Аннотация: Со времени глобальной катастрофы проходит 13558 лет, а за это время на Земле многое успело измениться... Выжившие космонавты высаживаются на обновлённую планету, но стоит ли им вмешиваться в чужую историю?
Первое воспоминание - боль в глазах. Даже не боль, а какое-то неприятное томительное чувство из-за постоянной смены освещения. Темнота - красная вспышка, темнота - красная вспышка, чёрный-красный, чёрный-красный, и так тысячи раз подряд. Постепенно моё сознание выходило из сокровенных тайников памяти, и начало распространятся на всё тело. И уже тогда на меня накинулась настоящая боль: боль заунывная, ноющая, но не менее страшная. Казалось, ныла каждая частичка моего тела. Когда-то, давным-давно, меня учили так: при боли не спать, а напротив, действовать, применив все доступные средства к её устранению.
Действие первое: необходимо сориентироваться в пространстве. Значит, открываем глаза. Никогда не думал, что открывание глаз - такая тяжёлая работа. Правое веко никак не желало приподниматься, а левое, хоть и приподнялось, явно не улучшило обзор. Мои глаза ссохлись, и открытие века привело только к тому, что дёргающийся свет многократно усилился. В мозгу почему-то мелькнуло воспоминание о дискотеке, посвящённой окончанию интерната. Там тоже был такой же дёрганый свет, но он был приятным, не то, что этот. То ли из-за открытия левого глаза, то ли из-за красных вспышек мои глаза прорезала резкая боль, по сравнению с которой мне все предыдущие ощущения показались пустяком. Но эта кратковременная боль оказалась благотворной, так как из-за неё в мои глаза брызнули слёзы. Таких слёз ещё не было никогда: они благополучно залили глазные впадины, при этом проделав благотворную работу: очистили, умыли глаза и успокоили боль в них. Благодаря этому у меня теперь пусть и не так хорошо как раньше, но всё-таки видели оба глаза.
Уже что-то. Теперь стала ясна природа дёрганого освещения. Это работала аварийная сигнализация. Отлично - электропитание на корабле после долгого перерыва заработало автоматически. Только непонятно, почему нет сигнализации звуковой. Может быть, динамики сгнили?
Следующий шаг - приведение тела в рабочее состояние. Чувствовал своё новое тело я с большим трудом, хотя понимал, что прямо сейчас к моему мозгу (тоже, кстати, новому) подсоединяются всё новые и новые нервные связи. Но по правде дышал я с превеликим трудом, не говоря уже о шевелении конечностей. Наверное, лишь через десяток часов упражнений с расшевеливаем опорно-двигательного аппарата, мне удалось приподняться с мягкого ложа. Но приподнимание тела длилось не долго - уже через мгновение я ударился головой об прочное стекло.
Наконец-то я вспомнил, с какими предосторожностями мы залегали в спячку. Таскали саркофаги, баллоны, проводили трубы и ставили насосы, а что самое главное - герметизировали саркофаги и закачивали кислород внутрикорабельной атмосферы в резервные баллоны. Всё это за одну секунду промелькнуло в голове, а когда промелькнуло, всему моему новому телу неожиданно стало очень холодно. Да за этим двойным стеклом температура абсолютного нуля и безвоздушное пространство! А того кислорода, который ещё находится в саркофаге, мне надолго не хватит. Я судорожно вздохнул - нет, отставить панику, дышу я хорошо, притом с каждой секундой всё лучше и лучше, значит, пока ещё действует система воздушного обмена, которую мы в такой спешке строили когда-то.
Шаг третий - человек социальное существо, то есть, как бы хорошо мне не было, мне необходимы товарищи. Я закричал во всё горло:
- Эй, люди, отзовитесь!
Даже эхо не ответило мне. Правильно, откуда ему было взяться - в замкнутом пространстве штатного саркофага для пустышки, больше напоминающего гроб. Неожиданно под самым ухом что-то пискнуло, а затем раздался глухой откашливающийся голос:
- Космонавт первого разряда Лама на связи. Выполняю приказ отозваться. Что прикажите делать дальше?
Я сначала не понял, кому это она, а когда понял, рассмеялся:
- Ламочка, ты ещё и шутишь? И не стыдно тебе? - радостно выдохнул я.
- Это ты так завидуешь моей силе воле? - обиделась Лама, - да ладно, что уж теперь, после такого... Не стреляться же! Да и стреляться не получится.
- Всё, всё, ты права. Лучше давай подумаем, что же делать дальше. Мне пить хочется.
- Эх, вот если бы и мне хотелось только пить...
- А что ещё?
- А вот и не скажу! - передразнила Лама, и объяснила - Не люблю распространяться о своих неосуществимых желаниях. Ну ладно, уж скажу: мне ещё хочется выращивать кактусы на своём балконе. Ха-ха!
Тут в наши переговоры встряло третье лицо:
- На связи Медведь! Вселился, очнулся, готов к действию! - раздался прежде незнакомый бас.
- Будь на одной волне, не покидай нас - произнёс я формулировку связистов, хотя, на какой другой волне может быть Медведь, если связь происходила через корабельный интерком. Наверное, так я хотел попросить никого не уходить от меня, поскольку умирать так, только проснувшись, было глупо.
- Есть не уходить. Впрочем, я и так никуда не денусь, из-под стеклянного колпака...
- Никто больше не отзывается? - уточнила Лама, и тут же добавила, - Эй, кто-нибудь, ответьте!
Но никто не отвечал.
- Это и так большая удача, что мы проснулись. Обычно надо проводить специальную реабилитацию... - здесь я в негодовании на свою безмятежность, прикусил язык и уже очень мрачно добавил, - хотя нет, что за чепуху я несу, уж лучше бы и не просыпались... Признаюсь, я завидую остальным. Они-то в сознание-то не приходили!
Меня резко оборвала Лама:
- Кугуар, не спеши признавать себя мёртвым. Мы втроём, к большому счастью целых десяти человек, сейчас в сознании, то есть можем найти выход. Вместо меланхолии, лучше бы подумал своей светлой головой, какие выходы мы можем найти. А я пока объясню сложившуюся ситуацию. Какое всё-таки счастье, что я единственная здесь знаю "Кондор", как свою ладонь!
Я почувствовал стыд. И в тоже время ко мне вернулась энергия. Да, присутствие в трудную минуту женщины значительно поддерживает дух мужчины. Действительно, нечего сомневаться и ныть! Надо искать выходы, или на крайний случай, выход.
- Как я понимаю, - гордо заявила Лама, - автоматика, несмотря на общую ветхость, сработала безукоризненно. Иначе бы мы просто не проснулись.
- В чём же тогда проблема, если не в автоматике? Кислород не пошёл - вокруг нас вакуум.
- Проблем в электронике нет никаких. Я достаточно изучила весь "Кондор", все его схемы, и теперь знаю про него больше всех.
- Даже больше конструкторов? И когда ты научилась всему этому?
Честно говоря, мои знания о станции ограничивались весьма общими представлениями. Моё предназначение здесь - исполнять роль связиста с Землёй, а также записи, фотографирование и упорядоченье земной информации. Ну а Лама - первоклассный пилот, сказать здесь нечего.
- Долгие часы тренировки на тренажёрах. Ты ведь, конечно, знаешь, что ещё до постройки самого "Кондора" были построены его муляжи для тренировки космонавтов. Мы отрабатывали все нештатные ситуации. В том числе полный отказ автоматики. Конечно, это равносильно смерти, но нам было дано задание: продержаться без автоматики. Продержаться как можно дольше - до прибытия помощи с Земли. И, я тебя заверяю, создавшаяся ситуация гораздо лучше, чем та тренировка. Наш дальномер, сработанный гениальным Броненосцем, дал сигнал на включение питания, и реактор включился, затем заработал главный информационный центр, и вот, ты видишь, аварийное освещение работает, нагреватели, кстати, тоже работают! Не работает только подача кислорода. Итак, наша задача решить эту проблему! Жду предложений.
Предложения были.
- Я думаю, если снять защёлки и поднатужиться, то реально приподнять крышку. А если успеть добраться до баллонов с кислородом, встроенных в стену, открыть краны, и только тогда вдохнуть живительного газа. Нет, всё равно это бесполезно.
- Почему это бесполезно? - очень удивилась Лама, так деланно удивилась, - придумай так, чтоб было полезно!
- Бесполезно потому, что за практически нулевое давление. Пустота. Нас просто мгновенно разорвёт на куски! А наши остатки превратятся в лёд в вечном холоде.
- Допустим, не так уж мгновенно! - отрезала Лама.
- Почему?
- В безвоздушном пространстве людей разрывает только в бульварных романах, да и то не просто разрывает, но ещё и замораживает для полной комплектности. На самом деле организм человека гораздо более надёжная штука, чем это можно себе представить. Даже в отсутствии атмосферы сознание некоторое время будет сохраняться. Так что выжить можно. Если захотеть, конечно... - через некоторое время прибавила она.
- Ты пробовала? - дошло до меня.
- Да, приходилось, в..., неважно это. В общем, было дело... Ощущение, конечно, не из приятных, а из весьма своеобразных, но секунд пять-десять продержаться можно. Но вот выдержать и работать одновременно - дорогого стоит... Хотя, я думаю, что Медведю будет немного легче, чем мне тогда. Радиации - никакой, солнечного излучения - тем более. Притом пустота будет не такой уж пустой из-за кислорода, содержащегося в саркофаге.
- Это вряд ли - легче, - позволил себе усомниться я, - объём саркофага вряд ли больше одной сотой площади каюты. Кстати, сам Медведь согласен?
- А почему именно я? - наконец-то откликнулся Медведь.
- Да потому, что мы всё равно задохнёмся здесь рано или поздно, а у тебя есть шанс спасти всех. Только ты сможешь приподнять крышку...
- Снова нужен самый большой и сильный? Ну - тогда я согласен.
Из динамика послышалось бряцанье защёлок.
- Стоп! Подожди, - тревожно выкрикнула Лама, - выслушай сначала инструкцию, а то пропадёшь ни за что ни про что, ты, единственный шанс наш.
Сказала это Лама удивительно нежно и ласково; так умела одна она.
- Значит так. Когда будешь в разреженном пространстве - ни в коем случае не задерживай дыхание...
- Это ещё почему? Чем же мне дышать?
- Придётся потерпеть. Иначе тебя элементарно разорвёт - такая большая разница будет между давлением в твоих лёгких и вне твоего тела. Главная задача - открыть клапан, вручную, разумеется, чтобы кислород из баллонов смок перейти в помещения корабля.
- И долго он будет выходить?
- Я думаю, час или больше.
- Так задохнусь же!
- Ничего, мы все здесь задохнёмся в оставшиеся... В оставшиеся два часа. Рычаг видишь? Тогда приступай, не тяни...
- Инструкцию принял к сведению. Выступаю.
Я затаил дыхание. Что же сейчас будет? Гибель или спасение? В наушниках заскрипел саркофаг Медведя. Сам Медведь громко замычал - наверное, от натуги.
- Не открывается! - натужно произнёс Медведь.
- Ты точно отсоединил все крепления? - подозрительно спросила Лама.
- Точно все, все до единого: пять гаек с одной стороны и пять с другой.
- Так в чём же проблема?
- В чем?
- Понятно. Это результат диффузии, - догадался я.
- Чего? - хором воскликнули остальные.
- Пластик саркофага и крышки сросся за тысячелетия. Такое должно было случиться. Кстати, мы первые люди, которые наблюдают результат этого процесса в такой форме.
- Красиво сказано, - вздохнула Лама, вот только проблема в том, что не только первые, но и последние.
- Ты же сама сказала "Отставить впадать в меланхолию".
- Да, сказала! Но если мы тут ещё заперты! Теперь мне кажется, что я страдаю клаустрофобией.
- Если мы этим страдали, нас бы сюда не пустили. Врачи всех нас отбирали, как на игры Героев, даже строже. Гораздо строже.
- Ничего, ещё недолго осталось страдать, - успокоила сама себя Лама, - через час мы задохнёмся здесь, и наши окоченевшие трупы будут вращаться...
- Нет. Даже если задохнёмся, всё равно вращаться не будем. Дальномер Броненосца сработал как раз тогда, когда наше падение уже давно началось. Ещё несколько витков - и всё.
- Ребята, можно один вопрос? - вмешался Медведь.
- Валяй, всё равно время кончается...
- Можно я несколько испорчу свой саркофаг и обивку каюты?
- Это как так? Мы же убедились, что твои сильные руки здесь бессильны!
- У меня есть кое-что посильнее рук...
- Ты спрятал оружие в саркофаге?
- Да, мой фамильный револьвер. На всякий случай...
Ещё через пять минут мы выработали детальный план, что делать Медведю в течение кратких пяти секунд жизни. Первое: первыми пяти выстрелами расколоть стекло так, чтобы можно было выбраться. Второе: прямо из саркофага начать стрелять по стене, в которой был заключён жидкий кислород.
- А если я случайно прострелю главную оболочку? Тогда нам всем конец.
- Ничего, не боись... Главную оболочку можно пробить только прямым попаданием термоядерной бомбы. Так что можешь стрелять, сколько влезет. Точнее, сколько сможешь. Так что приступай!
В это мгновение до меня дошло, что мы забыли. Даже почти всегда обо всём помнящая Лама забыла.
- Стойте! - закричал я, - стойте!!
- Ладно, стою, - это ответил Медведь.
- Что ещё? - недовольно пробурчала Лама.
- Если Медведь прострелит один баллон, то его не хватит на всю станцию! Я знаю, что всего есть десять баллонов, если мы даже выпустим один, то ничего не изменится: он просто развеется по всему пространству станции, и всё.
- Ну вот, - обиженно сказала Лама, - сразу видно, что ты незнаком с элементарным устройством станций. Ведь каюта Медведя, да и все другие момента консервации станции герметично отделены от остальных. На случай аварии: когда в отсеке уменьшается содержание кислорода, он автоматически отгораживается от других.
Я почувствовал себя уязвлённым, ведь помнил я это, только после этого глубокого сна позабыл всё на свете. Но тут же нашёлся, что сказать.
- Отлично. Просто великолепно. Это же порождает столько проблем! Ну разрушит он один резервуар, он лопнет, и станет на две каюты одна порция кислорода. Допустим, ему хватит. Но что дальше? Он окажется плотно отделён от всей остальной станции!
- Неужели? А разве Медведь не сможет разрушить все остальные баллоны?
- Ты хочешь сказать, что Медведю придётся пройти всю станцию по периметру?
- Вот именно! Кстати, не беспокойся насчёт "одной порции на двоих". Будет две порции на троих - в каюте же две стены. Притом, в этих десяти баллонах вполне достаточно кислорода, ведь им надо заполнять весь остальной объём корабля.
- А в чём вообще принцип такой конструкции? Зачем целых десять баллонов? Нельзя было обойтись двумя?
- Для надёжности, Кугуар, для надёжности. И притом, как бы мы спаслись бы сейчас, не в силах добраться до двух пресловутых баллонов? А так всё просто. Одним выстрелом Медведь взрывает один баллон, другим - второй. В результате кислородом заполнены целых три отсека. Только с кем? Не знаю. Ну ладно, Медведь, стреляй!
- Есть стрелять!- спокойно, с некоторой отчуждённостью произнёс Медведь и я каким-то шестым чувством услышал, как вздрогнула Лама.
Я услышал четыре громких моментальных хлопка, но сразу же после первого их перекрыл громкий свист, впрочем, продлившейся менее секунды- это из саркофага Медведя уходил кислород. Мне послышалось, что одновременно со свистом Медведь пронзительно вскрикнул. А затем наступила пугающая тишина. Мне показалось, что до моего слуха донеслись на пределе слышимости звуки двух выстрелов, а через секундный промежуток - ещё двух.
- Почему так тихо! - выкрикнул я в эфир, волнуясь.
- Потому что сейчас будет громко. Или не будет ничего, - ответила Лама.
И она была права. Краем глаза я заметил, что с левой стеной каюты происходит что-то неладное. А когда я обернулся, так быстро, что хрустнули позвонки, стена расползалась вокруг дырки, будто старая ткань, на отдельные лоскутки. Так взорвался баллон с кислородом - газу показалось мало одной дырки от пули, да и стена не выдержала такого издевательства над собой. И тут я, наконец-то, услышал звук - звук удара волны кислорода об мой саркофаг. Всю каюту заполнил туман, и снова - полная тишина. Туман шёл от пола - обогреватели уже давно работали на полную мощность, вот только им нечего было подогревать. Теперь же в моей каюте образовывалось подобие крошечных циклонов: я заметил несколько миниатюрных смерчей, а также выпадение осадков.
- Теперь нам осталось ждать Медведя, - сказала Лама, - только он сможет вытащить нас из этих гробов.
- Ты его слышишь?
- Нет, совсем нет...
И воцарилось тягостное молчание. Уже через полчаса я почувствовал, что мне не хватает кислорода. Баллон, подсоединённый к саркофагу, заканчивался. Дышать становилось всё сложнее.
Но, несмотря на эти мучения, меня вдруг охватил смех. Какая ирония слепого случая! Спастись, когда вероятность спасения была меньше чем один на миллион, оказаться в числе десятки избранных, выдержать самый длинный в истории сон в анабиозе, чтобы задохнуться в саркофаге при наличии уже достаточно хорошей атмосферы всего в сантиметре от пальцев моей руки, судорожно скользящих по стеклу.
Я в последний раз напрягся и нажал ладонями на стекло. Защёлки были предусмотрительно вынуты из своих гнёзд. Но эта, попытка, как и предыдущие, ни к чему не привела, только хуже стало.
И тут я увидел Медведя. Вообще-то он темнокожий, но такого цвета кожи, который он имел сейчас, я не видел никогда. Медведь был фиолетового цвета. За собой он тащил, сгибаясь, лом и топор из пожарного набора. Движения его были неуклюжи до странности, он спотыкался и тяжело, судорожно дышал. Я заметил, что, прежде чем попытаться разбить крышку саркофага, Медведь ощупывает её, словно проверяя, на месте ли саркофаг. Всё тело Медведя дрожало, а когда он начал замахиваться стальным топором, то, прежде чем полностью приподнять его, несколько раз опускал. Как в эту минуту он был непохож на самого себя - того самоуверенно бойца, спортсмена и охотника, каким жители Родины привыкли видеть Медведя...
А я же в своём гробу чувствовал, что задыхаюсь всё сильнее, с каждым новым вздохом всё меньше кислорода входило в мои лёгкие. Через двойное стекло я видел поднятый надо мной топор. Он поднимался всё выше и выше. Но процесс его поднятия происходил слишком медленно; так, во всяком случае, казалось мне. И вот, наконец, лезвие топора начало опускаться: звук разбивающегося стекла, приглушённый вторым слоем, свидетельствовал о столкновении. Верхнее стекло было разбито, но нижнее только пошло трещинам. Я услышал, как топор с лязгом загремел по решётке пола. Следом за топором вниз тяжело рухнул Медведь.
Ну ничего, теперь уж я сам. И, извернувшись, из последних сил пнул ногой стекло. Неожиданно легко оно раскололось окончательно, обдав мои босые ноги градом осколков. Зато в образовавшуюся пробоину хлынул почти чистый кислород. Я его хватал носом и ртом одновременно, дышал, и не мог надышаться. В беспокойстве о том, что кислород может кончиться, я голыми руками разорвал оставшееся стекло, ощущая возникшую в разрезанных пальцах боль чуть ли не с радостью.
Так: я живу, я дышу - всё замечательно. Нет, не всё. Кроме меня, очнулась и дышит ещё Лама, значит, у неё тоже сейчас не хватает кислорода. Я приподнял топор, и, на ходу разминаясь, бросился к выходу из каюты. Дверь, как и ожидалось, была заблокирована. Ну что ж, будем идти путём Медведя. Всё равно он наикратчайший. К счастью, переборки между отсеками были достаточно тонкими, и, работая, топором, я пробился через четыре переборки станции, миновав несколько всё ещё спящих людей.По пути я беспорядочными ударами крушил баллон; кислород с шипением вырывался, упругим ветром рвался из отсека в отсек. С каждым новым баллоном станция становилась всё более пригодной для обитания, но я всё шёл и шёл, ломая на своём пути стены. Вот и он, наконец, отсек Ламы. На стене висит план ноосферы космоса, уже давно бессмысленный, а также модели кораблей и схемы передатчиков. И - ярким пятном на стене - две гигантских бабочки, привезённые ей с дальних островов, населённых людоедами.
Я нагнулся над саркофагом. Мои ожидания подтвердились: Лама не двигалась и никак не реагировала на моё приближение: большего через стекло разглядеть было нельзя. Взявшись обеими руками за топор, я одним точным ударом сдвинул основание крышки - диффузия оказалась не такой уж и большой.
Увидев Ламу без стёкол, мне показалось, что она слишком бледна. Неужели? И тогда я попросил:
- Ведь ты же просил сказать что-нибудь? Вот я и сказала. Давным-давно спасла я тебя, так давно, что ты, наверное, не помнишь этого, ну, а теперь, похоже, настала твоя очередь спасти меня.
Сначала я не понял, о чём это она. Но потом всё-таки вспомнил своё дикое детство и чудесную белокурую женщина, вытащившую меня тогда из леса.
- Так это была ты? А я никак не мог вспомнить, кого ты мне напоминаешь.
Я, я. Кто, если не я?
- Вставай, вставай же, сейчас мы расконсервируем весь корабль, разбудим всех, ведь мы же спаслись! Всё-таки спаслись! - выкрикнул я в эйфории.
- Хорошо, - улыбнулась Лама, - замечательно хорошо у нас получилось, - только ты иди сам. Раз дошёл до меня, значит, ты хорошо сохранился, ведь ты молодой. Самый молодой.
Тут я понял, что Лама, несмотря на всё своё жизнелюбие, далеко не разделяет моей радости, а, напротив, очень сильно страдает.
- Что с тобой, ты не можешь встать?
- Старею, ничего уж не поделаешь. Работа у меня такая, да и лет уже сколько... Всем нам столько лет, что невозможно себе представить, ну а мне, пожалуй, даже больше, чем остальным. Даже если считать жизнь без глубокого сна в газу, то всё равно, по меркам моих прабабушек, я уже глубокая старуха. Нет, ты не думай, себя старухой я не считаю, но долгая реабилитация после сна мне необходима. Я пока здесь полежу, заодно, может быть, несколько замедлю естественную энтропию вселенной.
И Лама рассмеялась своим остро-колючим смехом:
- Ты иди-иди, не бойся, умирать я пока не собираюсь. Ещё не весь путь пройден. Вот когда я встану на поверхность Земли, посмотрю на неё как следует, и вот тогда можно будет умереть с чистой совестью. Так что будь спокоен, иди, оставь меня одну.
Дальше всё было просто: я не спеша переходил из отсека в отсек, открывая, а, в случае чего, просто разбивая баллоны с кислородом. Нехватки кислорода я уже не боялся даже при неработающей автоматике. Объём "Кондора" позволял его населению обходится без обновления воздуха, по крайней мере одну десятидневку. Ну, а к тому времени, как я надеялся, мы уже будем на Земле. Притом, в челноке должны были хранится ещё баллоны.
Когда все запасные баллоны "Коршуна" опустели, от обилия животворящего газа начала кружиться голова, я вернулся в свой отсек, к лежащему в осколках стекла Медведю. Его, как более всего пострадавшего я перетащил в лазарет, благо относительно низкая гравитация позволяла это сделать. Он тяжело дышал, но пока в сознание не приходил. Никаких видимых повреждений, кроме синюшной кожи и некоторой опухлости тела, у Медведя не было. Впрочем, даже эти проявления декомпрессии уже сходили на нет. Хотя я понимал, что так просто Медведю не отделаться - придётся ему несколько суток походить без зрения.
Следующим этапом было пробуждению остальных выживших. Вооружившись топором с ломом, я принялся вскрывать саркофаги, один за другим. Я представил себя в роли археолога - исследователя древних гробниц. А саркофаги моих товарищей по своей древности даже превосходили большинство находок археологов Родины. Единственное, что никак не сопоставлялось с археологией, это то, что люди, которые лежали в саркофагах все были мне более-менее знакомы, а последний раз разговаривал с ними, казалось бы, вчера. Всего я открыл, не считая Ламы, семь человек. Никто из них ещё не начал задыхаться, все должны были начать просыпаться совсем скоро, но без моего вмешательства (питание, стимуляторы и т.д.), они все заснут, на этот раз навсегда.
Мне самому требовалось питание, но, так как пищеварительная система ещё не созрела для принятия пищи, пришлось вкалывать питательные растворы напрямую в кровь. В рот я залил для первого случая простую воду. Теперь, усиленный хоть чем-то, я совершал круговые движения по жилым отсекам станции, внимательно останавливаясь у каждого саркофага и определяя степень пробуждения товарищей. Я ожидал, что первым проснётся Ягуар или Тапир, наиболее, казалось бы, крепкие из оставшихся. Но, как оказалось, женский организм крепче мужского, и следующей проснулась Мышь. Первое, что я услышал от неё, были слова:
- Хе-хе, а автоматика, как всегда, сгнила. Иначе, зачем было так стараться? Да, это ведь ты постарался? - обратилась она ко мне, - Неаккуратно работаешь, стенку всю продрал, а стенка-то общая.
- Вы знаете, - только и произнёс я, выполняя необходимые процедуры, - вам вообще что важнее: стенка или ваша жизнь? Если стенка бы осталась цела, то вы бы не проснулись.
- Ладно-ладно, не шуми, я сама разберусь с автоматикой, а ты иди других вскрывай.
Следующим проснулся Ленивец. Это было неудивительно, так как ещё до полёта он много экспериментировал с самим собой и к процедуре анабиоза успел привыкнуть уже давно. Вследствие этого наш биолог чрезвычайно быстро сориентировался в обстановке, без моей помощи приподнялся и немедленно начал что-то искать. Когда я осведомился о причине такой поспешности поисков, Ленивец смущённо ответил мне, что ищет то, что пытается найти уже давно, с того самого момента, как мы оказались на станции.
Затем, почти одновременно проснулись Муравьед с Ягуаром. Муравьед радовался, как ребёнок, всё порывался встать, но каждый раз чуть было не вываливался из саркофага. Еле мне удалось уговорить его немного подождать с вставанием. Окончательно решить вопрос удалось лишь тогда, когда я притащил в саркофаг к Муравьеду его головную аудиосистему.
Ягуар же не радовался и повздыхал, правда, больше для вида. Конечно, просыпаться ему было гораздо легче, чем мне - со специальными укрепляющими растворами и протиранием влажной тряпочкой. Торжественно, насколько это было возможно лежащим в разбитом саркофаге и одетым в спальный комбинезон, Ягуар поздравил меня с успешным воссозданием.
Последней из женщин на станции пришла в себя медлительная Шиншилла. Когда мне всё-таки удалось её добудиться, применяя при этом методы прямого физического воздействия, она только сказала:
- Дай ещё поспать. Мне такой интересный сон снился...
И немедленно уснула сама, безо всякого постороннего вмешательства. Я подумал, что Шиншилла всегда витала где-то в облаках, принимая реальность всего лишь как мир своих представлений. И сейчас, попав из электронного снова в реальный мир, снова пытается попасть в страну своих снов. Я не стал ей мешать, а вернулся к тем, кому действительно надо было помогать очнуться от переноса в новое тело. Но никому больше моя помощь не потребовалась.
Следующие несколько минут я носился между оставшимися космонавтами - Броненосцем и Тапиром. Первый из них, как и обещал, не проснулся. Когда я подошёл к Броненосцу, он неподвижно лежал, ещё больше скукожившись. Теперь он своей позой, да и габаритами, напоминал скорее ребёнка, чем великого учёного. Всё правильно - как говорили древние, жизненный цикл Броненосца благополучно завершил одну стадию, чтобы перейти в следующую. Но всё это выдумки, ложные надежды. Весь этот религиозный бред основывался всего лишь на естественном страхе смерти. Людям очень сложно смирится с тем, что однажды всё прекратится. А мы, современные люди, и не смирились. Просто, вместо бессмысленной "вечной жизни" для себя, решили, что жить будут наши дела, принося пользу всему человечеству. И они живут. Ведь весь "Кондор" - символ нашей жизни, был создан именно благодаря Броненосцу. То есть его дело живёт, и будет жить, пока жив кто-нибудь из нашей "Великолепной десятки". Но это не только дело Броненосца. Над "Кондором" трудились в общей сложности миллионы человек, выполняя ту или иную работу. Так что наша жизнь - есть результат совместных усилий предыдущих поколений. И чем, скажите вы, это хуже вечной жизни?
С Тапиром всё было сложнее. Когда я заглянул в его саркофаг, первой мыслю было: "Неужели он уже очнулся и сейчас дурачит меня?" Дело в том, что лежащий на спине Тапир проецировал на меня свою великолепную улыбку. Но, поняв, что эта улыбка уже застыла навечно, я пришёл к выводу, что это судорога лицевых мышц. Для очистки совести я вколол ему двойной комплект укрепляющего раствора. После этого мне показалось, что Тапир ещё шире раскрыл рот в оскале, постепенно трансформировавшийся в посмертную гримасу. Он как будто смеялся над нами, проснувшимися. И на это у него вполне могли быть причины. Действительно, велика вероятность того, что таким хитрым манёвром, как тысячелетний сон, нам посчастливилось продлить свою реальную жизнь на несколько суток, чтобы потом, падая, сгореть в атмосфере. Но разве даже такая отсрочка от гибели может быть лишней? Совсем нет, так как за это время можно было много всего увидеть и понять. Ну а самое лучшее - удачно спуститься на Землю.
Когда все те, кто смог очнуться, очнулись окончательно, а те, кто очнуться уже не мог, окончательно умерли, я позволил себе отдых. После надоевшего своей симметричной правильностью саркофага гамак, настоящий старый добрый многослойный каучуковый гамак был как раз тем, что мне сейчас было нужно. Закутавшись и завернувшись в него насколько возможно, я немедленно уснул.
Проснулся я от шума перебранки. Откуда-то видно с другой стороны станции доносились возмущённые голоса, в ответ на которые были слышны чьи-то невнятные извинения. Конечно, в целой станции звукоизоляция была на уровне, но после того, как мы с Медведем устроили ещё один сквозной коридор, проходящий через все каюты, станция стала напоминать своеобразную коммунальную квартиру, про которую в детстве нам рассказывали на уроках истории.
Я прислушался к голосам. Оправдывался Ленивец, а на него наседала какая-то женщина. Визгливый голос, очевидно принадлежавший Мыши, выкрикивал:
- Из-за твоей дурацкой рассеянности мы чуть не погибли! Чтоб ты свалился обратно на Землю со своими грязными крысами!
- Это не крысы, это лабораторные мыши, - успокаивал её чей-то бас.
- А! Ты специально так говоришь, чтобы подчеркнуть сходство моего позывного с названием этих мерзких тварей. Спешу тебя огорчить: ты ошибаешься. Пусть по позывному я и мышь, не эта четвероногая, а летучая. Вот!
- Извини, я не хочу тебя обидеть, но и у летучей мыши четыре конечности, как и у всех зверей...
Поняв, что больше поспать не удастся, я пошёл на звук этой странной ссоры. Первым движением было - двигаться, как в первый раз - напролом, через соседние каюты. Но потом я одумался и по алюминиевой лестнице поднялся в коридор.
Спустившись в комнату Мыши, я застал странную картину: Ленивец собирал по полу трупики лабораторных мышей, а Мышь, по приставной лестнице забравшись белых к люку вентиляционного отверстия, выгребала оттуда всё новые и новые мышиные тела. В этой комнате очень омерзительно пахло чем-то горелым. Принюхавшись, я понял, что так пахнет сгоревшей изоляцией. Увидев меня, Мышь пожаловалась:
- Вот, полюбуйтесь, товарищ Кугуар, что этот безответственный тип натворил.
Я подошёл посмотреть, что там "натворил" наш биолог. Тут, наконец, до меня дошло, почему кислород, несмотря на ожидания, не поступал. Электрические провода, ведущие к клапанам баллонов, теперь больше напоминали запутанный клубок, лежавший в куче дымящихся лохмотьев, бывших когда-то изоляцией. То есть, подумал я, дальше нам придётся самостоятельно регулировать атмосферу "Кондора". Одновременно я обвинил станцию в ненадёжности - ещё бы, один из многочисленных уровней автоматики оказался по зубам маленьким грызунам.
При всём этом я сознавал, что требую слишком многого от "Кондора". Надо отдать ему должное - реактор и основные системы жизнеобеспечения, кроме, разумеется, вентиляции, автоматически включились и сейчас работали стабильно. Когда я читал технические характеристики "Кондора", то гарантированный уровень работы в паспорте составлял пятьдесят лет. Но нашу станцию теперь с большой уверенностью можно было назвать самым древним работающим творением человеческого гения на планете. Точнее, в окрестностях планеты.
Я почувствовал, как устал стоять на своих ослабевших нога хуже после того, как преодолел половину станции. Нестерпимо захотелось снова лечь в мягкий гамак, но я придумал иной выход. Сбоку от коридора находились стволы прямых шахт, пронизывающих станцию, как спицы в велосипедном колесе. По одной из этих шахт и полез я, с каждой секундой приближаясь к "оси" - центру станции. Пропустив выходы в столовую и лабораторию, я лез всё выше и выше, так, во всяком случае, считал мой вестибулярный аппарат. Каждый новый рывок наверх давался мне легче, а в рубку я вошёл, уже почти не ощущая своего веса.
Несмотря на то, что электрическое освещение в рубке ещё не работало, там было светло. Свет шёл от грандиозного диска нашей родной планеты. Земля, это я оценил с первого взгляда, выглядела гораздо лучше, чем в последний раз, когда я бессмысленно разглядывал сплошную пелену облаков. Почувствовав себе в своей стихии, я потянулся к телескопу, чтобы как можно точнее зафиксировать все изменения, произошедшие после глобальной катастрофы.
В самом центре рубки, зацепившись ногами за скобу, висел Ягуар, нелепо раскинув руки и ноги в пространстве. Он тоже не мог оторвать взгляд от Земли. Из рубки, конечно, наблюдать было легко. Наши неокрепшие тела пока чувствовали себя хорошо только при малой силе тяжести.
Какой я ожидал увидеть Землю после тысячелетнего небытия? Мрачной пустыней, испещрённой кратерами от осколков Льдинки и похожей на обширные каменистые пространства сердца Великого материка? Вечным холодом наших Северных земель? Или, может быть, первобытным раем гигантских диких лесов, разросшихся без цивилизации не только в экваториальных районах великого материка, но и по всему миру? Но нет, с первого взгляда планета не внушала особых опасений. Те же материки, приблизительно те же очертания... Первое впечатление было, что мы вовсе не были в небытии несколько тысячелетий, а просто встали на вахту, как и предыдущие полёты. Так показалось бы человеку, всё время прожившему на Земле. Так показалось, например, Ягуару. Он пробормотал за моей спиной: "Всё одно и то же. И зачем только бежали?"
Но вот мне так показалось только с первого взгляда. Я, как человек, облетевший не одну сотню кругов вокруг планеты и привыкший замечать любые крупные изменения её поверхности, обнаружил слишком много несуразностей. Так как сейчас мы находились над Великим и Чёрным материком, то Родины - бывшей Небесной империи пока видеть не могли.
Первое, что бросалось здесь в глаза - то, что Великий материк, пожалуй, перестал быть самым пустынным на планете. На эту роль претендовали Чёрные земли - на территории некогда процветающих Великих равнин -основного сельскохозяйственного района противника теперь желтела, даже отсюда сухая пустыня, протянувшаяся от океана до океана через весь континент. На Великом материке, конечно, тоже было предостаточно пустынь, но они остались только в центре, не распространяясь больше на окраинные области и на Север. Такое отступление пустынь объясняло то, что при таянии ледников огромное количество воды попало в мировой океан. В итоге вокруг Великого материка появилось множество новых островов.
Ягуар, сосредоточенно разглядывающий планету где-то в районе "Империи Зла" через телескоп, озадаченно крякнул:
- Нет, кто-нибудь, объяснит Верховному главнокомандующему, что это значит?
- Что такой?
- Да вот, разглядываю сельскохозяйственные районы бывшего противника, и вижу этот кошмар...
И он предоставил мне уже настроенный телескоп:
- Посмотри сам, мне от этого тошно стало.
Я всмотрелся в объектив. Так, на белесом фоне пустыни отлично выделялись три новые станции дальней связи противника, точнее, их тени, протянувшиеся на песке. Все три есть, как и были. "Однако, - подумалось мне, - до какой степени обнаглели, никакой маскировки". Наверное, если бы не ещё не совсем оправившиеся после анабиоза глаза, то я заметил бы их невооружённым взглядом.
- Ну, что можно сказать, хорошо сохранились за эти годы, только внешней обшивки нет. Но что с того?
- Ты в сторону, в сторону посмотри!
И я посмотрел в сторону. И ахнул. На песке и камнях пустыни чернело множество теней. Несколько десятков станций возвышалось на земле противника. Такое впечатление, что три старых станции оставили после себя богатый приплод.
- Их что, не коснулась Катастрофа, если они столько станций понастроили? - тупо спросил я.
Ягуар пожал плечами:
- И зачем столько, когда и одной-то было бы много? Кроме "Кондора" в ближнем космосе нет ни одной станции, а станции есть!
Между тем я ввёл увеличение на максимум и внимательно рассмотрел одну из новоявленных станций. Нет, что-то не то, неправильная она какая-то. Переметнул телескоп на одну из трёх основных станций. Вот здесь всё было правильно: идеально ровно и жутко огромно. А если мы снова посмотрим на остальные? Ого! Раз в десять меньше, да и с правильностью пропорций здесь тоже какая-то проблема. Ну а самое главное: несмотря на относительную новизну, пирамида станции была разрушена. И это сделало время. Я перевёл видоискатель на соседнюю станцию. То же самое: косые и кривобокие развалины. Конечно, в основном я наблюдал лишь тени на песке, но и они по своим размерам и чёткости даже не вставали рядом с много раз уже знакомыми станциями. Я облегчённо вздохнул:
- Это не станции. Что угодно, только не станции.
- Как? Они очень похожи.
- Вот именно. Только похожи. Ориентированы они непонятно на что, да сделаны, как в каменном веке. Поэтому уже развалились.
- Точно? - с надеждой спросил Ягуар, - полагаюсь на тебя, как на более опытного наблюдателя.
- Да, наверное, сначала оставшихся в живых противники построили три станции, а уже потом, через тысячелетия, потомки противников пытались скопировать достижения предков. Но у них, как видите, это не особенно получилось.
Шиншилла, настороженно прислушивающаяся к дискуссии, вставила своё слово:
- Хорошее предположение. В исторической науке оно называется "культ груза".
- Какого такого груза?
- Всего через несколько лет после Революции, ещё до Космического века, когда мы воевали с Противником в джунглях Чёрной Земли, то дали местным племенам много благ цивилизации. Не ради живущих там людей, конечно Но после нейтрализации этих земель мы перестали летать туда и посылать помощь. И что бы вы думали? Невежественные племена, в надежде на то, что боги, в данном случае, наши колониальные войска, явятся к ним, начали повторять наши машины и обычаи. Конечно, всё это проходило в форме обрядов, то есть этой войной мы создали новую религию.
Немного помолчав, Шиншилла добавила:
- Они делали ружья из палок, а самолёты - из соломы. Вот и там, внизу, люди пытались повторить радиолокационные станции Противника достаточно качественно, во всяком случае, по их разумению. Интересно, что их заставило так поступать. Вряд ли один только культ подражания. Скорее всего, они придумали для пирамид какую-нибудь ритуальную функцию. И я даже догадываюсь, какую...
Но сообщить остальным, какую функцию могли выполнить муляжи станций космической связи, она не сочла нужным.
Обед получился достаточно скудный, особенно для людей, которым после многовекового сна приходилось одновременно страдать от голода и соблюдать особую диету. Продукты питания для сохранения с самого начала экспедиции, ещё катастрофы, были заморожены. Но после того, как значительную часть газа мы извели на самих себя, его жалких остатков не хватило на все продукты. Ленивец по этому поводу сказал, что не жалеет о такой ситуации, так как наш выбор состоял в том, чему лучше сгнить, а чему - сохраниться: нам самим или питательному мясу, овощам и фруктам. Определённо, первый вариант был предпочтительней.
Неприятность ситуации заключалась в том, что с появлением атмосферы на борту "Кондора" от грандиозного продуктового хранилища начало очень даже попахивать. Запах усиливал тот факт, что у нас не работала вентиляция, а большинство переборок было разрушено. Всю массу бывших свежих продуктов, да и давно стухшие консервы пришлось выбросить.
Единственное место, мы могли деть все испортившиеся продукты - космическое пространство. Сортировка и отправка продуктов туда, в безвоздушное пространство, заняли довольно много времени. Пришлось сделать несколько рейсов от кладовой до шлюза, а потом ещё и выходить в космос, чтобы окончательно выкинуть из станции все вонявшие продукты. Между тем Мышь наладила систему вентиляции и вскоре атмосфера на "Кондоре" стала, как похвасталась Мышь, "самой благоприятной атмосферой в мире".
Единственное, что осталось более-менее съедобным - это немного хлеба, которому случайно оказался в заморозке и огромные запасы пряностей. Мы пришли к выводу, что на оставшуюся десятидневку нам всего этого хватит, а, когда приземлимся (если приземлимся), то сможем добыть себе необходимую пищу. С непривычки такая еда не вызывала ничего, кроме отвращения. Однако через сутки, изрядно проголодавшись, все нашли, что хлеб с солью и перцем оказался вкуснее, чем мы ожидали.
За обедом случилось одно происшествие, которое развеселило всех нас. Огромный Медведь, уже оправившийся от декомпрессии, только временно слепой, начал есть наравне с нами бутерброды с пряностями. Но едва он успел откусить кусок, как тут же начал отплёвываться.
- Что случилось? Слишком много перца? - поинтересовался Ленивец.
- Если бы! - усмехнулся Медведь, - наоборот, слишком мало. Бутерброд слишком пресный. Положите ещё, пожалуйста, соли.
Ленивец высыпал на хлеб Медведя почти всю имеющеюся соль, но и её, видимо, Медведю не хватило.
- Эй, вы что, мне мел не хлеб насыпали? Этот порошок только на зубах хрустит.
- Нет, Медведь, тебе кажется, на самом деле это стопроцентная соль. Может быть, дело в том, что ты имеешь особенность определять вкус по виду пищи? Сейчас ты не видишь еды и из-за этого не чувствуешь её вкуса.
- Не мудрите, я отлично могу питаться и с закрытыми глазами, и в темноте. Вы лучше сразу скажите, что не только мясо, но и соль с перцем испортились.
- Медведь, соль просто не могла испортиться, значит, проблема в тебе.
- Нет во мне никаких проблем, это вы кормите какими-то камушками.
Ссора за обеденным столом никогда не приносит ничего хорошего, поэтому я стал продумывать, как бы подавить её в зародыше. И тут я смог вспомнить, в чём причина проблемы, мешающей Медведю нормально пообедать.
- Медведь, ты помнишь, что чувствовал, когда разбил саркофаг?
- Лучше не напоминай мне об этом! - огрызнулся Медведь, - Лёгкие разрывались, тело раздувалось, голова лопалась...
- А во рту, какие ощущения были?
- Сначала было очень холодно, а потом очень сухо.
- Значит, теперь всё понятно. Дело в том, что влага с твоего языка стремительно испарялась, в результате чего язык быстро охладился, а вкусовые сенсоры отмерли. Закономерно.
На Медведя стало жалко смотреть. Он испуганно захлопал глазами.
- Это что? Это навсегда?
- Нет, - поспешил я успокоить его, - через несколько суток они восстановятся. А сейчас не беспокойся, всё равно эти бутерброды ужасны.
Здесь я немного покривил сознанием, зато Медведь сразу приободрился и принялся уплетать пустой хлеб, благо особой разницы во вкусе заметить было сложно.
С каждым часом "Кондор" опускался всё ближе к Земле, следовательно, каждый новый оборот был короче предыдущего. Пока наша команда возилась с продуктами, орбитальная станция преодолела очередные сто восемьдесят градусов орбиты и сейчас находилась над северной частью Родины. Я с Ягуаром, как и прежде, наблюдали новый мир из рубки.
Наше полушарие подверглось значительным изменениям. Ещё бы, если основной удар Катастрофы пришёлся на Родину. Как мы не шарили телескопами по побережью, так и не смогли найти даже следов Центра. Беглый обзор великих гор дал ещё меньшие результаты. Ничего похожего ни на Колыбель, ни на Небесный город, ни на пять наших станций космической связи. Только необычно резкие хребты, освещённые заходящим за океаном Солнцем. Попытавшись найти последнюю тогда ещё живую станцию на северном архипелаге, я натолкнулся лишь на жалкие его остатки, в том числе на множество островов, бывших когда-то горами. Самая крупная из наших станций, замечательный объект "Алмаз" теперь, скорее всего, находилась глубоко под водой. Ягуар сказал даже:
- Обидно. Противник построил себе ещё три станции связи, а у нас, похоже, теперь нет ни одной. Зато наши станции спасли мир. Что скажешь?
- Ничего, - утешил я его, - сейчас вообще не отвечает ни одна из станций, даже на аварийной волне. Зато в настоящий момент "Кондор" с нами на борту является единственным в мире космическим кораблём, значит, Родина впервые доминирует в космосе на все сто.
- Ну что ж, оптимистично, только "Кондору" парить ещё не долго. И десятидневки не пройдёт, как мы вступим в физический контакт с родной планетой. Знать бы, как она нас встретит...
Даже когда на просторах Родины стемнело, мы не увидели никаких ярких огней. Но, посмотрев на бывшую Ледяную страну, я, да и Кугуар не могли удержаться от возгласа изумления. Северная ледовая шапка сильно сдвинулась к Великому материку, попав при этом почти в центр Северный океана. Вместо бескрайних льдов под нами развёртывались темнеющие равнины, на севере покрытые тёмными лесами. Но это было не главное: на полоске восточного побережья даже без телескопа отчётливо были видны россыпи электрических огней. Редкие, небольшие скопления, вполне подходящие для какой-нибудь заштатной деревеньки, а не для крупного города. Но теперь не оставалось сомнений: люди этого мира знали электричество. Вся наша компания торжественно пожимала друг другу руки. Мы, словно дети, радовались за успехи бывших дикарей, прошедших долгий путь к цивилизации, заставившей служить себе силы электричества.
- Вот это да! Люди есть люди. Их неугомонная натура всегда возьмёт своё. Да здравствует случай, что мы спустимся в лоно цивилизации, а не в лапы невежественных дикарей! - восклицал Муравьед.
Ягуар не разделял его восторга:
- С дикарями, похоже, получилось бы проще. Мы для них стали бы олицетворением высших сил, нам оказывался бы почёт и уважение. А цивилизация, достигнувшая уровня электричества, радиосвязи, и, что особенно важно, уже мечтающая об освоении космоса, легко поймёт, откуда мы.
- И что с того? Очень даже хорошо, что нас поймут, даже объяснять не придётся.
- А если они нас испугаются? Если примут за завоевателей из другой звёздной системы? А? Тогда они направят всю мощь своих государств на наш островок старого мира. Что мы сможем противопоставить этой мощи?
- Слишком много "если". С чего это им нас пугаться? Скорее всего, когда они поймут, что мы неопасны, нас отправят на исследование. Ну и к лучшему, что отправят! Так мы скорее наладим контакт.
- Хорошо бы...
- Выскажу своё мнение, - заявил я, - вполне может быть, что, даже если мы сядем, нас сразу не заметят.
- Как нас можно не заметить?
- Даже сейчас, когда цивилизация снова появилась и активно развивается, на Земле всё ещё достаточно мест, куда не ступала нога цивилизованного человека.
- Необходимо провести инвентаризацию. Она приблизилась к стене, и, стараясь не оторваться от крошечной здесь тяжести, семенила по стене.
- На нашем челноке спускаться бесполезно. Кондор до сих пор летел по инерции. Челнок без станции подобен камню.
- Но должны же быть другие, аварийные способы приземления? Парашют, например?
- Нет, дружок Муравьед, дело в том, что у нас эксклюзивный челнок.
- Как это - эксклюзивный? Что-то я не заметил в нём платиновых поручней, кресел с обивкой из натурального каучука и тому подобного барахла.
- Его эксклюзивность в том, что практически весь его объем был занят всякой всячиной для нашего пользования.
- И в этой всячине не нашлось места для парашюта?
- Не нашлось. Предусматривалось, что несколько лет, пока не утихнет катастрофа, мы должны были бы жить на станции, а потом мы должны были спуститься на нашем челноке. По плану, приземлиться мы могли бы на какую-нибудь сохранившуюся взлётно-посадочную полосу. Ну а если таковых не найдётся, то пытаться сесть в океан.
- Но последующие события испортили этот прекрасный план. Теперь встречать нас нечем и некому, а спуститься мы не можем... Прямо отличный план разработало наше командование! - рассмеялся язвительный Муравьед.
- Ошибаетесь, товарищ Муравьед. Ещё как ошибаетесь, - неожиданно сказала Мышь. Сказала она это тихо, но шум в рубке сразу затих.
- И в чём же я могу ошибаться? - возмутился Муравьед, - Вы разве не знаете, что именно я, да, да - я, указал на всеразрушающую сущность Льдинки! Меня, как всегда не послушали - и вот результат. Теперь нам суждено задыхаться в этой банке.
- И снова вы ошибаетесь, - вздохнула Мышь, - Вы что, думали, что наш челнок пёр на орбиту только с годовым запасом всё равно не понадобившегося нам продовольствия и жидкого кислорода? Нет, наши учёные разработали запасной вариант...
- Ну не томи! Говори быстрей!- не выдержала Шиншилла.
- А я и говорю. Короче говоря, после небольшого дополнения к "Кондору" мы можем спуститься прямо на нём. Со всеми инструментами, материалами информацией. Не забывайте, что "Кондор" изначально разрабатывался для экстремальных нагрузок. Помните, ещё до первого полёта нам поручили проверить возможности быстро остывающих пластиков- новейшей разработке химиков Родины?
- Ты что, собралась прицепить парашют прямо к станции. Никакой парашют нас не выдержит, да и крепить куда?
- Это не совсем парашют. Это большое крыло, которое, вращаясь вместе с "Кондором", должно обеспечить стабильное торможение. Крепление сваркой, а поставив достаточное количество распорок, нам удастся добиться прочности конструкции.
- Интересно, интересно. Только как же оба крыла могли вместиться в челнок?
Мышка хмыкнула и достала из кармана толстый цилиндр, чем-то напоминающий увеличенную копию тех тюбиков, из которых первые космонавты ели суп и компот.