Иногда находишь совершенно неожиданные вещи там, где им как-то и делать нечего. Я тут перечитывала "Дозоры" Лукьяненко, когда на меня вместо привычной музыки из наушников Городецкого выскочило упоминание стихотворения По "Колокола" как одного из факторов, изменяющих мир. Я его то ли не читала раньше, то ли читала мельком - словом, из любопытства пошла и нашла.
Нашла оригинал.
Нашла четыре перевода (перевод Степанова мне не попался).
А потом, держа в ручонках все эти четыре перевода, принялась глядеть, кто и как делал перевод. И знаете что? Это реально очень интересно! Казалось бы - одно стихотворение, откуда там взяться кардинальным различиям? А они там есть, причем - в каждой строфе.
[MORE=читать дальше]1 строфа.
Читать я начала с версии Бальмонта, который, кажется, в первой строфе выдержал наиболее рваный и звенящий ритм из всех. Но при этом он же и дальше всех от тех образов, которые использует По в оригинале. Зато им точно следует Брюсов в своем переводе. Уже в первой строфе он совершенно гладко собирает в русский текст и длинные редкие слова вроде "кристаллический" и адаптирует "рунический" под "строфы саг". При этом Бальмонт предпочел вообще отойти от оригинала. Фактически он переписал первую строфу, работая не со словами, а опираясь на звукопись и сам образ в целом, в который, например, "звонкий смех ребенка" отлично укладывается, создавая общую атмосферу зимнего веселья.
У Брюсова в основе перевода все же "буква" оригинала, которую он поддерживает звукописью, но не ставит во главе угла, Бальмонт, судя по всему, целиком ориентируется только на общее направление и настроение.
Федоров в своем переводе попытался объединить оба этих направления: он начинает его, опираясь в большей степени на звукопись, чем на смысл, но потом следует за вполне конкретными образами оригинала. Честно говоря, мне лично кажется, что первая строфа перевода ему не очень удалась - не вышло ни звенящей звукописи Бальмонта, ни звонкой истории Брюсова.
Есть еще Русанов, это уже современный переводчик, я нашла его на СИ. Честно говоря, его перевод оставил у меня необычное впечатление - от начала и до конца меня не оставляла мысль, что я читаю не перевод По, а славянско-скандинавское фэнтези, притом, что перевод-то неплохой. Русанов, кстати, тоже пытается балансировать между звукописью и текстом оригинала. Потом я, кстати, поняла, почему у меня возникает такое ощущение: все дело было в выборе слов. "Бронзы рог", "стали звон" - это вполне работает на образ, но образ достаточно специфический и относящий современного читателя к тому самому этническому фэнтези.
2 строфа.
Кстати, вот можно меня бить из почтения к мэтрам, но внезапно, эта строфа мне больше всего нравится в версии того самого Русанова: субъективно нравится, хотя перевод того же Брюсова на деле точней и красивей, с его-то "нитями золота литого". Просто Русанов использует прием, который мне лично очень нравится: делает стихотворение более личным ("песнь о высшем в мире счастье, что досталось нам с тобой"), и в целом удерживает текст в рамках изначально выбранной структуры. В жизни не видела, чтобы из классического стихотворения делали такое ярко выраженное этническое фэнтези, но хорошо же ведь! Я за свободу толкований, и меня такие вариации приводят в восторг.
А вот вариант второй строфы у Бальмонта мне не очень нравится - он там, на мой взгляд, слишком увлекся звукописью, до такой степени, что самый ее смысл теряется среди аллитераций, ассонансов и созвучий. Бальмонт возвращается к нему только в самом начале ("Слышишь к свадьбе звон святой") и в самом конце ("безмятежность нежных снов").
3 строфа.
А вот третья строфа мне больше всего нравится у Бальмонта, где он прекрасно, я бы сказала, с яростной энергией переводит По. Мне, к слову, очень нравится реализация у него "a desperate desire":
Я хочу
Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу,
Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу!
А вот перевод Брюсова, в целом чудесный, мне портит самое начало строфы:
Прямо в слух дрожащей ночи
Что за трепет он пророчит?
Весь это трепет и дрожь никак у меня не монтируются с огненной, медной тревогой после.
Очень мне зато нравится яростный, жадный и страшный ночной набат Федорова. Кстати, тут он тоже отклоняется к этнике, русской народной, так сказать, но получается это очень уместно и естественно. В каком-то смысле он превосходит и Бальмонта, потому что огонь его пылает здесь и сейчас, это не затянутая дымом тревога Бальмонта.
А вот Русанов, который выбрал за основу строфы скорее ощущение боя, на мой взгляд, проигрывает по сравнению с остальными. Он не уловил ни нарастающей атмосферы, ни вообще энергичности отрывка как такового. У него он вышел неожиданно вялым и не набатным.
4 строфа.
Четвертая строфа для всех, кроме Русанова, выглядит достаточно нетипично по сравнению с предыдущими выбранными стилями перевода. Брюсов и Бальмонт словно меняются местами: Брюсов в своем переводе этой строфы уделяет много внимания ритмам и звукам, отходя от четкого построения фраз и следования образам оригинала. Бальмонт же, напротив, на удивление прост и конкретен. При этом у него, так же, как и у Федорова, прослеживаются отчетливые славянские мотивы:
С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко говорит,
Кто-то черный там стоит,
И хохочет, и гремит,
И гудит, гудит, гудит...
У Федорова же эта строфа так же удачна, как и предыдущая - он русифицирует По, но делает это так удачно, что самый образ, предполагаемый По, передается ярко и выпукло. У него лично мое любимое - "вороний грай", который заодно и элемент звукописи. Вообще, я не очень поддерживаю идею вытеснения из текста культуры страны оригинала, но в этом случае мне кажется уместным такой подход: именно потому что Федоров опирается на цельность образа.
Русанов в своем переводе так и отошел от выбранной тематики боя, и на мой взгляд, обеднил этим текст - Валгалла Валгаллой, а все-таки у него две последние строфы смыслово почти слились воедино. И это не кажется мне совсем удачным решением.