Аннотация: Мемуары сильной женщины, или как улыбаться вопреки всему!(Часть первая)
Я родилась ярким апрельским утром в солнечном Тбилиси в 1958 году. Из детских воспоминаний о Грузии остались лишь несвязные кусочки, состоящие из разноцветных лоскутных одеял, шершавых рук няни и собачьего лая. Моя русская Мама увезла меня оттуда в три года, навсегда лишив связи с грузином-отцом. Я никогда её не винила. Их союз и впрямь был обречён. Мое появление не входило в планы амбициозного студента Вахтанга с княжескими корнями. Да и моя мама не казалась его семье подходящей невестой: женщина другой крови, взрослее на девять лет, да ещё и со старшей дочерью на руках.
Перевезя меня в Воронеж, она написала ему только одно письмо, где сообщала, что я якобы умерла от туберкулёза. Впрочем, мне она говорила тоже самое о нем: "умер мол папа от туберкулёза, нет его!" Именно эту фразу я буду вспоминать через пятьдесят лет на его могиле. Наша встреча с отцом так и не состоялась...
Но об этом потом, детство сначала!
Не смотря на бедность, я была невероятно позитивным ребёнком, смесью Тома Сойера и Пепи Длинного Чулка, обладающим особым южным магнетизмом и темпераментом.
Особенно ярко среди ровесников я выделилась одним смелым поступком. Гуляя во дворе мы увидели, как соседские мальчишки, забавы ради, закидывают камнями котёнка. Крошечное пушистое существо металось среди каменных снарядов, поджимая лапки и вопя.
И хотя сердце при виде этого зажалось у каждого, препятствовать живодерам никто не решался. Но я не выдержала. Это были те самые редкие минуты когда пропадает способность себя контролировать и в дело вступают инстинкты.
-Стойте! - закричала я и бросилась к котёнку, накрыв его своим телом. Несколько увесистых камней по инерции продолжали лететь мне на спину, но это было уже не важно. Тёплое, ещё живое существо куталось в складках моего платья, обретая там защиту. Ребята быстро от нас отстали, котёнок выжил, а дети стали уважать меня ещё больше.
Маленькие подруги-ровесницы сражались за право держать меня за руку, завидовали моим самодельным куклам, верили всем невероятным историям. Я сочиняла, например, о том, что
в Грузии у меня была говорящая собака, которая приносила пирожные на подушке. За конфеты разрешала им мерить мамины тбилисские наряды, которые сама и разрекламировала, придумывала,
что мне принадлежит целое поле цветов и подруги спрашивали у меня разрешение погулять в нем.
Все это происходило на фоне усиливающейся болезни моей матери, той болезни, о которой не принято говорить. В период с пяти до семи лет я наблюдала, как удивительной силы и души женщина с небесно-светлыми глазами скатывалась в пропасть собственного горя, заглушая его вином. Она любила папу слишком сильно, чтобы так просто взять и забыть. А ведь ее не смогли сломить ни фронт, на который она ушла в семнадцать лет в зенитчицы, ни осколочное ранение в голову, ни сталинские лагеря, в которые она попала из-за растраты своей подчиненной. Все это только укрепило ее дух, но когда разбивалось ее сердце, осколками оно заодно разорвало и её всю.
За мной не было присмотра, я гуляла сама по себе, как та самая кошка -девочка с огромными глазами и черными кудрями, одна такая среди стаи светловолосых, славянских детей. Даже бабушка, забрав сестру к себе, не хотела брать надо мной опеку. В моем лице она всегда видела его - человека, сломившего ее дочь.
Я почти не помню первого класса, сознание ребенка обладает удивительной способностью блокировать все самое мрачное и тяжелое. Но зато я помню, как меня забирали в детский дом. В этот день решалась моя судьба. Комиссия пыталась оценить уровень моего интеллекта
и, учитывая то, что первый класс пролетел как ветер мимо, я не умела ни читать, ни писать. Вопрос решался, чтобы отдать меня в интернат для недоразвитых детей, но спасли княжеские гены.
Вся чумазая, в драном платье и с исцарапанными коленками, я зашла в комнату где заседала комиссия и села на стульчик.
- Она не читает и не пишет, - послышался недовольный шёпот одного из членов.
- Ее надо к отставшим, тут-то и говорить нечего, - кивнула пышная блондинка.
Внимательная брюнетка с добрыми глазами ангела обратила внимание на то, как я сижу.
Моя естественная поза леди не оставила ее равнодушной: ровная спина, аккуратно сложенные руки на коленях, ножки вместе в танцевальной позиции.
-Ты умеешь что-нибудь делать? - доброжелательно поинтересовалась она
и попросила всех посмотреть на меня повнимательней.
- Я умею читать стихи! - подумав, выпалила я скороговоркой и, не дожидаясь приглашения, встала на стульчик, расправила юбку, с двух сторон приподняв концы, как принцесса, и с выражением, несколько задыхаясь от чувств, стала читать Лермонтова.
Знала ли я, что от этого выступления зависит вся моя жизнь? Скорее всего, нет. Просто я и впрямь хорошо читала стихи - последний подарок от мамы перед многолетней разлукой.
Люди были поражены.
- Отправим ее в Задонск, в детский дом при монастыре, - вынесла свой вердикт прослезившаяся блондинка.
Все закивали и продолжали смотреть на меня с изумлением.
Началась новая эпоха моей жизни - Детский дом.
Мы, дети, не нашедшие счастья в семьях, жили в бывших монашеских кельях. За нами присматривали няни, советская власть и бог, который был запрещён.
Я прожила там с семи до пятнадцати. То есть восемь лет выживания, сострадания и фантастических грёз. В нашей девичьей палате было шестнадцать человек, каждая со своей трагической историей. Больше всего везло тем, кто был здесь с младенчества. Они не помнили того,
как их отрывали от матери, не видели смертей и деградации своих родителей, не знали каково это - оказаться в совершенно чужой среде.
- Кто твоя мама? - спросила меня незнакомая девочка в день моего приезда.
- Моя мама фея, - не задумываясь, ответила я.
- А где она?
- Летает ...
Девочка конечно же не поверила и отошла. В этом месте все взрослели слишком рано.
Поначалу мне было невыносимо трудно. Моя бабушка, например, научила меня прятать от всех посылки и твердила никому не доверять. Это было первой ошибкой. Печенье и конфеты, которые мне собрала с собой сестра, я положила под матрас, но стоило уйти из комнаты, и вечно голодные дети разворошили всю кровать и забрали сладости себе.
Вернувшись, я тяжело вздохнула, но никому ничего не сказала, а только тихо проплакала под одеялом до утра.
Я не знала тогда, что это было негласное правило: любую посылку или подарок тут же и безоговорочно делить на равные части между всеми. Я поняла это только когда нашла на своей кровати несколько яблок и бублики спустя день. К кому-то приезжали родственники и со мной поделились.
Постепенно я стала втягиваться, забывать о доме, помогала работа. В детском доме трудились все. Мы выращивали себе овощи и зелень сами, часами проводили на грядках, пололи и поливали. Каждый должен был выполнить норму, без шансов отфилонить или смухлевать. За провинности отправляли чистить свинарник. А мы все мечтали поболеть, потому как в госпитале давали банку варенья и мёд.
Помню, как я одержала первую победу. Из города нам привезли одежду, обноски от обеспеченных детей. Это была большая радость, многие вещи были красивые и почти как новые. Мне досталось красное плюшевое пальто, но его тут же попыталась отнять сильная девочка Галя. Несколько минут мы перетягивали пальто как канат. Я была ниже, но не уступала.
- Я заметила его первая! - настаивала я.
- Обойдёшься, Грузия! - протестовала она.
"Грузия" это было мое прозвище. Сейчас кажется таким красивым и глобальным, но тогда это прозвище каждый раз вонзалось, как кинжал.
- Моя мать русская! - сопротивлялась я.
Соперница засмеялась и на секунду потеряла бдительность. Я дернула на себя, упала, перевернулась и спрятала пальто под животом. Галя стала волочить меня за ноги по комнате, но обновку я не выпускала. Битва продолжалась ещё около часа, пока няня не зашла в палату и не выключила свет. В эту ночь, покрываясь капельками пота, я спала в пальто: оставлять его без присмотра все ещё было опасно, но со временем Галя смирились и одежка закрепилась за мной. Первое правило жизни: не сдаваться, бороться, не упускать своего.
Летом я навещала бабушку, виделась с сестрой. Как ни странно, но именно эту пору я больше всего и не любила. В то время,
как моя детдомовская семья ездила в пионерлагеря, в том числе и к заветному синему морю, я вкалывала на огороде, медленно, но верно превращаясь в маленько негритенка от загара и труда.
Бабушка совершенно не умела нас любить. Способность радоваться белому свету и улыбаться у неё отняли в 1917 году, раскулачив и сослав мужа на каторгу.
- Ух, эта лоханчиха, в красной косынке и моей кохте, - часто вспоминала она революционерку, забравшую у неё все и даже вязаную кофту.
Бабушка и впрямь была лютая. Соседи звали ее Пестимея, лишний раз не вступали в разговор.
Строгой она была во всем, особенно когда обучала нас рукоделиям.
- Ну куда-куда! - кричала она, наблюдая как я путалась в нитках- швея Проня, шьёть и порет, - обзывалась она, не оставляя права на ошибку.
Но самым сложным заданием, которое она для нас сестрой придумывала,
было даже не вязание, и не сорняки, а необходимость натаскать с железной дороги уголь к зиме. Я никогда не забуду мое ведерко, доверху наполненное чёрными искрящимися камушками, у меня одно, а у сестры два. Руки и ноги отваливались после этих походов, не было сил даже отмываться от золы.
Так происходило каждое лето, но меня всегда спасал надежный друг-сентябрь, с его приходом я возвращалась в детский дом, постепенно подрастая, меняясь, обретая лицо.
К четырнадцати годам, находясь в стадии "Гадкий утёнок" я носила короткую чёрную стрижку и сильно напоминала мальчика, бойкого и угловатого. Особенно ярко из этого периода запомнились выпускные экзамены в девятом классе.
Стоял очень жаркий май, мы лежали на крыше гаража и зубрили теоремы по геометрии. Я крутилась с книжкой, как волчок, линии переплетались и плавились в голове, собираясь в чернильную кляксу.
Совсем позабыв, что крыша со скатом, я слетела вниз, прямо в крапивное поле.
От ожогов мне хотелось тут же закричать, но в секунду, когда я подняла голову и увидела пятнадцать ехидно улыбающихся лиц, то собрала всю свою волю в кулак, и сыграла восхищение так, что Раневская отдыхает.
- Девчонки! Как потрясающе, как все покалывает, как все пощипывает, как в бане! Удивительно!
Выражение неподдельного счастья на моем лице, заставило их всех спрыгнуть.
От криков можно было оглохнуть. Зрелище того, как шестнадцать ошпаренных крапивой девок бегут по полю,
ещё долго преследовало нашу няню Марию Степановну.
В тот вечер я снова угодила в свинарник, но поступком своим осталась довольна.
Никто не должен насмехаться над бедой другого.
За все время в детском доме мама навестила меня лишь два раза, она не была трезва, и это плохо сказалось на моей репутации.
Стукнуло пятнадцать! Мы все готовились покинуть детский дом. От нас никто ничего не ждал. Речи и не было об институте, или замысловатых профессиях. Достаточно было училища строительного, пищевого, слесарного..., не важно, лишь бы получить специальность в руки, чтобы всегда иметь на кусок хлеба.
Судьба завела меня в профессионально-техническое училище. Взяли меня на специальность штукатур-маляр.
Каждый выход на объект был для меня мукой. И не то чтобы я не любила работать, нет, просто профессия мне совершенно не подходила из-за аллергии на резкие запахи. Масляная краска, ацетон, скипидар, оказались для меня ядом. Несколько раз я падала в обмороки со стремянок и каждый раз в полёте в голову приходило одно и тоже обзывательство бабушки:
-Княгиня гребаная!!!
Да, я оказалась привередливее, чем другие: "голубая кровь" мне мешала работать, но мотивировала чтобы бороться за лучшую жизнь.
Я стала много читать, взахлеб. В книгах я находила ответы на все, проживала тысячи жизней в разных эпохах и чинах, была и Клеопатрой, и Шахерездой, и самураем и собой.
Моя текущая работа контролёра в тепловых сетях мне в этом очень помогала. Там ночью нельзя было спать и занимать себя оставалось только книгами.
После четырёх лет на этой должности люди стали меня спрашивать: Какой институт ты закончила, откуда ты столько знаешь?
Но я лишь улыбалась в ответ, вынашивая в сознании идею бросить вызов системе и попробовать поступить в институт.
В те времена в институты поступали только дети начальников, работников обкома, отличники из благополучных семей, но никак не такие как я.
Конкуренция была немыслимая, экзамены строгие, и просить за меня было не кому.
- Иди-иди, мать твоя два института закончила!!!- насмехалась бабушка, сама не понимая того, что своими издевками лишь подталкивает меня к победам.
Я готовилась с такой жадностью и остервенением, как будто от этого зависело выживу я или умру. И я выжила, как личность выжила!
Сдала все экзамены, выдохнула. Меня приняли именно туда, куда я и мечтала: на историко-правовой. Два моих любимых дела: история, чтобы помнить и право, чтобы защищать.
Так, в 23 года я начала учебу. И хотя к этому времени все ее уже заканчивали, меня это нисколько не смущало. Я была единственная из всех своих детдомовских ребят, кто смог обхитрить судьбу.
Это был самый интересный и насыщенный период моей жизни. Небо, фонари, улицы и дома, все было светлее и наполненее. Я перескочила на совсем иной уровень, попала в мир, в котором, наконец, почувствовала себя своей, дома. Калейдоскопы из лиц моих мудрых, седовласых профессоров, бардов-сокурсников, соседей по общежитию мелькали яркими вспышками.
Ленты из библиотечных полок, закручивались вокруг меня по спирали и уносили выше к звёздам каждую ночь.
Помню, как однажды в четыре утра, читая о военных походах Александра Македонского, я увидела, как вместо слова Буцефал на странице возникла клякса, затем вторая. Несколько секунд мне понадобилось чтобы сообразить, что это носом пошла кровь, от однообразной позы лицом вниз над раскалённой лампой.
Я запрокинула голову и несколько минут сидела без движения.
- Так нельзя над собой издеваться, - кричал внутренней голос. - иди спать! Отбой!
Но мне очень нужна была Ленинская стипендия. Иначе голод и не накопить на сапоги. Разница между простой стипендией в сорок рублей и повышенной в сто была колоссальная.
И я справилась, пусть даже пришлось одеть очки от этого бесконечного напряжения на глаза.
Есть в русском языке удивительная пословица: первый год ты работаешь на авторитет, а после авторитет работает на тебя. Уже на первом курсе я заработала славу человека, который все знает. Напомню, что в детдомовской школе я была серой троечницей. Это я к тому,
что рано ставить крест на ребёнке если он нерадив в настоящем. Никто не знает, в какой момент произойдёт пробуждение.
Так за пять лет я не получила ни одной четвёртки, это было как чудо. Мне помогали мои ангелы. Любопытно, но даже сдавая научный атеизм, я тайком шла в церковь и ставила свечку.
К старшим курсам меня всецело поглотили стройотряды. Мы строили все подряд от свинарников до конюшен, проводя на солнце все летние месяцы, питаясь исключительно яблоками. Я впервые испытала себя в роли командира. За эту работу мне дали Орден Знак почета, тот самый,
за который дальше я буду получать надбавку к зарплате всю мою долгую службу.
Может, я сама себя сглазила, но как только сильно порадовалась признанию, так сразу попала в передрягу.
Это случилось на Вербное воскресенье, в удивительное по красоте утро. Я шла по аллее к площади, где меня уже ждали сокурсники. Нужно было ехать в районы от комсомола, ничего особенного, формальность.
- Купи вербочек, дочка,- окликнул меня старческий голос.
Я оглянулась. На меня смотрела милая старушка с корзиной голубых пушистых верб.
Было неловко ей отказывать. Я подошла ближе, достала несколько копеек и протянула.
- Ой, - удивилась она, заметив в моей котомке вязание. - Ты что же это делаешь, работать в такой праздник большой грех! - устыдила она меня.
Я в это, конечно же, не верила, слегка улыбнулась, поблагодарила её и ушла.
Первый час дороги прошёл гладко. Мы ехали по открытой трассе, я сидела на заднем сидении одна, довязывала себе кофту. Не умею без дела, всегда вяжу в пути. Мои два товарища безмятежно сидели впереди, дорожная лента убегала на скорости за горизонт. Я была сосредоточена на своих спицах, но отчего-то вдруг подняла голову и резко посмотрела в право. На нас неслась разъярённая фура. Траектория её движения пересекалась с нашей ровно на перекрёстке.
- Господи! - вскрикнула я так неистово, что шофёр от испуга прокрутил руль.
Только этим и спаслись. Фура врезалась в нас не в лоб, а по касательной. Машину закрутило ураганом вверх, перевернуло и покатило с холма.
Меня выбросило через стекло в траву. Мы все остались живы, но были изранены.
Вечером меня доставили в госпиталь с сотрясениями и переломом ключицы. Хирург наживил кость на спицу, вроде тех, которыми я вязала.
- Вы нашли мое вязание? - слабым голосом спрашивала я друга.
- Нашли всё, кроме вязания, - пожимая плечами, извинялся Валерка.
- Хм .... - мне нечего было ответить. -Мистика....
Я провела в госпитале три месяца. Прониклась к медсёстрам и докторам сочувствием. Сколько боли они видят. Я помню, как загадала желание:
"Хочу, чтобы мой супруг был доктором, чтобы пахло бинтами и чистотой, чтобы вдумчивый взгляд и спокойной размеренный голос."
Это же надо же? Стоило только пожелать и сразу сбылось. Но нашла я моего хирурга не в больнице, а на свадьбе.
Моя любимая подруга Любочка позвала быть ее свидетельницей.
-Я не могу, я ещё не оправилась от болезни, - отказывалась я.
-Ну пожалуйста, Машуль, - настаивала она.
-Ну что с тобой делать, - махнула я рукой.
И не смотря даже на незажившие швы, уже через неделю, весело отплясывала на её торжестве.
Свидетеля со стороны жениха, звали Дмитрий. Скромный, высокий парень, спортсмен, студент последнего курса медицинского.
Поначалу, он не обращал на меня внимания. Да, и жених, предупредил меня: ой Маша, ты совсем не в его вкусе, ты шумная, боевая, а он любит незаметных и покладистых.
- Благодарю, - шепнула я, и подключила весь свой актерский талант.
Несколько недель я разговаривала наиграно тонким голосом, прятала глаза от стеснения, изящно кокетничала
и сработало. Юноша влюбился в меня до безумия. Мы сыграли свадьбу уже через три месяца, скоропалительно, в порыве страсти. Я была в эйфории от эмоций, не верила тому, что наконец-то обрела семью. Совершено влюблённая в его артистичную маму, я не замечала подводных камней, на которые после пришлось наткнуться.
Я много улыбалась в ту пору, сразу после свадьбы мы зачали ребенка и я с радостью ждала своего первенца.
Моя девочка родилась в апреле, такая махонькая, кругленькая, она подарила мне столько счастья своим появлением, что никакое другое событие после не могло сравниться с этим.
Как только я произвела на свет ребёнка, в тот же миг простила за всё свою мать. Материнство - невероятный подвиг, выносить плод, родить, отдать всю себя.
В память врезались несколько первых дней после родов. Я помню, что сил было мало и очень хотелось есть. Постная и пресная больничная еда не насыщала. Девчонки из института передавали только конфеты. Очень порадовала свекровь, она принесла бублики, бутылку кефира и печенье. Только я хотела отведать ее угощений, как мне неожиданно сообщили,
что ко мне снова посетитель. В родильное отделение не пускали, я говорила по телефону.
- Маша,- тяжёлым, низким голосом обратилась ко мне мама.
- Да? - растерялась я, никак не ожидая ее услышать.
- Как ты себя чувствуешь? Не порвалась ли? Заживаешь?
Мне было удивительно слышать эти вопросы от неё, я отвечала скупо и растеряно.
- Нет, все нормально....
Она повесила трубку, и в тот же миг мне передали от неё посылку.
Я выложила все содержимое на прикроватную тумбочку: отварная курица, бульон, буханка свежего белого хлеба, сметана, мёд, несколько варёных свойских яиц, сыр. Я перевела взгляд на кулёк от свекрови, которому ещё минуту назад так радовалась и удивилась, как быстро он померк в лучах настоящей заботы. Кем бы не была моя мать, она шла сюда меня накормить, а не отчитаться для галочки.
По моим щекам покатились слезы, я дала себе обещание её спасти. Как говорил Залатустра: "Мать святыня"
Я боролось за её душу с отчаянием. Мне помогал мой младенец. Стоило показать моей маме её и все ломки тут же заканчивались, она светлела лицом и умилялась, словно в ней жили два человека..
А однажды, когда я дала ей младенца на руки, она приблизилась к малышке лицом, но от запаха табака и алкоголя моя девочка сильно закашлялась.
Это по-настоящему напугало нас обеих.
Маму как молнией пронзило от осознания того, что это крохотное невинное существо не может воспринять её такую, насквозь пропитанную ядом.
Мама бросила пить в один день, раз и навсегда. Демон, терзавший её двадцать лет, ушёл от нас поверженный.
С тех пор она мне много помогала, я восстановила е в собственных глазах и глазах общества. Как говорится отмыла, оттерла, помогла получить документы. Она стала получать большую пенсию, как участник войны и за ранение. Иногда, когда в лихие девяностые моему мужу хирургу и мне - молодой учительнице нечего было есть, именно её пенсия и выручала. Она умудрялась даже копить и покупать нам подарки: пледы, подушки, скатерти.
На работе я очень старалась. Ученики тут же дали мне кличку Прокурор.
Мой армейский характер быстро заметили коллеги, и почти сразу поставили завучем. Работа была непосильная, потому как школа находилась в криминальном районе и многие ученики были из блатных семей. Приходилось решать разные сложные ситуации. Одна разборка, например, которая пришла на ум, случилась между моими учениками Максимом и Витей.
Мне стали поступать жалобы, что Витя ворует у детей деньги. Я вызвала его к себе на ковёр.
- Нет, не брал, - радикально отнекивался он.
Жалобы не прекращались и пришлось вызывать в школу родителей. Но вызовы также игнорировались и я отправилась с визитом на дом.
Мне открыл дверь высокий лоб с татуированным животом, не предложил зайти и сразу через порог буркнул:
- Че надо?
- Я учитель вашего сына Вити, на него поступают жалобы, что он ворует деньги у детей, - вежливо я стала разъяснять ситуацию. Но мужчина резко перебил, обрушившись трехмерным матом:
- Тебе чего делать не х..., приперлась!
Перед моим носом захлопнулась дверь и несколько секунд я стояла в оцепенении. Другая, интеллигентная и скромная учительница, может быть и сдалась бы, но не я. Не для этого меня в детском доме закаливали. Я сжала зубы, развернулась и нервно пошагала к выходу. В моей голове уже созрел план.
"Держись, Витя!"
Наведя справки у ребят, мне быстро удалось выяснить, что Витя жаждет купить фотоаппарат и отец согласился дать ему деньги.
Утром я вызвала к себе в кабинет нашего отличника и мастера спорта Максима, поручив ему весьма пикантное задание:
- Сегодня после занятий, перед тем как Витя пойдёт покупать фотоаппарат, ты отнимешь у него все деньги и принесёшь мне. Понял?
- понял, Мария Вахтанговна, - понимающе кивнул Максим.
Отличник выполнил поручение на пять, уже к обеду деньги лежали у меня в столе и Витя, рыдая приполз ко мне.
-Мария Вахтанговна, Максим украл у меня деньги, - трясясь от негодования, простонал он.
- Как? Максим - гордость школы!? О чем ты говоришь? - выпучила глаза я.
Поверженный ученик ушёл, и уже на следующий день в мой кабинет ворвался главный гость. Его отец был так разъярён, что даже не объяснился.
- У вас тут такое происходит! Вы не контролируете!!- прерывисто кричал он.
Я же сидела очень спокойно, посмотрела на него в упор и произнесла одну единственную фразу:
- Вам что делать не х... , приперлись!
Мужчина отпрянул назад и вжал живот. Его необременённое интеллектом лицо искривилось.
Трясущимися руками он стал собирать монеты, и в определённый момент не выдержал и швырнул их со злобой на зеленое сукно.
Папаша ушёл, деньги я, конечно все вернула, но вот Витя в школу на следующий день пришёл с большим фингалом. Но главное, больше он ни у кого не воровал.
Подобных историй в школе было много. В тот период жизни я чувствовала себя особенно востребованной и счастливой, не подозревая о том, что судьба несет меня к совершенно новому, сложному этапу.....