Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

Моё индийское "ожерелье"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...Под нашими окнами по стволу дерева с огромными листьями-опахалами и почти такими же розовыми цветами, гортанно-мягко ворча, поднимается бо-ольшущий попугай. Его движения медлительны, в них нет суетливой боязни наших северных птиц, и вот уже, оглянувшись на меня, он неторопливо устраивается на ветке, поворачивается ко мне хвостом. Ах, птица, ленивая, пестрая птица! Ты навсегда останешься в этом жарком раю, а для меня он - лишь мгновение, яркое, как вспышка мгновение! Уже через час наш автобус будет петлять дорогами многоярусного Канди, а потом спустится в неширокую долинку и снова перед нами начнёт разворачиваться почти фантастическая панорама Цейлона: взгорья, поросшие пальмами, голубое разноцветье убегающих вершин, а над всем этим - какое-то удивительно радостно-серебристое солнце! Нет, у нас оно светит совсем не так, - будто отдавая лишь свои окраинные лучи, - а здесь... Женщины смеются, суетятся, иногда застывая на какой-то миг и провожая нас любопытными взглядами, а вода струится по их длинным волосам, по сари, прямо на наших глазах обозначая изваяния женских фигур... Стоп! Вот такими и запомню их: напряженные изгибы молодых тел, смуглые улыбающиеся лица, влажные волосы и пестрые сари, а за ними, на том берегу - сухое дерево, - словно корнями вверх! - с гроздьями больших черных птиц, весящих вверх ногами и чуть раскачивающихся в жарком, густом воздухе...
'Как четки, перебираю камешки моего индийского ожерелья: вот овальный, пепельно-серый и это - Агра, с ее призрачным Тадж-Махалом; многогранный, светло-синий, словно с капельками мутноватой воды Ганга, - Варанаси; желтовато-зеленый, весь пронизанный золотистыми брызгами солнца... ну, конечно же, Бомбей; оранжево-красный - Махабалипурам; прозрачно-серый - Элеофант. А этот, самый крупный и яркий? Ощущаю на ладони его прохладную тяжесть, любуюсь красками... Да, конечно же, в нём - все многоцветье Индии!' Так начинала свою сказку о Цейлоне и Индии тогда, когда восхищение моё этими странами было подобно зачарованности. И те записки получились слишком восторженными, - даже казались не правдивыми, - но теперь, 'причесав' и несколько поубавив очарования, могу предложить их читателю. Только в феврале бывают такие дни: накануне пройдет щедрый и тихий снегопад, ночью чуть подморозит, а утром... Утром солнце заполнит всё не только пронзительно ярким светом, но и каким-то голубовато-серебристым маревом. И это марево будет размывать очертания, придавать всему сказочную таинственность, а дни с такими утрами я буду называть благостными и в эти мгновения слышать: - Галя, пальмы! Прижимаюсь лбом к прохладному стеклу иллюминатора, открываю глаза. Море пальм! Они все ближе, ближе! Я уже вижу их огромные листья, парю, падаю на них и кажется, что шуршат о крылья самолета. Но вдруг он жестко вздрагивает и катит по взлётной полосе. Спускаюсь по трапу в зной, в непривычную яркость дня, в густые и приторные запахи Цейлона. Радость от встречи? Да нет, пока я лишь радуюсь тому, что больше не будет неприятных ощущений от падения в пустоту. Ох, уж эти последние сорок минут полета над океаном!.. Говорят, что всему виной пассаты. Ах, пассаты-пассаты, вы огорчили мне встречу со сказкой. Но снова - пальмы. Лес из одних пальм! Только уже совсем рядом, у обочин дороги. Окна, двери автобуса распахнуты и пахучий ветер овевает, ласкает, щекочет... Нет, не верится, что всё настоящее: и пальмы, и орехи на них, и девушки в сари, и этот упругий, насыщенный ароматами ветер. Вот она - встреча! Теперь - смотреть, слушать ощущать. Интересно, а что ещё, - не будь этих записей, - сохранилось в моей памяти от тех первых часов встречи с Цейлоном? Пытаюсь вспомнить... Но образы ускользают, тают, не успев проявиться. Только эти строки оживляют многое и я почти вижу... Волна летит нам навстречу, захлестывает подолы, пенной влагой обдает лицо и я кричу: - Зо-ося! Мы на Цейлоне! Зо-ося, океан перед нами! И уже бежим по горячему песку, с брызгами врываемся в пенную волну, которая чуть не сбивает с ног! Нас зовут, нам машут, а мы пьяны, пьяны и этим сияющим пространством, и неуёмным шумом океана. Канди, бывшая столица Цейлона. Под нашими гостиничными окнами по стволу дерева с огромными листьями-опахалами и такими же розовыми цветами, гортанно-мягко ворча, поднимается большущий попугай. Его движения медлительны, в них нет суетливой боязни наших северных птиц и он, оглянувшись на меня, неторопливо устраивается на ветке, поворачивается ко мне хвостом. Ах, птица, неспешная пестрая птица! Ты навсегда останешься в этом раю, а для меня он - лишь мгновение, яркое, как вспышка мгновение! Уже совсем скоро автобус будет петлять дорогами многоярусного Канди, а потом спустится в неширокую долину и снова перед нами начнёт разворачиваться фантастическая панорама Цейлона: взгорья, поросшие пальмами, голубое разноцветье убегающих вершин и над всем - удивительно радостно-серебристое солнце! Нет, у нас оно светит совсем не так, - будто отдавая лишь свои окраинные лучи, - а здесь... Но - остановка. У дороги - неширокая мелкая речушка, а на том берегу - стайка женщин в пестрых сари. Они плескаются в воде, смеются, непонятный их говор щебетаньем долетает до нас и, застывая иногда на какой-то миг, иные с любопытством посматривают на нас. А вода всё струится по их длинным волосам и сари, прямо на наших глазах обозначая изваяния женских фигур... Стоп! Такими и запомню их: напряженные изгибы молодых тел, смуглые улыбающиеся лица, влажные волосы и пестрые сари, а за ними, на том берегу - сухое дерево с гроздьями огромных черных летучих мышей, весящих головами вниз и чуть раскачивающихся в жарком, густом воздухе. Буддийский храм. Я не в силах оторваться от горящих свечей в бело-розовом ковре из лепестков лотоса, от их завораживающей пляски света, - пламя колеблется, светотени перемещаются, уплотняются, а когда одна их свечей готова погаснуть, длинная палочка осторожно прикасается и та вновь вспыхивает обновленным светом. Но поднимаю глаза: а вот и повелитель этого волшебного зрелища - буддийский монах в оранжевой накидке. Он перебирает лепестки, которые бережно опустили сюда руки только что вошедших девушек, а те, воздев сложенные ладони, с минуту стоят, а потом, отступив вглубь храма, опускаются на пол и склоняют головы. Вокруг них снуют туристы, суетливо скользя взглядами, а те вроде бы и не замечают их. Долго всматриваюсь в их лица и пытаясь понять: что чувствуют они сейчас? Но нет, так и не смогу, - хотя бы на секунду! - стать сопричастной их молитве, оставшись лишь зрителем этого таинства, свершаемого при слабом потрескивании свечей в благоуханном, пряном аромате храма. У одной из бабуль, что на подступах к базару торгуют разными поделками и книгами, разложив их прямо на тротуаре, недавно купила 'Бхагават-гиту', - диалог индуистского Господа Кришны с его другом Арджуном, который вели они меж собой пять тысяч лет назад. 'Тело имеет десять врат: два глаза, две ноздри, два уха, рот, анус и гениталии. Живое существо в обусловленном состоянии отожествляет себя со своим телом. Но только тогда, когда оно способно отожествлять себя с Господом, присутствующим в нём, оно становится свободным'. Согласна с Кришной... Но индуистский Бог не даёт мне пока ответа на вопросы: зачем же тогда подарены человеку эти 'десять врат' и почему он должн отказаться от всего чувственного, входящего через эти врата? Раннее утро. Уже второй час дорога надвое режет желтые поля выметывающейся низкой пшеницы, в которой оранжевыми стайками - поляны цветущей горчицы. Тени деревьев - поперек дороги, и они - словно ступени лестницы, по которой мы приближаемся к Тадж Махалу. Иногда проносятся горстки лачуг с пестрыми пятнами сувенирных лавок, мелькают улыбающиеся лица индусов, поджарые коровы, худые собаки, а потом снова - поля, поля... И чем дольше едем, тем шире разрастается во мне чувство какой-то отстраненности от этого реального мира, а в подтверждение тому вдруг вспыхивает такая картина: тающее к горизонту в жарком мареве желтое поле, а над ним - силуэт сухого дерева с черными застывшими грифами на ветвях. Нет, это не реальный мир! Это - кадры какого-то фантастического фильма! Но вдруг - остановка и... Что-то вроде шалаша под деревом с огромными листьями, рядом - заклинатель змей и под хрипловатую, прерывающуюся мелодию его дудочки покачивающиеся кобры... словно руки невидимого дирижера. И снова - узкий асфальт дороги, упругие, ласкающие потоки ветра, - на целый час! - а потом узкая, с низкими берегами река, деревянный мосток и наш автобус медленно погружается в пестрое мельтешение, живую оголтелую плоть базара. Яркие пятна тканей, пестрых сари, гроздья бананов, ананасов, каких-то неведомых фруктов... Как же он ярок и криклив, этот базар! Помощник шофера висит на подножке и, наклоняясь, изгибаясь, покрикивая прокладывает автобусу путь средь этого снующего, бурлящего скопища людей, повозок, машин. Тадж-Махал. Когда вдруг, неожиданно явится он из-под арки старинного форта, то на какое-то мгновение я даже остановлюсь, пораженная его призрачной белизной! И вспыхнет ощущение: прямо сейчас, через мгновенье всеми своими куполами взлетит он в бирюзу небо. Потом, подойдя к нему и, запрокинув голову, буду рассматривать купола, расчленю его на ажурные арки и решетки, спущусь в душный склеп Акбара, где гид фонариком подсветит мраморные плиты гробницы, чтобы разноцветьем заиграли вделанные в них полудрагоценные камни... И от этого останется тревожащее чувство, словно нечаянным прикосновением разрушила этот цельный и прекрасный образ. Не надо было приближаться! Не надо было 'щупать его руками', а только б издали, как те молодые европейцы, любоваться им! Они сидят напротив Тадж Махала, прислонившись к красной стене форта, и просто смотрят на него. Счастливцы! Им не надо спешить. Может, и поздним вечером придут сюда, чтобы увидеть сотворенное, но призрачное и невесомое чудо в лунном свете. Говорят: это - непередаваемое зрелище! А я еще раз увижу Тадж Махал издали, от форта Гирея, когда набродившись среди построек, причудливостью своей больше похожих на творения камнерезов, а не строителей, поднимусь на верхнюю галерею дворца, и передо мной вдруг раскинется высохшее, с редкими темно-зелеными пятнами растительности русло реки, которое опояшет форт песчаным зигзагом и затеряется в мутной дали, а там, чуть справа, белым призраком будет висеть... нет, сиять Тадж-Махал. И до сих пор напротив моего компьютера висит обложка рекламного журнала с Тадж Махалом, - наш гид тогда сунула его мне в руки. Иногда вглядываюсь в эту фотографию, 'вживаюсь' в неё и... И уже иду к Тадж-Махалу по аллее парка, - как в тот день! И уже останавливаюсь, рассматриваю какого-то зверька, который, - ну как наша ласка! - чистит лапками мордочку. А потом обхожу вон тот фонтан, поднимаюсь по мраморным ступеням и... 'Неужели это было'? - вспыхивает каждый раз. Индия... Как же мало сохранилось в моей памяти, памяти спешащего туриста, пытающегося уловить и унести с собой хотя бы общий контур 'объекта'? Узкий газон с невысокими деревьями режет надвое трассу, вдоль которой мелькают портреты Индиры Ганди... Да, Новый Дели - европейский город и те минареты и форты, которые мы увидим, прозвучат диссонансом в современной мелодии города, а пока... Низкое утреннее солнце удлиняет тени, играет в капельках воды на подстриженной и только что политой траве, которая бархатиста, свежа и зеленым бордюром стелется по обеим сторонам широчайшего Делийского проспекта. Дома на другой его стороне удалены настолько, что нельзя рассмотреть их архитектуру, а здесь - парк, и в нём - монументальная арка в честь солдат, погибших во вторую мировую. Парламентский дворец... Мы рассматриваем его через чугунную решетку, а слева поблескивает окнами корпус правительства, где работает Индира Ганди. Ни караула, ни полиции, и прямо на газонах отдыхают индусы. Построенный местным миллионером бело-розовый католический храм с высокими ступенями широких лестниц, с несколькими переходами из одного помещения в другое. Красный Форт... Его мощные стены похожи на Кремлёвские, но только они - со множеством колоннад и ажурных решёток из белого мрамора. Поздним вечером, когда нас снова привезут сюда, мы услышим топот конницы, крики завоевателей Бобуров, стенания порабощенных, под звуки боевой музыки будут вспыхивать и скрещиваться алые, синие, зеленые лучи прожекторов, и в этом разноцветье, - как миражи!.. - будут парить постройки форта. Да, конечно, вся эта феерия света, музыки и строений будет великолепно красочна, но все же не смогу я оживить, наполнить образами эту яркую картину. Как-то меня и еще троих моих 'сотуристов' пригласили, - уже и не помню куда, - рассказать о поездке, и я была ошарашена: как же по-разному воспринимали мы одно и то же! Женщина, - уже не помню её имени, - всё говорила о нищих и бездомных, мужчина - как и чем нас кормили, а парень, - 'Баба Яга костяная нога' прозвали мы его тогда из-за того, что при каждом шаге под каблуком у него что-то поскрипывало, - рассказывая о Ганге, брезгливо морщился: вода, мол, в реке такая грязная!.. да и пепел ритуальных костров в него сбрасывают, а индусы тут же, прямо в одеждах, купаются. И больше ни о чем не рассказывали. Варанаси. Совсем раннее утро. Зябко. Но сегодня мы увидим восход солнца над священной рекой индусов. И нас уже ведут к ней через преддверие ада, ибо как еще назвать эту стенающую, молящую, трясущую лохмотьями и кружками толпу нищих и калек? Кажется, что воздух дрожит, кричит вместе с ними. Но вот и Ганга... Верхушка мутновато-красного солнца еще только показалось над размытым пространством противоположного берега, где нет ни строений, ни деревьев, и мне сейчас кажется, что река своей тяжелой, мутной и медленной водой обозначила пределы этого, суетного берега, и того, противоположного, - пространства небытия. Но что же те, кто пришли сюда за надеждой?.. Они уже погружаются в реку, окунают детей или просто сидят на ступеньках набережной, обратив лицо к восходящему солнцу. Кельи паломников... Как же низко над водой! Кажется, что вода уже захлестывает их, но паломники, - среди них много и молодых европейцев, - словно изваяния застыли в позах лотоса. В лодке - японцы. В темных одеждах, со склоненными головами и сложенными ладонями, - графические силуэты! - медленно проплывают перед нами, гипнотизируя загадочностью свершаемого таинства. И я не отрываю глаз, пока другие лодки с пестрыми туристами, щелкающими затворами фотоаппаратов, не заслоняют их. А к нашей подплывает совсем крохотная, и в ней - мальчик и девочка, протягивающие цветы лотоса: купите, купите! 'Просьба не фотографировать, - негромко бросает гид. - Смотрите, там, правее...' Тёмный дым погребального костра - на берегу, несколько фигур рядом, и тут же - серая корова. А вот еще... и на поленьях - женщина в желтом сари, рядом - тихая группка родственников. Через минуту вспыхивает огонь. Ни стенаний, ни плача. Лишь громко разносящаяся индуистская молитва да низкий свет разгорающегося солнца. Через два года съезжу в Чехословакию, Венгрию. Да, будет любопытно, но восторга эта часть Европы у меня не пробудит, а вот Индия... В том краю не только природа, строения, воздух, насыщенный запахами трав и цветов совсем другие, но и лица, - будто принимают люди той страны жизнь такою, какой она дана, и большего им не надо. Время в Индии зримо и сжато. И ощущение это появляется не только потому, что метро там строится так же, как пирамиды в древнем Египте, - индусы на головах выносят корзины с грунтом из подземного тоннеля, - а и потому, что рядом с изящными автомобилями бегут поджарые, босоногие рикши. Мы только что стояли у пирамидальных монолитов на месте, где на Будду снизошло прозрение, а через час любуемся многоцветьем джайнисткого храма. А он совсем крохотный, этот храм, - словно полудрагоценный камень! - и так трогательно смотрится на свежей траве небольшой лужайки, отражённой в холодных стеклах соседних высотных зданий. Трогательна и вера его прихожан: все, рожденное под солнцем, должно жить, даже насекомые, которых они бережно сметают с дороги метёлочками. Да и лица индусов вызывают ассоциации с теми, древнеегипетскими, которые видели лишь в альбомах. Вот лицо женщины на тибетском базаре. Она с радостью и надеждой разворачивает и разворачивает перед нами один батик за другим, протягивая нам. Стайка индусов... Долго и терпеливо стоят они перед отелем, кутаясь в длинные накидки, но вдруг радостно оживают и начинают высыпать из мешков розовые, желтые, красные лепестки цветов, а потом, с медлительной озабоченностью, тут же, у подъезда, выкладывать из них орнамент. Лепестки ложатся к лепесткам, переплетаются по цвету, форме, и вот уже серое пространство асфальта превращается в яркий ковер. Потом пестрая канва поползет и по лестнице, в затемненный зал, где вечером, как нам сказали, будет свадьба. А те трое?.. Они красиво смотрятся на белом фоне небольшой сценки, - пожилой индус в яркой одежде и совсем юные девушка и юноша, играющие на каких-то замысловатых инструментах. Иногда они поют и их пение больше похоже на взволнованное повествование, на молитву. Нет, сколько бы ни всматривалась я в индусов, не могу понять: почему даже у нищих и беспризорных нет на лицах той самой озабоченности и замкнутости, которая не сходит с наших? Когда возвратилась из поездки, не сразу смогла привыкнуть к лицам прохожих, - не только замкнутым, озабоченным, но зачастую и злым, - и, наверное, именно по такому их выражению нас, советских, за границей и узнавали. А еще, конечно, по одежде, прическам, некрашеным волосам, плохим зубам, и, главное, по отсутствию внутренней свободы. Да и с 'внешней' было не лучше, - нас табунами водили на экскурсии, в рестораны, магазины и даже по базарам, а если у кого и появлялось желание одному побродить по городу, то руководитель сразу пресекал: только вчетвером! Но в Бомбее я всё же вырвалась в центр города, так за мной тут же послали Зосю, мою тогдашнюю подругу, и она, еле переводя дыхание, - бежала, догоняла! - и пугливо озираясь по сторонам, сразу заныла: - Галь, ну пошли в гостиницу! Пошли! И все же, не смотря на всё это, поездка в Индию и на Цейлон осталась для меня сказкой. Экскурсия по Бомбею. Дома мелькают длинной нитью разноцветного ожерелья, не давая отдохнуть уставшему глазу на какой-либо зелени сквера, и только раз прервется это мелькание, когда остановимся на краю заросшего оврага у небольшого строеньица, рядом с которым на ветви полу засохшего дерева будут садиться и снова тяжело взлетать огромные чёрные птицы. Птицы - парсы. Может быть совсем скоро в дом захоронения усопших придут люди и положат перед ними очередную жертву. Потом три дня родственники будут сидеть в башне молчания и наблюдать неторопливую трапезу птиц. Какие чувства будут в их сердцах, какие мысли? И как понять этот странный ритуал мне? Наш катерок бойко лавирует меж океанских кораблей в мутноватой портовой воде, набережная быстро удаляется, растворяясь в мареве яркого дня, а впереди уже темнеет, нарастает спина огромного слона, - мы плывем на остров Элеофант, слоновий остров, - и я уже запрокидываю голову, чтобы дотянуться взглядом до его хребта. Причаливаем, осматриваемся... Магазины, лавочки, лоточки и, уходящие в гору, крутые ступени. Раз, два, три... восемь... двадцать девять... Говорят, что их двести сорок шесть, но там, на вершине - храм, древний скальный храм. Пёстрая мишура лотошников бордюром украшает лестницу, привлекает, останавливает: ожерелья из нефрита, топаза, агата, статуэтки из сандала, черного дерева... Сколько здесь всего! Побродить бы, не торопясь, и хотя бы потрогать все это, но... Но нас уже торопит лимит туристского времени. Как же диссонирует он, этот галоп, с размеренной неторопливостью индусов, провожающих нас улыбками! Наконец-то храм!.. Вырубленные в скале залы с барельефами и горельефами богов Шивы, Лакшми, орнаменты их одежды, убранства, сцены жизни. Я всматриваюсь в улыбающиеся лица, стараясь разгадать символику их жестов, уловить смысл поз... Что хотели сказать творцы? О чем поведать, предупредить? Нет, не понять. Потом спустимся вниз, сядем в катерок и через какие-то минуты начнут таять очертания причала, построек, деревьев и, наконец, сам остров Элеофанта превратится в чуть заметный синий холм над разбегающимся от катера веерообразным шлейфом волн. Я подхожу к невысокому парапету. За ним - океан. Но пока смотрю на прибрежную полосу с огромными темно-серыми валунами. А там что?.. Ну да, там - люди, просто вначале не заметила их потому, что их тёмные тела почти сливаются с валунами, и только, когда поднимутся и, лавируя меж камней, приблизятся к берегу, начну следить за ними. Наклоняюсь, заглядываю вниз... Да там хижины, много хижин!.. Нет, не знаю, как назвать эти гнезда, прилепившиеся к парапету, но возле них копошатся люди: вон женщина у костра, рядом - трое детей и собака; а там мужчина разбивает ящик; еще один разжигает костер и рядом, блеклым пятном, лежит женщина; и снова - дети, дети... Их много здесь, они то тут, то там мелькают меж валунов! - Ах, какое убогое зрелище, - шепчу Зосе. - А мы тут... Ведь наш отель высится над океаном, рядом - бассейн бирюзовой воды, кафе с лужайкой ярко зеленой травы... Но уже с веранды смотрю на океан с еще не размытой линией горизонта: расстояние между этой линией и огромным шаром солнца быстро сокращается и я жду, жду, - когда же упадет оно в океан? И закрываю глаза, а когда открываю - раскалённого шара нет, остался только тёмно-красный шлейф. Отхожу от парапета, опускаюсь в плетеное кресло. Тёмные силуэты пальм на фоне пурпурного неба, графические фигурки людей за столиками, ажурное плетение изгороди, приглушённый изумруд молодой травы и негромкое пение индуса... Как же сплетается его голос с этой зримой симфонией изысканной красоты, как одухотворяет ее! И кажется мне сейчас, что начинаю понимать этих людей: да, можно, можно вот так, часами, сидеть, обратившись к океану, чтобы раствориться, слиться с этой завораживающей красотой, наполненной пряным ароматом и глухим, но мощным урчанием океана. А прощальным аккордом Бомбея прозвучит для меня светящийся контур исламской мечети, парящей над заливом и желтым каскадом подсвечивающих огней отраженной в чёрной воде. И тёмно-синий шлейф моста, спускающегося к набережной, чтобы слиться с песчаной косой и пунктиром мчащихся машин влиться в мерцание огней другого берега. Из 'Бхагават-гиты': 'Тот, кто черпает счастье, активность и наслаждения в самом себе, кто обращен внутрь себя, является воистину совершенным мистиком. Он освобождается во Всевышнем и в конечном итоге достигает Всевышнего'. Не знаю, 'совершенный' ли я мистик, и мистик ли вообще? Но то, что в минуты, описанные мною, ощущала мгновения счастья, так это - правда. Храм Шивы. Он - как пёстрая пирамида или каскад из ослепляюще ярких фигур, статуй, изваяний. Напрасно ищу среди этого 'праздника жизни' хотя бы один единственный, привычный символ христианской веры - страдание. Нет, эти лики богов и божеств да и сам Шива, обращены к солнцу и полны призыва к торжеству радости и любви. Сколько в них откровенной чувственности, полного и мощного ощущения жизни! И все они - воплощение Панчакрильи, пяти актов верховного Шивы. Вот он, в круге пламени, четырехрукий бог танца. В одной руке - двойной барабан, символ изначальной вибрации творения; в другой - огонь, истребляющий все сотворенное; ладонь третьей, обращенной ко мне, убеждает в необходимости освобождения от страха; пальцы четвертой указывают на поднятую левую ступню - символ спасения от неведения и заблуждений, которые олицетворяются фигурой карлика. Замкнутый круг жизни. И этот индуистский Бог словно говорит мне: прими смиренно неизбежности жизни и живи с радостью, с открытым сердцем, каждодневно довольствуясь благодатью того, что есть. Ведь для этого дан тебе огромный мир под щедрым, изумительным своими восходами и закатами солнцем. И это безмерное разнообразие живого мира. И таинственный шанс, - родиться именно тебе! Разве всего этого так уж мало для счастья? Над красноватыми песками Мадрасских окрестностей, по узкой полосе асфальта катим в Махабалипурам. Наш шофер живописен и величав в ярко-красной чалме сикха, и его красивый профиль словно парит над песчаным пространством, над редкими, рукотворными зелеными оазисами. В открытые окна втискивается освежающий ветер, он треплет мои волосы, косынку и я уже очарована, я пьянею и от этого ветра, и от солнца, и от этих жарких, красноватых песков, лёгкого скольжения автобуса и царственно-красивого сикха. Но это были лишь вступительные аккорды той симфонии, которая прозвучит для меня потом, а пока и пальмовая роща, и бунгало, песок широкого пляжа - все это лишь составные того оркестра, в котором будут солировать вечные волны океана. А они плещут и плещут... А они уже сбивают меня с ног, мощно шумят, выбрасываются на песок, захлестывают, - играют со мной! Ну, почему так пронзительно радостно сознавать себя песчинкой в их прохладной и мощной упругости? Может потому, что когда-то вышли из них и они для нас - нечто родное? Сноав и снова бегу к ним! Вон та, огромная! Она быстро приближается, нависает белым гребнем щекочущей пены и уже накрывает, сбивает с ног, я захлебываюсь её ласкающей силой, - я вся в её власти!.. Но тут же, зеленоватая прохлада подхватывает меня, мчит, выбрасывает на теплый песок, а я смеюсь, смеюсь от счастья и снова бегу туда, навстречу новым и новым волнам. А потом, выбившись из сил, прижмусь к песку, закрою глаза и утону в мягком, но мощном и завораживающем многоголосье океана. Приляг на отмели. Обеими руками Горсть русого песку, зажженного лучами, Возьми и дай ему меж пальцев тихо течь... А сам закрой глаза и долго слушай речь Журчащих вод морских... * И слушаю... Но теперь уже с мягким плеском и шуршанием подкрадываются они ко мне и каждый раз, пристыжено откатившись, оставляют у ног лишь пенные следы. И теперь мне почему-то радостно, что уже не докатиться им до меня, что здесь, на берегу, кончается их дерзкая сила, а тающая пена - всего лишь флаг перемирия, который вновь и вновь выбрасывают на берег. Потом бреду вдоль песчаной косы. Какие-то жучки спешат зарыться в мокрый песок, мелкие ракушки поблескивают на солнце и я набираю их целую ладонь, любуюсь причудливой формой, сверкающим разноцветьем, а когда пересыпаю с ладони на ладонь, то шуршание их удивительно похоже и на шум океана, и на сухой шелест пальм у наших бунгало, на шум дождя. Раннее утро... Нет, не утро, а тот хрупкий миг между ночью и восходом солнца, когда его появление лишь угадывается. Желтовато-бурый свет таинственно повис над океаном, отразился в мокрой полоске пляжа, четко обозначил контуры пальм, подкрасил гребни волн, - темнота еще не растаяла, но в неё уже проникла энергия дня, уходящая ночь пронизана ею. И кажется мне, что сейчас, в это мгновение, ночь и день справляют в полумраке великий, оплодотворяющий всё живое, союз любви! И я причащаюсь этим мгновением. Я ощущаю в нём свою малость. Я ощущаю в нём свое величие. А солируют в нём волны океана. Нет, они не стали ласковее и тише, их многоголосье даже усилилось, их разбег стал шире, я вновь ощущаю их влажную, обволакивающую силу, я вдыхаю сырой, дурманящий аромат и снова страстно хочу быть послушной песчинкой этого вечно волнующегося пространства. И оттого, что это невозможно, что эту дивную красоту я вижу в первый и последний раз... и еще отчего-то, что не в силах понять и выразить, по щекам моим текут горькие... и сладостные слезы счастья. Горсть русого песку, зажженного лучами, Возьми и дай ему меж пальцев тихо течь... А сам закрой глаза и долго слушай речь Журчащих волн морских и ветра трепет пленный, И ты почувствуешь, как тает постепенно Песок в твоих руках, - и вот они пусты... В сероватом мареве проявляющегося дня на фоне пронизанных желто-бурым свечением волн, по кромке тающей пены медленно идет индус, изредка поднимая что-то, - словно кланяясь огромному светилу, - а оно уже торжественно восходит, проявляя краски, озаряя гребни волн и пробуждая всё земное к жизни нового дня. И ты почувствуешь, как тает постепенно Песок в твоих руках, - и вот они пусты. Тогда, не раскрывая глаз, подумай, Что и ты - лишь горсть песку, Что жизнь порывы воль мятежных Смешает, как пески на отмелях прибрежных. * Анри де Ренье - Максимилиан Волошин.
  -------------------------
  Дорогой читатель!
  Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей. Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"