Как же скоротечно... (автор: http://yapishu.net/user/plotnikov)
Ехать тут недалеко, километров шесть от силы.
И почему эти нацистские черти не могут дело закончить прямо здесь, во дворе, соорудив примитивное орудие для казни, из двух столбов-стоек и одного столба, за который веревки с петлей цепляют?.. К тому же и печи здесь. Зачем везти туда живых, а обратно мертвых?.. Солярку переводят втуне, только и всего… А вообще, немцы молодцы, конечно… Все постепенно и четко в соответствии с планом делают, и убивают так же, как на обед ходят.
Мысли Чловека о германской пунктуальности были неуместны, но они хоть как-то отвлекали от титанически тягостных раздумий о скорой кончине и беспроглядно темной послесмертной праздности. Хотелось бы верить в бога сейчас, да оно и само собой верится, поневоле, автоматически. Наверно, даже самый радикальный атеист из всех, в данном предстоящем случае, с петлей вокруг шеи, яростно бы сочинял и зачитывал про себя всевозможные молитвы и мольбы, которые ему удалось собрать воедино из слышанных когда-то ранее отдельных слов и междометий.
Тем временем, бойцы отряда охраны, бравые молодые люди, все как на подбор одинакового среднего роста и атлетического телосложения, буквально забрасывали в повидавший уже ужасные виды кузов грузовика, худосочные и жуткие скелеты узников в обвисших на них полосатых робах. У каждого осужденного – свой личный знак отличия, своя пометка: у Чловека – это алый треугольник. Чловек полетел в кузов третьим. Перед ним в недра смерти отправились двое евреев: у одного роба была помечена двумя треугольниками желтого и синего цветов, у другого – бибельфоршерская пометка – тоже треугольники, но на сей раз желтый с сиреневым. Вслед за троицей спикировали по параболе мордой в дощатый пол остальные узники, среди которых Чловек знал разве что русского с выбитым глазом. Русский, кстати сопротивлялся пуще остальных, но скорее ему это удавалось за счет мощного духа, или, может, вредности, но никак не физических данных; ещё бы, немецкая кормежка из консервированной свинины, жареных колбас и немереных килограммов бобов с салом, не может уступить тошнотной мешанине из мясных обрезков и лежалой полусгнившей картошке – ясное дело. Поэтому, сколько русский не брыкался, после хорошо отработанного и поставленного удара тяжелым деревянным прикладом винтовки в область почек (такое негласное правило, в лицо перед казнью не бить, ибо ненароком можно и укокошить приговоренного преждевременно, они ведь хилые и слабые, узники то, а убить раньше положенного значило нарушить пункты плана, а план – превыше всего у нацистов, превыше всего, после судьбы Германии). Русский обездвижился, прохрипел-простонал коротко, казалось, что вот-вот он свалится с ног, но его подхватили с двух сторон за шкирку и за штанины двое конвоиров, и благополучно зашвырнули прежде оказывавшего сопротивление советского пленного к прочим конченым бедным людям. Русский спикировал в кузов подбитым ЯК-ом 9, выругался на своем родном языке, принял сидячее положение, прислонившись спиной к брезентовой стенке кузова и вздохнул так, что выпуская изо рта горячий и жгуче едкий дух, он вдруг зашелся диким истошным кашлем, от которого Чловека бросило в озноб, несмотря на сухой жаркий солнечный июльский день. Чловек на мгновение позабыл свою грядущую учесть, и даже почувствовал некоторое легкое облегчение, сопоставив недолгие муки пребывания в петле и этот вселенски роковой кашель советского пленника. У того на груди был тот же знак, что и у Чловека: красный треугольник-пирамида.
Все осужденные теперь были внутри кузова, обтянутого серым брезентом. Один из конвоиров, закинув винтовку за спину, поднял дверцу кузова и щелкнул задвижками, чтоб не вывалились, не рассыпались по пути, словно собранная капуста, которой забили машину под завязку. Но это люди, а они и повыпрыгивать могут, да врассыпную ринуться… Вот только куда бежать?.. Это все оккупированная фашистами территория, к тому же поля здесь одни да степи. Вдобавок, сзади двое бойцов на BMW, а в люльке пулемет, в котором патронов хватит вдоволь каждому по дюжине, а бьет он так больно, что лучше уж минутку на виселице ногами подрыгать, чем свинцом шпиговаться… там минуту, а в случае расстрела могут не сразу убить, ранят сначала, а потом медленно, к каждому пораженному пулями будут подходить и клиниками своими длинными прокаленными душу из тебя выпускать. Нет, лучше пускай вешают, забавятся себе, языческие свои жертвоприношения вершат, или как там это у них… В общем, каждый здесь это прекрасно понимает и осознает, так что риска что кто-то дернется почти нет. Все будут покорно ждать и верить в чудо, которое естественно не произойдет ни в теории, ни на практике.
Остальные бойцы конвоя погрузились во второй грузовик, что замыкает колонну из машины с узниками и мотоциклетным экипажем. Второй грузовик был той же марки, что и первый – «MAN», разве что предназначался он исключительно для перевозки солдат, живых людей, наверняка был чище внутри и в нем не пахло сыростью, кровью, мочой и фекалиями, как в треклятом прототипе для нелюдей.
Все было готово. Один лишь начальник отделения охраны: высокий широкоплечий блондин с прозрачно серыми волчьими глазами стоял перед отверстием кузова, в котором последние свои вздохи и телодвижения осуществляли пока еще живые мертвецы. Труппфюрер был одет в черное. Его кожаные сапоги блестели на солнце, отражали яркие летние лучи небесного светила; череп на лбу черной СС-овской фуражки тоже отливал серебром, мертвая голова словно оживала под влиянием яркого света. Пряжка ремня не могла не блистать вместе с ее железным и кожаным собратьями. На матовом черном ремне уверенно обосновалась кобура с парабеллумом восьмого года, который присутствовал по уставу; стрелять молодцу не придется наверно, кончат без того.
Труппфюрер глядел прямо, презренно и свысока в зловонное темное жерло с несчастными, задрав гладко выбритый арийский подбородок кверху. Он явно наслаждался моментом и подпитывался энергией, словно потомок беспощадного варвара глядя на истекающих кровью ни в чем неповинных древних римлян. Ноги его широко расставлены, а руки скрещены за спиной. На левом локте – красная повязка с белым кругом, а в круге – свастический крест черного цвета.
Он постоял так с минуту, может и больше, затем, повернувшись полубоком еще раз просверлил каждого взглядом, от которого разливается желчь, потом демонстративно плюнул на землю, развернулся, и быстрыми уверенными шагами направился ко второму грузовику, на ходу извлекая из внутреннего кармана портсигар. Усевшись на пассажирское сиденье в кабину машины, он сделал жест рукой и зычно, довольно высоким голосом протянул:
– Los geht's!
Завелся мотор, кузов забылся в безудержном танце напоминающем траурную «сарабанду». Грузовик резко тронулся с места, узники повалились друг на друга, смешались в единую живую кучу, пока что живую…
II
Пейзажи Освенцима, если не обращать внимание на заборы из колючей проволоки, на бараки, превращенные в газовые камеры, на дымящиеся крематории, и специальные помещения для проведения медицинских опытов, казались Чловеку родными, неописуемо красивыми, почему то… Эти картины, которые он дорисовывал у себя в голове, больно напоминали ему олесненские просторы, деревеньку Залипье, в которой он и провел почти всю свою жизнь.
Каждый день, с шестилетнего возраста, мальчик преодолевал в сумме километров десять пути, чтобы добраться до школы и обратно. Благо, большую часть дороги удавалось осиливать благодаря деду Лешеку, который каждый день, на своей утлой деревянной повозке, упряженной двумя кобылами, доставлял свежее парное молоко в соседний городок Олесно. Там, собственно, и находилось учебное заведение, где обучался Чловек. Это была единственная гимназия в Олесненском повяте.
Мать Чловека, и все его ближайшие родственники из рода Лосовских, считали его одаренным, умным и способным ребенком. Всему виной – врожденный талант к живописи.
Отец с матерью планировали отдать парня в художественную школу, планировали по несостоявшемуся переезду в Краков; но, по случаю отсутствия ее в ближайшем Олесно, не говоря уже о Залипье, население которого не превышало численность местных бродячих собак, эта идея отпала сама-собой.
Денег, для переезда в крупный город у семьи Чловека не было, жили огородом да скотиной. Продавать некому сие добро, у всех в деревне свое имелось. Городским тоже не решались всучивать, самим бы наесться. Поэтому, единственным вариантом оставалась околоточная олесненская гимназия, куда родители и засунули свое чадо.
В первый год учебы маленький Человек поставил себе свою первую и невыполнимую цель – свалить из этого «ада»; тогда, ад ему представлялся таким. Сейчас же, его представление об этом понятии изменилось, деформировалось, и те зеленые годы мучают его своей прелестностью, сладко ноют и мучают романтикой потрепанное немыслимыми физическими нагрузками, пережитыми в Освенциме за эти два года, хоть и молодое его сердце.
Несмотря на свою явную предрасположенность к искусству, преподаватели терпеть Чловека могли с трудом, как и он их.
Постоянное дебоширство, срывы уроков, и ментальное компостирование мозгов преподавателей, оборачивались строгими выговорами от директора, и очень больными оплеухами от отца. Все это принуждало Чловека к еще большей ненависти ко всему его окружению, и заставляло считать себя инородным предметом в дыхательных путях свежесформированной образовательной системе Польской Республики.
Впрочем, только лишь данное ощущение мотивировало малолетнего Лосовски дальше существовать, и не предаваться дурным мыслям о самовольном уходе из жизни, которые регулярно посещали «борца за справедливость» – так он себя называл, по прошествии времени. Он мечтал в будущем переехать в Краков или Варшаву, поступить там в университет и забыть происходившее ранее как страшный сон. Почему ему это казалось страшным – сложный вопрос, на который ни я, и уж тем более ни сам Лосовски ответить не в силах.
Чловек и сегодня, на двадцатом году жизни, сидя в тесном вонючем кузове грузовика компании «MAN», не понимает, почему его так и не выгнали из этого проклятого места. То ли назло, то ли из любопытства его держали в этом злополучном палисаднике, постепенно превращая его чистый детский ум в заросли хераклиума, корни которого поглощали все прекрасное, что зарождалось в когда-то чистом, и в перспективе плодородном цветнике. Это, по крайней мере, давало надежду на поступление в университет.
Но, все это можно было стерпеть, и даже частично углубиться в созидание науки, если бы вместе с Чловеком в гимназию поступили его друзья. Их всего-навсего было двое – Якуб с Лукашем. Вопреки всему, пацанов не взяли туда.
Лукаш, не обладавший ярко выраженными талантами, отправился в залипинскую школу, юбилейным, сотым учеником.
Якуба не сочли нужным отдавать вовсе никуда. В то время это было распространенное явление среди деревенских.
Поэтому, если Чловек и виделся с друзьями в ближайшие двенадцать лет, то только вечером, после школы, на сколько отпускали родители. Ну и в выходные – куда без них?
Каждый божий день являлся для Чловека мукой – десять часов уходило на школу с уроками, а порой и на дополнительную школьную ересь и продленки.
Оставалось пять часов. В одиннадцать родители уже трубили сыну отбой. Это были пять часов радости, пять часов счастья, проведенные со своими камрадами в процессе игры в войнушку. Со спортивными товарищами, во время игры в футбол, скрученным из старых половых тряпок псевдо мячом. Ну или банального хулиганства, в виде разбивания оконных стекол домов местных повятских, так называемых «богачей». Организация засад на проезжавшие транзитом через село упряжки и машины. И, разумеется, драки с залипинскими заводными девчонками, которые, с течением времени, перерастали в первые интриги, а затем и в более «углубленные» отношения. Все, что происходило помимо этого пятичасового блаженства, Чловек терпеть не мог.
Он ненавидел все и вся. Учителей, своих умников одноклассников, которых грезил перерезать, а затем каждого закатать в отдельную консервную банку, и сверху налепить этикетку с именем жертвы. У Якуба даже имелся особый план по «утилизации» окружения Чловека, и открытия собственной мясной лавки. Похоже, и, Якуб накликал беду на Чловекову шкуру, использовав термин «утилизация». На данный момент, это совсем не кажется смешным и забавным, как тогда, лет десять назад. Вообще, Якуб был, конечно, со странностями малый...
- Во чудак! – почти закричал Чловек, забывшись, что на смерть едет не только он один.
- Все, съехал пацан, – произнес смуглый кудрявый мужчина, с шестиконечной разноцветной звездой на груди. Говорил он по-польски – тоже был из Польши, как и Чловек.
- А как тут не съехать, – подключился молодой человек, сидящий рядом с Лосовски. Его пометку сочинял перевернутый треугольник с латинской «Р» внутри – тоже поляк. – Через минут так пятнадцать на том свете уже будет. – Губы молодого человека были мертвенно бледны и тряслись, будто сами по себе, против воли их обладателя.
- Да ладно вам, – чтобы скоротать оставшееся время, развивал диалог кудрявый. – Каких там пятнадцать, успокойтесь. Десять от силы, или того меньше... Когда Фалика отвозили туда, потом обратно, не больше получаса прошло, а это, считай, вместе с главным мероприятием…
- Значит скоро уже… – бормотал молодой. – Значит… ну… не может же… н-н…не может… – у молодого начинали течь слезы из глаз, хоть лицо и не было сморщено расстройством, скорее оно ничего не выражало; оно было бледно у жутко худое, острые скулы, казалось, так и норовят прорезать белую его кожу.
У Чловека вдруг тоже увлажнились глаза, налились тяжестью, дыхание сдавило, ладони сильно вспотели, хоть и были холодны как льдины. Его начинало колотить.
В этот момент русский вновь зашелся своим ядерным кашлем, переключив тем самым внимание ошалелых от приближения смерти. Русского звали Иваном, фамилия его была – Красневич. Боец «РККА». Он сдался в плен, в ходе боев за белорусский Гродно. Не по прихоти, конечно. Он был ранен в городском бою – придавлен обломком памятника, одному из известных русских политических деятелей. Чловек не помнил фамилии персоны, выточенной из гранита, но четко знал внешний вид... Ваня рассказывал: «Фактурный человек с небольшой бородкой и брутальными мужскими залысинами. Смотрящий вперед, в светлое будущее... Великий русский революционер!».
Большая часть бойцов из роты Красневича обратилась в бегство, не став помогать бедному беспомощному солдату. А малая – сдалась в плен, у них не было другого выбора.
По рассказам Ивана, почти все, кто сдавался вместе с ним, сейчас воюют на стороне гитлеровцев… И откуда он знает?.. Только лишь Красневич, как истинный патриот, и ярый приверженец коммунистической идеологии, отказался от сией подлости.
Из всей туристической экспедиции, держащей курс на тот свет, один лишь Чловек, за этот недолгий шестидневный период времяпрепровождения, смог сдружиться с Ваней, понять его сполна. Ваню недавно определили в «Аушвиц», но, за это короткое время Чловек выслушал многое от русского пленного. Сколько душевной боли, сколько физической боли! Одного глаза у Вани не было – выбило осколком, и, когда его только привезли, вместо глаза у него было кошмарное кровавое месиво, Чловека даже стошнило пару раз от этого чудовищного зрелища; он никогда не видел ничего подобного, и о войне представления не имел, но Красневич показал ему истинное лицо войны.
Иван успел изложить все о себе. Своей жене, детях, о жизни в СССР… Чловек проникся жалостью, и некой теплотой к Советскому Союзу, и народам, его населяющим. Хотя до этого он всем нутром презирал эту страну. Он извлек из повествования русского пленника, что они, русские, не виноваты в развязке этой проклятой войны. Что они такие же жертвы нацистского террора, как и все остальные жители Европы и мира. Сомнения, насчет достоверности сказанного Красневичем терзают Человека и сейчас, но озноб перебивает зуд копания до правды.
Знобит и вправду не по-детски, подумал Чловек.
Потом он вспомнил, что после всех повествований, высыпанных из уст Красневича в уши Лосовски, словно пепел, из Аушвитстких крематориев, Чловек загорелся желанием все поменять. Естественно, сейчас это уже невозможно, но тогда… Тогда настолько это обожгло его душу. Настолько это воскресило в нем уже полуразложившееся желание жить, что он готов был организовать восстание в концлагере. Готов был пойти на невозможное: перебить всю охрану, состоявшую из вооруженных до ушей бойцов «СС». Но, как ни крути, Чловек не решился. И вот он здесь. Вместе с Ваней, кудрявым мужчиной, молодым человеком и еще с многими узниками лагеря «Освенцим», в пропахнувшем смертью кузове грузовика Вермахта. Они вот-вот встретят свою гибель, осталось совсем немного...
III
У Чловека потекли слезы, он начинал плакать, затем почти зарыдал, как вдруг... Резкий хлопок ударил по барабанным перепонкам, все приговоренные вновь смешались, образовав навал. Грузовик встал, как вкопанный. Экипаж сзади чуть не влетел в задницу грузовика с узниками. Из второй машины выпрыгнул начальник конвоя и несколько бойцов. Послышались кряканья и шварканья на немецком:
- Fick! Was ist das, Sharführer?
- Loch im lenkard, Truppenführer!
- Fick! Wie lange dauert es, ein rad zu ersetzen?
- Nicht langer als fünf minuten, Heir Truppenfuhrer!
- Чего они говорят? – невозмутимым, и почти безучастным тоном, Красневич обронил вопрос в пустоту. Поляки поняли его, русский очень схож с их языком.
- Говорят, что колесо пробило, менять будут. На пять минут работы у них там, – перевел Красневичу кудрявый мужчина.
- На пять минут дольше! Есть! – чуть ли не заплясал от радости молодой человек.
Все посмотрели на него.
Лица отбросов нового мирового порядка были наполнены ужасом, вперемешку с детской надеждой на чудо.
Приговоренные верили в справедливость, которая способна восторжествовать. Они надеялись на спасение и преобладающую человечность у людей в сатанинско-черной одежде с языческими символами.
IV
Командир отряда охраны размеренно втягивал в себя эфиры фабричной папиросы, вглядываясь в горизонт. Действо разворачивалось посреди луга, вдалеке чернел лес, труппфюрер глядел как раз в ту сторону. Солнце уже устремлялось на запад, и вот-вот должно было упасть за гущу леса и потеряться там. Конец июля, поэтому жаркий день весьма скоро сменялся душным летним вечером, облепляли комары и мошки, но командиру они не докучали, казалось, будто они вообще не лезут к нему. А вот Чловека уже изъели изрядно. Прошло уже не пять, не десять, но все двадцать минут! Немцы, вероятно, никуда не спешили и мерно ожидали конца смены. Колесо уже давно заменили, но с места все никак не трогались. Командир закуривал очередную, солдаты пинали землю, обменивались фразами и похохатывали.
Чловек, который уже осознал свою вину в том, что не ценил дарованную всевышним жизнь, был готов пойти на любое унижение, вплоть до того, что и расцеловать блестящие кожаные сапоги командира и берцы конвоиров, а то пойти и вовсе на унижение несусветное, на осквернение себя, как мужчины… Он хотел жить. Его глаза были переполнены душевной болью и сожалением. Он упрямо впивался ими в получавшего удовольствие от воздействия дорогого табака офицера «СС», как бы выпрашивая последний шанс, еще одно маленькое попущение со стороны беспощадного молоха.
Труппфюрер в свою очередь был непоколебим. Лосовски казалось, что он его ровесник, и рассчитывал на взаимопонимание. Но это только казалось, по-видимому из-за сбритой бороды. Дай ему бороду, и сомнения окончательно бы развенчались. Его лицо, с тонкими чертами и неровным сломанным носом не имело эмоций. Он затянулся в последний раз, буркнул что-то невнятное, выражая злость, на без того обреченных и жалких людей, попросил у одного из бойцов флягу, открутил крышку, сделал пару глотков, затем подошел к кузову с узниками. Чловеку показалось, что он хочет дать пить ему, ну или кому-то другому из его попутчиков. Пить хотелось ужасно, во рту все высохло, стенки глотки словно слиплись и с сухой болью расклеивались. Но не тут то было. Офицер демонстративно вылил содержимое фляги наземь. Потом закрутил крышку фляги, смачно харкнул, вернулся к широко улыбающимся солдатам, вернул флягу владельцу, запрыгнул в кабину второго грузовика. Тут же завелся мотор у первого, и колонна вновь двинулась. Теперь уже остановок не предвидится, подумал Чловек. Красневич сказал:
– Молодой еще, глупый. Ничего, образумится гаденыш, как пороху нашего нюхнет!..
V
Резкое торможение MAN-а напомнило поникшему Чловеку, как они с друзьями угоняли грузовик с повятской стоянки сельскохозяйственной техники...
Дело было в тридцать-седьмом...
Чловек окончательно разочаровался в своем окружении, и был не в силах больше выдержать странствия по мороку слившихся воедино абсолютно идентичных дней.
Якуб, как главный авантюрист и креатор в решении всех проблем, имевшихся у Чловека, предложил сбежать из повята, а затем и из воеводства. Якубу тоже надоело быть среди всего ему уже изученного, знакомого. К своим шестнадцати годам, Якуб перепробовал на вкус все виды самогона, производящегося в повяте. Вкусил ароматы всех девушек, и познал изгибы всех молодых женских тел в небольшом Залипье. Он был авторитетом у всей местной ребятни, и держал под контролем каждый уголок родного села, по крайней мере, так считал Якуб. Он уже начинал докучать своей харизмой каждому залипинскуму коту, и не представлял, что может его ожидать в будущем. Он думал, что ничего не измениться – малолетний дурак... И полагал, что ему необходимо срочно менять среду обитания. Отправляться туда, где его будут ждать новые ароматы и вкусы, новые друзья и подруги. Где его будет ждать новая, яркая и веселая жизнь.
В отличии от первой идеи Якуба – мясной лавки, которая долго находилась в разработке, эта задумка показалась Чловеку не столь утопичной, куда более реальной, и он согласился. Ибо не мог он больше терпеть. И блуждать в этом густом, как свиное молоко, тумане одинаковых дней, недель, месяцев и лет своей жизни.
К слову, была еще и третья, неотъемлемая часть «банды» – Лукаш. Самый невзрачный и непримечательный член залипинской группировки, главной задачей которой был поиск правосудия, справедливости и свободы личности человека.
Лукаш ломался дольше всех. Но поскольку друзей у него, кроме этих двоих душевнобольных больше не имелось, а своих родителей он никогда не видел даже на фотографиях – воспитывался у бабушки, он вскоре тоже решился на побег. Думал, что бабка простит ему, и переживет счастье внука. Она, кажется, глазом не моргнула, если бы Лукаша нашли мертвым, где-нибудь на скотобойне. Настолько эта женщина была сильна, и стойко переносила все невзгоды, происходившие в ее жизни. Так что, сопротивления Лукаша были связаны уж точно не с той фантастической бабулей, вылитой из стали, а с чем-то другим. Быть может, его держала Лиза, девушка, к которой Лукаш тайно испытывал неподдельную симпатию, теплоту, и, возможно, был влюблен в нее, но скорее привязался эмоционально, бездумно и безоглядно, как ребенок. Слава Богу, Лукаш не знал о том, что Якуб уже ни раз касался ее точеных, словно сделанным из гипса бедрам, как у вылитой Пигмалионом Галатеи. И уж подавно он не знал, что Якуб заходил намного дальше, и этот факт мог стать серьезной помехой для воплощения их общей затеи.
У Чловека с девушками так же не клеилось, как и у Лукаша. Может, из-за напористого обаяния Якуба, и его врожденному дару к соблазнению красавиц, на фоне которых их банальные комплименты с ухаживаниями смотрелись весьма нелепо и даже комично… Или дар Чловека, связанный с искусством, преобладал, создавая дисбаланс в отношении других естественных его возможностей? Впрочем, это было неважно, ведь пацанов ожидала новая земля, где для каждого найдется своя спутница, и не одна, и не две, а гораздо больше. Они смогут опробовать всякое, разное, абсолютно непохожее на то, что они каждый день лицезрели в своей маленькой деревеньке, которая для них являлась оплотом и барьером, для более широкого взгляда на бытие. Они считали, что начнут новую жизнь, и никогда не вернуться к прежней, унылой...
Найти транспортное средство не являлось проблемой. Якуб к тому моменту уже вовсю батрачил водителем. Возил овощи, фрукты, скот, людей, да все что угодно возил. Тем более, в школу не ходил, времени у него – хоть отбавляй. И на работу хватало, и на гулянки с залипинскими девчонками, любили они его...
Чловеку казалось, что план был интересен, но четко просматривалась излишняя тривиальность затеи. Что делать после угона автомобиля Якуб не знал, стратегия не была разработана. «По ходу разберемся, пацаны. Главное – не ссать!», – Якуб обнадеживал, тактик блин!.. Да и зачем вообще нужно было угонять грузовик? У Якуба был доступ на стоянку, сторож его без проблем бы впустил. А оставшаяся двоица проникла бы через задний двор, через забор… Ну ладно, решили на авось. Чловек собрал в рюкзак самое необходимое. Дома не было никого: отец – в Олесно, на заработках, мать у подруги чаевничала, дело к ночи шло. К утру уже собирались покорять столицу. Точкой прибытия была Варшава.
На Лукаше висела ответственность. Ему поручили надыбать где-нибудь бутыль браги, ибо дорога предстояла длинная, томная. Иного места, нежели бабушкин погреб Лукаш не знал, да и боялся попасться за воровство, и встретить утро не в холеной Варшаве, но в местном, воняющем прелой мочой, старым потом и перегаром обезьяннике. А бабка спит крепко. Она не станет держать зла на единственного внука, за какую-то никчемную бутылочку сливовой бражки.
Встретились в полночь, на выезде из деревни. Якуб договорился со сторожем, оправдав свой поздний визит срочным запросом из Олесно. Якобы необходимо было немедленно доставить пять центнеров картофеля, нуждающимся из соседнего города. До конца не ясно, что еще сказал обнаглевший проказник стражнику. Чловек не верил, что банальная ложь может творить подобного рода чудеса – гимназистская выучка не позволяла в это верить. Но Якуб заверил Чловека, сославшись на заспанность охраны, и вопрос отпал сам-собой.
Лосовски находился в назначенном месте и ждал грузовой ковчег уже минут двадцать, но, ни Якуба, ни Лукаша с бутылкой браги не было. Не появились они и еще через двадцать минут. Вдруг, внезапно, Чловек заметил на горизонте темный призрачный силуэт, напоминавший кого-то из знакомых. Чловек перепугался. Он подумал, что их уже раскусили. Что Лукаша поймала его железная старуха, а над Якубом уже вовсю творит экзекуцию деревенский участковый.
Но, к счастью, это был Лукаш, который странно покачиваясь, и с трудом держась на ногах, неспешно направлялся в сторону места сбора. В руках у него была та-самая бутыль браги, с открытым горлышком, и наполовину осушенная.
- Привет, Чло.. – начал было Лукаш, но рвотный позыв оказался сильнее желания побрататься с Чловеком.
- Твою мать, Лукаш, – с вселенской досадой проговорил Чловек, в ответ на теплое жидкое приветствие.
На сей раз на горизонте показались две ярко горящие фары, и за считанные мгновения носитель фар оказался возле дружной пары беглецов.
– Быстрее! Чего вы мнетесь? – из кабины водителя послышался знакомый юношеский голос. – Сейчас они там опомнятся и не видать нам тогда варшавских телок!..
Чловек залез к Якубу, затащив и Лукаша, который, в бреду, яро сопротивлялся, и разлил на сидения из бутылки еще добрую часть зелья.
- Может, для храбрости? – решил приободрить водителя Чловек.
- Я погляжу, один храбрец у нас уже есть,- стиснув зубы ответил Якуб.
Лукаш бубнил что-то невнятное, положа голову на колени Чловека.
Все таки сделав по глотку, ребята отправились в путь.
На пятом километре пути, Лукаша стошнило уже три раза, все под ноги, окошко заклинило и не желало отворяться.
– Давай разобьем, коль беда!.. – сказал Чловек.
– Я те разобью! – заорал Якуб. – А если нас все-таки повяжут, чё тогда?!
На четвертой волне, подкатившей к берегам юношеских мечт, Якуб не выдержал:
- Выкидывай его на хер отсюда! – то ли от злости, то ли от бабушкиной браги раскраснелся Якуб. Жилы на его лбу и шее вздулись, а в глазах наблюдалась недетская ярость.
Лукаш хотел было дать красноречивый развернутый ответ, но осекся, и выдал лишь малую, но, судя по всему, самую важную часть подготовленной речи:
– Хочу в туалет… Ребята, я в туалет хочу! – Детским, но вполне трезвым тоном разговаривал Лукаш.
- Ссы в бутылку, – решился помочь другу Чловек.
Лосовски сделал еще один глоток, высунул руку, державшую бутылку в окно, и вылил остатки напитка, освободив ее для Лукашевых потребностей.
- На, держи!
- Ты че, он нам сначала тут все заблевал, теперь хочешь чтобы он все здесь еще и обпрудонил к херам? – Якуб все больше выходил из себя.
Якуб дал по тормозам, вынул из нагрудного кармана двухсотый гвоздь, и собрался уже воткнуть его, в уже и без того полумертвого Лукаша, но Чловек успел его остановить.
- Ты чего, совсем сдурел? – спросил Чловек, с великим трудом удерживая крепкую жилистую руку Якуба, с зажатым в ней длинным острым предметом. – Ты его убить хочешь?
- Мы с этим овощем далеко не уедем! Я его убивать не стану, хоть и хотелось бы!.. Мне, по факту, на этого додика болт ложить толстенный! Ты хочешь, чтобы он всю кабину здесь к херам засрал? Мы не можем медлить, они опомнятся сейчас, и нам крышка! – Узналось в ту ночь, что Якуб ещё и немножко псих.
- Ведро есть с собой? – спросил Чловек.
- Зачем?! Ну есть вроде, в кузове!..
- Давай, доставай! Поставим ему ведро – туда и посрет, и проблюется.
- О, боги! На обочину пускай сядет! Сядь на обочину, деби-и-ил!! – Якуб вышел из машины.
- Я… не могу, друзья… мне нужно в ту-а-лет… Чло-о-овек… дай мне туалет…
- Да заткнись ты! Ну что за херня! Что ж такое то… – в отчаянии Чловек тоже вышел.
Кабина грузовика была трехместной. Кузов был под завязку забит мешками с картофелем, и возможности усадить Лукаша к «себе подобным» просто не было. По крайней мере, в тот конкретный момент, беглецы не могли додуматься до того, чтобы тупо выложить часть мешков с грузом из кузова, и посадить туда Лукаша. Только сегодня Чловек понял, какими же они были придурками... Почему не продумали банальный план действий? Зачем сорвались без подготовки, не зная, что предпринимать в той, или иной ситуации? Не обладая ни малейшим багажом знаний, в надежде, что препятствия обойдут их стороной сами, на своих двоих?.. Из багажа, они имели разве что полтонны крахмалистых овощей в кузове, и одного уникального, из плоти и крови овоща.
Открыв кузов, Якуб принялся искать там ведро. В то же время, Чловек вытащил Лукаша из машины, и стал помогать другу извергать из себя излишки «храбрости», периодически направляя его беспокойную голову, и прижимая ее ближе к земле, дабы не испортить свои новые, недавно приобретенные родителями в Олесно школьные брюки.
После долгих минут поиска, Якуб все же нащупал где то в глубине, под картофельными завалами, старое засаленное ведро, с трещиной в дне, затем направился к уже самостоятельно блевавшему Лукашу, которому становилось заметно лучше.
- Ребят, – вытирая рукавом свой нечистый рот, обратился к затейщикам Лукаш, – я перехотел, может, поедем уже, а?..
На этот раз Якуб уже окончательно для себя решил, что возьмёт грех на свою молодую проказную душу. Он закрыл глаза, нащупал в кармане острый предмет, сделал глубокий вдох... Чловек, сидя на корточках, чуть поодаль от грузовика, сделал то же самое, правда, гвоздя у него с собой не имелось. Якуб собрался нападать, швырнул ведро неподалеку, но его намерения прервал ослепительный, словно восстающий из тьмы феникс, свет фар другого транспортного средства.
Это был недобрый знак. Времени было далеко за двенадцать, и навряд ли, кто-то совершал вечернюю прогулку. И навряд ли кто-то осуществлял то же самое, что и эти трое безумных, в этот поздний час. Они, кажется, уже и позабыли, по какому маршруту они следовали и куда направлялись. Они совсем не помнили, что они вообще забыли здесь, стоя на обочине поздней ночью, с бухим Лукашем.
- Черт!!!- как резаный заорал Якуб. И отопнув дырявое ведро подальше, чтобы не запнуться, ринулся к машине. – Погоня!!!
- Твою мать! Лука-а-аш! – закричал Чловек, уже готовый удирать, в надежде, что немного пришедший в себя Лукаш все поймет, и сядет в кабину. – Лукаш!!! – Чловек выглянул в окно, и, к своему ужасу, никого не увидел.
Лосовски выскочил из машины, и принялся судорожно рыскать взглядом, бегать по обочине, пытаясь разглядеть в кювете следы, быть может, уже останки своего лучшего друга. Якуб не мог завести двигатель, а Чловек найти своего камрада.
Автомобиль-преследователь резко замер, будто заглохнув на малых оборотах, метрах в двадцати от «святой троицы». А через минуту погасил фары.
- Я здесь, – протянул кто-то из кювета, тоном погибающего в неравном бою, средневекового рыцаря Тевтонского ордена.
- Дурак! Ты где, идиот?! – истерически, тщетно стараясь подобрать еще более скверное ругательство орал Лосовски.
- Я здесь! – Глаза Чловека постепенно привыкали к темноте, и он увидел белеющую фигуру лежащую ничком в кювете.
Он направился туда, распознал в этом бренном теле Лукаша, и занялся его спасением... «Бах!Бах!» – прогремело два хлопка, похожих на выстрелы в глушителе. И Чловек подумал, что Якубу удалось завести этот старый драндулет.
Истошный вопль заполнил, пожалуй, все воздушное пространство Олесненского повята. В этом крике Чловек узнал Якуба, и осознал, что это были выстрелы не в выхлопную трубу... Это были настоящие выстрелы – из оружия!
- Попался, сучонок! – гаркнул некто посторонний.
- А-а-а... – Якуб выл, затем плавно перешел на стон.
Чловек упал на твердую землю, пожелтевшая трава на которой была покрыта осенним инеем. Лукаш, судя по всему, забылся сладким сном, это можно было понять по размеренному похрапыванию распростершегося рядом тела.
- Где остальные, сволочь?! – грубый прокуренный баритон давил на Якуба. Неотчетливо были слышны похрустывания Якубиных костей.
- Держится парень, молодец…– бормотал во сне Лукаш.
- Заткнись! – громким шепотом, словно вставляя невидимый кляп Лукашу в рот, приказал Чловек.
- Говори, сука, где соучастники? Соврать не получиться, мы видели их!
- Да не знаю я! Здесь только что были... сбежали наверное... – Якуб продолжал стонать, но этот стон успокаивал Чловека. Стон давал ему понять, что Якуб еще жив.
- Найдем гадов – мало не покажется!
Чловек смекнул, что тянуть уже не имеет никакого смысла; бежать ему некуда, Якуб ранен, Лукаш на волоске от… Впереди бескрайняя трасса, уходящая в неизвестность... Но географически, она ведет в Мазовецкое воеводство, прямиком в столицу – Варшаву. Это все, что успел узнать о маршруте Чловек. До Варшавы километров триста – пешком бессмысленно, да и зачем туда переть в одиночку… лучше уж здесь, где все привычно и знакомо, хоть и невыносимо.
- Считаю до трех! – взревел страшный охрипший бас. Он как-бы рычал на Якуба. – Не скажешь, где остальные, снесу башку! У-у с-сука! Раз! «Боже», спаси и сохрани, – лопотал про себя Лосовски.
- Кто мы?! – недоумевающе глядел во мрак темный силуэт с торчащим из рук ружьем.
- Мы, – Чловек приподнял Лукаша за шкирку.
- Иди сюда, мальчик. И без глупостей, пожалуйста. – Сказал кто-то другой, иной человек. Сказал более мягко и даже по-доброму.
Чловек побрел в сторону машины, возле которой хорошо просматривались два стоящих темных абриса, и один барахтающийся на земле, орущий. Лосовски шагал не спеша, боясь пробудить в напавших нежелательное. Глядел он только вперед… Как вдруг наткнулся на что-то жесткое и глубокое.
Это было то самое ведро, которое Якуб отчаянно разыскивал добрую часть времени в кузове, под картошкой.
Чловек, с характерным жестяным призвуком угодившей в капкан конечности повалился было наземь, хриплому показалось, что Лосовски собирается удрать, и явно на рефлексе, оформил выстрел «дуплетом» прямо в живот, простому залипинскому гимназисту, которого не устраивало его нынешнее положение.
VI
Чловек очнулся ближе к утру, в олесненском медпункте. В палате он был один, находясь под капельницей. Последнее, что он помнил, был резкий хлопок, болевой шок, и жесткое соприкосновение с подмерзлой землей.
Около часа Чловек лежал в палате, после того, как пришел в себя, и пытался нащупать у себя в голове хотя бы одну зацепку: Что они натворили этой ночью с друзьями? Какую цель преследовали?.. Но, все было тщетно.
Лосовски не мог вспомнить абсолютно ничего. Все его мысли заглушала дикая боль в районе живота, сопровождаемая невыносимым зудом, и дьявольскими коликами до потери сознания. Чловек начинал кричать, ощущение было адским. «А-а-а», – протянул он громко.
Через мгновение в палате очутился врач, которого Лосовски знал очень хорошо. Это был доктор Полански.
В детстве, Чловек, при малейшем недомогании, отправлялся напрямик к Полански. Он был старым знакомым его матери, а она, в свою очередь, очень любила посещать сего доктора. Почему именно его, Чловек не понимал. Терпеть Полански он не мог. Настолько тот казался Чловеку противным и лицемерным.
- Очнулся, малыш, – с приторной улыбкой начал диалог Полански. Он улыбался настолько широко, что, если бы не довольно взрослый возраст Чловека, его можно было принять за педофила.
- Где Якуб? – не желая разглагольствовать, а уж тем-более улыбаться ему в ответ, спросил Чловек.
- Тебе о себе думать надо, малыш, – не ослабляя свой отвратный псевдо-дружелюбный оскал, ответил доктор.
- Он умер?! – у Чловека защемило в груди.
- Да жив он, успокойся.
Чловек, забыв уже о своем боевом ранении, с облегчением выдохнул.
- Якубу больше всех из вашей троицы повезло. Соль в бедро попала.
- Соль? – спросил Чловек.
- Да. Соль. Повезло вам, ребята, – ехидно лыбясь, и наверняка получая удовольствие, отвечал Полански. – Ты только представь, что бы было, если вам дробью, или картечью туда же засадить... Якубу, бог с ним, в ногу, а тебе в живот. Не лежал бы ты сейчас здесь, мальчик мой. В гробу бы ле...
- А Лукаш? – перебил доктора Чловек. – С ним что?
- Лукаш? А с ним беда, мальчик мой…
Чловек моментально побледнел. И схватился за живот.
- Отравился парень. Мы ему промывание сделали. Еще чуть-чуть, и… того! – Полански закатил глаза, сложив руки на груди. – Ты, вот что, малыш, скажи ему, чтобы в следующий раз у меня брагу брал. Пускай у меня спросит в следующий раз. Я ему такой продукт предоставлю... – он опять закатил глаза, на сей раз спрятав руки в карманы пожелтевшего медицинского халата, вкусно причмокнул языком и звучно сглотнул накопившиеся во рту слюни. – Правда, лечиться нужно будет не от отравления паленым спиртным, а от алкоголизма. – Доктор вновь мерзко улыбнулся. «Почему я не додумался взять брагу у Полански?», – немного успокоившись, размышлял Чловек. Ведь он делал ее больше, и лучше всех в повяте. Больше всего клиентов – у него, цены невысокие, гарантированное качество продукта. Если бы не это паленое дешевое дерьмо, запасенное ещё покойным дедом Лукаша, который как раз и умер от перепоя паленым, возможно… Нет. Вряд ли…
Чловеку повезло. С полицией проблемы были улажены быстро – бабушка Лукаша расплатилась с участковым запасами той злосчастной браги, предварительно жестоко отхлестав внука по месту, на которое парни искали себе приключения. Родители Чловека ничего толком не узнали об инциденте; отец был на работах по сбору урожая, а мать Лосовски заверил в том, что Якуб выполнял важную задачу по доставке картофеля в Олесно, и позвал их с Лукашем с собой, чтобы помочь в разгрузке ценного материала. Конечно, все это звучало как вздор и бредятина, но, на тот момент, сын уже стал взрослым, и пороть его в воспитательных целях не представлялось возможным.
Чловек вновь с головой погрузился в серую рутину, словно муха, угодившая в паутину одинаковых дней, снова попав к огромному пауку проклятой системы в распоряжение.
VII
Больше всего Чловек сейчас жалел о том, что вспомнилось ему именно событие с побегом… Быть может, это самое памятное, или даже единственное интересное, что приключилось с ним за эти недолгие годы?.. Не вспоминать же безответную любовь, точнее Якуба, который как раз и превратил любовь в безответную… Гад! вот сука! – думал Чловек. И самое приятное с ним связано, и самое мерзкое – тоже с ним! Но ничего… Чловек, к слову, простил уже Якуба давно. Да и не видел он его уже сколько… два года почти. Что с ним сейчас, интересно…Что с Лукашем, что с родителями, что с доктором Полански в конце концов?.. Ведь интересно… Повесили их тем же макаром, что Чловека через считанные мгновения?.. Убили по-другому, или, вообще сбежали куда-нибудь за тридевять земель елки-палки?! Неизвестно. А если они все живы все-таки, ну, или, не все… Если кто-то из них остался еще на этой земле, и пережил уже весь этот кошмар… Вспомнит ли о нем кто? Вспоминает сейчас?.. Соберется ли компания вместе, помянет ли каким-либо словечком, пускай неодобрительным, пускай недобрым, но хоть каким, без разницы, абсолютно без разницы…
Зачем я вспоминал про это, почему не про Теодору, почему я здесь, а не в Варшаве, там все равно немцы давно, почему все так скоро, почему все так скучно, зачем я жил, так коротко так жалко так напрасно так никчемно ничего не сделал ничего не успел так тошно так досадно так жаль…
Мысли сменились картинками. Аккуратненькие деревенские домики, Лешекова повозка с кобылами, парное молоко в глиняном кувшине, зеленая трава, лес, просека, здание гимназии, девочки в летних платьецах, чумазые потные мальчишки с деревянными палками-ружьями, яблони, усыпанные спелыми сочными яблоками, стада овец, коров, одноклассники, зеленая доска… запах старых учебников, школьного туалета, цветов в клумбе перед главным входом, перемены…
Так все быстро, словно жизнь – молния и следующий за ней раскат грома… И воздух после грозы становится чище, нежели прежде, при жизни извергателя кислотных потоков, разрушающих озоновый слой Земли. …Один, второй, третий, четвертый, пятый… Людей все меньше. У мертвых – проблемы растворяются, у живых – никуда не деваются.
VIII
– Закат нынче красивый, – заметил труппфюрер, закуривая свое отборное курево. – Жарко будет опять… – Сказал он, в невидимую трубочку выпуская сигаретный дым. Он снял фуражку с серебряной мертвой головой, уже не палило. Мокрые вспотевшие соломенные волосы на его голове взбаламутились и склеились. Он поправил шевелюру, затем задрал голову к небу; к перламутровому летнему вечернему небу, с фрагментами редких жидких облаков, подсвеченных заходящим оранжевым солнцем. Втянул душный плотный воздух широкими ноздрями, затем, понурив взгляд, через те же большие арийские ноздри выпустил углекислое. В этом вздохе было нечто грустное, унылое. Он крепко зажмурил свои красивые светлые глаза, потом разжал их, и мир, окружавший его, вдруг наполнился ясностью, прозрачностью и понятностью.
– Ух, – задорно бросил он, разминая широкий плечевой пояс. – Уморился я сегодня…. Довольно. Смена кончилась, пора и по домам… Ганс! Заводи!