I want to,... стоя на коленях и глядя на образ, Гошка должен был вслед за новой мамой повторять и повторять эти непонятные ему слова. Повторять, абсолютно не понимая ни того что означало каждое слово, ни тем более смысла того что говорил. А как известно каждому, не понимая того что говоришь, невозможно заучить вообще ничего. Но заучить непременно почему-то было надо. Надо было так, что без этого он не то чтобы уйти играть в свою комнату не мог, он даже спать или там есть без этого не смел.
И не только слова молитв он должен был заучить. Он должен был заучить еще много кой чего. Ему было непонятно какой такой дулак например про стол стал говорить, - a tablе.
Но тот дулак назвал так да и все, а ему Гошке, теперь все это надо было выучить...
Как известно всякая грамота дается нелегко. Нелегко она давалась наверное и какому-нибудь его прапрапрапрадеду, эдакому казачонку-бурсаку. Но так как обучали сейчас Гошку... Такого не было наверное и в бурсе. К тому же ко времени обучения в бурсе тот его предок был уже парубком, а это было уже кое-что. Гошка же...
И тот его предок был дома, на Родине, а Родина... Несмотря на то что он и прожил-то всего ничего, но что такое Родина познал сейчас даже Гошка. Познал... Познал конечно же не умом, - откуда он у него? А впрочем... Такое понятие как Родина познается ведь не умом...
Но не только эти слова были непонятны Гошке. Сама эта новая мама тоже была непонятна ему. По сравнению с ней их воспитательница Марь Сергеевна, как ему казалось сейчас, была для него в тыщу раз большей мамой. Была хотя бы потому что она никогда не била его, как била той страшной резиновой палкой эта новая мама.
Эта палка била очень больно. Больше всего на свете он боялся сегодня не пливидений, не ведьм или там челтей, больше всего на свете он сегодня боялся эту палку...
За свою коротенькую жизнь Гошке не раз приходилось испытывать боль, но эта?...
Боль которую причиняла та палка, была совсем не такой какую ему доводилось испытывать раньше. Она была не колющей, не щиплющей или там ноющей... Нееет... Эта боль была какой-то такой,... какой-то парализующей... Уж кто-кто, а Гошка-то знал это...
Знал то чего не знает, чего не испытало на себе большинство людей, - боль, которая была изобретением нынешних садюг на самом современном уровне познавших особенности человеческого организма и поэтому знающих чем именно и как именно без видимых увечий можно причинить человеку такую боль...
Эта палка была наверное хорошим изобретением но предназначалась она все-таки явно не для Гошки. Предназначалась она наверное против зверей. Двуногих зверей в образе человека. Гошка же?... Нееет... Гошка на такого явно не тянул...
А впрочем,... кто ж его знает кто, когда и где изобрел эту палку? И кто ж его знает для кого она предназначалась?...
После того как новая мама била его той палкой, эта боль мгновенно овладевала им. Все его тельце как бы сковывалось,... замирало... Замирало так что он уже не чувствовал себя, а чувствовал только эту боль. Причем эта боль вцеплялась не только в то место по которому били. Она словно чем-то твердым-твердым и когтистым-когтистым сжимала его всего. Она парализовывала, заставляла застывать на месте, напрочь вытесняла все другие ощущения. После этого он долго не мог двинуть ни рукой, ни ногой. И только тогда когда боль как бы затухая или разжимая то свое твердое и когтистое отдалялась от него, когда она уходила куда-то то ли в пол, то ли куда-то там еще,... - только тогда он начинал чувствовать свои руки и ноги, только тогда он начинал чувствовать себя...
Но даже тогда,... даже тогда когда эта боль отпускала его,... даже после этого, что-то там, в его теле, продолжало-таки ныть еще долго-долго...
В той стране где Гошка жил раньше, применять такие палки в отношении детей пока еще не додумались.
А впрочем?...
Кто ж его знает?...
Теперь и за ту страну ни в чем нельзя было поручиться...
- Не пливеди Бог! - внутренне вздрагивал он вспоминая и ту палку, и ту боль.
- Лучше бы уж хволостиной!... -
Трудно сказать что там в отношении него возомнила из себя эта его новая мама. Может быть потому что заплатив за Гошку приличные как ей казалось деньги, конспиративно сунув в стол заведующей того детского дома где Гошка жил раньше пухлую пачку долларов, она возомнила теперь себя эдакой рабовладелицей которых когда-то было полно на юге той страны? И что он, Гошка, был теперь ее рабом?
А может возомнила что-то там еще? Однако как известно всем, - в той стране каждое чмо непременно жаждет хоть чем-то, но обязательно владеть. Всем так же известно что в любой стране, такое же чмо обуреваемое этой своей иезуистской жаждой, способно переступить через нужды и даже жизни миллионов гошек.
В окно скреблась какая-то ветка. Краем глаза покосившись на нее, Гошка тут же внутренне сжался ожидая неминуемого удара той палки. Он совсем не хотел отвлекаться но,... но челт его знает почему, все же отвлекся.
Но на этот раз пронесло...
Give to me,... невнятно, словно думая о чем-то своем, бормотала новая мама смотрясь в зеркало и подрисовывая себе губы карандашом.
Поняв что она не видела того что он отвлекся, то внутреннее Гошкино напряжение потихоньку отпускало его.
Эта скребущаяся в окно ветка напомнила ему другую, точно такую же но которая была где-то там,... теперь уже далеко отсюда...
Впрочем... Гошка сейчас еще даже не представлял как далеко отсюда была та ветка... И хотя он помнил что сначала они долго ехали от детдома на автобусе, потом долго летели на самолете, потом опять ехали, но то расстояние которое отделяло его сегодня от той ветки,... то расстояние он не мог пока представить себе даже мысленно...
Та ветка точно также скреблась в стекло по ночам когда он лежал в своей стоящей у окна кроватке.
Give to me,... говорила между тем эта новая мама обрезая засохшие веточки цветов и вялые листья на них. Говорила так, словно говорила то ли этим цветам, то ли обрезаемым ею веточкам и листьям, то ли вообще непонятно кому. В одной руке у нее были ножницы, а другой она подхватывала срезанное и клала в карман халата.
Ги-ви,... занятый этими своими мыслями повторил вслед за ней Гошка. Повторил как он это сразу же понял, - неудачно, повторил неправильно, но повторил. А сказанного как известно, уже не вернешь и пробормотав, - фу ты челт, - он хотел было тут же поправить себя, но внезапно что-то ожгло ему ухо и оно сразу же стало мокрым. Машинально схватившись за него рукой, Гошка почувствовал,... почувствовал пустоту...
Там где только что было ухо не было ничего... Вернее не то чтобы совсем уж ничего, но ладонью он чувствовал что там явно чего-то не хватало... А еще он чувствовал что-то липкое. И это липкое словно бы горело. Горело так, что было горячо-горячо а возле коленки, на полу, лежал как он догадался, кусочек его уха...
Удивленно и непонимающе подняв глазенки, он увидел как по блестящей поверхности ножниц в руке этой новой мамы, змеились и стекали капая на пол казавшиеся неестественно красными капли его, Гошкиной крови...
То ли ему стало жалко собственного уха, то ли было так больно, но он разрыдался. Разрыдался взахлеб, разрыдался сотрясаясь всем собой, разрыдался изо всех своих силенок. Разрыдался не вставая с колен, разрыдался прижав руки к лицу и уткнувшись в пол. Он рыдал вздрагивая своими худенькими беззащитными плечиками.
В этом рыдании чувствовалась и боль,... да, конечно же и боль. Но больше всего в нем чувствовалось, - за что?... И эти худенькие плечи, и весь его беспомощный, беззащитный вид, и весь он уткнувшийся в палас прикрытым руками лицом как бы вопрошал, - за что?...
За что?...
За что?...
За что? - всем своим видом спрашивал он неизвестно у кого... Спрашивал, заранее зная что ответа не будет... Этот его вид говорил и о той боли, и об этих "за что", и о многом другом... А еще своей беззащитностью и обреченностью, что-то такое в нем говорило о том что он не знал,... не понимал,... ни за что в жизни не мог понять, - почему,... почему именно ему,... ну почему именно на его долю выпало все это?...
А вот этого самого,... ну, этого самого разрыдаться, да еще и всем своим видом вопрошать,... - этого делать как раз-то и не следовало... Не следовало потому что подобных садюг раздражают наши слезы. А если при этом мы еще и вопрошаем?... От этого они просто звереют. Коротко прошуршав в воздухе, та палка с силой опустилась на Гошкину спину...
Выгнувшись от парализующей боли он застыл то ли проглотив рыдания, то ли судорога боли так парализовала его, что даже рыданиям было не по силам соперничать с ней. И только капельки его крови мееедленно-медленно стекая по скуле, стекая по шее, исчезали под рубашкой на груди. Эти капельки несмотря на горевшее ухо, в другое время наверное ощущались бы им как что-то щекотное.
Наверное...
Но не сейчас...
Сейчас эта боль опять завладела им. Завладела так что он даже не чувствовал горевшего уха...
В последнее время чуть ли не ежемесячно приходят сообщения об убийствах увезенных из России детей приемными родителями-иностранцами. Такие сообщения поступают в основном из одной очень "гуманной" и очень "демократической" страны. Вот и сейчас мир снова (в который уже раз) содрогнулся от того "человеколюбия" и "гуманности" проявленного по отношению к ребенку из России в этой стране претендующей на образец для всемирного подражания.
Впрочем "содрогнулся", наверное будет сильно сказано. Этот мир божеством которого является рынок и прибыль, мир который молится на доллар,... мир в котором товаром является абсолютно все даже такие дети,... мир торгующий этими детьми направо и налево даже не задумываясь над тем с какой целью они приобретаются,... мир который притерпелся к самым отвратительным, самым кощунственным, самым злодейским, самым сатанинским убийствам, убийствам самых невинных, самых беспомощных, бесправных и беззащитных, убийствам детей,... мир в котором такие убийства происходят с ужасающей, леденящей душу последовательностью и неотвратимостью,... - такой мир не способен содрогнуться...
Это ж через какую грань должно было переступить человечество, чтобы несмотря на то что по обе стороны океана существуют десятки если не сотни общественных организаций на словах провозглашающих своей целью защиту таких детей, несмотря на то что при парламентах этих стран существуют различные комитеты и подкомитеты, комиссии и подкомиссии специально созданные для этих целей где взрослые и на словах чадолюбивые дяди и тети уже на профессиональной основе получая от нас за это приличную зарплату должны стоять на страже их интересов, и наконец несмотря на то что при правительствах этих стран существуют целые министерства первейшей обязанностью которых является именно забота о таких детях,... и несмотря на все это, в этом мире, мире в котором царствует Зверь, - эти дети абсолютно беззащитны.
Все произошедшее поражает. Поражает и сам факт "человеколюбия" проявленный одной из тамошних садюг, поражает и отношение к нему их правосудия. Что же это за мать, хоть и приемная? Что же это за правосудие? Что же это за общество? И вообще,... что же это за страна? И наконец что же это за религия приверженцы которой в перерывах между поклонами и "Отче наш" размазживают головенки наших детей о стены, прищемляют их дверьми или отхватывают ножницами уши...
Отхватывают только за то, что четырехлетняя кроха плохо выговаривала непонятные слова непонятных молитв на непонятном ему языке...
Способна ли хоть одна мразь на этой Земле причастная к подобному ответить хоть на один из этих вопросов?
И поражает даже не сам факт, - такие твари есть в любой стране. И даже не решение их суда, - эти суды и у нас такие. И мы знаем этих лабазников торгующих законом направо и налево, торгующих оптом и в розницу, торгующих за рубли, доллары и евро...
Поражает то, что по обе стороны океана не нашлось никого кто встал бы на защиту этих детей. Поражает то, что на всей Земле не нашлось никого кто хотя бы что-то вякнул или зявкнул по этому поводу. Поражает то, что подобное в этом мире стало само собой разумеющимся, стало в порядке вещей, стало нормой...
Где же на худой конец хотя бы эти,... "зеленые" и прочие защитники животных и природы, льющие слезы и глотающие сопли по поводу какой-нибудь спиленной дровеняки или попавшего под колеса суслика? Где эти лицемеры подбирающие бездомных собак и кошек, устраивающие для них комфортабельные приюты, но не обращающие внимания на таких вот детей? Неужели в ваших многомиллионных, железобетонных джунглях не нашлось даже Акелы?...
Поражает то, насколько глубоко посредством своего доллара Сатана пустил свои корни в этом мире. Чего кроме проклятия таких вот крох заслуживает этот мир? Мир, в котором их рыдания пресекаются резиновой дубинкой? Мир, от которого тошнотворно тянет горелым человеческим мяском времен инквизиции. Мир, от которого явственно потягивает серой и вообще потягивает чем-то паленым...
А что,... что под этим небом может быть страшнее этих проклятий?...
Хотя откуда там мог взяться Акела?...
Ну откуда???...
Госссподи-и-и!!!...
О чем это я?...
Откуда мог взяться Акела в стране набившей руку на атомных бомбардировках таких же вот беззащитных человечков. Таких же точно человечков разбросавших ручонки и ножонки, солидно посапывающих и чмокающих губенками во время самого крепкого, самого сладкого предутреннего августовского сна. Человечков, которые так и не проснулись когда более полувека назад в то раннее утро, майор Филби сбросил на них спящих то новейшее изобретение Сатаны.
Откуда мог взяться Акела в стране поднаторевшей на вспарывании животов не родивших еще вьетнамских матерей из Сонгми?...
Откуда мог взяться Акела в стране самозабвенно вбивающей прэлести демократии тротилом и солдатским ботинком в Югославии и Ираке?...
Ну откуда, откуда в такой стране мог взяться Акела, Каа или Балу?...
Откуда???...
Откуда???...
Откуда???...
Да и какой другой может быть страна, если только для того чтобы выжить в ней человек должен обладать и постоянно проявлять поистине звериные качества, - лютые, нечеловеческие, сатанинские жадность и тщеславие? Те самые качества которыми обладал очень уж специфичный народец, бросившийся со всего света в эту страну для их удовлетворения. Народец, завоевавший эту страну и вытеснивший коренное населения на самые задворки бывшей их страны. Какое человеколюбие и какой гуманизм может проявлять общество, состоящее из таких индивидуумов? Индивидуумов, усилия которых направлены только на то чтобы урвать?...
Урвать побольше,... урвать любой ценой,... урвать сегодня,... сейчас... Урвать,... иначе завтра будет уже поздно... Урвать,... иначе завтра это сделает кто-то другой. Урвать рыча,... урвать урча,... урвать давясь и оскаливая пасть на тех кто попытается хотя бы приблизиться к тому куску....
И хотя люди в той стране и не едят друг друга в буквальном смысле этого слова, но разве от этого что-то меняется?...
В такой стране нет и не может быть места проявлениям таких человеческих качеств как доброта, бескорыстие, человеколюбие и т.п. Не может быть, потому что там им просто неоткуда взяться. Не может быть по самой ее сути. Потому что среди урчания и рычания таким качествам нет и не может быть места...
Не может быть потому же, почему не взойти посевам на вечной мерзлоте, не может быть потому же почему не развести костер в океане, не может быть потому, почему агнцу не выжить в окружении волков...
Ведь для того чтобы взошли посевы, нужны соответствующие условия... Для того чтобы в океане развести костер, нужен хотя бы клочок суши... А уж для того чтобы агнцу выжить в окружении волков,... ему понадобятся и волчьи клыки...
Одним словом волк не может хрумкать морковкой...
Поэтому-то такая страна явно не для гошек. И уж тем более чужих для нее гошек...
Многое, многое поражает в случившемся. Поражает например то с какой легкостью соискатели на роль таких пап и мам из той страны, отслюнявив под столом несколько десятков тысяч долларов барышникам из министерства то ли образования, то ли просвещения, то ли здравоохранения нашей страны, становятся полноправными и окончательными владельцами таких крох...
Хотя причем здесь барышники?... Барышники торговали лошадьми. Пусть даже иногда и ворованными, но все-таки лошадьми.
А эти?...
С кем можно сравнить этих?... И кем их можно назвать?...
Кем можно назвать "это", ворующее и продающее самое святое для каждого человека на этой Земле?... И святое не только для человека... Попробуйте в природе изъять волчонка, тигренка или львенка... Разве что силой оружия... До чего же дошло человечество?... До чего же оно дошло, если его детенышей можно изымать так легко? Изымать даже без оружия?... Изымать просто за доллары...
Кто, когда и где дал вам сучье такое право?...
А кто скажет что творилось в сердчишке этого человечка обреченного с таких вот лет нести свой крест? Кто скажет что творилось с ним когда его увозили отсюда? Человечка до четырехлетнего возраста так и не узнавшего сути таких понятий как мамка и папка? Человечка до этого пусть худо и бедно но жившего в русском детском доме?...
Кто скажет что творилось в его душе когда эти якобы мама и папа привезли его в эту страну? Страну, в которой все ему было незнакомо. Страну, в которой он не понимал ни бельмеса. Страну, в которой даже дети, его сверстники были совсем не такими как он?...
В таких случаях, попадая на чужбину и взрослые-то мужики не находят себе места, а что творилось тогда в его сердчишке? Кто из вас скажет это? И сам ли он поехал туда? За что же, за что же вы его так? За что вы отправили его на то чтобы каждый день палкой по голове и в конце концов ножницами по уху?...
Не знали?...
Все!... Все-е-е-е-е Вы знали!... Все!...
Так как это далеко уже не первый такой случай... И скольких таких как он вы и сегодня готовите к отправке туда же?... А что разве в родном отечестве не нашлось никого кто мог бы приютить его? Возможно и не нашлось... Ведь те кто мог бы заплатить за него такую мзду,... - тем он не нужен. А те кому он нужен,... тем такая мзда не по карману...
Вы заокеанские и наши твари имеющие отношение к судьбам таких детей, вы почитайте леденящие душу произведения В.Скота, М.Рида, Ф.Купера, Д.Лондона. Но даже там, даже у них, отыщите ли вы что-то подобное тому что вы творите с этими детьми?... И отыщите ли вы что-то подобное вообще в истории?... Разве что во времена "Избиения младенцев" или татаро-монгольского ига?
Так кто же вы тогда после этого?...
Ироды?...
Татары?...
Монголы?...
Нет!
Нет!
И нет!...
Вы не ироды... Не татары... И не монголы...
Вы СА-ТА-НА!!!...
В первую ночь, в самую первую по приезду туда, Гошка долго не мог уснуть. Лежа на кроватке в своей комнатке, про которые ему сказали что это теперь будут и его комнатка, и его кроватка, натянув до подбородка одеяло, вцепившись в него обеими ручонками он лежал широко распахнув глазенки вглядываясь в чужую незнакомую темноту...
Эта темнота пугала его. Пугала всем. Пугала тем что приняв форму этой незнакомой комнаты она была наполнена такими же незнакомыми звуками и шорохами. И сама темнота, и эти звуки, и эти шорохи были совсем не такими к каким он привык. Они были совсем не такими какие он привык видеть и слышать засыпая в своем детском доме в Таганроге...
И чтобы не видеть эту пугающую его темноту он сильно зажмуривался. Зажмуривался для того чтобы вглядываться уже не в эту темноту, а вглядываться в свою, принадлежащую только одному ему темноту. Ту темноту, которая всегда была с ним. Ту самую темноту, когда уходя от суровой действительности, стоило ему только прикрыть глаза и он оказывался в той своей спасительной темноте...
Так он и лежал поочередно то открывая, то закрывая глазенки...
Иногда по улице проносилась машина. Свет ее фар ударяясь в окно освещал комнату неестественным, ненатуральным, искусственным словно от молнии светом. И тогда эта темнота шарахалась куда-то вглубь комнатки, по углам, на пол...
Но отпрянув от окон она не замирала, не затаивалась там, а безмолвно ползла,... шевелилась,... двигалась,... то скрывая, то вновь открывая что-то на стенах или потолке... Машина быстро проезжала и темнота, темнота казавшаяся еще более темной и пугающей, тут же снова обступала его, обволакивала, наваливалась... Наваливалась хоть и невесомо, но наваливалась так что трудно было дышать...
Она казалось напряженно, бесцеремонно и неодобрительно разглядывала его,... проводила по лицу своими бескровными, бестелесыми но липкими руками и будто что-то шепча при этом такими же бескровными, бестелесыми губами...
Взгляд этой темноты, чем-то напоминал ему взгляд их воспитательницы Марьи Сергеевны... Именно таким взглядом она смотрела на него, когда шмурыгая носом и вытирая его рукавом он уверял ее что это не он разбил тот стакан...
И хотя сегодня он не разбил ни одного стакана, но взгляд этой темноты был почему-то намного неодобрительнее, намного подозрительнее и, ... страшнее...
Но самым главным было все-таки не это...
Самым главным было что-то такое, что время от времени овладевало им... Овладевало так что вдруг замирало сердчишко а потом больно-пребольно дернувшись начинало биться часто-часто... Биться где-то у самого горла... Биться так что становилось трудно дышать, а на глаза ни с того ни с сего наворачивались горячие-горячие слезы...
Быстро остывая слезы скатывались по вискам. Скатывались то быстрее, то медленнее. Скатывались так, что он всем собой чувствовал каждый миллиметр этого их влажного движения. Скатывались, пока не обрывались куда-то в подушку. Шеей он уже чувствовал, как быстро намокала она...
Иногда эти слезы попадали в уши. Но несмотря на то неприятное, холодящее и влажное что они доставляли, он не смел, боялся выпростать ручонку из под одеяла чтобы промокнуть их... Боялся сам не зная чего, но боялся...
А иногда эти слезы катились по лицу по обе стороны носа, достигали верхней губы и неприятно щекотали ее. Тогда он осторожненько ворочая язычком слизывал эту горько-соленую влагу, изо всех своих силенок стараясь сдерживать всхлипывания и то едва сдерживаемое,... то что сотрясая все его сжавшееся тельце старалось вырваться из него...
Он старался сдерживать это так как привык делать это всегда... Сдерживал потому что знал что взрослые за это не похвалят... Сдерживал потому что уже в эти годы он уяснил для себя, - даже это ему нельзя было делать... Нельзя было даже " в голос" и "вслух" поплакать на этой почему-то чужой и неласковой к нему Земле... Но несмотря на все его усилия, время от времени очередной всхлип или приглушенные рыдания все-таки вырывались из него...
И тогда темнота смотрела на него еще более удивленней, еще более неодобрительней и подозрительней... Смотрела так, что он еще сильнее зажмуривал глазенки,... еще выше натягивал одеяло,... еще больше сжимался, затаивался, замирал под ним...
Он еще не знал, не мог знать, не мог понять, - почему ему не спалось и что это такое творилось с ним...
Ну откуда было четырехлетнему Гошке знать то чего до сих пор не испытали, не знают и не понимают многие взрослые? Откуда ему было знать что есть,... есть,... есть оказывается на этой Земле что-то такое, что люди зовут Родиной... И что это "что-то", - какими-то то ли нитями, то ли токами, то ли излучением или волнами между ею и нами, связывает нас...
Откуда ему было знать все это?...
Откуда ему было это знать, если природу всего этого не знает вообще никто.
Но несмотря на это,... несмотря на то что никто не знает откуда это берется,... несмотря на все это, несмотря на то что эти нити, эти токи или волны невидимы, незримы, неощутимы в повседневной жизни,... - всякий знает как невыносимо больно становится когда рвутся эти нити,... когда нарушается привычная полярность этих токов,... или заведенный порядок излучения этих волн...
Одним словом когда покидаешь Родину...
Откуда все это было знать четырехлетнему пацану?...
Откуда он мог знать все то что выпало на его долю?...
Откуда ему было знать все то что выпало на долю миллионов русских людей до него?
Откуда ему было знать что попадая в подобный переплет, попадая на чужбину, и взрослые-то мужики не находили себе места... Мужики прошедшие "Крым, "Рым" и медные трубы", мужики для которых даже такие понятия как черт и дьявол были всего лишь не более чем пустой звук... Но даже такие мужики теряя Родину, - рыдали навзрыд...
Кто в этом мире может объяснить ему все это?...
Кто объяснит этому пацану за что, за чьи, и за какие грехи на его долю выпало познать эту жестокую недетскую истину?...
Ту самую истину, которая познается пополам со слезами, познается ценой незаживающих ран на сердце, познается ценой собственной поломанной жизни, - ту самую истину что даже черствая и горькая краюха на Родине, в тыщу раз слаще всех этих с маслом, сыром и ветчиной их сэндвичей...
И кто скажет что сейчас, после всего пережитого, творится в его душе?...
Кто скажет что чувствует сейчас там эта кроха не слышащая ни одного родного слова вокруг?...
Что чувствует сейчас он вдали от кажущемуся ему теперь наверное раем родного детского дома? Того самого детского дома где у него был свой потаенный, заветный уголок...
Тот самый уголок куда он забивался чтобы сотрясаясь всем своим почти еще не жившим тельцем, изо всех своих силенок стараясь чтобы его не услышали, - выплакаться когда его обижали или когда просто наваливалось что-то такое что так хорошо было знакомо ему, но названия чему он пока не знает...
Наваливалось то, что взрослые называют тоской...
Есть ли там сейчас у него такой уголок?...
Наверное есть...
Не может не быть...
И только он, только этот уголок мог бы наверное поведать этому равнодушному и беспощадному к нему миру все то что сквозь неудержимые, сотрясающие все его существо рыдания и всхлипывания бормочет он сейчас там... Кого словно собаченка забившись в этот уголок призывает на помощь?... Кому эта кроха выплескивает сейчас там свое далеко не крошечное горе?... Кого и о чем просит?... И есть ли вообще хоть кто-нибудь на этой Земле, кому бы он мог поведать все это?...
Способны ли все эти дяди и тети понять все то что они сотворили с ним?...
Сотворили представители той самой "гуманной демократии" поощряющие и науськивающие на такое подобных стерв...
Сотворили и наши доморощенные дяди и тети безнаказанно торгующие такими крохами... Торгующие внаглую, торгующие в открытую, торгующие так словно имеют на это какое-то право...
Торгующие так, словно кто-то на этой Земле имеет право дать им на это такое право...
Скорее всего он вам этого никогда не забудет...
Ибо такое,... такое незабываемо...
И за все то что вы творите с этими детьми, - нет и не может быть вам прощения ни здесь,... ни на этой Земле,... ни Выше...
И раз уж так получилось,... получилось так что он оказался никому не нужен в этой жизни,... не нужен ни здесь, ни там,... - дай Бог чтобы все вы были еще живы к тому времени когда вырастет этот пацан...
Видит Бог что ему обязательно надо вырасти...
Вырасти хотя бы для того чтобы каждому,... каждому из вас,... лично каждому,... он смог бы сказать все то что думает о вас или хотя бы посмотреть вам в то ваше ничто, которое у нормальных людей называется глазами...