Плотников Владимир Иванович : другие произведения.

Студенческий роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1980-е, "застой". Кому-то, может быть,и так. Но для студентов 80-х это доброе и старое время моральных шатаний и интеллектуальных дерзаний, первых радостей и утрат, поцелуев и ожогов, в общем, юности, дружбы, любви...

   Студенческий роман
   ("Застойного времени")
  
  
   Меж строчек дневника
  
  
   Девочки и мальчики "застоя"...
   Тсс...
   Зачем все эти ярлыки? Разве застойной была их жизнь? А их дела: учеба и дружба, мысли и фразы, надежды и мечты?...
   А ИХ ЛЮБОВЬ?!
   Родители, Партия и Эпоха делали их, а они с-делали эпоху. Худо ли, хорошо ли? Не им судить, не вам ругать.
   Просто время такое им выпало. Время! Люди же всегда одинаковы...
   Эта прозаическая штучка (с первоначальным заголовком "Меж строчек дневника") была настрочена очень быстро. За семь декабрьских дней 1985 года.
   "Вордируя", я принципиально отказался что-либо менять: как концептуально, так и текстуально (мелкая правка не в счет). В конце концов, это пускай и личная, но уже историческая хроника закатных деньков "застоя".
   Автору 22 года. Отсюда и апломб, и максимализм, и... наив...
  
  
  
   Глава 1 каноническая. Приветствия и поклоны
  
   - Он уже умер. - Профессор вскинул глаза на сонную аудиторию. - Между прочим, не только он не застрахован от такой беды. Умрут все, даже вы, как мне вас не жалко, хе-хе...
   Студенты засмеялись, поняв значение "даже", произнесенного с особым нажимом, фиксирующим искреннее облегчение и, одновременно, неверие в то, что даже такое подвержено смерти. Надо отдать должное, пошутить он умел, правда, юмор профессора, как не раз признавал сам автор, был черным - с беспощадным "хе-хе", в любой момент грозящим перерасти в свист бича.
   Либерал на словах, временами он прямо-таки упивался статусом провинциального сеньора. Профессор был умен, и причиной его тяги к не сразу проявившемуся самодержавию был не только характер, но и ущемленность двойственностью, дававшей ему почти абсолютную власть над студентами и делавшей захолустной пешкой в большой науке. Очевидно, этим и объяснялась страсть к вешанью ярлыков на великих, прежде всего, коллег по цеху американистики и всей западной истории.
   Лекции профессора не были лишены занимательности и глубины, но согласитесь, когда рассказ о почтенном деятеле, разбавляют десертом: "человек он добросовестный, талантливый с таким, знаете, хе-хе, мерзким отвислым брюхом", - этого граммика на букву "де" хватало на всю медовую бочку. Однако такие грешки обычно отпускаются худо-бедно приличным ораторам: все-таки шуточки сомнительного качества скрашивают ученую хрень остальных зануд.
   Звонок вдребезги разнес хрупкую химеру симпатий к оратору. Сжимая портфели до размеров портмоне, учащаяся молодежь выбиралась из аудитории походкой осторожничающих Чингачгуков, а за дверью с "рыси" - прямо в "карьер".
   На выход, на свободу, вон из "альма матер"!
   И ничто не могло сдержать общественного порыва, даже лекции не худшего из профессоров.
   Лидером гонки был я.
  
   Мысли и Фразы (далее МиФ)
   ...Всегда удивляла странная логика (закономерность) в посещении занятий студентами. Все, кого я знаю, в той или иной степени страдают комплексом, суть которого: как можно скорее покинуть лекцию, даже самую хорошую. Это лихорадочная самоцель, ради достижения которой идут на любые неприятности. Удивительнее всего, что подавляющая масса беглых далее... праздно шатается, не зная, чем бы заняться (пиво и кино не в счет). Но боже упаси засидеться и, тем паче, застрять на следующую пару...
   Вот так, мало-помалу ты исполняешься недопустимою крамолой: "А ведь все эти Их курсы страшно не интересны и, что еще страшнее, попросту не нужны! Не отсюда ли все Наши комплексы?"...
  
   ***
   Из универа - домой.
   Там делать нечего.
   Вот брожу мимо книжной полки.
   Вот глажу корешки книг.
   Вот выдергиваю Хемингуэя - на полкарасика, и обратно.
   Предпочел Пиранделло. Которого, впрочем, даже не листанул, - просто вынул.
   Вниманием завладела большая муха из породы жуже-кабаних. Она нахально уселась над подушкой. Меня бы это не тронуло, не окажись на подушке голова. Личная.
   Легко взволнованный и тяжело возмущенный, я энергично проработал истребительный план. Оставалось выполнить.
   Насвистывая Челлентано, гигантскими, но замедленными шагами я проник в ванную, тем же маршем вернулся, но уже с дихлофосом. Ввиду своих уникальных габаритов, полная спеси "Жуже-кабаниха" игнорировала маневры ползающей нечисти. Попытавшись доказать, что чего-нибудь да стоит, нечисть пустила в ход струю МОВ - мухо-отравляющих веществ. Дымовитая пахучесть заполнила пространство над софой. Увы... жирная варварка описала парадный круг и, преспокойно обманув МОВ, асом унеслась на кухню. Я за ней, и с тем же успехом...
   Гнусный запах, овладевая квартирой, бесил. Бешенство не способствовало точности струйных МОВ-атак. Не сказать, что я люблю дихлофос. Его запах будит не лучшие ассоциации. Как-то Игорь Клибанов, тот еще шутник, обделал меня этой прелестью так, что "олимпийка" с месяц еще распугивала не только мух...
   Куда делась "кабаниха", я уже не знал, вернее, не видел, но знал, вернее, слышал ее "жу-жу". Дабы не задохнуться, пришлось отбросить дихлофос и отвлечься музыкально.
   Поставил диск-гигант с итальянцами.
   Мухоубойное амбре отравило и это удовольствие, тесня бойца все ближе к балкону. Там по перилам сновал голубь, ленивый и тупой. Тыча клювом в облезшую древесину, он никак не мог уразуметь, что в этом месте не найти того, из чего его собратья производят обильные архитектурные украшения в виде бледно-зелено-голубых бугорков.
   В этот миг я пожалел, что лишен неистовости другана Вани, закончившего университет в прошлом году. У этого начинающего Песталоцци прорезалась поздняя, но могучая страсть. При помощи огромной рогатки он охотился на перьевую авиацию и, в особенности, уваживал голубей. О, если бы подопечные и коллеги видели свирепый азарт учителя Ивана в пик балконного отстрела! Впрочем, его уважали и без воздушных репрессалий. За кулаки...
  
   ***
   ДЗЫНННЬ!!!
   В дверях торчал Влас Верхновский. Шикарный Владя. Шикарный потому, что любит шик, но не всегда его достигает. На Владе синяя бархатная рубашка и узкие голубоватые джинсы.
   - Принесло дурака! - я традиционно гостеприимен.
   - Здоров! - ничуть не смутясь, он размашисто, прямо с порога прорывается в кухню.
   - Пылеглоты сыми. Вчера полы мыл, - я донельзя доволен вражьим броском.
   - Чистые. - Всегдашний ответ.
   Больше я не настаиваю. Просто молча нагибаюсь за тапками и едва не силком заставляю переобуться.
   Владя с треском всунул свои длинные ступни в мою миниатюрную обувку.
   Характерный щелчок! Блин, понятно! Печенег успел посягнуть на хиленькое содержимое холодильника.
   - Э-эх, до камеры дорвался! С порога, волчара! - укоризненно приласкал я гостенька и, после полуминутного противоборства, захлопнул дверцу холодильника.
   Поздно!
   - Бо-бо-бо... - надразнивал Влас туго набитым ртом.
   Не скрывая злости, я обнаружил исчезновение куска колбасы.
   - И куда это делась "докторская"? - недоуменно повожу плечами. - Вот только что вот тут вот лежал вот такой кусмище колбасищи! Ты, случайно, не видел?
   - Черт его знает. - Владя превзошел хозяина в искренности изумления.
   Только врешь, ворог: я уже сориентировался и, воинственно выпятив перед, по миллиметрам оттеснял долговязое тулово вторженца от остатков провизии.
   Длиннющею клешней жадно урвав крошащийся кусок непредусмотрительно оставленного на столе каравая по 26 копеек, праведно влекомый мною Владя тихо-тихо задо-подвигался в зал (он же кабинет, зал, гостиная и спальня). Его рот хищно набивался хлебом. Крошки устилали мамаев маршрут. А также пузырились со слюною в огиб немыслимо часто чавкающих губищ...
   Молча дослушали ГДРовский рок.
   - Сир явился нас развлечь? Более юмористического, в смысле глупости, лица нам встречать не приходилось. - И предположение, и расшифровка исходили от меня.
   - Не глупее, чем ваше седалище, в смысле вторая ваша голова, причем основная, - отбрил он. Вот что значит сытый человек!
   - Милое начало! - восхитился я. - Только зачем вы скомкали кислый мордель?
   - Полагаете, вид убожеств располагает к слащавеньким хи-хи? - он явно в ударе.
   - Вы о личном отражении в телевизоре?
   - Мы о косматом ханурике слева.
   Словесную разминку оборвал следующий...
   - Дзын, Дзын!!!
  
   ***
   Шикарный Владя напустил на лицо скуку и меланхолию. О да, теперь мы верх философического сурьеза в ореоле романтической загадки.
   Однако пижонство его было преждевременным: в дверь просунулся Игорь Клибанов, коротко - Гарик.
   - Еще одного Бог послал, - порадушничал я.
   - Уж сколько зарекался, в эту конуру ни ногой... - вежливо настроился Гарик, но принюхался и изошел паутинками морщин. - Фу-у!!! Ты после моего почина так и одеколонишься дихлофосом? Ну, дурашка, я же пошутил. Дихлофос - он для травли насекомых. А для людей делают парфюм...
   - Твою родню морил. - Был я краток и освободил проход.
   Встреча в зале показалась жаркой. Даже мне.
   - Вот ведь бежишь нарочно в этот нужник, чтоб укрыться от уличных юродов, а тут для тебя шедевр дури припасают. - Церемонно приветствовал Владю Гарик. Как и всякий вероломный удар агрессора, натиск гостя N 2 оглушил гостя номер 1. Но блицкриг был быстро смят и стерт:
   - Батюшки, кретька приползла. Деби-деби, на-на-на... - как цуцу манил Верхновский Клибанова и сыпал крошки, - кушай. На полу вона скока крошечек. А мяску хозяин зажал. Жадный дяденька...
   ...Разменяв по ушату любезностей, друзья брезгливо пожали руки, пытаясь со своей стороны обойтись самым кончиком хитро подсунутого мизинца. Потом еще долго обнюхивали, морщась, ладони, стряхивали с них невидимую дрянь и сдували ее в лицо визави.
   - Дурдом в сборе. - Умилился я.
   Верхновский, первым перестав кривиться, поставил Челлентано и угодил под новый град сатиры, притом что наедине все мы очень любили этого комика и музыканта.
   Со спокойствием стоика Влас уселся на софу и слушал "О море, море, море"... А наши шпильки бездарно тонули в его волнах.
   - Смотрели "Дефицит"? - переждав последний вал саркастических "утопленниц, бросил он.
   "Дефицитом" именовалась самая громкая театральная премьера последнего времени.
   - Ну и? - выжидательно уставился Игорь.
   - Да так, забыл, где нахожусь, - спохватился Верхновский. - А что идиотов дальше сортира не выгуливают?
   - Я гляжу, их и на театру напускают. - Я не остался в долгу.
   - Не люблю театр. - Зевнул Клибанов.
   - А ты тут при чем?! - Отмахнулся Влас.
   - Нет, серьезно. - Пренебрег Гарик. - Кино по мне.
   - Чем же нам большая сцена не угодила?
   - В кино... как бы это... образуется эффект индивидуального, интимного... что ли... присутствия... и... это... восприятия происходящих действий. А в театре, как натурально не играй, всё, особенно, если монолог, - ненатурально. Пыжится дядя, ревет, чуть не рвется с натуги. В кино всё камерно, и голос при монологе тих, как и положено. В кино, где надо, актер на ухо шепнет, так и шепнет, а не рявкнет. Или там взглядом выкажет, закулисным интимным голосом передаст чувства и всё так, как нормальный человек про себя размышляет, а не вопит до дырки в глотке, да и ушах всему залу... как он это в театре на ушко партнерше о любви гаркает. Вот интересно, актрисы уши на такой случай затыкают чем: воском или ватой?
   - Тебя это волнует постольку, поскольку у твоих личных локаторов естественный предохранитель - грязь? - по новой наскочил Владя.
   - Почему я и не люблю театра, а люблю кино. - И снова Гарик игнорировал гротеск.
   - Ну вот, он уже не слышит. - Ликовал Владя. - Эгей, деточка, раковины промой.
   Какая утрата для театра, вздохнул я и решил углубить расспрос:
   - Игорек, скажи, пожалуйста, ты имеешь какое-нибудь отношение к великому Гаррику?
   Наш Гарик не энциклопедист, а в театроведении не потянет даже на дилетанта. Гариком его прозвали за искусство косить глазами, как крамаровский свирепый Гарри из фильма "Новые приключения капитана Врунгеля". Неверно истолкованная аналогия возмутила Клибанова:
   - То же, что ты к Квазимодо.
   Обещающе улыбаясь, я снял с полки первый том Краткого энциклопедического словаря 1963 года выпуска, открыл его на 238-й странице и торжественно приблизил к Игорю. Так Гарик узнал о существовании великого английского артиста восемнадцатого века.
   Но диво: прочтя, с чьим именем сопряжена его малоуютная кличка, посрамленный кинолюб возликовал!
   - Театр Гудменс-Филдс в Лондоне. Гудменс-Филдс... - задумчиво пришепетывал он. - В 35-ти произведениях Шекспира...
   - Боже мой, что ты натворил, Виля? - всплеснул руками Владя. - Ты забыл, что некоторым не шибко далеким индивидам культурная нагрузка противопоказана! И теперь мы до самой кончины, а у таких людей она ох, как неблизка, будем выплачивать алименты сначала родителям, а потом дурдому, который его приютит?
   - Быть или не быть? - с пафосом басил все еще не вернувшийся к себе Игорь.
   - Бред хронизируется. - Горестно констатировал Влас.
   - Тьфу, отвлекся от хорошей книги, а тут... - захныкал Гарик, прихлопнув том.
   - Как знать, может, посредством великого Гаррика наш махонький, наш микроскопический Гаррюнечка приобщится к театру? - выразил робкую надежду Верхновский в то время, как Игорь лишь язвительно кивал: мели, мели, Емеля...
   - Могём, могём... - чуть позже продолжил Гарик. - Господа дураки, минуту внимания. Меня редактор факгазеты обвинил, что я обленился, и требует, кровь из носу, полемическую передовицу. К завтра.
   Чуть не забыл, в своем "Политехе" Игорь Клибанов слывет эрудитом и по праву назначен штатным публицистом факультетской стенгазеты.
   - Ну, и в чем гвоздь? - удивился Влас. - Рак на виду, это ты. Не достает Щуки, - он выразительно кивнул на меня, - и Лебедя, - гордо распрямился сам.
   - Я серьезно. - Похоже, Гарик упрямо заминает перепалку.
   - Ну, накрапай про ваших книголюбов, - предложил я. - Как спекулируют, как книжки подписные тащат. Мол, своя лавочка для блатных.
   - Такое на факультетскую трибуну? - скептически покривился Клибанов.
   - А что такого?
   - Не будь наивным Буратином. На первом курсе после "картошки" я настрочил фельетон о неорганизованности, аврале, штурмовщине, с какой будущие первокурсники эксплуатировались на совхозных полях. Подпустил пару пиявок в трусы нашему полевому командиру - доценту с истории партии, как он себя нарицал: "Я ваш бог, царь и отец, а кто не понял - тому пипец". Статью, будем справедливы, напечатали...
   - Видишь...
   - Но...
   - Еще и но?
   - А кака же! Когда я водрузил на чело правдолюбия забрало объективности, передо мной угрожающе скрипнула кираса факцензуры.
   Лихо чешет черт! Что есть, то есть: входя в журналистский кураж, наш Гарик, порой, не политехнически краснобаен.
   - Вот вам плод приобщения к воплотителям Шекспира. - Не замедлил оценить Владя.
   - Короче, - дернул плечами Игорь, - напечатали: сколько да когда, а о звездах первой величины - ни пук-пук. Черная дыра. Суть в разводе - холощёна то есть. Остался один бодрый слог а-ля "Утренняя почта".
   - Тогда засандаль про культурный досуг студентов, - посоветовал я.
   - А что тут полемичного? - усомнился Влас.
   - Допустим, о вашем знаменитом студенческом баре "Гаудеамус". Дескать, превратили в элитарное заведение. Избранным - зеленый свет, серой массе недоступен и те де и те пе.
   - Проснулась зависть неутоленной пьяни. - Подколол Владя.
   - Минутку. А что? Бар для всех, а ходят вельможи и гости заморские. - Резонировал Гарик.
   - С тебя четыре бутылки. - Без тени иронии сообщил я.
   - Об чем речь? - охотно согласился Малый Гарик. - Конечно, четыре, а не семь и не две с половиной.
   - Вот именно. Благодари бога, что наделил меня четкой мерой в распределении, кто кому чего за что и сколько должен.
   - И сколько ты должен мне, допустим, за до сих пор не оплаченную "Игру в бисер"? - оперативно отреагировал Гарик.
   - Семь копеек. - Реактивно отрезал я.
   - Справедливо! - возрадовался приятель. - С учетом, что мне оно обошлось в 14 "рваных".
   - Германа Гессе ты спер из сельской библиотеки. - Вступил Владя.
   - Пиявкам вякать возбраняется. Творцом, - огрызнулся Гарик.
   - Зачем нарушаешь заветы?
   - Пиявок всегда отличала наглость и напористость. Образчик гнусной породы сейчас дождется...
   - Интересно, чего?
   - Что его заспиртуют?
   - Всеми присосками - за. Спиртное за вами. - Обрадовался Владя.
   - Поразительно скромный экземпляр. - Обалдел Гарик.
   - Кровосос, одно слово. - Поддержал я.
   - Короче, вы угощаете? В таком разе я готов откликаться и на рептилию. - Верхновский воинственно благодушествовал.
  
   ***
   Владя - тип наглый, но, чего не отнять, находчивый. Единственный из нашей компании, кто пробовал наркотики и даже "уплыл", он быстро "срезал" первого же, кто пытался дразнить его по этому поводу.
   "Ты обзываешь меня наркоманом?" - невинно полюбопытствовал Влас и на утвердительный ответ веско заметил: "Видите ли, наркомания - это всего лишь большевистская страсть к министерским портфелям. Не кажется ли вам, милейший, что ваши наркомовские ассоциации несколько рискованны, если не сказать, предосудительны?" - и вопрос был исчерпан...
   - Подлец! - в равной мере восхитился и возмутился Гарик.
   Самое удивительное: никого не удивило, что результатом обмена любезностями стал негласный сговор, однозначно решивший судьбу вечера. Влас, правда, для проформы покочевряжился:
   - Каков, а? А кто вас, сударь, водил в кабак по весне?
   - На свой-то день рождения? - Безмятежно ухмыльнулся Гарик.
   Владя аристократически насупился: чернь она чернь и есть.
   - Мы берем тебя, но при условии, что Гарик откажется от своих семи копеек. - Я был просто обязан воспользоваться моментом.
   - Каких семи копеек? - а Клибанов все-таки туп.
   - За Германа Гессе. - Владя более догадлив.
   - Во логика! Что ты будешь делать: я, значит, раскошеливаюсь ради какого-то холявного болвана и, одновременно, с той же радости, иду на жертвы в пользу второго болвана. Приятностно до чертиков! - верещал Игорь, но мы знали: это чистый этикет. Никуда уже не денется.
   - Не ради болвана, а ради друга. - Проникновенно исправил Влас. - Тем более книга-то ворованная. Как не крути, ворованная. - Как самый финансово несостоятельный, он, похоже, дипломатически решил заручиться союзником в моем лице.
   - Ну, раз ты такой умный, я тебя не держу. - Игорь великодушно развел руки и указивно свел в направлении туалета.
   - Спасибо, я сейчас уйду, деньги мне только дай, и я уйду, - успокаивающе щебетал Шикарный Владя, маяча протянутой ладонью.
   К той поре одевшись, я крикнул из кухни:
   - Вы посидите, пока я просажу вашу денежку.
   - Так точно! - Мне аплодировали оба...
   Но вот сборы закончились. Владя поднялся, хозяйски снял пластинку с радиолы.
   - Вложи диск в конверт и не лапай. - Проворчал я.
   И, конечно же, он в точности, то есть как всегда, не исполнил указ...
  
   ***
   Предусмотрительный Владя попробовал выслужиться, На остановке он грациозно изогнулся и фартово вытянул руку. Взвизгнуло такси. Владя деловито спросил, довезет ли шеф до бара "Витязь". Шеф милостиво кивнул. Довольный Владя вальяжно махнул нам, приглашая. Мы наблюдали с обоюдным интересом, но не двигаясь с места, то есть "в упор" не понимали, чего от нас хотят.
   - Живее рожайте, мужики. - Нетерпеливо стегнул шофер.
   - Товарищ водитель, мы не миллиардеры, чтобы в баню на моторах ездить. - Внес ясность Гарик приятным баритоном. - Вы везите этого торопыгу, а мы уж как-нибудь на автобусе.
   Я не сомневался, что Малый Гарик собирался вояжировать на такси, да так бы и оно было, не поспеши Владя со своим "шиком".
   - Ты сел или проехали? Недосуг мне, а то... - Таксист требовательно и уничтожающе просверлил Владю раз семь на бис.
   Товарищ наш с досадой хлопнул дверцей.
   - Гадская порода. - Прошипел таксер.
   - Кати, ямщик, и не гони лошадей, заморишь. - Напутствовал Влас.
   Авто откатило, но мы еще долго наблюдали в заднее окошко благостные жестикуляции быстро уменьшающегося водилы.
   Я и Гарик скромно потупились. Тот, кто Виль, тихо сообщил плечу друга:
   - Свяжись с уродом. Не успели на выгул вывести, уже скандал. Сейчас народ точно догадается, что Это с нами. Оштрафуют чего доброго...
   - Предупреждали ведь люди добрые: без поводка не выводить, - вставил Гарик, - вон видишь надпись: "Выгул собак без намордников карается штрафом"?
   - Про выгул глупых Власиков забыли. - Продолжил я. - Не смотри в его сторону, он как бы не с нами.
   - Любим мы ради дешевой хохмы время терять. - Ага, похоже, Владя приходит в себя. Такому палец в РТ не клади. Вот пример. В последнее время активизировались у нас "ряженые от религии": баптисты не баптисты, анабаптисты ли с пятидесятниками, - сектанты, одним словом. Ходят, сманивают, "божественным светом истинной веры" облучают наивных. Даже в КГБ засуетились, брошюру предупредительную выпустили. "Агрессия без выстрелов", что ли, называется. Короче, пристали как-то аналогичные миссионеры к пьяненкому Владе, агитируют, обрабатывают. Да он долго не слушал. Как гаркнет: "Ага, попались! Я меченосец Святой инквизиции, вычисляю еретиков для последующего сожжения". И во весь мах рук своих осеняет их христовым знамением...
   Подкрался автобус. Вваливаемся внутрь.
   Мало на свете вещичек приятнее поездки в туго набитом автобусном чреве. Едучи в час-пик общественным транспортом, простой человек, верно, с благодарностью повторяет: "Какое счастье, что я не начальник, разъезжающий в прикрепленной "Волжанке"!". И ведь верно, как много теряет сей изнеженный тип в сравнении с рядовым "общественным отравителем", как раз и навсегда обласкал пассажира Владя? А сколько здоровых эмоций катализируется в нормальном автобусном гражданине, когда все пять пудов чистого соседского веса вдруг точечно переместятся на мизинец его левой ноги?! Ах, больно? Тогда подумай о секунде якорной устойчивости родной стопы, отделившей выбор ихнего каблука от твоего ответного вопля?!
   А если вам взбредило в жаркий денек и во всем белом смотаться, куда подальше?! Уже к шестой остановке невольно мечтается о прачечной.
   Ну, и, само собой, неизбывная прелесть автобусных мини-диалогов...
   Втиснувшемуся последним Владе уже пришлось перекликнуться с молодой, но резвой девицей. В общем, Влас чудом завис в дверях, а, чтобы не выпасть совсем, упер локоть в ее поясницу.
   - И руками, и ногами, и рогами! - "без капли раздражения" отозвалась девушка.
   Владино не заржавело, сдавленно и сдержанно:
   - А кто языком как хвостом.
   Мы с Игорем удовлетворенно переглянулись: дескать, вот и девушка сразу поняла, кто есть кто.
   Сбоку развертывалась не менее любопытная ярмарка комплиментов. Не склоняя корпуса, мы напрягли лишь слух.
   Итак, покинув с предосторожностями сиденье, худощавый человек пытается протиснуть внушительный чемодан ближе к передней двери. Но кладь упирается в колено матерого хрена - солнечного антипода в роговых черных очках. Со всей мыслимой свирепостью мудрилище сие парирует насест:
   - Еще б в яйцы торбу чертову сунул!
   Обладатель кожаной "торбы" в форме параллелограмма примирительно:
   - Ну, чего ты? Мне выходить. А сунуть некуда...
   - Ма-алчать! Не перечь! - клацает очкарик. - Нечего сидеть было. Тоже еще старик выискался.
   - Ты бы полегче, командир. - Чуть жестче советует владелец невежливого чемодана.
   - Сказано: не вякать! - горячится старикан. - Я три года на подводной лодке служил! Понял?! Сопляк!
   Легендарное прошлое тридцатилетнего "сопляка" не тронуло.
   - Поздравляю, - усмехается он, - я три года на крейсере "Киров". Что дальше?
   - Не у меня ты служил! - мелко трясясь и пунцовея, цедит ветеран подводного флота.
   - Очень жаль, - вздыхает, огибая, худяк.
   - Вот я и говорю: не у меня ты служил! - жмет свое очкастый субмаринист. - Я б тебя...
   Я так и не узнал, какая участь постигла бы кировского "сопляка". В это момент пассажирская волна плеснулась к дверям, смывая в сквозняковую брешь песчинки всех диалогов. Слышалось, в сущности, однообразное, но сказочно многотонное: "Выходите? Разрешите? Позвольте? У-уй? ногу, урод!!!"...
  
   ***
   В какой-то миг показалось, что у меня оторвали руку и даже вынесли на улицу. Я приоткрыл было рот окликнуть беглянку, но с удивлением обнаружил, что она на месте. Правда, кисть занесло на плечо довольно стройной пассажирки. Я затаил дыхание, боясь низменным осквернить чистый затылок. Медленно и томно хрупкий идеал обернулся. Потяжелев на центнер, челюсть моя отпала. Глаза срочно искали потолка. Ума не приложу, чем можно ЭТО намалевать на зарумяненном, как брюшко снегиря, лице?
   Потолок не спас. Справа - гнетущие габариты Игорьковой ряхи. Слева - плоский похотливый фэйсик Влади. Не осчастливленный покуда видом головного переда очаровашки, Верхновский таинственно подмигивал мне.
   Предвкушая двойной метаморфозы я ласково осклабился. И как в воду глядел: не вытерпевший Владя облизнулся и игриво шепнул незнакомке сильно выше ушка:
   - Девушка, вас зовут не Венера?
   Автобусная богиня хихикнула.
   - А меня зовут Гарик, - татем вклинился Клибанов. - Известно ли вам, что Гаррик - это гениальный английский актер, лучший исполнитель ролей в драмах Вильяма Шекспира?
   Не будь я подготовлен, точно влез бы со своим: "Кстати, меня зовут Вильям"...
   - Лучше Бельмонда. - Сипло изрекла "Венера" и кокетливо взвела личико на Гарика.
   Я не вынес и прыснул. О, парадоксы перевоплощения! Наш Гарик предельно слился с английским тезкой, играющим папашу Гамлета в роковой миг, когда ему в ухо вливают отраву. Портрет щедрой мужской лести перешило ужасом, тотчас задвинутым айсбергом неприступности...
   - Тоже мне Бельмонда. - Презрела Венера.
   - Он Гарик. - Спокойно поправил я.
   - А шли бы вы... - вспылила она, пыля на выход.
   - Дерьмо, а тоже плещется! - аттестовал Клибанов.
   И тут затылок мой искололи искры удовлетворения, что щедро сыпались из хамских владиных очес. Прочно занявший угол за перегородкой, Верхновский торжествующе телепатировал: "Уроды, уроды, от вас даже автобусные мегеры спасаются бегством".
   К слову, "Мегерочка Венера" увлекла добрую половину "общественных отравителей" салона. Но я сильно сомневаюсь, что их спугнули тоже мы.
   Из большого мира понеслись недобрые крики, костенеющие в истерические пререкания.
   Контролеры!
   И "зайцы"!
   Союз и вечен и непримирим...
   Внятно слышалось, как каждый "заяц" уверенно напирал на версию, что "проехал ровно одну остановку и в такой толчее просто не успел обилетиться". Более экспансивные замахивались на острые социальные обобщения, допуская выпады против "зажравшихся тунеядцев с красными повязками". Яростнее всех разорялся суровый... подводник в "сыщицких консервах". В вину "гадам задолбанным" он ставил свой забытый ветеранский билет.
   Я не поверил и гаденько накаркивал: ну, дерните паскуду на трешник! Как ни жаль, мягко тронувшийся автобус такого удовольствия не доставил. Но нам не составило труда вообразить, как кроет очкастый псих "сопливых салаг", которые у него "жалко что не служили"!!!
   Все это произвело на меня столь сильное впечатление, что из трех карманов я выудил поочередно двушку, трояк, копыш и важно передал заветный шестюльник Гарику.
   Владя из застенка тревожно крикнул: "На меня ни в коем разе".
   Верхновский у нас - принципиальный "заяц". Глубоко убежденный в том, что развитой социализм непропорционально вздернул цены на табак и водку, он упорно компенсировал эту кошельковую пробоину "коммунистической"... эксплуатацией общественного транспорта. Благо коммуна у нас так и переводится: "общество", комментировал он. На поезда, теплоходы и самолеты правило это не распространялось. Как говорится, тут даже Владя не властен.
  
   ***
   До конца маршрута в автобусе не вспыхивало ни гоголевских диалогов, ни шекспировских страстей. Убавилось отравителей, прибавилось места и кислорода. Салонное благодушие сочеталось с сонным умиротворением. Изгнание духа войны дорого обошлось лишь нам с Игорем: рядом выросла нескладная говорящая кегля.
   - Мы, честное слово, не соскучились. - Честно сообщил я Шикарному, физиономия которого буквально плавилась от припасенной гадёнки.
   - Если он скажет хоть слово, я его грохну. - Столь же честно предупредил Игорь.
   - Но после бала, в смысле, бара. - Как бы образумился Владя.
   - С условием: ты ни разу не раззявишь верхнее отверстие, - обусловил я.
   Влас примирительно сложил ладонный челночок.
   - То-то же, - удовлетворился Клибанов, после чего вытряхнулся с сиденья, чудом не набив шишку.
   Автобус достиг конечной.
   Небритый горбоносый водитель: потно-пятные подмышки, подмотанные изолентой очки, - открыл первую дверь и заблокировал заднюю. А поскольку кабина не соединялась с салоном, он, сломя голову обогнул машинкину морду и сардоническим фасом законопатил передний проход.
   - Показим билету! - грамотно, зычно, под хищный блеск подбровных окуляров.
   Еще одна "подводка" с двойным перископом! Не перебор ли для одного рейса, командир?
   Впрочем, то была побочно-внутренняя ворчба. Внешне меня заботило, как бы Владя не выдал принадлежность к нашему клану: плати тогда откупные.
   К чести щеголя, он держался молотком...
   Народ давно покинул автобус, а Влас всё "почивал": глубоко, показательно, с птичьими фиоритурами.
   Скомкав мину Джека Потрошителя, которому снова повезло, джигит рванул назад, в кабину. Цель - срочно закупорить жертву!
   И ловушка захлопнулась, только "зайца" как сдуло...
   - Будет дедушка Владя платить, ждите! - ликовал джинсовый фраер, догоняя...
  
  
  
  
  
   Глава 2 завязочная. Знакомства и встречи
  
   Гордая вывеска "Бар ЦЕНТРАЛЬНЫЙ" уВАжняет козырек крохотного подвальчика, вкопавшегося в угол старинного дома на улице Ленинградская.
   Внутри на удивление тихо. Ленивые танцы, томные шепотки редких завсегдатаев - и всё без признаков обычной в эти часы экспансии. Фарт так фарт: одна из овальных кабинок в оплетке бурого дерматина пустует. Точнее, один клиент налицо: субтильный очкарик в рыжем бобрике. Но и он при нашем явлении срочно отлучается на покур.
   "Незаселенной территории" в кабинке - на пятерых, однако Владя дрёпается конкретно и точечно - на его место. Черный "дипломат" хозяина небрежно отодвинут...
   - Владя, давай без хамства. - Прошу я.
   - А мне по кайфу тут.
   - Ну, мест же хватает. - Урезониваю по-хорошему.
   - И я про то.
   - Могу уступить свое. - Я продолжаю мирные увещевания.
   - Обойдусь. Не переношу чистюль. Простите, братцы... - и он с выразительной оттяжкой щелкает по "дипломату".
   - Законное же место. - Впихивается Гарик.
   - Все относительно и возвращается на круги своя. - Зевает Влас.
   А мы ведь еще не начали пить.
   - В смысле? - вскидывается Игорь.
   - А вот и чистюля. - Указывает Влас.
   - Чтоб мы тебя еще раз... - с затухающим шипом, присмирело глохнет Клибанов.
   - Извините, вы заняли не свою кабину, - оговоривается и, - не свое место, - тут же поправляется пришелец. Близорукие глаза сквозь линзы строги, но без вражды.
   - Уверен? - грубо осаживает Владя.
   - Что?
   - То. Рули в гальюн. - По слогам шкерит Верхновский.
   - А? - Тот озадаченно поправляет очки. - Куда, простите?
   - В свой постоянный рабочий кабинет - самый достойный этакого обормота приют, - сгорбясь и отводя глаза в приступе ненависти, высасывает Влас.
   - Не просветите, где это? - подвинувшись к учтивцу, владелец "дипломата" нагибается и мастерски отпускает плюху.
   - Ага! - Влас с готовностью распрямляется, - извольте, прошу...
   Рыжий не заставил себя ждать.
   Отсчитав паузу благородства, я стал запоздало замыкающим.
   Брови и зрачки соседей активизировались, смачное оживление заволнилось на губах.
   И все-таки я не опоздал.
   Влас первым нанес джеб, который прошил почти все пространство малюсенького фойе. Очкарик уклонился, с неожиданным проворством вывернул ударную руку и ребром ладони по владиному затылку довершил разгром. Задира вписался маковкой в дерматиновую стенку.
   Я не просто молчал, я ликовал, что не кричу банальное: "Да, бросьте, мужики"... Влас был в корне не прав и получил свое. А я не препятствовал этому и не видел предательства в этом.
   - Всё? - тихо поинтересовался с бобриком.
   - Гад. - Хрипнул Владя, пытаясь попряметь, и схлопотал на десерт.
   - Инцидент исчерпан или мое место все еще ваше?
   - Ваше. - Буркнул Владя, которому было нестерпимо стыдно: мимо проскользнула пара джинсовых нимф.
   - А теперь мы пойдем в другой бар... с Вилем, - появляясь и акцентируя "хвосты", объявил Гарик.
   Победитель оправил пиджак и с достоинством направился к столу.
   - Кто ж знал, что он нормальный, да еще регбист. - Внешне "осознав" всю свою дурь, везюкнул Верхновский и сморщился от боли в руке. - А я решил, что зубрила из говорящих павианов.
   - Слава богу, все вернулось на круги, и мы теперь знаем, кто есть кто, а кто всего лишь павиан. - Констатировал Игорь по праву патрона.
   - Что за намеки, сЕр? - Владя окрысился, но это не придало ему ни грозности, ни шарма. - Типа я - павиан?
   - Вы удивительно ловко ловите мысль человека.
   - Он не павиан, он маскаррон - ходячая тушка для пристегивающихся рожиц, - вклинился я.
   - Сер номер два, - Владя пошел зеленью, - я ведь потребую объяснений.
   - В стиле регби? - мило зверел и я. - Он, похоже, импонирует приматам.
   - Раз, два, три - базар умри. Что за народ, внутрь ни полграмма, а дури на три дурдома! - веский подход Игоря произвел впечатление на всех...
   - С чего ты взял, что он регбист? - я первым нарушил пятиминутку беззвучия в курительном антракте.
   - Было дело, в регби играл, и также заломали руку, - Владя иногда может контузить своей логикой. Это и отметил Гарик:
   - Очень доходчиво!
   - Как дела в Гудменс-Филдсе? - хороший симптом: Владя приходит в себя, только рука подергивается.
   - Чего? А.. да иди ты! - отмахивается Гарик, тоже неплохой симптом: лютая опала минула головушку Власа...
  
   ***
   В соседнем баре все оказалось совсем не так уютно. Ввиду потерянного из-за дуэлянтов времени, мы успели к "шапочному разбору".
   Темный зал был полон скучающих фигур. Манерные сопливые дрищи вдумчиво лепили из себя томных эстетов, а размалеванные куколки - печальных барышень-недотрог. И те и другие безбожно пахтали густой мрак дымом, но выбранная аристократическая роль не давалась никому. Мы не стали исключением, лишь пополнили серый муравейник тройкой банально скучающих физий. А еще в поисках сидячих мест курили и осматривались. Долго.
   Но вот светомузыкальная зарница в сумрачной глуби выхватила столик. Там маячили две тени. Кажется, в светлых блузах.
   Боясь, что мираж, мы усилили наблюдение. Вторая вспышка убедила: за столиком ровно "две расчуфыфленные женские особи", как тут же опоэтизировал Владя.
   - Если ничего, пусть рядом живут... - смилостивился Гарик.
   - А нет: тут уж кто кого... - дочеканил Владя.
   Миновав чащобу штампованных масок третьеразрядного снобизма, целиком отдающихся диско-душу, мы достигли заявленных особей.
   Владя, даже не приглядываясь, взялся за рога (чьи?):
   - Фрейлины, у меня подозрение, что вы изнываете со скуки. - Последнее слово почему-то скапризничало, лишив себя и Владю буквы "к".
   - Вы о своей подруге? - с видом отзывчивого истукана проронила одна.
   - Мы ее не знали, пока не явились вы. - Вторая не менее любезна.
   Обе, кстати, очень даже ничего! Русая и чернявая, в этой последовательности они и обозначились. Прорезаемый вспышками светомузыки мрак скрадывал детали и черты...
   - Что ж, раз так, позвольте и нам тут поскучать. - Неусмиримый Влас длил дипломатическую заваруху.
   - Стоило так стараться, - это опять самая отзывчивая: светлая.
   - Вы великодушны и учтивы. - Наш авангард напорист и неустрашим.
   - А главное, терпеливы. - Темная, очевидно, "словоохотливей".
   Похоже, Владя слегка обескуражен.
   Атака захлебнулась.
   Сев, потрепанные и битые, мы страдальчески долго переминались в ожидании официанта. Когда терпение перепеклось в агонию, милосердно возникла фея питейного сервиса. В холеной ручке - куцый блокнотик.
   - Милсдарня, нам 3 "Адмиральских", - (речь, ясен пень, о коктейлях), - и по... яблоку. - Вальяжно заказал Владя.
   - Настоящие джентльмены обязательно опередят дам, особенно, если те сидят за пустым столиком, - ослепительно улыбнулась светлая, открыв нам, тем самым, сей прискорбный факт. Да уж, хороши!
   - Это не от воспитания, от интуиции. - Не отставала брюнетка.
   Нас спасла официантка. Усталые глазки ее изнемогающе закатились, а бугристый фантик губ презрительно чвакнул:
   - Давайте все сразу, но по одному.
   Очевидно, в нашу задачу входило угодливо хихикнуть. Васторопностью как всегда отличился Владя. Это и решило благополучный исход заказа.
   - Мальчики - чудовищно почтенные рыцари. - Блондинка распевно обратилась к подруге. Нашего одобрения комплимент не снискал.
   - Вообще-то женский слабый пол - неплохой товарищ по жизни, но за столом совсем не товарищ, - у меня с чего-то перекосило скворечник, - да и вообще довольно косный тип. Рыцари и джентльмены - ржавый атавизм, типа гипсового корсета. Я ясно выражаюсь, тип? - адресовался я к беленькой. - Хотя нет, вы не тип, а - типа. И вы типа, - повернувшись к немногословной подруге, я подмигнул, адресуясь уже приятелям.
   И тут Владя проделал предательский финт:
   - У нашего спутника идиотская манера смаковать зажеванные остроты и плевать убогие метафоры. Его вы и приняли за скуку без буквы "к", а мы тут не при чем.
   - Объективности ради свидетельствую, он пользуется отрыжками чужого интеллекта. - На подмогу хлюсту поспешил Гарик. Если это способ избавиться от "типок", мне он решительно не импонировал.
   - А то как же! - разошелся Власик. - Инвалидное чужебесие и посторонние шлаки с лихвой компенсируют пустоту этого на редкость объемистого...
   - ...и звонкого, - подлый Гарик постучал по столу, - ящика для мозгов.
   Пусть и с запозданием, я отчетливо понял: при раскладе "Три плюс два" это испытанный способ сбросить с хвоста конкурента по "съему". Ну, это вы, удоды, зря. Еще посмотрим, кто тут ящик.
   - Не буду ничего придумывать, - я перешел в контрнаступление. - Скажу прямо и правдиво: вы чумазые недоумки из стада говорящих пингвинов, детеныши вонючей плесени, плодящей чуму тупости и непотребства.
   - Ну, я предупреждал же! - Владя с трудом изобразил торжество пророка. - Типовая банальность.
   - Фу-фу, срочно потравите гнид, - я, морщась, замахал руками, - бар рискует своей репутацией и здоровьем посетителей.
   - Внимание, почтеннейшая публика! Спешите на бенефис главного из странствующих дураков. Прощальная гастроль последнего из мыслящих баобабов. - Бичующие рулады Гарика возымели неожиданный эффект: скептически поджав губы, девушки переглянулись.
   - Срочно спасайтесь. - Страшным шепотом сообщил я. - По секрету только вам: эта парочка бесноватых недопесков сбежала из собачьего дурдома. Сейчас у них жесточайший приступ лая. Прерывать - опасно для жизни. Делаете вид, что вы хоть что-нибудь понимаете, одобрительно улыбаетесь и юзом-юзом крадётесь на выход. В фойе телефон, незаметно набираете "03". Психов беру на себя. За 120 секунд ручаюсь. Время пошло. У нас уже полторы минуты.
   - Чтобы избавиться от нашего общества, - все ошарашено внимали брюнетке, - незачем так унижать друг руга...
   - Нормальным людям... - подключилась русоволосая. - Не понимаю. Как можно?
   - Можно мы хотя бы коктейли попробуем? Все-таки заказывали... - светлая безжалостно довершала разгром. - Стоп, а может быть, их стратегическая цель и заключалась в захвате наших коктейлей? Как же я сразу не догадалась?! Бейте в литавры - поле битвы за вами.
   - Дела... - Прогудел Гарик.
   - Вы превратно истолковали наш спектакль. - Я примерил удел парламентера. - Наш замысел прямо противоположен вашим домыслам. А чтобы вы не дулись почем зря, мы заплатим за ваши коктейли и предоставим их в ваше распоряжение.
   - Ир, ты разве не поняла? - Усмехнулась подруга. - Их три. Нас две. Третий, как водится, лишний. Вот два и ополчились против третьего. Всё по-товарищески, в традициях отечественного мужества и мужского патриотизма.
  
   ***
   А она ведь, кажется, права. Насчет Влади и Гарика. Сбагрить меня хотели! Хотя нет, мы уже просто не умеем иначе. Включись я пораньше, - в отщепенцы попал бы Влас. Или Игорь. Валяние в словесных помоях как-то незаметно сделалось стереотипом нашего внутреннего общения. Почти норма. Для нас. Для посторонних - все еще нонсенс. В общем, спасибо девушкам за холодный душ.
   - Я всего лишь защищался. - Я попытался защититься.
   - Мне и в голову не могла прийти такая трактовка нашей незлобивой перепалки, - порционно выдохнул никогда не сдающийся Владя.
   - Приятно, видите ли... - только и молвил Игорь.
   - На свете много приятного. - Язвительно улыбнулась которая темнее, кажется, Ира. - Допустим, партия в "козла". Не ваш конёк?
   - Исключительно в холле Гудменс-Филдса, - нашелся Верхновский.
   Словесные фурии впервые смутились.
   - Как, вы не слышали про Гудменс-Филдс? - измываясь, Влас не знает меры. - А про Гаррика?
   - Которого? Сантехника Егора Степаныча из нашего ЖЭКа или что актер 18-го века? - невинно уточнила русая.
   Я уже почтительно прижимал руку к сердцу. Однако Владя глубоко враждебен рыцарству:
   - Мы имели в виду еще одного Гарика. Вот этого вахлака. Он комик лицом и сантехник по духу.
   - Дурак! - Гарик побурел.
   - А при чем тут Гудвин или как там еще? - допытывала русая.
   - Гудменс-Филдс это патриархальный театр в Лондоне, есть такой городок на чужбине. - Заносчиво базлал Влас, покуда я сложенными у глаз ладонями перекрывал обзор его образа.
   - Эсма, не находишь, сейчас они спесивы, как эфиопские козы?
   Почему козы, а не козлы? Это подумалось даже вперед вопроса: "А что такое эти самые эфиопские козы и есть ли они вообще?". Вслух, однако, вырвалось вот это:
   - Ради бога: без обобщений.
   Все нити полемики сфокусировались возле светлявой "особи", кажется, вот странное имя, - Эсты. Черненькая, по моей версии Ирина, снова обесточилась.
   - Первый ноль не в мою пользу. - Объявила "белая" королева. - Не скрою, пристыжена.
   - Кем? - изумился Гарик.
   - Не кем, а чем. Я, актриса, впервые слышу про Гудменс-Филдс.
   - Эсма, какой кошмар. - Без всякого кошмара констатировала Ирина.
   Все-таки не Эста, а Эсма, хм...
   - Кошмар потому, что узнали про это от скудоумных эфиопских коз? - спросил я, но Владя перебил:
   - Что есть Эсма?
   В этот момент я догадался и потребовал:
   - Раз актриса, то... напряги извилины...
   - То... Черт ее... пардон, его... тебя... - Влас досадливо вперился в меня.
   - Со Средних веков уличные актрисы звались, ну, ну же... Эсмеральдами! - настал-таки мой час возмездия и торжества.
   - Прям-таки все. - Съязвил Верхновский. - Эсмеральда Монро, Эсмеральда Алфёрова, Эсмеральда Фрейндлих...
   - Не паясничай. Самая-то древняя, пятнадцатого века, Эсмеральда. - Я жестко отстаивал свою находку.
   - Паяцев ранее 16-го века история не помнит. - Важно пророкотал Гарик. Факт приобщения к великому однофамильцу делал дело: наш технарь вольно и самоуверенно расширял культурные пределы собственной компетенции.
   - Видите ли, сударь, даже я, историк по призванию, не буду столь категоричен. И поэтому склонен доверять некоему Виктору по фамилии Гюго. У него описана актриса Эсмеральда в том самом 15-м веке. А вы, простите, - обратился я к русой красотке, - как-то связаны с этой особой?
   - Внучка в 17-м колене. И тоже, представьте, танцую. Правда, без козочки.
   - Если не считать эфиопских коз. - Находчиво вспомнил Гарик.
   - И даже без них. - Невозмутимо продолжила девушка, соскабливая со стакана ноготком сахарный налет. - Козлы попадаются. Отечественной все выделки.
   - Балет? - предположил я.
   - В точку. Спасибо, не начали с оленеводческой капеллы "Красная тундра" имени Моржа Хренова.
   Мы погасили смешки из неподанных бокалов, которые изобразили пальцами.
   - А, если не ошибаюсь, Ирина... тоже артистка? - спросил я, сам глядя на танцовщицу Эсму.
   - Любопытному варвАру... - начал бойко Владя и тут же сдулся... - чик-чик в Гудменс-Филдсе.
   - Я не из клана Терпсихоры. Я скромная советская студентка, - Ирина лично разрешила мои сомнения, в том числе именные.
   - И мы! - радостно оскалился Игорек.
   Эпохальная фраза стоила торжественного выноса. Нам и вынесли три бокала. Ритуально слизнув часть сахарного ободка, я втянул глоток и принялся сотрясать стакан. Ледышки мелодично бились о запотевшие стенки. Владя с фирменным шиком отставил левую руку и посасывал "Адмиральский" трубочно. Вид его выражал убойное пренебрежение к внешнему миру.
   - В связи, пингвины не звери, чтобы шастать стадами. Они селятся колониями. - Расстреляла паузу Ирина.
   - Мысль глубокая, еще бы знать по поводу чего. - Осторожно молвил Гарик.
   - Вот этот товарищ, - тычок в меня, - назвал вас стадом пингвинов.
   - В запале, - пискнул я. - Каюсь.
   - Но говорящие пингвины - тоже недурно.
   - На фоне плесени и гнид. - Уточнила Эсма.
   - "Спящая красавица" проснулась. - Засмеялся Владя. - Мы же предупреждали: Виль - мастак заслюнявленных сравнений.
   - Слава Аллаху, с одним нехристем познакомились! - Эсма даже хлопнула в ладоши.
   - Отблеск атавизма. Его называли этикет. В эру этих... корсетов. - Поддержала гримасницу Ирина и давай поочередно представляться - Ирина, Эсмеральда... Ирина, Эсмеральда... Эсмеральда, Ирина...
  
   ***
   Она уже не казалась такой отрешенной и холодной, как на первых порах. Улыбка списала все.
   Я залюбовался ее лицом. Зрение успело приспособиться к темноте, и то, что я видел, а видел я улыбку, красило его. С глазами сложнее. Их скрадывала полутьма, но в них угадывалось... Что? Ум, это точно. А еще, по-моему, в них обитала доброта. Глаза смотрели не вяло - размазанным лучиком сквозь бутылочное стекло, - они искрились. Мне даже поблазнилось, они звали заглянуть в себя, глубже.
   В глазах Эсмы перемены не заметил. То ли тертая. То ли сидела не напротив: наискось побоку, - и мой слепенький фокус такие дали попросту не "осилял". То ли просто не вызывала интереса...
   - Виль. - Спохватился я, неизбежно повторяясь, и небрежно ткнул пальцем по сторонам. - Гарик, он же Игорь. Владя, Шикарный...
   - А по батюшке? - спросила она же.
   - Что? - с привычной непонятицей вылупился Игорь.
   - ФИО? Гарик Аверьянович или там Баклажанович, вам, я думаю, видней. - Терпеливо растолковала Эсмеральда.
   - Ну, дураки мы, неполноценные, умилосердитесь, девоньки. - Возопил я, бия в грудь.
   Они засмеялись. Мы (под этим словом я обобществил индивидуальный вклад Гарика) взяли всем еще по коктейлю и конфеты.
   Я сентиментален, поэтому давно не отслеживал окружной музыкальный фон. Упустил из виду и баюкающий темпо-ритм группы "Модерн токинг". Владя, более продвинутый в межполовых завязях, живо пригласил на Ирину медленный "Шерри, шерри бренди". Я озлился. И сам не знаю, с чего.
   Эсмой плавно завладел Игорь. Но это внешне: все психо-токи инициативы шли от нее. Парню осталось только подставить руку и плечо. Не "спящая красавица" была эффектна. Особенно в танце. Даже такой дивный партнер, как Гарик, ничего не успел изгадить, целиком отдавшись ее вкусу и воле.
   Я мрачно зрил во тьме и тихо зрел в одиночестве. Карлссон в отставке.
   - Идейный враг телодвижений?
   Ах, чей же это сладкий в ухо воркоток?
   Гадать не пришлось даже из кокетства. Карлссон встрепенулся, смазал пропеллер. Искренне порадовало зрелище Влади: взъерошенный, чванный, полный траура он взирал на меня, как на рака в укропе.
   - Не совсем так. Предпочитаю бессистемные, но резвые телокривлянья. - Я пытаюсь выдержать тон, а звучит надтреснуто и провально.
   - Плоскостопие? - она участливо пробует понять.
   Я смеюсь и уже ничего не говорю...
   Понятно, танцевал я как Топтыгин на перекате. О чем не пришлось даже напоминать, всё делали коленки и стопы. А она делала лишь сдавленно "ой". Когда количество тычков грозило перейти в качество синяков, я стал пытаться упредить их словами.
   - Я это понимаю, - говорила она в редкие случаи, когда мне это удавалось. Но чаще просто ойкала. Наконец, со вздохом райского облегчения прошептала. - В принципе, это оригинально, - и кроху потерпев, - да и без принципа тоже...
   - Хорошо еще, что такой оригинал не достался красотке Эсме.
   - Ты бы точно постоял за репутацию эфиопского козла.
   - Насмерть, но скорее - за патагонского свинобрюха.
   - А там какие-то особенные свинобрюхи?
   Ликуй, старина: она усомнилась не в свинобрюхах, мы квиты!
   - Я так полагаю, они там не менее своеобразные, чем козы в Эфиопии.
   В приступе смеха ее лицо познакомилось с моим плечом. Тут случился прилив. И нежности, и плоти - напополам. Карлссона разобрало и понесло. Его пропеллер шинковал остроты, как галушки. И не всегда остроты. Но Ира была довольна. Так, по крайней мере, хотелось думать "мужчине в расцвете сил". От этого он был доволен больше ее.
   Время мчалось в темпе винтокрыла...
   - Кто-то лгал, что любит только быстрые.
   - Приглашая тебя, я спасаю Эсму от ночных кошмаров, а они ей гарантированы после медленного со мной.
   - Ей не грозит. С тобой она поймет только из вежливости.
   - Люблю ясность. Догадывался, что не в ее вкусе... - говоря дежурное, я на самом деле пытался угадать, что там воркуют наши голубки.
   "Ах, у тебя такое редкое имя..." - "А у тебя-то какое"... Нет, скорее, это уже пройденный этап.
   "Если не секрет, сколько тебе лет?.. Да что ты?" - "А тебе? Не может быть! - потрясающе выглядишь"...
   - Ира, если не секрет, тебе сколько лет?
   - Про возраст женщин почитай у французов?
   - Это девиз парижских кокетниц. Мне 21, не считая ста лет одиночества.
   - Поздравляю. Неожиданный поворот в... процессе...
   - ...который пошел. - И невозмутимо повторил. - Сколько тебе лет?
   - Упорство, достойное эфиопских родственников. Проще уступить: после ста лет одиночества мне сто двадцать. Доволен.
   Я ответил... все равно, что промолчал... Но не она:
   - Это у нас на один вечер?
   О, в неожиданности поворотов мы можем дать фору! И что, хотелось бы знать, за "это"? и почему, объясните, "на один вечер"? Но пора ответить:
   - Все зависит от погоды.
   - Не любишь свиданий под зонтом?
   - Боюсь свиданиться по лужам.
   - Могу одолжить калоши.
   "Свидания - анахронизм, на них носят передачки", - так и срывалось с языка, но губы предпочли компромисс:
   - Ты права, от сырости у меня пухнет плоскостопие, купоросятся сосуды и я вынужден спасаться соляркой для подзарядки дизеля в правой груди. - Все это выдаю на едином духу.
   - Батюшки, у нас и сердце не на месте?! Какая ведь зверушечка! - она приблизила бледное лицо. Волосы шелковили кожу щеки. Уже слегка разбуженная "адмиральской" бурдой чувственность теперь толчково пульсировала и волнилась, а снизу горячо и нежно распускались бутоны.
   Мне было легко, приятно, в общем, комфортно и хорошо.
   - Еще меня тревожат черепные сдвиги.
   - Мы до кучи и шиз... - она сделал паузу, коей я и воспользовался:
   - Шшш... Всего лишь неврастеник. А его дразнить чревато, и по закону в том числе.
   - Это я усвоила из вашей стартовой разминки. Но почему-то не страшно.
   - Зря. Владя точно не в себе. После вашего вальса. С чего б?
   - Просто я при случае умею доложить партнеру, что мы с ним не сиамские близнецы, у которых всё общее: и руки, и грудь, и по...
   - О-па! Резонно и доходчиво. - Я был впечатлен и оглянулся на Владю.
   Он откровенно скучал и агрессивно пренебрегал. Еще бы! - фиаско. Столь круто, на моей памяти, им погнушались впервые. Владя хлебал у стойки водку (вопрос на потом: откуда деньги? Скорее всего, таки выцыганил у разомлевшего Игоря "чирик", не меньше. В ту же минуту Гарик лично поплакался мне на ухо, дескать, Владя в наглую занял у него 12 рваных). А пить он умел. Не в смысле душевности. В плане устойчивости ног.
   Я покачал головой: жди беды. Владя ждал. Ждал и скучал. Скучал классически. Зевая и меча тошнотворно-уничижительные молнии, он вот-вот должен был, я знал, решиться на конфликт...
   В баре хватало аппетитных милашек, но Власу они были теперь глубоко по... Уязвленный в самую печень, он истекал желчью. Сомнений не было, наш модный шикарь положил глаз на Иру. А она посмела отвергнуть его. Да еще в пользу нешикарного приятеля.
   Владе, как воздух, требовался шанс самоутвердиться.
  
   ***
   В бар втиснулись две космогривых каланчи. Первая... кажется, мужского... да точно, все-таки мужского рода. Вторая - без каблуков, и где-нибудь полкепки уступает Владе в длину. Похоже, баба.
   Гордо улоктясь в стойку и стойко не замечая все, что ниже его мелковатых буркал, дылда щелкнул пальцами под нос худосочнику слева. Тот понятливо уступил пуф у стойки барышне с баскетбольной антропометрией.
   Компактной парочке живо организовали пару бокалов с шампанским. Сдвиг Гималаев резко "гармонизировал" здешний натюрморт. Все звуки унялись, минимум, на дюжину децибелов. Верзила ласкал соседей уютным взглядом, от которого те становились приземистей и ущербней. Но и это все было бледной прелюдией данс-шоу, в которое, захмелев от наперстка шипучки, пустился детинушка. Патлатый лихач грузно выбрасывал полутораметровые конечности, рядом неуклюже топталась его "дрофочка". Народ опасливо сползал к периферии.
   Владя плотоядно: "А-а-га!" - облизнулся и встал...
   - Владя, ты как насчет яблочка? - догадливо пыталась отвлечь Эсма.
   - Обходимся. - Ответ звякнул льдом...
   Шикарь против шишкаря. Оба скачут, выгибаются. Владя у нас парень не мелкий. Но на фоне такого баклана просто тушканчик. Между тем, сравнительно изящные коленца недомерка вызывают восторг бакланихи. От избытка чувств девушка-дрофа скалит ослиные зубы и слюняво цикает.
   - Щас грянет буря, - честно предупредил я.
   Ира беспокойно посмотрела на бретеров. В ее глазах заметался испуг. За испугом пряталось небо, а небо (я, честно, как-то и не ожидал) точило такую беззащитность! Прижавшись, девушка лепетала вздор. Так смешно и трогательно. Меня несло в такие выси, что оттуда хотелось плевать. На всё и обильно. Не на всех, правда, получится. В этом я был последовательно реалистичен, лишь только в фокус попадал циклопический выбор Влади. У Гарика (рост метр девяносто, бицепс сорок четыре) выбор Влади также не вызывал энтузиазма.
   Обнаглевший "тушканчик" тем временем открыто подмигивал соседке. Та задорно всхрюкивала. Спелось, сладилось... да не срослось! Не дали! Кашлянув во вест размер грудной пневматики, жердяй схватил "недомерка" за плечо, пригнул и шепеляво выдохнул:
   - Слышь, прыщ, не маячь. У моих коленок и без тебя близорукость.
   Вот и все!
   Владя подловил придурка:
   - Чьих? - к Верхновскому не придерешься: "кронпринц на выезде". - Чьих, говорю, будешь? Из Жирафрики? В цирке вакансий нет...
   Пытаясь схватить суть, долговязый хмуро насупился, медленно буксанул на полпритопе.
   - Не плакай. - Светски щебетал Владя. - В зоопарке страус крякнул...
   Шея громилы все больше напоминала разводную башню.
   - Страусиха скучает. Надумаешь, звони.
   Когда нужно, голос Влади приобретает летучесть и мощь. Его было слышно всем, кто хотел слышать. Другим тоже.
   - У нас обширные связи. На скотобойне пристроим, если что ...
   Звереющий "жираф" припечатал Владю к дерматиновой стенке и... припал к ней просторами всей своей грудной рамы: друг наш просто выскользнул угрем. "Живые края" импровизированного "ринга" уже не только дышали, но и шумно болели. За Голиафа. Все. Кроме нас! Да еще "дрофушка" жалобно скулила невесть в чью пользу.
   Гарик ринулся в бой, но Эсма вцепилась в него обеими руками.
   Схватка становилась все менее зрелищной. Потеряв товарный вид, "жираф" тюленьей тушей волочился за Владей, чьи руки владели его чубом и ухом, лишь безразмерные "ласты" озадаченно месили наэлектризованный воздух. В районе сортира Владя отходил его в вольную и по мягкостям, и по жёсткостям, а под финиш эффектно препроводил в нокаут.
   - Оревуар! - салютовал триумфатор и исчез: продолжение пахнуло казенным финалом.
   Хнычущая "дрофа" придала Голиафу спорную прямолинейность и сволокла в туалет. Умыться и смыться.
   Реакция публики была ритуальной, но робкой. Исход поединка никого не удивил. Секунд шесть заушно поосуждав наш столик, народ вернулся к прерванным делам. Даже изгнанный "Жирафрикой" увалень, гордо сопя, водрузил полированный таз на давешний пуф с таким видом, будто ничего не произошло. И никому не пришло на ум хоть как-то почтить подвиг нарушителя спокойствия, что, рискуя 15-ю сутками личной свободы, "уторжествил" справедливость и спас поруганную честь доброй дюжины праздных выпивох.
   А минуты через полторы все подернулось ряской забвения...
   - Один случай на миллион, когда шлюпка потопила дебаркадер. - Прокомментировал Гарик. - Вся хитрость в том, что шлюпка из свежего дуба, а дебаркадер до днища проржавел".
   - Как хотите, ваш Владя не герой. - Резюмировала Эсма.
   - Того же мнения. Сам не прав, нас поставил в неловкое положение и в вытрезвитель попадет. - Подлила на спичку масла Ирина.
   - Хуже: под статью о драке в общественном месте. - Подзудил Гарик.
   - Он, верно, рискует влететь, - Ира сокрушалась всерьез.
   - Давайте закроем тему. - Предложил я. - Владя давно уж за канадской границей.
   - И мы рискуем куда больше, как свидетели и соучастники, - усилил Гарик.
   - В конце концов, сам виноват. - Вздохнула Эсма.
   Владю дружно забыли. Впрочем, свое черное дело он сделал. Дальше все у нас клеилось не так... У нас - с Ириной.
   Мы молча допивали коктейли. Она не возражала против задержек ее ладони в моей руке. Но девичьи глаза туманило безразличие. Или просто хмель. Могу и ошибиться.
   Изредка я косился на стольников. Пожирая друг друга глазами, Игорь и Эсма целовались.
   Мне стало тошно и уныло. У нас совсем не то...
   Подсела третья парочка. Внедрение смутило окончательно. Лишь Эсме с Гариком весь мир был лишним...
  
   ***
   Часам к 11 поддатые слои начали в массовом порядке выметываться. Кто нехотя, кто бойко. Все зависело от качества реальных приобретений и количества оправданных трат. По этой части редко, у кого все было в полном ажуре.
   Вдутые барышни дурковато хихикали, свинушно повизгивали и манерно отмахивались от обретенных за стакан коктейля пастушков, что тащили их в ловимые тут же "моторы", а потом с отчаянной решимостью бухались на их коленки и с рокотом уносились в ночь. Я редкостно объективен и добр, когда самому не чмокается.
   Гарик и Эсма распрощались с нами сразу за дверью бара.
   Мрачный неудачник Виль молча клял подлое мироустройство, а еще больше - бездарно фукнутые гроши.
   Асфальт влажно свеж и седовато клубится. По нему очень тихо идем мы. Средневековая в своей дикости ночь прячется за углом, дразняще суля и обещающе дыша. Что-то ты заготовила, ночь? Зеркальные ракеты финок с мгновенным транзитом в вечность? Или теплые мехи огромного вселенского сердца-пульсара, чья полифоническая ритмика ежесекундно высекает симфонию чьей-то любви? Одним ее хватает на час, на день, на месяц... счастливым - на долгие-долгие годы.
   А в обуглившейся сковороде над головой спекаются брызги олова и серебра. Чем чернее, - тем их больше, и все мельче, мельче. Но перед взором прожигающе-властно кипят манящие напайки фаворитов. Сириус, Вега, Капелла, Арктур, Альтаир...
   Ирина томно вздохнула, медленно остановилась и повернулась лицом. Руки прижаты к моим плечам, чудно пахнущие волосы плотно щекочут мои губы.
   "Парень, пора! Твой шанс!"...
   Я зажмурился и крепко сжал ее правое запястье. Большего, к счастью, не успел.
   - Мы, наверное, поженимся? - уверенно и предупредительно прозвенело из ее уст, а в плутоватых глазах плясали две Капеллы, а, может, Спики, которые постепенно рассыпались на смешинки.
   Дипломатично хмыкнув, я решительно снял ее руку со своего плеча, просунул в свою одесную, дугой свернутую у бока, и великодушно отвечал:
   - Не пройдет и пяти лет.
   - Ну вот. - Прыснув, она качнула чудною копной, зрачки озоровато сверкнули. - Всего-то? Почему не шесть?
   - Потому что мы, наверное, поженимся.
   Она беззвучно засмеялась и почти тут же перестала. Глаза налились непонятным. Иногда чужие глаза мне кажутся двойными: от слез и нежности. Кажется, ее сейчас такими и были. Не совсем, правда, ясной оставалась причина.
   Не я же...
   - Я живу рядом, не провожай. - Она опустила лицо.
   Скрывая? Что?
   - Рудименты джентльменства мной покуда не изжиты, в отличие от аппендикса.
   - Нет, серьезно. Провожать не надо.
   - Позволь... как же?..
   - Мы увидимся, если захоЧЕМ, завтра в 6 у кинотеатра "Молот". Знаешь, "треугольник"?
   Я кивнул: "треугольником" народ пометил три кинотеатра, соседствующие по одной из центральных улиц.
   - А ваша сторона захоТИТ?
   И не без напряжения ждал ответ.
   После ее отказа от "проводов" внутри родилась ледяная пустота. И стало, в общем-то, страшновато: что как уйдет и... ВСЁ? Ничтожность переживаний по поводу своей слабой обольстительности разом отступила перед подлинным страхом реальной потери. Потери этого человека. Ведь нас, наше завтра, наше будущее сейчас связывал зыбкий песочный мостик, который мог распасться от легчайшего и своенравного ветерка по имени: "не захочу". Причем, для катастрофы вполне хватало одностороннего "не захочу". И я твердо знал, с чьей стороны он мог дунуть, но мне не было стыдно за удар по гордости и самолюбию. Какая гордость? Эта девушка была мне необходима!
   Медленно, как в последний раз, с настигающим изумлением обвел взглядом эту фигурку, это еще мало знакомое, но уже такое близкое лицо, - будто видел впервые. А ведь, и верно, впервые - после часа застольного знакомства в сумраке бара.
   - А ты захочешь? - повторил я уже без косноязычия.
   - Утро вечера мудренее, и все зависит от погоды. У меня астма, радикулит и дождевой сплин. - Глаза ее снова заискрились.
   Припомнила, отмстила! О, женщина! Но как же я был рад!
   - В таком случае я принесу калоши, зонт и кашне из эфиопских козюлек. А ты мне прихвати чувяки из патагонского свинобрюха.
   - И солярки для правостороннего дизеля, - заколыхавшиеся волосы обожгли мою щеку, рассылая пылкие струи по телу. И я непроизвольно поймал их на лету... губами. Она нахмурилась.
   - Нечаянно. - Виновато шепнули губы. Кажется, мои.
   Погрозив пальчиком, она неожиданно замкнула эти губы, отпрянула и быстро удалилась.
  
   ***
   С растерянно разинутым ртом и аналогичными глазами отследил я этот маршрут до угла. Когда угол съел девушку, сердце сплюснуло панической тревогой: а если не увижу больше?
   И поскольку это было новинкой, я чертыхал источник унижения, разумеется, притворно, поскольку первый же понимал фальшь.
   Этот человек был мне интересен и, кажется, нужен!
   Батюшки, Виль, что это? Неужели Она? Уже через полминуты с ухода тебе невыносимо скучно и пусто. Ах, твое привычное состояние? Да, но сейчас ты впервые прочувствовал его с такой остротой. Оставшись без нее...
   И столько лет ты жил в аду? Баста, ты не хочешь больше жить в этом аду.
   Я шел, бормоча себе: "Брось, виной всему выпивка, от нее вся тоска и сентиментальный бред. Соберись и будь мужчиной. Ну же, нюня. Надо обязательно развеяться, нагулять настроение. В конце концов, утро вечера мудренее".
   После чего весьма "логично" остановил частника:
   - До улицы Подшипниковой, шеф.
   - Не шеф, а патрон, - внес ясность кучер конца ХХ века.
   - Так точно, патрон, но адрес остается прежним...
   ...Дома морила тоска, просто доканывала...
   Не спасала ни музыка, ни табачные метания по балкону. Читать тоже не получалось: буквы слипались в сплошные антрацитовые полосы текста, перебиваемые межстрочными пустотами. Мысли неизменно возвращались к темноволосой девушке с серо-голубыми глазами. Мысли скакали и вились, причем, по большей части платонического плана, что тоже было в новинку.
   Возбужденный, я погружался в чуткую дрему, беспрестанно просыпался, дергался. Во сне Ирина была рядом и, более того, уже в постели. Путая явь и грезы, я, даже пробуждаясь, долго не мог очнуться, а во сне, казалось, бодрствовал. И невозможно было понять, где больше реальности или иллюзии, рассудка и помешательства: во сне или наяву.
   Туман и омут! Я горячечно выкрикивал ее имя, нежно беседовал с ней, спорил и просил не исчезать. Как знать, быть может, бредовый шквал усугублялся некоторым спиртным перебором. Чушь! Что есть "Адмиральский" квартет для такого морского волка?
   Ближе к утру все кануло в усталое безразличие и бессобытийную пустоту. В итоге, проспал ажно две пары!
  
  
  
  
  
  
   Глава 3 контрастная. Любовь и пиво
  
   Выскочив из полупустого трамвая, зашагал к нашему корпусу. Слева от громоздкого навесного входа с квадратными колоннами две машины. Ректорская "Волга" и пегая "шестерка" сынишки 2-го секретаря обкома партии. Все остальные заседатели "Альма матер" довольствуются общественным транспортом. Много реже: такси.
   Должен сказать, сей буржуйский анахронизм давно стал предметом общественного ропота, переходящего рамки сугубо кулуарных пересудов, а это уже чревато личной выволочкой в масштабах комсомольского собрания того факультета, где пристроилось партийное дитятко.
   Подымаясь на второй этаж, я уже точно знал: на пятом у историков перекур рядом с туалетом. Всхлипы гомерического хохота - отличительная "родовая черта" самого мужчинского факультета. Наш в полсотни голов курс почти на три четвертушки - из "сильных особей". И добрая половина данного контингента травится табаком, что обычно делается в районе уборной. По ходу межпарных перемен дымовые заглоты перемежаются сальными разговорчиками "за слабый пол" и не менее "добродетельными" анекдотами. В традиционно "исторических" ипостасях перманентных курильщиков, громовых хохотальщиков и признанных пошляков более феминизированные факультеты даже не пытались составить конкуренцию нам.
   Мое появление внесло свежую тематическую струю с долго не смолкающими намеками и домыслами насчет моего ночного времяпровождения, способствовавшего "столь ранней" побудке. У меня не хватило мужества опровергать вульгарные версии и грязные гипотезы. Да никто бы не поверил и не оценил правды и благородства. Зачем же разочаровывать убежденных людей? Тем более, вскоре беседа вернулась в привычное русло амурного смака. В "туалетный эпос" сам я вовлекаюсь редко, и уж точно не искренне. Так, похихикаю в кулачок на, с позволения сказать, шутки. "Мужской репутации" ради. Вынужденный конформизм угнетает, но не до горба. В шумном окружении я иной раз теряюсь по части юмора, особенно, сомнительного. Но не тужу, прикрываясь Пушкиным: среди светских ерников и чужаков тот вообще "язык проглатывал". Зато опосля отрывался! Вот и мы задним умом сильны ...
   На третью пару пришелся семинар. Надлежит заметить, на семинарах я всегда умел легко и связно выкрутиться, если вызывали. В отличие от сортирных остряков: здесь их бойкий на переменах язык засовывался в не самое завидное место.
  
   "МиФ"
   ...Я, в целом, владею вузовской программой и даже не ограничиваюсь "добротными" знаниями в "узкой специализации". При этом, даже зная ответ, никогда не тяну руку. Стесняюсь! Не то что некоторые однокурсники, которые на провокационный вопрос препода, не то что не скрывают своего невежества, а с охотой блещут "эрудицией", попадая впросак. Чаще всего я правильный ответ знаю, но не решаюсь... Любой промах, любая оплошность, любая невпопадка для них - пустяк. Мне же такой афронт, конфуз, позор стоит бессонной ночи. Ввиду чего предпочитаю отмалчиваться. Мнительность и застенчивость - мои тормоза на пути личного прогресса, кем-то заземленного под словом "карьера".
   Куда основательней готовлюсь к экзаменам, хотя торжествовать удается нечасто. От волнения могу забыть собственное имя. Меня очень легко сбить. Был на экзамене случай, когда, готовясь к ответу по истории партии, мне удалось нашептать правильные ответы сразу трем однокурсникам. Двое получили пятерки, один четверку. Мне же влепили тройку и поставили в пример одного из "пятерочников". Обиднее всего прозвучало следующее назидание: "Вот спроси я сейчас Зазубрина, у него от зубов отлетает". Только что мною спасенный Зазубрин густо краснеет, утыкаясь в парту, мне же ничего не остается, как молча проглотить пилюлю. И поделом: нечего было пропускать лекции этого злопамятного мужичонки с кафедры истории КПСС.
   Таким образом, оценка на экзамене и семинаре для меня лично - не показатель истинных знаний. Это, скорее, слепая улыбка фортуны или результат умелого использования шпаргалки...
  
   К семинару я был не готов. К тому же, в голове крутилось много чего, что, так или иначе, сводилось к девушке по имени Ира. Поэтому я сильно рассчитывал тихонечко отсидеться. Вызвали первым... Сам не знаю как, я изрек нечто велеречивое, замысловатое, мало кому понятное, но не заставившее препода усомниться в "несколько эклектичных знаниях Панцырева" и выставить плюсик.
   Четвертой парой значился спецкурс, единственным внятным предназначением коего был благотворительный сбор в пользу преподавателя. Ничего ценного и полезного, при всем желании, из его лекций не вытанцовывалось. Филантропический пункт составителей нашего учебного плана я с чистой совестью проигнорировал...
   Обед "накрыл" тебя томно фланирующим по центру.
   Неспешный марш победителя стран и народов.
   У триумфатора гордый вид, непроницаемый взгляд, а вместо маршальского жезла - мороженое на палочке.
   Гроза континентов спесиво изучает как бы витрины магазинов, в то время как его глаза тривиально отлавливают и пеленгуют все сносное, что на каблуках.
   Ночные страдания смазались и притупились, в право входят похмельные инстинкты, в том числе самый примитивный - самца.
   Не исключено, впрочем, что ты лишь подсознательно сравниваешь их с нею - всех с одною. И сравнение в пользу Одной. Тебя, Ира!
   Близ мебельного магазина, где дважды подрабатывал грузчиком, повстречался легендарный старичок Филатыч. Говорят, когда-то он был вполне нормальным дядей. Даже воевал. Умственное повреждение настигло его в хрущевскую денежную реформу. Было так.
   В 50-е Филатыч правдами и неправдами скопил кой-какой капиталец, положил его в банку и вот-вот готовился обзавестись дачкой с тачкой. Тут-то и подгадай окаянный денежный обмен, укокошивший 90 % филатычевских финансов. С тех, говорят, пор старичок и заговаривается. Любую наличность Филатыч рассчитывает в переводе на дохрущевские нули, а всем встречным норовит продать мифические машины, все время путая дореформенные цены и реформенные нули, и это звучит слишком дешево, чтобы быть правдой. Надлежит также заметить, рассуждал благочинный дедушка до того убедительно и интеллигентно, что прохожие с полным почтением внимали ему до того самого лебединого ариозо о новом "москвиче" за полторы тысячи. А в окончательное замешательство "клиент" приходил после учтивого приглашения пройти в гараж для осмотра новехонького "ГАЗ-24" - "за тысячу по новому курсу или 10 тысяч старыми. Платите любыми"... Тут уж прохожий, опасливо ежась, старался нырнуть сквозь ближайшую стену.
   Я не был настроен на сотую порцию бреда. Однако, благополучно разминувшись с дурачком, конкретно налетел на ветерана "грузчичьего фронта" из мебельного магазина номер 6.
   Толя Чебурашка - так гордо зовут приземистого крепыша, в свое время приобщавшего к физкультуре школяров. Все понятно, у Толи фирменная походка: нетвердый шаг, рука прижата к груди, а оттуда анархически сияет жерло бутылки, наверняка, "Иверии". Бя-а!!! - в область моего пищевода тычется тухленький тушканчик. Чему удивляться: с этим как бы грузинским крепленным вином мы знакомы накоротке. И организм наш с содроганием реагирует уже на само это слово "Иверия". Ведь, несмотря на продолжительность военно-полевого романа с нею, равно как с винами "Калхети" и "Агдам", все мои героические попытки усмирить рвотный рефлекс безнадежно провалились.
   "Чебурашку" я не видел больше года, с ним вместе и "Иверию".
   - Здоров, Виль? Ты деньгами небогат? - в будничной манере "мы расстались лишь вчера" хрипло квакает Толик, хитро улыбаясь.
   Надлжеит заметить, он, кстати, не был уж как-то там отменно хитер. Улыбка такая, и связана она настрого с вином: с - приходит, без - уходит. вот Толик и улыбается все светлое время суток. Хмурым его можно увидеть разве что после утренней побудки, да и то минут восемь - до первого стопаря.
   - Здорово, Толь. Не богат, на мели какой уж день.
   - Ну, айда. Дело есть.
   Я в курсе, что пресловутое дело состоит в бытовом альтруизме хозяина "Иверии". Сейчас где-нибудь за углом на приступочке он скрипнет сучком и, скрепя доброе сердце, отмерит мне непредугаданные, внеплановые граммы. Только и мне претило быть источником чьих-то растрат, чреватых собственным расстройством.
   - Спасибо, Толь, но шмурдячок мне щас ни-ни. Желудок.
   Ровно шесть слезинок высек мой растроганный голос из увлажненных глаз грузчика: человек как бы и плакал, и улыбался, что сообщало мультипликационному одноименцу редкий в здешних кругах мелодраматизм.
   - А-а, ну как знаешь. - Несмотря на слезы, мебельный грузчик не сильно расстроился. - Привет передавай Ивану.
   Имя Ивана, с которым мы на пару, пару лет назад пару летних месяцев грузчиковали в мебельном-6, являлось обязательным атрибутом наших с "Чебурашкой" бесед. - Он еще не женился? Да что ты?! Ребенок уже?! Закончил уже?! Из рогаток по голубям? Ну, давай...
   На сем расстались.
  
   ***
   Наперетык благозвучному названию улиц: Ленинградская, Молодогвардейская, Некрасовская, - именно в этом районе, пожалуй, максимальное количество тунеядствующего элемента. Блатари, бродяги, ханыги и прочие прослойки люмпен-пролетариата эпохи развитого социализма... В недолгий "люфт" меж "командировками по казенным заведеньям" большинство пробавляется мелкой спекуляцией и доставкой разнокалиберных грузов в госмагазины, кооперативные лавочки и приватные "домовладения". Очень многих я знаю в лицо: вместе пивали уже помянутую "кавказскую тошниловку". Здороваются не все: не у каждого ВРИО грузчика схватчиво-учительская память Толяна. Хотя некоторые, что-то припоминая и, одновременно, путая с кем-то, тревожно кивают. Я не в претензии: общесущая пахучесть данного контингента не та изюминка, которую называют шармом...
   Гулял долго. Время убивал, как умел. И сегодня умел плохо. Как не прискорбно, степень и эффектность умения целиком зависят от толщины кармана. В последние два часа моего кармана, кроме стартового мороженого, хватило для кружки пива "на дне", как прозвали райское пивное местечко на Ульяновском спуске. Царство это состоит из нескольких пивных окошек у самой Волги, запитанных непосредственно на трубу, врезанную в близлежащий кирпичный замок, где вот уже век худо-бедно обретается гордость земляков - Жигулевский пивзавод. По причине этой близости "донное" пиво пользуется заслуженной популярностью, как самое свежее и мало-бодяжное.
   Между прочим, именно под стенами Жигулевской пивной крепости выдул первую в своей жизни кружку Олег Ефремов, народный артист СССР. Не скажу, в какой степени к нашему "дну" причастен Максим Горький, но наиболее просвещенные завсегдатаи спуска в пик разборок с народной дружиной имеют склонность прикрываться именем пролетарского классика. Надлежит заметить, "дно" никогда не покрывает меньше полсотни "рыл на одну амбразуру". Нынче мне с ходу повезло на пару знакомых "рыл", что аккурат "повторяли" внеочередной заказ: в смысле, очередной налив вне очереди. Таким образом, внеплановая кружка на моем слипшемся кармане не отразилась. Да и плана никакого не было. Я ведь не был даже уверен, состоится ли наше свидание.
   По пути попалась выставка, кажется, колхозной графики. Позевал насколько хватило сил, а их хватило при всей силе воли ровно на четверть часа, а до свидания еще небитых три часа, и они всё меньше боялись убийства с моей стороны, наверное, за неимением орудия для его совершения.
   Чего ты, собственно, ждешь? И от чего? И, вообще, отчего от чего-то чего-то ты ждешь? Ты в ничегонеделании праздно прошатался уже долгие месяцы, если не годы. И что может изменить сегодня? Сегодня ты такой же шатун.
   Такой да не такой. Сегодня я шатун, чующий и ждущий Что-то! И это Что-то отныне должно отличать мои Сегодня и, может быть, Завтра от томительно-серого Вчера. Чем? Всем: отношением к... Сравнением с... Открытостью для... Закрытостью от...
   обмолвившись о слипшемся кармане, я лукавил: в нем плющились взятые загодя сиамисто-сросшиеся билеты в кинотеатр "Шипка". Вот: на 19-00.
   А вот мысль: цельный ведь час можно убить трамваем, если сесть на него, трамвай, и чухать из старо-купеческого конца... Самары в ново-пролетарскую часть Куйбышева.
   Так и сделал.
  
   ***
   Увы, но с полным маршрутом не срослось.
   Где-то на полпути взору открылась Гора. Она же Бугор. Она же Монтана. Культово-питейная достопримечательность города, Гора соседится поверх трамвайных путей в опаснейшей правизне от родимого универа, если, конечно, на него смотреть со стороны трамвая.
   В табели городских пивнух Гора, бесспорно, самый выдающийся пенный архипелаг, гордо возвышающийся на фоне пресловутого Оврага подпольщиков. Однако, в отличие от географического маргинала, Гора социальных различий не признает. Она их либерально сглаживает и устраняет, ибо в "монтаньярах" числятся все! От наших "исторических" постояльцев профессуры далеких вузов вплоть до одиночной адвокатуры, что за кучку кильки в гофрированной фольге готова поклясться в дружбе до гроба. Соленая килька - обычный "улов" самых устойчивых в плане нижних конечностей. За нею ведь приходится с тыльного взлобка Горы нырять в "Мутный глаз" - пивбар, где кильку без ограничения "прилагают" к кружке "Жигулевского" или "Ячменного колоса". Купил хотя бы кружку, и жри сколь хошь. Еще одно бесплатное приложение к оплаченному пиву - соленые хлебные "тянучки". Но на фоне кильки это редкий деликатес... Что до 'Мутного глаза', наш Владя отличился здесь в том разряде подвигов, который свойственен только поистине аристократическим и широким натурам. Со своим скромным мордовеличием пан Верхновский имел одно время обыкновение 'повторять' у барной стойки как бы уже заказанное и оплаченное им пиво. В течение рядовой пивосидки он, таким образом, мог наповторяться раз 6-7. Причем, хозяин стойки, при всей своей врожденной доверчивости, отчего-то ни разу не высказал вслух даже смутных намеков на свои личные сомнения, если они таковые вообще способны возникнуть на фоне такой обаяшки, коей становится вдутый Влас. Данные финансово-психологические победы над прожженным пивоносом Владя числил и хронизировал с особенной скрупулезностью и гордостью. Дошло до того, что он заваливался в 'Мутный глаз' и принимался 'повторять', не удосужившись поставить на кон даже стартовый полтинник! Ловя восторженные взгляды компаньонов, коим также перепадало от щедрот ловчилы. Зато, потом, не год и не два опосля, в кругу природных почитателей халявы старый ас вальяжно похвалялся своими нетленными рекордами. Де, мол, умудрился я, братцы, обуть как-то в 'мутняке' пахана на 46 кружечек за счет заведения! И, по-моему не врал. За неделю где-нибудь столько и набегало...
   Гора была хороша! Могучий заменитель пляжа: и там, и тут легион одинаково возбужденно-луженых морд и глоток и агрессивно-свирепых торсов и кулаков. Чего нет, так это, товарищи, мещанского фу-фу и сю-сю.
   У наших "историков" и там и тут все обстояло складно!
   Племя Татищева и Геродота дымно млело в зарослях самых кислых ягод и самых неколючих кустов с разнокалиберным баночным арсеналом и канистрой в 5 литров, умело раздутой еще на кило жидкого продукта. Строго мужские особи, это преуспевающее большинство мирно сидело и безятежно пило. По мере приближения напитка ко дну, на амбразуру бросалось два-три наиболее активных посланца. Активность каждого умеренно афишировалась пустой 3-литровой банкой и безмерно усиливалась численным превосходством. Вы просто представьте дюжину унылых рыл, пославших к амбразуре трех коренастых гонцов с устрашающе пустыми трехлитровками, не считая канистры. В условиях пивнушки это все равно, что спецназ с минометом. При такой раскладке "очередные", то есть которые не отстояли права на "повтор", даровито, то бишь безропотно, изображают слепых и глухих.
   Ну, чем еще погордиться?
   А вот: репутация историков и, конкретно, моих однокурсников, тут просто вне нареканий.
  
   Легенда первая
   Нас шестнадцать, трехлитровок две... извините, одна. А пива хочется всем. Можно ли гармонизировать противоречие? Оказывается, да. Как? Так: трое с банкой решительно идут к ближней амбразуре, которую осаждают, минимум, сорок крепышей. Наши с банкой тихо говорят волшебное слово "повтор", и им волшебно "повторяют", то бишь наполняют, то есть наливают. Народ активно безмолвствует. Стоп, это, кажется, повтор предыдущей части. Ну, ничё! Повторение теряет прелесть (как вам такая логика про... пиво?), но она же, по слухам, матушка учения. А от учения мы отдыхаем на Горе.
   На Горе всего хватает. Стулья, бочки, ящики, пеньки, тарелки, банки... Не хватает... Не хватает, пожалуй... совести. Ее не хватает всем... тотально... и даже самому культурному постояльцу... ведь с совестью здесь можно умереть от жажды... Да еще временами не хватает пива. Такой вот парадокс! Но тогда Гора переживает короткий и не летальный мор.
   Сегодня пива хватало, народа тоже...
   Я взобрался на Бугор. Наметанный взгляд ходко чесанул "родные" кусты. И не зря: вон те трое из моей группы. Неподалеку парится десяток, если не ошибаюсь, биологов. Надлежит заметить, студенты универа обеспечивают солидный процент монтаньяров, благо окна вуза - прямая и косвенная наблюдательная площадка за амбразурами Горы. В "рыбный" день аудитории, где мало-мальски представлен сильный пол, заметно пустеют. Все мои выговоры по комсомольской линии - прямое следствие предпочтения посиделок на Бугре собраниям первичной организации ВЛКСМ.
   Прихвостился без затей. Мне молча протянули банку. Я коротко предупредил о финансовом пассиве. За это протянули баночку с килькой. Килька была теплой, но вкусной, и даже с коричневым микро-икро-усиком.
   Потрошим рыбешку - многие избавляются лишь от килечных голов и хребтов - потягиваем пенную влагу. Истомная его прохлада компенсирует прочие неудобства, главным образом, знойного порядка.
   На дворе май. Май мается и плавится в 30-градусном мареве.
   Спокойно, уютно, хорошо. Пивко, табак, беседа - неспешная, приятная, прозрачная, как и дымок мусляных сигарет.
   Товарищей покинул через час: "быть на хвосте" не очень-то уютно.
   Позднее узнал, что сразу после моего ухода...
   Стоп, вот вам и...
  
   ...Легенда вторая
   Три историка прорываются к амбразуре. У них ровно одна банка емкостью 2 литра. Противник этого не просчитал, что, надеюсь, не мажет степеней обиды, допущенной "не историческим элементом". А "элемент" был таков: 12 (двенадцать, товарищи студенты универа!) биологов, притулясь в озадок очереди, гордо ждут своего пива. А тут нате: какие-то поперед влезли. И опять историки! Правда, нонеча их всего-то трое. Оборзели! В корень! Пора и пар спустить. Дюжина на троицу - в самый раз! В общем, пометав внутренние глаголы, биофак таки стерпел и утерся. Ненадолго. Я не про всех. И биологи попадаются крутые. Я про конкретную дюжину. С таких ведь байки о "ботаниках" пошли...
   Роковую роль сыграл экологический фактор. Известно, что наши историки отчаянно дымят, а не наши, биологи, как раз наоборот, отчаянно блюли собственный организм. Тут и дернуло "ботаников" указать моим на незаконность проникновения исторического дыма на экологически чистую био-лужайку. Давешние мои меценаты, точно три мушкетера, встали, кулаками махнули и ровнехонько троицу смахнули, следом перемололи следующую. Остательные что? Правильно, в рассыпную.
   Ботаники!
   Пикник был продолжен. Славное пиво, мирный кумар и периодическое: "Вам больше наш дым не мешает?". Ответ был неизменно дипломатичен, то бишь изысканно вежлив. "Что вы, что вы?"...
   От пива стало весело, потом сонливо, потом нудная давилка замесила виски, а нутро порядочно утяжелилось.
   Домой, домой.
  
   ***
   В пять заявился Владя и с порога:
   - Ну, и как?
   - Что как?
   - Какие мы теперь непонятливые. Я про шуры-муры-амуры-тужуры.
   - Нормально. В кино вот идем.
   - Я в смысле: ночью все... оформил... как надо?
   - Тебе-то что? Вечно все вывернет... Скабрезный тип.
   - А мы никак платониками заделались?
   - Платоники, эротики, гедонисты... Альтруисты мы: радость на двоих.
   - Так, так. Темнишь, ой, чую, темнишь!
   - Думай, как хошь, все равно не поймешь. - В душе я покраснел за двусмысленность ответа. Дешевая рисовка незадавшихся бабников.
   - А может, это луббофф? - издевался Верхновский.
   - Мне глубоко чуждо даже допущение существования данного чувства, и вам это известно давно.
   - Напыжился. А как с любовью до гроба? Брак по любви-то бывает!
   Влас распрягался явно не по своей теме. И я упрямствовал в унисон:
   - Брак, конечно, случается. Симбиоз по научному. Что до любви - не встречал!
   - Ай-ай-ай, досада-то кака! Эпохальное открытие! Гении лгали, мудрецы заблуждались, поэты гнали туфту - фуфлыгино племя! А тут сопляк из недобитого социализма с пива не пропИсался, но всех посрамил!
   - Слышь, сынок, говорю ровно раз. Где твой конспект? Диктую: брак есть объективное порождение цивилизации, со временем долженствующее исчезнуть, как отмирает все искусственное, временное, нелепое...
   - Маэстро, это трактат? - вежливо полюбопытствовал Владя.
   Но маэстро не снизошел до ответа. Он входил в образ:
   - Узы брака священны, рекут нам издревле. Но не от начала же. Брак - лишь отголосок бессмысленного ханжества, и прорицаемые ему перспективы мне кажутся надуманными. Стремясь к высшей свободе, человек отметает всяческие узы - обузу на его пути к полному раскрепощению. Апологеты брака пытаются доказать его целесообразность на века и ради достижения своей цели прибегают к таким убедительным аргументам, как любовь, ссылаясь на аналоги таких сердечных чувств и страстей, которые представили бы брачные цепи не тоскливой необходимостью, а действительно счастливым соединением любящих друг друга существ. Те же Ромео и Джульетта. Но беда в том, что в самой природе нет аналогов той высокой любви, которую выдумал человек. В ней имеют место случайные совокупления для удовлетворения всем известного инстинкта, отвечающего за рождение потомства. Этим смысл функции естественного брака исчерпывается. Человеческая любовь - тот же инстинкт. Но в ходе рассудочной эволюции этот животный инстинкт постепенно обрастает клубком приятных иллюзий, придумывается возвышенный и красивый образ. И вот уже плотски желая некий объект, озабоченный субъект переносит на него свои представления об идеале, которого в реальности нет. Но ведь не на друга, не на собаку, - именно половое влечение властно указывает ему объект преклонения. Чистых философов и прочих подвижников трогать пока не будем. Не доросли. Не было в жизни Ромео и Джульетт на всю жизнь. Они выдуманы ради того, чтоб хоть чуть-чуть очистить людей от скверны и притупить злобу. Чтоб теплели сердца и мякли души, когда холодеть и черстветь уже некуда. Такого рода выдумки, тем более начертанные художником, иногда играли положительную роль, противопоставляя бредовой жестокости и тупости мира кроткую умильную сказку. Да-да, увы, лишь роль. Всего-навсего, сказка. Любовь - это инстинкт, погруженный в радугу, это животность, одетая в парчу и атлас. Печальная эфемерида, она возникает ввиду несовершенства мироустройства. Нашего и вашего.
   - Щас расплачусь. - Владя выдавил пару слезинок и сморкнулся. - Доступно, ново и главное по Базарову: "не базарь красиво". Только, сдается, не экспромт.
   - Да, мыслишка старая.
   - От вашей зауми у меня всегда башка начинает раскалываться. Кстати, где Гаррик? - с мировоззренческих высот меня низвергали в бытовую лужу. - У него-то с Эсмой все, надеюсь, в ажуре!
   - Не в курсе. Мне другое интересно: откуда в людях столько свинства, стоит им на холявку в бар попасть?
   - Кхм, да это... того... накатило чего-то, перепил.
   - А, может, все проще? Заревновал, что обломили? - Я бил в сердце флюса.
   - Чего? Кого? Тебя? К кому? К брунетке? Или Гарика? - у Влади редкая способность белеть как алебастр. Вот и теперь, мне аж страшно стало.
   - Не обязательно меня. Ее, скажем.
   Тоном я - копия психоневролога.
   - К кому? К тебе? - когда Владя тупеет, он теряет все риторические навыки.
   - Зачем ко мне? Просто к факту, что некие, и весьма недалекие, особи проигнорировали великого Тебя в пользу других, совсем уж облезлых, особняков. Дискредитация дон Жуана. Пролет на взлете.
   Я не лгал. Каждая такая конфузия для Влади хуже, чем визит к венерологу. Уже представляю его ответ: "Еще чего! У венеролога я бываю в сто раз чаще".
   И вот ответ реальный:
   - А! - Владю трясло от смеха. - Это зависть! Ваша зависть. Разок повезло, и торжествуете. А мой прокол - лишь исключение, подтверждающее правило, - тут Влас не соврал: он на редкость везуч в постельных делах. - О-о... надулся.
   - Было б с чего. Но я про другое: в силу склада, меня эти дела, плотские эти утехи, тревожат куда меньше, чем тебя. Есть женщина, которая... ну, ты понял... и ладно. Нет - на нет и суда нет, и баба с возу... зато всегда найдется полезная книжка. А чтоб убиваться и тратить силы на съемные шашни. Все должно быть ясно без кривляний и выгибонов. Гоняться за юбками, просиживать штаны по кинам, парковым скамейкам - увольте...
   Уел, уел-таки меня: вон ведь как разошелся!
   - Что вы, что вы, ах-ах-ах? - "рассочувствовался" Верхновский. - Тока смотри, штаны в библиотеке не протри и - что под ними, а то хватишься потом: а там одна стёртость. Старческая невставайка.
   - Смотри, чтоб у тебя молодеческий висяк не случился. При таком-то ритме. - Добро возвестил я и спохватился. - И что мы все за лубофф да за шершеляфам?
   - Вот! Сам сексуально перегружен, а туда же: "Мы то, мы сё, мы ум, мы дух, нам книга вместо постели" - "А как же бабы?" - "А я о бабах завсегда думаю". Ху-ху-ху, - подкрылки владиного носа алчно завибрировали. - Что я чую? Да от нас пивком разит! И где ж это наши честные советские гуманитарии успевают-то? На каком семинаре учат, а? Несчастные естественники граниты, значится, грызут, а эти лакают! Лакают гады! Где социальная справедливость? Где, скажите, христова правда? Это ли не дискриминация развитого социализма в рамках отдельной творческой изоляции? - И здесь, явно путая мою хату с подмостками Гудменс-Филдса, Владя взял хозяина за горло. - Где успел? Я тут с утра дохну, гнию, злоухаю, мерзопакащу, понимаешь. А он... Глоток, всего глоток!
   - Я с Горы. - Отбрил я холодно, жестоко, но вчистую.
   - Подонок, - текуче, но пересыхающе пискнул Владя. - Ни себе, ни другу. С Горы и трезвый?! Подонок втройне! Меня б оттуда унесли.
   Тут он прав. И не прав...
  
   ***
   Как-то мы с Гариком в сильном подпитии на той самой Горе "в народ ходили". Надлежит заметить, "ходка в народ" образца-1980 сильно отличалась от того же просветительного мероприятия вековой давности. Идти в народ по Горе - значило промышлять без гроша, с пустой лишь кружкой или там банкой.
   Идешь, значит, и глаголешь перед кружкАми пьяных монтаньяров. И, ежели чье сердце тронешь, тебе желанно нальют и попросят украсить "стол".
   Помнится, в тот раз, как на грех, не попалось ни одного историка, зато Гарику улыбнулось своих повстречать. Как положено при таких оказиях, он в разведку и пошел. Отсчитав контрольные пять минут, в течение коих его не прогнали, подсел и я. Причем не просительно, а вполне хозяйственно, как заправский абориген. Больше того: снисходительно посмеиваясь: "Ух, ты! Сидит тоже", - взял банку, отпил и пустил по кругу дальше. Народ безмолвствовал, один лишь прищурился:
   - А ты человек хороший? - и целиком удовлетворился моим кивком.
   Мое же "Чрезз-вычч-ай-ноооо!!!" опоздало секунд на десять, плюс трижды споткнулось.
   Меня качало из стороны в сторону, и только тяжеленькая кружка, изредка попадая в руки, уравновешивала органический метроном.
   Разговор плыл по извилистым рукавам монтаньярского розлива мысли. Я мало уже ориентировался в поворотах. И тут вдруг: "Кто-нибудь может отличить Ван Гога от Ван Дейка?".
   "Я! Я могу", - в единодух выпалил я, - "и от Гогена тоже".
   Правда, вот объяснить, как это мне удается, не смог. Да оно и не требовалось. Народ в немом обалдении глазел на инопланетянина. После такой заявки не то, что б усомниться, - ни у кого не нашлось дерзости даже заикнуться о природе различия...
   Как и водится, следующим виражом вырулили на И.В. Сталина в исторической роли культа его личности. И дубина Гарик не нашел ничего умнее, как представить видным знатоком вопроса "историка Виля Панцирева". Это произвело полный и окончательный фурор. Сраженный магнетизмом и универсальностью моей личности, народ толкал в бок самых говорливых: "Тсс, Виль щас скажет. Ну, Виль, давай. Тихо там, Виль щас скажет". Инакомысоы унялись не сразу, их подавление затянулось, и я выиграл минут пять. Но за это время стоько же раз хлебнул. В итоге, коварный язык тренингу не поддавался. Моя пробуксовка вызвала новый всплеск ропота. Мятежников утихомирили по новой.
   "Ну, Виль, давай, давай, братан".
   Добрых две дюжины тяжелых взглядов незримо уравновешивали мой сидячий баланс, и в каждом сияли надежда и вера. Иногда так порознь и сияли: налево - надежда, направо - вера.
   И я решился. Главное: начать!
   Дерзко тряхнув чубом, я выдал ключевое: "И.В. Сталин. Иосиф Ве-ве-ве-вевич Сталин". Столь затяжной и сложный энциклопедизм снискал ппризнание центра и одиночный полутрезвый скепсис с далекой периферии. Проникшаяся аудитория окаменела на весь ледовый период протяжного моего молчания.
   Но вот прозвучал еще один информационный залп, емко утрамбованный в два слова: "Английская энциклопедия".
   "Британская энциклопедия", - робко поправила фрондирующая периферия. На нее зашикали: злобно и почти карательно: "Тихо там, Виль щас скажет. Скажи им, Виль?"...
   Я замотал головой и пустился в иронию, насколько позволял организм: "А, ну, конечно, Братанская, а не Шотландская, не Уэлсовская, не Ирландская и даже не Ольстерская. Поправка чрез-вычч-ай-но мудра и безумно уместна... Итак, Винстон, он же Мальборо Черчилль.. Брр...итанская энц-ик-лопедия..."...
   И здесь, в пик посрамления невеж, я отрубился.
   Домой доставили на такси, причем, совсем другие люди. Они обнаружили меня на Горе сидящим на пеньке. Всеми покинутый, уткнув щеки в ладони, а локти в колени...
   Наутро Гарик так и не сумел объяснить, как же получилось, что он потерял на Горе лично рекомендованного энциклопедиста...
  
   ***
   А это мы, собственно, к чему? Ну да, к смешным словам Влади, что его бы с Горы пришлось уносить...
   Впрочем, Верхновский мою улыбку трактовал иначе:
   - Забылся дебил, слюну распустил.
   Мне же чертовски надоело все это! Этот стиль а-ля а дурдом, и все это наше пустословие. Ведь вчера забрезжила альтернатива. У Влади ее не было, и он не понимал...
   - Кстати, насчет дебилов. Кое-кого я бы за вчерашнее отдубасил кочергой.
   - Ну и... - Владя скривил губы и шевельнул плечом. - На чем же тесто скисло?
   Я промолчал, устало смякнув, но внутренне напружась.
   - Милорд, прошу помнить, что кое-кому нынче в кино с дамой, - столь же лениво дразнил Владя. - Как бы вам не войти в образ Пинкертона и долго еще потом не выходить из него без черных очёчков.
   - Меня признают и в очках. А вот кого-то долго будут собирать в институте трансплантологии.
   - По ком-то плачет морг. В частности, личная домовина.
   Оба встали.
   - Кстати, у меня завтра зачет. - Влас первым склонился к политике разрядки.
   - Ему не помешает светильник разума. Под левым глазом.
   - Но сперва я пойду состругаю... - он не стал заканчивать.
   - Что?
   - Домовину, тупенький наш, неисправимыш.
   - Вали.
   - Не дуйся...
   ...у Влади нету друзей кроме нас с Игорем его мало кто переваривал даже соблазненные бабы терпения коих хватало максимум на пару дней первичной влюбленности часто он шел на ссору но вовремя спохватывался да так что в нахальных глазах вспыхивал огонек подлинного испуга перед отчуждением чреватым потерей...
   - ...Заметь, шер ами, ЧТО происходит с ко ре шами, как только на горизонте появляется фам шер ше ля! Чао, удачи.
   Расстались прохладненько.
   Полшестого. На часах.
   Ба, мне же на встречу. К кинотеатру. Кстати, что там идет? Я даже не поинтересовался, какая картина. Что поделать? Это только называется "сходить в кино". А по сути, лишь косная дань негласной традиции вывести даму в общество согласно позорным лимитам "экономкласса".
   Балабол! Пора купить языкочесалку!
  
   "МиФ"
   ...Меня раздражает, когда я вижу влюбленные парочки, идущие в кино. В большинстве случаев их влечет туда не тяга оценить фильм. Распыляться на два объекта: партнера и кино, значит предпочесть первое второму (более 99 % случаев) или наоборот (менее 1 %). Если вы смотрите кино в обнимку, это мерзко, ведь вы эгоистически мешаете наслаждаться тем, кто сюда пришел ради просмотра.
   Не терплю сексуальность напоказ.
   Обожаю интим...
  
  
  
  
   Глава 4 Лирическая. Свидание
  
   Без пяти шесть к месту встречи...
   Без пяти! Я был бы не я, не похерь этикет в плане досрочной - за 15 минут - явке. Ира наглухо проигнорировала и дамские "+15 опосля". То бишь корабли сближались у места встречи практически одновременно.
   Поэты любят равнять с любимыми ланей и газелей. Не знаю, насколько это льстит от природы не столь пушистым любимым. Скажу про свою: Ирина шла ко мне легкая, стройная, красивая - лучше всякой лани и даже газели. И с очень гладкой кожей не только лица. Во всяком случае, мне хотелось ее все время целовать, а лань - ни разу.
   По левому флангу от меня терся любопытный квартет: юный солдатик с улыбкой и трое патрульных без... Один из них был прапорщик.
   - Кино? Будет тебе сеанс в две гауптвахты,-- видимо пошутил прапорщик, на что задержанный, возможно, как и я спешивший на свидание, бра-во процитировал:
   - Кавалергарда век недолог, но век поэта -- вечный срок.
   Прапорщика стиснули сомнения. Всего он не догнал. Верно, слово "кавалергард" на вкус было ничего. Однако общее впечатление непонятки, да еще из уст рядового сопляка, вызвало иррациональную злость... Развязки я не застал, ибо моя цель находилась дальше.
   Подошли почти вплотную друг и другу. И тут вдруг я сам себе показался беспомощ-ным кроликом, не знающим как поступать: манерно ли поклоняться, приложив руку к груди? Просто ли подать ей руку... или, если уже заслужил право, что навряд ли, чмокнуть в щеку - так, легким дуновением.
   Я -- баран. Я все-таки поклонился, да, в придаток, буркнул: "Бонжур, мадам"...
   Она наклонила головку и протянула узкую ладонь. Кривляка по имени Виль пожал не так, как обычно. Пижон!
   - Ты не принесла всего, что обещала вчера?
   Ну, вот еще и глупые вопросы. Кто-кто дергает тебя за язык?
   - Я?
   - Ты. Или уже: вы?
   - Ты. Ты прости, но я не помню, чего наобещала.
   - Что, чуток перебрали? -- участливо поинтересовался я.
   - И такое было, -- вздохнула она.
   - Жаль. Я так рассчитывал на галоши...
   - А вон о чем?! -- усмехнулась она.
   - О том самом. - Я был не просто нагл, а на грани фола, и самое страшное: не мог унять прыти. - Память у вас, бабушка, прямо скажем, девичья.
   После такой гуседразнилки будущему роману можно сказать "чао".
   - А у вас, дедушка, вместо памяти живет склероз. - О, это означало отсрочку приговора. - На часах ровно шесть, дают последний звонок.
   Елки-палки...
  
   ***
   Мы, естественно, опоздали. Давали журнал, а в нем - сногсшибательное... Не то хроника чьих-то новостей, не то документальный фильм о вреде чего-то кому-то. Таким образом, мы располагали временем для сока с печеньем...
   Не обошлось без казуса: наливая морковный в Ирин стакан, буфетчица уронила банку. Сок брызнул на стойку. Мигом догнав цветом морковку, фея в белом чепчике оглушительно чихнула и ну разоряться. С каждым последующим звуком децибелы удесятерялись.
   Ирине сделалось страшно.
   -- Бога ради простите. - Зябко ежась, попросила она.
   Оставив свой стакан, я превратился в гусоидного ишака: "Иа-га-га-иа-га-га"!!! Богиню ненавязчивого сервиса это ввергло в ярость.
   - Вот подойди ко мне исчо, вот подойди! - Пригрозила она, потрясая пивной кружкой из пяти пальцев.
   Но земля не ушла из-под ног моих, тем более, я точно знал, что уже не приду к ней. По крайней мере, сегодня. Что до будущих сношений с данным буфетом, они зависели от размеров злопамятства обидевшейся хозяйки.
   Свет погас раньше, чем мы разыскали свои места, и нам пришлось не только услышать свои развернутые характеристики ("хамы" самая короткая из них), но и перечень рекомендаций: "сядьте немедленно". Я хотел тут же и дословно послушаться, но все-таки усомнился, будет ли оно "по душе" коленкам дяди-советчика.
   Но и эта эпопея завершилась. Сели.
   Картина оказалась... ни о чем.
   Впрочем, лично мне хватило переживаний. Я снова комплексовал, гадая, как там по правилам: уже можно робко обнять или еще смирно сидеть.
   Решил-таки обнять. Получил отлуп. Дальше последовал столбняк робость, ступор бездействия и внутренних поисков сближения.
   И ведь не столько нуждался в объятиях и самом общении сколько рефлектировал из-за неумения это делать просто принять верное решение какой-то странный инстинкт а может придуманное кем-то "мужское самолюбие" понуждало что-то делать, чтобы то ли самому себе то ли ей то ли окружающим то ли черте кому не показалось что я не знаю как себя вести по-мужски в каком-то кино с какой-то девушкой...
   Дуршлаг сознания промывал вермишелины бесконечных вариантов поведения с девушкой, пока она сама не коснулась моего плеча. Обомлев, покосился: плечом. Осторожно, минут десять - не меньше - вжимался в него всем корпусом. Когда опора стала не просто прочной, но и с амплитудой "туда-сюда", я осмелился покрыть ладонью ее пальцы на подлокотнике. Они не возражали, но вскоре шевельнулись, выскользнули, пожали кончики моих и убежали.
   В скучноватой кадровой халтурке возник цикл бесконечных до утомления поцелуев. Хватило ума не следовать мало заразительному примеру.
  
   ***
   Оба от кино были "в восторге". Плюс остался обоюдный кисляк неловкости от нащупки общей линии.
   При выходе я не удержался от ехидства:
   - У этого фильма были лестные рецензии?
   - Понятия не имела, что он идет здесь, иначе никогда бы не позвала сюда тебя. Название красноречивее сюжета.
   - Какова же его роль в нашей встрече?
   - Ты во всем ищешь смысл. Все проще: этот кинотеатр ближе к моему дому.
   - Вот оно что, этот кинотеатр, оказывается, ближе к твоему дому. - Глубокомысленно повторяя, я отдал дань финскому юмору. - Следует признаться, я не большой охотник ходить в кино. С девушками.
   - Не солгу, если признаюсь в том же. Касательно дяденек.
   - Не совсем понял, чего ради я зван на этот боевик?
   - Наверное, потому что так заведено. Мы же познакомились, и нужно чего-нибудь дальше. А то скажешь: "не от мира сего"...
   - Так уж не от сего... Хотя, по правде, я терзался тем же.
   - Сидела как на иголках. - Охотно подхватила она. - От неудобства, от скуки и конфуза. Не знаешь, что предпринять на то, что предпримут... Опыта не имеем-с. Впрочем, теперь имеем-с.
   Я рассмеялся. Говорить стало легче.
   - Поздравь с тем же.
   - И условимся: ради "просто так" в кино больше не пойдем. - Предложила она.
   "Если эта встреча не станет последней", - докончил я, сам испугался и уже вслух:
   - Все во власти судьбы.
   - Доверимся тетеньке? - ее улыбка располагала к улыбке.
   - Отчего бы и нет? Кстати, - (а было ли оно кстати?), - как поживает рыжекудрая Эсмеральда?
   - Не виделась. Но сейчас она на репетиции. Можно верить и даже не проверять. А где наши олигофренды, э-э, дружки ваши?
   - Про Гарика я ждал от тебя. А с Владей мы расстались минут за сорок до кина.
   - Он уже вышел из тюрьмы?
   - Он утаил подробности прошедшей ночи.
   - Да... Не скажу, что его подвиги умиляют.
   - Хочу предупредить, Ира, - (еще более, кстати), - я не умею развлекать вас.
   - На вы? Опять?
   - Вас - в смысле, девушек.
   - Что ты говоришь? - она ужаснулась. - А я вчера ничего такого не заметила. И сейчас тоже. Э, мы опытные сердцееды, и опасные!
   - Брось и не вгоняй в краску. И так страдаю от своей бездарности. Вчера-то был навеселе. В трезвости я мрачный ипохондрик. Меня даже болонки облаять не рискуют. В общем, покуда не поздно, смотри...
   - Да! Кавалер! Порода налицо. А какая стратегия!
   - Когда я трезв, - зачем-то стращал я, - я называю себя "звездой Рубежки"...
   Чего плету-то? Зачем? "Рубёжка", она же село Рубёжное - местонахождение крупнейшего кладбища.
   - За что ты себя так?
   Сочувствия в ее нотках фиг, одна большая посмешка.
   - За то, что ничто живое меня не любит. За то, что я угрюм и молчалив, как клиент Рубёжки. Вот, кой о чем я тебя упредил. Ты как, согласна гулять молча?
   - Нам это неплохо удается.
   - Что? - я, как всегда, непроходимо туп.
   - Гулять молча. - Перед стеной безнадеги она порывисто вздохнула.
   - Так мы маленькая язва!
   - Так, условимся: не надо себя понуждать... на это самое - уменьшительно-ласкательное. - Попросила она. - Я фальшь не ценю.
   - А, мы большенькая всезнайка!
   Не заметив, с потаенной смешинкой, она вдруг метнула в меня лукавой голубинкой.
   - Слушай, мы общаемся с тобой уже два часа, а ты так и не похвалил мои ноги.
   - Кха, - я почесал за ухом. - А что, обязательно?
   - Ты меня удивляешь, конечно!
   Проутюжив синюю "Риорду", обтягивающую ее с-ног-сшибательные (ну, дальше, без тавтологии, ладно?), я не мог не признать ее правоту (про себя). Но вслух лишь зевнул:
   - Некоторые предпочитали хвалить задницу любимых.
   - Назови грубияна.
   - Ремарк.
   - А... Ему можно.
   - А не ему?
   - Всё, кроме вульгарщины.
   Прозвучало жестко.
   - Будь, по-твоему. Если ноги - что-то возвышающее, а это подлинно так, то я приступаю к анализу твоих выдающихся нижних конечностей. Твои ноги - это пара тонких палок. Две жердинки под брезентом. Две палки у тебя. Две таких же - у той, у этой, у сотен вон их всех... - мой жест объял горизонт. - Устраивает такой комплимент, основанный на объективном разборе прелестей, замурованных в плотные, крашенные безжизненные доспехи?
   - Не брезент, заметь, а джинсы. Они разве для женских ножек плохи?
   - В летнее, заметь, время. Древние были проще, но мудрее. Они рекламировали юбки, туники и эти... повязки... на бедра.
   - Юбка нивелирует индивидуальную стройность ног.
   - А джинсы усредняют всех. - Уперся я.
   - До чего трогательный консерватизм! - она даже округлила глаза. - А что бы ты напялил на девушек? Юбки? Одни сплошные юбки? Погоди! Другим что, джинсы идут больше, чем мне? - Кажется, искренне возмущалась. - Ты это подразумеваешь!
   - Вот уж не надо, увольте, не надо моим словам при-пи-с-писывать. Увольте. Насчет всей остальной сладчайшей половинки яблочка, зовущегося миром, я молчу, до нее мне нет дела. Но, видишь ли, не уменьшительная детка, я предпочитаю, чтобы моя подружка, крошечная долечка этой сладчайшей половины, носила платье. И все! Мне как-то не совсем приятно, что фантази-я, пленившая вот это вот сердце, носит то же, что и совершенно не потные, а, судя во вестернам, сверхчистоплотные, американские ковбои. Эти элегантные дяденьки первыми использовали джинсы для своей чистой работенки... При всем при том, они не боялись отдавать их в стирку раз в двадцать чаще наших поклонников. - На этот раз моя усмешка прикрывала полный серьез. - Знаешь ли, когда слабый пол берет за эталон моду етих дивных ребят, я умолкаю.
   - Гип... гип... гип-оригинально! - вскричала вдруг она.
   - Как-как? - я заботливо потрогал ее лоб.
   - Ну, это я просто так сказала: гипероригинально.
   - Гип-гип-ура! Прогресс и парадокс: замшелый консерватор назначается гипер-оригиналом.
   - Гип...гип... Можешь успокоиться, о джинсах я того же мнения. Надела так, с дури. Итак, гип-гип... Ну, скорее: что-нибудь восторженное на "г"?..
   - Ге? Да уж! Гиппопотам, гемофилия, го... гомосексуализм!
   - Сам ты -- гомо... имбециалис! Я имела в виду какой-нибудь клич радости на "ге".
   - Го-го-го! Га-га-га! - поусердствовал я.
   - Так и знала. Любой ковбой дал бы тебе сто очков вперед. На эту букву начинается масса великих гимнов. Я так подозреваю. Ага: Гоп-ля!
   - Гей-гоп! Гоп-стоп! И сальто мортале! В атаку, ура! - устав от вздора, я об-нял ее плечи.
  
   ***
   Прохожие покосились сразу и неодобрительно. А я вспомнил, что сам не так давно осуждал нежничающие парочки.
   - Тише, дурень, - сконфуженно шепнула она.
   - Не дурень, а законченный кретин. - поправил я назидательно.
   - Ах да, разумеется, "кретин" - гвоздь вашего репертуара.
   - Кретин - потому, что связался с повернутой.
   - Так! И на чем же я свихнулась? - похоже, она очень заинтересовалась.
   - На букве "ге". -- Вздохнул я, и мы свернули на чистую парковую аллейку.
   - Присядем. - Я указал на ближнюю лавочку.
   - В кино мало насиделся? Как скажешь. Плюс этот сюжет, - напротив пыхтел пьяный, - круче!
   Пришлось миновать лавочку с дремлющим гражданином.
   - Ты тактична, - сказал я.
   - Даже так?-- сказала она, но видно: не совсем поняла.
   - Я насчет пива. - Подсказал я.
   - Хочешь выпить литр для храбрости?
   - Ну, при чем..? Я, в смысле, что уже взял два литра на грудь. А ты даже не намекнула...
   - Что литры давно перешли в живот? Шучу. Правда, почти незаметно. - Ее носик онюхал мои губы. - Вот сказал, и... чуть-чуть учуяла.
   - Серьезно?
   - Вполне...
   Так! Это что - вследствие исчерпанности тем? Эх, Владя, мне бы твое помело.
   Шагов сто молчали.
   - Слушай, а как тебе сюжет Левитана? - Я первым подал голос близ пустующей скамейки,
   - В смысле?
   - Ну, одинокий философ тебя, насколько я понял, смутил. - Я кивнул назад на посапывающего дядю. - А вот здесь чудная панорама "Над вечным покоем".
   - Тяжеловесно, если с лету, - поморщилась Ирина, - но, если по сути, точно. Убедил.
   Милостивая ты моя! Моя рука посмела лечь ей на талию.
   - Дерзость - не лучший способ для... - помолчав, Ирина дополнила. - За дерзость секут и, подчас, голову.
   Я страдал на впившемся в "ягодное место" сучке. Открыто разбираться не стал, а, медленно и тайно нашарив, с досадой его отбросил. Вышло с третьей попытки. Лишь тогда проронил внушительно и облегченно:
   - Дерзость многих делала великим.
   - Например?
   - Диогена...
   - Много же... Об этом я что-то читала, он ведь был порядочный пошляк.
   - Хорошо сказано! Но многое зависит от угла зрения и эпохи. - Я решил, что иногда ради правды стоит пренебречь условностями. - Нет, главное в Диогене: дерзость, дерзкая смелость. Прикинь, за дерзость его в те времена просто могли прибить. А его не тронули. Он прожил до 88-ми и добровольно остановил свое дыхание. Опять же дерзко и поперек устоев.
   - Популярность - гарантия сохранности выдающегося экземпляра.
   - Чушь. Популярность? Для 24-х веков памяти одной ее маловато. Это, уж минимум, слава. Хотя и популярность надо заслужить.
   - Значит, он заслуженный славист.
   - Диоген не заслужил, он завоевал славу. И не ублюдочным заигрываньем перед толпой, не прославлением той же серой толпы. Он всё завоевал дерзостью.
   В глазах Иры искрило чем-то новым. Наверное, это был новый интерес.
   - Подумай, сколько требовалось отваги, чтобы без малого 70 лет дерзить так, что до сих завидки берут!
   - Виль завидует Диогену? - она внимательно изучала меня сужеными глазами. - У него со мной все быстрее получалось бы?
   - Бы!!!
   - Даже, если бы он не был еще популярен?
   - Бы... Или не бы...
   - Ну, ты, ты завистник. А еще собственник и ревнивец. Короче, крепостник. -- Жалостливо диагностировала она.
   - Зависть -- вино неудачников, - тем же тоном протянул я.
   - И пустомель тебя вроде...
   - А, я уже причислен к подотряду неудачников.
  
   ***
   Она отпустила глаз к обуви и долго изучала сброшенный мною сучок, потом решительно придавила его носком и изрекла:
   - Не причислен. Какой ты неудачник? Разве только я совсем уж никудышная награда. Ты же хотел бы, чтобы я уступила герою? - за ее губами тюкали крошечные молоточки. Глаза по-прежнему смотрели на землю. Сама не двигалась.
   Мои глаза от неожиданности, банально говоря, вылупились, а рука закостенела на ее боку так, что кровяными льдинками искололо пальцы.
   - Я могу, вполне. Но скажи, это все, что тебе нужно? От меня... Если - да, то мы зря теряем время. У тебя есть хата? - ее тон пугал нарочитостью.
   - Девочка хочет показать, что жизнь ее изрядно побила?! Или это театр одной актрисы?
   - Давай без подробностей. - Ее голос стал низким, хриплым, чужим. И эти перепады мне были неприятны и непонятны. - Дай сигарету.
   - Куришь? -- я с сомнением глянул на слегка помаженный бантик.
   - Обязательно спрашивать?
   Достал сигарету и протянул.
   - Если нетрудно, прикури, - она попросила почти жалобно.
   - Это означает, что я безразличен? - монотонно молвил я, чиркая спичкой.
   - Странный вывод. - В глазах уже искорка интереса.
   - Как сказать? В одном романе, когда девушка приняла сигарету из губ незнакомого мужчины, это значило, что он для нее - пустое место. - Пояснил я, подавая "табачный патрончик".
   - Это означает, что надо верить не романам, а иметь свое мнение. Наш писатель?
   - Из Европы.
   - А... У них все по-другому. - Она выпустила, увы, не изящное облачко. - Наши девушки осмотрительней.
   - Сначала мне казалось, ты наивный мотылек. Кстати, ты просто дым во рту держишь.
   - Теперь все иначе? Кстати, не твое дело как я себя травлю.
   - Нет, ничего не иначе. Кстати, насчет травли. Мне жалко не здоровье, а то, что сигарету перевела.
   - Не пойму. Сам не куришь. Держим сигареты для дам?
   - Могу подарить всю пачку.
   - Неплохие.
   - Ничего. - Я небрежно повертел пачку. - Некое "МальборО"... - Ударил последним звуком. - Гнилое, кажись, местечко. И почто герцога так назвали? Небось, английский юмор опять ...
   - Информируешь точно. Когда-то только это и курила.
   - Не пойму, это намек на что-то или что? - я нахмурился, ибо не понимал.
   - Если намек, то лишь на то, что сигареты девушке не достают, а протягивают для выбора всю пачку. - Сама смеется, а в глазах нервический блик.
   - Эта инструкция мне знакома. Но всякий раз попадаюсь. Забылся, склероз. Правда, недостаток... э-э... вежливости в этих делах меня почему-то не смущает.
   - Нам не импонируют курящие девицы?
   - Знаешь, когда как. Вид сам нравится... у одних. У других...
   - Я принадлежу к одним - тем, кто пу-пу-пу, - комически выдыхает, - аристократично и эффектно. А вот запашок...
   - Во-во... - я прикурил сам. - Но в данном случае и это не важно.
   - Интересно, почему?
   - Видишь, я сам закурил. И, значит, уже не осчусчу продымленное амбре твоих волос или губ, ибо мое обоняние притупилось. Общий дымаган извел частные флюиды. Моя носоглотка нейтральна к любому амбре. -- В подтверждение я произвел цепь вращающихся восьмерок.
   - Итак, тебя я устраиваю и курящая?
   - Сейчас - вполне.
   - Почему сейчас? - она удивилась, ноготок тщетно бил по серебристо- черному носику "МальборО".
   - Так мы же говорим. Вот если бы целовались, еще бы посмотрел. Черт, как быстро эти "Мальборы" тлеют...
   - Целовались... Я расцениваю так, что со мной ты на это не рассчитываешь?
   Глава ее резко расширились, всасывая целиком в две круглые, жгучей зеленью полыхающие бездны. А недавно они казались серо-голубыми.
   - Я не могу вообразить на что мне можно рассчитывать... - медленно выдавали мои губы, а рука трогала джинсовое колено, которое все равно вздрогнуло. И было колено упругим, но не теплым.
   Мы сидели полуобнявшись. Не скажу сколько.
   - Неужели... всё... сама... - слабо вздохнула она, прикрывая глаза.
   "Должно быть, инициатива - прерогатива амазонок". И я ведь едва не сморозил эту чушь, но хватило ума...
   - Безумству храбрых... - прошептал я и...
   ...и нежно коснулся губами ее щеки она встречно повела головой и мои губы сместились к маленькому ротику поцелуй крепчал затем прервался подрагиванием губ потом крепчал еще сильнее всё качалось перед нами и под нами и над нами рассеивалась и снова смежалась дымка всё что уцелело от зрения под неверным трепетом век отдельное ушло всё слилось и кусты и скамейки и деревья и Волга и даже пьяный поодаль всё перестало быть чужим всё стало неотъемлемой частицей нашего единого космического счастья!
   Да и могли ли существовать где-то чуждые этому Великому Космосу Любви и Добра мелкие страстишки, грязные делишки, злые словечки, чужие человечки..? Все было - "в", а не "кроме" и не "из"...
  
   ***
   Никогда не ощущал я себя не просто собой, но неким сверхобщим ВСЁ. Казалось, что я и всё вокруг заключилось в сгусток быстротечного блаженства. Мимо нас, конечно, проходили люди, летели листики, былинки и пыликни. Кто-то снисходительно и даже осудительно взирал на целующуюся парочку. Но в этот миг я не знал, да и знать не хотел, что такое этикет и что такое этика. Мне не требовалось задумываться над тем, что вокруг меня происходит, над тем, где я нахожусь, и что обо мне могут подумать, равно как и что я могу подумать о тех, кто подумает обо мне плохо...
   Все это было микроном ничтожества перед величием Любви. Никогда еще не был я столь красиво и беспамятно пьян без вина. Никогда не был я так пьян от вина.
   Я гладил ее плечи, неистово ласкал тело. Пальцы то стискивали кожу в кулаках, то нежно касались ее кончиками. Я целовал ее нос, веки, виски, шею, ушки... Она сидела, обняв меня, и лишь время от времени ознобно потряхивая прядями. Руки ее то напрягались, то бешено скользили. Ничто не тревожило нас. Да, скорее, и прохожих было не столь много: кустистый уголок уединения был удален и пустынен. А кому охота углубляться в дебри ради того лишь, чтоб спугнуть влюбленных? Хотя и такие любители бывают.
   Незаметно стемнело...
   - Мамзель, у твово быка курево есть?
   Это продребезжало мерзко и под самым носом. Как было сразу прийти в себя, отрезветь? Нас разом окунули в пучину серо-блевотной пошлятины.
   Не сразу дошло, что "мамзель" - она, а "бык" - я, и что оба эти словечка в определенных кругах молодежи означают что-то, весьма не комплементарное. Космос любви скукожился и осыпался триллионом колючей, жесткой и меленькой метеорной пыли. В доброе тепло мира дохнуло ледяным вакуумом гадких и вонючих ничтожеств с коротким именем "шпана".
   Шпана. Нас застукала шпана. Ноги в брючатах "трубочкой", руки - в карманах. Плечи намеренно усутулены. Над чубчиками торпедоносные фуражки, с вертикально задранным козырьком. Все ясно: "фураги". Особая территориальная каста молодежи из "спальных районов".
   Не хочу сказать плохого про всех (сам живу в другом районе), - лишь про тех, с кем улыбнулось стакнуться, по преимуществу, в танцклетке Загородного парка и, в основном, на расстоянии. Так вот у этой категории будущих мужчин, на мой взгляд, сильно развиты стадные качества и, отсюда, "понятия". Например: "мочи" чужих по принципу "семеро на одного". Или бездарно подражай "зекам" в козлиной гнусавости сленговых оборотов.
   А еще "фураги" были недюжинно продвинутыми танцорами в стиле "потопчи всех тараканов". Кучканутся на дискотеке в кружок и давай топтать. Да так резво-резво: тюх-тюх... Прочие касты молодежи покатываются со смеху, "фурагам" же хрен по кочерыжке.
   За эту свою стайную субкультуру, начиная от брюк-трубочек до "мохеровых малахаев", "фураги" огребали по полной от признанных городских "качков и бойцов" со странным названием "кипты", в котором не было ничего странного, если расшифровать аббревиатуру КИПТ: Куйбышевский индустриально-педагогический техникум. Данное учебное заведение гремело на все Поволжье, как кузница промышленных кадров и было воистину гордостью воинствующего гегемона - "его величества пролетариата". Это я вам безо всякой патетики и иронии. В КИПТе учили не только рабочей профессии, но и навыкам рукопашного боя - настоящих мужиков. И уж чтоб "киптам" да трогать влюбленную парочку?.. Да ни в жизнь!
  
   ***
   Я с силой отстранил Ирину, буквально впившуюся в меня миллионом невидимых присосок.
   - Не связывайся, отдай, - умоляюще прошептала она.
   Я и сам понимал, что это самое разумное. Но гордость, гордость... Почему, собственно, я должен пасовать перед какими-то подонками только потому, что так безопаснее? Оно, конечно, легко можно сделать Безопасно сейчас. Но куда деться от стыда потом?
   Я встал, облизнул губы, которые, вот странно, после поцелуев были совсем не влажные, - наоборот, пересохли.
   - Не сикай, бык. Небось, перваш тута? -- важно и как бы чуть даже снисходительно прогнусил ближний.
   Второй хулиган, хорошо "под газом" бросил отрывисто, без сантиментов:
   - Ну, быстро дяденьке дал, да?!
   Не прибегая к очкам, я установил: четверо. И все, точно, "фураги". Вохраст6 от 16 до 18-ти. Штанишки, как на подбор, узенькие, долгополые пиджачишки мешком с утлыми кинжалами галстучков. Традиционный "мохеровый першинг" крыл маковку одного - ближнего. Что поделать: майская жара херила все кодексы кастовой чести.
   Я не трусил, тревожило другое: нож бы без очков не пропустить. А в стеклышках драться еще несподручней по причине возможных осколков.
   - Парни, а вам дымить не рано? - мой глосс дрожал, тело лихорадило, в венах сшибались ртутные шарики: все как всегда при сильном возбуждении.
   - Чего? - задышал в корпоративном "шлеме".
   - Ты, бык. В натуре, в могилу лягешь, понял? - пискляво гундоснул самый мелкий. Двое были выше меня. В фуражке, - вровень, один - ниже.
   - Отстаньте от него! - по-своему рванулась в бой Ирина.
   - В на-атуре се-эла, ко-оза!!! - надсадисто дал козлика истый "фурага" и даванул привстающей Ире на плечи. Это он зря.
   - Руки, паскуда! - сказал я и сделал так, что он оказался далёко.
   Мелкаш тотчас и точно двинул в скулу. Хорошо, что мелкаш: удар по стать. Меня мотануло. Еще один, высокий, до этого ничем не отметившийся, провел удар мне справа. Припав на колено, вскочил уже не я.
   Коротышку снес правым джебом, длинного вывел из строя форсированной серией частых-частых ударов. Стало ясно: по одиночке мне не страшен никто. Но их было больше, чем один. Пьяный грубиян, тоже повыше меня, изображал Игоря Высоцкого и Рокки Марчиано в одном соусе, но как-то заторможено и на расстоянии, а главное: оба бились друг с другом, но не против меня. Все ясно: парень вне кондиции координации. Вычеркиваем. Значит, трое. Двое уже лежат. Но это временно. На мое счастье, четвертый - одноросток - оказался не по-фуражески благороден (или просто труслив - кой мне разница?!). Во всяком случае, на протяжении всей схватки он нерешительно мялся в стороне.
   - Помогай, в натуре! - визгнул, выравниваясь, мой низенький "спаррингёр", прикрывая руками окровавленную "репу". Тут его качнуло, я рыцарски наподдал локтем. И вот я уже верхом жестоко вбиваю голову увальня в асфальт. А вот уделали уже мой затылок. Это кулак очухавшегося "вожака в фуре". Пришлось, оставив нижнего, отбиваться от "мохнатого першинга". Я оттягивал время, просто не подпуская его к себе. "Фургаплана" это не убедило, пришлось убедить более предметно - в губу.
   Который пассивный, подстегнутый матюгами, попытался прощупать мой тыл.
   - Виль, у него бутылка! - отчаянно сигнализировала Ирина.
   Вот так вот примитивно выяснилась причина его гуманности и благородства: человек щадил 150-200 граммов пива, которые могли пострадать ввиду активизации действий. Теперь, по опорожнении, тара превратилась в холодное оружие.
   Опрокинув мелкорослого, я отправил "на попа" пьяного, который уже истомился боем со своей тенью, и прыгнул к нашей лавочке. Там пришлось оттолкнуть... подавшуюся навстречу Иру. Каюсь, отталкивал досадливо: беда, когда баба вяжется в драку. Качнувшись, она грозно сжала кукольные кулачки и решительно загородила меня. Но мне было не до эстетики геройства. Совершенно непафосно рванул я боковую доску. Горячка удвоила силы - как раз, чтобы отодрать весьма серьезный дрын, сводящий на нет их численное превосходство. "Фураги" трусовато ретировались...
  
   ***
   Хотел отдышаться. Не дали. Из темноты схватили обе мои руки с явным намерением вывернуть. Уронив дубину им на ноги, одним рывком освободился.
   - Что, под статью захотелось?
   Грозить дважды за пять минут - это уж слишком! Я оголтело матюгнулся и обернулся в ставшей уже "родной" стойке. Вот так номер: нас полукругом обступили люди в красных повязках. Дружинники.
   - Повдем с мами, павемь! - категорически скомандовал очередной бесспорный мелкаш. И опять же гунявый, теперь, правда, от природы.
   - Это недоразумение. - С недоумением вступилась Ирина.
   - От него пивом разит! - прерывая ее, истерически радостно возвестил долговязый тип с красной повязкой, уползшей на кисть, и парашютом слюны на губах.
   - Ведем! - Восторжествовал гунявый, толкая меня, как преступника. На миг я ослеп от гнева, но порыв придержал.
   Дорогой, пока вели, Ирина доказывала мою невиновность. Да только что все эти слова перед запахом пива? Если от тебя дует пивом, ты должен быть готов к любой вине. Ты! А не тот, кто спокойно это пиво продает и уж, тем более, не тот, кто разрешил эту продажу и имеет с нее офигенный доход. У нас, кто платит, тот и виноват. За всё! Дважды: за все платит и за все виноват.
   Оперпункт и ДНД, добровольной народной дружины, располагался недалече. Меня посадили на скамейку правонарушителей, которую успел уснастить дяденька, чей опустошенный взор лениво тесал обшарпанные доски грязного пола.
   За столом над толстой тетрадкой чахнул тот самый худой и некрасивый человек в повязке ниже локтя, с выпуклыми как у инопланетянина глазами и необъятным, будто пластилиновым ртом. Выпуская гигантские не сразу лопающиеся пузыри, он бесстрастно поинтересовался, где я проживаю и учусь, что и с кем пил, зачем сломал скамейку и учинил драку? Ручка в его руке сжималась ножом книзу - вопреки всем законам физики правописания - однако медленно, коряво, но верно фиксировала показания.
   Я кротко отвечал что учинять драку одному против четырех не с руки а скамейку поломал потому что меня хотели убить но дружинников рядом не оказалось вот мне и пришлось воспользоваться подручным средством самообороны когда же я разогнал покушавшийся на мое здоровье квартет откуда ни возьмись явились доблестные дружинники и забрали меня за то что я не дал себя убить так и не дождавшись гуманной оборонительной миссии добровольных помощников стражей порядка...
   - Ты смеми пвастимку, пвямь! - прямо-таки захлебнулся от добролюбия и гунявый, отважно впечатав мне в грудь острый кулачок. Я без благоусердия отфутболил его всего метров на пять. К личной радости, криминала в этом не углядел никто.
   - Мой отец корреспондент центральной газеты, - вдруг объявила Ирина, - и если вы сейчас же не отпустите его, про ваши подвиги узнает страна. По фельетону не соскучились?
   Милиции в пункте не было. Непроницаемо серьезный человек за столом отставил протокол.
   - Ну, это мы еще посмотрим, по ком фельетон скучает. - Невнятно пробормотал он и вдруг смилостивился. - Ладно. Отпустите его. Он не похоже, что пьяный. Будьте впредь сдержанней, товарищ, и не портите государственное имущество. - По-доброму напутствовал он меня.
   Хорошо еще, достало ума не выразить своей признательности "гражданину начальнику". И это означало, что я окончательно остыл.
  
   ***
   ...Зато Ирина еще долго гнала возмущенную волну против бездушия карьеристов в красных тряпках, а, за компанию, и канцелярских крыс в милицейских погонах. Надлежит заметить, последнее не есть справедливость: при всем желании ни одного милиционера за все время эпопеи мы не увидели. Ох, уж эта дамская категоричность...
   - У них же план, -- вяло защищал я коллег, вдруг вспомнив про свои корки члена ОКОДа - оперативного комсомольского отряда дружинников, большим достоинством коих числилось право бесплатного проезда в общественном транспорте.
   Но она не унималась:
   - Герои парковых лужаек! Как человека от бандитов отбивать, их не докричишься, а невинного в вытрезвитель оформить, - как осы на г...
   "Фу", - сморщился я и подвел черту:
   - Понимаешь, у пива стойкий запах.
   - На правой щеке у тебя будут синяки, - успокоившись, она разглядывала и разглаживала "боевые" места.
   ...И опять мы занимали ту злосчастную скамейку и курили помятые в потасовке сигареты.
   - Жаль, что не под глазами. - Посетовал я.
   - Дурак! - шутливо замахнулась она. - Чего несет? Зачем, скажи, зачем тебе они нужны под глазами?
   - Наивный вопрос. Появись у меня под глазами синяки, я сделаюсь предметом твоей неистребимой зависти. Ты тратишь бешеные деньги на тени и прочую косметику, я же стойкую синеву с золотистым отливом приобретаю быстро и, главное, бесплатно.
   Она безнадежно качнула головой и погладила мою щеку, массируя пострадавший желвак:
   - Больно?
   - Пока наоборот, - ответил я, ловя ее пальцы губами.
   - Дурачок. Нет, безмозглый тупица. Понимаешь, ты - ту-пи-ца?
   - Ага. А-ци-пут. Шикарно!
   - Чего опять несешь, тупица? - с ласковым акцентом на последнем слове спросила она, прижимаясь волосами к моей груди, и я сильно сомневаюсь, что ей так уж интересно то, о чем она спрашивала.
   - Тупица наоборот. Получается: аципут. Отдает импортом. Да ведь? А-ци-пут. - Я прижал подбородок к ее темечку. Она не возражала.
   - А... - лишь умиротворенно выдали ее губы.
   Сколько мы так сидели, гадать не возьмусь.
   Молчание нарушил я:
   - Скажи, ласточка, отныне я должен каждодневно приносить тебе цветы?
   - А тебе бы было неприятно? Не носи.
   - Либералка. Но дело в другом. Просто я несчастнейший мученик мнительности, рефлексии и прочих комплексов. Мне ужасно неловко дарить цветы и делать все, что может привлечь внимание. Да и просто жалко мне цветы. Сколько их, бедняжечек, губят ради женского эгоизма.
   - Господи, какой-то парад совпадений! Мне тоже не по себе, когда при всех вручают цветы и другие знаки внимания. От неловкости я не знаю, куда все это девать. Когда несут на дом, куда еще ни шло. Еще лучше: видеть цветы в вазе, допустим, у тебя дома, если я, знамо дело, честь таку заслужу.
   - Еще бы, не каждому дано попасть в мою обитель. Там все так таинственно, так духовно. - Именно в эту секунду в память ворвалась половецкая физиономия инока Власа. - Договорились, цветы тебя будут ждать только там.
   - По рукам.
   - Ты умница.
   - Аци... Аци-мну...
   - Уже не пахнет импортом, - разочаровал я ее, похлопав по плечу.
   - Пахнет вашей идиотской тарабарщиной.
   - Кто-то против?
   - Глупыш, кто-то - ЗА!
   - Ого: глупыш? Насколько помнится, мы не сторонники уменьшительных.
   - Это было четыре часа назад. Разве четыре часа - недостаточный срок для пересмотра идеологии?
   - Вполне. Не идеологии только, а фразеологии. И надеюсь, это качественный сдвиг. По фазе.
   - Пока лишь количественный, выраженный в невероятном числе поцелуев. И это качество, скорее, свойственно влюбленным...
   - Хочешь сказать, что...
   - Хочу подчеркнуть, что качество любовников еще в самом начале процесса эволюции
   - У нас генезис нового качества. Не стану спорить, - и я герметично закупорил ее губки.
  
  
  
  
  
   Глава 5 прозаическая. Ночное пустобайство
  
   Целовались упоительно долго. И занятие это нам не казалось однообразным. Даже наоборот, всякий раз мы находили неиспытанные гаммы чего-то, сильно приближенного к раю. Мне даже не верилось: обычные комбинации губных соприкосновений оказались красноречивей всяких слов. И чем утомленнее губы, тем слаще их союз. О, наши губы - розовые волшебники, вам, только вам по силам передать главное, чего не выразишь словами, но что обуревает каждого из влюбленных - истинная стихия искренней страсти. Когда любовь в первый раз. Любовь, а не игра в нее.
   Впрочем, тогда я еще не был уверен, что люблю. Но я твердо осознавал, что это крутой перелом, меняющий и жизнь, и ум, и душу.
   Между тем, мы все больше уставали, особенно, она.
С удовлетворением тщеславного злорадства я ощущал свою власть над этим хрупким телом. И все-таки, при непреодолимой его готовности принадлежать мне, ограничился ласками. Ё-моё, да разве когда-нибудь до этого смог бы я при теперешней-то своей державности удержаться в рамках платоники? Я и сейчас желал, страстно, безумно желал, но сдерживал себя. По-видимому, мне не хотелось, чтобы все это сегодня же и закончилось. А так бы оно и было. Сейчас я совершенно убежден в этом. И благодарю судьбу за то, что она вселила в меня достаточно благоразумия и, воистину, бездну сдержанности.
   ...Ира почти слала.
   - Ты не умерла? -- губы мои лишь коснулись ее прохладных век.
   - Почти, - неслышно вымолвила она.
   - От скуки?
   - Дурачок...
   - Уже час ночи. Твои родители тепло отзовутся обо мне. Причем, заочно,
   - Мои родителя - мне не враги, они могут беспокоиться, но никогда не станут мне мешать. К тому же я их предупредила, что, возможно, ночую не дома.
   - У подруги? - умно ввернул я,
   - Просто не дома. Я, кажется, говорю четко.
   - Либералы, - подивился я, но скепсис ел нутро.
   - Современные люди. - Она пожала плечами. - И давай закроем взрослую тему.
   - Хорошо, смоем прах ненужных копаний.
   - Смоемся - будет лучше.
   - Так что, к Волге?
   - К Волге.
   Мы взялись за рули и начали спуск, довольно крутой и ветвистый. Из предосторожности я одел очки.
   - До чего умное лицо. Очки тебе идут. Почему не носишь?
   - Не нравится, милая. - "Сподобился поумнеть посредством стекляшек".
   - Милая - это можно. Дорогая - не нужно. Западной гнилью отдает.
   - Вот они плоды "крокодильской" сатиры. Вот если бы в анекдотах про их нравы фигурировала бы "милая", а не "дорогая", ты бы протестовала против "милой" и согласилась бы с "дорогой".
   - И тем не менее. - Упорствовала она. - У нас жизнь, где есть, а не если где.
   - Хорошо, радость моя.
   - Ох, же и надоеда.
   - Но можно?
   - Как хочешь, хотя мог бы чего и пооригинальней. Впрочем, как знаешь, мой мальчик.
   - Кто мальчик?!
   - Я ласкательно. Не мальчишище ведь!
   - Мне не нравится "мальчик".
   - Ну, извините, дедушка. На вас не угодишь.
   - Давай без программ. Война и план покажет, и звания раздаст. Вот и Волга! А-а!!! Черт!!! Ничего страшного. Ногу подвернул. Страшно, что у меня нет плавок.
   - А у меня купальника. - В ее голосе совсем не было страха.
   - Это не будет камнем преткновения?
   - Не думаю, что это - значительная преграда.
   - Согласен думать так, как не думаешь ты.
  
   ***
   Вода была ледяная: все-таки середина мая. Да только холод был нам нипочем...
   Прикрыв задрогшие спины самым легким из одежды, мы прижались, как две сошедшихся горы. Лишь зубы вылязгивали лезгинку. Я никак не мог справиться со спичками: руки были мокрые, а пальцы играли беззвучный, но бурный марш.
   Наконец, раскурили одну. На двоих. Сигаретину делили... по-братски. Не правда ли, уродская формулировка? К Ире я испытывал что угодно, кроме братских чувств, да и она никак не тянула на моего братца, даже младшенького, как, впрочем, и на сестрицу.
   Куря, Ирина почему-то тряслась еще сильнее и, в конце концов, капля с челки безнадежно попортила перемычку в районе фильтра. Чуть согревшись, я растерся рубашкой.
   - Ну, что за дикарь? Изомнешь же. - Возмутилась она.
   - Ночь - мамаша оборванцев. До утра никто не заметит моего босячества. - Я уже перешел к растирке шеи. ЕЕ...
   - Я сама. - Тихо произнесла она. Настаивать я не рискнул.
   И вот мы сидим одетые, не целуясь, и любуемся манящей галактикой черных вод и небес, взрываемой неповторимыми бликами турбазовских фонарей, корабельных огоньков и их несчетных отражений.
   - Хорошо, - прошептала она. - Вот так...
   Я не совсем понял, что и как, но согласился:
   - Хорошо, - и ведь не соврал, потом потянулся губами. Она не сделала встречного движения, лишь покорно подставила щеку.
   - Я тебе благодарна. - Эти слова обожгли. Или заледенили? В них была такая затаенная сила!
   - За что? - я спрашивал, все отлично понимая.
   - Что вел себя так. - Она с усмешкой докончила. - Именно так.
   - Правильно?
   - Оченно правильно! - Она охватила меня рукой, провела по бедру.
   - Знаешь, милая, - вдохновенный, я попер в пургу, - теперь я могу выдать комплимент не только твоим...
   - Не надо теперь вот этого... - Она недовольно поморщилась, и вовремя. - Никогда не надо терять чувства...
   - Извини, с тактом у меня, правда, не того. Я понимаю, ты хотела бы услышать другое. Я бы тоже хотел... Готов... Но я не уверен до конца. А ошибиться очень страшно.
   - Для кого?
   - Видишь, я мелю не то...
   - Не печалься, мальчик. Я бы и не поверила тебе. Сострадательная вежливость - это обидно. А внешняя страсть - еще не любовь.
   - Если тебя задевает... э... мое молчание... Надо знать мой характер... Я ведь по натуре молчун. Я не хочу и не люблю красивых признаний. Мне важнее взгляд...
   - Страстное прикосновение губ, рук... - она взялась довершать.
   - О, двойник, читающий и видящий насквозь вот эту тумбочку порока.
   - Всего лишь корифейка парапсихологии!
   - А без шуток, мне кажется, я еще не встречал человека, который бы понял меня с полунамека. А ты... мы ж час три ни слова не проронили, но твои глаза и губы угадывали все, что я... Мистика. Так?
   - Так.
   - Но это ты, а я проникнуть в твое сердце не могу.
   - Все просто. Наверное, мы мыслим параллельно. Разница в том, что я - это я, человечек по своему неглупый и добрый. А ты тоже человек, но гипероригинал и, прости, эгоист.
   Я незаметно проглотил айсберг, и он начал таять.
   - Все, Зин, обидеть норовишь... - шутка не сгладила внезапного хрипа. - В принципе, ты близка к истине. Но и эгоисту не чужды порывы чистые...
   - Догадываюсь. Эгоист сентиментален и временами даже готов к самопожертвованию. Такова потребность его эго. После этого как не умилиться: эффект!
   - Разоблачен и грязну в стыде. Такой, каким ты меня расписала, я не стою и ноготка мизинца твоей не правой ноги - ну той, которая не справа. - я носком ботинка показал эту ногу с местом этого мизинца.
   - Хи-хи, ты глупыш. А твои словечки лишь подтверждают мои догадки. Чую, с тобой уже поздно бороться.
   - Поздно. - Доверительно сообщил я, наклонившись к ее липу и не решаясь на большее, а ведь так хотелось потрепать пух волос.
   - Поздно... - убежденно повторила она. - Но, как говорится, одна вещь слепа...
   - Говорят. - Я мрачнел.
   - Не дуйся. Может быть, эгоизм - и есть твоя гипероригинальность.
   Она порывисто привлекла мою голову к себе, увлажнила щеку жаркими губами...
   О, что за жизнь: если не патетика, то поэтика.
   - Вот и весь приговор. Не красота, не ум, не талант, а эгоизм. Я тронут.
   - Эгоизм и талант - два сапога пара. Талантливый эгоист легко рядится в любые одежды, хоть и альтруистом. Чаще всего все эти задатки у него имеются, но развиваются по кривой его выгоды. Оригинал.
   - А если я скажу, что в своих обвинениях ты не объективна? Более того: в корне заблуждаешься? - я улыбаюсь.
   Вытянув шею, она заглядывала в мое лицо... даже не скажу как. В провалах плещутся искры.
   - Да ну тебя, в конце концов, это твои трудности.
   - Вот-вот. Эгоизм эгоизмом, а жизнь-то продолжается.
   - Ты считаешь? - ее щека прильнула к моей груди. - Вот бы всегда было так.
   - Это не эгоизм!
   - Это маленький каприз девушки, страшно уставшей от одиночества. Разве я не достойна капельки от всеобщего счастья?
   - Еще как!
   - И кто мне подарит мою капельку, Вилёк?
   - Боже, как трогательно! - я восхищен. - Почти Вилок. А почему не Кочанок?
   - Так кто даст мне мою каплю, Вилёк-Кочанок?
   - Я. - Я был честен и прост, как олимпиец.
   - А кто у нас "я"? Волшебник?
   - Да, и наиглавнейший.
   - Как занимательно! Ну, тогда сделай так, чтоб звезда упала к моим ногам, - застенчиво улыбнулась она.
   - "К моим ногам". - Передразнил я. - "К мо-им"... Наши запросы растут по секундам. От капли к звезде. Но это не эгоизм.
   Мы несли чепуху, и она нравилась обоим.
   - Ага, к чьим-то ножкам, минуя наши: правую и не правую. Ладно, пускай будет: к нашим ногам. Готова смириться с перспек-тивой раздела желания?
   - Язва. Предупреждаю, ласточка, я могу не все, но почти всё. И не всегда, но в один лишь час суток.
   - Когда же? - голос ее забавно прерывался. Мы изображали интригу.
   - В час рассвета.
   - И что же ты умеешь творить, мой милый мальчик.
   - Я могу разбудить солнце, цветы, окрасить весь свет в малиновый цвет, - похвалялся новоиспеченный Кочанок.
   - Да? - восхищенно и страстно прошептала она. Интонация была непередаваема и прелестна. - А я-то, наивная, полагала, что у этого чародея короткое имя из четырех букв - Утро!
   - Что ж, ты была близка к истине. Мое имя тоже из четырех букв. Виль. Дневное. Утро - мое второе имя. Не дневное. Утро - это я. Я - это концентрированный перл вселенских совершенств.
   - Спасибо, просветил, своим умишком не дошла бы.
   - Надеюсь, теперь убедилась.
   - Нет, к большому вселенскому сожалению.
   - Потерпи. Скоро, ой как скоро грянет мой час.
   - Потерпим, господин перл. Постой, если ты перл, то которая при перле кто же? Перловка.
   - Ах ты, злобная пигалица! - притворно осердясь, я повалил ее на песок.
   - Дурачок, платье ведь не высохло, песок налипнет, не выведешь.
   Я поднял палец и объявил:
   - Пигалица! Чем не имя? Возлюбленных всегда нарекают птичками: касатками, синичками, голубками. Ты будешь пигалицей.
   - У меня рост метр шестьдесят восемь. Не многовато ли для пигалицы?
   - В самый раз. - Заверил я благодушно.
   - Тогда ты будешь: Малыш. - Постановила Ирина.
   - С какой стати? Малышами, милая моя, зовут девиц.
   - А мы поменяем пол, для оригинальности...
  
   ***
   Неподалеку жгли костер рыбаки. Увлеченные милыми глупостями, мы до этой минуты не замечали огня. Теперь же уловили обрывок песни:
   - Без меня тебе, любимый мой... - надрывался один из прибрежных солистов.
   - Ай-сберг в океане... - тягуче "синхронизировал" сподвижник.
   - Ну вот, - разочарованно вздохнула Ира.
   Оба рассмеялись.
   - Идем, согреемся, - предложил я, вставая и отряхиваясь.
   - Ну, нет, фватит с мемя одмого пвиквютемия с пьямью. - Она ловко спародировала гунявого дружинника.
   - Не убьют, - решительно рубанул я, - мы, в конце концов, не в Китае.
   - При чем тут Китай? Вот ты иногда как сказанешь... Впрочем, ты и впрямь, как китаёза упрям.
   - Раз так, не пойдем. - Решил я.
   - Вот те на. Чем вызвана эта перемена? Еще одна причуда?
   - Нет. Я всего-навсего не хочу иметь отношения к Китаю.
   - Ах, ты расист?
   - Ничего общего. Видишь ли, Пигалица, в этой Поднебесной империи каждые сто лет происходили ужасные гражданские войны, и в ходе этих кровавейших катаклизмов вырезалось в среднем до полста миллионов человек. Крыжовник становился мандарином, мандарин - кожурой. Хаос. Бессмысленность. А через век все наоборот. Никакого порядка. Нигде человеческая жизнь так не обесценивалась. Поэтому китайцы и вызывают во мне инстинктивный протест самосохраняющегося идиота.
   - Все это не помешало китайской цивилизации самосохраняться вот уже 5 тысяч лет.
   - Какие познания!
   - Просто логика. Женская, между прочим.
   - Однако, пора в путь-дорогу. Если не к поклонникам Пугачевой, то просто наверх - к родимым хижинам. До рассвета выберемся к трамвайной колее, ведущей в твой дом
   - В пять утра ты созрел познакомиться с моими предками, я правильно поняла? - спросила Ира, отряхиваясь.
   - Да будет тебе известно, я горю желанием встречаться с ними в любой час. Другой вопрос: жаждут ли они узреть меня на рассвете в измятой сорочке, да впридачу с их дочкой, у которой платье перепачкано песком, а уста алеют от засосов.
   - Если не изменяет память, на рассвете мне было обещано совсем другое. - Припомнила дева, пресекая мою болтовню.
   - Ах, да, - спохватился я, - имей в виду, вилки не бросают слов на ветер. Обещание остается в силе. Ты только не забудь толкнуть меня, когда он настанет - час мой звездный.
   - Не дай бог, провороним. Не видать тогда человечеству рассвета.
   - А ты как думала?!
   Рассвет мы, разумеется, проворонили. Ждали упорно, долго, но в решающий момент отвлеклись. Солнце успело боднуть небеса апоплексическим лбищем. Лишь после этой встречи я взмахнул рукой и повелительно рявкнул:
   - Да взойдет солнце! Да проснутся цветы! Да оживет все, что может жить! Всё. Дальше природа и без моих волхований своим чередом все исполнит.
   - Это как пить дать. А то неравен час снова заспишь, а мир опоздает на сутки. - Она развила мою мысль слишком вольно.
   - В корень зришь: я засыпаю, - подтвердил я.
   - В таком случае, мой удел - служить тягловой ламой для дорогого вилочка.
   - Вы угадали, мой вьючный верблюжонок.
   - Достойный финал. - Вздохнула она.
   - Ах ты, Пигалица! - взревел я, подхватил ее на руки и легко побежал в гору. Споткнулся, но удержал. Смеясь, поцеловал, выпрямился и донес ее, попискивающую от страха, до вершины.
   - Пусти. - Велела она. - Да пусти же, отдышись.
   Я с деланной неохотой подчинился. Грудь ходила ходуном.
  
   ***
   Глядя на реку, Ирина медленно заговорила:
   - Смотрю на тебя. Драться вроде можешь. Вот тоже и в гору столько волок. Си-льный что ли?
   Мой отклик прозвучал молниеносно:
   - Показуха. Хиляк я!
   - А серьезно? Каким спортом занимаешься?
   - Всё! Дошли до точки, хоть бы одна бабенка не коснулась спорта. Да я от физры с седьмого класса освобожден. Сильно разочаровал?
   - Бахвал.
   - А как же, - я беспомощно развел руками, - предмет гордости еще тот!
   - Помолчи, - она погладила пальцем появившуюся за ночь шершавость под моей губой и вдруг поцеловала: крепко, в затяг, с перебивкой дыханья у обоих.
   А я хотел спать. Ее ласки будоражили, но не разжигали.
  
   ...Уже трамваи пошли.
   То ли я сказал, то ли они пошли.
   - Сегодня ты наверняка не будешь джентльменить, типа там до дому проводить. - Усмехнулась она.
   - Знаешь, если ты хочешь... - застигнутый врасплох, вяло молвил я.
   - Ладно уж. - Улыбнулась она.
   На миг показалось: она не столько хочет, чтобы ее проводили, сколько ждет, что я буду настаивать на этом. Но подлец удовлетворился ее условным отказом и торопливо сказал:
   - Как тебе удобнее.
   - Да мне так удобнее. - С неизменившейся улыбкой подтвердила она. Интонация и взгляд также не изменились. Все в ней было сейчас застывшее. И снова я был удовлетворен этим, хотя так и свербело: нынче она точно не отказалась бы от кортежа. Но ведь вчера... Вчера оно не было обязательным. Вчера мы были другими: я для нее, она для меня...
   Эгоист, дрянной эгоист... Тоскливые извивы крапивили мозг. Я хотел спать, поэтому малодушно глушил совесть: "Мы живем в самой правопорядочной стране. И ничего с ней случиться не может. Верно ведь? Сама, тем более, отказалась".
   Сверху накатывал ее трамвай, неумолимо погромыхивая разлукой.
   - Когда свидимся, Пигалица?
   - Когда тебе удобно.
   - Ты если насчет зачетов, - не помеха. Вот держи, - достав мале-нький блокнот, начеркал свой адрес и отодрал листик. - Завтра в шесть.
   - Место встречи изменить нельзя? - Ее голос тонул в реве тормозящего стального зверя.
   - И час встречи тоже. - Мой тон до дешевки поучителен.
   - До встречи, Малыш. - Ее голос прозвучал нежно и чуть грустно.
   Я чмокнул ее в губы. С судорожно-быстрой улыбкой она на миг зажмурилась и отдалась электрическому зверю. Трамвай сдвинул перепонки четырех своих пастей.
   Мне стало вдруг нестерпимо жалко ее и непередаваемо стыдно за себя.
   Она представилась вдруг такой трогательной и беззащитной в этот миг.
   Гад ползучий, фигляр... Проклинаясь, я усилил патетику слов кулачным аргументом по лбу. Прикорнувший поблизь экзотический дедок в тулупе и валенках боязливо поежился и отсел за перегородку остановочной будки.
   А что если она обидится и не простит? - подумалось как вчера, вернее, как позавчера. У нее-то мой адрес есть, а у меня? Самонадеянный индюк! Дыхание схватило - точно тиной подавился. Дудки-незабудки! Вчера он был к ней в меру равнодушен. Как говорится. Почти индифферентен. А сегодня пьян и пылок, как... вот именно, как? И главное - пьян, хотя трезв, как стеклышко. Лишь сейчас начало доходить, насколько сделалось пусто и скучно вокруг. И тошно - внутри. Бичуясь, пропустил, не заметил свой трамвай.
   Плюнув на все, поджал локти и потрусил.
   Взбодрило, однако!
   Утро субботнее сыпало щедро на город огромный пестринки весеннего калейдоскопа...
  
  
  
  
  
  
   Глава 6 ругательная. На повышенных тонах
  
   Преподаватели говаривали: "Присутствие Панцырева на лекциях - все равно, что праздник. Такая же редкость". А я твердо убежден, что праздников у нас достаточно, и лишние - баловство, народ только расхолаживать. То же я подумал этим утром, и дабы не поощрять лености в ближних, отказался из заурядной субботы устраивать праздник для сокурсников.
   Киснуть в выходной на двух скучнейших лекциях - выше сил моих. Да и прогул не грозил пробелом в знаниях. Данные лекторы трастили прописные истины, куда более внятно изложенные в самом тощем из учебных пособий. Правда, по опыту знал, что можно и нарваться. На экзаменах.
   Был у нас на первом курсе один молодой спец по дореволюционной отечественной истории. С виду милый и кучерявый рохля. Его курс я и прогулял, по большей части. Так на экзамене, после того, как я блестяще выдал базовый элемент билета, милый рохля тихим иезуитским голосочком задал мне 16 дополнительных (!!!) вопросов.
   Причем, ответы на них можно было знать, только прослушав его курс. Ну, например: особенности стрелецкого строя и ружейных насечек в их частях? Сколько раз и когда запорожцы ходили на Стамбул? Как принимали новоприбытца в Сечь? Я тоже думал, как у Гоголя в "Тарасе Бульбе", а все оказалось много сложнее. Вопросы были просто мстительно специфичные - специально для утопления прогульщиков. Короче, на "допах" я засыпался и отхватил тройбан. К удивлению однокурсников, трем из коих по ходу подготовки к ответу обеспечил пятерки. Да и преподы сильно удивлялись: на семинарах моя особа, без особых усилий со своей стороны, котировалась как потенциальный кандидат в "любимцы кафедры". С той поры я как-то охладел к истории по части объективности знания и его оценки...
   Еще по возвращении со свиданки в почтовом ящике обнаружил письмо от друга. Из армии. Одна из строк так и распиралась внутренним возмущением: "Значит, прохвосты, жрете и пьете по-прежнему". Чуть позже я отстрочил ответ, где, в частности, подтвердил: "Конечно, мы жрем и пьем. А ты бы, наверное, хотел, чтобы мы не делали этого? Ну, мы бы тоже хотели хотеть так, как хочешь ты, но не все, что хочешь хотеть, можешь мочь". Думаете, это его умиротворит? Я тоже хочу так думать...
   Потом я выпил стакан воды. Первый стакан оказался теплым. Я долго набирал второй, спуская воду и бессмысленно наблюдая за пузырящейся жидкостью в треснувшем сосуде. Надо будет выкинуть. Второй стакан смягчил сухость неба, оживил слюновыделение и изгнал едкость табака.  Третий стакан был уничтожен со смаком гигрофила.  Теперь очередь ванной. Там освежающий душ выпрямил лохмы, в которых бесконечно длинными извилистыми тропками всю ночь блуждали ирины пальчики.  Почистив зубы, размял руки и отправился в "зал-кабинет и проч.". Раздевшись, попытался набросить брюки на спинку стула, чтобы не помять. Сизифова затея: после ночного моциона от стрелок не осталось и следа.
   Сон, как ни странно, не шел, и долго. Мозг утомился и перевозбудился. Не думалось. Чувственность притупилась бессчетными поцелуями. По крайней мере, сладострастные фантазии не тревожили. Просто валялся с открытыми главами и пустой головой. Нет ничего паскудней: и не думается ни о чем, и заснуть не в силах, чтоб дать хотя бы отдых мозгу. Какая-то лихорадочная карусель, тревожащая и смущающая мысли.
  
   ***
   Заснул, как всегда, незаметно. Будильник на звонок не ставил - даже не завел, и сколько утром не пробуждался, - стрелки указывали одно время. 8-31. Когда встряхнулся окончательно и протянул руку за наручными часами, чуть не подпрыгнул: 14-28. Неслабо однако. Кстати, давно пора убрать пару звеньев с браслета: больно уж широк для моей утонченной кисти.
   Уже два дня прошло, как мыл полы. И еще бы столько же я не придал значения этому событию, допустим, позавчера. Нынче же с самого момента пробуждения внимание мое приобрело сторожевую придирчивость. Нащупав босой пяткой пылевой налетик на рельефном линолеуме, я бодро устремился в ванну, наполнил ведро. Впервые за три года пользования забраковал швабру: и расшаталась, и гвоздики повылезали, а на них материя клочится. Ранее это обстоятельство меня вряд ли бы смутило. Можно подумать, любопытство Ирины непременно коснется рабочего состояния швабры. Тем не менее, вооружившись молотком, вбил в зазоры клинышки и заколотил новые гвоздики. Далее пришел черед полотерки. По недостаточно увлажненным, как мне показалось, местам прошелся повторно.
   Ну вот, наконец, вся квартира  приведена в порядок, и ты уже брезгливо констатируешь, что она приобрела типично обывательский уют и немужскую аккуратность.
   Скушав бутербродик с маслом, двинул на автобусную остановку. Там раскошелился на три розы. Две красных и белую. В ближайшем магазине купил бутылку венгерского "сушняка" (из белых предпочитаю почему-то венгерские) и вернулся домой. Времени до "приема" - вагон.
   Для чего-то энергично потерев ладони и сказав: "Так", - прыгнул в кресло. Сидел там долго - довольный, взбудораженный, оценивал антураж и находил его вполне приемлемым для проживания в ХХ веке.
   Но, поднявшись, опять и опять что-то передвинул, а что-то вернул на круги своя. Спустя еще чего-то там вдруг спохватился и выставил на книжной полке мордассе Мэрилин Монро. Зачем? Знает хрен. Расправив альковный полог - тахта пряталась в полутораметровой нише, - опять брякнулся в кресло.  Насладившись покоем и чистотой, я посетил кухню, помыл яблоки, положил их на тарелку, принес ее в "зал и т.д.", водрузил на журнальный столик между креслами. Для вящей авантажности рядом положил книжку филолога по фамилии Абрамович - о последних днях Пущина. На письменном столе скромно раскрыл Кортасара. А на видном месте в книжной секции развернул листы с напечатанным трактатом о любви и браке и подборку стихов.  Своих, разумеется. Пижон, пижон, неисправимый и мелкий. Тьфу!
   Потом еще какое-то время изучал в зеркало рожу. Чудовищных метаморфоз не случилось: "ударная" скула чуть припухла, малость ныла, но, тьфу-тьфу, без фингала...
  
   ***
"Дзыннннннннннннннннь"...
   Совсем кстати!
   Мои приготовления прервал Влас. Его вид не внушал доверия и, тем более, уважения: Владю откровенно  штормило, поэтому после изрядных поисков опоры, он поставил точку в кнопке звонка. Глядя на него, я тоже начал хмуриться.
   - Че? - саркастически усмехнулся он с порога. - Не ждали?
   - Не ори, пожалуйста, я указательно понизил голос.
   - А че? Все гуляют. Суббота никак. А мне что ль нельзя? Не возбраняется. Вот и деньги у меня. И еще кое-что, - он отогнул лацкан вельветового пиджака, сообразил, что спутался и распахнул пиджак. Во  внутреннем кармане блестела искореженная "диадема" скальпированной бутылки. Влас властно вторгся в полосу не своих владений.
   - Ты надолго? - без малейшего пиетета поинтересовался я. Он уже не улавливал интонаций.
   - Ну, когда я с этим делом, то как всегда. - Самодовольно возгласил он.
   - Во как! Ну, что ж, даю тебе время до полшестого.
   - А ну, конечно, - утрировал он, - я ведь один буду занят этим пренепрятнейшим делом, - и перешел на мягкий юмор человека, предвкушающего роль видного благотворителя в виду подобострастного обожателя.
   Я не преминул разочаровать:
   - Именно, что один.
   - Чего? Это с ких же пор? - гомерически загремел он, но тут же испуганно сбавил децибелы. - Ты это серьезно?
   - Вполне.
   - Ну, дела! - глаза его изжигали каленой яростью. - Никакой благодарности в этой жизни. Вместо немого почитанья одни холодные лаконизмы, - он мрачно почесал бровь.
   - А закусь имеется?
   - Беря во внимание, что это не бистро, ограничься умеренным ассортиментом: яблоки и соль. На выбор. Устраивает?
   - А че эт тут со мной так офиси... кондифи... конфидисиально?
   - В шесть часов я тебя спроважу. У меня дело.
   - Ага! Аудиенция в палаццо се... сеньора... Ля мур!
   - Будешь реветь, придется пить в подворотне, - ласково предупредил я.
   - Чего? - задиристо прищурился Владя, но тотчас отступил от бретерских поползновений и мирно согласился. -  Лады!
   Год назад Владю рвало, и он не нашел лучшего выхода, как высунуться в окно, обдав благовониями подоконники нижних соседей, в свою очередь поделившихся со мной красочными впечатлениями. После этого эксцесса Влас вел себя покладистей.
   Прошаркав на кухню, он мгновенно зачавкал, приканчивая надкушенное и неосторожно оставленное на столе яблоко. В его бутылке плескалось граммов триста зубровки.
   - Вторая? - поинтересовался я.
   - Первая. - Уверенно промычал Владя и правдиво кивнул.
   - А с чего ж мы такие тверезые? - я сыграл доверчивого ягненка.
   - Я пьян от скуки и одиночества. Вам, влюбленным, не понять субтильного эстета. - Не без горечи заявил он.
   - И давно эстеты хмелеют со скуки?
   - Только в случае, если запивают такой вот ядреный напиток другим, послабже, к примеру, айзербаджанским портвейном, - бесстрашно кололся Владя.
   - В количестве одного пузыря ноль семь? - продолжил я допрос.
   - Полутора. - Честно уточнил он, ударяя на второе "о".
   - Догадываюсь, с кем.
   - А хотя бы. - С вызовом запетушился Шикарный. - Хотя бы и с ханыгами.  Ханыга кто? Он младший собрат интеллектуала по духу. А дух - это вторичность. Все по землице ходим. Она, брат, - первичный субстрат. Так что ж уничижать сих мотыльков духа... это все равно что... Что ты имеешь против молодших брательников по духу, эгоист?
   - Ну-ну, чую: катишься по тропке Чарли, - я имел в виду парень?ка с романо-германского отделения, предпочитавшего хлебать дешевую "бормотуху" со шпаной и алкашами. Чарли - это имя, не прозвище. Чарли Глебович Снегирев.
   - Не твоя забота. - Резко исторгнул Влас.
   - Знаешь что, дружочек...
   - Кончай, развякался. Твоя забота: предоставить друзьям помещение, стол, питье, хавку...
   - Ну, да, ведь это, - я начал вскипать, - притон, распивочная, тошниловка, рыгаловка? А может, просто толчок для проходимцев?
- Да, конечно, и закусо... - он увидел мое лицо и двинул на мировую. - Право, брось. Все - суета. Долбани, по старой обыклости, - зубровка судорожно втискивалась в рюмку.
   - Замечу: время работает не на тебя. Допивай скорее, - я блюл неумолимость.
   - Полегче, милок. Вникни в мудрость древних: "Festina lente" - "Торопись медленно". Латины знали, чего баять.
Ну, вот мы ударились в назиданья. Еще не хватало!
   - Шел бы ты к Чарли. Вот бы ему радости. И латынь - ваш совместный коняжка.
   - Не, у него сдвиг по эсперанто. О tempora, о mores! О времена, о пиво... море пива... и вермута, и водки - АНДРОПОВКИ, по 4-70! - Влас длил демонстрацию своей исторической эрудиции.  - Филантропия не в цене. А у меня, такая обида, еще деньги имеются, - старый кознетворец хитро подмигнул, со знанием дела подсаливая яблочный огрызок.
   - А, давай даванем как в былые темпоры. 
   То есть неделю назад.
   Я был непреклонен:
   - Не буду. Повторение теряет прелесть. Это из мудрости гипербореев.
   - И дурак. Последние деньки осталось так-то вот кайфовать.
   - Это почему же?
   - Ну ты даешь! - он уставился на меня с искренним прискорбием. - Э-эх, анахорет! Ты что ж вчера не слушал по...? Ах, пардон, я и забыл: у нас теперича иные заботы. Шерше ля фам... Не до программы "Время". Что ж, пользуйся. Просвещаю, - Владя величественно, вынул из правого внутреннего кармана рулончик "Правды".
  
   ***
   Я пожирал текст, а он наслаждался эффектом.
- Сухой закон что ли? - не веря себе, пробубнил я. - Такой маразм разве возможен? В обществе развитого социализма?
   - Да, по многочисленным просьбам немногочисленных трудящихся. - Радостно вскричал Владя. - Демократический централизм в действии. Центр велел, массы демократически уракнули. Усё, орёлик! Теперь видишь, как не слушать стариков? Дуй, покеда дают. Тем более водку, иначе она, родимая вскорости вздорожает, вот попомнишь тогда мои слова. У меня, знаешь, нюх на это. - Подкрылки его вареничного носа затрепетали. - Нектар, ум, ум, ум съешь, родненькая моя, - он любовно погладил бутылку. - Пей, пока угощают, а вот опосля первого июня, будь по ихнему, КПССешному: завязывай с одиознейшим из пороков хрупкого нашего интеллектуала. А я последую твоему комсомольскому примеру... может статься...
   - Сегодня не буду. - Я уперся. - Не раз уже сказал.
   - Пью я, но я не... - он указательно вонзил ноготь в этикеточного зубра, - а вот ты, почему-то, он и есть. Да и бог с тобой, совместно с Горбачевым. Платон мне друже, а истина не хуже, и истина, ежели не врут, в вине!
   - Кто ищет, тот находит, - подвел я черту.
   С изгармошенным после новой стопки лицом Влас шумно вздохнул и понюхал то, что осталось от яблока.  Меня передернуло.
   Беднягу повело сразу же опослед. Он даже не вспомнил про музыку и даже воздержался от традиционных требований "рОковых спазмов" от фирмы грамзаписи "Мелодия". С каждой рюмкой Влас делался все пьяней и развязней.
   - С бабой повелся, да?! И не стыдно?! Э-э-ха! - твердил он невпопад. - Мне помнится, кое-кто вчерась талдычил, что любви нету. Эх, вы - сентиментальные слюнявчики, тошнотики, фар... ик... сеи. То ли дело - Влас Верхновский. Сроду ни за одну юбку не цеплялся. Волочиться - да, цепляться - дулю вам с хреном. Влас Верхновский - человек гордый, гордый! Степен вольф.
   - Волчара ты голодный! - оборвал я его гимны, причем без капли умиления.
   - Нет, - опротестовал Владя. - Утрируете, милорд. Влас - самый свободный человек в мире. Без комплексов, привычек, причалов и якорей. - Он до удивления трезво и пронзительно вперился в меня и с достоинством добил "зубра". А ровно миг спустя голова "степного волка" безвольно ткнулась носом в солонку. Такой вот якорь! Белая пыльца медузой распаутинилась по столу.
   Шарм! Я чуть не заплакал при виде элегического лица товарища. Добавочной трогательности и беззащитности ему сообщила струйка слюны, проложившая тропинку к подбородку. Только об этом нам еще не мечталось!
   Ну, что с тобой делать, деточка?
   Все попытки пробудить Владю эффекта не возымели. Отчаявшись, я решился на рисковый шаг. Взвалив на плечо (плетью руки он сбил осиротевший стопарик, гулко покатившийся к краю стола), поволок в ванную и окунул башкою в ведро с холодной водой.
   - Фрр... А-а... Чего? - зафыркал он, продирая наглые зенки.
   - Пора баиньки. - Нежно подсказал я.
   - А... Софу можешь не разбирать. - Умиротворенно прошелестел он, жмуря гляделки и грозя залечь прямо в ванне.
   - Радость, однако! - Я воздел от счастья руки к потолку.
- Не надо оваций. - Домашний пингвин застенчиво дрыгнул "плавниками".
   - Вот что, кутила, марш-ка до хаты.
   - Никуда не поеду! - с нежданным фанатизмом уперся Владя и обнял стол. - Я никому не мешаю. И мне никто не мешает. Я индиф...ирина... ентен. Нет правов таких, чтобы гнать на мороз разум страны. - Он всхлипнул и осоловело возил ногами. Как бы ища сочувствия. Тут лоб его сумеречно потемнел. - Где моя дубленка? - Опа, привет, крыша съехала конкретно. - Не надо дубленку, хватит матраса. Тут вот постели, я не привереда. Я старый полярник синоптических войск.
   - Совесть имей. Кто мне обещал...
   Увы, все доводы и настояния служили лишь горохом против глухой стенки владиного бесчувствия.
    - Я не в кондиции осмысления. - Бормотал он, но по быстроте зрачковой реакции я понял: притвора годен для марш-броска на хаус. Он просто разомлел и обнаглел.
   - Щас получишь, тварь! - я реально освирепел.
   - Я неподсуден. - Морковкой трепыхался его указательный палец.
   Я знал: симптом благоприятен, лови момент и жми до упора без намека на поблажки. Свинья шеметом полезет копытами, сам знаешь, куда. Итак, Влас начал сдавать "высоту". Сначала он медленно встал, карябая стены и дразня меня деланной неуклюжестью. Но я сурово и методично додавливал, отвоевывая дюймы и проталкивая варяга к двери.
   - Неблагоприятный щенок. - Презрительно подпутал он. - И кого? Радетеля, батюшку...
   Я уже деловито выталкивал гостя взашей. Уже почти за порогом Влас вдруг потребовал властно:
   - Дай яблоко... немедленно, - и демонически с вызовом просверлил меня глазом, на донышке коего клубился ад.
   Для страховки я снабдил его парой. 
   Гордо отщепив исполинский выгрызыш, он резво закосолапил по ступеням. Уже, похоже, с первого этажа донеслось хрипло-раскатистое:
   - Нас на бабу променял!!!
   Вот ведь гад! А? Опять скомпрометировали перед соседями. Самое обидное: лично я был как стекло! А кто заставлял привечать выпивоху? Вот и пожинай...
   Я вышел на балкон и, маскируясь, проследил за маршем.
  
   ***
   Владя ковылял тупо, но ревел буянисто, с вызовом. Репертуарное предпочтение он отдал Андрею Макаревичу и садистски коверкал его же: "А дома счет за газ и за свет. НекормлАный кот, ему двадцать семь лет"...
Народ шарахался. Забияка уперто лез на рожон. Один встречный - мужик с белазовским подбородком - ухватил его за плечо, стараясь перевопить:
   - Ты чаво гудишь тута? А? Чаво, спрашиваю, гудишь?
Владя ухнул, как бы подавившись, и с пол-оборота втёр тому в ухо. "Белаз" лязгнул об асфальт, сыпля кудрявым матерком. Влас посопел чуток: добавить ли? Да как дунет к остановке. Бег нивелировал весь его пьяный вихлёж.
   Я проводил его проклятьями в манере сбитого чавошника.
   После балкона остро прочувствовал: благодаря Владе, кухня пропиталась забегаловкой. По столу расплылись рельефные неровности типа лужиц с взбухшими хлебными крошками, обжевками яблочной кожуры и солевыми щупальцами. Стократно поблагодарив доброго товарища за его благодеяния, я лихорадочно заработал тряпкой.
   Еще было время побриться, породниться с цитрусовыми посредством "О' Жёна" и одорировать проспиртованную кухню. А еще осталось поблагодарить высшие силы, что Мамай не дорвался до отборных яблок в "зале-кабинете и т.д.".
   Для успокоения совести потер пыль на полках, хотя ту же операцию проделал за час до.
   Еще раз протряпил проигрыватель "Вега" и завел музыку. Полилась чудная "Love story" в исполнении оркестра ГДР.  Сам в который уж раз прикорнул в кресле.
   А там уже натикало без семи шесть. Не думалось. Ни о чем. Но я точно знал, что в самой глуши души я не был спокоен, ибо точно не знал, как... овести себя с Ириной.
   Я точно знал, как бы повел себя с Власом или Гариком в любой ситуации. Иру же я знал слишком мало, чтобы выработать постоянную и ясную линию поведения... Линию, а не спиральку.
  
  
  
  
  
   Глава 7 домашняя. Так себе или вот те на!
  
   - Дзинь-дзинь!!!
   И все равно трель показалась резкой, хотя к звонку готовился, ждал. Вздрогнув, не торопясь, по-дошел я к двери.
   Открываем...
   Она стояла, не шевелясь.
   Без очков... сумерячёк коридора сгладывает детали, не говоря про выражение лиц... впрочем, при нашей слепоте оно и ни к чему.
   - Привет, Пигалица.
   - Привет, Малыш.
   Ира вошла. На каблуках она вровень со мной.
   Я подал тапочки, самые маленькие. Переобулась и все равно утонула. Нежней, чем музейного ожерелья, коснулся я шеи, наклонил и крепко поцеловал в губы, поплыл по подбородку к горлу.
   Она порывисто вздохнула.
   - С этого начнем? Прекрасно.
   Ах, незадача, верно, не в кон. А когда угадать? Тогда, когда поздно. А еще коль раз? - не промахнусь!.. А если да, то это куда? Это туда, где стучали. Кому стучали, кто стучал?..
   - Сиди, сынок, я сам открою.
   - Кому? - "Ой, это она спросила меня, кому открою, потому что постучали мне, а она не услыхала"...
   - Прошу вас, сударыня, в обитель загадочного отшельника. - С находчивой выспренностью я изгибаюсь в куртуазном поклоне и пропускаю гостью в "зал-спальню-кабинет...".
   - О-о, весьма таинственно. - Но в тоне мне чудится притворная страстность, которая есть обидненький перегибон в неуместное безразличие. - По правде, я настраивалась на более мрачную келью. -
   - Простите, коли уж разочаровал. Вы, знамо, жаждали халупу с сугробом копоти, плюс драный табу-рет с косенькими ножками, плюс скрипучая ржавая кровать с клопами, а еще лучше продавленная, улинялая раскладушка, нет, латаный матрац и валенки взмаен подушки. Вот тогда-то уж будет самое то!..
   - Да, ко-нечно, и-менно все это, - икотно прервала и зевотно продолжила Ира. - Только кто-то еще запамятовал про не струганный стол с жестяною круж-кой, глиняной плошкой, закопченным котелком и едким примусом.
   - Который не фурычит.
   - Само собой, за отсутствием Бегемота.
   - Это было бы лучше... - вздохнул я тюкнутым Пьеро. - Ну, то есть, это тебе бы сильнее понравилось.
   - В принципе, и так пойдет, - снисходительный взмах кистью.
   Страх улетучился, и мне опять легко говорить.
   - Еще бы! Телевизор, торшер, ночник, альков с софой, маг, радиола... Фи. Мещанстве. Промозглое. Вдобавок, стенка. И кресла.
   - Тошнит? Съешь яблоко.
   - Ага, в наличии и запретный плод! Плод греха.
   - Главное, чтоб он не стал плодом раздора. И меня сильно вдохновляет, что ваше имя не Елена.
   - Да. Вот тоже яблоки. Пожалуй, чего не хватает, - ананасов с рябчиками.
   - Ох, бы ты и отказалась!
   - Ох, бы уж да! Ушла бы в полный отказ.
   - Я бы сказал - в безотвальный. До отвалу, до отвалу. Но чего нет, того нет.
   - Пусть их. Опасливо надеюсь, шампанское и коньяки в неограниченном количестве?
   - Ценю деловой подход. - С тактом лабазника хохотнул я.
   - Что за любезные уловки? - ("Все лучше, чем лабазные"). - Ценю прямой ответ. Есть ли в этом доме коньяки и...
   - Да!!! Да...Же!!! трудно себе представить, сколько.
   Она прикреслилась.
   Я принес розы.
   Она по-детски всплеснула руками:
   - Прелесть какая! Розы - мои любимые...
   - Такие же красивые и колючие? Извиняюсь, колкие?
   - Вот уже укололась. - Недоуменно и обиженно она показывала большой палец. На нежной подушечке алела бусинка. Я слизнул кровь и быстро лизнул ее щеку. Она еще быстрее захватила мою шею - обеими руками - и, с... ничего себе... силой притянув к себе, поцеловала протяжно, но не взасос. Очень нежно, волшебно играя языком, губами, дыханием.
  
   ***
   Вечность спустя она отвела с моего лба прядь волос и на-пряженно вгляделась:
   - Не видно.
   - Ась? - Я, как и дадено, на уровне уютной тупости.
   - Синяка!
   -А! Да, конкурента космическим моделям из меня не вышло. - В виду конечно, имелись косметические.
   Снова поцеловались. В какой-то там раз оторвавшись от ее рта, я отер губы.
   - Сплюнь еще. - И смешно сморщив носик, участливо добавила. - Правда: кака?
   Я засмеялся и ущипнул гладкую щеку, но та неподатливо выскользнула. Несильно клацнув ровным перламутром, Ира поймала мой палец и зарычала, точно очаровательный щенок.
   - Отдай, - не слишком активно я потянул защемленный перст.
   - Не-а. - Больше головой, чем голосом.
   - Если ты искусаешь мою руку, я не смогу откупорить "Камю" и "шам-пунь". - Предупредил я.
   - Ты, в самом деле, запасся? - ее ротик от удивления открылся, невольно выпуская из дивного полона мой палец.
   - Так! - я почти не изображаю обиду. - А мы что же предвкушали: это мол, тот еще сквалыга, он будет меня накачивать водичкой, подслащенной ткемалевой эссенцией?
   - Как замечательно! - в восторге заплескала она ладошами и задорно тряхнула, на миг их выпрямив, ногами.
   - Что? То, что я запасся, или то, что скупердяй?
   - Нет, пока всего лишь законченный кретин.
   - Я счастлив! - и выхватил из бара за ее головой бутылку с венгерским. Едва не на излом шеи оборотясь, она с любопытством наблюдала эту, в целом, отнюдь не романтичную операцию.
   - Там бар? Захватывающе! Не представляешь, как все интересно у тебя?
   - Представляю, - принудно пронудил я. - Привык... к экзотике, этое-самое. - И извлек из бара коробку шоколадных конфет нашей фабрики "Россия".
   - Да тут снеди на дюжину гостей! - воскликнула она. То ли шутила, то ли издевалась, то ли аппетит у нее такой.
   Я сосредоточенно возился с бутылкой, но тут нашел и время, и слова на развернутый и точно аргументированный ответ:
   - Вот что, милочка, на раут не надейся. Не назначал. Поэтому давай условимся сразу: если будут стучать, - и пальцем "тук-тук", - то... этоё-самоё... мы никому не откроем. Ё-ё?
   - Ладно-ё. Только вывеси для стукачей табличку на дверной наружке "Приёму нету, ё, на явке, ё, у резидента, ити". А ещё лучше: "Прошу не беспокоить. Развлекаюсь с дамой". Ё-ё?
   - Тоже находка. Но напишем: "Нумера сданы". Суше и лапи-дарней.
   Оба весело грохнули.
   - Итак, "сухой закон", который придумал добрый Миша Гробик "Писаный наш лобик", мы подмажем "сухачем"! - торжественно возгласила Ира. - И ето правильно: шипучка не возбраняется даже младенцам.
   - Главное: начать! - Я даванул на "а" перед "ч" и вспомнил, как не так давно другой "почтенный" человек распространялся о том, что, сколько, кому и когда не возбраняется. - А уж как начал, так и ка-ка-ка... Я в том смысле, что всё чинно и пристойно. Мое любимое венгерское... Но не Ка-гор.
   - Какое еще венгерское? - она изобразила негодование. - Это разве не шампанское или, по крайней мере, не старое доброе "Анжуйское"?
   - Миль пардон, мадам. Вы вдвойне заблуждаетесь. Это старое доброе "бургундское" из запасов наследников кардинала Ришелье.
   - Верю, верю! А что, католические прелаты разводят потомство? Я дура, прости, дорогой.
   - С кем не бывает? Вот тоже ономнясь...
   - Золотце мое, а мы пили на брудершафт?
   - Как-как? Это исчо што за крамольна зараза? - дернуло погримасничать. - Брудирфешт али как? Не знаю, такие словеса. Бушприт знаю, Будапешт слыхал, а Брудерфэшт, нет, не слыхали...
   - О, так нам просто необходимо восполнить этот пробел?
   - Обязательно. А нам не рано на "ты-то"?
   - Молчи. И делай брудершафт.
   Вино мягкого солнечного запева разлито в резные стаканчики, один подаю Ирине.
   - Само собой: богемский хрусталь? Прости за банальность. - Она медленно тушуется под моим взглядом уничтожающего презрения. - До чего я глупая, право...
   - Орешек... - усталым и пролетарским Горьким вздыхаю я. - А уж глупая... - тут же акаю и надме-нно резюмирую. - Это чистый богемский хрусталь. - Ничего круче слудить не удалось.
   - А, чистый. Это меняет... цену вопроса. - В сметке она явно ударнее. - Двенадцать рублей штука, наверное?
   - Да, старого курса. - Я иссяк.
   - Положим, этого мог не говорить.
   - Люблю восполнять все пробелы.
   - Как жаль, что на Земле не осталось "белых пятен", ты бы непременно стал первооткрывателем. Лаперузом, например.
   - Никак не меньше Беллинсгаузена. Меня устраивают только не подписанные континенты.
   - С такими "скромными" запросами ищи, милый, Атлантиду.
   Я нежно дунул на пушинку волос - маленький темный завиточек на ее виске.
   - Мне кажется, я уже нашел ...
   Мы внимательно заглянули друг другу в глаза. Ее левое веко дрогнуло, как бы подмигивая, но не шутя - от тика.
   - Мне, кажется, я нашел свой континент... Самое беленькое, самое неизведанное, самое чудесное из белых пятнышек планеты...
   Она смотрела строго. В упор.
  
   ***
   Что будет дальше? Она и я ждали чего-то... чего?.. чего-то решительного... ого... о-го-го! Осел!
   Ведь казалось, что после таких слов, не остается ничего недозволительного и недосказанного. Для меня. Я был уверен, что самое решительное уже сказано за эти секунды шутливой переброски пустых, с виду, воланчиков пулевого смысла. Ведь, на деле, ничто не говорится попусту, все рано или поздно пристает к берегу, приобретая неожиданный смысл.
   Жарче прикосновений жег ее взгляд, опьяняющий желанием погрузиться в ее "я" и слиться с нею. Я тряхнул (и вовремя) стаканом, выплеснул три капли вина. Две на нее, последнюю - на себя:
   - А, ну да... Брудершафт, не так, ли?
   В первый миг она не поняла. Потом горьковато усмехнулась и, для (не продляя - для) игровые экивоки, про-тянула свой прибор.
   Спешно справились с обезьяньим маневром, успешно устаканили напиток, изгаляционистски изогнулись в йоговском поцелуе, и мне въедливо покумекалось: "До чего не-лепый обряд".
   - Ты налил мне на ногу. - Потрясающим шепотом сообщила она. А, надо сказать, была она в легчайшей белой юбке. Вино капнуло чуть выше колена, по-щадив воздушную ткань. Опустившись на левое колено, я нагнулся и благоговейно промокнул языком эту кожу, тугую, белую, гладкую, точно лепесток ромашки.
   - Промокашка, - чуть слышно сказала она, мягко улыбаясь и запуская подрагивающие пальцы в ворс, который я только чую, да и то, лишь когда волнуюсь.
   Минут десять исступленных поцелуев...
   - У тебя чудесные волосы, - прошептала она и вдруг оттянула мое лицо кверху, заглядывая с улыбкой в глаза.
   - А у тебя всё фантастическое! - ответил я, целуя лоб и висок.
   - Еще... выпьем, - выкручиваясь, предложила она как-то торопливо.
   Боится, улетучится мираж?
   - Не откажусь.
   Я поднялся поудобнее расположился в кресле перенес ее к себе на колени и накапал венгерского теперь пили долго и изучающее смакуя и в то же время не замечая вкуса глядя в разные стороны и отрешенно размышляя каждый о своем я неожиданно разозлился на себя и страшно смутил-ся что ж я делаю ставь точку и все сейчас пока не поздно она же не- снесет твоего характера а ты не сможешь ее любить как должно и тем более долго...
   Неосязаемо трепетное дыхание щекотнуло ухо. Мое. Все еще мое. Временами мне чудилось, что я уже не знаю разницы, где чье, а где наше, общее.
   Я вернулся, перевел глаза на чистое, слегка контуженное грустной улыбкой, лицо и забыл про всё - неважное, пустое, никакое...
   Я благодарно гладил ее щеки, она прислонила горячий лоб к моим волосам.
   - Пластинка доиграла, - объявил я спустя минуту, хотя музыка закончилась, может быть, и за четверть часа до.
   - И пусть ее... - безмятежно дунула она.
   - Считаешь? Отлично. Присоединяюсь. Голос зачтен.
   - Тоже рада. Но минут через десять включи телик.
   - Программа обещает ой-ой-ой что?
   - Не знаю, ё... Просто включи.
   - Может, тогда, все-таки магнитофон?
   - Не всё же враз. Сначала "задрипофон". Теперь телевизор. Доберемся и до магнитофона.
   - Не всасываю градацию, - я покачал головой.
   Посидели молча, яблоки пожевали. Если быть справедливым, то жевал я. Она лишь надкусила. Дарам природы Ира внятно предпочла кондитерские.
  
   ***
   Как и было условлено, через десять минут я включил телевизор. Тот важно помигал и забарахлил. Не слишком валандаясь, я его усмирил кулаком "по затылку". Небольшой экран тотчас выдал фигуру какого-то самоуверенного дяденьки, не то театроведа, не то искусство-еда. Закругляя пыш-пыши словес, он разъяснял простым смертным то, что, по глубокому его убеждению, постиг он и чего, без мудреных его же комментариев, не постичь прочим смертным.
   Мои зубы взяли скрипичную арию. Да и весь я сдулся, как грелка без затычки, даже хуже - спущено уморщился. И все по одной причине: лишь обозрел зиятельный лик телевизи-онного "чичероне". Торпедоносная лысина в жесткой, свалянной, но колючей проволоке, асимметрично густая раскройка лба, готовые к прыжку два ледяных и злобных вздутыша, удвоенные лупами в антрацитовых колодках. И визгливый скрип простуженной народной хористки...
   Как быть? Не переношу глаголов о классиках, принятых у "товароведов"...
   - Товароведов?
   Ага, значит, это я уже вслух.
   - Ага. Я их всех в одну кучу валю. Так жить проще... и вольготнее. - Поясняю тихо, чтоб не завестись. - А то насладишься, упьешься классикой, так тут как тут этакий вот обучЁный авгур-фразёр. Наизрыгает ортодоксальных истин, и увидишь ты вдруг, что классика понял неправильно, что нужно отнестись к этому именно вот так, а совсем не так, как ты, паршивый дилетант и неотесанный простофиля, его воспринял... Тебе, мне, всем предлагают товар оцененный, с зазубренным реестром его достоинств, музыка ли то, театр, кино или живопись. Похвалят то и то, будто я без них не разберусь, что искусство, а что халтура, поделка. Подделка судит поделку. Мрак! Но только вякни. Куда: вам, крестьянам, про колбасные обрезки рядить. Ах, улыбка Джоконды! Что сие есть? Можно выговорить космическую путаницу термической чуши. - "Опять: теперь приложился к "терминологической". - А можно глянуть и... всё! Когда ее писал человек по имени Леонардо, не было ведь никаких "товароведов". Это потом они явились и оценили, а потом их последыши, и пошла кормежка. Ты уж прости за крамолу. Сбивчиво, сердито, глупо...
   - Ничо, ничо. Продолжай. Я подстроилась. И освоилась. Попахивает нигилизмом.
   - Я не нигилист. Но Тургенева люблю. Просто напросто простой я человек. И просто по-простому просто подхожу ко всему этому. Как простой человек, а не упроститель. Простой человек обходится просто, без заумных схем и фирменных формул. - "Язык мой - враг мой". - Потому, что великое - это простое, а простое - то, что понятно... понятно многим простым... и, следовательно, великое в силу восприятия и приятия этой простоты величия великим множеством простых людей. А заумное - оно... это... для с спесивой элиты.
   - Проще быть не может. Просто ты злишься? Зря. Это не новь. А явь. И боль застарелая.
   Я быстро наполнил стаканчики.
   - Всегда злюсь. В таких случаях. Ведь боль по дряхлости не слабеет.
   - Выходит, одной только элите хорошо? - она навела на меня вино в стекле, глаз сделался большим оранжевым снегирем. - А элита это кто? Гессе, Гете, Гофман, Гегель, Гоголь?
   - Зачем их трогать? Я же про элиту ширпотреба и лженауки - заумных всякого рода ...ведов.
   - Ты все-таки нигилист, безжалостный палач толкователей нетленки.
   - Это сильно плохо?
   На данный вопрос последовал сладкий чмок.
   - Успокойся. Раз тебя так раздражает "товаровед", просто выруби ящик. У нас в НЗ, кажется, магнитола.
   Я поддержал почин вставанием и чоканьем. Уже чокнутый, убавил звук телевизора и включил маг. Безумно нравится маленькая роль бытового бога: всякий раз нажатием кнопки "даруешь веселенькую жизнь" тупому и мертвому скопищу железок и пластмассы. Когда отнимаешь ее тем же самым - о плохом почему-то не думается. Ты же бог.
   - Так лучше? - я развернул узкий сверкающий стаканчик на свет. - Какое чистое вино. Умеют же делать братья по лагерю. - "Соцлагерю то бишь", - это я без всякой боязни, приватно - лично совести, личной совести. - Не то, что наши грузинские: полбутылки мути и столько же силикатного клея.
   - Знаешь, а мне нравится вот так вот бездельничать. С тобой.
   - Прошу расшифровать? Мне не по вкусу, когда важные интеллектуальные занятия обзывают бездельем.
   - А "мозговой кайф" тебе как? Нет, без вранья, мне понравилось все: вино, нега, музыка, твои альтруистические штудии о почтенных "товароведах".
   - Иронизируешь?
   - Вот еще, была б охота. Хотя, как Ире, положено.
   - Серьезно?
   - Совершенно.
   - Я про "понравилось"
   - И я.
  
   ***
   Машинально она нащупывает брошюру о Пушкине.
   - 1836-й год. - Голос задумчиво, вкрадчив и смиренен. - Ты ее читал или - чтобы догадались, какой умный?
   - Делая это, я не учел вашей проницательности. А так я вообще не умею читать, только делаю вид. Вот ты и вывела меня на чистую воду. А еще ненавижу копанья в личной жизни людей, особенно, великих. Что? Хорош?
   - Ну вот, нам и биографии не по нраву, опять завелся. С какого конца к парубку прижужолиться?
   - Мне заткнуться?
   - Продолжай. Даже интересно, чем нам биографы не угодили?
   - Изволь. - Чем больше вина, тем развязнее язык. - Знаешь, Пигалица, на свете есть много господ, которые с ученейшими лицами ведут поучительнейшие споры о последних днях Пушкина.
   - Ты не любишь Пушкина?
   - О, типичная реакция. Впрочем, она превосходно иллюстрирует трафаретный подход большинства на подобные знаки "протеста". - я плевал на лингвистику и прочую орфоэпию. - Успокойся, милая, я люблю Пушкина и не только. Но вдумайся, сколько книг писано и сколько разговоров велось и ведется о его интимной жизни или смерти. Я считаю: это, но скромной мере, неприлично и низко. Нехорошо как-то за великого поэта. А заниматься такими "писаниями" сотням людей - это же просто недостойно, если по большому счету.
   - Почему?
   - Ну, если поймешь... Короче, жил большой мятущийся тип, гордое создание эпохи, мучился, прозябал в нужде, был гонимый, страдал от непонимания, травли, нелюбви... Не только Пушкина это касается... Само собой, он гений, и его творения -- на века. Но величие гения никак не оправдывает мир существования мириада "пиявок". Получается, что эта великая жизнь, может быть, не знавшая проблеска сытости и радости, превратилась в привольный "общепит" для нескончаемой стаи утилизаторов, ловкачей, трупоедов, что кормятся на его произведениях или, того мельче, отдельных событиях его тяжелой жизни. Самое страшное, среди них и те, кто ни во что его не ставил при жизни, а еще больше их наследников и клонов. Пушкин, бесспорно, гений. Но в сравнении с его величием как же выпукла жалкая ничтожность человечка, посвящающего всю жизнь на то, чтобы доказать гипотезу, именно, только гипотезу, о той или иной мелочинке либо, польстим чуток, детальке из жизни гения. Ведь это донельзя унижает "величину" и достоинство подобного "ученого". Пушкин создал так много и жил так ярко! А этот "пушкино-ед", что в наглую кормится на его творчестве, столь мал, так корпускулярно мелок, что рожден и способен лишь на то, чтобы "рыться" в великой жизни. Сомневаюсь, что Пушкин с его заботами приветствовал в человеке двести лет спустя, ну это по Гоголю, бр... такие мизерные копания, дарящие, кстати, отнюдь, не мизерную синекуру...
   - Уж тогда не копания, а раскопки.
   - Не смешивай жабу со ужом или с этим - со слоном. Не сбивай! Археологические раскопки поднимают пласты всеобщей культурно-бытовой истории, причем далеко не умозрительно-гипотетично... Но это другой вопрос. Так вот, жил поэт, был задираем, травим... А умер, и вот ужо закопошились так называемые "ценители" и ...веды, учуяли свежатину - вкусный, неисчерпаемо пышный "пирог". Так вот я считаю: как бы не был велик художник, ни его величие, ни слава его не оправдывают беспечного существования тьмы бездарных и, чаще всего, бесполезных нахлебников, трактующих его творчество не столько с точки зрения литературы, сколько по велению личной паранойи. Только ведь не поймут-с...
   - Ах-ах, как нетривиально! - Ира заискивающе сложила ручки. - Ну, посетуй, поплачься еще, что у Генделя или Бетховена меньше сонат, чем ис-следователей каждой из них.
   - Вот гадёнка! Отлично все понимает, и за снобов застпается. Заступнице филистеров позор! А я протестую и буду протестовать! Ведь попробуй где-нибудь еще, скажем, в среде надменных диле-тантов, что неторопливо и с умилением рассусоливают об одном "пикантном" нюансе из жизни Ляксандры Сергеича, попробуй признайся, что не посвящен в ничтожные и, кстати, не относящиеся к его творчеству подробности... Гений - в его сочинениях, а личная жизнь - за бортом его писательской славы... Так тебя ж обольют презрением, обвинят в отсутствии патриотизма или, чего доброго, в кощунственном забвении великих национальных святынь! Так вот у меня на таких четверостишие одно припасено:
   От трупа крысы проку мало,
   Но кончил слон, коль жизнь свою,
   Так вот уж радость для шакалов,
   Вот уж кормушка воронью.
   Заметь, я ничего не имею против добросовестного автора этой кни-ги о Пушкине. Но из-за уймы разных пошлых "знатоков" я стал негативно относиться к подобным "опусам", хотя целиком и полностью признаю и некомпетентность, и предвзятость. Но, как говорится, на вкус и цвет...
   - Бедненький несчастный нигилист. То он громил искусствоведов, теперь пушкинистов. А ведь знает, что без них ой как не просто "простых" людишек к классике приобщить, например, к музыке Дебюсси или органистов. Ибо еще Лев Толстой справедливо говорил, что из всей мировой музыкальной классики "удобоваримыми" для неподготовленной публики можно признать не то что много вещей, а даже, фрагментов из этих вещей. "Простую" публику надо воспитать, дать начатки образования, привить ростки азбучной культуры, что и делают означенные "товароведы". Хотя "нигилист" в своем гневе справедливо митингует против чрезмерного урожая на этих имярек-ведов. Какой он, право, непонятый и несчастный.
   Меня цапануло:
   - Почему же обязательно несчастный?
   - Да потому, что некому тебе излить свою жгучую, хотя, увы, сакраментальную критику, не с кем тебе, непонятому, поделиться своими оголтелыми терзаниями. А тут я подвернулась. Вот ты в меня это все, на переменку с венгерским, и подливаешь.
   - Могу не подливать.
   Задели, ох, задели точные и болезненные попадания Ирины.
   - Не дуйся, милый. Ты не представляешь, насколько я разделяю твои неприят...ия... А говорю ровным счетом то лишь, что выдаст тебе большинство, по ушам, причем куда более больно - резко и с оттягом. - Похоже, Ира тоже перестала "загоняться по правильности речи". - И это еще больше справедливо. Ведь мы, тем самым, бросаем вызов жизненному и карьерному реноме всех упомянутых тобой пошлых, а где-то просто дошлых, копателей, разрыхлятелей, трупоедов и... подлинных знатоков, да-да, и такие есть. И за свой брусочек сала они будут выпускать весь до капли жир всем посягателям. Давай же не будем будировать их и друг друга. Я готова тебе присягнуть в поддержке твоей позиции. И вот небольшая зарисовка на доказательство. - Как-то, ожидая окон-чания обеденного перерыва, стою я рядом с несколькими мужчинами. Один, болтливый, румяный и пузатый, на хомяка похожий и на преуспевающего хапугу, в тапочках и спортивных штанишках, вещает нам этак запросто, я сильно смягчаю его сленг: "Вот оторвал намедни книжонку за Пушкина, клевая, скажу вам, штучка, места такие есть, усикаешься. Натаха-то, видать, не промах бабенка была" - тут он вворачивает просто подзаборное, - "по ней туча мужиков бесилась. Вязанкой ложить можно. Сашку-то через нее и грохнули"...До меня не сразу до-шло, кого этот самостийный "пушкинист" Натахой и Сашкой кликал... Все это местоимелось возле "Академкниги".
   - Видишь. - Сказал я сокрушенно и торжествующе...
  
   МиФ
   ...Гения надо принимать таким, каков он есть, то есть каков он есть, именно как гений, творец. А наав "рыться" в биографии, рискуешь во многом разочароваться или, по крайней мере, что-то подвергнуть сомнению. Но самое неприятное это когда, если гений национальный, то в учебниках и хрестоматиях, то есть в официальной сводке" о его морально-идейно-политически-прочем облике все черное (а кто, скажите, избегнет пятен?) предстанет серо-нейтральным или пушисто-белым, пускай источники и свидетельствуют об ином. К чему? Понятно, что "идол" и столп культуры - на то и столп, чтобы быть выше дрязг личной жизни. Он - есть высшее, общественное достояние. Не как жил, где отдыхал и с кем спал, а что создал! Когда же направленно и пристрастно доказывают, что он всегда хорош, тогда, как на деле он не всегда хорош, - это грубо и ненаучно. Так к чему, вообще, ворошить частную, интимную жизнь, если объективно это может привести к вдвойне негативному результату: либо к искажению верного представления об истинном облике гения, либо к неверному толкованию его истинного облика ради обеления его непривлекательности в какой-то давно минувшей "бытовой" ситуации. Бог бы с ней, главное: творения; в конечном счете у каждой эпохи свои нравы, зачем же за-ниматься их нивелировкой?..
  
   - Теперь малость опорожнился? - весело спросила Ирина.
   - Смотря что опорожнять.
   - Гадать не приходится: желчь.
   - Пусть так. Но горечи не убыло.
   - Бедный нежный страдалец, неумеренно восприимчивый к несовершенствам этого мира... Его горечи не убыло, хоть неслась она из него водокрутом. Надеюсь, изливать ее приятней не на пол, а в мусоропровод близкой души.
   Во, сравнение! И мягко поправил:
   - Родственной души.
   - Но все-таки в мусоропровод.
   - Довольно препирательств. У меня гипероригинальный тост. - Я звонко хлопнул ладонью по подлокотнику.
   - Вся внимание. - Задрав голову, она смешно оттопырила уши.
   - Давай выпьем!
   - Браво...
   - Пардон, не за нас, а за гениев, какими они были в жизни: чтоб им не икалось от стыда за то, как их малюют трутни, присосавшиеся к кормушкам ихней славы.
   - Раз обязательно надо пить... - со вздохом сожаления начала она, но...
   Я величаво смерил ее взглядом и важно спросил:
   - А как бы ты хотела?
   - Нет, что: обязательно за это? - не унималась она.
   - Я полагаю, да! - Придавил с докторальным отзвоном.
   - Слово хозяина, - покорно сказала она, опять семь раз вздыхая, - закон...
   - Для гостя! - Палец мой наставительно выпрямился. - Однако слово гостя - это избирательный наказ для более высокой инстанции, то есть учтивого хозяина. Так что следующий тост твой. Валяй, а мы взвесим плюсы и минусы... - демонстративно совершив рюмочную траекторию вокруг ириного но-са, я резко осушил жидкость.
   - С хозяйского благоволения резервирую следующий тост. - Заявила она. - Только вина мало. Значит, повреме-нив, выпьем позже. За нас.
   - За нас? Хм. Надо рассмотреть... Что ж: наказ хорош. Высокая инстанция его утверждает и просит считать законом.
   - Благодарствуем. И, пожалуйста, магнитофон.
   - Минуту. Только прикурю.
   Я завел популярного барда. И спросил:
   - Тебя устраивает это?
   - Да. Оставь.
   - А не слишком мешает торшер?
   - Намекаешь, что в темноте...
   - Просто хочу напомнить, что в изголовье ниши есть ночник,
   - Даже так? Тогда без возражений.
   - Всегда рад вам услужить. Ай, блин... Обжегся, - я нервно скомкал окурок. - Синьорина, а вы не находите, что на софе мягче и, вообще, удобнее... сидеть, я в виду имел.
   - Имел именно это? Особенно, если она раскладывается, да?
   - Чья-то прозорливость уже не повергает меня в стихийный трепет. - Я про-ворно доел третье яблоко. Ира больше не притронулась к первому, надкушен-ному. - Так как?
   - Слово хозяина... - зазвенел ее смех.
   - По-же-ла-ние. - поправил я. - Всего лишь пожелание. И чад, лишь чад в крови! - привстав, я нажал кнопку ночника и откинулся на софу. Интим0x08 graphic
ный полумрак алькова принял Ирину. Бледное ее лицо приблизилось. Глаза распахнуты ошеломляюще широко. Они не прятались, не тлели. Они испытывали, они пожирали, они жгли, они требовали. Они были сильнее моей воли. И только несчетные поцелуи заставили их сомкнуться: постепенно и дробно. Целуя эластичные веки, я впервые заметил, какие у нее длинные и пушистые ресницы. Ресницы беспрестанно подрагивали в унисон испуганным прикосновениям моих пальцев и губ.
  
   ***
   ...Поздно ночью, если не ранним утром, я потянулся к пачке "Мальборо". Хотелось "оклематься"! И не хотелось. Верилось и не верилось, что дове-лось пережить явь этого "эдема". И где? - вот тут.
   Осторожно извлек из опустевшей пачки плотный брусочек. Но феерические глаза Ирины уже распахнулись.
   - Ты не спала? - удивился я, чиркая спичкой.
   - Мне тоже. - Она укуталась в покрывало и прислонилась к стене. Я уважил просьбу и, помолчав, тихо произнес:
   - Я благодарен тебе и за то, что молчишь.
   - А что-то нужно говорить? - она равнодушно выпустила дым.
   - Некоторые девушки в таких случаях отстраненно гвоздят одну точку и трагически вопрошают: ты меня не осуждаешь?
   - Дурачок, какой же дурачок...
   Но мне под копчик "попала шлея":
   - Чувствуешь себя растленным убоже-ством. Вся радость окисляется одним желаньем: скорей бы уж!
   - Глупость и фарисейство. Не мой стиль. Мог бы догадаться.
   - Догадывался, но боялся обмануться. Я давно искал... - увы, непрошенный, но всесильный зевок съел всю мечтательность признанья.
   - Не меня, - мстительно и ядовито отзевнула она.
   - Кого же?
   - Сам не доскажешь?
   - Если подумать, - перебрав дыма, я еще и закашлялся, - кхе-кхе, у Гессе в "Степном волке" описаны две женщины: Мария и, кха-кха, Гермина. Раньше моим женским идеалом был некий гибрид обеих, кху-кху...
   - Дурачок... - (вот заладила) - Все и прояснилось. Я для тебя - некое подобие этого удивительного гибрида. Только гибрид дико литературный и страшно несовершенный...
   - Как раз очень совершенный...
   - Мерси на добром логосе. - С полуулыбкой сфинкса девушка изучала мглистость будуара. Или пустоту потолка.
   Я вспомнил про ночник.
   Помолчали. Она забыла о сигарете. Но я был начеку. Опыт холостяка - его не пропьешь.
   - Дай брошу окурок, - сказал через минуту и пояснил, - сигарета до фильтра прогорела.
   - Ах да, мерси. - Зябко поежившись, фильтр передала, как герцогиня камею. Но пепел упал на постель. И я не решился сдуть его на пол.
   - Только знаешь, Ирина...
   - Какое у меня прозаическое имя, правда? Гарику повезло - у него Эсмеральда, у Гарри Галлера была Гермина. - Ее несло. С чего? Я не мог запеленговать источника горечи и раздражения. Выдержав паузу, выдал:
   - Только знаешь, Ирина, до тебя я всегда предпочитал тип Марины.
   - С Маринами все как-то проще и слаще, да ведь?
   - Не в том дело. Мне почему-то казалось, Марина дает мужчине максимум того, чего он ждет от женщины. Даже прочитав в свое время о Гермине, до встречи с то-бой я никогда не думал о женщине всерьез, как о собеседнице, друге по уму.
   - Мне очень приятно. - Голос не врал: она тронута. - Нет, правда, милый... - она приподнялась на локте. - Ты пред-ставить не можешь, какое наслаждение могут достав-ить иногда простые слова. Даже сказанные таким "молчаливым супругом", как ты. Может, оттого-то они и приятней.
   - Ты прелестна. Ты сокровище... - я привлек ее голову к себе на плечо, Ира охотно подчинилась.
   - Будем спать? - прошелестело возле уха.
   - На это уйдет еще треть жизни.
   - Это пустяки, если жизнь будет долгой, Малыш...
  
  
  
  
  
   Глава 8 развратная. Съём на Волге
  
   В восемь утра я проводил ее до остановки.
   - Все в порядке? - спросила напоследок.
   - Все в порядке. А ты?
   - Бесподобно. - А на ресницах заискрилась роса.
   - Ты зачем такая? - укорил я, снимая радужку ногтем.
   - Не обращай внимания. - Тряхнула головой и улыбнулась, левое веко дернулось. - Пока, малыш.
   - Чао, Пигалица.
   Как ни странно, спать не хотелось. Воскресный день начался удивительно рано, прямо-таки на редкость рано.
   Я зашел в гастроном, выпил по стакану вишневого и томатного. Сдачу взять забыл, облагодетельствовав горстью ме-ди продавца. На улице сладко потянулся, вобрал в легкие все, что представлялось возможным, и чуть не закашлялся... Мимо продвигалась нескладная "статуя", по шифоньерным плечам угадывался Гарик.
   Минуя, друг проткнул меня бессмысленными штырями из мутных "кружочков" в темно-провальных обводах. Игорь выглядел высушенным и высосанным - в общем, крайне изможденным.
   - Ба! - воскликнул я. - Сэр, как там в Гудменс-Филдсе? Идем на репетицию или, наоборот, с репетиции?
   - Виль, здравствуй. - Монотонно затянул ходячий манекен. - Я стал заядлым театралом. Уже два дня я хожу в ба-лет. Вот что я имею тебе сообщить.
   - Вот оно что! - Поправлять "на балет" я счел нездравым. - И какие же постановки мы имели счастье вызреть?
   - Черт их разберет! То ли "Адель" то ли еще куда.
   - Ага. "Жизель" Адана.
   - Тоже может быть. - Он был квел и рассеян.
   - Неважно выглядишь, старина.
   - Я знаю. Я смешон. Народ Спарты вправе презирать отщепенца! Я нарушил холостяцкие принципы. Плохо выгляжу!? Еще бы! Эсмеральда все соки выкачала. - Сокрушенно плел терпеливец.
   - У вас серьезно?
   - А СЕРЬ она завсегда ЁЗНАЯ. Вот заявление решили подать.
   - На прием в одну труппу? Надеюсь, не в женскую танцевальную бригаду.
   - В загс.
   - Однако, фокус! Хотя, если разобраться, времени для испытания чуйствиев прошло о-го-го. По-моему, что-то до года? А?
   - А? Слушай, я чего-то туго кумекаю. - Вздохнул Игорь. Его всегда отличала честность. За что и люблю!
   - Догадываюсь. И куда топаем?
   - До хаты. До свидания.
   - Так вы... - я вовремя отказался от развития гипотезы... - гуляете ночами?
   - Да. У Эсмы бешеный... романтизм и поразительная выдержка. Подкова, не девушка. Вторую ночь без просыпу на ногах. В баре, сам знаешь, пьет наравне с мужиками. И в театре по полной программе выкаблучиваться успевает.
   - Да! Кремень - девка! - восхитился я. - В таком разе раздумывать неча. Под венец!
   - Я придерживаюсь того же мнения. Но только час назад уговорил.
   ЕЁ!!!
   - А, так тебе пришлось еще и уговаривать? - я исполнился сочувствием.
   - А ты как думал. Ведь ей восемнадцать только в июле.
   - Так много? Я думал в солистки балета берут после тринадцати.
   - Вообще-то, я сам сомневаюсь, но Эсма такое не терпит.
   - Жаль, я не навел справки у Ирины.
   - Это не много бы дало. Они лишь неделю знакомы.
   - Чертовски занимательно! А как у нее с родословной? Боже мой, наш ягненочек совсем поглупел! Ничего не понимает. Ну, кто ее родители, ягодка?
   - А... Это? - дошло до Игорька. - Не помню. Из какой-то столицы.
   - Точнее, брат, не получится?
   - Э... Вот... - Игорь потужился, потужился и махнул рукой. - А, забыл...
   - Не Женева? Жалко. И не Париж? Тоже нет. Цы, незадача. Что тут скажешь? Ну. Разве что Стокгольм! - я прищелкнул пальцами.
   - Что ты в самом-то... Из союзных... Кажись, из этой... из Прибалтики. Точно, оттуда. - Игорь впервые явил радость - зубами.
   - Слушай, а признайся честно, эту столицу союзной республики не Тухловкой кличут? А то ехали мы по осени в сторону Большой Черниговки, а там на дороге табличка: Б.Лядюги.
   - Иди ты...
   - Эгей, юноша, - я пощелкал пальцами перед его лицом, - мы что ли совсем опупели?
   - Виль, сам не пойму, что со мной.
   - Ты сегодня с ней встречаешься?
   - Нет. Нынче выходной.
   - Самое то! Воскресенье. Нет, я ничего, логично. Слушай, айда на пляж. Забуримся туда с сухачем или пивком. Как понял? Алло! Реакция у больного отсутствует... Значит, в морг.
   - На пляж... Это чтоб напиться и забыться. Ты несправедлив к Эсме, Виль. Она отличная девушка, причем из тех, которые сводят с ума... - нервно зачастил Гарик.
   - В этом я только что убедился. И дозволяю тебе ее боготворить, превозносить. Но не в выходные дни. Так что, идем?
   - Тебе легко решать, ты не влюблен.
   - Тебе легко лепить... А тут...
   - Оп-па, еще и тоже. - Он выпятил нижнюю губу, и это был признак крайнего изумления. - Ах, ну да, ну да. Ты же... тогда вышел из бара с Ириной. - Игорево "тогда" дало бы фору всем лирическим возвышенностям влюбленного Пьеро. - Эсма называет ее "залетной из будущего". Ну, ну и что у вас?
   - Почти то же, что и у тебя с Эсмеральдой.
   - Ах, копченый я курдюк. Ты же тоже со свиданья. Точно. В глазах туман... Как я сразу не догадался.
   "Ага, точно: рань, а он уж на ногах, на роже дурь, и яйца всмятку". Я было уж собрался указать на его неточности, и вовремя осекся. Я просто не мог быть уверен, что Гарик, с его негаданной щепетильностью в делах сердечных, надлежащим образом оценит и примет форсированный "стиль" пришелицы "из будущего"...
   - Да, я тоже со свиданки, как же ты сразу не догадался? Правда, о загсе мы как-то не подумали.
   - Каждому свое... Время... Овощу... А что с Владей?
   - Пьет, как гробовых дел мастер Безенчук.
   - Безенчук это к северо-востоку от Б.Лядюги?
   - Безенчук - это друг Кисы Воробьянинова. Князь Игорь влюбился, и в голове у него плавленый сырок.
   - Тьфу, пьет, значит? Волчья жизнь. - Осуждающе качнулась голова Ромео из Гудменс-Филдса.
   - Ты!!! ему сочувствуешь? Дым и новь!
   - Я давно ему сочувствую. Он скатился и не вчера. Скоро он превратится в конченного бича, и даже мы от него отвернемся.
   Я, по правде, чуял то же, но не стал озвучивать.
   - Да... - влюбленный князь Игорь закурил. - Ну, пойдем к тебе.
   "По плавленые сырки", - чуть не добавил я.
  
   ***
   В комнате все было прибрано. Даже пробка упокоилась в помойном ведре. Ничего не забыли. Ничего. Только бутылку оставили. В самом видном, интригующем, разратном месте - на полу у дивана. Она весело, красноречиво и бесстыдно сверкала.
   - Что это? Когда умудрился? - подивился Гаррик и смолк. Наверное, догадался. Но в отличие от Влади он деликатен. Да и оба мы превращаемся в циников только под гипнозом Шикарного.
   Повалились в кресла и надолго затихли. Точнее, задремали.
   Обрывочные видения, образы, мысли и страхи метались, мелькали, мельтешили в беспорядочной мешанине и толкотне. Из них самым оформленным был сюжет с Горбачевым, который генсек.
   Я отчетливо вижу под собой Союз в виде рельефной живой карты. И вот вдруг обнаруживаю, что полчища афганских душманов быстро продвигаются через Среднюю Азию. Вот они уже форсируют Урал, вот и на подступах к Волгограду. А в следующем кадре я уже докладываю обстановку Михаилу Сергеевичу. И тут вдруг замечаю, что он трусит, лобное пятно зеленеет, губы трясутся, а сам он начинает жутко заикаться...
   "Дзынь... Дзыннь! Дзынннь!"...
   Звонок дребезжал все требовательней, кромсая бешенство и мозаичность сна.
   Первые секунды оба не могли сориентироваться: что, где, когда? А еще: чего от нас кому-то надо? Потом оба вопросительно воззрились друг на друга. Я отрицательно повел головой: не она, и поэтому не будем откликаться.
   - Ага?! Ты что оглох? Власова манера. Будет звонить до второго пришествия, - резонировал Гарик.
   Влас вряд ли намерялся звонить до второго пришествия, но его терпения вполне хватит, чтобы вот так вот кустарно израсходовать электроэнергию нашего квартала. Посему я встал и впустил многожданного дикаря.
   Пахнуло свежачком. Ба! С утра пьян?
   - Успел нализался?
   - Это называется: уснуть и не проспаться, - уверенно парировал он, что доказывало: не все еще потеряно. Влас впо-лне контролирует свои слова и действия,
   - А у меня гости. - С облегчением и нажимом сообщил я.
   Глаза Власа возбужденно побелели, руки заелозили по лицу перед настенным зеркалом.
   - Да? Интересан! Ужасно интересуюсь встречами с интересными незнакомцам и, особенно, незнакомками. - Причепуриваясь, кокетливо воркотнул он с финальным нажимом,.
   - От тебя несет на полверсты, - шепнул я ему, предупреждая его вторжение в "зал-кабинет".
   - Да? - выразительная кось глазок вопрошала: кто?
   Я изображал непробиваемого шпиона. Он еле слышно:
   - Пойду прополоскаю рот пастой.
   - Прополощи.
   Гарика той порой душили конвульсии.
   Из ванной Владя вышел влажный и важный. Приосанясь, трижды щелкнул пальцами и решительно проник в "секретную зону". Для пущей независимости он даже начал напевать:
   - Вот и все, закурю... О, ё... Тьфу! Дьявол! - С разинутой пастью и отмеркшими глазами Владя поносил Вселенную.
   Я невинно поинтересовался:
   - Владик, что случилось? Кто мальчика обидел?
   - Аспиды! Гаденыши! Гости?! Это что ль гости? -из его глот-ки вырвались первые членораздельности.
   Гарик багровел от спазмов.
   - Ну, да. Я разве тебя не предупреждал: у меня гости? - я хранил полное непонимание. - Или Игорь Клибанов недостоин зваться гостем? Ты можешь себя гостем не считать, твое право. А мое право считать, что товарищ Гаррик - гость. Завалященький, но уж это как Бог послал.
   - Свинство какое! - рычал Влас, и это означало, что его серденько успокоилось, а мозжечок затрезвел.
   - Да-да... - с сочувствием поддержал я. - Подумать только. Оскорблена всесоюзная деликатность, - и жестче. - Гонору-то сбавил бы! Короче, хмырь: если еще раз позволишь себе то, что вчера, ты уже никогда не воспользу-ешься и без того сомнительным правом лапать эту самую радиолу. - (Владя аккурат приподымал прозрачную верховину "патефона"). - Такое вот свинство.
   Трезвый Влас покорен и иногда самокритичен.
   - Дадно. - С младенческим незатеем угукнул он и застенчиво почесал бровь,
   - Так, так! Новые подвиги Геракла? - Гаррик пытливо оглядел обоих.
   - Сам ты Гаррикл. - Насупился Владя, затравленно поблескивая в мой край.
   Да я и сам укоротил волну памяти:
   - Влас тут вчера начудил. По-доброму. Как он это умеет.
   Игорь не настаивал на деталях.
  
   ***
   - Мистер Влас, - официально обратился я, - к вашему сведению, мы покидаем сей чертог.
   - Прямо сейчас, - усилил Игорь.
   Влас скис окончательно.
   - Снова дела? Ля мур, ту жур? - уныло проворчал он и сгорбился.
   - Да, дела. Не теряя драгоценных минут, мы, прямо сейчас рвем в одно учреждение, а оттуда напрямки в Волгу, славить дедушку Бахуса. - Деловито разложил я.
   - Гоп-ля! - Владя подпрыгнул. - Сия затея достойна не мальчика, но мужа. Берете меня в долю, в качестве чичероне, гида, поводыря заблудших овец? Я выведу вас... Нет, я сведу вас с порочной тропы богомерзкого блуда к стезе благодетельного пиянства! - с гнусавым воодушев-лением пел самопальный дьячок, имитируя Мартинсона.
   - Только проясним ровно один нюанс! В качестве какого поводыря? Не того ли, что ономнясь свел нас в бар? Или менее тронутого тленом нищеты? - высокопарно осведомился Гарик,
   - Не много чести - углубляться. - Суетливо пробормотал Влас, весь как-то макакически морщась, почесываясь, взбрыкивая пахом. - Обременять святое предприятие пошлятиной материального расчета - это, братцы, моветон. Будем чуточку философами. - Он был неподражаем. В своих глазах. Но бронированный Игорь плевал на такие крючки. Он протянул всего раз, но очень разочарованно:
   - У-у-у... Не прокатит.
   - Да есть, есть деньги... у меня! - раздраженно сдался скупец и давай нашаривать по карманам, под ремнем и даже в ширинке. Небось, рассчитывал, что баре снисходительно прервут процедуру. Но паче чаянья, мы выжидательно уставились и терпеливо молчали.
   Он вытягивал мелкие монетки, ржавые, с истертыми циферками и заискивающе поглядывал.
   Мы хранили непреклонное молчание. .
   Торопясь, волнуясь, путаясь, Владя стал выставлять из монет стопки: одна, другая... - при этом он то дружелюбно косился па Гарика, то ждал поощрительного "Ладно, видим - не пустой" от меня.
   Мы не проронили ни звука, еще жирнее отчеркнув "избранничество" предстоящей акции. Но вот Гарик стал насвистывать. Это уже был личный глум.
   - 56, 57, 59, 61... - манихейски колдовал Влас, потея, сбиваясь, привирая и слюня считальные пальцы. И вот, наконец, он по-кашалотьи выпустил воздух, мы даже отшатнулись, и, отдуваясь после тяжкой работы, пафосно подытожил:
   - 87 копеек! - он настороженно возвел на нас немигающие глаза. - А округляем, так и рубль! Сила!
   Кого гипнотизируешь, ужик?! Я скептически помотал головой, Гарик с убийственной иронией:
   - Те, которые за газировкой, - в другую очередь.
   Рожа Власа окислилась, развафлилась от миллиона набежавших бороздок. Вдруг он шлепнул себя по лбу:
   - Ага!
   Точно шахтерский отбойник, его трясущаяся правая вбурилась в левый задний карман джинсов. После нескольких титанических вгрызов оттуда с нежностью была извлечена "порода" - изжеванный, весь в отрепьях и почти обесцвеченный рубль.
   - Вот он - рваный! - сакральным шепотом возвестил жрец.
   Мы поджали губы. Ну и что это нам дает? Ну, рубль восемьдесят семь? И этакий рыгальник в довесок! Владины подаяния с грехом вытянут на бутылку сухого. При его-то аппетитах?
   Мне, по-честному, обрыдло поить этого вечного "хвостиста". Оно бы еще куда ни шло, веди он себя прилично. Так хрен: все наши общие неприятности - на 99 процентов заслуга Влади! По лицу Игоря я понял, что он мысленно солидарен со мной.
   Оставалось выяснить, чья твердость крепче гороха. На старт, марш, секундомер включен. Раз, два, три...
   - Ладно уж, - на 19-й секунде сломался Клибанов и безрадостно свистнул. - Тузик, Тузик, цу, цу, цу, ползи рядом, но на пять шагов позади.
   Влас с готовностью вытянулся, лапки карнизиками прикрыли живот. Тут Гарик спохватился и хмуро потребовал: "бабки" на кассу.
   Влас замялся. Он весь почему-то начал бесконечно долго трястись, он трагически чахнул над своими капиталами, что-то пришепетывая подсчитывал: ни дать ни взять скаредная чулочница на базаре. Это шоу завершилось тем, что Верхновский ве-ликодушно протянул Гарику ворох затасканных грошей с линялым рублем. Но жульнически утаил восемь копеек, что и выявил радикально безжалостный пересчет. Э-эх, не тому ты дал, дубинушка. Клибанов - он ведь холодный технарь с математическими мозгами.
   - Это еще что такое? - угрожающе спросил счетовод, свирепо изломив к переносью бровь.
   - Это... того, на проезд, - безысходно выдавил Верхновский, поджимая хвост.
   - Это с ких же пор заячий махараджа Власик Тринадцатый стал ассигновать общественный транспорт? - это уже я усомнился в искренности друга.
   - На всякий случай зловонючий. - Пробубнил тот и, отчаявшись пробить стену бездушия, разжал пятикрючие, в котором замутнели курканутые гроши.
   - Комбеды - организация трудящегося самопрокорма. Мы беспощадны, но мудры: отложи на погребальную урну, - товарищески благодушно и, как говорится, по-доброму остановил я.
   Влас льстиво отхихикал этой, с позволения сказать, шутке. Но в том-то и суть, и прелесть, и редкостность: плоско шутя, быть при этом осыпанным знаками почти сервильной угодливости.
   При таком раскладе Верхновскому светил не блистательный пастырский амвон, ему пришлось удовольствоваться более чем скромным профилем прихвостня. И надлежит отметить, свое падение наш денди переживал с завидной выдержкой и редким мужеством. Он не только послушно плелся в арьергарде, но даже не рискнул осигаретиться у Гарика, смачно попыхивающего "Кентом". Это продолжалось долго. 56 или 58 секунд, по истечении каковых Владя от-стал на серию шагов, а догнал, уже лихорадочно затягиваясь невкусной "Стюардессой".
   Затарились шестью флаконами "Ркацители". Далее курс был взят на ЦПКО - центральный парк культуры и отдыха.
  
   ***
   Раскисшее от жары, опарышно шевелящееся тесто роится вдоль центральной аллеи парка и распадается на агрессивные галушки, утекающие куда попало, но, по преимуществу, - на пляж. Редкие вареники с упрямыми пельменями, точно броненосцы, прут против течения. Мы как все...
   Узнав небезразличную мне отныне скамейку, я окропил ее те-плым "ностальгическим" взглядом. Увы, сейчас героиню трудно узнать: облеплена пищащим семейным выводком, поголов-но вкушающим расплавленный пломбир. Толстый папа грохнулся на лавку как раз в момент нашего мимохода.
   - Ох, уж я бы и поломал чей-то затылок за такое безобразие! - то был его фальцетный отклик на застревание правого ягодичного курдюка в проделанной мною бреши.
   Я погладил липкий загривок (об эту шею слонят молочных разбивать, по аттестации Влади) и скромно миновал уголок славы. А ведь так и подмывало признаться: "Это я набезобразничал. Поломайте мне, пожалуйста, затылок". Но мне отчего-то не хотелось посвящать товарищей в ночные подвиги личной биографии. Так что никто, ни толстый визгливый папа, ни его го-монящий муравейник, ни мои "клевреты" так и не узнали достославную историю битвы русского витязя с превосходящими силами фуражных супостатов.
   Волга раскинулась как гигантская бесстыдница, не стесняющаяся своей
блистательной наготы. Даже наоборот, не сомневаясь в победительности своей красы и пленительности радужных форм, она выставилась напоказ: в оправданье всех вин, былых и предстоящих. Совсем как старинная гетера Фрина, не убоявшаяся обнажить свои сокровища перед суровым судом, ими очарованным и отменившим смертный приговор.
   Мы любовались слепящими переливами зайчиков, слепо толкущихся в ряби, расшитой впрожелть и впросинь... Резво поспешали заносчивые катера и приветливые мтороки. Уверенно неслись, летели, парили веселые "метеоры", "ракеты" и "кометы". Глыбистым сдвигом мерил просторы горделивый теплоход. Накряченно бухтела усталая баржа. Все это будоражило, манило и радушно звало в себя... Все это была матушка-Волга!
   Мы спускались все ниже, и чем ниже, тем громче величавый шум волн и гнусавые перекатыши сотен голосов. Все ослепительней солнечные брызги в тугой воде.
   К песку пластами липли бледные недопеченные оладьи с
сикось-накосьной пестрядью плавок и купальников. Три армянина ("а, может быть, азербота", - риторически оспорил кто-то из нас) с урартским достоинством распивали не совсем античную водку, зачем-то перелитую в сосуд из-под "Арарата". Закусывалось ломтиками южных яств и пастильных, жирно потеющмх усохлостей с ореховой начинкой. Все это лоточно фасовано на поблекшем выветренном гобеленчике с горным пейзажем. И нет особой нужды гадать, что это их "Волга", задыхаясь от пекла, из последних сил желтеет там, наверху, близ распивочной, где на дровяных спицах разносят шашлыки, лишенные кострового загара.
   - Мало им места в ресторанах. - Громко, с вызовом оповестил Влас.
   - Для братьев с южных окраин давно пора завести от-дельный фешенебельный ресторан без туалетов, но с тазиками: и руки помыть, и все такое... - философски прокашлявшись, дополнил Гаррик.
   - Вот в нем-то и соберутся все русские посетители кабаков. - Достроил я трехэтажку пляжного "глубокомыслия".
   - Тогда придется отказаться от слова "фешенебельный". - Не без резона подметил Владя.
   В тот же миг мы дружно словили надменно-оценивающий тройной крючок в виде триады черных очков. У очков были лица, а у лиц - тела, самоуверенно локотившиеся неподалеку. Я усмехнулся: девчушки явно зелены, а еще больше глупы. С такими "нон проблем": чтоб разом унять их гонорок, нужен самый мизер. Хотя и это ни к чему: сами начнут заигрывать. А уж буде в это дело впрячься захоти наш оборотистый и вдохновенный Селадон с простецкою фамилией Верхновский... А буде мы еще да подсвети ему чуток лучами сквозь слабый мутноватый шпат, которым ластится на солнце как бы "Ркацители"...
   Но настроенные прозаически, мы таки оставили без внимания потоки тщеславного негодования, выплескиваемого из черных девических очков. Невозмутимо обойдя ''зеленых" кокетниц, "три мушкетера" бросили якорь шагах в пяти от их пристанища. Я и Гарик разоблача-лись синхронно и молниеносно. Моя кожа немного румянилась, Клибанов был соперником сметаны. У меня есть подозрение, что он вообще не склонен к пигментации. С Власа все спадало медленно. Этот хлыщ даже процессу раздевания придает основательность и серьезность, долженствующие, очевидно, отличать крупного знатока это-го дела от безродных дилетантов. Вот он плавно стягивает рубашку "Монтана" и жеманно встряхивает ее, поддерживая двумя пальцами каждой руки. Именно так именитые кутюрье даруют смертным редкий в своей продолжительности шанс изучить все изыски своей портновской фантазии. Столь же тщательно, но чуть позднее Владя снимает майку "Монтана" - и все как-то в сторону уже заметно утухших и присмиревших соседок.
   В конце кон-цов, он спускает джинсы "Монтана", представая в красных, не совсем, на мой априорный взгляд, удобных, но исключительно эффектных трусах "Адидас" - вполне простительная аксессуарная дисгармония остальному наряду. Я мельком мечу взгляд в сторону шести черных кругляшков. Из-под двух, что слева, на щечки уже пролилось охристое восхищение, граничащее с раболепием.
   - Похоже, одним видом своих шикарных кальсон наш Влас прострелил сердечко первой нимфы. - Тепло поделился я. - Вот он секрет силы настоящей фирмы.
   - Не фирмы, а неувядаемого и недреманного Амура под бренной оболочкой Адидаса. - Менторски поправил Влас, гордо распрямляясь и всем своим видом демонстрируя, кто тут есть Амур.
   Гарик смех лица припрятал в покрывале.
   - Вот, значит, откуда пускаются все твои стрелы любви. - Он да-вился, приземлено и пошло.
   - Плебей, пакостник! - Презрительно скривился Владя и соседски брякнулся на дырявое одеяло. Позже, зевая, прибавил. - Просто-напросто примитивный и скабрезный тип. Извращенец, которого давно пора лечить при помощи лазерной коррекции.
   Мы с Гариком искренне угорали: слушать такие обвинения из этих добродетельных уст!
   Поджарив спину и разомлев, я лениво кинул Игорьку:
   - Уважаемый, будь добр, обслужи туристов.
   Клибанов был, как видно, настроен не менее сибаритски, поскольку с еще большей доброжелательно отнесся к Владе:
   - Человек, побудь нашим кельнером, если ты человек, разумеется, - и даже замурлыкал от блаженства.
   Влас, звучно позевывая (он так разнежился!), выпыхнул совместно с дымом:
   - Виль, если тебя не затруднит, будь добр, стань человеком и высту-пи в роли халдея, пардон, кёльнера - обслужи нас, пожалуйста.
   Вот человек! Уже освоившись, он нахраписто таранил флагом условного равноправия безусловные сословные привилегии. Я взъерепенился и осадил:
   - Послушай, уважаемый, я еще могу снести пререкания между полноправными членами цивилизованного общества, - я пригладил чуб, - но уж чья бы корова мумукала. Сидит тут голь вшивая, нищета навозная, халява дырявая и права качает. Человек!
   - Знаешь, батенька, - бестрепетно гвоздил вконец зарвавшийся босяк, - не делай дырочку, просто пукай в песочек. Теперь мы все - члены. Полноправные. Вложив свои кровные накопления в общий коммерческий банк, я являюсь таким же равноправным вкладчиком и акционером, как вы, парочка пассированных муравьедов.
   - Так вот всегда: кто был ничем, ему коготок, а он и копыта на стол. - Я сдержанно подивился людскому нахальству. - Игорек, родной, давай разделим наше достояние соразмерно внесенным долям.
   - Если в пузырях, поганому "нуворишу" достанется один, тебе - два, а мне - три бутылки. - С ледяной бесстрастностью арифметика констатировал Клибанов и, надо сказать, абсолютно справедливо.
   - Йех ты! - Ядовито свистнул я, но, быстро подсчитав, одернул "эго". - В принципе, мне этого вполне хватит, пускай ты и упорешься. Главное, что наша хорьковая выскочка лишь помочит свое рыльце.
   - И выхухоль останется трезвой до неприличия! - Торжествовал Игорь.
   - Ну, уж нет уж...- Влас беспокойно заерзал. - Уж раз уж вы такие увальни, уж лучше я буду человеком и уже откупорю злокозненную бутыль с зельем раздора...
   - Алле-гоп, кельнер, - подзадорил я.
   - Что и требовалось доказать, уважаемый, - умиротворился Гарик.
   Я прислужнически сдунул пылинку с плеча главного "туза".
  
   ***
   Под ухом манко булькнуло. Пересиливая себя, я швырнул оба глаза в сторону испуска "упоительной" трели. Гарик проделал то же. Я усмехнулся: правая щека Игоря была вся в песке и примята. Но он был выше мирской суеты. Песок, солнце и вино, ну и еще, наверное, мечты о возлюбленной, поглотили впечатлительную натуру технаря. Клибанов проигнорировал мой гадкий смех. Мне же стало стыдно, что я так низок и не могу так вот безрассудно слиться с гармонией всеуспокоенья, хлынувшей на пляж в послеполуденную пору.
   Влас роздал нам пластмассовые "мензурки". Я косо глянул на боковых "сирен". Все три залились румянцем, улыбались, хихикали и увертливо метали стрелки из-под ресниц. Я поощрительно подмигнул: мол, не все потеряно, морковки. И сразу же стало стыдно, не знаю почему.
   Которая погонорливей гневно хмыкнула, зато ее подружки прыснули и ну шушукаться, тычась накрашенными мордашками.
   - За что пьем? - с брутальным безразличием давя зевоту, спросил Гаррик, истый педант.
   У меня не нашлось сил выдать хоть гран участия и интереса. Один лишь Влас, внутренне отделав матушку лень, преподнес за-ученное:
   - За как всегда! За удачу.
   Такая шаблонность вывернула меня. Сперва - на спину, потом сказал:
   - За самое дорогое...
   - Что у нас есть, - завершил Га-рик благоговейно и прикрыл глаза.
   Влас не замедлил все испохабить:
   - Есть у нас нету! Но самое дорогое есть. Вот оно, - и щелкнул по бутылке. - Дай бог, чтоб никогда не переводилось.
   - Ну вот. - Разочарованно протянул Гарик. - Ты все-таки редкий циник.
   - Это что-то из новой оперы и ... балета. - Пфыкнул Владя, критически прицелился в меня, потом перевел мушку на Игоря и, привстав на локте, присвистнул. - А вы малость дерябнулись... У-у... дело, я погляжу, швах! Их уже не спасти. Холостяки мира, сползайтесь на тризну.
   Я отпил и подумал об Ирине. По нездешнему взгляду Гарика понял, чем занят он. Влас же знай себе юродствовать:
   - Ха! Ну, так и быть. Пью за то, чтоб мог пить всегда столько, сколько глотка впускает и даже малость больше.
   - Это, правда, самое для тебя дорогое? - тихо спросил Клибанов.
   - А как еще! - охотно подтвердил Верхновский. - А для тебя как будто нет?!
   - Нет, представь себе.
   - Значит, твоя доля - моя. Да? - Находчиво, но противно осклабился Влас, выжидающе мигая на Гарика.
   - Не сочти за труд, вынь сам. - Разрешил Игорь.
   Влас, смеясь, потянулся к сумке. Я равнодушно следил. Приклеившись изнутри к вожделенной бутылке, рука его застыла.
   - Тяни смелей, и мое прихвати. - Подзадорил я.
   Влас нахмурился и сплюнул:
   - Заколебали... идиоты. Что ты будешь делать: Верхновский самый пошлый, самый беспринципный... - Он сжался и злобно откусил мундштук. - Зато мы, ну такие благородные, такие принципиальные, мужественные... Что ты... Не подступись. - В паузу Влас искренне ждал наших разуверений. Но в ответ тишина.
   - Сейчас все именно так. - Вечность спустя подтвердил я и резко выдохнул.
   - Отлично! - вознегодовал Владя, пальцы его ног бешено елозили по песку. - Я вам докажу... А, ну вот: хотите я отдам свое вино вон тем расчуфыфленным женским особям? А?
   - Ты у нас куражист. - нехотя отозвался Игорь. Я сохранял посольскую индифферентность.
   Со зловещей улыбкой Влас наполнил пластмассовый фужер и крикнул соседкам:
   - Синьориты, не откажете приложиться?
   Приклеенность выжидательных улыбок свидетельствовала, что их хозяйкам до лампочки драматизм, в том числе и собственного положения.
   - А вы не заразный? - хихикнула одна, принимая опасную игру. Ей вторила еще одна. Гордая хмыкнула и отвернулась.
   - Как говорят французы, кто не рискует, тот не выигрывает. - Весело подзудил Владя. - Рискарьянарьян. - и сам удивленно. - Вышел какой-то большущий армян!
   Трое над "Араратом" тревожно вздернули клювы, хрипло засипетили, их брови и усики срослись в сложную систему локации, усиленно пытавшуюся уловить злую волну.
   - Ну, я рискну!
   Голос принадлежал гордой.
   - Риск благородное дело. Прошу, пани. - Влас отставил руку со стопарём. Мои щеки запылали, отвернулся. Всегда, даже в кино боюсь острых сцен и, особенно, их развязки.
   Девушка еще не поняла, куда попала,
   - Я жду. - Донесся требовательный голосок.
   - И я жду. Ну-ну, прошу, пани. - Повторил Влас доброжелательно, со сладчайшей улыбкой. - Можно ползком, можно короткими перебежками, но желательно на карачках.
   Не выдержав, я приоткрыл один глаз: лицо девушки - сейчас только разглядел, как она юна - потемнело. Судорожно повздыхав, она пала плашмя и, уткнув в песок носик, невнятно забормотала.
   - Придурок длинный. - Фыркнула одна из подруг.
   - Больше желающих нет? - гаденько потешался Влас. - Может ты, пичуга, - и масляно подмигнул третьей подружке - той, что в нейтральной полосе.
   - Прекрати. Совсем ведь девчонки, - сердито призвал Гарик,
   - Девчонки, девоньки, девочки? - насмешливо пересмеял Влас. - А на вино, как кошка на кильку. - Он презрительно отмахнулся.
   - Так ведь дуры еще. - Вторично урезонил Игорь.
   - Мир не для дураков. Дураков жалеть не надо, дураки не мамонты, они не вымирают. - Ожесточенно конкретизировал Владя.
   - Я жду. - Бомбой взорвалось над нами.
   Две стройные ножки уходили в облака. Влас отважно запрокинул голову. Лицо его было перекошено. Как у вспугнутой гончей. Тут были азарт, испуг, ожидание... Как пить дать, даже он был озадачен таким поворотом, но виду не казал и рванул в потраву.
   Бестрепетной рукой нацедив вина и самодовольно щурясь, Владя протянул ей стаканчик.
   ...Ну девочка вот сейчас именно сей момент выплесни в хамское мурло за последствия не опасайся умолял мой взгляд видимо и Влас не исключал такого оборота дел его губы были каменно напряжены нет все-таки Верхновский чересчур самоуверен сиротливая искорка страха выдавилась и тотчас погасла в бесстыжих его глазах суженных ледяных и уже сухо блестящих...
   Девушка приняла спокойно и выпила достойно.
   Влас хозяйственно огладил ее лодыжку. Коленка дрогнула, но Влас выпалил на опережение:
   - Слепня смахнул. - Какие, вопрос, в конце мая слепни? - Подсаживайся, морковка.
   - А друзья не против? - толкая тяжести в груди, спросила она.
   Влас неопределенно махнул на нас: эти, мол, не стоят и вопроса.
   Что-то ты приготовила за месть непростую? - наивно гадал я. Вся мировая история - битва женского сластолюбия с мужским честолюбием. С той лишь разницей, что женщины сражаются между собой, а мужчины сначала между собой, а потом это делает уже победитель с доставшимися ему женщинами. В этом я убедился буквально через минуту.
   - А твои привередливые подружки не заругают? - ответно свопросничал Владя.
   - А ... - безнадежно махнула ручкой - и ведь прямо в кон Владе. - Дуры.
   "Дуры" обиженно дулись, что-то там поправляли в несуществующих прическах и всем своим видом давали понять, что если мы и существуем на этом убогом свете, то только не для них... Да и вообще с ними ровным счетом ничего не произошло...
   Тем вре-менем обладательница точеных ножек села на краешек коврика. Влас врубил мой магнитофон, и опять же в кон.
   Мы с Гариком не приняли участия в глупом разговоре. Впрочем, они и не нуждались в чье-то поддержке. Мы молча чокались и опоро-жняли свои дозы. Один только раз Гарик, отвечая домогательствам Лили - чудесное имя, не правда ли? - состряпал анекдот, но как-то без души, смазанно, и анекдот утратил изначальную прелесть. Но всё равно, все вежливо похихикали. Ох, уж эта мужская фобия показаться ни "рыбой ни мясом" даже перед пустейшим экземпляром иного пола, коего и видишь-то ровно раз дай бог на час...
   Час спустя девчонка была покорена окончательно, безраздельно, с головой и всем, что ниже.
   - Кстати; Лилек, - между делом заметил Влас, - твои подружки одеваются и ве-сьма негуманно попирают твой туалет.
   - Да? - запьянело решительная, она вскочила и отбежала к "дурам".
   Нас окатил гул с матерками. А еще откуда-то сбоку принесся гневно-осудительный рык ранее незамеченного пенсионера. Ветеран возмущался распутством и бесстыдством молодежи. Что есть, то есть: молодежь не Волга, ей такое не прощается. Каюсь, но мы не удосужились запечатлеть в памяти благонамеренный лик, ибо даже не обернулись.
   Лиля вернулась в тоске и в соплях:
   - Они... - шмыгала, истекая химическими слезами, - сказали, обозвали... они... Если я ... Хны... Ославют на все училище...
   - Ну, ступай, ступай. - Поморщился Владя. - Какая, право, докучная... Аудиенция свернута. Всё, милая! Ступай...
   - Я ... потом... можно?.. - она потрясла губами.
   - Да-да, конечно, милая. Потом. А сейчас изволь пойти вон. Жди меня в 9 вечера у входа в парк Гагарина. Усекла, морковка?
   Влас глядел на нее, как рыбак на ведерную сорожку. Спокойно, владетельно, без издевки: кого ждет сковорода, с тем не церемонятся.
   Вечерняя рыба покивала симпатичной мордассе, не зная, что дальше и как правильно: туда, сюда или на месте? В общем, покидалась, пометалась то в нашу сторону, то в их - полшага туда, полшага обратно, да и как втопит "дурам" вдогон.
   - Ас, ас. Нижайшее от нас... - одновременно и кисло выдали мы с Игорем.
   - Ждал более импульсивной реакции. - Горько усмехнулся Влас.
   - Я тоже, - буркнул Гарик.
   - Итого, от вашего ненавязчивого общества мы будем избавлены... - я почасово смерил циферблат с английским словом "Gladstone", - ага, лишь в девять часов. Каторга!
   - Догадлив. - Саркастически подтвердил Владя. - А не сочтут ли милорды за милость объясниться, почему, - и срываясь на визг, - почему вы так хотите меня сбагрить? Уже не подхо-жу? По росту ли отстал для вашей... от вашей интеллигентной шарашки?...
   - Насчет роста все даже избытке. - Сказал я.
   - Не надо, не надо вот всё на... на юмор, не надо... - визгливо бабил Влас, сжимая-разжимая кулаки. - Я же требухой чую, как вы от-мен-жё-вы-ва-е-тесь. От меня. А, а... - продолжая голосить, он с чувством вбил кулак в песок и без перехода лихо наполнил стаканчик всклень. - За процветание гнилых интеллектуалов и за погибель святых отщепенцев.
   У нас не возникло желания разуверять.
   У него пропали все желания.
  
   ***
   Верхновский углубленно изучал небо, сплевывая налево и на всех.
   - Влас опять встал в позу. Перегрев винных мозгов очень дурно влияет на координацию... Не будь фигляром. - Спустя минуту с ленцою завел Гарик, но Владя оборвал:
   - Вот именно. Я фигляр, но не филистер. И плюю на вас.
   - Это я понял: пятый уже раз утираюсь, - вздохнул Игорь.
   - А я предупреждал: кое с кем пить - путного не жди. Одни проблемы. - С тобой, с тобой, Влас... - злобно сказал я, досадуя на то, что этот тип
снова и виртуозно испоганил настроение Всем. - Кто тебя, скажи, звал? Сам
припёрся...
   - Не гоните меня. - Раздавленно буркнул Владя.
   Я захлопнул рот (очередное малодушие "под соусом дружбы"), Игорь налил три стаканчика. В последний не хватило. Подо-гнав всё под одну несуществующую риску, я провозгласил:
   - За мир.
   Осушили и вроде как с воодушевлением. Правда, ничего теплого не шевельнулось. Уверен, не только у меня. Раньше выпивон проходил иначе. Верхновский тоже это понимал и, очевидно, не желая больше травмировать никого, попытался убедить себя и нас, что все путём...
   Мы ему в угоду смалодушничали.
   - Вот вы, ребята, невестами обзавелись. - Влас заставил нас вздрогнуть и попал в точку: оба действительно размышляли о сердечных ранах. - Может, и мне вам уподобиться, ась?
   - Флаг в руки. - Процедил я.
   - Но с кем? - в голосе ярая горечь. - У тебя Эсма, тебя Ира любит. Меня такие не любят. Меня Лильки любят. А что, в самом деле, Лилька разве не человек? Чем, в принципе, вот этот вот Лилёк не невеста? Эхма, была не была, женюсь на Лиляхе, Лилоне, Лилюне. Без дураков! - его голос был ровен, без пьяной дрожи, но сам Владя был пьян и не только от вина. - Замечу, - он поднял палец, - наш великий и ужасный Виль, как всегда, отхватил лучший каравай. Учись, Игорек.
   - Вот те здрасьте. - Незлобиво откликнулся Клибанов. - Чем тебя Эсма не устраивает?
   - Плохая жена будет. - Подкрепясь ркацители, рубанул Влас, его зенки забегали. Теперь он был пьян. Похоже, нас ждали новые сюрпризы.
   - Интересная мысль. - Гарик вежливо изогнул уголки губ, хотя глаза оставались злыми.
   - Не кобызись, - мирно посоветовал Влас, - внимай мудрым всезнайкам. Балерины, дело известное, все поголовно шлюхи...
   Упреждая наезд циклона на антициклон, я быстро вставил:
   - Известное дело, англичане тоже все поголовно пьяницы. Влас мыслит как приемщик стеклотары, в лучшем случае, как кухонный говорун из приюта престарелых сексопатов. - Всыпал я, тыча в бок Владе кулак.
   - А ты не знал, что он там вице-президент, - к моей радости Игорь на укусы сексопата реагировал юмористически.
   - Апчхи!!! - грохнул Влас в пользу разрядки.
   - Инфлуэнция! - важно морщась, диагностировал я.
   - Фу-фу... - Клибанов отогнал руками "микробов".
   Все это упрочило платформу взаимопонимания.
   Вино и подобие мирного сосуществования мы растянули еще на пару часов. Я многажды окунался в обжигающую Волгу, коварно сбрызгивая приятелей, а они односложно интересовались: вы не псих?
   ...Мы одевались, когда Гарик сквозь зубы:
   - Собака я. Зачем напился? Не требовалось ведь совершенно. Чтоб еще когда-ни-будь пошел на поводу...
   - Эхе-хе... А я-то грешным делом решил, что все у нас устаканилось. - С легкой досадой поморщился Влас.
   - Ничё, ничё. - Гарик дружелюбно хлопнул по его ключице.
   - Полагаешь? - с грустью усомнился Влас.
   - Уверен. - Неубедительно успокоил Игорь.
   - Вы по домам? - сухо поинтересовался Владя.
   Оба энергично кивнули.
   - Так, а я... я подожду зазнобушку, сталбыть...
   - Не будем желать успеха. Он налицо. - Я жидко пожал владину лапу.
   Натягивая шикарную майку, Верхновский с остервенением рванул ее. Такое может себе позволить настоящий богатенький денди, коим он не был, но выглядел.
   ...Когда мы одолели взлобок, я оглянулся. Издали фигурка Власа теряла весь свой шик: один из многих. С опущенной головой он посасывал выдаваемый струйкой "бычок". И никто отсюда не поймет, не разглядит и не учует, то заморский "Кент", болгарский "ВТ" или всего лишь дешевая замухрышечка "прима".
   С горы я, обернувшись, салютовал ему. Влас, похоже, следил, потому как тут же энергично тряхнул скрещенными руками. Самоуглубленный Гарик уже успел позабыть о покинутом приятеле.
   - Я не сомневаюсь в достоинствах Эсмы, - сказал я на прощанье, - но с загсом советую не спешить.
   Он рассеянно отмахнулся.
  
  
  
  
  
  
   Глава 9. гостеприимная. Ирин папа
  
   Недалеко от дома я ныряю в телефонную будку и набираю появившийся утром номер. В ухо впивается "хорошая" очередь: гуд-гуд-гуд... Пискляво и часто. Повторяю набор. А за спиной назойливый пыхтёж:
   - Вот ить нахал! - бубнит нехуденькая тетенька, подныривая то сзади, то сбоку, а на носу - фантасмагорический фурункул.
   Когда нос с маяком всовывается в разбитое окошко, я не выдерживаю:
   - Не светите, мамаша. Я вижу цифры.
   - Бессовестный... ни стыда... общественное... как свое... - С дурной придышкой несет она.
   - Матушка, да ты глупа. - Удивляюсь я.
   - Алло, это вы мне? - уничтожающе изрыгает трубка.
   - Простите. Не вам. Меня тут хулиган ущипнул. - Путано объясняю трубке.
   - Енто ян-то фулюган?! Поганец! Ишо пеленки обос..., а меня глупой кроет. - Разоряется "хулиган".
   - Простите, тут один тип безобразит. С психушкой не утихомирим. - Пытаясь заглушить мамашу, ору абоненту.
   - Весьма признателен за информацию. Гуд бай... гуд-гуд-гуд... - Строгий баритон с дамасским отливом тонет в клокотании гуд-гуд-гудков.
   Я внушительно повожу головой, звучно прочищаю горло и, растопырив пальцы, - на штурм.
   - Ишо што, ишо што! Ишо чаво удумал? Э-эй, мамоньки, спасите! Убиват! - тонко вдруг заголосив, карга чешет по прямой.
   Некий мужчина с принципиальным взглядом не очень добро косится в мою сторону. Учуяв гульбу хмеля, я отвечаю еще большей принципиальностью. Авторитетно сморкаясь, ревнитель уличного спокойствия отворачивается...
  
   Я снова набрал заветный номер.
   - Слушаю. - Приглушенный расстоянием, но все же такой близкий голос. Ирина!
   - У вас все в порядке с клетками для канареек?
   - Для канареек - нет, для пигалиц - да. Ты, Малыш?
   - Именно. Именно он.
   - Он что, навеселе?
   - Да, леди-телепат. А что, пахнет?
   - Фу-у... папин парфюм и то не перешибет.
   - Ага, чую. "Шипр"?
   - "Тройной".
   - Я их вечно путаю. Как наши дела?
   - Готовлюсь к зачету.
   - Я тоже время не теряю.
   - Я уже поняла. И очень рада.
   - Ты бы еще больше обрадовалась, если бы узнала, с кем.
   - Так, так. Измены не спущу.
   - Фу, как скверно слышать такое и... от кого?..
   - Ревную. Шучу. Так с тобой был Влас?
   - Жидковато для пифии.
   - Как, и Гаррик?
   - Прорицательница! Нет: оракулица!
   - Ты встретил Гарика у своего дома?
   - Почти. Но послушай...
   - Нет уж, слушай ты: он возвращался от Эсмы, которая живет недалеко от тебя. Ясно?
   - Тебе все известно... - я разочарован.
   - Только что звонила Эсме.
   - Понятно. Как? Ты знаешь ее телефон? - мой рот готов к приему глобуса.
   - Нет, телефона ей не провели... пока. Я звонила ей в общежитие. Что с вашим ртом? - Она что, видит на расстоянии? - Колобки прячутся? Нет у нее квартиры... пока.
   - И не будет.
   - Откуда такая уверенность? - в ее голосе вызов и недоумение.
   - Потому что мой рот - убежище для колобков.
   - Хи-хи, нет, правда: откуда?
   - На что ей халупа в нашей глухомани, когда ее предки живут в коттедже под Вильнюсом?
   - Ты циник.
   Я хотел глупо возмутиться, но умно встревожился:
   - Ты серьезно?
   - А ты? Ты это с бухты-барахты... про Вильнюс?
   - Информация Клибанова. - Сказано, как про Кальтенбруннера. - Достоверность не оспаривается.
   - Есть! - даже на слух "вижу": девушка козырнула. - На будущее: у Эсмы нет родителей.
   - То есть как?
   - Мы с нею учились до седьмого в одном классе. Потом ее отец ушел от матери и погиб. Мать умерла. Эсму - в детдом... Но я держала связь с нею. Теперь понимаешь?..
   - Вполне. Только ведь она же сама Игорю сказала, что знает тебя всего пять дней. Теперь понимаешь?..
   - В ее стиле. Род сиротской обороны. А ты не удивишься, если она завтра скажет, что мы с ней близняшки?
   - Она может вскружить Игорьку голову?
   - Еще как. У нее свита претендентов: экс и вице...
   - Ей, как и тебе, двадцать?
   - На месяц больше.
   - Признай, ветреная она и вруша?
   - В детстве ей не хватало простора для развлечений! Вот и наверстывает.
   - Это ее право. А мое - защищать Игоря. Мало ей роты несчастных?
   - Знаешь, она сама увлеклась не на шутку.
   - Да? Это тебе сообщила она?
   - Да... Представь и не лыбься. - Телепатка, телепатка! - Поверь, с ним ей порвать трудно. Уже!
   - Печально. Он так втрескался по уши.
   - И она... почти.
   - Почти - не по уши. А что как и впрямь в загс двинут?
   - Она - только из жалости.
   - Жалости?
   - Да, милый. И это прискорбно.
   - Недопустимо, блин...
   - Самое для Игоря... э-э... почетное: с другими до него она лишь играла. Ведь артистка. К Игорю... С Игорем у нее как бы все по-серьезному...
   - Ах-ах, меня душат рыдания, и это чревато для колобков. Короче, без шуток, я приложу все силы сорвать этот хомут...
   - И правильно сделаешь.
   - Даже так. А что же ты, подруга?
   - Самое в Эсме нехорошее - тщеславие. Из-за этого она уж как упрется... Понимаешь?
   - Да ты хоть рогом упрись, зачем парню-то жизнь комкать?
   - Вот и отговори его.
   - Легко советы давать. Ты его тоже не знаешь. Он не Влас и даже не я...
   - Уже знаю. - Вместе со вздохом в ее голосе угасала бодрость.
   - Почему ты так сказала? - я сверкнул глазами, но они тоже, думаю, угасли. - Прости. Я изрек мерзость. Это от вина.
   - Да, ладно. Вино... Просто Игорь - он не ты. Нет у него твоей... стылости чувств.
   - Дождешься! Приревную.
   - А ты способен? Ха... Ты пьян. Пока.
   - Чао. Завтра увидимся? - я не спрашивал, требовал.
   - Дай подумать... Давай увидимся. Зайди ко мне в шесть часов.
   - К тебе?
   - Так будет лучше. И выпусти колобков, они упрели.
   - Так точно. Целую семь миллионов триста восемьдесят шесть тысяч девятьсот сорок пять раз.
   - Гуд-гуд-гуд...
  
   ***
   Я тоже повесил трубку, вышел из автомата. Вовремя. К кабинке на третьей космической неслись трое. Сначала мужик лет 55-ти, он буйно помахивал палкой. Второй, помоложе, грозил не так строго бутылкой "Агдама". Третий, до 16-ти лет, поотстав, тряс пустой трехлитровой банкой. В глубоком тылу, астматически взбулькивая, семенила давешняя матушка.
   - Да-аржит-те его. Едва меня не придушил. Зверюга! - в предвкушении близкой мести захлебывалась баба. И это не оставляло сомнений в тонкости юмора передовой троицы.
   Я не стратег, но убежден в верности тактического хода: выразительно провернув свой висок пальцем, я бегло ретировался.
   Когда же, на всякий случай, оглянулся, все четверо, умаяно повесив языки и слабо пошевеливая "арсеналом", обнялись по родному, как гибридный овощ-осьминожка. Я поздравил себя с тем, что, не распыляясь на сатирические штудии, целиком доверился быстроте ног.
   И лишь из безопасного далека позволил себе напомнить:
   - Матушка, ты так глупа...
   Знойный эфир до самой стратосферы пропорол мега-взрыв мата и слюны. Остроумные преследователи повремённо запускали в меня бутылкой, банкой, палкой. Всякий залп сопровождался свежим каскадом интимных посулов. Я сделал вид, будто убедил себя, что ничего не слышу - жить дальше б не имело смысла - и свернул за угол...
  
   Дома хищно сгрыз яблоко и врубил "телик". Шла, боюсь ошибиться, наипаскуднейшая хрень. А в это самое время где-то ведь котился с внеплановой красотулькой Влас Верхновский. И, кажется, впервые я отнесся к этому без эмоций.
   Есть время полистать учебники: значит, к семинару будем готовы.
   ...Да старик блистать тебе не слишком удается Тарзан с дверного коврика раз уж ты не блестящее увесистое золото не уподобляйся тусклой тяжести свинца выбирай что полегче полированный алюминий например чем и занимается Владя...
   Чего это ты?
   Ах да: вино.
   Люди, он все еще пьян.
   Я не с ним, мне за него стыдно!
   Распад, полный распад. С Гариком беда, с Власом прямо-таки горе... И, есть подозрение, необратимое.
   Я... Что: я? Такую девушку вожу за нос. Как она сказала?
   СТЫЛОСТЬ ЧУВСТВ...
   Как точно! Осуждаешь Эсму?! А ведь Игорь еще не жертва. Ирина - во жертва! Повелась с таким кретином. Ира всем жаром, - кипяток. А Виль - так себе, сугревчик на спиртовочке... Зачем вообще ты зате-ял это?..
   Растянулся на любимой софе, в голове зашумело, заиграло, заплясало, мысли смешались, нервы улеглись, образы угасли.
   Чего-то спустя встал, реанимировал ТВ и еще долго ворочался перед сном.
   Во сне я видел Ирину и даже сентиментально всплакнул. Во сне я по-настоящему любил. Нет, честно, во сне я всегда и лучше, и нежней, и романтичнее, чем наяву. Беда, что сон снится одному мне, а явь - она для всех. Сон - другой, более насыщенный, интересный и живописный мир, где сбывается желанное, свершается дерзкое, приближается далекое, ловится неуловимое. С пробуж-дением все высокое засыпает. Так жалко! Я всегда подолгу страдаю по уходящему. Во сне иногда плачу. Наяву - никогда. Нет, вру: в детстве пару раз случалось.
   Выспался!
   В университет явился свежий и просветленный.
   На семинаре поднял руку и наговорил массу того, чего не любил Базаров, которому сильно не повезло: 1) пожить вволю Тургенев не дал, 2) слово "разбазарился" - как раз про балаболов...
   Сильно похвалили. И вряд ли заслуженно, но при всей своей рефлексии, я себя не осуждаю. О чем еще "базарить" на НАШИХ - идеологически фальсифицированных - семинарах? Факты и суть, без обязательного "мыла" (МЭЛа: смазки из Маркса-Энгельса-Ленина), я выложил бы в две минуты. И без всякой под-готовки...
  
   МиФ
   ...На семинаре от вас требуется одно: как можно туманнее обволакивать суть, а потом весь этот туман представить многочленным доказательством. И это частенько удается, ибо в вузе на семинарское обсуждение выносятся те же беспредметные темы, о которые мы крошим зубки еще в школе. Четче их не усвоишь, скорее, добьешься обратного: туман, как его не обзови, туман и есть. И тут уж не поможет ни старина Маркс, ни Длинный и Толстый курс истории КПСС, равно как и Краткий курс ВКП (б). Мне кажется, было бы куда полезней и занимательней время, что мы расточаем на "доказательство" марксистско-ленинских постулатов, отводить на (не особо чтимые в школе и оставляемые для самостоятельного изучения в вузах) факты действительной истории. Ведь без них история была и останется сухим "рисом" для узких специалистов. Нормальный человек проглотить сухой рис не в силах - задохнется. Живая фактическая история - и есть та смягчительная "слюна", которая способна приобщить к этой науке широкие круги любопытствующих, делая этот "рис" удобопроглатываемым и занимательным. У нас же глянешь в книжку, а там сплошные социально-экономические проблемы - по преимуществу, аграрные. А на материальной базе кого эти проблемы, собственно, возникают? Сами по себе? Где живые люди, где личные судьбы? Даже декабристы не сподобились внесения в методичку для семинарских занятий... Именно поэтому я и не усердствую в подготовке к семинарам. Человек с подвешенным языком и не совсем чуравшийся, в той же школе, марксистско-ленинского анализа закономерностей соцэкономразвития, в особой подготовке не нуждается...
   Интересно, как там Ирина? - подумал я, занимая очередь в столовой. Тут и окатило: "Она ведь тоже историк. И как это мы с ней ни словом не обмолви-лись о союзной стезе? Удивительно"...
   С тех пор, как моя мама перебралась в другой город, помогая своей дочке нянчить мою пле-мянницу, попривык я к столовскому меню. Питаться приноровился недорого, но сытно. Дважды могу за день куснуть на... 80 коп. Ре-же - на рубль. Усиленно налегаю на витаминные салаты и, бывает, что в ущерб мясному рациону.
   Как? Но ведь без мяса хиреют!
   Кто сказал? Лично на мне "пагубные последствия" вегетарианства не отразились, парковая лавочка - свидетель немой, но аргумент надежный.
   Подкрепившись (в числе прочего и котлетой), вышел на воздух. Дышать было трудно: палево и духота. И времени - вагонный состав!
   Спустившись на пляж, выкупался в Волге. В будние дни народу поменьше...
   Причесавшись и поумнев за счет напяленных очков, вальяжно огляделся. Зрение резко обострилось, но во рту весело запрыгали колобки: шагах за двадцать гордой хоругвью алели плавки - такое не перепутаешь! - Власа... Шикарный нежился на плетеном желтом коврике с аппетитной дамочкой, на дородных телесах которой без окуляров я бы вряд ли разглядел плавочные щелочки и аналогичный лифчик. Купальник являл бледный оранж, отчего девушка казалась голой, и это превращало ее в объект повышенного зрительского спроса.
   Эге, присвистнул я, да это как будто... да-да - Лиля!
   Я не ошибся. Как раз в этот миг девушка анфаснула в мой край. Ошибки быть не могло: это было надменное личико той самой "особи", которую Владя безуспешно объезжал при помощи стаканчика с вином. Это было вчера. Нынче кобылка, судя по виду, взнуздана и обкатана. Ну, дает, ну, дела, бормочу почтительно почти вслух, стараясь не привлечь к себе их внимание. Впрочем, им не до посторонних. Что ни говори, никогда не стоит недооценивать владины способности.
   Я незаметно оделся, покинул пляж. Заглянув в парковое кафе, взял томатного соку и еще долго журил себя за расточительство: чем, собственно, ты собираешься занимать Ирину? Стипендию, как назло, придержали, в загашнике - гунцы и трояки на завтрашнюю столовку, и... аллес, патер. Ты вряд ли потянешь на мороженое, не говоря про кино.
   "Виль, старина, не прибедняйся в расчете на слезы, которых все равно не будет. Помни, что всегда остается дешевенький, но сходный вариант - тир. Там можно и потянуть с дюжиной пулек в целях обучения стрельбе".
   Чем не идея? Надлежит иметь в виду...
  
   ***
   ...Ровно в шесть я звонил в квартиру N 16.
   Четвертый этаж длиннющего панель-каре а-ля Бастилия. Открыл седобакенный шкет с лютым, как тундра, взглядом.
   - Добрый день. - Я постарался прибархатить связки и в то же время сообщить тону уверенности. Попытка обернулась сиплым крахом. - Нельзя ли, м-м, Ирину, э-э, видеть?
   - Ирен, - узнал я могучий баритон с примесью булата, - тут какой-то трезвый тип. Это, конечно, странно, что к тебе еще ходят в трезвом виде.
   - Папа, я сейчас. - Донеслось из глубин, такой голос бывает, когда кто-то боится двинуть губами, потому что и руки, и рот заняты, а напротив - зеркало.
   - О, этот бабий марафет. - Вдохнул отец, а на выдохе рявкнул, - Отставить! - после чего более вкрадчиво. - Ирен, аллё, я подозреваю, это тот хам, который знакомил меня по телефону с уличным фольклором.
   Я, очевидно, зарделся, но ни мое смущение, ни я сам ни в грош не ставились веселеньким папашей. Плавно переведя беспощадный коловорот с лица на обувь (и чего в ней особенного, так: полдюйма пыли) хозяин полюбопытствовал:
   - Скажите, вы, случаем, не тот самый хам?
   - Тот самый, наверное, но вообще я не хам.
   - Что, значит, не хам? - грохотнул папа, адресуясь к туфлям. - Не хам, а хамишь!
   Я готов был провалиться сквозь все четыре этажа, включая подвальное помещение. Но тут из эфемерной пустоты за вовсе неэфемерным папиным хребтом явилось спасение. Ира. Ирина. Ирен.
   - Папа, не грузи гостя. - И уже ко мне. - Не грузись. Он у меня добрый. С юмором, правда, и шутки казармой отдают. Журнал "Красная звезда", окружной военкор,- дочь чмокнула строгую щеку родителя. - Познакомься с Вильямом, папа.
   - Застрелиться после плова на десерт! - дочерняя ласка свирепца не смягчила. - К нам только Вильямы не хаживали. Паноптикум... - Не прерывая бурчалово, коротыш размашисто промаршировал на кухню.
   Я робко гадал, вправе ли шевельнуться.
   - Вилли, что ж ты не проходишь? - гостеприимно донеслось с кухни.
   - Родина моя, что это? - меня затрясло.
   - Папа. - Прояснила Ирен.
   - Тот самый? - сильно усомнясь, мой рот отщелкнул челюсть.
   - Какой же еще? Я ведь тебя предупреждала: с юмором он.
   - И довольно своеобразным. - Не преминул заметить я шепотом.
   - Заходи, милый.
   Я нерешительно качнулся вослед.
   - Все что угодно, только не потопчите циновки, - подкараулил мой маневр пронзительный вопль военкора. Поздно: святотатство свершилось.
   - Ага, он, разумеется, потоптал. Святые угодники! Я знал, я предвидел! Варвары! - Торжественно и злорадно заплескалось по квартире.
   - Глумление над гостем от-ставить! Давно "губы" не нюхал? Живо устрою. Белье грязное в ванной видал? - уже на слово "губа" папа трусовато покашлял. - Это еще один прикол, - нежно прокомментировала она.
   "Я понял" - ответили мои плечи в режиме "ёж"
   Да, весело, ничего не скажешь. Вопрос, что припасла мама?
   Но тут в черепе уравновесилось, взгляд напитался страстью и восторгом. А как еще! На прелестной Ирен легкое белое платье и такие же бусы. Мы прошли в ее уголок - уютную клетушку с "альсекко" в стиле Сальватора Дали. Против окна широкая белоснежная кровать. Справа книжный шкаф и радиола с этажеркой, ломящейся от дисков. Над радиолой писаный портрет Высоцкого: в бороде, с прищуром от дыма невидимой сигареты.
   - Как тебе мой папа? - полюбопытствовала она.
   - Не забывается такое никогда. Впрочем, я не зря пережил этот кошмар.
   - В смысле?
   - Теперь я точно знаю, как тебя называть. Ирен.
   - Правда, импортом пахнет? - забавно сморщилась она.
   - Не паясничайте, Ирен.
   - Ради такого открытия и инквизиция по колено.
   - Перед давешней сценой в сенях инквизиция - бледный мираж. - Похоже, я начинаю приходить в себя.
   - У тебя минус - сгущать краски.
   - Ничуть. Клевый портрет. - Это относилось к акварельному Владимиру Семеновичу.
   - Не пытайся. Не дам.
   - И не рассчитывал, я всего лишь хам...
   Она взяла мои руки снизу - ладошками, чуть беспокойно потеребила. Мы постояли. Недвижно и как бы слившись, но лишь самыми кончиками пальцев. А потом с нами надолго слился третий, и желанный - поцелуй.
  
   ***
   ... И когда бой услышим часов,
   От тебя с нетерпением жду я
   Самых нежных и ласковых слов
   И слияния губ в поцелуе... - пробормотал я, когда уста, наконец, разомкнулись.
   - Мне представляется, это не Байрон, - шепнула Ирина.
   - Как не Шелли и даже не Брюсов. Это Панцырев в 16 лет.
   - Твои? - воззрилась со странным, "неугадуемым" видом.
   - По-твоему, грех рифмоплетства - не моё?
   - Отчего же? Но ты, кажется, никогда не распространялся о подобном хобби.
   До чего невнимательная: книжку Абрамовича про Пушкина увидела сразу, а мои стишки там же?.. Вот именно, что стишки - рядом с Пушкиным. Уместны ли были они после нашей беседы о Нем? Ну, что бы она должна была сказать о них в задавшемся контексте? Нет, она деликатна!
   Теперь вслух:
   - Какое хобби? Кто в юности с верлибром не шалил?
   - Слова убеленного мужа. Теперь, значит, не шалишь.
   - Случается. Но все как-то: за горькую жизнь.
   - А... Пессимист.
   - Наверное. Везде: мотив одиночества, вины, непонятости.
   - Бывает. У многих проходит.
   - Если это верно, в конечном счете, не только мне полегчает.
   - Я знаю. - Она внимательно заглянула за расплывчатые пластинки моих зрачков.
   - Эх, выпить нечего за это, - вздохнул я.
   - Не всяк же день. - Пристыдила она.
   - Резонно, но не бесспорно.
   - Фу, черт, я и забыла про скептиков и пессимистов.
   - Заруби на носу, но без крови.
   - Уже есть. - Рубанула ногтем по правому подкрылку.
   - Похвальная оперативность. Развлекай же меня.
   - Минуту. Ставим диск?
   - Ваше право.
   - Право хозяйки...
   Дальше было акустическое ретро: дивная песенка старинного трио "Лос Панчос" с экзотическим названием "Бесаме мучо".
   - В том, что ты поставила, есть некий скрытый смысл?
   - В смысле?
   - "Целуй меня крепче" в русском переводе... Помнишь "Москва слезам не верит"? Там еще Рудольф, Катя и скулящая Чапа...
   - Да что ты? Право, я как-то не ума. Ну, тогда, хошь не хошь, а замысел автора - святое.
   - Чапу жалко... - Обняв, я привалил ее спиною дверь, тем самым, в корне пресекая все попытки военного проникнове-ния папы...
   И с тщанием, обожанием целовал, целовал, целовал - все то время, покамест "Лос Панчос" советовал это делать.
   ...Я снял с полки одну из книг.
   - Альтаир. Название прекрасной звезды.
   - Тебе известно даже это?
   - Да, тетя историк. К вашему сведению, в детстве маленький Вилок сильно увлекался фантастикой, мня себя будущим покорителем просторов Вселенной и, ради этого, изучал звездное небо. Мы жили в маленьком северном поселке. Мальчик учился в шестом классе и зимними морозными
вечерами выходил из поселка со звездной картой туда, где поменьше огней, и наблюдал за расположением созвездий, и скоро ему стали известны не только все северные созвездия, но и их "столицы": Сириус, Процион, Вега, Спика, Альтаир, Капелла, Бетельгейзе, Мицар, Арктур... и даже расстояния до них - в парсеках, а также световых годах. Обычно к концу астрономического сеанса отмерзали руки. И вот как-то раз мальчик вот так же стыл на 40-rpaдусном морозе, и рядом прибился какой-то шальной дяденька, этакий говорливый добрячок. Мы разговорились. Взрослый человек не очень-то понял, чего ради мальчишка пялится на небо. Но, посасывая водочку прямо из горлышка, дяденька сказывал уютные для ребенка слова: "Да, небо - штука интересная. Я вот заметил, что в одно и то же время на вон ту крышу слетаются какие-то пичуги. Вот скажи, чего это им в одно и то же время прилетать туда надо? Должно быть, тоже звезды знают? Вот что интересно, понимаете". Он говорил мне "вы". То была неторопкая мирная беседа обоюдно благодарных слушателей. Вообще-то, каждый говорил про свое, но обоим было хорошо. Ведь взрослый на равных обращался к ребенку, он его уважал, старался понять. И ни разу, ни разу не поучил, не выпятил своей взрослости. Самое же удивительное, самое славное: источником нашего теплого разговора были звезды. Поверь, это такая редкость среди людей любого возраста и любого образования. Это была не проза! - Я поежился и встряхнулся, безвозвратно выронив что-то драгоценное и верное.
   Все ушло в сон.
   - Странный ты человек, Малыш. - Произнесла Ирина после паузы. - Взглянул на книгу и поведал новеллу о празднике своей души. Настоящем празднике.
   - Но напрочь лишенную смысла...
   - Во всяком случае, от нее остается то же тепло, что и тогда - от вашей беседы о небе при минус 40 градусах...
   "С той разницей, что дядя нивелировал внешние минусы тем же градусом внутрь, а мальчику оставалось греться его словами", - это уже сальничал бывший колымский астроном и - по счастью - про себя...
   - ...и значит, эта история не так уж бессмысленна!
   - Со стороны виднее.
  
   ***
   - Ирен. - Проник к нам "краснозвездный" баритон. - Твой Джим как, насчет хлебнуть виски?
   - Вильям пьет содовую и временами чай. - Нашлась дочь.
   - Ужасный век! - вострубил военный щелкопер.
   - Брр, я, кажется, озяб! - всхлипнул я.
   - Ничего, к этому быстро привыкнешь. И скоро. А еще постригут. Налысо.
   - Семейка. А мама у вас...
   Она изменилась в лице.
   - Прости, если... - я испуган.
   - Ничего. Ты не в курсе. Мама в реанимации.
   - И ты еще можешь шутить?
   - Уже третье ее попадание. А человек привыкает быстро.
   Я погладил поочередно обе ее руки и вынужден был снова вздрогнуть:
   - Ирен, а где трудится твой Гарри?
   - Виль - студент университета.
   - Студент! - восторжествовал папа. - Я, кажется, постарел и поглупел. Иначе сам бы мог догадаться: где еще юноше набраться такой наглости? Эгей, Чарли, для ханыжек мы держим литр браги. Она, говорят, с душком и плесенью. Зато по шарам бьет! Ты как? Настроен? Не рядись. Мы привычные: и стерпим, и сдюжим. В случае чего на коврик уложим и лоханочку подставим. Все как в вертепе. Ты как?
   Я решился на первый контрудар:
   - Литр браги - дешевая разминка.
   - Докатились. Литра мало. Ирен, ты что прикажешь: винокурню для твоих забулдыг заводить?
   - Есть сомнения? - куражусь я. - На приличную бурду я скличу весь вертеп. Тогда и споем.
   - Ваш универ - сборище хамов. - Пауза. - Сам из таких. - Рекомендовались из-за двери, переходя на мурлычущую латынь: "Гаудеамус игитур...".
   - Ловлю на слове. Не ведаю, простите, имени-отчества, - я, кажется, входил в тонус.
   - Мудрило Пафнутьевич. - Не растерялся папа.
   - Вильям Касторыч. Мое почтение.
   - Машу шляпой, - потешался военный юморист.
   - Шаркаю ножкой. - Не сдавался я.
   Папа зачем-то умолк. И дело было экстренное. Что подтвердило урчанье унитаза. Причем, много, много раз...
   - Его зовут Владимир Тихонович, - представила Ирина.
   С облегчением.
   - Да? А я совсем уж поверил, что он Мудрило Пафнутьич.
   - Незадача, да?
   - Послушай, а он у тебя не западает по западной литературе?
   - Нет, не западенец. Из них читал троечку. Хем, Хеллер, Хейли, ну и, может быть, Ремарк...
   "ХХХеР"...
   - По мне так Ремарк всегда западает. В память.
   - Дело вкуса. А ты его поклонник.
   - Поверишь ли, в юности услышал это имя, ну, типа как Марка престижа. В ореоле этакого... обоготворения элитой, что ль. Теперь бы я это назвал по-другому: мещанская мода. Ну, и решил: сей дядюшка Мария пишет заумь. В общем, предвзято отнесся. Даже к имени, видишь, придрался. Потом я Ремарка пересмотрел, а вот к престижным и к модным подход тот же: пристрастно- подозрительный. Сперва протест, потом рефлекс... Короче, прочитал я Ремарка...
   - И как к апостолу Марку?
   - Не надо передергивать? Просто понравился. Я тебе говорил уже: распинаться - не мое, даже перед гениями. Это свойство ни к чему не годных серохондриков.
   - Кого-кого? - она поправила прядь волос. - Снова неологизмусы?
   - Серых ипохондриков. - Расшифровал я.
   - Боже мой... С кем только... ну, ладно. Давай анекдоты? Еще ни одного от тебя не слышала.
   - Не люблю рассказывать.
   - А должно бы получаться.
   - Не знаю. Раньше я копил их... в блокноте. Теперь пропускаю мимо ушей...
   - Как серо.
   - Не печалься. Могу тебя свести с одним умницей, он у нас назубок помнит всякие угарные штучки из Воннегута, Гашека, Хеллера и те пе, весь буквально заряжен на колорит ихнего юмора. В результате канает за остроумного собеседника притом, что ни одной оригинальной шутки. Все в этой жизни у него - по шаблону западного синема. А может, так и надо. То есть другого и не надо? Как ни крути, а светские ля-ля-ля ему даются отменно. Познакомить?
   - Как тебе сказать? - она задумчиво наморщила лоб, но глаза уже смеялись.
   - Ах да, загвоздочка: он женат.
   - Это разве помеха? Я буду просто приходить к нему домой и молча выцеживать живой ручеек западного стеба.
   - Классно придумано!
   - Ты находишь?
   - Я - да. И его жена все правильно поймет.
   - Я тоже так думаю: ей мои визиты понравятся.
   - Видишь, сколько умного ты почерпнула от меня. Остается удивляться, почему ты до сих пор не записываешь мысли и фразы В. Панцирева? - мой голос таил нешуточную угрозу.
   - Это сильно надо? - под моими сверлами она взаправдашне съежилась и, откинувшись к спинке кровати, воскликнула. - О, мудрейший, ты, как всегда, справедлив: записи не повредят никому.
   - В конечном счете, о жизни великих мы узнали только из хроник...
  
   МиФ
   ...Жизнь часто вмещается в скупые строчки дневника. И большое благо, если в строчках этих - мысли. Если же все в жизни ценное, все дельные мысли растворяются меж строчек дневника, то в самих строчках застревают пустые фразы. Навсегда. Это страшно скучно. Страшно и скучно. Жизнь меж строчек дневника есть (если ты не просто организм из условных рефлексов), она должна быть у каждого, ибо всего осмысленного не вместить даже в самые полные фолианты, и жизнь неизмеримо больше, глубже и многограннее всего, что зафиксировано в строчках. Но важно даже не это, важно, чтобы в каждой строке концентрировалась мысль, то есть ужатое содержание чего-то более существенного, чем просто факт и, тем более, фраза. Лишь такая строчка с мыслью по глубине и объему будет близка мысли, ведь это уже кусочек прожитого с попыткой осмысления самой жизни. В сущности, и пустые строки состоят из фраз, и мысли складываются из них же. Но мне так хочется, чтобы этот дневник состоял из фраз, между которыми хотя бы изредка гуляла мысль. И просто фразой пускай будет все, что между строчек с этими мыслями. Пусть фраза пропадет между строк, а в строчках останутся мысли... Неосмысленный дневник - всего лишь чернильный понос...
  
   - О чем-то задумалась, Ирен?
   - Да, милый. Размышляю, чем бы тебя занять?
   - До какого времени?
   - До полвосьмого.
   - И что потом?
   - Мы поужинаем в ресторане.
   Вот так просто! Так просто сказала она. Я почувствовал, это шутка, и все равно стало не по себе, убогий нищеброд.
   - В "Метрополе", надеюсь?
   - Нет, в ближайшем из...
   - У меня неограниченные запасы валюты, - обнадежил я широкую женщину.
   - Твоя нищенская сума в расчет не бралась. - Небрежно отмахнулась она.
   - Что значит... и почему? - возмущенно выдохнуло горло, опережая мысль.
   - А потому, что у тебя в наличии от силы два-три рубля. - Осадила она, побивая правдой и, одновременно, капельку польстив: университетский нищеброд располагал суммой в один рубль десять копеек.
   - Сдается мне, что Мудрило Пафнутьич подпольный миллионер.
   - Не усложняй. Мне перепало 40 тугриков от одного благодетеля и кое-что за выполненный офорт.
   Вот это номер! Ира - коммерчески успешный художник!
   - И ты решила их просадить! - смехом я продавливал стыд и заливал зависть, но скоро осекся, ибо свербело прояснить расклад. - Ну ты, это... Со стипендией я уразумел. А вот насчет гонорара не совсем... Ты что, рисуешь?
   - Так, халтурка. Малюем помаленьку.
   У меня бы никогда не вышло так естественно, без капли выпендрежа. Ей присуща трезвость в оценках и, что редко, самой себя.
   - Так это творение Ирен Неизвестной. - Я кивнул в сторону портрета великого барда.
   - Нет. Копия, причем с фотографии.
   - Копия не есть творение?
   - Случаи, когда копия приравнивается к подлиннику, уникальны. Этот случай не из тех.
   - И много дает свободное ремесло? - в моем тоне некая режущая развязность. Отчего? От ущемленности: эта девчонка и богаче, и известнее, и реализованней тебя, ибо хоть что-то умеет сама, и не на словах... Зависть?!
   - Полтинник в месяц стабильно. Это если без напряга. Но отдадим должное папе: без его связей я бы вряд ли преуспела.
   - Хорошо иметь связи.
   - Ты говоришь таким тоном... Можно подумать, что лучше не иметь ни связей, ни веса, ни авторитета. Так рассуждают неудачники.
   - Все великие до поры до времени, если не до самой смерти, думали, что они неудачники. Хватило бы терпения...
   - А все неудачники думали, что они великие, пока хватало терпения. - И, посмотрев мне в глаза, на октаву миролюбивее. - Оно, конечно, великим хорошо. Даже заблуждаться. Дар все спишет, за все сторицей воздаст.
   - Не всем. Кому-то - после смерти, а кое-кому - лишь анонимно. Как, скажем, автору "Слова об Игоревом полку".
   - Подозреваю, его это не волновало. - И еще раз глянув, еще на пол-октавы добрее. - Я и говорю: хорошо великим, и без имени - слава. И зависть не их болезнь.
   Я напрягся, чтоб без сбивки:
   - Лучше вот что скажи, когда какой-либо... великий в будущем... композитор приходил в музыку, мог какой-нибудь... ныне уже забытый... критик попрекнуть его в бездарности? - поворот был не совсем здоровый, но она отреагировала спокойно:
   - Так оно, наверно, и бывало.
   - А если бы будущий великий, ну, там, Свиридов или, там, Хренников сказал: "Да вот и Кюи в том же попрекали", - его бы критик ужалил: "Нашел с кем себя равнять. Тоже мне Кюи выискался"...
   Как издалека!.. И при чем тут музыканты, самого-то поэзия гложет?
   - Так оно, наверно, и бывает. - Зевнула Ирина и испуганно спрятала рот за крылышки обеих ладошек. - "У вас Гоголи-то как грибы растут". Про Достоевского, между прочим, и критик, отнюдь, не забытый.
   Да, знаю!!! Зачем это все, Виль?! Но язык знай свое:
   - А потом могли бы то же самое твердить, допустим, начинающему Бриттену об этом... как его... Генделе?
   - Так и было, и будет. Птенчиков пиф-паф. Перед патриархами пук-пук... Только ты это к чему? Раны кровят?
   - Логика злит эта. Было, есть и будет. Ишь ты! Все повторяется! И, стало быть, начинающего мордой в кучу обязательно натычут: "Это еще что за г...?". А скажешь: "Да ведь и Бальзаку то же говорили", губищи подожмут: "Так то ж Бальзак". А где гарантия, что вместо Бальзака не будут лет этак через сто склонять в качестве примера этого молодого?
   Панцырева, к примеру, - так и рвалось с ее губ, это я улавливал нутром...
   - Чего, батюшка, хотите-то? Что ля в шкуре сидите ентого, в кучу натыканного?
   О как! И поделом: сам себя унизил, - пожинай...
   - Да не в том дело. Я хочу, чтоб прервалась эта цепная реакция...
   - Хотеть не вредно. Для этого надо, как минимум, изжить серость и, как максимум, зависть. А там она и сама рассыплется.
   - Когда отомрет серость, не останется и великих, или великими станут все. И не лыбься, дорогая.
   - Это ты, не дуйся, дорогой. Конечно, без серости все станут умными и понятливыми. Но великие будут всегда. Вез великих нет движения. А когда движения нет, есть застой в умах. И застой в умах - та же серость. Умные все это поймут, примут и не будут завидовать и мешать движению! Тут главное не ошибиться: ты великий или движению мешаешь.
  
   ***
   - Ирен, позволь внести хурджин твоему алконавту? - шрапнелью рвакнуло из-под двери.
   Папин вопль застал врасплох. Мы находились в подозрительной близости друг от друга.
   - Да, папа, мы ждем. - Находчиво прощебетала Ирен, отпрянув на безопасную дистанцию.
   Владимир Тихонович на серебристом подносе гордо внес две чашки пахучего чая и мини-бутерброды со шпротами и сыром.
   - Допинг - двигатель прогресса! Хлыщите! - насмешливо пожелал он, растворяясь в коридоре.
   Один из нас с нескрываемой жадностью набросился на бутерброды.
   - Я бы отдала тебе и свой, но боюсь перегружать перед легким ужином в ресторане.
   - Не повредит, - успокоил я, жуя, и принялся за ее бутерброд. - Тем более, в ресторане, как следует, не пожрешь, и тем более, я подозреваю, что этот пресловутый ужин в пресловутом ресторане - лишь фантазия воспаленного и неуравновешенного умика.
   - Ах, фантазия?! - разошлась Ира, ставя чашку. - Вот сейчас допью чай, и тронемся. Уф, горячо!
   - Любезно уступаю даме свою бурду.
   - Господи, как это можно без горячего?
   - Можно, ведь я незарегистрированный вегетарианец, мяса почти не ем. А сегодня вот смалодушничал. Грех же, как известно, требует искупления. Я жертвую горячим.
   - Я готова. Попрощаемся с папой.
   - Пардон, - я хватаю поднос и марширую на кухню. - Господин виночерпий, бормотуха исключительная, голубая мечта подворотни!
   - Ну, хамье! - Он качает головой и, чудится мне, одобрительно.
   - До свидания. Ждите с бригадой алконавтов!
   - Счастливо добраться до ближайшего вытрезвителя... Ирен, тебя сегодня ждать?
   - Скорее всего, да, папа. Но если что, не слишком переживай.
   - Конечно! Этот... - бумерангом брови в меня... - 18-рублевый люкс обеспечит. Глазом не моргнет. - Напутственно пророчествует любящий отец.
   - Приложу все старания, - заверяю я, и он захлопывает дверь.
   - У тебя расстроенный вид. - Делает вывод Ирина.
   - Да нет, просто у меня были чуточку не такие планы.
   - Грандиозно расточительные?
   - Еще бы. Я рассчитывал пострелять... в тире... с тобой... молчу, молчу... - Чем шире ее глаза, тем вялей мой азарт.
   - Размах! Утрись, Лукулл! Стыдись, Демидов! Не возражаешь, если мы перенесем это на... ну, когда субсидировать досуг возьмется гений Панцырев?
   - Какое ехидство! - я схватился за голову. - Все-таки ты солгала, когда сказала, что не считаешь меня скупердяем.
   - Я не лгала. Скупердяи, как правило, сословие обеспеченное. А ты - голь подзаборная.
   - А ты - вошь подзашерстная.
   - Ну, это знаешь ли!!!
   - Шутю, шутю. Пардон.
   - Целуй руку, смерд!
   - Ах, сударыня, вы, право, уж простите. - Я чопорно приложил губы, куда она ждала.
   - Будет вам, сударь, - кажется, она удовлетворилась...
  
  
  
  
  
  
   Глава 10 маскарадная. "Поповский кураж"
  
   Мы вошли в ресторан. К моему удивлению, знакомых у Ирен здесь было более чем достаточно: с ней поздоровались швейцар, официанты и даже промелькнувший горбатый альбатрос, оказавшийся администратором, крылья его фрака реяли в дико-скоростном лёте.
   - Слушай... раз так, я буду инкогнитоМ, не знающим ни слова по-русски. Держи все нити связей в своих руках и действуй по своему усмотрению. - Робко прошептал я.
   - Трусишь опрофаниться? - усмехнулась она.
   - Зачем трушу? Я самый настоящий профан, которого привели на масонские смотрины. Все стОящее я пропускаю, как сквозь решето, а все гадкое и ненужное оседает и заиливается, как в сточной канаве.
   - Опять самобичевание с оттяжкой по посторонним. Перестань. - Попросила она.
   Я заблуждался насчет скудости закуски. Все было отменно. Но без выпивона.
   - Тебя здесь любят... В других кабаках трезвенников не жалуют.
   - Игорь - официант - друг одного... Впрочем, ты все равно не поймешь.
   - Где нам, убогим...
   - Тебе, правда, полезнее выпить?
   - Если бы угощал я, никого бы не стал утруждать риторикой.
   - Пиво устроит?
   - В количестве не более двух бутылок. Раньше мог убрать ящик. В одно сопло. Теперь... К старому возврата больше нет...
   - Скромно. - Подивилась Ирина с нотками сочувствия и, подозвав официанта, шепнула ему пару слов. Высокий и, судя по осанке, знающий себе цену блондин кивнул учтиво, но меня, при этом, полоснул не слишком доброжелательно. Так мне показалось.
   - Тебя прельщают знакомства с такими вот? - спросил не без иронии.
   - Слушай, чистюля, - вспыхнула вдруг Ирина, - много ты знаешь? Все ему  амебы и личинки. Игорь не берет чаевых. Отметь на будущее.
   - Это подвиг. - Проворчал я, почувствовав себя оплеванным. Все шло не так! И, кажется, без шанса на поправимость...
   - Не дуйся. Но нельзя же быть до такой степени самодовольным. - Ее голос мягчил. - Как ни парадоксально, другие могут быть тоже неплохими людьми. Если не веришь себе, поверь мне.
   - Без пива я останусь разуверенным. 
   Игорь поднес две бутылки "Ячменного колоса", пару кружечек 0,25, две рюмки и полграфинчика, как потом раскушал, "андроповки".
   - Сюрприз. - Выждав, пока он удалится, сдержанно возликовал я. - Пигалица решила споить Малыша?
   - Надо же хоть в чем-то угождать родителям.
   - За Владимира Тихоныча и "Красную звезду". - Провозгласил я, развалясь более вальяжно. Что значит спиртная сила, дарующая нам иллюзию независимости!
   Ее глаза неуютно сузились, я поспешил реабилитироваться:
   - Не боись. Он мне, правда, понравился. Нестандартный человек.
   Она не расслабилась. Значит, дело в моих позах.
   - Ну, что ж. Тогда капни и мне, - прозвучало холодно. К счастью, я уловил и грусть.- Что с тобой?
   - Если поймешь, слушай: отец для меня последняя, считай, опора...
   - Не продолжай. Давай молча. - Мы "чокнулись". За ее опору, которая НЕ Я. - Кстати, пиво можешь оставить себе. Когда есть водка, я обойдусь без "суррогатов".
   А хотя, отказываться не стану.
   - Много не будет?
   - С такой-то закуской? - я насмешливо игранул глазами и втянул плечи. - Какие-то сто жалких грамм...
   - Кабы то не триста.
   - Все это суета сует, не стоит что...
   - И жалких свеч, - завершила она.
   - Они-то при чем? Я про монеты хотел. Хотя ты завоевала право мной верховенствовать и волюнтаристски вклиниваться в мои мысли. А как ручной университетский алкаш я покорен указке "водочного монополиста".
   А ведь зря расхрабрился: как это случается, когда не ждешь, водка накрыла сразу. Вчера бы и натощак пошло играючи, с досадой констатировал сам себе и добавил пива, не преминув поучить соседку:
   - Кстати, деточка, все цивилизованные люди пьют пиво из горлышка бутылки.
   - Я рада. Но не люблю ржавчину. А от пробок горлышки желтые.
   - Как, знаешь, деточка, как знаешь. - И "приандропил" разом граммов сто двадцать.
   -  Тебя что-то повело. Смотри, не опозорь... меня.
   - Меня! Меня от того, может быть, и ведет, что ты боишься, как бы я тебя не опозорил, - вздохнул я с пьяной грустецой и усадил в вольную пивка.
  
   ***
   - Ей богу, монахи, мы! - Раскатилось из-за лево-соседнего столика. В напористом баске улавливалось родимое. Глянув, обомлел: дальние полстола оккупировали давние мои знакомцы. Профессиональный летун (не в смысле, авиатор, а - сменщик мест работы), враль и куражист Вадька Кикин сидел против студента-бузотера Дрюни Фенюхина. Вадька, тот везде перманентно лыбится.
   Феня не менее традиционно блюдет злобу: лицо набычено, супистая нижняя губа готова сплюнуть презрение. Несмотря на фатальную худобу, Феню отличает ненажёрность и всеядность. Ему просто не дано не жевать. Как-то идучи по центральной улице и срывая рябину, он, дернув левую ветку, умудрился раскачать дерево с повисшим арбузом, который рухнул прямо на голову проглота во всем белом.
   В узких кругах Вадька Кикин был знаменит и своими кулаками, которые, впрочем, никогда не пускались без надобности, и привычкой "имитировать" знаменитостей. Ему ничего не стоило назвать себя и собутыльника братьями Болотными из ВИА "Синяя птица" или персонально аттестоваться Владимиром Кузьминым. Самое удивительное, что внешнее несходство: Кикин был попросту пучеглазой гориллой, - ничуть его не смущало. И, самое главное, не мешало. Главное - это напор, которым он и брал по преимуществу, конечно же, слабый пол.
Ближнюю половину стола делили грузин, хорошо в годах, с вдвое младшей спутницей. Кавказская лысина контрастно лунила на фоне ее каштановых джунглей.
   Вадька громко божился, что они с Андреем - святые отцы из Соловецкого монастыря. Грузин, соглашаясь, солидно покививал и истово бормотал:
   - Ми тожи православные, вот те крэст святой. - И сотворял озвученное.
   - Се лепо. Вот мы пьем, да? А почто? А по то, како поста нетуть. А был бы пост: ни в жистъ до вина не дотронулися б, святы отче, в небеси не донеси. - Выпучив прожекторные органы зрения, внушал Вадим. - Я вот отец Евлампий, а он - послушник Адриан. И как в Писании речеся: "И во сие еси лепо пекло ознобяше".
   - Вадька гнал гольную пургу, но в "старославянской простокваше".
   - Да-да, - понятливо покививал  грузин. - Святы луди, святы!!!
   "Святые люди" преспокойно ершили, вливая в свои пасти пиво с водкой и в ус себе не дули, что бессовестно дискредитируют православных служителей культа. Ретиво осеняясь, "отец Евлампий" систематически порывался обнажить грудь, дабы извлечь, я был уверен, несуществующий образок.
   За столом наискосок хлопали ушами две подклюкнувших девицы, что не осталось незамеченным Евлампием, которому быстро наскучило "убеждать" грузина с павой. Пихнув под столом 46-размерной ноженькой "послушника Адриана", он подсел к молодящимся "тридцатилеткам".
   И вот уже оттуда загрохотало победительное: и во сие еси... ознобяше...
На один лишь миг представив выпуклые глазищи Евлампия, я понял: пред этакой мощью хрупким "пери" не устоять. "Эх, же и закадрит, стервец". - Усмехнулся я, но карты мнимым монахам мешать не стал.
   Еще выпил, еще закусил. Теперь, крепко запьянев, я прочно застрял на этой черте, сулящей долгие контры хмелю. Фарсовый флирт Евлампия настолько захватывал, что я на время позабыл даже об Ирен. Оставшись без внимания, восприимчивый человечек сидел понуро, с безучастным видом. Подняв бутылку с пивом, я отхлебнул еще.
   - Пиво - цемент души, но я предпочитаю фильтрацию желудка, а потому пью уодку, - выдал зачем-то с аглицким акцентом.
   - Да-да, прекрасно, - с поспешностью согласилась она.
"Я еще не так пьян ", - подумалось с обидой.
   Начались танцы. Некие вертляво кучерявые субъекты сыпали деньгами и вскорости купили оркестр. Репертуар безнадежно утоп в булькающем потоке горских и кочевых надрывов.
   Но это все шняга. По-настоящему достала наглая нерусь мелкого "пощиба, да?". Именно мелкая, и именно что не-русь: и нелюдь, и не русская... Ну, не про-русь же?!
   Настырно и в упор сверля Ирину ("да?"), "высясь" даже при нашем сидячем статус-кво чуток над моими ушами, брюква со шнобелем какаду бухнулась напротив и, не замечая моего существования, с фамильярным акцентом рыгнула:
   - Дэвущка, я чюдовищно сэксуален...
   Ирен не дала ему докончить:
   - По-моему, вы просто чудовищны.
   Привстав и оскорбленно вяжа из губ морщинистый бантик, криминальная ботва ... нет, не встала... - потянула нос к Кассиопее, коей тут не могло быть, ввиду наличия потолка.
   В такт "джигиту" я медленно поднялся и в неспешном отводе для размаха прихватил бутыльное горло.
   ...Нерусь... Нерусь... Засело, билось в мозгах, током отдавая в кончик языка. А что, интересно, получится для Финляндии? Нефинь... Все это крутилось в голове, пока я жег дырку в горбатой переносице чудовища. Не прожег.
   - Ну? - глазами вызывающе ковырнул дегтевые пометки ниже его бровей.
   - Ты щто? - сжав кулаки, этническая отпетость, тем не менее, попятилась.
   - Я тебя, пугало, щас.... - от гнева затрясло губы.
   Но "обольститель" давно уж позорно поспешал за сильно обгоняющим носом.
   ...А если для Египта? Неегипь... Для Сирии - несирь...
   - Сейчас он созовет орду, - предупредила Ирина.
   - Что, хозяева ресторана?
   - Союза. Но я бы не хотела скандала при Игоре. Он, конечно, сделает попытку...
   - Понимаю. Предпочтительно, чтобы все случилось в темном закутке и только со мной. Посему как-нибудь обойдемся.
   - Ишь, герой...
   - Рано хоронишь.  Двух божьих людей вон видишь?
   - Еще бы!
   - Мои кореша.
   - Кто б сомневался? Поздравя, не удивлюсь. У которого Евлампий, вид: ЙЕХ!!! - Впечатлилась Ирен.
   - Ежеля озлится, всей конторе Армагеддон!
   - Это верю. Но лучше без...
   ...Ну, поехали: неперсь, нетурь, нечадь, нефрань... Приехали...
  
   ***
   Не успела договорить, как за ее спиной выросло пять разнокалиберных фигур. "Беглый носарь" храбро ухмылялся.
   ...Уверен, любая нация такой бы сброд идентифицировала на букву "не", нежели - "про". Подонки не то, что вне национальности, они вне человечества...
   Я, однако, был подготовлен. Резко встав, я прошествовал к столику "монахов" и стукнул пальцем по плечу "Евлампия", точно по рельсу.
   - О, Ё...!!! - не растерялся тот, предупредительно мигнув. - Какими судьбами? Евона, раба божья Лида, в семинарии купно совместях обучались. А тоби до пострижения Володькою звали. Како ноне-то, не упомню еся?
   - Проктохламидий. - Коротко отрекомендовался я и, наклоняся к уху Евлампия/Кикина, изложил суть тревоги.
   - Погодьте-ко, дщери божия, тута сеКСтанты к собрату правостольному прикопались. Из скопцов негодящие. Вона те!
   Распрямляясь на все свои 185 при мускульной кондиции борца Александра Медведя,  он пастырски указал Лиде на кучку племенной аномалии.
Скраснясь от возлияний, "отец Адриан", он же Феня, молча поднялся со стула и засучил поджарые локотки, не преминув внести свою лепту в церковную афористику:
   - Ента шито ль мешавань блохопятая?
   Тройным тандемом мы двинулись к заробевшим забиякам. ДА! Такой про-русской спетости тут не ждали. Правда, некто в метр шестьдесят четыре запетушился:
   - Лубова зарэжю!!!
   Евлампий, не обинуясь, загОРбастал его лапищами, таранно чокнулся - лбом о лобик - и вытаращил лампы безразмерных глядунов:
   - И чаво ж ты, чадо неразумное, диаволу потребствуешь?
   Храбрец стушевался, как невынутый нож. А бывалый торгфлотский "кругосветник" Кикин похихикал, но про себя.
   - Ступайте с богом, рабы хреновы. - Доброжелательно присоветовал Евлампий.
   Отец Адриан размашисто перекрестился и принялся сосредоточенно - уже до ключиц - засучивать рукава, демонстрируя обществу редкостно напупыренные вены.
   Я хрустляво разминал сцеп-расцеп-ленные пальцы.
   Все это отрезвляюще подействовало на кипучую фауну гор.
   - Как тебе сия православная акция? Ндра? - пожав руки защитникам русского носа, поинтересовался я у Ирины.
   - Даже произвело впечатление. Народная дипломатия, нечего сказать.
   - О, Евлампий - личность та еще!
   - Не спорю: эффектно... - пауза. -  Вот только не с теми самобранку делишь...- и как бы спохватясь. - А ты отрезвел.
   - Исчо не все вино допито.
   И слово делом подкрепил.
   - Мне не придется отбивать тебя у милиции?
   - Исчо не первое июня. - (1 июня 1985 года вводился сухой закон имени М.С. Горбачева).
   - А! Для мая ты достаточно трезв?
   - Но разве нет?
   - Я тебя не так много знаю.
   - Тогда не мели глупостей. Я еще вполне тверд... ногами.
   - По тебе видно: за фужер держишься.
   - Вены рвешь? Напрасно. У каждого своя точка опоры.
   - Что ты, что ты? Я вовсе не смеюсь. Вы еще, правда, не в стельку.
   - Спасибо. Радостно слышать объектив...
  
   ***
   Поскучали еще с полчаса. Один раз станцевали.
То ли дело отец Евлампий, - тот лихо отплясывал с рабой божьей Лидией. Напарник его Адриан колготился со второю "дщерью", для нас навеки безымянной. Меня это, впрочем, мало занимало.
   - Зачем ты меня сюда притащила? В тире было бы романтичней. - Меланхолически пованивал я.
   - Как забавно! - ее смех - принужденный и сильно. - Так что мои старания коту под хвост...
   - Я долго удерживался от банального, но терпеть не могу недосказанностей. Мне не нравятся такие постылые клоаки, где на вас кидаются волосатые дикари, где повсюду кишат сексуальные чюдовища, которые на вашу закуску приземляются ж...й вместо рта!
   - Даже так уже? - Ирина всерьез раздражена.
   - И не иначе.
   - Мне остается сказать тебе спасибо за чудесный вечерок.
   - Буду растроган.
   - Хамишь?
   - Видишь ли, милочка, в этом притоне нет отдельно существующего понятия типа "хамло". Тут все пропитано духом хамства. И завсегдатаи, и халдеи...
   - Прощай, - и моргнуть не успел, как она покинула столик.
   "И черт с тобой, Мальвина. Подумаешь, неженка"... - Шипел я сердито, тоскливо, долго и бессвязно. Потом, наконец, достал из кармана капиталы и не без конфузов разыскал Игоря - не Клибанова - официанта.
   - А где Ирина? - подивился тот.
   - Вышла позвонить. Но не в том дело. У меня тут горит, понимаешь? Полста еще, а? - и сунул ему деньги. Дурак, на что ты будешь завтра жить? - Но не это главное. Обслужи, короче, будь... это... того самого...
   Он доставил сто. Ни меньше, ни больше. Я благодарно кивнул. Она была права: Игорь держался достойно. Во всяком случае, взгляд его не рассыпал искорок презрения, не говоря про барственный попустяж.
   Я залпом опорожнил внесенный фужер. После чего ощутил прямо-таки распирающую потребность разыскать Евлампия, чтобы выпить.
Бравых "монахов" и след простыл. Я тупо продавил взглядом высокую мамзель, косенько фланировавшую, кажется, к туалету.
   - Дрянь! Всё дрянь! - звучно изрыгнул мой рот, принимаясь за иринину бутылку. Она была почти полной. Казалось, что мастерски растягиваю удовольствие. На деле, осушил минуты за полторы.
   В туалете столкнулся с "чюдовищно сэксуальным типом". Погрозил ему для острастки пальцем.
   Ресторан еще "фунциклировал", но разобиженный на человечество, я вывалился на улицу.
   - Эй ты, - оклик относился ко мне.
   - Чего? - со злобством вопросил я и охотно шагнул в неизвестность.
   Там меня поджидали. Если без точности, несостоявшийся кавалер Ирины и три/четыре его кунака.
   - Пагаварым? - прохихикал "шедевр секса".
   - Щас! - пообещал я без разочарований и без взмаха пристроил кулак в низко шелестящее ухо.
   "Шедевр" расстелился без признаков жизни. Меня ссадили ударом ноги в грудь. Перед падением душевно вмазал еще одному и, умостившись в углу, нащупал кирпичный обломок.
   Не-русские супротивники вовремя засекли его и, про-русски матерясь, поволокли угревшегося оболтуса. Один приставлял рукою собственный рот.
Я, чисто шатун, пугал ночь и воинственно потрясал булыжником, но чтоб догонять - слуга покорный.
   Домой плелся в пелене и полудреме. Очень долго - шесть или семь остановок.
   Дойдя, не разбирая кровати, так и повалился в запыленной амуниции.
  
   ***
   Утром на рубашечном переде серела вмять размашистой ступни. Чертыхаясь, бросил на пол. На лекции, разумеется, не пошел. В башке трещало, как в  камине.
   Рот наполняло невыразимо гадостное.
   Лишь к 11-ти, кряхтя, принудил ноги взвалить все остальное. Знобило. Непрошенная лихорадка злила больше, чем тошнота. Хотелось реветь от злости и ада в висках. Холодный душ целительно нежил голову, кровь же бесновалась. Зубная паста, пенясь от десен к нёбу, "будила Ихтиандра". Хотелось не только реветь, но и остервенело лупцевать себя по задубевшей лбине. Тошно, мерзко, пакостно. Череп будто бы прострелен, и сквозь мозговое решето, по выдолбленным каналам воспаленно скачут свинцовые колобки.
   О завтраке... ой, не поминайте лешего! Съесть, да еще добровольно крошку хлеба?! Легче проглотить подсохший рис. Вот банка. Открыл. Ковырнул. Черт, не компот, - аджика. Тьфу, в довесок к перегару - отвратное чесночное амбре. Гореть и злоухать рот будет долго. Ходячий разносчик букетов смерти. Горыныч из панельной пятиэтажки...
   ...Вот будто бы осилил спуск. Слава богу, на улице дышится легче.
Шел не торопясь, руки воткнуты в карманы белой ветровки "Сафари" с красной девушкой на тигре, и все это на ухайдаканной моей хребтине.
   На улице тоже паскудно. Небесный перегретый мяч распихивает, с нервозностью дырявя, курные облака. Умышленно обожженный воздух наждачно перетирается жерновами легких, и их чахоточное поскрипывание временами роняется в аллергический кашель.
   Надо бросить курить! Срочно! Раз! И навсегда!
Где, кстати сигареты? Естественно, кончились. Еще вчера. О, мерзкий мир! Тьфу на все...
   ...Хмурые убогие развалины серыми чудищами хищно огибая засасывают в анфиладную пасть впрочем это все-таки не руины а дома почва колеблется нога нетверда о-ё все плывет поплыли дома наши милые красавцы гордость городской архитектуры сутулые монстры с тускляком  испыленных глоток по пять в высоту от 8 до 20 в длину хрущобы и чешские "кубы" на улице Новой... Сколько сейчас времени? Ага, около 12-ти. Откуда на улице такой наплыв братьев по "фирме"? Вот впереди - "Райфлз", с той стороны тоже ползет "Райфлз", и, кажется, сейчас, материя в ее промежности лопнет... Так-так, поднатужились, еще шажок, еще... Кррык? А? Хрррен! Гляньте-ка, "фирма" марку держит, даже ведра пониже лобка для нее нипочем.
   Вот поток огустевает. Пивная имени Машки. Нет, с Машкой ничего страшного, жива-здорова и даже роже-багрова. На этом пятачке, чуть ниже скрестия Мичурина с Масленниковым (первый - улица, второй - проезд) Мария Батьковна пивопромышляет лет этак ...дцать. Посему точку зовут коротко "Машка", что понятно если не всему городу, то Октябрьскому району - на все сто.
   В облепку "Машки" - именной пивнушки - сверкалово костюмных потертостей. Все ясно: у "бичей" гужбан в разгаре. Куда меня несет? Чем дальше, тем больше и чаще - самодовлеющие кумиры-гегемоны, взгляд у всех угрюм, равнодушен и непроницаем. А может, сосредоточенные очи уперты в точку пересечения всех проблем фатальной неизбежности, именуемой жизнью? Где уж! Глаза заднего буравят затылок переднего. И ни искорки интеллекта в тусклых глазницах. Впрочем, я несправедлив. Вон у той вон чего-то там заискрилось. Дамочку воспалил пламень дерзанья? Естественно, за углом возникают начальные буквы галантерейного магазина. Кстати, а где блуждает ваш пытливый взгляд, товарищ Панцырев? А на что ему где-то блуждать, когда можно упокоиться на талии, точнее тазике ангелочка, шагов на десять опережающего нас. Кстати, ангелочек ничего так! Узкие джинсы, крохотные сапожки на готическом "шпиле" вместо каблука, модная сумочка ловко переброшена через плечо. Ах, до чего ж мы грациозны, независимы, самодостаточны... Да, наряд, и вправду, неотразим, но хромать все-таки не стоит, а уж так сучить ножонками... моветон. И плечико вот-вот крякнет под тяжестью сумки. Фу, дерьмо. Это я про себя. В смысле, о себе. Про себя о себе. Весь мир ненавистен и противен, как будто непростимо виноват. И хорошо, что мы всего лишь скромный советский студент-преддипломник, а не Батый, не Тамерлан или там Нерон. Не в такие ли минуты припадочной злости, совокупленной с властью, были зачаты величайшие преступления?
   Ой, ах, снова задурнело - чья-то кочерга взмутила притихшие в черепке уголья. Ну вот, опять глаза затуманило, мысль скоблится сквозь непробиваемый тупеж. Но из тисков дури выскальзывает что-то осмысленное. Что? Ага, это ведь киоск. Но зачем он мне сдался? Вот, уже  торчу как дурак в очереди. Тот дядя берет "Известия". Другой "прохвост" во "Вранглере" - без очереди пачку сигарет? Щурюсь: "Ро...", "Родопи". Вот! Я хочу курить! Во всяком случае, захотел давно, но понял лишь сейчас, после того как встал в очередь и потыкался понять: чего ради? На "Рододи" не хватает? Тогда "Дымок". Благодарствуем...
  
   ***
   ...Вот он кайф хрустящую чуть сыроватую палочку зажал в слегка трясущихся губах секунд десять помедлил упиваясь трепетным извивом ничтожного костерка с наслаждением вдохнул вот где прелесть вот оно блаженство ого в глазах туман как говорится поехали-заскользили без всяких роликов держите меня мужики...
   Подошвы засасывают бесконечный эскалатор заплеванного асфальта. Воскрешение из мертвых...
   - Закурить? Найдется. - Ответил машинально, и только тогда дошло, чего просит тот вон тип в замызганной куртенке. "Шакал", - вся ненависть про себя. А от себя - с напускной небрежностью гранда тяну драгоценную пачку.
Попыхивая "дымком", продолжаю путь.
   Ветерки и матерки обрывочных мыслей, мешаясь с табачными клубами, микшируют коктейль из безразличия и меланхолии. Я ползу как робот.
Что-то всколыхнулось в башке лишь, когда впереди, в очереди у продмага, возник конфликт. Двое выясняли отношения, не стесняясь децибелов при выборе выражений. Ловлю себя на мысли, что, как и все окружающие, слегка иронически повожу головой, принимая участие во всеобщем житейском безмолвно-осуждающем диалоге на тему: "И не стыдно, у-у-у"...
   У...У...У...
   Уже далеко позади взорвался клекотом некий апологет
культуры речи. Мне оставалось скептически улыбнуться на предмет "суеты сует" и философски брякнуть: "То ли еще будет" - уже по поводу предстоящих магазинных баталий в честь введения "сухого закона".
   Зеваю и умолкаю. Спешащий рядом бородатый мужчина в замшевой и полной испарений куртке, с папкой под мышкой, вежливо и солидарно хмыкает, демонстрируя мне полный "одобрям-с" насчет мирской никчемности и прочей суеты. Напрягаюсь в ожидании последующей артикуляции тротуарного попутчика, и вот уже нехорошая догадка подвинчивается буром: ох, и неспроста решил ты, братец, подольститься. Через секунду остается лишь удовлетворенным вздохом пометить правоту. Само собой, союзный бородач не прочь угоститься сигаретой. В очередной раз убедившись в отсутствии чистоты уличного бескорыстия, протягиваю ему мутно-синюю коробочку. Внешне все это выглядит, как  непринужденный жест знающей себе цену гармонически развитой личности. В ту же секунду обросший единомышленник медлит шаг и недогоняемо отстает.
   Впереди двое - в зыбкой качке и шибкой воньке. Страшущие мужики в бывше-синих заношенных фуфайках. Кроме фуфаек в их облике нет ничего цветного и запоминающегося, не считая синих же татуировок и бланшей. Один с отсутствующим взглядом бессистемно клюет пахом радикально мокреющую стену дома, его руки сосредоточены в месте контакта органики с неорганикой. Другой, дылдистый и худющий, с отрешенно-загадочным видом пялит водянистые прорези сквозь меня в какую-то, опознанную им одним точку и с философским спокойствием гундосит: "Ну, и взял я два пузыря Агдама. На кармане еще 15 копеек"... Залихватской развязки дослушивать не стал.
   Мне порядком наскучило слонятельство по городскому муравейнику - резко вертанулся по оси и потопал обратно. Потопать-то потопал, а полопать не привелось, хотя аппетит за прогулку таки наел.
   Дома швырнул в ванну пропечатанную рубашку и снова повалился на софу.
Все, к черту такой образ жизни. Руки невралгически ломит. Кое-как задремал и... этот сокурсник был мне всегда неприятен. Записной зубрила и подхалимщик - у него даже шутки преподавателей вызывали смертельную бледность, высекая потоки пота. Он ни разу не пропустил даже самой пустячной из лекций. Сидеть с ним рядом за столом мне всегда казалось "западло". И вот нате: справа от меня греет зад тот самый замухрышка, и заискивающий его взгляд привычно вылизывает дрянного лекторишку. С близи в патологическом своем сервилизме он еще отвратнее.  Я же, напротив, абсолютно раскован и резок - способен, кому угодно высказать все, что думаю!
   - Гаврилкин. - громко говорю соседу. Его похожее на замесок кислого теста лицо становится бледнее кефира и одутловато разрыхляется по воротнику. Но даже сейчас зубрила и угодник не смеет отвести влюбленных глаз с оратора. Кажется, эти глаза так и молят доцента не верить тому, что у него, Гаврилкина, в столь ответственный момент может быть что-то общее со мной или с кем бы то ни было еще! Во всем мире есть единственный небожитель - вот он, в прыщиках, с флюсом, но за трибуной. К нему устремлены все сочления и межеумия студента Гаврилкина.
   - Гаврилкин. - шиплю я, низко склоняясь и резко впиваясь ногтями в его хиленькую клешку. Он стоически терпит и это. - Гаврилкин, ты позорная мразь!
   Преподаватель слышит непривычный шум...
  
  
  
  
  
   Глава 11 контрольная. Соблазны и искусы
  
   Преподаватель слышит непривычный шум. И откуда? С точки припопления прилежнейшего пай-мальчика. Жирные очки, преувеличивая изумление, отстреливают обидой в жабящуюся нижнюю губу "Зубрилкина". В шоке и не смея шелохнуться тот отстегивает челюсть, крепящуюся на напряженно провисшим пересохшем языке.
   Но самое омразительное - то, что в ступор Гаврилкина ввергли не мои язвительные допытки, а еле уловимое неудовольствие менторских линз.
   Это приводит меня в бешенство.
   - Гаврилкин, а хорошо ведь таким как ты! Была б железная задница, ею все усидишь и перетрешь. - Продолжаю, еще крепче сжимая его руку. Блюдя статус под неусыпным взглядом препода, отличник не посмел даже сморщиться. Как же, нам проще сдохнуть, чем покрыть себя позором вольнодумца и бунтаря, святотатственно отведшего холуйские глазки с лика обожаемого благоизъявителя.
   - У тебя, Гаврилкин, железная, ржавая ж... И сдается мне, это она, а не голова, направляет твои помыслы и поступки. - Схватив его за ворот, я принялся выдалбливать гаврилкиным лбом столешницу. Голова с мелодическим звоном пластилиново плющилась...
  
   ...От дзин-дзина проснулся. А нервно поежившись, сообразил, откуда неумолчный перепев, пополз к двери.
   - Здравствуй, Гарик. - Говорю я.
   - Привет от директора Гудменс-Филдса. - ответствует гость.
   - Ваша эрудиция доказывает: с проникновением в мир балета всё в ажуре?
   - Поздравь меня. Я уже на слух воспринимаю Рав...ве-эля... - сначала он запнулся, а потом беспомощно воззрился. - Ну, это. Тун-тун-ту-ду-ту-тун... - (надеюсь, вы легко узнали "Болеро").
   - Как, как? Рафаэля? А что там с мотетами старины Тициана?
   Гарик затравленно прищурился и понял, что сплоховал.
   - Тьфу, черт. Ну, уже и вылетело. А фамилия, правда, какая-то такая... чем-то напоминает девичье имя. Еврейское. О, "Болеро"! "Болеро" - так симфония называется. - Да, эрудит из Игоря еще тот! - А, может, сюита или эта... кван... нет... кантатилена...
   - Кант бы был польщен. Счастье, что не опера. Но больше всего счастья для Равеля, что он все это уже не услышит.
   - Весьма признателен. Я это и имел в виду, да запнулся. Как раз все это - "Болеро", ну и там Равеля - мы и слушали у Эсмы. Ну, это... В общежитии.
   - У вас будут дети?
   Из вопросительного его взгляд быстро становился бесновательным.
   - Вообще, что ль дерябнулся? Мы до такого и думать не добежали.
   - Халва Аллаху. То есть Аллаху хвала. Однако при всей вашей необдуманности, проблема не исчерпана. Дети у вас будут. Вопрос: где всем вам жить? Может, ты начнешь ухаживать за стареньким безродненьким паралитиком, который в знак признательности завещает тебе свой частный особняк в каких-нибудь Б.Лядюгиных курмышах?
   - Что-то не пойму: ты имеешь что-то против наших отношений с Эсмой? - Игорек немиролюбиво сощурился.
   - Я имею кое-что против ее отношения к моему другу.
   - Это не имеет уже никакого значения.
   - Даже так! И все-таки я решил взвалить на себя бремя войны, дабы отбить у коварной охотницы своего наивного клеврета.
   - Стоит ли? Кстати, она к тебе настроена лояльней. Да я не за тем. Если есть желание, вы с Ирой приглашены на послезавтра на вечеринку в общагу. - Он принялся сосредоточенно шарить в кармане.
   - Никак мистер обзавелся визиткой?
   - Вот, - протянул, - адрес.
   - Там, не сомневаюсь, будет свет, высший. Только благодарю покорно, ваш труд напрасен. Я не пойду ни в какое общежитие и, тем более, с - как там ее? - Ирой. Какая еще Ира? Кто такая ваша Ира? Не знаю никаких Ир. Ты знаешь этих Ир? А я вот в упор не...
   Гариково недоумение органично перерождалось в гогот.
   - Вот ведь что... Тогда оно, конечно, откуда мне знать никакую Иру, которую ты так хорошо и, главное, упорно не знаешь? А все-таки визитку не комкай. На всякий пожарный.
   - Спасибо. Позволишь уточнить: что за раут намечается?
   - Эсма говорит, там будут ее друзья. День рождения друга. Хороший человек. Она с друзьям раз в году чествует этого хорошего человека.
   - Угу, в общежитии. Скажи, а тебе не кажется, что у Эсмы в друзьях слишком много хороших человеков состоит?
   - Смею тебя заверить, ты заблуждаешься. Этот хороший человек рос с нею в одном интернате.
   - Кхе... - я округлил глаза. - Так она?..
   - Она мне все о себе рассказала, когда я сделал ей предложение. А еще извинилась за легкомысленную болтовню о Риге и прочей чепухе.
   - Вот так на. - Мне лишь оставалось развести руками.
   - На днях понесем заявление. - Это звучало гордо. Ни капли робости и смущенья.
   - Мне остается вас сердечно поздравить, - а самому осталось лишь кисло улыбнуться.
   - Спасибо.
   - Разреши один нескромный вопрос.
   - Пресс-конференция открыта, - поклонился Игорь.
   - Видишь ли, твоя будущая половинка - эфирное созданье, балерина. И меня интересует, как ты сумеешь, вернее, посмеешь, убедить ее, чтобы она сготовила тебе, ну положим, яичницу? - честно, представилось, что уел клеврета до самой требухи.
   И тут он ответил мгновенным экспромтом. Тон был ненаигранно растерянный, что придало бенефису особую пикантность:
   - Это, конечно, наше сугубо интимное дело, но...
   Пусть придет она, ну вся такая,
   Вся, ну бескостая, вся из хряща,
   А я пожду, да и скажу ей: "Родная,
   Ты бы мне это - сварила борща".
   Я бы рискнул: "Ты это, такая,
   Ты бы того мне бы, значит, борща,
   Ты бы сварила мне с мясом борща"...
   Сдавшись окончательно, я расшаркался и на прощание признательно прихватил руками грудь:
   - А насчет вечеринки, я не приду. Тем более с какой-то Ириной, про которую ты знаешь, что я ее не знаю.
   - Тогда приходи с той, про которую знаем мы оба, так что адресок все же не теряй. Если объявится Владя, он тоже приглашен. - Концовка прозвучала совсем не под "Марш энтузиастов".
   - У Влади сложнейшая интрижка то ли с тремя, то ли с четырьмя неизвестными, - охладил я.
   - Боюсь, как бы наш амурный асик не сфланироовал в штопор. Прогрессирует не по дням, а по...
   - ...Ночам, - и это было окончанием резюме.
  
   ***
   ...На самом деле я конечно тут же принялся не думать о не известной мне какой-то девушке Ире я понимал свою неправоту но упертость закоренелого и к тому же дернутого за гнильцу эгоиста кременела и бронировалась жалостью к своему разобиженному "я" человеку свойственно внушать себе гипертрофированные варианты собственных страданий перед коими все катаклизмы мира хрень и суета всею своею волей я старался выключить Ирину из личного мыслеворота и кажется преуспел добившись невозможного однако раздражение не улеглось а лишь возросло лишась поименованного объекта своих атак...
   В сущности это были те же самые "Джентльмены удачи", в которых маячит ехидная физия Хмыря, от которого на экране лишь она и осталась, тогда как Савелия Крамарова вымарали из титров. Правда, это ничуть не приуменьшило его доли участия. Даже, наоборот: запретный плод сладок и искусителен, но ни в коем разе не искупителен.
   Короче, старая песня о русской опале.
   Мрачному и насупленному старине Вилю хотелось, чтобы весь мир видел, как же страдает он, бедненький - такой красивый, такой хороший, такой безвинно униженный, бездушно оскорбленный и бессердечно оставленный. И чтоб еще абстрактный наблюдатель смахивал горючую слезинку: "Ах, ах, это ж надо, даже такой милый человек страдает. О, ненасытные в своем жестокосердии мучительницы пола мужеска"...
   Но сочувствия не исходило. Ниоткуда. Ни от кого. Злился все пуще - причем, больше для несуществующих (ведь не существующих же, осёл) наблюдателей придуманной скорби. Все было рисовкой, искренним и несомненным было лишь одно... Ты любишь Ирину, не хочешь этого признавать, упрямо "не желаешь" о ней вспоминать... и почему? - а потому лишь, что не можешь допустить, что не можешь быть не прав. Не пр-ав. Ав-ав...
   В ярости я скомкал адрес эсмеральдина френда и предал мусорному ведру.
   Дзинь-дзинь... Звонят и звонят! В бешенстве распахиваю дверь. Из темноты - могучий джеб прям в нос немыслимым амбре! В сложной амальгаме резко лидирует "Диалог" (это духи).
   Залихорадило: неужель она?
   - Привет отшельникам. - Доносится из мрака.
   Влас! С ним пара бедрастых статуэток.
   - Прошу. - И нехотя сдвинулся в проеме.
   - Здравствуйте, - чрезвычайно скромно, то есть томно-грудным мур-муром, тазобедренности приветствовали меня в два фагота.
   - Здравствуйте, - мне не осталось ничего другого.
   - Это вот мой друг Виль, потрясный парень, - рекомендовал Владя.
   - А мы знакомы, - ухмыльнулась первая из оживших статуэток, бесцеремонно проныривая мимо моего локтя. При всей ее природной резвости, я профессионально метнулся к тапкам, подставил. И вовремя. Выдающейся тазобедренности не оставалось выбора, как разуться. Второй пришлось обезьянничать уже стопами подруги. Но строго босичком - второй пары "дамской" обуви не нашлось. Первый этап холостяцкой битвы за чистоту был выигран. Такие, как Влас, в тапочный расчет обычно не берутся. И не ропщут.
   - Если не ошибаюсь, Лиля. - То я оракульствовал по адресу арендаторши тапок.
   - Ага.
   - А это Снежана. - просветил Влас, причесываясь у зеркала.
   - Очень приятно. - Проворковали мы одновременно со Снежаной, а потом я добавил. - Редкое и нежное имя.
   - Да вот. - Конфузливо скокетничала она.
   Лишь теперь, и не без насилия над памятью, в свете окна я признал вчерашнюю подружу и позавчерашнюю ненавистницу Влади. Причину провала сейчас объясню: снежкины волосы поменяли блонда-радикал на ржаво-рыжика.
   - Есть что выпить? - без затей поинтересовался Влас, хотя не мог не знать, что у меня шаром покати. В связи с этим, ответ не уступал в простоте:
   - Откуда?
   - Э-х, а я грозил девушкам ванной шампанского. И они уже грезили ею. Честное слово джентльмена, у него никогда не переводится шампанское. Бассейны шампанского и плантации ананасов. - Влас очень правдиво заглянул в глаза поочередно каждому.
   - У... - Лиля не сумела скрыть разочарования. Но я знал: если уж вы решились прийти сюда, то вряд ли рассчитывали на то, что тут вас ожидает именно шампанское, а еще вернее: вряд ли для вас тут заготовлено только шампанское.
   - Давайте пить кофе. - Нашелся я, правда, без всякой инициативности.
   А, между тем, вот он ведь искомый шанс стереть память об Ирине. Хотя б на время...
   Обе пожали плечами, параллельно прихорашивая места для глаз и площади для поцелуев.
  
   ***
   Потом проследовали в зал-кабинет. Минут пять ушло на беглый осмотр апартаментов. С грустью надлежит признать, что базовая роскошь - книги - гостей не тронули. Я доставил сигареты, четыре глаза тотчас вспыхнули. Лиля без экивоков выцыганила первую, зачем-то проронив "Ого".
   - Курят на балконе. - Предупредил я. - Традиция.
   - Тем не хуже. - Отреагировала Снежана. - Хуже не тем.
   - Я не курю, - парадоксально поделилась Лиля.
   - Если не играет в карты, а в карты она играет только после бутылки зубровки. - Освежила штамп подружка.
   - Снежа, - укоризненно поморщилась Лиля.
   - Ничё, ничё... - поощрил я.
   Обе вопросительно скосились на меня. А я, действительно, не знал в каком грести русле: с подобными интеллектуалками, кроме как в нетрезвом виде, общаться не способен. В отличие от хамелеона Влади.
   Срулив под туманным предлогом на кухню, я выманил и бабника.
   - Что еще за чудеса эмансипации? Суфражистки, феминистки, амазонки?
   Он оживленно зашептал:
   - Девульки - во! Левые, клёвые. Короче, найдется, чем ночку напрячь.
   - На шлюх не похожи.
   - Честные безотказки. - На голубом глазу хохотнул Верхновский.
   - Пошляк же ты. Поражаюсь, но не завидую. - Я не врал. - Как можешь с такими общаться?
   - А я с любыми могу, потому и клёв безотказный. А эти... Тогда по пьяни залез в общагу к Лильку. По громоотводу. Там наскоро и к Снежке припостелился. Вчера уже с нею весь день...
   - Знаю-с, видел-с.
   - Где? - озадачился приятель.
   - На пляже.
   - Чего ж не подкатил?
   - Боялся разрушить платонический уют. - Я кокетливо сконфузился.
   - Ладно. Кто тебе больше..? - он нарисовал выразительные контуры выпуклых форм подЪЮбной части женского тела.
   - Та, которая тебе отказала.
   - Тебе ли не знать, раз обе здесь, отказа не булО. - Снисходительно нахохлился повеса.
   - Вот и пойми правильно.
   Он долго переваривал, хоть силлогизм был проще репы. Потом аж привстал - до полных "метр девяносто три":
   - Ты что, с ума разбился? Привел ему таких шмарочек.
   - Не ори. В меланхолии я опасен.
   - Вот и развейся, - он никак не мог взять в толк и поверить.
   - Без вина не получится, - я по всякому уходил от "случки". Покуда вполне дипломатически.
   - Точно с ума сорвался! Давай у таксёра возьмем?!
   Да, наглец верен призванию.
   - На мои деньги? Только у меня ровно 4 копейки. Да и один пузырь на четыре рыла... - я скептически уменьшил глаз.
   - А, гулять - так гулять! Айда... Я их растрясу.
   Верен, ох, верен!!!
   - Не стоит. От водки я стану совсем на "х".
   - Тогда давай просто посидим. Для обвычки. Может, там и склеится. - Владя демонстрировал уникальную приставучесть.
   - О, достал! Ну, давай рискнем. - Вяло "сдался" я и снял вскипевший кофейник.
   Согбенным жирафом Влас следом нес чашки.
   ***
   ...Минул час. Жизнь текла под апеннинские хиты "Рикки э повери" ("Богатые и бедные"). С "шутками" и ха-ха-ха. Власово дворовое "остроумие" шло на ура. Мое встречалось настороженно-дежурными ухмылками. Впрочем, это ничуть не помешало мне развалиться на диване в полуобнимку с... Лилей. Ее жесткое каре все экспансивней впивалось в кожу щек.
   - А вот еще случай. Это в армии еще было, - заливал Влас, который даже во сне не нюхал баланды из "школы жизни". - Граница с Китаем. Таежный тупик. Мы только-только окопались на большой сопке. А на кухне у нас был тяжеленный котел. Чугуния - на полтонны! Прибор наследственный, раритетный и святой, как боевое знамя полка. И старлей... Кто такой старлей? Старший лейтенант, Снежик... Так вот старлей этот заставлял солдат каждый день таскать казан вниз и отмывать в ручье. Ну, почистить его кое-как еще куда б ни шло. А вот таскать туда-сюда - каторга! Короче, дошла до меня очередь. И вот мы, значит, вчетвером волокём его к речке. А там, внизу, помост бревенчатый. Ну, мы, черепа зеленые, не рассчитали, подтащили к краю - ближе, чем всегда. Он в озеро и ухни! А там глубина метров десять. Обрыв и омут. Ну, мы за черепа схватились. Думаем: шандец, физдюшата. А вытаскивать его - все равно, что слона за нижний хобот тащить, все-таки морской залив, течение. - Наградой - благодарное девичье хи-хи. - Поплелись мы с повинной. Старлей ревет: "Что за дела? Почто задержались?". И все такое. Ну, мы: так и так, ныряли, мол. Он: "Почто?". Мы повинились, а сами секём: каюк нам! А старлей: "Вот это я понимаю: солдаты. Все остальные олухи уж лет сорок этакую дуру по три раза на день в море таскали, надрывались. А эти, - грит, - молодцы с первого захода выход нашли. За смекалку и находчивость, - грит, - выношу вам благодарность".
   Снежа с Лилей счастливо прыснули. Моего интеллекта явно не хватало на такие содержательные и, что характерно, правдивые миниатюры. Но это уже не было существенной препоной в процессе сближения с Лили. И вот она уже доверительно шепчет, увлажняя мое ухо, некий пародийный бред про... унитаз. Посмеявшись, сколько надо, я зачем-то трогаю заурядные деревянные безделушки на е ухе.
   - Какие красивые клипсы!
   Ба, да это не мой ли голос? И это ли не мой палец скользит по пылающей мочке? Фигляр! Беспринципное убежище!
   - Ну, что, красавица, будем глупости решать?
   Томно вздохнув и маняще улыбаясь, Лиля заваливает мою шею ёжкиной шубкой так называемой шевелюры. Сберегаясь от уколов, я вынужден ее чмокнуть в щеку, потом, по врожденному ритуалу, в губы. Ежиха не сопротивляется, лишь подрагивают ресницы, да с-под подкрылков носа рвется дых. Отрываясь от крашенных губ, я шепчу:
   - Поцелуй отчасти - символ веры в счастье.
   - Чего? - ее губы разинуты, как у воблы-астматички.
   И я вспоминаю, как цитировал совсем другое совсем другой. И вся робонькая приязнь к этой довольно эффектной ежуньке сдувается пулей. Она же нетерпеливо и возбужденно ждет. Из чистой вежливости я продолжаю обжиманцы, но всё холодней и напряженней.
   Как бы в контру нам буйствующие на кухне Влас со Снежаной уж слишком громко транслируют свои инстинкты.
   Мне в миг обрыдло все. Убрав руку с талии... - да кто это такая?.. на моем диване!.. - сняв руку с чужой талии, я громко возглашаю:
   - Господа, репетиция закончена. Оркестр хочет спать.
   - Чавось вы там? - гоготнул из-за стены ухающий Владя.
   - Кончайте. Сейчас ко мне заявится дядя. Он самых честных правил.
   Влас пристрекотал стремглав. По тому, с каким серьезом вправлял он в трусы погнутое колено, я понял: парень искренне взволнован.
   - Ты это... не врешь? - Трусы трескуче зарыдали.
   - Да, совсем из башки выпрыгнуло. Так что, увы, но как ни жаль! Скорей, скорей - тудыть! - киваю на дверь. - Дядюшка - редкостный ябеда.
   - Ах, Виль, такие вилы. - Качает забубенной башкою Владя.
   - Не говори. Конченый склеротик! - покаянно мотаю я тем же.
   Обиженный Лилин голос застает врасплох:
   - Не открывай, и все тут!
   Я всегда боялся женской логики, тупиковой для самого изощренного мужского ума. И в самом ведь деле, тупик.
   - У него свой ключ. - Неужели это придумал я? В самом ведь деле, я!
   - Чего-то не слышал про такого дядю. - Подозрительный Владя предпринимает последнюю попытку отстоять высоту. Но высоту ли?
   - Ты много о чем не слышал. - Парирую я.
   - Может, тогда сплавимся к нам? - с заметным сожалением расставаясь с диваном, выдвигает Лили.
   - Не могу, я ему обещал и уважать себя заставил. - Откровенно забавляюсь я. Но троица явно не врубается в приколы. - Сель а ви...
   - А ви и серь! - осуждающе отзывается Влас.
   ...В дверях приобнял Лилю и артистически чмокнул непонятно куда, но так, что сразу насколько участков лица могли гордиться и оспаривать приоритет. К чести Лили, она восприняла финал довольно равнодушно. Мне стало ясно: при подходящей оказии отношения могут быть возобновлены точнехонько с подорванных позиций. Ясным было и то, что при амурном знакомстве она придерживается одной и той же схемы, простой как кубик без Рубика.
   А Влас презрительно скривил рот:
   - Ну, бывай. Наш пламенный... дядюшке Хренову!
   Вот, собственно, и весь сюжет. Но, кажется, впервые за последние лет шесть я ничуть не пожалел об упущенном "шансе".
  
   ***
   На ночь приотворил Ремарка:
   "...одинокий человек не может быть покинут. Но иногда по вечерам эти искусственные построения разлетались в прах, а жизнь превращалась в некую всхлипывающую, мятущуюся мелодию и водоем дикого томления, желания, тоски и надежды все-таки вырваться из бессмысленного самоодурачивания... О, эта жалкая потребность человека в крупице тепла. И разве этим теплом не может быть пара рук и склоненное над тобой лицо".
   Пробегая сейчас, вечером, эти строки затуманенным взглядом, я вдруг припомнил, как год назад впервые отрыл эту книгу. И потом еще открыл не раз. А тогда, в тот первый раз, я читал и пил от тоски вино, ибо в этой грустной, как и водится у Ремарка, повести тоже пили, беспрестанно и со смаком. Подражая ее опустошенным героям, я думал, что иначе и нельзя. Ко мне, помнится, зашел некий товарищ. Он как раз любил и, если верить его клятвам, любил страстно. Но тут же мимоходом вставил ремарку, что на днях позволил себе развлечься с тридцатилетней разведенкой. Я знал об этом и без него, и до этого его приключения меня могли разве что мило позабавить. Теперь же подогретый дважды уВИНенной силой: немецкого романа и, в не меньшей мере, двумя литрами алжирского, - помните, бутылки с красными свинцовыми пробками? - я оторвался по полной. Моя часовая нотация была об истинной любви, без компромиссов, но с разбухшей и ищущей выплеска на стороне похотью. С трудом отделался приятель от вороха алжирско-немецких сентенций...
   Горько улыбнувшись, я лег, так и не закрыв Ремарка.
   Встал в рань. Под душ. После брился. Настроение возвышенно романтичное и предвкушающе созвучное ясной погоде и ласковым снам. Снилась одна Ира. И с обнаженной ясностью выточилось: мне без нее трудно жить. Трудно и всё? Или невозможно? И какой ты, к дьяволу, гордый индивидуалист? Да еще без сердца и якорей. Припаян, прикован, прицеплен, привязан... Ой, как привязан - тысячей цепей. К каждому миллиметру своего быта, каждому аксессуару своего интерьера, каждой эфемеридке своего психо-строя. А Ирина уже вошла в этот мирок оськой, сердцевинкой, стерженьком. И ты приторочен к ней двумя тысячами цепей и канатов. Окажись она вот сейчас и вот здесь, грохнешься же на колени и взмолишься об отпущении грехов. Пока никто не видит...
   Это только фантазии. Въяве ты опять не смог переломить свое "я" и просто набрать ее номер. Нет, набирал, и не раз, но тут же сдергивал рычажок, как воду в бачке. А такое не всегда, не всем и не всеми прощается. Все это пронеслось в мозгу за миг до выпада тела на улицу.
   На лекциях ни о чем таком не думалось. Пытался играть в "балду", в "города", "ассоциации". Мысли же ускакивали к незримым горизонтам близко вероятного, но далеко не очевидного.
   Не замечая ничего вокруг, я шел к выходу из "альма матер".
  
   ***
   - Молодой человек, не подскажете, где корпус историков?
   Вот, оказывается, что такое божественный голос. И никакая это не метафора.
   Божественная!
   Она стояла - стройная и сияющая. И еще улыбалась. И я, вопреки всем желаниям, понес, конечно же, не то. Понес развязно и до стыдного глупо:
   - Юный одуванчик, не советую вам соваться в это пристанище нравственных уродов и интеллектуальных калек.
   - Ваших коллег, я правильно расслышала? - на одной улыбке она пробовала удержать неподъемное.
   - Так точно, коллег - калек. - Я без улыбки поравнялся с нею. - Тема исчерпана?
   - Спасибо, - она растеряно пропустила меня.
   Стискиваемый нестерпимым холодом кинжального волнения и пылом щемящего томления, тем не менее, я упрямо дефилировал к дверям.
   - Виль!
   Я замер.
   - Как, вам знакомо это имя?
   Она замялась.
   - И это все, что вы мне хотели сказать? - измывался (и ведь больше над собою) палач.
   - Виль, это все, что я достойна от тебя услышать? - все-таки в ссоре они умнее нас.
   - Там все было ясно, да ведь? Чего ж теперь только хватились? - баран гнул свое.
   - Виль, так не надо.
   - Надо раньше думать было.
   - Но что я сделала не так?
   - Все было о,кей!
   Тандемно мы уже сравнялись с трамвайной остановкой. Обгоняющие сокурсники, утишая привычные переболтки, ошпаренно глазели.
   - Всё, Пигалица, покорнейше мерси! Я дико рад знакомству с замечательными людьми, в обществе каковых за меня приходится сгорать от стыда. Действительно, кто я? Комильфо из обкомовского серпентария? Где нам! Бурсак-горемыка, у которого, помимо своих не до конца убитых мозгов, за душою ни хрена...
   "А Хренов дядюшка?" - глумливо рявкнул в ухо фантом Влади.
   Накрыла, ох, накрыла придурка роковая мазохическая мания уверовать в неправедное ущемление своего "я". С другобоку подпихивал бесенок панического страха: вот, вот сейчас рассердится и умрет безвозвратно. Но унять, примирить эти полюса я не мог.
   - И ведь кто ОНИ? Кто? Сливки общества? Хрен! Обслуживающие сардельки из ресторации и прочие великие хмырята, у которых одно непреложное достоинство - крупный сармак, слоеный кошелек с хрустами. А салага Виль - неотесанный профан, который не может предложить... который и может-то лишь предложить в тир сгонять. Впрочем, как раз сейчас он получил скромную дотацию от государства и может себе позволить визит в обитель тугих кошельков. Так что чао, детка. - Последние 4 слова говорю нарочито на повышенных: ведь рядом пара однокурсниц.
   - А может, до свиданья в тире?
   Тут я и споткнулся, грохая об рельсы реноме, а всю надстроечную глупость удержали верные ноги.
   - Очередное издевательство? - у меня совсем другой голос.
   - Нет, игра всерьез. Раз ты так суров, мы никогда не пойдем в ресторан. Видишь, я согласна на все.
   - Замазано, - поддержал великодушно, а самого буквально знобило от радости и риска все потерять, - но это уж слишком. Мы будем посещать любые заведения, но по моему почину и на мои средства.
   Застыв вдруг, Ирина схватила мою руку:
   - Виль, я тебя... ты не представляешь... я тебя... - и почти беззвучно одними губами, глаза-то спрятались, сказала то самое. Главное...
   - Ира, милая, я ведь тоже! Без ума, - и так сдавил ее в объятиях, что стало страшно самому. Поцелуй взасос на виду у всего просвещенного света - это что-то. И длилось - вечность.
   Когда с пробочным выстрелом уста разжались, я выдохнул:
   - Ну, Пигалица, хеллоу.
   - Привет, Малыш.
   - Ты просто фантастика, Пигалица.
   - Ты лучше всех, Малыш.
   Так, опьяненные, забыв позавчерашнюю неурядь, парили до моего дома. Авторитарно придавив мое полупритворное сопротивление, Ирина застирала испачканную рубашку.
   А потом ВСЁ было СОН.
   - Так как насчет тира? - спросил я пару часов спустя.
   - Так! Но сначала я зайду домой.
   - Зачем?
   - Должна зайти подруга с конспектами.
   - Эта мелочь не стоит таких жертв.
   - Натурально?
   - Какие сомнения, Пигалица?
   Она обулась.
   - Зайди в шесть часов, любимый.
   - Время встречи изменить нельзя. Предупреди папу, пусть выставит все запасы бурды.
   - Бу сделано! - Подставила щеку под поцелуй, от которого у меня опять закружилась голова. Запыхались. Минут через пять она все же отстранилась и вышла, покачиваясь, и не слегка.
   Прикреслясь, я разразился безудержно счастливым смехом.
   - Ах ты, скважина! - долбанув себя по башке, кидаюсь в туалет и после кропотливых археологических изысканий отыскиваю бумажный комочек с адресом приятеля Эсмеральды.
  
  
  
  
  
  
   Глава 12 пестрая. И, правда, ералаш какой-то
  
   Часика через полтора с оттягивающей руку сумкой вжимаю кнопочку небезызвестной квартиры в 9-этажном каре. Если папа и дома, теперь мы наизготовку: внутри, разбулькиваясь на пузырики отваги, шипит шампанского бокал. Усвоен в баре.
   Дверь открылась. Владимир Тихонович пошатнулся и схватился рукой за шею как, если бы ему накинули удавку.
   - О, слуги дьявола! - Серия дегустационных носовых втяжек. - Теперь все в норме - на милю разит французским ромом. - Выдавил-таки сипло. - Трезвые типы внушают подозрение. - А потом грозно. - Слушайте, маркиз Шерамыга, когда вы отвяжетесь от моей дочери?
   Но я был стреляный воробей и знал как себя вести.
   - Отвяжусь? Я, конечно, уважаю седины, как единственный раритет их владельца...
   - Ну, хам! Англичане... - он пробовал возражать, но это не помогало: атаковав первым, я дерзко распяливал все его контры.
   - Отвяжусь? Да вы взгляните на мои плечи. Что там? Видите?
   - Обяжете, коль разъясните... Хам! - в самой тонировке слова "хам" прятался восторг.
   - Как, вы не видите? Вы разве близорук?
   - Бог миловал, в отличие от некоторых хамов. - Сегодня ему удавались лишь мелкие прорывные шпильки.
   - Зрячий да не зрит. Так не побрезгуйте запомнить: у меня на плечах якорные цепи, которыми я прикую вашу дочь навсегда.
   - Да? - несмотря на отчетливо выраженный скепсис, он не удержался и, оттянув край сумки, заглянул внутрь. - Вот это вот и есть ваши цепи?
   - Это масло против ржи. - Я придернул бутылку шампанского.
   - В смысле, поржать на троих?
   - В смысле, коррозии.
   - Хм, недурно придумано. А, вообще, парень так держать. - Баритон бахрился бархатом.
   - Как?
   - Не злоупотреблять.
   - Это символически. - Оправдал я свой презент.
   - Это понятно. - Кивнул он и с озорством добавил. - А что, моя бормотуха не того?
   - Что вы? Более бурно бурдящей бурды бухать не приходилось.
   - Льстец, ее нет в природе. Но все равно польщен. Ирэн, к тебе тот же... на этот раз он, правда, пьяный. Карусель какая-то с вами.
   - Это правда? - Ира возникла из пустоты.
   Придуряясь, я нелепо зашатался вместе с сумкой. Она засмеялась.
   - Владимир Тихонович, вы не желаете нам помочь?
   Он не понял.
   - Цепи любви смазать. - Я рекламно открыл сумку.
   Точно фикса из беззубого рта, манко серебрилось горлышко бутыли. Он долго щурился на это, после чего убедительно постучал по горлу:
   - Это? Ни-ни, батенька.
   - Язва?
   - Цирроз, - и ведь богу вестимо, не врет или шутит.
   - Пресса свободна. - Кажется, дальше оборзевать уже некуда.
   - Иди-ка ты, бухарик к своей Бухаре. Любовные цепи мажут только на брудершафт. Третий лишний.
   Напутствовать вторично ему не пришлось.
  
   ***
   - Пигалица, чем ты занимаешься завтра вечером?
   - Вздохами и фантазиями о любви, если, конечно, их объекта не окажется рядом.
   - Тогда... время встречи изменить нельзя. Я буду в шесть, и мы пойдем в гости к хорошему человеку.
   - Даже?
   - Ага, это эсмин друг.
   - Не Виталий?
   А она не удивилась. Знала?
   - Почем мне знать? Вот его координаты, - достаю промокательный изжёвок.
   - А, так я там не самый чуждый элемент. - Лишь косо глянула в листок.
   - Еще один хороший друг... - Понимающе. И с расстановкой. - Приходи-ка без меня.
   - Почему? - ее улыбка стала напряженной, а испуг настоящим.
   - Ты не так поняла. Мы просто придем порознь.
   - Считаешь, так будет удобно?
   - Удобней. Я тебя прикрою, поскольку, судя по многому, придется тащить и нашего милягу...
   - Владю? О-о-о!! - ее стон надрывен. - Его там только не хватало. Там же люди... ой, ну ладно, ладно, согласна, не кипятись только.
   - Предлагается залить пыл сердец этой вот прохладой. - Вынимаю пузырь. - Из пожарной безопасности
   - За это? Пыл залить, да?.. - она наморщила носик. - Ни за что! Пусть возгорается сильнее жар сердец! - она нагло воровала тосты. - А вот жар твоего тще... Всё, всё, умолкаю.
   Наивная, сейчас я готов простить всё. Любые слова. Я ведь Их пью, а не...
   Короче, не шибко громко откупорив бутылку, разлил пенливую желть по оперативно приставленным фужерам.
   - А зачем на троих? - ласково спросила она.
   - Для нас... и папе.
   - Да не пьет он.
   - Вот! - я упрямо долил. - Пусть как бы тоже пьет!
   - Ну, это глупо. - И в момент исправилась. - В смысле, был бы ром, могли б поджечь.
   - Молчи, когда не знаешь. Жгут для усопших.
   - Ах, дура я глупая!
   - Не буду спорить или опровергать. Не глупо лишь, что налито на троих. По-русски!
   - Бес-смыслен-но!
   - Спорим, нет?
   - На что?
   - На триста поцелуев.
   - Хоть на тысячу.
   - Обрадовалась! Ну, вздрогнули? - Богемский фужер в моей руке чуть соприкоснулся с витыми сосульками колоратурной люстры.
   - За что?
   - За любовь! - воскликнул и пристыженно зажал рот.
   - Стало быть, за тебя. - Постановила она.
   - Стало быть, за меня.
   - Э-э-э-го-о-о...
   - Не-э-эт. Ты для меня всё. И раз за меня, значит, в большей еще степени за тебя, - парировал я.
   - Сложновато, однако. Лучше, когда понятно и без раздвоенностей. Любовь часто притворяется гибкой, но выживает только прямо, - и прямо посмотрела МНЕ в глаза. - Прямо, даже прямолинейно.
   Я не отвел и выпил. И, прямо смотря в ЕЕ глаза, залпом "повторил" - папино!
   - Ах, негодяй, - она схватила мое ухо и, подкручивая, притянула, - вот тебе, вот!
   - Понял: это взамен чмоки-чмок.
   - Ну, держись...
   Угроза прозвучала нешуточно, мы четко отсчитали первую полусотню, дальше сбились.
  
   ***
   А минут через 50 и губы попухли.
   - Пора промочить, - сказал я и наполнил.
   Она задумчиво взяла...
   - Зачем молчим?
   - Думаю, как мы по-разному пьем за любовь.
   Я потрогал ее лобик:
   - Бедняжка. Ну, во-первых, я пошутил. Во-вторых, прямота, в смысле прямолинейности, чревата тупизной. А тупые влюбленные похожи на животных, - из меня перло и несло... И, в сущности, вопреки.
   - Насчет уместности такой шутки молчу. А насчет прямолинейности: чем упорней ты двоишь смысл, тем больше растворяешь силу страсти, разбавляешь...
   - Тогда совсем нет смысла пить. - О, как нам нравится все дешево низводить. - Нектар любви рискует остаться без градусов.
   - Куда еще-то слабеть? Пьем.
   Я не мог понять, она, правда, переживает или дурочку валяет. Тогда зачем ей это?
   - А в тир мы пойдем? - я занес прибор для чока.
   - Давай оставим на черный день.
   - А сегодня все-таки бар.
   - Тебе мало шампанского?
   - Тогда в кино, - я просто вспомнил папин завет.
   - А мы не уговаривались о кино в самом-самом начале? - не унималась она.
   - Если я предложу прогулку, как не загрустить о сломанной скамейке? А там парк, приключения, фураги, ДНД...
   - Тогда давай просто растянем то, что на вечер есть.
   - Знаешь, не против! - я не врал.
   - Так хорошо! - ответила она правдиво и нежно, шепотом и потягиваясь. Длинные и пушистые ее волосы мягко облегали мою щеку, приятно щекотали шею.
   Мы молчали. Похоже, слова были роскошью, без которой можно обойтись.
   ...Ушел я затемно. На душе разлилось. Внутри разлеглось. Сердце тренькает новехонькой гармошкой. Устало блукая, глаза тщетно вопиют о мягкой пелене забвенья. Луной свежеет ночь. Зеленая лужа весело побулькивает у ног притворной речкой без бликов с мертвых фонарей. Лишь звезды томно свечат в нерастревоженной ясности безоблачной ночи.
   ...В замочной прорези прозаический клочок: "Дурень, если завтра попрешся к дружку гариковской (зачеркнутое на "б" же слово) балерины, жди меня в 5 вечера у себя. Гарик меня встренул в кине с своей кралей. Аривуар. Шик. Вл." (грамматика автора).
   Тьфу! Черт... Какой разительный контраст! Сплюнул. Почто?
   В силу нутряной сути своей, терпеть не могу грубости и, особенно, мата. И если дома от этого еще можно укрыться, то, скажем, в поезде, коли "повезло", никуда уже не деться... Там оно тебя и достанет! И особливо, если твой настрой - поспать, безмятежно и без всего! Всё утомляет, всё глушит, и так тянет остаться голым - не телом, а вообще.
   Помню, ехал разок в родной город, откуда прибыл сюда учиться, да так тут и осел в квартире сестры, приглашенной в Свердловск...
   Ночь. Сон. И вдруг снизу гам, будящий весь плацкартный вагон, как нечто страшное из эры титанов. Оказалось: скрипуче лязгающий старушечий в всей трубной аэродинамике вой, аранжированный поскрипом чемоданов и иного багажа:
   - Вот я еду, значить. А вам куды?
   Ревущий глас годков на ...дцать помладше:
   - До Мядногорска наме, ето, насчет нам надо будь. В мядногорския мы-то...
   - А, так вы на ёйном поездУ не доедИте. - убежденно трындит убогонька, перекрывая колесный стук.
   - Почто же так? Доеду! - ответно громыхает спорным в плане половой принадлежности басом.
   - Дык вить ён далёко. Не доедИт. - Опять бабка (про поезд или про Медногорск?).
   - Тык вить, бабуль, едёт за Аринбурх, до Орьска.
   - А, - с сомнительной уяснённостью бурчит бабуся и категорически. - Не доедИте. Мядногорскый, он, далёко, у Чалябины аж.
   - Бабуль, а вы перепутали часом? - басит спорное подобие.
   - Ой, ну да. - Отчаянно взвизгивает бабуля... Я, кстати, на пределе: по часам в районе трех ночи. - У меня там живет эта в городе-то. Как его?
   Все, даже я, догадались про ихний город. Но выжидательно-уважительно молчали. Лично я еле сдерживался, чтоб не заорать: "Магнитогорские мы"!!!
   - Енто... у меня в ентом живет ента... - народ, даже спросонья кто, давно разобрался, кто и где у нее живет: "Енто, Магнитогорск, магнитогорские мы".
   - Да, тьфу ты, Боже мой, спутала. - Похвальная самокритичность. - Не Меднагорски, Магнитогорски мы.
   Всевагонная радость одобрительных возгласов! Стукалось и плакалось лишь слабо крупчатое:
   - Ага, Магнитогорск? То да - у Челябинска! А мы...в Мядногорския мы. Енто за Аринбурхом - опосля Кувандыку...
   "Интересно, а Чебеньки уже проехали"? - засыпая, успокаиваюсь я... Тук-тук-тук-тук-тукатук....
   ...Так вот, своим примитивом и цинизмом строчки Влади напомнили что-то такое. Впрочем, в речи вагонных красавиц цинизм-то как раз не проступал... Там прорывалась тупость.
  
   МиФ
   Какие смешные люди встречаются в поездах. Однажды мне пришлось услышать приятный тенорок пожилого вагонного "энциклопедиста и универсала"... Я дремлю, а он возьми и брякни что-то насчет средств от облысения. На беду соседом моим был толстый парень, у которого не все в порядке с естественным головным убором. Тронутый и даже заинтригованный больною темой, толстячок тут же взял велеречивого старичка в окружение.
   - Вам, правда, известно средство от облысения?
   Смутясь, эрудит навел туману о чудо-растениях, произрастающих у его друзей, правда, в солнечной Болгарии.
   - Вот токо название забыл, - огорчился он.
   - Но как примерно хоть? - допытывался толстый сосед.
   - По какому-то там...
   - Не по латыни? - лысый молодец был упорен.
   - Как? - скоренько переспросил дорожный эскулап.
   - Не по латыни? - вовремя испугавшись, плешестрадалец заосторжничал. - Ну, по латинскому, в смысле?
   - Нет! - отрывисто рубанул старичок.
   Мне было ясно, что латынь и квантовая физика для него одно и то же. Как и для меня.
   Впрочем, отдадим должное, вагонный знахарь мастерски свел медицинский профиль к разделке... бараньих тушек. С тех пор о таких речевых перескоках я говорю: "Повернул разговор на тушку барана". Абсурд вагонных бесед шокирует и волнует. Кладезь житейского юмора. Тупого, но по-своему милого...
  
   С утра в мире было скверно. Улицы кутало лежалым туманом цвета грязной тучки в пестринках причудливых хлопьев.
   Захотелось сделать Ире подарок - букет с заносом на дом. Буде она в отсутствии, папа уж точно домоседствует по причине отпуска. А почему, собственно, купить, а не нарвать их с клумбы? Мысль, скорее, банальна, чем смела. В конце концов, мы что, так уж щепетильны? К черту условности. Как у Ремарка... Герой, срывающий букет в церковном сквере.
   А, может, потому и не посмеешь? Будь рядом церковь, глядишь, бы так и поступил. Как-никак от государства отделена, и особой отваги такой поступок не требует. Тогда как разорять клумбовую растительность и совестно, и чревато: клумбы у нас общественные. Уверен, буржуазного героя Ремарка все эти обстоятельства бы не затруднили. Он пёр конкретно и даже не против частнической морали, а просто навстречу риску. Но на то он и хищный продукт эксплуататорского общества. Я идеологически иной: не столько боязно рвать, - стыдно воровать. Кураж, импозантный в рамках буржуазного романа, у социалистических реалистов предосудителен. Скучно, но честно.
   Значит, равняться на западного господина мы не будем. Не мы будем. А если наоборот? Тем более, не получится. Полярная система нравственных координат.
   Все это я взвесил аккурат, отсчитывая медь продавщице слегка квёленьких чайных роз...
  
   ***
   Встретил знакомый вопль Владимира Тихоновича:
   - Господи, Ирэн, к тебе тот же подозрительный тип, - какая удача: она тоже дома. - Вчера он хаосил со стеклотарой, сегодня, кажется, намерен потравить нас сорняком. О, как же он подозрителен. И снова трезв. Не к добру...
   - Могу вас успокоить. Вчера я был изрядно выпимши.
   - В первый раз за три визита!
   - Первый раз был по телефону.
   - Да? Значит, два на два. Уже похвально. Правда, по телефону я не уловил. Негодная Ирэн имеет привычку натирать трубку чесночным джемом. Чтоб заглушить миазмы своих пьяных дружков.
   - Да, а я слышал про ваш тройной одеколон...
   - Возмутительное хамство! Да буде вам ведомо, я душусь продукцией от КрестьянИна Диора. - Он оглядел меня как Рентген первый объект своего аппарата. - Чудовищно! Вечно трезвый и, вдобавок, нахал. Тоже еще пиджак напялил.
   - Завтра в фуфайке приду, - заверил я. - Вы только не будите Ирен.
   Наивная вопросительность взгляда сделала его смешным коротышкой.
   - Вот, передайте и чао. - Я просунул в его ладони букет.
   - Это дело! И оно мне нравится. Пока.
   ...На семинаре преподаватель выделил блестящее выступление В. Панцырева.
   ...В пять вечера заявился Владя.
   - После твоей вчерашней истерики... - начал он было, но я прикрылся тупостью.
   - Начинаю подозревать у тебя сдвиг по фазе. - Договорил Верхновский.
   - В такую погоду лучше носить калоши или керзачи. - ответил я.
   - Чего?
   - "Адидас" расплавился. Ладно, пошли.
   Владя тупо поизучал отклеившуюся подошву и резюмировал ситуацию словом "черт". Еще через секунду прозвучало: "подделка". Мы и тронулись.
   ...В гости шел без особого воодушевления. После обильных возлияний в разношерстных компаниях я с некоторых пор не приветствую застолий с рабочей, вернее сказать, с малообразованной молодежью. Тому причиной - ряд опытов подобного общения, когда тебя либо начинают усиленно просвещать в том, что не совсем ясно и академикам. Либо просто добивают дутым глубокомыслием и королевской важностью квадратного подбородка. В лучшем же случае просто презирают и игнорируют по формуле: "А вот мы академиев не кончали", будто в том, что тебе до диплома рукой подать, а им не светит и ногами догрести, - твой главный непростимый грех. За что тебя с коллективным восторгом и пытаются "подколоть", а еще лучше "срезать". Причем, "срезают", даже если стопроцентно прав ты. Больше того, именно тебя, одиночку, полуобразованное общество готово торжественно и "интеллектуально" опустить семь раз на бис.
   Но кого я в упор не терплю, так это дюжих мужиков, что, подпив, запанибрата подначивают: "А вот, зёма, растолкуй мне, коль такой грамотный, чегой-то за народ карфагенцы?". Попервоначалу я на полном серьезе напрягал мозги, с искренним энтузиазмом просвещал "доверчивого" здоровилу, ибо заочно, и за это спасибо рев-демократам с Горьким, обожал этого персонажа. За что? Да за прущую из него "мужичью" силу, "былинное" невежество и эпическое упрямство. Ведь вот же, мол, сидит перед тобой этакий неотесанный Тарас Бульба и, снисходя, почтение оказывает - "антересуется", хотя ему вовсе ведь не обязательно про это знать. Впоследствии ты не раз убеждался, что все твои исторические потуги и лирические экзерсисы булькнули как херес в лужу, не оставив в памяти визави даже мизерной метки. Рано или поздно я должен был возненавидеть эту кичливость горделивого незнайства, это сытое, но бесплодное любопытство благоугодного Сил Силыча.
   И вот как-то раз я взял и спросил себя - за него: "Послушай, дядя, вот ты живешь, крутишься, вертишься, ты хитер, у тебя твердый оклад и приличный левый навар, ты крепко пьешь, сладко ешь, вволю сношаешься и даже изредка кутишь. Стало быть, у тебя есть время для самообразования. Так что ж ты, толоконный лоб, сам-то не удосужишься чего-нибудь почитать, хотя бы попробовать своим умищем дойти до того, что тебя как бы волнует? А вот хрен: нам не жалко времени и денег на пьянку, случку, на выгодный калым, но только не на знание. Стать умнее и просвещенней - и потруднее, и позаковыристей, чем грубо наварить и нагло обмануть".
   С другой стороны, именно в рабочей среде есть простые, но по-настоящему умные парни с искренней жаждой узнать про все: глубоко и прочно, без верхоглядства и краснобайства. Подкрепляясь знанием, да с опорой на твердь хорошей практики, такой природный ум, заткнет за пояс любого "интеллигента-теоретика". И рабоче-крестьянским самородкам это, действительно, рано или поздно удается. И общаться с ними мне, честно говоря, куда приятней, чем с вузовскими циниками-мажорами. Вот только такие встречи улыбаются куда как редко.
  
   "МиФ"
   В очереди (книжный магазин) мне встретился здешний книгочей. Узнав, что ожидается книжка канадских авторов, а также их имена, он тотчас начал хвастать своей осведомленностью:
   - Классные вещицы. Там этот... Скотт. Про рыцарей крапат. Или вот тоже Томсон. - Сетоном он пренебрег. - Ваще, нормалек. Про индейцев и ковбойцев.
   ...Когда мы вышли, наконец, со сборниками канадцев под мышкой, он снова припаялся ко мне:
   - Ваще, мне худлит ни в одно место не стучит. Купил, листнул, продал, ну или там поменял. Или вот тетке родной сплавлю. Ваще, у меня по энциклопедиям запАд. Это да! Скоро будет у меня 5 томов энциклопедий. Словарь русского языка есть, в 4-х томах. Ваще! Там слова такие есть! Типа "блевотина" и... - он дополнил лексикон на "бл". - Во! И еще КЭС - как его? А, краткий энциклопедический словарь. Класс ведь? А не понравится, сплавлю.
   Запеленговав в общей разноголосице обсуждения покупки фамилию "Стивенсон", он изумленно развел челюсти:
   - Че-то знакомое. Он чего написал?
   - У, много. "Остров сокровищ"...
   - А! Четкий фильм. Там дядя племяша на остров сплавил...
   - Нет, - возражаю, - это вы про испанскую киноверсию романа Жюля Верна. "Тайна острова чудовищ". А по "Острову сокровищ" Стивенсона у нас три версии было. С Осипом Абдуловым, Борисом Андреевым и Олегом Борисовым в роли Сильвера. Но с Канадой у того Стивенсона мало общего.
   Книгочей не опровергал, лишь скептически покривился:
   - Ваще, мне экранизации не нравлются. Учесывают от книги. Вот тоже про майора Млынского книги четкие, а кино - ваще барахло.
   Далее он полюбопытствовал насчет хороших современных авторов, однако имена Стругацких, Кортасара, Хема и т.д. еще заметнее окислили его отнюдь непостный лик. Один лишь старина Ремарк заставил его умственно напрячься:
   - Как? Марк? Марк Твен!
   Указывать на разницу между обоими я даже не пытаюсь.
   - Ваще, лично я с радостью женился б на уборщице из Кагиза. Токо кому я нужен? Ха-ха...- свою радость он подкрепил оскалом гниловатых зубов.
   На прощание книгочей отрекомендовался: студент Московского ВЗПИ - Всесоюзного заочного политехнического института.
   Дела!"...
  
  
  
  
  
  
   Глава 13 мировоззренческая. Дуэль душков
  
   Общежитие было типовое - пять этажей в серый кирпич. На вахте, как зубы к вобле, "радушная" бабуся для гостей. Наши студ-фото аналитически-придирчиво сравниваются с живой фэйс-конкретикой. Процедура досмотра резюмируется знакомо хлебосольным: "Своих алкашей работных хватат, а тут ишо тунеядцев-пятилеток нанесло". В заключение - коронный взгляд-рентген и милостивое: "Ступайте, гавнодавусы, чаво уж".
   Мы не усомнили строгую в личной понятливости и отсутствии апломба.
   - Какой номер занимает замечательный человек Виталик? - дежурно полюбопытствовал Влас.
   - Двести пятый, - был мой ответ.
   - Ну да, конечно. Я так и думал. Какой же еще... - слабо ёрил Верхновский.
   Дверь в двести пятый была приоткрыта. Крылья владиного носа беспокойно заворочались.
   - Всё, чую, дышит богиней, - нормальная, в общем-то, реакция на дамские духи.
   - Богине пристала Шанель. А тут помесь "Татарстана" с "Красной Москвой". - Сам не пойму с чего (не с испуга же), брякнул я. - Сомнительное амбре для богини. Зато интернационал.
   - И еще на меня! Вот уж кто вечно все опохабит. - возмутился Владя и превратился в предвкушение подвига. Теперь я знаю: за отсутствием противогаза в пекло лезут с таким именно лицом.
   - Всего лишь уточняю. Все дышит не богиней. Нет, все пахнет, воняет, флюидирует провинциалкой, возмечтавшей о столичных атмосферах.
   - Ну, причем тут это? Она просто блондинка. - Примирительно молвил он.
   - Моя вам контра: это жгучая брунетка с казанским разрезом глаз, - себе на диво упрямлюсь я.
   - И чего вы тут, братцы? - в проеме вдруг возник русый здоровяк в футболке. "Крылья Советов".
   - Нету на "Спортклуб", сбросьтесь на "Шипр". - Разочарованно отреагировал Владя, обиженно отвисшая губа его добра не предвещала.
   - Как? - не понял хозяин 205-й.
   - Сикоко лоханей парфюма вылил на себя, чучело? - четко осознавая, что лишкует, опасливо ерепенился Владя. Мне поневоле пришлось атлетически подобраться.
   - А... - беззлобно подхватили "Крылья Советов". - Да тут идиотская история. Кончился "Витязь", так я из разных пузырьков все, что было, слил...
   - Стоп! - вмешался я. - Умоляю, там "Татарстан" был?
   - Нет. - Искренне расстроился 205-й.
   - Ага! - при виде этого оскала Владин дантист бы понял, что жизнь прожита не зря. - Щелчок в нос дегустатору с помойки.
   - Ну, а "Красная Москва"? - я пытался загладить конфуз.
   - Да не помню, давно было. А, вообще, Кремль где-то вроде был. Точно! Тетя Феня, вахтерша, давала.
   - Друг мой, если у меня когда-нибудь заведутся деньги, что более чем сомнительно, я, так и быть, закажу вам "Тройной". - Явно впечатлился Владя.
   - Да ну, - незлобиво отмахнулся N 205. - Он не престижный. Говорят, "Консул" и "Командор" - это ништяк.
   - По-моему, вам один "Русский лес" заменит "О жён" и прочую французскую парфюмерию. - Отточил Влас.
   - Правда? Не слыхал, - здоровяк был не обидчив. - Вы уже догадались, я и есть Виталик?
   - Угу. Поздравляю. Виль. - Я протянул имениннику зеленую коробочку с одеколоном "Дипломат". - А это Влас.
   - Вот к чему сие изрядно вумное вступление. - Рассмеялся Виталий. - Спасибо, проходите. Веселые кибальчиши. Вы, кстати, первые.
   - Весьма понятливый, то есть "ливая" богиня. - Саркастически прошипел я, продавливая в дверь Владю, который лишь бессильно дергал щеками.
   На след наш тут же надавил студент авиационного Альберт - в "латунной двойке" с мелкими чернявыми змейками, презентабельный, словоохотливый шатен с коричневыми пуговками восторженных глаз. Он дружелюбно и влажно пожал каждому руку. На тыльной стороне его кисти синели якорь и даты, обе начинались на 198...
   ...Комнатка представляла метров семь холостяцкой прибранности кровать стол магнитофон Комета телевизор Рекорд и два самосбитых книжных шкафа между ними прикнопленная репродукция задумчивого бледного бородача который под утлое сияние почти живой свечки писал что-то пером в камере с толстенной если судить по высоко-прорубленному зарешеченному окошку стеной...
   - Мужики, я бы вам предложил размяться, но не все пока что в сборе. - Извинился Виталий, выставляя из притаившегося под столом холодильничка водку, перцовку и шампанское.
   - Это чепуха, лей. - Сподвигнул Влас.
   - Предлагаю дождаться всех. - Возразил Альберт, тут же заполучив в бок пару шикарных и свирепых молний.
   Но я солидаризовался с большинством.
   Телевизор кирпично выдраивал старый производственный сюжет с зерновым урожаем на грузовике под задорную фонограмму из уст молодых комбайнеров.
   - Если бы эту ситуацию кто-то захотел отразить в наше время, наши современники смотрелись бы энтузиастами, которые изрыгают теплые слова благодарности тем, кто их не заслуживает, - не замедлил самовыразиться Влас. - А ведь сегодня все в корне отлично от дурацкой приподнятости и патологической восторженности наших предков в 30-40-е. Нынче все серо, но надежно. Как на процедуре вручения советского паспорта, которым так гордился широкоштанный товарищ Маяковский. На, малыш, расписался, отчаливай! И никакого памятного гостинца свежеиспеченному гражданину сесесер. Каждый отнесен к каждому без пресловутого слова товарисч". Товарисч - это смешно, это воспринимается, как реликт старого быта. Этот советский синематограф типа "Заречной улицы" приличными господами квалифицируется как сказка для даунов, и она, без затей, наивнее любой шизофрении Жюль Верна... - Верхновский расходился без пойла, я тревожно вслушивался.
   - Виталио, слышал? - обратился к имениннику Альберт.
   Тот кивнул и мягко пообещал:
   - Надеюсь, у нас будет время покалякать.
  
   ***
   И тут же в комнату вошли Гаррик, Эсма и Ирина - моя Ирен. Все руки были заняты закуской, очевидно, сварганенной на общажной кухне.
   Когда руки освободились, я церемонно поклонился и, чмокнув персты гюговской героине, касательно перенес губы к щечке Иры. Влас даже не ёрзнул на единственном кресле, лишь расхлябанно кивнул головой, относясь ко всем и ни к кому. Почти следом пожаловали еще два парня - Слава и Костя - эти точно с завода. Шумно приветствовав завсегдатаев: Виталия, Альберта, Эсму и Ирину, - с нами они обменялись вежливо-категорическими рукопожатьями. Мне даже пришлось вспомнить навыки обращения с ладонным эспандером.
   Гарик и Альберт занялись шампанским, девушкам поручили сервировать стол, нам с Владей доверили водку, и мы попытались доказать свой профессионализм, скальпируя вручную и без помощи зубов.
   - Между прочим, - произнес вдруг Слава, один из друзей Виталика, - я видел сегодня то ли водку, то ли настойку. "Золотой ронет". Дешево, но крепче 40 градусов.
   - Фу, мёрдо! - грассируя, сморщился Влас.
   - Что есть мёрдо? - полюбопытствовал Альберт.
   Влас нагнулся и выдал строго в ухо, но без шепота:
   - Мёрдо по-французски значит дерьмо.
   - Мёрдо, Мёрдо... - исступленно зачастил Альберт, - точно! Какое слово! Наш декан - такое мёрдо!
   - А наш декан это воплотилище в едином как бы лице, - показывая совсем на другое место, подхватил Влас, - всей сущности Дантеса, ужасов Герники и рыданий Бхопала*. Это нечто злобное, мерзкое, одномерное и плоское. - Все эти демоны не помешали ему параллельно и без приглашения разбираться с салатом на сервируемом столе. - Был такой случай на днях. Вызывает он в деканат кучку ребят и одного, прямо при всех, кроет "недоразвитым". Тот, не будь шестеркой, ему громко и четко: "Воспитанные люди, говорит, никогда публично не оскорбляют неприятных им людей. Вы только подумайте, что станет с вашими ушами, если хотя бы каждый второй, кивает на кучку, уподобится вам и скажет хотя бы одно искреннее слово в ваш адрес". Не поверите, но декан сдрейфил и всех отпустил. Без санкций и последствий... пока.
   - Последствия по сессии считают. - Вздохнула Ирина.
   - Мужики, ну, будет о деканах-то. Если мы начнем костерить свое начальство... - врубился друг Виталия Костя, вальяжный лысоватый почти мужИчина с косым и, как шпынь, острым глазом. Из под короткого рукава его клетчатой ковбойки высовывался татуированный герб со звездой. - Не говоря, что Виталио у нас в некотором роде тоже начальник, правда, этот начальник нанюхался реальной химии в виде пороха. Не в Гернике, правда, а малость южнее Кушки.
   Там Герат, тоже на "Гер", быстро сообразил я. То есть за плечами именинника Афган. Владин выпендреж мог выйти боком...
   - Не пора ли вернуться к тушке барана? - Влезла Ирина.
   - Баран, увы, зажарен не целиком, а пошинкован в плов. - Под все более восторженный гуд начал и кончил хозяин.
   - Наказ от масс: за именинника! - Уведя ухо от губ Эсмы, выдал без запинки Гарик.
   - И за знакомство. - Прибавила Эсма.
   - Сам-то я ведь, в сущности, не пью, - смутился Виталик.
   - Символически. - Авторитетно повел подбородком Костя.
   - Символически это как? - искренне не понял Владя.
   - От одной до пяти. - Костя апеллировал к рюмке.
   - А мой девиз: закаляйся как сталь... - начал Альберт.
   - Тоже верно. - Тихо вставил Виталик, но товарищ загасил его на выдохе нарастающим рыком Николая Озерова:
   - Но прежде чем приступить к закалке, профильтруйся.
   - Солидарен на все сто, - одобрил Влас.
   Со сдержанными смешками народ все-таки выпил. А в связи с "принятой реформой по искоренению нетрезвости образа в жизни" (формулировка Влади), мужская часть предалась ностальгии по кутежам былого. Я был вне, точнее с Ириной: болтали о всякостях, краем уха нет-нет да отлавливая куски застольных повествований...
  
   ***
   - ...он пришел к нему домой с похмелья, - голос Власа. - Глядит, духи. Флакон. Оглянулся. Никого. Раз - и в гортань. Тут тот приходит. Врать поздно. Ну и признается: "Да я вот одеколосю бузданул. Ты не суетись, пробирочка махонька, расплачусь". А тот: "Ах, ты, долбоёжик, да когда б те расплатиться? Это ж Франция. Флакон - 40 рваных. Жена скальп с обоих срежет"...
   - ...я вот сел с грузинами рядом. Стол большой, - это уже верещит Костя. - И как тосты посыпались. Я что-то до 47 досчитал. Пью за каждый. Как Шурик в "Кавказской пленнице". Раздулся ровно бегемот. Еще малёк - и оползень под стол обеспечен. Тут кунак мне: ты что, придурок, каждый тост пьешь? Их еще 90 штук будет. Чуешь, не лезет, пропускай...
   - Интересно? - спросил я.
   - Не нащупана стержневая тема. - Парировала Ира.
   - Какие понятия! Но ведь верно: без стержня и оси никуда. Что планете, что станине.
   - Какие понятия!
   - ФЗУ и ГПТУ не кончали-с. - И тут же уловил глубокомысленный вывод Славы:
   - Современные философы, экономисты и прочая шушера беззубыми деснами гложАт давно и тщательно отшлифованные стальными челюстями Маркса, Энгельса и Ленина крутые мослы этих наук.
   - Твой единомыСЕльник. - Кивнула Ирина.
   Я молча отпил шампанское и изобразил внимание.
   - А не обобщаешь? - усомнился Виталик.
   - Не-а! - ничуть не усомнился Слава. - Ты послушай, что мне моя жена рассказала. Она у меня в педе, филфак. - (Последний комментарий явно предназначался непосвященным). - И вот что, значит, там у них в науке, такая, значит, петрушка. В лингвистике-то сейчас идет великая дискуссия двух величайших ученых школ вокруг буквы "ы". То есть буква это или не совсем буква, а некое там производное: дефикс или префикс... не помню термина... от буквы "и".
   - А ты против дискуссий? - улыбнулся Виталий.
   - Нет, Виталио, не обессудь, но я не преминусь! Я не против ученых споров, тем более, когда, понимаешь ли, две школы. Две школы мировых! Одна московская, вторая ленинградская. Небось профессоры и академики. Небось банкеты, вино, икра, сандвичи, отели и прочие пироги. Какая ж, не преминусь, без этого дискуссия? И не по разу небось, а на бис - семь раз, не преминусь, в году. Тем более Ысчо и Пражская школа, та при особом мнении. И тоже люди со степенями. Такая, знаете ли, проблема! Прямо-таки астрономическая! Конечно, буква "ы" не главный катализатор Ны Ты ыР. Но цельная буква все же. Их ведь даже в великом и могучем каких-то тридцать две. Не так часто из алфавита целую букву выкидывают или новую прописывают. Помните, Николай э... не преминусь, батькович Карамзин водворил наше любимое "ё" в веке осьмнадцатом"? А в годе опять же, не преминусь, осьмнадцатом большевики зараз две - "ер" и "ять" - выстригли. И вот вопрос: много ли школ стояло за Карамзина и против, кто был при особом мнении, сколько банкетов с симпозиумами, брр... симпозиумов с банкетами решили судьбу нашей бесценнейшей "ё"? Нет, мы люди невежественные, сверлим себе на станочке, но и нам, не преминусь - простите, странно дело. И мы спрашиваем: разве можно путать случай "ё" с казусом "ы"? Там все ясно у Карамзина было: "ё" - буква принципиально полезная. Да и с "ером" все боле-мене понятно - чокнутый, не преминусь, иероглиф. Ныне задача не в пример деликатнее. Вроде "ы" и не "и", но и не "ы" в полном звучЕнии этого знака. Тут ёлы-палы - эт тебе не бухтИ-барахтИ? Минимум две, не преминусь, школы треба, ну и особое, как без его, мнение для решающего перевеса. И, разумеется, со стороны, но чтоб не немчура, не басурманы, а со славянским понятием чтоб. Вот чехи из той же Праги - самый то! Подумаешь, что от нововведения Карамзина толк очевиден, и уже всякому ослу ясно, что он, не преминусь, осЁл, а не Осел и не осОл. А вот насчет "ы" как не винти, а такой неученый Осел, как я, упрямо скажет, что опять же "ы" - это "ы", а не "и". И что только на дискуссионном банкете, да и то спьяну, можно утверждать что-то, не преминусь, дрЫгое. - Закончил лингвист от станка.
   - Только при чем тут философы и экономисты? - подивился арифмометрический Гарик, возвращая общество к затравительной фразе про беззубую ученую шушеру.
   - Все, и они, и историки, и, не преминусь, лингвисты... - убежденно гнул свое Слава. - От каждой такой ученой волости, минимум, десяток специалистов узко, но дОшло разрабатывает что-нибудь типа "Социалистическое соревнование в 1945-1948 гг. на каком-нибудь Хренопупинском заводе". Просто историк пилит со своего, идеологического, кондачка, экономист приделывает финансовые флеши, философ финтит в мировоззренческом решпекте, а лингвист - вообще черт знает в каком, но уж формулировочку придумает, не преминусь, закачаешься, не сомневайтесь. Что, не так? - запальчиво сверкнул глазами Слава и, кажется, в мой адрес. - А я полагаю так: сто тысяч пресловутых спецов разводят один и тот же сбитень. И у всех один и тот же конечный продукт. А в итоге сто тысяч стаканов по стране. Вопрос: зачем столько, если хватит, не преминусь, и пары?
   - Слав, а ты принципиальный враг науки? - удивительное дело, голос принадлежал Власу, и как бы сосвежа.
   - Я враг лженауки, потому что она плодит полчища нахлебников и орды тунеядцев.
   - Дай пожать твою мужественную руку. - Владя все-таки верен себе.
   - Джентльмены, а давайте о чем-нибудь поприземленней. - с отблекшими глазами попросила Эсма, ее плотные земные бедра густели над полом, как согнутый орешник, и никакая плотная юбка не могла их укротить.
   - Склонен рассматривать это как новый тост, - не преминул воспользоваться Виталий, и все согласно вздернули бокалы.
  
   ***
   И вот тогда распалившийся Слава решил атаковать мою скромную персону.
   - Народ, а неплохо сидим ведь, а? Меня одно удивляет, отчего это в любой компании выищется этакий, не преминусь - извиняйте, парящий болотнородный газ, которому до фени суета, волнующая презренные нижние слои. - Тяжелый взгляд оратора тараном выщупывал мой лоб, не оставляя шанса ни усомниться, ни ускользнуть. - Не преминусь - не пробз...есь.
   Я медленно отложил вилку, ноздри хищно впитывали предвкусие бури. Ирины ногти напряженно впились мне в колено. "Мы вовсе не пьяны", - заверила моя улыбка.
   - Пардон, товарищи, - я стал ровнее мачты, - но даже летучий элемент уловил, мимо чьего уха булыжник просвистел.
   - Не имею привычки свистеть мимо, я режу в бровь, - заартачился бузотер. Надлежит заметить, конопатый ежик в ярости выглядит отнюдь не грозно. И дабы не задеть его вдвойне, ты больше тратишь сил на то, чтобы не рассмеяться. Вот с этим я ожесточенно и воевал, пожевывая губы и щеки.
   - Будь, по-твоему, нижний, твердый и, не премину уточнить, удобрительный слой. - Показывая кулак собственной улыбке, продолжил я. - Не премину открыть рот, я молчал не потому, что люблю себя и не люблю всех. Я не так самовлюблен, правда, правда. Будь иначе, это лишь подчеркнуло бы мою ограниченность, а подобные типы, право же, не стоят того, чтоб им резали в бровь и, тем самым, выделяли. На самом деле, я предпочитаю не говорить, а слушать. Ведь скромное молчание - вещь в беседе более полезная, нежели бестолковое балабольство. Только молча ты имеешь возможность все мнения выслушать, сопоставить, переварить и, тем самым, пополнить свой багаж. Тот же, кто без умолку трещит, рискует растерять последние крохи. Пустомели болтают лишь для того, чтобы пустоту своей головы слить с пустотой окружающей пустоты, тогда контраст не так очевиден.
   - Попрошу исчо раз сразу, но через раз. - Распустил лобные морщины Альберт.
   Но Слава что-то "преминул" и, густо побагровев, силился раздавить бокал. На помощь мне неожиданно пришел именинник:
   - Вопросов нет. Просто иногда полезно послушать и молчунов.
   - Спасибо, тем более я никого не имел в виду, и только пустомеля будет обижаться.
   Эта предосторожность оказалась излишней: Слава заспал - моментально и звучно - со всхрапчатым посвистом.
   Сидящий сбоку Костя шепнул:
   - На Славика не дуйся. Он у нас перепел: такому и надо-то вот... - он пальцем отмерил славину норму - полрюмки с устатку. - Плюс затяжной семейный кризис. Эта самая филологиня намерилась его бросить, он крайне смутно это осознает, но не удержать, не... преминуть ничего не может. Отсюда и все эти выпады против ученого сословия и интеллигенции, до кучи. И в упор не видит источник бед. И не увидит, боюсь.
   - А если поподробней? - заинтересовался я.
   - Тут дело такое, - охотно начал Костя, кося как Крамаров. - Она ведь тоже из нашего интерната. Славу любит с 12 лет. Он тоже. Только вот как женился, все больше без нее - гудит себе с мужиками. Не с того, что ему с нами интересней. Просто свычней, да и логика у него этак и босяцкая: "Не с женой, а с мужиками, чтоб не подумали, мол, я тута за бабу или что под бабским под каблуком. На том и стою!". Тем и гордится, не преминаясь. Результат наголо: он все дальше от ее запросов и все язвительней поносит лингвистику, да и любую науку, причем, сам видишь, в каких кондовых, зело изящных формах. А она, между тем, без пяти минут кандидат филологии. Каково ей все это?
   - Да уж, таким макаром и впрямь до развода рядом, - согласился я.
   Последние слова не разминулись с ухом Власа, что без затей шмякнул через стол:
   - Развод - брак без конца, счастливого.
   - Брак! - моментально ухватился за неосторожную фразу встрепенувшийся Слава. - В браке все плохо, и лишь одна приятность - развод. Не премините преминуть мой опыт скорбный.
   - У меня в Питере друг есть Пинкевич. Познакомился он в баре с генеральской дочкой, спустя квартал свадьбанулись, через столько же разбежались... - Влас завел старую песню.
   - Этот булыжничек по нам? - усмехнулась Эсма. - Я про барные знакомства.
   - Не пойму, откуда такой пессимизм? - возмутился добрейший Альберт. - Я лично женат два года и все еще нахожу в браке уйму радостей и только одно огорчение. Теща.
   - Эка новость. - Поязвил, насколько удалось в настоящем состоянии, Слава и стал искать туалет. Не выходя. Ему напомнили, что это общежитие.
   - Не имею ничего такого против отдельно взятых чужих тещ, - спокойно продолжил Альберт, - и даже вполне готов допустить, что на каком-нибудь отдельном, крайне далеком острове или, допустим, в стране антиподов есть такой уникальный экземпляр, как добродетельная теща. Мне фортуна улыбнулась как-то очень уж нокаутирующе. Мало того, что моя теща - теща классическая, она еще и мещанка лубочная. Она, представьте себе, читает "Анжелику", реже полистывает Руссо, а иногда и по Хемингуэю прошвырнется. И все время задирает нос: вот я какая престижем напиханная. Но я-то знаю, что больше всего она обожает Буссенара и женские романы. У нее, представьте, канарейка есть... была. И она ее холит... холила, как родную дочь, перышки подчищала. А главное: меня к тому же склоняла...
   - И ты под девизом "Долой фетиши мещанства!" зажарил пташку? - Гипотетически копнул Виталио.
   - Кабы так. - Сокрушенно вздохнул Альберт. - В очередной раз давая птичке корм, я приотворил клетку в тот самый миг, когда на тумбочку тихо вскарабкался Карлуша - такой, понимаете, жирнющий котяра - волосатый святитель мещанского быта. Я как увидал, так и обомре: жду, вот он шас ее и сожре. Это ж что по логике, что по биологии... Хрен! Откормленная тварь, наглейшим образом нас...ав на старика Дарвина, отказывается лезть в отрытую клетку за добычей своих предков. И вот сидят они друг против друга и хоть бы хны. В одном дециметре от канарейки ее вечный враг, пудовый Карлуша, а она ноль на него внимания. В натуре, все инстинкты коту под хвост! Ну я, значит, со злости падлу - да за гриву и мордой, мордой в дверцу. Так гаденыш фыр-фыр, да как извернется, да как хлесть меня когтями по рукам, и поминай как звали. Я в полном отпаде. Это что ж, братцы, получается: два неразумных, два животных идола одной социальной среды чуют друг друга, ни при каких условиях не замают и, похоже, уважают права друг друга?! Плюс у каждого своя кормная ниша... Как я это понял, так будто они мне когтями душу изодрали. Вытягиваю я, значит, пичугу вон, надергиваю из хвоста перьев, и в окно... Клетку настежь, туда нацедил говяжьей крови, приправил перышками, изловил Карликона, кровью обляпал ему подушечки, морду и уши ...
   - Бедная теща, - с чувством выдал Влас.
   - Бедная канарейка и все ее родичи. В сущности, вся их беда перед прогрессом человечества в том лишь, что Маяковского посетила кровожадная идея свернуть башку мещанству посредством тщедушных шеек этих безобидных и певучих пташек. А буквалисты все восприняли прямолинейно. С тем же успехом эталоном мещанства могли стать домашние цапли или комнатные удоды, если бы они культивировались в период антибуржуазной истерии Владимира Владимировича.
   Сто против одного, не поняли, кто это сказал! А, между тем, филиппикой разразилась Эсма.
   - Да, - давясь от смеха, вдохновился я, - вся беда человечества состоит в том, что провозгласив себя царем природы, оно грубо попирает законы вселенского гуманизма, перекладывая собственные комплексы, пороки и грехи на ни в чем не повинных животных...
   - Не лезь в дебри бла-бла-бла, - одернул Влас. - Что бы там не говорили, а в пору Маяковски энд Брик люди решились на дерзкое. Отломить голову канарейке труднее, чем травить ее котом, который на поверку альтруист и вегетарианец.
   - И вечный позор фарисеям, которые подставляют пушистых гуманистов, вешая на них сфальсифицированное убийство. - Заправски доклеймил Альберт. - Современникам Маяковского такое бы в голову точно бы не тюкнуло. Мельчаем, господа.
   - А как отреагировала теща? - Спрямил почему-то несмешливый Клибанов.
   - Двести децибелов Ору и ни единой слезинки. Приперла новое чучело - морского свинтуса и аквариум гадости мелкодонной.
   - Уж вот Васька-то порезвился! - усмехнулся я.
   - Кабы не так. - Скривился Костя. - Она в аквариум и корзинку для свинки сигнализацию провела. А на днях спросила, что я знаю об рыбах. Я сказал честно, что знаю: что их едят. На что она уничтожающе рявкнула: "Их, между прочим, еще и ловят. И об этом мужественном ремесле хорошо сказано у Хемингуэя". Я изумленно: "Какой-такой Хам?". Она, скрежеща зубами: "Хемингуэй. Кубинский классик". "Тоже мне скажете, кубинский. Хам Нн Гуэнь-то? Зуб даю, китаец, а я, мамаша, про Китай мало знаю. Ну там дядю Го Мо Жо, Мао Цзе дуна еще туда-сюда, а всяких Ин Гуэней да, вдобавок, Хамов, нет уж увольте".
   - Плохого не скажу, идиллия у вас там. - Поздравил я.
   - Змеекуток. - Вправил между храпками Слава.
  
   ***
   - Есть повод отвлечься. - Это уже впрягся Владя. - У меня и тост наготове.
   - Просим. - Негусто, но поддержали.
   Влас встал, оправил батник и, подмигивая, пошел распутывать, а может, еще сильнее запутывать, свои софистические узелки:
   - Поскольку мы честные люди, а честные люди ничем не отличаются от других хороших людей и обязательно выпивают по выходным, а выходные ничем не отличаются от остальных дней недели, то мы, как честные люди, пьем по выходным и в не менее заслуживающие того остальные дни недели. Так вот я хочу поднять тост за то, чтобы мы всегда были честными людьми и, стало быть, имели возможность пить как все честные люди.
   - И вот ради этого стоит быть честными людьми? - взгляд Виталия на миг превратился в два шильца.
   - Я так думаю, что думаю так.
   - А когда же работать, развиваться?
   - Социализм строить? - желчно дополнил Верхновский. - Извиняйте, мне это не фонтан.
   - Ага, мы живем для себя. - Угадал Виталий. Его квадратное лицо затвердело как редут, и на лбу скульптурно вылепился драный, многажды шитый шрам. Он тянул как магнит, и вот уже я увидел, что вся левая доля лба с виском порядочно вдавлена... А ниже яростно синеют красивые и ясные, как костер, очи.
   - Точно. Так не присоединяетесь к тосту? Ну, я сам. Я не заплачу, я не заплачу, опа! - Владя в ритме Кукарачи приляпал рюмку и захрустел самопальными чипсами.
   - То есть вы не видите смысла в работе на других? - методически докапывал Виталий.
   - Угадали. А перед кем корячиться? Перед мужиком? Зачем? Он в сто раз тупей, пусть и пашет. - Глаза гостей не поспевали за летающим по столу руками Влади. Продукты штабелями и без пожевки проваливались в его пасть.
   - Есть арбитр поумнее, он оценивает труд каждого.
   - Что ль государство? Тоже мне арбитр. Вот взять трудягу. Он туп как пень, но умеет пахать. То есть только и умеет, что пахать. Ему премию за это, ну или медальку. То есть что? А то - арбитр его уважает. А вот я умнее во сто раз, начитанней в пятьсот, но ни в чем таком себя не проявляю, ибо знаю, что способен себя реализовать в более тонких и высоких материях. И что арбитр? Видит ли мою перспективность? Да черта с два! Больше того, он перекрывает мне путь во все эти сферы, и при том честит лодырем и тунеядцем.
   - а какие обиды? Право на признание и перспективу - только через труд, через заслуги. - Процедил Виталий.
   - А мне, знаете ли, плевать. - Бесновато взвился Владя, внеочерёдно приделывая 5-ю рюмку. - Пусть я останусь для этого достойного арбитра тунеядцем и паразитом, а работяга - честным и заслуженным гражданином. - Привстав, Владя добела сомкнул пальцы на рюмке. - И пусть арбитр, которого я не уважаю, распинается в почтении перед неуважаемым мной мужланом-пахарем. Это лучше, чем если я буду лицемерно стелиться, заискивать уважения у неуважаемого мной арбитра, делая то, что делает уважаемый этим мною неуважаемым арбитром, но неуважаемый мною так называемый четный трудяга.
   - С туманом перебор, но акценты налицо. - Щелкнул пальцем Виталий, я впервые разглядел на указательном чернильный перстень. - Я в центре. Я единственный правильный арбитр. Я лучше всех и - для себя. Так зачем мне строить будущее для всех, тем более, что будущее иллюзорно и абстрактно, потому как общенародно, ибо лично для меня, как суверенной гордой составляющей этой абстракции, оно никаких выгод не сулит?! Ведь это будущее уравнивает и меня, тонкого капризного интеллектуала, и тупого, покладистого работягу. Хуже того, подлый арбитр предпочитает мне работягу, выделяя и поощряя его!
   - Уловлено... кой в чем. - Снисходительно кивнул Влас. - А вы кто по профессии, Виталио?
   - Виталий, если можно, Сергеевич.
   - Даже... да будет так!
   - Виталик сегодня награжден почетной грамотой, - вмешалась Эсма, тревожно сдвигая брови.
   - И не только он, так ведь? - догадливо ухмыльнулся Верхновский. - Но чертовски приятно, что под день рожденья, который почти совпал с днем пионерии. Выходит, премии почетные обламываются и по нечетным. Что тоже радует и удовлетворяет, если не материально, то морально. "Вот как бывает"... - он дурно сымитировал Юрия Антонова. - Вопрос в другом: Виталий Сергеевич, насколько вас удовлетворяет профессиональный статус шлифовщика?
   - Я вальцовщик, причем, если угодно, бригадир. - Сдержанно поправил Виталий. (Только без "бригаден-фюрера"! - телепатически молил я придурка Власа...). - И вполне доволен всем, особенно доступом к книге.
   - Это прогресс! Но послушай, вот прочел я одну штучку Германа Гессе. "Кнульп" называется. - Поганенько глумился вдатый Владя. - Не фашист Рудольф Гесс, не премините обратить, не сказочник Вильгельм Гауф...
   - Да-да, а совсем даже наоборот: швейцарский классик, нобелевский лауреат, первая половина столетия. Я у него "Степного волка" чуть не споймал. "Кнульп" тоже в сборнике попадался, но не так чтоб сильно запомнить. - Без дешевой патетики буднично, контратаковал Виталий. - Что дальше-то?
   - Пардон, занесся, - заметно смешался Владя. - Ну и как тебе этот... Кнульп?
   - Никчемный типус, насколько помнится, как и многие персонажи не только Гессе, в отличие от Гауфа. - Было очевидно, что именинник раздражен.
   - Кнульп - тунеядец, не так ли? - упорно педалировал Владя.
   - Дался он тебе. Мне так совершенно по барабану. И вообще мне Павел Корчагин куда ближе. - Виталий скучающе зевнул. - Но Кнульп - безобидный и добрый, кажется. Зачем ссылаться на откусышей буржуазной действительности? У нас бы он наверняка нашел применение.
   Ухмыляющийся Владя пытался мимически апеллировать к аудитории, вот, мол, какие рептильные представления, но наткнулся на стену.
   - А кабы нет? - визгливо воодушевился он. - Кнульп - радостный мотылек и умнее многих. Просто якорей у него нету. Он просто всех потешал. Безвредный, это правильно. И это его стиль жизни.
   - Ну и семь футов ему под кильку. Пользу б еще приносил с удочкой или там с сачком...
   - Так забавлял же всех. Не польза? - Владя видел непонимание, чуял стену и не мог понять, отчего и откуда. - Главное: вреда-то нет.
   - Уподобься ему каждый, кто бы производил, строил, учил, защищал?
   - Но нее все же такие умные и веселые, - гнул Влас. - Таких мало. Почему бы не позволить им жить по своему усмотрению?
   - Несостоявшиеся феномены случаются, - размеренно чеканил Виталий, - и у нас тоже. Только вот ты не Кнульп, а злобный и вредный кривляка.
   - Это оттого, - даже не обиделся Владя, - что я социалистический Кнульп. Там, у них, доброта Кнульпа не убита, потому что там все беды от несправедливости строя. А вот у нас всё справедливо, а Кнульпы злые, ибо не поймут, почему им плохо и скучно теперь, когда нет несправедливости. Хотя еще тоже вопрос. - И без перехода. - Ты не видел комедию "Блондинка за углом"?
   - Видел, и что? - тоже без сбоя.
   - И какой вывод?
   - Для меня все четко: пускай рвачи и прохиндеи живут в роскоши, но завидовать им не стоит, все они полное мёрдо!
   - Оптимист. У меня так совсем другой осадок. - Покривил рот Владя и прополоскал там манговым соком. - Дерьмо-то они, может, и дерьмо, но почему ж тогда дерьмо лучше, не спорь, лучше в плане комфорта живет, чем золотые наши кадры во главе с его величеством пролетариатом? Обидно, да и завидно!
   - Так мы ревнители справедливости? А мы в жизни хоть пальчиком для общей пользы шевельнули? - воскликнул Виталий.
   - Смотрю вот я на тебя, Виталио... Сергеичелли, и поражаюсь. - Всё закручивал гайки Влас. - Вроде и не так глуп, как я решил сперва...
   - Что до парфюма... - Понимающе улыбнулся хозяин и, протянув руку к тумбочке, вынул оттуда флакон "Спортклуба"... - Тою гремучей смесью мы чистим головку магнитофона, да разлил вот невзначай. А, вообще, оценивать чужие мозги по запаху одеколона... - он сочувственно покачал контуженной головой.
   - Еще один щелчок. Терпи, мой носик. - Со скрипом либеральничал Верхновский. - Но продолжу. Так вот, если ты такой умный, откуда ж в тебе столько нездорового оптимизма, задора, энтузиазма? Не верю, что все это искренне и от души. Убежден, ты всего лишь принуждаешь себя играть в веселого созидателя. Ты же не менестрель, не глупый трубадур "жизни привольной и широкой"... - перегнувшийся чрез стол Влас окатил всех словесной ледянкой, сыпля методично, колко, с железным перестуком. - Ты же не можешь не замечать всей серости, тупости, неправильности, несправедливости этой самой нашей красивой и насыщенной жизни...
  
   ***
   Виталий задумчиво втянул дым куйбышевской "Примы" и без злобы:
   - Полегче, командир. Тебе, наверное, трудно будет меня понять, потому что такие, как правило, не желают, да и не способны понять других. Наши мнения расходятся под углом 180 градусов. Ведь я искренне не считаю вышезадетого арбитра недостойным уважения, а работяг - дураками. Расставим точки над I: все твои тактичные намеки в адрес рабочих, людей труда, по большому счету - всего лишь свидетельство инстинктивного презрения трутня к тем, кто тебя кормит. А вот ты при всех своих способностях не только никогда не сможешь их хотя бы умозрительно, для собственного утверждения, отблагодарить. Ты не сумеешь даже никогда самореализоваться. Ибо все у тебя на уровне импотентских замахов и пустой говорильни. Только заруби на носу: если бы даже все рабочие были дураками, ты б без них и трех дней не пофилософствовал. Баре тоже когда-то издевались над "чумазыми", а сами без "чумазых" уже и жевать разучились. А вы, "знать" новая, саранча преддипломная, одним озабочены: как бы звездочку словить руками или зубами. Только, знаешь ли, без прислуги одними звездами сыт никак не будешь, а не поберегись, и спалят ненароком.
   - Ба, такой умный, а согласен со своим предназначением - кормить звездоловов? - Влас засмеялся, один на весь стол.
   - Звездохватов. - Тихо поправила Ира.
   - Не мелковато ли для умного? - Пропуская шпильку мимо ушей, щерился шикарный тунеядец.
   - Видишь ли, есть человек умный, а есть заумный... - Ира ущипнула меня за ногу, а я подивился неисповедимости путей мысли человеческой. - За-умный ничего не замечает за собой, кроме себя. Ничего, что, как ему мнится, ниже его интеллекта. Ничего, что толще и грубее его тонкости и изящества. Умник, напротив, реалист. Он видит, но не презирает грубое и толстое, ведь это данность, не замечать которую глупо. Он не витает в облаках, поэтому никогда не расшибется, споткнувшись о корягу. Он видит, что идеальной жизни нет, да и никакого идеала будущего не воплотить, если будешь лишь презрительно похаркивать на убогость настоящего, которое, к слову, не так уж и убого. Увы, да, еще нет людей из фантазий Ефремова, но они будут, обязательно будут на том уже основании, что во времена, неизмеримо более грубые, возникли они в фантазии хотя бы одного светлого человека! Фрр, увлекся, однако. Кончать будем, - Виталий поднял стакан с соком, но не отпил. - Умные тем и отличаются от дураков, что никогда не отгораживаются от современных несовершенств искусственными ежами личного - личиночного - эгоизма. Они будут созидать, помогать, просвещать именно сейчас, когда современники грубы и невежественны. Так было везде и всегда. Иначе мы бы не узнали прогресса мысли и дела. Наедине со своим заумством человек давно бы деградировал и погиб.
   - Во до чего допелись! - без улыбки хохотнул Влас, отоваривая энную рюмку. - Ты б мне еще поставил в пример идолов самопожертвования. Спартак, Кампанелла, Чернышевский, наша пламенная плеяда от декабря до октября. Вот, мол, такие даже светочи не считали зазорным, а целесообразно расточали свой жар и дар на пользу сирых и серых масс. И не считали даже, а с кола и виселицы требухою лаяли, что в этом их долг...
   - Ничего я не буду тебе ставить, - Грубо оборвал именинник, - после этой твоей, с позволения... мягко сказать... вонючки.
   - Святотатство, право слово! - оскалился Верхновский.
   - Не-а! - покачал головой Виталий. - Просто свидетельство бесполезности нашего спора. Мы антиподы. Ты все отлично понимаешь. Все мое - как я. Тебя же в школе учили. Я же все твое понимаю, как ты сам. Но мы оба взаимно не приемлем сути каждого. Мы на разных полюсах. Контакт минуса с плюсом не дает ничего хорошего...
   - Для плюса, - радостно перебил Владя. - Только вопрос, кто из нас плюс?
   - Твой ленивый, эгоистичный обывательский цинизм...
   - Вот, слава богу, и обывателем назначили, - горестно воздев руки, апеллировал Владя к столу. - И куда же мне теперича, люди добре, применить мои звездоловские способности? Или вот тоже в фальцовщики податься, свят, свят, свят, обидеть не хочу, может, и вполне благочинное ремесло сие...
   ...Владя вдруг уперся впервые разглядев с близи в картинку между книжными шкафами где бородатый изможденец что-то там творил под свечку под сводами обшарпанного каземата...
   - Вальцовщики, - терпеливо поправил Виталий, - ваше высокомудрие вряд ли удовлетворят, да и не ждут, чего греха таить.
   - Так присоветуйте, Христа ради, где мне подвизаться. Кем сподобиться! Индо вот пропагандистом на общественных началах. - Он пренебрежительно ткнул в репродукцию, где был изображен (наконец-то, прочитал и я) Н.В. Чернышевский, пишущий роман "Что делать?" в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Художник Евгений Горовых, 1953 год.
   - С твоими умственными наклонностями - в самый раз.
   - А с моим моральным креном? - помрачнел вдруг Владя. - То-то! Трибун карманный с трубочкой газетной, глашатай воли партии. И это потолок?
   - Слушай, - с расстановкой продолжил Виталий, - в первобытном веке...
   - В каменном. - Ввернул я по инерции, сглупа.
   - Пардон, не специалист, - ехидно отозвался хозяин. - В каменном, так в каменном... Та вот в каменном веке умственный потенциал людей был тем же, что ныне. Тогда тоже были таланты и дураки, умники и заумники. Но время еще не востребовало Платонов. А в средние века все еще лишним был Эйнштейн. И никому не приходило в голову заниматься ненужными мудрствованиями: элементарная нужда не допускала. Не то что теперь наше доброе государство, позволившее себе такую роскошь - плодить миллионы паразитов, которые благодарно и почем зря клянут своего благодетеля. Вот ведь парадокс: мы сказали, кто не работает, тот не ест, и развели рекордное количество бездельников-пустобрехов, которые точат и корни и сучья ствола, на котором сами же сидят, кормятся и самовыражаются посредством гноя, соплей и испражнений. Но и среди глистов встречаются умные. Вспомни, один такой же не понятый гений вовремя спохватился и переквалифицировался в управдомы.
   - А если я не желаю быть серой клячей в вашей упряжке, кирпичиком в общем обозе строителей? - Нервно вскричал Владя.
   - С того и пляши, что не хочешь тащить упряжку. Только и не хныкай, что обоз тебя не любит!
   - Да!!! Но!!! Если, как ты уже признал, я все это понимаю и, тем не менее, остаюсь эгоистом, что же меня - казнить? Но кто и вправе ли, если я таким порожден? - взорвался Верхновский. - Право на жизнь дает не упряжка, не обоз, не возница, не общество, а природа или там бог. Я желаю жить своим уставом! И кто мне препонствовать вправе?
   - Кто задает устав для всех. Спокойствие всех дороже благоденствия одиночки. Вот так-то, гражданин плохиш.
   - Да умолкни же! -вырвалось у Влади с шипом. - Я хочу... от вас... на необитаемый остров... от всех дрязг. От энто-Мы-азма... от слова "мы"... Я на беду свою родился в обществе, а хочу попасть вне... Но кто мне даст такой шанс? Я готов колонизировать остров Врангеля, дайте на откуп, в аренду... хотя бы на 20-30 отпущенных мне лет. Я буду там отшельником, есть же такое право. Было!
   - Не последний из трусов мореход Врангель, бороздя Арктику, хлеб свой со льдом не даром жрал, но даже ему не пришло в голову претендовать на "свою" землю. Он хорошо понимал: все, с помощью чего открыта земля - корабли, матросы, снаряжение - дадено Родиной. Ни один великий человек не додумался требовать в личную пользу отторжения от общего. - Виталию стоило усилий не задохнуться от негодования. - А ты натуральное, претенциозно воняющее в садах созидания мёрдо! Ладно, кончено, ящер с сердцем амебы.
   Влас дернулся, как скрученный щупальцами, потом взвился:
   - Да ты... именинничек... катись-ка... - и, не договорив, выдал куплет:
   Работать, чтобы жить,
   Жить, чтобы не умереть,
   Работать, чтобы не умереть,
   Жить, чтобы работать. -
   ...Хлопнула дверь. "Летящей походкой ты вышла из мая и скрылась из глаз, уходя от тварья", - глухо донеслось из уходящего... мая...
  
   ***
   - Как не парадоксально, а все слушали от начала и до конца, - уместно поделился наблюдательный Гарик.
   - Оно и стоит такого, раз-то в год, - обусловил Костя.
   - Весело, однако. - Угрюмо протянул незаметно протрезвевший Слава.
   - Вынужден раскланяться, не обессудьте. - Встал я.
   - Мы вас не задели? - спокойно осведомился Виталий
   - Кажется, все прошло по плану, - мирно сообщил я.
   - А мы, пожалуй, задержимся. - Порешил Игорь под удовлетворенный вздох Эсмы.
   Пожав всем руки, я вышел в сопровождении Ирины. Она молчала. Всеми клетками чуял: недовольна.
   - Давай я тебя доставлю домой. А завтра полегчает и помягчает. - Я был доброжелателен, даже дружелюбен.
   Тряхнула челкой. Приосанилась. И мы медленно побрели. Город прел в мороке тоскливой дремы и подслеповатой духоты. Из окон окрестных общаг орали заводские: кто - песняки, кто - матюки.
   А так ли не прав был Влас? - подумалось мне тут. Владя ушел, я - за ним. Гарик остался. Расклад ясен. Ясен ли?
   А еще я был утомлен, раздосадован и зол на своего дружка. Не Гарика - Владю. Но, справедливости ради, признаю, кое-что из гнильцы его речений находило отзвук в моем сердце. Нас ведь хлебом не корми, а дай развести кухонную фронду - шепотком да под бутылочку...
   Домой расходились в довольно спертом расположении мыслей и духа.
   ...Вылезая из автобуса, я оступился.
   - Чё, очки потерял? - прыснула под одобрительный хор подруг какая-то девчонка.
   - Шутка плоская, как твой бюст. - Дико остроумно парировал я, форсируя шоссе на красный...
  
   * В ноябре 1984 года ночью в индийском городе Бхопал, произошла утечка токсичного газа с предприятия, принадлежавшего крупной американской химической монополии. В результате утечки сразу же скончалось более 7 тысяч человек, позднее - еще 15 тысяч. Свыше 100 тысяч человек и поныне страдают хроническими заболеваниями (замечание 2009 г.). Бхопал - синоним крупнейшей химической катастрофы.
  
  
  
  
  
   Глава 14 классическая. Эпилог
  
   Утро и день пропыхтели в зачетной канители.
   Вечером явился к Ирине. Папы не оказалось. К жене в больницу ушел.
   Ее руки заняты пудреницей.
   - Еще не готова? - после поцелуя.
   - Мы идем сегодня в тир? - без улыбки.
   - Именно. Хватит пьяных кутежей в разбойных вертепах.
   - В зал пройди. Я быстро.
   - Ладно, покажи только, где присесть.
   Провела, показала, усадила. Диван. Вокруг все дорогое. Дотронуться страшно.
   Самое простое - на серванте. Пара фоток. Ее родители. Папу-военкора узнать нетрудно. На паре перебитых шеей рельсин - майорские звезды. Мама выглядит старше. Во всем белом.
   Второй снимок. Некий брюнет. Я задержал взгляд. Она, уже рядом, нетерпеливо одернула. Вернулся к дивану. Когда уютно развалился, второго снимка как не бывало.
   Уже в спину ей стрельнул:
   - Брат?
   Замешкалась и нерешительно:
   - Брат... - помолчав. - Брат? - обернулась и со вздохом. - Это Олег. - Все в ней личило вызывающую решимость. Защищаться?! А, может, воевать.
   - Какой Олег. - Дебелый пингвин страха съел интонации и собственные глаза, в которых уже дымчато двоилось, истекая куда-то внутрь.
   - Мой жених. - Четко штамповали губы. - Мой муж...
   - ??? - я подперся нелепой улыбкой, левую щеку усадил на ладонь.
   - Я его любила 4 года.
   - С 12 лет, как и...
   - Не надо. Я любила его. - Выговорила нервно.
   - А я тогда... - вот и растерялся... - что же такое?
   - В восемнадцать я стала его женой. - Как бы не слыша.
   - Кольца носить не пробовала? На специальном пальце. - Я открыто вознегодовал.
   Наконец-то...
   - Не пошли. - Очень-очень спокойно. - Он погиб за день до свадьбы.
   - Да? - я сейчас не осознавал ни ее слов, ни их скорби и тяжести. - Извини, ты легко говоришь, легче расстаешься и еще легче сходишься.
   - Перестань! - ее голос завибрировал на высокой ноте. - Ну как я должна была тебе, как я могла была тебе сказать... всё это?
   Я спохватился.
   ДОЛЖНА...
   - Прости. Любила?
   - Прости. Теперь не знаю.
   - Отвечаешь как в романах. Да и я...Но все же?
   ...БЫЛА!
   Пожала плечами, повторяя:
   - Теперь не знаю.
   ДОЛЖНА БЫЛА!
   - Теперь - это, когда появился... КТО?
   - Самоуверенный... ТЫ. - Слабо качнула головой.
   - Как эфиопский козел? Прости, порю дурь. Это от внезапности.
   - Чувствуешь, все у нас не серьезно как-то? - без видимой надобности оправила платье.
   БЫЛА...
   - У нас? - от возмущения я даже возвысил голос.
   - Нет. Не про любовь. Вообще. Не про нашу любовь. - Поправилась, и лучше бы не делала этого. - Про всё и про всех. Даже перед портретом покойника мы дурачимся и дурИм... Все так бестактно. Легко как-то. Мы все время прячемся от страшного, заслоняемся от сложного, даже просто от серьезного... Дурацким чудачеством, показным лихачеством, бравадным юмором. И не только покойников это касается. - Ее голос срывался, ресницы погрузнели от тройного блеска.
   ...ДОЛЖНА!
   - Век такой, - успокаивающе молвил осмелевший пингвин. - Мало души, больше механики. Мало ума, больше программ.
   - Вот видишь, - всхлипнула. - Опять. Уже чисто механически. Одно и то же, одно и то же. Ты ведь нарочно?
   БЫЛА ДОЛЖНА!
   - Нет же, самому противно. Но наш век, прости, но это так, наш век, видимо, выдрессировал нас, задал эти фальшивые стереотипы снятия стресса. Иначе бы каток бы раздавил, все было бы безысходно черным.
   ДОЛЖНА БЫЛА!
   - Мне кажется, ты и без смягчающих стереотипов во всем видишь безысходность и упадок. Вся твоя бравада, все это балагурство - защита от слёз. - Пока говорила, у самой глаза высохли.
   - Возможно, но у меня ведь, в самом деле, слабое зрение, а слезы унесут его последки.
   БЫЛА... ДОЛЖНА... БЫЛА... Больше механики... уже чисто механически... машина... автомат... кибер... робот...
   - Опять, опять, - протяжно зашептала, - опять?! Ну, сколько еще? Слезы скрещивать с юмором. Слезы, которые облегчают душу...
   УЛЕГЧАЮТ...
   - ...которые облагораживают...
   ОБЕЗОБРАЖИВАЮТ...
   - ...Да не убавится твоего зрения! - выкрикнула зло. - Будь хоть в печали, хоть иногда хоть капельку искренним и серьезным!
   - Давай покинем это помещение. - Мой палец скользнул по ее кисти вверх.
   - Что даст?
   - При... этом... такой разговор продолжаться не может, не находишь?
   - Не можешь? ТЫ не можешь, правда?
   - Не могу. - Признал я. - Как представлю, что мы пустые, глупые лепечем этот вздор... А кто-то уже Там... Я не знал его, но так все равно страшно... А если б я был на его месте. Грудь теснит. Ох, жизнь!
   - Хорошо, выйдем. - Прозвучало повелительно. - У тебя голос сел. Как бы не начал терять зрение. - ("А ведь клоунада не закончилась, Виль"). - Шучу. Горько. Я ведь, понимаешь, при нем уже и плакать разучилась. Плачу, а глаза сухие. - Ногти впились в мою руку. Не замечая, что сдирает кожу - я терпел - крикнула. - Уйдем скорей. Давай напьемся!
   - Брось! - я стряхнул ее пальцы со скруточками кожи.
   - Давай напьемся! - требовала упрямо, закрыв глаза, мелко подрагивая.
   - Доиграешься!
   - А ну давай, - не открывая глаз, с вызовом подставила бледные щеки: одну, другую.
   Я сильно сжал ее кисть и захлопнул дверь с той стороны.
   Там она опомнилась:
   - Что это? - и указала на следы собственных коготков.
   - Кошка, наверное.
   - Это я, серьезно я? - и провела по ссадинам губами.
   - Так мы в тир идем? - мне хотелось скорее замЯть эту зАмять.
   - Ты же ранен.
   - Пальцы целы. Ты загадка.
   - Да, брось. Все из-за Олега. Он был раллист.
   - Любил тебя?
   - Любил, вообще-то, Эсму, позже встретил меня...
   - Ну, значит, и ты его...
   - Можешь, что хочешь, хоть шутить. К старому возврата больше нет, это же закон.
   - Дай-то бог. Официант в ресторане друг Олега?
   - Брат. Сам догадался?
   - Мог еще и тогда. А сейчас лишь припомнил одну недомолвку. Помнишь, ты мне его представляла?
   - Во память! Я думала, пропустил мимо ушей.
   - Запомни, мимо ушей я ничего такого не пропускаю. Лишь из любезности изображаю рассеянного... и то не всегда.
   - Твои комплексы могут поставить в тупик.
   - А я предупреждал. Скажи, этот официант потому и был так придирчив?
   - Он слишком хороший человек... - ("О боги, опять хороший человек!") - Кто б еще стерпел, увидев чуть не вдову покойного брата с...
   - Не продолжай. Виль все понимает. В том числе и то, что брат Олега любит тебя как... ну, сестру, и все понимает, и желает тебе счастья в личной жизни. Скорблю, что не оправдал надежд.
   - Ты вел себя задиристо и невежливо, от этого не уйти, потому что это правда. Кстати, папа потому так и встречает гостей. Дурака спугнет, умный разберется, что к чему.
   - Ну, вы элита, - я улыбкой погонял разочарование. - И как же котируемся мы?
   - У папы? В принципе, достаточно высоко.
   "То есть недостаточно низко!".
   - Польщен.
   - А еще он не любит пропойц, в смысле, сильно пьющих.
   - Это ему можно простить. У старых свои причуды. Оп-па, вот и тир. - Я буксанул у приземистого вагончика, из которого выплевывались аккорды, кажется, заморского диско. - Да-да, так вот быстро!
   "Пай, пай, пай, пай"... О, старый добрый Адриано! Ты хорош всегда...
  
   ***
   Набрав горсть зарядцев, я открыл прицельный огонь. Не всегда точно. Но вполне сносно.
   - Покажи мне, как ты это делаешь. - Томно попросила Ирина.
   Я долго и терпеливо показывал, объяснял. Наконец, она прицелилась, пальнула и первой же пулькой повалила ежа. Бах - лиса отвисла. Последующая канонада, не оставила шансов ни одному лесному, а также саванному жителю, наводя на подозрение, что передо мной, как минимум, "Ворошиловский стрелок".
   - Я заняла первое место в зарнице. - Виновато потупилась она, складывая ружье.
   Так мы и поверили... В... зарнице...
   Я рассердился и одной рукой всадил свой остаток в точку над мишенями. Тирщик-кавказец издал ворчливо: пуки-пуки-вах-вах-вах... "Не умничай, - буркнул я. - Мой право".
   Когда уже оставили тир, она резко остановила меня, с убийственной расстановкой:
   - Мы почти подошли к проблеме выбора.
   - Говори прямо. - Попросил я, заранее зная этот женский выбор.
   - Будь по-твоему. - Вздохнула она.
   - Не надо. Я в курсе этого... слова. Скажи другое: почему мы ни разу ни словом не обмолвились о семье, браке?
   - А ты разве не знаешь, почему? Мы бы немедленно и без сожаления... - глаза ее расширились, как туча перед ливнем.
   - Да. - Угадал я. - Верно. Я бы точно испугался.
   СТРУСИЛ... ПРЯМЕЕ!!!
   Она сузила глаза:
   - А теперь?
   Отводя взгляд, я невольно (или самодовольно?) усмехнулся. Дурак так и не понял, как все серьезно. Он болел за другое. Дважды обвели, дважды... Для выбора достаточно. Выбор это и есть цифра 2. А после остается 1.
   - Пигалица, я далек от страха. Я боюсь только себя. Все внешнее меня не страшит, напротив, оно оберегает меня от... себя. - Упрямый павлин завел свою шарманку.
   ОДИН - ОН...
   Она отскочила влево. И был яростный нетерпимый ненавидящий тон, какого я, честно, не ожидал:
   - Ты твердил, что ненавидишь заумников. Сам же достал меня своим заумством. Своим самокопанием, самоедством, своими проповедями индивидуализма. Теперь я тебе прямо заявляю: ты - индивидуалист, больше того, законченный эгоист. Для тебя нет ничего святого, как и для Влади. Но тот прямее и честнее, ты же скрадываешь, тушуешь, камуфлируешь свое "эго", по большей части стараясь выглядеть благородно. Но оно прорывается и становится явным, когда тебя узнАешь хоть чуть-чуть. - Она излагала жестко, без капли снисхождения к... Возлюбленному?
   ЕДИНИЦА - ОНА...
   Я молчал, в уголках глаз пульсировала кислота. Но я упрямо молчал, я выдержал этот натиск, чем, похоже, удивил ее.
   - Спасибо. Я ждала, что и напоследок разразишься... - Посмеялась с толикой истерики. - Мелочь, а приятно.
   - Дура... - глухо выдавил я и, отступая на шаг, трусливо добавил... - лекс, сед лекс*.
   Теперь промолчала она, только быстро, с полуплачущей улыбкой, закивала головой. Потом повернулась и быстро пошла. Не оглядываясь.
   Напоследок-то! Ну???!!!
   Так для нее все было решено. Когда? Боже, какой я профан!
   И тут она оглянулась. В последний раз. Я не нашел ничего умнее, как, эффектно поджав нижнюю губу, по-пионерски салютовать и, прищелкнув каблуками, тряхнуть чубом.
   Напоследок...
   А потом была сессия.
  
   МиФ
   Как мне хотелось, чтобы в этой тетради собралось все емкое и главное. А вышло? Мною не было ни слова написано про нашу любовь! Ни слова! Она растворилась меж строчек дневника. Гордость и комплексы испортили все, вот и исчезла искренность. Вернее, даже не стучалась.
   Где про главное, про любовь? Ни намека.
   Пропыхтела сессия, проплясало лето. Игорь женился на Эсме. Грызутся по пустякам. Он ее ревнует. Ходит на все репетиции, собирается бросить работу. Грозит устроиться в театр мастером по свету.
   Владю забрали в армию. Может, исправится. Сомневаюсь.
   С Вилем я больше не встречалась. Он слишком горд. А я бы... я бы догнала его, но он ушел... ушел навсегда.
   В сущности, с самого начала все было ясно: он ни с кем не делил и не желал себя делить. Его любовь ко мне - наивная иллюзорная попытка убежать... А на деле - лишь временно укрыться от своего подавляющего "я".
   ...Его похоронили, когда я все еще изливала громы и молнии... На него. Теперь я не хочу думать об Олеге. Виль! В тебе воплотились все мои представления о честности и обо всем остальном. О любви.
   А был ли ты хорошим, Виль? Хорошим человеком? Ты сам сознавался в эгоизме.
   Но все-таки он не был трусом, и, увы, отнес подозрение в трусости на свой счет - в момент той нашей последней встречи. И не смог пережить. И он любил меня. По-своему... любил. Как мог, как умел, не притворяясь и не убеждая, что любит с полной самоотдачей. Литературные страсти в клочья - не его пьеса. И как знать, может быть, его противоречивость, его непонятность меня и пленили. Сразу и на-Всегда. Тяжелое, страшное слово на-Всегда. Никогда не думала, что ВСЕГДА - это плохо. А это очень плохо - всегда.
   ВСЕГДА БЕЗ ТЕБЯ, ВИЛЬ.
   И, может быть, стоило принять такую любовь, неровную, с полосами отчуждения и всплесками, всплесками, всплесками ума, идей, непонЯтной его страсти? НепОнятой мной. Никем...
   Я не знаю.
   От него не осталось даже фотографии. Когда его хоронили, я была далеко - на юге - в санатории. Как все не ко времени. Боже, что же это я?
   Водки на поминках было мало. Дают-то, кажется, по паре бутылок в одни руки.
   Живому.
   А за мертвого выбивать оказалось... некому? Да и не для чего.
   Вот я вписываю последние строки в этот пустой альбом, украшенный узорами из самодовольных дутых букв, пытающихся поиграть в слова и даже претендующих на смысл.
   В действительности, ничего нет.
   Самое важное, что было у меня, что было у нас с Вилем, кануло...
   ...МЕЖ СТРОЧЕК ДНЕВНИКА...
  
   * "Дура лекс сед лекс" (лат.: "Dura lex sed lex") - "Суров закон, но это закон".
  
   1, 2, 3, 7, 8, 9, 10 декабря 1985 года (роман семи дней)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   158
  
  
  
   L
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"