Я проснулась ночью от далёкого крика. Белый свет высокой луны падал на пустую Машкину кровать и портрет Карагача на стенке, у двери темнел шкаф. Никого в комнате не было. Стояла глухая тишина.
Наверное, приснилось, решила я, но в тот же момент снова услышала слабый крик. Мысленный крик.
Меня звал на помощь Боргез. Мой лучший друг.
Его панические мысли были полны когтей, клыков и сверкающих глаз. Он думал, что его поймал за ногу хищный зверь.
Я слетела с кровати, cхватила и натянула джинсы, затолкала в них комом ночную рубашку, сунула ноги в кроссовки... До дверей меня проводила Дженни, среднеазиатская безухая овчарка, а во дворе встретил Акташ, её родной брат.
Чисто подметённый бетон двора был залит светом прожекторов. Как и положено по ночам, толстенная цепь соединяла створки конюшенных ворот. В щель между ними я увидела, что случилось. Двери денника* были разбиты, пролом ощетинился белыми щепками, в нём беспомощно и нелепо застряла рыжая нога моего жеребца. Он пытался вырваться, дёргал дверь, её грохот взбудоражил всех лошадей, а конюха не было видно. Я послала Боргезу успокоительный мысленный образ ласковых человеческих рук и кормушки, полной овса. И позвала:
-- Дядя Серёжа!
Дежурный конюх, наверное, спал. Всегда эти конюха дрыхнут по ночам, хотя должны обходить денники, проверять, всё ли в порядке!
Боргезу было страшно и больно. Я мысленно пела ему, что люди прогнали чудище, оно ушло и больше не вернётся...
-- Дядя Серёжа!
Наконец конюх вышел из дежурки, и ему достаточно было одного взгляда, чтобы испугаться. Сначала он сделал движение бежать к Боргезу, потом решил, что надо прежде впустить меня и торопливо начал отпирать. Я шипела сквозь зубы:
-- Ну скорей, скорей, скорей!
-- З-замок заржавел...
-- Не замок, а спать надо меньше! -- сказала я тихонько, чтобы не услышал дядя Серёжа, и добавила: -- Вечно запираем, запираем, а потом не открыть...
Конюх ругал замок последними словами, а я ему поддакивала -- от злости. Вообще-то замок на воротах нужен, нужны прожектора во дворе, нужны сторожевые псы Акташ и Дженни. Лошади у нас на ферме стоят дороже любого "Мерседеса".
* Денник -- помещение в конюшне, размером 3х3 метра или чуть больше, в котором содержат лошадей. В каждый денник обычно ставят одну лошадь
Наконец что-то щёлкнуло, ключ повернулся, отскочила дужка замка и упала с тупым бряцаньем цепь. Я проскользнула в открывающиеся ворота и кинулась к деннику Боргеза. Дядя Серёжа, хоть он старый и толстый, очутился у разбитых дверей вместе со мной, ухватил поудобней обломки и потянул их на себя. Дерево захрустело. Жеребец дёрнулся ещё раз, вырвал наконец копыто из досок и, освободившись, нервно закружил по деннику -- никак не мог забыть про клыкастое чудище.
Я позвала:
-- Борюшка! Борге-ез!
Он тихо заржал и ткнулся носом в решётку, которая шла по верхней части двери и стены.
-- Ма-аленький, всё хорошо...
Я зашла в денник. Рыжий длинноногий жеребец, которому моя голова не доставала до холки, толкнул меня мордой и прошёлся вокруг, стараясь коснуться меня то плечом, то боком, то крупом. Он был ужасно рад, что я наконец пришла.
Догадаться, что случилось, было нетрудно. Боргез любил побрыкаться в деннике, наверное, воображал, что дерётся с соседом,
гнедым по кличке Баянист. Все стены были в щербинах от ударов, отметины копыт начинались у пола, до верхних я не дотягивалась даже стоя на цыпочках. Пока Боргез попадал по камням, ничего страшного не случалось, но сегодня ночью он врезал по двери. И, скорее всего, не один раз. Владимир Борисович говорил нам, что сила удара лошадиных ног достигает восьми тонн. Тут самые толстые доски не выдержат!
Когда жеребец немного успокоился, я остановила его и присела на корточки у левой задней ноги. На вид всё было в порядке, на золотистой шерсти у копытного венчика не оказалось даже царапин. Только все конники знают, что лошадь может захромать не сразу после несчастного случая, а чуть погодя.
Дядя Серёжа отодрал поломанную доску и на всякий случай одну рядом. Специально, чтобы пролом был шире и Боргез не застрял снова, если вдруг сунет ногу в дыру еще раз, от любопытства.
А потом я посмотрела, что конь всё не начинает есть сено, не стоит на месте, кружит по по деннику, и решила, что после такого потрясения его нельзя оставлять одного. Вообще-то нам не разрешают ночевать на конюшне, но сегодня другого выхода нет.
Из кормовой я притащила два тюка прессованной соломы, которая обычно идет лошадям на подстилку. Если положить их возле стенки, получится вполне приличная кровать. В раздевалке сняла с гвоздя рабочую куртку. Конечно, она здорово пахнет конским потом, ночную рубашку явно придётся стирать, но идти домой одеваться не хотелось.
Дядя Серёжа снова подошёл к деннику:
-- Света, как он? В порядке?
-- Пока вроде ничего не видно. Я тут с ним посижу.
-- Ага, только чтобы шеф потом не ругался...
-- Да, ругаться всё равно будет. Особенно если Борька захромает.
-- Ага, ага... Ну, ты полечи жеребца-то... Вы ж умеете -- по-своему.
-- Хорошо. Вы спите, дядя Серёжа, я буду за лошадьми посматривать -- всё равно ж тут сижу.
-- Вот и ладненько...
Он постоял немного и ушёл. Я уложила в ряд соломенные тюки и застегнула куртку. Днём в сентябре тепло как летом, а ночи холодные.
Боргез подошёл ко мне. Я чувствовала, что нога у него не болит. Дядя Серёжа говорил "полечи", но на самом деле никто из нас лечить не умеет. Вот боль унять -- другое дело... Я чесала жеребцу длинную гибкую шею, в ответ он губами перебирал мои волосы. Они тоже рыжие, но не такого красивого цвета, как его шерсть.
Потом я легла. Боргез доел остатки сена в углу, подобрался поближе, долго водил носом от макушки до кроссовок, затем стал выгрызать прямо из-под меня прессованую солому. Вообще-то соломой устелен весь пол в деннике, но лошадям всегда кажется, что люди обычно садятся на самое вкусное. И если ты устроилась на травке, а твой конь пасётся рядом, то, скорее всего, он даже не посмотрит на сочную зелень в стороне, он будет скусывать самые жалкие стебельки и подпихивать носом, чтобы тебя насмерть загрызла совесть и ты убралась бы с этой прекрасной травы.
Я мягко оттолкнула рыжую морду. Боргез поприставал ещё немного, потом смирился с тем, что я не встаю и начал есть рядом. Время от времени он вспоминал про чудовище, настораживал уши и косился на дверь. Прямо в окно светил прожектор и над спиною коня вставало тонкое золотое сияние... Нарисовать Боргеза художник мог бы одними длинными линиями.
В конюшне было спокойно. Над центральным проходом тихонько гудели лампы дневного света, в денниках хрустели сеном лошади. Я ещё не знала, что этой ночью закончится обыкновенная жизнь нашей фермы, я просто лежала и думала, как все позавидуют, когда узнают, где сегодня спала Света Измайлова.
Все -- это Аня, Верка, Димка и Арсен. Вообще-то мы живём на ферме вшестером, но Машка уже второй месяц лежит в больнице.
Мы -- детдомовцы. Просто никто нас так не называет, потому что детдом не обычный, а семейного типа. Воспитателями в нём наш тренер Владимир Борисович и его жена тётя Оля. Мы на интернатских совсем не похожи, у нас и одежда разная, и мебель в комнатах. И вообще, детдом -- всё равно, что тюрьма, там даже решётки на окнах. А мы живём в нормальном доме на ферме, что стоит на склоне горы над Яблоневым, большим селом недалеко от Бахчисарая. Выше фермы поля и лес, а на плоской вершине горы -- сады грецкого ореха.
У нас на ферме готовят конкурных лошадей.*
Тёте Оле с Владимиром Борисовичем врачи сообщили, что своих детей у них никогда не будет, и тогда они решили взять ребёнка из детского дома. Вначале одного, а потом подумали -- чем больше, тем веселее. Как раз тогда началась перестройка и детские дома семейного типа стали чуть ли не модными, о них и в газетах писали, и по телевизору показывали.
Всякий раз, когда я об этом думаю, то удивляюсь как мне повезло, что Владимир Борисыч и тётя Оля оформили семейный детдом. И как повезло, что они из многих выбрали меня.
Мне было пять лет, когда тренер меня привёз в Яблоневое. Изо всей жизни в обычном детдоме я хорошо помню только то, как меня там однажды наказала воспитательница. Нет, не побила, битьё -- это ерунда, поболит и пройдёт. А меня, не помню за что, она заперла на всю ночь в душевой кабинке. И погасила свет.
Представляете, облезлая дверь, скользкие стены, скользкий покатый пол, заплесневелый чёрный потолок. Сквозь отдушину над дверями проникает слабый-слабый свет. Сверху нависает душ. Точнее, только трубка от него. Леечку, через которую разбрызгивается вода, давно сорвали.
Мне сразу стало казаться, что эта трубка живая. В ней время от времени хлюпало и чмокало, она как бы только и мечтала присосаться. Я сначала стучала в дверь, потом сообразила, что пока стучу, стою к трубке задом, то есть она может неожиданно напасть... Значит, нужно прижаться к двери спиной и за трубкой внимательно следить. А если долго и пристально смотришь на что-нибудь, начинают казаться разные вещи. Например, будто чёрная дырочка-пасть открывается и закрывается, железная шейка растёт и тянется, тянется к тебе...
Случайно я глянула себе под ноги и вообще чуть не умерла. Там был слив для воды. Обычно его прикрывает решётка, но на этом решётки не оказалось, вместо неё зияла тёмная жуткая дыра. И оттуда могло вылезти всё, что угодно.
Тогда я начала кричать.
Никто не слышал меня, а если даже услышал, то не выпустил.
Потом от крика заболело горло, и я просто плакала.
И мне казалось, что трубка душа раскачивается влево-вправо и подбирается к моим глазам и хочет выпить их...
Кто и когда меня вынес из душевой -- не помню. Я потеряла сознание.
Даже теперь мне эта чёртова трубка иногда снится. Во сне из дырки слива появляется мерзкое, липкое щупальце. Оно цепляет меня за ноги и тянет вниз, а сверху кидается жадно сосущий душ. Тогда я начинаю кричать, и Машка будит меня. Не знаю, что случилось бы, если бы однажды она
* Конкур -- вид конного спорта, всадники с лошадьми на время преодолевают по определенному маршруту препятствия, установленные на конкурном поле -- площадке размером примерно 75х100 м
вовремя не успела и хорошо, этот сон ни разу не приснился, пока она в больнице...
Теперь вы поняли, как мне повезло? Повезло, когда у меня обнаружили способности.
Дело в том, что Владимир Борисович -- конник. И в голову ему пришла классная идея. Лошади очень хорошо чувствуют эмоции людей. Даже обычных людей. А раз так, телепаты смогут буквально разговаривать c ними. Любой спортсмен мечтает об этом!
И Владимир Борисович начал искать в детдомах ребят, у которых были бы задатки телепатических способностей. Первой оказалась Аня, потом я, потом -- Арсен, Верка и Машка. Так рассказывала тётя Оля. Димка на ферме появился два года назад. Ему тогда было пять лет.
Так что все мы, девчонки и пацаны с фермы, можем управлять лошадьми не только шенкелями и поводом, но и мысленным воздействием. Нет, "управлять" -- не совсем подходящее слово. Мы просто объединяем своё сознание с лошадиным и... Вы не представляете, как это здорово! Ты остаёшься собой, но вместо коротких медлительных человеческих ног у тебя появляются четыре сильных и быстрых. Ты можешь мчаться по полю в бешеной скачке, ты можешь прыгать через канавы в пять метров шириной, и препятствия, через которые ты одна даже не всегда перелезешь превращаются в пару пустяков... Короче говоря, ты можешь делать всё, что может лошадь -- и всё, что может человек. Но самое главное -- из-за прямого контакта разумов ты и твоя лошадь понимаете друг друга так, как больше не поймёт вас никто и никогда на этом свете.
Мы жили у Владимира Борисовича и тёти Оли в Яблоневом, пока были маленькие. Но в их доме только две небольшие комнатки, скоро там стало тесно, поэтому пришлось перебраться в дом на ферме. Тётя Оля сначала боялась оставлять нас на ночь одних, а потом поняла, что ничего страшного не случится, ведь на ферме есть телефон, а в конюшне дежурят по очереди конюха.
Наша ферма раньше была молочным хозяйством. Деревенские рассказывали, что когда Советский Союз распался, дела в колхозе пошли всё хуже, не стало кормов и постепенно коров -- а их было целых восемьсот! -- сдали на мясо. Три огромных коровника, гараж и контора, где раньше сидели бригадиры и ветеринар, целый год стояли пустыми, а потом их арендовали наш тренер и его компаньон. Компаньона зовут Константин Петрович, но мы -- конечно, за глаза -- называем его Костиком, потому что он совсем ещё молодой. В лошадях он не разбирается, но зато у него есть деньги.
Владимир Борисович и Костик решили не восстанавливать два дальних коровника, уж очень их здорово разграбили, пока они пустовали, даже шифер поснимали с крыш. Строители отремонтировали дом, ближний маленький коровник переделали в конюшню на двадцать голов, гараж превратили в склад кормов, всё это обнесли проволочной оградой, а за оградой устроили конкурное поле.
Размером конкурное поле похоже на футбольное. На нём устанавливают разноцветные сборные препятствия, через которые прыгают лошади со всадниками.
Обидно, что если в газетах упоминают про конников, то пишут просто "соревнования по конному спорту". А это же всё равно, что написать "чемпионат по игре в мяч" -- никто не поймёт, о чем идёт речь: о футболе, волейболе или вообще о водном поло. В конном спорте есть гладкие и барьерные скачки, есть стипль-чез, есть бега, есть разные игры. А есть классические виды конного спорта -- выездка, троеборье и конкур. Ну, про конкур я рассказала почти всё, кроме того, что всадники, участвующие в нём, не скачут наперегонки, а проходят дистанцию отдельно, на время, и препятствия на конкурном поле выстраиваются по хитрому маршруту, который обязательно надо соблюдать и который на каждых соревнованиях новый.
У нас на ферме готовят конкурных лошадей.
Владимир Борисович ездит по крымским совхозам-колхозам и скупает необъезженных двухлеток. Мы их учим бегать на корде, ходить под седлом, слушаться всадника и прыгать через препятствия. А подготовленных спортивных лошадей тренер и Костик продают гораздо дороже, чем покупали. Продают иногда в Россию, иногда -- на Украину, а чаще всего -- за границу. Если бы лошади присылали приглашения с гостевыми визами, мы уже побывали бы и в Польше, и в Германии, и в Австралии, и в Штатах... Но наших лошадей там, за границей, даже переназывают по другому, а, вырастая, они сильно меняются. Так что когда мы смотрим по видику записи разных чемпионатов, то даже не узнаем, если увидим кого-нибудь из тех жеребят, которых тренировали.
Когда мы только перебрались в дом на ферме, тётя Оля была с нами постоянно. Теперь она приходит утром и вечером уходит. Если честно, мне хотелось бы, чтобы она и Владимир Борисович всегда жили вместе с нами. И вообще, я хотела бы, чтобы Владимир Борисович был моим отцом. По-настоящему... Ну ладно, это всё бабские сопли и чувства.
Ночью нас охраняют Акташ и Дженни. Среднеазиаты натренированы кидаться на горло любому, кто полезет на ферму. И все в деревне это знают.
После переезда Владимир Борисович стал нас учить ездить верхом и прыгать. И ещё мы начали заниматься с бахчисарайским экстрасенсом, Романом Ивановичем. Оказалось, чтобы использовать телепатические способности, надо уметь сосредотачивать психическую энергию, формировать мысленный образ, концентрироваться на нем и направлять его... Тогда же мы узнали, что чем слабей у существа разум, тем труднее заставить его услышать и понять тебя. Насекомые, например, совершенно бестолковые создания. Потом идут рыбы и птицы. А лучше всего воспринимают человеческие мысли собаки и лошади. Дельфины, наверное, тоже, но мы это ещё не проверяли.
По этой логике, устанавливать телепатическую связь с людьми дожно быть легче всего, но это не так, потому что каждый нормальный человек не прислушивается к другим и думает одновременно о десятке разных вещей. Получается мысленный шум, вроде помех в телевизоре. Пробиваться через такие помехи из нас умеет только Верка.
Узнала я об этом случайно примерно месяц назад.
Мы возвращались домой с дискотеки. Вообще-то Владимир Борисович и тётя Оля запрещают нам ходить в яблоневский клуб. Дискотека поздно заканчивается, половина народу там пьяные и обкуренные. В принципе, нам и некогда. После школы -- тренировки. Каждый ведь работает свою лошадь и ещё одну -- на продажу. Потом надо готовить уроки, а позже никуда уже не хочется тащиться, да и дома есть чем заняться -- уздечку зашить, вальтрап постирать, в комнате убрать, почитать или посмотреть телек, вымыть посуду, помочь тёте Оле на кухне и конюху во время вечерней кормёжки. Но всё же иногда, тайком от взрослых, мы в клуб выбираемся -- чтобы не совсем отрываться от коллектива. И так деревенские называют нас "сильно умными".
В тот вечер Аня рано ушла спать, Машка была в больнице, а наш Арсен считает, что музыку пишут не для того, чтобы потом некоторые под неё дёргались... Короче, дождавшись, пока тётя Оля уйдёт домой, в село мы отправились вдвоём с Веркой, потанцевали не очень долго, что-то дискотека в тот вечер была неудачная, и решили вернуться на ферму. Было часов одиннадцать, может чуть больше. От села до фермы недалеко. Узкая асфальтированная дорога идет полями, а перед самой фермой проходит через густые дубовые заросли, небольшой такой лесочек. Мы с Веркой поднялись почти до него, когда вдруг из-за ежевичного куста, черневшего у дороги, перед нами вылезли трое.
Мы, конечно, сразу -- назад. Внизу село, люди... Но за нашими спинами, оказывается, шли ещё двое, а мы болтали и не замечали их.
Сердце у меня сразу провалилось куда-то очень глубоко.
Понятное дело, никто не станет лезть на гору только для того, чтобы сказать: "Привет, девчонки!". Понятное дело, что может понадобиться ночью парням от девушек...
Если бы я шла с Машкой, я бы так не струсила. Машка классно дерётся, так, что деревенские боятся с ней связываться.
Я схватила Верку за руку и потянула в сторону. Там, на поле, хоть каменюку можно подобрать, чтоб отбиваться. Нас на поле не пустили.
-- Куда, р-рыбочки?! -- удивился один из верхних.
Низко висели крупные звёзды, чёрной волною к небу поднималась наша гора, темнели кусты, их верхушки золотил свет прожекторов фермы. И до дому вроде бы недалеко, но всё ж и не так близко, чтобы там услышали как зовём на помощь.
Лица парней были неразличимы, мы их бы не узнали потом...
Они медленно подходили, они совсем не спешили, они знали, что никуда мы не денемся... И я подумала, что никакого "потом" у нас может не быть, и приготовилась драться насмерть...
И вдруг эти придурки воткнулись в невидимую стену.
Одна только я поняла, что случилось. Верка со страшною силой влепила им в головы приказ убираться прочь. Даже меня от неё чуть отбросило, хотя уж против меня-то она ничего не имела.
Она весело крикнула:
-- Н-ну?!
И подняла руку.
Мысленное давление сразу усилилось, сделалось таким, что на месте оставаться было просто невозможно и парни кинулись прочь. Верхние -- сначала в стороны, в поле, чтоб нас обойти десятой дорогой, а потом уже -- вниз, в село. Они почти сразу исчезли в темноте, только топот ещё долго был слышен в неподвижном тёплом воздухе.
Верка стояла посреди дороги и смотрела им вслед, а я смотрела на Верку. У неё было весёлое и злое лицо. Она ни чуточки не испугалась!
-- Никому не говори! -- это был почти приказ.
Я кивнула. Тогда мне показалось, что Верка гораздо старше меня, хотя ей тоже только четырнадцать. Каждый из нас пытался внушать свои мысли людям -- ничего не выходило. Верка тоже говорила, будто у неё не получается, а на самом деле то, что сделала она сейчас с парнями, мы умели делать только с животными...
...Роман Иваныч долго учил нас пользоваться своими способностями, прежде чем мы смогли выбрать Наших коней.
Три года назад, пятнадцатого августа, Владимир Борисович собрал нас в большой комнате и сказал:
-- Завтра поедем по фермам. Хватит вам Рубина мучить, выберете жеребят и будете с ними работать.
Рубин -- это старый рысак , на котором все мы учились ездить, и с которым сейчас учится Димка.
То, что сказал нам Владимир Борисович было невероятно и прекрасно. У каждого будет лошадь, которую он вырастит из жеребёнка и с которой будет работать только он!
Нелошадникам трудно представить, что это такое... Ну например как будто ты научилась вдруг летать.
Лучшего в жизни подарка и не придумать!
Арсен с разбегу прыгнул на спину Ане и крикнул:
-- Вперёд и с песней!
А Верка, Машка, я и тётя Оля вместе с нами начали плясать и доплясались до того, что едва не свернули на пол телевизор.
На следующий день после завтрака мы забрались в старенький "газик" Владимира Борисовича. И поехали... Я даже в окошко не смотрела, я закрыла глаза и мечтала. Мне представлялось, что своего-то жеребёнка я найду сразу. Это непременно будет кобылка. И непременно вороная.
Первая конеферма оказалась недалеко, где-то минут двадцать езды. Мы вылезли из кабины и побежали к базу -- загону, в котором содержали годовалых жеребят. Местный конюх шуганул их бичом и они, проскакав пёстрой стайкой, забились в дальний от нас угол, повернувшись к нам хвостами -- так всегда поступают дикие лошади, чтобы отбиваться от врага задними ногами -- и взволнованно оглядывались.
-- Ну что, зовите, -- сказал Владимир Борисович, он заранее договорился с начальством фермы. -- Только по очереди.
Это нужно было затем, чтобы видеть, к кому какой жеребёнок подойдёт. Ведь у каждого свой мысленный голос, откликнется на него тот жеребчик или та кобылка, которые будут полностью соответствовать складу твоих мыслей и твоему характеру. Ну и, конечно, Аня тут же вылезла вперёд. Она старше нас на два года и поэтому думает, что должна быть всегда первой. Ладно, вообще-то мне было всё равно, я только страшно боялась, чтоб она не захапала ту вороную кобылку, которую я вымечтала для себя.
Вышло, что зря боялась. Жеребята как стояли в дальнем углу, так и не двинулись с места.
Потом была Машкина очередь. Ей тоже не повезло.
И тогда попробовала я.
Вы не подумайте, что "звать" означает мысленно голосить: "Иди ко мне, мой маленький, мой миленький, мой хорошенький!". Надо, как учил Роман Иванович, вначале отделить себя от всего-всего остального мира и сделаться ужасно одиноким, а потом осторо-ожно расправлять в стороны трепещщущие мысленные лучи, наполненные лаской, теплом, добротой, самым лучшим, что в тебе есть. Потом ощутить певучую вибрацию этих мысленных лучиков. А если вдруг тебе повезёт, ты поймёшь, что с кем-то звучишь в унисон, тогда надо подтягивать лучи к себе, тянуть очень-очень медленно и осторожно, чтобы не нарушить гармонии.
Я всё делала как надо, но ко мне никто не подошёл...
Те три дня, я помню полностью, каждую минуту помню. Думаю, что другие тоже. Просто ничего важней у нас в жизни не случалось и не случится.
Помню, например, что на завтрак у нас была манная каша и мы все старались заглотать ее побыстрей, потому что пока не поедим, никуда не поедем... Помню, что в короткой траве у железных облезлых ворот как раз в этот день расцвело целое созвездие золотых одуванчиков. Помню, что Арсен тогда нацепил новенькие резиновые сапоги -- красные, на толстой белой подошве, -- а никто из нас, девчонок, и не сообразил одеть что-нибудь нарядное.
Помню, что в "газике" пахло бензином и собаками. Помню, что стояла безветренная тишина, небо было серым, а когда по серпантину мы поднялись высоко в горы, облачная пелена осталась внизу и открылась праздничная голубизна...
Боргеза я нашла на маленькой степной ферме. Мы приехали туда вечером второго дня. К этому времени выбор не сделали только я и Арсен, остальные уже приручали в конюшне маленьких дикарей. Мне даже стало казаться, что ко мне не подойдёт ни один жеребёнок, и ещё я немного укачалась, от бензинового запаха стало тошнить -- в общем, мне было ужасно себя жалко.
Уже привычно и не спеша мы вдвоём подошли к грязному базу. Здесь жеребята тоже оказались дикими, шарахались от людей. Породистых, высоких, тонконогих, среди них было всего четыре, остальные -- маленькие и лохматые, видно, вырастут обычными рабочими лошадками.
-- Чур, я первый! -- крикнул Арсен.
Мне было всё равно:
-- Я вторая...
Он позвал -- и без толку.
Владимир Борисович стоял в сторонке и разговаривал о чём-то с хозяином фермы.
Арсен от обиды показал мне язык и сказал:
-- Ну давай... Светка-петка, колбаса, на верёвочке оса...
Я не стала ему отвечать, я зажмурилась и звала-звала-звала, и вдруг почувствовала... Это было похоже на вспышку света, на взлёт к солнцу. Меня как будто окатило чистой хрустальной волной.
Тонкая вибрация мыслелучиков стала вдвое мощней, я стала их укорачивать и услышала, как чавкает под копытами глубокая грязь. Страшно было открыть глаза -- вдруг это просто померещилось.
-- Ну, Рыжая, ты даёшь! -- раздался голос Владимира Борисовича и тёплая большая ладонь опустилась ко мне на плечо.
Конечно, тут же я открыла глаза.
У ограды стоял жеребёнок!
Он оказался рыжим, как я и -- я глянула ему под брюхо -- это был жеребчик.
Ему было страшно, он подобрал задние ноги, готовый в любую секунду отпрыгнуть, уши стояли стрелками, он волновался и пофыркивал.
Тогда мой конь вовсе не выглядел красивым. Казалось, что он слеплен из частей разных лошадей. Лёгкая породистая голова с большими ясными глазами, чуть длинноватые уши. Тонкая слабая шея и клочкастая грива. Отлогие длинные лопатки и высокая холка. Острый хребет, выпирающие рёбра и огромный, словно беременный живот. Такой живот появляется у лошадей, которым дают много соломы и сена, а мало -- овса. Длинные тонкие ноги покрыты сплошной коркой грязи. Жеребёнка, наверное, не чистили с рождения... Только опытный человек мог угадать по нему, что станет он отличным прыгуном.
Но мне было всё равно, какой он. Я чувствовала, что это -- мой, именно Мой конь, и уже любила его.
Жеребчик осторожно просунул морду между трубами ограды и начал обнюхивать меня, но знакомству помешали Владимир Борисович и хозяин. Они подошли -- жеребёнок отпрянул, развернулся на задних ногах и ускакал. Я хотела подозвать его снова, но тренер сказал, что этого делать не надо. Ещё он сказал, что зовут жеребёнка Боргез, принадлежит он к чистокровной верховой породе, самой быстрой в мире, завтра его привезут к нам на ферму, тогда я смогу возиться с ним, сколько захочу, а сейчас пора домой.
Когда мы поехали, мне представилось, что вот сейчас рыжий малыш Боргез поймет, что я уезжаю, выпрыгнет из база и погонится за пыльным буро-зелёным "газиком". Я увижу его в маленькое заднее окошко, закричу, чтобы Владимир Борисович остановился, он тоже заметит скачущего по дороге жеребенка, ударит по тормозам... Я выскочу из машины и побегу навстречу...
Этого, конечно, не случилось. Тогда я даже обиделась на Боргеза, но сейчас-то понимаю, что мы тогда просто ещё слишком мало знали друг друга.
В дороге Арсен дразнил меня и щипался, но я даже ни разу его не стукнула, потому что чувствовала: это он из-за того, что думает, будто останется вообще без лошади.
Но такого несчастья ни с кем из нас не случилось, на следующий день он встретил своего Баяниста.
...Я лежала на соломенных тюках, слушала мирные звуки ночной конюшни и вспоминала о том, как рос Боргез и сделался выше меня, как я объезжала его, как учились мы прыгать, как ездили на озеро купаться, как становился Боргез на дыбы под старым деревом у ворот фермы, а я поднималась на стременах и рвала абрикосы...
Потом я уснула. Мне приснилось, что мы с Боргезом участвуем в чемпионате мира и побеждаем всех.
ГЛАВА 2
-- Смена,* повод! Облегчённой рысью ма-арш!
"Смена" произносится коротко и чётко, "повод" говорится, чтобы всадники успели приготовиться, после "рысью" делается небольшая пауза, а "марш" командуют всегда нараспев.
Головными в смене -- Арсен с Баянистом. Баянисту весело -- как всегда. Он играет, вскидывая передними ногами, подбрыкивает, вот-вот сорвётся с рыси в галоп. За Баянистом -- Димка и серый Рубин. Потом идёт Аня на гнедой голштинке** Виннифред. Замыкают смену Верка со Змеёй.
___________________________________________
* Смена -- группа одновременно занимающихся всадников.
** Голштинка -- лошадь голштинской -- старинной немецкой -- породы. Голштинские лошади очень крупные, широко используются в выездке и конкуре.
Настоящая кличка вороной Веркиной кобылы -- Звенигородка, но её иначе как Змеёй не называют. Из-за характера. Змея не любит никого из лошадей и никого из людей, кроме Верки. И сейчас время от времени она пытается прибавить рысь, что-бы достать зубами мощный круп Виннифред, но Верка этого не позволяет.
Везде царит солнце. Солнце сияет в небе, солнце отражается в мелких лужицах, разлитых на конкурном поле, солнце блестит на конфетной бумажке, брошеной кем-то на склоне горы, солнце сверкает на пряжках уздечек и на хромированных стременах, под солнцем переливается вычищенная шерсть лошадей.
На конкурном поле, расставив длинные ноги в ослепительных белых бриджах и высоких сапогах, стоит Владимир Борисович. Он сейчас без обычной кепки, лёгкий ветерок перебирает волосы, руки засунуты глубоко в карманы бордовой куртки.
-- Шире рысь! Дима, держи дистанцию!
Первая тренировка.
Я стояла и смотрела на неё, облокотившись на ограду конкурного поля, слушала мягкий стук копыт на рыси, солнце грело мне спину. После ночного происшествия Боргез всё-таки захромал и поэтому мне сейчас оставалось только следить, как работают другие.
И вспоминать Машку и Карагача.
Когда сидишь в седле, то не видишь, что смена короткая, словно обрубленная. С земли это заметно сразу. И, самое главное, всё не станет по-прежнему даже тогда, когда Машка вернётся из больницы.
Карагачем звали Машкиного каракового жеребца. Машка называла его Кори. Карагач был похож на неё, он тоже ничего не боялся.
В самом начале-то, когда Машку только привезли из детдома, она боялась всех на свете и её невозможно было ударить или схватить. Она уворачивалась, отскакивая в сторону, ускользала, приседая к земле. Конечно, мы её стали дразнить трусихой, боякой, ну, по-всякому. Что-что, а дразниться детдомовские умеют. До смерти задразнят. Владимир Борисович это заметил и очень быстро прекратил. И сделал так, что мы даже стали Машке завидовать. Он сказал,
что Маша Лебединская талантливей всех, ведь она чувствует наши намерения, а вот мы никогда не знаем, что сделает она в следующий момент.
Но скоро Машка бояться перестала. Сперва нас, потом всех остальных. Когда мы пошли в школу, она записалась в секцию бокса, а потом сама, по книжкам, стала заниматься каратэ и кикбоксингом.
Мне тоже пришлось, потому что мы же с Машкой дружим и живём в одной комнате. Но я не слишком люблю все эти мордобитные виды спорта. А вот Машка оказалась жутко упорной и способной.
После конных тренировок она часами отрабатывала стойки, удары, блоки, уклоны, прыжки. Иногда занималась по ночам. Пару раз я просыпалась и видела, как она сосредоточенно избивает воображаемого противника. За конюшней, под навесом, где стоит телега, Машка подвесила мешок с песком. Вначале она ободрала о рогожу руки до крови, потом кулаки стали жёсткими, вот только мозоли, которые обычно бывают у каратистов, на костяшках не появились. И Машка по этому поводу очень переживала.
В деревне с ней боялись драться не только девчонки, но и пацаны, а в секции никто не хотел стоять в спарринге. Не потому, что она была сильнее всех. Небольшого роста, худенькая, личико прозрачное, прямые русые волосы до плеч. Но когда Машка начинала драться, не только противник, но и все, кто был рядом, чувствовали, что она решила победить любой ценой. Понимаете, совсем любой.
И если ей не уступят, будет драться до конца. До смерти.
Точно таким же был Карагач.
Про нервных, пугливых, всегда готовых сорваться в бешеный галоп лошадей говорят, что у них "в голове пуля". Если так, то в голове у Карагача был снаряд. Только караковый не шарахался в сторону от птичек, осенних листьев и зловеще шуршащих полиэтиленовых кульков -- того, что обычно приводит в ужас пугливых лошадей. Он просто любил скакать. Любил больше всего на свете.
Каждая здоровая сытая лошадь не прочь побегать. Боргез мой тоже. Но Борька кроме галопа любит ещё множество других вещей. Пожевать овёс или нежное сено. Побрыкаться вволю. Поесть абрикосов летом, осенью -- виноград. Мечтает подраться с Баянистом. Хочет познакомиться поближе с каждой кобылой, которую проводят мимо, всякий раз ржет и встает на дыбы.
А Карагач любил только скакать. Он даже ел всегда неохотно, разбрасывал из кормушки овёс, не доедал его до конца. Другие жеребцы ржут при виде кобыл, а он ржал при виде седла и уздечки.
Как и Боргез, Карагач принадлежал к чистокровной верховой породе, все предки его скакали, становились лучшими среди многих и он просто создан был для скачки. Но у Боргеза с мозгами-то всё в порядке, а вот у Карагача, видно, что-то сдвинулось. Хотя, может, и нет...
Разве не нормально любить делать то, для чего ты просто создан?
Машка говорила, если Карагача не остановить, он будет скакать изо всех сил, будет скакать, пока выдержит сердце, будет скакать, пока будет жить, -- словно ему надо самого себя победить любой ценой.
И все верили Машке, потому что Карагач был Её Конь. А мы даже друг друга не знаем так хорошо, как знаем своих лошадей.
Когда выводили его из денника, он сразу рвался скакать. Конечно, этого нельзя было позволить. Мы ж не какие-нибудь казаки с чубами, лампасами и плётками, которые -- прыг в седло и сломя голову понеслись. Мы спортсмены. Cтоявшую в деннике лошадь нельзя срывать с места в галоп, надо сперва размять её, пройти немного рысью. Но рысить Карагач не любил. Так не любил, что Машка не могла его уговорить на это мысленно. И ей приходилось не просто слегка придерживать повод, а висеть на поводу всем телом, откинувшись назад, только тогда караковый жеребец изображал что-то похожее на нужный аллюр.
В конкуре препятствия прыгают с галопа, но это сокращённый или средний галоп. На маршруте особенно не прибавишь, иначе можно просто не вписаться в поворот. Но все понимали, что Карагачу иногда необходимо дать волю, нельзя же постоянно, каждый день, всю оотренировку сдерживать его. И Владимир Борисович тоже понимал это -- я вообще не знаю среди нетелепатов другого человека, который бы так хорошо чувствовал лошадей.
Он часто говорил:
-- Та-ак, работу закончили, все шагают. Мария, можешь съездить в поле. Только смотри, знай меру!
Вообще-то в обычных спортивных школах таких как мы малолеток без тренера в поле не отпускают. Но Владимир Борисович знает, что любой из нас, во-первых, скорее сам себе откусит ухо, чем сделает что-то во вред коню, а, во-вторых, не упадёт. Мы с лошадьми думаем одинаково и двигаемся в такт.
Машка и Карагач, получив разрешение, уходили, довольные. В сосняке и в ореховых садах на яйле есть дороги без камней, которыми так и прорастают поля ниже по склону. На тех дорогах каштановая, упругая, приятная для конских ног земля.
Я только раз видела, как Машка с Карагачем скакали так, как он хотел. И запомнила на всю жизнь. Понимаете, каждая лошадь красива на скаку. Даже кляча, которая возит сено. Но в движении Карагача было ещё что-то кроме красоты. Любой бы заметил, что именно для этого он создан, именно для быстрой скачки самым лучшим образом приспособлены его стройные сильные ноги с прочными сухожилиями и крепкими копытами, его выпуклые мощные мышцы под блестящей тонкой шкурой. А скорость... Мы с Боргезом шли хорошим полевым галопом, а Карагач ушёл от нас как от стоячих. Движения его были плавными, точными и широкими, он далеко выбрасывал передние ноги, пружинисто отталкивался задними, и при этом видно было, что всё это для него только удовольствие и счастье, а не работа.
После этого я спросила:
-- Владимир Борисович, а почему Карагача нельзя на скачки отправить? Они с Машкой все первые места позанимали бы...
Тренер удивился так, что его лохматые брови встали "домиком":
-- Ры-ыжая, какие скачки, он же классно прыгает!
Владимир Борисович уже тридцать девять лет конкуром занимается, ему скачки кажутся простыми как букварь и неинтересными. Тем более, что прыгал Карагач действительно здорово. Но и тут была видна его "пуля в голове".
Мой Боргез тоже прыгает хорошо, прыгать любит, но не пойдёт на двухметровую стенку. Он знает, что просто не сможет прыгнуть препятствие в двести сантиметров со всадником на спине.
А Карагач пошёл бы, и прыгнул бы. Разбился, но прыгнул.
Он страха не знал, точно так же, как Машка. Всё-таки во время выбора, три года назад, к каждому подошёл именно тот жеребёнок, который совпадал с человеком по характеру, как совпадает своими выступами и углублениями ключ со скважиной замка.
В тот самый день два месяца назад мы отработали лошадей и поехали шагать на верхние поля. После тренировки нельзя лошадь сразу ставить в конюшню, надо примерно полчаса вываживать её шагом, чтобы остыла, чтобы дыхание успокоилось.
Был июль, жара такая, что на опушке леса листья в трубочки посворачивались, поэтому работали мы вечером и когда выехали на поле, солнце уже стояло низко над горой и внизу, в долине, лежала сумеречная тень.
Только мы подошли к дороге, ведущей в старый сосняк, Машка повернула:
-- Я тут проедусь...
Арсен завертелся в седле, вспомнил детство:
-- Всё будет доказано, всё будет рассказано!
Конечно, он бы ни слова не сказал тренеру, он болтун и музыкант, но не предатель.
И, само собой, вставила слово Аня. Она делает вид, что за всех отвечает, даже когда никто ей этого не поручал:
-- Ты давай недолго... Чтобы вместе вернуться...
Машка кивнула и они с Карагачем исчезли за серыми стволами.
Мокрая от пота шерсть на шее и боках лошадей быстро высохла, сделавшись тускловатой. Солнечный свет из жёлтого стал оранжевым, тень от кромки леса вытянулась на половину поля. Мы отшагали своё -- Машка и Кори не появлялись. Аня пробурчала:
-- Наверное, сама домой поехала... Просила же как человека!
Когда мы вернулись на конюшню, дежурный конюх Витька горько сказал:
-- Эх вы! Чё ж вы девку-то отпустили!
Оказалось, пятнадцать минут назад перед фермой затормозил белый "Жигуль" с прицепом, где лежали брёвна. Водитель вытащил из кабины Машку. Машка была без сознания.
Моментально возникла суета, нашли Владимира Борисовича, тётю Олю и они на "газике" увезли Машку в больницу, в Бахчисарай. А водитель белых "Жигулей" путался у всех под ногами и объяснял, как было дело. Словно извинялся. Потом незаметно сел в свой драндулет и укатил.
Мы расседлали коней и собрались в конюховской. Нам было страшно и мы держались рядом, так, чтобы касаться друг друга хоть рукавом. Позвали Витьку, он с удовольствием рассказал, всё что знал, и мы по его словам представили случившееся точнее, чем он сам.
Машка и Карагач скакали по любимой дороге. Ветер шумел в длинноиглых соснах, поэтому гула мотора не услышали ни девчонка, ни жеребец. И, войдя в поворот, они вылетели прямо на белую легковушку...
Любая другая лошадь шарахнулась бы в сосны. Может, смогла бы спастись, а, скорей всего, нет. Но всадника бы точно стесала о деревья.
А Карагач прыгнул.
Ведь он просто создан был для того, чтобы прыгать высокие препятствия.
Это был великолепный прыжок и они с Машкой почти победили.
Они бы точно победили, если бы за машиной не тащился прицеп с дровами, длинными хлыстами спиленного сухостоя.
На приземлении Карагач попал в них передними ногами. Хлысты разошлись, зажав копыта.
Машка и Карагач полетели через голову. Машка сильно разбилась, но осталась жива. Караковый жеребец, не знавший страха, сломал себе шею.
Перепуганный водитель, ударивший по тормозам, когда на него вылетели девочка и конь, подобрал Машку, бережно уложил её на заднее сиденье и погнал машину к ферме. Все в округе знают, откуда в лесу могут появиться всадники...
-- Сволочь, -- сказала Аня. -- Придурок! Если б он не тормозил, всё было бы в порядке.
Действительно, скорость машины плюс скорость лошади -- если бы водитель не пытался остановиться, "Жигули" просто проскочили бы под Карагачем вместе с прицепом, с этими брёвнами.
Я поняла, что сейчас позорно разревусь, и выскочила из конюшни.
Идти в нашу с Машкой комнату было совершенно невозможно. И я плакала во дворе. Слонялась туда-сюда, пинала камешки, клочья соломы, пнула кучку навоза, не убранную конюхами. Забрела под навес, ударила, что было сил по мешку с песком. Машкиному мешку... Ободрала костяшки, но боли не почувствовала. Ударила ещё раз -- всё равно...
Кружила, кружила, кружила по двору... Кто-то проходил мимо, но я не замечала, кто это и куда он идёт. Потом из конюшни меня позвал Арсен.
Оказывается, наши, Витька и пришедий ночной конюх скинулись, Витька смотался на мотоцикле в село, привёз самогонки и теперь надо непременно выпить за упокой конской души чистокровного Карагача и за то, чтобы у Машки всё было хорошо.
До этого случая никто из нас всерьёз не пил -- Владимир Борисович следил за этим очень строго. Но пробовали, конечно, все. Нельзя жить в деревне и ни разу не попробовать вина... Может, конечно, в городе то же самое -- не знаю. Потом приходилось искать жвачку или есть подгоревшие семечки, чтобы не пахло.
Самогонка оказалась страшно резкой, от неё перехватывало дыхание. Витька учил нас запивать её водой, но я не запивала, мне нравилось, что она такая. Для закуски дежурный Игорь поделился варёной картошкой, которую взял себе на ужин. Мы вытаскивали картошины из банки прямо руками. Димка уже не плакал, тихонько сидел в углу, только глаза оттуда поблёскивали. Ему, конечно же, не наливали. Мы не преступники, чтоб спаивать детей.
В тот вечер я первый раз в жизни стала пьяной. И ничего страшного в этом не было, только мир вокруг меня расколося на осколки. В одном осколке был страх за Машку. В другом -- острая боль, потому что Карагач нигде больше не будет скакать своим прекрасным галопом, разве что в конском раю, где всегда светит солнце и всегда трава зелёная. В третьем осколке был густо-синий вечер, яркие летние звёзды и наш молчаливый тёмный дом. В четвёртом была большая любовь. Я любила Боргеза, Машку, Владимира Борисовича, тётю Олю, Верку, Арсена, Аню и вообще всех людей на земле... Было много других осколков, я видела их одновременно, они кружились передо мной, то один то другой приближался, потом отодвигался опять, и жить было чудесно, только вот очень больно. А потом всё стало черно. Наверное, я уснула.
Владимир Борисович и тётя Оля приехали только утром и даже не очень ругали нас за вчерашнее. Было не до того. Оказалось, у Машки сильное сотрясение мозга, сломаны рёбра -- это, наверное, она упала на камень, -- и внутри что-то ещё повреждено, поэтому её пришлось везти из Бахчисарая в Симферополь.
Сначала к ней в больницу не пускали. Потом стали пускать, так она сама никого не захотела видеть. Мы приезжали несколько
раз и ждали в парке у больницы, пока тренер передавал ей пакет с фруктами и разными вкусностями, которые приготовила тётя Оля. В конце концов Владимир Борисович стал ездить один. Мы на Машку не обижались -- у неё было горе. Это ж понятно -- увидит кого-нибудь из нас и сразу вспомнит, что наши кони жуют себе сено, а Карагача на свете больше нет...
Как только она поправилась так, что смогла ходить, то попыталась убить себя. Оказалось, те деньги, которые передавал ей Владимир Борисович, она не тратила на мороженое или какую-нибудь ерунду вроде жевачки, а потихоньку покупала в аптеке димедрол, и когда снотворного набралось целых двадцать пачек, выпила их все, прибавив ещё те таблетки, что набрала в тумбочках у соседок по палате. Спасли её только потому, что Машка всегда была ужасно аккуратной и решила пустые упаковки от таблеток выбросить в мусорное ведро. Это заметила нянечка, подняла шум. Врачи не дали Машке умереть. Ей промыли желудок, очистили кровь, и теперь в больнице терзали всякими психотерапевтическими штучками, чтобы она больше не пыталась самоубиваться.
Я Машку понимала. Я бы тоже убила себя, если б на свете не стало Боргеза. Только поступила бы по-другому, выбрала бы такой способ, чтобы потом насильно не спасли. Например, прыгнуть с крыши двенадцатиэтажки, там же в Симферополе много высотных домов, а из больницы убежать нетрудно.
Ведь если твой конь умрёт, это всё равно, что тебе отрубят руку и ногу сразу. В таком виде лучше не жить.
...От этих мыслей и воспоминаний мне стало холодно, хоть солнце грело вовсю.
Наши прыгали. Владимир Борисович кричал -- а как иначе, если говорить тихо, никто ничего не услышит, поле большое:
-- Анна, Анна, заставь лошадь прыгать! Что это она у тебя стучит?!
Костлявая рослая Виннифред была небрежной. Во время прыжка она плохо подбирала передние ноги и зацепы копыт стучали по препятствиям. Иногда обходилось всё нормально, а иногда жерди летели на землю. На любых соревнованиях за разрушение препятствия -- четыре штрафных очка.
Аня злилась, она всегда страшно нервничала, когда тренер делал ей замечания. И, снова заведя гнедую на "каменную стенку", она скорее всего, мысленно ударила её, потому что Винни сделала гигантский красивый прыжок, раза в полтора выше и дальше, чем нужно.
Владимир Борисович снова закричал:
-- Что ты творишь?! Полегче, лошадь загубишь!
Справа от меня захрустел песок. Я краем глаза уловила движение и шарахнулась в сторону, а потом уже увидела, что могла бы и спокойно стоять на месте, никто не собирался лишать меня жизни. Рядом затормозила зелёная "Нива". Она скатилась с дороги к полю с выключенным двигателем и подъехала бесшумно. На лобовом стекле был прилеплен розовый косматый чёртик и рядом косо торчала табличка с жирной синей надписью "ТВ-Крым".
Из машины вылез парень. Высокий, темноволосый, коротко стриженный, в кожаной курточке и кожаных штанах. Довольно симпатичный.
-- Привет! Скажи, где ваш директор? Ну, начальник?
Я показала:
-- Вон, тренировку ведёт. Подождите.
Открылась задняя дверь "Нивы", вылез ещё один. Постарше и поменьше ростом, волосы собраны в "хвостик", с головы до ног одет в синюю джинсу -- кепка, куртка, штаны, кеды. Вытащил большую видеокамеру. Понятно, оператор!
Владимир Борисович заметил гостей и подошёл, бросив через плечо нашим:
-- Шагайте пока...
Высокий представился тренеру:
-- Кирилл Денисюк, крымское телевидение, программа "Островитяне"...
Оказалось, кто-то сообщил ему, что под Бахчисараем в селе Яблоневое работает необычный семейный детский дом. Одновременно детский дом и спортивная школа. И Денисюк решил снять про нас передачу!