Флам Амара. Сапфо

Я хочу затопить океан твоих пожарищ

С А П Ф О

Вы никогда не задумывались, почему что-то мы называем добром, а что-то злом? Кто решил, что какие-то наши действия правильны, а какие-то нет? Кто установил рамки дозволенного?

Меня всегда посещали такого рода мысли, но их пик пришёлся на возраст четырнадцати лет. Неискушённая, в меру общительная, чересчур добродушная, острая на язык - такой я пришла в новую школу. Мне обещали, что никто из учеников не знаком друг с другом, что это новонабранный класс и что мне легко будет со всеми подружиться.

Я помню, как открыла калитку школьного двора, пробралась сквозь толпу к человеку, державшему табличку "8 В", и впервые увидела своих одноклассников. На моём лице была моя фирменная улыбка, и я радостно и достаточно громко, чтобы каждый услышал, сказала: "Привет!". В ответ я получила лишь холодные взгляды и кивок классного руководителя.

Конечно, при этой школе были курсы. Конечно, большинство детей уже были знакомы между собой с этих самых курсов. Конечно, я единственная сидела за партой в гордом одиночестве.

Вдруг я вспомнила, что в списках было чётное количество учеников - кто-то не пришёл. Я подошла к учителю, чтобы узнать наверняка. Это был мужчина лет пятидесяти, на нём была аккуратно выглаженная белая рубашка, поверх которой он надел дорогой клетчатый жилет. Он поднял на меня свои ярко-голубые глаза и некоторое время обдумывал мой вопрос, после чего искал минут пять список учеников, который лежал у него прямо перед носом.

- Классический математик, - сказала мне мама, когда я рассказала ей об этом рассеянном учителе, - так кто не пришёл сегодня?

- Какая-то Вероника, - ответила я и встала из-за обеденного стола.

Тогда мы жили в маленькой квартире в пятиэтажном доме, с одним подъездом и старым-престарым лифтом. В моей комнате было большое окно, напротив которого располагался тяжёлый ореховый стол, на котором стоял мой компьютер. Я обожала сидеть за этим столом и смотреть на задний двор школы, где играли ученики начальных классов, остававшиеся на продлёнку. Они играли в догонялки, в классики, в прятки, прыгали через скакалку или болтали, стоя в тени высокого дуба, росшего около самого забора. Прохладный осенний ветер то и дело норовил потревожить могучие ветви этого дерева. Птицы пели ещё по-летнему много, но уже как-то по-осеннему натянуто. Маленькие тучки изредка закрывали солнечный свет.

Звук уведомления о заявке в друзья вернул меня из забытья. Я перевела взгляд на монитор компьютера:

"Вероника Шестакова отправила Вам заявку".

Я приняла запрос и начала изучать её профиль. Она была обворожительно красива: тонкий стан, блестящие зелёные глаза, каштановые, слегка вьющиеся волосы, прямой нос, пухленькие губы.

Щёлк. Мне пришло сообщение от неё.

Вероника: "Привет, мы, кажется, в одном классе."

Я: "Да."

Чуть подумав, я дописала: "Почему ты сегодня не пришла?"

Вероника: "Мой самолёт прилетел всего несколько часов назад."

Я: "Откуда ты прилетела?"

Вероника: "Лондон, я жила там последний месяц лета. Полезно для изучения английского языка."

Я не придумала, что на это ответить, и вернулась к пейзажу за окном. Вдруг мне захотелось покататься на роликах.

Я ехала по маленьким дворовым улочкам на большой скорости, ловко преодолевая бордюры, добралась до своей новой школы, навернула пару кругов и устала. Я нашла ближайшую детскую площадку, где села на лавочку, запрокинула голову и долго-долго всматривалась в кучевые облака. Одно мне напоминало пожарный гидрант, второе слона, третье русалку...

Вдруг я услышала чьи-то шаги и девичий голос, скандирующий:

"Что же сухо в чаше дно?
Наливай мне, мальчик резвый,
Только пьяное вино
Раствори водою трезвой.
Мы не скифы, не люблю,
Други, пьянствовать бесчинно:
Нет, за чашей я пою
Иль беседую невинно".

С противоположного края площадки двигались девушка и парень моего возраста. Они шли к качелям. Я не уверена, но мне показалось, что девушка была чем-то похожа на ту самую Веронику. Я не хотела попадать в неловкую ситуацию, поэтому как можно незаметнее выбралась с площадки и отправилась к своему дому.

Ах, как прекрасна эта пора! Солнце уже не опаляет кожу, но продолжает дарить не только свет, но и тепло. Зелёные свежие листья лишь по краям тронуты осенней желтизной, а трава всё такая же сочная, такая же ароматная, как в летнюю пору, словно совсем не страшится прихода лютой зимы. Назойливые насекомые - вечные спутники августовской жары и неги - притаились по углам в ожидании холодов. Ничто не мешает наслаждаться этим прекрасным временем. Ничто, кроме людской суеты.

Когда я подъехала к своему дому, я села на лавочку у подъезда и сменила роликовые коньки на простые босоножки. Мне не хотелось возвращаться в душную квартиру, поэтому я осталась сидеть на улице. Как только закончится рабочий день, люди начнут мелькать у меня перед глазами, а пока я могла наслаждаться одиночеством в маленьком московском дворике. Вдруг небо заволокли тучи, и пошёл слабый дождь. Капли воды неспешно падали на разогретый асфальт, размеренно стекали в водосточные каналы и трубы, принося с собой сезонную сырость. Я не торопилась прятаться от влаги, мне хотелось промокнуть и почувствовать, как мурашки пробегают у меня по спине. Мне не хотелось заболеть в начале учебного года, нет, мне хотелось почувствовать себя частью этого мира. Этого ощущения часто не хватает, когда живёшь в шумном мегаполисе, оторванном от леса, от зверей и от птиц. Так хочется почувствовать себя живым существом, а не стальной машиной, созданной для круглосуточной работы.

Мягкий дневной свет проникал в приоткрытое окно, будоража тёмно-зелёные занавески. Полки дубового книжного шкафа буквально ломились от книг. Из картонной коробки, что стояла наверху, выглядывали кубки и дипломы. По-видимому, им просто не хватило места на стене. Моя мама многого добилась и требовала от меня не меньших высот. Вечная проблема всех родителей.

Мы сидели за маленьким обеденным столом в маленькой кухне всей маленькой семьёй: я и мама. На завтрак была яичница с беконом, прямо как в американских фильмах.

- Как тебе бекон? - спросила мама.

- Потрясающе, - ответила я.

- Значит, не зря покупали аэрогриль, - подытожила она.

Да, по количеству идиотских покупок наша семья лидировала: хлебопечка, которой мы не пользуемся вот уже полгода, три ноутбука, два из которых пылятся в коробках, телевизор на кухне, который никто никогда не смотрит, велотренажёр, который стоит на балконе, потому что на нём никто не тренируется, синтезатор, гитара и микрофон, которые благополучно валяются у меня под кроватью, куча, просто гора дисков с фильмами, которые мы и не собираемся смотреть, скейтборд, альпинистское снаряжение, музыкальный центр в гостиной и тому подобный хлам. Расточительство или уже синдром потребителя?

- Во сколько заканчиваются уроки?

- В два, - ответила я, - А ты до которого часа на работе?

- До шести. Позвонишь мне, когда вернёшься из школы.

Я доела и убрала тарелку в посудомойку, потом пошла в свою комнату одеваться.

- А чай? - крикнула мне мама с кухни.

- Я не хочу, - крикнула я и открыла шкаф.

Всю дорогу до школы у меня в голове крутилось "Что же пусто в чашке дно?". Знание античных авторов очень редкое явление в наше время, когда бестселлером становится фанфик по "Сумеркам". Хотя, это перевод Пушкина, может, та девушка просто хорошо знакома с творчеством Александра Сергеевича?

Вдруг леденящий ветер подул мне прямо в лицо, а потом налетел сзади, приподняв мою короткую юбку. Я попридержала её, но услышала сзади мальчишеский смех - обернулась и увидела пятиклассников.

Вероника пришла в школу, и так как свободных мест не было, ей пришлось сесть со мной. Едва ли она бы выбрала меня, если бы имела возможность. На переменах вокруг неё толпились все мальчишки, а девочки пытались с ней подружиться. Лишь я и Андрей стояли вдали от них всех около самой стены. Как-то раз все ребята стали играть в "Летел ветер", и мы вдвоём наблюдали за всеобщим весельем. Тогда Андрей как-то особенно театрально вздохнул. Я посмотрела ему в глаза и тоже тяжело вздохнула.

- Бывает, - сказал он.

- Бывает, - подтвердила я, и мы засмеялись.

"Бывает" стало нашим фирменным словом. Мы говорили его друг другу при встрече и прощании. И как-то так сложилось, что мы с ним были оторваны от класса.

Вышло так, что я ни с кем не дружила, кроме него. Но мальчишки ненадёжный народ. С лёгкостью могут бросить тебя в одиночестве.

Как-то раз мы поехали в заповедный парк. Сначала нас разделили на две команды. Первая - синие индейцы (им повязали синий платок на шею), вторая - красные (с платком соответствующего цвета). Мы с Андреем были в синей команде, но нам были неинтересны перетягивание каната, конкурс "не разбей яйцо" и прочие, поэтому мы стояли чуть поодаль и разговаривали об Эдгаре По. Когда задания закончились (победили красные), мы всем классом пошли есть в какое-то кафе, которое нам полностью снял родительский комитет. Справа от нас было огромное поле аккуратно постриженной травы, за которым виднелись плакучие ивы, стоявшие по бережку маленького пруда. После трапезы все ребята собрались играть в футбол. Андрея позвали, и он согласился.

Совершенно не представляя, как начать разговор с девочками из моего класса, я сидела на газоне и следила за игрой. Резкие, порывистые движения Андрея напомнили мне строки оды LX:

"Фракийска юна кобылица,
Что косо смотришь на меня
И так поспешно убегаешь?
Иль мнишь, что не проворен я?"

Вдруг кто-то подошедший сзади подхватил:

"Так знай, что я весьма искусно
Бразды и повод наложу
И под собою обращаться
Заставлю в поприще тебя."

Я обернулась. Подле меня стояла Вероника. На ней были светло-голубые джинсы и ярко-красная кофта, застегнутая на все пуговицы. Её непослушные волосы были небрежно собраны в испанский пучок.

- Мало кто знаком с творчеством Анакреонта, и ещё меньше людей могут читать его наизусть, - сказала она и села на траву подле меня, - любишь древнегреческую поэзию?

- Не сказать, что люблю. Просто я много читаю. Вот довелось познакомиться и с его творчеством, - ответила я.

- А вот я целенаправленно читаю античку. Так моя учительница по английскому называет произведения древних поэтов. Она говорит, что изучать английскую литературу без знания антички бесполезно, большую часть не поймёшь, - тараторила Вероника, - да-а, мне вот больше Сапфо нравится.

- Поэтесса с Лесбоса, - блеснула знанием я, и, решив сразить наповал Веронику, продекламировала:

"Блаженством равен тот богам,
Кто близ тебя сидит, внимая
Твоим чарующим речам,
И видит, как в истоме тая.
От этих уст к его устам
Летит улыбка молодая."

Вероника едва заметно улыбнулась. Беседа у нас не клеилась. Посидев ещё несколько минут со мной, она встала и пошла к столу. Я же осталась на прежнем месте. Передо мной открывался изумительный вид: маленькие, аккуратные утки рассекали собой водную гладь прудика, не обращая внимания на посетителей парка, приманивавших их хлебом и булочками, высокие плакучие ивы мерно покачивали своими неимоверно длинными ветками, на голубом небе то и дело появлялся птичий клин, а прямо перед моим носом мальчики из моего класса безжалостно били по новому футбольному мячу, пытаясь забить гол в ворота противника. Один раз Андрей ударил так сильно, что мяч остановился у моих ног. Когда он подбежал за ним, я сказала:

- Бывает.

- Бывает, - улыбнувшись, ответил он и убежал обратно на поле.

"Дорогой Андрей,

Я сижу за своим письменным столом и гляжу в голубой монитор моего компьютера, и появилось дикое, неподдающееся выражению словами, желание написать тебе пару строк. Я не смогу тебе их сказать при встрече, а почему не смогу - даже не знаю. Есть какая-то магия в письмах, пусть и электронных, и сейчас она как никогда необходима мне, чтобы облечь свои мысли и чувства, теснящиеся в груди, в слова. Слова, которые я хотела бы передать тебе!

У меня получается сумбурно и криво, но ты прости меня, я не могу совладать со своими душевными терзаниями! Наверно, это действие на меня оказала безумно вдохновляющая книга "451 градус по Фаренгейту". Ты советовал её прочитать уже довольно давно, но я прочитала её только сейчас, ты уж прости! У тебя потрясающий вкус, и эту книгу действительно можно растаскать на цитаты. Еле вырвалась из рутины, и как я этому рада! Наконец-то мне представилась возможность побыть наедине с собой, завернуться в плед и почитать. Да, мне порой просто жизненно необходимо сбежать от своих знакомых, их пресных мин и скучных разговоров, да и тебе я думаю, порой хочется сбежать от всех.

Знаешь, я любила общаться с людьми, но чем старше я становлюсь, тем отчётливее я сознаю, что общение - это труд неимоверный.

Я не хочу трудиться за ради ненужных моей душе людей.

За ради тебя я с радостью бы потрудилась.

Спасибо за книгу. Да и просто спасибо."

Такого рода письмо я написала Андрею во время осенних каникул. Я перечитывала его раз двадцать, не меньше. Сбежать от своих знакомых - можно подумать, у меня их целая куча. Кого я обманываю? Саму себя? Я улыбнулась, не имея на то ни единой причины. "Смех без причины - признак дурачины" - тут же пронеслось у меня в голове. Ей-богу, не видела никогда улыбающегося прохожего в Москве. А если бы и увидела, то решила бы, что он сумасшедший. Улыбка - столичное табу.

Я понимала, что мне необходимо завести друзей в этой школе. Мне нужно было общаться с кем-то помимо Андрея, подружиться хоть с одной девочкой, чтобы у школьного психолога не возникло шальной мысли написать всякие гадости мне в личное дело. И этой девочкой я выбрала Веронику. В воскресенье я написала ей смс: "Сходим погулять?". Положительный ответ пришёл минут через пять, и я вышла из квартиры.

Тёплые осенние лучи нежно обнимали землю, прощаясь с ней до апреля. С улиц Москвы улетели ещё не все птицы, поэтому их приглушённое щебетание доносилось из скверов. Листья на деревьях не успели пожелтеть, но все жители столицы уже чувствовали приближение оранжево-багряной красавицы. Несмотря на отсутствие сочных и свежих летних красок, ясных дней и грибных дождей, я поистине любила эту студёную пору. Я обожала сидеть на ступеньках крыльца моего подъезда, особенно после дождя. Меня сводил с ума запах мокрого асфальта.

Я ждала её у Дружбы Народов. Она опоздала на пять минут (как и полагается настоящей леди). Мы купили себе по пломбиру, дошли до Каменного Цветка и сели отдохнуть на лавочку.

- Так что у тебя с этим Андреем? - спросила меня вдруг Вероника.

- Что ты имеешь в виду? - я отклонилась от ответа.

- Вы всё время вместе. Ходят разные слухи...

- Ну и пусть ходят, - сказала слишком уж сухо я и тут же поспешила смягчить свои слова, - нам нет до них дела.

- Надо думать... - задумчиво произнесла Ника.

Она ещё не раз возвращалась к этому разговору, но я всё время отшучивалась или переводила тему. Под конец нашей встречи Вероника сказала:

- А ты мастерски умеешь уйти от ответа на вопрос. Настоящий талант!

Во-первых, я не была достаточна близка с ней, чтобы обсуждать свою личную жизнь. Во-вторых, я сама не знала толком, что между мной и Андреем. Он носил мой портфель, провожал меня до дома, любил держаться со мной за руку, но не более того. Он не звал меня в кино или просто гулять, будто не хотел переходить к более близким отношениям. Наше общение хорошо характеризовали слова "тихо" и "вразвалку".

Так или иначе, я двигалась к своей цели: дружбе с Вероникой. Как я уже говорила, все девочки хотели быть её подругами, но почему-то из всех красивых, умных, талантливых девушек, окружавших её, Ника сблизилась только со мной. Такая свежая, изящная, звонкая! Порой мне казалось, что она выбрала меня только в качестве фона, который хорошо оттеняет её. И я до сих пор не знаю, так ли это.

Постепенно мы сблизились настолько близко, что доверяли друг другу самые страшные тайны и секреты (однако разговоров обо мне и Андрее я по-прежнему избегала). Веронике безумно нравилась фраза, разлетевшаяся по интернету: "У каждой есть подруга, с которой нужно или дружить до конца дней, или убить". Я не находила ничего интересного в этом утверждении, но чтобы не обидеть её, делала вид, что в восхищении. Ника, как оказалось, была из тех людей, кто любил выставлять на показ свою жизнь: она всё время афишировала нашу дружбу, наделяла наше общение чуть ли не сакральным смыслом, возвела меня в ранг бога, спустившегося с небес ради неё. Роль Всемогущего Существа лишь кажется заманчивой - чертовски трудно не навернуться с Олимпа. С течением времени Вероника стала для меня чем-то большим, чем подругой - она стала частью меня. Какая-то грань, разделяющая людей, была стёрта. Порой я не знала, где заканчиваюсь я, и начинается она.

После школы мы почти всегда заходили к ней домой. Уроков нам задавали немного, времени было навалом. Пару раз мы вместе делали алгебру (у Ники никогда не было проблем с техническими предметами, и она часто помогала другим подтянуть по ним оценки).

У неё была просто потрясающая комната. По правую сторону от окна, задёргиваемого молочно-белыми занавесками и бордовыми шторами, стоял огромный шкаф, полный дизайнерской одежды, привезённой её отцом из Германии и Голландии (он часто бывал там в командировках), посередине комнаты висела люстра, напоминавшая те, что висят в королевских замках, в дальнем углу комнаты располагалась просторная двуспальная кровать с балдахином, ближе к окну находился вычурный стол, на стене висело несколько репродукций картин эпохи Возрождения.

Мы часто лежали на её исполинской кровати и слушали музыку различных жанров. У Вероники не было любимой группы или исполнителя, она слушала всё подряд.

В один из таких моих визитов, Вероника вдруг повернула ко мне голову и прочитала отрывок из "К моей любовнице...":

"И каждый раз, как только я
С тобой сойдусь, от нежной встречи
Замлеет вдруг душа моя
И на устах немеют речи...
А пламя острое любви
Быстрей по жилам пробегает...
И звон в ушах... и бунт в крови...
И пот холодный проступает...
А тело, -- тело всё дрожит...
Цветка поблекшего бледнее
Мой истомлённый страстью вид...
Я бездыханна... и, немея,

В глазах, я чую, меркнет свет...
Гляжу, не видя... Сил уж нет...
И жду в беспамятстве... и знаю --
Вот-вот умру... вот умираю".

Потом она потянулась к моему лицу и осторожно меня поцеловала. У неё были мягкие сладкие губы, устоять перед которыми было невозможно.

Дружить с Вероникой было гораздо проще, чем встречаться. Она была ужасно требовательна, хотя сама ничего не давала взамен. Она часто устраивала сцены ревности, закатывала истерики и сбегала посреди свидания. Но она была дьявольски хороша, ей можно было простить всё что угодно.

Мы никому об этом не говорили. Мне приходилось скрывать это и от мамы, хотя она была мне самым близким другом.

Вероника настаивала, нет, даже требовала, чтобы я прекратила всякое общение с Андреем. Она постоянно указывала мне на его недостатки: малого роста, плотного телосложения, бесхребетен, картавит, излишне кудряв, излишне загорел, излишне смел и дерзок, не воспитан, не знает меры и проч. Я говорила Веронике, что позволяю Андрею меня провожать для того, чтобы отвести подозрения от нас, что это всё ради нас. Но это было не так. Мне нравился Андрей, и я не хотела прекращать общение с ним. Наверно, она это чувствовала, а потому всегда была груба с ним.

На Рождество Вероника пригласила меня к себе на дачу в Финляндию. С визой не возникло проблем, поэтому 3 января, вечером я, Ника, и наши мамы стояли на таможне. Их дом был на берегу большого озера, имел свою пристань, просторный гараж и миниатюрный флигель, забитый садовыми инструментами. В основном здании было 6 спален, во всех стояли добротные дубовые кровати и большие платяные шкафы. Мне и моей маме отвели комнаты с видом на озеро. Высокие пушистые сосны обступали коттеджный посёлок со всех сторон. Кое-где водоём покрылся непрочным льдом, деревья и крыши домов были устланы толстым слоем белого снега, соседей же не было видно, и если бы не свет, зажигавшийся в их домах по ночам, я бы решила, что мы и вовсе одни в этой тиши.

Вечерами мы нежились в сауне, плавали в маленьком бассейне, далее садились у камина, и моя мама играла на гитаре. После мы ужинали и смотрели какую-нибудь мелодраму по телевизору, а потом шли в свои комнаты спать.

Я помню, как однажды, часа в три ночи Вероника пробралась в мою спальню и залезла ко мне под одеяло. У неё были ледяные ноги, и когда она коснулась ими моих, мне еле удалось сдержаться и не отпрянуть от неё. Я и Ника спали в обнимку всю ночь, а под утро она ушла к себе (было бы неловко, если бы родители поняли, что мы провели ночь в одной постели).

На следующее утро мы пошли за лыжами во флигель. Вероника отворила дверь, и сказала мне поискать выключатель на дальней стене, и пока я пыталась разглядеть хоть что-то на выключатель похожее, Ника закрыла дверь на щеколду, настигла меня, словно лань, в два прыжка, прижала меня к холодной стене и поцеловала так, будто это был последний поцелуй в её жизни. Одной рукой она опиралась на стену, а второй схватила мои волосы. Вероника так сильно прижалась ко мне, что я на секунду испугалась, что мы проломим стену. И в самый сладкий момент кто-то дёрнул дверь снаружи.

- Вероника, вы скоро? - послышался голос матери Ники.

Ника в ужасе отстранилась от меня, подошла к двери и открыла её.

- Зачем нужно было закрываться? - продолжала задавать вопросы Наталья Александровна.

- По привычке, мам, - искусно соврала Ника, - Я никак не могу вспомнить, где у нас лыжные палки.

- Да вот же они, лежат на самом видном месте, - сказала её мать, указала на инвентарь, лежавший прямо у входа, и перевела взгляд на меня.

Моё сердце бешено колотилась, но я постаралась принять самый невинный вид, который только могла. Кажется, мне даже удалось выдавить из себя улыбку.

Весьма быстро собравшись, мы сложили экипировку в багажник и вчетвером поехали до ближайшего лыжного спуска. Финляндия, конечно, не дотягивает до Швейцарии, но это однозначно лучше, чем просто сидеть дома и доедать тазик с оливье.

- Я всё думаю насчёт твоей мамы и флигеля, - сказала я, когда поравнялась с Вероникой внизу лыжного спуска, - нам не стоит так больше рисковать.

- Жизнь без риска - это не жизнь, - ответила она и ухмыльнулась, - alea jacta est.

Мы собрались обратно, только когда начало смеркаться. Когда мы вернулись в коттедж, то на улице уже была кромешная тьма, и нам с Вероникой пришлось освещать дорогу к дому фонариками.

В ту ночь Вероника пришла раньше обычного. В ту ночь она не была намерена просто обниматься.

- Завтра приедет мой старший брат, мы не сможем уже побыть вместе, - капризничала она, - да и потом, он такой красивый, может, он вообще отобьёт тебя у меня, - подытожила она и рассмеялась.

Её двоюродный брат был действительно хорош собою. Его звали Александр, он учился в 11 классе, обладал прекрасным чувством юмора и умело мог обольстить любую. Он словно сошёл с кинолент о плохих парнях - одевался так, как подобает хулигану, но всегда был чист и опрятен, пользовался дорогим парфюмом, любил похвастаться кубиками на животе и бицепсом, зазывно улыбался уголком рта, часто делал комплименты. Я бы не сказала, что заинтересовала его, но мы тайком от Вероники обменялись телефонами.

После его приезда нам с Никой удалось побыть наедине только один раз, когда наши мамы и её брат отказались спускаться с нами в сауну. Мы так и не растопили её. Я и Вероника сбросили с себя полотенца и резвились в бассейне, а потом мы резвились уже на сиденьях.

На следующий день шёл мокрый снег. Я не люблю мокрый снег. Хуже, чем он, может быть только зимний ветер, порывистый, резкий, леденящий не только тело, но и душу. Весь день мы провели в гостиной у камина, попивая горячий шоколад и обсуждая всё-всё на свете. Её брат был так приятен и обходителен, что порой казалось, что всё это нереально, что никакого Александра никогда не существовало, что я сейчас сплю в своей маленькой уютной комнатке под пуховым одеялом и вот-вот проснусь.

Вечером мы начали собирать свои вещи. Рано утром было решено отбывать в Москву.

Когда мы ехали назад, Вероника, её брат и я сидели на заднем сиденье. Саша сидел между нами. Спустя некоторое время от скуки Вероника начала читать что-то из Сапфо, я подхватила.

- Сапфо, - задумчиво произнёс её брат, - а, так это та поэтесса, что жила на Лесбосе!

Он смотрел то на меня, то на сестру. Спустя некоторое время продолжил:

- Именно от Лесбоса и образовалось современное слово "лесбиянка", - торжественно провозгласил он и вперил свой взгляд в сестру.

Она по-идиотски засмеялась. Потом он повернул голову в мою сторону и увидел, что я вся красная от стыда и смотрю в пол. Тогда он придвинулся ко мне плотнее, положил свою ладонь мне чуть выше колена и прошептал на ушко:

- Теперь понятно, почему ты на меня не вешалась.

Я убрала его руку, так как безумно боялась, что заметят взрослые, вжалась в сиденье и вызывающе спросила:

- А что, все девушки на тебя вешаются?

- Да, - незамедлительно ответил он.

- Она не все, - огрызнулась Ника.

Всю оставшуюся дорогу я думала о том, что, выходит, я лесбиянка. Фу, какое отвратительное слово. Меня будто током ударило, когда он произнёс это слово. Мне больше по душе было определение человек нестандартной ориентации, хотя тоже звучит не очень. Нестандартной. Какая пошлость!

Бывают такие мужчины, которым нравится брать неприступные крепости. Александр Шестаков был именно таким. Сперва он переписывался со мной до полуночи, потом начал присылать цветы и конфеты с курьером. В начале апреля, в один из тёплых, солнечных дней я увидела Александра, поджидавшего меня у школы. Наши разговоры всегда начинались одинаково:

- Я всё ещё с твоей сестрой, - начала я.

- Знаю, - ответил он, - это не имеет значения.

- Ещё как имеет! - ответила я.

- Я не отстану от тебя, пока ты не скажешь, что ты махровая лесбиянка, - отрезал он.

Я стояла перед ним и пялилась на свои сапоги, закусив губу. Вдруг на меня сзади налетел Андрей и начал звать меня в МакДак. Подоспели ребята, которые стали уговаривать меня всей толпой. Я обернулась к ним и стала отказываться. В это время Саша Шестаков успел дойти до своего мотоцикла и завести двигатель.

- Ты так и не призналась! - крикнул он и ударил по газам.

- Ну вот, теперь тебя ничего не держит, пошли с нами! - сказала моя одноклассница.

Действительно, что мешало мне пойти? Большой ордой мы двинулись на ресторан быстрого питания. Наш галдёж, казалось, мог заглушить рёв реактивного двигателя. Мы сели за большой стол на первом этаже. Сначала обсуждали контрольную по химии, потом нашего математика, который забыл на каком этаже у нас урок, потом Петра Павленского, потом искусство, и в конце концов, дошли до гомосексуализма (одной из самых обсуждаемых тем в средней школе).

- У меня как только брат увидел, как они лижутся в мужском туалете, сразу их выволок, и парни им мозги-то вправили, - говорил один юноша из параллельного класса.

- Правильно, так им и надо, - подхватили другие.

- Они тоже люди, - возразила я, и все сразу замолчали.

- Они не люди, они педики, - отозвался Андрей, и ребята разразились хохотом.

Я подождала некоторое время, так как уйти сразу было бы неразумным шагом. Выйдя на свежий воздух (свежим назвать столичный воздух можно с натяжкой), я решила направиться к Веронике домой. В тот день её не было в школе, но я не волновалась насчёт её здоровья - она довольно часто пропускала школу, потому что ей было в ней скучно. Человеку, который в восьмом классе легко оперирует понятием производной, логарифмом, владеет свободным английским, а для лёгкого чтения берёт учебник по классической механике, вероятно, бывает нечем заняться на уроках. Когда я поднялась на её этаж, то увидела, как она и Саша стоят у входной двери и разговаривают на повышенных тонах.

- Она моя, - раздражённо сказала Ника.

- Пока что твоя, - заявил Саша, ударил рукой по стене и тут же умчался вниз по лестнице.

Вероника только тогда заметила меня, стоявшую у лифта, и поманила рукой к себе. Я медленно вошла в её квартиру, аккуратно сняла полуботинки и пальто, а Ника в это время ушла на кухню. Я вошла в комнату как раз в тот момент, когда янтарная жидкость лилась из пакета с надписью "100% яблочный сок" в прозрачный высокий стакан.

- Тебе налить? - спросила она.

- Нет, я не люблю яблочный сок.

- Может тогда мульти фрукт? Чай, кофе?

- Нет, спасибо, - сказала я и начала водить пальцами по столу, - я вообще-то пришла узнать, как ты... Тебя ведь не было сегодня на занятиях.

- Ах, да... Я проспала, извини, - сказала она и отхлебнула сока.

- Тебе незачем извиняться. Какие планы на выходные?

- Поеду в Сокольники. Буду рассекать на новом велосипеде. А у тебя?

Я в мельчайших подробностях начала описывать наши с мамой планы: поездку в Архангельское, на "дачу" Юсуповых. Я рассказала ей о местоположении усадьбы, о мемориале, который был построен в память о погибшем сыне, о том, как сложились судьбы выходцев из этой семьи после Февральской Революции, и, казалось, ей это действительно интересно. Как только я закончила, Ника, по своему обыкновению, прижала меня к стене и прошептала:

- Саша считает, что скоро ты предпочтёшь его... Идиот, - после этих слов она потянулась к моим губам.

- Идиот, - подтвердила я и слилась с ней в страстном поцелуе.

В воскресенье, рано утром мне пришло смс от Саши.

Саша: "Я жду тебя у подъезда".

Я: "Никуда с тобой не пойду".

Саша: "Я больше никогда тебя не побеспокою".

Я: "Выйду через 20 минут".

Я съела по-быстрому бутерброд с сыром и ветчиной, натянула на себя чёрные чулки, одела тёмно-зелёное платье, накинула серое пальто и вышла на улицу.

Яркий солнечный свет бил в глаза. Снег почти полностью сошёл с газона, на ветках деревьев набухали почки, а перелётные птицы начали потихоньку возвращаться домой. Весеннее солнце несмело припекало макушку.

Он стоял напротив моего подъезда, облокотившись на новенькую чёрную BMW, которую, по-видимому, выпросил у своего отца. Александр выглядел шикарно: дорогой костюм тёмно-синего цвета, чистые лакированные туфли, прилежно уложенные волосы, швейцарские часы. Он старался понравиться, так старался, что даже перебарщивал.

- Куда мы пойдём? - спросила безразлично я.

- Поедем, - игриво поправил он, - сюрприз.

Мы приехали в сити, поднялись "в самый высокий в Европе ресторан, откуда открывается вид на Златоглавую с высоты птичьего полёта". На фамилию Саши был заказан столик.

Мой желудок был не удовлетворён всего лишь одним бутербродом, съеденным всухомятку, поэтому ресторан был весьма кстати. Нас посадили на лучшие места, откуда я действительно могла лицезреть Москву, напоминавшую огромный муравейник.

- Нравится ли тебе здесь? - спросил посреди трапезы Александр.

- Не очень, - соврала я.

Конечно, мне нравилось. Я сижу в дорогом ресторане с прекрасным, просто захватывающем дух видом на столицу, со мной завтракает чертовски красивый юноша, со мной, обычной, заурядной девчонкой, каких тысячи, даже миллионы на планете. Я не могу похвастать ангельскими чертами лица, атлетическим телосложением, выдающимися способностями или богатыми родителями, но Александр Шестаков пытался произвести впечатление любыми способами именно на меня.

- А так? - спросил он и щёлкнул пальцами.

К нашему столику подлетел скрипач, который виртуозно играл и артистично наклонялся в разные стороны. Саша положил свою руку на мою и посмотрел мне прямо в глаза.

- Теперь, мне начинает нравиться, - ответила я.

Никогда. Никогда бы он не обратил на меня своего внимания, если бы я не встречалась с его сестрой. Ведь это так соблазнительно, влюбить в себя девушку, которая в принципе не интересуется мужчинами. Это была бы безоговорочная победа Александра Шестакова как ловеласа.

- И ты готов отбить девушку у родной сестры? - спросила я.

- Такую, как ты, хоть у арабского шейха, - сказал он и расплылся в улыбке.

После ресторана мы сходили в кино, потом просто погуляли по центру. Я всегда говорила, что Москву лучше смотреть ночью - так не видно грязи, но в тот день все улочки были так вычищены, словно по ним с утра прошёлся президент. А, может, я была так увлечена беседой с Сашей, что и не заметила ничего раздражающего глаз.

Он привёз меня домой, чуть стало темнеть. Саша заглушил двигатель, вышел из машины, открыл мне дверь, подал руку, довёл до подъезда и остановился. Я раздумывала пригласить его подняться или нет, как вдруг он прочитал сонет 130:

"Ее глаза на звезды не похожи,

Нельзя уста кораллами назвать,

Не белоснежна плеч открытых кожа,

И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щек.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных линий,

Особенного света на челе.

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,

Кого в сравненьях пышных оболгали."

Я открыла рот, чтобы пригласить его, но он впечатал меня в стену дома (видимо, вжимать любовников в стену - семейная черта Шестаковых) и нежно поцеловал. После он прошептал "пока", и отошёл к своей машине. Я сказала "до встречи" и скрылась в подъезде.

Больше всего я боялась, что Саша похвастается перед сестрой. Но он не рассказал ей ни на следующий день, ни через неделю, ни через две. Мы встречались с ним каждые выходные, и вот в один из майских воскресных вечеров, когда мы сидели на лавочке в ботаническом саду, он сказал:

- Тебе нужно выбрать между мной и Вероникой. Я не могу больше скрывать наши отношения. Не могу и не хочу.

Я и сама не хотела больше обманывать Нику. В моей памяти всплыла наша последняя с ней встреча. Мы лежали у меня в комнате на кровати, потом она залезла на меня сверху и удивилась:

- Отчего ты вся дрожишь?

- Я сгораю внутри, - ответила я, - во мне океан пожарищ.

- Обожаю, когда ты говоришь что-нибудь эдакое, - сказала она, - я хочу затопить океан твоих пожарищ.

Голос Саши вернул меня в настоящее:

- Я понимаю, ты боишься. Ты думаешь, что я интересуюсь тобой только потому, что во мне проснулся азартный игрок. Не спорю, сперва это было так, но сейчас, сейчас я вижу, что ты гораздо большее, чем простой приз... - он запнулся, - то есть я совсем не это имел в виду, постой. Я действительно заинтересован тобой, и не потому, что ты запретный плод...

У красноречивого Александра Шестакова впервые не хватало слов.

Я выбрала его. С ним мне не нужно скрываться от мамы, не нужно бояться мнения окружающих, не нужно вечно переживать, что кто-нибудь увидит нас целующимися в кино, с ним можно чувствовать себя спокойно. С ним было проще. Если рассматривать человека, как физическую систему, то всё становится ясно - любая физическая система стремится к состоянию с наименьшей потенциальной энергией. В системе, связанной со мной, за нуль потенциальной энергии был принят он.

Сообщить Веронике я решила на следующий день. Она опять не пришла в школу, и я подумала, что она как обычно прогуляла.

Но в тот день, 13 мая около полудня Вероника вскрыла себе вены. Я узнала об этом от Саши, который набрал меня, когда я подошла к подъезду её дома. Мобильник выскользнул у меня из рук и разбился в дребезги, сама я упала на колени и прорыдала до темноты. Когда я пришла домой, мама была в ярости. Я не ответила на 73 звонка от неё. Вручив ей остатки от своего телефона, я забежала в свою комнату и заперла дверь. С утра я всё объяснила ей, а вечером у меня был приём у психотерапевта - моя родительница боялась, что я отправлюсь за Вероникой. Этого бы не случилось - абсолютная истина состоит в том, что я люблю себя больше, чем кого-либо и что-либо.

Саша Шестаков признался мне, что накануне её суицида, он проболтался ей о своих отношениях со мной. Целый год он винил себя в смерти Вероники, а потом, в возрасте 19 лет, пустил себе пулю в висок.

Здесь говорится о книге "50 оттенков серого", написанной Э. Л. Джеймс

Лат. - Жребий брошен. Фраза, которую, как считается, произнёс Юлий Цезарь при переходе пограничной реки Рубикон на севере Апеннинского полуострова.

Комментарии: 2, последний от 11/10/2015. © Copyright Флам Амара (miya.ayran@mail.ru) Размещен: 07/01/2015, изменен: 07/01/2015. 40k. Статистика. Рассказ: Проза Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Рассказ о взаимоотношениях двух девочек-подростков.

Флам Амара : другие произведения.

Сапфо