Аннотация: То, что отсылал в издательство. Несколько иная подача пролога по сравнению с изданным, и - так, по мелочи, россыпью, везде... Эпиграфы в напечатанном посребывают. Давно собирался.
Томчин
Пролог
"Ведь это наши горы, они помогут нам.
Они!.. "
Глупые кяфиры. Рахмдил неплохо знает русский и некоторые песни Высоцкого ему нравятся. Некоторые. А шурави нравится надежный и опытный Рахмдил. Нравится уже три года. Хоп.
Доверие еще надо было заслужить. Он заслужил.
Рахмдил всматривался через прицел трофейной СВД в молодое лицо офицера-десантника , сидящего на броне головной БМП колонны. За этого заплатят. Много. Что-то неуловимо знакомое было в сочетании усов, бровей, носа русского. Губы? Нангйалай, старший брат, недавно привел в дом вторую жену . Тяжелый подбородок... Что-то в нем такое. Неужели почувствовал?
Рахмдил резко выдохнул, задерживая дыхание, и взял на прицел высунувшегося из люка. Пусть так. У этого типично русское лицо. Голова мальчишки в "пакистанском лифчике" поверх солдатского х\б взорвалась, плеснула широкой струей крови. Через мгновение загрохотал крупнокалиберный ДШК c осыпи на другой стороне - еще, еще! - и какофония войны накрыла ущелье.
Над колонной вскинулись частые кусты разрывов.
Был теплый летний вечер, как говорится, к-хмм... смеркалось . Время бежит слишком быстро, век такой, и я еще не отвык от мягкого перехода в сумрак белых ночей. Жду их с апреля и в мае-июне стараюсь никуда не уезжать из Питера. Самое мое любимое время года: хорошо бродить в этом легком сумраке по улочкам вокруг университета на Васильевском. Шаги шелестят в тишине... Либо уехать в парки Пушкина или Петродворца, и наблюдать, почти в одиночестве, сначала - розовеющие облака, парящие над кронами деревьев пушкинской поры, а потом лечь в траву и, глядя в небо, открыть душу и запустить в нее состояние отрешенности и одновременного единения с миром.
В жарком летнем городе из-за человеческой скученности днем расстояние в толпе между людьми не более метра, а здесь всю ночь можно лежать в траве, и никто не появится вдалеке на дорожках. Вообще-то, парки открыты только до десяти вечера, есть охрана и собаки, но на мои любимые их уголки это как-то не распространилось. Человек в костюме за две тысячи долларов, гуляющий белой ночью по аллеям или лежащий на траве, даже издали не похож на бомжа, вот и не беспокоят.
Еще я люблю рыбалку, но и здесь мне важны не количество, величина или порода пойманной рыбы, а тишина и окрестные виды вокруг избранного водоема. Так в Эрмитаже фанаты живописи стоят у любимых полотен, часами не отрывая от них взгляда, так происходит и у меня, только вместо картины - природа вокруг, лес, вода, облака... Поэтому я не любитель рыбачить с набережных, хотя в детстве, помню, вставал, шел в пять часов к открытию метро и в шесть уже разматывал удочки. Ну, в детстве я и в парках на прудах рыбачил, родители одного больше никуда не отпускали. Счастье было. Но это все не то, народу слишком много и нет созерцания. Да, природа - природой, но клев должен быть, я все-таки не идиот, а то бы ловил рыбу дома в ванной, в одиночестве, любуясь повешенной на стену репродукцией Шишкина или Левитана.
Люблю я жареных мелких карасей в сметане, тех, что когда-то готовила моя тетя Маша, а так - вообще рыбу не ем и запах ее мне неприятен. Так что, рядом с водоемом желательно наличие деревеньки для ночлега и главного потребителя моего улова - кота. Некоторые хозяйки говорят, что им приятно смотреть, как ест их угощения молодой здоровый мужчина, и все такое. Вот и я люблю выложить свой улов у усов осунувшейся морды деревенского котяры и под его восторженное урчание сказать:
- Ну, зови друзей, одни не справимся.
Мне это действительно приятно - кормилец. В Пушкине у меня есть три-четыре знакомых белки, которых я подкармливаю. Я их не очень различаю, но они меня узнают и, когда днем появляюсь на их аллеях, выбегают встречать. Вечером, после восьми, по-моему, зверьки уже спят. Зато как занятно, когда из ветвей выскакивают эти рыжие хулиганы и начинают прыгать вокруг и ползать по мне, заглядывая в карманы. Случается, иностранные туристы, чинно гуляющие в тишине и высматривающие местную живность, чтобы показать своим детям или друг другу, хватаются за фотоаппараты и начинают ими стрекотать, вознося мне хвалу. Я тщеславен, мне это приятно, но делаю вид, что не понимаю языков, и пусть меня принимают за служителя парка, ответственного за беличью радость. Наши туристы и отдыхающие просто присоединяются к кормлению, кто и чем запасся. За время моего знакомства с белками у них сменилась пара поколений, но, видимо, я - переходящий приз. Жаль, что они так мало живут. И зимой редко приезжаю, как-то все не удается вырваться в самый нужный для беличьего народа период. Вот всегда у меня так.
Сегодня наметил провести разведку рыбных мест в Лужском направлении. Знакомый рыбак-любитель проговорился, расхваливая свою удачливость, и, пока он токовал, разводя руки в стороны, я осторожными вопросами вычислил маршрут от станции до рыбной сокровищницы. Сейчас сойдем с электрички и вчерне проверим, только поторапливаться надо с устройством на ночлег в ближайшей деревеньке, к девяти-десяти совсем стемнеет и будет неудобно стучаться на постой, а я в джинсах и рубашке по ночи намерзнусь, здесь не Крым, однако. Это там я как-то летом на пляже два месяца прожил без всяких палаток, матрасов и одеял, в дождь голову мыл, а что вы хотите - студенты! Такой народ. Дикари-с.
...Он просто не успевал увернуться. Этот хлипкий на вид интеллигентный дедок явно не видел броска ножа спокойно стоящего чуть в стороне смуглого парня и продолжал кистевым приемом удерживать на земле двух качков, растерянно вертя головой. Напрасно. Пять лет бандитского капитализма в стране отучили даже зевак интересоваться происходящим на их глазах криминалом.
Был все тот же лазоревый вечер начала августа, около восьми, платформа электрички почти опустела, деревянный станционный магазин светился тремя окнами, а пара ларьков рядом уже закрылись, несколько бабок толпились у автобусной остановки, у входа в магазин стояли трое пыльных "жигулей" и неожиданный, пожалуй, для такой глубинки джип. Четыре быка , с хозяйской ленцой выбравшиеся из него минуту назад, устроили разборку с представителем ненужной прослойки , неудачно, по их мнению, припарковавшимся у крышуемой гигантами секса денежной точки.
А мне не удалось в очередной раз вбить себе в башку, что это не мое дело... Черт! Нож пробил кисть руки, а головой я прилично приложился о бампер дедовой пятерки. Суки. Время пошло. Перекат, вырванный из моей руки клинок вошел в печень красавца с ремнем от Версаче. Какой, к черту, Версаче, о чем думаю, я на электричке приехал! Три метра - местный чингачгук получил свой нож в горло. Это я зря. Взгляд на деда. Пальчики мои на ноже. Стереть. Черт, закапался опять. Платок аккуратно набросить на кисть - потом избавлюсь. Шаг к лежащим: первому носком ботинка бью в висок. Проломил? И - дедова рука пытается пойти в захват. Дед, мне уходить надо, не мешай. Коленом, приседая, ломаю шею последнему. Смотрю на старика. Уходить надо. Бабки молча таращат глаза.
...Да, тогда мне повезло - в джипе торчали ключи, а у милиционера на платформе не оказалось телефона. А может, там нигде телефона не было, а бардак был. Год жил настороже, ругая себя - на рыбалку собрался, места посмотреть, знакомства завести, а сам? Начни я действовать сразу - и можно было бы попытаться обойтись как-то без крови. Или, все равно - нет? Но пожилой гражданин так уверенно управился с первой двойкой парней, один из которых попытался смять его лицо своей пятерней, что я остановился и оглянулся на лениво плетущегося по плавленому асфальту перрона унылого мента. И второй раз все повторилось. Год назад так же сорвался, выручая девчонку, но ее лица не запомнил, а вот дядю Колю...
На своем кордоне в Карелии, три года спустя, он только взглянул в глаза, и мне стало понятно - узнал. На другой день, когда мы оказались вдвоем в лодке, после двухчасового молчаливого наблюдения за поплавком я услышал:
- Спасибо.
Так в мою жизнь вошел и остался в ней навсегда мой второй друг.
Бывший доцент геофака ЛГУ, бывший член сборной РСФСР по самбо в легком весе, бывший ленинградец, а теперь - карельский егерь, Федотов Николай Егорович одиноко и достойно жил на своем кордоне в прозрачном от воздуха сосновом бору на берегу серебристо-черного озера Канаярви, вдалеке от хруста раздираемой государственной собственности, бурчания в желудках политической элиты, сытой отрыжки новых русских и громких пусканий газов, иногда - очередями - доносившихся при встречах братвы и ментов.
Народ безмолвствовал и забот дяде Коле тоже не доставлял. Редкие друзья друзей и их друзья, появлявшиеся порыбачить и послушать тишину, обеспечивали возможность не напрягаться для встреч с внешним миром. Начальство, похрюкивая, разрабатывало доставшуюся золотую жилу экспортной древесины, песчаных и гранитных карьеров, и на дядю Колю не отвлекалось. C душой было нехорошо, но поправить это не представлялось возможным - дядя Коля почти не пил. С ним можно долго молчать, мы как-то понимаем друг друга. Нам легче вдвоем.
В тот раз он привозил под Лугу для больной жены какого-то своего знакомого фирменные настойки, которыми потчевал всех, прибывающих на кордон. Что он в них мешал? У меня стойкая аллергия на прием любых неизвестных препаратов, ни разу не пробовал лекарство дяди Коли, но женщине помогло.
Мой главный принцип был нарушен - один из нападавших остался в живых. Я до сих пор в федеральном розыске, но реальных примет у них нет.
Наша доблестная милиция ищет меня и за предыдущее. Восемь лбов жгучим от мороза вечером на пустой автобусной остановке у СКК привязались к беременной с двухлетним ребенком, а я проезжал мимо. Хулиганы. Ребенок погиб, женщина попала в реанимацию, а меня ищут за то, что последних двух добил, когда они отползли метров на тридцать в сугробы, пока я вызывал "скорую", занимался девушкой и малышом. Они тоже хотели жить и стремились к культуре. По крайней мере, ползли по заснеженному газону к СКК, концерт уже закончился, и люди должны были выходить. Слушал про это по радио.
Я стараюсь меньше смотреть по сторонам или, по крайней мере, меньше видеть подобное, но, в принципе, меня можно искать и за будущее. Я живу в этой стране. Тот ТТ утопил, сейчас у меня "Гюрза" , но после случая с девушкой не ношу оружия. Это все, что я могу сделать.
Глава 1
Я, Томчин Сергей Петрович, не женат, не был, не привлекался, отмечаю свой юбилейный полтинник на кордоне у дяди Коли. Отмечаем плотно уже третий день. Из-за стола в лес, из леса в озеро, из озера в баню, из бани за стол и далее по кругу. А надо бы поспать и порыбачить одному и в тишине. Привез трех друзей детства и старого друга по Афгану, они его не знали - здесь познакомил.
Сейчас вечер, я выполз во двор и наконец-то могу спокойно подумать о своей судьбе, повспоминать, друзья детства меня затостовали. В доме тихо, угомонились. Звезды на темно-синем небе - всюду жизнь. Что было, что будет, чем сердце успокоится? Сам себе цыганка.
Детство. В детстве было хорошо: мандарины на Новый год, в Артек, правда, не ездил, но пианино купили в пять лет - я целый год ждал. Музыкальная школа, папочка с надписью Beethoven, лучший ученик класса в общеобразовательной. Член совета районной пионерской организации - хороший мальчик. Ботаник, как сейчас говорят. И нападающий дворовой команды по футболу, дружбан всей местной окраинной шпаны, с четвертого класса состоявший на учете в детской комнате милиции за драки и окончательно выбивший суставы и переломавший пальцы к седьмому. Тот год я спокойно прогулял, совершенствуясь в искусстве голкипера, и даже завел авторитетные для подростка знакомства, а потом, будучи пойманным за два месяца до выпускных ошеломленными родителями и язвительно улыбающимися учителями, за оставшееся время подготовил и сдал программу. За клавиши я больше никогда не садился. Недоумевающие - почему не провал на экзаменах? - учителя объявили меня юным талантом и стали аккуратно подпихивать к поступлению в музыкальное училище, с трепетом придыхая: а там и в консерваторию!
Дома отец скептически хмыкнул.
- Ты теперь взрослый, действуй сам, но с ворами тебе не по пути. Не прощу.
Мой мудрый отец... И я отнес документы в физико-математическую школу. Полгода об меня вытирали ноги, но потом все выровнялось, в десятку лучших (конечно, с большим вопросом) к выпускным я вошел. Первый взрослый опыт: не вопрос, что решение верное, вопрос - сколько времени ты его искал. Мои дворовые привычки встретили достойное возражение подготовленных физруком спортсменов-математиков, и после некоторой борьбы с уязвленным самолюбием пришлось полюбить новый вид спорта - вольную борьбу. А что? - руки больше не беречь.
В детстве была справедливость, та, описанная в хороших книгах, и за нее можно было драться.
В ВоенМех я поступил за компанию с другом детства. Он туда пошел, потому что там иногда читал лекции мой отец, а про физфак ЛГУ сомневался, что потянет вступительные и конкурс. А мне было все равно. Впереди лежала вся жизнь и лучшие ее годы - студенческие. Насчет лучших лет - оказалось правдой. Cтал я инженером-механиком, распределился в отраслевое НИИ и поступил в заочную аспирантуру на выпускающую кафедру. Отец рано умер - инфаркт, и я стал кормильцем семьи. Денег после смерти папы как-то не осталось. Так и прожил он свою жизнь после войны с военным девизом: "Все для Родины, все для Победы".
Ну что, Родина - Родина у меня была всем на зависть - отец постарался, оставил. Да вы, может, помните семидесятые - было чем гордиться.
Деньги не главное, а опыт работы грузчиком и связи на Сортировке у меня имелись давно. Решил я эту задачу и поступил на мехмат ЛГУ - знаний для построения математических моделей по теме диссертации не хватало. Коллеги по кафедре до сих пор помнят мою функцию Грина - спасибо альма-матер. В общем, мы жили хорошо в нашей стране.
А, вспоминать тяжело. Я влюбился. Нет, были, конечно, и раньше девушки, романы, пять или шесть, я же студент, как без этого? Да и в школе тоже, но там я маленький был. А здесь все - сразу и навсегда. Все у нас хорошо поначалу было, а я знал - нельзя так. Мне без нее жизнь не мила будет, что ж я так-то, как на минном поле? Ну, как там, на минном поле - я тогда тоже не знал. Зато знал, понимал, что она не идеал. Но себя потерять мог, только она не догадывалась. В общем, любил, но в разведку с ней не пошел бы. Душу открывать нельзя и общих детей нельзя. Вот беда какая. Но свадьбу заказали. Месяц оставался - она меня бросила, отправились к друзьям на вечеринку, а оттуда уже каждый со своим. Она - с будущим мужем, а я...
Ну, в общем, в восемьдесят третьем как раз сборы прошли, мне старлея запаса присвоили, три года с окончания института (месяца не хватало) , и я написал заявление в кадры, что желаю добровольцем в Афганистан. Дружок у меня служил в канцелярии штаба нашего военного округа, он сам так сделал и меня надоумил. Неудобно, конечно, друг из патриотизма, интернациональный долг исполнять, а я от несчастной любви, как в плохом романе. Смешно, тогда ведь как в армии было: хочешь - не пустим, а не хочешь - заставим. Но у нас все получилось. И поехал я в Ашхабад начальником полкового склада, а куда отправился мой товарищ, до сих пор не знаю, в Афгане я о нем не слыхал.
Матери денег оставил и высылать пообещал. Тогда ведь старлей вдвое против инженера имел, а больше никому ничего не сказал и маму просил говорить всем, что подался Серега на юг, на вольные хлеба. Или на север.
С полгода послужил - "пиджак" на жаре он и есть "пиджак", и образовался у меня роман с женой ашхабадского военкома. Это тогда не знал, что так любовь не лечат, думал, забыть поможет. Скандала не было, поговорили, и написал я опять рапорт - добровольцем в Афганистан. И военком тоже что-то написал, да грамотно, наверное, поскольку получил я назначение командиром взвода в самую задницу, как мне потом сказали, больше "пиджаков" на этой должности там не было никогда.
Шесть лет в Афгане - сначала взводным, потом роту дали. Капитаном стал, две "Звезды" - обе за ранения, "За отвагу" и ЗБЗ . Тогда и с Иванченко Юрой познакомились - он ко мне зеленым лейтенантом на взвод пришел. Дважды ему жизнью обязан, а сколько всего еще. В восемьдесят восьмом получил майора и все же ушел в штаб полка - звали давно. А там сразу подал рапорт и в восемьдесят девятом - на гражданку. Мама была очень рада. Я все отпуска с ней проводил, но переживала сильно - ранения скрыть не удалось. Юра остался служить, военная косточка, мой самый близкий друг. Из Афгана вышли, а дальше только переписка да телефон, изредка в отпуск приезжал. Тяжело временами было, но вот теперь - полковник, командир части. Конечно, он был прав - зря я его мутил своими предложениями.
Вернулся на кафедру блудный сын после северных приключений. Выделили стараниями шефа четверть ставки старшего преподавателя для завершения диссертации. Тяжеловато было все вспоминать, но через год дали ставку, назначили предзащиту - жизнь налаживалась. И опять мой характер - еще до армии накопал параллельно своей технической тематике математический эффект - учебники по вариационному исчислению пришлось бы подправлять. Промолчи и живи спокойно - а я давай грызть. Нарыл - академика надо звать на защиту - наши-то в этом не секут, в тензорах хромают. Это у меня два образования в одну точку - а они просто Ученый совет. Сунулся к знакомому профессору на мехмат:
- Сережа, а я думал, что вы давно защитились. Но нигде не вижу ваших работ. Даже странно.
Любопытный был и осторожный - имя! - но вариационное исчисление знал, я сам у него учился. Оставил ему решение своей задачи и пару раз за оставшийся месяц приезжал для пояснений. Он пришел и промолчал всю предзащиту. Так, пара фоновых реплик. Выходили вместе:
- Я думаю, вы правы, но о чем я им должен говорить, они все равно не поймут. Просто не обращайте на это внимания. Защититесь и забудьте.
И стал я кандидатом технических наук. Только скучно мне стало математикой заниматься - бороться за высокое звание доцента. Страну сносило с рельсов, и решил я окунуться в бизнес. Из института ушел - был тысяча девятьсот девяносто первый год. А учебники по вариационному исчислению так и остались неисправленными. Недавно заглядывал - все как раньше.
Дальше все было быстро и неинтересно. Трижды становился долларовым миллионером и трижды разорялся: в девяносто четвертом все вытрясли чечены, угрожая похищением или смертью матери, в девяносто восьмом кинуло вновь образованное государство, и сейчас, в две тысячи восьмом - не потому, что кризис и война, а потому, что все это надоело - край. Мать умерла и некому больше...
Надо было бросить это все раньше, но на мне постоянно висела сотня человек с семьями, и время для них было непростое. Пока вертелся на пузе эти семнадцать лет, помнил завет отца - "Не прощу". А вокруг шумел шабаш, уж мне изнутри виднее. Как, не воруя, стать миллионером среди воров, грабящих свой народ? Наказать на какую-то сумму каждого, пока не соберется миллион. Но они восполняют потери, воруя снова - и тогда зачем все это? Деньги для меня всегда были не средством отплатить миру за нищие детство и молодость, не доказательством успешности своего бренного существования самого-самого муравья в муравейнике, а квинтэссенцией свободы, но свободен ли я? Или деньги - та же лампа Алладина, и я раб лампы?
Я не понимаю этих людей.
Мне пятьдесят лет. У меня два высших образования и два ордена от государства, которого больше нет, шрамы на ноге и руке, о которых всегда спрашивают, два друга, около двух сотен тысяч долларов остатков на счетах, наследство, оставленное родителями - небольшая квартира в Питере, дача. И их могилы на Южном. У меня все нормально - почему же мне так горько и больно? За бесцельно прожитые годы? За страну, которую у меня отобрали? За мой народ, который я присягал защищать, но не выполнил присяги?
- Петрович! Чего грустный такой и один сидишь? - окликнул вышедший с Юрой во двор дядя Коля. - В философию ударился, на звезды глядючи? Ты, Юра, как такое объяснишь, смотри, звезды крупные, как в Африке. В Африке бывал? Ну! Воздух у меня здесь такой чистый, или сам не пойму. Пойдемте, ребята, прогуляемcя в лесок, и на боковую. Завтра рыбалку вам устрою, кто не проспит. Наша Карелия такое место - рыбалка лучше, чем в Астрахани. Зверь, птица непуганные. Живешь - как и не на земле, просто сказка. Ты, Юра, в инопланетян веришь? Вон, Сергей Петрович, ни во что не верит, сколько ни рассказываю, а у нас уфологи, как медведи бродят, даже чаще, чем они, попадаются - и все что-то видели. Тут одного на болоте нашел - за снежным человеком погнался, как только не утоп, слава богу, я услышал. Так уходить не хотел, следы замерял, шерсть искал, а какие следы в трясине? Так с выпученными глазами и уехал, не дай бог экспедицию привезет - все перетонут, а потом опять в газетах напишут, что у нас тут людей инопланетяне воруют. Я же один за всеми не услежу.
- А вы, Николай Егорович, снежного человека видели? - вклинился в монолог Юра. - У нас с Сергеем Петровичем в Афгане проводник был, Салим, тот говорил, что видел в горах, не врал, вроде. Серьезный был товарищ, ни разу не подвел, я его потом переспрашивал - сделал вид, что не понимает. Обиделся, может. Наверное, видел.
- Да, Юра, я уже человек пожилой, один в лесу живу, мало ли что привидится. Русалку, например, видел, но ведь скажешь кому - засмеют: сдурел старик без баб на кордоне. Вон, Сергею рассказывал, так и что? А снежного человека, йети, не видел, хоть в молодости и по Южной Америке, и по Африке поездил. И на Тибете был.
Минуту шагали в тишине, потом дядя Коля вздохнул и продолжил:
- Лесной человек тут живет, зимой следов нет, не попадались. А летом, иногда, смазанное движение краем глаза схватишь - и не обязательно в лесу. Вот мы к поляне сейчас выйдем, и на поляне тоже было. И взгляд иногда чувствуешь: до-олго смотрит, и по часу, и больше. Фигура мелькает человеческая, но точно больше двух метров ростом и кило на двести весом. В грязи и на влажной земле след не оставляет, бережется, а судя по расправляющимся в следах травинкам, покрупнее медведя зверь стоял. Я же его не пугаю, мирно живем, подхожу посмотреть, когда уйдет. И запах не медвежий, легкий такой запах. Я прикармливать пытался, не берет ничего и к дому не подходит. А деревенские боятся, говорят, по ночам в окна смотрит. Может, и так. Вот уфологи эти доморощенные понаедут, перегаром да дымищем на километр от них несет, так еще наушники от плеера себе в уши вставят - ищут они, понимаешь. А зачем его искать - живет человек в лесу, и слава богу.
- А я, дядя Коля, пару раз над Питером неопознанные летающие объекты видел. И Юре показывал, - кивнул я в сторону согласно улыбнувшегося товарища. - Он как раз тогда в отпуск приезжал. Мы в машине сидели, в пробке, на Славе, и НЛО прямо по курсу где-то в конце Ленинского висел, километрах в пяти от нас и на высоте километра в три.
- Ну, мы с тобой, Сергей, не спецы, - уточнил Юра,- может, действительно атмосферное явление, да и аэродром рядом, но посмотреть было интересно. Читать одно, а видеть... А инопланетяне-то в ваших местах, Николай Егорович, никак не проявляются?
- Да нет, пожалуй, хотя атмосферных явлений тоже хватает. Деревенские привыкли, а я поначалу, как в девяносто втором сюда перебрался, шугался от этого. Как-то в туман (ну, там, за лесом, низинка километрах в семи отсюда есть) зашел. Иду прямо, там и пройти-то метров сто, потом замерял. В общем, с полчаса через эту низинку шел. Так-то все нормально, но ведь за это время по прямой километра три сделал, не меньше. Потом раз пять в том же году в туман этот входил - и ничего, минуты через три выходишь, как ни плетись. Думаю, заплутал я тогда со страху, городской еще был. Деревенские, кстати, уфологам про огни в лесу лапшу на уши вешают. Ну как же: уфологу и молоко, и яйца, и жить где-то надо, покуда все не обследует с миноискателем, лозоходец. В общем, всем хорошо: и уфолог при деле, и деревня при деньгах. Такая вот любовь. - дядя Коля улыбнулся и продолжил.
- Ты вот, Юра, про семейство-то свое расскажи. Нас Петрович познакомил, теперь ездить с ним будешь, а то и один с семьей приезжай. Дочку-то куда поступать надумал - в Москву или в Европы? Может, лучше для отца-матери, если в Питере в универ поступит? И Сергей в городе присмотрит, не чужой человек, и ко мне летом, когда в охотку. Вот у тебя отпуск, ты с женой приедешь, и у дочки каникулы, живи - не хочу. На географический я ее поднатаскаю и с языками, а математику, физику - Сергей. Он еще может биологию добавить, слышал - пацаны в доме рассказывали, что в школе по биологии и истории больше всех знал?
- Нет, дядя Коля, это я уже забыл, так - школьное увлечение. А математику, физику, химию в школьном объеме - без проблем. Хотя математику Юра и сам может. Как у тебя Светка на мехмат смотрит?
- Да не знаю, мужики, - пожал плечами Юрка. - С оценками у нее все нормально, но школа в Хабаровске, может, для Москвы да Питера знаний маловато? Сейчас ведь в образовательном процессе каждый дудит в свою дуду. Мы-то учились по единым нормам для всей страны, разве что в какой маленькой деревне учителя-предметника не было, замена там какая-нибудь. У меня отец из сельской школы в Казахстане в Ленинградскую Корабелку без проблем поступил и окончил с красным дипломом. А сейчас новаторство какое-то пошло, все улучшают. Учебники, по которым два поколения отучилось, все переделали, совсем развалили систему среднего образования. Все зависит от того, какую школу окончил, смогли ли по новым методикам и учебникам тебе арифметику объяснить, или нет. Да и деньги надо на лапу платить за бюджетное место почти как за платное. Я слышал, и у бюджетников денежный конкурс. Совсем страна от жадности с ума сошла. Чтоб этих реформаторов доктора, окончившие платное отделение, лечили. Еще военные училища на платную основу додумаются перевести.
- Такое время, да... Правильно слышал, но тут мы сделаем так. У меня в универе, думаю, сохранилась негласная квота на поступление родственников, как у бывшего доцента. - Николай Егорович на секунду о чем-то задумался. - С Сергеем Петровичем съезжу в город, пройдусь по знакомым и уточню. Халявы, конечно, не будет, но и валить не станут специально. Поставят оценки, которые заслужит. Я же этой квотой ни разу не пользовался.
- Да мою еще уговорить надо. Слава богу, хоть не в менеджеры-юристы-экономисты метит. Просто поветрие какое-то. Говорит: "Вы в свое время всего сами добились, и я тоже смогу". А не понимает, что в теперешние времена ничего бы мы не добились. Вот ты, Сергей Петрович, если бы родился в начале девяностых и вырос сейчас, что бы делал с твоим-то характером?
Молчание подзатянулось. Кашлянув и отвернувшись, хотя все равно ничерта уже не было видно, сказал, хоть и не хотелось, честно:
- Воровал бы. Ну, может, спортом занимался... Но вы же знаете: у меня кости тонкие, выше третьего места никогда не поднимался, хоть и к.м.с. , техникой брал, да и жалели, не калечили. А сейчас, за деньги, сломали бы руки, и все. Кто бы меня держал в команде?
- У тебя же отец профессор университета, ты чего?
Судя по голосу - Юра явно обалдел.
- Так он умер рано, я же выучиться не успел, а денег не осталось, мать, семью, свой растущий организм кормить. Молодой ведь - девушки, шмоток хочется. Ты же спрашиваешь - если бы это было не тогда, а сейчас? Ну, грузчиком бы пошел, но сколько они теперь получают? На слесаря бы выучился. Или вот в стройотрядах у меня разряды были - плотника и бетонщика. Да, еще сварщик третьего разряда, но это совсем ничего. Я же больше в шабашках работал, а там крутиться надо было. Не до разрядов. А доучиться - откуда бабки? Сам говоришь - характер, что-нибудь придумал бы, смахинировал. Да какая разница - все равно бы сел. В общем, был бы в дерьме по уши.
Я помолчал, подумал еще...
- А и выучился бы - получила бы страна молодого хищного менеджера. То же говно. Или наукой заниматься? - здесь не надо никому, а на Западе - супостата поддерживать? Как бы там мои изобретения России аукнулись? Я же говорил вам про свою тематику.
Юра, похоже, решил замять неприятную тему и переключился на дядю Колю.
- А вот вы, Николай Егорович, вы же географ, кандидат географических наук, вы совершенно безопасно для страны могли продолжать свою научную деятельность на Западе. Почему же не уехали после случая с квартирой? Мне Сергей говорил, что вас приглашали в Сорбонну и в Эдинбург.
- Не только туда, но это было неважно. Обиделся я на них. За то, что они сделали с моей страной, обиделся. Вот так, по-детски, но детство, как это сказано у Грина, живет в человеке до седых волос. И я их не простил. Я пожилой человек - что еще могу сделать?
- Ладно, товарищи, - заключил Юра, - пойдемте на кордон. Поспать бы хоть немного. Николай Егорович, кто-то обещал завтра рыбалку. Во-сколько подьем?
- Видишь ли, Юра, хотя... да что тут увидишь... - задумчиво, с заметной озабоченностью в тоне, произнес наш егерь. - Мы уже минут пятнадцать идем домой к опушке, но леса что-то все нет. Вы будете смеяться, но я чего-то не понимаю. Зажигалки с фонариком ни у кого нет? Я бы на землю посветил, какая-то трава слишком высокая. Поляну-то мы давно насквозь пройти должны были, да и косил я здесь - месяца не будет. Вот что значит сказочное место - егерь в пятнадцати минутах от дома блудит.
- Дядя Коля, ты заблудился! - восхитился я. - А где туман? Вроде, и не сыро, тиховато только. Как шли - ветерок шумел в листьях, а сейчас не слыхать. И в связи с твоими егерскими затруднениями у меня как у математика сразу два предложения. Первое - за неимением зажигалки светим циферблатом Юркиных часов - хоть что-то для любопытных ботаников. Второе - в связи с абсолютной тишиной и близостью жилья громко орем в два голоса с Юркой, а ты оцениваешь наши вокальные данные и даешь рекомендацию в консерваторию. И твоя Жучка нас оценит и подаст голос. Соображать надо, дорогой товарищ Николай Егорович, а не шугаться, с тобой два ветерана. Юра, отдай часы исследователю. Предлагаю исполнить "По долинам и по взгорьям". Начали!
Мы честно пропели громкую песню, первый куплет даже дважды. Дядя Коля ползал где-то под ногами и чертыхался - подсветка циферблата не помогала. В образовавшейся тишине он негромко вздохнул:
- А трава то не кошена...
Ну, и где мы? Почему собака молчит?
Через полчаса, безыдейно прошлявшись метров по сто в разные стороны, еще раз покричав беспонтовое "Ау!" и даже поматерившись, решили дождаться близкого рассвета. На рыбалку как-то расхотелось, хотелось поспать в постели. Решили: сегодня днем спим, а на рыбалку вечером. Хорошо хоть, было не холодно и дождя, вроде, не намечалось. Придя к такому решению, легли на землю - чего ноги бить? Август - и в рубашках не простудимся. Не спалось. Нет, пятнадцать лет тут живет, а все как был горожанин, так и...
Глава 2
Только глаза закрыл - уже толкают! Да встаю я уже, встаю. Небо слегка утратило чернь и только начало синеть, до рассвета еще час, не меньше. А прохладно. Ну, что случилось?
- Сергей Петрович, ты туда посмотри...
Куда - туда? Ничего себе! Еще было плохо видно, но то, что в указанном направлении только степь, и ни леса, ни гор, ни озер... Да что творится-то?
- Дядя Коля, ты здесь хозяин. И как это понимать? Объясни.
Мы с Юрой уставились на Егорыча. Что за шутки, кудесник? Мы что - в степи? Егорыч молчал, и мне реально поплохело. Похоже, он сам был не в курсах о происходящем.
С детства у меня была третья, но для меня важнейшая сигнальная система, не считая головы. Дня за два-три до опасности или неприятностей, а иногда за час, у меня начинает ныть под ложечкой. Некоторые этот фактор называют: "задницей чувствую". У кого как, вещь полезная, но я чувствую брюхом. Это не язва, язва у меня была почти десять лет, вылечил в девяносто седьмом. Язву я знаю. Здесь другое. И опасности еще нет, и человек знать не знает ни меня, ни проблем, а брюхо мое уже ноет.
И вот иду я дня через три, весь настороженный, а он уже в засаде сидит, позицию выбрал, замаскировался хорошо, сейчас работу сделает, и в отвал. А фиг вам - брюхо сигнал дало, я варианты посчитал, откуда дерьмом несет, учуял и иду себе в другом городе, или даже с чердака (в доме напротив стрелка) жизнью его любуюсь. Было дело, уехать не успел. Про все случаи уже и не упомню, но в пять лет летом в одном гарнизоне c родителями жил, прочувствовал, отложилось. Эти три дня на горшке сидел у перепуганной мамы, а потом в песочнице, где меня играть устроили, штук пять пуль нашли, с полигона залетевших. Одну нашел я сам и побежал маме показывать. И от Налоговой неплохо помогало.
...В общем, под ложечкой заныло...
Ну, первое, пока не рассвело, определимся по месту. По звездам. Звезды на месте. Не слишком яркие, примерно так в Афгане было. Вон Большая Медведица, вон Полярная. Южного Креста не наблюдаю - мы не в Африке. Школьную астрономию давно забыл, а больше как-то и не требовалось - карты да компас. Не военный я моряк.
Внес предложение:
- Товарищи, смотрим на звезды, пока видны. Мне сдается, мы на Земле, на широте Афганистана. Какие мнения, кто что заметил? Дядя Коля, что там география говорит?
- Ни черта она мне по звездам не говорит, Сергей Петрович. На Земле, конечно, где ж нам быть. Яркость светил еще от чистоты атмосферы зависит. Углы наклона созвездий другие, чем у нас. Можно бы широту определить по восходу-закату, у нас часы есть, но нет привязки на местности. Плоская степь - горизонт километров тридцать пять, как-то от роста человека зависит. Давайте лучше выбираться отсюда, как пришли. Об этом думайте.
Ну ладно, паники нет, уже хорошо. А думать надо.
- Юра, ты что скажешь?
- Предлагаю отметить точку ночевки вещами и ходить по кругу, взявшись за руки, постепенно увеличивая радиус до километра. Может, и раньше в рамку портала попадем.
Странно, этот еще в себя не пришел. Рамка портала, говоришь? Сколько же часов мы, как идиоты, здесь кругами ходить будем?
- Хорошо. А сейчас давайте посмотрим, чем из вещей мы располагаем. Я имею в виду, что, кроме трех пар джинсов, трех рубашек, двух пар кроссовок и моих ботинок, у нас есть. Думаю, можно добавить три пары носков и трое трусов.
- У меня плавки, я искупнуться в озере перед сном хотел. Ну, про часы ты знаешь.
- У меня ничего. Нет, расческа, вот.
- У меня носовой платок. Да, товарищи офицеры...
- Дядя Коля, - я в очередной раз невольно огляделся. - Следи за солнцем, как край покажется, засекай время. Полностью выйдет из-за горизонта - снова засекай. Может, все-таки координаты определим. Сейчас, пока темно, аккуратно рвем траву на месте стоянки, без фанатизма, руки бережем, будем стожок для засечки места ставить. Солнце взойдет, ты, дядя Коля, попробуешь по нашим следам пройти, может, мы здесь не все затоптали. Где-то час походишь - ты все-таки следопыт, мы за тобой следить будем, если что - сразу же к тебе. Ну, и пока пусть каждый подумает, может, еще предложения есть. После восхода обсудим.
После короткой разведки Николай Егорович выглядел растерянно:
- Ну, что. Восход я засек, как ты просил, по следу прошел: метров двести он виден, а потом исчезает. Ну, видел, как я там крутился. Cидеть тут до заката не стоит. Чувствуешь, как солнце печет? Изжаримся мы за день. А закат - он сокрушенно покачал головой. - Даже вычислю я тебе координаты приблизительные, дальше-то что? Дорог не видно, следов цивилизации до горизонта не наблюдается, а нам нужны вода и люди. Да я и так, по земле, могу тебе сказать, что мы не в масайских степях Африки и не в пампасах Южной Америки, там почва желтая и красно-бурая, не говоря о растительности, я ж там был. Северо-американские прерии тоже отпадают. Про Австралию даже не говорю. Это могло бы быть похоже на даурские степи, но большая половина растений мне незнакома, да и не ботаник я. Повернувшись к Юре, продолжил - А ты, воин, должен знать, что в Европейской части таких степей, как здесь, не сохранилось. Но это все не важно. Юра, а ведь на той полянке, с которой мы сюда попали, я уж лет десять косил и ходил по ней во все стороны по пять раз на дню лет пятнадцать. Так что, появилось там что-то и пропало, не найдем мы твоего портала, даже если это место отыщем.
- Дядя Коля, - коротко кивнул я, - ну хорошо, уйдем мы отсюда, а куда? Ты воду сможешь определить? В какую сторону нам двигать?
Егерь отмахнулся:
- Здесь воды нет, ребята. Степь ровная, однотонная, без балок, без промоин, пятна темной зелени не выделяются. Лозоходцы нашли бы места, где метрах в трех-пяти до мокрого песка дороешься. Но рыть-то нам чем - расческой? Траву можно пожевать, когда очень пить захочется. Я покажу.
Вот и определились. Пора ставить задачу.
- Будем считать, что мы где-то под Читой. - Заключил кратко. - Предлагаю идти на север переходами по три часа с получасовым отдыхом. На закате отдых пять часов, вторая половина ночи - переход. Смотрим следы пребывания людей, может быть кострище старое. Все согласны?
- Ага, а Ашхабад - там. Кин - дза - дза.
Дядя Коля, конечно, уставал, мы его поставили в середину цепочки и менялись с Юрой каждый час. На северо-западе постепенно открывалась череда пологих гор или холмов. До заката я один раз видел норку суслика или змеи, да непонятная птица висела над горизонтом. Степь какая-то вымершая, одни цикады, даже мух толком нет. Вода и следы людей не встретились. Хоть бы самолет какой пролетел. Господи, хоть бы степное озеро.
Стемнело в восемь, минут за десять. Точно, мы на юге. Повалились в траву где стояли, ноги гудели - сил нет. Говорить не хотелось. Скомандовал:
- Всем разуться, снять влажные носки. Дядя Коля, спишь до часа. Юра - дежуришь до десяти, будишь меня. В час я вас поднимаю. Отбой.
Черт, опять будят! Уже десять, что ли?
- Тихо, Сергей, тихо. - Предупредил шепотом Юра. - Ухо к земле приложи - слышишь топот? Это кони, кажется. Тут кони рядом. Пастухи, наверное. Может, разбудим Николая Егоровича, определимся, в какой стороне... Э-э-х!!!
Я не видел того, кто бросился на Юру, и его самого не видел в темноте, но на меня навалились двое или трое. Пытавшегося схватить за руку я подмял под себя, оседлавшего меня сбросил в бок, заваливаясь и, кажется, ломая ему бедро, но тут же снова толчком был опрокинут, и чьи-то колени уперлись мне в грудь. Рядом слышались яростные хрипы и приглушенный мат Юры. Рот ему, что ли, зажимают, моралисты? Острый край железа вспорол мне кожу под кадыком, и сразу на груди стало влажно, пришлось замереть. Дальнейших действий хозяина ножа не последовало, и я прохрипел:
- Все! Все! Юра, прекрати! Это недоразумение, сейчас все успокоимся и разберемся.
Маты затихли, но возня с той стороны продолжилась. Я еще раз призвал к спокойствию и примирению, после чего меня ударили чем-то деревянным в основание черепа, швырнули лицом в траву и стали заламывать руки. Собственно говоря, я и не сопротивлялся. Ну, свяжите, раз вам так легче. Лучше бы фонарь принесли, ведь ясно же, что трое прилично одетых городских мужчин не коней у товарищей пастухов воруют. Ладно, сейчас разберемся, хоть попить дадут. Черт, не сломал ли я тут кому-то ногу?
Метрах в тридцати вспыхнул факел...
Господи, это куда же нас занесло? Это что же за портал такой? Может, у меня от жажды глюки, голову-то здорово напекло. Ну, нет на Земле таких рож. Уж каких только мусульманских чертей в Афгане не видывал - война людей не красит, да и в Питере в начале девяностых были некоторые личности, первая степень устрашения, но это-то - просто кино! Гоблины, что ли? А эльфы где?
Фигуры стоящих были вполне человекоподобными, разве что ноги коротковаты, а туловище длинновато для такого роста. Ну, да у моего знакомого то же самое, и жив-здоров. Обуты в сапоги с широким голенищем, далее какие-то шаровары, запахнутая длинная куртка или халат. У нескольких что-то вроде кожаного панциря, на плечах до кисти руки какие-то накладки, похожи на деревянные, один в малахае. Руки непропорционально длинные, в общем - "Планета обезьян". Другой - здоровило, с торчащей в распахнутом халате, покрытой шерстью, грудью. У ближайших морды в кровище. Над нами стояло около десяти особей, еще двое лежали в кругу света.
Рядом со мной оказались Юра и дядя Коля, оба без движения, руки и ноги также спутаны толстыми волосатыми веревками. Какая-то из тварей глухо рявкнула, подогнали лошадей, и нас животами вниз стали на них укладывать. Да они же маленькие все, я на голову выше любого, а Юра почти на две. На шею накинули веревку, я дернулся, и меня вырубили.
Очнулся от холода и ноющей боли в боку. Чем это меня? Так: сижу голый, ноги и руки связаны и уже затекли, на шее петля, конец намотан на вбитый в землю кол, головой не пошевелить. Еще ночь. Получается прохрипеть почти шепотом:
- Юра, дядя Коля, вы здесь? Отзовись!
- Сейчас, Сергей, я тебя развяжу, - послышался шепот Юры. - Николай Егорович плох, голова в крови, наверное, сильное сотрясение, опять сознание потерял.
Пока ночь, нам нужны вода и лошади. Лучше под седлом. Шесть лошадей. Десяток вдвоем тихо перебить не получится, или провозимся, или нас самих. Оружие - что тут у них? Я, кроме ножа, ничего не видел. Ну, разберемся.
Нас никто не охранял. Оставил Юру смотреть за дядей Колей, пригнувшись, двинулся по дуге на слабый отблеск огня, к палатке в полусотне шагов от нас. Часовой все-таки был, и я на него наткнулся. Сломал ему шею, разжился ножом, одежду не брал, все потом, все потом. Нам повезло, что они такие мелкие, с крупным мне сейчас не справиться. Двое у входа в палатку не спали, один сидел. Сколько-то еще в палатке, есть коноводы. Интересно, далеко? Стоявший у входа согнулся и шагнул в палатку. Ну, так мы можем, легко. Еще один нож и что-то вроде меча. Мечом не умею, в сторону. Зашедший вышел - еще минус один. Вдох-выдох и рывок в палатку - ну, сколько тут вас?
Было пятеро, и меня чуть не убили. Повезло, что бросок ножа левой рукой на этот раз прошел, обычно он у меня не выходит. А ногу мне разрубили, и здорово. И шум был. Пока я рвал найденные тряпки и перетягивал бедро, в палатку ворвался голый Юра с мечом. Ну и видок - хоть посмеяться напоследок.
- Меня вырубили - нога. - сообщил я. - Коноводы твои. Не знаю - где. Шесть лошадей нам, и хорошо бы, если бы никто не ушел, но шум был, ты же слышал.
В прошлый раз, когда ранили - не так болело. Вместо ноги бревно - так вот что значит хороший удар мечом, повезло мне, что замах у гада не получился, места было мало, а то отрубил бы ногу к черту. Может, остаться, не виснуть на ребятах? Все равно на этой обезьяньей планете шансов у меня нет, гангрена, вон какие тряпки грязные. Если лошадей достанут, попытаюсь прикрыть или увести погоню в сторону. Пару гоблинов урою, хотя они-то здесь причем?
Так, а что у нас здесь есть? Два бурдюка с молоком? Что-то типа кумыса - литров шесть. Нам на два дня. Наши шмотки в мешке - ну, джинсы мужики натянут, хорошо, что обувку, твари, сберегли. Сверху халаты - издалека за местных сойдем. А вот дохлые они, вроде, и нормальные ребята, монголоиды. О, у них и пояса есть - берем! Что-то на голову, вроде платка, из тех вот тряпок. Как тут огонь добывают - этими камнями, что ли? Из оружия cгодятся все ножи и вот эти два меча, вдруг Юре подойдут. Ни одного копья - дикари. А луки нам без надобности - никто не умеет. Ого, аркан! Все в сумку, как раз поместится. Все. Где Юра?
Выползаем и начинаем переживать. Хотя, ему-то что? Ножевому бою учил меня именно он, а не какой-нибудь сэнсэй. Вот против лучников, конечно... Ну, ничего, подождем, и все решится само.
Юра вынырнул из темноты вслед за шестеркой лошадей. Понятно, тоже, как и я, ездить не умеет. Он бы их еще хворостиной, как коров, подгонял.
- Было шестеро, это их лошади, оседланы, - сообщил тихо. - Трое ушло охлюпкой. Там табун голов сто. Но о нас все равно знают. Пока ты был в отключке, я видел, что двоих, которых мы покалечили, куда-то увезли. Наверное, недалеко, раз до утра дожидаться не стали. И эти трое, уверен, туда же поскакали. Думаю, у нас час-два, не больше.
Я кивнул:
- В палатке одежда и оружие. Попей, там кумыс в бурдюке, и давай дядю Колю паковать. Должны управиться за пятнадцать минут. Видел, куда этих уродов повезли? Вот нам - в противоположную сторону.
Что-то за нами погоня не поспешает. Едем уже часов шесть, почти шагом, я два раза падал, сейчас меня Юра привязал. Дядя Коля так ни разу и не очнулся. Нога кровит, совсем хана. И солнце палит, если так дальше пойдет, догонять нас не понадобится, сами сдохнем. Надо Юру отпускать. Все, товарищи, привал.
Хлюп! Стрела пригвоздила мою раненую ногу к коню. Прошла насквозь, и почти не больно, как в протез попали. По-моему, в ту же рану вошла. Конь начал падать, и перед глазами завертелось зеленое, и голубое, и погасло.
...Ну, что... Повезло мне, что стреляли охотничьей стрелой, а не боевой - той можно и ногу отчекрыжить. С везением все - в остальном придется дальше помучиться. Дядю Колю убили. Юра сам как-то умудрился убить одного гоблина, притворившись разбившимся при падении с лошади. Говорит, минут пятнадцать ждал, пока над ним склонятся. Привезли его в гоблинское стойбище, спину ножами изрезали, золой натерли и распяли на колышках - спиной кверху, на солнцепеке. Три дня лежал, мух кормил, и все стойбищенское население все это время ему на спину мочилось. Детишки очень потешались гоблинские, скучно им, хуже мух.
Теперь лежим в одной палатке, шаман приходит, лечит какой-то дрянью. Кормят мясом, пить дают. Я, везунчик, пока Юру мучили, лежал без памяти в палатке, и что со мной делал шаман - не знаю, но не умер и в сознание пришел. По нашей слабости и беспомощности никто нас не связывает, поскольку даже по нужде не встать. Каждый вечер какая-то старуха обтирает наши тела и меняет тряпки на повязках, но запах в палатке у нас такой, что в выздоровление я не верю. Да им это и не надо, главное, чтобы мы боль опять ощущать могли, сознание сразу не теряли. Второй акт марлезонского балета готовят. Это у местных вроде концерта, скучно живут, развлечений-то нет. Индейцы, блин. Юра так сказал, и я с ним согласен.
Задачу мы с ним согласовали, выздоравливаем, то есть, доходим до кондиции по меркам дикарей, одновременно, чтобы нас по очереди на мясокомбинат не таскали. Берем на это недели две, если повезет, и пару деньков сверху придуриваем, копим силы, чтобы метров сто по прямой пройти могли. Если все удачно - срываемся, убьют, конечно, но как птицу - в полете. Вот такая у нас светлая идея - фикс.
...Недалеко мы ушли. Все по плану, по прямой метров сто, ночью. Оказывается, нас дети караулили, какие-то уроды тут же выскочили из ближайшего вигвама или юрты, я в темноте не разобрал. Одного придушил, надеялся - убьют сразу. Думаю, и Юра своего сделал. Но жажда развлечений овладела народом прерий: нас связали и кинули в палатку.
...Утром настала моя очередь. Под радостное погыркивание толпы меня привязали к колышкам лицом к солнцу, и невидимый мне гоблин начал отрезать пальцы на ногах. Наверное, им понравилось, я не молчал. Кажется, отрезали все. Очнулся ночью, было тихо. Потом очнулся днем, дети тыкали меня прутиком в раны и совершали детские дела. Потом ко мне пришел Юра и лег рядом. Кожи у него не было.
...Думаю, я сошел с ума. В памяти какие-то отрывки. Вот я ползаю в пыли на четвереньках, дети кидают в меня конские яблоки, а я собираю их и прижимаю к груди. Вот я в степи, и какая-то коза тычется носом мне в лицо, хочу ее сьесть и пытаюсь укусить за щеку, а коза вырывается. Какой-то мальчик бьет меня палкой, я плачу от обиды, ведь он мой друг. Вокруг все грохочет, вода, мне холодно, прижимаюсь к собаке, а она рычит и кусает меня. Не знаю, сколько это продолжалось, месяц, два, год, но постепенно начал понимать, что это я, я жив, и живу - здесь и так.
Я - раб племени. Юродивый старый раб, пасу двадцать шесть коз вместе с мальчиком-рабом неведомого происхождения. У меня старый халат на голое тело, иногда я пью козье молоко, и мальчик на меня кричит, иногда он дает мне еду - сушеное мясо или какие-то лепешки. Очень холодно и постоянно хочется есть. У меня нет пальцев на ногах, при ходьбе я сильно косолаплю и не могу бежать за стадом.
Глава 3
Наверное, нас продали. Или подарили. Уже третий день мальчик ведет нас по степи, он впереди, за ним козы, сзади я подгоняю отставших. Толку от меня мало, когда коза удаляется в сторону - не могу ее догнать, и громко кричать мальчику тоже не могу - хриплю, но он не слышит. Похоже, мы еле ползем, еда вчера закончилась, завтра попробую попросить разрешить мне попить козьего молока. Нам нельзя этого делать, козлята с нами, и они не должны отставать. Молоко только для них и для наших хозяев, еду около стойбища нам оставляла старуха, доившая коз. Нас никто не охраняет, но если мы не придем - найдут и накажут, я это понимаю. Мы общаемся жестами, и мне непонятно, сколько нам осталось идти. Мальчик плачет по ночам, а я стерегу стадо. Ночью очень холодно, поэтому все равно не сплю. Без еды смогу идти еще два дня.
Кажется, мы пришли. В новое стойбище нас не пустили, кто-то прискакал на коне, и мы остановились. Здесь хорошая трава, козам нравится. Нам опять принесли еду, мне все равно, но голода больше нет. Все время трясет кашель, и я плохо помогаю мальчику, мне очень тяжело вставать. Это простуда или что-то еще, крови во рту не чувствую, может быть, поправлюсь. Мальчик опять плакал ночью.
Четыре дня нам не приносили еду. Я пошел в стойбище, мальчику надо есть, а пить молоко он боится. Мой рваный халат не спасает от холода и зимой я все равно умру. Мне стало полегче, кашель перешел в хроническую форму, но встаю и хожу легко. Первый труп я увидел метрах в ста от стойбища, между юртами и в юртах лежали еще трупы. Нашел сушеное мясо. Часа за два, пока искал еду, заглянул везде. Мясо, где оно и было, испортилось, или его сожрали собаки, бродящие вокруг. Одну лошадь загрызли у коновязи. Или как там называется этот столб, к которому ее привязали? Остальные кони, видимо, разбежались. Я вырезал из кобылы примерно килограмм мяса найденным в юрте ножом, сложил в прихваченный горшок, надо только кизяка потом насобирать для костра, и у нас будет бульон. Еще нашел что-то вроде муки, может, из нее делали те лепешки, которыми нас кормили, на всякий случай прихватил - просто насыплю в бульон, пока кипит. Потом вернулся.
Оказалось, мальчика зовут Цэрэн. Теперь, когда он сказал мне свое имя, я буду его так называть. Пока варили бульон, все время боялся, что горшок лопнет, а я не знаю, как еще приготовить еду. Нам нельзя много сушеного мяса, оно почти испортилось. Цэрэн давно не ел горячего, поэтому сразу уснул. Пошел дождь, я накрыл мальчика своим халатом и лег рядом, а ночью два раза вставал и поил бульоном, слушал его дыхание. Хрипов, вроде бы, нет, да он и не кашляет. Конина жесткая, откусить не удалось - только зря изгыз. Утром погоним стадо к стойбищу.
Позже я показал Цэрэну трупы и больных в юртах и попросил поймать двух лошадей в степи у стойбища. Мы давно обьясняемся жестами, и он меня все-таки понимает. Я не хочу учиться их языку и не хочу с ними говорить. Когда мальчик привел оседланных коней, отправил его искать пастухов, рассказать им об эпидемии, привести cюда десять рук коней и две руки овец. Еще мне понадобится человек шесть помощников, но я пока не знаю, как их оградить от заразы, поэтому приказал Цэрэну, чтобы никто кроме него, к стойбищу ближе двух перестрелов не приближался. В стойбище около ста пятидесяти живых, симптомы сильной простуды или гриппа, высокая температура, бред, кашель. Большинство без сознания, все очень истощены. Дети и старики почти все мертвы, у многих началось разложение, некоторые обьедены собаками.
Псов тут стая, голов тридцать. Начал стаскивать трупы в одно место метрах в пятистах от стойбища. Петлю аркана, намотанного на луку седла, затягиваю на ногах у мертвеца и, забравшись на коня, почти шагом бредем до места. Быстрее не могу, в седле еле держусь, и слабость, но лучше так, чем ковылять рядом с конем. Хотел вначале стащить трупы в одну-две юрты и поджечь, но побоялся, что не справлюсь с огнем, и погибнут все. К вечеру расчистил от мертвых стойбище снаружи и освободил три юрты. Нашел большой котел - мне его не сдвинуть, рядом штук пять котлов поменьше. Заколол одну козу, нарезал из нее мяса, не сдирая шкуры, и сварил бульон в небольшом котле. Кровь козы выпил сам, мне нужны силы. Бульоном напоил больных, кому досталось, пока тот не кончился. Потом поил козьим молоком. Собаки успели зарезать трех коз, пока я их не отогнал. Мясо пришлось оставить псам - они сильнее. Ночью приехал Цэрэн, с ним десяток пастухов, привезли двадцать овец и пригнали сотню коней. Пастухи поставили палатки метрах в шестистах от стойбища.
Я попросил Цэрэна взрезать яремную вену моего коня и, пока он его удерживал, наполнил приготовленный бурдюк примерно двумя литрами конской крови. Потом вскрыл себе вену на запястье и подержал руку над бурдюком. Небольшой найденной костяной ложкой перемешал содержимое и, передав бурдюк Цэрэну, заставил его отпить. Руку перетянул кожаным шнурком. У меня нет для них другого лекарства, кроме антител в моей крови. Если же не поможет... Приказал напоить этой кровью пастухов и возвращаться, наполнив выданные мною двадцать порожних бурдюков свежей конской кровью и захватив для меня новую лошадь. Всю ночь мы с Цэрэном поили больных этой смесью, я еле стоял на ногах, где-то литр крови отдал, наверное. К утру потерял сознание.
Когда очнулся, Цэрэн продолжал вывозить трупы, работал сразу пятью лошадьми. Он накормил меня бульоном и мясом, кровью и молоком. Собак с утра перебили лучники. К концу дня мы закончили вывозить трупы и приготовили в трех котлах наваристую шурпу из баранины, которую привез Цэрэн. Теперь он, в основном, занимался кормлением, а я лежал и готовился к вечерней дойке. Больные начали оживать, смертей больше не было. Повторили вчерашнюю операцию с кормлением кровью жаждущих. Я уже, буквально по капле на бурдюк, выдавливал из себя остатки, кровь почти не шла, можно было бы даже не перевязывать руку. Вскрыл вену на другой руке - та же картина. Насильно пожрал и вырубился.
На следующее утро не смог встать. Ночью моя болезнь вернулась. Всю работу по уходу за больными делает Цэрэн и те пастухи, или воины, которых он привез. Видел их у входа в юрту, где лежу с другими больными. Наверное, я ему это приказал, но точно не помню, в голове какая-то муть, плохо соображаю. Стараюсь пить бульон и кровь, но мне все хуже и хуже.
Вот уже неделю командую санитарами. Мы не общаемся, но когда мой взгляд натыкается на них, не отвожу глаз, я их просто не вижу. Не хочу видеть. Цэрэн им что-то объяснил, и ко мне они близко не подходят. В остальном пока претензий нет, установленный мной распорядок дня соблюдается неукоснительно: четырехкратное кормление населения стойбища, ежедневная санитарная уборка помещений - в доступном для их понимания варианте - как я надеюсь, хоть дерьмо выносят. Тут, правда, не уверен, что до Цэрэна достучался. Ну а в свободное время - дойка коз и отпаивание тормозящих в выздоровлении.
Эффект есть: больше никто не умер, отдельные личности, как мне сообщил Цэрэн, уже пытались выползать на улицу. Запретил. Сам я это делаю только по нужде. Пригнали еще две сотни всадников, они патрулируют окрестную степь, чтобы никто к нам не приближался. Никто и не приближается, донесений не поступало, правда, мне неизвестно, насколько глубок наш санитарный кордон. В стойбище всадникам доступ закрыт, общаются и передают мясо через повара-санитара, которому, в свою очередь, запрещено появляться в помещениях и контактировать с больными. Намудрил, но иначе не получается, на новую вспышку болезни никакой моей крови не хватит.
Гони, не гони от себя эту мысль, но, похоже, что источник эпидемии - я. Слишком схожи симптомы наших болезней. Я бы сказал, что у меня грипп с сильнейшей простудой, хорошо, что было мало дождей и обошлось без воспаления легких. И кровь моя помогла - умирать перестали. Только почему Цэрэн не заразился - не пойму, он без еды совсем слабый был, какой уж там иммунитет. Выбирать что-то надо - из этих предположений и приходится строить свою врачебную политику, хотя среди выживших (Цэрэн, рассказывая, аж глаза выпучивал!) даже шаман есть. Пусть скорей поправляется и принимает медицинскую ответственность на свою шею. А я коз пойду пасти, видеть их не могу. Не коз, козы-то здесь причем.
Сижу на солнышке, греюсь, коз пасу. Вчера сделал обход больных и ушел из стойбища, дальше сами поправятся. Цэрэн приволок мне подходящие сапоги, привез еду. Он в стойбище остался, да и мы с козами рядом. Санитары притащили и поставили палатку, устлали кошмами, двух коней оседланных пустили пастись, я ж пешком ушел. Стерегут меня, двое так и не уехали, спешились метрах в двухстах и костер жгут, а еще дальше, в паре километров, несколько десятков всадников в цепочку вытянулось. Думают, сбегу, что-ли? А коней для меня тогда зачем оставили? Да пусть делают, что хотят.
Приехал Цэрэн, опять крови просит. Вроде, всадники какие-то прискакали, в степи пять стойбищ от этой горячки перемерло, а пастухи и табуны остались, и там болеют, нужна кровь... В общем, надавил я ему в пятьдесят бурдюков по несколько капель и объяснил, что это в последний раз, больше не дам никогда, пусть обходятся, как хотят.
Если не поможет, эпидемию не остановить, и все впустую. Похоже, я у племени в дойную козу превратился, вот и пасут. Интересно, донесет до их хитрых голов Цэрен, что добром они от меня больше ни капли не получат? Или им все равно?
Через день конница покрыла степь по всему горизонту. Я и не подозревал, что кочевников здесь так много. Спасаются от эпидемии, жаждут припасть к живительному кроветворному источнику. Не передеритесь, дураки, все равно всем не достанется. Или передеритесь - хоть умрете быстро. Ну, что? Сидеть здесь и ждать, пока поделят и подвесят, как тушу на бойне? А, вашу пайку крысы съели, вот кровь и не пошла!
Залез на коня, голова кружится, но еще поиграем напоследок, я вас голыми руками рвать буду, зубами грызть буду, и вам придется меня убить. Я вам покажу, на что способна голая испепеляющая ненависть, и научу, что такое настоящий страх. Вас тысячи, и у меня нет шанса, но я приму свой последний бой. Кажется, даже запел.
Медленно, нагнетая в себе боевую злость, двинулся в сторону вражеской линии. Хватит осторожничать, что я себе - две жизни намерил? Пусть ветер поет в ушах свою прощальную песню, срывает слезы в уголках глаз.
За вечный мир, в последний бой
Лети, стальная эскадрилья!
Внешняя охрана расступилась, я пролетел мимо, даже не прислушиваясь спиной, пусть стреляют, им меня уже не остановить. Подошедшее к стойбищу войско выстроилось как на параде, тысячи по две в ряд, "от можа до можа", кто ж так очередь к донору занимает? Держитесь, ловцы человеков. Разогнавшийся конь в прыжке проломил ряда три, вокруг перекошенные рты, слетел с коня прямо на какого-то местного богатыря в железе, вырвал меч у него из-за спины - ага, тот даже среагировать не успел! - махнул им вокруг, справа, слева. Тяжелые удары в спину. Все!
...Надо мной склоняется небесная синь и ласково смотрит в глаза. Земля расстелила мне степь, травы нежно обнимают меня, звери приняли меня как зверя, птицы знают меня как птицу. Я прорасту травой, прольюсь на почву дождем, жадной пастью вкушу кровь трепещущей добычи, малым жаворонком разбужу жаркий летний полдень. Я принадлежу этой планете, я ее нелюбимый блудный и любимый приемный сын, и она никогда меня не отпустит. Я и мои друзья, у которых нет могил, мы навсегда вместе, здесь и сейчас. Пройдет время, прах мой примет планета-мать и смешает его с прахом моих друзей, и мы возродимся в ее творениях, и все это будет повторяться снова и снова.
Надо мной склоняются лица - женские и мужские, молодые и старые.
Мальчик тычет себя в грудь - Цэрэн, - потом показывает пальцем на меня. Ну и что, он меня уже спрашивал и знает, что я не хочу отвечать.
Но мальчик снова и снова взывает ко мне. Это планета желает знать мое имя, она, погубившая Юру, погубившая дядю Колю. И я хриплю ей в лицо:
- Томчин!
...Меня зовут Томчин. И будь ты проклята за то, что это услышала.
Глава 4
Какая-то из лошадей в образовавшейся свалке лягнула меня в спину и выбила дыхание и сознание. В общем, меня потоптали конями, больше ко мне никто и пальцем не прикоснулся. Да я, размахивая мечом и лежа на сбитом на землю богатыре, подсек паре лошадок ноги. Тоже никого не убил, не покалечил, богатырь сразу встал, помог разгрести кучу-малу и устроить на земле меня, потерявшего сознание от ударов копытами. Таким оказался результат моей бешеной одиночной атаки на развернутый, как для парада, тридцатитысячный отряд местечковой кавалерии.
Так Цэрэн мне передал, молодой еще, посмеивается над рассказами старших воинов, когда мне их излагает. Вот там я - легенда. Один всех побил, разогнал, еле спастись успели, а потом пал, пресытившись боем, на землю и уснул богатырским сном. Ну, что-то в этом роде. Надо запретить Цэрэну хихикать - прибьют еще.
Теперь у меня новая семья: мать, две жены, трое сыновей, сколько-то братьев и много кого еще - результат кровной связи со мной всех этих исцеленных, а еще всеобщей веры в то, что дух их почившего сына, мужа, отца и горячо любимого и уважаемого родственника вселился в меня. К этой умной мысли они пришли после всех обрядов и процедур, которые проделал надо мной поправившийся шаман в то время, пока я лежал без памяти после столкновения с победоносной конницей южан.
До этого меня считали юродивым лекарем, карающей и щадящей рукою бога, отделившей виновных от невиновных, чистых от нечистых, живых от мертвых, кем-то вроде святого, но не более того. То есть - поблагодарить, наплевать и забыть. Что я им там наговорил в бреду? А что бы вы хотели услышать? В голове поселился одессит и все время надо всем хихикает. А вы таки думали, там дух покойного?
Сказать, что я опять сошел с ума - ничего не сказать, от всего происшедшего нервно курю в сторонке и подозреваю, что давно пациент психбольницы. Забытый пациент. Вот сейчас откроется дверь палаты номер шесть, и придет добрый доктор ставить мне клистир. Вместо этого откидывается полог юрты, в которой я одиноко лежу вместе с двумя охраняющими мой покой мордами. Фу-у! Морды стоят по углам юрты, как каменные, а вот я действительно одиноко лежу, пока в юрту заползает на четвереньках Цэрэн. Мне с трудом удается сдержать усмешку, слабенький еще. Где же добрый доктор, он совсем меня забыл. Похоже, что шаман мою голову какой-то веселой травкой окуривал. Ха-ха, два раза, и все, хватит, а то привыкну.
Эта шкода Цэрэн опять сейчас в лицах будет мне новости изображать. Типичная мартышка по характеру, явные способности к абстрактному мышлению. Начинали - он на пальцах с трудом считал, а сейчас уже тысячи освоил. Надо будет ему счеты сделать и арифметике научить, принцип тот же, что и сейчас, только мы с ним травинки для обозначений используем. Когда земля замерзнет, как я ему на ней рисовать буду?
Иде я?! И-и-де я!!!
Хрен знает, где я! И никаких других идей... Жопа.
Что-то надо делать.
Постепенно прихожу в себя от всего, случившегося за последние полгода. Что же мы имеем в сухом остатке? Неизвестно как открывшийся межпространственный портал перенес меня и двух моих друзей на другую планету, или в другое измерение, или как там у портачей порталоделателей это называется. Перенос никак с нами не согласовывали, на нас не выходили, и, можно сказать, все произошло случайно.
Несчастный случай? Или то, что было - вообще неизвестное явление природы? Новая планета землеподобна, люди, по крайней мере, известные мне, похожи на людей Земли, конкретно - все признаки монголоидной расы с небольшими антропометрическими отличиями, как-то: руки и туловище несколько длиннее, ноги короче, чем в привычных мне пропорциях, в остальном - местные жители просто пониже земных аналогов. Хотя, попадаются и моего роста, называются - богатыри, наверное, сильные, "майку носят" . Ну, рожи их вообще дело вкуса, да и жизнь тут нелегкая, сам убедился. Кочевая жизнь. Раннее средневековье. Возможно, и животные в чем-то отличаются от наших, я не нашел различий, может, просто породы такие - не зоолог. Так же: не ботаник, не климатолог и так далее.
Похоже, занесло нас сюда где-то в начале лета, сейчас осень и, наверное, впереди - зима. Очень мешает точности оценок то, что какую-то часть времени я был без сознания или не в себе, проще говоря, не вел календарь, как Робинзон Крузо. Мы даже не успели определить продолжительность суток, как нас повязали. Сейчас у меня биологические часы уже сбились, в сутках может оказаться и двадцать, и двадцать шесть земных часов. Луна одна, никаких знакомых или запоминающихся пятен на ней нет. В общем, это мне тоже для определения времени ничего не дает, даже не высчитал количества дней в месяце - не было у меня пока спокойного месяца. С местными не разговариваю и не планирую учить их язык. Нет желания. Ну, это другая тема, сейчас опять заведусь. Все.
Все. Продолжим. Я на их земле, а не они на моей. Они здесь жили, и пусть живут дальше. К порталу явно отношения не имеют, то есть, не виноваты. Непосредственные участники событий первых недель, как я понимаю, все уничтожены эпидемией. Вылеченные мною с этим никак не связаны. Разве что, "те же звери из той же рощи" .
Разговаривать с ними не обязательно, но общие интересы могут быть. Оставляем для общения Цэрэна. Пока этого достаточно. Прогрессорством не занимаемся, не заслужили.
Далее. Они скотоводы. В основном - кони, верблюды, овцы, есть козы. Собаки, конечно, собаки. Вроде бы, все, что видел. Но, кроме кожаных деталей одежды и панцирей, имеются вещи, изготовленные из различных тканей. Очевидно, существуют другие страны и народы, которые это производят. Металл - аналогично: в обследованном мною стойбище никаких следов кузни, и при этом у них полно изделий из металла. Не булат, но вполне приличное железо на мечах. Котлы медные или бронзовые, даже наконечники у стрел металлические, хотя видел и костяные. Украшения: золото - точно, возможно, серебро. То есть, имеются шахты, металлоплавильни и, опять же, торговые связи.
Мука - ну это непонятно: что и из чего. Землепашество - вопрос пока оставим открытым. Религия - это ясно, шаманизм. Госустройство - не выяснил, мало информации. Армия - как ни странно, есть, и слишком большая для того гражданского населения, которое я видел. Армия неплохая, сплошь кавалерия, с этим надо будет заняться посерьезнее. С кем-то воюют, ждут нападения? Пожалуй, первое, что я объясню Цэрэну - что такое карта. Да. Это меня сейчас больше всего интересует, пусть поспрашивает и даст мне хоть какую-то карту. К тому же, нужны точные данные по эпидемии.
Я приказал, чтобы все выздоровевшие взрослые мужчины и женщины стойбища, вроде бы обладающие свежевыработанным иммунитетом к перенесенной болезни, сдали по двести капель крови из расчета пять капель на трехлитровый бурдюк конской крови. По два глотка на рыло вновь прибывшим. Сдавших помечать красной лентой на рукав и пока их больше не беспокоить. Ответственным за пересчет назначил Цэрэна, его все слушаются, недовольных пока не видно.
Выдал мальчишке свой лекарский жезл - костяную ложку. При такой человеческой скученности, порожденной подходом войск и еще бог знает кого на места недавней эпидемии, подобная профилактика, может быть, и даст результат. Попросил информировать меня обо всех случаях заболеваний в округе, хотя, конечно, идея с кровью - просто чушь. Спасти дикарей от болезней и вымирания могут только их боги. Так что, Цэрэн шамана предупредил - опасность! - пусть активнее работает.
Готовлюсь к встречам со своими новыми родственниками. Первой ко мне на аудиенцию попросилась моя старшая жена Бортэ. Остальные, вообще-то, после первоначального восторженного знакомства с лежащим в юрте чужим стариком с разбитой спиной совсем на встречи не напрашиваются и не заглядывают, прорывая кордоны моей охраны, и хорошо, и слава богу.
Цэрэн притащил грубую карту, начертанную ножом и углем на мягкой коже, и я в ней почти ничего не понял. Карту ему удалось буквально выклянчить, ее явно не давали, если судить по его кислой обиженной мордочке, и только благодаря Бортэ мальчуган получил желаемое. Думаю, старшая жена не интим со мной решила обсуждать: мы с нею принадлежим к разным видам homo sapiens, она не в моем вкусе, и я, хотелось бы надеяться, не в ее. Надо бы вытянуть из женщины какие-то пояснения к карте, или хотя бы узнать, кто их может дать, ведь кто-то пользовался картой местности, раз она есть? С другой стороны: кочевой народ, женщина, как это было сказано еще у диких древних германцев - киндер, кирхен, эм-м-м? Кухня. Ладно, посмотрим.
Но все-таки женщина, девушка, можно сказать. Второй раз видимся, первое свидание наедине. Прежнее впечатление обо мне, думается, было не очень, надо это поправить и хотя бы во второй раз соответствовать. Да, на самом деле - надо как-то выглядеть, женщины, конечно, любят ушами, но я так молчалив, что о ее несказанной красоте cмогу только рожи корчить, руками размахивать да профили девичьих головок рисовать. Эти профили, кстати, единственное, что у меня прилично получалось, пока я год посещал школу графики при Эрмитаже. Дамы потом всегда были в восторге - надо же, художник.
Утром Цэрэн приволок плоскую плошку воды, я в ней умываюсь обычно, а сегодня впервые на себя посмотрел. То, что на меня глядел старик со свалявшимися полуседыми волосами почти до плеч, усами, спрятавшими рот и сомкнувшимися с белой, без единого черного волоса бородой в две ладони, меня не поразило. Щеки с сеткой морщин - ну, догадывался, что не Ален Делон. Глаза, вроде, мои, обычные. Но то, что на меня из зеркала воды смотрел местный старик - это да, с этим надо было что-то делать!
В лихие годы гайдаровских реформ взял я к себе в бухгалтерию бывшую гримершу из дышащего на ладан Ленфильма. Окончила эта женщина, двадцать лет гримировавшая практически всю актерскую элиту страны, какие-то стандартные бухгалтерские курсы с бумажкой. Работала на съемках более пятидесяти фильмов, десяток из которых я готов смотреть и смотреть. Приехала на бывшую работу, к знакомым, поговорить, может, что слышно о выдаче задолженности по зарплате. Там я ее и подобрал, просто проезжал мимо, зашел и гулял по гулким пустым коридорам. Заглядывал в открытые помещения, никто меня не останавливал и ни о чем не спрашивал, да и видел я там всего с десяток человек. Парочка лиц была знакома, но сейчас уже не вспомню, кого узнал.
Так вот, пока гримерша у нас работала, стригла в конторе напропалую всех желающих. Любила свое дело, хотя как руководитель могу сказать: в бухгалтерии к ней вопросов не было. Старая рабочая закалка - и качество исполнения порученного, и дисциплина. По вечерам всех взлохмаченных приводила в божеский вид, я к ней раз пять под ножницы садился. Однажды она из меня Сталина сделала, просто постригла, задумавшись о своем. В другой раз татарский воин получился. Как-то бороду ненадолго отрастил - сделала из меня молодого Хэмингуэя. Скажешь - на ваше усмотрение, и такой вот результат. Потом я прекратил ходить к ней на стрижку - неудобно, директор, эксплуатация получается, а денег она за работу ни у кого не брала.
Отец у меня рыжеватый шатен, а мать блондинка из северных лесов. И, как следовало ожидать, родился я блондином с серыми глазами и жил себе блондином - поживал, лет до семи, о чем ярко свидетельствовало множество семейных фотографий. А потом начал темнеть и волосом, и кожей, и лицом, да так, что на летних фото солнце на моей поверхности стало давать блики, как на фотографии негра. Коричневого такого, бразильского. Хоть волосы не закурчавились, и то - ура! Правда, сейчас - курчавятся, если длинные отрастают. Никого это не беспокоило, тогда национальность роли не играла, сам видел детей фестиваля, с одним приятельствовал по Дворцу пионеров у Аничкового моста, изнутри помню чувство доброжелательного любопытства, а так - человек как человек. Нет, за негра меня никто не принимал, может быть - летом, издалека. Черты-то лица европейские. А к весне я отмывался от загара.
Тогда меня беспокоило, уж не приемыш ли я у двух белокожих родителей, в семейных архивах рылся, а архивы начинались только с военных фотографий отца и деда. Глубже - шиш, никаких документов, про меня - только свидетельство о рождении. Вроде, все правильно. Видя мое дрожащее беспокойство, после быстрого выяснения его причин и выдачи подзатыльника отец поведал, что мы из старого дворянского рода , а в тысяча семьсот девяносто шестом году мой предок женился на привезенной из похода турчанке, и теперь каждое четвертое поколение - так. В качестве пояснения к генетической теории Менделя откуда-то был извлечен портрет моего прадеда примерно в сорокалетнем возрасте. Сразу бы так, а то развели семейные тайны! Судя по прадеду, мне еще повезло, у меня легкая форма.
В общем, выкинул все из головы и жил спокойно дальше, дружил, не глядя на национальность, и ко мне никто с такими вопросами не лез. В армии считался гуцулом, каким-то образом выросшим в Питере и с негуцульской фамилией - но похож, усы, морда. Я в Карпатах не был никогда, не мне судить, а на актера Миколайчука похож, правда. После тридцати меня стали принимать за татарина, их в Питере много, и бизнес этому способствовал, только татары на этот счет помалкивали. Евреи, в основном, за татарина принимали. Мне, собственно, все равно, я на национальностях никогда не зацикливался, везде есть разные люди - и хорошие, и плохие. А глаза у меня круглые, разрез европейский, вот у моих друзей детства, корейцев - это да!
Не хватает мне сейчас гримера, не хватает. Кино-то историческое получается. Даже, где-то, боевик.
Волосы кое-как деревянным гребнем расчесал, видела бы мой парикмахер, в какой вид я ее укладку привел! Оброс, оброс... Ремешком голову обхватил, более-менее пристойно, хоть лоб виден, лицо обозначилось. Ножом бороду обрезал, щеки от щетины отскреб, не очень удачно, но армия всему научит. Сделал себе татарскую бородку - не так уж я и стар. Ну, полтинник, но не больше. Вот теперь видно, что я отношусь к другому видy homo sapiens - человек разумный.
Первая беседа с представительницей вновь обретенной семьи прошла ни шатко, ни валко. Дама оказалась весьма непростой. Нет, конечно, когда она переползла на четвереньках через порог юрты, распласталась ниц и что-то забормотала, я несколько заскучал - сейчас допросим сельскую курочку, прикажем привести ко мне достойного воина-картографа, и, утешив соломенную вдову обещаниями не забывать ее и писать письма, поручим передать привет Гюльчатай. Ай, как славно.
Но вдова поднялась, кивком подозвала Цэрэна и, более не отвлекаясь на театральные сцены, приступила к допросу. Если я правильно понял эту железную женщину, ее интересовали две вещи: зачем мне карта и не засланный ли я казачок. Второго она не озвучила, но все было очевидно. Похоже, в оценке своего семейного статуса я несколько перебрал. Никто не собирался следить за мной тщательно и кропотливо, устанавливать мои намерения и связи, поить коньяком в дорогих ресторанах и вежливо интересоваться самочувствием. Никто даже не испытывал родственных чувств. Вопрос в лоб - неверный ответ - и хана котенку. Вот так-то, благодарность этим людям не свойственна.
Я дал правильный ответ. Эпидемия, оценка площади распространения и ее скорости, превентивные меры на прилегающих территориях, заботы о здоровье армии, число потенциальных жертв на землях, принадлежащих клану. То есть, людей-то у вас в клане сколько? На какой площади живут, кто соседи, не от них ли зараза, много ли их, не нападут ли, пока у нас беда? Ответов не получил. Старшая жена опять рухнула и выползла на карачках из юрты. Вот и поговорили.
Думал я, думал, Цэрэна тряс, но на пальцах такого не объяснишь, маленький он, не знает ничего. О жизни знает немного, о людских отношениях, а вот жен моих и дочерей обозначает так, что любой догадается. Хорошо - Бортэ не видит. Международные у него жесты, насмотрелся, когда коз пас. Я все уже понял, пусть дальше словами говорит, имена употребляет, лучше запомню их и слова, черт с ними, а то будет ему секир-башка от... от... ото всех будет.
У меня такой расклад получается. Жили-были два племени, воевали между собой. Одно из них возглавлял мой предшественник, так неудачно скончавшийся и без почестей, за ноги, отправленный мною в могильник. Образовалась вакансия на должность вождя. Местечко должно переходить по наследству старшему сыну, но есть вопросы по поводу легитимности претендента со стороны других сыновей и их матерей, а также братьев покойного. У всех свои партии сторонников, и пока кого-то выберут - перережутся и передерутся основательно, часть племени отколется и откочует от неприятностей подальше, под крылышко к более сильным соседям.
Неизвестно, удастся ли выбранному президенту себя хорошо проявить, ведь враждебных племен может быть несколько, хотя главный враг, которого они очень боятся, безусловно, есть. И когда он появится, оставшийся народ, как говорил незабвенный Попандопуло устами Михаила Водяного, сам разбежится в разные стороны. А святое семейство останется один на один со своим ужасом и будет поголовно вырезано в соответствии с заветами предков местных дикарей, кровожадными наклонностями победителя и его здравым смыслом. В общем, все умерли...