Петушков Сергей Анатольевич : другие произведения.

Dreamboat_7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Глава 55
  
  - Господин штабс-капитан! - окликнули сзади. Северианов замедлил шаг, обернулся.
   Подпоручик Черников был юн и до невозможности красив. Среднего роста, весьма стройный с пышной копной соломенного цвета волос и светло-бирюзовыми глазами. Лицо всегда добродушное, большой толикой интеллекта не обезображенное, а голос певуч и очарователен как тёплое морское дыхание. Подпоручик щедро одарил Северианова сложно-загадочной смесью ароматов свежей портупейной кожи, знаменитого одеколона "Цветочный" и сапожной ваксы, оглушающе-хлёстко щёлкнул каблуками.
   - Господин штабс-капитан, Вас разыскивает директор публичной библиотеки. Буквально полчаса назад телефонировал.
   - Благодарю Вас.
   Помня, что Николай Леонтьевич слыл изрядным сладкоежкой, Северианов первым делом зашёл в кондитерский магазин "Нетцер" на Павловской улице и перед господином Белово появился с изрядной порцией пирожных птифур с шоколадным кремом. Николай Леонтьевич пришёл в совершенное восхищение.
   - Браво, господин штабс-капитан, Вы весьма проницательный человек, мастер психологии, настоящий контрразведчик.
   - Всего лишь обыкновенная вежливость, Николай Леонтьевич, не более...
   - Бросьте! Вы совершенно точно запомнили мои пристрастия и с птифурами не ошиблись. Восхитительно! Пальчики оближешь!
   Николай Леонтьевич лучился от радости, сиял надраенным до ослепительного блеска праздничным медным самоваром, едва не брызгал жадной слюной и выглядел так, будто нашёл в пыли мостовой новенький золотой рубль.
   - Сейчас, господин штабс-капитан, мы с Вами сообразим чайку, а за сим приятным занятием поговорим о делах. У меня для Вас новости!
   - Хорошие?
   - А это уж Вам виднее, Николай Васильевич, однако, мне кажется, останетесь довольны.
   Через некоторое время на столе пыхтел самовар, рядом красовалась вазочка с конусообразными птифурами.
   - Очаровательно, господин штабс-капитан, просто восторг!
   - Слушаю Вас, Николай Леонтьевич.
   Белово алчно глотнул чаю, откусил изрядный кусок пирожного. Он действовал с изрядной долей театральщины, казалось, сейчас произнесёт "Вуаля!" и ловким жестом фокусника извлечёт из воздуха нечто диковинно-необычное, волшебное. Этим необычным оказался основательно потрёпанный, ещё довоенный номер спортивно-технического иллюстрированного журнала "Автомобилист". На обложке - крупными буквами: "Официальный Орган Первого Русского Автомобильного Клуба в Москве" и "Официальный Орган Московского Автомобильного Общества". Слегка пожелтевшие журнальные страницы будто бы источали неописуемый аромат довоенной мирной жизни, вызывая нестерпимое желание зажмурить глаза и перенестись лет на пять-шесть-семь назад. Ноздри Николая Леонтьевича трепетно подрагивали, казалось, они ощущают благоухание волшебства и очарования, запах вечности напополам с ветхостью: лёгкий букет времени, воздушный коктейль из людских внимательных взглядов, пыли, клея и чужих отпечатков пальцев.
   - Прошу-с, господин штабс-капитан!
   Лицо директора публичной библиотеки выражало высшую степень торжества и удовольствия, почти блаженство. Северианов просто обязан был немедленно задать положенный случаю вопрос, и штабс-капитан задал его:
   - Что это?
   - А Вы полистайте, Николай Васильевич, полюбопытствуйте!
   Было совершенно понятно, что нужное хорошо известно Николаю Леонтьевичу, однако он вовсе не желал раскрывать свою тайну просто так, сразу. Требовалось произвести эффект, соблюсти некий ритуал. Северианов не спеша принялся переворачивать страницы старого журнала, с интересом разглядывая красочные фотографии автомобилей, различных диковинных узлов и соединений, новости великосветской жизни.
   "Первым Русским Автомобильным Клубом в Москве получен целый ряд заявлений из провинций о желании принять участие в организуемом клубом съезде автомобилей и мотоциклеток. Выразили желание участвовать: Ф.А. Борн (Бенц), В.Г. Таганский (мотоц.), М.П. Лардаки (Вандерер), Э.В. Бромфилд (Форд), П.Ф. Ваайтц (Мерседес), Д. А. Мейер (Виндгоф), Я.Н. Визо, К.В. Крайнер (Берлиэ), И.Н. Груздиков (Рео), К.Я. Царт (Опель), П.Д. Колицци (Фиат), Н. И. Александров (Даймлер), П.Д. Розов (Гочкисс), В.Н. Бельников (Делонэ-Белвилль), Т.А. Хвощинский (Лор.-Дитрих), В.К. Мори (Дикси), В.В. Кавашнин (Кейс). Заявления поступили из Одессы, Симферополя, Екатеринослава, Сызрани, Таганрога, Бердянска и др. гор. Клубом предложено исходатайствовать льготные условия для провоза автомобилей участников обратно по железной дороге. Правила съезда, маршрут и прочее будут выработаны на ближайшем заседании...".
   Северианов перелистнул страницу, бросив украдкой взгляд на директора Новоелизаветинской публичной библиотеки, сдержал улыбку. Господин Белово не мог долго выдерживать неторопливое любопытство штабс-капитана, он подпрыгивал от нетерпения, заглядывал через плечо, нетерпеливо сжимал пальцы левой руки в кулаке правой, - в общем, совершенно терял терпение. Северианов не сомневался: директор "Публички" подобную неторопливую пытку долго выносить не сможет, не из того теста человек вылеплен.
   Николай Леонтьевич Белово сдался на седьмой минуте. Если бы существовала такая возможность - подтолкнул бы Северианова под руку:
   - Смелее листайте вперёд, Николай Васильевич, что Вы в час по чайной ложке...
   Директор музея втихомолку страстно стонал от охотничьего азарта, хищно сопели-раздувались ноздри, глаза метали торопливо-грозные молнии, казалось, даже брови артистически подпрыгивают в стремительно-взрывоопасном танце.
   - Полюбопытствуйте, сделайте милость! Окажите любезность!
   Северианов против любезности нисколько не возражал и позволил торопливым пальцам Белово перевернуть сразу несколько потрёпанно-жёлтых страниц.
   - Вуаля! - изрёк директор давно ожидаемое слово, и штабс-капитан непроизвольно улыбнулся. Напор был по-наполеоновски стремительный, и Северианов вдруг представил себе, как Николай Леонтьевич подобным образом демонстрирует сестре свежеприобретённый экспонат музея, который Лидия Леонтьевна совершенно справедливым образом полагает хламом, бросовой рванью, мусором, пыльной дранью и место этого экспоната на свалке, в выгребной яме, а отнюдь не в музейной витрине. Даже на самый непритязательный вкус.
   - Вот эта карточка, Николай Васильевич!
   Красавец "Руссо-Балт К-12/20", запечатлённый на фотографической карточке журнального разворота, выглядел будто взмыленная, мчавшаяся долгое время стремительным галопом боевая лошадь. Да собственно говоря, таковым и являлся: пропылённый, забрызганный грязью, всласть отведавший всю прелесть рытвин и ухабов российских дорог, зато гордый и счастливый. Кузов щедро оклеен этикетками отелей, в которых останавливался путешественник, под ними, вдоль борта - " Москва - Санкт-Петербург - Москва". Шофёр высоко задрал подбородок и смотрел в объектив фотокамеры по-барски надуто-горделиво, с презрительной надменностью, не скрывая самодовольной ухмылочки и явного пренебрежения к пешеходной мелочи. Кожаная фуражка с очками-консервами, перчатки. Сидевший за ним, напротив, выглядел слегка обиженным, лишённым даже намёка на возможное высокомерие. Уголки губ опущены вниз, взгляд потухший, печально-отрешённый, изрядно грустный. Резкий контраст между пассажирами "Руссо-Балта К-12/20" придавал фотографической карточке некую изюминку, делал её живой в отличии от множества подобных глянцевых картинок. Неизвестный фотограф постарался, уловил момент. Радость и скука, восторг и меланхолическая хандра, упоённое ликование и удручённая подавленность. Две стороны одной монеты, орёл и решка, свет и тьма, аверс и реверс.
   - Я всё пытался вспомнить, каким образом, откуда мог я знать человека с Вашего характерного наброска. Помню же доподлинно: совершенно точно где-то видел, но где? Скребёт, свербит мысль, спать не даёт! И вдруг - как обухом по голове, как гром среди ясного неба, как снег в конце мая! Вы обмолвились: возможно, председателя ЧК возил... Кучер, водитель, шоффэр, надо же... Извольте убедиться...
   Штабс-капитан изволил.
   "г.г. А.И. Костадиус и В.Ф. Белогорцев-Архангельский".
   - Вы полагаете, это он? - осведомился Северианов, в полной мере осознавая глупость собственного вопроса. Ибо Иван Андреевич Лаврухин всё-таки был истинным мастером своего дела, это штабс-капитан вынужден был признать с полным восхищением. Карандашный набросок неизвестного в деталях, возможно, и не сильно походил на мужчину, вельможно расположившегося за рулём "Руссо-Балта К-12/20", однако же внутреннюю суть характера художник уловил с истинным талантом. И даже если и оставались сомнения в том, что это один и тот же человек, то личность второго автомобилиста опровергала их начисто. Потому что это был не кто иной, как Владимир Федорович Белогорцев-Архангельский, что ясно свидетельствовала подпись под фотографической карточкой, он же страстно разыскиваемый некой "крепко уважающей" его Женей Михляевой "Володичка", он же исчезнувший председатель Новоелизаветинской ЧК Антон Семёнович Житин. Свойский человек, из крестьян, совсем не барин. Сомневаться не приходилось, ибо вероятность таких совпадений неизмеримо ничтожна. Один человек - ещё куда ни шло, но чтобы сразу двое...
   - А Вы изволите пребывать в неуверенности? - довольный произведённым эффектом, Белово метнул в рот пирожное целиком, сделал исполинский глоток чаю и мощно заработал челюстями. При этом волевой подбородок принялся совершать балетные "па", а суворовская бородка мужественно заколыхалась на щеках, придавая директору Новоелизаветинской публичной библиотеки вид бульдога, яростно терзающего аппетитную телячью кость.
   - Вы страшный человек, Николай Леонтьевич! - с чувством выдохнул Северианов. - От Вас невозможно скрыться, разыщете где угодно, даже в преисподней у дьявола.
   Итак, что имеем, что известно? Что можно считать установленным, и что можно предположить с большей или меньшей долей вероятности?
   Некий московский автомобилист, господин А.И. Костадиус до недавнего времени состоял на службе в Новоелизаветинской ЧК, увозил и возвращал обратно Осипа Давидовича Свиридского, а в ночь убийства семьи ювелира был замечен возле места преступления "сочувствующим уничтожению экономического рабства" Никифором Ивановичем Вардашкиным. Это можно считать установленным.
   Владимир Фёдорович Белогорцев-Архангельский, он же Житин, хороший знакомый господина Костадиуса, на тот период руководил Новоелизаветинской чрезвычайной комиссией. Два сапога - пара. Пара, парочка - баран да ярочка!
   Предполагать, строить различные версии можно сколь угодно долго. Догадки, гипотезы и допущения на хлеб не намажешь, как говорится, и шубу не сошьёшь. Они были и останутся домыслами. Однако фантазировать никто штабс-капитану запретить не в состоянии.
   Итак, четырнадцатое мая. Красный Новоелизаветинск на грани полного краха, войска генерала Васильева приближаются к городу. Большевистскому режиму осталось существовать менее недели. Агония, последние судороги, конвульсии. Повсюду смятение, паника, бедлам и суетливая возня. И всё-таки утром за ювелиром Свиридским приезжают чекисты: мир может лететь в тартарары, однако порядок есть порядок. Реквизированные ценности должны быть оценены и учтены. Пожалуйте, Осип Давидович, высказать своё авторитетное мнение. Что ж, Свиридский честно выполняет порученное дело, получает положенный паёк и возвращается домой, надо полагать, в приподнятом расположении духа.
   А вечером того же дня его убивают вместе с женой и дочерью. Почему?
   - Господин штабс-капитан! - позвал Белово. - Вы меня слушаете?
   - Прошу прощения, отвлёкся, - растянул губы в вежливой улыбке Северианов. - Что Вы говорили?
   - Важно не то, что я вспомнил, где видел данное лицо, вовсе нет. Я бы и внимания не обратил. Главное - это то, что Вы умело направили мои розыски в нужное для Вас русло. И целиком Вам принадлежат заслуги и успех. Нисколько не сомневаюсь, Николай Васильевич, что Вам удастся разыскать и господина Костадиуса и пропавшего Житина.
   - Ваши бы слова да Богу в уши. У Вас ведь могло и не оказаться нужного экземпляра "Автомобилиста".
   - Но ведь оказался же... Называйте как хотите: везение, удача, улыбка Фортуны, счастливый шанс. Это только кажется, что Вам повезло. Потому что повезти может один раз, два, максимум три, но не постоянно же! - Николай Леонтьевич чувствовал себя весьма польщённым, и его с неудержимой силой потянуло на философию. - Говоря откровенно, что такое везение вообще? Положительное и благоприятное событие, возникшее случайно и непредсказуемо, в пику расхлябанности и ротозейству. В силу неучтённого стечения обстоятельств. Если же все эти обстоятельства учитывать и предполагать, то постоянное везение - это уже не просто везение, это называется по-другому: профессионализм, точное просчитывание ситуации и обеспечение определённого результата...
   Северианов про себя лишь усмехнулся: подполковник Вешнивецкий настойчиво втолковывал-внушал своим подопечным то же самое, только несколько иными словами. Правда, рассуждения Белово носили отвлечённо-абстрактный, теоретический характер, подполковник же всегда был донельзя конкретен.
   Возможно, среди предъявленного ювелир увидел нечто такое, что по ценности многократно превосходило остальное. Не жемчужное ожерелье купчихи Пономаренко, брошь с сапфирами глубокого тёмно-синего цвета госпожи Кисляевой и не золотые серьги княгини Рассветовой. Несоизмеримо большее. "Dreamboat"!
   Прекрасно разбиравшийся в камнях ювелир опознал знаменитый бриллиант сразу же, без промедления, единым духом. О чём и доложил. Житину? Допустим. Председатель Новоелизаветинской ЧК от такого известия слегка растерялся, Осипа Давидовича сердечно поблагодарил и отправил домой, а сам впал в раздумья.
   "Dreamboat"... Северианов припомнил слова цирюльника: "поддался Антон сиюминутному порыву, прихватил ценности - и бежать прочь. Все как будто бы само собой получилось, он и думать-то о подобном не думал, а тут само всё в руки идёт. Стечение обстоятельств. Невозможная возможность. Судьба, предначертание. Он, пожалуй, поначалу даже противился внезапному порыву, однако, слаб человек...".
   Северианов представил себе мысли, метания Житина: "Что делать, что делать? Такое только раз в жизни бывает, ну никак нельзя упускать, никак! Завтра-послезавтра город возьмут белые, и кому всё достанется? Забрать ценности, бриллиант, Женечку и сдёрнуть из города. Куда? Чёрт возьми, знакомых полгорода, а довериться некому. И делать все нужно или сегодня, или никогда! Завтра же хватятся, исчез предЧК, ценности пропали, ясно, украл и сбежал. Начнут допрашивать Свиридского и узнают про бриллиант..."
   И снова тот же вопрос: зачем нужно было убивать Свиридского, да ещё маскируя под бандитский налёт? Мало того, что терять драгоценное время, так ещё и совершенно неоправданно рисковать?
   Ювелир знал о "Dreamboat"? Ну и что? Ревтрибуналу совершенно без разницы: бежал Житин с реквизированным золотом или ещё и со знаменитым бриллиантом - приговор будет одинаковым и в том и в другом случае. Высшая мера социальной защиты. Вступившим в город войскам генерала Васильева так же всё равно. Контрразведка будет разыскивать Житина вне зависимости: скрылся председатель ЧК с драгоценностями или без них. Потому что это неважно, он - противник, подлежащий уничтожению.
   Или ювелира убили совершенно посторонние?
   Ерунда, Кузьма Петрович Самойлов прямо сказал: Свиридский хорошо знал своего ночного посетителя. Поручик Емельянов и его возлюбленная дама видели двух человек, по их словам, явно чекистского обличья, порознь покинувших пролётку и различными путями направившимися, с уверенностью надо полагать, к дому ювелира: один по Астраханской улице, другой чуть позже - по Архангельской. Похоже, не доверяли, друг другу. Наконец, со слов Вардашкина составлен портретный рисунок, по которому опознан Костадиус. Слишком много совпадений.
   Николай Леонтьевич Белово что-то говорил, но Северианов не слышал его. Совершенно автоматически пил чай, кивал, однако мысли штабс-капитана были далеко. Он пытался представить тот день, 14 мая. Костадиус везёт Свиридского домой, по дороге они наверняка беседуют о чём-либо. Ювелир радостно возбуждён: он только что держал в руках знаменитый "Dreamboat". Чекист Осипу Давидовичу хорошо знаком: не первый раз привозит-отвозит, всегда приветлив, обходителен. Почему бы не поделиться с ним радостью: среди драгоценностей находится та самая "Голубая мечта", что держала в руках императрица Екатерина Великая! Уникальная вещь, цены совершенно немыслимой! Возможно такое? Почему нет!
   Теперь Костадиус знает о бриллианте. А ещё он хорошо знает Владимира Фёдоровича Белогорцева-Архангельского.
   Вечером Житин приказывает везти его в ту часть города, где проживает ювелир. Адреса не называет, останавливает пролётку раньше и велит ожидать. Только Костадиусу маршрут хорошо знаком, он много раз по нему ездил. И утром этого дня тоже. Поневоле призадумаешься, начнёшь подозревать своего друга-приятеля. Подозревать, что тот затеял нечто нехорошее. И Костадиус тайно следует за председателем ЧК. Боится бывший автомобилист товарища Житина. Прячется на пустыре в кустах, перед домом ювелира, покуривает, наблюдает. Видит всё происходящее. При этом теряет австрийскую ветрозащитную зажигалку, найденную позже доблестным агентом третьего разряда Новоелизаветинской уголовно-розыскной милиции Богатырёвым. О чём думает товарищ Костадиус, или кем он на тот момент времени назывался? Житин драгоценности взял, ювелира с семьёй "зачистил". Какой следующий шаг он предпримет? Вернее, в данной ситуации вопрос следует поставить совершенно иным образом: кто следующий кандидат на тот свет? И ответ очевиден - Костадиус. Как совершенно ненужный и весьма опасный свидетель. Что делать, что следует предпринять? Вариантов немного: или не делать ничего - и отправиться вслед за Свиридским, или опередить, ликвидировать старого приятеля Владимира Белогорцева-Архангельского...
   "Один из них убит? - решил Северианов. - А поскольку Женя Михляева до сих пор ждёт "Володичку", следует предположить, что мёртв Житин. Два паука не ужились в одной банке, один слопал другого и сбежал с золотом, а главное, с "Dreamboat".
   Или нет?
   Знаменитый бриллиант усердно разыскивают до сих пор. Кто-то неизвестный. Всерьёз полагающий, что "Голубая мечта" по-прежнему в Новоелизаветинске. Откуда, чёрт возьми, такая уверенность?".
   Житин кого-то боялся, понял Северианов. Боялся до такой степени, что не мог уйти, не убрав ювелира и бывшего друга-приятеля: всех, кто знал о "Dreamboat". Кого же? Что может председатель ЧК даже накануне сдачи города противнику? Да, собственно говоря, всё что угодно! Тем более накануне сдачи. В Новоелизаветинск вот-вот войдут части генерала Васильева, в такой ситуации главный чекист может совершенно безнаказанно учинить любую расправу и исчезнуть. А уж с драгоценностями, тем более с алмазом "Dreamboat" за кордоном: в Лондоне, Париже, Стамбуле, Мадриде, да где угодно, без разницы - Житин может спокойно и весьма роскошно жить по чужим документам, лишь весело посмеиваясь над тщетными попытками разыскать его. У контрразведки есть дела гораздо более важные, чем за беглым чекистом гоняться. Да и руки у них коротки до Лондона-Парижа дотянуться из Новоелизаветинска. Как и у чекистов, кстати.
   Так кого же боялся Житин, он же Белогорцев-Архангельский? Всесильный председатель Новоелизаветинской ЧК? Или может быть, не кого, а чего? Разоблачения? Ерунда, ушёл с ценностями - и ищи ветра в поле.
   "Я пытаюсь подогнать ситуацию под готовое решение, - подумал Северианов. Возможно, иду неверным путём. И всё же... Если предположить, что боялся Житин определённого человека, того, кто знал его по прежней жизни, причём это не автомобилист Костадиус. Того, кто намекнул всесильному чекисту, что он вовсе даже и не всесильный. А всего лишь простой смертный. Такой же, как Ордынский или Оленецкий. Одного случайный камень зашиб, другой с морфием переусердствовал. И если вдруг что... Можно ведь и на ровном месте споткнуться и шею сломать. Или, скажем, под шальную лошадь попасть. Насмерть. А возможно, грибов несвежих откушать, или банально утонуть в нетрезвом виде. Даже если до этого вовсе спиртного в рот не брал. Того, кто и в Лондоне-Париже достанет, особенно если будет знать, что "Dreamboat" у Житина.
   - Господин штабс-капитан, Вы опять не слушаете меня ...
   Северианов автоматически улыбнулся: он действительно совершенно перестал воспринимать слова директора "Публички", они служили лишь фоном, звуковым оформлением мыслительного процесса, не более чем граммофонная музыка или огонь в камине. Журчали восторженным ручьём, только смысл неуловимым образом ускользал, не воспринимался. Северианов машинально взял чашку остывшего чая, сделал маленький глоток, чем привёл господина Белово в совершеннейшее расстройство:
   - Остывший чай чудовищно невкусен, никуда не годен, хуже не придумаешь! Оставьте, Николай Васильевич, я сейчас переменю Вам чашку.
   - Лишнее, Николай Леонтьевич, не стоит утруждаться!
   - Оставьте спор, дорогой господин штабс-капитан! Неужели же Вы собираетесь подвергнуть меня этой тяжкой муке: наблюдать, как человек вместо ароматного напитка употребляет отвратительную бурду, мерзость!
   Он захлопотал, закружил вокруг, и через минуту-другую перед Севериановым возникла свежая огненная чашка.
   - Истинный чай сладок, я бы даже сказал, сладострастен, как поцелуй любимой девушки, и обжигающ, как её губы! В холодном чае исчезают все полезные свойства, и появляется мутность.
   На лбу господина Белово выступил блаженный пот, лицо раскраснелось, и в данный момент директор библиотеки весьма походил на счастливого, довольного судьбой хомяка.
   - И пирожное берите, не забывайте! Не ставьте меня в неудобное положение: я запросто расправлюсь с этим великолепным угощением в одиночку, и тогда мне будет нестерпимо стыдно. Замечательные птифуры!
   - Конечно. Прошу извинить, Николай Леонтьевич, каюсь, действительно задумался, и упустил нить разговора. О чём Вы говорили?
   Господин Белово моментально умял ещё один птифур и довольно потёр руки.
   - Не страшно, господин штабс-капитан. Говоря откровенно, ничего особенного. Вы неспешно перелистывали страницы журнала, и я вдруг разглядел знакомую фамилию. Пустяки. Просто подумал, возможно, Вам пригодится...
   - И чья же эта фамилия?
   - Извольте взглянуть. Да-с! Бромфилд Э. В., будьте любезны. И автомобиль - "Форд".
   - Продолжайте. После сегодняшней истории с фотографической карточкой я с великим благоговением отношусь к любому Вашему предположению.
   Улыбка на лице господина Белово сделалась ещё шире, потому как лесть приятна всякому. Он с сожалением допил чай, промокнул лоб платком и сдвинул пустую чашку на край стола.
   - Хватит, пожалуй! Я бы, разумеется, с великим удовольствием продолжил пиршество, только во всём меру знать надлежит. Да и некуда более, говоря откровенно, видит око, да зуб неймёт, - Николай Леонтьевич обвёл сожалеющим взглядом оставшиеся птифуры. - Так-с! Эдуард Викторович Бромфилд мне был хорошо известен.
   - Инициалы совпадают.
   - Совершенно верно, потому я и подумал об Эдуарде Викторовиче. А также он был заядлый автомобилист, страстный любитель руля и незаурядный гонщик. И у него был именно "Форд".
   - Он жил здесь? В Новоелизаветинске?
   - Совершенно верно.
   - И чем занимался?
   - Доподлинно мне неизвестно. По-моему, всем, что связано с автомобильными принадлежностями и мотоциклетами. Человек он был весьма обеспеченный. Всегда культурен, одет с иголочки, настоящий аристократ. А иногда мне доводилось видеть его в ином обличии, этакий "шоффэрский шик": лёгкое кожаное пальто до самого пола, перчатки для вождения, галифе, высокие шнурованные ботинки, специальные очки, чтобы защищать от пыли и случайных камней, и английская плоская фуражка с широким козырьком. Мы встречались несколько раз, он очень любил чёрный кофе и всегда говорил только об автомобилях. Знаете, господин штабс-капитан, это как первая любовь, страсть на всю жизнь.
   - Где он сейчас?
  - К великому сожалению, скончался. Ужасная история: его застрелили прямо на улице. Какие-то бандиты, грабители...
   - Когда это произошло?
   - Когда? Уже при Советах. Кажется, сразу после установления большевистской власти.
   Почему-то это известие совершенно не удивило Северианова.
   - Этих бандитов разыскали?
   - Увы, не имею понятия. Не знаю. Может быть, нашли, может быть, нет.
   - Насколько я могу судить, исходя из содержания журнальной статьи, господин Бромфилд бывал в Москве, принимал участие в съездах автомобилей и мотоциклеток, а также других мероприятиях Русского Автомобильного Клуба?
   - Да, частенько. Повторяю, он был страстным автомобилистом.
   - Благодарю Вас.
   Часто бывал в Москве, вероятно, мог встречаться в Русском Автомобильном Клубе с господами Белогорцевым-Архангельским и Костадиусом, следовательно, имел возможность опознать. То есть идентифицировать чекиста Житина как автомобилиста Белогорцева-Архангельского... Три бывших автогонщика: состоятельный господин Бромфилд и двое чекистов... Однако же, здесь явно становится тесно от бывших знакомых. Складывается ощущение, что земля имеет форму вовсе не шара, а пирамиды, навершие которой расположено в Новоелизаветинске... Каковы шансы на случайную встречу, ничтожны? Оказывается, вовсе нет.
   Бромфилда нельзя просто арестовать - он вполне может рассказать о прежних товарищах по Русскому Автомобильному клубу. Конечно, никто не поверит арестованному ЧК буржую... А если вдруг поверят? Не стоит рисковать: убить проще - мёртвые, как известно, не имеют привычки говорить лишнее, все концы в воду. Интересные товарищи Житин и Костадиус...
   - Николай Леонтьевич, - Северианов поднял на директора музея умоляюще-елейный взгляд. - Могу ли я отважиться просить Вас о невозможном? Мне очень нужна эта фотографическая карточка. Я весьма хорошо понимаю, что вырезать страницу из журнала для Вас невообразимое святотатство, и тем не менее...
   - Вы... Вы... - Белово даже задохнулся от возмущения. - Это самое настоящее варварство, господин штабс-капитан!
   - Знаю! Могу лишь умолять Вас о снисхождении.
   - Умолять... Хм, Вы понимаете, что такое для истории журнал с вырванной страницей?
   Северианов не ответил, молчал. Какова вероятность того, что директор музея не откажет, сколько шансов на успех? Пятьдесят на пятьдесят из ста возможных? Десять на девяносто? Или ни одного?
   Директор Новоелизаветинской публичной библиотеки Николай Леонтьевич Белово вдруг задумался. Лицо его постепенно приобретало цвет голубого мрамора. Он вновь налил чаю, взял пирожное. Северианов ждал.
   - Давайте сделаем вот как, - сказал наконец Белово. - Я пойду Вам навстречу, хоть это и вызывает бурю законного негодования... Но... Я создам уникальный экспонат для музея: позволю Вам забрать эту страницу, взамен же вы обещаете впоследствии рассказать мне финал этой истории. Нет, не финал - всю историю. И не просто рассказать - описать её на бумаге. Эта рукопись вместе с журналом займёт весьма достойное место среди экспонатов музея. Представьте себе: через много-много лет, возможно, когда уже не будет нас с Вами, экскурсовод представит посетителям журнал с отсутствующей страницей и Ваши записки. И расскажет, что происходило в Новоелизаветинске в далёком 1918 году, шикарную таинственную историю про чекистов и контрразведчиков, некий авантюрный роман, трагическую повесть, весьма занимательный сюжет. Думаю, это будет замечательно и очень ценно.
   - Сведения секретные, Николай Леонтьевич, - усмехнулся Северианов. - Берёте за горло.
   - Как и Вы меня, господин штабс-капитан.
   - Договорились. Не могу обещать, что это будет скоро, возможно, через какое-то время. Причём, время это может оказаться весьма долгим.
   - Неважно! Я готов ждать.
   - Хорошо! Будем считать, что мы пришли к соглашению.
   - Взаимовыгодному.
   - Само собой! И ещё одно. О нашей беседе не нужно никому рассказывать. По крайней мере, в ближайшее время, хорошо. Буду очень признателен, если Вы воздержитесь от всяческих разговоров на эту тему. С кем бы то ни было. Обещаете?
  
  
   Глава 56
  
  
   Анна Эмильевна Всеславская-Дюран с непостижимой страстностью любила кофе. Именно кофе, а ни в коей мере не кофий, ибо всяческие вульгаризмы и жаргонности так же недопустимы, как распущенные волосы, хвосты, не убранные наверх косы, либо цветные перчатки на светском рауте. Потому всё помещение имело чарующий аромат жареных кофейных зёрен и того недостижимого уюта, который на подсознательном уровне придаёт ощущение домашнего комфорта, благоустроенности и желания забраться в кресло-качалку вместе с ногами, читать интересную книгу, либо слушать граммофонные романсы. Яркий солнечный свет делал пространство задорным и жизнеутверждающим. Настя не увидела ни одной лишней вещи, присутствующей здесь "на всякий случай", всё было строго на своих местах, вызывая приятные чувства и не нарушая эстетики дома. И даже картина рога изобилия на стене была выполнена в таких сочных и ярких красках, что поневоле хотелось запеть. Что-нибудь радостно-весёлое, быстрое. А между тем всё-таки присутствовало здесь лёгкое, на грани дозволенного прикосновение беспорядка и асимметрии, что странным образом делало комнаты ещё более гостеприимными и домашними. Сама Анна Эмильевна была чудо как хороша и элегантна, рядом с ней Настя ощутила себя неопрятной бедной родственницей, допущенной по великой милости и расположению в высшее общество. Волнистые морковно-рыжие кудри госпожи Всеславской-Дюран были собраны в тугую высокую причёску, круглое кукольное лицо искрилось молодостью и чистотой, а пальцы с неудержимым проворством парового двигателя вращали рукоять кофейной мельницы.
   - Не надо слов! - решительно оборвала Настю Анна Эмильевна. - Все разговоры - потом, сначала - глоток свежего кофе, никакие отказы рассматривать не желаю! - она разлила кипящий чёрно-коричневый напиток по чашечкам, придвинула Насте. - Угощайтесь, Анастасия, ибо, как говорил Наполеон Бонапарт: "Крепкий кофе в больших количествах - вот что необходимо мне, чтобы проснуться. Он согревает и придаёт мне силы. Иногда он причиняет сладкую боль, но я скорее предпочту страдать от нее, чем откажусь от кофе".
   Анна Эмильевна подвинула блюдо с печеньем, мягко улыбнулась.
   - Загадайте желание, затем представьте его исполненным и мысленно попросите об этом кофе. Сделайте несколько глотков и произнесите: "Как кофе кипит, пенится, так и успех бурлит, к славе жизнь переменится! Неудачи все перемелются, польза кофе весьма ценится". Именно в этот момент  Ваша энергия поднимется, желание охватит более импульсивно и быстро исполнится. Не улыбайтесь, это древний секрет всех удачливых и сильных людей. Я часто прибегаю к этому тайному рецепту, и обычно он меня не подводит. Вы даже не можете представить себе, какие страдания я испытывала при большевиках, когда вместо привычного и любимого кофе приходилось довольствоваться жиденьким морковным чаем. Наверное, из-за этого и начались в моей жизни неудачи.
   Анна Эмильевна коснулась сочными бархатными губами края чашки, задумчиво похлопала веерообразными ресницами.
   - Вы, конечно, приезжая. Нет-нет, не говорите ничего, Вы этакая столичная штучка, в Вас чувствуется порода. Вы настолько привыкли к ней, не замечаете, она - вторая натура, которую мы, провинциалы, распознаем за версту. Из Питера, конечно?
   Настя кивнула:
   - Совершенно верно.
   - Ну да, разумеется, можно было и не спрашивать. Ах, Питер, Питер! Пальмира! Венеция! Помните, у Александра Сергеевича:
   Люблю тебя, Петра творенье,
   Люблю твой строгий, стройный вид,
   Невы державное теченье,
   Береговой ее гранит...
   Расскажите же, как Питер? Правда ли, что там всегда идут дожди, висят свинцовые тучи над городом и часто бывает просто сыро и пасмурно? Как говорит один мой знакомый живописец: "Чтобы написать пейзаж с видом на Неву - вовсе не обязательно иметь цветные краски, довольно чёрной и белой". Ха-ха-ха, ну право же смешно! Верно ли, что в Петрограде все сплошь культурные и интеллигентные, творческие, так сказать, личности? А ещё - памятники на каждом шагу, и их количество и разнообразие превышает самые притязательные запросы? Потешьте любопытство, я с раннего детства мечтаю побывать в столице. Утоляю желание, выспрашивая истинных петроградцев о мельчайших деталях столичной жизни.
   Настя лишь пригубила обжигающий ароматный напиток, почему-то поёжилась, словно от холода, решительно отодвинула чашку на край стола.
   - Рассказывать нечего. Революция, голод, холод. Красный террор. Зимой нас выгоняли подметать улицы и разгружать мёрзлый уголь из вагонов. Кошмар, адовы муки, зверства ЧК. Какая уж тут экзотика, выжить бы.
   - Неужели всё настолько ужасно? - Анна Эмильевна вновь сделала крохотный глоток - лишь губы смочить, и участливо-недоумённо посмотрела на Настю. - Санкт-Петербург, Петроград - замечательный город, иллюзия, грёза, недостижимая мачта! Что делается в этом мире! Война, революция, опять война. Красные, белые, непонятно какие! Казалось бы, в столице всё должно быть идеально. Невский проспект, Петропавловская крепость, Дворцовая площадь, Марсово поле, Медный всадник! Не слова - музыка! Бальзам для ушей, да что там уши, для самой души! Вы просто лишаете меня надежд! - Анна Эмильевна демонстративно смахнула микроскопическую слезинку с ресниц. - Нет! Это выше допустимого!
   Анна Эмильевна Всеславская-Дюран всегда слыла умной, ироничной красавицей, современной Клеопатрой, славящейся пристрастием ко всему изящному, в которую трудно было не влюбиться.
   - Анна Эмильевна! - Настя постаралась вложить в эти слова весь посыл, накопленный в душе, всю возможную страстность убеждения. - Не томите! Я пришла к Вам за помощью, смилуйтесь - проявите участие, после этого я готова ответить на любые Ваши вопросы, сейчас не могу, терпения не хватает!
   - Ну-ну-ну, полно Вам, дорогая! Конечно, я приложу все возможные усилия, чтобы всячески поспособствовать Вам, но и Вы тоже должны проявить некоторое снисхождение к маленьким капризам ужасной провинциалки. Итак, я готова тщательно и с интересом Вас выслушать. Вся внимание!
   - Витя! - сказала Настя. - Виктор Нежданов. Мне сообщили, что он проживал у Вас некоторое время...
   - Ох, эти злые языки, - вздохнула Анна Эмильевна. - На Белоцарской улице невозможно громко чихнуть - чтобы на Базарной площади не пожелали здоровья. Вот вам провинция во всей прелести! Городок, от которого "хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь", глушь, захолустье, Тмутаракань!
   Она взяла в руки фотографическую карточку, принялась внимательно рассматривать. Кукольное лицо напряглось, жёстко обозначилась складка на лбу.
   - Хорош, красавец! - оценила госпожа Всеславская-Дюран. - Аполлон чернокудрый. От такого голову потерять в два счёта возможно! - Она, никак не прокомментировав любовное четверостишие, вернула карточку. - У меня, Анастасия, изволили проживать много людей. Что делать, приходится сдавать апартаменты под жильё, надо же как-то на кусок хлеба зарабатывать свой кусок масла. Всякие господа бывали, самых разных сословий - и статские советники, и бедные студенты. Аренда жилья удобна тем, что квартиросъемщику не приходится платить налоги на недвижимость, следить за содержанием квартиры - всё это ложится на мои слабые плечи. Смогу ли всех вспомнить - не уверена. Но Виктора, разумеется, узнаю. Хотя, конечно, изменился он и весьма серьёзно. Снимал у меня каморку, как же, как же. При большевиках ещё. Не слишком долго, правда, но проживал.
   Анна Эмильевны сделала задумчивое выражение лица, рассматривая содержимое чашки. Насте даже помыслилось, будто госпожа Всеславская-Дюран изволит гадать на кофейной гуще. Впрочем, возможно, действительно гадала.
   - Виктор Нежданов, - Анна Эмильевна вернула чашку в центр блюдечка, отодвинула на край стола. - Мужчина в нашем городе совершенно чужой, столичных кровей, ему не здесь бы жить, а в Париже. Кстати, он, мне кажется, говорил, будто бы он из Москвы. Жил на улице с каким-то невыговариваемым названием, Сивый Овраг, что ли?
   - Может быть, Сивцев Вражек? - сказала Настя. Почему-то ей показалось, что Анна Эмильевна превосходно знает название старейшего московского переулка, но намеренно искажает, преследуя какие-то одной ей ведомые цели. - От словосочетания: овраг, где протекала речка Сивец...
   Анна Эмильевна кивнула удовлетворённо и широко улыбнулась.
   - Вот именно. Вот что значит эрудиция и образование! Вы, разумеется, в Смольном обучались? Не отвечайте, это и так понятно. Кем же Вам Виктор приходится, хорошим знакомым, родственником?
   - Женихом.
   - О! - восхитилась госпожа Всеславская-Дюран. - Как это поэтично! Любовь, ты способна творить чудеса! Сокращать расстояния, соединять пылающие страстью сердца! Познакомились вы в Питере или в Москве?
   - В Питере, разумеется, - Настя лишь большим усилием воли сдерживала нетерпение. - Ещё до всех этих беспорядков. Виктор часто бывал в обществе, я, как его увидела, сразу почувствовала: вот он, мой избранник! Но, Анна Эмильевна, где же он сейчас?
   - Сожалею, моя милая, ничем не могу Вас порадовать и утешить, Виктор съехал от меня. Возможно, нашёл другое жильё, а скорее всего, убыл из нашей Тмутаракани поближе к цивилизации. Обещал, конечно, заглядывать, навещать новую приятельницу, прислать весточку - пару строк черкнуть.
   - Когда?
   - Когда? - наморщила лоб Анна Эмильевна. - Что-то около нескольких недель назад. Знаете, в мирное время жизнь плывёт тягуче и размеренно, мелькание календаря не замечаешь, оглянулась - месяц пролетел, а то и год. А теперь, во время войны, каждый день - подарок. Кажется, вечность минула - а на самом деле всего несколько суток. Могу, конечно, память напрячь, но точнее сказать вряд ли сумею.
   Говоря откровенно, Настю начинали изрядно раздражать однообразные, словно под копировальную бумагу, отповеди: не припоминаю, не знаю, не скажу наверняка, не могу утверждать с категоричностью... Люди высказывали совершенно одинаковое, одно и то же, не балуя княжну Веломанскую различием. Нет, разумеется, она с самого начала была готова к долгим и трудным поискам потерянного жениха, однако время утекало быстро и неумолимо, успехов в её действиях было мало, лишь иногда вспыхивали жалкие проблески, робкие лучи надежды, чтобы немедленно погаснуть.
   - Мне это очень важно, Анна Эмильевна, поверьте!
   - Конечно, верю, дорогая, нисколько не извольте сомневаться. Я вполне понимаю нетерпение вашего сердца, но... Скорый поспех - людям на смех. Возможно, кто-либо сможет удовлетворить Ваше любопытство с более удачным результатом, нежели я. Помилуйте, я нисколько не отказываю Вам! Но и лгать во спасение не в моих правилах. Сейчас я припомню момент отъезда Виктора, только что это сможет дать?
   Анна Эмильевна сделала напряжённый и весьма задумчивый вид, затем вынесла окончательный вердикт:
   - Это было, несомненно, перед самым освобождением города от большевистских варваров, буквально за несколько дней. Я подумала, Виктор устал таиться и, возможно, с оружием в руках желает оказать посильную помощь нашей армии. В таком случае, он, вероятно, вступил в ряды освободителей и сейчас воюет с красными, как истинно благородный человек.
   - А что Виктор говорил? Действительно собирался в армию? Может быть, упоминал кого, кто может знать о его местонахождении. К кому мне обратиться?
   - К военным, конечно! Вы справлялись о Вашем женихе у представителей командования?
   - Разумеется. И даже заручилась обещаниями всяческой помощи и поддержки, - Настя постаралась закончить фразу неопределённым образом, не упоминая ни контрразведки, ни Петра Петровича Никольского. - Однако, сами понимаете: война. В период наступления случается всякая неразбериха. Во всяком случае, пока обнадёживающих результатов нет. Я понимаю военных и нисколько не сержусь: им сейчас не до меня, силы и время ограничены. Потому занимаюсь розысками сама.
   Анна Эмильевна пристальным взглядом смотрела Насте куда-то в переносицу. Словно пытаясь проникнуть внутрь головы и вызнать все мысли княжны Веломанской. Наконец ответила:
   - Ваше рвение декабристки весьма похвально. Только истинно любящие женщины способны на такие подвиги! Коня на скаку остановить, войти в горящую избу... Расскажите, не оставьте любопытство неутолённым: чем Виктор так приворожил Вас? Что Вы разглядели в нём такого, что заставляет Вас ехать за ним через половину России? Да ещё по территории, где стреляют, где идет война?
   - Не знаю, - сказала Настя. - Не могу словами выразить. Просто люблю его - и всё!
   - За что же? - не унималась в своих расспросах госпожа Всеславская-Дюран.
   - Разве можно любить за что-то? - вопросом на вопрос парировала Настя. - Просто жизнь без него стала совсем пресной и бессмысленной. В голове - никаких мыслей, всё о нём и только о нём. Пустота, однообразие, скука. Думала о Викторе постоянно: когда он уехал, когда голодали в Петрограде, когда уголь разгружала. Лишь небольшая надежда, тонкий светлый луч в темноте. Потом узнала, что он здесь, в Новоелизаветинске, схвачен этими страшными людьми - чекистами. Нет, он жив, я это чувствую, совершенно отчётливо чувствую, если случилось страшное - я ощутила бы, сердце дало бы подсказку.
   Анна Эмильевна с умилением смотрела на Настю.
   - Любовь - страшная вещь! - страстно произнесла княжна Веломанская. - Виктора нет рядом, в сердце тоска, ощущение, что жизнь закончена, что самое важное безнадёжно упущено и обратно не вернётся. Горечь в сладкой сахарной облатке. Останется лишь унылое, кислое существование, постное бытие... Внутри - ледяная, бесплодная пустыня, ужас одиночества. Нестерпимо давит, сжимает, хоть головой в реку! Короткий миг счастья - и ужасная смертельная рана в душе! Которая делает ночи мучительными и разрешает забыться сном лишь на рассвете. Хаос надежд. Серо-сиреневый сумрак безнадёжности. Отчаянно-безрассудный крик сожаления. Манящий холод неотправленных писем. Необузданно-дикое желание завыть по-волчьи.
   О нём напоминает лишь эта фотографическая карточка. И ещё - засушенная роза - первый подарок, хранимый с особой бережностью и трепетом. Символ растаявшего счастья!
   Настя поразилась собственной откровенности. Голос дрожал, срывался. Она обхватила плечи ладонями, сжалась, будто бы ей сделалось нестерпимо холодно. Слова лились сами собой, словно стихи.
   - Это сродни болезни. Это близко к сумасшествию. Это сходно с потерей рассудка, исступлённым неистовством. Истеричный удар, шквальный ветер, ураган, способный шутя уничтожить любую преграду. Можно сколь угодно долго нюхать соль, тереть виски, бить по щекам - всё бесполезно, напрасно, никчёмно-бессмысленно.
   Она сама не заметила, как закричала:
   - Да нет, не хочу я так! Не желаю смириться! Признать поражение, встать на колени, перестать упорствовать! Я никому его не отдам!
   Лицо Анны Эмильевны Всеславской-Дюран сделалось испуганно-розовым, но Настя уже совладала с голосом, заговорила понуро-безрадостно:
   - Простые пути тоскливы и унылы. Тяготясь скукой обыденной жизни, сказочная принцесса грезила не о прекрасном рыцаре, всаднике на белом коне, а о драконе. Который сжёг горячим трепещущим пламенем постылый жизненный уклад, церемонно-принужденную манеру поведения, внушающие отвращение жеманность, ненатуральную манерность, кривлянье; указал путь к чему-то новому, неизведанному. Глоток чистого воздуха в затхлой плесени чопорной степенности. Переполняющее, льющееся через край широкой рекой ощущение счастья. Хочется летать, парить, смеяться без причин. Радоваться всему на свете! Аромату обычной ромашки, цветущему яблоневому саду или весёлому жаворонку. Горящие глаза, обжигающая запястье ладонь, сильные нежные пальцы, томный изгиб сладких губ. Иногда он бывает холоден, даже жесток к своей озорной шалунье. Хочу обнять, прижаться к любимому плечу - и так застыть! Душа жаждет быть любимой.
   В гостеприимной и всегда уютной комнате что-то неразличимо поменялось. Яркий солнечный свет по-прежнему ласково струился из окна, благосклонно-мягко гладил фигуры двух женщин, сверкал сочными живописными бликами на стенах и двери. Только теперь в комфортной тоске и благоустроенном безразличии поменялся эмоциональный фон, появилась острая экспрессия, бурная выразительность.
   Неизменно тихую и благонравно-стыдливую княжну Веломанскую возможно было узнать с трудом. С девушкой случилась чудесная метаморфоза: куда-то пропала, непостижимым образом исчезла юная барышня, прелестный нежный цветочек, сейчас здесь была элегантная пантера, ловкая и сильная тигрица.
   Взгляд сделался слегка отсутствующим, туманным и в то же время сосредоточенно-стальным, целеустремлённым, способным прожечь броню какой угодно крепости и надёжности, подчинить своей воле любого. На нежной коже лица вдруг жёстко, по-мужски грубо обозначились носогубные складки, высокая грудь заволновалась от мучительно-глубокого горячего дыхания, словно Насте не хватало воздуха. Она продолжала говорить, непроизвольно покусывая нижнюю губу. Щёки из нежно-розовых сделались вишнёво-алыми, предательницы-слезинки показались в уголках глаз совершенно непроизвольно, девушка совершенно не замечала этого. От чувственного возбуждения её лицо стало одновременно очень привлекательным и в то же время некрасивым.
   Маленькая гостиная Анны Эмильевны лишь только называлась маленькой, однако ей явно не хватало простора, чтобы вместить всю эмоциональную взволнованность, обжигающую страстную энергию. Огонь, пламя, пожар! Ослепительные образы, пылающие чувства, раскалённые мысли. "Дурочка влюблена по уши, - непроизвольно подумала госпожа Всеславская-Дюран. - Такое не сыграть. Повезло Вите... Или, наоборот, не повезло..."
   - А недавно приснился сон, - продолжала Настя. - Где-то в сказочном лесу - узкая, извилистая тропка. Иду я по ней, ноги тяжёлые, едва двигаются, на плечи навалилась многопудовая неподъёмность, к земле прижимает. Сосны по сторонам злые, мрачные. Ветер в лицо бьёт, остановить хочет. Но я иду. И вдруг - впереди резной терем-теремок сказочной красоты: высокий и узкий деревянный дом с башенкой. Чудесный, дивный дворец. Может быть, там томится девица-красавица, а может, живет золотой петушок, белочка или ещё кто-то волшебный. Перед теремом - лавка, на ней - седой былинный старик. Кого ждёт, кого встречает? Оказалось, меня. "Что же, - говорит, - идёшь так долго? Я тебя давно-давно жду-поджидаю, истомился весь. Хочу исполнить твою мечту!" Встал, протянул руки навстречу. Я к нему шагнула - и сразу же солнышко выскочило, всё вокруг сияньям залило, ветер смолк, и тяжесть куда-то улетучилась, словно и не было ничего. Как в сказке. Я к старику прижалась - и тут с него неожиданно покров спал, и предо мною оказался мой Виктор... - Настя представила лицо любимого, слёзы заструились по щекам сами собой, против воли, она прижала к глазам платок. - Извините!
   Анна Эмильевна смотрела на неё взглядом растаявшей снежной бабы и сама, казалось, готова была расплакаться.
   - После этого сна я, сами понимаете, просто не могла не приехать. Не попытаться разыскать Виктора.
   - Это Вам свыше особый знак, - кивнула Анна Эмильевна. - Умница, Настенька, правильно сделали, удача обязательно улыбнётся, я уверена. Подождите, голубушка, я сварю ещё кофе, - она поднялась, и начала привычно колдовать: кофейные зёрна, ручная мельница, джезва... Снова будоражащий ноздри аромат, горка колотого сахара, свежее печенье. Анна Эмильевна с внимательной любезностью пытливо взглянула Насте в глаза, но та сделала небольшой глоток и продолжила хранить молчание.
   - Жизнь - сложная вещь, - сделала глубокомысленный вывод госпожа Всеславская-Дюран. Такие коленца выкидывает - ни один романист своим умишком не дойдёт! Романтическая у Вас история, Анастасия, очень и очень романтическая. Вы ездили в Москву?
   - Нет, - покачала головой Настя. Виктор жил в Петрограде, но часто и надолго уезжал. Жил у родственников в Сивцевом Вражке. Перед революцией мы собирались обвенчаться, но начались всяческие беспорядки, демонстрации, стрельба. Витя отбыл в Первопрестольную. Обещал вскорости вернуться, но что-то пошло не так. Потом случился этот ужасный большевистский переворот, в Питере стало совсем скверно. Зиму пережили кое-как, я уже говорила Вам. В начале года меня нашел приятель Виктора, сказал, что тот уехал драться с большевиками, что его арестовала ЧК. Я просто не могла оставаться дома!
   - Ужасно! - выразила участливое сочувствие хозяйка. - Да-да, я всецело понимаю Вас. Сидеть и ждать невыносимо, неизвестность изрядно угнетает... Вы, кстати, совершенно не пьёте кофе. Почему? Невкусно? Или не любите, предпочитаете чай?
   - Анна Эмильевна! Не до кофе!
   - Напрасно, Анастасия, совершенно напрасно! Весь мир может лететь в пропасть, но глоток хорошего кофе - это глоток счастья, высшей радости, полной удовлетворённости жизнью! А ещё я заметила: ярче всего вкус настоящего кофе ощущается в чашке, белой изнутри - возможно, потому что так создаётся максимальный контраст между напитком и посудой, так сказать, содержанием и формой. Не находите?
   - Анна Эмильевна! Расскажите о Викторе! Всё, что сможете. Может быть, с кем-либо встречался, знакомство водил? Может быть, кто-то из Ваших постояльцев способен оказать мне содействие?
   Анна Эмильевна сморщила лицо, словно откусила от целого лимона.
   - Не думаю, честно говоря, что из этого прок будет, однако, конечно, давайте попытаемся. Видите ли, в чём дело, жильцы у меня долго не задерживаются... - она аппетитно хрустнула печеньем, отхлебнула из чашечки. - Понимаете, раньше я сдавала комнаты только порядочным господам, у меня не ночлежка какая-нибудь, а приличное заведение! Было попервоначалу. При большевиках меня, как это премило называлось, уплотнили. Совершенно насильственно, так сказать, вселили дворника, мою же горничную, которая мгновенно по социальной значимости стала выше меня, а также множество всяческой голытьбы, дармоедов да нищебродов. Негоже, мол, тебе, Анна Эмильевна, таким роскошеством в одиночку пользоваться! Трудящиеся нуждаются больше тебя, огромные лишения терпят! Я не имею ничего против этих людей, я им даже всячески сочувствую! Но!!! Всё своё имущество я заработала собственным трудом. Я ведь не дворянка и не купчиха! Я была такой же, как они! Но! Когда они горькую пили, я до седьмого пота трудилась, чтобы в люди выбиться... И что? Что, спрашиваю я Вас? Всё нажитое тяжкими трудами в одночасье отобрать? Да это же ни в какие ворота не помещается! Хотите грабить - пожалуйста, реквизируйте помещика Мараева, или промышленника и коммерсанта Анфилатова. С дорогой душой, меня-то трогать зачем? Зачем лишать единственного куска хлеба?! Что мне изволить делать, чем заниматься? Уголь разгружать? Простите! - Анна Эмильевна с испугом взглянула на Настю, поняв, что в сердцах сболтнула лишнего, могущего обидеть княжну Веломанскую. - Не гневайтесь, Анастасия, просто накипело на душе. У Вас, конечно же, тоже всё отобрали?
   Настя кивнула:
   - Совершенно верно. Собственно, поэтому меня больше ничего не удерживало в Питере.
   Анна Эмильевна удовлетворённо покивала кукольным личиком.
   - Так вот, всех моих прежних жильцов в одночасье вышвырнули, а кто-то и сам сбежал, не дожидаясь, когда за ним явятся чекисты. Как я говорила уже, пролетариат большую нужду терпит. Однако после освобождения города всё вновь возвратилось на круги своя: нищебродов повыгоняли, а кого и арестовали, мне вернули владение. Жильцы вновь поменялись. Так что, к моему глубокому огорчению, не сильно-то Вам поможет общение с ними. Из всех один лишь Иван Терентьевич со мной всё это время горе мыкал, давайте попробуем побеседовать с ним, чем чёрт не шутит, а вдруг и вправду подсказать что сможет.
   Иван Терентьевич оказался великолепным и премилым старичком, глаза которого так и лучились искренним добродушием, а руки хотя и подрагивали, но точности движений не утеряли. От чашки кофе он, ссылаясь на возраст, решительно отказался, а вот почаёвничать с хозяйкой и её гостьей согласился с превеликим удовольствием.
   - Нежданов? - протянул он грудным басом, прикусывая жёлтым клыком кусок сахару и делая изрядный, купеческий глоток чаю. - Карточку фотографическую благоволите. Проявите доброжелательность поближе взглянуть.
   Иван Терентьевич, нацепив пенсне на вершину широкого носа-картофелины, с изрядной внимательностью разглядывал изображение Нежданова, потом вернул карточку Насте.
   - Да уж, красавец он здесь, ничего не скажешь! Столичный лоск! Этот шикарный поворот головы, этот многозначительный взгляд. Не сразу и узнать можно. Да-с! Так что Вас, любезнейшая, интересует?
   - Дорогой Иван Терентьевич, мне всё важно! Куда ходил, с кем встречался, кто знать его теперешнее местонахождение может? Не сочтите за излишнее любопытство, я разыскиваю Виктора уже несколько дней, пока бесполезно, всё впустую, все розыски - прахом. Любая мелочь, любой намёк, могущий на след вывести.
   Иван Терентьевич пожевал губами, изобразил на лице глубокую задумчивость.
   - Даже не знаю, голубушка. Стар я уже стал. Память не та, что раньше, многое из головы вылетает напрочь. Минуту назад помнил - и как отрезало! Самое странное: что было сорок-пятьдесят лет назад, помню в мельчайших подробностях, а теперешнее забываю. Но Вам, конечно, не жалобы стариковские нужны, я понимаю. Так вот, Виктор человек весьма замкнутый был, общался мало. Здрасьте-до свидания по большей части - и всё! Дома времени проводил немного, всё больше в отлучках, бегал по городу, кого-то разыскивал. Шустрил, одним словом. Говорил, что желает оказаться в Париже, либо другой европейской столице. Потом вдруг как-то обмолвился, что собирается вернуться обратно в Москву...
   - В Москву? - не поверила Настя. - Быть не может! Ехать из Москвы, бежать от проклятых большевиков, чтобы сражаться с ними, и опять в Москву, в этот Советский ад?
   - Не знаю, не знаю, голубушка, передаю только то, что сам слышал. Виктор-то как раз очень не хотел возвращаться, но сказал: надо!
   - Зачем?
   - Он не говорил.
   - Может быть, Вы разминулись с ним, Анастасия? - предположила госпожа Всеславская-Дюран. - Вы сюда, а он - туда. К сожалению, такое происходит сплошь и рядом.
   - Но я даже представить не могу, зачем ему обратно понадобилось...
   - А знаете, - загадочно предположила Анна Эмильевна. - Я недавно в синематографическом театре картину смотрела, страсть какую интересную, "Тайна германского посольства" называется. Немецкий шпион пытается завладеть планом русской крепости. Может быть, Виктор из благородных побуждений собрался проникнуть в Москву, цитадель большевиков, чтобы тоже раздобыть какой-нибудь секретный план для наших войск? А? Подумайте только! Наша разведка посылает Виктора в тыл красных?
   Если сказать, что предположение госпожи Всеславской-Дюран прозвучало фантастически, значит сильно погрешить против истины. Говоря откровенно, это называлось - чушь собачья. Потому что Виктор Нежданов походил на разведчика так же, как ивовый прут на стальную рапиру. Но что-то в её предположении было такое, что поневоле заставило Настю призадуматься. Шпионство, конечно, чушь, но... Кто-то мог заставить Нежданова вернуться в Москву. Или что-то.
   Ей усердно подсказывали, что Виктора нет в городе. Он где-то в другом месте: в Париже, Лондоне, теперь вот - в Москве, но только не в Новоелизаветинске.
   - Пока наверняка не уверюсь, что Виктора здесь нет - буду продолжать поиски! - категорически заявила княжна Веломанская. - Подскажите, к кому ещё обратиться возможно?
   Анна Эмильевна сочувственно кивала головой, восхищалась Настиной настойчивостью, предлагала сварить ещё кофе, но подсказать ничего не могла, лишь сочувственно разводила руками.
   - Я подумаю, припомню, порасспрашиваю, одним словом, постараюсь помочь Вам. Загляните через несколько дней, может быть что-то и получится...
   Настя вышла на улицу и села в поджидавшую пролётку. Лошадь, флегматично чавкая, жевала сено из торбы, а Пантелеймон, нацепив очки, с весьма интеллигентным видом читал "Новоелизаветинский вестник". Проезжавшие мимо легкачи посматривали на него с опасливым недоумением. Возница-интеллектуал, работник умственного труда вызывал смутное чувство тревоги и непонятной раздражительности. Пролётка была знатная - щегольской экипажец, и Пантелеймон на собратьев по кнуту внимания обращал намного меньше, чем водимый по улицам слон на беснующуюся под ногами Моську. Настя бросила короткий взгляд на окна - Анна Эмильевна и Иван Терентьевич буквально прилипли носами к стеклу, рассматривая её.
   - Поезжайте, пожалуйста, вперёд, потом сверните направо, - сказала Настя Пантелеймону. - Сделайте круг и остановитесь в начале улицы.
   Пролетка медленно тронулась. Надувные шины на "пневматическом" ходу создавали ощущение увлекательного путешествия, экипаж мягко покачивало, убаюкивая пассажирку. Настя, однако, была слишком возбуждена, чтобы обращать внимание на прелести поездки: не понравилась ей госпожа Всеславская-Дюран, весьма не понравилась.
  
  
   Глава 57
  
   Маятник безжалостно отстукивал неумолимые секунды, минуты, часы. День давно начался, но Александр Арчибальдович Доу всё ещё продолжал пребывать в состоянии неспешного безделья. В голове навязчиво вихрились остатки каких-то мыслей и слова трактирно-скабрёзной песенки, услышанной то ли в ресторанчике на Троицкой улице, то ли в погребке на Ядринцевской: "Какие ножки у милой крошки! Волнуют страстно меня опять. О как хочу я сласть поцелуя, с губ пылкий трепет любви сорвать..."
   Нет, всё-таки вчера погуляли с отчаянной удалью, и он изрядно перебрал. И виноват в этом, разумеется, давешний юбиляр, Антон Валерианович Горовицкий, будь он неладен! Начиналось-то вполне пристойно, степенно, а потом... Первая пролетела, вторую крылом позвала...
   - Друзья, я хочу выпить этот бокал за нашего дорогого Антона Валериановича, долгих лет жизни ему! Всем известно, как не любит он пустое веселье, как бывает серьёзен, а порой, хмур. Но также всем хорошо известно, что на Антона Валериановича всегда можно положиться со всей мерой ответственности, довериться ему во всём... Денно и нощно, испокон и до скончанию века он знаменосцем шествует впереди, прокладывает дорогу, а мы лишь идём его маршрутом, не боясь трудностей и препон... С Юбилеем, дорогой!
   Разумеется, между первой и второй надо успеть выпить третью. Потом - изба о трёх углах не строится, у телеги или автомобиля четыре колеса...
   - За юбиляра! Пусть мечты сбываются!..
   На руке пять пальцев бывает...
   - Ещё по одной!!! За нашего дорогого... И чтобы встречаться чаще...
   Застольная, зарукавная, на посошок... Порожная, запорожная, на удачную дорогу, на ход ноги...
   Приторно пахло флердоранжем, кислым квасом, керосиновой гарью и горьким табачным дымом. Распутно взвизгивала скрипка, на сцене жизнерадостно скакали полуобнажённые девицы, фривольно подбрасывая вверх ноги. Поначалу выглядело это весьма откровенно, даже непристойно, а потом - ничего, даже очень и очень завлекательно. Особенно одна приглянулась, пышечка сдобная, с французским именем и неукротимым нравом... Как же её звали? Мажисьена, кажется. Она начала раздеваться прямо в танце и настолько увлеклась, что сняла с себя почти всё. Ножки у этой Мажисьены - высший сорт, с ума сойти можно, а фигурка... Ой-ёй-ёй, Доу готов был застонать, голова разболелась ещё пуще. Богиня, Венера.
   А ещё вчера какой-то экспансивный и изрядно пьяный субъект выворачивал огромный бумажник и щедро орал:
  - Деньги нужны? Бери сколько хошь, мил-человек, без стеснениев!..
   После Февральской революции и буквально перед самым установлением в Новоелизаветинске Советской власти Александр Арчибальдович успел отправить за границу семью и теперь нежился в блаженной холостяцкой эйфории. По супруге и дочерям он не то чтобы скучал, просто сама мысль, что с ними всё в полном порядке, придавала уверенное спокойствие и безмятежную умиротворённость.
   В Россию Александр Доу прибыл давным-давно, так давно, что и сам забыл. Начинал управляющим в имении помещика Ворокутова. Тогда же принялся активно интересоваться землёй, изучать так называемый аграрный вопрос, в чём немало преуспел. По этому поводу даже опубликовал несколько статей, в частности по разверстанию чересполосных участков. Принял российское подданство и женился. В 1905 году по заданию Земского отдела Министерства внутренних дел отправился в длительную европейскую командировку с целью изучения практики разверстания земель. Во время Столыпинской реформы активно занимался организацией работы землеустроительных комиссий, которые реализовывали передачу земли.
   Советскую власть Александр Доу принял с циничным равнодушием фаталиста и земельными вопросами заниматься совершенно перестал. Безразлично существовал, рассматривая происходящее вокруг с какой-то одеревенелостью, верой в неотвратимость судьбы. Самоустранился, хотя поначалу комиссары активно предлагали ему продолжить работу, даже записали в какой-то комитет. Александр так же равнодушно ходил на службу, перекладывал бумаги с одного края стола на другой, что-то советовал, что-то подписывал. Паёк, правда, выдавали приличный, грех жаловаться. С другими обошлись куда жёстче. Кого-то вышвырнули, кого-то даже забрали в ЧК. Советская власть - не золотая царская десятка, чтобы нравиться абсолютно всем без разбора. Но и её век недолог, выгнали большевиков из Новоелизаветинска. Теперь Доу сам себе предоставлен: крутись-вертись как хочешь...
   Однако же голова ноет, настроение препаршивое. Как у русских говорится: "Что-то руки стали зябнуть, не пора ли нам дерябнуть? Для содействия нутру
  надо выпить поутру..." Что ж, весьма дельная мысль, почему бы не воспользоваться народной мудростью...
   Доу поднялся, прошёл по комнате страдающим ленивым котом, непроизвольно насвистывая про "ножки милой крошки" ("Вот же привязалась, проклятущая!"). По привычке стараясь не сильно шуметь, достал из шкафчика графин водки, налил стопку, выпил большим стремительным глотком и вновь ощутил себя изрядным интеллектуалом и филантропом. Жизнь всё-таки не так уж плоха. Даже в пятьдесят пять лет. Налил повторно. Эту стопку растянул, перелил в себя медленно, смакуя. Настроение продолжило улучшаться. Как говорится, не пьянства ради, а чтобы не отвыкнуть...
   Только не надо мерзости и злых козней! Не надо полагать, будто Александр Доу надрызгался. Не с нескольких же стопочек! Просто хорошо человеку сделалось, все тревожные мысли сами собой улетучились, а обрывки также самостоятельно сложились в целостную картину. Потянуло на философию.
   Люди всегда торопятся. Имеют такую мерзкую привычку. А вот когда они торопятся - начинают совершать ошибки, глупости. Сделать ошибку легко, нелегко потом от неё отделываться. Доу подошёл к окну, бессмысленно-созерцательным взглядом окинул знакомый пейзаж. Утреннее солнце уже давно не было утренним, скорее полуденным. Суетились, спешили куда-то люди. Александр Арчибальдович вспомнил, что доктор всегда рекомендовал ему неспешные прогулки на свежем воздухе. Для моциона и улучшения пищеварения.
   "Эх, Мажисьена, Мажисьена, волшебница. Эх, попадись ты мне сейчас!.. Ах, эти ножки прелестной крошки, тра-ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля... Ай, Мажисьена, ля-ля, ля-ля-ля, и из объятий не выпускать!.."
   И всё же следовало немедленно заставить себя сесть за стол, поработать с бумагами. С другой стороны, зачем? Предательский вопрос, точащий изнутри. Зачем что-то делать, если совершенно с таким же успехом можно ничего не делать, предаваясь праздной лени.
   Скучно, безрадостно, тоскливо. Захотелось вернуться в постель и вновь отдаться объятиям Морфея.
   Выйти что ли за рамки приличия, однако не нарушая границ? В том смысле: выпить ещё стопочку или не стоит? Так сказать, до дна, чтобы жизнь была полна. Весьма волнующий вопрос.
   Сделалось душновато, Александр Арчибальдович всё-таки совершил героическое усилие: присел за стол, с брезгливым отвращением полистал бумаги, снял колпачок с чернильницы. Повертел в пальцах, подумал и вернул на место. Вкусив из графинчика наслаждения телесного, он теперь жаждал удовольствия духовного. Так сказать, обновления впечатлений. Поэтому отодвинув решительным движением бумаги на край стола ("Обождут чуточку, работа - дураков любит!"), Доу потянулся за "Новоелизаветинским вестником", чтобы с чувственным удовольствием предаться своей тайной страстишке. Нет-нет, не подумайте ничего такого, чтобы из ряда вон. Просто в последнее время у Александра Арчибальдовича непостижимым образом развилась совершенно маниакальная страсть к брачным объявлениям. Стыдно сказать, он испытывал какое-то нездоровое наслаждение от смакования чужих душевных излияний, тайных откровений, обнажённой тоски, весьма напоминающей потрёпанную дворнягу; перемывания косточек наивных искателей счастья. Александр Арчибальдович водрузил на нос пенсне с золотой дужкой, поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее, с плотоядным вздохом облизал губы, на которых сразу же заиграла пошленькая скабрёзная усмешка. Ну-ка-с, ну-ка-с, чего у нас сегодня любопытного?
   На первой странице сразу под названием грациозно расположилась фотография начальника контрразведки Петра Петровича Никольского, со снисходительным превосходством рассматривающего какого-то весьма пошлого субъекта, плебея, согнувшегося вопросительным знаком. Узнать в этом весьма напоминающем кухаркиного сына персонаже некогда вельможного господина, знаменитого Новоелизаветинского купца-подрядчика Ивана Михайловича Микулина можно было лишь проявив немалую старательность и изрядную долю внимания. "Контрразведка вершит справедливость!" - восторгался заголовок. И чуть ниже: "подполковник Никольский возвращает подлинному хозяину похищенную большевиками драгоценность".
   Александр Арчибальдович от передовицы безжалостно отмахнулся, ибо меньше всего его могли заинтересовать хвалебные оды победителям, статейки, как правило, скучные, написанные казённым верноподданническим языком. Прочь! Прочь! Скорее к последним страницам! Ого-го!
   "Молодая, красивая барышня 20-ти лет выйдет замуж за одинокого состоятельного господина, непременно пожилого, во избежание неверности..."
   - Гм, вот же мерзавка, сколопендра, хе-хе! - Александр Доу принялся злорадно комментировать. - Больно хитрая лиса! Так-с, что дальше?
   "Ничего не имею, остались только добрая душа, порядочность и графство. Молодой, 30 лет, со средним образованием, трудолюбивый, хочу жениться на состоятельной особе и ценить её за поддержку".
   - Хорош гусь! Голодранец беспорточный! Рвань, шаромыжник!
   "Молодая жизнь проходит бесследно! Мои девичьи грёзы изменили мне. Стремилась к семейному очагу, но всё рассеялось как дым. И я одна, я всем чужая. Ищу мужа-друга. Безусловно, серьёзно!".
   - Ах, как поэтично! Довздыхалась, старая корова, прынца ей подавай! Небось, когда предлагали - нос воротила в сторону, ах, я не такая, я трепещу, желаю чистой и всеобъемлющей любви... Кусай теперь сама себя за локти!
   "Молодой, весьма симпатичный учитель высокого роста, здоровый, сильный, музыкант (специальность скрипка) желает жениться на богатой особе, которая дала бы возможность ему закончить музыкальное образование. Возраст безразличен".
   - Тьфу, мерзость какая! Выискался, понимаешь ли, Моцарт-Паганини и всё за бабский счёт норовит. Куда ж ты лезешь, свинтус чумазый?
   "Добрые души, откликнитесь! Томлюсь в одиночестве! Я молод, прелестного отзывчивого характера, не курю, в карты не играю. Ищу жену-друга, девушку с изящным сложением тела и ума. Материальное отношение не допускаю, фотография необходима, обещаю возвратить".
   - Ищи-свищи ветра в поле! А это что? Ну-ка, ну-ка? Поэма, право слово, поэма!
   "Ищу подругу жизни! Необходимы следующие положительные качества и достоинства: 1) молодость и хорошее здоровье, 2) изумительная, великолепно сложенная фигура, 3) очаровательная, величественная красота головы, лица, а главное, глаз; жажду видеть в моём идеале такие волшебные глаза, чтобы могли творить истинные чудеса!.. Чтобы при желании эти дивные глаза могли своим взглядом уничтожить человека, а при желании чтобы эти лучезарные глаза могли обжечь огнём знойной любви, или чтобы ласковый взгляд этих чудесных глаз мог заставить забыть весь мир и свести с ума человека даже с сильной волей. 4) красивые, ровные, блестящие как жемчуг зубки, 5) в душу проникающий голос, 6) умение петь и знание музыки, но если этого нет, то при природном даровании можно быстро научиться, 7) знание иностранных языков, 8) ровный, сильный характер и любовь к порядку в домашней жизни. Очень извиняюсь за требовательность, но таков мой идеал!!!"
   Это объявление вызвало бурю эмоций у Александра Арчибальдовича.
   - Ишь, губищи-то раскатал! Размечтался! Однако, какая страсть, какой пыл, какой темперамент! Очень-очень пикантно-с! Скажите, какие нежности, а луну с неба не желаете-с? Губа не дура, глаза твои бесстыжие! Только подумайте! Иванушка-дурачок!
   Александр Доу давно уже не замечал, что, не смотря на английское происхождение, думал и размышлял он вполне по-русски. Хотя, какой он, к дьяволу, британец, берега туманного Альбиона Доу покинул так давно, что грех и вспоминать.
   "Появись, очаруй, полюби желающий сойтись со мной на кратком жизненном пути нашего человеческого бытия в движении беспредельной вечности...".
   - Ой-ёй-ёй! - застонал Доу. - Ничего не понятно. Вот же бестолочь, дурында!
   Следующее объявление было весьма кратким, хотя и содержательным. Автор явно экономила на словах, являя весьма бережливую натуру. "Брюнетка, не смуглая, с гол. глаз., выше сред. роста, 32 лет., чисто русск. интел., развитая, скромная, тихая, женств., с честн., правдив., весёл. и чуткой душой. Хорош. семьи, привил. сосл. Без средств. И без претенз. Немн. муз. Жел. выйти замуж за спокойного, положительного, благородного, с мягким характером и добрым, отзыв. сердцем, обесп. материально господином 38 - 60 лет".
   - Фи, как скучно, где, чёрт побери, романтизм? - прокомментировал Александр Арчибальдович. Он выглядел обиженным, даже слегка обделённым, словно его обвесили в лабазе.- Романтизма хочу!
   "Явись ко мне мужем, другом, товарищем. Томлюсь душевным одиночеством. Дочь помещика, потомственная дворянка, разведена, 25 лет. Очень симпатичная и интересная брюнетка, среднего роста, умеренно полная, с глубокой душой и чутким поэтически-отзывчивым сердцем, много перестрадавшая и почти изверившаяся, хотела бы познакомиться с интеллигентным господином высшего сословия, ищущего, как и она, возможного воплощения красоты в жизни".
   "А ну-ка, барышни не ленитесь, а напишите поскорее, если желаете познакомиться с красавцем-шатеном, среднего роста, бывать с ним в театрах, прокатиться за город в лунную зябкую ночь и затем согреться за стаканчиком вина. После же серьёзного изучения друг друга я не против вступить в брак и предложить избраннице все жизненные удовольствия".
   "Интересная блондинка, 20 л., скромная, с красивой фигурой, с интересным бюстом, ищет знакомства в целях замужества только с генералом".
   - Хм, значит, скромная и с интересным бюстом? Вымя коровье!
   "Я хочу тебя нежно лобзать,
   Не бывает без милой отрады.
   Буду страстно тебя целовать,
   Подарю тебе счастье услады.
   Обними ж меня крепко скорее
   И на зов мой безумный приди,
   Зацелую и разогрею,
   Страсть и пылкость во мне пробуди!
   Поэт-сумасброд, романтический анархист, парящий над водоворотами вселенной, призывает из бездны ту, что дерзнёт с ним рука об руку пройти житейский путь и познать всё".
   Это было сродни подглядыванию в замочную скважину.
   - Ишь ты, какой прыткий! - Александр Арчибальдович так расчувствовался, что не поленился вновь проделать привычный путь от стола до шкафа, налить третью стопку. Внимательно посмотрел в зеркало, чокнулся с собственным отражением и торжественно провозгласил: "Врежем по рюмашке за здоровье Сашки!". После чего с мучительно сладостной миной выкушал стопочку долгим медленным глотком. Сегодня "Новоелизаветинский вестник" оказался весьма богат на пикантные объявления, обычно они бывали скучны и невыразительны. Просто праздник, отдохновение души. Александр Арчибальдович вожделенно слизнул стекавшую на подбородок сладкую струйку слюны, промокнул носовым платком губы.
   Дверной звонок прервал планы Доу самым беспардонным образом. Александр Арчибальдович никого не ждал и, говоря откровенно, был изрядно раздосадован нежданным визитом, так некстати отвлёкшим от излюбленного занятия. Которое, между прочим, приносило весьма недурственное эстетическое наслаждение. Открывать мучительно не хотелось, позвонит и перестанет, решил Александр Арчибальдович.
   Но визитёр оказался настойчив, вновь напомнив о себе дверным звонком. Доу подумал, что настроение безнадёжно испорчено, с сожалением бросил вожделеющий взгляд на одиноко лежащий "Новоелизаветинский вестник", злобно чертыхнулся и с раздражённой медлительностью направился в прихожую.
   Квартира располагалась в цокольном этаже старого унылого дома, выходящего фасадом во двор. На двери, обитой тускло-кофейного цвета кожей, тускнела табличка "Доу Александр Арчибальдович" и, разумеется, дверной звонок с надписью "прошу повернуть". Посетитель повернул его ещё дважды, вызвав противный визгливый скрип.
   - Кто там?
   - Александр Арчибальдович дома?
   Дверь приоткрылась на ширину цепочки, явив любопытствующий глаз. Посетитель выжидающе-приятно улыбнулся. Глаз обречённо моргнул, потом дверь прикрылась, чтобы немедленно распахнуться.
   Александр Доу одет был в кремовую сорочку и брюки, поверх - поношенный шёлковый халат с вышитой на нагрудном кармане монограммой. И, разумеется, классический галстук аскот, как символ аристократизма.
   - Куда прикажете?
   Доу вытянул согнутую в локте руку вперёд:
   - Прошу Вас!
   Они прошли в гостиную. Посетитель шагал неспешно, даже лениво, а Доу резво семенил вслед, однако не решаясь обогнать. Гость по-хозяйски расположился в уютном кресле, достал серебряный портсигар с монограммой, раскрыл, помял в пальцах папиросу.
   - Можно закурить?
   - Пожалуйста.
   - Благодарю.
   Гость вёл себя слишком уверенно, с трудом балансируя на той грани, где уверенность переходит в банальное хамство.
   - Александр Арчибальдович?
   - Точно так-с.
   - О, прелестно, прелестно! Весьма польщён знакомством!
   Выглядел гость стареющим франтом, поэтом-ловеласом, с длинной косматой гривой волос, неряшливой бородкой а-ля "юноша, побрейтесь!" и комической водевильной тростью. Усы щёточкой придавали сходство с дерзким котом, возомнившим себя царём зверей. Отутюженный с головы до ног гость тягуче благоухал фужерным ароматом холодного шампанского и томным артистическим парфюмом.
   - Я из Москвы, проездом. От нашего с Вами общего знакомого.
   - Кого же?
   - Алексея Георгиевича Климова.
   - Простите, что-то не упомню...
   Гость по-царски колыхнул гривой, наклонил голову вниз-вправо и посмотрел на Доу с лёгким недоумённым презрением.
   - Да? Хм, странно. Во всяком случае, господин Климов Вас превосходно помнит. И отзывается в высшей степени похвально... - Он многозначительно замолчал, а Александр Арчибальдович при этих словах почувствовал непроизвольное волнение. Гость говорил чересчур уверенно, и впору было усомниться: может быть, Доу что-либо упустил из виду, может быть, просто забыл некоего господина Климова или в своё время не придал должного значения случайному знакомству? Молчание томительно затягивалось.
   - Впрочем, - смягчился гость. - Вы вполне могли знать Алексея Георгиевича под другим именем.
   - А разве подобное возможно?
   - Не будьте младенцем, Александр Арчибальдович. При том роде деятельности, которая присуща господину Климову, у него может быть не одно имя и даже не два.
   Александр Доу растерянно захлопал глазами. Посетитель втянул ноздрями воздух, видимо учуяв легкий винный аромат, исходивший от Александра Арчибальдовича, понимающе-снисходительно улыбнулся.
   - Как бы то ни было, всё это неважно. А важно то, что Алексей Георгиевич знает Вас. И зная, что я буду проездом в Новоелизаветинске, попросил о пустяковой и необременительной услуге: разыскать Вас и передать следующее послание. Он сказал, что обстоятельства изменились, ЧК вышло на след. Груз к отправке готов, поэтому следует поторопиться, форсировать события. И оказать ему содействие в выходе из сложившейся ситуации, ускорить ответ, иначе может быть поздно. Алексей Георгиевич дал понять, что Вы в курсе и знаете, что делать. Вот и всё.
   - С Вашего позволения... - у Доу было полное ощущение, будто его принимают за другого. - Вот ведь какая штука, я, говоря откровенным образом, не совсем Вас понимаю. Что Вы желаете выразить?
   - Позвольте! - словно натолкнувшись на невидимую стену, гость кисло взглянул на Александра Арчибальдовича. - Что значит, не понимаю?!
   - Может быть, милостивый государь, Вы изволили допустить ошибку? Может быть, путаете меня с кем-либо другим?
   - Что за чёрт? - вскрикнул гость. - Что значит, путаю с другим? Странно, любезнейший Александр Арчибальдович. Весьма странно.
   - Что же Вы изволите находить странным?
   - Вы же Доу? Александр Арчибальдович?
   - Точно так, любезный.
   - Ну, значит, всё правильно! - успокоился развязный посетитель. - Что ж Вы меня путаете? Это просто-таки какая-то пакость! Впрочем, ладно, развлекайтесь, сколь душе угодно! Я Вас нашёл и послание передал, дальше поступайте как сочтёте нужным, моя совесть чиста! Если всё же соблаговолите ответить - не побрезгуйте, опубликуйте в "Новоелизаветинском вестнике" объявление следующего характера: "Ищу в дом приличного, молодого и образованного зятя, хотя бы без средств". И обязательная подпись: "Почтамт, предъявителю пятидесятирублёвого кредитного билета No259097". Запомните?
   Доу машинально кивнул, хотя чувствовал себя в данной ситуации пень пнём. Посетитель развеселился, легко вскочил, даже заговорщицки подмигнул Александру Арчибальдовичу.
   - Понимаю, всё понимаю, милостивый государь! Конспирация-с! - он прикрыл глаза, энергично двинул подбородком вниз, изображая нечто напоминающее поклон. - Впечатлён, весьма впечатлён! За сим честь имею откланяться!
   Незваный гость исчез мгновенно, словно растаял в воздухе, оставив после себя сморщенный окурок и тревожное недоумение. Что он всё-таки хотел? Доу был совершенно растерян, потому мысли немедленно следовало привести в порядок. Он нервно вернулся к шкафу и на сей раз одной стопкой не ограничился. Как, впрочем, и двумя. Ощущение непонятной тревоги давило, лишало привычной неги. Александр Арчибальдович позволил себе третью стопочку подряд, лишь после этого тревога слегка отпустила. Слова гостя отодвинулись на задний план, растворились где-то в закоулках памяти. С четвёртой стопкой в руке Доу вернулся к столу и попытался продолжить чтение, однако строчки безудержно веселились, скакали перед глазами, и былого удовольствия Александр Арчибальдович больше не испытывал.
   А странный посетитель в это время рассказывал Троянову:
   - Всё сделал, как ты приказал, Иван Николаевич.
   - Твои впечатления?
   - Не знаю. Он глазками хлопал вполне натурально: я - не я, лошадь не моя, и сам я не извозчик! С наскоку не определишь...
   - Нервничал?
   - Это да, изволил пребывать в весьма неловком состоянии. Правда, он со вчерашних дрожжей и с утра уже причастился весьма основательно. Мерзавец-другой скушал, винным духом так и шибает.
   - Ладно, посмотрим. Понаблюдаем.
  
  
   Глава 58
  
   Мировая война, Февральская и Октябрьская революции нанесли ощутимый ущерб и изрядно пошатнули городское благополучие, думал Северианов, рассматривая пожелтевший и сильно потёртый рекламный плакат с изображением эффектного, гренадёрского вида четырёхколёсного гиганта, под которым не менее исполинскими буквами значилось: "Автомобили в 30 и 40 сил. Идеальны для русских дорог и для городской езды. Просты в конструкции, прочны, выносливы, бесшумны. Умеренные цены. Требуйте каталог". Возможно, когда-то этот плакат смотрелся весьма выигрышно, заставляя проходящих мимо джентльменов и их спутниц сворачивать с запланированного маршрута и заходить вовнутрь: полюбоваться на сверкающие красавцы-автомобили и изрядно облегчить кошелёк, прикупив кое-что из запчастей, а в наиболее счастливом случае - саму машину.
   Автомобиль - это звучит гордо! Автомобиль - это звучит модно и престижно! В конце концов, автомобиль - это просто красиво! В прошлом веке остались и "самобеглая коляска", и "моторная пролётка", распугивавшие треском горожан и весьма раздражавшие городовых. Автомобилисты с важным видом пересели в "Мерседесы", "Роллс-Ройсы", "Опели", "Рено", а также "Гочкисы", "Делажи", "Адлеры", "Минервы" и, разумеется, отечественные "Руссо-Балты". На автосалоне в Санкт-Петербурге в 1913 году было представлено около 250 стендов с автомобилями со всего света, запчастями, шинами и принадлежностями, и практически все экспонаты выставки были распроданы. С автомобильной поездкой ни в коей мере не может сравниться путешествие верхом или в пролётке лихача, пешком, поездом или даже пароходом. Это совершенно иное по обилию романтики и приключений, как комических, так и трагических.
   Управлять автомобилем - целое искусство, волшебство. С лошадью куда как проще: дёрнул вожжами, произнёс: "Н-но, милая!" - и пожалуйста, никаких премудростей. С машиной не так! Машина - существо весьма капризное и загадочное! Прежде всего, командует здесь не какой-то бородатый лихач Мишка в волане, подпоясанном шёлковым поясом, а господин шоффэр, весьма молодой мужчина в коже. В кожаном шлеме со специальными очками, защищающими глаза от ветра и дорожной пыли, в кожаной куртке, кожаных перчатках с широкими раструбами, и в однотонных кожаных галифе с кожаными крагами. Ароматно благоухающий маслом и бензином, имеющий множество документов: удостоверение об отсутствии препятствий к допущению управлять автомобилем от начальника полицейского резерва, удостоверение о знании устройства автоматических двигателей, а также медицинское свидетельство об отсутствии дефектов зрения и слуха, попросту говоря, хорошо видящий и не глухой.
   Продажей автомобилей в Новоелизаветинске занимался торговый дом "Триумф", который также представлял мотоциклеты, велосипеды различных марок и даже моторные лодки. Северианов открыл тяжёлую дверь и оказался в прохладном полумраке. Торговый зал был совершенно пуст: ни одного возможного покупателя. А также ни одного автомобиля. Равнодушно сверкающие витрины с запчастями, несколько невзрачных велосипедов и один мотоциклет. Раньше здесь сияли свежей полировкой всевозможные четырёхколёсные красавцы, победители автопробегов и международных выставок, снисходительно рассматривавшие глазами-фарами покупателей, будущих хозяев, сейчас место пустовало, зато на стене висела фотографическая карточка этого же торгового зала пятилетней давности. Немецкий "Опель", французские "Панар-Левассор" и "Рено", родной "Руссо-Балт С-24/40". Рядом - прелюбопытнейший документ, датированный 1910 годом, обязательное постановление о порядке езды по Новоелизаветинску на автомобилях, изданное по распоряжению городского головы Михаила Васильевича Ободзинского.
   "...Каждый автомобиль должен быть снабжён:
   - Приспособлениями для моментальной остановки экипажа и для дачи заднего хода;
   - Приспособлением, которое лишало бы посторонних лиц возможности пускать в ход автомобиль во время отсутствия управляющего им;
   - Пневматической грушей или электрическим прибором (гудком) для подачи сигналов;
   - Не менее чем одним передним фонарём, силою света не более 25 свечей и задним фонарём, со стеклом молочного цвета, на которое приделывается номерной знак со сквозными цифрами. Фонари должны быть зажигаемы одновременно с уличными...
   Скорость движения при езде на автомобилях не может превышать 15 вёрст в час. Автомобиль должен подчиняться всем вообще правилам для езды по городу, на поворотах и переездах - двигаться самым медленным ходом и не срезать углов. Объезд автомобилями движущихся экипажей производится с левой стороны по направлению движения. При замедлении хода, остановках и поворотах шоффэры, с целью предупреждения едущих сзади, должны подавать знак рукой. При переходе автомобиля от одного хозяина к другому, последний обязан немедленно сообщить начальнику полицейского резерва о приобретении им автомобиля. Виновные в нарушении обязательного постановления подвергаются аресту до трех месяцев или штрафу до 500 рублей..."
   Появившийся в зале приказчик был изрядно европеизирован. Чисто выбритое лицо с изрядным налётом интеллигентности, никакого "жулика в глазах", никакой бороды, волосы не разделены на прямой лакейский пробор "а-ля Капуль", "капульчик", а зачёсаны набок и напомажены. Никакой суконной поддёвки, ситцевой рубахи навыпуск и сапог гармошкой. Вместо этого - чёрный пиджак с крахмальной сорочкой, запонки и кольца с фальшивыми бриллиантами, часы с цепочкой, представительная осанка, дородность. Костюм вовсе не выглядит униформой, кажется, всё сложилось само собой, в порядке случайной импровизации. Приказчик считал себя изрядным психологом, умеющим по одному взгляду на клиента определить его состоятельность, платёжеспособность, а также способен ли тот совершить покупку или просто так зашёл, полюбопытствовать-поротозействовать. У штабс-капитана, разумеется, в кармане - вошь на аркане, денег немного, лишь какую-нибудь ерунду может себе позволить. Однако держится офицер слишком уверенно, не зевака-разиня и появился здесь явно не просто так, а с какой-то целью. Приказчик почувствовал весьма неприятный холодок, предательски дрогнули кончики пальцев, на лбу показались мельчайшие капельки пота.
   - Бонжурi господин офицер! - совершив над лицом изрядное насилие, он широко растянул губы в лучезарно-угодливой улыбке. - Могу ли я чем-нибудь помочь Вам? Сильвуплеii.
   Приказчик знал несколько французских фраз и умел, как ему казалось, их благовременно ввернуть. По сравнению с привычным "чего изволите-с?" звучало весьма солидно.
   Северианов задумчиво рассматривал витрины. Раньше здесь был подлинный самоходно-моторный рай, изобилие машинных принадлежностей: съёмных пневматических шин, фар, фонарей, гудков, сирен, счётчиков и прочих автопрелестей; сейчас ассортимент изрядно уменьшился.
   Помещение скорее можно было назвать картинной галереей, чем торговым залом. Стены пестрели рекламными плакатами различной величины и красочности. Знаток, ценитель прекрасного и изящного мог со всей серьёзностью утверждать, что эти афиши, документы эпохи раскрывают эволюцию транспорта. Взлёт науки, взлёт механики, история инженерной мысли, история изобретений прослеживались в рекламе весьма иллюстративно. Профессиональный художник увлекал внимание прохожих своими образами, ясными, яркими, очень живописными. Далеко не каждый житель Новоелизаветинска посещал музеи, выставочные залы, рекламу же наблюдал ежедневно. В изготовлении афишных плакатов участвовали и живописцы, и графики, и художники прикладных видов искусств. Однако самым влиятельным и значительным стало появление в рекламе художников-юмористов и карикатуристов, и сатирические картинки стали весьма популярным жанром.
   Реклама карбидных фонарей обыгрывала сюжет: застигнутая врасплох влюблённая парочка. Одна огромная фара крепилась на фасад автомобиля и освещала дорогу, именно в её свете продолжают обниматься-миловаться влюблённые, не удостоив вниманием досадную помеху. Испуганные лица лишь у водителя и пассажира, а также приоткрылась крышка стоящей посреди дороги корзины, откуда высунулись две возмущённые утиные головы. С появлением юмористов в рекламу пришла острота, особый шарм, привлекающие дополнительное внимание.
   Сюжеты без слов. Яркие образы с беспощадной остротой и цинизмом. Ломаные линии, деформированные персонажи. Раззява-велосипедист отчаянно машет рукой извозчику. Обод вместе с частью колеса сломан, и требуется кучер, чтобы подвезти незадачливого водителя до ремонтной мастерской "Бромфилд и Грин".
   Велосипед изрядно повлиял и на появление автомобильных шин, и на моду. Девушка в трикотажном костюмчике, в которой без особенного труда угадывалась французская актриса Сара Бернар, одной рукой опиралась на руль, другой блаженно нюхала цветок. Художник не был ограничен никакими законами и использовал в работе всё, что душе угодно. Достоинство товара могли показывать совершенно любые персонажи. Сара Бернар сильнее остальных страдала от своей популярности. Она рекламировала пудру, конфеты, печенье, с куском мыла нежилась в ванной, ела руками сардины. Сама того не желая и порой даже не зная, что она присутствует в рекламе, между тем становилась героиней многих сюжетов.
   Казалось, жизнь была полна веселья, легка, беззаботна, что люди проводили время только в ресторанах и на представлениях. Афиши передавали это очень красочно и эффектно. Холодный синий фон и всегда яркое жёлтое либо красное платье. Весёлые, воздушные, радужной красоты девушки овладевали умами многих, им подражали, верили всему, что эти девушки несли. А несли они многое: керосинку, пудру, микстуру от кашля, мыло, конфеты, печенье, автомобильные шины. Именно такая девушка в праздничном салатово-солнечном платье и кокетливой шляпке недоверчиво полусклонилась над обычной телегой. Вернее, не совсем обычной, потому что тележные колёса надёжно "обуты" в тугую резиновую оболочку с игриво-лубочной надписью "Треугольник" по ободу. Точёную фигурку девушки недвусмысленно-фривольно поддерживал под руку некий тип в безразмерном коричневом балахоне и очках-консервах, а также с весьма похотливой ухмылочкой на лице. И девушка, и её подозрительный спутник ощупывали колесо, проверяя упругость и прочность шины, а прямо у них над головой нахально хлопал крыльями надоедливый ворон с таким же колесом в когтях.
   Богатырского обличья молодец-красавец с блаженной улыбкой Иванушки-дурачка лёгким движением укладывает в автомобиль бензиновую бочку размерами вдвое превышающими его собственные.
   Кокетливая дамочка в бело-синем платье и ярко-красном шарфе далеко отставила в сторону эффектно-тонкую, изящно вытянутую ножку, весьма обещающе обнажив щиколотку. Она отворачивается игриво-жеманно, делает вид, будто восторженно машущий рукой из-за руля огромного автомобиля черноусый красавец ей совершенно безразличен, однако сама украдкой посматривает на него. Между колёс - игривыми буквами извивается четверостишье:
   Для кручины нет причины,
   Я мила и хороша!
   Если в "Форде Т" мужчина -
   Веселись и пой душа!
   Картинка изрядно напоминала японскую гравюру.
   - Желаете совершить покупку? Что-либо присмотрели? Давайте помогу, подскажу, на витринах не всё выставлено.
   Северианов мазнул равнодушно-прохладным взглядом по начищенным ботинкам приказчика, поднял голову и улыбнулся по-бульдожьи приветливо.
   - Где же автомобили? Больше не продаёте?
   - Почему же, господин офицер, продаём-с. Просто пока лишь заказы принимаем. В самом ближайшем будущем ожидается новое поступление, машинки-с английские, французские. С немецкими, увы, покуда напряжённо, война-с.
   - Понимаю, - Северианов сочувственно покивал головой. - Старые запасы распродали? Удачно?
   - Ха! - приказчик попытался изобразить изрядное веселье. - Распродали! И рад бы в рай, да грехи не пускают. Большевички конфисковали. На нужды революции-с. Светлое будущее без автомобиля - не такое светлое. Не может же товарищ секретарь Губкома или председатель ЧК на лошади ездить, непременно авто требуется. Положение обязывает-с. Так что забрали все три новенькие машинки, больше не было-с.
   - Да? - Северианов удивился. - Я-то слышал, будто председатель ЧК на пролётке катался, как же автомобиль?
   - А вот так! Председателя уничтожить хотели, истребить. Господа заговорщики зимой ещё бомбу бросили и из наганов пальбу учинили. Только неудачно: председателю хоть бы что, ни царапины, а "Опелюшку" так уделали, что только на свалку! Вдребезги расколошматили. Да ещё шоффэр погиб и сопровождающий, охранник, стало быть. Такие дела. Поневоле пришлось пересаживаться на гужевой транспорт.
   Зимой, прикинул штабс-капитан, значит, это был ещё Ордынский.
   - А остальные?
   - На остальных, ваше благородие, большевистское начальство драпануть изволили-с. От карающей, так сказать, десницы. Таким путём и пропали машинки. Ни за понюх табака-с. С большевичков нынче не спросишь, а будет ли новая власть ущерб компенсировать - вопрос.
   Сказал - и вдруг обмер от страха: штабс-капитан как раз являлся представителем этой новой власти, и вопрос мог ему изрядно не понравиться.
   - Претензии желаете предъявить?
   - Да Боже упаси! Не подумайте ничего такого! Наше дело маленькое: подай-принеси, пойди вон!
   Северианов усмехнулся.
   - А хозяин как же?
   - Хозяин не без понятиев. Торговое дело - оно такое: сегодня сыт, пьян, нос в табаке, а завтра последнюю манишку прозакладываешь. Убытки, конечно, изрядные, только что с того-с. Надо жить дальше, не плакаться по безвозвратно потерянному. Вы чего изволите?
   - Изволю кожаную куртку. Слышал, у вас имеются преизрядного качества, уж соблаговолите предъявить. Или комиссары все реквизировали?
   - Никак нет-с! Имеются курточки, извольте примерить. Как раз на Ваш размер. Будете просто великолепны.
   Собственно говоря, покупать кожаную куртку в жару у Северианова не было никакого резона. Однако подлинный интерес следует спрятать, замаскировать.
   - Желаю, так сказать, окомиссариться. В окопах, сами понимаете, грязь, пыль, слякоть и прочая скверна. А офицеру всегда надлежит выглядеть соответствующим образом. Ну, Вы меня понимаете...
   - Разумеется, господин штабс-капитан! - просиял приказчик. - Совершенно справедливо изволили заметить: грязь не шибко пристаёт, кожу очистить - раз плюнуть!
   - Вот именно. Рад, что нашёл единодушие в Вашем лице.
   - Сейчас спроворим, не извольте беспокоиться! Для комплекта могу также предложить бриджи кожаные-с, краги, фуражечку-с. Будете весь в броне, словно рыцарь Ланселот.
   - Да? А на комиссара-чекиста не слишком в таком случае походить стану? - добавил немного льда в голос Северианов. Приказчик отрицательно замахал руками:
   - Что Вы, что Вы! Главное не форма, главное - содержание! У комиссаров рожи знаете какие? Никогда с благородным господином не перепутаешь!
   - Ну, положим, председатель ЧК был человеком весьма интеллигентным, я слышал, нет?
   - Так это первый председатель, которого убили, - приказчик уже спешил с кожаной курткой, нёс весьма аккуратно за плечи, выставив перед собой. Он немного успокоился, прикинув-сосчитав, что на куртку денег у офицера, разумеется, хватит, хотя и впритык, изрядную скидку потребует. - Тот, что на его место пришёл, Житин, обыкновенное быдло-с!
   - Да? И автомобилями не интересовался?
   - Ха! Ну Вы скажете, ваше благородие! Он же только-только от сохи, до вступления в должность машинку-то не видел никогда-с!
   Вероятно, приказчик изрядно удивился бы, узнав, что в кармане Северианова лежит фотографическая карточка "Руссо-Балта К-12/20" с Житиным-Белогорцевым-Архангельским на пассажирском сидении, а также то, что Эдуард Викторович Бромфилд, хозяин торгового дома "Триумф", и Владимир Фёдорович Белогорцев-Архангельский состояли в первом Русском Автомобильном Клубе в Москве. Однако Северианов не торопился предъявлять вырезанную из спортивно-технического иллюстрированного журнала "Автомобилист" страницу.
   - Хозяин-то ваш, я слышал, заядлый энтузиаст автомобильного дела, так?
   Приказчик вздохнул.
   - Так это Эдуард Викторович, прежний владелец. Нынешний-то, господин Грин Максимилиан Артурович, больше по коммерческой части. Ему что пенькой, что мёдом, что машинками торговать - всё едино! В предприятие душу вкладывать требуется, без этого какой интерес?
   - Наверное, Вы правы. Я-то в торговом деле пень-пнём, ничего не смыслю. А что ж, прежний хозяин? Разорился?
   - А Вы не слышали?
   - Увы! Я в Новоелизаветинске недавно. Если вдруг секрет или коммерческая тайна - прошу извинить. Не смею настаивать.
   - Да что Вы, какой там секрет! Могу рассказать, коли любопытство и время имеется.
   Северианов улыбнулся: "Приказчик должен уметь продавать не товар, а слова".
   - Имеется. И то и другое.
   Покупателей за день мало, почти никого, редкий зевака заглянет - и тот сразу норовит сбежать. Сидеть одному в четырёх стенах, разумеется, приятней, чем землю копать или переносить мешки с мукой, однако изрядно скучно. Приказчик соскучился по общению и был весьма рад поболтать, почесать язык.
   - Раньше-то, до войны ещё, наш торговый дом известен был. По большой удаче я сюда попал, врать не стану. Машинками торговать - не самовар кипятить и не селёдку отвешивать - тут понимать следует. Опять же публика - ни какие-нибудь чиновнишки мелкие, голодрань, prol?tairesiii, человечишки пустячные. Обязательное обхождение необходимо! Автомобиль - это комильфоiv, это модно и престижно-с, хотя и дорого. К владельцам автомобилей относятся с изрядным почтеньем, нежели к прочей публике. Городок наш, Новоелизаветинск, разумеется, не Петроград и не Москва, однако и не совершеннейшее захолустье, где окромя извозчичьей пролётки либо ломовика другие транспортные средства отсутствуют. Господин городской голова Михаил Васильевич Ободзинский, к примеру, в отличии от своего предшественника, личности тёмной и прогресса лишённой, не на лошадиной коляске разъезжать изволил, а на "Роллс-ройсе", машинке весьма солидной и престижной; начальник городской полиции Давид Михайлович Баженов предпочитал "Форд Т", прочие почтенные господа весьма охотно использовали для передвижения различные "бензиномоторы": "Рено", "Гочкисы", "Руссо-Балты".
   Только машинка за Мерси бокуv не поедет. Обхождение требуется и умение. Чуть не так сделал - заглохнет и заводиться ни в какую не пожелает. Просто так стартёр мучить-вращать - только силы напрасно расходовать. Знаете, как бывает: один рукоятку крутит-крутит, умается весь, взопреет - и шиш с маслицем. А другой, знающий господин, прирождённый шоффэр лишь самую малость провернёт - и готово. Пожалуйте кататься.
   С бензином тоже в последнее время плохо. Вот и приспособились машинки заправлять кому что в голову взбредёт. Керосин льют, самогон с бензином смешивают, спирт со скипидаром. Какому же мотору понравится: "чихает", дымит, просто не заводится!
   Приказчик указал на красочный рекламный плакат: "Масло, бензин для автомобилей, моторных лодок, аэропланов". Лихие гонщики в помидорно-красных машинах неслись в гору по узкой кривой тропе, над которой апатичным орлом завис светло-охристый аэроплан. В узком ручье внизу стыдливо резал волну, пенил зелёную воду гигантских размеров катер.
   - Эдуард Викторович Бромфилд к машинкам относились с истинной любовью, как к женщинам или как к породистым скакунам-с. Выписывали из-за границы превосходные экземпляры, чтобы лицом в грязь не ударить. Даже столичная публика-с соизволила бы позавидовать, побывав у нас. В Петроград Эдуард Викторович ездили-с, а также в Москву, в столичных клубах состояли. Бега выигрывали-с. С его лёгкой руки, можно сказать, в нашем славном городе машинки появились, лошадкам немного потесниться пришлось.
   Был Эдуард Викторович человек справедливый, обходительный, культурный, дурного слова никогда не скажет. В коммерции, правда, не силён, товар лицом показать, уступку сделать или, наоборот, накинуть цену, но на то у нас господин Грин Максимилиан Артурович, истинный умелец. Всё как надо сделает. Он мероприятия различные придумывал, чтобы торговому дому престиж повысить, популярность поднять. Концерты музыкальные в зале, среди машинок-с, с шампанским, с закусками. Весь городской свет приглашал: состоятельных господ, людей культурных. Сам Кирилл Петрович Троепольский на скрипки играл для собравшихся. Вы когда-нибудь слышали, как играет Кирилл Петрович?
   - Увы, не довелось, - Северианов готов был поклясться, что его реноме в глазах приказчика изрядно понизилось.
   - Стихи, музыка, беседы культурные, одно слово - праздник. Эдуард Викторович про автомобильные новинки рассказывает, истории всяческие. Желающие под его чутким руководством могут за рулём посидеть или даже попробовать по двору прокатиться. Знаете, как это всем нравилось! Максимилиан Артурович разные лотереи устраивал, выигравшим - изрядную скидку. Господин Грин - он вообще голова, куда там нашим купчишкам - как отсюда до Первопрестольной пешочком, прошу прощения. Прижимист, конечно, как в торговом деле без этого, только когда требуется - не скаредничал. Вечера, праздники эти, разумеется, в изрядную копеечку выходили, только потом продажи подскакивали. Максимилиан Артурович толк знает: каждый вложенный пятачок после изрядную прибыль принесёт. Ещё во время мероприятий презентами заграничными собравшихся одаривал: вроде бы мелочь, безделушка, цена невеликая - а уважения на сто рублей. В общем, что ни говори, а Максимилиан Артурович Грин - изрядный дока в коммерческой стороне автомобильного дела.
  А Эдуард Викторович в машинках понимали как никто. Мотор, скажем, чихнёт или какая другая напасть - враз определит, в чём причина. И исправит быстрым делом. Мастерскую открыл. Машинки-то замечательные, только из наших господ какие шоффэры, мученье одно. Покуда худо-бедно рулить обучатся, так авто уделают - просто мурашки по коже, смотреть тошно! Тогда прямиком к Эдуарду Викторовичу, тот поколдует немного - и пожалуйте! Вуаля! Как новенькое! Опять же, дороги наши, сами знаете какие! У лошадей гвоздики из копыт выскочат, да на мостовой и останутся. Вопьётся такой гвоздик в колесо - и наше почтение! Дырка-с. Опять прямиком к нам в мастерскую. Или через мостик переехали-с, а мостик кривой да горбатый - кому понравится - рессоры погнутся, а то и вовсе сломаются. К нам-с! Всё как есть исправим-починим к вашему удовольствию.
   Куртка пришлась как раз. Будто бы на него сшита. Северианов застегнул пуговицы, сверху перетянул ремнями портупеи. Вторая кожа, броня, предохраняющая от дождя и снега, от порезов и синяков, созданная с таким расчетом, чтобы прослужить своему хозяину всю жизнь. Чувствовал себя в ней штабс-капитан весьма уютно, надёжно, тепло.
   - То что надо, господин офицер, у меня глаз-алмаз!
   - Пожалуй, - согласился Северианов. - Вы так интересно рассказываете. Сами-то, разумеется, тоже водитель-механик?
   - Не без того-с, пришлось выучиться.
   - Вот как? Любопытно.
   - Я сюда случайно попал, за что премногая благодарность Эдуарду Викторовичу. Как говорится, беда вымучит, беда и выучит.
   - Вот как? И что же за беда?
   Приказчик вздохнул.
   - История приключилась не очень приятная. Могу рассказать...
   - Весь внимание!
   - Ещё до войны, лет пять назад мой сын, тогда ещё совсем малышка, играя во дворе залез на сарай и, конечно, упал. Ужас: голова разбита, кровь хлещет... и рядом никого, лишь дед старый. Который сумел только закричать. Я выскочил, что делать не знаю, сам не свой, схватил сына и бегом в сторону больницы - а это версты три... Как назло, ни одного извозчика, ни одного ломовика, пусто, в общем. Бегу, фактически ничего не вижу, честно говоря, и соображаю плохо - в общем, как заведённый, механистически... Прохожие расступаются, кто-то всякую околесицу вслед выкрикивает, но никто не серчает. Хотя, конечно, может и серчали, только не заметил я, не услышал, не до того было. Только бы успеть, других мыслей не было! И тут - резкий сигнал автомобиля, тормоза, крик - я оказывается, побежал через мостовую и почти угодил под новенький шикарный "Форд". Я даже испугаться не успел, понял только, что сейчас ко всему вдобавок по морде получу. Вылезает из-за руля сановный барин, важный господин в новеньком кожаном костюме, прекрасных и очень дорогих ботинках. Только взглянул на меня и сразу вопрос: "Сын?". "Да, - отвечаю, - с сарая упал"... У малыша кровь из головы брызжет, смотреть сил нет... Господин молча вырывает у меня сынишку и кричит: "Быстро - в машину!". А сам уже весь в крови и положил малыша на чистое сиденье. "Держитесь!!!" - и на полной скорости вперёд, да с сигналом... Только извозчики уворачиваться успевают, да городовой свистит вслед... Принеслись в больницу, я с сынишкой на руках выскочил, бегом внутрь, что-то кричу... А этот господин доктору денег дал на лечение и просто уехал!!!
   Сынишка давно забыл про это - только несколько шрамов на голове, под шевелюрой и вовсе незаметно, а мы с женой все годы в этот день ставили свечки...
   - Да уж, - кивнул Северианов. - История поучительная. Что дальше?
   - Машинка-то приметная, нашёл я своего спасителя-благодетеля. Эдуарда Викторовича Бромфилда. Пришёл, в ноги бухнулся: век твоим рабом буду, чего хочешь проси! А он смеётся: "Брось, какие пустяки! Рабом не надо. Если хочешь отблагодарить - поступай ко мне на службу. Мне человек верный при магазине нужен, чтобы доверять ему я мог без оглядки. Если согласен - милости просим". Вот и служу я здесь уже пять лет. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
   "Пришлось облик поменять: бороду сбрить, приодеться, обучиться манерам", - подумал Северианов. Пока приказчик рассказывал свою историю, речь его начисто лишилась заученной изысканности и театральной патетичности, говорил он вполне обыденным языком.
   - И что хозяин Ваш?
   Приказчик вздохнул. Тяжело, горько, искренне.
   - Погиб Эдуард Викторович. Когда большевички власть взяли.
   - Как так?
   - Неизвестно. Средь бела дня застрелили его. Недалеко отсюда, на набережной, шагах в ста от поворота на Соловьиную. Кто, что - поди угадай. Какие-то сволочи, лихие люди!
   - Так и неизвестно? Неужели не поинтересовались, кто жизни лишил благодетеля Вашего?
   - Какое там! - махнул рукой приказчик. Он вдруг интуитивно почувствовал, что сболтнул лишнего, хотя, на его взгляд, ничего особенного, крамольно-предосудительного не сказал. Однако изрядное чувство вины возникло само по себе. Северианов покачал головой.
   - Человек для Вас столько всего сделал, неужели не полюбопытствовали? Не верю!
   - Любопытствовать-то любопытствовал, да что толку. Ходил в милицию, там от ворот - поворот: никого не установили, не задержали! Я возмущаться начал, начальника требовать, что ж такое делается? А мне: вопрос не твоего ума, не по Сеньке шапка. Дело ЧК забрало, нам интересоваться не велено, так что ступай откуда пришёл, надо будет - сообщим.
   - В ЧК не обращались?
   - Боже упаси!
   - А почему?
   Приказчик заюлил:
   - Туда обратись - самого заметут.
   - Было за что? Или и сейчас есть?
   - Боже упаси! Но ведь ЧК - это... - он попытался подобрать подходящее слово, не смог и только безнадёжно махнул рукой. - Мы для их власти - чуждый элемент, кровопийцы-эксплуататоры.
   - Сюда чекисты не приходили, не расспрашивали? Может быть, к себе на Губернаторскую, 8 вызывали?
   - Нет! - приказчик явно сожалел, что затеял этот разговор, излишне разоткровенничался.
   - И Вам это не показалось странным?
   - Мы люди маленькие. Хозяина жалко до слёз, только что сделаешь?
   - Понимаю Вас! - Северианов изобразил сочувствие, и приказчик непроизвольно съёжился, будто ожидая удара. - Это же так естественно: человек сына Вашего спас, Вам хорошую работу дал, к себе приблизил. А вот случилось несчастье - и будто бы совершенно посторонний господин. Мы - люди ничтожные, наше место - за печкой. Так выходит?
   Голос штабс-капитана оставался спокойно-сострадательным, участливо-благорасположенным, и от этого приказчику почему-то сделалось изрядно совестно. Будто бы в убийстве Бромфилда виноват именно он. Или, по крайней мере, в случившемся злодеянии присутствует и его небольшой грешок.
   - А что Максимилиан Артурович в милицию или ЧК не обращался, может быть, подробностями интересовался?
   - Увы-с, ничего не скажу, не знаю. Надо полагать, безусловно обращался, только последствия неведомы: господин Грин со мной не откровенничает. У него со служителями определённая дистанция, лишнего ни на грош не скажет. Думаю, это правильно, так наверное и нужно! Если, извиняюсь, хозяин с приказчиком станут в обнимку ходить - это уж выйдет слишком по-большевистски.
   - А как вообще себя вёл господин Грин после убийства?
   - Огорчился, само собой. Сильно огорчился. Ходил молчаливый, будто сыч, переживал. Нервничал поначалу, потом успокоился, даже повеселел.
   - Господина Бромфилда ограбили?
   - Как будто бы нет. Ничего не взяли.
   - Может, у него враги были? Может быть, дорогу кому-либо перешёл или насолил изрядно? За чужой супругой излишне приударил?
   Приказчик, жалко улыбаясь, пожал плечами.
   - Про то не знаю. Только вряд ли: не тот человек был Эдуард Викторович, чтобы козни всякие строить, пакостничать. Полагаю, может быть, по ошибке убили...
   Северианов чувствовал, что приказчик не лжёт: действительно не знает. Задал ещё несколько вопросов, получив в ответ лишь недоумённое пожатие плечами. С сожалением снял кожаную куртку, вернул приказчику.
   - Товар преизряднейший и весьма изящный, вещь шикарная, только жаль не по сезону. Жарко в ней сейчас! Похолодает - тогда непременно загляну и возьму. Пока же прошу извинить за отнятое попусту время.
   Когда Северианов выходил на улицу, показалось, будто за ним наблюдают. Непроизвольное ощущение, лёгкое покалывание в затылке, неодолимое желание обернуться. Штабс-капитан спокойно и даже слишком равнодушно ступил на мостовую. Головой не крутил, не озирался. Исподволь, незаметно осмотрелся вокруг.
   Ничего подозрительного. Прохожих почти нет, всё спокойно и обыденно, даже чересчур обыденно. Может быть, просто показалось? Постоянное ощущение опасности играет злую шутку с нервами, забавляется? Может быть...
   Подполковник Вешнивецкий учил доверять подсознанию. "Мозг изрядно медлителен, не всегда успевает. Вам показалось: что-то не так, что-то происходит необычное, что-то идёт не по правилам. А ничего удивительного: взгляд зацепился за какую-то неправильную деталь, осознать не выходит, разум опаздывает или просто ему не хватает информации. И чувствуете вы себя весьма неуютно. Рассчитывайте всегда на худшее, даже если рискуете показаться смешными. Реагировать надлежит немедленно, не пытаясь осмысливать, иначе просто может сделаться поздно. Не рассуждайте, не ищите объяснений - действуйте!"
   Это спасало всегда!
   Северианов шагнул за афишную тумбу, остановился и начал внимательным образом рассматривать улицу. Сначала в целом, потом медленно, разбив на сектора, слева направо.
   Нельзя сказать, чтобы улица поражала своей чопорностью и роскошью, изысканной аристократичностью. Не центр города, но и не окраина. Красивые двух- и трёхэтажные дома, много зелени. Короткий, не более ста шагов, плавный спуск к набережной реки Вори. Раньше эта улица называлась Раскатка, так как здесь находился питейный дом "Раскат", потом она сделалась Соловьиной улицей, хотя и неизвестно доподлинно, водились ли здесь соловьи. Вокруг чисто, нигде нет мусора, мостовая прилежно выметена.
   Странное чувство тревоги не отпустило и не исчезло совсем, лишь ослабло и даже, казалось, приобрело иной оттенок, поменялось на противоположное, словно невидимый противник затаился и боялся быть обнаруженным. Северианов не нашёл ничего подозрительного. Постоял ещё несколько минут, подождал. Затем быстрым шагом спустился к набережной, свернул вбок, пошёл вдоль невысокого парапета. Слева - аллея молодых дубков, справа - к самой воде спускается изумрудно-зелёный травяной ковёр. Звонко стрекотали кузнечики, белели ромашки. Набережная пустынна, ни одного прохожего. Штабс-капитан прошёл ещё несколько шагов, остановился, незаметно оглянувшись, и тут же, стремительно перемахнув через парапет, спрыгнул вниз. Для него это было невысоко, не более двух-трёх саженей. Приземлился на носки, гася инерцию, кувыркнулся вперёд через правое плечо. Резкий бросок назад, скрыться за зарослями ивы. Кому-то, вероятно, поведение контрразведчика могло показаться чересчур эксцентричным, даже глупым или безрассудным, лишённым смысла и всякой логики, только мнение стороннего наблюдателя в данный момент весьма мало интересовало Северианова. Он стремительно взлетел обратно вверх, вновь оказавшись на набережной, только позади, присел за стволом мощного дуба, затаился. Заячья петля, добыча превратилась в охотника.
   Ничего не произошло, никто не выскочил, растерянно оглядываясь и беспомощно озираясь, никто не попытался повторить его прыжок. Всё напрасно? Может быть.
   Бережёного Бог бережёт. Терять бдительность, искушать судьбу - дело весьма неблагодарное.
   Именно здесь, в пятидесяти шагах от его местонахождения, убили Бромфилда. Место тихое, как оказалось, весьма безлюдное. Повсюду густой кустарник, деревья, есть где укрыться. Вовсе необязательно стрелять с близкого расстояния, вполне возможно и издалека. Затем подойти и добить. Особенного умения не надо, справится и дилетант. Если знать привычки Бромфилда, можно заранее устроить засаду и...
   Вероятно, так оно и было. Впрочем, возможно убийца шёл позади Эдуарда Викторовича и, улучив момент, приблизился и произвёл выстрел. Гадать бесполезно, полезней нанести повторный визит Кузьме Петровичу Самойлову. Тем более что к старому сыщику, бывшему красному милиционеру у Северианова накопились вопросы.
  
  
  
   Глава 59
  
   Подпоручик Жеймалов просматривал объявления о знакомствах с изрядной скукой. Его мало интересовали перезрелые дамочки, ищущие того единственного, принца на белом, вороном либо ином, расцветкой похуже, коне, также равнодушно он относился и к одиноким кавалерам, желающим обрести наконец верную и прелестную спутницу жизни. Он искал в "Новоелизаветинском вестнике" объявление следующего характера: "Хочу красивого чувства. Хотела бы встретить сильного духом пожилого человека, умного, образованного, с чутким, отзывчивым сердцем. Зову его прожить много дней в любви, в правде, в красоте. Нестара, недурна, неглупа, небедна. Цель - брак". И обязательная подпись: "Почтамт, предъявителю кредитного рубля No889997".
   Собственно, важно было не содержание, важен был номер купюры. Объявление означало вовсе не то, что написано: никакая нестарая, недурная собой, неглупая и небедная дама не собиралась связывать собственную судьбу с возможным счастливцем. Объявление лишь означало, что предложение принято, и обладатель гипотетического кредитного рубля No889997 ожидает ответных действий.
   Все важные дела Жеймалов завершил ещё по приезде. Поселился в меблированных комнатах с пансионом у госпожи Новальской, куда требовалось сходил, кого требовалось навестил и что требовалось передал. Его предупреждали, что ожидание может затянуться на неделю-другую, это нормально, этого и следует ожидать.
   Говоря откровенно, Серж Жеймалов изрядно скучал. Что ни говори, а в голодной большевистской Москве было веселее. Голодал-холодал, мучился-переживал, только цель была: вырваться из коммунистического ада. Все мысли и желания этому подчинены были. Повезло, вырвался - и что дальше? Приказано ждать, читать газеты и бездельничать, чёрт возьми! Благо, средства позволяют: деньгами его снабдили на совесть, можно изрядное время веселиться, о завтрашнем дне не заботясь. Только скучно.
   Первые-то дни он радовался, гулял напропалую, ни в чём себе не отказывал, изголодался по прелестям шальной бражной жизни. Кутил направо-налево, особенно ему в "Дубравушке" при вокзале нравилось. Буфетчик Проша Прохор Андреевич, другом закадычным сделался, а певичка Мура Горожцова - просто прелесть, загляденье! Голосок бархатный, фигурка - пальчики оближешь, а уж бюст такой, что слюна непроизвольным образом брызгать начинает. Он её в первый же вечер заарканил, увёз в свой нумер и до утра "на кочедык насаживал", кувыркался, кровать ломал - изголодался за время московского аскетизма. Нет, он не совершенный болван, остолоп: деньги, разумеется, надёжно припрятал, как и предупреждали. Сержу вовсе не улыбалось проснуться ощипанным словно курица. Певичка с радостью денежки слизнёт-прикарманит - ищи потом. А если и найдёшь Муру - дальше что? Она невинную мордочку состроит, не знаю ничего, не ведаю, сам по-пьянке профукал-пропрелестничал, нечего на честную девушку напраслину возводить! У неё, конечно, и заступники враз сыщутся. Знаем, учёные! Так что, извини, Мурочка-дурочка, вот тебе за утехи, а более - ни-ни.
   Мура надоела на третий день. Плевать, вместо Муры появилась Шура, потом Мара, потом Сюзанна. Потом во всём теле образовалась изрядная нега, ленивая истома. "Новоелизаветинский вестник", раздел объявлений о знакомстве просматривать обрыдло, однако никуда не денешься. Купил газетку, изучил раздел от корки до корки - нет искомого объявления - можно дальше бражничать-развлекаться. Вроде бы хорошо, чего ещё душе требуется? Скучно, однако, сладость пресной делается, изюминка новизны исчезает.
   Госпожа Новальская намекнула: нечего девок сторонних водить, ежели уж господину так неймётся, чешется аж невмоготу, она будет поставлять самых изысканных барышень, лучшее в Новоелизаветинске двуногое мясцо. И не обманула, слово сдержала: девки одна другой милее. Несколько раз Серж праздник себе устраивал: в бордель визиты наносил. Не в "Сюавите", само собой, там цены не просто кусаются, насмерть загрызть способны. Сержу и попроще сгодится, сложится. С девушкой между делом и побеседовать можно о всяческих разностях. О ничтожестве Советской власти, например, или о четырнадцатой до-диез минор сонате Бетховена, или французских любовных позициях. Забавно, когда большевиков ругаешь - девка поддакивает, а в остальном смотрит на тебя дура-дурой.
   Можно по-разному служить Отечеству, дали понять Жеймалову. Шлёпнуть одного-двух комиссаров дело нехитрое, заслуга невеликая, можно и иным способом много больше пользы принести. Вот он и приносит!
   Капитан Марин в "Дубравушку" зашёл пообедать. Говоря откровенно, есть не слишком хотелось, Марин взял чаю с пирогами. Хотел поначалу заказать рюмку коньяку, но передумал: очень возможно, что тот коньяк разливают на соседней улице, подкрашивая разбавленный спирт зверобоем либо отваром из луковой шелухи. Разумеется, офицеру контрразведки Прохор Андреевич навряд ли осмелится поднести подобную гадость, но лучше судьбу не искушать, поберечься. Не спеша пил чай, закусывал пирогами с грибочками. Бросил на Прохора Андреевича вопросительный взгляд, требовательно бровь выгнул. Прохор Андреевич тут же изрядно перетрухнул, подсел рядом, интересные слова шепчет. Появился некий господин из Москвы, гуляет напропалую, хвастается. Капитан Марин лишь плечами пожал: раньше все в Первопрестольную спешили-торопились, а теперь - наоборот. Драпают от большевиков, пятки сверкают. Новоелизаветинск хоть и провинция, захолустье, однако Советской власти здесь более нет. А удравши от комиссаров - тут же начинают данное событие отмечать, да с помпой, словно последний день живут. Однако Прохору Андреевичу Марин доверял: у буфетчика глаз намётанный, сам по себе отличает ценную породу от шлака. Раз говорит: подозрителен - значит так оно и есть. Проверим, не велик труд, корона с головы не упадёт. К этому делу капитан Марин Красивого подключил: пусть службу у красных отрабатывает. Егор Харитонович с утра подавал пролётку к парадному подъезду доходного дома госпожи Новальской, желающим пассажирам с изрядной деликатностью отказывал:
   - Заарендован на весь день, жду-с!
   Дожидался Жеймалова. Лишь только подпоручик с опухшей от прелестей жизни мордой лица показывался на улице - тут же подавал экипаж:
   - Извольте, барин!
   Сержу Жеймалову это изрядно льстило: каждый раз один и тот же извозчик, можно утверждать, собственный экипаж. Он, в конце концов, даже предложил Егору Харитоновичу возить только его за известное вознаграждение, и Красивый, разумеется, согласился. Капитану Марину сделалось изрядно жаль незадачливого кутилу: если один и тот же извозчик попался дважды - есть изрядный повод задуматься. Случайности только в сказках происходят, в жизни намного прозаичнее: за тобой возможен глаз. Только Серж Жеймалов сыщицкой науке обучен не был, потому раскатывал исключительно на пролётке Красивого. А Егор Харитонович маршруты запоминал и после Марину подробно докладывал.
   Собственно говоря, ничего криминального в путешествиях Жеймалова не было: адреса известные, бордели и кабаки. Бежавший от большевиков офицер почему-то не торопился встать под знамёна генерала Васильева с целью борьбы с властью рабочих и крестьян, а всё больше охотился на дам, да вместо красноармейцев уничтожал содержимое различных алкогольных ёмкостей, боролся не с бойцами противника, а с зелёным змием.
   Впрочем, в этом господин Жеймалов был неоригинален: девять из десяти подобных ему поступали точно так же. Безудержная гульба, девочки, спиртное, марафет. Впору завидовать. Только капитан Марин почему-то не завидовал, а, напротив, изрядно жалел московского гостя. Дармовой сыр бывает лишь в мышеловке, в конце концов придётся расплачиваться по самому дорогому счёту. При случае напомним кутиле, новоиспечённому эпикурейцу про верность присяге, про честь офицера. Про Веру, Царя и Отечество, чёрт побери! Но это в будущем, покуда пусть господин Жеймалов поглубже сладострастный крючок заглотит.
   Впрочем, одна поездка показалась Марину изрядно странной. По адресу не было ни любвеобильных барышень, ни ресторанно-кабацкого счастья. Проживал бывший чиновник, мелочь, ничтожество, тьфу и растереть. Чего там нужно было господину из Москвы? Капитан Марин зарубку в памяти сделал, но сильно не озаботился: мало ли какие дела могут случиться у новоиспечённого бонвивана-сибарита, почитателя Вакха и Эроса. Может быть, визит этот имеет целью знакомство с дамами, предпочитающими нестандартные утехи, а может, ещё чего. Подождём-посмотрим-поглядим. Никуда Серж Жеймалов от Петра Николаевича Марина не денется!
   А тот из меблированных комнат выходил всё реже, по-видимому, голодный запал заканчивался. Красивый подежурил несколько дней перед входом, потом Жеймалов его отпустил.
   - Благодарю, милейший, покуда отдохни. Нужен будешь - свистну! Скажи только, где искать тебя...
   Может быть, Прохор Андреевич ошибся? Всё возможно, он, капитан Марин, сделал всё, что требуется, а там - время покажет.
   Никому не дано предугадать.
  
  
   Глава 60
  
  
   Не понравилась Насте Анна Эмильевна. Госпожа Всеславской-Дюран слишком стремилась выглядеть этаким наивным и весьма недалёким созданием, с растерянным глупым личиком, широко распахнутыми простодушными глазами, все ценности которой сводятся лишь к кофе с печеньем, розовым мечтаниям о Петроградском величии и красоте, сладким грёзам-рассуждениям о любви и досужим городским сплетням. Прелестной обитательницей светских салонов при богатом муже. Красавицей-попрыгуньей, умеющей капризно надувать губы и растерянно хлопать ресницами, стараясь привлечь внимание состоятельного мужчины. Беспомощной и инфантильной девицей.
   Зачем? Вопрос риторический: глупыми прикидываются с целью убедить собеседника, что ты опасности никакой не представляешь, чтобы он расслабился и утратил контроль за собственными словами и мыслями. Настя с досадой подумала, что это Анне Эмильевне в какой-то степени даже удалось. Далеко не каждый житель Москвы знает историю названия улицы Сивцев Вражек, а она-то, Настя, из Петрограда. Да уж, Анна Эмильевна была намного умнее, сильнее и выдержанней, чем пыталась казаться. Ничего практически не сообщив, она слишком дотошно расспрашивала об их отношениях с Виктором, слишком интересовалась Настей. А главное, интуитивно чувствовала княжна Веломанская женскую ревность и зависть госпожи Всеславской-Дюран. Коляска мягко вкатилась обратно на булыжную мостовую Малой Болвановской улицы и замерла в сотне саженей от дома Анны Эмильевны. Настя зашла в расположенное на первом этаже двухэтажного дома кафе, чистое и весьма уютное заведение, где вовсе не зазорно появиться одинокой барышне, заказала чаю с пряниками и бубликами, а также горохового киселя с пирожками. Пирожки и кисель предназначались Пантелеймону: негоже вознице голодным оставаться. Мальчик-шестёрка стремглав бросился к экипажу Марии Кирилловны с горячей снедью, а Настя устроилась за столиком у окна и принялась, иногда прихлебывая чай, наблюдать за парадным подъездом Анны Эмильевны.
   Умение ждать - это целое искусство. Первые десять-пятнадцать минут, когда кажется, что знаменательные события произойдут вот прямо сейчас, пролетают незаметно, наблюдатель с пристальным вниманием разглядывает объект, отмечая малейшие детали и изменения в окружающей обстановке. Через полчаса - час внимание притупляется, ещё через непродолжительное время наступает апатия, леность, детали обстановки перестают выделяться из общей картины, воспринимаются одним целым, и объект можно элементарно прозевать. Оставаться в постоянном напряжении невозможно, наблюдатель теряет бдительность и не способен быстро отреагировать на появление объекта. Если, конечно, он специально не натренирован на длительное ожидание.
   Прошло почти два часа, Настя пила уже четвёртый стакан чаю и механически жевала очередной очень вкусный бублик, когда интуитивно почувствовала чьё-то присутствие. Она отвела взгляд от окна - над столиком немым укором навис Северианов, разглядывая Настю с лукавым вниманием, словно пёс - сахарную косточку с обрезками мяса. Было это весьма неожиданно, штабс-капитан застал её врасплох, причём за занятием не подобающем благородной девице. Настя должна была смутиться, однако посмотрела на офицера контрразведки холодно, с ледяной вежливостью.
   - Вы позволите? - спросил Северианов, отодвигая стул и собираясь присесть.
   - Вы что, шпионили за мной?
   - В мыслях не имел! Шёл по улице - пролетка Марии Кирилловны стоит, в городе экипаж известный, к тому же - Пантелеймон на козлах. Рядом - кафе, я заглянул - Вы здесь. Решили перекусить?
   Настя не ответила, снова посмотрела в окно. Допила чай.
   - Нашли жениха? - спросил Северианов, усаживаясь рядом. Он заказал порцию селянки из разной рыбы на рыбьем бульоне, пирог с бараниной и стакан чаю. Мазнул стремительным взглядом, зафиксировав и напряжённое внимание Веломанской, и уходящий в перспективу ряд двухэтажных домов за окном.
   В присутствии Северианова Настя чувствовала себя двояко. С одной стороны, рядом с ним ощущалась надёжность и спокойствие, все волнения отступали, и приходило состояние расслабленности и безмятежного умиротворения. С другой, Настя на подсознательном уровне изрядно побаивалась этого головореза и хладнокровного убийцу. Всплывшие в памяти жуткие картины скоротечного боя в Гусилище, который правильнее было назвать расстрелом, и допроса Фомы Фомича Нистратова вызывали ощущение дикого ужаса и дискомфорта. Нет, умом Настя, разумеется, понимала, что окажись в тот момент рядом человек высокоморальный, обременённый условностями и хорошими манерами - их сегодняшняя встреча скорее всего не состоялась бы, и все розыски имели весьма значительную вероятность прекратиться, толком не начавшись. Настя поёжилась, исподволь посмотрела на лучившееся улыбкой лицо штабс-капитана и отвернулась, ничего не ответив.
   - Подполковник Никольский приказал оказывать Вам всевозможную помощь и поддержку, - продолжал Северианов. - Могу ли я в чём-либо посодействовать, или просто пообедаем?
   Настя не могла решить, как вести себя, между тем Северианов, лениво зачерпывая ложкой аппетитно дымящуюся селяночку, внимательно разглядывал улицу. Как будто сторожевой пёс, подумала Настя, сидит - ест, но жертву не упустит. Интересно, чувствует ли он вкус пищи, или просто восполняет запас сил перед очередным боем?
   Молчание затягивалось. Северианов не спешил продолжать разговор, проявлять любопытство, Настя же по-прежнему не решила, что отвечать и как вести себя с неожиданным сотрапезником. Покончив с первым, Северианов промокнул губы и как бы в сторону произнёс:
   - Не хочу Вам навязываться, Настя, если Вы ожидаете встречи - только намекните - и я уйду. Но если Вы производите наружное наблюдение за кем-либо, то позвольте небольшой совет. Немедленно уберите Пантелеймона с улицы. Пусть стоит на соседней, либо в переулке. К тому же очень похоже, что Вы уже выдали себя и понапрасну тратите время.
   - Что? - Настя от неожиданности посмотрела штабс-капитану в глаза.
   - Вы здесь уже давно, однако пролетка ожидает Вас в начале улицы, далековато отсюда, согласитесь. Если бы у Вас была назначена здесь встреча либо свидание - Пантелеймон стоял бы у входа. Экипаж Марии Кирилловны в Новоелизаветинске известен многим, его трудно перепутать с обычной пролёткой. Да и Пантелеймон - личность знаменитая. И хотя находится в отдалении - из окон второго этажа дома напротив экипаж отлично просматривается. Вы просто не думали, что его возможно опознать на таком расстоянии, но сверху - можно, поверьте. Если же допустить вероятность, что Вас видели садящейся либо выходящей из экипажа - то понятно, что Вы где-то здесь. Если я ошибаюсь - поправьте меня, пожалуйста.
   На мгновение Насте сделалось жутковато: что ещё может знать и о чём догадываться этот головорез? И главное, если он прав, что делать дальше?
   - Выходите наружу, - ненавязчиво подсказал Северианов. - Садитесь в экипаж и уезжайте на соседнюю улицу, если за Вами наблюдают - решат, что Вы прекратили приглядывание и ретировались, тогда, возможно, проявят активность. Выжидаете минут двадцать-тридцать и возвращаетесь, только на сей раз с противоположной стороны. Там есть небольшой магазинчик готового платья, заходите внутрь и выбираете какой-либо наряд. Оттуда превосходно просматривается улица, я же остаюсь здесь и веду наблюдение за выходящими и входящими в дом, который Вы укажете. Через полчаса захожу в тот же магазин и докладываю Вам о результатах наблюдения. И уже там решим, что делать дальше и как следует поступить. Согласны?
   Голос Северианова убаюкивал, лишал воли, Настя непроизвольно кивнула, а кивнув, поняла, что отступать теперь некуда.
   - Здесь проживает женщина, хозяйка доходного дома, где в последнее время снимал комнату Виктор.
   - Понятно. Очень быстро опишите её внешность и идите, не теряйте времени. Помните, ровно через тридцать минут встречаемся в магазине. Если же меня не будет - значит эта женщина покинула дом и куда-то направилась, в этом случае я иду за ней и выясняю цель её прогулки. Если так - уходите и ожидайте меня в контрразведке, у Жоржа. Я думаю, он не станет возражать.
   Улицы Большая и Малая Болвановские, в простонародье, "Болвановки", своё оригинальное название получили вовсе не оттого, что населены были людьми глупыми и весьма недалёкими. Согласно легенде, во времена незапамятные здесь находились языческие божества - болваны, которым поклонялись язычники: то ли скифы, то ли сарматы, а вполне возможно, татары или половцы. В свою очередь, директор публичной библиотеки Николай Леонтьевич Белово над такой романтической историей лишь посмеивался. По его мнению, весьма почитаемому в Новоелизаветинске среди людей просвещённых и интеллигентных, ещё при государе Алексее Михайловиче и государыне царице Марии Ильиничне, которая урождённая Милославская, улица Большая Болвановская населена была мастеровыми, добывавшими хлеб насущный изготавливанием "деревянных или иных вещей, по которым должно отлить металлическую", то есть болванов. При чём здесь царица Милославская никто толком не понимал, однако возражать такому учёному человеку и знатоку старины, как Николай Леонтьевич, не смел, раз говорит - значит так надо! На Малой Болвановской, в свою очередь, мастера делали "шапочные деревянные болваны, на них работались шапки мужские и женские, а в последствии они и надевались, чтобы не мялись". В конце своей речи Николай Леонтьевич ещё и нравоучительно добавлял, что "...отсюда, без сомнения, происходит и бранное слово болван, обозначающее пустоголового человека".
   Ровно через тридцать минут по улице Малой Болвановской Северианов ленивой фланирующей походкой приблизился к стеклянной витрине магазина готового платья "Эвелиус и Ко", на которой сгибались в три погибели под пудовым весом значительных размеров шляпок - "бельевых корзинок", покрытых ещё довоенной пылью, несчастные дамы-манекены в атласных цельнокроенных нарядах с чёрными кружевами и кораллами. По случаю изрядной жары манекены имели весьма жалкий вид и скорее отталкивали, чем приваживали покупателей. Гораздо более симпатично смотрелись "s" -образные силуэты женских фигур в эластичных длинных корсетах: и не жарко, и глаз услаждает. Вверху витрины гордыми аршинными буквами красовалась надпись: "Дамы". Чуть пониже и гораздо мельче - "Дети". Ещё ниже - исполинских размеров - "Платье", и уже совсем внизу - микроскопической высоты - "Аксессуары".
   Стойкий и жадный запах коммерции и нафталина в торговой зале прекрасно маскировался лёгким, едва уловимым ароматом лимона, ванили, мяты и лаванды, словно хозяин обрызгал помещение одеколоном. Настя с заметной долей кокетства примеряла очаровательную шляпку с узкими, загнутыми вверх полями, белой атласной лентой, вуалью и россыпью незабудок, которая особым образом подчеркивала изящность и утонченность фигуры княжны Веломанской, добавляя нежности и воздушности: осиная талия, струящаяся узкая юбка, высокий бюст - и, как завершение композиции, как цветущая роза - лирически-загадочный овал головы в обрамлении цветов. В такую нельзя не влюбиться, такую хочется оберегать и лелеять, как о чём-то постороннем подумал Северианов.
   Согласно определению Владимира Ивановича Даля, шляпка представляет собой "...женский выездной головной убор, которого вид и названия меняются ежедень". Шляпка стала неотъемлемой частью облика любой женщины и означала, что девушка или дама образованны и знают правила светского этикета. По сложившимся порядкам, мужчина непременно должен снимать головной убор перед входом в помещение, тогда как женщине позволяется не делать этого: ведь некоторые предназначенные для бала или обеда шляпки изготавливались под наблюдением парикмахера и буквально вплетались в причёску. Сообразно моде вплоть до самой войны женские шляпки имели значительных размеров поля и так щедро украшались цветами и цветочками, что напоминали клумбы, а шляпными булавками можно было всерьёз поранить прохожих. Однако с началом германской войны (O tempora! O mores!vi) всё упростилось, шляпки утратили садовую пышность и великолепие и довольствовались лишь скромными лентами и перышками.
   Пожилой круглый человечек в пепельно-чёрном, изрядно вытертом на сгибах шевиотовом жилете, пропахшем нафталином, скользким ужом вился вокруг Насти и сыпал комплиментами с виртуозной сладостью соловья, частотой и неутомимостью пулеметного огня "Максима" образца 1910 года.
   - О господа, снимите ваши шляпы: перед вами - дама в шляпке! Вам ли, сударыня, не знать своей красоты! Вы просто представить не можете себе, насколько Вы сейчас прекрасны. Изысканно естественны! Романтически элегантны! Таинственно нежны! Восхищённо чудесны! Пленительно сладостны! Минуту постойте, позвольте же на Вас посмотреть... Ах, сударыня, в Вас невозможно не влюбиться! Будь я на двадцать лет моложе - немедленно предложил бы руку и сердце!
   Старый пройдоха, беззлобно восхитился Северианов, какие слова-то знает! Этот сумеет зимой снежный сугроб продать, да ещё покупатель несказанно счастлив будет редкой удаче коммерческой сделки. Человечек между тем не унимался. Он носился неровными кругами вокруг Насти, то подпрыгивая, то приседая, цокал от восхищения языком, прикрывал ладонью глаза "чтобы не ослепнуть от чувства восхищённости чудесной красотой", расчетливо брызгал слюной, хватался за сердце.
   - Я теперь сутки уснуть не смогу! О вас буду думать, мечтою гореть! Нет, это просто преступление против всего человечества, если Вы уйдете без этой шляпки! Уставшей души коснитесь ненароком, улыбнитесь скорее! Нет, это невозможно, Вы лишаете меня покоя и объятий Морфея! Будьте же великодушны, спасите от смертельных мук пожилого влюбленного человека!
   Северианов, казалось со стороны, с восторженным любованием оценивает Настино перевоплощение, на самом деле, взгляд его цепко "держал" подъезд доходного дома Анны Эмильевны Всеславской-Дюран. Улица Малая Болвановская была в меру безлюдна: редкие прохожие, уличные торговцы, иногда прогрохочет металлическими колесами извозчичий экипаж - потому превосходно просматривалась.
   - По тому, как и что носит на голове женщина, можно определить многое: совершеннолетняя или нет, замужем или просватана, в какой местности проживает, - продолжал словесные экивоки пожилой влюбленный человек, демонстрируя то ли изрядные познания в истории европейской моды, то ли не менее изрядные навыки профессионального трепача. Северианов в процесс охмурения не вмешивался, смотрел через витрину на улицу, лишь боковым зрением фиксировал происходящее в магазине. Человечку в шевиотовом жилете, похоже, удалось-таки всучить Насте шляпку, но этого, естественно, было мало и он продолжил свои уговоры.
   - Высший класс, мадемуазель, слов нет! К такой шляпке и Вашей фигуре Венеры надобно и платье соответствующее, чтобы весь мир к Вашим ножкам рухнул! По случаю, Вам несказанно повезло, у меня есть как раз то, что Вам нужно! - он исчез на мгновение и снова явился, держа в руках нечто воздушное. - Попробуйте это - и сразу поймёте: настоящему бриллианту помимо изящной огранки требуется соответствующая,не менее шикарная упаковка! Отдаю, практически, даром, просто из восхищения, плата символическая, смехотворная даже!
   При всех своих достоинствах Настя продолжала оставаться женщиной и устоять не смогла. С робким вопросом посмотрела она на Северианова, штабс-капитан весело кивнул - и Настя мгновенно скрылась в крохотном закутке, громко именуемым примерочной.
   Круглый человечек, уже давно определивший, что они вместе, подал сладкий голос, обращаясь к Северианову:
   - Побалуйте Вашу даму, ваша милость, отдам почти задарма-с, себе в убыток, не побрезгуйте-с!
   - И что нынче стоит задарма? - прищурился Северианов. Подобострастно улыбаясь, человечек обозначил стоимость, и штабс-капитан растянул губы в нехорошей усмешке:
   - Однако! Мне начинает казаться, почтенный, что шапка Мономаха имеет более скромную цену, чем Вы запрашиваете.
   - Что шапка Мономаха! Жалкий, к тому же весьма тяжёлый головной убор, даме совершенно не подходящий, - парировал человек в шевиотовом жилете. - Что от нее толку? Вы собираетесь отрезать от меня кусочки кожи, причем совершенно без ножа!
   - Вам бы, любезный, не готовым платьем торговать, а в театре играть, на большой сцене! Вы, как я погляжу, изрядный артист, в Вас пропадает величайший талант!
   Они появились практически одновременно: Настя в новом платье из примерочной и госпожа Всеславская-Дюран из подъезда доходного дома по улице Малая Болвановская. Северианов бросил вопросительный взгляд в лицо Насти, она кивнула. Северианов сказал круглому человечку:
   - Благоволите показать даме всё, что она пожелает, и упакуйте - я зайду вечером, тогда и оплачу покупки, - и быстро покинул магазин.
   Для качественного ведения наружного наблюдения требуется многое. Прежде всего, необходимы: отличная память, железное терпение, стальная выдержка, хороший слух, полноценное зрение, мгновенная реакция, умение импровизировать и ориентироваться в любой ситуации, включая критическую. Северианов перешел на другую сторону улицы и двинулся параллельно с Анной Эмильевной. Он вовсе не следил за ней, как можно такое подумать, он всего лишь прогуливался в том же направлении, что и она, их курсы просто совпали. Он не обращал внимания на нервно оглядывающуюся Анну Эмильевну, он наслаждался солнечным днем и возможностью послеобеденного променада. Его интересовало даже не столько то, куда направляется Анна Эмильевна, сколько её поведение. Если она начнет проверяться и пытаться оторваться от наблюдения, возможно, Настя права в своих подозрениях. Он двигался немного впереди хозяйки доходного дома с левой стороны улицы относительно Анны Эмильевны, фиксируя её боковым зрением, немного отставая на перекрестках и пересечениях с боковыми улицами. Плохо было то, что Северианов неважно ориентировался в этом районе Новоелизаветинска, точнее сказать, практически не знал его, тогда как Анна Эмильевна Всеславская-Дюран проживала здесь весьма давно и все маршруты ведала, как свои пять пальцев. Потому вовсе не исключалась возможность банально потерять её. Без всякого злого умысла с её стороны. Перейти неприметными закоулками с одной улицы на другую возможно просто потому, что так удобнее и короче, тогда как это возможно будет расценено, как попытка оторваться от "хвоста".
   Анна Эмильевна вела себя слишком нервно, отметил Северианов. Иногда без всякой цели останавливалась, рассматривая витрины, возможно, проверялась, а возможно, просто созерцая выставленные товары, либо оценивая свой внешний вид. Несколько раз быстро оборачивалась, однако, это тоже могло ничего не значить. В руках Анна Эмильевна несла огромную корзину и двигалась по направлению к Базарной площади, где издавна располагался старейших городской рынок, из чего вполне возможно было сделать заключение, что госпожа Всеславская-Дюран собралась за покупками. Однако, подумал Северианов, почему самолично, почему не поручила экономке? Странно. Или нет? Сейчас уже не поймёшь, частая смена власти внесла изрядную сумятицу в сословия, сделав поначалу господ - нищими, а затем - наоборот. По мере приближения к Базарной площади шаг госпожи Всеславской-Дюран делался всё более уверенным, она прекратила нервически озираться и двигалась вполне спокойно и размеренно.
   Знаменитый Новоелизаветинский рынок приобретал все большие приметы толкучки. Банкноты, купюры здесь были не в ходу: ушлые, наученные горьким опытом, реквизициями, государственной монополией хлебной торговли и продразверсткой торговцы не спешили расставаться с товарами за бумажные рулоны "керенок" либо "думских денег" и советских "пятаковок", в ходу по-прежнему оставались царские "николаевки", они же "романовки", золотые рубли, десятки-червонцы, пяти и семи-с-половиной рублёвики, также процветал натуральный обмен. За портняжные ножницы, фунт гвоздей, либо сапожный инструмент чудесно выменивалась мука, пшено, ядрица, яйца; за золотые серьги давали сало, домашнюю кровяную колбасу, парное мясо, свежего судака, селёдочку.
   Анна Эмильевна ввинтилась в базарную толчею рассерженным штопором. Стремительно раздвигая торгующих и отмахиваясь от барышников, она целеустремлённо двигалась по каким-то ей одной известным ориентирам, и даже совершенно стороннему наблюдателю было понятно, что Анну Эмильевну здесь превосходно знают, уважают и даже нешуточно опасаются. Анна Эмильевна не опускалась до унизительного процесса торга, ей уступали лучшее и, весьма похоже, не в пример дешевле, чем прочим. Северианов рассудил, что не каждая горничная справится подобным лихим образом с приобретением продуктов питания, и изрядно восхитился способностям госпожи Всеславской-Дюран. Однако, куда делась степенная образованная дама, мечтающая о Петрограде и наизусть цитирующая Пушкина, сейчас перед штабс-капитаном была властная хищница, знающая цену и себе, и тому, чего она желает получить от жизни. Северианов старался не упускать госпожу Всеславскую-Дюран из виду, хотя и держался вдалеке. Приценился к карманным золотым часам, которые продавал почтенного вида пожилой джентльмен, задумчивым взглядом прошёлся по жирной роскоши мясных прилавков, выпил стакан хлебного кваса. Вид у него при этом был самый безмятежный, словно штабс-капитан пришел на экскурсию, дабы приятно провести свободное время.
   Постепенно, по мере наполнения корзины, Анна Эмильевна двигалась к выходу. Сейчас она возьмёт извозчика, подумал Северианов, но Анна Эмильевна гужевым транспортом пренебрегла и предпочла пешую прогулку, однако, почему-то не в сторону дома, а совершенно в противоположную сторону. Теперь, нагруженная отяжелевшей корзиной, она должна избрать наиболее короткий путь к месту следования и меньше проверяться, решил штабс-капитан, но явно недооценил способностей Анны Эмильевны. Как заправская тягловая лошадь, госпожа Всеславская-Дюран мерно переступала ногами, не думая останавливаться либо отдыхать. Более того, она начала чаще вертеть головой вправо и влево, оборачиваться назад, дважды меняла направление движения, так что Северианов начал полагать, что Анна Эмильевна подозревает о возможном наружном наблюдении. Она категорически не собиралась пользоваться услугами извозчиков, более того, решительно отклонила предложения подряд трёх "легкачей". Потом, быстро позыркав по сторонам рыщущим взглядом, стремительным темпом юркнула в незаметный переулок. Бежать за ней представлялось верхом глупости - Анна Эмильевна могла затаиться, чтобы проверить наличие слежки, приём старый и весьма хорошо известный: растерянный наблюдатель влетает в переулок следом за потерянным объектом и буквально сталкивается с ним нос к носу. Северианов предпочёл другое: проворно, быстрыми шагами прошел до следующего поворота, пробежал короткую улочку, свернул вправо, затем в тот самый переулок, только с другого конца и пошёл госпоже Всеславской-Дюран навстречу. Смотрел вниз, чтобы не столкнуться случайно взглядами с хозяйкой доходного дома.
   Как раз вовремя: Анна Эмильевна сворачивала в проходной двор, чтобы выйти на улицу Герольдмейстерскую, юркнуть в Сахаразаводский переулок и попытаться улизнуть через очередной "проходняк".
   Ещё добрых тридцать минут водила Северианова по городу госпожа Всеславская-Дюран, выкидывая различные фортели, каковыми дилетант может лишь насмешить профессионала, но, наконец, и она изрядно притомилась, начала уставать. Северианов, подобно липучей смоле, приклеился к Анне Эмильевне намертво и теперь, почувствовав, что цель близка, терять не собирался. Анна Эмильевна, в свою очередь, весьма похоже, ощущала Севериановский интерес спиной, какой-то весьма чувствительной точкой между лопаток, обнаружить соглядатая ей не удавалось, тогда она как могла оттягивала завершение маршрута. Их состязание, игра в кошки-мышки подходила к концу, госпожа Всеславская-Дюран уселась на деревянную скамеечку возле жидкого забора, под липами, Северианов же взлетел на третий этаж дома напротив и теперь наблюдал за отдыхающей Анной Эмильевной.
   Так продолжалось минут пятнадцать. Северианов подумал, что женщина набирается сил перед очередным марш-броском с корзиной в лабиринте Новоелизаветинский переулков.
   Между тем Анна Эмильевна всё больше удалялась от цивилизованного центра Новоелизаветинска, направляясь к городским окраинам, туда, где улицы состояли сплошь из одноэтажных полуразвалившихся, вросших в землю, по ошибке называемым домами, жилищ. Какие у неё там могли быть дела, госпожа Всеславская-Дюран в этих трущобах смотрелась весьма пикантно и чужеродно, как дорого ограненный синий бриллиант в россыпи битого стекла. Не смотря на то, что был самый разгар дня, прохожих здесь почти не было, а где-то поблизости пьяно разрывалась гармошка.
  
  
   Глава 61
  
  
  
   Понять, принять мои равнины,
   И храм, взлетевший над рекой,
   Неопалимый огнь малины,
   Да запоздалый взмах рукой.
   Баскаково. Русь и татары.
   В забвении заросшая река.
   Вечерний путник - горизонт усталый
   Штрихом живым касается слегка.
   Храм гаснул тихо над рекою,
   А с ним венец, взлетевший на кресте,
   Потом могилы предков под ольхою,
   Потом и я... Я - эхо, отраженное везде.
   Волшебны звуки и запахи позднего утра. Яркий солнечный свет режет глаза, лукаво подмигивает из зеркальной глади пруда. По прихоти барина дно выложено мраморной плиткой, и теперь здесь можно резвиться, словно в бассейне, не страшась уколоть ступню острым камешком. Берег от росы ещё сизый с синевато-белёсым отливом, а земля мягкая, ласковая. Перед фасадом высокого дома с портиком, колоннами, пятиаршинными светлыми окнами - настоящее буйство красок, водопад оттенков, симфонии полутонов. Клумбы кажутся разноцветной палитрой: гордо алеют тюльпаны, надменно-величаво белеют цветы королей - лилии, нежно розовеют душистые левкои и мальвы, пастельными отливами зелёного красуется резеда. Узкими полосками почётного караула тянутся по бокам въездной дороги махровые розы. Желтеют кое-где паразиты-одуванчики. Повсюду - умиротворение и гармония.
   Где-то здесь дожидается своей ночной поры истинный хозяин усадьбы - призрак. Так, во всяком случае, гласит легенда. Много-много лет назад прапрапрабабка Серёжи Малинина потеряла весьма дорогую ей эмалированную золотую табакерку, инкрустированную бриллиантами, и теперь разыскивает пропажу. По ночам раздаются стуки и грохот: по территории усадьбы бродит привидение, неуспокоенная душа бывшей владелицы поместья. Красивая сказка, в которую, разумеется, никто не верит, но с завидным упорством пересказывают всякому гостю. Уж Сергей-то точно не верит: никакого стука, бряканья, потусторонних шлепков босых стоп по полу он никогда не слышал.
   Говоря начистоту, у многих здешних усадеб есть прелестные старинные легенды, мистические истории, произошедшие во времена незапамятные, а некоторые даже случаются и по нынешний день. Хозяева поместий любят прихвастнуть, посоревноваться своими родовыми призраками, у кого лучше и предпочтительнее. Словно породистыми собаками или лошадьми. Или скелетами в шкафу: у кого древнее. Можно подумать: не великовозрастные мужи, а сущие дети, рассказывающие страшные и таинственные истории на ночь, у кого забористей. Так, чтобы мурашки по телу бегали, и хотелось зажаться куда-нибудь в угол, крепко-крепко зажмурившись.
   Один из соседей Малининых, Анатолий Дмитриевич Батурин просто обожал повествовать о своём предке, влюбившегося в девушку из цыганского племени Берту и выкравшего красавицу.
   - Говоря откровенно, страсть как прекрасна была юная обольстительница! - восклицал Анатолий Дмитриевич, словно имел возможность воочию лицезреть упомянутую цыганку. - Сложена как Венера! Да что там Венера - много стройнее и фигуркой статней. Лицом пригожа: брови смоляные, губки - кораллы, - далее следовал длинный и восторженный перечень женских достоинств цыганки Берты. Слушатели согласно кивали: разумеется, всё именно так и было, милостивый государь Анатолий Дмитриевич, мы Вам всецело доверяем...
   Любовь эта была безудержна, всепоглощающа. Предок Батурина, словно пушкинский Кощей, чахнувший над златом, пытался утаить своё сокровище от внешнего мира, для чего и выстроил на берегу реки сказочный особняк. Берта недолго сопротивлялась пылкости юного возлюбленного, однако счастье было, разумеется, кратковременным: Батурин встретил другую. Была ли соперница прекрасней юной цыганки или нет - неизвестно, однако, будучи по натуре влюбчивым и весьма ветреным, Батурин изменил Берте, а та, узнав о неверности, простить не смогла. Поднялась на смотровую башню и шагнула вниз... И теперь, значит, по ночам неспешно фланирует-прогуливается по коридорам здания и дорожкам парка прозрачный девичий силуэт с длинными волосами и в просторной цыганской юбке.
   - Душа цыганки Берты решила остаться в том месте, где она когда-то была счастлива и любима.
   А господин Блажевский не прочь рассказать о собственном призраке, который красавицы Берты ничем не хуже. Юная Лидия влюбилась в молодого гусара-прелестника, черноусого повесу-ловеласа, обольстительного чаровника-соблазнителя. Как и следует предположить, гусар взаимностью не ответил, и несчастная девушка страстно бросилась в пруд. Утопилась, то есть. Из-за неразделённых чувств. Жуть, страсть, в высшей степени шокирующе и эпатажно. Но Блажевскому нравится, и он продолжает своё повествование. Призрак Лидии с посторонними изрядно коварен и вероломен: если в вечернее и ночное время на территории усадьбы или в её окрестностях появляются мужчины, то заманивает их к воде и утаскивает на дно. Соответствуют ли слухи действительности, или всё это лишь для красного словца - попробуй узнай, однако во время купания в том пруду утонуло несколько молодых людей - и это, положа руку на сердце, чистая правда.
   А по барскому дому Тантыковых ночами прогуливаются бывшие хозяева, которые не допускают в усадьбу дурных людей. Много лет назад чету Тантыковых злодейски умертвил их родственник, позарившись на богатое наследство. А ещё на могиле Тантыковых происходят различные чудесные исцеления: многие болезни и хвори проходят, будто и не было.
   А пращур рода Торубаевых решил возвести для своей любимой жены-красавицы Александры Георгиевны красивейшую усадьбу, так чтобы глаз не отвести. Подарок за рождение наследника и двух дочерей. Однако благодарный супруг слишком уж долго запрягал: покуда велось строительство - Александра Георгиевна скончалась. Тогда Торубаев справедливо решил, что если она не побывала на территории своей усадьбы при жизни, то просто обязана обрести здесь покой после смерти. Он привез тело любимой жены и похоронил её. Дальнейшее стандартно, никаких новых выдумок: время от времени различные люди изволят лицезреть полупрозрачный женский силуэт, двигающийся по липовому парку усадьбы. Слушая Торубаева, создаётся стойкое впечатление, будто призрака рассказчик выдумал, причём весьма неумело, без огонька и невероятно-ужасающих подробностей.
   И всё же истории эти были хоть и местами леденящими душу, однако незлобивыми. Сказки для взрослых, не более. К тому же весьма однобокие, без изюминки, без запредельной фантазии. Другое дело - Василий Сергеевич Полуянов - этот страстно любит всяческого ужаса навести, так чтобы зубы барабанную дробь выбивали.
   - В давние годы на этих землях жил злобный колдун Ерофей, который жуткую страсть имел к убийству людей ради забавы. Тела убиенных хоронил здесь же, закапывал в землю. Сегодня на этом месте стоит небольшой флигель для прислуги. Так вот, говорят, будто кто-то следит за тобой из глазниц окон, а особо чувствительные люди испытывают не только беспричинный страх, но и настоящую панику, хочется убежать сломя голову. Были очевидцы, которые замечали тут летающие светящиеся шары, видели призрачные фигуры. И ещё позади усадьбы есть "дерево самоубийц" - старый толстый вяз, склонившийся к пруду, где очень часто находят висельников. Местные жители говорят, что люди могут повеситься там даже помимо своей воли, потому что проклятое дерево тянет их мистическим образом совершить смертный грех. Когда-то давно здесь жила колдунья, которая полюбила молодого человека, но, несмотря на все свои познания в магии, добиться его благосклонности не смогла, потому что тот парень уже любил другую девушку, с которой они тайно встречались под раскидистым вязом. Колдунья узнала об их встречах и в сердцах прокляла старое дерево. С тех пор, оно никому не приносить счастья, лишь смерть, и тут постоянно происходят какие-то из ряда вон выходящие истории.
   Слушатели морщились, словно у всех одновременно возникала ноющая зубная боль.
   - Умеете Вы, Василий Сергеевич, аппетит испортить, право слово...
   Счастливый мир детства. Ласковый дом. Вековые бархатные портьеры. Поверх часов на каминной полке застенчиво-наискось распласталась фуражка. Бесстыдно развалился на кровати белый кружевной зонт. Седой гувернёр толстотелый мосье Мюссон, статью напоминающий пожилого гиппопотама, сквозь толстые линзы с изрядным недовольством обозревает юного Сержа.
   - Vous avez prepare vos devoirs (Вы подготовили домашнее задание)?
   Серж, разумеется, кивает, конечно приготовил, как можно сомневаться, хотя сам, если начистоту, ни в зуб ногой. Пожилой француз так неодобрительно качает головой, что ученику делается совестно и совершенно неловко:
   - Vous essayez de tricher, Monsieur Serge (Вы пытаетесь обмануть, господин Серж)!
   Как можно в такой замечательный день корпеть над книжками, изнуряя себя учёбой?! Во дворе усадьбы - сладкая солнечная нега. Живописно-импрессионистическая синь орешника. Заботливый шелест листьев. Тяжело гудит могучий шмель. Лёгкие пальцы перебирают струны гитары.
   Милые очи, длинные косы,
   Образ любимой златоволосой.
   Тройка лихая, кони рысисты,
   Сладкой рекой звонких птиц пересвисты.
   Этот день, этот миг
   Много нам обещал.
   Соловей-чаровник
   О любви напевал.
   Невесомый трепет веток, беззаботная трель пернатого солиста над головой. Душистый стог сена, в который можно просто так забраться с головой. Быстрая лошадиная рысь, провожающие презрительные взгляды коров. Добродушный малахитово-седой кучер Степан потряхивает густой бородой-лопатой, широко распахивает рот и принимается петь грубым простуженным басом:
   Эх, яблочко,
   Да соку спелого,
   Слева красного бей,
   Справа белого.
   Пароход идет,
   Круги кольцами,
   Будем рыбу мы кормить
   Добровольцами!
   Пароход идет
   Мимо пристани,
   Будем рыбу мы кормить
   Коммунистами!
   Чёрт возьми, что это?!!
   Капитан открыл глаза. Не сразу понял, где дрёма, а где явь. Сколько он спал? Может быть, мгновение, а может, и пять минут, десять? Навряд ли больше. Не шевелясь, не поворачивая головы, выстрелил молниеносно-стремительным взглядом вправо-влево, поймал уверенный кивок Петрова: всё в порядке, командир!
   Напротив полубронированного паровоза лихо отплясывал длинноусый матрос в безразмерно-широких клёшах с вшитыми в концы брючин кусочками свинца и бушлате с перламутровыми пуговицами. Аккомпанементом подпрыгивали у бедра в такт, бились друг о друга гранаты-бутылки РГ-14. Гудела, гомонила, хаотично колыхалась расклёшенная толпа, человеческий муравейник. Морячки-анархисты, братишки гуляли, беззаботно предаваясь веселью, отдыхали от трудов ратных. Безудержно лихая, отчаянная гармошка, ядрёный самогон рекой. Страшное в своей неуправляемости и непредсказуемости сборище вооружённых людей.
   Эх, яблочко,
   Да цвета красного!
   Пойду за сокола,
   Пойду за ясного!
   Не за Ленина,
   Да не за Троцкого,
   А за матросика,
   Парня флотского.
   Можно подумать, Владимиру Ильичу Ленину очень нужна чрезмерно разборчивая, кочевряжащаяся молодуха...
   Жалел ли капитан об ушедшем мире? О том мире, где было всё: счастливое, беззаботное детство, привольно-бездумная жизнь, светские рауты, бесконечные приёмы, балы, театры? Малинин слишком легко променял его на другой мир, полный тревог и опасностей, полный смертельной усталости и порохового дыма, изнуряющих марш-бросков и подлинного боевого товарищества. Мир настоящих мужчин. Где о человеке судят не по титулам и не по наличию капитала, где уважение невозможно заслужить лишь принадлежностью к дворянскому роду. Даже не понял, не осознал, как одни ценности сменились другими.
   Эх, яблочко, да на тарелочке
   Кому водку пить, кому девочки.
   Эх, девочка, да губки спелые
   Приходи на сеновал, коли смелая!
   Панические слухи о бронепоезде "Ураган" расползались стремительно, со скоростью мчавшегося в атаку эскадрона. В затяжные схватки с превосходящими силами, тем более поддерживаемых артиллерией, он не вступал, предпочитая рыскать, как шакал, по тыловым территориям, нанося точечные удары там, где его совершенно не ждали, производя на неприятеля огромное моральное впечатление, сея в его рядах беспорядок и смятение. Неожиданный и удачный набег "Урагана", действовавшего быстро и внезапно, ошеломлял и повергал в сильнейший шок, тем самым нанося большое опустошение в рядах как белых, так и красных и зачастую громя в пух и прах превосходящие силы противника.
   У страха, как известно, глаза велики, потому о бронепоезде анархистов рассказывали всякое. По сообщениям очевидцев выходило, что это ни более ни менее - тяжёлый бронепоезд, что-то вроде "Микулы Селяниновича", со 120-мм орудиями, множеством пулемётов и броневыми площадками. Грозный монстр, исполинский богатырь.
   Сейчас Малинин имел возможность созерцать этого чудо-витязя воочию. Недаром говорится: "Пустая бочка пуще гремит". Сравнивать "Ураган" с "Микулой Селяниновичем" можно было только в насмешку, ибо точно с таким же успехом можно сопоставить между собой лохматого дворового Полкана с породистой красавицей-борзой.
   "Ураган" было сложно назвать бронепоездом: блиндированный состав с пулемётным вооружением и одним полевым орудием - трёхдюймовкой на передней платформе. Туго у анархистов со специалистами. Рабочие тяжёлой промышленности почему-то не горят великим желанием становиться под чёрные знамёна и всё больше за красных воевать идут. Нет, и у анархистов свои мастера-левши есть, что блоху подковать смогут и вечный двигатель из металлического лома соберут. Правда, цена такому двигателю - копейка в базарный день, и здесь требуется не блох ковать, а корпус клепать, бронирование делать. А ещё метко стрелять из тяжёлых орудий и, как правило, в движении. Потому и представляет собой "Ураган" нелепое чудовище, неказисто-кургузое творение местных умельцев. Не подлежит никакому сомнению, что не на заводе его делали, не в цеху и не в депо. Сметали на живую нитку из того, что было. Бронелисты отсутствуют, их роль выполняют рельсы, кое-как прикреплённые к паровозу и вагонам. Платформы обшиты двумя рядами досок, пересыпанных шлаком с прорезями для пулемётов. От пуль и осколков защитят, от прямого попадания орудийного снаряда - вряд ли.
   В принципе, большого мастерства не требуется, подумал Малинин, скорее смекалка. Из ничего сделать этакое чудовище, из пшика - грозную боевую единицу, которую боятся по обе стороны фронта. Для серьёзного боестолкновения "Ураган" не предназначен, а вот для стремительных набегов, налётов - то что нужно.
   Капитан продолжал внимательнейшим образом рассматривать блиндпоезд, фиксируя все конструктивные особенности, сильные и слабые стороны.
   Полубронированный паровоз находится в середине состава, что создаёт ему дополнительное укрытие и открывает возможность фронтального ведения огня орудию головной платформы. Дополнительно защищён паровозный колпак с предохранительными клапанами, наиболее важные механизмы ходовых частей. Даже колёса закрыты стальными листами, подвешенными к паровозной раме. Между паровозом и головной бронеплатформой - два вагона третьего класса, блиндированные рельсами, укрепленными вдоль стенок на высоту человеческого роста, окна наглухо закрыты блиндажными заслонками. Единственное трёхдюймовое орудие обложено мешками с землёй и с изрядным старанием и выдумкой замаскировано обычным штакетником. Позади паровоза - командный вагон первого класса, за ним - вторая бронеплатформа с четырьмя пулемётами. И, разумеется, длинный транспарант с криво намалёванным разной ширины и высоты буквами лозунгом: "Резать буржуев до полного торжества мировой революции".
   Поезд лениво охраняли вооружённые личности. Правильно, кого опасаться, вокруг на многие вёрсты - ни одного крупного войскового соединения. Вот и расслабились ребятишки. При внимательном рассмотрении оказывалось, что на самом деле матросов среди анархического войска не так много, как представлялось поначалу. Всё больше селяне вида самого разнузданного, жадные гиены, подонки. А ещё - развинченно-быдловатые подростки и несколько весьма экзальтированных девиц. Малинин помнил последнюю экспедицию бронепоезда, а особенно хорошо то, что сотворил экипаж "Урагана" с тыловым госпиталем. Раненых лениво-безжалостно закололи штыками, вздумавшего вступиться доктора нашпиговали свинцом, как рождественского гуся яблоками. С сёстрами милосердия забавлялись долго, в полное своё удовольствие. А после забили прикладами. Капитан Малинин видел многое, ко многому привык, знал, на что способны некоторые индивиды, живоглоты, потерявшие всякие границы страха и совести, потому не сильно удивился и внешне остался совершенно невозмутимым. Задавать риторический вопрос: что такое делается с людьми, что превращает Homo sapiens, человека разумного в совершенно законченную мразь, тварь и бездушного скота - дело бесполезное и просто лишнее. Причитать о безмерной жестокости бойцов "Урагана", горестно стенать и проявлять прочие душевные эмоции - прекрасно, только в другом месте, в другое время и другими людьми. Которых тогда вокруг было в избытке, и все они как раз причитали, стенали и проклинали... В том числе и его, Малинина, обвиняя в совершенном равнодушии и называя чёрствым сухарём.
   Неисповедимы жизненные метаморфозы. Толстый и ленивый барчук превратился в офицера разведывательно-диверсионного подразделения, а вчерашние холопы сделались бездушными изуверами и убийцами. Не осталось у капитана Малинина жалости, и экипаж блиндпоезда он совершенно не воспринимает в качестве равноправного противника. Тараканы, пауки, клопы, коих уничтожать требуется. Просто из гигиенических потребностей.
   Но для того, чтобы уничтожить "Ураган", потребуется до батальона пехоты при поддержке артиллерии, а для захвата Кузявина - штурмовать командный вагон. При этом осаждаемые будут драться отчаянно, отстреливаться до последнего патрона. Нет у Малинина штурмового батальона, а есть развед-диверсионная группа, четверо бойцов вместе с ним. Справиться таким количеством с экипажем бронепоезда - бессмысленная фантазия, иллюзия сказочного витязя, сладкие грёзы сочинителя авантюрных романов. Три мушкетёра, три богатыря, три братца-собутыльника. А в результате - всем известная фигура из трёх пальцев...
   "Не бывает таких миссий, которые невозможно было бы выполнить, - внушал подполковник Вешнивецкий. - Думайте, ищите пути решения, напрягайте извилины. Фантазируйте, в конце концов! Как только посчитал задачу невыполнимой - так сразу и проиграл".
   Отчаянно и лихо палить из пушки по воробьям хорошо в молодости, с опытом приходит расчётливость и умение, способность соотносить трудозатраты и результат, тратить не более одного выстрела на воробья. В юности весьма часты шишки, ссадины и царапины, с возрастом лёгкие ранения становятся изрядной редкостью, каждое ранение, как правило, фатально.
   Простому смертному обнаружить разведывательно-диверсионную группу капитана Малинина практически невозможно. Только специалист по наличию косвенных признаков мог заподозрить присутствие посторонних. Разведчики прибыли на место заранее, и у них было достаточно времени на подготовку. Обладая соответствующим умением и приложив изрядную толику упорного старания, бойцы делались невидимками. А ленивых среди них не могло быть ни при каких обстоятельствах. Потому что цена здесь одна - жизнь, по-другому расплатиться за проявленную праздную нерадивость и апатичность не получится.
   Весьма бесхитростная конструкция из нескольких тонких металлических прутов, изогнутых и скреплённых посредине винтом с гайкой, одним лёгким движением разворачивалась, подобно вееру, превращаясь в круглый каркас, весьма напоминающий паука на тонких ножках. Если поставить его поверх вырытого окопчика-скрадка, натянуть мешковину с пришитыми пучками зелёного мочала, кусок рогожи с вплетённой травой и ветками, обложить дёрном, сеном, присыпать мусором - получалась идеальная позиция, мимо которой можно пройти - и не заметить. Афоня вообще превратился в пень. Корзинообразный, обтянутый берестой каркас с откидывающейся крышкой, из-под которого торчит обмотанный зелёно-серой мешковиной ствол карабина, лишь дульный срез способен демаскировать наблюдателя. Всего пней три, один пришлось выкорчевать, дабы посторонний зритель не отметил чудесное и неоправданное появление лишнего, четвёртого.
   Малинин равнодушно рассматривал толпу. Из всей этой весьма колоритной массы ему нужен был лишь один, ради которого, собственно, они и находились здесь третьи сутки. Били баклуши, лодырничали. Наблюдали. Неизвестно было, придёт ли "Ураган" на станцию, или сведения - ложь, пустышка, выдумки пленного анархиста. Начальник разведки капитан Голицын пожал плечами:
   - Сам понимаешь, Серж, данные непроверенные, аховые, на уровне слухов. Вилами по воде писано, однако отмахнуться, похерить информацию мы не вправе... То ли будет, то ли нет... Представь только, как было бы здорово, - Голицын мечтательно поднял глаза кверху, разглядывая низкий закопчённый потолок. - Одним ударом - и Кузявина захватить, и с войском его покончить. Купировать головную боль, обезопасить тылы. А?
   - Он нужен живым, или...
   - Лучше, разумеется, живым, но если не получится - можешь не церемониться. Мёртвый Кузявин ничем не хуже. Нужно сковырнуть этот нарыв...
   Что ж, сказать легко! Значительно легче, чем сделать, воплотить сказанное в реальность.
   Можно, разумеется, подтянуть к станции и штурмовой батальон, и артиллерию, только тогда блиндпоезд гарантированно не придёт - весть о наличии войск разлетится быстрее беспроволочного телеграфа: у Кузявина везде сочувствующие. Пробовали подобное и не раз - ничего не выходило, "Ураган" показывал засадникам смачный кукиш и появлялся совершенно в другом месте.
   Эх, яблочко, с горы скокнуло
   Коммисар кричит, пузо лопнуло!
   Эх, яблочко,
   Катись парами,
   Будем рыбку кормить
   Комиссарами!
   Грязные узкие улочки змеились к площади. Ветхие гниющие дома за такими же ветхими плетнями. Утлое существование, уныние, мрак, безысходность. Казалось, в этом населённом пункте в изобилии имеется лишь самогон. Который местные жители весьма уважают, предпочитают всем иным продуктам и поглощают ударными дозами.
   Нынешний командир "Урагана", Александр Михайлович Кузявин, отличиться успел ещё до 1905 года. Приговорён к смертной казни, потом приговор заменили каторгой, а Временное правительство освободило Кузявина, и сделался он большим начальником у московских анархистов. Однако ненадолго: после того, как МЧК разгромила отряды "Чёрной гвардии" в Москве, создал собственный отряд, сколотил из сброда более-менее боеспособное подразделение и подался на вольные хлеба: колошматит в пух и гриву и красных, и белых.
   С неспешной ленцой и праздной вальяжностью собирался народ. Анархистов любили: митинги обыкновенно заканчивались не только грандиозной пьянкой, но и дармовой раздачей мануфактуры и прочих реквизированных ценностей. "Ураган" только-только вернулся из рейда по белым тылам, нагружен добычей, которой его командир щедро одаривал всех: знай щедрость Саши Кузявина! Подходи, бери, сколько унесёшь, мы не жадные! Свобода!!!
   Афоня внимательно рассматривал блиндпоезд. Собравшаяся на площади толпа его мало интересовала, он держал под наблюдением охрану головной платформы "Урагана".
   Колоритный типаж, по самые глаза заросший неряшливой поросячьей щетиной, в накинутой поверх тельняшки барской шубе, затянутый портупейными ремнями, как лошадь в сбрую, с двумя наганами за поясом: справа и слева.
   У другого на голове франтовато устроился знаменитый головной убор джентльменов Великобритании - полусферической формы фетровый котелок. Офицерский походный мундир изрядно велик, висит бесформенным мешком, как на пугале, топорщится складками, впрочем, размер можно игнорировать, если щедро перетянуть в талии пулемётной лентой. И - пожалуйста, как на картинке! Молодцу-удальцу любой костюм к лицу!
   Оба сидели совершенно расслабленно, в сторону площади практически не смотрели, по-видимому, предстоящее действо было известно им в мельчайших подробностях и успело изрядно наскучить. О чём-то лениво переговаривались друг с другом, потом вдруг тот, что в барской шубе резко повернулся и посмотрел долгим и внимательным взглядом на рядового Петрова, словно знал, что трухлявый пень на самом деле является укрытием диверсанта. Вглядывался недолго, не более минуты, обернулся к напарнику, что-то сказал, и оба заржали совершенно по-жеребячьи. Но смех был недолгим, и владелец барской шубы вновь принялся крутить головой, словно чувствовал интерес рядового Петрова. Или, может быть, угадывал близкую смерть. "Понимает кошка, чьё мясо съела, - усмехнулся про себя Афоня. - Ишь как зыркает. Только напрасно это, гляди-не гляди - ничего не выглядишь, только устанешь".
   Часового звали Евсей Дряблов, человек он был добрый и мягкосердный и любил всех на свете. Во всяком случае, именно так ему казалось. Он ради ближнего готов последнюю рубашку заложить, краюхой хлеба поделиться, лишь бы относились к нему подобающим образом и излишне не нервировали. А на доброту он готов ответить соответствующим образом. Он вообще человек тонкой душевной ориентации, склонный к изрядной интеллигентности, опрятности и неприятию всяческого похабства. Только почему-то не ценят окружающие его доброту, и Евсею постоянно приходится доказывать собственные благие намерения.
   В последней экспедиции Дряблов весьма недурно прибарахлился, разжился приличной вещью, не каким-то рваньём. Он с превеликим вниманием и такой же тщательностью рассматривал реквизированное парадное барское платье, расшитое золотым узором, со всяческими рюшечками да жемчугами. Немного мешковато, не по его, Евсея, фигуре, однако если потуже перетянуть элегантной кожаной портупеей, а на груди посильнее распахнуть, выставив напоказ новенькую тельняшку - то смотрелся Дряблов совершенным красавцем-симпатягой. Душновато, конечно, в барской роскоши и не слишком, если уж начистоту, удобно, однако красота, как известно, требует изрядных жертв. Евсей демонстративно заткнул за ремень два нагана, гранату-бутылку РГ-14, повертелся и так и сяк, едва не потерял один из револьверов, чертыхнулся. Всё бы любо-мило, только чувствовал он некоторое беспокойство и ничем не мотивированную тревогу. Неудобно было, а почему не мог понять. Евсей Дряблов даже привстал, осмотрелся.
   Возле поезда почти никого: все подались на площадь, где сейчас происходит Торжественная часть. То есть митинг. Тягомотина несусветная, скукотень, во время которой говорятся правильные речи, всё как подобает, честь по чести, командир агитирует местных вступать в его армию, после чего начинаются непринуждённые мероприятия, сиречь праздник. Гуляй душа, веселись братишки. Никаких неприятностей не предвидится, территория своя, население - лояльно и даже радушно, так что всё обойдётся полюбовно. Иначе Кузявин, как правило, отдаёт город на разграбление победителей. И вот тут уж не зевай, покуда свой же товарищ из-под носу не увёл что-либо ценное, вкусное, сладенькое.
   Рассеянно-обеспокоенный взгляд встретился с пытливым цепким прищуром рядового Петрова. Евсей якута, разумеется, заметить не мог ни при каких обстоятельствах: расстояние изрядное, да и затаился Петров не хуже ящерицы-хамелеона, слился с окружающей средой - потому Дряблов отвернулся равнодушно, хотя беспокойство продолжало зудеть надоедливым комаром. Пытаясь отвлечься, продолжил размышлять о приятном, сладком.
   Да уж, хорошая вышла экспедиция, чего греха таить. По всемстатьям: и прибарахлился знатно, и мясца двуногого отведал досыта, вволю "смочил кочерыжку" после долгого поста.
   Дело-то как было: город тыловой, сытный и даже зажиточный по нынешним меркам. Красными непуганый - гуляй-не хочу. Гарнизон - с гулькин нос, о серьёзном сопротивлении и говорить не приходилось: разбежались солдатики кто куда. А тех, кто в бой вступить пытался - положили из пулемётов. Командир Кузявин помитинговал чуть-чуть на площади возле здания бывшей городской думы, однако желающих внимать его речам среди местного населения охотников нашлось немного, потому отдал Кузявин своим орлам городишко на разграбление.
   У Евсея в ту пору совсем одёжка пообносилась да пообтрепалась, по швам трещит. А тут приятная неожиданность - магазин шикарный: в витрине бабы картонные в диковинных платьях и плакат, где аршинными буквами с завитушками и выкрутасами обо всех прелестях данного заведения расписано. Евсей грамоте немного разумеет, прочитал с грехом пополам, что "...здесь самый придирчивый покупатель найдёт всё от головы до ног, и смело можно утверждать, что взойдя в магазин в глубоком negligee (это Евсей понял, нагишом то есть), клиент употребит времени не более, сколько требуется облачиться, и выйти оттуда в полном смысле одетым, потому что магазин снабжён большим количеством белья из лучшего голландского полотна, галстуков, ежедневных и бальных жилетов, как зимних, так и летних, фраками, сюртуками, пальто и прочим". Не все слова знакомы, однако смысл ясен: то что надо. Магазин, ясное дело, заперт, только это - курам на смех - вышибли дверь и заглянули вовнутрь. А там!!! На любой вкус барахлишко: и для барского плеча, и для купчишки, и для студента. А уж женских ленточек, платьев пышных да всяческих шляпок - и вовсе без счёта. По поводу того, что "на любой вкус", хозяин, разумеется, изрядно прихвастнул, заявленного великолепия не было и в помине, однако же некий выбор всё равно присутствовал. А уж на неискушённый взгляд Дряблова - рай просто, как есть - рай! Гуляй - не хочу! Бабские-то шмотки Евсею, конечно, ни к чему, чего посурьёзнее требуется.
   Можно было хозяина сразу на луну отправить, чтоб под ногами не путался, только они ж не звери, не без понятиев. Треснул его Жорка Голубенко прикладом в репу: отдохни, мил-человек, не мешай культурной программе! И понеслась душа в рай. Выбирай, что хочешь, ни в чём не отказывай! Выбрал себе Евсей приличный наряд и, пока остальные барахлишко примеряли, в подсобное помещение заглянул: а что это тут делается? А там - загляденье просто! Барышня молоденькая, аппетитненькая, трясётся от страха. Приглянулась она Евсею: сладенькая, в самом соку! Насчёт всяких старорежимных ухаживаний - так это пустое. Нынче его власть, его право! Жаль, девица этого не уразумела: норовистая оказалась, нипочём не желала полюбовно все дела справить. Только у Дряблова не сильно забалуешь - пришлось слегка приголубить прелестницу-строптивицу, приласкать револьверной рукояткой по темечку - и тогда уж предаваться страсти с полным удовольствием. Барышня притихла, сделалась мягкой. Она, кстати, девицей оказалась, а девицу распечатать - ещё какое удовольствие!!!
   Вкусы у всех разные. Каждый смотрит на мир со своей колокольни, ибо совершенно идентичных взглядов на жизнь не бывает. Кто-то любит свиной окорок, а кто-то ванильное мороженое. Одному нравится сорокоградусная ледяная водка, другому же крепкий и сладкий чай, при этом температуры такой, что губы обжечь можно совершенно запросто. Кто-то предпочитает после сытного обеда конную прогулку, а кто-то в это же время выбирает сладкий сон на мягкой перине. Люди несхожи и неодинаковы, и грех упрекать их за это.
   Потому критерии определения мужского достоинства у Дряблова и, например, Малинина в полной мере различны. Вот Евсей Дряблов совершенно искренне полагал, что настоящий мужчина определяется степенью доставляемого женщине удовольствия, или по его словам, "должон так засадить, чтобы у ей глаза повылазили", в то время капитан Малинин считал совсем по-иному. В его понимании, настоящий мужчина должен влёгкую положить в рукопашной сразу пятерых противников, при этом не слишком запыхаться.
   Евсей, сладко зажмурив глаза, представлял себе сейчас девицу из последней экспедиции, вспоминал до одури сладкие движения в её влажной глубине: резкое - внутрь, затем короткое наружу, и снова сладостно-обморочное - вперёд, глубже, сильнее, до сладостных конвульсий. Распахнутый в немом крике рот, судорожные подёргивания рук, вздрагивающие в такт движениям груди. Рассыпавшиеся по плечам рыжие локоны. Прокушенная до крови нижняя губа. Закатившиеся глаза. Нежная, как воздух, кожа, студенисто трепещущая при каждом толчке. Противно трещащий стол. И, или это только показалось ему, робкие движения навстречу. Да нет, показалось, конечно, девица пребывала в явной отключке и адекватно реагировать не могла, разве что только на подсознательном уровне, однако же удовольствия это вовсе не снижало, наоборот, Евсей чувствовал себя властелином вселенной, царём и вершителем судеб. Ощущение полного обладания молодым телом пьянило. В зеркале на стене он видел собственное отражение, и это ещё больше наполняло его мужской силой.
   От приятных воспоминаний в штанах сделалось мокро, а по лицу расплылась похотливо-медовая ухмылка.
   В разгар любовных упражнений в подсобное помещение совершенно некстати заглянул Жорка Голубенко и тут же воспылал страстью, начал пристраиваться, Евсея оттирать: сам попользовался, дай другим. Не прерывая сладких движений, Дряблов отпихнул приятеля ногой и тотчас же взорвался внутри девицы высшим наслаждением, долго и блаженно, почти теряя сознание, кричал, вопил, задыхался, словно в мире кончился весь воздух. Эх, была бы барышня в сознании - ей бы тоже понравилось!
   С сожалением покинул Евсей девицу - тут же Жорка его место занял. Запыхтел, заблажил, заелозил туда-сюда. Вид у девицы был совершенно измученный, полумёртвый. А, чего там, Евсей своё дело справил - дальше не его забота. В подсобку уже братишки спешат, своей доли жаждут, Жорку торопят: быстрей давай, не один такой!
   Что потом стало с той девицей, Евсею неизвестно, только его совесть чиста. Говорили, братишки едва не передрались: никто не желал очередь уступать, всяк норовил вперёд пролезть.
   А ещё говорили, будто Жорка Голубенко второй заход сделал, а потом и хозяина, и девицу пристрелил. Просто так, из озорства...
   В общем, Евсею больше всех повезло: не спеша свежачком полакомился. Эх, жаль, приходится сейчас с Жоркой в карауле прозябать, пока на площади веселье!
   И всё же что-то не давало покоя Дряблову, свербело, саднило и чесалось...
   На площади начинался митинг. Субтильного вида оратор вальяжно взобрался на телегу, которая должна была обозначать импровизированную трибуну, чинно сунул руку за обшлаг кожаной куртки и на несколько секунд замер, гордо выпятив грудь и сделавшись весьма похожим на Наполеона. Постояв таким образом с полминуты, командир отряда анархистов, Александр Михайлович Кузявин сорвал с головы кожаную кепку, резко выбросил вверх правую руку с зажатым головным убором и визгливым баритоном обратился к собравшимся на площади.
   - Товарищи рабочие, крестьяне и все угнетённые!!! - он выкрикивал истерично, будто произносил свою речь в последний раз. - Мы, анархисты, зовём вас на бунт! На бунт, на восстание против насильников. Уже год Совнаркомовская власть испытывает терпение рабочих, крестьян и угнетённой бедноты. Сколько ж можно терпеть подобное! - он заводил себя, захлебывался слюной, подпрыгивал на месте, словно некий недоступный взору, но весьма подлый бес-невидимка шаловливо покалывал острым шилом его филейные части или прижигал пятки сквозь сапоги. - Да здравствует революция!
   Анархизм выступает против государства, как инструмента эксплуатации человека человеком, и предполагает замену его сознательным сотрудничеством. Анархия это не безвластие, как неверно считают различные недоумки, напротив - это высшая справедливость, это равномерное распределение владычества между членами общества. Равноправие, сходство, единство!
   Толпа радостно заколыхалась, завопила, завизжала, братишки дали вверх нестройный залп, от которого собравшиеся на площади селяне мгновенно оглохли. Малинин кисло поморщился, мгновенно подсчитав израсходованные впустую боеприпасы.
   - Мы должны разогнать Советы провокаторов и палачей и разные штабы Троцкого. Мы должны воскресить военную революционную силу. Нас терзали, стреляли и пытали. Но мы не умолкали. Мы были с вами!
   Некогда весьма стройный, Александр Михайлович Кузявин в последнее время изрядно погрузнел, обрюзг, и вид имел такой, будто его тушку чрезмерно туго набили ватой либо опилками. Этакий маленький, подвижный плюшевый медвежонок. К тому же в изрядно густой шевелюре командира отряда анархистов, аккурат на темечке, наметилась подлая проплешина, гадкая лысинка, грозящая в недалёком будущем превратиться в католическую тонзуру, что отнюдь не прибавляло её владельцу героического вида. Так что в настоящее время плюшевый медвежонок выглядел основательно потрёпанным и потасканным. Отчего Александр Михайлович сделался ещё более нетерпимым к всяческого рода возражениям и пререканиям. Кроме всего прочего, он имел пудовые кулаки, которыми запросто мог доказать любому оппоненту всю несостоятельность его политических взглядов. В общем, его не то чтобы уважали, но однозначно боялись.
   - Наша задача - стереть с лица земли строй комиссародержавия и власть "чрезвычаек", установить Всероссийскую вольную федерацию союзов трудящихся и угнетённых масс. Нечего ждать прихода белой диктатуры и ухода комиссарской. Мы сами должны установить свободный строй в стране теперь же, немедленно, не дожидаясь окончательной гибели наших завоеваний. Близится третья социальная революция. Требуется смести ненужный человеческий мусор...
   "Странно, - подумал Малинин, с внимательной брезгливостью рассматривая командира анархистов. - Люди, убивающие ради власти и богатства, вызывают всеобщее осуждение, а вот убийц, уничтожающих себе подобных из идейных соображений, некоторые готовы считать героями".
   Впрочем, себя капитан героем не считал. "Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем". Малинин пытался абстрагироваться, взглянуть со стороны, примерить этот философский постулат на себя: сделался ли он бездушным чудищем, или всё-таки продолжает оставаться человеком. И не всегда мог ответить однозначно. Злость можно растить, злость можно даже воспитывать. Культивировать. Холить и лелеять. В конце концов, она прорастёт неким могущественным монстром. Весьма глупо надеяться, что насилие способно породить что-либо другое, кроме ответного насилия.
   Кузявин закончил речь, с грациозной кошачьей ловкостью спрыгнул с телеги. Натянул кожаную кепку, привычно проверил ладонью, ровно ли сидит на голове. С равнодушной брезгливостью принял поднесённый стакан самогона, кивнул, поднял вверх.
   - Свобода или смерть! - и, манерно оттопырив мизинец, неторопливо перелил в себя огненную влагу, не сморщился, хрумкнул солёным огурчиком.
   - Продолжайте!
   Неторопливой уверенной походкой Александр Михайлович Кузявин двинулся к командному вагону. Четверо мордоворотов - личная охрана шли немного позади. Ночевать не останутся, понял Малинин. Повеселятся-порезвятся чуток - и тронутся дальше. Жаль, ночью действовать было бы куда как легче. Ничего не попишешь, придётся рисковать. Ладно, время терпит, пусть расслабятся, ударно отдохнут, набражничаются по самые брови - тогда и работать можно.
   Из поезда щедро выгружали мануфактуру, двое морячков вытряхивали из мешков тряпки прямо на землю, в пыль. С размахом, не скупясь, кидали в толпу.
   - Давай, не зевай! Налетай, хватай! Да здравствует анархия!
   Многоголосый рёв. Задорно-жизнерадостные визги девок. Бодрящий стеклянный звон, озорное бульканье.
   - Наливай! Ядрёный первачок!
   - Лично я что горит - то и пью!
   - За встречу с людьми!
   - За Россию, за деревню!
   - Долой комиссародержавие! Долой...! Всех долой!
   Вновь пьяным нестройным оркестром завизжали гармошки. С разных концов площади ударили торжествующие выстрелы в воздух. Радостный кураж, хмельное счастье.
   Эх, яблочко,
   Да на завалинке!
   Продает их благородь
   Стары валенки!
   Эх, яблочко,
   Катись по бережку.
   Купил товар -
   Давай денежку.
   Ой, яблочко,
   На четыре части.
   Ой, не хочут мужики
   Большевистской власти!
   Разношёрстная рать. Весельчаки-гуляки, плясуны-потешники. Беспечное сборище, ряженые скоморохи, уверовавшие в абсолютную силу оружия, в полную безнаказанность, страшные в своих желаниях. Если в руках винтовка - можешь творить что пожелаешь, что душе угодно. И даже не потому, что хочется, а потому, что можно.
   Градус веселья приближался к высшей точке. Афоня вопросительно посмотрел на Малинина. Тот кивнул: пора!
   Подобрались к блиндпоезду, проползли под вагонами. Неторопливо, без спешки, основательно. Рассредоточились: Петров и Смольянинов - у головной платформы, Лужнин и Владиславлев - у замыкающей. Сам Малинин - у командирского вагона. Начинать следовало одновременно.
   Тихо и аккуратно Смольянинов поднял вверх тонкий шест с закреплённым на вершине под углом небольшим круглым зеркальцем, так чтобы оно лишь чуть-чуть поднялось над краем платформы. Повертел в пальцах шест - повращал зеркало, глядя в него снизу. То же самое проделал на противоположном конце блиндпоезда у замыкающей платформы Владиславлев. Смольянинов разглядел четыре пулемёта, трёхдюймовку и, главное, двух человек из дежурной смены. Удовлетворённо кивнул, убрал шест, поднял вверх два пальца и взглядом указал Афоне направление. Рядовой Петров согласно качнул подбородком, присел, подставляя сложенные ладони. Смольянинов ступил правой ногой на импровизированную ступеньку, изготовился к бою. Схватка обещала быть короткой, жёсткой и бесшумной, от её успеха зависел сейчас результат всей операции. Поручик сжал в руке боевой нож с коротким прямым клинком - "щучкой". Работать надлежало ювелирно и даже ещё тоньше. Потому как приключись малейшая незапланированная случайность - и всё насмарку. Что означает скорую гибель, и альтернативы не существует. Если произойдёт что-либо непредвиденное - группе придётся вступать в отчаянно-жестокий и последний бой: впятером в открытую противостоять сотне головорезов - бессмысленно и совершенно бесперспективно. Какими бы богатырями Ильями Муромцами не были. И бежать некуда, потому как вокруг - как в песне: "Степь да степь кругом...". Далеко не уйдёшь - снимут прицельным выстрелом или покрошат из пулемётов. Афоня Петров кивнул: "Начали!" Рывок - Смольянинов в кувырке перелетел с подставленных рук партнёра на платформу, ещё в воздухе метнул нож.
  
  Возле уха что-то шумнуло - и Жорка всхрипнул-всхлипнул. В груди его, чуть выше карманного клапана торчала рукоятка ножа. Евсей всё-таки успел обернуться: батюшки-светы, мать честная! Перед собой он увидел чистую кикимору: рожа чёрная в полосочку: то ли арап, то ли макака. И костюм на кикиморе изрядно чудного пятнистого окраса с пришитыми зелёно-серыми лоскутами. Словно леший из-под коряги вылез. Ещё Евсей Дряблов хотел подумать, что приголубил бы он этого лешего от всей души, только уже не успел: Смольянинов резким стелящимся подшагом сократил дистанцию и рубанул локтем левой в переносицу - коротким ударом сверху. Одновременно подсёк опорную ногу, и когда Евсей грузным кулем хлопнулся на дно платформы, прижал коленом плавающие рёбра противника и добавил прямой добивающий правым кулаком в голову. Хотя, говоря откровенно, это уже было лишним.
   А на замыкающей платформе часовые сладко храпели, спали совершенно спокойно. Пустой "гусь", полуторалитровая бутыль валялась в ногах, винтовки небрежно прислонены к борту платформы.
   Беспечность и ротозейство - это такое же тяжкое преступление, как и прямая измена. Самая мощная армия окажется беспомощной, если в рядах ее нет должной бдительности. Абсолютная безопасность - лишь наивная иллюзия, бравада, кураж, удалая дерзость, лихая и глупая бесшабашность. Владиславлев и Лужнин часовых будить не стали - каждый человек сам творец своего счастья, сам выбирает собственную судьбу. Желаешь смачно плюнуть на устав караульной службы - на здоровье, жизнь это не продлит, наоборот. Обоих убрали бесшумно, совершенно не мучаясь ненужными угрызениями совести: командир приказал за собой никого не оставлять, значит, так тому и быть. Заняли позиции у пулемётов. "Максим" был лишь один, остальные три - используемые в австро-венгерской армии "Шварцлозе", гораздо более простые и дешёвые. Укороченный ствол, как следствие - ухудшение баллистики, недостаток точности, компенсируемый лишь плотностью огня.
   Малинин пронырливым ужом просочился в командный вагон. Двигался капитан легко и бесшумно, словно невесомой тенью парил над землёй.
   В тамбуре лениво рассуждали, чесали языками двое в высшей степени колоритных красавцев-матросов. Сдвинутые на самый затылок бескозырки, полурасстёгнутые чёрные "шведские" кожанки, галифе с кожаными крагами. Одинаковые щеголевато загнутые кверху чёрные усики, одинаковые бинокли, одинаково густо обвешанные гранатами поясные ремни, у каждого грудь одинаково перетянута крест-накрест пулемётной лентой, за которую одинаково засунуты наганы. Картинная гвардия, гренадёры, от одного вида которых враг непременно обязан незамедлительно обратиться в бегство! А вот вести бой с опытным противником в тесном пространстве тамбура в подобном облачении весьма неудобно.
   Малинин появился перед ними неожиданно, словно чёрт из табакерки выпрыгнул. У него была уйма времени - та секунда, покуда морячки изумлённо поднимали вверх брови и судорожно пытались лапать рукоятки револьверов. Бой в ограниченном пространстве не предусматривает замысловатых приёмов и комбинаций, всё просто и незатейливо: Малинин выстрелил резким скупым прямым ударом правой руки в челюсть ближнему, так что бескозырка резво вспорхнула с затылка. Мгновенный короткий подшаг правой ногой с одновременным отводом руки к подбородку - тут же толчок с носка с подшагом левой - резко бросить корпус вперёд с единовременным ударом в челюсть второму. Тело действовало само, автоматически, рефлексивно. Два движения, два удара, два бессознательных тела. Действие совершенно механическое, элементарное, кажется, проще пареной репы. Однако в своё время Сергей никак не мог заучить последовательность, путался в ногах-руках, совершал лишние шаги или же вектор движения корпуса не совпадал с вектором удара. Малинин не успел осознать - а противники грузно осели вниз в глубоком нокауте. Капитан добавил для верности по добивающему удару в затылок. Теперь атаки сзади можно было не опасаться: оба надёжно выведены из строя на длительное время.
   В своё время подполковник Вешнивецкий строго спрашивал со своих питомцев, если кто-либо пренебрегал добивающим ударом. "Порождение Вашей небрежности, недоработки, плод беспечного легкомыслия может весьма дорого обойтись Вам, юноши! Вы поленились, не обездвижили противника, а тот откатился в сторону, достал револьвер и осложнил Вам выполнение боевой задачи..."
   Малинин передвигался плавно и бесшумно, и всё же капитану изрядно не хватало севериановской лёгкости и пластичности. По сравнению с Севериановым, удары Малинина были тяжёлые и затяжные, приятель-напарник долго и весьма упорно натаскивал в рукопашке увальня Серёжу, заставляя многократно повторять одни и те же движения, расслаблять полностью тело, вкладывать в удар силу всей массы, а не только руки или ноги. Сергей нервничал, злился, спешил, пытался выполнить удар как можно сильнее, но Северианов с занудливой терпеливостью поправлял, заставляя производить движение вновь и вновь, не прощая даже малейшей оплошности. Говоря откровенно, сейчас Малинину очень не хватало старого друга: Северианов проделал бы всё быстрее, эффективнее.
   Только на нет и суда нет. Приходится довольствоваться тем, что сумел заучить, что получается, пусть без изящества, но... Не боги горшки обжигают, любой способен воспроизвести то, что другой уже проделал, пусть и не столь умело. Не сильно велик муравей, а горы способен срыть.
   Капитан бесшумно сместился влево, рывком левой руки распахнул дверь, преодолел короткий в несколько шагов коридор-предбанник. Дверь не заперта. Тем проще!
   Любил Александр Михайлович Кузявин роскошь и уют, весьма уважал. Война войной, а комфорт - извольте, не то сражаться несподручно как-то. Спартанская обстановка - это для убогих недоумков, командир отряда анархистов способен позволить себе изрядное роскошество. Если "Ураган" к серьёзному бою был приспособлен крайне мало, то штабной салон-вагон не уступал генеральскому, и позавидовать царящему здесь уюту мог любой военачальник. Всё значительное половое пространство было покрыто восхитительными персидскими коврами, очаровывавшими сложностью и насыщенностью красок, необузданно-волшебной аурой и теплотой. Потолок обтянут белым атласом, стены обиты сафьяном. Мягкие кожаные кресла, диваны, попавшие сюда то ли из разграбленной барской усадьбы, то ли прямиком из музея. Шикарные зеркала, резные деревянные столики, бронзовые канделябры, тяжёлые портьеры. Не вагон - дворец на колёсах!
   В интимном полумраке утробно ревел граммофон. Под игриво-фривольную музыку грациозно извивалась-раздевалась боевая подруга Кузявина и по совместительству - начальник штаба Нина Зайцева-Клинько, принцесса анархии. Процесс обнажения подходил к концу: дама уже лишилась всех предметов туалета и в данный момент грациозным движением швырнула в сторону ночную сорочку. Сам Александр Михайлович, томимый мечтательным предвкушением, весьма вольготно возлежал на мягких подушках кожаного дивана, одной рукой перекатывая на дне бокала коньяк, в другой держа ароматную сигару. Затянулся душистым дымом, сделал лёгкий глоток. При виде бесшумно возникшего Малинина сначала изумлённо-негодующе вытаращился, округлил глаза, потом зажмурился, прогоняя видение: визит нежданного гостя в более чем странном обличии не мог произойти ни при каких обстоятельствах. Скорее небо упадёт на землю, чем в его заповеднике, его святая святых появится посторонний. Да ещё во время начальственного отдыха. Бесстрашный командир "Урагана" несколько раз судорожно сомкнул-разомкнул веки, большего просто не успел.
   Выпадать из состояния неги в боевую реальность крайне неприятно, невыносимо тяжело и попросту омерзительно. Потому Александр Михайлович весьма предсказуемо упустил тот единственный шанс, который мог бы гипотетически осложнить капитану Малинину выполнение боевой задачи.
   Девица была под стать командиру: маленькая, щуплая, субтильная. Однако весьма шустрая: покуда её партнёр пребывал в прострации, резво метнулась к лежащей на столе кобуре, только она всё равно не успевала. Вид голой женщины капитана Малинина оставил совершенно равнодушным, он походя рубанул девицу наотмашь основанием кулака, она перелетела через диван с видом обиженной кошки и даже, как показалось Малинину, испуганно мяукнула. Кузявин продолжал талантливо изображать соляной столб, лениво-расслабленно созерцая возникшую угрозу. Он, кажется, до сих пор не уяснил серьёзности положения и степень возможной агрессии. Только когда Малинин приблизился вплотную - только тогда Александр Михайлович неспешно, словно в замедленной реальности попробовал вытянуть из внутреннего кармана френча плоский никелированный браунинг. Малинин ухватил командира анархистов за кисть лапающей пистолет руки и, продолжая движение, плавно потянул её вверх, потом вниз против часовой стрелки и одновременно назад. От резкой боли в суставе Кузявин тонко взвыл и слетел с дивана на пол. Не выпуская кисть из захвата, капитан резко обежал вокруг, заставляя противника перевернуться со спины на живот, завёл правую руку оппонента за спину и двинул её к затылку. Кузявин взвыл раненым зверем, пистолет выпустил, засучил ногами - Малинин резво уселся анархистскому командиру на спину, прихватил вторую руку, стянул ремнём. Захлестнул петлю за шею, зафиксировал вязку. Сунул в рот противнику его же папаху. Сейчас Кузявин весьма напоминал связанного матёрого волка, тщетно и злобно пытающегося разгрызть ненавистный кляп, только Малинин не мог больше тратить драгоценного времени. Осторожно вполсилы навернул Кузявину кулаком по затылку, метнулся к выходу, стремительным броском преодолел короткий узкий коридор, распахнул дверь, на долю секунды замер в полуприсяде. Если он ожидал встречного выстрела или другого противления - то совершенно напрасно. В противоположном тамбуре мирно покуривали двое часовых. Судя по расслабленным позам, им и в голову не в силах было прийти, что с их любимым командиром может произойти некий казус. И думать нечего, это совершенно исключено, безумно, химерно, несбыточно, никакой речи быть не может.
   Чёрт возьми, вы на войне, или где? У вас под носом начальство в плен берут - а вы и не чешетесь! Как дети малые: набедокурили и считаете, что никакого ответа не воспоследует, что всё сойдёт с рук? За всё содеянное платить требуется, или Вы всерьёз полагаете, что всем в мире правит Её Величество "дармовщинка"? В подобном случае позвольте Вас разочаровать.
   Беспечность иногда может изрядно удивлять. Часовые пребывали в полусонном состоянии и внимания не собирались обращать решительно ни на что. Мирно и вяло затягивались самокрутками, переговаривались о чём-то весьма приятном - в общем, жили собственной жизнью. Что в момент боевых действий является совершенно недопустимым, и за что они немедленно и сполна поплатились: резкий стелящийся вдоль пола прыжок-подшаг, удар локтем сверху-вниз в лицо первому и, разгибая руку, - костяшками кулака - наотмашь в переносицу второму. Удар оглушающий - противник мгновенно потерял всяческую ориентацию в пространстве - Малинин добавил апперкот левой в живот, чуть-чуть повыше перекрестья пулемётных лент, вызывая мгновенный спазм диафрагмы. Оппонент сложился пополам, судорожно хватая губами исчезнувший вдруг воздух, словно бы сам сунул голову подмышку Малинину, капитан захватил шею в замок, сдавил, откинув корпус тела назад. Первый уже осел на пол, Малинин добавил ему правой в затылок, всё, оба готовы. Штабной вагон захвачен.
   Афанасий Петров уже был тут как тут: в нужном месте, в нужное время. Малинин спрыгнул на землю, бросил коротко:
   - Паровоз - твой, вагоны - мои. Если что не так - разводишь пары, молодёжь отсекает противника пулемётами. Всё, пошли!
   У Малинина совершенно не было зла. Отмщение не жгло душу. И сильного азарта не было: работа как работа. Лишь суровое удовлетворение, зловеще-гневное довольство возмездием. Возможно, количество зла и насилия в этом мире значительно уменьшилось бы, останься Серёжа добрым изнеженно-пухлым барчуком. Потому что барчуки не умеют убивать.
   Солдатик в выцветшей гимнастёрке, зато в новых яловых сапогах появился совершенно неожиданно, недоумённо-заторможено воззрился на капитана, потом собрался вскинуть винтовку. Между ними было шагов пять-шесть, Малинин метнул в лицо солдатику "гасило" - небольшую гирьку от часов на шнурке. Солдатик осел совершенно бесшумно, только винтовка лязгнула об рельсы.
   Странная штука судьба. Прояви маменька больше настойчивости и усердия - блиндпоезд "Ураган", возможно, ещё долго бороздил бы бескрайне-неохватные просторы России, наводя ужас, волнительную дрожь, обречённость и безысходную панику на законопослушных обывателей и бойцов тыловых подразделений. А обобранный до нитки дворянин Серж Малинин, жуир, бонвиван и гуляка слёзно жаловался бы на отнятое большевиками счастье. Но колесо Фортуны с безжалостной снисходительностью провернулось, плавно сместив привычные вехи, ориентиры, точки направления, системы ценностей.
   Десантный вагон был практически пуст: все подались на площадь, лишь пятеро, надо понимать, боевое охранение, с лихим азартом картёжничали, резались то ли в "хлюст", то ли в "железку". Этот увлекательный процесс настолько захватил всех, что о какой-либо осторожности забыли начисто, лупили картами с молодецкой силой, впившись взглядами в игральную доску, на появившегося в вагоне Малинина не обратили ровно никакого внимания, что дало капитану несколько секунд, чтобы приблизиться к игрокам. Карточная баталия, сопровождаемая чувством напряжения и радости куда интересней нудности караульной службы. Здесь все пятеро участвовали всем сердцем, всей душой. Картёжничество сродни тяжелому запою, недугу, болезни, вроде лихорадки или чумы. Заражённый этой проказой уже не принадлежит себе, живёт лишь мыслями об игре, и из всех чувств остаются исключительно азарт и желание во что бы то ни стало отыграться. Страсть к игре пересиливает все остальные человеческие чувства, подобный игрок способен поставить на кон последнее, имеющееся в наличии, а потом - своих близких, жену, чужую жизнь.
   - Держи солдатаvii!
   - Бардадымviii!
   Какая, к чёрту, караульная служба, какое там боевое охранение! Здесь шла не вялая интеллигентская игра сугубо для развлечения и приятного времяпрепровождения, здесь гремела отчаянная схватка, лихая рубка, яростное побоище! Азартное состояние, риск, соперничество со случаем, страстная увлечённость и полное поглощение картёжным процессом, повышенное эмоциональное напряжение, возбуждение, зачастую граничащее с полным исступлением и одновременно беспечность и отрешённость от окружающей реальности может стоить жизни. Случайное счастье весьма непостоянно, а Фортуна - дама капризная.
   - Оп-па! А вот тебе - господин Блиновix!
   Внешность все имели весьма колоритную, словно ярмарочные скоморохи или павлины. Кто-то, скорее всего женщины, выдумали, что военная форма изрядно красит её обладателя, он мужественнее выглядит со стороны и наверно увереннее себя чувствует. Форма определяет содержание. Хотя, Малинин был искренне убеждён, что стержень, определяющий настоящего мужчину, находится внутри, и никакая одежда не прибавит и не убавит решительности и твёрдости характера. Но собравшиеся в десантном вагоне по-видимому полагали иначе. Элементы военной формы с изрядной безвкусицей соседствовали с гражданской одеждой, а уж оружием товарищи анархисты обвешались сверх всякой необходимости, словно рекламные вывески в магазинных витринах. Грозный вид всей пятёрки должен был внушать непоколебимый ужас и волнительный трепет, однако капитан лишь усмехнулся уголком губ. Излишнее вооружение скорее мешало его обладателям, сковывало движения, лишало лёгкости перемещения.
   В последний момент крайний игрок успел недовольно обернуться, и брови непроизвольно поползли вверх, а рот распахнулся в немом удивлении. Потому что вместо собрата-анархиста, расхристанно-довольного, увидел того, кого здесь быть не могло ни при каких обстоятельствах. Поздно! Малинин сократил дистанцию до боевой.
   Схватка был короткой. Если, конечно, можно назвать схваткой тривиальное избиение, не блещущее оригинальностью и весьма жестокое. Резкий прямой правой костяшками пальцев в висок изумлённой физиономии и тут же - хлёсткий крушащий удар локтем в затылок второму. Хруст, всхлип, сипение. Сидящая напротив троица соблаговолила наконец оторвать взгляды от игорной доски. Брызнули в стороны карты, кто-то попытался вскрикнуть, кто-то вскочить, выдернуть оружие. Бесполезно, они не успевали. Малинин, оттолкнувшись правой ногой, слегка, на полшага сместился влево, одновременно с подшагом выбрасывая правый кулак в челюсть среднему, тут же левый боковой ближнему противнику в висок. Два нокаутирующих удара, исключавшие дальнейшее сопротивление. Дальний всё же почти успел распрямиться с глубоким вдохом. На вдохе капитан и срубил его резким прямым сапогом в живот, добавил кулаком в голову.
   Всё, господа хорошие, пляски окончены!
   Мысленно капитан Малинин ещё раз поблагодарил и Северианова и подполковника Вешнивецкого, изрядно натаскивавших Серёжу в рукопашке. "Зачем мне? - искренне возмущался, горячился Малинин. - Револьвер уравнивает силы, даёт преимущество!" Подполковник лишь добродушно посмеивался и выговаривал свое обыденно-тривиальное: "Учитесь, юноша, старайтесь, овладевайте мастерством". Затем подполковник выдерживал изрядно театральную паузу, словно ожидая от Малинина возможного возражения и прекословия, и продолжал: "Ибо весьма часто случается ситуация, когда на ближней дистанции револьвером воспользоваться не удастся. Или попросту возможности выстрелить не случится: всё бесшумно сотворить следует, не потревожив окружающей обстановки. И наган Вам не пригодится, а всецело полагаться придётся на собственные навыки и умения. Так что не трудитесь возражать, Серж, проявляйте больше прилежания".
   Машинист густо храпел, помощник сладко посапывал. Оба дрыхли совершенно безмятежно. А кого бояться? Афанасий хмыкнул, легко почесал живот помощника стволом карабина.
   - Поднимайся, счастье проспишь.
   Через минуту и машинист, и помощник испуганно моргали, тёрли опухшие физиономии и не выказывали ни малейшего желания оказать сопротивление. Переход из состояния сладкой неги в суровую реальность оказался стремительным, зубы выбивали судорожную дробь, и выглядели паровозники весьма растрёпанно и малодушно. Рядовой Петров прищурил и без того узкие глаза и легко качнул дулом:
   - Запускай!
   Больше добавлять было нечего: оба суетливо начали шевелиться, совершать суматошно-бестолковые движения - Афоня застыл зловещим изваянием, лишь пальцы левой руки слегка поглаживали цевьё карабина. Ни машинист, ни помощник не были героями, и вовсе не желали отважно и с изрядной доблестью погибнуть за свободолюбивые и справедливые идеи анархии. Предупреждать их не делать глупостей, не пытаться каким-либо образом подать сигнал своим было лишним.
   В паровозной будке появился Малинин, кивнул Афоне:
   - Давай!
   Рядовой Петров юрким ужом соскользнул с паровоза и мгновенно исчез. Только что был - и нет его. Малинин достал часы, щёлкнул крышкой, зафиксировал время.
   Блиндпоезд захвачен вместе с командиром. Следовало уходить. И капитан очень хотел сделать это без потерь.
   Заряды были заложены заранее. Взрывчатки не Бог весть сколько: Малинин вовсе не собирался вступать в открытое боестолкновение с многочисленной командой блиндпоезда и десантом, стремился напугать, посеять панику, превратить войско в деморализованную толпу, лишённую способности организовать преследование.
   Афоня надрезал оплётку на конце бикфордова шнура до пороховой мякоти. Запалил папиросу, оторвал ненужный мундштук, вставил в порезанную оплётку. Табак горит около пяти минут, после чего последовательно подожжёт шнуры. Афоня Петров быстро заскользил обратно к поезду.
   Когда паровоз распустил пары, толпа на площади лишь колыхнулась. Никто ничего не понял. И в это время раздался первый взрыв.
   Бац! - ударил столб огня, разметав крайний плетень.
   Бац! - прыгнула вверх кадка с водой.
   Бац! - сыпанул камнями по толпе старый прогнивший ящик.
   Стихла, замолкла гармошка, крики и визги, напротив, сделались громче, пронзительней. Никто произошедшего не понял. Братишки(к) рванулись к "Урагану" - и тут прямо под ногами - Бац! Бац! Бац! Несколько динамитных шашек сработали подряд, отсекая личный состав от уходящего поезда.
   - Давай! - рявкнул Малинин - и трофейные пулемёты в упор заработали по набегающей толпе. Длинными очередями, беспрерывно-страшно, словно коса срубает спелую траву.
   Блиндпоезд уходил. Каждая секунда всё больше и больше отдаляла его от преследователей. Вслед гремели лишь редкие нестройные выстрелы, неслась злая забористая матерщина и бессильный вой. Два пулемёта замыкающей платформы заставили особо рьяных залечь, отступить, ретироваться.
   Деморализованный противник - это проигравший противник, побеждённый противник. Блиндпоезд больше никто не преследовал.
   Тщательно обыскав Кузявина, Малинин обнаружил среди прочего хлама весьма интереснейшую бумагу: мандат за подписью наркома просвещения Луначарского на имя Виктора Нежданова. Хороший документ прикрытия, осознав, что анархия проигрывает, Кузявин мог укрыться у красных, и ни одна зараза не усомнилась бы в подлинности мандата. Видимо, заранее готовил пути отступления, запасливый, сволочь.
  i Bonjour(фр.) - добрый день.
  ii S'il vous plait(фр.) - пожалуйста.
  iii Prol?taires(фр.) - пролетарии.
  iv Comme il faut(фр.) - как следует, как надо, подобающим образом.
  v Merci beaucoup(фр.) - спасибо большое
  vi О времена! О нравы! - латинское крылатое выражение. Обычно выражение применяют, констатируя упадок нравов, осуждая целое поколение, подчёркивая неслыханный характер события.
  vii Солдат (жаргон) - валет
  viii Бардадым (жаргон) - король чёрной масти
  ix Господин Блинов (жаргон) - туз
  ---------------
  
  ------------------------------------------------------------
  
  ---------------
  
  ------------------------------------------------------------
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"