В тридцать лет от Ивана Андреича ушла жена. Иван Андреич был умным человеком. Его жена была красивой женщиной. Словом, не сошлись характерами. Однажды Иван Андреич приехал домой из командировки или же проснулся утром, или выскочил за спичками, а когда вернулся - в общем на кухонном столе лежала записка: "К ужину не жди. И к завтраку тоже. И вообще не жди. Не дождешься". И подпись. Все по-настоящему, как это заведено у взрослых людей. Долго ли горевал Иван Андреич, об этом ничего неизвестно. В двадцать три была влюбленность. В двадцать четыре - уже страсть. В двадцать пять - наверно, любовь. В двадцать шесть - просто жена. В двадцать девять - женщина в доме. В тридцать - этой женщины не стало. Факты как зарубки на косяке двери, свидетельства о росте.
Чокаясь в день своего тридцатилетия бокалом шампанского с отражением в зеркале и комкая записку, Иван Андреич задумался о горькой своей судьбине, которая завела его в очередной из жизненных тупиков. Эх, жизнь моя, - думал Иван Андреич. - И ведь поздно уже что-то менять...
- Все дело в имени, - вдруг услышал чей-то голос Иван Андреич.
- Кто здесь? - встревожено спросил он, оглядываясь по сторонам.
- Это я, твоя Горькая Судьбина, - снова послышался голос. - Поменяй имя, и жизнь твоя изменится.
Иван Андреич никого не видел около себя, однако разговор поддержал, хотя обычно с незнакомыми людьми не разговаривал.
- Имя? - удивился Иван Андреич.
- Да, имя. Все дело в имени. Разные вещи называются разными именами. Как корабль назови, так он и ко дну пойдет.
- И что в имени тебе моем?
- Неказистое оно какое-то. Вот если б ты был, скажем, Иваном Царевичем... Этому парню всегда в жизни везло.
- Но почему ты мне советуешь?
- Мне стыдно, что я у тебя горькая. Хоть добрым советом хочу подсластить собственную горечь. Ты уж прости меня, горемычную.
И замолчала Горькая его Судьбина, будто и не говорила никогда. Только в зеркале проявилось медленно изображение Ивана Царевича. Улыбнулось, подмигнуло, и стало уходить в даль необъятную, лесами да полями полную.
- Но что делать мне? - взмолился Иван Царевич.
И вправду, что теперь делать ему, пусть даже Ивану Царевичу, когда идет четвертый десяток, когда начальник - царь Горох - идиот, когда телевизор приказал долго жить, когда не умеешь даже пожарить себе картошки, когда...
Ох, сколько еще таких "когда" перечислял про себя Иван Андреич, то есть Иван Царевич, уходя все дальше и дальше от стен собственной квартиры. И что делать теперь?
- Ищи Василису Премудрую или Елену Прекрасную, - шептала в ухо Горькая его Судьбина.
- Кого?
Вообще-то жену Ивана Андреича звали Тамара. Царица Тамара. А может, и не царица, а менеджер старшего звена универсама. Но картошку она жарила отменно. Но нет теперь картошки, ни жареной, ни пареной, никакой, а лишь котомка за спиной да цепляющаяся за ноги дорога.
- А я как же? - вдогон слезу пустила Горькая его Судьбина.
Глянул Иван Царевич в ее глазки заплаканные, посмотрел на щечки ее зареванные и понял, что не выбросишь судьбину свою, горькая она или сладкая, в мусоропровод, и в дальний ящик шкафа не запрешь, и в посылке не пошлешь куда подальше, потому что твоя она и ничья больше. Да разве без нее жизнь! Согнул Иван-Царевич Судьбину свою Горькую, как платок, вдвое, а потом вчетверо, переложил складку лавровым листом, пригладил рукой и сунул во внутренний карман пиджака. И пошел дорогой неведомой... И словно в зеркало вошел кривое: мелкое и незаметное стало порой выпячиваться причудливым образом.
На Гороховой, на углу с Садовой, прибился к нему ободранный Серый Волк. Голоднющий - по глазам видать. Сжалился Иван Царевич, достал из котомки бутерброд и бросил Серому Волку. Тот съел, облизался и попросил еще. Тогда Иван Царевич вытащил еще один бутерброд, который тут же исчез в волчьей пасти. Больше ничего съедобного не было. И Серый Волк уныло поплелся прочь, забыв про благодарность, про преданность, лишь помочился на водосточную трубу.
Долго ли коротко шел Иван Царевич, но очутился он в лесу. Как очутился, так сразу же и заблудился. Не знал он лесных тропок и дорожек, не рычал по-звериному и не пел на птичьих языках, чтобы узнать, где ж он находится. Остановился Иван Царевич под раскидистым дубом, огляделся кругом и загрустил. Ни Елены Прекрасныя, ни Василисы Премудрыя, ни царицы Тамары, ни жареной картошки, только лес, дремучий, темный и страшный. Да и есть жутко хочется - все скормил Серому Волку.
Как выбраться из этого дремучего леса? Сел Иван Царевич на корневище и задумался. И ничего не приходит в его умную голову, ни единой мысли. С голоду разве много надумаешь. Откинулся на спину Иван Царевич, вперил взгляд в густую дубовью крону. Вдруг блеснуло что-то. Пригляделся - сундук стеклянный висит на железных цепях меж ветвей. Быстро вскочил Иван Царевич на ноги и полез на дерево. И откуда только силы взялись? Долго карабкался он по сучьям и веткам, ободрался весь, но до сундука все же добрался. С детства знал Иван Царевич, что в таких сундуках водится много всякой живности: утки, зайцы, яйца куриные - словом, если не зевать...
Снял Иван Царевич пиджак и накинул его на сундук, чтобы живность не разбежалась, и, уцепившись руками за ветку, треснул ботинком сундуку. Тот разбился, Иван Царевич едва успел обхватить пиджак руками, но не удержался на ветке и полетел вниз, больно ударяясь о сучья. Но не расшибся насмерть Иван Царевич, а только потерял сознание да разорвал вконец одежду.
Придя в себя, Иван Царевич первым делом почувствовал боль во лбу. Потрогал - шишка. Огляделся. Рядом с ним валялся его изодранный пиджак, на котором покоились остатки разбитого яйца. Понятное дело, вся живность уже разбежалась. Столько усилий - и ничего, даже яичницы не получится. Огорчился Иван Царевич неудаче. Хотел он было стряхнуть с пиджака яичную склизь, но вдруг заприметил в желтке иголку. "Сгодится на что-нибудь", - подумал Иван Царевич, вытащил иглу, обтер пальцами и воткнул в лацкан пиджака.
Нужно было двигаться, если не хотелось в лесу ночевать. Но забыл Иван Царевич, с какой стороны пришел к дубу. Пришлось вновь лезть на дуб: может, удастся увидеть где-нибудь окраину леса.
Добравшись до середины, Иван Царевич, к своему удивлению, обнаружил еще один сундук, висящий на ветке. Повернув голову, он увидел еще сундук, а потом еще, еще и еще. Весь дуб был увешан сундуками. И как он раньше этого не заметил!
Попытать, что ли, счастье еще раз. Но здравый смысл взял вверх над чувством голода: "Зачем мне столько иголок? Я что, швея?" - подумал Иван Царевич и полез еще выше.
Взобравшись на вершину дерева, Иван Царевич осмотрелся кругом. Совсем близко лес редел, и поверх деревьев можно было разглядеть крышу бревенчатого дома. Из трубы тоненькой струйкой поднимался дым. "Сторожка лесника, - подумал Иван Царевич. - Вот там-то все и выясню. А может, меня там еще и накормят". Запомнив направление, Иван Царевич полез вниз. Сундуки покачивались на ветру, цепи призывно поскрипывали. Но Ивана Царевичу до них теперь совсем не было дела.
Выбравшись на поляну, Иван Царевич сразу же уперся в закрытую калитку. Забора вокруг или какой-либо изгороди не наблюдалось, и смысла в этой калитке не было никакого. За калиткой посреди поляны стояла избушка. Иван Царевич подумал: "Зачем мне проходить через калитку, когда ее можно обойти стороной". Но не тут-то было. Едва он попытался обойти калитку, как та передвинулась и встала точно напротив Ивана Царевича. Тогда Иван Царевич попробовал обойти калитку с другой стороны. И опять ничего не получилось. Тогда Иван Царевич решил перелезть через нее - калитка выросла в высоту. С досады Иван Царевич пнул калитку. Она взяла и открылась.
- Ну, чего распинался! - донесся до Ивана Царевича скрипучий голос. - Чего распинался? Твое, что ли, добро? Ноги бы повыдергала.
Иван Царевич разглядел в окошке чью-то голову.
- А что она пройти не дает?
- Дурак - вот и не дает. Где тебя мимо ворот учили ходить? Только воры через заборы лазют. А честные люди стучатся в калитку да разрешение войти спрашивают.
- А где лесник? - совсем ни к селу ни к городу спросил Иван Царевич. Не ожидал он такого приема и потому немного оторопел.
- Там, - из окошка высунулась рука и показала куда-то в сторону леса.
- А когда он вернется? - Ивану Царевичу очень не хотелось говорить со сварливой бабой.
- Куда вернется?
- Домой.
- А он и так дома. Чего ему возвращаться?
- Как же так? Он дома и в то же время не дома?
- Потому что дом его там, - рука снова показала в сторону леса.
- А разве это не дом лесника?
- А почему это должен быть дом лесника?
- Ну, потому что в лесу стоит.
- В лесу много чего стоит.
- Извините, а кто вы тогда? - Иван Царевич понял, что с лесником он ошибся. Поэтому он сменил тон.
- Я? А что, не видно? Иль слеп ты? Баба Яга я, Костяная Нога. Вот кто.
- Кто? Шутки у вас, я бы сказал... - Иван Царевич почему-то не мог поверить, что в обычном лесу можно встретить сказочную Бабу Ягу.
- Какие шутки, Царевич? - отвечала Баба Яга. - Странно, что тебя так зовут. По виду ты так полный Иван-дурак. Видишь, я даже имя твое знаю, да и все остальное.
На "дурака" Иван Царевич обиделся.
- Не обижайся Царевич, просто ты сейчас выглядишь как полный идиот, прости за прямоту. Я вообще дама прямая, откровенная, можно сказать. За что и уважали меня все предыдущие Иваны.
- Если ты Баба Яга, то эта избушка должна быть на курьих ножках. Где курьи ножки, а? - снова выразил недоверие Иван Царевич.
- По нужде в лес пошли. Да вон они уже возвращаются.
Из леса вышла пара куриных ног и прошествовала мимо Ивана Царевича. Ноги подошли к избушке и плюхнулись в траву.
- Устали очень, - пояснила Баба Яга. - Намаются за целый день стоять-то. Ну, проходи, коль пришел. Чего в воротах встал? Проходи.
Баба Яга исчезла в окне. Ивану Царевичу вроде уже и расхотелось входить. Бабы Яги еще только не хватало. Свяжешься еще, а потом до конца дней будешь жалеть. Это только в сказках Иваны, будь они дураки или царевичи, лихо ведьму вокруг пальца обводили. В сказках так положено. Если ты Иван, то будь добр Бабу Ягу надуть. А вот попробуй не в сказке, а в обыкновенной, нормальной человеческой жизни поводить ее за нос.
Иван Царевич все еще топтался возле открытой калитки. Но тут Баба Яга снова высунулась из окошка:
- Все равно тебе идти некуда: лес кругом дремучий - сама сажала. Никто тебе на помощь не придет. Потому кричать бесполезно. Да и ночь на дворе. Ночь! - позвала она кого-то. - Ты на дворе?
На дворе показалась Ночь и писклявым голосом ответила Бабе Яге:
- Да, матушка, на дворе.
Иван Царевич в темноте с трудом уже различал в окне хозяйку дома. Того же, кто ей отвечал, разглядеть совсем не удалось. Не заметил Иван Царевич и того, как курьи ножки подлезли под избушку.
- То-то же, а то гостю уходить сейчас никак нельзя. А что еще на дворе?
- На дворе трава, а на траве дрова, - отвечала Ночь тем же голосом.
- Правильно. Так что давай, Царевич, заходи. Да и дровишек занеси - ночью прохладно будет. Чайку попьем, покалякаем. Авось чего нужного для себя узнаешь.
Выбора не было, и Иван Царевич решился войти в дом. Но крыльца не было. Иван Царевич решил, что оно, должно быть, с другой стороны. Но когда он стал обходить избу, та стала, гнусно скрипя, вращаться, и Иван Царевич, как ни старался, видел только одну ее сторону. Вскоре ему надоело ходить кругами, и он позвал Бабу Ягу. Та выглянула из окошка и сквозь смех спросила:
- Ну, чего не заходишь? Иль двери не видишь?
- Так чего ж она все время вертится и спиной ко мне оборачивается?
- Так она же на куриных ногах, олух ты царя неизвестного. Чего ж ей не вертеться?
- А как же я войду к тебе, если она все время ко мне задом норовит повернуться?
- Подсказываю для неграмотных: клич кое-какой надо крикнуть.
Недолго думая, Иван Царевич извлек из своей памяти клич сказочный:
- Избушка-избушка, встань ко мне лесом, а к переду задом.
После таких слов избушка вдруг резко затормозила свое вращение и по инерции начала заваливаться на бок. Раздался треск, визг, из щелей в стенах повалил дым. Наконец избушка ткнулась углом в землю и, издав тяжелый вздох "ой-е-ей!", замерла. На крыльцо выскочила Баба Яга с огнетушителем в руках и завопила:
- Ты что сдурел, Царевич. Кто ж такие бесстыдные кличи кличет моей избушке? Она же, бедная, от стыда чуть не сгорела. Еле потушила. Думай, что говоришь.
Яга соскочила на землю и забегала вокруг избушки, нежно приговаривая:
- Ой ты, моя хорошая, ой ты, моя пригожая, все уже прошло, ничего-то страшного не случилось. Просто олух один, имя которому Ванька Царевич, не подумав, пошутил. Но уже все позади, моя хорошая, моя пригожая.
Избушка оправилась от перенесенного потрясения и снова приняла нормальное положение, но обиду затаила - хлопнула дверью по иванову заду, когда тот, согнувшись пополам, проходил в горницу.
Через десять минут Иван Царевич сидел за столом и наблюдал, как Баба Яга шустрила возле печи.
- А ведь ты, бабуля, даже не хромаешь, - заметил вслух Иван Царевич.
- А чего мне хромать? - ответила она, ставя на стол противни с пирожками. - Обижаешь, мил человек. Не смотри, что старая, я ведь и сплясать все что угодно смогу.
Баба Яга приподняла подол своих лохмотьев, повела бедром, клацнула зубами и щелкнула пальцами, выбросив руку высоко над головой. Из настенных часов выскочила тощая птичка с большими круглыми глазами и истошно заорала:
- Танго!!!
Баба Яга повернулась в сторону часов и сказала:
- Ты что, сдурела? Какое танго? Танго сейчас не в моде. Все давно танцуют ламбаду, - и опять повела бедром.
- Кормить надо не на два пятьдесят в день, а на три восемьдесят, как положено по закону, - рявкнула в ответ птичка и, сплюнув на пол, продолжила: - Вот напишу кляузу в общество защиты настенных животных, взгреют тебя.
- Весь кайф, стерва, поломала, - сердито сказала Баба Яга и метнула в птицу пирожком: - Подавись!
Птичка поймала клювом пирожок и исчезла в часах. Часы затикали.
- Но ведь Баба Яга должна хромать, - не унимался Иван Царевич.
- Может быть, она должна быть еще и косой на оба глаза, и глухой на оба уха?
- Но ты ж сказала, что ты - Костяная Нога.
- Костяная - а то как же? - подтвердила Баба Яга, подошла к стене, откинула занавеску, за которой оказался длинный стеллаж. На полках лежали ноги четырех размеров и разных расцветок: красные, оранжевые, желтые, зеленые, синие, фиолетовые и черные.
- Вот они. Тридцать одна штука, как дней в месяце. Можешь не сомневаться, все костяные. На каждый день своя нога. Они у меня вместо календаря. Самовар чинить будешь? Прохудился.
- Что? - не понял Иван Царевич.
- Не умеет. Значит, воду кипячу в электрическом чайнике. Не обессудь, будет чай с припахом электричества.
Баба Яга воткнула вилку в розетку, села на лавку и продолжила свою прерванную на полуслове речь, хотя никто ее не прерывал и, более того, никто не слышал ее начала.
- Ну, зачем, скажи на милость, тебе все это надо? Вот что я тебе скажу. Все Елены Прекрасныя и Василисы Премудрыя, все они у моего родственника Кощея Бессмертного в темнице сидят. И бережет он их как зеницу ока. Только вот зачем, я не знаю. Ну, это и не моего ума дело. Хочет и бережет. И если ты все же решишься, то битвы с Кощеем тебе не миновать. А биться с ним бесполезно. Он же ведь бессмертный.
- Так уж и бессмертный?
- Есть, у него одна слабинка, но это все равно что бессмертный.
- Я в детстве что-то про иголку слышал, что, мол, в ней его смерть заключена.
- Именно это. Но ее не найти. Нет, не найти. Иголка та, если помнишь, спрятана в яйце, а яйцо в утке, а утка... Ну, словом, не найти.
- А не эта ли иголочка? - Иван Царевич выдернул из лацкана пиджака иголку и показал Бабе Яге.
- Дай-ка посмотрю, - потянулась к иголке Баба Яга.
- Так я ее тебе и дал, - Иван Царевич спрятал руку за спину.
- А где же ты ее взял, милой?
- А в сундуке, что на дубу висит. Утка ведь в зайце, а заяц в сундуке, а сундук на дубе висит. Так? Нашел я тот дуб. Так что смерть кощеева у меня сейчас в руках.
- Какой же ты глупый, Иван Царевич! Кощея за дурака, что ли, принимаешь? Да он таких сундуков по всему лесу навешал. И в каждом сундуке и заяц, и утка с яйцом. И иголок этих тьма-тьмущая. Сколько Иванов клюнули на эту совсем простую уловку. Выходили на битву с Кощеем, иглу в кулаке зажав, речи громкие произносили. А когда приходило время ломать иглу, так - опля, и фокус не удался: иголка пополам, а Кощей жив и хохочет во все горло. Ой, сколько Иванов перегубил, мерзавец!
Тут Иван Царевич вспомнил, что на том злополучном дубе висело с десяток одинаковых сундуков. А значит, сомнительно было, что в руках у него смерть кощеева.
- Да и потом, - продолжала тем временем Баба Яга, - допустим, ты победил Кощея. Отворил ворота темницы, и тут на тебя кинулось полторы сотни Елен Прекрасныих и Василис Премудрыих. Что ты со всеми ими будешь делать?
- Полторы сотни? - удивился Иван Царевич.
- Сто сорок восемь с половиной по последней описи. Лично считала.
- Почему с половиной?
- Да потому что одна Василиса оказалась не Премудрая. Василиса есть, а мудрости ни на грош, - Яга почесала черную костяную ногу, то ли второй, то ли третий вторник в месяце. - Вот они накинутся все разом на тебя, и захотят тебя в мужья.
- Так я выберу из них самую достойную, - пытался вывернуться Иван Царевич, хотя уже понимал, что не справиться ему с таким скопом девиц.
- Голову сломаешь, выбиравши-то. Все они достойней не бывает. Но, впрочем, чего это я тебя уговариваю? Хочешь - иди, не хочешь - не иди. Воля твоя. Все равно из избы не выйдешь.
- Как это не выйду?
- Да очень просто: пленник ты мой. Кощей вон баб собирает, а я - царевичей. Будешь томиться у меня в темнице. Ты пей чай-то, пей.
Перед Иваном Царевичем стояла полная чашка, в которой вертелась, размешивая сахар, серебряная ложка. Перед носом завис пирожок, подмигнул ему, мол, разинь ротик-то. Собрался с мыслей Иван Царевич, отодвинул решительной рукой наглый кусок теста, поднялся, грозен, со своей лавки. Эх, закатать бы рукава для драки, да вместо рукавов тряпки висят. Но руки в боки, грудь колесом, из ноздрей пар валит, а ножка землю роет - справедливое возмущение выражает Иван Царевич по поводу попрания его прав. Еще мгновение - и бросится беззащитную бабку кулаками месить.
- Бабуля, не с ума ль ты сошла? Меня, свободного человека, глобально рефлексирующего интеллигента, в темницу? - ораторствовал Иван Царевич, пыхтя пафосом как паровоз на полустанке. - Да ты знаешь, что за мной стоит справедливая сила гуманистических идей, - явно рубанул не со своего плеча Иван Царевич и получил пинок под зад.
Иван Царевич развернулся, чтобы дать сдачи обидчику, но обидчиков оказалось слишком много - полный календарный месяц костяных ног вытянулся в шеренгу за его спиной.
- Не буянь, - спокойно осадила его Баба Яга. - Сядь. Запинают.
Иван Царевич сел, косясь через плечо. Ноги обступили его со всех сторон.
- Расскажешь мне сказку, которую я никогда не слышала, отпущу на все четыре стороны. Даже сама дорогу к Кощею укажу и меч где найти кладенец подскажу. А не подивишь меня сказочкой незнакомой, сгною, как всех предыдущих Иванов - дураков, царевичей и просто так без имени, без отчества.
У Ивана Царевича аж пересохло в горле от такой перспективы. Тут бы чайку хлебнуть, да руки онемели с перепугу, в лавку вцепившись. Глаза только в чашку уставились, а та, изловчившись, перегнулась и отхлебнула чай из самой себя, причмокнула. Звякнула только тихонько серебряная ложечка, да чая в чашке поубавилось на полпальца.
- Будешь рассказывать или тебя сразу в темницу отправить?
В воздух взвился отброшенный пирожок.
- И сказать-то ему нечего. А еще руками размахивает. От угощения хозяйского отказывается, - злобно сказал он и сам откусил от себя кусочек, пожевал, чавкая, и проглотил. И чая в чашке убавилось еще на палец.
Приуныл было совсем Иван Царевич. Сказки он только в детстве читал. И мало что с того времени помнил. Про колобка, про курочку Рябу... Напряг извилины Иван Царевич, закрутились они в тугую спираль и выдавили из себя еще несколько сказок, полузабытых и полуистертых жерновами дней. Взыграла на устах Ивана Царевича легкая улыбка - не все еще потеряно, есть из чего выбрать.
- Сложна, конечно, задача для тебя, мил человек, - заметила Баба Яга улыбку иванову, встала с лавки, откинула еще одну занавесочку. - Я ведь долго на свете живу, бессчетное количество Иванов видела, и все они сказочки мне оставляли.
За занавеской стоял еще один стеллаж, доверху набитый книгами со сказками. Были там сказки русские, красные и черные, для белого дня и черной ночи, сказки травные, что ковром бесконечным под ногами стелются, сказки звездные, что куполом над головой вертятся. Сказки заморские и заокеанские, островные и материковые, писанные и неписанные, всякие.
Пригорюнился опять Иван Царевич. Что его курочка Ряба да колобок против такого собрания! Плевок блошиный перед вселенной. Капнула горькая слеза из глаза правого на пиджак оборванный, прожгла материю смочила лист лавровый, испустил тот аромат пряный, пробудил Судьбину Горькую. Вылезла та, шепнула что-то в ухо понурое Ивана Царевича.
Задумался на секунду Иван Царевич, потер темечко и прочитал, как по писанному, две лекции из курса матанализа, покрывая беленую печку письменами угольными. Баба Яга слушала внимательно, качая радостно головой и прервав даже лектора в двух местах, чтобы уточнить нюансы в доказательствах теоремы Коши о среднем и теоремы Вейерштрасса.
Закончив с доказательствами, Иван Царевич поставил жирную точку на трубе под потолком, спустился вниз и устало сел на лавку. Долго в избе висела тишина. Ошалелая Баба Яга путалась в своих костяных ногах, пытаясь почесать четвертый понедельник. А потом восхищенно сказала:
- Вот это да! Это же мне теперь надо мою печку на полку ставить. Не слышала я еще такой сказочки.
- Вот и отпускай меня на подвиг ратный, - тихо сказал Иван Царевич.
- А то, может, останешься, Царевич, - просительно прописклявила Баба Яга. - А то скучно.
- Нет, Баба Яга, должен я все-таки девиц освободить. Даже если не найду Елену мне Прекрасную или Василису мне Премудрую. Долг гражданина и долг человека меня зовет в путь, - пафос надрывался изо всех сил, распирая грудную клетку Ивана Царевича до размеров полной луны, когда та вбивает в землю островерхие сосны. - Это ж надо, полторы сотни злодей захапал. Да он что, многоженец какой-нибудь? Ему одной мало? - к пафосу незаметно притесалась черная зависть. - Если честно, то это совсем нечестно с его стороны. Нет, не терпит мое существо неСправедливости с большой буквы, - пафос изловчился и подмял под себя распоясавшуюся зависть. - Итак, Баба Яга, мне нужен меч-кладенец, скакун лихой да пиджак заштопать.
Всю ночь махала Баба Яга иголкой, снаряжая гостя в путь-дорожку неблизкую. А наутро в щели дверной поблескивал меч-кладенец, маленький, как спичечная головка, на лавке лежали зашитый пиджак да неспокойная от пирожков котомка.
- Извини, Ваня, кареты не нашла, электрички по нашей глуши не елозят, так что высвистала я чистым полем Серого Волка. Довезет он тебя до пристанища кощеева. Ты не смотри, что меч-кладенец махонький. Он, едва почует опасность, сразу вырастет. И чем больше опасность, тем больше размером он станет.
Так говаривала Баба Яга, размазывая слезы по морщинистому лицу, отчего морщины расправлялись, и лицо становилось гладким и румяным, как у молодой девицы. А рядом с Бабой Ягой скребли пол тридцать с лишним ног, выделяя вместо слез капли гуталина. Но ничто уже не могло сломить решимости Ивана Царевича: ни лицо пригожее девки красной, ни гуталин сапожный. На улице в голос зевнул Серый Волк и проглотил луну. Баба Яга притянула Ивана Царевича за плечи, ожгла плевком щеку, вытерла платком и сказала:
- Ступай! Пусть чиста тебе будет дорога, как щека после поцелуя горячего.
Закинул Иван Царевич котомку за плечи, подсунул меч-кладенец себе под ноготь, вышел на крыльцо, откозырял неловко топтавшимся курьим ножкам и запрыгнул на спину Серому Волку. Гикнул Иван Царевич звонким голосом - чай, за Василисой Премудрою и Еленой Прекрасною ехал, а не на собственные поминки, - хлестнул окриком по спине Серого Волка, и взвился тот в небо прыжком яростным.
- Черт голенаст, выгибаться горазд, - сказала Баба Яга, глядя на столб дыма, клубящийся из-под лап Серого Волка. - Авось, все будет хорошо.
А Серый Волк нес Ивана Царевича по небу ясному, над Литейным проспектом, мимо площади Владимирской, охватывая взглядом улочки Разъезжую да Звенигородскую, оставляя где-то сбоку речку Фонтанку да канал Обводный.
Долго ли коротко скакал, подминая облака, Серый Волк, но только солнце еще не успело размять бока свои заспанные, как оказались они перед воротами дубовыми на подворище кощеево.
Спрыгнул с Серого Волка Иван Царевич, расправил лицо помятое.
- С тебя десять тридцать две, - сказал Серый Волк, с трудом переводя дух после долгого бега.
- Сколько? - задал Иван Царевич не тот вопрос, который хотел.
- Двадцать копеек за посадку и девять двадцать за поездку да девяносто две копейки за скорость, - выплюнул из пасти счет Серый Волк.
- Может, пирожками возьмешь? - предложил Иван Царевич совсем не то, что хотел предложить, и сам поежился от своей совершенно необъяснимой мягкотелости.
- А они с кем? С мясом? - поинтересовался Серый Волк.
- С мясом, - гавкнул хор из котомки.
"Второй раз этот мохнатый оставляет меня без еды", - думал Иван Царевич, развязывая мешок и попутно удивляясь тому, что делал вовсе не то, что хотел.
Серый Волк помочился на телеграфный столб, схватил котомку зубами и умчался прочь, оставив Ивана Царевича наедине с дубовыми воротами, над которыми значилось:
"Где ты, путник?
Кощей Бессменный".
Прочитав надпись и допустив при чтении ровно одну ошибку, Иван Царевич постучал в ворота. Потом еще раз постучал. Потом еще. Потом повернулся спиной и собрался было стукнуть ногой, как вдруг ворота грустно изрекли:
- Дятел стучит в дерево с отчаяния. Уравнение с двумя неизвестными. Икс - дятел ли он? Игрек - в отчаянии ли он? Раз он стучит, то он либо дятел, либо не дятел. Если дятел, то стучит он с отчаяния, и тогда ему нечего здесь делать. Здесь никто его утешать не будет. Если не дятел, то либо он в отчаянии, либо нет. Если он не дятел, но в нем есть отчаяние, то, значит, он стучит, чтобы стать дятлом. Тогда он ошибся адресом: здесь не бюро добрых услуг. Если он не дятел и в нем нет отчаяния, значит, он герой.
Последнее умозаключение заметно повысило настроение ворот. Они даже улыбнулись, подмигнули Ивану Царевичу, но вдруг снова сморщились и продолжили свое рассуждение:
- Но есть еще вопрос: а дерево ли мы? Ибо если мы не дерево, то все вышесказанное хвоста выеденного не стоит. Скажи, добрый человек, мы дерево?
Иван Царевич еще раз, с отчаяния или нет, постучал по воротам и подтвердил:
- Дерево.
Ворота с радостным стоном облобызали Ивана Царевича.
- Э-э-э, задушите, - отбивался от них Иван Царевич. И после того как ворота отступили, добавил: - Открываться-то будете?
- Будем. Вон там звонок есть, звонить надо, - ворота выделили из себя руку, которая пальцем ткнулась в правый столб.
Иван Царевич присмотрелся и увидел кнопку звонка. Позвонил.
- Вот теперь мы тебя услышали, - сказали ворота и заскрипели петлями.
Яркий свет заливал подворище кощеево. Иван Царевич сделал шаг и провалился во тьму. Тело летело куда-то вниз, равноускоренно раздвигая темноту. Он болтался в невесомости, беспомощно хватая руками воздух, который как только мог отбивался от чужеродного тела. В ушах свистело так, что хотелось их заткнуть. Но вот раздался всплеск, и Иван Царевич ощутил, что намокает всем своим существом, начиная от ног в ботинках стоптанных и кончая мыслями испуганными. К счастью, плавать Иван Царевич умел и, всплыв на поверхность, стал усиленно работать конечностями, лавируя между плавающими кусками чего-то мягкого и теплого.
Здесь внизу было светлее, и Иван Царевич увидел неподалеку берег, к которому и поплыл. Выбраться из воды оказалось непосильной задачей, поскольку берег был крутым и очень гладким, и каждый раз Иван Царевич соскальзывал обратно вниз. Измученный, он через четверть часа лег на воду лицом вверх, чтобы немного передохнуть. В небе покачивались две зеленые луны.
"Двоится у меня в глазах, что ли?" - подумал Иван Царевич, глядя на луны.
Луны моргнули, и Иван Царевич чуть не захлебнулся.
- Извини, Иван Царевич, лифт сломался, - раздался скрипучий голос, и неведомая сила подхватила Ивана Царевича и вытащила из воды.
Стало светлее. Иван Царевич огляделся. Он стоял на столе рядом с деревянной миской, весь такой маленький и мокрый. Над ним нависал кто-то очень большой и сухой. Сработал инстинкт самозащиты, и Иван Царевич встал в боевую стойку и выцарапал из-под ногтя меч-кладенец. Тот оставался все тех же размеров, меньше спичечной головки, что значило: опасности не было. Иван Царевич спрятал меч-кладенец обратно и, как полагал он, сказал:
- Кощей, я пришел победить тебя в честном поединке, потому что..., - тирада целиком и полностью состояла из брызг, и тот, кому она предназначалась, ничего не понял.
Кощей Бессмертный двумя пальцами поднял Ивана Царевича, прополоскал затем в кружке с водой, вытащил, скрутил в спираль, отжав хорошенько, повесил на веревочку, пристегнув за воротник пиджака прищепкой. Поставил рядышком свечку.
- Пообсохни малость, спаситель ты мой.
Иван Царевич исходил брызгами, но сделать ничего не мог.
"Почему я такой маленький перед Кощеем, - гневно думал Иван Царевич. - Меньше ложки чайной".
"Да потому что, - думал в ответ Кощей, - чтобы попасть ко мне, упал ты в провал бездонный, летел долго и поистерся о воздух. Воздух-то, он у меня злодей - все соки высосет, пока летишь через него. Ничего, пообсохнешь, исправим твои размеры".
- А окрошку ты мне испортил, - сказал вслух Кощей. - Но нет худа без добра. Брякнись ты на стол - не отскрести бы тебя было.
Иван Царевич висел и взирал на разглагольствующего Кощея. Тот, подперев голову руками, смотрел своими зелеными глазами то ли на пламя свечи, то ли на блеск глаз Ивана Царевича.
- Знаю: пришел ты меня победить, но не ведаешь, что пришел меня освободить от обузы тяжкой. Битвы со мной хочешь, иголку в лацкане держишь. Кстати, с какого сундука иголка. Каждый сундук у меня пронумерован. Какой разбил?
Иван Царевич этого не знал.
- Надо новый повесить, - продолжал Кощей. - У меня ж целое хозяйство: уток, зайцев выращиваю. Дубы по всей округе сажаю. Все делаю, чтобы героев сюда заманить. А они все не идут. Сестренка моя, Баба Яга, всех у себя гноит. Сказки, видите ли, она любит. Больше жизни. Ты первый, кто от нее ушел. Освободи ты меня, добрый человек.
- От кого? - не понял Иван Царевич.
- Как от кого? - удивился Кощей. - От Елен Прекрасныих и Василис Премудрыих. Поедом меня едят. Ты посмотри, какой я стал. Кожа да кости.
Кощей встал с лавки, отошел от стола, и Иван Царевич в полный рост увидел его тощую фигуру, которая прямо на глазах Ивана Царевича стала утончаться еще более и через мгновение исчезла совсем - только глаза, большие и зеленые, мерцали в полутьме.
- А вот каким я был, - и Кощей придвинул к Ивану Царевичу фотокарточку дородного улыбающегося человека в котелке и с тросточкой в руках.
- Так перестань тогда воровать девиц, если они тебя так мучат.
- Не могу.
- Почему?
- Гены. Сидит во мне какой-то ген, который говорит: "Воруй". И я ворую. И сам же от этого страдаю. Когда их было две-три штуки, еще терпимо было. А теперь же силы терпеть нет. Спаси. Выгони их всех.
Хмыкнул Иван Царевич. Задача совсем в другую сторону поворачивалась: если раньше надо было сражаться с одним, то теперь разбираться придется со ста сорока восемью да еще с половиной. Хмыкнул еще раз, чтобы окончательно ситуация в голове уложилась. Подвиг, он все едино подвиг: что в одну сторону посмотришь, что в другую.
- Ладно, готов я тебе помочь, ибо сам от бабы пострадал.
- Только ты обещал мне мои размеры вернуть, - напомнил ему Иван Царевич.
- Конечно! Ты уже и подсох, - сказал Кощей, снимая Ивана Царевича с веревки. - Будут у тебя через полчаса твои размеры.
Бросил Кощей Ивана Царевича в таз огромный с салатом оливье, перевернул часы песочные и по истечении четверти часа бросил его в другой таз, с вином, и пятнадцать минут спустя поднялся, пошатываясь, Иван Царевич в своих прежних размерах. Отодвинул Кощей опустевшие тазы и подтолкнул Ивана Царевича к дверям в палаты девичьи.
- Скажи, друг Кощей, - Иван Царевич ворочал слова, словно камни на каменоломне, - а что, правда, что передо мной сто сорок восемь с половиной дверей или мне это только чудится?
Кощей уже давно забился в дальний угол залы, загородившись троном и пустыми тазами. Не дождавшись ответа, который свел бы в одну полторы сотни дверей, Иван Царевич схватился за ручку двери, повернул ключ - и из раскрытых дверей (или одной двери) посыпались на Ивана Царевича Елены Прекрасныя и Василисы Премудрыя.
Бросило Ивана Царевича к противоположной стене, и сквозь прищур полутрезвых глаз он увидал толпу галдящих баб. Иван Царевич отполз к трону и спросил Кощея:
- Они?
- Они, - подтвердил Кощей.
- А чего они галдят?
- Они не галдят, а ребусы решают.
- Чего? - не понял Иван Царевич.
- У них в минуту через голову, а значит и через язык, проносится от пяти до десяти ребусов и разного рода задачек. Они ж все Премудрыя и Прекрасныя. Причем те, которые Премудрыя, во что бы то ни стало хотят стать Прекрасными, а те, что Прекрасныя, не прочь побывать в Премудрых. Вот и блистают своей мудростью и красотой ума.
Галдеж нарастал, и Иван Царевич, морщившийся от шума, спросил еще:
- Они когда-нибудь перестанут?
- Нет. - Кощей все глубже залезал под трон.
- Они что, круглые сутки галдят?
- Квадратные, - поправил Кощей. - Сутки состоят из четырех сторон: утра, дня, вечера и ночи.
- Они и ночью галдят? - не поверил Иван Царевич.
- И ночью. Ночью у них ночные ребусы, а днем - дневные.
- А в чем разница? - спросил Иван Царевич.
- Дневные решаются головой, а ночные - телом. Я так и распознаю, день там наверху или ночь. Если дневные решают - значит день. Если ночные - ночь. Дневные я еще худо-бедно переношу, затыкаю уши ватой и почти что глухой. А вот ночные - труба дело. Давай действуй, Царевич. Ночь близится - несдобровать тогда нам обоим.
- А что делать?
- А я почем знаю? Ты ж на подвиги рвался. Вот и совершай их. Бейся с ними. У тебя же меч-кладенец есть.
Глянул Иван Царевич на меч свой кладенец, а тот что какашка тараканья, меньше, чем был, стал.
- Не видит опасности мой меч-кладенец, - сказал Иван Царевич. - Видишь, не вырастает.