когда из-за деревьев мелькнули синие всполохи колдовского огня, я мгновенно выхватил из колчана две стрелы, натянул тетиву, следя глазами за прыгавшими на узком пролеске фигурами. Проклятые колдуны подняли не одного - двух зверей, и участи их я не завидовал. Один из магов уже лежал на окровавленном снегу, подвывая тоненько и жалобно, почти бессознательно. Двое других ещё держались: в их руках плясали молнии и всполохи разноцветных искр; сияли глаза жутким светом.
Впервые в жизни я растерялся - всего на миг. Кого бить первым, зверя или человека, если и тот, и другой равно враг? Дядя Луций в таких случаях оставался категоричен: повсюду следует проявлять милосердие. К людям и нелюдям. Пусть запомнят человеческую доброту. А уж если зло воспользуются, тогда покажи им человеческую силу...
Пусть они поклонники Тёмного и его грязных магических искусств - но ведь ты-то не зверь, Сибранд. Ты, взывающий к Великому Духу, решил первым поднять руку на себе подобных?..
Коротко вжикнула пущенная наконец с тетивы стрела. Следом за ней вторая, третья... Медведь - умный зверь. Он тотчас почуял опасность, развернулся, одним прыжком покрывая расстояние между собой и мной. "Шкуру попорчу", - мелькнула одинокая мысль.
А затем я отбросил лук в сторону и выхватил из-за пояса боевые топоры.
К тому времени, как маги покончили со своим медведем, я уже собирал рассыпавшиеся во время короткой битвы стрелы. Некоторые затерялись в окровавленном снегу, ещё две сломались, застряв в толстой шкуре медведя. На подошедшего ко мне мага я не смотрел: выжидал.
- Спасибо, - проронил наконец он. - Ловко ты его своими топорами...
Я заправил оружие за пояс, выпрямился, меряя мага долгим взглядом сверху вниз. "Что ты знаешь про ловкость? Шкура попорчена, теперь только на мясо, зверя перед смертью намучил...".
- Ранен? - неожиданно для себя спросил я.
Парню на вид было от силы лет двадцать. Вероятно, что из бруттов, роста выше среднего, но всё равно мне по плечо, с растрепавшимися под меховым капюшоном смоляными прядями, прилипшими к вспотевшему лбу. Из-под тёплой накидки выглядывала короткая мантия с выцветшим узором гильдии магов. В руках парнишка нервно тискал посох с мутной жемчужиной на набалдашнике.
- Немного, - признался тот, потирая на груди вспоротую куртку. - Зацепил на излёте...
- Люсьен! - позвал всё тот же резкий голос, который я слышал раньше. - Быстро сюда!
Вспыхнув - на вспотевшем от боя лице прорезался неровный, яркий румянец - Люсьен поспешно ретировался обратно к пролеску. Помедлив, я направился за ним, поглядывая на развороченный повсюду снег.
Второй медведь пострадал ещё больше: колдовской огонь сжёг половину шкуры, воняло палёной шерстью и жареным мясом. Вздохнув - такая охота пропала - я направился к мелкому овражку, в котором копошились заезжие маги.
- Кровь я остановила, - резко, отрывисто говорила немолодая женщина в длинной мантии гильдии, - но Эллу придётся оставить в деревне. Если доберёмся...
Я наблюдал молча. У обледенелого дерева лежала, постанывая, юная альдка - тёмно-серая кожа, белоснежные локоны, тонкая, ещё девичья фигура. Как и её спутники, девчонка носила мантию гильдии магов под меховым плащом, и, несмотря на ранение, оказалась удивительно, невероятно хороша. Я никогда не питал нежных чувств к бруттам, с кем довелось в своё время повоевать, но альдов, этих заносчивых нелюдей, не переносил на дух. Высокомерные, чванливые и безразличные к человеческому роду поклонники Тёмного то и дело соревновались с бруттами в чёрных искусствах, но в отличие от последних, не гнушались кровавыми жертвоприношениями, лютой жестокостью и скотским отношением к стонгардскому и сикирийскому народам. С бруттами считались поневоле из-за их превосходящих магических сил, но в любой момент могли ударить в спину, если на то укажут их шкурные интересы. В понимании альдов люди имели право населять земли лишь как разумный скот, подчиняясь доминиону высших существ - альдов, конечно же. Я повидал их магические лаборатории и эксперименты над попавшими в плен людьми. Без оружия и без магии - несчастные стали лёгкой добычей...
- Лошади убежали, - констатировал Люсьен уныло, оглядывая стремительно темнеющий лес. - Тупые твари...
Я дёрнул щекой, но промолчал. От многословия меня вылечили ещё в легионе.
- Придётся привал делать прямо здесь, - нахмурилась старшая из отряда, вскидывая голову. - Эллаэнис сама не пойдёт, а уже вечереет...
- Тогда вас звери порвут ещё до рассвета, - вырвалось у меня. Люсьен бросил на меня удивлённый взгляд, и пришлось пояснить, - свежая кровь, растерзанные туши...
- Уйдём подальше, - неуверенно предположил Люсьен.
- А её бросите здесь? - кивнул на альдку я. - Её кровь тоже пахнет.
- Что ты предлагаешь? - резко, неприязненно бросила женщина, не глядя на меня.
Я не ждал благодарности, но её тон разозлил. Повёл плечом, поправив съезжающий мешок с зайцами, одёрнул пояс с топорами, и покрепче затянул ремешок с колчаном.
- Ступайте с ней в Ло-Хельм, даже если идти придётся всю ночь, - сухо проговорил я, обращаясь к Люсьену. - Иначе до утра не дотянет ни она, ни вы.
- Мы сбились с пути, - пояснил парень ещё грустнее. - Карта в походном мешке осталась, что лошадь унесла...
- Великий Дух! - выдохнул я раздражённо, но тотчас себя одёрнул: не перед этими.
- Сможешь её понести, Люсьен? - спросила тем временем женщина у своего напарника.
- Я - да! - тотчас неуверенно вызвался парень. - Только не очень долго, - извиняющимся тоном добавил он, кивая на свой окровавленный рукав. - Прости, Деметра.
В глазах последней мелькнуло что-то среднее между бессильным раздражением и непробиваемым упрямством: кажется, безумная колдунья решила в случае необходимости тащить альдку на себе.
"Столько мяса пропадёт", - с сожалением подумал я, отстраняя Люсьена. Парень поддался с удивлением: похоже, не ожидал повторной помощи от местного охотника. Зато Деметра при моём приближении поджала и без того тонкие губы, нахмурилась, когда я закинул лук за спину.
- Не отставайте, - отплатил колдунье той же монетой я, не тратя попусту взглядов и слов.
Альдка оказалась очень лёгкой, почти невесомой. На миг приоткрыла карие, с рыжим отблеском глаза, смерила меня поражённым и слегка испуганным взглядом. Съёжилась в руках, скрывая крупную дрожь - не то от холода, не то от боли, не то от страха. Спрятала поначалу руки с длинными пальцами на животе, но вцепилась в перевязь у меня на груди на первой же кочке.
...В Ло-Хельм добрались затемно. Поначалу я запрыгнул в седло вместе с юной Эллой, но слез почти тотчас, когда следом за мной из лесу выбрались запыхавшиеся и едва живые от усталости маги.
- Садись, - кивнул Люсьену, который морщился от боли и то и дело сжимал пропитавшуюся кровью куртку на груди. - И подругу свою держи крепко.
Так и вышли к деревне - я вёл Ветра под уздцы, в седле съёжились заезжие маги, а за нами, с трудом поспевая за моим шагом и поступью коня, следовала старшая колдунья.
На освещённой фонарями единственной улице сидели уставшие за короткий и насыщенный трудом день ло-хельмцы, провожая нашу процессию удивлёнными взглядами. К чести каждого, ни единого вопроса ни мне, ни заезжим не последовало.
Я остановился у таверны. Совет уже начался; ждали, должно быть, только меня. Фрол сидел на крыльце, перебирая в потемневших от мозолей пальцах несколько стальных звеньев. При виде удивительных гостей приподнялся, воззрившись на меня с немым вопросом.
- Нам нужен староста ваш, охотник, - неприязненно бросила колдунья, когда я снял с коня тихонько охнувшую Эллу. - Дело срочное.
- Хаттон, харчевник, вас накормит, - бросил я в ответ Люсьену, с гримасами спрыгнувшему наземь.
- Спасибо, - немного отстранённо поблагодарил паренёк. - Если бы не ты...
- Я задержусь, - кивнул я Фролу, глядя поверх плеча колдуньи Деметры. - Обождите.
Кузнец молча кивнул, когда я запрыгнул в седло, разворачивая коня к дому. Совет, маги, которым невесть что понадобилось от меня в Духом забытой стонгардской деревне, поселяне, которые провожали меня странными взглядами - да знаю я, что притащил проклятых магов в деревню, без вас знаю - все подождут. Потому что в доме на окраине меня ждали четверо сыновей, и я был нужен каждому из них.
Меня встретили радостно. К порогу подлетел Никанор, принял у меня из рук лук да колчан со стрелами; топоры и ножи достались Назару. Братья мигом развесили всё по местам, пока я медленно снимал с себя перевязь и кожаный доспех. Куртку пришлось снять тоже - медведь порвал рукав, забрызгал мех кровью.
- Сибранд! - ахнула Тьяра, не выпуская из рук маленького Олана. - Ты ранен?!
Я покачал головой, стягивая с себя рубашку. На совет идти, источая запах охоты - дикую смесь пота, крови, зверья и стали - мне не хотелось. Тьяра стыдливо отвела глаза, пока я ополаскивал руки и лицо в серебряной миске у входа, смывая с себя прошедший день.
- Там вода ещё не остыла, - подсказал Никанор. - Мы уже помылись. Тьяра даже Олана искупала.
Я на миг привлёк к себе первенца, потрепал светлые волосы.
- Я переоденусь и пойду на совет. Опоздал уже.
Илиан оторвался от книги и перевернулся с живота набок, по-прежнему не вставая со шкуры. Очаг всё ещё грел комнату раскалёнными угольями, но сыновья уже зажгли лучину, которую средний утащил поближе к себе, чтобы разбирать непослушные мелкие буквы.
- Всё в порядке? - тихо спросила Тьяра, когда я прошёл мимо неё к лестнице, ведущей в спальню. - Ты чем-то обеспокоен...
- Гости в деревне, - помедлив, отозвался я: всё равно узнает. - Идти нужно.
Тьяра молча следила за мной глазами. Даже когда я распахнул сундук у супружеской кровати, доставая чистую рубаху, чувствовал на себе её взгляд. Стараясь не оборачиваться, накинул на голое тело, достал меховую безрукавку: до таверны недалеко, замёрзнуть не успею. Пригладил волосы, провёл рукой по отросшей бороде. Подумав, достал из ящика кольцо прежнего старосты, надел на палец. Возможно, единственная драгоценность в нашей деревне: сапфировый перстень. Какой-никакой символ власти. Подумав, снял со стены любимый двуручник - трофей, доставшийся мне ещё в первые годы службы в легионе. Кем бы ни были заезжие маги, добра я от них не ждал. Да и Фрол частенько твердил, чтобы я на советы наряжался попредставительней...
- Ступай домой, Тиара, - обратился я к соседке, спустившись с лестницы. - Поздно уже. Устала небось...
- А кто тебе дверь отопрёт? - тихо возразила она. - Дети уснут вскоре, а совет теперь уж точно затянется. Не переживай, Белый Орёл: дождусь. Не в тягость мне...
И снова царапнула сердце безропотная доброта. Как мог я отказать? И впрямь нужна дому хозяйка. Вот только... только...
Не в силах больше выносить её пронзительный, бесконечно преданный взгляд, поспешил прочь. Погладил по голове Олана - сын безучастно глянул сквозь меня - поправил лучину Илиану, велев не читать допоздна, и привлёк к себе старших сыновей.
- Проследите тут за всем, - попросил негромко. - И ложитесь пораньше. Я приду ночью...
Не глядя на Тьяру, вышел в темноту. Зверь скулил в своей будке: сегодня свежего мяса ему не перепало. Я отправил тушки зайцев в сарай, решив ими заняться сразу, как только приду с совета. Понадеялся, что не пропадут шкурки до тех пор: жалко будет. Не вовремя этот совет, да и маги тоже некстати...
Запрыгнув в седло Ветра, почувствовал себя одновременно свободнее и тревожней. С уходом Орлы я принял на себя волнения и матери, и отца, и душа рвалась на части. Как выполнить семейные обязанности за двоих? Быть может, правы добрые люди, и стоило мне наступить на горло собственным желаниям, жениться на честной женщине, окутавшей моих детей материнским теплом? Ты уже жил для себя, Белый Орёл, ты черпал недолгое счастье полными ладонями - время подумать о детях. И выбрать не жену для себя, но мать для них...
Морозная безветренная ночь окутала Ло-Хельм, звёзды ярко сияли над головой. У некоторых домов да частоколов зажгли факелы - редкое явление нашими вьюжными вечерами. Чаще меняли фитили в плотно закупоренных уличных фонарях...
У таверны не встречал на этот раз никто: все ушли греться внутрь, даже Фрол не дождался. Спрыгнув, привязал Ветра к стойлу, взбежал по деревянной лестнице на крыльцо. Отпирая тяжёлую дубовую дверь - в лицо пахнуло теплом, запахом жареного мяса с луком да винными парами - услышал резкий, неприязненный женский голос:
- И долго ждать старосту вашего? Завтра утром мы должны выдвинуться в сторону Кристара!
Ответом заносчивой поклоннице Тёмного было дружное молчание. Поэтому и на скрип двери повернулись все, кто находился в таверне.
Я шагнул из морозной ночи в нагретый раскалённым очагом дом, мельком отмечая присутствующих на собрании. Пришёл даже пасечник, хотя его звали редко, и убогим престолом возвышался по центру самый высокий у Хаттона стул, на который накинули несколько самых лучших шкур. Мысленно я усмехнулся: Фрола работа, не иначе, - перед заезжими магами выделывается. Всё же я прошёл к своему пьедесталу под перекрестными взглядами собравшихся мужей деревни, мимо стоявших - никто скамьи не предложил - магов прямиком к мягкому креслу. Взглянул на Хаттона, задавая немой вопрос.
- Ужин им приготовил, да только не едят ничего, - развёл руками харчевник. - Девку-то, альдку, в гостевой комнате уложил, бедро её всё как есть порвано. Жить будет, но кровищи потеряла прилично, отлежаться бы ей денёк-другой...
- Зачем магов в деревню притащил, Белый Орёл? - не выдержав, брякнул самый богатый человек в деревне - наш лавочник. - Зачем из лесу вывел? Порвало б их зверьё к Тёмному, и...
- Это ты староста? - обрела наконец дар речи женщина. - Что же нам не представился?
"Вы не спрашивали", - подумал отстранённо, разглядывая старшую среди магов. Женщина оказалась непривлекательной - короткие, чуть ниже ушей, блеклые волосы, заострённый с горбинкой нос, среднего телосложения - ни приятных глазу женских округлостей, ни утончённых, как у Тьяры, хрупких форм. Плащ бруттка скинула, оставшись в длинной мантии гильдии магов. Капюшон колдунья сбросила тоже, чтобы ничто не мешало разглядывать окружавших её поселян со смесью брезгливости и высокомерия. Ведьма, как есть ведьма. И глаза, умные, тёмные, как два уголька в печи, то вспыхивали, то гасли, по мере того как она бросала колючие, искромётные взгляды по сторонам.
- Кто такие, зачем пришли, - равнодушно произнёс я, потянувшись за деревянным кубком. Хаттон убрал поднос, тотчас метнувшись обратно в кухню. Мой взгляд харчевник истолковал верно: после завтрака во рту не было ни крошки, и я не отказался бы от восхитительных лепёшек, которые только он один и пёк.
- Вижу, ты не очень-то приветлив, охотник, - не сказала - выплюнула колдунья. - Да только и нам некогда расшаркиваться. Я Деметра Иннара из гильдии магов Стонгарда, в Ло-Хельме по поручению Сильнейшего! Вот бумага из гильдии с печатью ваших стонгардских властей - прочти, если умеешь! Велено оказывать всякое содействие нам как предъявителям письма, а в случае отказа разбираться с тобой будет ваш же легион! Если мы не убедим раньше...
По таверне пронёсся дружный вздох: собрание негодовало. Раздавались отдельные, пока ещё приглушённые, фразы про проклятых колдунов, наглых бруттов, альдских нелюдей и вражеских пособников, но я присоединяться к всеобщему бунту не спешил. Фрол передал мне свиток, который держала колдунья, и я внимательно взглянул на смутно знакомые письмена. Бумагу писали на бруттском - из уважения к стонгардцам, конечно же, да чтобы показать нам, неучам, наше деревенское место. Сбоку наискось алели альдские руны, и я нахмурился, пытаясь вспомнить то немногое, что выучил за годы службы.
Колдунья Деметра глядела на меня придирчиво, насмешливо; ещё бы - стонгардец, который возомнил себя бруттом! Видимо, в понимании магов поселяне падали ниц перед одним видом государственной печати. К сожалению, я не мог сказать, чтобы маги так уж сильно ошибались. Большинство деревенских грамоты и впрямь не разбирали. Что там - во всём Ло-Хельме я один, да ещё наш лавочник, поневоле возившийся с торговыми счетами, были учёными.
- Здесь не сказано о содействии, - разомкнул губы я, когда упавшая в таверне тишина стала невыносимой. - Здесь говорится о том, что вам... "для выполнения задания разрешено применять любые меры к местному населению, в том числе и требовать беспрекословного подчинения приказам", - медленно, отчеканивая каждое слово, перевёл написанное я. Без улыбки поднял глаза на колдунью, встречая её слегка удивлённый, растерявший всякую насмешку взгляд. - И коллеги ваши, альдская нелюдь, приписку сделали о том, чтобы помнили вы о секретности задания.
Небрежно протянув бумагу, вытянул ноги, отставляя кубок в сторону и переплетая пальцы сложенных на животе рук. Наши взгляды - хмурый колдуньи и отстранённый мой - переплелись на долгое мгновение.
- То есть обязанным себя помочь ты не считаешь, староста.
- Обо мне в твоей бумажке ничего не сказано, - холодно усмехнулся я. - А ты... можешь применить свои... "любые меры". И требовать... подчинения... попробуй.
На одобрительный гул я внимания не обратил: увлёкся противостоянием, жадно вглядывался в тёмные глаза, отыскивая тот самый колдовской блеск, который раньше подавлял в зародыше. И посеребрённый двуручник за спиной перестал плечи оттягивать, будто дрогнул в нетерпении...
- Требовать от вас мы ничего не можем, - вдруг вмешался до того молчавший Люсьен. Парень то бросал нерешительные взгляды на свою старшую спутницу, то хмурился, поглядывая на меня. - Пойми: мы благодарны тебе за спасение, - продолжал он, прервав наконец своё нерешительное молчание, - но вынуждены вновь просить тебя о помощи. Мы остались без лошадей и припасов, сбились с пути, а впереди ещё неблизкий путь. Мы идём на север, к окрестностям Кристара. Если бы ты помог, я... я клянусь, мы этого не забудем. И того, кто сопроводит нас - отблагодарим сразу же, как доберёмся до гильдии. Найдётся ли среди ваших кто-то, кто согласится стать нашим проводником? Есть ли в Ло-Хельме добрые люди?
Я удивился. Парень, хотя маг и брутт, обращением своим, похоже, крепости брал.
- Я не могу отвечать за всех, - ответил я, обводя взглядом собравшихся. - Пусть сами за себя скажут. Есть добровольцы вести магов через ущелье?
Ло-хельмцы заворчали не сразу; поначалу косились то на соседей, то на меня, затем зароптали дружно и слаженно:
- Не нужны нам их поганые деньги!
- Ничего не дадим!
- Ага, мы им лошадей да припасы, а им и понравится, всё отберут! Али возвращаться время от времени станут, да товарищей приведут...
- А я бы повёл - да в снежном буране бы и оставил!
- Никто вас не поведёт - и не надейтесь!!!
Я слушал односельчан безразлично, отстранённо. За долгие годы успел с соседями породниться, так что считал их почти за родственников - но как стал старостой и на советах принялся их выслушивать, чувствами поохладел. Хорошие люди стонгардцы! Вот только гибкости ума да военной хитрости в них редко встретишь...
- Мы платим хорошие деньги, староста, - оглянувшись на Деметру, вновь попробовал решить дело миром Люсьен.
- Деньги здесь имеют малый вес, - переждав ещё один всплеск отдельных выкриков о поганом золоте, сказал я. - Мы привыкли к обмену.
Прошло пару секунд, прежде чем Люсьен меня понял. Деметра сообразила ещё раньше, в то время как для поселян двойной смысл моей фразы остался скрытым.
- И что же ты хочешь, охотник? - искренне удивилась колдунья.
Хаттон с подносом свежеиспечённых лепёшек замер у моего стула, глядя то на магов, то на членов нашего скромного совета, и я с благодарным кивком взял с большого глиняного блюда горячую оладью.
- Не теряйте времени, господа маги, - неуверенно предположил наш лавочник. - Сибранд скорее удавится, чем поможет кому-либо из вас. Никто здесь не согласится...
Медленно и благополучно прожевав лепёшку - ответный знак почтения дорогим гостям за написанное на чужом языке послание - я встал. На меня смотрели с предвкушением: как-то отвечу нахальным магам?
- Я их поведу.
Ухмылки спали с лиц, гомон утих. Даже Фрол посмотрел на меня со смесью недоверия и отчуждения - а уж кузнец-то лучше остальных знал и мою непримиримость к последователям Тёмного, и преданность Великому Духу. Я ни на кого не обращал внимания. Вспыхнувшая в голове мысль, как неожиданный огонь на конце давно потухшего фитиля, ослепила меня на бесконечно краткий и яркий миг. Теперь едва ли чужая неприязнь и переменчивые взгляды могли меня остановить...
В абсолютной тишине колдунья Деметра задала свой вопрос:
- Что за помощь хочешь, староста?
- Услугу, - сказал я и улыбнулся.
Дальше распространяться я не стал: довольно и того, что старейшего из собрания вот-вот удар хватит.
- Завтра выступить не успеем, - продолжал я. - Время позднее, а припасы собрать нужно. И двух лошадей ещё у добрых людей выпросить надо...
- Трёх лошадей, - раздался от лестницы мелодичный, хотя и слабый голос. - Я еду с вами. За день как раз отдохну...
...Альдка была красива. Необычно красива для представителей своего народа. И тёмно-серая кожа не смущала взор, и серебристые пряди плащом увивали хрупкие плечи...
- Эллаэнис! - одёрнула девушку старшая колдунья. - Ты ранена!
- Разбирайтесь между собой, - не стал терять времени я, отмахиваясь от магов с их препираниями. - А только завтра выступать всё равно не будем. Утром я зайду.
Демонстративно повернувшись к колдунам спиной, медленно обвёл взглядом притихшее собрание. Смотрел на каждого в упор, не обделяя вниманием никого: пусть знают, что не страшны мне пересуды, и что ронять свою доблесть в их глазах не собираюсь.
- Гости у нас в деревне, - проронил я негромко. - Сегодня обсуждать наши дела не будем: не для чужих ушей. Если что срочное, наведайтесь поутру ко мне. Торк, собери на завтра припасов, господа маги расплатятся. И за коней одарят щедро, верно говорю? - обернулся я к колдунам.
Деметра скривила тонкие губы; плеснул брезгливостью мрачный взгляд.
- Верно. Наградим, как обещали.
- Чудно. Тогда совет закрыт.
Не глядя ни на кого больше, не отвечая даже на призывный взгляд Фрола, вышел из таверны прочь. Ночь встретила ледяными объятиями; заскрипел под сапогами снег. Ветер приветливо тряхнул гривой, когда я, отвязав поводья, запрыгнул в седло; фыркнул, как только я потянул его в сторону знакомой тропы.
- Домой, друг, - пробормотал неразборчиво.
В голову лезли мысли, одна другой сумасброднее, и я никак не мог ухватиться за какую-то из них. Но настойчивым набатом звенело в груди одно желание: найти способ снять проклятие с младшего сына. И кто, как не тёмные маги гильдии Стонгарда, знают, как это сделать...
У ворот спрыгнул, завёл Ветра во двор осторожно, вновь прикрывая калитку за собой. Зверь коротко тявкнул из своей будки, но встречать не вышел: угрелся у себя на шкурах, поленился. Старым стал когда-то грозный пёс...
Привязав коня в стойле, заглянул в загон с Белянками - козы уже почивали крепким сном - плотнее прикрыл дверь в курятник. У сарая пришлось задержаться: вспомнил о тушках зайцев, пожалел добрые шкурки. Захватив с собой, перенёс за огород и приступил к работе.
Губы беззвучно шевелились, выталкивая из груди неслышные слова вечерних молитв, а руки справлялись со своим делом привычно и равнодушно. Много мыслей вертелось в голове, и каждую из них я гнал прочь. Не до пересудов, не до косых взглядов мне, когда на карту поставлен ещё один шанс для Олана. И к своей цели я пойду хоть под обстрелом арбалетных стрел, не то что под недобрыми пожеланиями своих же соседей...
С работой я справился быстро: спешил. Ополоснул руки снегом тут же, на заднем дворе, и быстро пробрался обратно к дому. В одной телогрейке коварная ночь уже пробирала до костей, и стучал в дверь я уже с нетерпением, едва не пританцовывая на морозе.
Тьяра открыла скоро: не спала, ждала меня. Я скользнул внутрь тише змеи, охватывая взглядом весь дом: всё ли в порядке. За перегородкой, в своих кроватях, дружно сопели мои старшие сыновья - зарылись в одеяла да тёплые шкуры, даже носов не видать - ещё тлел горячий очаг, а сразу за лестницей я увидел край колыбели, в которую Тьяра умудрилась уложить маленького Олана. Тонкая бледная ручка свисала с края, и я успокоился окончательно: жив, спит.
- Вот, вода свежая, - шепнула соседка, коснувшись серебряной мисы.
Я кивнул, бесшумно ополаскивая руки и лицо в ещё тёплой воде: никак, услышала мою возню на заднем дворе, подогрела. Игла стыда и благодарности кольнула сердце, и я в порыве признательности коротко сжал тонкие пальцы.
- Спасибо, - выдохнул одними губами.
И вместо привычно кроткого ответа вдруг ощутил прикосновение горячей ладони к своему плечу.
- Сибранд, - шепнула Тьяра, подаваясь вперёд.
Я так и не понял - не верил до самого конца - что она творит. Лишь когда мягкие губы коснулись моих, вздрогнул, выпрямился, неистово мотнув головой. Великий Дух!..
- Тиара, я... нет... нет! - почти в голос вскрикнул я, когда соседка приникла ко мне всем телом, оплетая тонкими руками мою талию.
- Вижу, трудно тебе, - шепнула ласково Тьяра. - Томишься один да скорбишь... Позволь, разделю с тобой горе, сниму ношу с твоих плеч... Как ни могучи, а и им отдых нужен... Разделю судьбу с тобой, Белый Орёл, ничего не попрошу... Год скорби прошёл - теперь уж можно...