|
|
||
Сергей Петров
Абсолютное программирование. Рекурсия
Посвящается Ирине
Этот роман является художественным произведением, предназначенным для отвлечения читателя от тягот и рутины повседневности, поэтому все его события и обстоятельства вымышлены, а персонажи, даже в случаях каких-либо совпадений, не имеют ничего общего с реальными людьми. Лицам, которые обнаружат такие совпадения в отношении себя или известных им людей, автор заранее приносит свои извинения.
Глава 1. Мой друг Илья
Гроза навалилась на Москву с юго-запада. Она пришла быстро, принеся с собой ощущение неожиданного, и потому особенно неприятного неуюта. Августовский день, из последних, вяло падал в закат, когда из-за Университета, наискосок подсвеченным снизу грядам вечерних облаков, перемеженным темнеющим небом, вынесся крутящийся горизонтальный жгут грозового фронта и прошел над нами, волоча за собой белесую муть.
Наверное, это была финальная гроза лета. Она не обрушивала мир булыжным громом, не вколачивала в московские крыши сухостой молний, не заливала перекрестки веселыми пузырчатыми потоками. Лишь несколько раз подмигнули нам из лохматых туманных обрывков зарницы, а гром - тот вообще не снизошел до озвучания никчемной небесной пьески. Что ж, конец сезона, все устали...
Дождь оказался подстать своей хозяйке. Мелкий и холодный, он с шипением осел на крышу, и принялся обтекать ее в обе стороны от конька, цепляясь по ее краям за наклонные бортики и лениво вкручиваясь небурными потоками в отверстия сливов. Ветер, слабый, но упрямый, понес в ротонду водяную пыль.
Ротонда возвышалась над крышей, а крыша - над многими прочими окрестными крышами, так что мы с Ильей могли беспрепятственно, не спотыкаясь взглядом о брандмауэры и трубы, видеть, как быстро прячутся в сумерках дождя и вечера Хамовники. Сталинская восьмиэтажка под нашими ногами, застрявшая посреди старого московского района, когда-то бывший оборонный НИИ, потом - вместилище мелких фирмочек, наплодившихся самыми шустрыми из сотрудников этого же НИИ, а все последние годы - дом нашей Крыши, сейчас была пуста. Мы остались вдвоем на самой ее вершине, в отделанной новым мрамором ротонде, бессмысленном произведении безымянного ученика безвестного архитектора, хватавших жизнь под уздцы в бесславно канувшую эпоху.
Я загасил сигарету в пепельнице. Илья стоял, повернувшись ко мне спиной, подняв воротник пиджака, в позе капитана Немо, скрестив руки на груди, и вглядывался в серую муть в ту сторону, где на чуть более светлом фоне слабо проступал контур Университета. Подсветку зданий и фонари на улицах еще не включили; становилось темно. Разговор иссяк минут пятнадцать назад. С тех пор я выкурил две сигареты. Илья не курил; он умел молчать просто так.
Пора уходить. Пятница. День пятилетия Крыши, нашего ребенка, в которого столько было вложено. День, к которому мы готовились так долго. День, который Крыша не пережила...
...К вечеру вторника прошлой недели мы поняли, что все плохо. В банке не поднималась ни одна трубка. Бухгалтер вернулась с известием, что дверь закрыта, звонить и стучать бесполезно, охрана прячется, жалюзи во всех окнах плотно сдвинуты, но за ними определенно кто-то есть.
Я обзвонил всех собутыльников, друзей и знакомых, включая шапочных, даже пару-тройку врагов, короче, всех, от кого могло хоть что-то зависеть. Кто-то из них находился в ступоре сродни нашему, другие сами работали в банках и поручили вести переговоры своим автоответчикам, остальные же были предельно участливы и совершенно бесполезны.
В прошлое воскресенье Кириенко хряпнул водки с шахтерами на Горбатом мосту и был таков.
Всю неделю с того момента вокруг Крыши быстро накапливался вакуум. Работники, которые попрозорливее, потянулись с заявлениями еще в ту среду, с этого же понедельника процесс стал обвальным. Уходили по-разному, кто со скандалом, кто с тихой грустью. Поначалу я лично беседовал с каждым, обещал звать обратно, как только все утрясется, даже какие-то деньги отдавал, пока мог. Потом бросил это дело, поручил бухгалтерии отделываться расписками, да и не до того стало: покатились претензии от клиентов. Главная была совсем простой и неубиенной: каким это образом Крыша, которая, собственно, ради того и существовала, чтобы предупреждать хороших людей о рисках, неурядицах и катаклизмах, не только проспала дефолт, но и сама попала под асфальтоукладчик. Даже денег особо не требовали: хмыкали на прощание и клали трубки. Бизнес умирал быстро и без мучений. К сегодняшнему утру Крыши не стало.
И тогда позвонил Леонид Павлович, то есть Палыч. Все эти дни его секретарша вежливо меня отшивала: то он-де выехамши, то у него совещание, то отдыхает. А вот сегодня утром позвонил сам. Инночка соединила, и принялась собирать вещички. Пока Палыч в ответ на мои жалобы сочувственно ахал, цокал языком и айяйяйкал, Инночка уложила в косметичку пудреницу, чмокнула в щечку Илюху, сделала мне ручкой от двери и исчезла из нашей жизни вместе со своими коленками, сплетнями и пилочкой для ногтей.
К середине разговора Палыч исчерпал все накопленные для меня запасы сочувствия. Теперь уже я должен был сочувствовать его нелегкой жизни. Оказалось, что все вокруг него, назанимавшие у него денег и повыпросившие всяческих мелких и крупных услуг, как сговорившись, решили его, старого глупого филантропа и человеколюба, кинуть. Вот ведь как оно случается: живешь-живешь, делаешь добро направо и налево, кому проблему с конкурентом улаживаешь, кому живые бабули возвращаешь, кому ребятишков в помощь в трудный жизненный момент посылаешь, а как настают трудные времена - хрен от кого ответного добра дождешься. Приходится вот самому обзванивать всех, униженно просить, чтобы хоть кто-то хоть малую толику из занятого вернул.
Разговор завершился на совсем уж душераздирающей ноте. Слушая короткие гудки в телефоне, я решил надраться.
Вернулся запыхавшийся Илюха. Ходил запирать дверь за Инночкой, обратно поднимался по лестнице: лифт отключили еще вчера. На Крыше, всего несколько дней назад полнившейся десятками человеческих душ, остались мы двое, отцы-основатели, компаньоны, владельцы и вот теперь еще и - похоронная команда.
Мы достали из моего сейфа дежурную заначку - кубообразный графин с дешевым виски, два таких же идиотских кубических стакана, и отправились в ротонду заливать горе. Звонки по городским телефонам нас больше не интересовали, сотовый я оставил в пиджаке на кресле, а у Илюхи своего и не было, так что впервые за долгое время мы остались один ни один, без возможности быть прерванными делами, друзьями или подругами.
...Кто мне Илюха? А черт его знает. Другом бы я его не назвал, это точно. Жизнь свела: вот как, наверное, это должно называться. Но так уж бывает, что жизнь сводит попрочнее дружбы.
Познакомились мы с ним в стройотряде. Началось все как обычно: компания идиотов отправилась в клуб соседнего населенного пункта, градообразующим предприятием которого являлся захолустный спиртзаводишко, "потанцевать", как они это потом называли. В три часа ночи я, героический комиссар отряда, естественно, был разбужен учтивым сержантом милиции, и отвезен на любезно предоставленном милицейским драндулете в тамошнее отделение - подписать протокол, послушать жалобы на жизнь дежурного капитана, ну и забрать мало поумневших идиотов обратно в расположение.
На обратной дороге, в завывающем разболтанным двигателем пропыленном пазике, среди выступливой и обещающей повсеместные кары и возмездия компании, Илюха выделялся какой-то несвоевременной кротостью, а также фингалами поразительного размера и цвета, украшавшими оба его исполненных грусти органа зрения. Потом-то оказалось, что Илюха на тот момент оказался просто пьянее прочих, и его всего лишь мутило на ухабистой сельской дороге, но было поздно. Я уже обратил на него внимание, и сейчас это происшествие можно счесть знаком свыше.
В процессе последующих воспитательных мероприятий, когда грозило отчисление не только из стройотряда, но и из ВУЗа как такового, по мере дальнейшего накопления илюхиной грусти и неспешного продвижения его фингалов вдоль спектральной шкалы цветов побежалости, у меня зрела убежденность, что парня надо спасать. Ну и спас, конечно, куда ж деваться.
Хотите - смейтесь, но вот именно так термоядерный коктейль из ректификата и "трех семерок" разом решил все мои будущие проблемы с курсовыми, а потом и с дипломом, а потом и с кандидатской.
Илюха оказался гением. То, что я учился на курс старше него, нашему творческому союзу ничуть не помешало: его мозги уже давно и далеко утекли за пределы вузовской программы, а его интеллектуальная производительность позволяла ему обеспечивать не только меня, а и еще полфакультета курсовыми и дипломами. В поразительно гармоничном сочетании с общеразгильдяйским образом жизни. Понятно, что наша взаимная признательность продолжала монотонный рост: он постоянно куда-нибудь залетал, я его оттуда вытаскивал, а в перерывах между этими фазами его жизнедеятельности я подбрасывал ему задачки, а он их решал.
Но первые серьезные деньги мы заработали в паре, когда я уже окормлял НИИ, а он добивал свой пятый курс. Тогда я поставил на поток заключение маленьких договоришек на разовые работы, от которых приходовалась толпа начальствующих нахлебников, ну и мы тоже. Единственным реальным исполнителем по всем этим работам был Илюха. Подкопаться под наш бизнес никто бы не смог, даже если бы такое желание у кого-то и появилось: спец-ЭВМ У100 благодаря илюхиным талантам наконец-то потихоньку начинала работать в тех режимах, которых от нее столько лет ждал весь институт, а также и украшенные лампасами заказчики, так что из желающих встать на защиту гения можно было бы составить маленькую, но хорошо вооруженную дивизию.
(Правда, илюхины режимы этой самой У-100 не помогли. Лежит, наверное, сейчас, бедненькая, где-то на пыльном институтском складе среди прочих бессмысленных железных ублюдков советской империи, а то и ушла давно "на желтое", и красуется аляпистыми перстнем, цепью или крестом на каком-нибудь братке.)
Полного расцвета наше общее дело достигло, когда Илюха выпустился, и - о рукотворное чудо! - распределился в наш НИИ. Вскорости мы смогли расширить бизнес, занявшись компьютеризацией всей страны, о чем безнадежно мечтал в свое время еще вождь мирового пролетариата. Счастливые граждане, получив в бюро пропусков недоступный в свое время без "формы 2" кусочек картона, пробирались мимо секретных лабораторий в наш "магазин" и, оставив в нем пачечку совсем недавно освоенных зеленых бумажек, выносили на свежий воздух коробки с четырнадцатидюймовыми мониторами Casper и системными блоками на базе новейшего процессора Ciryx 486sx, все - самое что ни на есть настоящее "made in Germany".
Но когда по сверхсекретному НИИ Радиоприборостроения стали толпами ходить делегации серьезных китайских товарищей, под личным руководством директора присматривая место для развертывания грандиозного совместного предприятия по производству неизвестно чего, я понял: пора сваливать. Тем более что Илюха тогда опять по-крупному, и уже окончательно, залетел, будучи застигнутым самим директором за обучением его секретарши тонкостям владения компьютером на его, директора, рабочем столе. Очередная серьезная китайская делегация стала свидетелем грандиозного нарушения трудового законодательства со стороны директора, и мне срочно пришлось искать гению аварийный аэродром.
Им оказалась компания с невзрачным названием и многомиллионным ежедневным оборотом. Она занималась светлым и наивным, как голубые глаза ее президента, бизнесом: заказывала в типографии крупные партии красивых цветных фантиков, которые продавала населению и затем сама же скупала у него же по растущей цене, с периодическими обвалами курса в моменты, когда население слишком уж обнаглевало, и специально обученные правоохранительные органы возбуждали в нем подозрения в нечистоте наших помыслов. Илюха стал техническим директором, а я, спустя полмесяца после него, успев за это время защититься, - директором по общим вопросам.
Мы работали дружно, в одной команде с еще несколькими талантливыми, целеустремленными людьми, и компания расширяла бизнес день ото дня. Благодарное население, возможно, благодарило бы нас за рост своего благосостояния еще много месяцев, но трест, как это, к сожалению, повелось еще со времен О.Генри, лопнул изнутри. Однажды раненько с утра я, будучи, как уже намекал выше, прозорливым от природы, внезапно опять прозрев, сказал себе "пора", взял Илюху в охапку, и через заднее крыльцо мы навсегда покинули осаждаемый алчными толпами офис. Причиной такого моего поступка выступило отнюдь не предощущение последнего и решительного обвала пирамиды, прибытия грозных охранителей законности или наезда ненасытных братков. Это все штатные, и, значит, вполне разрешимые ситуации в жизни всякого нормального мошенника. Нет! Истинной причиной для столь резких наших с Илюхой движений стала банальная дура вице-президентша по финансам, приревновавшая жену голубоглазого президента к ее мужу. А вот это-то цунами остановить не представлялось возможным никакими манипуляциями с дензнаками!
Отсиживаясь на Валдае, в маленьком бревенчатом домике на берегу чистейшего озера, под уху и водочку, мы с Илюхой по сотовому телефону принимали от моего агента все более тревожные сводки с мест боевых действий. Апофеозом череды мрачных событий стало сообщение о том, что однажды утром голубоглазый президент устало прилег на пороге своей позорной хрущевки с пулей в животе, да так больше и не встал. Убийцу - безработного мужичка, - поймали быстро, и быстро же раскрутили. Найденный по объявлению в газете дурой - вице-президентшей, он должен был, по ее замыслу, оставить ее на этом свете вдвоем с возлюбленной, а сам быть погребенным без гроба и надгробия где-нибудь в подмосковном лесу, для чего в дело оказался вовлечен еще один человек - вице-президент по безопасности. Вице-президентша в итоге всей истории отправилась в места перевоспитания, а на бесследно исчезнувшего безопасника списали все канувшие в небытие народные сбережения.
Мы вернулись в Москву через месяц, отдохнувшие до одури, отожравшиеся до маслянистости на жирной рыбной диете, отмывшиеся в бане до скрипа. Следователь без энтузиазма снял с нас свидетельские показания и отпустил на все четыре стороны. Что с нас было взять? Технические сотрудники, работали за зарплату, никаких прав в фирме не имели... Ну да, написал Илюха для фирмы учетную софтину: а как же, при таком объеме нала, который проходил через кассиров и бухгалтеров каждый день, арифмометрами не обойдешься. Благодаря илюхиной софтине бардак с учетом в компании прекратился, а оборудованное под моим руководством хранилище надежно оберегло народные денежки от всяких любителей ими поживиться (ну кроме вица по безопасности, но кто ж знал...). В общем, ни следователю, ни почившей компании, ни народным массам сказать нам было нечего, кроме душевного "спасибо".
Наша ответная благодарность тоже не знала границ. Маленькая плотинка, построенная Ильей в бурном потоке учитываемой его софтиной рублевой наличности, позволила отвести от потока вполне достойный двух высококлассных специалистов ручеек, радовавший скоростью и наполненностью только два наших грешных разума. Ничьи иные разумы почему-то не оказались посвящены в его существование. Укоры же наших совестей заглушались спасительной логикой всех робингудов: ограбление грабителей - дело благое, тем более что мы же не для себя берем, а для хорошего настоящего дела.
Прудика, который наполнил этот ручеек, вполне хватило нам на создание Крыши. Того самого настоящего дела, ради которого человек приходит на этот свет. Крыши, которая сегодня умерла...
...В холодильнике обнаружились банка шпрот и початая пачка галет. С начала недели, когда разом уволились оба водителя, никто не ездил пополнять запасы. Кассета для льда валялась сверху на холодильнике. Ну что ж, сойдет и так, бывало и похуже.
Оснастившись средствами для залива горя, мы поднялись в ротонду. Мраморная неширокая лесенка в нее шла прямо от двери, расположенной в приемной.
...Ротонда - это любимое всеми место на нашей Крыше. Когда-то она была всего лишь архитектурным элементом, отрыжкой сталинского ампира. Посещали ее голуби, да при ремонтах кровли - рабочие. Приглядывая помещение для Крыши и наткнувшись в "Из рук в руки" на объявление о продаже площадей в сталинской постройке, я и не подозревал, какое славное местечко мы в результате приобретем. Мы купили отдельный подъезд, лестницу с лифтом, два этажа и полчердака. На одном этаже расположились технические службы, на другом - офисные, а чердак переоборудовали в мансарду со всеми удобствами, и поселили туда себя, любимых. Высшей нотой в этой гармонии делового комфорта стало прорубание двери из приемной на крышу, отделка ротонды розовым, с прожилками, мрамором, и строительство мраморной же лесенки от первой ко второй. За ротонду пришлось побороться с банком, владельцем второй половины чердака. Победили просто и элегантно, склонив к себе сердца владельцев здания ремонтом всей кровли за свой счет.
С тех пор чего только в этой ротонде ни происходило! Ну прикиньте сами: вы - над Москвой, вы видите ее всю, а она вас - вообще нет. Ну, что приходит в голову? Правильно! Все, что ни придумаете, все будет правильно. Курение, гантели, шашлык, алкоголь в различных его вариантах, секс, итоговые совещания топ-менеджмента, работа с клиентами, ну и, конечно же, просто созерцание. Да-да, созерцание - тоже присутствовало! Потому что это лоскутное море крыш, эти торчащие из него на разную высоту пентхаузы, эти восстающие в сизом смоге памятники минувших тоталитарных эпох (других не держим, уж извините), эти серые зимние равнины, эти грозы в начале мая, эти пуховые июньские метели до небес, эти осенние дождевые лохмы - как же всей этой лубочной росписью по ржавой сковороде не любоваться!..
Ротонда сегодня была меблирована по-повседневному, - пластмассовой пляжной мебелью: круглый стол посередине, пепельница на нем, шесть "кресел" вокруг. По торжественным же случаям, типа подведений итогов за квартал, когда не мешали осадки, сюда выносилось более солидное имущество из конференц-зала. (На платформе сбоку мангал отравляет воздух ароматами баранины; коньяк в широких бокалах насилует солнечные лучи; семга и слойки с икрой спешат покрыться клейкой корочкой на московском верховом ветерке; салфетки рвутся лететь в проемы дворов; главбух скомканно докладывает о финансовых успехах; выдернутым из недр Крыши очередным отличникам капиталистического труда под торопливые аплодисменты вручаются благодарственные конверты...)
Но сегодня случай - не торжественный.
- Запер? - спросил я.
- Запер, - ответил Илья.
- Открывай, - сказал я. Вспомнилось, что я не жрал со вчерашнего вечера. Банка шпрот с печеньем на двоих - неважная замена борщу и котлетам с картошкой. Немногим лучше песка. Особенно под ноль-восемь дрянного виски.
Илюха взлохматил крышку консервной банки открывашкой. Я разлил по два пальца. Все происходило стоя и молча. Только стол покряхтел пластмассовыми ногами под илюхиными усилиями.
Выпили. Издевательские кубообразные стаканы (подарок товарищей, блин!) позволяли пить, не облившись, только с угла, каковая их особенность неоднократно использовалась для беззлобных подколок при приеме неофитов в ближний круг владельцев Крыши. Мы с Илюхой, будучи этими самыми владельцами, теперь уже почти бывшими, то есть не неофитами, выпили правильно и остались сухими. Двухпальцевая доза, учитывая площадь дна стакана, предназначалась, по идее, снять напряжение последних дней минуты за две-три. Теплая отрава двинулась по пищеводу, мечтая побыстрее всосаться в кровь.
Сели. По очереди выковыряли из банки по шпротине, пользуясь обломками галет как инструментом.
Я сразу разлил еще по одной. Выпили, опять молча, опять не стукнув стаканами. Выковыряли еще по шпротине. Вторая доза догнала первую и они вместе наконец-то отправились заниматься ожидаемым от них делом: обволакивать готовые лопнуть нити вязким теплом.
- Классный ты мужик, Илюх, - сказал я. - Но ведь пять же лет! Вспомни, как мы начинали... Давай за нас, а?
- Давай, Виталя, давай. Что Палыч-то говорил? Что, плохо дело, да?
- Плохо ли, хорошо ли, а ты в него не лезь. Не нужно тебе это. Мое оно. А ты спи крепко. Как младенец. Закуски мало, черт. Ну, давай по третьей. За нас. Мы молодцы. Жалко, что так все кончается. Можно было бы..., ах, да черт с ним. Давай!
- Давай, Виталя. Я за тебя. Здесь на тебе все держалось.
Выпили. На этот раз я налил на палец, чтобы не развезло до неприличия. Шпроты с галетами - неважная замена... ах, я это уже говорил. И до меня еще кто-то... И еще кто-то... О, блин, как оно на голодный нерв-то пошло! Надо это дело перекурить, чтобы не развезло до..., ах, и это я уже говорил...
Солнце перевалило невысокий предосенний максимум своей древней траектории. Москва вокруг нас дышала ожиданием двухдневного отдыха. Дефолт, как ударная волна ядерного боеприпаса, разрушив все на своем пути в первые моменты после взрыва, все еще катился по стране, но сносил уже не все подряд, а только слабые, ненадежные постройки. Те, что покрепче, выстоявшие, уже ремонтировались и даже обновлялись, их владельцы уже прикидывали, какие выгоды они извлекут из новой, свежей ситуации, не обремененной старыми долгами и язвами. Так что священные московские дачные два дня вступали в свои права, как будто почти ничего и не произошло. Но нас это все уже не касалось. Нашу Крышу снесло начисто, под фундамент.
Обсуждать особо было нечего. Илюха пил со мной наравне, ну разве что не курил. Шпроты кончились после третьей (вернее, осталась одна, ну так за столом же собрались приличные люди!). Галеты со шпротным маслом позволили протянуть еще немного, но сколько - уже не считалось, потому что считать после третьей - вообще некомильфо.
По мере заваливания солнца в сторону Рублевки окрестные улицы постепенно сменяли деловой шум на выходной. Хаотическое движение транспорта перешло в центробежное - туда, за МКАД, на зеленые газоны коттеджей элиты, на обложенные перезревающими кабачками огороды шестисоточной бедноты. Сквозь гарь автомобильных выхлопов потянуло кухней открытого ресторанчика, что ежесуточно с часу дня до четырех утра травил клиентов напротив через улицу. Свежело.
Вернее, все должно было быть так, как описано. Было ли на самом деле, сказать не могу. К этому моменту виски, не встретив практически никакого сопротивления со стороны закуски, уже сделало из меня, уверенного и успешного бизнесмена, совершеннейшую свинью. Мне было не до принюхивания и прислушивания к дыханию города. Перегнувшись через мраморные перила, я самозабвенно блевал прямо на крашеную свежей зеленью кровлю. Заботливый Илюха (классный мужик, помните?), много трезвее меня, держался на расстоянии, обеспечивающем необходимое мне в этом процессе уединение, но также и возможность перехвата моих взлетающих ног, если вдруг слишком увлекусь. Блевать было нечем (ну не полудюжиной шпрот же!), что, как знают все любители виски, в таких случаях бывает особо мучительно.
И вот тут-то и стало ясно, что приближается гроза. А может быть, и не тут же, не сразу, но все равно стало. Свечерело. Я обнаружил себя съехавшим на копчик в пластмассовом пляжном кресле, без галстука, в расстегнутой рубашке, с пустым стаканом в руке, с коленками, нацеленным на блеклую открытку Университета, как стрелка компаса бывает нацелена на полюс, если не очень много выпить. Небо за Университетом исчертилось грядами облаков, подсвеченных снизу заходящим солнцем, а между ними синело, ибо готовилось к ночи. И вот эту облачную решетку пожирал приближающийся грозовой фронт.
Илюха спал в соседнем кресле в почти такой же позе, только без стакана. Его стакан с остатками виски стоял на столе, а пустой кубообразный графин покоился под столом, прямо на мраморном полу, как обычная пивная бутылка.
Не меняя позы, я подергал Илюху за рукав.
- Ну? - спросил он после третьего рывка.
- Я здорово надрался? - спросил я, с усилием втискивая буквы в слова
- Ну так, ничего себе, порядочно, - ответил Илюха. - Заблевал крышу.
- Фигня, щас дождем смоет, - сказал я.
И в самом деле, картинка за Университетом все более утрачивала статичность. Что-то там шевелилось и приближалось.
Тщательно управляя изнывшимся организмом, я привел себя в сидячее положение. Добыл из рубашечного кармана (рубашка оказалась в отвратительных пятнах) сигаретную пачку, и произвел пересчет содержимого. Настойчивое изучение измятых внутренностей через некоторое время дало результат: три сигареты.
Илюха встал, надел пиджак и стал приводить себя в порядок. Наверное, он собирался достичь в этом деле какого-то успеха, но стало только хуже.
Я закурил.
- Ну, куда ты теперь? - спросил я.
- Домой. Работать. Хоть делом займусь. Надоел мне этот твой дурацкий бизнес. Пять лет пахать, чтобы в один день все псу под хвост. У меня своя тема есть, вот ей и займусь. А ты что собираешься делать?
- А я ничего. Долги раздам, что смогу, а дальше - не знаю. Может, и не будет никакого "дальше".
- Это как?
- А вот так. Палыч пошлет своих мальчиков, да и вычистит меня за ненадобностью. И не сбежишь, везде достанут.
- Да брось, Виталя, не шути. Глупости. Что ты ему такого должен, что он тебя заказывать станет? Ты же золотые яйца несешь, нафиг ему тебя вычищать? Что такого страшного произошло? Ну гикнулась Крыша, ну и что, конец света, что ли? Продашь оборудование, площади, деньги себе забирай, с долгами рассчитывайся. Мне ничего не надо, мне на жизнь и на мои дела хватит, а тебе бизнес поднимать.
- Какие площади, Илюха? Эх ты, малек... Нет уже у нас с тобой никаких площадей. Все это - уже не наше. Отдыхай. Отваливай в свою чистую науку, и не пачкайся больше в нашей грязи. Хоть одно хорошее дело я сделал - тебя поднял и оберег от этого дерьма. Ты святой, дурачок, и гений к тому же. Живи и радуйся. Людям, может, добро принесешь.
- Не нравишься ты мне, Виталя. Нельзя так. Великомученика вот только из себя не строй. Сломаешься.
- Все, отстань. Не сломаюсь. Сам не сломайся смотри, мальчишка. Рассчитаюсь с последними делами, махну на Гран Канарию. Или на Валдай. Или возьму путевку, по северам поплыву, грехи замаливать. На Валаам. О, вот еще идея, в монастырь уйду. Истопником, может, возьмут. Кинул полено - отбил поклон, кинул - отбил. А жрать буду только щи из кислой капусты, вот. В монастыре не замочат, постесняются.
Илюха хмыкнул, а я-то и в самом деле засобирался в монастырь. А что, брошу все на свете, оденусь в самое простое, возьму какой-нибудь туристский или церковный справочник (должны же быть такие!), да и айда по всем монастырям, начиная с буквы "А". Авось где-нибудь в районе буквы "Ж" не откажут, оставят послушничать. Так и так, буду рассказывать, мол, был бизнесменом, грешил, развратничал, заблудил, а вот теперь вернулся сынуля, хочу Господу нашему остаток жизни отдать. Ведь не прогонят же, не по-божески это будет, западло им! Мы ж такие, раскаявшиеся, самые для них ценные кадры! Рай-то черт с ним, но хоть пока живой, поживу по-райски, сам не судя, да и не судим никем. Бросил полешко - отбил поклон, и так лет до семидесяти. Чисто, благостно, спокойно!
Только где ж в стране столько печек в монастырях набрать, чтоб всех таких, как я, пристроить? Неужто опять отстегивать придется?
Но Илюха, похоже, всерьез моим состоянием не обеспокоился:
- Дурак. Завтра протрезвеешь, я с тобой поговорю.
Знает он меня, конечно, знает. Хандрить - не мой стиль. Каких только мы с ним препятствий в жизни ни встретили, каких только врагов попрек дороги ни вставало, где они все? Ну да, да: Крыши больше нет. Но я-то есть! Я-то крепкий орешек! Меня голыми руками не возьмешь! И на "слабо" меня не возьмешь! Меня вообще никак не возьмешь!
... Разговор иссяк. Молчали, наблюдая, как катится на нас с Воробьевых гор вал грозового фронта. Дальние его фланги уже обложили горизонт, уравняв в серой тональности ночной восток и вечерний запад. Быстро похолодало; ветер решил всерьез намекнуть, что нам пора сваливать с этой продуваемой верхотуры. Я выкурил одну за другой две сигареты. Илья поднял воротник пиджака. Выглядело это как-то по-колхозному, и трагически не вязалось с моим привычным представлением о компаньоне: как он, сидя в своем кабинете в белой сорочке с закатанными рукавами, наставляет разработчиков на путь истинный, который всегда знал; а за окнами - зимний московский день; и пахнет кофе; и Крыша дышит этим запахом; и еще - запахом елки, занявшей своими лапами и игрушками полприемной; и еще - запахом мандаринов и шоколада, которые несут Инночке все прохожие...
Грозовой вал прошел над нами, и к ветру добавилась дождевая пыль.
И в самом деле, пора уходить. День пятилетия Крыши, нашего ребенка, который она не пережила, кончен, и даже уже обмыт.
Уходить не хотелось.
Вот выйдем сейчас на улицу, запрем дверь, и пойдем каждый в свою сторону. Я - ловить такси до Рублевки. Он - пешком через дворы к себе. И, может быть, больше никогда не увидимся! Вот ведь что обидно!
- Слушай, Илья. И меня там бумажек накопилось. Хотел завтра пожечь. А теперь думаю, чего до завтра-то ждать? Может, поможешь?
- Пошли. Я и свои поднесу, кстати. Не оставлять же врагу.
- Да что там у тебя за бумажки? Фигня какая-нибудь техническая. В них, кроме тебя, никто ничего не понимает.
- Пусть фигня, но это не повод оставлять врагу. Фигня - самый для врага лакомый кусок.
- Ну пошли.
Я поковырялся в пачке. Как три сигареты было - помню. Как две выкурил - помню. А когда третью извел - не помню. А может, их всего две и было-то. И, кстати, где мой галстук?
- Илюх, где мой галстук?
- Плюнь на него, Виталя. Не нужен он тебе сегодня.
- Хм. Дорогой был, зараза. В Стокгольме покупался.
- А что, в Стокгольме какие-то особые галстуки?
- В Стокгольме все особое.
Мы спустились в приемную. Кубический алкогольный гарнитур остался в ротонде. Мой стакан - на полу под креслом. Илюхин, с остатками виски - на столе. Графин - под столом. По мутному от осевшей водяной пыли граненому примитивным рисунком стеклу сбегают прозрачные дорожки, цепляясь за звездчатые узоры. Прощай, дурацкий кубический алкогольный гарнитур!
В приемной пахло теплом и жильем. Илюха заскочил к себе (его кабинет напротив моего), и сразу вернулся, открыв дверь задом, нагруженный охапкой записок, служебных писем, заметок и блокнотов, килограммов на пять, не меньше. То ли сгреб подряд все, что попалось под руку, то ли уже заранее зачем-то собрал. Думаю, второе: с него станется подготовить свои бумажки к выбрасыванию, дабы уборщице не пришлось возиться. Видал я, как он кошкам дорогу уступает, так что удивляться нечему.
В моем кабинете оказалось настежь открыто окно, поэтому было так же противно, как на улице. Через трепещущие вертикальные жалюзи в помещение несло все ту же водяную пыль, запахи ресторанчика и шелест покрышек. На потолке плясали отсветы реклам, расчерчивая сумрак на ползучие разноцветные полосы. Мы закрыли окно, завернули жалюзи, разожгли камин последней парой полешков. Стало тихо, сухо и надежно.
Я выгреб из сейфа и шкафа все подряд. Все сколько-нибудь ценное уже ушло: что домой, что по банковским ячейкам, а что и в этот же камин. Осталось барахло, мало чего говорящее даже нескромным исследователям, и не требующее перебора. Можно жечь подряд. Ну да "ничего врагу", как выразился мой компаньон. В общем, на пару часов возни хватит. По многочисленным заявкам участников похороны продлеваются.
Глава 2. Философия у камина
- Ну? - Илюха выглядел так, будто это ему пришла в голову идея посидеть здесь еще пару часиков, уничтожая последние следы совместного существования и наслаждаясь им напоследок. - С твоих или с моих начнем?
- С моих. У меня больше. Только пачкой не бросай: не дождемся, пока прогорит. Надо мять.
- Смешно. Еще две недели назад не думал, что вот так все повернется. Столько планов было! Сайт новый хотели делать, на динамическом HTML, Тимофеенко уже слюной истек весь. Вон эскизов сколько осталось. А ты что жжешь? Черную бухгалтерию?
- За дурака держишь? Сгорела уже давно. А это так, тоже планы всякие по мелочи.
Занялось весело. Черные хлопья, исполосованные серыми тенями выгоревших принтерных строчек, понеслись друг за дружкой в дымоход. Некоторые, понаглее, пытались вырваться в помещение, подмахивали к краю хайла, но и там их доставала гудящая тяга, безжалостно возвращая в общий поток разрушенной информации. Я орудовал кочергой, Илья - щипцами, мы расслаивали слежавшиеся пачки бумаги, и огонь бодро съедал освободившиеся листы с краев. Наверное, над крышей поднимался фонтан искр, уносясь в потемневшее небо навстречу сыплющемуся оттуда дождю.
Вообще-то, это оказалось работой. Нужно было все время двигаться, сновать туда-сюда руками, наклоняться и разгибаться. Причем в сочетании с недобродившими ноль-восемь на двоих под банку шпрот! В общем, через пятнадцать минут энтузиазм деградировал.
- А скажи, Илья, - спросил я, развалившись в каминном кресле и наблюдая, как огненные язычки протискиваются между листами поставленного "на попа" скоросшивателя, - веришь ли ты в загробную жизнь?
Когда мы перестали совать в огонь бумагу порция за порцией, веселье поутихло. Гул в дымоходе смолк, полукруг жара съежился, в кабинете потемнело. Илюха, дабы процесс все-таки шел хотя бы сам по себе, принялся ставить в огонь скоросшиватели на торец, раздвинув их корки. Правда, и плата за автоматизацию, по обыкновению же, не задержалась: появились отходы в виде обгорелых механизмов и скрученных жаром корок.
- Ха. Нет, конечно. А ты, я вижу, все-таки озадачился? Не, ну посуди здраво, с чего Палычу тебя заказывать, чудак-человек. Ты ж ему дорогу не переходил, в лучших чувствах не обманывал, не предавал. Ну задолжал, с кем не бывает! Отдашь. Завязывай ты со своей паранойей.
- Не-е, Илюха. Про Палыча забудь пока. Я тебе вот что хочу сказать. Я тут подумал на досуге, даже, было дело, ночь не спал. Представляешь, по-моему, загробная жизнь вообще-то возможна. И все эти рассказы вернувшихся "оттуда" про туннель, про то, как свое тело со стороны видели, как врачи над ними колдовали - это все не сказки, а чистая правда.
Илья поерзал в кресле. Наверное, приспосабливался к новому направлению общения. А что, нормально. Два мужика вмазали с горя, потом, слегка протрезвев, решили малость пожечь бумажки, и, раз уж так повернулось, разговор просто был обязан естественным образом зайти о загробной жизни. По-другому - то и не бывает, если вдуматься.
- Ну тогда, - осторожно сказал Илья, - самое время задать тебе вопрос: а не ударился ли ты, Виталя, в Бога?
Отношения с Богом у нас с Илюхой, как я знал, различались мало. Поскольку биография досталась общая, одна на всю страну. Пионерские лагеря и комсомольские собрания глубокой вере, мягко говоря, не способствовали. Любой вере, хоть в Бога, хоть в коммунизм. В партию ни я, ни он вступить не сподобились: во времена Горбачева, когда по возрасту дозрели, это стало уже не в моде. Но, подозреваю, что и партия тоже мало помогла бы искренности нашей веры. Когда же однажды выяснилось, что нас, неверующих, существенно меньше, чем представлялось по отчетным докладам съездов КПСС, тогда и совсем обращаться расхотелось. Как-то так само оказалось, что все наши публичные люди, что еще при историческом материализме плевать учились, на самом деле всю свою жизнь прятали иконки за портретами генсеков и тайно, опасаясь быть брошенными на забаву львам, крестились в красный угол при входе в кабинет секретаря райкома. Как только "стало можно", все они разом потянулись в храмы подсвечниками подрабатывать. Возможно, продолжи я комсомольскую карьеру, тоже сейчас где-нибудь со свечечкой стоял, вспоминая, какое количество пальцев имиджмейкер советовал ко лбу прикладывать. Но раз уж не продолжил, то посчитал для себя бесчестным столь радикально менять убеждения.
Свое кредо в части веры я тогда вот как для себя обозначил. У нас с Богом договор: я его не беспокою, а он на меня не обращает внимания. (Может, поэтому Крыша и накрылась?)
- А вот представь себе, никуда я не ударился. Все сугубо материалистично, комар носу не подточит. И все-таки загробная жизнь - возможна. А если возможна, то, значит, есть.
- Ну давай уж, развивай, - вежливо заинтересовался Илья.
- Ну вот смотри. Что есть загробная жизнь? Это, будем полагать, такое состояние личности, когда тело, которое ей принадлежало, мертво и даже похоронено, а личность продолжает жить: воспринимать окружающий мир, и, естественно, мыслить. Согласен?
- В общем да, но с некоторыми натяжками, - проснулся в Илюхе аналитик. - Я уверен, что это будет не совсем та личность, которая была в теле. Ощущения и функции тела ей будут уже недоступны, и, значит, какая-то часть личности все-таки отомрет. Вопрос в том, насколько эта часть велика, не слишком ли сильно личность пострадает. Есть, кстати, подозрение, что довольно сильно. Вспомни, что, по крайней мере, эмоции регулируются гормонами. Нет гормонов - нет эмоций. Нет эмоций - это уже вообще не личность, а мыслящий овощ какой-то. Тут опять же вопрос встает, а будет ли он мыслящим. Химизм мозга - это материальная основа высшей нервной деятельности.
- Нет, ты подожди меня раскатывать, я тебе еще ничего не объяснил. Продолжим постулировать. Вот смотри, давай пока предположим, что вся наша личность целиком сосредоточена в головном мозгу. То есть нет никакой нематериальной составляющей, души то есть. Есть гигантская, как-то структурированная нейронная сеть, и по ней распределены и перемещаются возбуждения и торможения. Этакий специальный процессор. И в каждый момент времени карта соединений этой структуры плюс распределение возбуждений и торможений и представляют собой целиком, без остатка и изъятий, нашу уникальную неповторимую личность. С точки зрения материалиста - это же нормально, да?
- Ну, допустим, - согласился Илья. - Полагаю, карта соединений нейронов - это как бы статическая часть личности, ее основа, то, чем каждая личность в отдельности отлична от других. А возбуждения и торможения - это ее жизнь, то есть функционирование, динамическая честь. Можно даже полагать химизм вторичным по отношению к личности: не она такая, потому что он такой, а наоборот, он такой, потому что она такая. Ну и?
- Отлично, - (мне польстило, что Илья конструктивно включился в тему). - Теперь предположим, ты - некий разработчик, перед тобой стоит задача сохранить личность после смерти тела. Мозг, природный носитель личности, вот-вот перестанет функционировать, но личность все еще жива. У тебя есть любые, самые фантастические ресурсы. Я бы назвал эту задачку, по Стругацким, "проблемой Окадо". Итак, что бы ты делал?
- Очевидно, - пожал плечами Илья. - Создал бы нейронную сеть, с точностью до последнего нейрона и синапса копирующую умерший мозг. И, пока умирающий еще жив, скопировал бы все возбуждения и торможения с его мозга в новый. Упс. Интересно, - Илья почесал переносицу, как делал всегда, когда натыкался на действительно интересную задачку. - Это будет не та же самая личность.
- Точно! Это будет другая личность, в точности копирующая первую! Но другая! Поначалу, конечно, пока не начала набирать собственный жизненный опыт, она будет очень похожа, но и всего-то. То есть Окадо-то на самом деле у Стругацких умер безвозвратно, вот в чем беда! Цели-то своей они там в "Полдне" достигли, сохранили возможность принесения пользы человечеству, которую мог бы принести Окадо, будь он жив. Но пользу эту принесет не он, а его копия! А сам он больше ничего не почувствует и не сделает. Он умер. И это - неправильно! Я, именно я хочу жить после смерти, а не моя копия. И, кстати, те, кто вернулись с того света, передают ощущения свои, а не своей копии! Значит, "проблема Окадо" имеет полное решение, когда сохраняется не копия личности, а она сама, исходная личность!
- Виталя, хочешь, я тебя сейчас разочарую до невозможности? - Илюха снисходительно улыбался. - А почему ты решил, что с того света возвращаются исходные личности? Они сами тебе об этом рассказали? Почему бы "оттуда" не возвращаться копии той личности, которая на самом-то деле умерла "насовсем", а? Даже так: не первой, а второй копии? Сначала личность скопировалась в потустороннюю, получилась первая копия. А потом, когда боженька решил, что рановато будет помирать-то, личность скопировалась обратно, уже с загробным опытом, в не успевшее еще остыть тело своего предшественника. Получилась вторая копия. Вуа-ля. Теперь она может сколько угодно плести тебе, будучи и сама в этом уверена, что она - это тот, кто умер, и что "там" он видел свет в конце туннеля, да только тот, кто на самом деле умер, уже ничего не чувствует и не плетет. Он уме-е-р! Ты, именно ты больше никогда и ничего не почувствуешь, а твоим телом и твоей личностью будет нагло пользоваться совсем другой тип.
Я был и в самом деле разочарован до невозможности:
- А, черт! Ты прав как всегда, Илюха. Значит, даже при наличии настоящей загробной жизни нам ничего не светит. Блин, помирать-то как неохота! Нет, ну постой, давай все-таки подумаем. Мне кажется, что полное решение "проблемы Окадо" возможно. Вот смотри. Нужны двусторонние коммуникации между "старым" и "новым" мозгом. Идея такая. Вообще-то личностью на самом деле является не сеть нейронов плюс распределение по ней возбуждений, а только распределение возбуждений. Потому что личность является личностью лишь постольку, поскольку она сама себя ощущает, то есть именно распределение возбуждений, существующее прямо сейчас, сиюсекундно, и есть личность. А структура сети определяет лишь свойства личности, вот что! Мы воссоздали структуру в мозге-копии, и этого достаточно. Нейронная сеть - это только оболочка, хранилище для личности! А вот чтобы сохранить исходную личность, надо, чтобы возбуждения перетекли из старого мозга в новый. Те самые возбуждения, а не их копии! И тогда ты так и останешься сам собой. Будешь смотреть на свое бывшее тело со стороны и удивляться, что это такое с тобой приключилось. И это будешь ты, ты сам, а не твой двойник!
Илюха опять снисходительно улыбался:
- Э, Виталя, чего это ты на меня переключился. Это ты собрался жить вечно, а не я. Ну и как же ты хочешь заставить возбуждения перетечь из одного мозга в другой?
- Делаем так. Дожидаемся, пока какой-нибудь нейрон не окажется в нейтральном состоянии, то есть не несет в данный момент никакой информации. Аккуратненько обрезаем все его связи, то есть дендриты и аксон, насколько я помню, и подключаем вместо них к "старому" мозгу его нейрон-копию, физически расположенный в "новом" мозге. Теперь все возбуждения, которые раньше проходили через нейрон "старого" мозга, пойдут через новый. То есть маленький кусочек нашей личности окажется вынесенным за пределы "старого" тела. Так последовательно проделываем со всеми нейронами. И, как ты говоришь, вуа-ля! Мы - в новом мозгу! Возбуждения перетекли, а не скопировались!
- Идея, конечно, интересная, - Илюха опять почесал нос, - только уж больно много вопросов возникает. Вот, например, такой. А если нейрон не бывает в нейтральном состоянии? Есть оно вообще-то у него, нейтральное? Вот философский вопрос! Что значит: отсутствие информации? Скажи мне: когда в битовой ячейке в компьютере информация отсутствует - когда там ноль, или когда единица записана? Ну ладно, положим, с компьютером проще. Объявляем, что нулевые состояния - это отсутствие информации. Тогда вся информация будет представлена распределением единиц. Так что с компьютером все понятно. А вот с нейроном, если возможных состояний у него больше двух - какое из них объявить отсутствием информации? А если у разных нейронов вообще гаммы состояний не совпадают, так что ни одного общего не найти? А если какие-то нейроны вообще не бывают в нейтральном состоянии? Ну, например, хранят внутри себя кусочек памяти, возбуждение, которое можно только считывать? Этакое ПЗУ? Получается, твоя идеальная картинка не работает. Надо уметь насильно перегонять возбуждения из "старых" нейронов в "новые". Типа, не просто аксоны с дендритами переключать, а еще и мосты строить. Ждем, пока нейрон оказывается в состоянии, когда он ни с кем из соседей не взаимодействует. Спит, типа. Переключаем аксон и дендриты. И по мосту перегоняем его состояние в новый нейрон. Убираем мост. Вуа-ля. Можно работать дальше.
Посидели молча, переваривая. Огонь в камине совсем погас. Сквозь слой пепла слабо просвечивала багровым зона все еще высокой температуры. 451 по Фаренгейту. Реактор.
Кабинет заполнил мрак. Глаза, приспособившись к свечению горячей зоны, не хотели принимать за свет жиденькие ручейки фотонов, приникающие с улицы сквозь задвинутые жалюзи.
- А ведь посмотри, Виталя, на какую интересную проблему мы выгребли. Слушай, у меня аж мурашки бегают. Это что-то особое, фундаментальное, только я еще не пойму, что. Тут где-то рядом Бог прячется. Вот смотри. Допустим, мы не стали-таки строить мост между нейронами. Переключили связи нейрона, создали в "новом" нейроне состояние, абсолютно аналогичное тому, в котором находится "старый", а в "старом" - его состояние убили. Или просто бросили за ненадобностью, оно же уже никому не интересно. Какая разница окружающим нейронам, с каким из нейронов - "старым" или "новым" они взаимодействуют, если его поведение в том и другом случае полностью, абсолютно, предельно, как угодно точно, чтоб я сдох, идентично?! Вот давай еще раз, смотри: вот мы не стали строить мост для перелива состояния нейрона, а просто скопировали его состояние в "новый" нейрон, сохранив это состояние и в "старом". Так, поочередно, проделали со всеми нейронами. Получили новый мозг, который функционирует строго идентично "старому".
Тут Илюха проделал странное. Начиная со слов "еще раз", он все возвышал и возвышал голос. И вот теперь он вскочил, подлетел ко мне, и в диком возбуждении принялся трясти меня за грудки, плюясь мне в лицо. "А личность-то не перешла!" - орал он. - "Ты понимаешь, Виталя, личность не перешла!!! Ты гений, Виталя! Мы с тобой два гения!!! Личность не перешла!!!"
Я отодрал илюхины пальцы от лацканов своего пиджака, встал и пошел к журнальному столику. Пока я шел, Илюха, дико подпрыгивая и на разные лады повторяя свое "а личность-то не перешла", носился вокруг меня, норовя опять схватить за грудки. Так, отпихивая его, я добрел-таки до столика, откупорил бутылку минералки, наполнил до краев высокий стакан (вошло полбутылки) и, тщательно рассчитав упреждение в момент очередного илюхиного витка, щедрым жестом маханул содержимое стакана ему в рожу.
Постояли молча. С Илюхи текло. Вероятно, вокруг него на ковре образовалось мокрое пятно, но об этом в темном кабинете можно было только догадываться.
Не дождавшись от него никакой реакции (впрочем, за нее можно было полагать его внезапное успокоение), я вылил остатки минералки из бутылки в стакан. Опять получилось до краев. Прикинул, имеет ли смысл повторить водную процедуру. Тут Илюха, все так же молча, подал признаки жизни: вернулся к камину и снова уселся в свое кресло. Я последовал его примеру, не забыв, на всякий случай, прихватить стакан с собой.
Снова уставились в камин.
- Ну ты понял? - спросил Илюха через некоторое время, как ни в чем ни бывало.
- Нет, - честно ответил я.
- Объясняю специально для клинических идиотов. Мы с тобой только что сделали открытие, оценить масштабы которого мы не способны. И никто пока не способен. Даже пока непонятно, что с этим делать. Может быть, оно так и останется никому не нужным. А может быть, перевернет мир. Так слушай же. Как теперь понятно, информация - это материальная субстанция. В теории информации, да и в жизни, мы всегда полагали, что вторая копия информации информацией не является. Если ты слышишь некоторую новость второй раз за день, она для тебя уже не новость. Так вот, это не так! Может быть, на телевидении это и так, а во Вселенной - не так! И это - база, основа, на которой вся Вселенная стоит! Вот посмотри. Скопировав состояние нейрона, то есть повторив с абсолютной точностью в "новом" нейроне состояние "старого", мы, как оказалось, не перенесли в "новый" кусочек личности, а сделали его копию. Состояние "старого" нейрона, информация, принадлежащая личности, так и осталась в "старом", и личность Окадо так и умрет вместе с ним. А в "новом" нейроне окажется копия Окадо, а не он сам. И лишь перелив информацию по мосту из "старого" нейрона в "новый", мы обеспечим полное решение "проблемы Окадо", сохраним его собственную личность, его ощущение себя и мира. Информация, форма, описание, идея, эфемерность - то, что мы раньше считали не имеющим никаких свойств, вспомогательным средством для определения сущностей и явлений мира, оказалось самой материальной сущностью из всех сущностей, основой основ.
- Грубо говоря, - продолжил Илья, дождавшись, пока я выхлебаю полстакана. - Как надо строить мост между "старым" и "новым" нейронами? Допустим, носителем информации в мозгу на нижнем уровне является электрический заряд. Электроны. Так вот, если мы сделаем так, что для передачи информации по мосту мы привлечем посторонние электроны, то личность не перейдет. Померили, например, что в "старом" нейроне крутится электрончик, и повесили в "новом" такой же на том же самом месте. Все, личность потеряна. А вот если мы перетащим из "старого" нейрона в "новый" этот самый электрон - личность перейдет! Во как! Или оптический вариант: пусть возбужденный атом в "старом" нейроне испустит фотон, отдав ему свою информацию, тот долетит до "нового" нейрона, и возбудит атом уже в нем. Тоже все нормально, личность перейдет. Вот! Тут квантовость напрямую работает! Ну да это - отдельный разговор. Итак. Два совершенно одинаковых электрона, или два совершенно одинаковых возбужденных атома, оказывается, отличаются друг от друга: один несет информацию о личности Окадо, другой же максимум может принадлежать лишь ее копии
- Ну, понятное дело, это идеальная картинка, - продолжил Илья, когда я дохлебал стакан. - Наверное, личность настолько сложная и самовосстанавливающаяся штука, что с какими-то потерями при ее передаче можно примириться. Правда, представить себе я это не могу. Как так, вот сейчас я себя ощущаю собой, а как я буду себя ощущать, если в новое тело перельется только восемьдесят процентов меня, а остальные двадцать всего лишь скопируются, или достанутся от кого-то другого, или вообще потеряются? Не знаю. Не представляю. Да и не дай бог... Хотя, к старости, наверное, так постепенно и происходит. И при Альцгеймере...
С этими словами Илья положил в камин пачку бумаги, сдвинув ее листы. Огонь радостно вырвался из активной зоны, в дымоходе снова загудело. Только тут Илюха сообразил, что он весь мокрый, и захохотал. Меня, конечно же, тоже разобрало. Заливались на пару, два идиота, вспоминая, как я ему - в рожу! А он - орет! А я - наливаю! А он - замолк! А потом - сел! А я - еще стакан!..
Оторжавшись, успокоились.
- Ну и что мы с этим открытием будем делать? - спросил я, зная ответ заранее.
- А ничего, ты ж знаешь, - ответил Илья, зная, что я знаю ответ и знаю, что он знает, что я знаю. - В "Науку и жизнь" написать что ли, если она еще выходит? Ха-ха. В Интернет выложить, авось кому пригодится? Трижды ха-ха. Все, расслабься. Да здравствует русский гений, бессмысленный и беспощадный. У нас в России все - бессмысленное и беспощадное, так почему бы и гению таким не быть. Мы молодцы. Баста.
- А вот нифига, - не отпустил я его так же, как он имел привычку поступать со мной. - Так просто не отделаешься. Мы с тобой про загробную жизнь начали говорить, так что давай продолжать. Как, в свете нашего открытия, будем объяснять рассказы вернувшихся "оттуда"?
Илюха, владеющий теперь базовым инструментом познания, легко вышел на оперативный простор:
- А очень просто. Допустим, кто-то еще, кроме нас с тобой, знает, что личность можно сохранить и после смерти. Кто? Ну, допустим, Господь Бог. Или Святой Петр по его поручению. Или, например, инопланетяне, в целях грандиозного эксперимента под названием "Земная цивилизация". Или наши потомки, овладевшие перемещением во времени. Короче, кто угодно. Желающих, как видим, предостаточно. И, допустим, поставил этот "кто-то" себе задачей сохранять поголовно личности всех нас, умирающих. Или, допустим, не всех, а только подходящих по каким-то там его неведомым нам критериям. Для этого он, обладая соответствующей технологией, переливает умирающую личность за мгновение до смерти в новый носитель. Тут-то она и получает свой загробный опыт. Помнишь, они все говорят, что им легко-легко становится? Не удивительно, раз уж у них новенький, только что с конвейера, носитель. Ну а потом благодетель, разобравшись, что в отношении некоторых чуток ошибся, возвращает их обратно в старый носитель еще малость погрешить.
- Ну а где в таком случае прячется необходимое оборудование, и, извините, новый носитель? Где нулевое тело, я тебя спрашиваю?
- Да блин, Виталя, давай уже сам додумывай такие простые вещи. У них же там совсем другая тех-но-ло-ги-я! Ты же знаешь, что такое эмуляция? Берешь одну платформу, запускаешь на ней эмулятор другой платформы, а под ним уже - родную для второй прикладуху. И работает, как миленькая. А если эмулирующая платформа в миллион раз мощнее эмулируемой, то и не просто работает, а летает. Ну вот и они там, формируют с помощью каких-нибудь своих полей, лептонных например, эмулятор нашего примитивного мозга, и переносят в него нашу личность. Ты лептоны умеешь видеть? Ну вот, и я нет. Так что для нас, простых тупых землян, все происходит незаметно. В другом измерении. Наверное, они это вне времени вообще делают. Допустим, летит тебе в башку пуля. Когда там успеешь мозг с одного места в другое перегнать? А вне времени - пожалуйста, там пуля на месте стоит, перегоняй не торопясь. Много там еще жечь-то осталось? Есть хочу.
Жечь оставалось еще много. Увлекшись великими открытиями, мы профилонили. Время шло к одиннадцати. Принялись опять шуровать кочергой и щипцами.
- А вот еще, смотри, как классно получается! - вскинулся Илья после нескольких минут бессловесного труда. - Заодно мы с тобой раскрыли причину пресловутого молчания Вселенной. Старина Ферми сам не понимал, до чего он был прав, когда утверждал, что корабли инопланетян должны тучами топтаться по Солнечной системе! Они не просто топчутся! Мы живем под их полным контролем! Они даже наши личности после смерти сохраняют! И вся молчащая Вселенная, которую мы наблюдаем - не более чем большое, в нашем понимании, кино! Которое они крутят для нас, несмышленых дурачков. Да если уж на то пошло, молчание Вселенной - есть прямое доказательство существования инопланетян! Если бы оно не было создано ими искусственно, оно было бы попросту невозможно, ибо Вселенная битком набита жизнью, и эта жизнь постоянно прогрессирует в разумную. В нашем случае, надо сказать, это у нее не очень хорошо получилось, но кому-то же наверняка больше повезло!
- Ну и для чего инопланетянам это нужно?
- Да неважно! - Илья скорчил рожу, предназначенную продемонстрировать презрение к этому вопросу. - Нам не дано понять это, можно даже не пытаться. Во всяком случае, пока мы здесь, внутри кинотеатра. Они настолько впереди нас во всем, что их мотивы для нас неисповедимы. Да и та информация, которую они нам демонстрируют в своей паршивой киношке, попросту недостаточна, да и недостоверна, чтобы дать ответ на этот вопрос. Главное, что совершенно очевидно: все вокруг нас, и мы сами тоже, короче, все-все находится под их контролем. И прямым и неопровержимым доказательством тому является молчание Вселенной. Если хочешь, можем назвать их Богом. Во всяком случае, по функциональности - никаких отличий. Они создали для нас эту Вселенную, они дают нам жизнь, они переправляют после смерти наши личности, то бишь души, в иной мир, в загробную жизнь! Вот. А жрать хочу как собака.
Я набрал номер ресторанчика, что через улицу. Около двенадцати столик найдут. Зарезервировал.
- Вообще, Илюха, - продолжил я, озвучивая пришедшее в процессе этих манипуляций, - насчет загробной жизни у меня имеется масса сомнений. Пока речь о ней ведет религия, вопросов у меня нет. То ли там триста тридцать три пышногрудых девственных гурии меня заждались, то ли меня на сковородку посадят - тут мне все ясно: Бог решает за меня все неувязки с логикой и здравым смыслом. А вот как только мы начинаем обсуждать эту тему с материалистической точки зрения, так начинаются сомнения. Воздадут ли нам там по делам нашим здесь? Окажусь ли я там с Гитлером и Сталиным в одной компании? Или с Чикатилой? Личности психов что, тоже туда попадают?
- На самом деле, Виталя, это все тот же главный вопрос. Зачем им, инопланетянам, все это нужно. Ну, допустим, вот: нам всем, - и маньякам, и фашистам, и нормальным, - там открывается какая-то такая истина, что мы начинаем совсем с другой точки зрения смотреть на то зло, которое совершили здесь. По крайней мере, понимаем, что это зло было нужным, необходимым, то есть как бы и не злом вовсе, а наоборот, добром. То есть и Гитлер, и Чикатило - такие же полноправные члены загробного общества, как и мы с тобой. Как и святые праведники тоже. Кстати, довольно несправедливо получается. Один тут всю жизнь в рубище провел, монашествовал и народ наложением перстов исцелял, а другой оттягивался вволю, девок щупал без счета, трезв бывал только случайно и кровищи на нем море, а "там" оба оказались на равных правах. Ну да может, эта их инопланетянская истина такова, что никакой несправедливости в итоге мы и не увидим. Черт с ней. Но вот вопрос: познав эту, такую мощную, истину, останутся ли наши личности сами собой? Моя личность останется ли собой, если вдруг окажется, что рабочий подсобки дядя Коля, у которого в лимфатической системе - сплошь сивуха, тоже познав эту истину, станет таким же просветленным? Пока что, сидя в кинотеатре, я уверен, что от таких откровений моя личность просто распадется. Во всяком случае, самим собой я точно не останусь.
- А вот еще, смотри, Илюха, - подхватил я, - куча вопросов возникает насчет уровня развития. Младенец, умерший новорожденным, - тоже туда отправляется? У него же личности как таковой вообще еще нет, одна только генетика, без жизненного опыта. А абортный материал? А кроманьонцы какие-нибудь - тоже там? А неандертальцы? А австралопитеки? А если, допустим, я дотяну до глубокой старости, моя личность так старой туда и попадет, озабоченной подагрой и диабетом? Нафиг?
- Да, Виталя, что-то мы опять заблудились. А так хорошо все начиналось. Великое открытие сделали. Материальность информации! Но все равно, на существование Бога я пока согласиться не готов. Надо еще подумать. Мы же русские гении, бессмысленные и беспощадные! Что-нибудь да придумается.
Тут вдруг как-то само собой обнаружилось, что все желаемое мы дожгли. На полу остались разбросаны смятые клочки, почерканные стикеры, скрепки, металлические и пластмассовые, разноцветные. Барахло, недостойное внимания. В камине образовалась грязная гора пепла, мечтающая о любом соприкосновении с чем бы то ни было, чтобы превратиться в просто грязь. Ну и пусть так все и остается. Придет Палыч со своими шестерками Крышу осваивать - а здесь разгром, как в покинутом белыми Херсоне. Веник в зубы - и пусть строят Советскую власть. Без нас.
Я зажег свет. Зрелище стало совсем отвратным. Оказывается, дымоход засасывал-таки не весь пепел. Черные хлопья его лежали по всему кабинету - на ковре, на столе, широким полукругом вокруг камина. Я посмотрел на Илью. Он посмотрел на меня. И мы второй раз за вечер зашлись в хохоте. Его измазанная сажей смеющаяся физиономия, испорченная рубашка - вся в черных разводах (да еще я с минералкой подсуетился), закатанные по локоть рукава, съехавший набок распущенный галстук - этот портрет так и останется навсегда в моей памяти. Вот так ужинать и пойдем. Ну пиджаки наденем, да еще умоемся на всякий случай. Все, эта страница жизни не просто перевернута, а сожжена. Уходим.
Напоследок решили последний раз подняться в ротонду, бросить прощальный взгляд на Москву с высоты полета заблеванного галстука. Только повыключали везде свет, в том числе и в приемной, чтобы не мешал.
Она была хороша. Она была, как обычно, прекрасна, эта грязная, равнодушная вокзальная шлюха! Город-лубок, пустой и глупый, жестокий и родной, пьяный и женственный, маленький и взбалмошный, бежевый, подлый, нежный, извращенный, поддельный, втягивающий, единственный на этом свете, да и, конечно же, на том! Город, которого, куда ни пойди, везде - много, даже на замусоренных пустырях, даже в бестолковых "спальниках", даже в ядовитых промзонах. Город, в котором ты остаешься жить, даже бросив его, даже предав, даже прокляв, даже уехав из него на самый дальний от него край планеты, даже насмерть пообещав никогда не возвращаться, даже и в самом деле сдохнув где-нибудь под чужим забором, не вспомнив его ни разу ему назло, с момента отъезда и до самого своего бесславного и одинокого конца. Что бы ни строили его кровавые правители во все века, какие бы архитектурные стили ни волокли в него со всего света его бездарные и великие зодчие, как бы ни тщились они оставить в нем свой след, он проглатывал и лишал имени их всех, и тебя вместе с ними, не почувствовав вкуса, не заметив самого акта глотания. И всегда у них у всех, и у тебя вместе с ними, получалось только одно - маленький, крикливый, кичевый, безвкусный мазок на этой лубочной перекошенной физиономии. Гениальный блик, немыслимый отсвет, неуловимый рефлекс на этом чистом, неповторимом лице русской мадонны. Тончайшая, неслышимая нота в невозможной и феерической русской гармонии.
Грозы не было. На Москву падал дождь. Ночное мокрое бесполое небо обнимало свою вечную девственную любовницу, опять не в силах оплодотворить и удовлетворить ее, как века назад, как века вперед. Она светилась ему навстречу, тянулась всем своим телом, и опять - уходила, и опять - обманывала.
Мы плыли на высоте меж ними, одни во всем бессонном городе, любуясь совокуплением гигантов, и не надеясь налюбоваться.
- А вот ты знаешь, Виталя, откуда есть пошла русская земля? - спросил Илья, когда красота сделала молчание совсем невыносимым.
- Ну с Киева, матери городов русских. Как обычно. А что, есть варианты?
- Э, нет, братан. У нас сегодня вечером "что-где-когда" по-крупному. Стандартными отмазками не отделаешься. Вот ты задумывался ли когда-нибудь над такой простой проблемкой... У всех национальностей история их формирования более-менее прослеживается. Даже если есть в ней какие-то пробелы, все равно имеется четкое ощущение, практически убежденность, что эта история существует, что во времени протянута логическая цепочка событий, конечным звеном в которой и является нынешняя национальность. Или нация. Не будем вдаваться в тонкости определений, не они нас сейчас интересуют. В общем, всегда можно указать, или хотя бы предположить, на какой, достаточно ясно очерченной, территории все происходило, какие племена или народы участвовали, какие события способствовали, а какие - препятствовали. Наконец, всегда можно более-менее внятно обосновать специфические черты нации, отличающие ее от прочих, будь то форма носа, тип алкоголизма, живость реакций, стереотипы поведения, культура, традиции, обычаи.
- А самое главное, - продолжил Илья, сделав положенную по сюжету паузу, - есть ощущение длительности процесса формирования национальности. Формирование национальностей происходит в течение многих столетий и даже тысячелетий, очень постепенно. И только с русскими, как обычно, чистой воды чертовщина получается. Если ты поинтересуешься этой темой поглубже, то увидишь, что никакой общей, сколько-нибудь внятной теории их появления не существует. Есть множество противоречащих друг другу теорий, в каждой из которых - масса пробелов, и между которыми идет война на уничтожение. Более того! Создается стойкое ощущение, что наша нация возникла как бы ниоткуда, как чертик из табакерки, выскочила готовенькой, со всеми своими весьма специфическими чертами. Или, по крайней мере, это произошло за исторически незначительный промежуток времени. Вот не было русских, а были какие-то чудь, меря, кривичи, вепсы, славяне опять же, и вдруг - бац! - русские! Зовут варягов на царство. Такое впечатление, что кто-то взмахнул волшебной палочкой, - и появился народ. Кстати, принципиальнейшее значение в нашей проблеме имеет само слово - "русские". Каждая из теорий нашего происхождения гордится собственным взглядом на происхождение этого слова. Единственное, в чем они все согласны, что тайна образования нации - это и есть тайна появления этого слова. Кто разгадает одну, тот разгадает и другую.
- И ты, Илюха, по своему обыкновению, разгадал, да? С тебя станется.
- А то! Ну что, готов?
- Валяй!
- Дело было так. Нация наша возникла отнюдь не где-то там за Дунаем, как все славяне. Мы, если уж на то пошло, вообще-то только называемся славянами, на самом же деле славяне - лишь часть нашего генома, не важнее иных. Это же видно с первого взгляда, насколько русские отличаются от прочих славянских народов! Даже от самых близких - украинцев и белорусов. Ну, хотя бы по дисперсии признаков, которая у нас просто уникальна. Еду в метро, напротив сидят два мужика. Какие-то научники, или инженеры, судя по разговору, стоптанным ботинкам и котомкам с обедом. Один - русый с сединой, голова круглая, как арбуз, а другой - чернявый, и голова - длинная, как дыня. И оба - без всяких сомнений, русские!
Так вот, моя версия нашего происхождения такая.
Все идет, как водится, от условий жизни. В местах, породивших русскую нацию, главнейшим, определяющим условием жизни была ярко выраженная континентальная сезонность климата, с холодной зимой и довольно теплым летом. Это - весьма и весьма обширные территории восточной Европы там, где мы сейчас стоим, и севернее, и, конечно же, южнее, и западнее, и восточнее. И Москва, и Киев - в пределах этих территорий. Это очень большой кусок Европы, с очень невнятно очерченными границами.
И в связи с отмеченной выше сезонностью, на этих территориях у проживавших там народов сложился вот какой образ жизни. Теплое, но короткое лето позволяло, хоть и с постоянным риском, заниматься земледелием, и они, наши предки, в течение всего лета пахали что есть мочи, выкладывались в поле, стараясь успеть получить урожай, собирательствовали, делали заготовки на зиму. А зато всю долгую зиму они практически бездельничали: покормил скотину запасенным сеном или хотя бы соломой - и отдыхай. Так и шло, год за годом, столетие за столетием: три месяца аврала - девять месяцев безделья, три - аврала, девять - безделья.
Жили обособленными общинами. Почему? Ну, в одиночку, понятно, не прожить: в одиночку за сезон лес не сведешь, поле не обработаешь, урожай не соберешь: времени мало. Но и надобщинные связи организовывать нет резона: земля обильна и обширна, всем места хватит, зачем еще какие-то государства, правители?
Причем, что важно: хоть земледелие и рисковое, то заморозки посевы побьют, то вредители пожрут, но с голоду подохнуть риск не велик: можно, на худой конец, и охотой, и рыбалкой прокормиться, до следующего лета дотянуть.
И вот, в связи с таким образом жизни, какие же специфические черты формировались у проживавших здесь народов?
Стремление к общинности, к коммунизму, отнесение интересов личности на второй план. Все общее, и все не мое личное - и скотина, и запасы, и природные богатства, и женщины.
Неприспособленность к регулярному, монотонному труду. Сделал усилие, совершил трудовой подвиг - дальше хоть трава не расти, на все наплевать, отдыхаем на всю катушку или валяемся на печи, в закопченный потолок плюем.
Презрение и к собственной, и к чужой жизни. В общине я - винтик, сам по себе мало что значу. И все остальные - такие же. Детей бабы рожают много, много и мрет - какая там медицина, в общине-то. А, значит, отдать свою жизнь или забрать жизнь у кого-то - дело нехитрое, цена жизни невелика.
Криминальные наклонности. Соседняя община недалече, да чужая она нам. Почему бы не позаимствовать у них, что похуже лежит? Или вон, купец по пути из варяг в греки пробирается, мошна при нем. Тут и мокрое дело - не грех, ради такого богатства.
Надежда на авось. Авось лето удачное будет. Не получилось - авось охотой перебьемся. Авось охрана у купца слабину даст. Сплошные авоси вокруг, как тут на них не надеяться! Отсюда - и вера в большой хапок. Сижу тридцать три года на печи, а потом как вдруг три раза оземь ударюсь - и вот я богат и знаменит!
Неспособность жить сегодняшним днем, неуважение к закону, покорность и ненависть к начальству, склонность к бунтам. В общем, все до единой наши любимые национальные черты можно из этого нашего исторического образа жизни вывести. Так что русский - это, на самом деле, не национальность. Русский - это образ жизни. А национальностей, то бишь племен, живущих на этих территориях, было много.
Но! То, что я рассказал - это лишь половина правды. Если бы все объяснялось только особенностями климата, то никакой нации не образовалось бы. Славяне так и остались бы славянами, древляне - древлянами, вепсы - вепсами, а меря - мерей. Анты - антами. Киммерийцы - киммерийцами. Скифы - скифами. Так и жили бы каждый в своем углу, вплоть до самых татаро-монгольских нашествий. Как, кстати, многие из них и живут до сих пор на своих исторических территориях, получив другие названия.
Однако из всех из них, и из многих других, вышла новая единая нация. И вот как. Обрати внимание, как расположены русские земли. Они же - в перекрестии путей активнейшей миграции! Миллионы, миллионы людей постоянно, веками, шли через эти земли. И вдоль меридианов - из варяг в греки. И вдоль параллелей - между Европой и Азией. Приходили, останавливались, пытались обжиться, снова поднимались, уходили, да по многу раз. Больно уж жизнь здесь непростая; те, кто приходил, знавали и другие, более удобные для жизни места. Те племена, что я здесь называл, это же тоже не местные жители, а такие же приходящие - уходящие. Можно считать, что местных, коренных, живших здесь извеку, никогда и не было, потому что всегда была возможность куда-нибудь, в лучшие места, уйти. И уходили.
Но в этом потоке национальных геномов, как ты понимаешь, присутствовали флуктуации. В каждом идущем мимо племени всегда находились несколько типов, бездельников и охальников, кому сложившийся здесь образ жизни оказывался по душе. В самом деле, почему бы и нет: три месяца отпахал, зато потом девять - делай, что хочешь: ходи на охоту, глуши брагу, баб за печкой тискай, с кистенем по тракту погуливай. Воля!
И такие типы здесь, естественно, с удовольствием задерживались, рожали детишков, вливали свои комплекты генов в будущую нацию. А комплекты-то эти уже заранее были похожи друг на друга, как раз потому, что задерживались все эти проходимцы здесь по причине общих склонностей! Вот и выросли, быстро и мощно, пики корреляции на вышеописанных национальных чертах. В большинстве своем не очень, надо сказать, привлекательных, ну да национальность не выбирают. Однако, кстати, и романтичность наша, и творческие потенции, мало кому кроме нас понятные - отсюда же, так что не все так уж и плохо.
Итак. Русские - это не результат эволюции, в основе которой, как мы знаем, лежат мутации и естественно-случайные смешения родительских комплектов генов. Русские - это результат селекции в самом классическом ее понимании! Мы - продукт уникальной природной животноводческой лаборатории! Искусственно, путем целенаправленных скрещиваний, выведенная природой порода гомо сапиенс! И это объясняет, почему мы появились здесь так внезапно: для селекции совсем не нужны тысячелетия. Селекция дает новую породу всего за несколько поколений. В нашем-то случае это, конечно, чуть подольше длилось, поскольку селекцию проводила неразумная природа, а не Мичурин. Общины, зачатки будущих княжеств, долго держались обособленно, до того самого момента, пока вдруг не поняли, что стали настолько друг на друга похожи, что являются единой нацией. И тогда, практически мгновенно, произошло самоосознание нации. Помнишь: "земли наши богаты и обильны, да порядка в них нет, приходите и володейте...". Это и есть тот самый момент, когда русская нация появилась на свет, а до того момента искать ее бессмысленно, не было ее.
Кстати, обрати внимание на еще одну нашу национальную особенность. Она прямо подтверждает сказанное. Уникальную способность к ассимиляции, причем в обе стороны. Мы спокойно принимаем, перевариваем и превращаем в таких же русских, как мы, огромные, неподъемные для других наций потоки чужих генов. И сами, попав в чуждую среду, легко становимся такими же, как принявшие нас люди, теряем свои корни, не адаптируемся, не мимикрируем, а перерождаемся в самом прямом смысле этого слова: забываем язык, теряем тягу к соплеменникам, даже чураемся их, практически не образуем диаспор. Исключения, конечно, есть, но это именно исключения, островки среди моря растворившихся в чужих нациях бывших русских. Вот такие вот мы, особые.
- Ну, как тебе такая истина, Виталя? - спросил Илюха, и в его вопросе не было ни тени сомнения, что сказанное и в самом деле - истина.
Весь конец его монолога я просто-таки пялился на него. Бог мой, как же я столько лет бок о бок провел с этим человеком, с настоящим гением, и понял это только сейчас, в последний вечер? Все было: творили, ругались, воровали, скрывались от правосудия, расходились, сходились. Правда, из-за баб ни разу не погрызлись, как-то не довелось: то ли случайно не пересеклись, то ли берегли друг друга подсознательно, то ли просто вкусы разные. А все остальное - было. И вот, за час до того как разбежаться, может быть, навсегда, я вдруг понимаю, что я его вообще не знал, что он - совсем другой человек, с другого уровня действительности, с другой планеты, из другой Вселенной. Что все это время он лишь в своих внешних проявлениях был обычным, привычным Илюхой; может быть, и не другом, но своим в доску парнем, компаньоном, которому можно доверять без остатка. Внутри же него творились черт его знает какие процессы, бродили идеи какой-то немыслимой высоты и глубины, и, вообще-то, по-хорошему, мне должно было бы стать сейчас страшно.
Страшно - не страшно, но холодно стало. Все время, пока Илья говорил, мы так и стояли в ротонде, и дождь все так и шел, и август становился сентябрем, и светящаяся снизу вверх, как на фотонегативе, Москва так и мокла вокруг, до самого горизонта. Но я уже не видел ее. Сейчас я видел только Илью. И я сказал:
- Ну давай уже. Не томи. Говори самое главное.
- Готов? - спросил Илья, взяв меня за плечи и глядя глаза в глаза. В его глазах я опять увидел Москву, ночную Москву у себя за спиной. Но темна была эта Москва, и темны и бездонны были глаза его.
- Ну?
- Рушить. Рушить, Виталя. Отделять зерна от шелухи. От плевел. Русские - значит полученные в результате прорушивания. Прорушенные мы, Виталя, просеянные, отобранные. Результат селекции.
Да! Он был прав, бесконечно прав! Именно так все и было тысячу лет назад, и так и было все эти тысячу лет, и именно так есть и сейчас!
Я обнял его. Самым старомодным образом обнял, как в былые времена порывисто обнимались восторженные идеалисты на виду у Москвы там, где сейчас над мрачным уступом Воробьевых гор завис фотографический Университет. И Илья ответил мне братским объятием.
И я сказал:
- Слушай же теперь ты меня, Илья, брат мой. Я не знаю, чем кончится вся эта история. Но что бы ни случилось, я тебе вот здесь, прямо сейчас, на этой крыше, на виду у этого города, клянусь. Клянусь! Я обязательно приду, я вернусь откуда угодно, хоть с того света. Я расшибусь в лепешку, я буду делать деньги, идти по головам, я буду воровать, если надо - убивать! Но! У тебя есть миссия, Илья. Я толком не знаю, что она такое. Но я жизнь положу только на одно: чтобы ты эту свою миссию выполнил. Я пойду за тобой до конца. Я верю тебе, брат мой, и мне больше не нужны никакие объяснения. Делай, что тебе положено. Я всегда буду с тобой.
- Хорошо, Виталий, брат мой. - ответил мне Илья. - Я принимаю тебя. Если она есть, эта моя миссия, пусть она будет нашей общей. И я клянусь, что не изменю ей и тебе, чем бы она ни была. Клянусь. Пойдем. Здесь нам больше нечего делать. Нашей Крыши больше нет.
Глава 3. Не выжившая Крыша, какой я ее запомню
Мы ушли, больше не взглянув на неспящий город, засвидетельствовавший нашу клятву. Мы спускались по главной лестнице, и впервые Илья шел впереди. Он занял место лидера в нашем тайном союзе с таким спокойствием и достоинством, так естественно, что не осталось места никаким сомнениям: так и должно быть.
Лестница оборачивалась вокруг сетчатой лифтовой шахты. Двери чужих этажей были давно замурованы и скрыты под декоративными панелями, что в свое время стоило нам отдельного общения с пожарным инспектором. Отключенные светильники не мешали рассеянному свету улицы проникать через окна. Обходя в сумраке стоящие по углам вазоны, мы в молчании, все еще смущенные только что произошедшим, дошли да наших двух этажей, миновали офисный (а что там делать? столы, компьютеры, переговорные, конференц-зал, столовка...) и вышли на площадку производственного.
Ощущение свершившейся катастрофы царило здесь безраздельно. Совсем недавно это было самое проходное место на Крыше. Круглые сутки горел свет, дежурная смена курсировала через этот пятачок между постами, туалетами, курилкой и офисом. Сейчас, впервые за годы, здесь было так же сумрачно, как и на всей лестнице, урна чиста и пуста, бычки не валялись вокруг нее, брошенные хамом Рогозиным или рассеянным Ивановым. Из решетки сиротливо торчал один-единственный бычок, с колечком губной помады по фильтру. Наверное, Инночка, когда Илюха провожал ее с вещами на выход, воткнула его на прощание. Тоскливое ощущение катастрофы собралось вокруг светящегося в сумраке цилиндрика, как гроза вокруг громоотвода.
Илья открыл дверь этажа. Такая уж у нас с ним была традиция - перед уходом с работы пройтись по аппаратным. "Ну что, пройдемся по аппаратным?" - говорил я. "Пошли," - говорил Илюха. Я отрывал дверь на этаж, и так - я чуть впереди, он за мной, - обходили владения.
Сегодня обошлись без ритуального диалога.
Нас встретил гулкий коридор. Источником света, если это можно вообще считать светом, в нем служили лишь забранные стеклом проемы над дверьми в аппаратные, которые, в свою очередь тоже освещались не бог весть как - уличными фонарями через окна. Так что коридор был еще мрачней, чем на лестница. Мы не стали зажигать свет. Это было бы кощунством, вроде экспериментов по оживлению трупов.
Прямо напротив входа располагалась дверь в бывшую аппаратную SWIFT. Точнее, не дверь, в дверной проем. Полотно стояло рядом, прислоненное к стенке, открыв вид на разгром, напомнивший о крупнейших сражениях всех минувших войн. Банк, сосед по зданию, чей узел SWIFT мы аутсорсили по договору, узнав о нашем падении чуть ли не в последнюю минуту, в ужасе пригнал вчера под конвоем бригаду гастарбайтеров, которые выдернули с корнем и унесли на дрожащих с перепою руках не только оборудование и мебель, но и весь отдел во главе с ошалелым от таких событий Ивановым и всеми его разбитными девками. Я так и не понял, зачем им понадобилось взламывать паркет, но разбираться с этими бандитами уже придется Палычу. Разберется, а как же...
Мы даже заходить не стали. Постояли на пороге, поцокали языками, покачали головами, и пошли привычной дорогой, по часовой стрелке.
Аппаратная магистральной связи светилась в темноте разноцветными огоньками каналообразующего оборудования. Уже третьи сутки она работала сама по себе, без контроля и обслуживания. Клиенты, сидящие на каналах, спали сном младенцев, цветным и наивным. Упади сейчас сеть, сбойни устройство гарантированного питания, и некому будет метаться между стойками, матерясь и восстанавливая каналы: специалисты бросили их на произвол судьбы. Но судьба пока благосклонничала. Даже интересно, на сколько хватит ее терпения. Может, сию минуту плюнет, а может, еще неделю продержится. Палыч, наверное, в шок придет, когда кто-нибудь из его ребят по дури дернет рубильником. Он-то, глупышка, думает, что оттяпал у нас сладкий кусок, а то, что к этому куску придана зубная боль, и лечить ее нечем, станет для него сюрпризом, или даже открытием, если вообще не откровением.
А вот аппаратная клиентской связи свою бурю уже пережила. Перегонять клиентов к конкурентам мы начали сразу, как только стало ясно, что дело швах. Процесс живо напомнил рассказы О.Генри о славной жизни ковбоев. За тем исключением, что ковбоям повезло иметь дело с более сообразительными подопечными. Трое суток все три расчета дежурной смены во главе с начальником отдела орали во все трубки, которые только попадались им на замысловатых путях их метаний по аппаратной. Я делал для этих героев все, что мог: кофе и пицца в любое время, в финале - ящик коньяка мужикам и комплекты косметики девкам. Это не считая авральных конвертов. Расставались, обливаясь пьяными слезами и размазывая помаду друг по другу. Если бы не эти ребята, нас бы уже сожрали живьем. А сейчас аппаратная была пуста и темна, в ней подмигивал единственный огонек - датчик объемной сигнализации. Реагирует, - значит, мы еще живы.
Святая святых - сектор криптографии - явил собой воплощенное подтверждение всеобщего конца: стальная входная дверь легко подалась и открылась. Представить себе, что дверь не заперта изнутри на амбарный засов, еще две недели назад было бы просто невозможно. Я бы лично перегрыз горло тому, кто такое допустил. Мы прошли через тамбур в комнатушку без окон, освещенную тусклым ночником. Пустые сейфы раззявили на нас свои черные танковые внутренности. Пустые стеллажи подпирали голые стены. Посреди комнаты стояла картонная коробка, с верхом наполненная мелкой бумажной и пластиковой соломкой. Это все, во что превратились шифровальная документация, кодовые таблицы, дискеты с криптоключами, все, чем были раньше заполнены эти сейфы и стеллажи. Я наугад пошарил рукой в темной утробе одного из сейфов, и извлек оттуда дискету. На ней красовалась надпись: "Совершенно секретно. Закрытый ключ администратора криптонаправления 033". "Вот блин, разгильдяйки," - сказал Илья. Я сломал дискету, оторвал пленку от металлического диска, смял как смог и бросил в кучу обрезков. Илья пошарил в другом сейфе и извлек на божий свет пустую бутылку из-под "Московского" с надетой на горлышко стопкой пластиковых стаканчиков, украшенных следами помады по краям. "Тамарка, заводила растакая, - сказал я. - Прощание устроила. Уволил бы нафиг!" "Ладно, девчонки тоже люди. Кому они нужны сейчас, эти криптоключи. Плюнь," - сдобродушничал Илья.
Вышли. Теперь предстояло идти по коридору обратно. Всю эту его сторону, вплоть до SWIFTа, занимал вычислительный центр. Мы постояли у входа, не углубляясь, как в ритуальном зале. Тишина была здесь особенно непривычна: раньше в ВЦ висел постоянный негромкий гул кондиционеров и вентиляторов. Когда-то, еще в институте, на военной кафедре, четверо суток мне довелось просидеть в боевом расчете на командном пункте. Дело происходило под землей, на приличной глубине. В памяти остался осточертевший гул вентиляции, гонявшей положенные по нормам дыхания личного состава кубометры. То, что личный состав лезет на стенку от этого немолчного гула, никого не интересовало. Но я бы и гула этого не запомнил, если бы не ЧП: однажды просела ЛЭП, а дизель нагрузку не взял. Вентиляция встала, погас свет, кроме аварийки, и наступила подземная тишина. Вот это был ужас! Несколько суток гула, к которому уже вроде бы и притерпелся, и вдруг - тишина. Показалось, что кончилось время, и остановилась Земля. Вот когда понимаешь, какая нужна стрессоустойчивость на дежурстве. Не даром по войскам ходит легенда о том, как научники решили сымитировать реальный боевой приказ на пуск, без сигнала о тренировке. Посмотреть хотели, гады, как будут действовать люди в реальной ядерной войне. И как люди, не в силах выполнить простейшие совместные действия, бросали посты и, обезумев, рвались к лифтам, на улицу...
В серверной стояли два распотрошенных хьюлетта. Две большие, никому не нужные кучи денег. Эксплуататоры поувольнялись, так толком и не приступив к их конфигурированию. Илья подергал свисавшие из внутренностей лохмотья интерфейсов, и мы пошли на интернетовский узел.
Там нас поджидал шок. В темном помещении без окон, освещенном только настольной лампой да несколькими мониторами, спиной к входу сидел человек. Человек пил пиво из полулитровой банки, тарахтел клавиатурой и елозил мышкой. Все это он проделывал одновременно, что создавало иллюзию, как будто у него три руки. По крайней мере, правых. На экране огромного монитора мельтешили переключаемые окна.
- Саша! - сказал я. - Какого черта ты здесь делаешь?
Тимофеенко подпрыгнул, вместе с ним подпрыгнула батарея пустых банок.
- Ой! Виталь Виталич, я тут сайтик, это... На дихэтээмэль... Так классно получается! Посмотрите!
- Пошел вон отсюда, обалдуй! Домой, спать!
- Так а дежурство же?
- Какое дежурство нафиг! Ты с луны свалился? Закрыта лавочка! Ты что, неделю здесь просидел, что ли?
- Да нет, с утра... А что, случилось что-нибудь?
Понимая, что втолковывать гению веб-дизайна наши земные проблемы - занятие пустое, я, пока он писал наработанное на CD, загрузил в него процедуру увольнения, которую он должен будет проделать в понедельник, уже с палычевской кодлой (а может, и не придется ему увольняться: Палыч мужик неглупый, гении ему тоже нужны), довел под белы рученьки до двери, сунул денег на такси и пиво, и выгнал под дождь. С трудом удержался, чтобы не дать на прощание пинка. Золотой ребенок понесся в заданном направлении - ловить такси. Мог бы и на метро доехать, но раз сказали такси - значит, такси.
Вернувшись, я нашел Илью в аналитическом зале.
Пустое помещение, самое большое на Крыше и когда-то самое оживленное, радостно принялось гонять под потолком звук моих шагов.
Илья стоял у окна. Там текла вода по стеклу, упрямо пытаясь смыть колеблющиеся разноцветные кляксы света. Наверное, в ресторан идти было уже поздно, столик, скорее всего, отдали. Я подошел. Он смотрел вниз, на улицу, где смазанные текущей водой силуэты машин, ошалело маша дворниками, рвались по домам, но их жестокие хозяева гнали их развлекаться. Светофор отмерял потоки красных и белых огней порциями, как нож на конвейере. Через стекла пробивалась музыка ночи с пятницы на субботу: шум дождя, шелест шин по лужам, бряканье ресторанного оркестрика, отдаленная милицейская сирена.
Илья подышал на стекло. Ненадолго собралось мутное пятно, которому он, прежде чем оно растаяло, успел пририсовать глазки и ротик.
- Хочешь, скажу, какая у нас с тобой миссия, брат? - спросил Илья.
- Ты и это уже знаешь?
- С большой долей вероятности. Почти уверен.
- Говори, брат.
- Я последние два года работал над одной собственной темкой. Никому не рассказывал. Ты сейчас первый про это слышишь. Все материалы у меня дома, на моих машинах. Есть солидные подвижки. Думаю, на практическое применение можно будет выйти в течение месяцев или даже недель.
Тема вот какая. Я называю это "распределенный интеллект", РИ. Технология извлечения высокоуровневой информации из больших объемов обусловленной низкоуровневой.
Грубо так: в Интернет сваливается информация практически обо всех явлениях человеческой жизни. Поток ее растет все быстрее, и все более полно охватывает все стороны жизни. В его формировании принимают участие миллионы людей, каждый со своим мнением, со своей точкой зрения. Эти мнения иногда совпадают, иногда противоречат друг другу, в массе же своей касаются несвязанных, казалось бы, между собой вещей.
Но на самом деле никакие два мнения, взятые наугад, каких бы тем они ни касались, никогда не бывают ортогональны друг другу, между ними всегда есть какая-то связь, корреляция. По той простой причине, что весь интеллектуальный продукт человечества имеет под собой единую материальную основу: личность как инструмент выработки мнений и объективная реальность, включая социум, как поставщик исходного материала для этого. То есть основа-то единая, но, как видишь, двухфакторная: личность плюс реальность.
Так вот. Личности, как мы знаем, имеют дурную привычку вырабатывать ошибочные мнения, даже когда переваривают один и тот же исходный материал, поставленный им реальностью. Скажем так: в общем случае, никакая отдельно взятая личность никогда не вырабатывает мнение, которое не содержало бы ошибок.
До сих пор, всю историю своего существования, человечество вынуждено было при принятии решений о том, как ему жить дальше, полагаться на мнения, выработанные личностями. Будь то управленческие решения внутри частных компаний или масштабные государственные решения. То есть, очевидно, во всех решениях всегда была заложена личностная ошибка. Трезвомыслящие люди всегда это понимали, поэтому вся история управления - это история борьбы за устранение личностного фактора.
Единственным технически доступным методом для этого всегда была коллективизация принятия управленческих решений в той или иной форме. Все эти парламенты, советы, комитеты, комиссии, опросы, выборы, референдумы - все это жалкие попытки, смешав мнения многих личностей, приподнять над шумом их ошибок общую коррелирующую составляющую. Жалкие - потому что в любых коллективных системах управления весовые коэффициенты при разных личностях заведомо различны, и, значит, влияние личностных ошибок продолжается. Вплоть до того, что во множестве случаев, как мы знаем из истории и собственного опыта, коллективные органы управления являются лишь политической ширмой для личности, управляющей в одиночку, со всеми своими ошибками во всей их красе, естественно.
Значит, зафиксировали. Реальность, включающая социум, поставляет объективный исходный материал. Личности обрабатывают его, привнося субъективные ошибки в формулируемые ими мнения. Ошибки мнений приводят к потере качества управленческих решений, отсюда - реальные потери для человечества: от неуспеха коммерческих предприятий, типа нашей Крыши, до масштабных социальных кризисов - дефолтов, революций и войн.
И вот у нас появляется Интернет, где мнения огромного количества людей, со всеми их, естественно, ошибками, свалены в огромную пахучую кучу.
Как я уже сказал, мнения эти разнородны и касаются самых разных областей жизни, но между ними всегда есть связь, ибо формулируются-то они на основании материала, поставляемого единым социумом - человечеством.
И, значит, у нас появляется совершенно новая возможность выработки высококачественных мнений, максимально близко соответствующих исходному материалу, то есть, грубо говоря, объективных. Мы должны, обрабатывая большие объемы низкокачественных, личностных мнений, опубликованных в Интернете, выделять из них корреляционными методами общую для них социально обусловленную составляющую, общую связь: это и будет верное, максимально свободное от личностных ошибок, отражение объективной реальности.
Но сказанное - лишь часть нашей задачи, ее инструмент, но еще не решение.
Ведь что такое управление? Что такое управленческие решения? Это же ни что иное, как непрерывный прогноз будущего! Будущее принципиально неизвестно, поэтому люди вынуждены поступать так: собирают данные о предыдущих по времени событиях, ищут закономерности в них, далее определяют текущую ситуацию и смотрят, какие закономерности можно приложить к ней, чтобы спрогнозировать, экстраполировать будущее. И уже на основании этого прогноза принимается решение. Поскольку до сих пор на всех перечисленных этапах массово вмешивалась человеческая личность со своими ошибками, качество решений всегда оказывалось низким.
А мы сделаем вот что. Собираем из Интернета как можно больше мнений людей, то есть попросту берем опубликованную там информацию. Обрабатываем ее корреляционными фильтрами, отсеивая личностный шум и извлекая из нее объективные, социально обусловленные данные. Обрабатываем их полным перебором по пространственно-временной матрице, опять же корреляционными средствами, на предмет выявления закономерностей. Для выявленных закономерностей определяем виды исходных данных и ищем их в текущей ситуации, опираясь опять же на очищенных от шума данных. Ответные сигналы закономерностей дают нам максимально точный прогноз социально обусловленного будущего. Точка. Задачка, конечно, ресурсоемкая, но имеются широчайшие возможности для оптимизации, так что вполне по силам весьма средненькой технике. А на хорошей технике за то же время можно получать еще более качественные результаты. Тут простая зависимость - чем шире информационная база, тем качественнее результат.
Причем, что важно! По всему получается, что прямой смысловой связи между базой и результатом не требуется! То есть совсем не обязательно чтобы прогноз о предстоящей революции был выдан на основании анализа мнений людей на революционные темы. Даже так: это невозможно; ошибка окажется слишком велика. Прогноз будет тем точнее, чем шире тематический охват исходных данных. В идеале, каждый прогноз должен делаться на основе анализа всей опубликованной информации, каких бы тем она ни касалась. Но можно идти на очень существенное сужение базы ради оптимизации по времени. Исходя из уровня приемлемой ошибки, разумеется.
Вот.
- Ты считаешь, это и есть - миссия? Предсказывать будущее? - спросил я. - На каком сейчас ты этапе?
- Не знаю, миссия или еще нет. Чувствую, что добрался до чего-то очень важного, но нужно еще очень много чего сделать. Сейчас работает прототип клиента РИ. Месяц уже, как молотит. Он анализирует только лексику, без прочих параметров текста, и уж, конечно же, без семантики. Исходная база тоже очень узкая. По-хорошему, взять бы за основу базу какого-нибудь поисковика помощнее, да кто ж ее даст. Да и не на моей технике ее анализировать, тут суперкомпьютерам бы работка нашлась. А так - тяну из инета потихоньку по довольно узкому канальчику.