Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

"Ведьма из Карачева" Глава семьдесят восьмая: "На земельке-то прочней жизнь получается!"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Помню, как-то вскорости после войны накормила вас с утра, а вечером и нечем. Легли вы спать голодные, а ты никак не заснешь! Ляжишь и плачешь. - Чего ты? - спрашиваю. - Есть хочу... - Галечка, доченька, потерпи! Засни как-нибудь... Ну, заснула ты, наконец, а у меня и полезли в голову мысли всякие: надо идти воровать, нет другого выхода! Волчица ж воруить... медведица тоже своим детям таскаить, почему бы и мне?.. Да это я днем ходила на речку белье полоскать, а сосед как раз ямку с картошкой открыл, и я как заглянула туда!.. аж сердце мое захолонуло. Вот и решила теперь: пойду, хоть ведро наберу. А как раз ночь была тё-ёмная... Взяла мешок, пошла. Дошла до горки и тут-то... как в голову меня кто толкнул: что ж я завтра ребятам своим скажу? Спросють утром: где ты, мам, картошки-то столько взяла? Ведь обязательно спросють! И что отвечу? Обменяла? А где ж ночью обменяешь-то?.. Догадаются, сообразять: давай-ка мы пойдем, мы молодые, если что, выскочим да уйдем, а тебя, если поймають, то там-то, в ямке этой и убьють. Обдул меня ветерок свежий... вот и одумалася: о-ох, нет... разве ж это выход из положения? Ну украду я, ну поедять дети мои, покормются, а дальше что? Опять красть?.. До чего ж ты опустилася, Мария Тихоновна! Ведь сроду за тобой такого не водилося. И разуты-раздеты были, и голодные-холодные сидели, а что б крошки чужой!.. И в мыслях не заводилося, а теперь и... Господи, да что Бог дасть! И вернулася. Перекрестилася, легла. А на утро...
  1950-е годы.
  Осиротели мы тогда без коровки-то... И подошло такое, что надо было решать: чем бы таким заняться, чтоб детей вытянуть, выучить? Пойти работать туда, где хорошо платють и где украсть можно... в торговлю? Так знала, что трудно там честным оставаться, не захочешь сам воровать, так заставють, вот и угодишь в тюрьму.
  
  Боялася я воровства этого всю жизнь, как огня какого! Сенька-то еще до войны, когда заведуюшшым гаражом работал, мог покрышки десятками на сторону сплавлять, но как заикнется об этом, так я сразу:
  - Ты мне и копейки ворованной в дом не приноси! Учти, если тебя посадють, так я и куска хлеба в тюрьму не передам, понимаешь ты это? Тружуся я, молочко продаю, сыты мы, обуты-одеты, вот и слава тебе, Господи!
  А говорила так Сеньке потому, что и сама всю жизнь старалася жить честно... и даже в самые страшные годы.
  
  Помню, как-то вскорости после войны накормила вас с утра, а вечером и нечем. Легли вы спать голодные, а ты никак не заснешь! Ляжишь и плачешь.
  - Чего ты? - спрашиваю.
  - Есть хочу...
  - Галечка, доченька, потерпи! Засни как-нибудь...
  Ну, заснула ты, наконец, а у меня и полезли в голову мысли всякие: надо идти воровать, нет другого выхода! Волчица ж воруить... медведица тоже своим детям таскаить, почему бы и мне?..
  Да это я днем ходила на речку белье полоскать, а сосед как раз ямку с картошкой открыл, и я как заглянула туда!.. аж сердце мое захолонуло. Вот и решила теперь: пойду, хоть ведро наберу.
  А как раз ночь была тё-ёмная... Взяла мешок, пошла. Дошла до горки и тут-то... как в голову меня кто толкнул: что ж я завтра ребятам своим скажу? Спросють утром: где ты, мам, картошки-то столько взяла? Ведь обязательно спросють! И что отвечу? Обменяла? А где ж ночью обменяешь-то?.. Догадаются, сообразять: давай-ка мы пойдем, мы молодые, если что, выскочим да уйдем, а тебя, если поймають, то там-то, в ямке этой и убьють.
  Обдул меня ветерок свежий... вот и одумалася: о-ох, нет... разве ж это выход из положения? Ну украду я, ну поедять дети мои, покормются, а дальше что? Опять красть?..
  До чего ж ты опустилася, Мария Тихоновна! Ведь сроду за тобой такого не водилося. И разуты-раздеты были, и голодные-холодные сидели, а что б крошки чужой!.. И в мыслях не заводилося, а теперь и... Господи, да что Бог дасть! И вернулася. Перекрестилася, легла.
  А на утро... Платье у меня кружевное американское было... Откуда?..
  Да тогда ж Америка все нам вешшы разные присылала...
  Да нет, поношенные, конечно, собирали их там, видать, да к нам пароходами и пересылали, а потом уж райкомы распределяли их кому что. В Карачеве-то мне, правда, ничего не досталося, это ж надо было ходить, просить, заявления писать, а как я пишу-то?.. неграмотная. Но от сестры привезла я как-то цельный узел этих вешшей...
  Ну, да, тогда ж Андрей секретарём райкома в Жуковке был, Динке и досталося кой-что... вот и платье это черное кружевное. Всё-ё я потом берегла его на всякий случай: кто ж его знаить!.. таскаисся везде, стукнить кто по голове, помрёшь, так в чем положуть-то?
  И вот встала я тогда раненько, взяла это платье да и пошла к Таньке на Масловку. Прихожу:
  - Тань, - говорю, - дай ты мне ведро картошки, пожалуйста, возьми себе платье это. Совсем нечем детей кормить! Голодные легли, а встануть... что дам им?
  - Марусь, - она-то, - у меня ж у самой...
  - Да знаю я!.. Но есть у тебя все ж картошка, хватить и до новины, а у меня уже нонча есть нечего.
  - Ладно, давай твое платье.
  И полезла в погреб, и достала ведро картошки. Принесла я ее домой, отварила прямо в шулупайках... разве ж ее тогда чистили!.. накормила вас, и еще осталося сколько-то.
  Почистила её, потолкла, мучички туда чуть сыпанула, намесила оладушек, понесла на базар, а там их моментом и расхватали. На вырученные деньги ведро картошки купила и опять - оладушки и себе, и на базар. Так и прожили мы сколько-то. Базар выручил.
  
  Так что, не верю я, когда так-то слышу: выхода, мол, никакого не было, детей надо было кормить-обувать, вот и... Всё это от слабости человеческой, выход всегда можно найти, что б совесть свою не потерять. Ведь обязательно придёть к нечестным расплата! Стануть силы уходить, и догонить тот момент, когда начнёть нечестный мучиться, когда лихо ему станить, и ни заесть, ни запить ему тогда, и деньгами ни засыпать ту подлость, что накопил, и не искупить ни-ичем, из души не вытравить.
  
  Вот поэтому и стала тогда к базару прибиваться.
  Чем?
  А начала опять с оладушек. Пойду, куплю муки, картошки, напеку их... хоть раз вволю накормлю вас, а остальные и продам.
  А раз попробовала еще и петушками заняться...
  Да вот какими...
  Наплавил Витька из свинца формочек, купила я сахарку и вот сваришь сироп, подкрасишь его свёклой, зальешь в эти формочки, палочку туда воткнешь, что б держать-то за что было, застынить он, - вот тебе и петушок красненький на палочке. Красивые получалися!.. Пойду с ними на базар, продам... да ещё и себе сахарку на чай останется.
   А как-то не получилися они, застыли плохо, и ты знаешь:
  ка-ак сели мы, так и пососали этих петушков за вечер! И никаких сил не было остановиться. Вот и незадача.
  
  Чем еще занималася?
  Да после петушков этих ломала-ломала голову и надумала: займусь-ка я одеялками. Еще мать всё-ё так-то говорила: "Учись одеялки шить. Сошьешь, а тебе за работу и принесуть. Конечно, богатства с них не наживешь, но сыта всегда будешь".
  Вот и начала...
  Трудно, конечно, было, - помочь-то некому! Тебя так-то дождуся из школы:
  - Доченька, помоги! Постегай со мной, а то к базару не управляюся.
  Сядешь... а потом гляну так-то, а ты уткнешься в одеялку эту носом и спишь. Но выстегаю все ж, продам... На хлеб хватало! А потом стали забирать с этими одеялками.
  Ну, да, и этого нельзя было делать по ихнему... И сколько раз, бывало, схватють, приведуть в милицию и сразу:
  - Где сатин взяла, где вату достала?
  - Да на базаре купила! Я-то продаю, вот и мне продали.
  - Может, тот человек украл!
  - Ну и ловите его, я-то тут при чем?
  Мучають-мучають, терзають-терзають!.. хоть возьми да вешайся. Один инспектор даже так привязался, что на дом стал ходить и проверять. Что делать?.. Так, бывало, под полом устроюся шить. Но крепко ж темно там! На потолок... И вот стегаешь там одеялку эту, иглой-то колешь сатин, а она идёть через него и посвистываить. Ну кто ж его услышить, свист-то этот? А тебе и кажется, что как раз сейчас придёть этот проверяюшшый и услышить.
  
  Как-то выборы были, а у нас в доме ну совсем есть нечего! Состегала одеялку, побежала с ней на базар, еще и не развернула ее даже, а меня и схватил один... рыжий такой, противный милиционер! Схватил, и в милицию, а там - другой сидить:
  - Что, Сафонова, опять тебя привели?
  Как стало мне обидно, как разрыдалася я!.. А тот, что за столом, и спрашиваить:
  - И что ты так рыдаешь? Нет ли у тебя запрещенного чего?
  - Есть! - кричу. - Листовки у меня спрятаны!
  И что ж ты думаешь?.. Как стали меня раздевать!..
  А у меня-то одёжи теплой не было, так я, бывало, натяну летник, а под него еще каких-нибудь тряпок, и вот этот рыжий как начал их расстёгивать!.. Плачу, рыдаю:
  - Вы с женами под ручку голосовать идёте, а меня, вдову с детьми голодными и защитить даже некому...
  Но что поделаешь? С властью не поспоришь.
  Так-то и сбылися материнские слова: "Сошьешь одеяльце, а тебе и принесуть за работу. Богата не будешь, так хоть сыта". А теперь, значить, и этот кусок хлеба изо рта вырывають.
  
  А потом и еще хуже стало. Ну так оголтело гонять стали, так оголтело, что ни под полом не спрячешься, ни на потолке не усидишь. Вот и подумала: сколько ни будить это продолжаться, а десятку мне определенно влупють, один милиционер так прямо и сказал:
  - Это тебя мы пока милуем, а по закону таких, как ты, судить надо. И вот если осудят тебя... а теперь ниже десятки не дают, то отсидишь ты своё, приедешь к своим ученым сыновьям в Москву жить, а тебя к ним и не пропишут, - ты же судимая!
  - Да я в Москве и не собираюся жить! - говорю. - Только б детей вытянуть-выучить.
  - Тогда патент бери.
  - Да иди ты... Какой патент? Если что и выручаю, так и хватаить только на новую одеялку да детям на хлеб.
  - Понимаю я... Но тебе больше нельзя так.
  
  Что делать?.. Профессии-то у меня никакой. Грузчиком идти? Так сила уже не та. Уборщицей, на сто рублей? Так как раз столько ж буханка хлеба на базаре стоила. Идти просить помощи у государства? Нет, не так воспитали нас, уж на что лихо было, и голод, и холод терпели, а все не сдавалися. Это, видать, надо иметь натуру другую, чтоб идти да просить, а мне, бывало, как скажуть в учреждении слово обидное, так сразу слезы и навернулися.
  
  А-а, подачки эти! Что, проживешь на них, чтолича? Это не выход в жизни, надо искать что попрочней.
  Вот и решила к земле прибиватья, только к ней снова и прирастать. Всё предки мои на ней жили-трудилися, вот и я... Вернусь-ка к ней, родимой, опыт крестьянский у меня есть, на бахше ведь работала да и с матерью на огороде толклася, земля у меня есть, хоть и восемь соток, а свои...
  А еще как-то с Витькой и новину у речки вскопали, посеяли просо, так сколько ж уродило!.. Пудов шесть, должно. А на другой год насажали там кукурузы, и зимой кашу из нее вам варила. Как ты думаешь, поддержка?
  На земельке-то... это тебе не на голой кочке, как-то прочней жизнь на ней получается.
  
  Вот и начала с парников...
  Сколотил Витька мне три рамы да еще оконные зимние пришлося выдрать, хоть и холодновато еще было...
  А их мне как-то Сергей Кадикин сделал. Встретилися мы с ним раз случайно, обрадовался он!.. много расспрашивал обо всем, а потом и говорить:
  - Я нонча в городском саду сцену достраивал, артисты приедут. Приходи-ка на концерт...
  А я ему:
  - Сергей, у меня ж и платья-то подходящего нету.
  - Ну что ж, приходи в этом...
  - Стыдно. Люди ведь разодетыми придуть. - И еще сказала тогда: - Ты же знаешь, между нами моря...
  - Нет, Мария, - и улыбнулся грустно так! - Уродуем мы жизнь свою сами, а потом и расплачиваемся за это.
  Вот так-то и поговорили с ним тогда...
  
  Ну, а потом спрашиваить:
  - Как хата твоя? Теплая зимой?
  - Ужасно холодная, Сергей, ни-икак в морозы не натопишь!
  А он и говорить:
  - Это потому, что рамы у тебя одни, надо вторые вставлять. И я тебе их сделаю. Приду вот только, обмеряю...
  Вот и приходить раз... В костюмчике, в сапожках, в белой рубахе... хоть и лет сколько прошло, а красивый, как и был... Ну, вот, обмерил окна, да и присел записать у стола. А там как раз чернила с краю были прилеплены... и опрокинься пузырёк этот!.. и пролейся чернила, и залей ему костюм! Я как глянула, так и обмерла прямо.
  А он:
  - Да ничего, не волнуйся!
  Да как же не волноваться-то? Ну ты подумай только: весь бок ему эти чернила залили!
  - Что ж теперь делать? - бегаю возле него.
  А он только смеётся:
  - Да успокойся ты, не огорчайся! Что костюм... Костюм - дело наживное.
  Веселый был...
  
  А помер раньше меня... от рака. В последний раз встретила его как-то, а он бле-едный, осунувшийся стоить.
  - Да что с тобой, Сергей? - спрашиваю.
  - Знаешь... Занездоровилося что-то. И на работу еле-еле хожу.
  Посмотрела на него... и молоньёй пронеслося в голове-то, как сосватали меня тогда за Сеньку, а Сергей и узнал об этом, но не прибежал, не увёл меня к себе, как проплакала тогда всю ночь, как утром подошла к окну, посмотрела что он на крыльце своем стоить, ждёть меня... И опять, как ножом по сердцу: ну чего ж прибежал-то тогда, не схватил, не увёл!..
  
  Ну, вот... Встретила я его уже больного, а спустя сколько-то окликаить меня на улице Настя, сестра его двоюродная, да и говорить:
  - Марусь, ты знаешь... Сергей помер.
  Сердце мое так и оборвалося:
  - Ну, что ж... царство ему небесное, - только и сказала.
  А она и начала:
  - Очень хотел он перед смертью тебя повидать, но сестра побоялася: как жена-то примить?
  А напрасно... поговорили бы мы с ним в последний раз...
  На том-то всё и кончилося.
  
  А тогда сделал он мне вторые рамы, привез, сам их и подогнал. Напоила его чаем... как раз Витька из деревни медку привез, наговорилися мы с ним вволю, набеседовалися!.. и так на душе у меня потом радостно было!
  А вот теперь, значить, и выдрали мы с Витькой его рамы.
  А шуточное ли это дело на такое решиться? Ведь погнить на парниках могли.
  Говоришь: и до сих пор еще живы-здоровы?
  Да нет, не очень-то и здоровы! Только тронь... и не соберешь их. Вот тогда-то, на парниках этих, я и подорвала свои рамы. Ну-ка, всю весну пролежать и под снегом, и под дождем!
  Говоришь, Петр первый колокола снимал, когда лихо было? Снима-ал... Только у Петра колоколов по Руси вон сколько было, чего ж не снимать? А у меня рамы эти - одни.
  Но что тогда было делать?.. Выдрали мы их и посеяли под них помидоры для рассады.
  
  Потом начала и литературу почитывать по этому делу, - то Витька из библиотеки принесёть, то сама куплю. Стала и в сортах разбираться, посею семь-восемь, а потом и выберу какой подходящий.
  Ну, да, покупали рассаду неплохо, но тогда помидоры эти только городские сажали. Когда я на бахше-то работала... идешь, бывало, мимо них, поднимешь так-то ветку, а они ви-исять на ней красные, красивые! Но боже упаси, мы и в рот их не брали, если только на кого рассердимся, чтоб попугать... Поймаем, намажем губы этими помидорами... и до чего ж противными казалися!
  А раскушали мы их только на Украине, когда продавать туда одежонку нашу ездили. Помню, купили как-то на базаре яиц вареных, помидоров этих, соленых только, вот и распробовали. Ох, и до чего ж вкусны были!
  
  Ну, а теперь вот... Деревенские еще не привыкли к ним и если брали рассаду, то всё только для пробы, по десяточку, а городские уже раскушали и помногу сажали. Но только красные, к розовым до-олго мне их приучать пришлося.
  Они ж крупные были, каждый, нябось, по полкило! И вот вырашшу их, принесу на базар, разложу, а они лежать так-то кра-асивые, здоровеннные... Подойдуть покупатели, стоять, дивюцца на них, а брать - не бяруть. Мелкие покупають килограммами, а эти... Ну, а когда распробовали, так сотнями стали брать рассаду эту.
  
  Потом и капусту сажать мы начали. А в Карачеве ее же плохо брали, овошшы-то у всех свои, вот и стали с Витькой в Брянск ее возить. Мешка четыре набьем и-и туда. Но автобусы-то еще не ходили, так мы на попутках добиралися. И сколько раз, бывало, голосуешь-голосуешь, сядешь, наконец, а она проедить сколько-то, а потом или сворачиваить куда, или сломается. На другую... Пока до Брянска дотянешь, так и духу твоего не станить.
  
  А когда автобусы пошли, то стала я и одна возить, чего ж двоим мотаться? Привезешь эту капусту, дашь рубль какому-нибудь дядьке, он и перенесёть мешки на базар. Или сама... заметишь знакомую из Карачева, попросишь: присмотри, мол, а потом и перетаскаешь по мешку.
  
  И продавали мы ее ранней весной, а в ту пору - или дождь со снегом, или холод. Другой раз начнешь её из мешка на прилавок выкладывать, а она и примерзла. Что делать? Да засунешь кочан за пазуху, отойдёть чуть - выставишь. И хорошо, если покупають хорошо, а то стоишь-стоишь с этой капустой...
  Но уж как продашь, да еще в автобусе место захватишь, когда домой едешь, да еще везешь вам что-нибудь поесть!.. Во когда радость, во, когда счастье! Сидишь и только мечтаешь.
  
  Трудное это дело - огородничество... Вот и с капустой этой столько возни было! Бывало, как морозы сильные пройдуть, поднимаешь ее из подвала, обрезаешь гниль, под опилки прячешь, сверху слой снега насыпаешь, а как в Брянск ехать, отрываешь ее, обчишшаешь и - в мешок.
  Так с февраля с ней и возишься.
  Да и с другими ранними овошшами не легче было, - то заморозок, укрывать надо, то засуха, поливать, а если дожди затяжные начнутся, того и гляди: не загнили б!
  Ну, а когда вырастишь, понесёшь на базар... И покупають вроде, а всё-ё косо смотрють. Особенно трудно при Хрущеве было, крепко ж он на частников нажимал! Ни коров что б не держали, ни свиней, да еще и газета вышла, где он частников-огородников клеймил, а раз Хрущев, то и люди...
  
  Поехала я как-то с капустой этой, взяла весы, разложила ее, а тут и подходить мужик какой-то, камсой* торговать собирается. Подходить он, значить, и сейчас:
  - А-а, частница. Частников гнать отсюда надо!
  И как начал все раскидывать! Кочаны мои покатилися, весы столкнул, гирьки разлетелися. Стою я, гляжу... заплакала аж: что теперича делать-то? Тут и бабы на него закричали: сукин сын, мол, такой-рассякой! И вдруг подходють двое:
  - Что такое? - спрашивають.
  - Да вот, - говорю, - подъехал, смахнул весы мои, товар весь разбросал...
  И мужик этот начинаить объяснять им: товарищ Хрущев, мол, сказал, что всех частников... А они к нему:
  - Ну-ка, подбери... Подбери! - Хоро-ошие такие мужчины оказалися, представительные. - Ишь какой! Порядок приехал наводить...
  Ну, собрал тот всё, и весы мои поставил на место, и капусту...
  
  Во, видишь, что агитация делаить? От нее-то, от агитации этой, народ потом и смотрел косо на огородников.
  И без них, вроде, не обойтися, а ушшыпнуть обязательно надо, и как что: а-а, дерёте, мол, деньги за траву разную!
  А сами чего эту траву не вырастите, трудно?
  Конечно! Брехать... оно всегда легче.
  
  Наконец, капуста эта так нам надоела, что Витька и до сих пор щи из нее есть не хочить, вот и прикончили ее.
  Стали опять рассаду помидорную вырашшывать, ведь рассаду-то в корзинках тогда возили, это тебе не мешки тягать. А продавали ее в Бежице, приедешь в Брянск, а там - пересадка, надо на электричку поспеть. И слава тебе, Господи, если она рядом стоить, а то через поезд, через два к ней ныряешь под вагоны, корзинки за собой тягаешь, и уж как выскочишь из-под них, да как сядешь в электричку эту, так сердце чуть ни выскочить из груди!
  
  Раз так-то вынырнула я из-под вагона, глядь: знакомый один стоить, Сенька с ним в пожарке работал. Помог он мне корзинки в электричку заташшыть, расспросил: как дети, как одна мыкаюсь?.. Потом еще раз встретилися, а на третий он и говорить:
  - Знаешь, давай-ка с тобой сходиться жить.
  Хороший такой мужик был, хозяйственный, а жена у него така-ая некрасивая была, прямо чувилда какая-то, и вот, значить, недавно развелся он с нею, а квартира за ним осталася, в Брянске.
  - На каких же условиях сходиться будем? - спрашиваю.
  - Ну, что... Старший сын твой пусть учится, среднего тоже куда-нибудь проводим, так что ребята твои, можно считать, уже отошли. Ну а девочка... девочка у тебя смазливенькая, так мы ее годов семнадцати замуж отдадим.
  - Здо-орово ты рассудил, - говорю. - Ребята, значить, отошли по твоему. А как ты думаешь: сможить Николай без помошшы моей учиться? Ему ж и белье нужно, и обувка, и прокормиться, когда на каникулы приедить. А Виктор? Куда ж я его провожу? Малый здоровый, съестной, как же он без меня?.. А дочка? Значить, ребят я выучу, а её и ладно? Коне-ечно, найдется сейчас женишок, глядишь, годам к двадцати - двое детей, вот и завязнить сразу в семье, зачичкается...
  - Ну-у, ты рассуждаешь, - отвечаеть, - правильно, по-матерински...
  - А ты как рассудил, по-отцовски?.. Не-ет, дорогой, ничего-то у нас с тобой не получится.
  На том-то с ним и разошлися.
  
  Да на что он мне, этот замуж-то?..
  Помню, Танька, знакомая моя Ряснинская, замуж так-то вышла, а у неё трое ребят еще оставалися, и ребята хорошие были, даже как-то летом нанялися стадо пасти и заработали на зиму картошки, хлеба. Так взвертелося этой Таньке, вышла она замуж, и что ж ты думаешь? Такой сукин сын попался! Пить начал. Ну, раз пьёть, завелися у них в семье склоки, вранье разное, а ты знаешь, как детская душа? Она сразу все схватываить! Попробуй-ка ты ему раз наври, попробуй другой, а на третий - ты у него всю веру потеряешь! И потеряешь ни на день, ни на два, а на всю жизнь. Во, как ребенок... Ложь-то души детские и калечить, вот и у Таньки этой пошло всё наперекосяк: двое ребят в тюрьму сели, и от мужа она никак не отделается.
  - Не знаю, как и быть... - жаловалася мне. - Повалился он раз возле калитки пьяный, как свинья, а я гляжу на него в окно и думаю: ну, слава Богу, замерзнить теперь. Жду час, другой... потом выхожу на улицу, а он и спить себе! Красный весь, как рак, и под ним аж снег вытаял, а спить! Ну, ты подумай только: на снегу, в мороз пролежать столько-то и не издохнуть?.. Да вташшыла его в хату, а он, паразит, и не заболел даже, хоть бы что!
  
  А-а, муж этот!.. Тут и так тошно: и в парниках ишачишь, и корзинки на базар ташшыш, задыхаешься прямо, домой придешь - надо детей накормить, обстирать, а тут еще и муж?.. Да ведь ему и сготовить поесть надо, и позаботиться о нем, и ночью угодить, и одеться получше, а у меня одно платье только и было, а под ним - ничаво!
  А еще - и забота о детях великая, за ними ж каждый момент глаз да глаз нужен!
  
  Помню, когда в Боровке жили, в нашей воинской части рыбу часто давали: судака, белугу, севрюгу. И рыбу-то мы эту ели, головы выбрасывали, а деревенские ребятишки проберутся так-то под проволоку, наберуть этих голов в мешок и-и домой. Они ж головам этим рады были, как... как не знаю чему!
  И что ж мои ребятки? Обызрели* как-то этих ребятишек и отлупили. Приходить мой Витечка домой и хвалится:
  - Мы нонче ребят колхозных побили.
  - Ах, бессовестные твои глаза! - говорю. - И этим-то ты хвалишься! Голодный ребенок лез под проволоку, рисковал, набрал, наконец, голов этих... Там-то, в деревне, матка отварить их, с картошечкой он поесть, а ты и отнял? Бесстыжие твои глаза!
  Гляжу: надулся мой Витька, убежал.
  Вот и до сих пор ему стыдно, как вспомнить...
  Во, видишь? Ну а если б я тогда по-другому как сказала: а, мол, вечно этим колхозным мало! Всего-то у нас в магазинах полно, а они всё-ё голодные. Так им и надо, лупите их, да почашше!
  Если б так сказала, каким бы мой Витечка вырос, как ты думаешь?
  
  А к тому времени, как жених мне этот подвернулся, Витька мой уже здо-оровый вымахал, взяли его в газету Карачевскую работать, и днем-то он всё на работе был, а как вечер - гулять... А я, бывало, иду так-то к поезду с корзинками в пять утра, а из клуба молодежь вываливается: пьяные, дерутся, хулиганють! Ну, думаю, помилуй Бог, и Витька мой так!..
  Он же горячий был, заводной, вот и думалося всё: какое б дело ему такое подсунуть, чтоб не таскался где зря?
  Потом гляжу: взялся он писать... и с трех лет это у него было. Николай все больше с железками возился: возьмёть, к примеру, утюг, сейчас колеса к нему приладить и возить по хате, сигналы устраиваить. А Витька все писал. Пристанить так-то ко мне:
  - Дай карандаш.
  Дам. Вот и сидить потом, царапаить им, а потом взберется на коленки и просить: читай, мол. А что читать-то? Закорюки одни... Выпытаю что-нибудь, сочиню басню какую и начну... вроде как читать. Угадаю - засмеется, и опять писать.
  Вот и теперя начал... Хорошо, спокойно мне стало, не идёть куда зря, не таскается, а я думаю: надо еще больше его заинтересовать. И написала раз про то, как раньше жили, дала ему прочитать, а он и прицепился, и присох к писательству этому, как гриб какой. Я-то думала: пройдёть молодость, пройдёть и это, ан нет, ишшо и до того дошло, что другой раз и на огород не дозовешься, - сидить и пишить.
  
  Да еще и в университет заочно поступил, стал на экзамены ездить. Как весна, как самая работа на огороде, а он марш в Ленинград! Уедить, вот и мотаюся одна: и посадить надо, и полить... Ведь это сейчас у нас и колонка есть, и шланги, а тогда всего этого и в помине не было! Вот ночью и тягаешь ведра из-под горки из святого колодца, чтоб утром хоть по литровочке да полить под каждый корешок.
  Теперь как вспомню все это!.. Труды великие. И откуда только сила бралася?
  
  А все равно на пустой картошке сидели.
  Помню, уехал Витька в Ленинград, а я рассадки продала да пряников тебе купила, так смотрю, а ты забилася на печку и пряник этот ни то ешь, ни то целуешь...
  Так-то всё говоришь: желудок, мол, у тебя болить. А как же ему не болеть-то? Ребята хоть с детства кое-что заложили, и мясца поели, и маслица, а ты сызмальства, с самой войны, всё-ё Бог знаить на чем! Хлеба, чайку и то не вволю. Прибягишь, бывало, с улицы, кружку воды выпьешь и опять бегать...
  А-а, помнишь, как и за хлебом ходила?..
  Ну, да, это уже твоя обязанность была. Встанешь в пять утра, выстоишь в очереди эту буханку, принесешь домой... а я и разделю ее вам на равные части. Ну, Витька свою р-раз и съел, а ты и положишь, а потом бегаешь-бегаешь на улице, прискочишь домой, схватишь свой кусочек да и отшшыпнешь чуть... как от лакомства какого. И цельный день так шшыплешь, а Витька ходить и злицца: во, мол, у Гальки хлеб еще есть!
  - Ну, чего ж ты злишься-то? - скажу так-то. - Если она маленькая, так что ж, и хлеба ей меньше давать? Ей же расти надо.
  
  Но летом все ж попривольней нам жилося, - и то с огорода продашь, и другое, и сам поешь и деньжат соберешь. Ну а потом купишь на них к холодам обувочку какую, одежонку, дровец, вот и нетути этих денег, и сиди зиму на одной похлёбке...
  Помню, ташшыть Витька из печки похлебку... а она прокисать уже начала. Услышала собака, что он чугунком гремить да и вылезла из-под кровати. Кот с печки спрыгнул. Налил Витька и им... Собака нюхнула раз, другой, да завернулася и пошла прочь, кот тоже прыг на печку, а Витька мой сидить и-и наворачиваить эту похлебку! Наелся, и опять писать свой роман...
  
  Вначале я и боялася читать его писанину, думала: плятёть, нябось, белиберду разную, а потом все ж решилася, прочитала... Местами и хорошо написано, даже я и всплакнула, где про раскулачивание-то... А если подуматьь... Дмитрий-то, герой его главный... Ну, кто он? И ни из бывших, и ни из крестьян... даже и не подочтешься. Вот это мне и не к души. Ну, а мужицкое дело у него ладнее получается, всё вроде бы к ряду.
  Вот и до сих пор всё пишить, пишить, а кому всё это нужно будить?
  Ну да пусть. Надо ж человеку что-то и для души иметь?
  Без этого нельзя.
  
  *Камса - солёная килька.
  *Обызрели - нашли, узнали. Друзья! Электронную или печатную книгу 'Ведьма из Карачева' можно заказать по ссылке https://ridero.ru/books/vedma_iz_karacheva/ Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей. http://galinasafonova-pirus.ru nbsp;
&
&
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"