Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

Минувшее не проходит. Глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1969-й Слава Богу! Наконец-то моя двухмесячная дочка поняла, что есть день, а есть ночь, когда надо спать. А, кроме того, спит она еще и два раза в день, так что, появились у меня полтора-два часа, когда занимаюсь вот чем: сажусь и перепечатываю свои дневники, которые веду с четырнадцати лет. Интересно!.. И вот несколько записей: "В этом году очень морозная зима, и сегодня с утра подул холодный резкий ветер, к вечеру стал сильнее, а потом и мокрый снег пошел, началась метель. В прошлом году в это время уже тронулась река, а сегодня даже не похоже, что скоро будет весна. ... Вчера мама рассказала мне, что после войны её знакомую посадили в тюрьму на семь лет только за то, что они с дочкой собирали колоски на колхозном поле, и в тюрьме она умерла. Неужели это преступление - собирать колоски? ... Воскресенье. Мама ушла на базар продавать одеялку, которую мы вчера дошили. Если продаст, то купит нам хлеба, а корове - санки сена. Мама говорит, что Зорьку надо поддержать сеном, а то она совсем стала худая потому, что мы кормим ее только соломой". Вот такие отроческие записки... Конечно, наивны они и просты, но всё ж интересно: а какая я там в них буду, дальше? Ведь исписанных тетрадей так много!..
  
  
  Написано в диалоге с дневниковыми записями, которые веду с четырнадцати лет.
  
  Еду троллейбусом и смотрю на облака, подсвеченные заходящим солнцем: какое лучистое, пронзительно-радостное небо! Скоро, совсем скоро весна...
  Сегодня-то с утра день был смурый, зябкий, напитанный холодным дождем со снегом, а к полудню выскользнуло солнышко, заиграло, заулыбалось, и вот сейчас мои панорамы небесные, подсвеченные розовым предзакатным светилом, устроили настоящий праздник, - какое разнообразие форм, оттенков серого, белого, розового!.. какой влекущий взор вечности!
  Как же редко отрываю глаза от земли, как же много прожито без такого!
  На мгновение взгляд словно спотыкается о серые стены зданий, искорёженные кроны обрезанных лип, а потом снова взлетает туда, к облакам, зовущим в своё бездонное пространство.
  
  Из дневника. 1969-й
  'Так давно не открывала свой 'ежедневник'! Почему?
  Наверное, прошедшие полтора года жить было не так уж и плохо, - интересная работа, влюбленность в Платона, - вот и не на что было жаловаться этим молчаливым листкам, но сегодня... Сегодня есть то, о чём хочу написать, о чём хотелось бы сказать и мужу, но он ушел на работу, а я дома - одна... вернее - с будущей дочкой.
  Не хотелось бы писать эти строки, не хотелось бы так думать, но...
  А что если?..
  (Вырвано два листа записей и только через два месяца - снова.)
  
  Я валюсь с ног от недосыпания, - дочка просыпается и плачет через каждые два часа. Кажется: не вы-де-ржу!
  Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять...
  Но сегодня Платон впервые оставался дома с малышкой, а я ходила гулять, а вернее - бегать по магазинам и эта пробежка стала праздником!'
  
  Да, трудно было тогда привыкать к несвободе! Платон уходил на работу, мамы не было рядом и во мне, вдруг напрочь привязанной к дочке, рождалось ощущение: я - под арестом! Под домашним арестом. Иной раз даже плакала от бессилия и невозможности вырваться из замкнутого круга. Но что делать? Надо было привыкать. Надо было как-то выкарабкиваться к МОЕЙ свободе, но уже ВМЕСТЕ с дочкой, ибо то великое счастье, которое испытала, когда в палату впервые принесли ее - всё оправдывает.
  
  'Вчера Платон пришел домой поздно, сел ужинать. Молчит. Вижу: случилось что-то. Спросила... Нет, всё, мол, нормально и, молча, ушел к себе.
  И все же оказалось: на собрании местных писателей, когда зашла речь о вводе наших войск в Чехословакию для подавления восстания, он сказал, что это, мол, чудовищно.
  А это - крамола.
  Да и на прошлой неделе в передаче упомигул, что преступно, мол, взрывать и сносить старую церковь на Набережной. Естественно, Обкому такие слова журналиста не понравились, - решения Обком вне критики! - и вот теперь секретарь по идеологии Смирновский давит на нашего с Платоном начальника Анатолия Васильевича, чтобы тот убрал с телевидения крамольного и непослушного журналиста.
  Думаю, нашему относительно обеспеченному житью скоро придет конец, - опять Платона уволят за то, что 'не тем духом дышит', то бишь, не той идеологией'.
  
  С год назад Платона взяли к нам на телевидение и я, делая с ним передачи как режиссер, всё рассматривала его: да, конечно, неглуп, многое знает, многое ему интересно, да и темы для передач выбирает необычные, - явно 'товарищ' со своим, не банальным взглядом на окружающее.
  И это мне нравилось!
  Но он был женат.
  А приехал в наш город из Чернигова и успел там поработать автоматчиком музыкально-мебельной фабрики (после окончания техникума), в редакции комсомольской газеты и 'Заря коммунизма', корреспондентом где-то в Казахстане, а в нашем городе - в 'Комсомольце', в многотиражке Автозавода. И вот, наконец, занесло его в наш Комитет.
  Начинался апрель, но уже зеленели березы, и трава была - хоть коси. Делая передачу о геологах, приехали мы на их стоянку в лес, где те искали минеральный источник, поднялись на буровую вышку и там, над верхушками елей, Платон впервые сжал мою руку.
  Потом бродили в лугах, что рядом с телецентром, целовались под стогами сена, а жаркой июльской порой уехали к озеру, жили там несколько дней в рыбацкой гостинице, плавали на лодке, купались, провожали алые закаты, встречали сероватые рассветы... а когда в оранжевом сентябре я поняла, что беременна, то у меня сразу же вместе с токсикозом началась депрессия, - толи это было просто физиологическое явление?.. толи не знала: что же делать дальше? - но несколько недель жизни стали для меня кошмаром.
  Да нет, выходить за Платона замуж не думала, - ведь у него было уже двое детей! Правда, тогда с год он не жил в семье, скитаясь по квартирам (уж очень разными людьми оказались!), но всё равно...Так вот, я еще не решила, что делать, а он, разведясь с женой, приехал со своим другом Николаем Иванцовым в черной 'Волге', отвёз меня в небольшой районный городок и там нас зарегистрировали.
  Любила ли я тогда Платона? Да, конечно.
  Но любовь моя... В молодые-то годы как мечтается? Стоит только её, долгожданную, найти, и всё! Поселится в душе нав-сег-да! Но, увы. Оказалась, что правда - у Владимира Маяковского: 'лодка любви разбилась о быт'. Вот и наша тоже разбивалась, - и не однажды! - давая течь, и надо было её латать и латать.
  Впрочем, любовь во мне всегда была каким-то душевным надрывом.
  А, может, другой не бывает?
  
  'Ездила в родной Карачев...
  Только вошла в дом, положила дочку на мамину кровать, а она снова начала плакать, и мама всплеснула руками: 'Да она у тебя голодная!' Сварила быстренько манной каши, я налила ее в бутылочку, натянула соску и... И сейчас перед глазами: синие дочкины ручонки с длинными пальцами крепко держат эту бутылочку, и она сосет, сосет!
  Мама, спасибо за подсказку! Теперь хотя бы высыпаюсь.
  
  Слава Богу, наконец-то моя двухмесячная дочка поняла, что есть день, а есть ночь, когда надо спать. А еще спит она и два раза в день, так что у меня появились полтора-два часа, когда занимаюсь вот чем: сажусь и перепечатываю свои дневники, которые веду с четырнадцати лет. Интересно!..
  И вот несколько записей:
  'В этом году очень морозная зима и сегодня с утра подул холодный резкий ветер, к вечеру стал сильнее, а потом и мокрый снег пошел, началась метель. В прошлом году в это время уже тронулась река, а сегодня даже не похоже, что скоро будет весна.
  ... Вчера мама рассказала мне, что после войны её знакомую посадили в тюрьму на семь лет только за то, что они с дочкой собирали колоски на колхозном поле, и в тюрьме она умерла. Неужели это преступление - собирать колоски?
  ... Мой брат Виктор сегодня осмотрел пчел, и оказалось, что половина их вымерла. Как жалко! Все лето они по каплям собирали мёд, гибли под дождём, пропадали в полетах, а мы этот мёд у них отняли, и вот они умерли от голода. Перед оставшимися живыми пчелками даже стыдно.
  ... Воскресенье. Мама ушла на базар продавать одеялку, которую мы вчера дошили. Если продаст, то купит нам хлеба, а корове - санки сена. Мама говорит, что Зорьку надо поддержать сеном, а то она совсем стала худая потому, что кормим ее только соломой'.
  Вот такие отроческие записки.
  Конечно, наивны и просты, но всё ж интересно: а какая буду я там в них дальше? Ведь исписанных тетрадей так много!'
  
  Тогда еще не предполагала, что моё обращение к дневникам станет началом увлекательнейшего путешествия в собственное минувшее, спора с ним, переосмыслением и, самое главное, попыткой познать себя. А когда в девяносто первом наконец-то издадут и в России русского философа Николая Александровича Бердяева и я прочту: 'Воспоминание не есть сохранение или восстановление нашего прошлого, но всегда новое, всегда преображенное прошлое. Воспоминание имеет творческий характер', то моё 'увлекательнейшее путешествие', получив подтверждение философа, превратится в 'Одиссею' собственной жизни.
  Так что, дорогой мой читатель, пишите, записывайте всё, что зацепит, и с годами эти незамысловатые строки станут для вас настоящим сокровищем, которое заиграет, засветится иными красками.
  
  'Как ни доказывал Платон право журналиста на правду, - даже в Обком ходил, - но пришлось подать заявление 'по собственному желанию', так что закончился мой домашний плен и я выхожу на свою любимую работу, а Платон будет сидеть с дочкой, пока не выхлопочем направление в ясли, - журналистке с радио подарила альбом и она обещала помочь.
  
  Первый день на работе после трехмесячного перерыва.
  Угодила к событию: наш председатель Телерадиокомпании Туляков возвратился из Москвы и вот на летучке рассказывает о театре на Таганке:
  - В холле висят портреты актеров в негативе, - и его большая губа пренебрежительно отвисает. - И даже под лестницей фотографии развешены, - держит паузу, обводя нас бесцветными глазами. - Потолок чёрный, актеры во время спектакля всё стоят на сцене за какой-то перегородкой и высовывают оттуда только головы, - и губа его отвисает ещё ниже. - Правда, в конце всё же пробегают по сцене, - снова медлит, ожидая поддерживающей реакции. - А фильмы американские... сплошной половой акт! - снова обводит нас тяжелым взглядом и горестно вздыхает.
  Сижу и думаю: ну разве такой руководитель может потребовать от журналистов чего-то умного, интересного?'
  
  Да он и не требовал. Самой главной его заботой (как и всех идеологических работников того времени) было: уловить 'идейную направленность' Обкома, отобразить её в передачах, и, упаси бог!.. не пропустить 'идеологических вывихов'!
  Но нас, телевизионщиков, - в отличие от радийцев, - спасало в какой-то мере то, что Туляков не знал нашей технологии... да и не хотел знать. Помню, как на каком-то собрании бросил: 'Нет, не пойму я вас, телевидение', и перестал ходить на наши еженедельные летучки.
  
  'Меня, как главного режиссера, прикрепили к обкомовской поликлинике.
  Ходила туда. Коридоры пусты (а в наших-то, народных - очереди!); вдоль стен - диваны, как подушки (нам бы в квартиру хотя бы один!); врачи принимают каждого чуть не по часу (а нас, плебеев, выпроваживают минут через десять!); в холл вносят импортные кресла (таких и не видела!), а напротив сидят два холеных представителя 'великой и созидающей' и громко, с удовольствием рассказывают о своих болезнях.
  Противно. Больше не пойду.
  
  Областной партийный орган 'Рабочий' вышел с фотографией моего коллеги режиссера Юры Павловского и статейкой о нём: лучший режиссер! То-то накануне заглядывал в наш кабинет секретарь парторганизации Полозков:
  - Юра, фотографироваться!
  А я ещё возьми да спроси, шутя:
  - А меня? Почему меня не приглашаете?
  - Мы так решили, - бросил, словно отрезал.
  И поняла: так ведь Юрка хоть и работает у нас 'без году неделя', но зато партийный.
  
  Запись передачи 'Встречи'...
  Клоун Май. Ма-аленький, с собачкой, - словно мягкой игрушкой! - жонглирующий кольцами, бумерангами.
  Местный поэт Фатеев, его стихи:
   ...То, чего не забуду,
   То, чего еще жду, -
   Это только акация
   В белом-белом цвету...
  Но перед самым эфиром позвонили из цензуры: 'Убрать строчку в стихотворении 'там, где косточки хрустят'.
  Ох, и до косточек им дело!'
  
  До самой Перестройки (девяностого года) часа за два до эфира автобус увозил сценарии наших передач в отдел цензуры, там их читали 'ответственные товарищи', вычеркивая недозволенное, утверждая дозволенное и только после этого... Так что экспромты в эфире были недопустимы и журналисты с выступающими просто читали заранее написанные тексты, поглядывая на телекамеру.
  Каково зрителям было смотреть подобное?
  И разве при такой системе нужна была режиссура?
  
  'Планерка, а планировать нечего.
  Мой начальник Анатолий Васильевич выговаривает журналистке Носовой:
  - Вы должны были сделать праздничную передачу...
  - Вот она, - встряхивает та листками, - только не отпечатана.
  Потом выясняется, что печатать и нечего.
  - Тогда надо запланировать передачу Юницкой, - предлагает он.
  Перепалка между ним и зав. отделом... Ананьев маленький, лысый, вечно с какой-то засушенной, приклеенной улыбкой, которая и сейчас на его губах, разводит руками:
  - Но нет сценария, - и поглядывает на меня, - а главный режиссер без сценария не планирует.
  Анатолий Васильевич смотрит на меня с укором:
  - Отстаем по вещанию уже на три часа.
  Но я не сдаюсь: нет, мол, сценария...'
  
  Зачем это делала? Зачем портила нервы и себе, и Анатолию Васильевичу, который был симпатичен мне?
  А стал он заместителем Тулякова уже при мне, и дело было так: мой брат редактировал в то время рассказы секретаря Обкома партии по идеологии Владимира Владимировича Соколовского, и когда зашла как-то речь о замене заместителя Тулякова на местного писателя Савкина, (которому, кстати и не кстати почему-то нравилось цитировать строки Тютчева: 'Природа - не слепок, не бездушный лик...', делая при этом ударение в слове 'слепок' на 'о'), то Виктор и порекомендовал Анатолия Васильевича, который был тогда первым секретарем комсомола в Карачеве.
  А был Анатолий Васильевич мягкий, эмоциональный, (помню, даже и слезы не раз поблескивали у него на ресницах после моих удачных передач) и как-то не вписывался в 'когорту верных' партийцев, где не полагалось иметь свое отношение к чему-то, - знал, наверное, цену тому, чем руководил - и, может, поэтому не срабатывался с Туляковым, Полозковым, в которых 'своего' почти не оставалось или уж слишком глубоко было упрятано. Через год их разность дойдет до черты, и тогда я пойду в Обком к Валерию Андреевичу Корневу, заместителю первого секретаря по идеологии, чтобы как-то защитить Анатолия Васильевича от нападок Тулякова, но мой приход к нему окажется напрасным.
  Помню расширенное заседание Комитета, на котором обсуждали, а, вернее, осуждали его, но все бичующие речи почему-то были обращены ко мне, - ведь была 'правой рукой' Анатолия Васильевича, - ибо он не пришел на эту экзекуцию.
  Вскоре перевели его заведовать областным Архивом, через несколько месяцев и Тулякова проводили на пенсию, а того самого Корнева, к которому ходила, назначили председателем нашего Комитета.
  С тех пор своего начальника больше не видела и сейчас...
  Каюсь, каюсь перед вами, Анатолий Васильевич, что не попыталась встретиться, поговорить и стыжусь, что сражалась за сценарии, зная, что в них - враньё.
  И только тем в какой-то мере оправдываю себя, что не хотелось становиться халтурщицей, как мой коллега, который монтировал кинопленку 'на локоть', - просто наматывал её на руку и бросал монтажнице, а я... С какой же тщательностью монтировала летописи пятилеток!.. как изматывала дотошностью и себя, и Вас, пытаясь из этого 'исторического материала партии' сделать что-то интересное.
  
  'Еду на работу.
  За окном троллейбуса слякотно, грязно, а я читаю.
  И как же удивительно хорош этот МОЙ маленький мирок!
  Странные, но драгоценные мгновения.
  А на работе...
  Проносится слух по коридорам: дают масло!
  Иду, занимаю очередь.
  - Ты почему чужое масло берешь? - подходит, усмехаясь, мой телеоператор Женя Сорокин.
  - Как это? - не схватываю сразу смысла его ухмылки.
  - А так... Его доставали для журналистов и давали им по полкило, а постановочной группе... вот, оставшееся, и только по двести.
  Возмущаюсь. Подхожу к профгруппоргу:
  - Как же так?..
  - Да видишь ли, - мнется та: - Танька Редькина выбила только для них, а постановочной - если останется...
  'И тошно ей стало...'
  А иногда вижу такое: в соседнем кабинете сидит моя ассистентка Ильина, мать которой работает в продуктовом магазине для партийных начальников, а перед ней на столе - расковырянные банки с тушенкой, сгущенным молоком, пахнет апельсинами, кофе...
  С близкой подругой наестся она этих, недоступных для смертных, продуктов, напьётся кофе и потом оставит банки на столе уже для тех, кто зайдёт и доест.
  И заходят, доедают!
  А перед праздниками привозит она и вина разные, - шушуканья тогда радостного по коридорам при распределении меж избранных!
  Года два назад Ильина всё приходила ко мне и просила взять в ассистенты. Пошла я к Анатолию Васильевичу, а он:
  - Смотри, тебе с ней работать, а мне она что-то не нравится, - сказал, и ушел в отпуск.
  Чтоб послушать его! А я пошла к Тулякову и упросила взять её.
  И вот теперь нет человека, который ненавидел бы меня больше, чем она.
  'Я не дам вам спокойно жить! - кричала как-то в холле. - Ха-ха-ха! Библиотекарь, выбившийся в режиссеры!'
  Нет, не могу понять причины ее ненависти.
  А, может, потому, что не доедаю и не беру того, что приносит с 'барского стола'?'
  
  Бегать по магазинам в поисках мороженой мойвы, молока, постоянно думать: чем бы накормить семью... Правда, синего цыплёнка, банку майонеза, двести грамм сливочного масла, килограмм колбасы иногда 'выбрасывала' нам Партия со своего 'барского стола', но каково было жить с этим?
  Нет, такое не проходит бесследно. Такое внедряется в сознание намертво, вписывается в характер.
  Так что верьте, верьте мне, потомки: чудовищные то были годы!
  И не дай вам Бог жить в подобных!
  
  'Прямо с утра - политинформация. И ведет ее секретарь партийной организации Комитета Полозков.
  Этот Полозков - отличный винтик партийной машины! И даже в его внешности, лице и словах есть что-то застывшее, мертвое, - ни одной живой интонации, взгляда! - словно она, эта машина, выжала из него все соки.
  Так вот, 'винтик' ведет политинформацию, а я, приткнувшись за вешалкой, читаю Курта Воннегута, но всё же прорывается сквозь текст: 'Сталин был великим вождем... а как много работал!.. и когда только спал?'
  Противно... и тяжко'.
  
  Тяжко и теперь, когда пишу эти строки.
  И передачи о годах социализма не могу смотреть, - сразу начинает щемить сердце.
  И даже песен тех лет не могу слышать!
  И все же вчера по 'Культуре', в новом цикле 'Власть факта', когда заговорили о Ежове, не переключилась на другой канал.
  Тогда, в тридцать шестом, Сталин назначил его наркомом внутренних дел...
  Маленький-то какой, и всего-то метр пятьдесят один... с 'незаконченным начальным образованием'... но какой верный пес!
  И с июля тридцать седьмого начался очередной террор (каково слово-то: как выстрел!) и до декабря тридцать восьмого было арестовано полтора миллиона 'предателей народа' и их жен (двадцать восемь тысяч).
  А всего расстреляно - семьсот тысяч.
  Без суда и следствия.
  'Тройками'. По 'расстрельным спискам' 'любимого вождя', который собственноручно делал на полях пометки: 'подождать', 'расстрелять', 'вначале привезти в Москву', 'бить, бить'!
  И били!.. Всемирно известного академика Вавилова морили голодом и били.
  И маршала Блюхера били... восемнадцать дней!.. отчего тот и до расстрела не дожил.
  А сколько неизвестных!..
  И помогали вождю 'верные ленинцы', подписывая расстрельные списки: Молотов (девятнадцать тысяч), Ворошилов (восемнадцать тысяч), Каганович (двадцать), Никита Хрущев, всегда старавшийся перевыполнить планы и только в Киеве перестрелявший почти всех секретарей комсомола.
  Каждый раз, после вот таких фильмов, клянусь себе: не буду больше смотреть подобное!
  Ан, нет, тянет! Тянет, как к незаживающей ране.
  
  'Сегодня, после летучки, разбирали с Анатолием Васильевичем докладные на телеоператоров, - были не трезвы во время передачи, - а потом пронесся слух по коридору: 'Привезли джинсы и кроличьи шапки'!
  Иду...
  Растрёпанная от возбуждения поэтесса и журналистка Марина Юницкая лезет без очереди; корреспондент Лушина с кем-то сцепилась и кричит громко, злобно; Леша, киномеханик, не обращая внимания на ругань коллег, протискивается к прилавку, хватает аж трое брюк и две шапки и радостный устремляется по коридору...
  Боже, за что нас так унизили?!
  Выхожу на улицу. Морозец, только что выпавший, не истоптанный снежок...
  Раствориться бы во всем этом! Моя улыбка - солнцу, снегу, морозному ветерку!
  Но надо идти на репетицию.
  Гашу улыбку. Пробуждаясь от снежного сна.
  
  Дневники все глубже затягивают меня, словно подсказывая: а не пришла ли пора задуматься над тем, почему из меня получилось именно то, что есть?
  Вроде бы у Ибсена есть строки: 'Весенних басен книга прочтена, и время поразмыслить о морали'.
  Ну, о морали... а вот о себе поразмыслю'.
  
  И то была последняя запись в семидесятом году, ибо тогда 'с головой нырнула' в дневники молодости, - редактировала, монтировала, перепечатывала несколько раз на пишущей машинке, - и наконец, соткалась 'целая эпоха' моей жизни, которая станет второй главой автобиографического повествования под названием 'Игры с минувшим'.
  
  Продолжение - Глава 2-я:"У ЛЕСТНИЦЫ ВВЕРХ"
  Дорогой читатель!
  Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много и фото пейзажей, снятых мною . Ссылка сайта - http://galinasafonova-pirus.ru
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"