Сашка довольный нес все то что ему заказывали. То что ему заказывали в основном тихонечко покоилось в рюкзаке. Оно в общем-то ничем не выдавало себя да и выдать не могло. Но в его рюкзаке было и нечто другое. И это другое выдавая себя, казалось совсем не к месту неприятно позванивало когда он поводил плечами или когда приподняв, поставив на что-то ногу наклонялся чтобы заправить вылезающие из сапог брюки. Это позванивание резало слух, оно казалось совсем некстати, словно что-то ворованное или запретное выдавало себя.
То что от неосторожных движений позванивало в рюкзаке доставляло хлопот не только в рюкзаке. Оно, при неосторожном с ним обращении, доставляет немало хлопот и в жизни вообще. И не только хлопот. И если бы кто-то сказал ему тогда, что он за своей спиной несет свою же смерть...
Трудно сказать что именно он тогда ответил бы ему. Ну а сейчас,... сейчас выяснить это уже невозможно...
Разговоры на эту тему Сашка не любил. Не то чтобы боялся, - нет. Не любил...
За жизнь... За жизнь поговорить любил... Тем более что предмет этот усваивался им не в теории. А когда же за нее поговорить если не после хорошего стакана да в подходящей компании?
Как и большинство мужиков он никогда не жаловался на свою жизнь. Не жаловался не потому что она была такой уж распрекрасной. Нет. Просто к тому времени он уже пожил, кой чего повидал и поэтому хорошо знал, что такой жизни не может быть вообще. Не может быть даже в принципе.
А считал он так потому, что к этому времени был далеко уже не тот розовосопливый пацан каким был когда-то, и который верил что человек рожден для счастья. Нет. К этому времени он уже познал другую истину. Истину более простую, более серьезную, более трезвую и более суровую, - в поте лица будете добывать себе хлеб свой насущный. -
Познал...
Нееет!...
Познал это не то слово... Эта истина въелась в него, врубцевалась,... отпечаталась, навечно затвердев на ладонях несмывающимися мозолями. Теми самыми мозолями которые наверное и после смерти, после того как истлеет уже все тело подобно волосам остаются еще очень долго...
И чем больше жил, тем больше утверждался в этой истине. Тем больше убеждался что она является таковой и в отношении к царю, и в отношении к президенту, и в отношении к дворнику,... и уж тем более в отношении к нему в настоящее время плотнику...
Но не смотря на это, несмотря ни на что он считал что ему все-таки повезло в этой жизни.
Повезло хотя бы уже в том, что за всю свою жизнь на его долю не выпало кого-нибудь убить. И хотя сегодня это было уже и не модно, несмотря на то что сегодня человеческая жизнь ничего не стоила Сашка плевал на все моды. Несмотря ни на что он считал что на этой Земле есть вещи непреходящие. Есть вещи неподвластные никаким конституциям, никаким властям и тем более неподвластные никаким ублюдкам диктующим свои ублюдочные моды. Поэтому в его понимании это было главное...
И жадным он никогда не был поэтому особо не воровал. К еде тоже относился постольку поскольку, не чревоугодничал. Не прелюбодей...
Да, да, - он считал что и здесь ему повезло. И в этом отношении, как ему казалось, его деяния явно не тянули на что-то серьезное. Никогда в жизни его рука не поднималась на то чтобы отнять у беззащитных или сирот, поэтому ему казалось что особых его грехов перед Тем Мужиком которому забивали гвозди в руки у него нет... А раз так, стало быть и бояться ему было особо нечего...
Сашка не был на все 100% уверен в том что Тот Мужик существовал где-то. Но чем больше жил тем больше убеждался в том, что во всем этом что-то есть...
Убеждался точно также, как со временем убедился в том что человек приходит в этот мир отнюдь не для счастья... Далеко не для счастья...
Поэтому он с усмешкой смотрел на то как все это ворье, все те кто ради денег, ради наживы, обобрал народ до нитки, все те кто травил этот народ заведомо негодными продуктами, лекарствами и водкой, все те кто за эту скотскую зарплату старался выжать из работяги все, кто ради этих денег рвался к власти по головам и трупам, - он только усмехался глядя на то как по воскресеньям все это ломилось в церковь отбивать поклоны.
Та усмешка с которой Сашка смотрел на них, была совсем непохожа на ту с которой мы смотрим на расшалившихся внуков или на ту с которой мы слушаем молодых не видевших жизни раздухарившихся шалопаев пытающихся учить нас жить...
Нееет...
Ничего эдакого умильного, сладенького или там снисходительного в той его усмешке не было и близко.
Наоборот...
Несмотря на то что его губы в то время были якобы растянуты в эдакую улыбочку, в той его усмешке явственно проступало что-то такое что казалось об эту его усмешку можно было по крайней мере оцарапаться, уколоться или даже порезаться. В ней было что-то и от вздыбившегося, ставшего на ребро ледяного тороса,... и от лезвия бритвы,... и от оголенного под напряжением провода... А еще в ней было что-то и от готового при легчайшем нажатии придти в действие, - взведенного курка...
Те кому она адресовалась, конечно же не видели эту его усмешку, им было плевать на нее. Им было вовсе не до этого. На все это было пока плевать и самому Сашке. Но в то же время он знал, твердо знал что рано или поздно, но придет то время когда они увидят эту его усмешку. Увидят лоб в лоб, увидят нос в нос, увидят глаза в глаза...
И чем-то там,... в себе,... чем именно он и сам еще толком не знал, но чем-то таким непонятно чем он твердо был уверен в том, что Тот Мужик которому забивали гвозди в руки в этом деле целиком и полностью был за него, за Сашку. Был за всех тех таких же как и он...
Кроме новостей и программ про животных и природу, он давно уже не смотрел телевизор. От всего остального что ему показывали, от всех этих президентов, премьеров, министров, депутатов и "бизисменов", от их несусветной и даже не скрываемой жадности и лжи, его буквально тошнило или трясло от злости.
Сашка не первый год жил на земле, приходилось и ему сталкиваться с жадностью, но эта...
Эта была какой-то дикой,... неправдоподобной,... нечеловеческой,... необъяснимой... Казалось даже что такое не могло зародиться на Земле. В этой их жадности было что-то неземное, дьявольское, сатанинское...
Глядя на всех этих министров, депутатов, олигархов, зная происхождение их богатств, зная сколько горя этой своей жадностью они принесли людям и стране, он не раз ловил себя на том что пытается разглядеть на них рога,... шерсть,... копыта,... когти,... клыки...
Он был уверен что эти сатанинские прибамбасы обязательно должны присутствовать у них. Был уверен в том, что нормальные люди просто неспособны на такое...
Смотрел и думал, - ну куда тебе сука столько?... Ведь рано или поздно ты пидарюга, окажешься у той черты за которой все твои богатства и деньги не имеют никакого смысла... Ведь рано или поздно тебе сучара придется отвечать за все. Отвечать не здесь так там... Отвечать так что даже твои же собственные дети и внуки проклянут тебя...
Будучи в подпитии он не раз плевал в какую-нибудь из этих рож на том натурально лживом, и ненатурально, искусственно светящемся экране или выключал телевизор. Выключал потому что, даже этот лживый экран казался ему каким-то дьявольским порождением...
Наверное можно было жить и так... Жить, как жили все эти... Жить той жизнью которую навязывали они. Жить стараясь урвать у соседа,... урвать у обездоленного,... урвать у сироты,... урвать у нищего... Урвать сегодня,... урвать сейчас... Урвать... Урвать... Урвать... Урвать, ибо завтра это сделает кто-то другой...
Но такая жизнь была не для него. Он как и все те кто жил рядом с ним, не были подвержены ни этой мерзости, ни такой жадности. И поэтому он считал что гораздо проще,- жить проще. Гораздо проще быть невиновным...
Именно эта его такая Сашкина жизненная позиция, и вводила в заблуждение власть. Эта позиция была похожа на ту, когда можно было подумать что ему все было "до фени",... все было "по барабану"...
Но,... но так можно было только подумать...
Так могло только показаться...
Как всегда не в магазине а после, после того как уже вышел из него и когда никому ничего уже не докажешь, но так как деньги были не только его но и общие, - надо было проверить себя. Поэтому выйдя из магазина он сразу же начал подсчитывать в уме приход-расход подводя баланс.
В общем-то он остался доволен подсчетом. Что-то конечно не сходилось но это была самая малость. Та самая малость которую допускает каждый. Допускает потому что обнаруживает эту малость уже тогда, когда и к нему также как и к Сашке та самая хорошая мысля, приходила уже опосля...
Впереди строилась то ли церквушка, то ли какая-то часовенка... В общем что-то такое что по мнению строителей или вдохновителей этого, - должно было связывать это с Богом...
Обеспокоенная ростом преступности, если только она вообще способна о чем-то обеспокоиться, - власть ударилась вдруг в христианство всячески поощряя строительство таких сооружений.
Только судя по всему это сооружение мало было похоже на то которое вообще могло бы кого-то с кем-то связать, а уж тем более с Богом. Такое подозрение возникало уже хотя бы потому, что росли подобные сооружения сегодня чуть ли не быстрее и повсеместнее чем пивные ларьки. А еще такое подозрение возникало потому что несмотря на такие строительства, несмотря на какое-то хоть и повальное но на самом деле показное, невсамделешное Богопочитание, - преступность в стране росла прямо пропорционально строительству таких вот сооружений... И росла прямо пропорционально количеству всех тех, кто по воскресеньям ломился в церковь...
Стало быть не очень то эти сооружения связывают людей с Богом... Для этого наверное надо строить какие-то другие сооружения... А может быть ничего здесь выдумывать и не надо, а для преступников строить такие сооружения которые веками для них строили люди...
Однако же, как всегда в таких случаях, он почувствовал как где-то там,... в нем,... в Сашке,... что-то такое то ли кольнуло,... то ли дернулось,... то ли шевельнулось... И то что он почувствовал глядя на это сооружение, говорило о том что надо было бы или перекреститься, или произнести что-то подобающее моменту...
Но так как на улице было полно народу, он или побоялся, или постеснялся креститься. Подозревая что такие слова надо говорить только с непокрытой головой, снял шапку и как бы вытирая ею лоб, он лишь прошептал, - прости меня Господи!...
Сашка никогда не был в церкви. Не был потому что считал что там, рядом с этими ему делать было нечего, - пусть уж туда ломятся они, те кому это действительно надо... Но при этом он твердо знал, что Того Мужика которому вбивали гвозди в руки обмануть уже невозможно. Уж что-что, а гвозди в руки, - это наука серьезная...
На его долю ничего подобного, в смысле гвоздей в руки, не выпало в этой жизни, - Бог как-то миловал. Но несмотря на это кой чего доставалось и ему. Эта жизнь побила-таки, потерла, помяла и его. И кой чему научила. И поэтому он считал себя старым, мудрым змеем, провести которого было не так-то уж просто.
А уж после такой науки, после того как гвозди в руки,... - после такой науки,... Такого Судию провести уже просто невозможно...
Невозможно потому что если даже он, Сашка, давно уже не верил тому что говорили а верил только тому что творили,... то уж Тот Мужик....
Поэтому Сашка был уверен, что все те их молитвы и поклоны были бесполезны. И если уж ты каешься сукин сын, то кайся тем что прекращай грешить.
А так... В церкви вымаливать Царствие Небесное а на улице творить то же самое... Такого он не понимал...
Сашка шел по поселку здороваясь со встречными знакомыми и отвечая на приветствия. Кого-то хлопал по плечу, кто-то хлопал его. Иногда его хлопали так от души, что бутылки в рюкзаке за спиной выдавая себя встревожено или обиженно звякали. И тогда тот кто хлопал его не столько удивленно сколько понимающе приподнимал брови, многозначительно произносил, - ООО... и всяк по своему смотрели ему вслед. Но Сашке было "по барабану" на то как смотрели ему вслед.
"По барабану" не потому что ему было так уж наплевать на то, что могли подумать люди по поводу того что он в рабочий день шел с полным рюкзаком водки. Нет. К этому времени он считал что каждый, по любому поводу, вправе иметь свое мнение. И что каждый волен делать то что считает нужным. Но вместе с тем, он считал что таким же правом обладает и он. И поэтому совсем не обязан объясняться перед каждым.
А к этому времени Сашка уже пожил,... пожил...
И поэтому как-то так, незаметно, к нему пришло осознание того что ждать ему чего-то особенного в этой жизни уже нечего. И то основное в ней что должно было случиться, уже случилось. Кто должен был обворовать его, - уже обворовали. Кто должен был обмануть, - обманули. А кто должен был отлюбить, - отлюбили. И стало быть и бояться чего-то такого было уже нечего...
Может быть поэтому а может отчего-то другого, но точно также как-то так незаметно для себя, Сашка понял что над ним уже никого,... что вокруг такие же как и он,... и даже те кто что-то там корчили из себя,... даже эти президенты, министры, политики и бизнесмены, ... даже они,... чтобы там из себя не корчили, но на самом деле и они были такое же точно чмо как и он, такое же точно чмо как все... И только где-то там,... где-то там,... над ними,... был лишь Тот Кому забивали гвозди в руки...
Сашка давно уже вырос из тех восторженных, розовых юношеских соплей и поэтому сейчас особо уже не задумывался над тем, а правильно ли это будет, а гуманно ли это будет когда, - око за око, зуб за зуб. Нет... Сейчас он просто делал это... Делал потому что знал, что в этой жизни он может рассчитывать только на себя.
После того как у людей отобрали все, после того как отобрали вклады, после того как в один из августовских дней а точнее ночей, у них отобрали даже машины и квартиры, после того как на глазах у президента и правительства этот народ обирают различные "пирамиды" и прочая сволочь, - после всего этого, Сашка знал что ни этот продажный суд, ни этот продажный закон в случае чего никогда в жизни не будут на его стороне.
Он никогда не корчил из себя праведника, но в то же время твердо знал что и чертом никогда не был. Иногда когда подворачивался подходящий случай, ему казалось что даже сама эта жизнь содрогалась имея дело с ним. Но он не питал к ней жалости по этому поводу. Не питал потому что видел как эта самая сука-жизнь вовсе не содрогалась от того беспредела который творило это пришедшее к власти ворье по отношению к нему. А еще не питал потому что и от нее никогда не видел этой жалости по отношению к себе.
Не сказать чтобы так уж часто но встречались в его жизни и другие люди. Люди обладающие чем-то таким, что наверное именно это и имеют в виду когда говорят о душе.
Для таких же как и он мужиков, мужиков не очень-то обласканным под этим небом каким-то особым душевным теплом, такие люди были...
Сашка не мог сказать кем именно такие люди были для него. Но он чувствовал что рядом с такими людьми, людьми не зараженными жадностью, тщеславием, властолюбием, людьми которые видели в нем, Сашке, такого же как и они сами, - с такими людьми ему как-то теплее что ли, было на этой Земле...
Не один раз ему приходилось убедиться в том, что даже собака или там кошка ластятся далеко не к каждому человеку... Далеко не к каждому...
В общем Сашка был обычный мужик для своих лет. Именно такими мужиками и полнились наверное когда-то ватаги и Стеньки Разина, и Емельки Пугачева, да и многие наверное другие ватаги и артели на Руси...
Да и откуда им было взяться-то,... другим?...
Не мед иметь дело с такими мужиками?...
А это кому как...
А вообще-то,... вообще-то, с чем ты к ним придешь тем и умоешься...
Выйдя из поселка он углубился в лес. Солнце было уже высоко, денек разгулялся и искрящийся под солнцем снег слепил глаза. После вчерашнего в голове был некоторый непорядок. Поэтому сейчас он достал из кармана бутылку, которую специально для этой цели покупал отдельно от остальных. Покупал уже только за свои и которую положил не в рюкзак, а во внутренний карман ватника.
Привычно крутнув слегка хрустнувшую пробку открыл ее и приостановившись сделал пару больших глотков. Встряхивая и одновременно поворачиваясь головой выдохнул из враз потеплевшей груди. Пройдя шагов 30-40 приостановился еще раз и опять сделал пару глотков. Медленно выдыхая поднял бутылку до уровня глаз прикидывая сколько осталось. Очевидно он остался доволен и тем что проделал и тем что еще оставалось, так как удовлетворенно глянув по сторонам закрутил пробку на место и спрятал бутылку.
Когда приподнимал бутылку оценивая остаток те бутылки за спиной многоголосо и многообещающе звякнули. То ли от выпитого, то ли от этого звона, то ли от чего-то другого но почувствовал он себя...
Он хотел уже было подумать что почувствовал он себя эдаким нефтяным шейхом или там олигархом... Но тут же так же мысленно поправил сам себя, - куда там этим юродивым до него? Куда там им мусолящим и слюнявящим свои миллионы и миллиарды и чахнущих над ними, до него,... Сашки...
То ли от того же выпитого, то ли от недостатка аргументов он не мог точно сказать почему именно им было "куда там" до него. Но явственно чувствовал что "куда там". Он не мог сказать с чем была связана эта его уверенность, но чувствовал что это самое "куда там", было связано не только с выпитым. И связано оно было даже не с тем что выпить еще предстояло...
Скорее всего эта уверенность была от того, что если к этому времени для него и оставались на этой Земле люди которых он еще мог бы послушать, то эти люди уж точно были не среди торгашей, не среди законников и тем более олигархов.
Так прикладываясь время от времени к бутылке и погруженный в эти свои размышления, он прошел больше половины дороги. Мало-помалу по тому своему состоянию понял что погорячился с похмельем. Нет, он не чувствовал себя пьяным. Но в то же время чувствовал, что это было уже несколько побольше чем обычное похмелье. Это было уже не то "хорошо" когда хорошо, но работать еще нельзя. Это было то "хорошо" когда хорошо, но работать было уже нельзя.
Одним словом он понял что там, уже вместе со всеми, ему теперь придется немного переждать. Переждать до тех пор пока и они достигнут такого же состояния как и он. Но в то же время он не очень-то переживал по этому поводу. Не переживал потому как знал, - уж что-что, а это самое состояние в отличие от других, очень быстро настигает нас в этой жизни.
Он чувствовал что погорячился с похмельем потому что становился сентиментальным. А еще это чувствовалось по тому, что его потянуло на воспоминания. Он уже умилялся и этому теплому солнечному деньку, и уже начал вспоминать...
Вспомнил как вон у того камня, по осени, нашел огромный подосиновик. И дело было вовсе не в размерах подосиновика, - таких здесь было навалом. Дело было в том, что тот подосиновик оказался абсолютно чистым.
А вот на том повороте дороги не один раз видел огромного глухаря...
Раньше он никогда не видел этих птиц. В тех местах откуда он приехал они не водились. Поэтому точно он не мог даже сказать был ли это глухарь или глухарка. Но всем своим видом, своей черной по самые глаза бородищей, он чем-то напомнил тогда ему точно также по самые глаза заросшего такой же черной бородищей эдакого сурового нашего предка, которых он видел иногда в исторических фильмах. А по его грозному виду, по тому что при виде Сашки он абсолютно не показывал каких-то признаков беспокойства, - чувствовалось что это был он... Мужик...
В общем Сашка был уже в том легкомысленном состоянии, что даже какой-то пенек привлек почему-то его внимание. Возможно до этого он тыщу раз видел его. А может и не видел. Но все,... все в этой жизни когда-то бывает в первый раз...
Сашка не был лесорубом, для которого свалить дерево было проще чем сказать здрасьте. И наверное поэтому для него каждое спиленное дерево было событием. Он не мог сказать чем именно привлек его этот пенек. Но чем-то таким, непонятно чем, да еще и в определенном состоянии души, нас притягивает и такой же вот пенек, и руины, и пожарища ...
Кто его знает что именно, но что-то во всем этом наверное есть. Словно по этим остаткам былой жизни каждый силится распознать, - а каким же оно было?... Силится распознать каким было то дерево,... каким оно было то что сгорело,... каким было то что развалено?...
Жмурясь от едкого дымка сигареты, широким сколотым ногтем большого пальца Сашка пересчитывал годовые кольца на том пеньке. Досчитав до 18ти и дойдя таким образом где-то до трети пенька, понял что начал это делать не совсем удачно. Понял потому что с другой стороны, эти кольца были заметно шире и четче. Ведя ногтем по этому 18му кольцу и добравшись до того места где эти кольца были шире, он продолжил это свое занятие.
Ширина годовых колец на этом пеньке говорила о том что наша северная древесина заметно отличается от южной. Там откуда он приехал эти кольца были совсем не такими. Там эти кольца были и шире, и как бы сочнее что ли. Те южные кольца, всем своим видом говорили о какой-то совершенно другой, отличной от здешней... Говорили о какой-то благословенной или щедрой что ли жизни...
Щедрой...
Хотя и ту природу где он жил раньше, такой уж щедрой тоже назвать было нельзя. Уже к концу июня тамошняя степь под жесточайшим, беспощадным солнцем выгорала так, что оставалась одна только горькая даже на вид полынь. И над всей этой пыльной горечью, то здесь, то там, насколько хватало глаз, до самого горизонта можно было видеть возвышающиеся серые пирамиды прокаленных солнцем терриконов, вокруг которых дремали усыпленные всепобеждающим зноем шахтерские поселки с бродящими между ними коровьими и овечьими стадами.
Щедрой...
Может быть не такой уж и щедрой, но когда-то жизнь была и там... Сегодня же, когда позакрывались шахты, эти поселки частью вымирали а частью расползались по свету в поисках лучшей доли, в поисках какой никакой работы. Его, Сашку, эта самая доля забросила почему-то сюда...
На этом пеньке кольца были намного тоньше и как бы суше южных. Да... Не ласково, не ласково это северное лето даже для деревьев... Да к тому же еще и коротко. Не в пример тому, южному. Поэтому на этих деревьях так мало нарастает древесного мяса за год. Поэтому эти кольца так близко расположены друг от друга. Поэтому-то эта древесина намного плотнее, а значит и прочнее южной...
Все это чем-то напоминало ему то мясо, которое нарастает на человеке. Сашка был не понаслышке знаком со спортом и поэтому знал о чем речь. Он знал что тому мясу, которое нарастает как-то сразу, нарастает быстро и много, тому самому мясу которое нарастает после эдакого помахивания гантельками и приема анаболиков, - такому мясу одна цена.
А вот когда оно нарастет медленно,... долго,... нарастает от одной изматывающей тренировки к другой,... нарастает тщательно прилаживаясь и прирастая волоконце к волоконцу,... жилка к жилке,... когда каждое такое волоконце, каждая жилка на всю жизнь запоминают, заучивают все то что им вдалбливают на тренировке,... - такому мясу цена была совсем другая...
Думая что-то в этом роде он добрался наконец-то до середины пенька, до самого центра, а добравшись замер...
Если к тем кольцам прибавить и саму сердцевину пенька, то выходило что этому дереву было ровно столько же сколько сейчас было и ему, - ровно 49 лет...
- Ддаааа! - сделав такое открытие раздумчиво протянул он.
То ли эти кольца что-то напомнили ему, то ли сам этот солнечный, тихий денек, то ли просто пришло свое время, но судя по всему было похоже на то что он призадумался. Прикуривая, и может быть от выпитого, может быть от того что задумался, а может быть от чего-то еще почувствовал что промахнулся. Промахнулся тем, что ткнул себя фильтром сигареты куда-то в щеку.
И наверное поэтому, потому что промахнулся или от того что закурил опять, неодобрительно поморщившись сломал и откинул сигарету. Он знал за собой эту дурацкую привычку, когда выпьет курить одну за другой. Ломая сигарету почувствовал как ее жар словно бы ущипнув, коснулся ладони. Но почувствовал так, словно его куснул надоедливый комар. Почувствовал так, что даже не поморщился.
Он никогда особо не задумывался о своей жизни, не задумывался о том, какой же была она? И если он не считал ее очень уж счастливой, то и особенно несчастным не считал себя. Скорее он находил что он такой же как и все. Такой же, потому что окружающие его всю жизнь люди, если и не походили на очень уж счастливых то и особенно несчастными тоже не были. Хотя бывало конечно всякое...
Он всегда удивлялся тому обстоятельству, что вырастая люди как и большинство зверей, живут не с родными, не там где родились а по сути с совершенно чужими людьми. Этот мир то ли кем-то был задуман так, то ли так уж все в нем сложилось, но кто-то или что-то в дополнение к родственникам дает нам и этих людей. Дает для того чтобы мы полнее, ярче и сочнее воспринимали этот самый мир. А может быть дает просто для продолжения рода. Но по чьей-то как ему казалось задумке, эти чужие люди должны были становиться нам роднее родных...
Он видел что в основном только хищные звери живут не в своей семье. Только родители хищных зверей стараются отделаться, изгнать своих подросших детенышей от себя. В то время как травоядные,... эти живут большими стадами и колониями.
Конечно хищникам еда достается непросто. Для этого они должны проявлять определенную сноровку и находчивость. Так что в этом отношении хищники были наверное продвинутее травоядных. Хотя и у травоядных жизнь конечно же тоже не мед...
Это открытие поначалу так поразило его, что некоторое время он сидел уставясь на березовый ствол напротив.
Неужели человек?...
Нееет...
Скорее всего среди людского сообщества есть и травоядные и хищники...
Что-то шевелилось, ворочалось в его голове пытаясь докопаться до чего-то определенного, но он почему-то оставил это занятие. Оставил потому что потерял интерес к этому своему открытию, а может быть от чего-то другого.
А скорее всего он оставил это занятие потому что эта мысль затесалась, вклинилась, в его рассуждения о чем-то другом... О чем-то таком что казалось ему более важным... Он сидел вспоминая о чем же таком он думал до этого?...
Ах да!...
Он думал о том что люди вынуждены жить по сути с чужими людьми и что по чьей-то задумке, эти чужие люди должны были для нас стать роднее родных... Должны были, но...
- Конечно, - думал он, - одно дело когда ты единственный или единственная, когда кроме тебя тот кому ты предназначен никого другого не знает, - тогда тебе цена одна... И совсем другое дело когда ты один или одна из нескольких десятков, а то и сотен... Тогда уже твоя цена будет зависеть от того на скольких тебя разменяли и от того как ты лично смотришься на фоне того размена...
Сашка не считал себя эдаким половым разбойником, но и когда подворачивался такой случай особо не увиливал. Поэтому какой никакой опыт в этом отношении у него был. И чем-то внутри себя он понимал что будь Верка для него единственной, все конечно же могло быть по-другому.
Он также был почти уверен в том что и он для Верки был далеко не единственным и поэтому видел что и она смотрит на него как на одного из... А о том как лично он, Сашка, смотрелся на фоне тех ее "из"?... Об этом или надо было спрашивать Верку, или оставалось только гадать...
Впрочем,... - тут Сашка поморщился. Поморщился тем своим мыслям. Поморщился потому что догадывался, что гадать тут было особо не о чем. Поморщился так как видел что на тот Веркин взгляд на эти вещи, он смотрелся наверное не очень-то... Во всяком случае ничего особенного для не видимо не представлял.
Конечно, если бы он застал ее с кем-нибудь,... - ушел бы в тот же день.
Но...
Больше всего в жизни Сашка боялся несправедливости. Боялся потому что знал что это такое. И поэтому старался никогда не допускать ничего подобного.
И поэтому будучи почти уверен в отношении Верки, но все ж таки терпел. Терпел из-за этого самого "почти".
Скорее всего в таком же положении была и Верка, точно также и она смотрела на эти вещи. А почему собственно в отношении ее, это должно быть как-то иначе?
Вот такая вот у них была шпионско-диверсионная жизнь. Та самая жизнь, когда каждый понимал что в случае провала?...
Одним словом люди сами, сами себя обесценивают в глазах друг друга. Поэтому он видел что жизнь не стыкуется с той, чьей-то задумкой. И поэтому понимал что живет вовсе не с такой уж большой родственницей. Скорее наоборот. Он видел что она в любое время может спрыгнуть от него с кем угодно. Спрыгнуть, даже не оглянувшись...
По этой самой причине, с тех самых пор как понял все это, на свой дом он смотрел уже не как на крепость, а как на временно занятый окоп или блиндаж.
И хотя на первый взгляд в общем-то все это была и фигня, но как оказалось эта фигня была из тех что ломают не только представление о жизни вообще, как оказалось такая фигня ломает и саму жизнь...
Но даже и в этом случае ничего из ряда вон выходящего он не находил. Не находил потому что видел что так живут все.
Тут Сашка как-то очень уж ядовито усмехнулся. Усмехнулся, вспомнив последние бракоразводные процессы всех этих министров, олигархов и прочих со своими сучками. Усмехнулся вспомнив подробности этих процессов. Усмехнулся тому, что и их так называемые жены, на поверку оказались не кем иным как очень высокооплачиваемыми проститутками.
Задумавшийся Сашка сидел наверное так неподвижно что какая-то пичуга видимо заинтересовавшись им, села на ветку метрах в двух от земли и метрах в четырех от него. Эта пигалица была так себе, была чуть побольше воробья. Сначала она с интересом рассматривала его быстро-быстро наклоняя головку то в одну сторону, то в другую, ни на секунду не спуская с него своих остреньких бусинок-глаз.
Очевидно она только что пообедала или наоборот вся была в предвкушении обеда, но по всему было видно что была она в настроении. Это было видно по тому как она жизнерадостно хлопотала на той ветке демонстрируя себя. Было видно по тому как она старалась показать себя, старалась показать, - какая она. Быстро-быстро она поворачивалась к нему то одним боком, то другим, то показывала ему свой хвост, то опять поворачивалась к нему "лицом" и при этом всем своим видом как бы спрашивала его, - ну?...
И?...
Как?...
Какова?...
А?...
Она так резво двигалась по ветке, так живо то опускала свой хвост, то приподнимала его, она то наклонялась к нему, то выпрямлялась так резко что он почувствовал как от этих ее быстрых и резких движений у него что-то стало мельтешить в голове.
Подтянув левую ногу, он потянулся за бутылкой воткнутой в снег. Птичка сразу же вспорхнула. Сделав глоток и поставив на место бутылку, не то чтобы так уж заинтересованно, не головой а только одними глазами повел вокруг, пытаясь отыскать ее. Но ее нигде не было. Ну не было и небыло. Он не очень-то был огорчен этим.
Сашка не вчера родился и к этому времени поколесил уже по этой Земле, походил и кой чего повидал на ней. Однажды ему даже пришлось столкнуться с тем как один мужичок, мужичок в общем-то так себе но в определенном отношении он в той деревне был наверное самым-самым, так как по всему было видно что дрюкал он всю ту деревню. И ничего. Никто ничего необычного во всем этом не видел. По всей деревне бегали пацанята все как один на одно лицо...
Со всем этим Сашка сталкивался на каждом шагу. Так что он не считал себя как-то очень уж ущемленным в этом отношении или как-то особенно обманываемым Веркой.
В общем Сашка считал себя таким же как и все. На Севере полно таких мужиков. Да и кто возьмется утверждать что где-то в другом месте на этой Земле они непременно должны быть какими-то другими?...
Тень от дерева которая раньше была в полуметре от воткнутой в снег бутылки, приблизилась к ней вплотную. Эта тень говорила о том что время шло и что надо было идти, но идти не хотелось. Какая-то лень овладела им так, что не хотелось даже шевелиться. Хотелось просто вот так сидеть отдаваясь и этому солнцу, и этому деньку, и этой лени.
Медленно, очень медленно ленивая улыбка появилась на его лице. Но не только лень была в той его улыбке. Было в ней еще что-то и вспоминающееся, и сомневающееся, и удивленное.
А вспомнилось ему сейчас как вчера Петька казалось бы ни с того, ни с сего "полез в бутылку". Полез из-за того что мастер поставил его подавать снизу доски ему, Сашке, который сидел на крыше и приколачивал их сооружая обрешетку под кровлю. Сашке, да наверное и всем остальным это тогда показалось смешным. Смешным потому что всякий понимал, что и на крыше был не мед. И не один ли хрен что делать. И поменяй мастер их местами, лично ему, Сашке, да и любому другому это было бы абсолютно все равно. Но Петька видимо был тогда не в настроении и думал наверное иначе.
За свою жизнь Сашке не раз приходилось поражаться тому, какие удивительные существа эти люди...
Казалось что даже подвесь его за ребра, подвесь среди таких же как и он, и он ничего необычного в этом не увидит. Но стоит ему только заметить как кто-то подвешен не за 2-3 ребра как он, а скажем за 5-6... Тут да... Тут совсем другое дело...
Ведь одно дело когда ты подвешен за 2-3 ребра, тут нагрузка на них одна. Но если кого-то подвешивали за 5-6 ребер,... да если еще и за оба бока, ... тут нагрузка уже совсем другая...
Тут уже нагрузка на каждое ребро наверное меньше и стало быть висеть тому "счастливчику" уже наверное кайфовее чем ему... И только тогда, ... только тогда он почувствует какую-то несправедливость по отношению к себе...
Деревья стояли под снегом словно уткнувшись носами в одеяла. Эти одеяла были такими весомыми, что было видно как заметно прогнулись березовые ветви и сосновые и еловые лапы. Они словно дремали и при этом видели наверное свои древесные сны. Молодые свои, старики свои.
Солнце поднялось уже довольно высоко и по этому солнцу,... в основном пока только по солнцу,... было видно что весна уже не за горами... И что скоро наверное и деревья начнут просыпаться от этой своей зимней спячки.
Снег искрился на солнце так что было больно смотреть на него. Солнце заметно припекало. Сашка сдвинув на затылок шапку, сидел на том пеньке расслабленно вытянув ноги и опершись спиной о ствол березы. Время от времени он доставал бутылку и делал глоток. Водка заметно остыла и поэтому обжигая горло проваливалась вниз постепенно переходя в приятное, достигающее желудка тепло.
Прикуривая сигарету Сашка почувствовал что та часть его сознания посредством которой он переходил от одной своей думы к другой, отвлекшись на миг на сигарету опять возвращалась к тому своему занятию.
То чем именно он ворошил свои мысли он мог бы сравнить наверное с неким лучом выхватывающем в его сознании то одно, то другое. Или мог бы сравнить это с перебирающей и одновременно оценивающей рукой. Оценивающей то что-то очень старое, то не очень. Оценивающей то что-то заслуживающее внимания, то так себе. Этот луч иногда задерживался на чем-то в его воспоминаниях, а иногда просто скользил по ним.
А если это была все-таки рука, то она иногда брала что-то и как бы подержав какое-то время и оценив, опять откладывала в сторону. А иногда просто перебирала, ворошила все то что было в его голове. А в голове, как известно, были думы.
Эти думы были так себе. И если они были не такими уж веселыми, то и не такими уж и грустными. Он был уже далеко не пацан и поэтому многого не требовал от этой жизни, - сейчас ему было хорошо, ну и ладно.
А ему было и впрямь хорошо. Утреннее похмелье постепенно перешло в новый приятственный балдеж и он сидел отдаваясь этому балдежу словно щепка, которую неспешный поток эдак покачивая и изредка покручивая, нес куда-то. Нес куда-то туда куда находясь именно в этой точке не знал наверное пока и сам поток...
Шшшшууххх! Прошелестело что-то за спиной. Не торопясь, как бы раздумывая, обернувшись, Сашка увидел раскачивающуюся сосновую лапу с которой только что сполз снег. И она слегка качнувшись и заметно выпрямившись, - замерла снова. Замерла словно сонная рука облегченно выпроставшаяся из под своего снегового одеяла...
Витька с Серегой нашли его рядом с дорогой ведущей в поселок. Нашли на том же самом пеньке, у той же самой березы в трех километрах от вагончика. По весу рюкзака и по звукам раздававшимся из него, убедились в том что он выполнил то за чем его посылали. Посылали специально для этого, посылали освободив его от работы. Удовлетворенные этим обстоятельством, хоть и не совсем так же восторженно как Сашка, но все же и они также одобрительно поглядывали и на этот разгулявшийся денек, и на притихший замерший сонный лес, и на разомлевшего спящего Сашку. Очевидно и в их головах после вчерашнего тоже не все было в порядке, потому что открыв бутылку и поочередно "с горла" они тут же "приговорили" ее.
В вагончике их ждали. Работа на сегодня была уже закончена, на столе дымился обед и дело оставалось только за тем за чем собственно и ходил Сашка. Поэтому надо было быстрее возвращаться.
Серега попытался растолкать его, но Сашка только блаженно улыбался и потягивался. Одним словом они поняли что разбудить его не удастся. Солнышко припекало, вокруг была такая красота и ничего страшного в том что Сашка уснул они не видели.
- Проспится сам придет, - сказал Витька. Они притоптали вокруг него снег, наломали сосновых лап, перекатили его на них и поправили на нем шапку. Витька вытащил из снега Сашкину бутылку в которой плескалась где-то пятая ее часть.
- На раз вздрогнуть хватит, - сказал он, - а там добежит... -
Витька поставил бутылку на место, Серега взвалил многоголосо звякнувший рюкзак за спину и изредка оглядываясь на спящего Сашку они двинулись к вагончику.
Как пишут в газетах тот обед прошел в теплой, дружеской обстановке. Во время этого обеда Высокие Договаривающиеся Стороны обменялись речами. Тот кто потом видел их всех мог отметить что обмен был не только речами. Обмен был и кое-чем посущественней. Не обошлось как всегда в таких случаях и без некоторых эксцессов.
Витька с Серегой пару раз выходили на улицу выяснять какие-то свои отношения. Выясняли наверное конкретно так как у Витьки была расцарапана скула, а у Сереги под левым глазом алело приличное пятно, которое назавтра обещало превратиться в синяк.
После обеда кто пораньше, а кто попозже все разбрелись по своим постелям.
Зинка проснулась от ощущения нестерпимого холода в груди. Ей приснилось что этот малахольный Сашка сует ей за пазуху свои лапищи. Сует точно также как он часто делал это шутя, прося пустить отогреть озябшие руки. Несмотря на то что нынешнее состояние ее организма не располагало к запоминанию, но этот сон она как оказалось запомнила.
Щелкнув выключателем и пройдя к столу, плеснула в стакан. Содрогаясь всем телом, кривясь и морщась поднесла его ко рту. То что она пила видимо не доставляло ей такого уж большого удовольствия, так как в придачу к той мученической своей гримасе она стала ме-е-едленно приподнимать одну ногу. Эта приподнимаемая нога оголившись и выпроставшись из под халата налегла перекрещиваясь на ту ногу, на которой она стояла.
То что она пила, очевидно было таким что заставило ее там, в самом верху, - сильно сжать ноги. Но наконец-то ее мучения закончились. Опустив приподнявшуюся во время этой экзекуции ногу, пустой стакан она поставила на стол. Отломив горбушку хлеба задумчиво жевала пытаясь вспомнить, - что же именно буквально несколько минут назад так поразило ее.
Под расстегнувшимся на груди халатом почувствовала холодок и тут же вспомнила сон. Пройдя в комнату где храпели мужики, даже не включая свет почувствовала что Сашкина кровать пуста...
Пуста пугающе...
Пуста зловеще...
Было ясно что он не пришел. Часы показывали первый час. Конечно же ночи...
Пока она будила всех ...Пока похмелившись Серега с Витькой опять ходили туда ...Пока потом, вернувшись и стуча на улице топорами делали волокушу... Пока притащили его...
В общем прошло еще наверное не меньше двух-трех часов. А мороз ночью придавил до -27...
Для кого-то могло показаться что это было простое оттирание замерзшего мужика. Но это было уже не просто оттирание. Это обычная, такая же как у всех Сашкина жизнь, - изо всех своих сил боролась за свое. Трудно было сказать, - где именно проходила эта борьба. Трудно даже было сказать в каком именно месте на этой Земле началась она?...
Здесь, уже в вагончике?...
А может быть еще у той березы?...
А может быть еще раньше?...
Намного раньше?...
А может быть она вообще не прекращалась никогда, а сейчас просто достигла такой стадии?...
И может быть эта борьба происходила вовсе даже и не здесь, не на Земле, а происходила где-то между этих колючих, морозных, равнодушных, немигающих звезд?...
Непонятно по чему именно, по каким таким признакам, но по всему чувствовалось что его, Сашкина жизнь, и его, Сашкина душа изо всех своих сил старались остаться здесь, остаться среди людей. И что она, эта жизнь никак не хотела обрываться на этом 49м своем жизненном кольце. И словно это она, его, Сашкина ошалевшая от того что произошло, неукротимая, взбунтовавшаяся, не желающая этого душа, подталкивала, тормошила все вокруг принуждая к какому-то действию...
Чувствовалось это по всему... Чувствовалось по тому как каждый старался что-то сделать для него... Сделать может быть и бестолково,... и неумело,... но непременно сделать...
В этом вагончике много чего было связано с Сашкой. И каждая вещь которая была сделана им, отремонтирована им, или просто которую он передвигал или касался, - даже они, даже эти вещи старались как-то придвинуться,... старались быть поближе к этим людям чтобы в случае чего быть у них под рукой... Быть под рукой у этих людей занятых своим суровым и таким важным и нелегким делом...
Казалось что даже тусклая лампочка на потолке одеревенев от увиденного, даже она боялась своим неживым, искусственным светом касаться тех мест на Сашке которые ужасали своей неживой, не совместимой ни с чем живым, белизной...
Наконец-то Сашкины руки стали шевелиться, стали гибкими. Они были уже не такими закоченевшими и негнущимися как тогда когда его только притащили. Но ноги...
С ногами было хуже... Хуже потому что когда разрезали кирзаки под ними ничего не оказалось. Он даже носки не удосужился одеть словно выскакивал на минутку. И поэтому стало ясно что без "скорой" не обойтись. А еще те кто понимал это, - те видели что скорее всего Сашке теперь придется обходиться без кирзаков...
"Скорой" в этом поселке не было. Она была в другом поселке в 30 километрах.
Да к тому же эта скорая приехав за 30 километров по асфальту, наотрез отказалась ехать еще 7 километров до вагончика по зимней лесной дороге...
Пришлось из поселка вызывать военный вездеход, грузить Сашку опять на мороз, в кузов, так как в кабину его усадить было невозможно...
А это,... да с нашей расторопностью,... да по такой-то дороге... Это еще час-полтора, не меньше... Если не больше...
Но даже попав в руки эскулапов, по всему было видно что особого кайфа Сашка от этого не почувствовал... Не почувствовал потому что и у "скорой" выбор был не велик. Не почувствовал потому что приехала эта "скорая" только с нашатырем и зеленкой которые в другом случае может быть на что-то и годились, но не сейчас...
А время шло... И это время неумолимо и неотвратимо работало не на Сашку и его душу...
Поражает то, как,... как именно в таких случаях складываются обстоятельства, - еще бы чуть-чуть ... И если бы не...
Когда его грузили в "скорую", те кто понимал думали что это надолго. Думали потому что, скорее всего ноги Сашке отрежут... Те кто не понимал не думали ничего... По крайней мере не думали ничего такого...
Но все оказалось совсем иначе... Оказалось что все были неправы... Не правы оказались и те кто понимал, и те кто не понимал, - тоже оказались не правы...
То ли наши "скорые" действительно "скорые" в кавычках, то ли по какой другой причине...
Одним словом наутро позвонили чтобы забрали то что от Сашки осталось...
А осталось все,... даже ноги...
А еще там выдали справку, в которой наверное на высоком научном уровне описывалось почему все это произошло...
И это произошедшее казалось диким,... невероятным,... несправедливым...
Казалось, останься Сашка там,... в вагончике,... и он был бы жив... Ноги?... Да... Ноги может быть пришлось бы отрезать...
Но?...
Все почему-то были уверены в том что скорая привезя абсолютно чужого для нее Сашку в больницу, просто выгрузила его где-то в коридоре и бросила... Бросила то ли потому что от него попахивало, то ли бросила потому что по всему было видно что он был простым работягой...
А кто бы там стал с ним возиться?... С работягой-то?...
Те кто видел то что осталось от Сашки, те конечно же обратили внимание на то что на его лице, теперь уже навечно, - запечатлелась та самая его усмешка с которой он шел по этой жизни...
Что было причиной той усмешки?
Прожитая жизнь?...
Или что-то другое?...
Может быть там, в больнице, сознание все-таки возвращалось иногда к нему. И им, этим возвращавшимся к нему сознанием, - он конечно же видел то отношение к нему... А так как несмотря на это,... несмотря на возвращавшееся к нему сознание,... несмотря на это, - предпринять что-то он конечно же ничего не мог... И наверное именно поэтому, сознавая свое бессилие и видя как даже тогда,... видя как даже там,... видя все то как эта жизнь относилась к нему,... - результатом всего этого наверное, как раз-то и была эта его усмешка...
Говорят что в то время, во время перехода в мир иной, несмотря ни на что, - сознание всегда возвращается к нам. Пьяные в это время трезвеют, наркоманы приходят в себя, дураки умнеют а умные глупеют... Глупеют ровно настолько, насколько это необходимо...
Что поделаешь?...
Видимо тот акт все-таки не свадьба...
И поэтому требует серьезного к себе отношения...
Может быть самого наисерьезного...
Да...
То что произошло с Сашкой, было конечно не гвозди в руки...
Но?...
Но человеческая жизнь?...
А всякая человеческая жизнь, чему-то да учит...
Трудно сказать сейчас кто и что думал тогда... И думал ли вообще... Наверное трудно назвать думами то, с чем мы воспринимаем такое... Трудно наверное назвать думами ту отрешенность которая овладевает нами, когда мы сталкиваемся с подобным... Ту самую отрешенность, с которой наши души то ли воспаряют куда-то,... то ли наоборот низвергаются соприкоснувшись со всем этим, говорящим то ли о вечном,... то ли наоборот, - говорящим о чем-то бренном,... земном,... преходящем...
Но все-таки каждый тогда наверное что-то думал... И по тому что думал каждый, было видно что он был совсем не в восторге от тех дум... Не возьмусь сказать точно, но каждый наверное подумал тогда что-то типа, - а кому мы вообще нужны на этой Земле?...
И даже в этих думах я не уверен на все 100%...
Не уверен в том, что они были именно такими...
Не уверен потому что, несмотря на некоторую отрешенность, на этих лицах было много чего... И среди этого "многого чего", было и что-то похожее на ту Сашкину усмешку.
Только усмешкой это можно было назвать в самом первом приближении...
А может быть это была вовсе даже и не усмешка?...
Может быть это было что-то другое?...
Но пусть это было даже и что-то другое, однако же и в нем,.. и в этом самом "чем-то другом",... - явственно читалась та,... Сашкина усмешка...
Трудно сказать кому именно адресовалось это...
Но кому-то или чему-то наверное все-таки адресовалось...
Адресовалось, потому что на этой Земле,... несмотря ни на что,... я никогда еще не видел безадресных таких "посылок"...
Столкнувшись таким образом с этой государственной "заботой" о нас, государства представленного властью тех кто по воскресеньям ломится в церковь отбивать очередные поклоны, столкнувшись лоб в лоб, столкнувшись нос к носу, столкнувшись глаза в глаза,... - каждый почувствовал как от всего этого повеяло чем-то откровенно чужим и враждебным... Почувствовал так, словно один на один оказался перед оскаленной волчьей пастью или перед чем-то дьявольским,... неземным...
Из всего этого неприкрыто и явно выпирали и скрытая карденовскими шмотками их шерсть,... и прятавшиеся до поры до времени в рукава когти,... и маскируемые под рыжевье или пластик клыки...
От всего этого повеяло чем-то смрадным,... повеяло чем-то паленым,... повеяло серой...
Почувствовав все это, каждый замкнулся в себе. Замкнулся с тем стучащим в висках вопросом, - как же так???... Ну как же так???...
Ведь именно она,... именно эта власть,... несмотря на то что никто из нас на это ее не уполномочивал,... несмотря на это,... - именно она взяла на себя эту заботу о нас... Именно она взялась обеспечить нам наше здоровье,... взялась обеспечить нашу старость,... взялась обеспечить нашу безопасность,... взялась обеспечить наши права...
Взялась!...
Причем взялась отнюдь не безвозмездно,... взялась не Христа ради... Взялась в обмен на то бабло которое она выколачивает из нас якобы на эти цели. Взялась в обмен на наш пот,... взялась в обмен на наши слезы,... взялась в обмен на нашу кровь,... взялась в обмен на налоги, отчисления в медицинский, пенсионный и прочие будто бы призванные заботиться о нас фонды...
Заботиться!!!...
А на деле???...
По тому как каждый воспринял все это, несмотря на то что в то время на их лицах не было ничего похожего на усмешку, но во всем том их отрешенном молчании, в том самом молчании которое как бы звеня, гудя или вибрируя говорило о несравненно большем чем любые слова, в этом тяжелом молчании все-таки явственно проступало что-то такое, что напоминало ту, Сашкину усмешку....
И на этих лицах словно на лежащей в проявителе фотобумаге также неумолимо и явственно проявлялось многое...
Проявлялось и что-то от отдающего стужей, леденящего душу отблесками рваного льда, страшнейшим, неимовернейшим усилием выдавленного и поставленного на ребро тороса...
Проявлялось и то особенное, непонятно по каким таким признакам но тем не менее явственно ощущаемого что под напряжением,... то зловещее поблескивание меди оголенного,... скрученного словно змея перед прыжком, провода...