Петров Борис : другие произведения.

Подо льдом / Часть 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Часть 5. Право судить
  
  Москва, 13 октября 2020 г. - 16 января 2021 г.
  
  1
  
  Москва, модный ЖК бизнес-класса, недалеко от сити
  
  Двор стремительно пустел, уже пропали второй и третий ряды автомобилей, опоясывающие красивые высотки. Не всем хватило места в подземном паркинге, многие не потянули высокую стоимость за машиноместо, отдав последние деньги за лишние квадратные метры, но, чтобы непременно, жить именно здесь, на высоте. Машины разъезжались без ругани, жильцы за два года сумели договориться друг с другом, уже перестав оставлять номера телефонов, все знали, чья машина стоит, а в группе ЖК велось онлайн-расписание выезда на работу. Кто-то уезжал раньше, чем было нужно, за компанию, кто-то терпеливо ждал своей очереди, не имея срочных дел, которые бы требовали бесцельно потраченного времени на продирание сквозь узкие улицы старой части города, неготовой к потоку новых жильцов. Даже до самого сити приходилось ехать порой целый час, когда как пешком можно было преодолеть это расстояние за десять-пятнадцать минут, успев забежать в Старбакс за ванильно-ментоловым латте.
  Машины разъехались, и во двор радостно крича, выбежали дети, занимая освобожденные площадки, бесцеремонно разъезжая по подъездным дорожкам, не боясь грозных автомобилей, блестевших на ярком июньском солнце начищенными боками. До позднего вечера это было их время, их кусочек земли, пускай и небольшой, но свой, собственный, с отдельным сквером, спортивными площадками, каруселями, качелями, небольшим ручейком, по которому так здорово было пускать кораблики круглый год - и дети понимали, что это их двор, и чужим сюда дороги нет, им никак не пробраться через высокий кованый забор и ворота со шлагбаумами, где стояла мрачная охрана. Рядом был небольшой парк, и дети, гулявшие в нем, часто толпились у забора, разглядывая другую жизнь сквозь крашеные витиеватые прутья, а дети из ЖК смотрели в парк, часто не видя в новых площадках и аттракционах большого интереса. Жизнь за забором манила, притягивала детей, и в один из дней, неизвестно кто, хотя везде были камеры, прорезал в заборе лаз, незаметный с первого взгляда, спрятанный от глаз и камер за высоким кустарником. Дети стали играть вместе, игнорируя приказы взрослых, окрики нянек, сбегая в парк, а потом приводя новых друзей к себе. Некоторые родители пытались с этим бороться, требовали от охраны выдворять непрошенных гостей за ограду. Это продолжалось недолго, большинство спокойно относилось к этому, двор зазвучал, раскрасился детскими лицами, криками, смехом, счастливыми глазами. С этого года стали во дворе устраивать небольшие пикники, причем пироги и другое угощение приносили все, и дети по ту сторону забора, у которых пироги были и пышнее, и вкуснее, простые без причуд и модных суперфудов.
  Этот лаз никто не заваривал, а скорее даже расширили, чтобы во двор могли проходить и взрослые: мамочки и бабушки простых детей. На одном онлайн собрании поставили вопрос о демонтаже забора, но идея, поддержанная многими, так и осталась в онлайне. Охрана бдительно несла службу, не пропуская никого через ворота, не выгоняя лазутчиков, порой рассказывая молодым мамочкам, как лучше пробраться к детским площадкам через лаз, извиняясь, что не могут пропустить - регламент, правила. И чужих не было, все успели перезнакомиться еще прошлой осенью и зимой, разрушив выдуманный завистливый миф, что в таких домах живут одни воры и понаехавшие, найдя таких же простых, добрых, порой недовольных, усталых, людей, попробовавших жить чуть лучше. Конечно, были и другие, которые по праву хозяина каждую неделю писали жалобы, требовали очистить двор от... а от кого? От черни?
  На двадцать втором этаже пятого корпуса, все окна которого преимущественно смотрели на сити, раздался громкий детский плач, а за ним еще два ребенка заголосили, только один ребенок стоял и молча смотрел на дико кричавших братиков. Молодая красивая женщина, ей было чуть больше тридцати, успокаивала всех по очереди, но пуще всех заливался малыш в коляске. Лифт никак не приезжал, все три лифта застряли на других этажах и не двигались с места.
  Из соседней квартиры вышел невысокий мужчина в синей форме. Он выглядел гораздо старше своих лет, ему было чуть больше пятидесяти, и дело не в погрузневшей фигуре, проявившейся лысине, а в лице, злом, большом, но будто бы скомканным в грязную фигу, настолько грубо и мерзко проходили морщины на обвисших щеках. Женщина вздрогнула, а дети, перестав плакать, в страхе смотрели на маму. Самый старший выступил вперед, и пусть ему было всего семь лет, он уперся взглядом в человека в синей прокурорской форме, не желая подпускать его к маме, к братикам. Весь дом знал его, весь двор, все знали, что это стоит та самая X6 или черный Range Rover, брошенные как попало на парковке, умудряясь занять целых три места. И дело было даже не в пропусках на лобовом стекле, уже по номерам, по явному запаху этого человека все понимали, что здесь не стоит парковаться, и поэтому его машина всегда была свободна, никто не парковался рядом, тем более не запирал "прокурорскую тачку". Иногда он ставил обе машины возле дома, ленясь загнать одну на подземную парковку, где у него было два места.
  - Лешенька, иди ко мне, - прошептала женщина, подзывая старшего сына. Мальчик послушно подошел к матери, часто озираясь на мужчину.
  - Не могли в другое время, - сквозь зубы процедил мужчина, нервно взглянув на детей. Он стал рыться в портфеле, не заметив, как камера слежения повернулась к ним, а огонек стал часто мигать. Пришел лифт, и он бросил сквозь зубы, - Езжайте первые.
  - Спасибо, - прошептала женщина и втиснула всех в маленький лифт, в который с трудом помещалась их большая коляска.
  Они уехали. Мужчина тыкал пальцем в кнопку вызова, не понимая, почему все лифты застряли внизу. На лестнице послышались шаги, камера повернулась туда, проводив сбегавшего вниз жильца, и вновь уставилась на мужчину. Внутри кнопки вызова что-то зажужжало, мужчина недоуменно посмотрел на погасшую кнопку, ощутив, как вся хромированная панель нагрелась. Что-то проскользнуло в его взгляде, запоздалая догадка исказила страхом его лицо. Он бросился к лестнице, но не успел сделать и двух шагов, отброшенный мощным взрывом в стену. Взрыв был настолько мощный, что вынес внутрь двери ближайших квартир, разнес на части шкаф МОПа, вырвав на свободу потоки холодной и горячей воды, стены выдержали, обрушившись в том месте, куда отбросило мужчину.
  
  Вова вышел из метро и быстрым шагом углубился внутрь квартала. Район был ему хорошо знаком, поэтому он без труда нашел самую короткую дорогу до парка, вдали уже высились башни нового жилищного комплекса, цены в котором Ольга определила как космические. Они как-то подсчитали, сколько им десятков лет потребуется, чтобы выплатить ипотеку, получалось, что около тридцати, если они не будут ничего есть и платить за ЖКХ. Дома красиво смотрелись, совершенно не портя облик старого района, застроенного пятиэтажками и панельными стенами домов.
  Он дошел до дальних ворот, где стоял унылый охранник, мельком взглянувший на его удостоверение и бросивший бесцветным голосом, что его коллеги уже там. Вова специально не поехал на машине, получив приказ от Князя съездить на место преступление, и поехал на метро, опередив авангард из прокуратуры, застрявший в заторе на подъезде к третьему кольцу. Возле одного из корпусов толпились люди, стояло много техники, кареты скорой помощи, почему-то сразу три, куча полицейских машин с включенными люстрами, но без сирены, две пожарные машины, стоявшие в стороне без всякой надобности. Вова пошел прямо туда, поднырнув под растянутое ограждение из желтой ленты, на ходу вытаскивая удостоверение.
  - А, приехали, - хмыкнул полицейский, ехидно усмехнувшись. - Вашего мочканули, где ваши генералы, чего не едут?
  - Скоро приедут, не переживай, - усмехнулся в ответ Вова.
  Из подъезда выносили труп в черном мешке на носилках. Это было что-то бесформенное, будто нагромождение каких-то обломков, мешков, ему вспомнились кадры старого фильма, где в холщовых мешках тащили кое-как разрубленную тушу быка. С момента взрыва прошло менее часа, он как раз успел к выносу тела. Вова подбежал к машине, санитары положили тело в труповозку, полицейский и судмедэксперт долго вчитывались в удостоверение, майор махнул рукой, разрешая. Санитары немного расстегнули молнию на мешке, показывая содержимое. Внутри были останки человека, так можно было судить по этому месиву из костей и горелого мяса. Голова была прямо перед ним, но как он не вглядывался, а разглядеть лицо потерпевшего Вова не смог.
  - Будем делать экспертизу, так вряд ли кто-то опознает, - сказал судмедэксперт. - Формальность, но надо сделать.
  Вова закивал, в метро он изучил личное дело полковника юстиции Трощука Алексея Михайловича, его лицо хорошо запомнилось, такого раз встретишь и не забудешь. Тело закрыли и задвинули подальше внутрь машины.
  - У нас тут свидетель задержан, что делать с ними? - спросил майор Вову.
  - А что с ним? - удивился Вова.
  - Пошли, сам увидишь, - майор махнул своим подчиненным и повел Вову в подъезд.
  В служебном помещении, где располагалась комната охраны, сидела молодая женщина с четырьмя детьми, самый маленький мирно спал, остальные дети были перепуганы насмерть, как и их мама.
  - Следователь Зотов Владимир, можно просто Владимир, - он показал удостоверение и сел рядом с женщиной на стул, она и дети сидели на узком диване.
  - Конкина Оксана, а это мои сыновья, - она посмотрела на детей и улыбнулась, тревога спала с ее лица, а веснушки загорелись солнечным светом. Вова невольно засмотрелся на нее, чуть располневшую после родов, с мягкими добрыми чертами лица, ласковыми и испуганными голубыми глазами, с кокетливой челкой, щекотавшей нос. Он думал, а какого цвета у нее волосы: русые или рыжие? Женщина поправила косу и, улыбнувшись уже ему, сказала. - Мы ничего не видели. Мы спустились вниз, не успели выйти из подъезда, как прогремел взрыв. Мы сели в лифт первыми, а он остался на этаже. Сегодня что-то происходит с лифтами, очень долго едут. С утра мне муж сказал, что пришлось идти по лестнице.
  Вова внимательно слушал ее рассказ, вежливо, но не отводя взгляда от ее глаз. Он не видел страха, ужаса от понимания того, что на их этаже случился взрыв и погиб человек. Когда она говорила о нем, Вова ощутил холодность в голосе, незаметные нотки презрения. Вся предварительная информация о происшествии была ему известна, что взрыв был на двадцать втором этаже, что прямо перед взрывом с этажа спустилась семья с детьми.
  - Скажите, пожалуйста, Оксана, вы хорошо знали своего соседа? - спросил Вова.
  - Нет, мы не общались, - глаза ее вспыхнули гневом, но она быстро погасила его в себе, открыв перед ним притворную улыбку. - Мы видели его в новостях, о нем часто говорили, но я не вникала в суть, сами понимаете, дети, они отнимают все время.
  - Да, у вас прекрасные ребята. Настоящие защитники, - Вова подмигнул старшему, сидевшему прямо и смело смотревшему следователю в глаза.
  - Он плохой и злой! Папа много ругался с ним, - начал было мальчик, но мама торопливо перебила сына.
  - Ой, не слушайте, Леша такой фантазер!
  - И вовсе я не фантазер! - обиделся мальчик, расстроенно посмотрев на Вову. - Я правду говорю!
  Его братишки заерзали на диване, малыш в коляске задвигался, стал пищать, но не проснулся.
  - Оксана, не переживайте, я не буду допрашивать вашего сына, - доверительно сказал Вова, не разрешая ей отводить взгляд. - Но, и тут я думаю, вы не будете спорить, мы с вами и вашим мужем сможем более подробно побеседовать о вашем соседе. Я вижу, что вам есть, что мне рассказать.
  Оксана кивнула в ответ, плотно сжав губы. Она нахмурилась и сказала шепотом,
  - Я не хочу, чтобы у нас были проблемы, понимаете? Как он поселился здесь, так мы не знаем, что нам делать! Муж уже хочет квартиру продавать, а у нас ипотека, и мне здесь нравится.
  - А давно он здесь живет? - спросил Вова и добавил шепотом. - Пока без протокола, просто расскажите, чтобы мне было понятно, с чем я имею дело, а тем более, с кем.
  - Он заехал в декабре, получается, что больше полугода назад. Сначала убивал нас своим ремонтом, а потом, - она вздохнула. - Может потом, когда муж вернется?
  - Хорошо, я запишу ваши контакты, и мы договоримся, когда всем будет удобнее, - согласился Вова и задумался. - Вам есть, где побыть до вечера? Вас пока не пустят домой, там работают эксперты, доступ закрыт.
  - Да-да, я уже с подругой договорилась, - закивала радостно Оксана. - Она живет в соседнем корпусе, у них такая же трешка, как и у нас, но детей поменьше - у нее всего двое, девочки.
  - Девочки, - улыбнулся Вова. - Вот и прекрасно, надеюсь, хорошо проведете время. Если что-то вспомните до нашей беседы, звоните сразу, или пишите в мессенджер.
  Вова дал ей визитку, она достала телефон и занесла его в контакты, а визитку убрала в сумку на коляске. Телефон Вовы запищал, он добавил ее в контакты, теперь он видел ее в мессенджере. Он вздохнул, достал из папки бланк и стал оформлять документы. Оксана четко, наизусть продиктовала свои паспортные данные, телефоны мужа, все, что знала. Он написал первичный протокол допроса, Оксана внимательно прочитала, чувствовалось, что она умеет работать с документами, знает им цену, и подписалась, получив копию.
  Когда Женщина с детьми ушла, майор, все это время сидевший молча и глядевший в стену, шумно выдохнул и посмотрел на Вову.
  - Сейчас ваши приедут, будут орать, почему отпустили, - грустно сказал майор. - Мне уже несколько раз звонили, чтобы не отпускал, а что с них взять? Детей колоть будут?
  - Пускай орут, я привык, - пожал плечами Вова.
  - Не боишься? - удивился майор. - Ваши генералы приедут, тут такое дело, важного человека грохнули.
  - Да знаю, что важного, - Вова поморщился, ему хотелось сказать свое личное мнение, но он промолчал. Майор его понял и уголовным жестом показал, что это был за человек. - Они могут орать друг на друга, у меня свое начальство, пусть оно на меня и орет. Дело передали нам, остальное - не моя головная боль.
  - Ага, то-то я смотрю код твоего подразделения какой-то странный, - с уважением сказал майор. - Ты часом не с Самсоновым работаешь, ну, Петр Ильич, знаешь такого?
  - Еще бы не знать! - рассмеялся Вова. - А вы откуда его знаете?
  - Так воевали вместе, - вздохнул майор. - Да, война та еще была, а я, как видишь, дальше майора не полез, скоро пенсия, а что на ней делать? Не знаю, хоть стреляйся.
  - Петр Ильич тоже так иногда говорит - пенсия - это первый шаг на кладбище, самый большой, можно промахнуться и упасть прямо в могилу, - добавил Вова.
  - Узнаю Петю! - майор радостно хлопнул себя по коленям. - Мы с тобой так и не познакомились, Николай.
  - Вова, - они пожали друг другу руки. - А как отчество? Вы же сильно старше меня?
  - Ну, Николай Павлович Зимин, но называй меня просто Николай, - ответил майор, - и дал же бог на эту напасть, будут теперь драть со всех концов,ќ дело на самом высоком контроле, угроза безопасности страны!
  - Не иначе, мы всецело понимаем важность и приложим все максимальные усилия. Или как-то так, у нас князь напишет нужные рапорты, - ответил Вова, точно отыграв лицом нужную озабоченность.
  Вова просмотрел входящую почту, ему уже набросали указаний из центра. Он бегло все перечитал, в документах не было ничего нового, протокол он и так соблюдал. Майор поправил форму и кивнул ему, на дверь. Вова осмотрел себя, он был в серых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, а на ногах кроссовки, носить форму в такую жару совершенно не хотелось, а высокий худощавый майор, казалось, вовсе не ощущал температуры, он даже не вспотел, сидя в этом душном помещении с одним окном, в которое нещадно светило яркое солнце. День только-только начался, но двор был пуст, не слышались детские крики и смех, все будто вымерло в этот час. Они вышли и направились к лестнице. Здесь никто не стоял на дозоре, полицейские блокировали оба выхода из дома.
  Лифты были отключены, поэтому они поднимались пешком. Майор, проявив неожиданную стойкость, не уступал Вове, идя за ним след в след без остановок. Подъем на двадцать второй этаж утомил их, поэтому, перед входом на этаж, где работали эксперты- криминалисты, Вова и Николай остановились отдохнуть у раскрытого окна, из которого еле-еле дул слабый теплый ветер.
  - Неплохой взрыв, - заметил Вова, рассматривая покореженные коробки тамбурных дверей, которые висели на одной петле, норовя рухнуть в любую секунду. Во время взрыва они были открыты, и часть взрывной волны улетела вместе с пылью и мусором на лестницу. - Странно, что окно целое. Похоже на направленный взрыв.
  - Так и есть. Пока точно можно сказать, что заряд был вделан в панель кнопки вызова лифта, - подтвердил майор, закуривая. Вова закурил тоже. - Хорошо так тряхнуло, если бы на этаже был еще кто-нибудь, то... страшно подумать, что этих детей могло вот так разорвать.
  Вова молча кивнул, он уже думал об этом, содрогаясь от мысли, что эту милую женщину и ее детей могли также укладывать в черные мешки по частям. К ним вышли два эксперта, они сняли респираторы и закурили предложенные Вовой сигареты.
  - Когда эти прокурорские приедут? - хрипло спросил один из экспертов, видимо, старший.
  - Черт их знает, стоят в пробке, - пожал плечами майор. - Ну и пусть стоят, поработаем в тишине. Вот, Владимир уже приехал, но он из другого отдела.
  - Контора та же, - сказал Вова, сделав типичное прокурорское лицо, научившись этому у Петра Ильича, когда тот хотел заставить кого-нибудь заткнуться, - и это работало, люди затыкались, одним местом чувствуя силу государственной машины.
  - А, на метро что ли? - спросил эксперт.
  - Да, так быстрее, - ответил Вова. - Что расскажете, чего уже нашли?
  - Да что нашли, искать то, особо нечего, - пожал плечами эксперт и кивнул напарнику. - Кость, рассказывай.
  - Ну, заряд нашли, это нетрудно. Его вделали в нишу под кнопочной панелью на этаже. Хорошо сделано, чувствуется рука мастера. Пока, очень грубо, могу сказать, что устройство было простое и надежное: взрыватель похож на промышленные, такие на карьерах используют или при взрыве зданий, можно купить, взрывчатки было много, делали наверняка, но, и тут самое главное, взрыв должен был быть направлен преимущественно на квартиру 123.
  - Это в ней жила жертва? - спросил Вова.
  - Верно. По характеру взрыва, как он сработал, я могу сказать, что его бы убило, даже если он просто открыл дверь в квартиру.
  - Хм, то есть, ты хочешь сказать, что пусковой механизм не был связан с кнопкой вызова? - спросил Вова.
  - Именно, она вообще ни при чем. Точнее будет после экспертизы, когда соберем устройство, но, точно, это был сотовый, самый простой, типа ноки, с ними еще гастеры ходили пару лет назад, он стоил меньше тысячи рублей. Скорее всего, на него позвонили, и машинка сработала.
  - Интересно, но надо же знать, когда звонить, верно? - задумался Вова и подумал об этой женщине с детьми. - Я правильно понимаю, что взрыв произошел сразу же после того, как лифт достиг первого этажа? Есть точный тайминг?
  - Нет, надо проверять, сверить часы. У этих охранников свое время, что там на камерах, черт его знает, пару минут может быть разница, - ответил старший эксперт, докуривая. -Пойдем, сам все увидишь, пока ваши не набежали, тогда все затопчут.
  Костя достал из кармана бахилы и перчатки, майор и Вова без разговоров надели их.
  - А квартиру Трощука не смотрели? - спросил Вова.
  - Нет, нам запретили туда входить, - ответил старший эксперт и добавил. - До особого распоряжения.
  - А вот оно! - радостно воскликнул Вова, достав из сумки планшет.
  Старший эксперт вытащил из нагрудного кармана телефон, отсканировал код и долго смотрел в экран, пока система не подтвердит электронный ордер. Он ехидно улыбнулся и, прищурившись, взглянул на Вову.
  - Я так смотрю, вы не особо ладите со своими, да?
  - Приходится ладить, пока не разогнали, - ответил Вова. - Должен же быть и надзор над надзорными?
  - В первую очередь, - сказал майор.
  Эксперты провели их к месту взрыва. Бахилы были как раз к месту, весь пол был в жирной липкой грязи, еще стекала откуда-то вода, трубы были заглушены, заварены кое-как, чтобы не отключать весь стояк. Красивый этаж, со вкусом подобранной плиткой, светлым потолком и широкими лампами, бежевыми и светло-желтыми стенами, напоминавшими утренний солнечный свет - всего этого уже не было, лишь грязь, копоть, стены, исчерченные картечью, грязные, поцарапанные, но устоявшие, кроме одного места, куда было брошено взрывом тело. Дверь в 123-ю квартиру была раскурочена, наполовину вдавленная внутрь квартиры, можно сказать устояла. Вова прошелся до первой квартиры на этаже, где жила многодетная семья. Дверь была целая, кроме грязи и следов картечи ничего не пострадало. У Вовы отлегло на сердце, он сильно переживал, когда в результате разборок страдали случайные люди. Ольга сразу это заметила, указав ему на это, что после перехода в следственный отдел, он стал меняться, становился человечнее. После избиения Шамиля, Вова с трудом добрался до дома, не в состоянии говорить. Он просто лег на диван и не вставал до утра, пока Ольга не вернулась с дежурства, найдя его в этом кататоническом состоянии. Она пыталась расшевелить его, била по щекам, но он ничего не чувствовал, не в состоянии заснуть, сухие глаза болели, зубы стискивались до хруста, на минуту освобождая дыхание, тогда его взгляд прояснялся. Ольга вколола в него сильную дозу успокоительного, все, что нашла у себя в экстренной аптечке. Перенесла на кровать и легла рядом, прижавшись к нему, такому холодному, неживому. И тогда его отпустило, он так и не смог проронить ни одной слезинки, Вова не помнил, плакал ли он когда-нибудь в детстве. За него ревела Ольга, еще не зная, что случилось, чувствуя его боль, принимая на себя, как свою.
  Сердце закололо, сильно, часто. Он глубоко задышал, успокаиваясь. Надо бросать курить, Ольга не зря ему это говорила, и он обещал ей пройти обследование, обещал, но не сделал до сих пор.
  - Пойдем, покажу куда бомбу заложили, - сказал Костя, Вова пошел за ним, отбрасывая в сторону ненужные сейчас мысли об Ольге. - Вот, прямо здесь. Причем взрывник использовал всю нишу, по полной, хорошо так заложил, на пару килограмм тянет.
  - Вижу, - кивнул Вова, - рассматривая раскуроченную кабельную стойку, где была встроена кнопочная панель. Двери лифта на удивление остались целыми, лифт вдруг зашумел, два лифта ехали к ним.
  - О, ваши приехали, - сказал старший эксперт, другие эксперты тихо выругались, здесь и так было мало места, на этаже работало шесть человек.
  Вова успел заглянуть в 123-ю квартиру, не особо впечатлившись дороговизной ремонта, слишком много золота, безвкусица, как часто говорила Ольга. Он сразу обратил внимание на объемистые дорожные сумки и несколько клетчатых сумок, в которых челноки не так давно возили товары из Турции и Китая, всего полтора десятка лет прошло.
  Лифт приехал, за ним и второй. Из кабин вышли семь важных лиц в синих мундирах. Вова увидел генеральские погоны, но что-то в нем не содрогнулось ничего из положенного к небожителям, а спина не вытянулась в покорном обожании и поклонении вышестоящим Повелителям. Он продолжил смотреть в открывшийся проем в квартире, прикидывая, что может быть в этих сумках, не шмотки же он возил в самом деле!
  - Так, кто здесь Зотов?! - рявкнул один из генералов, Вова пару раз видел его в управлении.
  - Следователь Зотов, - он передал удостоверение генералу, тот долго всматривался в него, потом отдал обратно.
  - На каком основании вы отпустили задержанных? - заревел генерал.
  - Они не задержанные, а свидетели. Я провел первичный допрос и отпустил. Та информация, которую сообщила эта женщина, подтверждается и нашими данными, - спокойно ответил Вова.
  - Было задержано пять человек! Вы опросили всех? - прошипел другой генерал, бешено вращая глазами. Он уже успел вляпаться в грязь начищенными до блеска штиблетами и запачкать брюки.
  - Это же дети, маленькие совсем. Какой смысл их мучить? Они ничего не знают. Мы больше информации получим от управляющей компании. Видите, здесь была камера, скорее всего, запись велась круглосуточно, - ответил Вова, сохраняя спокойствие.
  - Так вы еще не проверили?! - взревел тот же генерал, но его успокоил третий, стоявший ближе всего к квартире, смотря внутрь, также, как и Вова.
  - Он и не мог успеть, не перегибайте. Записи камер от нас никуда не денутся, но, я уверен, они вряд ли что-то покажут. Сомневаюсь, что мы увидим убийцу.
  - Не увидим. Взрывное устройство было заложено в кнопочную панель. Я думаю, что давно. Надо просмотреть журналы ремонтов, скорее всего, был ремонт, может плитку меняли или еще что-то, тогда и заложили, - сказал Вова, генерал кивнул, что согласен.
  - Так что же вы здесь стоите?! - заревел первый генерал. - Надо брать дело, быстрее, упустим!!
  Вова ничего не ответил, переглянувшись со спокойным генералом, он и Костя влезли в квартиру и подошли к сумкам. Генералы позади хотели что-то возразить, но старший эксперт продемонстрировал им электронный ордер, и они замолчали.
  - Давайте-ка посмотрим, что там лежит, - попросил спокойный генерал, встав ближе к двери, чтобы ему было лучше видно, влезть внутрь он не решался, мешало возрастное пузо, да и сам он был уже далеко не молод, чтобы куда-то лезть.
  Костя обработал первую сумку, снял с нее отпечатки и расстегнул молнию. Вова аж присвистнул, вытаскивая из сумки плотно стянутые пачки пятитысячных купюр с банковскими лентами. Банкноты были новенькие, прямо из типографии.
  - Ха, о-го-го! - воскликнул спокойный генерал. - А наш полковник-то не промах. Не зря мы его в разработку взяли, а, товарищи?
  Генералы молчали, хмурясь и ругаясь в полголоса. Вова и Костя открывали сумку за сумкой, в каждой беспорядочно были набросаны пачки денег, встречались и тысячные купюры, и мельче. Пятитысячные лежали в клетчатых сумках, как бы в стороне от всех.
  - Надо пробить по банкам, но, мне кажется, - Вова взял одну из пачек пятитысячных и провел пальцем по банкнотам. - Мы ничего не найдем в банках.
  - Почему вы так думаете, молодой человек? - спросил его спокойный генерал.
  - Да так, есть ощущение, что это фальшивые. Другие настоящие, видно, что пожили среди людей. А эти, не знаю, как будто вчера напечатали, краска не высохла. А так красиво, ничего не скажешь. Не знал, что у вас такие премии выплачивают.
  - Вы давайте без домыслов, Зотов, - гаркнул первый генерал. - Пока еще ничего неясно. Вот когда у вас будут доказательства, тогда и будете - ясно вам?!
  - Мне ясно следующее, что я буду открывать два дела, как минимум два, а там разберемся, - ответил Вова. - Все эти деньги отправим на экспертизу, следы найдем, не переживайте.
  - Определенно это может быть мотив, - заметил спокойный генерал. - Но, молодой человек, я прошу вас все тщательно проработать. Версия может выстроиться яркая, стройная, но ложная. Не спешите с выводами, попробуйте.
  - Попробую, если давить не будут, - сказал Вова.
  - А вы не дерзите! - грозно воскликнул первый генерал, - я лично это дело беру под свой контроль. Будете докладывать лично мне!
  - Нет, не буду, - покачал головой Вова. - У меня есть свое начальство, вот с ним и разговаривайте. А сейчас я прошу вас покинуть место преступления. Работы много, а устраивать здесь комиссию преждевременно. Вы получите копии всех отчетов.
  Он вернулся к осмотру сумок, Костя вынес из кладовки еще несколько баулов, набитых пятисотками и тысячными купюрами. Генералы еще что-то высказывали ему, требуя подчинения. Вова предчувствовал, что в конторе его ждет долгий разговор с Князем, хотелось их послать, но нельзя, приходилось терпеть и работать, не обращать на них внимания.
  Из каждой комнаты они вынесли по три-четыре увесистые сумки, набитые деньгами. В голове не укладывалось, сколько здесь могло быть миллионов, а может миллиардов? На кухне его внимание привлек настенный календарь с блоками по четыре месяца, весь исчерченный мелким плохим почерком, в котором едва угадывались крупные цифры. Странно было здесь видеть логотип иностранной компании, продающей насосы. Он заснял календарь, потом вернулся к пачкам в клетчатых сумках. Его смущала бумажная лента, которой они были перевязаны, слишком толстая для банка, из хорошей бумаги.
  
  Домой он пришел поздно, небо потемнело, разгоряченное дневной жарой. Он тихо открыл дверь и вошел, стараясь не разбудить Ольгу. В съемной квартире пахло старой мебелью и Олей, он любил этот запах спирта, какого-то дезинфектора и острых духов, которыми она пользовалась иногда, когда было настроение. В квартире было очень душно, они так и не решились поставить кондиционер, не найдя понимания с арендодателем, не желавшим взять часть расходов на себя.
  Оля сидела в комнате и читала. Она услышала, как пришел Вова и пошла к нему, бесшумно ступая голыми ногами по линолеуму.
  - О, я тебя разбудил? - спросил Вова, увидев Олю в открытой двери ванной.
  - Нет, я не спала. Такая жара, ужас просто, - Оля зевнула и строго посмотрела на него.
  - Да, я не обедал. Столько работы навалилось, не успел, - сознался Вова, опережая ее выговор. Он улыбался, рассматривая Олю, стройную и прекрасную, в одном белье, перепутанном, трусы были зеленые, бюстгальтер белый. Она нахмурилась, не понимая его улыбки, ожидая подвоха.
  - Пошли, я как раз не ужинала, тебя ждала, - сказала Оля и ушла на кухню.
  Вова разделся и нестерпимо захотел в душ. Подумав немного, он вбежал на кухню и схватил Олю, не ожидавшую такой прыти от него. Она попыталась вырваться, но Вова крепко держал ее на руках, неся в ванную.
  - Ты чего? - удивилась она. - Я от тебя ничего не требую, отдохнешь сегодня, весь бледный какой-то.
  - Нет, не хочу отдыхать! - Вова стал целовать ее, получая в ответ нежные поцелуи, Оля улыбалась, но продолжала хмуриться. - Вов, ты же устал.
  - Я тебя люблю! - воскликнул Вова.
  - Ну, прекрати! Я же грязная, вся потная!
  - Я тоже! - он поставил Олю в ванну и раздел ее. Оля смеялась, нетерпеливо тянула к себе за руку, не давая сложить белье в корзину. Он запрыгнул к ней, Оля включила холодный душ, желая охладить его. Они застыли в поцелуе под прохладным потоком, перестав замечать усталость, волнения прожитого дня, запахи старой квартиры и крики пьяных соседей, не знавших покоя ни днем, ни ночью.
  
  2
  
  Утро подкралось незаметно, подлив в темное синее небо немного белой краски. Небо улыбнулось, подмигнуло луне и звездам, светлее с каждой минутой. Горизонт подернулся кровавой полосой, резко, как бы ниоткуда выкатилось солнце наполовину и замерло, осматриваясь, подмигивая озорной улыбкой. Все виделось как в сказке: небо, солнце, ласковая луна, перешептывающаяся с солнцем, звезды, мигавшие в такт медленного техно, переходя на пульсацию даркхауса. Время больше не существовало, оно осталось там, позади жизни, прошлой жизни, а впереди не было больше ничего, только этот рассвет и солнце, и луна и звезды на голубом небе, рассеченном яркими полосами желтого и красного света... нет, это был сон, и не сон. Девушки уже не спали четвертые сутки, сначала поодиночке, прячась в своих квартирах, но, когда у Маши был первый обыск, она сбежала к Полине, надеясь, что ее не тронут. Полина проходила по делу свидетелем, всего лишь свидетелем. Маша не стала скрывать своего места жительства, заранее уведомив следователя и адвоката, которым было все равно.
  Сначала это рассорила подруг, они особо и не общались до этого дела, до начала уголовного дела, больше уделяя внимание парням. Как здорово и весело, нет, весело неверное слово, не подходит. А какое подходит? Как одним словом описать ту радость, то воодушевление, которое они испытывали, войдя в эту группу, в их маленький, смешной со стороны, но честный, открытый клуб заговорщиков, борцов против режима. И Маша, и Полина познакомилась с парнями на форуме народной партии "Костер". Там были разные люди, часто не соглашающиеся с молодым идеализмом девушек, а когда еще быть идеалистом, как не в молодости? Парни сами нашли их, они стали общаться, сначала онлайн, объединившись в группу, пока Полина не предложила всем встретиться вживую.
  И жизнь завертелась по-новому. Прошел всего один год, а бывшие школьницы обрели новых знакомых, совсем непохожих на их школьных друзей, конформистов и пофигистов, которым не было интересно ничего, кроме своего кармана. Они участвовали в протестных акциях, агитировали "против", подкованные, разобравшиеся сами, без чьей-либо подсказки, не транслируя чужое клишированное мнение, как свое. А штамповок было предостаточно, и с той, и с другой стороны. Маша и Полина даже спорили, не соглашаясь в некоторых вопросах, Полине хотелось видеть позитивные сдвиги, и она их находила, а Маша была более твердая, нетерпимая. Девушки успели даже влюбиться и получить взаимность. Теперь их парни сидели в СИЗО ровно за то, чем занимались и они сами, только Маша шла как обвиняемая под подпиской о невыезде, а Полина свидетелем.
  Испуганные, непонимающие этой травли, тщетно пытавшиеся найти свою вину в бесстрастных кодексах и не находя, девушки сидели на кровати Полины, подперев под спину подушки, и смотрели в окно, проваливаясь в короткие сны на несколько минут, просыпаясь в тревожном оцепенении одновременно, сильнее сжимая пальцы друг друга. Маше постелили на раскладушке в комнате Полины, но вот уже третью ночь она не спала, как и Полина. Полина жила с родителями, также тревожно спавшими в соседней комнате, а Маша жила с бабушкой и дедушкой, которые еще в начале мая уехали на дачу, как всегда, оставляя внучку на свободе до октября. Они еще не знали об обыске, ничего не знали плохого о любимой внучке, Маша боялась им рассказывать.
  Окно было раскрыто настежь, но в комнате все равно было очень душно. Девушкам было то жарко, то холодно, в кресле неряшливо были брошены ночная рубашка и пижама, ткань больно резала воспаленную кожу, они сидели на кровати в одних трусах, подрагивая от озноба, страдая от жары и душного летнего воздуха, жались друг к дружке, пытаясь согреть холодные ноги, переплетая их в дрожащие узелки. Девушки были удивительно похожи, обе с прямыми черными волосами, синеглазые, с тонкими губами и прямым носом. Глаза у Полины были больше, особенно ярко это смотрелось на измученном диетами организме, Маша выглядела здоровее, старше, но возраст у них был один, восемнадцать лет. Иногда Полина начинала плакать, тихо, стараясь не разбудить уснувшую Машу, тогда Маша, еще не вернувшись из тяжкого сновидения, успокаивала ее, гладила, целовала, и они долго лежали, обнявшись, засыпая на короткие полчаса.
  За окном раздался рев двигателей, девушки вздрогнули. Бессонная ночь и кровавый рассвет на голубом небе развил картину страха в их головах до реальности. Они видели, как к их подъезду подъезжают полицейские машины, они хорошо помнили их голоса, тарахтение двигателей, грузное передвигающихся автозаков, скрип тормозов патрульных машин, топот десятков ног в берцах. Этим их пугали на митингах, один раз, как потом объяснили, по ошибке затолкнув в автозак, тогда Маша и Полина в первый раз действительно испугались
  - Папа сказал, что не пустит их. Они не имеют права! - громким шепотом сказала Полина, с надеждой посмотрев на Машу.
  Она ничего не ответила, попыталась выдавить из себя слабую улыбку надежды, но получилась нелепая гримаса страха и недоверия. Полина была готова вот-вот опять расплакаться, и Маша обняла ее. Хотелось думать о том, что им показалось, послышалось, но тревога все больше одолевала Машу и Полину. Они смотрели в окно, прислушиваясь. Послышался свист электрички, загромыхала железная дорога, пропуская первый состав к вокзалу, и девушки облегченно выдохнули, тихо рассмеявшись.
  - А я письмо Пете написала, хочешь, покажу? - прошептала Полина, Маша кивнула, улыбаясь. Полина соскочила с кровати и, достав из ящика стола исписанный красивым почерком лист бумаги, дрожащей рукой дала его Маше.
  - А можно? Это же ваше, личное? - с сомнением спросила Маша.
  - Можно, у меня от тебя больше нет секретов, - прошептала Полина, сев рядом и быстро поцеловав Машу, стыдливо покраснев. Маша покраснела в ответ и стала медленно читать.
  Прочитав несколько раз, Маша долго думала, что ответить, но по ее лицу Полина угадала верный ответ, засветившись от счастья. Она убрала письмо в секретный уголок и легла на кровать. Они почувствовали, что безумно хотят спать. Маша перебралась на свою раскладушку, придвинутую вплотную к кровати Полины, они взялись за руки и стали засыпать, не слыша, как приехал лифт, и вышло много человек, гремя ботинками. Девушки крепко уснули, сцепившись пальцами, дыша слабыми выдохами на холодные пальцы, желая согреть друг друга. Первой вставала мать Полины, тихо заходившая в комнату и укрывавшая озябших девушек, ничего не рассказывая мужу, всегда слишком категоричному, порой ломавшему дочь своей волей из-за домыслов, но потом способного извиниться, когда понимал, что был неправ. Полина была в этом похожа на него, она умела извиняться, если была неправа, а не просто так, лишь бы отстали. Мама Полины некоторое время сидела с ними, слушая их прерывистое дыхание, напевая детскую песенку, успокаивая девочек, совсем еще маленьких девочек, только-только столкнувшихся с настоящим миром, в котором им не было места, вспоминая себя в их годы, искренне радуясь за дочь, что она нашла настоящую подругу, которая не предаст, не бросит, не забудет. Она не смогла стать для дочери такой подругой, часто скрываясь от семьи на работе.
  Она услышала, как встал отец, и вышла. Они старались тихо готовиться к работе, лишний раз не включать воду, переглядываясь, молча качая головой. Отец Полины заперся в туалете, мама ушла на кухню, готовить простой завтрак для всех, чтобы и девочки поели, когда проснутся. Никто из них не обращал внимания на копошение в подъезде, у них были шумные соседи, поэтому разговоры или топот за дверью не привлекал внимания. Вдруг в дверь ударили, сильно, будто бы тараном. Потом еще раз, еще. Дверь не поддалась, жалобно заскрипев. Рассвирепела болгарка, кто-то снаружи выпиливал замок, сквозь свист и ужас слышался мат, крики.
  Дверь высадили, втолкнув железную преграду в дом. Отец Полины успел выскочить из туалета, как был, в майке и трусах, и набросился на взломщиков, не разобрав сразу, что это были полицейские и ОМОН, положивший его на пол тремя внушительными ударами в голову, и двумя под дых, уже на полу, для надежности. Мама Полины выбежала из кухни, держа в руках кухонный нож, которым она резала сыр, совершенно забыв про него, тут же получив удар в голову дубинкой. Она обмякла и свалилась на пол, теряя сознание.
  - Какого черта?! - прохрипел отец Полины, приподнимаясь с пола, но получил еще один удар в живот ногой.
  - Лежи, мудак, не двигайся, - процедил сквозь зубы здоровенный омоновец и по-хозяйски вошел в комнату, в которой спали девушки.
  Они еще до конца не проснулись, потерянные в закоулках глубокого сна, удивленно смотря на страшную фигуру, ворвавшуюся в их комнату. Вошли еще три омоновца, два вырвали из рук девушек простыни, которыми они прикрывались.
  - Одевайтесь, куколки, - рассмеялся один из них, мужчины без стеснения рассматривали испуганных девушек, вынужденных одеваться при них, слыша сальные шуточки, кто бы кого сейчас допросил.
  - Кто Полина Королева? - спросил мужчина в штатском, войдя в комнату. Он посмотрел на девушек, кое-как одевшихся, перепутавших одежду, и стоявших у окна.
  - Это я, - слабо ответила Полина, сжав пальцы Маши, дрожавшей, как и она.
  - Ясно, а это, значит, Мария Осина, - сказал мужчина, посмотрев на Машу. - Очень хорошо.
  - Что вам здесь надо?! - неожиданно резко и твердо спросила его Полина, что-то в ней переменилось, она сначала покраснела, а потом побледнела, смело выступив вперед. - Кто вам дал право врываться в наш дом?!
  - Право? - мужчина неприятно рассмеялся. - А у тебя нет прав, дурочка, как и твоей подружки-лесбиянки. Запомните это, вы теперь никто. Если я захочу, то эти ребята быстренько научат вас любить Родину.
  - Но Полина же свидетель? - робко спросила Маша, но один из омоновцев схватил ее за волосы и дернул к себе. Она споткнулась и упала на раскладушку, инстинктивно закрыв лицо руками, верно понимая, что ее могут сейчас начать бить.
  - Свидетель? - удивился мужчина в штатском и расхохотался. - Нет, вы слышали, эти дуры тут голос подали?
  Он сделал жест рукой, и два омоновца схватили девушек и бросили на кровать, пнув раскладушку к стене. Вели они себя с ними грубо, как с вещью, успев облапать каждую. Маша и Полина громко заревели, пытаясь отбиваться от грубых рук, боясь, что их сейчас изнасилуют. И их специально провоцировали на этот страх, хватали за ноги и грудь, громко хохоча и перерывая комнату, выбрасывая на пол все найденные вещи, заталкивая в коробки ноутбук, телефоны, все бумаги, что смогли найти, тетради, сбрасывая с полок книги, листая, разрывая их, будто бы в книгах можно было что-то спрятать, что-то очень важное, страшную угрозу для государства.
  В прихожей лежал отец Полины без сознания, избитый, еле дыша. Рядом с ним лежала мать Полины, захлебываясь от рыдания, но находя в себе силы просить девочек не сопротивляться. Ее голос, единственный живой в этом аду, удерживал Машу и Полину от того, чтобы не броситься к окну и спрыгнуть вниз с двенадцатого этажа. Они уже решили, что так сделают, если их начнут насиловать этими палками, которыми им постоянно вращали перед лицом, недвусмысленно показывая, куда и как им их сейчас вставят.
  Второй мужчина в штатском нашел письмо Полины и стал читать его вслух, громко, нарочно давя на жалось. Полина дернулась, закричала, желая отобрать у него письмо, Маше с трудом удалось ее удержать, дубинки были уже наготове, руки чесались - это было видно по озверевшим мордам, гоготавшим над искренностью молодой девушки.
  
  Солнечный луч замер в воздухе, играя встревоженными пылинками, подбрасывая и перебирая их невидимой рукой. Денис понял, что уже полчаса сидит без движения и наблюдает за этой игрой теплого воздуха и солнца. Возвращаться к чтению почты фонда "Снежинки" не хотелось, глаза болели от однообразия претензий и угроз, написанных часто неумелой рукой праведника. Но делать нечего, кто-то должен был все это просматривать и отвечать, если это требовалось. Чаще всего Денис отмечал подобные письма, сохраняя до "лучших" времен в отдельную папку. Очень сложно было разделять основную работу и эту общественную деятельность. Денис одергивал себя, не желая пользоваться служебным положением, чтобы получить досье на ту или иную религиозную организацию или гражданина. Для себя он считал это неприемлемым, но Наташа и Петр Ильич были другого мнения, не разубеждая его, но и не поддерживая в этой ненужной никому честности.
  Алине он не разрешал читать эти письма, она и не особо стремилась, сосредоточившись на работе с детьми, планированием вместе с Олегом и Анной семинаров, встреч, игр. В этом месяце им пришло много денег, несколько крупных фирм перевели хорошие суммы, наотрез отказавшись, чтобы о них написали на сайте или публично поблагодарили. Предстояла сложная задача: верно использовать эти денежные средства, чтобы бдительная система не усмотрела незаконную прибыль. Денису приходилось порой силой оттаскивать Алину от компьютера, зависавшую то с фондом, то с бухгалтерией Армена, она хотела навести там порядок, свести склады и базу, мечтая о том, что все будет работать, как отлаженный механизм. В это не верил ни Армен, ни Лера, часто навещавшая Дениса и Алину с поручениями от шефа, сбегая с работы при первом же удобном случае. Алина даже стала ревновать Дениса к ней, злясь от того, что они так мило общаются. Денис и не скрывал, что Лера красивая девушка, и он точно бы обратил на нее внимание. Такая честность злила Алину, она сдерживалась, изредка больно щипая Дениса за руку и сверля его возмущенным взглядом.
  Денис отвел взгляд от окна, с тоской взглянув на календарь. Слушание по его делу было в следующем месяце, он уже устал сидеть без работы в вынужденном отпуске. Зарплату, пускай и урезанную, ему платили, Константин Павлович предлагал ему попробовать отдохнуть, потом отпуска не будет. Все были уверены, что он сохранит место и звание, отделается выговором, такой был прогноз от Колобка, но Денис не верил. Он уже проходил через что-то подобное в родном Екатеринбурге, тогда его лишили звания и отправили вновь патрулировать улицы, начинать все сначала.
  Часы остановились на пяти вечера и застыли на месте, секундная стрелка, как показалось Денису, стала двигаться медленнее. Пора было будить Алину, отправленную им спать после обеда. Вечер уже наступал, а ощущения долгожданной прохлады не было, душно и безветренно, как в июле, но это был июнь, самое начало. Все же, как удивительно изменилась его жизнь с переездом в Москву, насколько она стала насыщеннее, стремительнее. В Екатеринбурге он чувствовал, как длится год, а здесь он раз, и пролетел один, потом другой, не давая возможности остановиться, передохнуть. И это несмотря на то, что он был в отпуске, никогда еще у него не было столько дел, в прошлой жизни он порой не знал, куда себя деть от безделья.
  Алина бесшумно вышла из комнаты, растрепанная после сна, с уже проявившимся животом, чуть располневшая, что совсем не портило ее. Она шмыгнула в ванную, хотелось умыться и привести себя в порядок после сна. Она задержалась, рассматривая Дениса, как он ровно сидит за столом, как он работает, будто бы одетый в строгий мундир, а не в домашние шорты и футболку. Она улыбнулась, вспоминая свой неряшливый вид, когда она работала дома, в лучшем случае надевая шорты, а так просто сидя в трусах и майке. Денис же был другой, во всем от него веяло порядком. Она закрылась в ванной, повесив сушиться промокшую после сна футболку, и залезла в душ. Набрызгавшись десять минут, она вышла, одетая в белую майку и удобные трусы с мягкой широкой резинкой.
  - Выспалась? - спросил он Алину, накрывшую его волной мокрых волос и укусившую за правое ухо.
  - Да, вполне. Хочется что-нибудь поесть, - пропела Алина, он отодвинул стул, чтобы она могла сесть на колени. Она нежно поцеловала его, останавливая себя и Дениса, не разрешая распаляться, гинеколог запретил ей перевозбуждаться, тем более не шло речи о сексе. Они вздохнули, переглянулись и рассмеялись. - Давай поедим и пойдем гулять. Мне кажется, что должно быть уже не так жарко.
  Она бодро встала и пошла ставить чайник. Денис выключил ноутбук, работать дальше он уже не мог, когда Алина была рядом и хозяйничала на кухне, он не мог ничего делать, хотелось смотреть на нее, любоваться. Алина бросала на него любящие взгляды, плавно танцуя на кухне. Может так сказывался прибавленный вес, а может она изменилась, теперь ее танец был гораздо плавней и целостней, как недавно пришло в голову Денису. Он рассказал ей об этом, Алина так смеялась, не зная, что ее кривляния и ужимки, которыми она забавляла себя на кухне, он воспринимал как танец.
  Зазвонил телефон Дениса. Алина взяла его, чтобы проверить, не Лера ли звонит, и, обрадованно, отдала ему.
  - Тебе Колобок звонит!
  - Вижу, интересно, что ему надо, - улыбнулся Денис и ответил. -ќ Добрый вечер, Анатолий Владимирович.
  - Добрый вечер, Денис. Надеюсь, не оторвал от важного дела?
  - Нет, свободен и готов слушать.
  - Прекрасно, но, я прошу тебя особо не напрягаться. У меня к тебе личная просьба. Ты что-нибудь слышал про дело "Нашей воли"?
  - Читал, вы же про эту экстремистскую организацию? - уточнил Денис.
  - Можно сказать, что и экстремистскую. Ты так думаешь, что это верное определение? - спросил Колобок. Денис понял, что он его проверяет.
  - Нет, я так не думаю. Смешное дело, - ответил Денис.
  - Да? А фигурантам не до смеха, невесело, - заметил Колобок.
  - Так и смех недобрый, - ответил Денис. -ќ А кого-то разве волнует мнение фигурантов по таким делам?
  - Тоже верно, - сказал Колобок и замолчал. Было слышно, как он постукивает пальцами по столу, он так всегда делал, когда задумывался. - Вот что, у меня к тебе личная просьба. Не буду скрывать, ко мне обратилась моя супруга, а ей позвонила ее подруга по университету. А там еще запутаннее, что не особо важно, кто и кого знает. Дело в том, что к одной фигурантке этого дела сегодня утром ворвались с обыском. Все, как мы любим: высадили дверь, избили, унизили и напугали. Понимаешь, о чем я?
  - Понимаю, но это не наши, - ответил Денис, после короткого молчания.
  - Верно, сбшники. Но, и вот тут самое интересное, фигурантка проходила по делу, как свидетельница.
  - Интересно, а зачем тогда обыск? Почему дверь высадили, не могли постучаться?
  - А вот это я прошу тебя выяснить. Я не могу сам в этом разбираться, положение не позволяет. Я обсудил твою кандидатуру с Князем и Петром Ильичом, они подтвердили, что лучше отправить тебя. Если я попрошу оперативников или следователей типа Шибаева, так они всех перепугают, а тут подход надо найти, поговорить по-человечески.
  - Это самое сложное, по-человечески себя вести, - буркнул Денис.
  - Поэтому я и прошу тебя. Поговори, не под запись, мне нужна верная информация, а то по отчетам и протоколам отец этой девушки оказал сопротивление органам, нанес травмы бойцам ОМОНа.
  - Понятно, а еще и душевную травму, - усмехнулся Денис. - И где сам этот изверг?
  - В реанимации. Его избили до полусмерти, а еще инфаркт случился, чудо, что жив остался. По той информации, что у меня есть, девочкам грозили изнасилованием, ну, ты знаешь, как они умеют.
  - Знаю, имел удовольствие видеть, - вздохнул Денис, вспоминая работу опером, как унижали задержанных, доводили женщин до истерики, заставляя голой стоять перед ними, унижая, угрожая, ломая человека. С мужчинами вытворяли и не такое, заигрываясь в пытках до того, что задержанного срочно отвозили на скорой в больницу, чтобы зашить, чтобы он сдох где угодно, но только не в отделении.
  - Я тебе пришлю все контакты и краткое описание со слов семи человек, в целом оно совпадает с общим протоколом обыска, у меня он тоже есть, я пришлю. Если нетрудно, поезжай завтра, чтобы по горячим следам.
  - Сделаю, завтра утром и поеду, - сказал Денис.
  - Спасибо. Как будешь готов, сообщай. Каждый день передавать сводку мне не надо, как разберешься, напиши отчет, потом обсудим.
  - Все понял, сделаю, - подтвердил Денис.
  - Все, больше не буду отвлекать. Надеюсь, у вас все прекрасно.
  - Да, жена чувствует себя хорошо, - ответил Денис, Алина подошла к нему и быстро чмокнула в щеку, ей нравилось, когда он называл ее женой, они решили пока не жениться, слишком много было дел, чтобы вешать на себя еще одну головную боль.
  - Очень рад. До свидания.
  - До свидания, Анатолий Владимирович, - сказал Денис и положил телефон на стол, на котором Алина уже поставила тарелки и кружки с чаем.
  - Что, работа нашлась? - спросила она, накладывая ему и себе картофельное пюре, поджаренное с яйцом, и запеченную свинину.
  - Да, надо кое-что выяснить. Я не буду тебе рассказывать.
  - И не надо. Я так поняла, что это связано с делом группы "Наша воля". Я его помню, мерзкое дело, нашли, тоже мне, врагов государства. Несколько молодых парней и две девушки. Какое у нас пугливое и мерзкое государство!
  - Ты особо не разгоняйся, а то опять плохо будет, - с тревогой попросил он. - Я помню, все помню. Мне оно тоже не нравится.
  - Все, я успокоилась, - Алина села за стол и принялась за салат из свежих помидоров и огурцов с охапкой зелени. - Я стараюсь не думать об этом, ты же видишь, я перестала новости смотреть, а то так тошно становится. Иногда ночью просыпаюсь, ты спишь, я тебя не хочу будить, и сижу, думаю.
  - О чем?
  - Да о том, в каком мире будет жить наша дочка, в какой стране. И так страшно становится, до утра уснуть не могу.
  - Ты это прекращай. Лучше разбуди меня, придумаем, что-нибудь. А насчет нашей страны, вспомни, когда было лучше? Всегда было плохо, просто в разной степени. В нашей стране человека никогда не ценили, государство воспринимало людей только как ресурс. Я не знаю, как в других странах, я там не жил, не с чем сравнивать. Но мы живем не с государством, а с людьми. Ты же видишь, сколько прекрасных людей мы узнали, а сколько честных и искренних детей вы объединили? Разве этого мало, чтобы жить и радоваться жизни? Я для себя уже давно вывел простую формулу: государство, власть и все такое прочее не более, чем окружающий мир, те опасности, что преследуют животное, будь то хищники, голод или ураган.
  - Интересная мысль, - улыбнулась Алина, набив полный рот и громко чавкая. Она засмеялась, изобразив хрюшку из мультика. Прожевала и продолжила. - А разве не сами люди отвечают за эти ураганы и бедствия? Мы же сами и создали эту систему, которая нас и поработила!
  - Глубоко копаешь! - улыбнулся Денис, Алина рассмеялась, замахав руками, что закончила и больше не будет. - И да, и нет. Что-то мы можем сделать, но, как это бы странно не звучало, от большинства ничего не зависит. Человек уже давно стал сам для себя важнейшим фактором, главной силой, способной уничтожить все и всех. Я считаю, что думать о несправедливости мира бессмысленно - он никогда не был и не будет справедлив.
  - Потому, что справедливости нет -ќ это эфемерное понятие, еще более лживое, чем вера, - закончила Алина. - Все, давай кончим, а то у меня уже голова болеть начала от мыслей. Я хочу еще, тебе положить добавку?
  - Нет, мне хватит, - ответил Денис, с улыбкой наблюдая за тем, как Алина, с горящими от жадности и голода глазами, накладывала себе вторую полную тарелку мяса и пюре, готовая начать есть прямо из кастрюли.
  
  3
  
  Поезд выпустил всех желающих, на лестнице набилась нестройная очередь наверх, разрезаемой очередями трассирующих пассажиров, бегущими на подошедший поезд в центр. Он приехал рано, как раз в самый час пик, когда толпы людей спешили на работу, на проспект, чтобы затеряться во множестве автобусов и маршруток, исчезающих в глубинах районов. Денис встал у зеленого дерева или это был огромный вьюн, державший на вершине яркий фонарь, и стал ждать, когда схлынет первый поток. Мимо него бежали люди, не замечая никого, кроме ступеней, торопясь к выходу, шипели двери поездов, протяжно выл и щелкал электродвигатель, скрипели колеса на новых рельсах, будто бы проскальзывая, нервно хватаясь за железную опору. Он не в первый раз был на этой станции, ему она нравилась своим простором, тем, что не было колонн и действительно складывалось ощущение, что идешь по бульвару, пускай и под землей.
  Пропустив поток, он не спеша пошел следом, и в него чуть не врезалась высокая девушка с обеспокоенным бледным лицом, на ходу снимавшая платок с шеи. Они переглянулись, она прошептала извинения и побежала к поезду. Ему показалось, что он ее уже видел, вроде и недавно, но теперь казалось, что очень давно. Точно, раньше она была с белыми волосами, но с тем же чуть испуганным взглядом. Девушка, видимо, тоже узнала его, и остановилась, не забежав в поезд. Ее оттеснили в сторону другие пассажиры, и поезд тронулся. Денис спустился к ней, широко улыбнувшись, сомнений не было -ќ это была точно Маша, секретарь этого злосчастного спортивного фонда, черт, а ведь он забыл его название, вроде "Путь к успеху" или что-то подобное. За те короткие секунды, что он спускался, Денис успел подумать, что стало с его памятью, раньше он помнил все детали каждого своего дела, но и дела были проще, особо и нечего было запоминать.
  - Здравствуйте, Маша, - поздоровался он. Девушка вся просияла, обрадовавшись, что он тоже ее узнал.
  - Здравствуйте, господин следователь, - улыбнулась она в ответ, но, увидев, как скривился Денис, быстро поправилась. - Здравствуйте, Денис.
  Она взяла его за руку, и они отошли к лавкам, сев на свободное место. Маша смущенно улыбалась, рядом прогремел поезд, завыли тормоза, поэтому они молчали. Денис заметил, что на пальце она носит кольцо, без камня, из белого золота, как ему показалось. Она улыбнулась и кивнула, подтверждая его догадку.
  - Да, я вышла замуж. Я помню, что вы мне тогда советовали поменять свою жизнь. Я решилась и не жалею. Честно говоря, после того дела, я много думала, представляете?
  - Представляю и поздравляю с замужеством. Вы счастливы?
  - О, да! Спасибо! - она чуть покраснела, спрятав глаза. Денис не сразу разглядел, что ее лицо слегка изменилось, точно также, как менялась Алина в первые месяцы, когда губы стали полнее, а лицо мягче, стало круглее. Маша заметила его изучающий взгляд и смутилась еще больше. - А я ведь читала об этом деле! Ужас какой, где я работала, оказывается. Вот если бы я знала, что они делают, то сразу бы пришла в полицию!
  - К сожалению, вас никто бы и слушать не стал, - вздохнул Денис. - Такова система, нужны факты, нужно преступление, а домыслы и догадки - дело политических преступников.
  - Это да, как новости посмотрю, так всю трясет просто! Муж запретил мне это читать, заблокировал все на телефоне, телевизор из дома унес!
  - Правильно сделал.
  Маша посмотрела на часы над тоннелем и забеспокоилась. Денис встал, желая показать, что он не задерживает ее, но Маша взяла его за руку и посадила обратно. Она хотела что-то спросить, но пришел поезд, и станция наполнилась гулом и визгом тормозов. Денис, повинуясь ее руке, приблизился к ней, и она зашептала ему на ухо, боясь, что ее кто-нибудь услышит. Никому до них не было дела: лавка соскочила, бросившись штурмовать поезд в центр, на второй путь тоже пришел поезд, и перрон заполнился суетливыми людьми.
  - А это в вас стреляли? Ну, тогда, вы помните? Об этом по телевизору рассказывали, одного убили, но вы здесь, значит - это были не вы! Я тогда так перепугалась, что это были вы, по описанию я вас узнала, но не поняла, кого убили, - скороговоркой зашептала Маша.
  - В меня, все заросло, без последствий, - успокоил ее Денис. - К сожалению, моего коллегу убили. Теперь я веду его дела.
  - Я так переживала, честное слово! Вы мне так запомнились, помните, как мы с вами кофе пили? -ќ спросила Маша, Денис кивнул, улыбнувшись. - Это до сих пор мой самый любимый кофе! Я и мужа выбрала, похожим на вас, но он не следователь, нет-нет, такого бы я не выдержала!
  Денис засмеялся, Маша прыснула в ответ и быстро поцеловала его в щеку, отчего уши ее порозовели. Она спрятала глаза, поправляя распущенные по плечам длинные волосы медного оттенка, как показалось Денису, с тонкими зелеными прядями.
  - Я решила, что если еще раз вас увижу, то обязательно поцелую. Надеюсь, я вас не оскорбила этим? - Маша быстро взглянула на Дениса и, увидев, что он отрицательно помотал головой, засмеялась. ќ- Вы знаете, заметили да? Я в положении и поэтому могу нести такую чушь! Хорошо, что мне на работе все прощают!
  - Вы прекрасно выглядите, вам идет этот цвет.
  - Правда? А вот муж долго возмущался, а сейчас привык, называет меня "хозяйкой медной горы"! - засмеялась Маша и, сильно сжав его ладонь, что удивило Дениса, на вид она была такая же хрупкая, и побежала на поезд, помахав ему из вагона. Денис помахал ей в ответ и дождался, когда поезд уедет со станции. Эта внезапная встреча расслабила его, он всю дорогу думал, как начать разговор, что им говорить, чтобы они ему поверили, не боялись, и ничего не придумал. Он увидел вновь зеленые блестящие радостью глаза Маши, чувствуя внутри мягкое тепло, успокаивающее сердце, а ведь раньше у нее были другие глаза, серые, если он не забыл.
  Он встал и пошел к выходу. Поднявшись по лестнице, еще не пройдя сквозь стеклянные двери, он вспомнил об Алине, как она рано утром вышла его провожать, самая красивая и добрая на свете, пускай и растрепанная, сонная. Ему так не хотелось никуда идти, он застыл на месте, пока его не подтолкнули сзади, грубо оттеснив, высказав все, что сейчас о нем думали. Дениса подхватил поток, вынося из метро, а он хотел вернуться домой, к Алине, впервые за свою жизнь, ставя работу на второй план. Его донесли до самого выхода, к новой широкой лестницы, ведущей на бульвар. Он поднялся вместе со всеми, но пошел в обратном направлении, один, остальные ринулись к проспекту, штурмовать автобусы.
  Денис прошелся до железнодорожных путей, спустился в переход, снова оказавшись в метро. В тихий район вел короткий тоннель, проходящий под железной дорогой. Он быстро прошел его, однообразная игра гармошки и гнусавое пение разозлили Дениса, он терпеть не мог такого пения, пытавшегося давить на жалость, подделываясь под бродяг времен гражданской войны и первых годов Советской России, которых все знали только по фильмам. Он поднялся и встал на пешеходном переходе, светофор ярко горел красным, отсчитывая положенные секунды. Денис думал, откуда в жителях разных городов эта постоянная тяга к самоуничижению, желание пытаться быть беднее и глупее, чем ты есть на самом деле? Почему так популярны тюремные песни, о тяжелой и несправедливой судьбе, пропитанные тоской и безысходностью, замешанные вместе с бесшабашной удалью и откровенной глупостью, безумием? Мимо проносились машины, совсем не убогие, стоимостью никак не меньше полутора миллионов рублей, в метро спускались хорошо одетые люди, молодые парни и девушки, пожилые и не очень мужчины и женщины, каждый держал в руке по большому телефону, не то разговаривая, не то чатясь, а у жалостливого певца звенела мелочь. И что общего могло быть у этих современных, не знавших настоящих страданий и нужды людей с этой тоской и бездарностью?
  Думая об этом, он дошел до нужного дома, зайдя, почему-то с фасада, обращенного к железнодорожным путям, скрытым за забором из гаражей. Денис отсчитал этажи, прикинув, где может быть нужный ему подъезд. Два окна были раскрыты настежь, в одном изредка появлялась бледная девушка в белой футболке. Она увидела Дениса и испуганно спряталась. Тоска, и здесь тоска. Денис взглянул на яркое безоблачное небо, такое голубое, что не хотелось опускать глаза, а сесть на траву и смотреть, смотреть в небо, следя за тем, как ветер в вышине играет с тонкими разорванными облаками, а солнце ласково греет лицо, отчего начинаешь улыбаться, без причины, просто так. Он услышал, как поют птички, донесся смех из двора, который заглушил неисправный стартер, но водитель, плюнув на траву, просто сидел в машине, как и Денис смотря в небо. В окне вновь появилась девушка, осторожно рассматривавшая Дениса. Лицо показалось ему знакомым, не стоило торопиться с выводами. Он показал ей на небо, на солнце, улыбнувшись, она улыбнулась в ответ, как ему показалось, приветливо помахала и опять скрылась.
  Дверь в четвертый подъезд была раскрыта настежь, на лавке у входа сидел высокий парень, с большими лицом и ладонями, и такими же большими добродушными глазами, в которых Денис сразу же увидел мелкого жулика. Ему не раз приходилось сталкиваться с молдаванами, у которых все было написано на лице, читалось в глазах. Парень сразу же признал в Денисе начальника от власти и встал, вежливо, чуть насмешливо поклонившись.
  - Куда направляетесь? - спросил парень Дениса на правах консьержа.
  - В двести пятидесятую, - ответил Денис, парень покачал сокрушенно головой.
  - Ай-яй-яй, и чего вы к девочкам пристали. Такие хорошие девчонки, - вздохнул парень.
  - Я из другой конторы, - сказал Денис и сел на лавку, парень сразу понял, что его приглашают поговорить, и сел рядом, расслабившись. - Ты ночью здесь был, видел, когда приехали к ним?
  Парень сделал удивленное лицо, но больше не стал отыгрывать "незнайку", цокнул громко языком и поводил плечами.
  - Без протокола, поймем друг друга? - спросил парень, Денис кивнул в знак согласия. - Да, был. Ворвались, как звери. Много было, я думал, у нас террорист живет, а когда мне шепнул знакомый участковый к кому, так я как сел, так и сидел на диване.
  - Сколько насчитал?
  - Без нашего участкового получается десять человек: шесть омоновцев, два мента и два в штатском, походу сбшники.
  - Почему думаешь, что они?
  - А что я их по мордам не узнаю? Вот вы не оттуда, сразу видно, - нахально ответил парень, он был на вид чуть младше Дениса, но вел себя как совсем еще молодой.
  - Хорошо, что еще можешь сказать?
  - Да особо ничего. Потом скорую вызвали, Егора, ну из двести пятидесятой, вынесли. Хороший мужик, и что он им сделал. Он часто помогал мне, ну, когда надо было в подъезде что-нибудь починить, сам-то в какой-то конторе работал, он так презрительно себя называл "манагером", а так рукастый, ничего не скажешь. Я у него инструмент одалживал, у него всегда все было. А, вот еще, жена его, Люба, так совсем плохая была. Она хотела с мужем поехать, но эти не пустили. Прямо скрутили ее, на пол положили. А у нас народ на работу уже идет, а тут такое. Они ее так и бросили, ну, помог встать, посидела у меня, женщины капли какие-то принесли, у нее лицо разбито, плачет все время. Мне участковый потом шепнул, ну, вечером уже, пришел, поспрашивал, что, да как. Оказалось, что это они обыск делали. Что это за обыск, когда человека в реанимацию увозят, а всех бьют?
  - Будем разбираться, - строго ответил Денис. - В двести пятидесятой есть кто дома?
  - Да, девчонки остались. Люба в больницу уехала к мужу. Там наш слесарь Коля, у нас же ТСЖ, вот председатель решил помочь им дверь выправить, а то, как без двери, разломали ее. Суки, не могли постучаться!
  - А что разве не стучались?
  - Да нет, не стучались - сразу ломать стали. Там весь этаж слышал, все так и охренели. Можете у любого спросить, в двести сорок девятой Леонид дома, он на дому работает, программист, по ночам не спит, работает или пьет, на него много раз жаловались.
  - Понял, если что вспомнишь или увидишь, позвони, - Денис дал ему свою визитку. - Или напиши, я тебе сам перезвоню, договорились?
  - Обязательно, Денис Викторович! - отрапортовал парень и пожал протянутую Денисом руку. - А я просто Дима.
  - Хорошо, просто Дима. Не забудь, может, поможешь хорошим людям, а может и нет, ничего обещать не буду.
  - Сделаю. Вы там Коле скажите, что если надо, то я могу помочь, только сменщицу дождусь, нельзя же пост оставлять, - бодро сказал парень.
  Денис поднялся на двенадцатый этаж. Дверь в тамбур была раскрыта, слышалась пыхтение немолодого мужчины и скрип двери. Денис вошел в тамбур и увидел, как пожилой узбек пытается водрузить на место покореженную дверь. Петли он уже наварил, но дверь упрямо не хотела вставать на место. Он подошел ближе, перекинул сумку за спину и подхватил дверь. Узбек, видимо, Коля, настоящее имя которого вряд ли бы кто-то запомнил, обрадовано засуетился. Вместе они приладили дверь, слесарь прикручивал петли, снятые с какой-то старой двери, еще крашенные белой краской. Дверь открывалась внутрь квартиры, поэтому коробка осталась целая. Обычно, когда приходили вышибать двери, выносили вместе с коробкой, чтобы владельцы квартиры ремонтировали еще и стены. Из кухни к ним вышла бледная девушка в белой футболке, та самая, которую он видел в окне. Она побледнела еще больше, отступив к закрытой двери первой комнаты.
  - Вот, теперь закроется! - удовлетворенно сказал слесарь. Денис вышел в коридор, и он закрыл и открыл дверь. Конечно же, ее надо было поменять, кривая, она закрывалась неплотно, оставляя большие щели, но все же это было хоть что-то. -ќ Маша, посмотри, как тебе? Всю выпрямить не могу, тут станок нужен, в цех бы ее, но лучше новую поставить, а эту на выброс, в металлолом.
  Слесарь говорил без акцента, так часто приписываемого коренными жителями всем "понаехавшим". Девушка попробовала закрыть и открыть дверь, встречаясь взглядом с Денисом и сразу пряча глаза.
  - Да, все здорово. Спасибо вам, Коля, - тихо сказала она и взглянула на Дениса. -ќ И вам.
  - Да не за что, вот чаем напои, и я пойду, еще надо краны поменять, куча дел на сегодня, - улыбнулся слесарь и подозрительно посмотрел на Дениса. -ќ А вы к кому?
  - Меня зовут Ефимов Денис, - он достал удостоверение и показал его Маше, она отшатнулась и ударилась спиной о стену, закрыв лицо руками и еле слышно завыв.
  - Ох, шли бы вы своей дорогой! И так девочек замучали! - возмутился слесарь, но позволил Денису войти.
  - Я просто поговорить, без протоколов и обыска, - сказал Денис, а самому гадко стало от своих слов. Он уловил страх этой девушки, страх и беспомощность пожилого слесаря, хотевшего помочь и боявшегося что-либо сделать. - Меня не надо бояться, прошу мне поверить. Я прошу, не требую, прошу со мной поговорить.
  - Проходите на кухню, не разувайтесь, у нас и так натоптано, - прошептала Маша и скрылась на кухне.
  Денис закрыл дверь, замков не было, Коля приделал крепкий засов и мыл руки в ванной, искоса поглядывая на Дениса.
  - Садитесь, пожалуйста. Вы чай будете? - также тихо спросила Маша, наливая Коле большую кружку и ставя перед ним тарелку с бутербродами и вазочку с печеньем.
  - Нет спасибо. Просто воды, если можно, - попросил Денис.
  Маша налила ему воду в стакан и села к раскрытому настежь окну. На кухне было жарко, как и во всем доме, теплый ветер приносил мимолетное ощущение прохлады и запахи ожившей природы, где-то рядом кричали дети, играя, стреляя из игрушечных автоматов.
  - Ну, вы не будете, могу я, - начал Коля, закончив быстро есть.
  - Не переживайте, Коля, я не причиню вреда Марии, - заверил его Денис.
  Коля вопросительно посмотрел на Машу, она кивнула и проводила его, лязгнул засов, и она вернулась на кухню. Девушка села на место, устало подперев руками голову. Она смотрела в стол, и молчала. Две капли упали из ее глаз, она резко встрепенулась, стерла их кулаками и твердо, даже с вызовом посмотрела на Дениса. Он протянул ей удостоверение, Маша долго вчитывалась, потом взяла тетрадку с полки шкафа, и прилежно переписала его данные.
  - Я бы сделала фотографию, но ваши у нас все забрали. Все! Даже ни одного телефона не оставили, мы не можем тете Любе позвонить, а она нам! Деньги тоже исчезли, только карточки остались. Это тетя Люба потом обнаружила, вчера вечером!
  С каждым словом Маша говорила все тверже и злее. Она отдала удостоверение Денису и села ровно, смело, отчаянно, на грани того, чтобы разрыдаться, смотрела в глаза. Денис увидел это, понимая, что этот лихорадочный блеск в синих глазах перейдет в истерику. Он молчал и смотрел в окно, на заглядывающее к ним солнце, кухня была вся наполнена теплым желтым светом. Маша невольно обернулась к окну и замерла, жмурясь на солнце. Она шумно задышала, давя в себе слезы.
  - Полина спит, она еще долго будет спать. У нее ночью был второй припадок, скорую вызывали, закололи, как свинью, - прошептала Маша, не оборачиваясь, продолжая смотреть на небо и солнце. - Она так с ума сойдет, я не могу ее успокоить, не могу. Я хочу, уговариваю, прошу, да и как я это сделаю? Что я могу ей сказать, может объяснить? А вы можете объяснить?
  Она повернулась и с надеждой посмотрела на Дениса.
  Он не отвел взгляда и продолжал молчать. Солнце больше не казалось таким ярким, на небольшой кухне будто бы сгустился туман, обволакивающий голову, глаза, уши, забираясь в мозг. Денис не раз испытывал это тошнотворное чувство бессилия, когда у тебя просят помощи, ты готов помочь, но твердо знаешь, что от тебя будет только хуже. Вся его жизнь, сознательная после детдома - это находить и наказывать. Перед ним не сидел отпетый преступник, маргинал, готовый поставить на кон свою жизнь и жизнь многих людей ради дела революции, как трубили об этом в правильных СМИ. Маша еле заметно кивнула, желая показать, что она поняла его молчание. Она перестала видеть в нем врага, неосознанно, а, может, желая этого, доверяясь ему, ей так хотелось, чтобы ее выслушали, поняли. Ей стало холодно, она сжалась, плотнее сжимая голые ноги, в попытке согреться, чувствуя, как холодеют ноги, как леденеют кончики пальцев на руках, а внутри становится так душно, жарко, что трудно дышать. Машу бросало то в жар, то в холод, Денис налил ей воды в первую попавшуюся кружку, и она стала пить маленькими глотками. Вдруг бешено задул ветер, Денис закрыл большое окно, занимавшее практически весь оконный проем, оставив открытыми узкие дверцы, напоминавшие скорее бойницы, здесь было бы удобно поставить пулемет и держать огневую точку, контролировать выезд из гаражей и часть дороги. Денис задумался, отчего ему в голову лезут странные мысли, постоянно хочется отвлечься, подумать о чем угодно, но не о предстоящем допросе свидетеля.
  - Расскажите, пожалуйста, все по порядку, как было, - попросил Денис, садясь на место.
  - С самого начала? - удивилась Маша, не понимая, с какого места ей начинать рассказ.
  - Да, если вы мне расскажете, как оказались в этой группе, я буду вам благодарен. Одно дело читать отчеты и протоколы допросов, другое дело ваше видение, ваше мнение.
  - А вам интересно мое мнение? - удивилась Маша, быстро взглянув ему в глаза, ища в них ту же бесстрастность, наглость и безразличность, которую она видела в глазах других следователей, непонятных личностей в штатском, сующих в лицо волшебную корочку, не давая толком ее рассмотреть. - Это будет долгий рассказ.
  Впервые за все время она слабо улыбнулась, обрадованная, что увидела в Денисе внимательность и серьезность, без лицемерных масок. Ей это очень понравилось, внутри зародилось еле живое чувство доверия, но без лишних и зловредных надежд.
  - У меня много времени, я в отпуске, - ответил Денис, не снимая с лица напряженной серьезности. Он вытащил из сумки телефон и включил диктофон. - Если вы не против, я запишу наш с вами разговор. Это для моих коллег, мы не будем составлять с вами никаких протоколов. Как я и говорил раньше, мы побеседуем.
  - Давайте выпьем чаю, а то я ничего не ела со вчерашнего дня, не могла, а сейчас захотелось, - Маша смущенно улыбнулась и встала налить в чайник воды. Пока чайник закипал, она поставила Денису кружку и бросила пакетик с черным чаем, себе она достала белую кружку с именем "Маша" и изображением странного лохматого зверька с большими чуть испуганными глазами. - Это мне Полина подарила, у нее точно такая же, но с ее именем. Правда, зверек похож на нас?
  Маша достала кружку Полины и поставила ее на стол. Испуганный зверек и правда был чем-то на них похож. Изучая материалы дела, Денис сразу отметил, что девушки были похожи, как сводные или двоюродные сестры, таких называли одной породы.
  - Да, сходство есть, - согласился Денис.
  Вскипел чайник. Маша налила ему и себе, предложив бутерброды и печенье, Денис отказался. Она быстро поела, торопливо запихивая в себя бутерброды с сыром и вареной колбасой. Лицо приятно покраснело, бледные губы налились нежно-розовым цветом, Маша моментально похорошела, отбросив в никуда десять лет. Молодая, красивая, чересчур бледная, но уже живая. Маша пила горячий чай маленькими глотками, закусывая печеньем и улыбаясь чему-то.
  - Все, я готова, - сказала Маша, допив чай. - Помните, когда на Белорусской был теракт? Ну, там еще людей газом потравили?
  - Помню, очень хорошо это помню, - кивнул Денис.
  - Вот тогда все и началось. Мы с подружками, еще школьницы, последний класс, ходили на площадь к костру, сбегали из дома. Там было много людей, мне было очень интересно. Я до этого особо политикой не интересовалась, а там познакомилась с разными людьми, некоторые были так себе, но были и ничего. Они рассказывали, не давили, как другие, слушали, мои глупые вопросы, отвечали на них. Я тогда начала многое понимать, а еще этот костер. Знаете, было такое чувство, что он разгорается внутри тебя, что ты не можешь уже просто жить и просто смотреть на все то, что происходит вокруг. Вы понимаете меня?
  - Да, я очень хорошо вас понимаю. Именно поэтому я в свое время и пошел работать в милицию. Она была тогда еще милицией, - ответил Денис.
  - Правда? - Маша округлила глаза от удивления, подобная мысль, что кто-то сам готов туда идти, без желания получить власть, доход или другое прочее, что было понятно каждому жителю, видевшему честных ментов только на экране или читая в книгах. - А я думала, что это только так в кино бывает.
  - И в книгах, - добавил Денис. - Но книги пишут люди, потом снимают кино. Я понимаю ваш скепсис по поводу полиции или других правоохранительных органов и структур, работа не легкая и не благодарная. Нельзя искать одного виновного, назначать его, считая, что вот он только он во всем виноват. Наше государство, также как и государственная система, власть, силовые органы -ќ это и есть наше общество, мы сами. Я думаю, что вы, участвуя в митингах, общаясь с разными людьми, не раз подмечали, что большинство поддерживает, настаивает, порой требует большего.
  - Точно! Именно так! Но только не для себя, для других, чтобы рука была жесткая и порядка побольше! - воскликнула Маша. - Я знаю, что и в ваших органах работают разные люди, но, когда сталкиваешься лицом к лицу, то кажется, что везде одни...
  Она замолчала, боясь сказать лишнее. Денис кивнул, что понял ее. Маша задумалась, смотря в угол кухни, где была мойка.
  - Почему же ваши коллеги так любят назначать виновных, подгоняя дело под удобную статью? Вы же понимаете, что общество не доверяет правоохранительным органам?
  - Да, а мы не доверяем вам, - коротко ответил Денис.
  - И вы мне тоже не доверяете? - напрямик спросила Маша и побледнела, испугавшись своей откровенности. В ней просыпался спорщик, уверенный в себе человек, которым она была до недавнего времени, сломавшись после обыска в квартире бабушки и дедушки.
  - У меня пока нет оснований вам не доверять, Мария, - ответил Денис.
  - А можно просто Маша? - попросила она.
  - Хорошо, Маша, я вам верю и, надеюсь, что вы будете говорить мне правду.
  - Спасибо, - на щеках снова заиграл румянец, а в глазах заблестела мысль. - Так вот, мы общались на площади, а потом, когда была организована общероссийская платформа, где каждый мог предложить свое решение, задать вопрос, пожаловаться ќ вы и так все знаете, что я буду вам объяснять. Там было много форумов, чатов. Я сначала в основном читала, слушала стримы, но потом начала и сама писать, даже статью написала! На меня столько критики обрушилось, но были парни, которые стали защищать мою позицию. Мы стали переписываться, Вадим, это один из наших, он создал группу. Там я познакомилась с Полиной. Мы с ней особо не общались, я все ревновала ее к Вадиму, а она влюбилась в Петьку. Они стали встречаться еще до того, как мы решились все встретиться офлайн.
  - Вадим Нефедов, вы его имеете ввиду? - спросил Денис, Маша кивнула. - Это ваш парень? У вас близкие отношения с ним?
  - Да, я его люблю, а он меня, - засмущалась Маша. - Мы даже хотели пожениться, после того как я учебу закончу.
  Глаза ее округлились, она покраснела и заплакала, закрыв лицо ладонями. Денис подождал, пока она успокоится, допивая холодный чай.
  - Простите, я как подумаю, что о Вадиме наговорили, то с ума схожу! Нам же сказали, что он всех сдал, что он предатель, специально организовал эту группу, чтобы нас вовлечь и, я забыла, как этот следователь говорил.
  - Его обвиняют в создании экстремисткой организации "Наша воля", вербовке членов организации, составлении устава и программы свержения государственной власти путем проведения терактов и силовых акций.
  - Точно! Я никак не могу запомнить эту формулировку полностью. Но это же бред! Вадим, Петя, Ромка и другие ребята, мы с Полиной никогда и не ставили таких задач! Наш устав написал не Вадим, мы все были против! Какие теракты? Мы все делали в рамках законодательства, мы даже агитацию проводили аккуратно, лозунгов не кидали, с плакатами не стояли.
  - Вы раздавали листовки на массовых мероприятиях.
  - Да, но там не было никаких призывов! Разве это запрещено? - Маша расстроилась, услышав в речах Дениса все ту же обвинительную риторику, несправедливую, будто бы кто-то включил одну пластинку и крутил ее десятилетиями - кругом враги, любая форма недовольства или иное мнение - это экстремизм, попытка силового свержения власти и т.п.
  - Я процитировал материалы вашего дела. По моим данным Вадима Нефедова в СИЗО избили, у меня есть протокол медицинского освидетельствования. Я не буду вдаваться в подробности, скажу основное: у него сломаны ребра, часть лицевых костей и костей черепа, множественные гематомы. Хорошей новостью может служить тот факт, что внутренние органы сильно не пострадали, разрывов тканей нет.
  - Боже мой! - воскликнула Маша и затараторила. - Мы не верили, никогда не верили, что он нас сдал. Нам адвокат шепнул, что его пытали, чтобы мы были посговорчивее со следствием. Она так и сказала, напрямую, что надо пописывать все, нас по любому посадят! Господи, Вадим! Он в камере лежит, он же умрет там!
  - Не беспокойтесь, он в больнице, причем его перевели в городскую на лечение. Это гораздо лучше, чем в СИЗО.
  - А к нему можно? Я могу к нему приехать, может надо что-нибудь привезти? Он же студент, у него в Москве нет родных! А еще из ВУЗа уже исключили, меня тоже, и Полину. Как открыли дело, нас сразу же вышвырнули!
  - Нет, к нему нельзя. Я попробую узнать, можно ли ему передать вещи, лекарства, и тогда свяжусь с вами, попробуем передать. Сложность в том, что вы не являетесь его родственником, формально, вы для него никто.
  - Да-да, я понимаю, читала об этом. Мы с Полиной много уже законов прочитали, оказалось, что это не так уж и сложно. Я прошу вас, узнайте, пожалуйста, очень прошу вас!
  - Я это сделаю и сообщу вам, не переживайте. А где вы учились?
  - Я на платном, на социолога, а Полина на филолога в МГУ. Я больше не хочу быть социологом, не хочу! - Маша по-детски замотала головой, отгоняя от себя эту мысль.
  - А кем бы вы хотели теперь быть?
  - Ветеринаром. Понимаете, я больше не хочу общаться с людьми. Я им больше не верю. Я же вам не дорассказала. Мы все, вся наша группа, несколько раз встречались офлайн. Мы просто ездили в парки, бродили по усадьбам, общались, спорили. Мы сдружились, к нам присоединились еще девчонки, хорошие, они старше нас, Оля учится на юридическом в вышке, Лена тоже в вышке, я забыла, где, а Настя в МИФИ. Мы все работали вместе, гуляли, готовили наши акции, убеждали разных людей, многие с нами соглашались, но большинство не верило, что можно что-то поменять по-честному, по закону.
  - А вы в это верите?
  - Верю, и верю до сих пор! - твердо сказала Маша, она сидела прямо, ровно держа голову, не задирая нос, но и не опуская глаза. - Мы все в это верим!
  - А вы знаете, где другие девушки сейчас? Вы общаетесь друг с другом?
  - Нет, они сразу все подписали. Я их не виню, им надо учебу заканчивать, последние курсы.
  - Получается, что это было для вас чем-то большим, чем просто разговоры, обсуждения, встречи, общественная работа? - спросил Денис.
  - Видимо, да, - помедлив, ответила Маша. - Я не задумывалась об этом до вашего вопроса. Да, это наша жизнь. Мы влюбились, я и Полина, нашли настоящих мужчин, о которых мечтали. Смешно, но наши требования были очень похожи, а еще я нашла верную подругу, которую очень люблю, а она нашла меня. Как все это можно предать?
  За стеной раздался плач, плакала девушка, громко навзрыд, задыхаясь. Маша вскочила и побежала в комнату. Через стену Денис слышал, как она успокаивает девушку, как та спрашивает, кто к ним пришел и, получив ответ, заходится в диком плаче, крича проклятия, страшно ругаясь. Ему не хотелось все это слышать, он встал и подошел к окну, открыв его настежь, чтобы уличный шум заполнил кухню, но все равно слышал, как медленно Маша успокаивает Полину, плачет вместе с ней. Денис понимал, что они уже довольно долго говорят, а к сути вчерашнего обыска так и не подошли. Чем больше он общался с этой девушкой, тем больше у него возникало вопросов по этому делу. В материалах проходил еще один человек, Парфенов Павел Леонидович. Он был старше всех, ему было сорок пять лет. На вид молодой, но что-то настораживало Дениса в нем, особенно ему было непонятно, почему он не проходил по делу даже как свидетель, будто бы его просто не было. И в деле о нем говорилось вскользь, одной строчкой и все. Он верил Маше, ее искренности, честному взгляду, такие люди не могут врать, но все требовало проверки. Может, он сейчас под властью благостных чувств, от этого прекрасного теплого дня, от мыслей об Алине, от внезапной встречи с Машей, и эту "террористку" тоже зовут Машей. Все сошлось, как бы случайно.
  Маша вернулась не скоро, с красными от слез глазами, в мокрой футболке. Через минуту на кухню вышла и Полина, лицо у нее было нездоровым, отекло от слез и лекарств так, что большие глаза сузились в щелки, смотревшие на Дениса с неприкрытой враждебностью.
  Полина села рядом с Машей, растрепанная, в мятой пижаме. Маша поставила кипятить остывший чайник, ставя перед ней печенье, конфеты. Полина взяла одно печенье и громко захрустела, не сводя глаз с Дениса, стоявшего у окна боком.
  - Пришли нас арестовывать? - зло проскрипела Полина, голос у нее изменился, из тонкого и робкого он стал скрежещущим, каждое слово выплевывалось будто бы с металлической стружкой. - Мало вашим, что избили моего отца до смерти?
  - Я пришел поговорить, чтобы разобраться в случившемся, - ответил Денис.
  - А что тут разбираться? - пожала плечами Полина, неприятно хрустя печеньем. - К нам ворвались, сломали дверь, могли бы просто постучать. Избили папу, у него случился инфаркт, мама выдержала, она всегда была сильнее. Мне и Маше угрожали изнасилованием, тыкали палками в задницу, совали в промежность, и хохотали так, знаете? У, вы знаете, да? Когда можно все, и тебе за это ничего не будет! К нам ворвались в комнату, мы только уснули, не можем спать ночью, дрожим, как преступники! А что, что мы сделали?! Какое мы совершили преступление?! Я вообще по статусу свидетель! Это теперь так работают со свидетелями?! А обвиняемых сразу мочат, да, как Вадима?! Здоровые мужики врываются к девушкам, срывают одеяла и заставляют при них одеваться, радуются, девки-то голые - вот потеха! Это и есть сила государства? Защитники Родины, да?!
  Скрипучий голос перешел на крик, Маша села рядом с ней, обняв за плечи. Полина уронила ей голову на грудь и глухо застонала, не в силах больше плакать. Денис налил ей чай в белую кружку с испуганным зверьком. Полина схватила ее и стала жадно пить, обжигаясь, но продолжая, радуясь этой новой боли, крепко, до белизны костяшек сжав пальцы Маши.
  - Мы решили, что если нас начнут насиловать, то мы выпрыгнем из окна, - спокойным голосом сказала Полина. - Что вам еще надо? Можете почитать рапорты ваших уродов-коллег, там же правда будет написана, что мы напали на них, причинили физический и психологический ущерб, избили омоновцев, теперь ему будут пенсию по инвалидности платить. Также будет, да?
  - Нет, и поэтому я здесь. Я видел, у вас при входе висит под потолком регистратор. Он рабочий? - спросил Денис.
  - Да, его папа повесил, когда мы машину продали. Он думал, что поможет, если квартиру обкрадут. Лучше бы обокрали, честное слово! - ответила Полина.
  - Я могу скопировать запись с флешки? - попросил Денис.
  - Нет, у нас забрали все, нет ни одного компа. Все забрали, даже мой старый планшет! - ответила Полина.
  - Ничего, у меня есть картридер, - Денис достал из сумки планшет и переходник с картридером. - У меня остался один важный вопрос к вашей группе. Вы знаете, кто привел к вам Парфенова Павла? Вы его знаете?
  - Видели пару раз. Все время хвастался, что у него есть три охотничьих ружья, что запас где-то тратила, вроде как был черным копателем, выплавил из старых мин, - ответила Маша. - А откуда он появился, я не знаю, как-то раз и появился. Он еще деятельный был такой, Вадиму это не нравилось, он его подсиживал, а ребята слушали Павла, он хорошо так все умел собрать, планы построить, что-то они там затевали, но мы не в курсе были, у нас другая работа, ну, я вам рассказывала.
  - Петя мне рассказывал, что он возил несколько ребят к себе на дачу, пострелять по мишеням. Им понравилось, но это же все баловство, кто на даче не стрелял по банкам?
  - В этом нет уголовного преступления, если не было случайных жертв. Вы можете сказать, куда они ездили? - спросил Денис, смотря то на Машу, то на успокоившуюся Полину, смотревшую на него уже другим взглядом, настороженным, но без лютой ненависти.
  - Куда-то в Конаково, точнее не знаю, Петя не говорил. А Павла тоже посадили? - Полина тревожно посмотрела на Машу, она пожала плечами.
  - Нет, он не проходит по вашему делу.
  - Даже свидетелем? - удивилась Маша и побледнела. - Так вот почему Вадим так был против него. Он называл его провокатором, не при всех, только мне рассказывал.
  - Ты мне об этом не говорила! - Полина возмущенно ткнула подругу кулаком в плечо, но удар получился слабым, она тут же погладила ее по руке, но Маша не заметила этого, она сидела напряженная, пытаясь что-то вспомнить.
  - Вадим хотел что-то проверить. Он должен был встретиться с какими-то людьми, а потом всех арестовали, - сказала Маша.
  - Кто-нибудь из вас подписывал устав? - Денис строго посмотрел на девушек, призывая не врать.
  - Нет! Никто из нас! - хором ответили девушки.
  - Вадим сказал, чтобы мы не подписывали, - добавила дрожащим голосом Маша.
  - Петя тоже мне говорил, но я и сама это поняла. Мне так никто и не объяснил, зачем нам нужен устав, это деление по группам или отделам, я не помню, как там точно было написано.
  - Ромка подписал, Сашка, Женя, Оля с Настей, я всех не помню, многие подписали. Ромка хвастался, что теперь мы серьезная организация и с нами будут считаться, - сказала Маша и задумчиво посмотрела на мойку. - А ведь это нас Павел спровоцировал, но мы-то не поняли.
  - Понятно. Я пойду вытащу флешку, посмотрим, что там есть, - сказал Денис и выбрал табурет попрочнее.
  - Только не включайте, пожалуйста, - прошептала Полина. - Я не хочу видеть и слышать, как моего папу убивают, не хочу больше этого слышать, и так в ушах стоит, как глаза закрою, так вижу его в крови на полу, а над ним мама. Лица нет, все в крови! Я спать не могу больше, боюсь глаза закрыть, боюсь, что они вернутся. Они же не вернутся? Им же больше нечего у нас брать, правда?
  Денис хотел сказать, что этого больше не повторится, но и врать девушкам он тоже не хотел. Он стоял перед ними, стискивая в железной хватке ножки табурета, отчего они затрещали.
  - Спасибо, Денис, что не соврали, - прошептала Полина и улыбнулась. Он больше не видел ее опухшее лицо, улыбка преобразила эту замученную худенькую девушку, совсем еще юную, но навсегда потерявшую наивность красоты молодости. - Не врите нам, пожалуйста, хоть вы, Денис, не врите. Я вижу, что вы не такой, как другие, вам хочется верить.
  У него неприятно сжалось сердце, так всегда говорил Петр Ильич и Князь, хладнокровно определяя Дениса в переговорщики, когда надо было выудить нужную информацию, без наездов и угроз. А он никогда не играл с людьми, не подстраивался под них, искренне, сердцем переживая жалкие трагедии маленьких людей, случавшиеся каждый день, повсюду, незамеченные, неинтересные большинству, и если кто-то вдруг об этом узнает, то быстро забудет, выдав из себя сакраментальное "вот суки!", и утонет в своих мещанских заботах. Он так не мог, и Алина каждый день находила у него новые седые волосы, она и сама седела от работы в фонде, обретая покой только дома, с ним, а он с ней. Алина уже перестала подшучивать над их идиллией, она перестала шутить, и Денис понял это только сейчас, долго мучаясь от того, что не может понять, что же в ней так изменилось, почему она часто грустит без повода, просто смотря в окно за полетом беспечных птиц.
  - Обещаю, - хрипло ответил Денис и прокашлялся. - Вам стоит завести телефон, лучше его держать в другом месте, например, у Димы, вашего консьержа.
  - Вы правы, я хотела его попросить подогнать нам трубу с нонеймовским номером, - хитро улыбнулась Полина. - Вы же оставите нам свой номер?
  - Конечно, если что-то вспомните или захотите поговорить, пишите и звоните смело, в любое время суток. Я вам ничего не могу обещать, что будет с вами. Я не знаю, мне надо изучить дело подробнее. Вашим друзьям светит серьезная статья, вам, Маша, тоже. Вы должны это ясно понимать и быть готовыми, что ваш статус может поменяться.
  - То есть, нас могут упечь в СИЗО? - спросила Полина бесцветным голосом. Денис кивнул и ушел в коридор за флешкой, оценивая свои слова, должен ли он быть столь откровенным с ними, он не сказал ничего секретного, вся информация, почти все это дело было уже растащено журналистами по интернету, рваными лоскутами, оставляя читателю возможность самому собрать все полотно, если он этого пожелает, захочет пойти дальше кричащих заголовков.
  
  4
  
  Первый солнечный луч заглянул в комнату, запутавшись в занавесках, утренний ветер принес запах росы и цветов, перемешанный с далеким потрескиванием трактора. Залаяла соседская собака, сонно, нехотя, ленивые петухи не хотели вставать, встречать рассвет. Женя лежала с открытыми глазами, вслушиваясь в утренние звуки, дыша ароматами утра, и думала, почему днем она так остро не чувствует запахи цветов, не слышит, как шелестит ветер, играет, поет. Раньше она думала, что это придумали не повзрослевшие писатели, картинно восхищавшиеся красотой природы, тишиной утреннего леса, мелодией реки. Ей никогда не было интересно об этом читать, и она пролистывала рассказы, читая по диагонали, желая уловить основную суть, увидеть действие. Женя не любила читать, каждый рассказ из ненавистной школьной программы давался ей тяжело, как пытка.
  Она выскользнула из-под одеяла, в комнате было прохладно и свежо. Она жила на втором этаже, внизу была баня, которую давно не топили, днем была такая жара, что париться никто не хотел. Ее звали спать в общий дом, Людочка даже хотела, чтобы их кровати стояли рядом, так можно было до поздней ночи перешептываться в тайне от взрослых, но Женя отказывалась. Она боялась, понимая, что это глупость, ее дурь, что она испачкает своей грязью маленькую девочку, с первого же дня принявшую ее, как новую подругу. Все в доме Петра Ильича охотно приняли Женю, без ненужного сочувствия, жалостливых улыбок. Женя не знала, рассказал ли домашним о ней Петр Ильич, боялась спросить напрямую, ища в глазах, задумчивых взглядах, часто и не обращенных к ней, тайные знаки, намеки, затравливая себя к вечеру, не находя места, желая куда-нибудь сбежать. Женя подошла к зеркалу, висевшему посередине стены, в комнате было три кровати и небольшой диван, и она спала здесь одна. В зеркале на нее смотрела бледная, слегка испуганная девочка с растрепанными волосами, в мягкой пижаме с беззаботными плюшевыми мишками, ее подарила Жене дочь Петра Ильича на второй день, как он привел ее в дом.
  Женя расстегнула куртку, осторожно трогая клейкие бинты на животе и спине, сняла ее, тщательно осматривая себя, не вскрылся ли какой-нибудь шов за ночь. Все было чистым, раны, наконец-то, стали заживать. Она сняла штаны, аккуратно сложив пижаму на стул, оставшись в одних трусах. Никто не мог потревожить ее здесь, тем более в такой рани час. Первое время, как они переехали на дачу, Женя прислушивалась, часто озиралась, боясь оскорбить собой. Она осмотрела ноги, бинты на голени и бедрах набухли, видимо, вскрылся шов или опять загноился. Женя вздохнула, надела футболку и спустилась вниз по скрипучей деревянной лестнице. Ходьба босиком по деревянным ступеням, почти бесшумно, замирая от каждого скрипа, будто бы ее кто-то сейчас услышит и схватит, напоминала ей забытую простую и честную детскую игру. Спустившись, она улыбалась, игриво посматривая на пустую баню, также бесшумно ступая по деревянному полу. Умывшись и совершив все, что положено делать утром, Женя перекусила, оставленными на столе булочками и детским пакетиком молока. Это приносила ей Маргарита Львовна, зная, что Женя проснется рано и будет очень голодная. Булочки и пирожки в этом доме пекли постоянно, и можно было всегда что-нибудь поесть. Ксюша объяснила Жене, что иначе папа, Петр Ильич, их съест.
  Поев и убрав за собой, Женя делала это не из-под палки, не желая показаться лучше, чем есть, а потому, что в ней что-то поменялось, она сама это поняла, сначала издеваясь над собой, но все больше прислушиваясь к себе, ловя слабые, но растущие с каждым днем мысли, новые желания. Она оделась в синий рабочий полукомбинезон, найденный на чердаке и подшитый под нее Маргаритой, тяжелые ботинки со стальным стаканом, которые она купила для себя в магазине спецодежды. Наскоро причесавшись и убрав волосы в пучок, она надела бейсболку и вышла.
  Во дворе ее ждала работа, которую она сама для себя выбрала. Сначала надо было набрать воды в лейку и ведра. Таскать большую и тяжелую лейку ей было нелегко, сильно болели ладони, иногда расходились швы, гноились. Женя терпела, и никто не тревожил ее, позволяя совершать над собой подобное самоистязание. Женю приняли в семью с первого дня, как Петр Ильич принес ее домой, на руках, забинтованную, в рваной одежде, оглушенную обезболивающими в больнице, никто не спрашивал, зачем он это сделал. Квартира была небольшая, и скрыть что-либо было сложно, как ни шепчи гневно в ухо. Не было ни шепота, ни разгневанных взглядов. Женя боялась остаться в больнице, и Петр Ильич забрал ее к себе, долго согласовывая это с главврачом, а Женя все это время дрожала в процедурной, где ей накладывали швы, боялась, что он ушел. А когда вышла в коридор, сразу увидела его. Маргарита Львовна с первого же дня объяснила ей распорядок дня, что здесь не забалуешь, и она командир. Жене это нравилось, впервые в жизни она с радостью выполняла то, что ей указывали.
  Набрав воды в лейку, Женя потащила ее к клумбам. Осмотрев цветы, потрогав почву пальцами, она решила немного их полить. Надела безразмерные перчатки, немного сглаживающие боль, и стала поливать, стараясь не залить бутоны, не перелить воды. Маргарита дала ей почитать пару книг по садоводству, и Женя тщательно штудировала их, часто заглядывая в планшет, выписывая незнакомые слова, ища подсказки в интернете.
  Закончив с клумбами, Женя переходила к грядкам, уходила в теплицу, подравнивая, собирая назойливых насекомых, поливая из шланга. Всю работу она делала добровольно, желая быть полезной. Больше всего она боялась ничего не делать, тогда голова забивалась дурными мыслями, воспоминаниями, и ей казалось, что все на нее смотрят, хотелось сбежать. Она часто кричала во сне, заново переживая ужас казни, не просыпаясь, досматривая его до конца, пока к ней не приходила Маргарита, убаюкивая, гладя по голове, как маленького ребенка, и Женя успокаивалась. Она не помнила этого, не понимала, что это Маргарита ее успокаивает, но утром, встретившись с тревожным взглядом Маргариты, задумывалась, строила неверные теории, запираясь на весь день, сбегая от всех на дальние грядки, копошась там целый день.
  Закопавшись в клумбе с астрами, Женя не заметила, как к ней подошла Ксения. Она и не старалась подкрасться, Женя была вся поглощена работой, вспотела, выбирая руками из земли набежавших насекомых, решивших устроить в корнях себе дом. Ксюша щелкнула ее по козырьку, насмешливо глядя на удивленное, перемазанное землей лицо девочки. Женя утерла рукой нос, растерев грязь по щекам, и рассмеялась в ответ.
  - Доброе утро, пчелка Майя! - бодро поздоровалась Ксения. Несмотря на то, что Петр Ильич называл дочь лентяйкой и лоботряской, она вставала одна из первых, чтобы сварить кашу на завтрак. - Идем, я тебе бинты поменяю, а то вчера не сделали.
  - Пошли, - согласилась Женя, ноги и руки в местах порезов страшно чесались, ей стоило больших усилий не сорвать с себя повязки и не разодрать плохо заживающие раны, почесать до кости.
  Они прошли к бане. Женя умылась у бочки с дождевой водой, пахнущей пыльцой, цветами, солнцем, летом. Ксения уже была внутри, раскладывая нехитрые принадлежности. Женя удивлялась, как она так ловко, как опытная медсестра накладывает повязки, знает, как лучше обработать рану, где пора подрезать омертвелую кожу, чтобы она не мешала расти новой. Каждый раз, следя за работой Ксении, Женя внутренне содрогалась и зажмуривалась. Ее мутило от всего: от этих ран, от запаха мази, перемешанного с едким, чуть сладковатым запахом гноя, от своей беспомощности.
  - Давай раздевайся и вымой лицо и руки с мылом, - услышала она командный голос Ксении, когда вошла в баню. Женя послушно все выполнила, повесила на вешалку свою спецодежду и в носках вошла в предбанник, где за столом уже сидела Ксения, обложенная бинтами, ватой, бутылками с какими-то растворами, банками с мазью.
  - Футболку снимай и ложись, - сказала Ксения. Женя все выполнила и села на лавку. - Давай сначала на живот, спину посмотрю.
  Женя легла на прохладную лавку, она была жесткая, пролаченная как следует, широкая. Ксения водила пальцами по спине, не то разглаживая, не то пробуя кожу на прочность. Спина зудела, чесотка одолевала Женю по ночам, один раз она даже расчесала спину в кровь, испачкав пижаму. На спине не было порезов, кожа болела сама по себе, не выдерживая нервной нагрузки, раскрываясь сочащимися язвами, из которых выделялся не то гной, не то лимфа. Ксения обмазала спину пахучей мазью, будто бы кто-то сильно накурил в комнате. Сначала Женю тошнило от этого запаха, но спина тут же успокоилась, дышать даже стало легче.
  - Да уж, спина у тебя просто кошмар, - покачала головой Ксения. - Садись, давай теперь ноги.
  Женя села и зажмурилась. Ксения сдернула клейкие бинты, неделикатно, одним движением. Это было и больно, и страшно, но Женя упрямо молчала, плотнее сжимая губы. Она взглянула на Ксению полными слез глазами, задавая молчаливый вопрос.
  - Да, я работаю, как мясник, - хохотнула Ксения, как же она была сейчас похожа на Петра Ильича, тот же серьезный сосредоточенный взгляд, не лишенный искреннего участия, но и не терпящий возражений. - Я на папе практиковалась. Когда его с войны нам возвращали, заштопанного, кое-как, то приходилось менять самим повязки, ходить в поликлинику он не хотел, ему тяжело было. Знаешь, он же весь в шрамах, просто за слоновьей кожей сразу не видно. Я тогда всему научилась, еще в первую войну. Мама не могла, на ней и так нагрузка была колоссальная, она бы с ума сошла. Потом его отправили и на вторую войну, тоже штопанного прислали. А я уже все умею.
  Она говорила об этом просто, даже легко, как-то буднично, а у Жени округлялись глаза от ужаса. Она живо представляла себе эти картины. Ксения обработала раны на ногах, вычистила вскрывшиеся гноем порезы, засыпала антибиотиком, намазала мазью и наложила свежие повязки.
  - Ну, ты чего? - удивилась Ксения, беря задрожавшую Женю за руку. Женя одернула руку, спрятав глаза в пол.
  - А ты не боишься... ну, что я... ну, не знаю... вам же Петр Ильич все рассказал про меня? - шепотом выдавила Женя из себя наболевший вопрос.
  - А, ты про это, - Ксения нахмурилась. - Да, рассказал, вкратце, но все понятно. Посмотри, на меня, не прячь глаза, ну, смотри. Вот, а теперь слушай и запоминай - ты теперь принята в нашу семью. То, что с тобой происходило чудовищно, но это никак не может изменить наше отношение к тебе. Папа тебя привел, значит, ты человек надежный, мы это и так видим. Мама так вообще тебя полюбила, про Людочку и говорить нечего, она все переживает, что ты от нее бегаешь.
  - А ты? Ты не боишься? Я же могу не так повлиять... - Женя запнулась, а Ксения сверкнула глазами и помотала головой, чтобы она замолчала.
  - Если папа тебе доверяет, значит, и я доверяю. Я не такой знаток человеческой души, как он, но не думай, что я буду слепо подчиняться его воле. Хотя, в нашем доме он хозяин и самый главный командир.
  - А я думала, что Маргарита Львовна, - прошептала Женя.
  - Мама? А, ну да, но это пока его дома нет. Первый заместитель, так сказать, -ќ ухмыльнулась Ксения. - Она вот встала и давай тесто месить, что-то хочет опять испечь, а я так никогда не похудею.
  - Да, я заметила, она любит печь, - закивала Женя.
  - Не особо, я помню, раньше она никогда не пекла, - задумчиво ответила Ксения. - Как папу на войну забрали, так стала. У нее это такая терапия, чтобы с ума не сойти от тревоги. Знаешь, как тяжело, когда у тебя на руках ребенок, типа меня, а муж на войне неизвестно с кем и за что.
  - Но сейчас же войны нет, - удивилась Женя.
  - Правда? А разве его работа - это не фронт боевых действий? Это его слова. Там у них то кого-нибудь подстрелят, то изобьют до полусмерти, папа вот матерый волк, так просто не подставится. И вообще, перестань уже от нас прятаться. Не знаю, как тебе еще объяснить. У нас в семье все просто, не придумывай, как видишь, так и есть.
  - Я поняла, спасибо большое! - с чувством сказала Женя. - Но я не могу иначе, я боюсь.
  - Что не оправдаешь надежд, - завершила за нее фразу Ксения. - По этой части тебе до меня далеко. Вот я не оправдала. Дочь родила, а замуж не вышла. А ведь искала и нашла, хотела, чтобы был как отец, офицер, а оказался никчемным человеком. Папа все думает, что это я такая дура, не смогла удержать мужика. А мне все равно, Людочка получилась одно загляденье, а такого мужика мне не нужно.
  - Он так не думает. Он про тебя совсем другое говорил, - сказала Женя.
  - Хм, может быть. Раньше я обижалась, что он меня так, давит на меня, а теперь успокоилась, да и он вроде тоже успокоился. Давай руки, опять все загноилось. Ты бы прекратила эту лейку таскать, давай лучше я потаскаю, мне не тяжело.
  Ксения сняла бинты с ладоней, Женя охнула от боли, гной лился желтый, вонючий. Она молча обработала, вычистила и заклеила, погрозив Жене пальцем. На предплечье раны затягивались, чистые, без прорывов.
  - Если гноиться не перестанут, придется опять к хирургу ехать. Чтобы больше не насиловала себя, пока не затянется, а то еще заразу занесешь.
  - Не могу, это, как у твоей мамы, не знаю, как сказать.
  - Я тебе найду дурное занятие, не переживай, - успокоила ее Ксения. - На даче работы навалом, как ни приедешь, так работаешь, работаешь. Поэтому я предпочитаю ничего не делать, все равно всего не переделаешь.
  Ксения осмотрела живот, помазала ссадины и кивнула, чтобы Женя одевалась. Снаружи заискрился детский смех, проснулась Людочка, растолкав и деда, бубнившего ей что-то в ответ. Женя и Ксения переглянулись, прыснув от смеха.
  - Она его ушатает к вечеру, - сказала Ксения. - Ты пойдешь с нами на речку после завтрака?
  - Нет, не пойду, - замотала головой Женя.
  - Да ну, прекрати! Я такое место знаю, там никого не будет. Хватит себя в скорлупу прятать. Короче, идешь, не обсуждается.
  Пока Женя одевалась, Ксения собрала все в коробку и убрала на полку. Порядок здесь был превыше всего, поэтому после себя надо было все тщательно убрать. Она вытерла стол и лавку и, оставшись довольной, вышла ко всем.
  - Мама! - Людочка радостно подбежала к ней, обняв и заискивающе глядя на нее. - Деда мне не хочет мороженое покупать. Ну, можно? Ну, можно же?
  - Если съешь всю кашу, куплю, - ответила Ксения.
  - Куда Женьку дели? - пробурчал Петр Ильич.
  - Мадмуазель одевается, - пропела Ксения.
  - Как там, нормально? -ќ тихо спросил Петр Ильич.
  - Не особо, если не пройдет, отвезешь ее к больничку хорошо?
  - Отвезу, все равно в понедельник на работу ехать.
  - Это почему? Ты же в отпуске? - удивилась Ксения.
  - Да я до конца лета в отпуске, и что с того? Сказано было, отгулять все старые отпуска, вот и отгуляю на работе, - язвительно ответил он. - Надо заехать, а то на Вовку баллоны катят, а он упирается.
  - Ничего. Пусть учится, - сказала Ксени.
  Людочка первая увидела, что вышла Женя, одетая в футболку и спортивные штаны. Девочка бросилась к ней, сразу же наехав на подругу с расспросами, рассказывая ей планы на день, куда они пойдут, что будут делать, и пусть Женя не сопротивляется, а то она деда попросит и так далее. Девочки хохотали, переходя от разговоров к игре в догонялки.
  - Хорошо играют, - сказал Петр Ильич.
  - Да, неплохо. Отдохнешь, а то Людочка тебя замучила уже, я же вижу.
  - Ей до тебя далеко, - огрызнулся он.
  - Конечно, я уникальная, - ехидно улыбнулась Ксения.
  Девочка наигралась и выпустила Женю, схватив деда и маму, утащив их к дальней клумбе, где росли посаженные Людой розы. Женя пошла в дом помогать Маргарите Львовне. С порога в нос полился аромат горячей еды, и у нее заурчало в животе. Кухня была большая для дачного домика, на ней без стеснения могли работать два-три человека, имелась крепкая мойка, кухонный гарнитур, стоявший уголком, с широкими разделочными поверхностями, а в другом конце стоял белый стол и холодильник.
  - Доброе утро! - поздоровалась Женя.
  - Доброе утро, Женя, - Маргарита Львовна обернулась от газовой плиты, стоявшей у окна, газовый баллон был снаружи в невысокой пристройке. - Хорошо спала?
  - Да, спасибо, - ответила Женя, вымыла руки и встала у стола, готовая к распоряжениям.
  - У меня уже все готово, сервируй стол, скоро будем есть, - сказала Маргарита Львовна. Женя принялась нарезать сыр и колбасу неровными ломтями, Петр Ильич не мог без бутербродов с колбасой начать день, наблюдая за тем, как ровными, отточенными движениями Маргарита Львовна вынимает из духовки противень с булками. Женя старалась не разглядывать ее работу, торопливо раскладывая все на столе, находя правду в словах Ксении, заметив, как бледнеет Маргарита Львовна, разглядывая пышущую жаром выпечку.
  У Жени зазвонил телефон, она побледнела - это звонила ее мать, внутри себя она уже давно перестала называть эту женщиной мамой. Это был чужой и злой человек, который постоянно пытался что-то вытребовать у нее, заставить что-то делать, так думалось Жене раньше, но все чаще она думала о ней, не оправдывала, а пыталась трезво посмотреть на прошлое, находя большую долю неправды в своих суждениях, в своей обиде Она вышла из кухни и забилась в угол в прихожей.
  - Да... я на даче... нет, не приеду... а зачем? ... Прекрати, ты же сама знаешь, что это не правда!.. А потому, что тебе до меня сколько лет дела не было?.. Именно так, да, так и думаю!.. Я злюсь? Нет, не злюсь... Что тебе надо? Я же тебе отдала большую часть денег!.. А, ты их не потратила, лежат, ждут меня. Ха-ха, не поверю!.. А зачем приезжать?.. Ладно, я поняла... ты мне угрожаешь?.. Просишь? Ты так просишь? - Женя вся задрожала, пытаясь говорить шепотом, выйти во двор она не решалась, у самого дома играли Ксения и Людочка. - Кто к тебе приходил?.. А, бабушка, это какая еще?.. Ах эта, а где она была все эти годы?.. Вот и я не знаю!.. Ладно, как приеду, зайду... да, я обещаю!.. Я тебе никогда не врала, ты просто ничего знать и не хотела!.. Ты там что, плачешь?.. Я не издеваюсь!.. А думаешь мне легко!.. Хорошо, поговорим. Я рада, что ты нашла работу, честно... Хорошо-хорошо, увидимся... Пока.
  Она выключила звук на телефоне и спрятала его на полке, будто бы он был в чем-то виноват. Вернувшись на кухню, она увидела, что стол уже был готов, а посреди стояло блюдо с выложенными холмиком булочками. Женя втянула воздух, захотелось схватить самую верхнюю и откусить, как можно больше. Маргарита Львовна и не пыталась изобразить лицом, что она ничего не слышала. В деревянном доме мало у кого могли быть секреты, были стены, пол, потолок, двери, можно было закрыться, а все равно как на ладони, на глазах у всех, именно поэтому, когда Петру Ильичу звонили по работе, он уходил далеко от дома, бродил по бывшему совхозному полю.
  - Это мать звонила. Хотела, чтобы я приехала, хочет о чем-то поговорить, - сказала Женя, не отводя взгляда от внимательных глаз Маргариты Львовны.
  - Съезди, Петя как раз на следующей неделе едет в город. Надо поговорить.
  - Ну, не знаю. А о чем мне с ней разговаривать? - пожала плечами Женя.
  - Поверь, с матерью всегда есть о чем поговорить. Не думай, что она тебя не любит - это невозможно. Если ты думаешь, что у нас все здесь тишь, да гладь, то ты сильно ошибаешься. Ксюша так ссорилась со мной и отцом, что уходила жить отдельно, внучку забирала. В твоем возрасте она была невыносима, а когда Петю на вторую войну забрали, так чуть с ума не сошла. Мы вдвоем чуть с ума не сошли, - Маргарита Львовна сжала в руках полотенце. - Хорошо, что ума хватило не потерять друг друга. Ксюша тебе не рассказывала?
  - Немного, в общем. Она объяснила, откуда так хорошо умеет раны штопать, - Женя покосилась на блюдо с булочками и покраснела, поняв, что выдала себя.
  - И про булки рассказала, - улыбнулась Маргарита Львовна. - В этом нет секрета - это мой психоз. Знаешь, когда Петя задерживается на работе, так такое в голову лезет, вспоминаешь все, но только плохое. Я вижу, как ты убиваешься на наших грядках, все правильно делаешь, надо себя занимать. Но тебе лучше больше читать, книги у нас есть, я часть библиотеки перевезла сюда, все лето здесь живем, не телевизор же смотреть?
  Женя кивнула, что поняла и замялась. Она взглянула в окно, солнце яркое, теплое, день должен быть замечательный, и она решилась спросить.
  - Почему вы мне помогаете? Я же чужой человек, шлюха малолетняя.
  Маргарита Львовна не сильно, но ощутимо дала ей пощечину. Женя побледнела, щека вся покраснела, а на глазах навернулись крупные слезы, но не от обиды, она была готова принять еще, еще, пусть бы ее уже поколотили, как следует.
  - Не смей больше так о себе говорить, - строго сказала Маргарита Львовна и, бросив полотенце на столешницу, обняла девочку. Женя заревела, громко, надрывно. С улицы раздался удивленный вопрос Людочки, почему Женя плачет, и строгий ответ Ксюши, чтобы она им не мешала, сами разберутся. - Никогда больше не смей так о себе говорить. Не думай, что ты первая, вовсе нет. Петя три раза уже приводил ребят к нам в дом. Сначала я их боялась, угрожала ему, но потом поняла, когда узнавала этих мальчиков поближе, а он видел их сразу, хотел вырвать из гадкой трясины. Он как Дон Кихот, другим не понять, да другие и не способны. Мальчики эти давно выросли, каждый год приезжают на день рождения Пети. Они в разных городах живут, но приезжают, часто с семьями. Сама увидишь, у него день рождения в конце августа. Ты читала про Дон Кихота?
  Женя покачала головой, Маргарита Львовна улыбнулась, гладя ее по голове, готовая сама вот-вот расплакаться.
  - Я тебе дам эту книгу, она у нас на почетном месте. Петя злится, но что он может поделать? А с мамой тебе надо поговорить, обязательно. Чтобы не случилось, она твой самый близкий и родной человек.
  Женя кивнула, что поняла и согласна, продолжая тихо плакать, повторяя слова благодарности, путаясь в них, как в сети, падая, вставая, оступаясь и снова падая лицом песок бессмысленности этих слов. Маргарита Львовна встряхнула ее за плечи, погрозила пальцем. Они рассмеялись, освобожденные от накопленного напряжения. На кухню влетела Людочка и громко, требовательно спросила: - Что вы тут устроили?! Что здесь происходит?!
  
  5
  
  Германия, предместья Мюнхена
  
  В ночном небе светились звезды, яркая луна освещала пустую дорогу, затерянную в стройном аккуратном лесу, высаженном много десятков лет назад. На поляне колыхались под ночным ветром спящие цветы, стрекотали насекомые, теплая ночь вздыхала, убаюкивала.
  Из чащи леса, не нарушая тишины, вышли десять фигур в длинных балахонах. Это одеяние скорее напоминало рясу киношного монаха из псевдоисторического фильма: безразмерная, грубо сшитая, многие путались в длинных полах, оступаясь, нервно поправляя объемный капюшон, полностью скрывавший личность человека. В свете луны балахоны отливали серым блеском, один балахон был белым, ярко светившимся в ночи. Казалось, что они все светятся, издали можно было легко заметить эту процессию, ведомую белым балахоном. Процессия остановилась посреди поляны, серые балахоны выстроились полумесяцем вокруг белого. Они долго стояли неподвижно, ожидая чего-то.
  Наконец, белый балахон, будто бы пробудившись, вздернул руки кверху. Ничего вокруг не изменилось, все так же стрекотали насекомые, светила яркая луна, шумел ветер в вершинах деревьев. Не было даже слышно редких машин на шоссе, которое проходило сразу же за лесом. Белый балахон снял капюшон, обнажив обритую наголо большую голову с торчащим, как воткнутый в арбуз нож, длинным большим носом. У него были большие глаза навыкате, толстые губы и маленький рот, толстые щеки и свисающий двойной подбородок. В ночном свете он выглядел отталкивающе, особенно бешеный взгляд выпученных глаз.
  Серые балахоны стояли неподвижно, покорно скрестив руки на груди, держась дрожащими пальцами за плечи. Это были женщины, руки выдавали их, небольшие ладони с длинными и короткими пальцами, ухоженные, если подойти ближе, то можно расслышать запах их крема, у каждой был свой запах, начисто перебивавший благоухание летней ночи.
  - Мария, подойди ко мне! - громко, разрушая тишину, воскликнул мужчина, ткнув пальцем в одну из женщин. Она послушно подошла и встала на колени. Он наотмашь ударил ее тяжелой рукой в голову. Женщина упала на траву, с трудом поднялась, не издав ни звука, несмотря на то что ее всю трясло после удара. - Ты усомнилась в нашей вере! Ты посмела произнести эти слова, которые тебе нашептал сам Дьявол!
  Он воздел руки к небу и ударил женщину еще раз. После второго удара она осталась лежать на траве, тихо постанывая, шепча бессвязные слова молитвы.
  ќ- Мария! Подойди ко мне! -ќ мужчина ткнул пальцем в один из серых балахонов, к нему подошла другая женщина, она была выше остальных. - Подними ее, пусть суд Божий решит ее судьбу.
  Вторая женщина подняла первую с травы, та не сопротивлялась, безропотно подчиняясь чужой воле. Вторая женщина сняла с нее серый балахон, за которым пряталась испуганная женщина в длинной белой ночной рубашке, больше походившей на саван. Лицо было окровавлено, губы дрожали, руки беспомощно обхватили груди.
  - Мария, подойди ко мне, - приказал мужчина третьей женщине, - ткнув пальцем в невысокую женщину, державшую в руках деревянный ящик, покрытый черным лаком. Она подошла, он открыл ящик и достал оттуда начищенный до блеска револьвер с длинным стволом, скорее напоминавший предмет реквизита замшелого вестерна. В ящике также лежала большая шкатулка, он открыл ее и, демонстрируя всем, что не смотрит, вытащил наугад одну пулю.
  - Пусть господь решит! - вскричал он, неумело засовывая пулю в барабан. Раскрыв его, он взвел курок и наставил ствол в лоб бедной женщине. Она упала на колени, покорно склонив голову, ожидая справедливого возмездия. -ќ Пусть решит Господь! Никто не в праве лишать человека его жизни, так отдадимся же в руки Господа нашего! Боже милосердный, помилуй эту грешницу, ибо она не знала, что творит!
  Серые балахоны отошли в сторону, разорвав полумесяц, и мужчина и женщина остались одни в свете беззаботной луны, смотревшей на все это действие безразлично и с пренебрежением. Щелкнул боек, барабан прокрутился, и все стихло. Никто не проронил ни звука, а женщина так и стояла на коленях, продолжая молиться, не слыша ничего вокруг себя.
  - Спасибо, спасибо тебе господи! - вскричал мужчина, воздевая руки с револьвером в небо, кружась в нелепом диком танце. Он кричал, махал руками, впадая в экстаз, как шаманы, танцующие с бубном вокруг костра. - Слава тебе, Господи! Слава!
  Натанцевавшись вволю, он затих, жадно дыша. Было видно, что танец дался ему тяжело, он задыхался, захлебываясь, не в силах больше произнести ни слова. Рука с револьвером устало опустилась вниз. Две женщины, сняв капюшоны, помогли встать трясущейся женщине с земли, держа ее под руки. Все улыбались, даже женщина, утирая слезы радости и кровавые сопли с разбитого лица, слабо смеялась, счастливая, получившая новую жизнь.
  - Но что если я ошибался, и Господь показал мне истину, сохранив ей жизнь?! ќ Вдруг - резко вскричал мужчина диким фальцетом. - Что если сам Дьявол вошел в меня и властвовал над моею душой? Кто, кто вправе решать судьбу другого? Кто? Никто, только наш Создатель!
  Он резко подошел к дрожащей женщине в белой рубашке и вложил ей в руку револьвер. Она вдруг выпрямилась, перестала плакать и смеяться, ощутив новую силу.
  - В твоих руках воля Господа. Покажи нам ее, дай узнать правду! Я хочу знать правду, я не хочу быть под властью Дьявола! О, Мария, укажи мне истинный путь, излечи мою душу и тело! - вскричал он и упал на колени перед ней.
  Женщины в балахонах отошли к остальным, теперь они стояли за спиной у женщины в белом саване. Мужчина покорно склонил голову, ожидая выстрела. Если бы кто-нибудь увидел его лицо, то понял, что он смеется. Женщина подняла правую руку с револьвером вверх, он был слишком тяжел для нее. Она взяла оружие двумя руками и приставила холодное дуло ко лбу мужчины. Грянул выстрел, жутким эхом отразившись от невидимых скал. Мужчина рухнул на землю, удивленно смотря выкаченными из орбит глазами на яркое ночное небо, посреди лба у него было аккуратное пулевое отверстие, вся трава и цветы за ним почернели от крови.
  Никто из женщин не издал ни звука. Та, что держала деревянный ящик, подошла к женщине с револьвером и забрала оружие. Кто-то вернул ей балахон, она быстро оделась, все такая же сильная, спокойная, без тени прошлого страха и жалости к себе, и женщины поспешили обратно в лес, не оглядываясь, не разговаривая, держась друг от друга на приличном расстоянии, веером растворяясь в темном лесу.
  
  На узкой дороге стало тесно даже для редких машин, пугливо проезжавших этот участок дороги между автобаном и складскими комплексами. Этой дорогой редко пользовались, сворачивая на нее больше по ошибке, сначала въезжая в лесополосу, а затем долгое время проезжая по широким полям, на которых кроме травы ничего не росло. Сейчас одна полоса была перекрыта, стояла спецтехника, несколько полицейских машин, карета скорой помощи, водитель которой меланхолично курил, поглядывая на копошившихся на поляне полицейских и экспертов. Ему не было дела до этого места, в отличие от других водителей, проезжавших мимо, ненадолго задерживаясь, чтобы лучше рассмотреть, что же на самом деле случилось, а потом выжимавших газ до полной, желая скорее убраться из этих мест. Солнце стояло в зените, было очень жарко.
  Инспектор Вальц вытер платком широкое лицо, посмотрел на солнце сквозь очки, держа на вытянутой руке, и напялил их обратно на нос. Оглядевшись, в поисках другого занятия, он пожал плечами, вновь снял очки, чтобы тщательно протереть их чистой салфеткой, и где он так испачкал их, жирный налет все не сходил со стекол. Это не мешало смотреть, но руки требовали действия. Тоби смотрел в сторону, изучая лес. Как и Вальца, его особо не интересовали действия экспертов, заставивших всех отойти подальше от тела, чтобы никто не затоптал следы, которые уже поглотила земля, распушив свежую летнюю зелень, скрывая от всех грязь ночного убийства.
  - Жарко, - проговорил Вальц, поглядывая на дежурных полицейских, стоявших у дороги и куривших. - Мне кажется, что еще немного и наши ребята повалятся на траву. По-моему, они уже спят.
  Тоби рассеянно глянул на полицейских и кивнул, соглашаясь. Его больше занимал этот ровный лес, смотревший на всех даже в этот солнечный день скорее недружелюбно, с вызовом. Вальц заметил это и положил большую руку ему на плечо, сильно сжав.
  - Тоби, ты же не знаешь, на какой земле стоишь, верно?
  - А что с этой землей? - удивился Тоби, вспоминая карту: шоссе за лесом, в другую сторону поля и начало города, склады, а дальше больница, в которую он привозил Наоми и Заиру. Он улыбнулся, вспоминая о девушках, за такое недолгое время расцветших дома после больницы, безмерно счастливых, что отца отпустили, не замечая строгого режима, порой несправедливого. Даже Наоми, всегда дерзко высказывавшаяся по этому поводу, молчала, горящими от счастья глазами смотря на отца. Тоби видел, что девушки изменились, обе сразу, резко повзрослели, отставив от себя девичий задор, став слишком рассудительными, серьезными, и его это расстраивало, и Башара, способного без слов все считывать с лица Тоби. Он сказал только одну фразу, точно передав свое настроение и мысли Тоби: "Война дома так и не смогла убить в моих дочерях наивность юности - это смог сделать нетерпимый мир". Тоби тогда очень удивила эта фраза, видно Башар долго готовился, чтобы сказать ему это, без ошибок, с акцентом, который уступал на второй план, Башар всерьез занимался языком вместе с дочками. Лицо Тоби сначала озарилось улыбкой, а потом потухло, нахмурилось, даже этот нехороший лес уже перестал его интересовать.
  - Когда я был мальчишкой, -ќ начал Вальц и достал сигарету, он крутил их сам смешивая по своему рецепту разные виды табака. Тоби как-то пробовал его самокрутки, они были такие крепкие, что у него начиналась кружиться голова, а Вальцу было в самый раз, как слону дробина. Вальц попыхтел густым дымом, на который обернулись эксперты, прервав обсуждение и отходя в сторону, чтобы тоже покурить.
  - И мне дай, - сказал Тоби, протягивая руку к его сигаретам. Вальц охотно дал и щелкнул потертой бензиновой зажигалкой. Крепкий табак ударил в голову, Тоби взглянул на солнце, а потом в лес, будто бы пытаясь пронзить его взглядом насквозь. - Нехорошее место, как-то не по себе здесь.
  - Верно, мы называли эту поляну черная земля. Я помню, что моя бабушка называла эти места красной землей, а иногда полигоном. Я тогда был совсем ребенком, что там, только в школу пошел, и нам строго запрещали гулять здесь. Мы жили тогда недалеко отсюда, там, за автобаном, где раньше завод был.
  - Да, знаю, там еще сохранились несколько домов. Их оставили про запас, если придется еще мигрантов расселять, - сказал Тоби.
  - Верно, а мы там жили. Мне нравилось, полный двор детей, есть с кем поиграть, свобода. Да, было время. Так вот, земля эта и правда нехорошая, как ты говоришь. Когда моя бабушка умерла, отец рассказал, что здесь, может быть и на этой поляне, расстреливали людей, потом грузили в грузовики и увозили, дорога то рядом, удобно. Лес высадили потом, мой отец помнил, как все участвовали в этом. "Высадили стену, чтобы не вспоминать", - так он говорил. Наверное, это правильно, сколько еще поколений должно смениться, когда эта земля полностью обновится. Ребята во дворе травили байки, что под нашими ногами лежат тысячи трупов, а если придти сюда ночью в яркую луну, то они схватят тебя за ноги и утащат к себе, чтобы сожрать. Вот такие детские байки.
  - Хм, очень похоже на нашу жизнь, только мертвяки уже повсюду, ќ- буркнул Тоби.
  - Эх, Тобиас, смотри на мир веселее! - Вальц хлопнул Тоби по плечу, громко рассмеявшись. Это было так неожиданно, в этом затихшем месте, что все невольно улыбнулись, отгораживаясь от мрачных мыслей, накатившей усталости, несмотря на распростертое на траве тело мужчины в белом балахоне.
  - Не получается, - вздохнул Тоби. Крепкая сигарета пробила пробку в его голове, стало легче мыслить. - Слушай, я думаю так, что они пришли от шоссе, другого пути быть не может -ќ это самая короткая дорога.
  - Они? Ты думаешь, что было много соучастников? - спросил Вальц. - Наверное, ты прав. От складов ехать долго, тем более через город. Не факт, что они жили у нас. Я в принципе не понимаю, почему это дело отдали нам? Это же не наша территория.
  - Тебе что Мышка сказала? Приказ фрау Мюллер. Пока Андре в отпуске, нами руководит фрау Мюллер, дистанционно, а Мышка ее глаза и уши, -ќ строго сказал Тоби, и они рассмеялись.
  - Да, Мышка зверь. Ты знаешь, она меня недавно покусала, - пожаловался Вальц.
  - Тебя покусаешь, - ухмыльнулся Тоби, бросив взгляд на массивную фигуру коллеги.
  - Ты бы знал, как меня жена грызет! Она мне все время говорит, что обглодает меня, только косточки останутся.
  - Бригитта? - удивился Тоби, не представляя, как жена Вальца, невысокая худая женщина со строгим лицом, еще не утратившим красоты, издевается над огромным Вальцем.
  - Ты еще молодой, вот женишься и узнаешь, как твоя Амалия будет каждый день кусочек за кусочком откусывать от тебя.
  - Ага, поэтому ты решил сделать запас, да, Ульрих? - рассмеялся Тоби.
  - Именно, я не хочу, чтобы она меня всего съела. Тем более, - он доверительно понизил голос, собираясь сообщить какую-то тайну, еле сдерживаясь от смеха. - Она любит мясо пожирнее, поэтому решила сначала меня откормить, а потом зажарить на вертеле.
  Тоби расхохотался, представляя себе Бригитту, готовящуюся посадить Вальца на вертел, как доброго кабанчика. Картина была такой яркой и сочной, что вскоре ему стало не по себе. Тоби посмотрел на труп, потом на лес, возвращаясь к мыслям об этом убийстве.
  - Их должно быть много. Место подходящее, похоже на какой-то ритуал или казнь, - сказал Тоби.
  - Что-то много у нас стало ритуалов в последнее время, хорошо еще, что башку не отрезали. Так, снесли полчерепа, мозги раскидали повсюду - вполне цивилизованно, - заметил Вальц.
  - И не говори, - согласился Тоби. - Вот надо было Андре в отпуск собраться, пора бы ему возвращаться.
  ќ- Да ладно, он же только вчера в отпуске. Они сегодня в Москву летят?
  - Да, сегодня. Он как знал, когда в отпуск идти! Мало нам дел после этих маршей, надоело уже!
  - Ничего, справимся. Ты знаешь, когда Андре был последний раз в отпуске? Не помнишь? Так он и не был, правильно его фрау Мюллер выгнала отдыхать. Все-таки, повезло нам с начальством, не находишь? - улыбнулся Вальц.
  - Ха-ха, посмотрю я на тебя, когда фрау Мюллер вырастит Мышку в своего заместителя, - ухмыльнулся Тоби.
  - А зря ты так переживаешь. Ей как раз подойдет, умная девочка, знаний только не хватает и смелости. Научится, фрау Мюллер натаскает, она умеет.
  К ним подошел эксперт, докуривая уже третью сигарету. Он щурился на солнце, не желая смотреть на тело, и стал рассказывать.
  - Ну, собственно, делать тут больше нечего. Следов нет, такое ощущение, что те, кто были здесь, пришли сюда босиком, как и этот в балахоне. Стреляли сверху вниз, стрелок невысокий, возможно, женщина. Про оружие говорить сложно, но на лбу, вокруг пулевого отверстия, четкий след от ствола, скорее всего револьвер. Стрелок слабый, он упирался стволом ему в лоб, получается, что жертва не сопротивлялась. Побоев нет, осмотрели бегло, подробнее уже на столе, но я и так вижу, что ничего особо не найдем. Вот пуля интересная, похоже, что разрывная или самодельная. Пока собираем следы, точнее определим в лаборатории. Документов при нем нет, личность будем устанавливать по картотеке, возможно проходил по какому-нибудь делу.
  - Странно, у шоссе мы не обнаружили ни одной брошенной машины. Значит, он приехал не на своей или не один, - сказал Тоби.
  - Вполне возможно. Здесь рядом есть стоянка для грузовиков, как раз на съезде, может, кто-то был там ночью, видел или регистратор записал, - добавил эксперт. - Пока получается, что больше следов нет. Терзать землю нет смысла, здесь чего только может и не быть, мы так всю жизнь здесь копаться будем. Я думаю, пора сворачиваться, - ќ сказал эксперт, закуривая очередную сигарету.
  - Пора, так пора, - хлопнул в ладоши Вальц. - Эта "черная земля" не выдаст нам своих секретов.
  
  6
  
  В полицейском участке было многолюдно, пожалуй, даже чересчур. За каждым столом сидел инспектор, а напротив него или ее гражданин или гражданка с поникшей головой, внимательно слушая вопросы инспектора, отвечая тихо, но четко "да" или "нет". Внизу сидели ожидавшие допроса, стараясь друг с другом не разговаривать, не смотреть друг на друга, не то подозревая в других подсадных шпионов, не то стыдясь своего положения, что больше походило на правду. Было несколько гордых человек, смело и дерзко смотревших в глаза обывателям, поддавшимся волне праведного гнева, в последствие ставшей проявлением бессознательного гнева и ярости ко всем, кто хоть как-нибудь отличался от них. Особо дерзких полицейские уводили в дальние кабинеты, а буйных - сразу в камеры, продышаться и успокоиться. В целом полицейские относились доброжелательно ко всем, девушкам и женщинам приносили воду в стаканчиках, пожилых и сильно нервничавших пропускали вперед, никто не возмущался. Исторический замах палки капрала над трудолюбивой немецкой нацией эволюционировал, став гуманнее, человечнее, но все же это была та самая палка, способная без разбора отходить любую спину, пока правила поведения и жизни не закрепятся в позвоночнике намертво.
  Тоби, также как и Вальц и другие инспектора, с самого утра сидел за столом, отстукивая показания в компьютере, похожие одно на другое, и в этом сложно было увидеть заговор или подготовленную акцию по дезинформации. Люди отвечали честно, с каждым вопросом отчетливее понимая, как их использовали, бледнее, краснея, внутренне подавляя вскипавшую злость, таких было меньшинство, в основном граждане запирались, испуганные, до сих пор не верившие, что их не привлекут по статье, не уволят с работы или оштрафуют. Такой задачи никто не ставил, следовало с людьми поговорить, разъяснить ситуацию, подготовить и отпустить с миром, так определила политику фрау Мюллер и Андре, немного смело переиначив внутренние циркуляры, отбросив в сторону не к месту восставшую государственную честь, которую стоило защитить и заставить уважать. Не все инспектора были того же мнения, считая, что надо жестче к своим, особенно этим отличались низшие чины полицейских, еще недавно готовые сами встать под знамена движения "Партия силы!". Тоби слушал показания бледного мужчины, пришедшего вместе с женой, старательно набирая их в электронный протокол допроса. Рассказ был один и тот же, можно было бы приложить и предыдущие протоколы, просто дать им на подпись, изменив имена, никто бы и не заметил. На другом конце зала у стены пыхтел Вальц, у него сидела нервная особа, постоянно размахивающая руками, апеллирующая к своим правам, конституции, библии, требуя отстать от нее. Тоби посмеивался над Вальцем, со стороны это выглядело очень комично: огромный Вальц, еле влезавший за стол, бьющий толстыми пальцами по трещавшей от напряжения клавиатуре, а напротив высокая худая женщина, словно тонкое дерево, качающееся на сильном ветру, хлестко размахивающее ветвями.
  Закончив допрос, Тоби распечатал протокол и оставил супружескую пару читать. Они хотели, не глядя все подписать, но он не разрешил, силой убеждения заставив внимательно все прочитать. Вальц тоже заканчивал с нервной особой, которая уже отрывистым движением подписывала свои показания, словно делая одолжение этому солдафону. Женщина вскочила, бросила взгляд на Тоби, ему показалось, что она властно позвала его за собой, и от этого стало смешно. Женщина удалилась с самодовольной улыбкой на губах. Тоби подошел к Мышке, закопавшейся в бумагах по самые ушки. Все отчеты сдавали ей, она их бегло просматривала, отправляя на доработку, если отсутствовали коды или неверно были заполнены поля. Раньше это исправлял Андре, но с Мышкой такой номер не прошел.
  - Давай откапывайся и пойдем на обед. Возьмем с собой Вальца, а то он похудел, - предложил Тоби. Лена подняла голову от бумаг и весело улыбнулась, радостно закивав.
  Через двадцать минут они втроем шли к кафе, куда любил ходить Андре. Их встретил радостный хозяин, а когда узнал, что Андре ушел в отпуск, так сильно обрадовался, что выдал им десерт за счет заведения. После вкусного и сытного обеда так не хотелось возвращаться обратно в участок, бесконечная очередь свидетелей давила на голову, хотелось сбежать куда-нибудь, почему сейчас так мало происшествий? Даже в квартале мигрантов все затихло, за последние недели не было ни одного мордобоя, громкой ссоры, а про "нормальную" криминальную жизнь города и говорить было нечего.
  Все затаились, попрятались по норам, как заметила Мышка, зная толк в норах и как в них прятаться. Распоряжение фрау Мюллер о поиске русского следа они выполняли добросовестно, накрыв несколько барыг из Молдавии, торговавших синтетическими наркотиками. Кражи, угоны, насилие и прочие радости обычной полицейской жизни на время исчезли, либо о них никто не сообщал, боясь лишний раз показаться властям.
  Вернувшись на работу, Тоби сразу же выделил из общего числа граждан одну женщину, стоявшую у стенда с информацией и внимательно изучавшую нормативные документы, которые до нее никто и никогда не пожелал прочитать. Женщина была пожилая, на вид не больше семидесяти, невысокая, аккуратная во всем: от выбранного костюма, не смотря на жару, до прически и фигуры. Тоби и Вальц поднялись к себе, а Лену поймал дежурный, передоверив эту женщину ей, как неофициальному заместителю комиссара.
  - Вот, поговорите, пожалуйста, с ним, - Мышка подвела женщину к Тоби, умоляюще смотря на Тоби. - Тоби поможет вам, комиссара Шонера пока нет, он в отпуске. Я уверена, что Тобиас вам поможет.
  - Хорошо, моя дорогая, я поговорю с этим молодым человеком. Но, если я посчитаю нужным, то мне придется дождаться комиссара Шонера и все ему рассказать, - строго сказала женщина, по-дружески похлопав Лену по руке. - Не переживайте, я, надеюсь, что мы с Тобиасом поладим.
  Тоби встал и помог ей сесть, галантно придвинув стул. Она оценила его жест и смягчилась. Он не раз общался с подобными особами, ищущими больше не справедливости, а внимания к их проблемам, но взгляд этой женщины заставил его собраться. Она смотрела на него умными голубыми глазами, поседевшие светло-русые волосы были убраны в строгий клубок, зафиксированный простой заколкой без украшений. Он это заметил еще внизу, как и остальные детали ее туалета, манеру держаться, и теперь рассматривал просителя со всех сторон.
  - Тобиас, я хочу сразу вам сказать, что я не сумасшедшая, - начала она разговор, - Тоби кивнул, что принял эту информацию, внимательно слушая ее. - Я рада, что вы сдержали улыбку, мне это приятно. Позвольте представиться, меня зовут Бригитта Майер. Мне шестьдесят девять лет, думаю, что это видно, и я не работаю уже довольно давно. Живу на свои сбережения и доходы от вложений моего покойного мужа. Вот так вся жизнь в одном предложении.
  Она замолчала, задумавшись. Тоби отстучал ее слова в черновике протокола, женщина спохватилась и достала из сумочки, такой же аккуратной, как и она, свои документы. Здесь было все, что мог накопить человек за свою жизнь, включая и свидетельства о рождения детей и заключение о смерти мужа. Тоби переписал ее данные, просмотрел документы, выписав основные положения в заметки и вернул все документы, сложив в том же порядке.
  - Итак, вы со мной познакомились. Как вы смогли увидеть, я живу не в городе, а в частном секторе на окраине. Мой покойный муж очень давно получил этот дом в наследство от дяди, но жить мы там стали только после того, как все дети выросли, а наша жизнь покатилась к закату. Я не жалею об этом, но, довольно лирики, перейдем к делу. Я проработала сорок пять лет педагогом по вокалу, у меня идеальный слух. Я не хвастаюсь, просто хочу пояснить заранее, чтобы не было лишних вопросов. Так вот, мой сосед постоянно мучает собаку. Нет-нет, я этого, конечно же, не могла видеть, но я слышу это почти каждую ночь. Иногда мне кажется, что у него несколько собак, я слышу разные голоса, если только можно говорить, что у собаки есть голос.
  - Скажите, фрау Майер, а как вы можете слышать это, если ваш дом находится довольно далеко от остальных домов? Я вижу по карте, что ваш дом стоит в конце улицы и окружен деревьями?
  - Я охотно понимаю ваши сомнения, но, как я уже сказала, я не сошла с ума и у меня в голове не звучат голоса. Дело в том, что я отлично знаю всех соседей, сколько у них кошек, сколько собак. Я знаю всех этих животных в лицо, не смейтесь, так и есть. Если вы придете ко мне домой, то вы увидите у меня девять кошек и шесть попугаев. Несколько раз в неделю я ухожу гулять ночью, где-то в два-три часа ночи по улице. У меня бессонница, старость, здесь ничего не поделаешь. И вот тогда, проходя мимо дома этого человека, я и слышу эти звуки. Поверьте, я легко могу различить вой тоскующей собаки от криков боли.
  Она умолкла, строго взглянув на Тоби, ища в его глазах скуку, которую она уже неоднократно видела у других полицейских, лишь для формальности выслушивающих ее.
  - Вы знакомы с хозяином этого дома? Как вы можете охарактеризовать этого человека? - спросил Тоби.
  - Мы были представлены друг другу, дома у него я никогда не была. Это человек моложе меня, ему не больше шестидесяти лет, но, скорее всего, гораздо меньше. Он приветлив, все время улыбается.
  - Но, вам он не нравится? - спросил Тоби после того, как она надолго замолчала.
  - Да, именно так. Он живет рядом с нами уже больше двух лет, точнее, стал постоянно жить последний год. Я не слежу за всеми, но однообразие жизни таково, что замечаешь все, выстраивая у себя в голове досье на каждого. В эту игру я играла еще в детстве, хотела даже стать настоящим сыщиком.
  - А как давно вы стали слышать эти звуки? Как долго это продолжается?
  - Уже больше двух месяцев.
  - Понятно. Пока для возбуждения дела слишком мало информации, - сказал Тоби, жестом руки остановив ее разочарование. - Но я прошу вас позвонить мне, когда вы услышите снова эти звуки. Звоните в любое время, даже ночью, я постараюсь подъехать как можно быстрее.
  - Тобиас, вы будете комиссаром, - она улыбнулась. - Не сомневайтесь, я вам обязательно позвоню.
  Фрау Майер внимательно ознакомилась с предварительным заявлением, Тоби не стал уверять ее, что делу обязательно дадут ход, определяя план мероприятий для доследственной проверки показаний. Обменявшись телефонами, они расстались, как старые друзья, фрау Майер заметно повеселела.
  Вечером, когда очередная дневная норма допроса участников беспорядков была выполнена, к Тоби подсел Вальц, принеся с собой кофе и плитку шоколада. К ним села и Мышка, в этот час в участке оставались только они и ночные дежурные.
  - Что, поймала тебя фрау Майер со своими собаками? - ехидно прищурился Вальц.
  - Поймала, - согласился Тоби.
  - И что думаешь делать? - спросила Мышка и шепотом добавила. - Она уже много раз приходила, все хотела к Андре попасть на прием.
  - И что, он отказал? - удивился Тоби.
  - Нет, что ты! - возразила Лена. - Его не было, вы же постоянно были с ним в разъездах. Ребята рассказали, что она пробовала и в другие участки подать заявление, но там ее быстро отшивали.
  - Посмотрим, на сумасшедшую она не очень похожа, - заметил Тоби.
  - Это как сказать, такая вот может и ножом пырнуть, и глазом не моргнет, - парировал Вальц. - Проверить стоит, а вдруг наша вдова правда что-то такое слышит.
  - Ну да, когда только всем заниматься, - вздохнул Тоби. - Еще этих оккультистов искать, а у нас даже результатов экспертизы пока нет.
  - Ха, имей терпение! - воскликнул Вальц. - Дай ребятам время, они тебе такой отчет напишут, мигом все дело раскроешь.
  ќ- Ага, не вставая со стула! - радостно воскликнула Мышка.
  - Хотелось бы, а то очень уж спать хочется, - зевнул Тоби, залпом выпив остывший кофе. - Лена, тебя подбросить до дома?
  - Ага! - обрадовалась девушка и нахмурилась, - а твоя девушка не будет против, ну, что ты возишь другую домой?
  - Это ты так про Амалию подумала? Нет, а почему она должна быть против? - удивился Тоби.
  - Я бы была против! - твердо сказала Мышка.
  - А, понятно, - усмехнулся Вальц. - Сразу видно, что у тебя нет парня.
  - Нет, - тихо ответила Лена. - Вот только если Тоби освободится!
  - Вставай в очередь, меня уже забронировали две красотки, - хмыкнул Тоби.
  - Но вы же решили быть братом и сестрой? - удивилась Лена.
  - Решили, но вот подрастут и передумают. Мне Амалия уже столько высказала по этому поводу, ревнует, - вздохнул Тоби. - Зря ревнует, у меня же все на лице написано. Ладно, Лена, собирайся. Ульрих, а ты еще остаешься?
  - Да, надо кое-что доделать, заодно покопаюсь в архивах, уж больно мне морда этого сектанта знакома. Видел я его уже, очень давно, характерная такая физиономия, - ответил Вальц.
  Через час Тоби подъезжал к дому. Амалия ждала его с ужином и новой порцией нотаций, она сама признавалась, что это у нее период такой, ему придется нелегко. Тоби мысленно подготовился выслушивать лекцию, надеясь, что ужин все-таки будет, а в голове крутились мысли о странном доме, откуда слышался звериный вой.
  Амалия встретила его на пороге, открыв перед ним дверь. Скорее всего, она увидела его машину, как он долго стоял на парковке, задумавшись. Амалия, вопреки строгим правилам, которые она установила в его небольшой квартире, была в трусах и майке, и с поварским колпаком на голове, в правой руке у нее была шумовка. Тоби , удивленный, вошел и закрыл дверь. У него было две комнаты, одна полностью отданная под спальню, они купили кровать большего размера, а вторую комнату Амалия превратила в свой кабинет. Все двери были распахнуты, окна настежь, а с кухни доносился запах жареных бифштексов и вареной картошки.
  - Жара жуть просто! - воскликнула Амалия, потащив его в ванную. - Давай за стол, я тебя уже заждалась.
  - Я быстро, надо в душ, - ответил он, сбрасывая с себя отяжелевшую за целый день униформу из брюк и рубашки с короткими рукавами.
  Красный после контрастного душа, он вошел на кухню, подпоясанный полотенцем, решив проверить, станет ли негодовать Амалия. Она взглянула на него, что-то буркнула, но ничего не сказала, занятая поеданием бифштекса стоя у плиты.
  - Держи, попробуй. Мне кажется, что я пересушила, все боялась, что не дожарю, - она стала кормить его.
  ќ- Да вроде ничего, вкусно. Мне нравится, - сказал Тоби, съев остатки бифштекса. Хотелось еще, но еще больше ему хотелось нырнуть в ее зеленые глаза, смотревшие на него с хитрой улыбкой.
  Амалия сдернула с него полотенце и рассмеялась, властным движением усадив на стул. Быстро раздевшись, без лишних приплясываний или волнующих поз, она не любила этого, называя цирком, Амалия села на Тоби, оставшись в одном колпаке. От нее пахло жареным мясом, теплом печи и летом. Тоби сорвал колпак, отбросив его далеко на столешницу. Амалия кусалась от нетерпения, смущалась, как обычно, боясь издать лишний звук. Сидеть на стуле вместе с ней было не очень удобно. Тоби встал, крепко держа Амалию, обхватившую его ногами, и отнес в спальню. Амалия тянула к нему руки, желая, чтобы он все время целовал ее, не указывая, с каким темпом следует двигаться, жмурясь от удовольствия и ероша волосы на голове у Тоби. Он сдерживался до последнего, пока она не шепнула, чтобы он не напрягался, следуя за ним. Он продолжал двигаться по инерции, слушая тихи стоны Амалии, ловя в распахнутых глазах бесконечную любовь, обращенную к нему. Амалия была совсем не похожа на тех девушек, с которыми Тоби раньше встречался, они обычно зажмуривались, имитируя оргазм, а Амалия никогда этим не занималась, и тем более не унижала партнера, высмеивая порой не самые удачные подходы в главном спортивном упражнении современного человека.
  - Я хочу еще! - воскликнула Амалия, забираясь на Тоби, - или ты устал?
  - Я есть хочу, меня мучает этот запах мяса, - честно ответил Тоби.
  - Я тоже! Пошли есть! - Она потащила его на кухню, не дав одеться и усадив на стул. Она наложила им полные тарелки и села рядом, боком к столу, чтобы было удобнее положить на Тоби ноги. Зазвонил телефон Тоби, Амалия схватила его и удивленно прочитала имя. - Бригитта Майер. Тоби! Неужели у тебя завелась любовница?
  - Ага, и ей шестьдесят девять лет, - ответил Тоби, забрав у Амалии телефон. Он ответил.
  Фрау Майер извинилась за поздний звонок, что она помешала его ужину, но она спешила сообщить, что теперь каждую ночь будет выходить погулять и сразу же ему сообщит, если что-то услышит. Тоби поблагодарил ее, он и сам хотел как-нибудь съездить туда ночью.
  - Что она хотела? - спросила Амалия с набитым ртом.
  - Сообщила, что выходит на дежурство. Там дело странное, точнее пока даже не дело, так, подозрения. Она живет за городом, в поселке пенсионеров, помнишь, где это?
  - Помню, там очень дорогие дома, - закивала Амалия.
  - Так вот ей не спится, и она часто гуляет по ночам. Ей слышатся странные звуки из одного дома, вот это и надо проверить.
  - А что за звуки? - заинтересовалась Амалия, моментально унюхав горячий материал.
  - Да так, странные, будто бы кто-то собак мучает. Как сказать, вой, от боли, не знаю. Она не первый раз приходит заявление писать, но все ее считают сумасшедшей, а мне кажется, что она вполне здоровая, не хуже нас с тобой. У нее должен быть хороший слух, она рассказала, что всю жизнь проработала педагогом по вокалу.
  - Хм, интересно. Давай сделку, а? - глаза у Амалии загорелись. - Я попрошу на работе оборудование, мне Отто даст, а ты мне обещаешь эксклюзив, если что-то найдем. Даже если не найдем, материал будет улет, публика любит такое читать. Загадочный дом, тайна, покрытая мраком ночи!
  - Я итак от тебя ничего не скрываю, - пожал плечами Тоби. ќ- Давай, техника может понадобится.
  - Ура! -ќ завопила Амалия, чуть не опрокинув тарелку на пол. Она быстро доела и строго посмотрела на Тоби. - Так, доедай и пошли. Я хочу еще, понял?
  - Конечно, я тоже, - рассмеялся Тоби. Он хотел уже забрать ее в спальню, но Амалия заставила его все доесть, возвращаясь к роли домашнего капрала.
  
  Стемнело не сразу. Город уже давно спал, улицы были пусты, комендантский час отменили неделю назад, но люди не спешили возвращаться к привычному образу жизни. Не было и молодежи, забившейся по углам квартир, собираясь в зуме и чатах. Никто не видел, кроме равнодушных камер, как к старому четырехэтажному дому подъехала машина. Номера были скрыты плотной тканью, из которой обычно шьют шторы. Из машины вышла фигура в белом балахоне с надвинутым на лицо капюшоном. Балахон был явно не по размеру, человек просто утопал в нем, но шел уверенно. Зайдя в подъезд, белый балахон оглянулся, не следит ли кто за ним. В потемневшую от старости дверь квартиры на четвертом этаже постучали. Сначала тихо, отрывисто, отстукивая странный дергающийся код. Потом громче, настойчивее. Скрипнул замок, и женщина на пороге ахнула, будто бы увидела привидение.
  ќ- Это я, - глухо сказал человек в балахоне, босыми ногами входя в дом. Полы балахона волочились по полу, и нельзя было разглядеть маленькую ножку гостя.
  - Господи, а я уж думала, что он воскрес! - всплеснула руками хозяйка дома, высокая полная женщина с зачесанными назад темными волосами. Сложно было сказать, какого она была возраста, замерев на границе сорока и пятидесяти лет, но она была моложе, все портило ее лицо, исчерченное подлыми морщинами из-за дикой жалости к себе. - Что ты тут делаешь? Зачем ты пришла?
  - Я пришла за тобой, - глухо ответил человек в балахоне.
  - За мной? - женщина попятилась к двери, увидела длинный блестящий ствол, направленный прямо на нее, и попыталась открыть дверь, как грянул выстрел. Потом еще один и еще.
  Тело обмякло и рухнуло на пол, закрыв проход. Человек в балахоне подошел к ней, совершенно не замечая, как босые ноги вступают в лужу крови. Женщина была мертва, получив одну пулю в шею и две в грудь, одну точно в сердце. Кое-как оттащив труп от двери, человек в белом балахоне вышел и спешно спустился вниз, оставляя на площадке и ступенях отпечатки стоп.
  
  7
  
  В соседней комнате заскрипела кровать, потом все ненадолго стихло. Кристина не спала, досматривая последний сезон сериала про новый апокалипсис. В толпе обезумевших людей, ставших полузверьми, она находила много общего со своей жизнью, наполненной под завязку запретами, угрозами, побоями, слезами, молитвами, покаянием. В этих обезумевших людях на экране планшета она видела соседей, случайных прохожих, свою мать. Кристина прислушалась, за стенкой копошилась ее мать, что-то складывая или перекладывая, тихо, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить дочь, но движения были суетливы, она постоянно что-то роняла на пол. Кристина помотала головой, плотнее надела наушники и углубилась в экран, на пять минут вырвавшись из ненавистной реальности. Как же здорово, что Альберт смог взломать ее планшет, теперь она тайком по ночам могла смотреть и читать то, что ей хочется.
  За стенкой послышался жуткий свист, удары были редкие, после них кто-то тяжело вздыхал, плакал, давясь слезами, потом свист повторялся. В один момент Кристина почувствовала, что в комнате матери что-то упало на пол. Она быстро закрыла все на планшете, включив обратно систему контроля, и вскочила, с тревогой смотря на стену. Мать пришла домой поздно, уже была ночь. Кристина сделала вид, что спит, когда дверь ее комнаты приоткрылась. Все в комнате было идеально: полки с аккуратно разложенными книгами и статуэтками животных, стол, на котором не было ничего, кроме того, что понадобится ей в учебе, все лежало на своих местах, на стульях - сложенный домашний костюм, остальная одежда лежала в шкафу, готовая к ревизии, а напротив кровати на стене висело огромное распятие, сделанное из старого рассохшегося дерева. Кристина очень боялась его, с детства придумав, что по ночам из этих трещин вылезают демоны, которые схватят ее и утащат к себе в ад. Страхи с возрастом прошли, ей было уже шестнадцать лет, но острая неприязнь к этому символу веры осталась. Кристина осторожно вышла за дверь и приникла ухом к двери спальни матери. Там глухо рыдали, глотая тяжелые слезы, стонали от боли. Свист и новый удар, знакомый, мерзкий, когда острые стальные пластины на концах плети врезаются в кожу, а истязатель с силой рвет плеть обратно, разрывая плоть. Кристина в ужасе затряслась, мама же обещала больше этого не делать! Мама, она смогла впервые за два года подумать о ней так, сердце переполнялось жалостью и злостью, но не к ней, к тем, кто пытал ее, заставлял терять себя на этих тайных собраниях, после которых ее мать приходила сама не своя, всю ночь лежа на кровати с открытыми глазами неподвижно, будто бы умерла. Кристина ворвалась в спальню и, не боясь, что получит удар плетью, поймала кожаные лямки с окровавленными пластинами на концах, вырвав оружие самоистязания из рук мамы. Посреди комнаты перед точно таким же распятием на коленях стояла голая женщина с истерзанной окровавленной спиной. Она сразу не поняла, что произошло, тупо, по-звериному смотря в стену. Руки все еще двигались, будто бы держа плеть, передавая эту черную плетку из руки в руку. Женщина постоянно твердила слова, отдаленно похожие на молитву или исповедь. Вдруг она резко обернулась на дочь, застывшую в ступоре у двери с плеткой руках.
  - Так надо, Кристина. Мы слишком много грешили, я должна искупить хотя бы часть наших грехов, иначе черные люди поработят нас, и никто не сможет жить здесь! Они пришли издалека, их привел сюда сам Дьявол! Мы должны бороться, мы должны противостоять этой черной лаве, поглотившей нашу землю! Мы должны бороться, мы должны бороться, мы должны бороться! - последние слова она стала повторять с дикими криками, больше походившими на вопль обезумевшей собаки. Слова сливались в один бесконечный, невыносимый звук.
  Кристина закричала, не зная, что делать. Надо было вызвать скорую, но раньше она находила маму уже истерзавшую себя до обморока. Впервые она видела ее вот так, еще в сознании, но это было не ее сознание. Мать все твердила о борьбе, смотря стеклянными глазами на дочь, то шепча, то крича подлые лозунги, еще недавно звучавшие на улице из уст каждого ответственного гражданина, заботящегося о чистоте своей земли, о чистоте рода человеческого.
  - Замолчи! Мама, замолчи! - закричала Кристина, но женщина стала кричать бессвязные слова еще громче, захлебываясь пеной. Ее била судорога, в глазах лопнули сосуды, и она стала воистину страшной, с исковерканным от боли и ужаса лицом, ртом, твердящим страшные слова и кровавыми глазами, смотревшими куда-то в бесконечное ничто.
  Кристина наотмашь ударила маму кулаком в скулу. Рука подломилась, она вскрикнула от боли, вывихнув запястье, но удар оказал целительное действие, женщина рухнула на пол и затихла. Лицо мамы успокоилось, она вдруг стала такой же, как была раньше, в раннем детстве, доброй, немного красивой, той, которую Кристина никогда не забывала, потому, что знала, что она все еще внутри этой безумной женщины. Кристина зарыдала, упав на пол. Она долго не могла придти в себя, заставить вызвать скорую помощь, долго не слышала стука в дверь, как больная, не находя слов, чтобы описать врачам то, что произошло. Ей помогли собрать вещи для матери и взяли с собой, руку она вывихнула сильно, запястье уже стало опухать, а Кристина не чувствовала боли, умоляющими глазами смотря на хмурых врачей, медсестер, ища у них ответа, но люди лишь мотали головой и отворачивались.
  
  Попасть домой в этот вечер инспектору Вальцу так и не удалось. Он просидел допоздна за документами, подбивая отчеты и загружая бланки допросов в систему. На удивление, работать было легко, его домашние уехали в отпуск в Италию, он не любил жару и мог спокойно распоряжаться своим временем. Раньше, будь он моложе, например, как Тоби, Вальц не преминул бы возможностью прошвырнуться в Мюнхен в какой-нибудь ночной клуб, может даже подраться из-за какой-нибудь девчонки. Да, были времена, а сейчас его больше интересовала половина пиццы, оставшаяся в холодильнике, даже пива не хотелось, под влиянием Андре, он перешел на водку или шнапс, став в итоге пить значительно меньше, чем порадовал жену, шутившую над ним, что он так сильно похудеет.
  Вальц закончил с отчетами и, посмотрев на часы, было уже одиннадцать вечера, решил немного покопаться в архиве. Он помнил лицо этого сектанта, застреленного в лоб на "черном лугу". Почему-то вспомнилось, как его называла соседка по подъезду, милая седая не по годам женщина, у которой, по подслушанным им, еще мальчишкой, досужим сплетням, из которых был соткан весь микрорайон, расстреляли всю семью: отца, мать, брата, а ее не стали, она была тогда совсем маленькой, не больше пяти лет. И в ее глазах Вальц, сквозь десятилетия, видел эхо войны, а тихий голос, которым она рассказывала ему короткие истории из послевоенной жизни, она никогда не говорила о войне, и определили его судьбу. Он тогда твердо решил, что станет полицейским и дал ей слово, настоящее слово мальчишки. Она не требовала от него этих громких слов, заверив, что если он передумает, то в этом нет ничего страшного, и работа полицейским не такая честная и доблестная, как он себе нарисовал. А потом она умерла, как-то быстро, незаметно. Вальц смотрел в экран, не введя еще ни одного поискового запроса, и вспоминал, как его семья, другие соседи, хоронили ее, так и оставшуюся на всю жизнь одинокой, без семьи. Он вздохнул, как она была права, предупреждая наивного мальчишку, что выбранная им стезя принесет больше страданий и угрызений совести. Все эти преступники, убийцы, насильники, извращенцы - Вальц так и не смог увидеть в них людей, незаметно для себя становясь слишком подозрительным, не доверяя никому из мирных граждан, зная, что чуть копнешь, а там гниль внутри, затаившийся трус, и только страх удерживает его от того, чтобы не перейти черту. Так думал он первые десять лет службы, пока не понял, что большинство людей ничего из себя не представляют, заготовки добродетели или злодейства, так до конца жизни никем не обработанные, может, в этом и был божественный замысел, шаткое, но вполне долгоживущее равновесие, удерживающее мир людей от истребления самих себя?
  Вальц легко, не смотря на массивную фигуру, поднялся из-за стола и прошел к буфету, взяв себе кофе из автомата и пакет соленых крекеров. Стоит оставить эти около философские рассуждения на будущее, когда он вместе с комиссаром, Тоби, Мышкой и еще несколькими молодыми ребятами, с незамусоренными головами, соберутся в кафе неподалеку выпить по кружечке пива и просто поговорить. Но этого уже давно не получалось, разговоры были все про политику, злые, усталые, а когда к ним изредка присоединялась шпионка, так они все называли Амалию, то...
  Вальц сел обратно за стол, прихлебывая несладкий кофе, уминая крекер за крекером, как измельчитель. Странно, но он быстро насытился, в пачке оставалась еще половина. Итак, сектант, а с чего начать? Пересматривать базу фотографий бессмысленно, массив данных был огромен, а фотографии из старых дел порой были плохо отсканированы. Он решил начать с определения состава преступления. Вбив код преступлений на религиозной почве, он стал ждать, пока система обработает запрос и выведет бесконечный список из старых и новых дел, часто еще не закрытых до сих пор. Список вышел огромный, теперь стоило определиться с годами или хотя бы период, десятилетие.
  В половине первого к нему прибежал дежурный, передав сводку. Вальц бегло ознакомился, выхватив нужные слова: белый балахон, предположительно из револьвера, и вскочил, собираясь выехать на место. Рабочий компьютер он так и оставил включенным, не успев просмотреть и трех дел, зачитавшись, находя много общего в текущей действительности.
  На месте он был через полчаса. Эксперты уже выносили тело, Вальц задержал их, рассмотрел жертву, мимолетная тень воспоминаний всплыла в его голове.
  - А как ее зовут? - переспросил Вальц, имена в голове перемешались, и он начисто забыл данные жертвы из сводки.
  - Урсула Леве, - ответил старший эксперт. - Пока предварительно следующее: застрелена из огнестрельного оружия, пули разрывные или самодельные. Стрелок был ниже ростом, скорее всего женщина или слабый мужчина, возможно, подросток. Дверь не вскрывали, жертва сама открыла. Интересно другое, убийца, судя по всему, был босиком. На полу в подъезде, на ступенях, есть отчетливые следы босых ног. Убийца, видимо, перетаскивая тело жертвы, измазался в вытекшей крови. Камеры зафиксировали, что убийца был в белом длинном балахоне, сильно большего размера, и приехал на темно-синей Октавии, номера зафиксировать не удалось, они были скрыты. Пока все, остальное после вскрытия. Можете подняться, мы уже сняли все отпечатки, постарайтесь не испачкаться.
  - Все понял, спасибо, - Вальц пожал ему руку, кивнул другим ребятам, укладывавшим собранные улики в кофры, и вошел в подъезд. Он шел вверх по лестнице, прижимаясь к стене. Убийца спускался вниз, держась за перила, это было видно по характеру следов, ярко вспыхивающих в лучах фонаря. В подъезде было темно, и без фонаря, врученного ему одним из экспертов, он бы точно вляпался в кровавый след. Значит, убийца еле стоял на ногах, вот он оступается, падает, след размазан. Должен быть сообщник, в таком состоянии человек вряд ли бы смог далеко уехать.
  Он дошел до квартиры, где уже заканчивали работу эксперты. Особо искать было нечего, все действие произошло в прихожей. Вальц осторожно вошел внутрь, осмотрелся, мысленно представляя себе картину убийства. Он стоял практически в том же месте, где и стоял убийца, а жертва была у двери, значит, она закрыла ее, намереваясь проводить гостя к себе. Вальц спросил у молоденькой и хорошенькой девушки в комбинезоне эксперта, есть ли следы в других комнатах, она четко ответила ему, что других следов нет, сохраняя деловую серьезность на лице, которому больше шло смеяться.
  Леве Урусула, очень знакомое имя. Вальц почесал голову, а ведь он знает ее, лицо очень знакомое, характерное, если можно так сказать. Но тогда она была не старше этой девушки-эксперта. Нет даже младше, точно младше. Он вспомнил ее, Урсулу, шестнадцатилетнюю девушку с большим неказистым носом на широком лице, по-своему красивую, но, пожалуй, слишком большую, фигурой больше походя на парня. В мозгу словно что-то перещелкнуло. Вальц поспешил обратно в участок, наскоро заполнив документы и обменявшись контактами со старшим экспертом. Одно можно было сказать точно -ќ это их дело, его и Тоби, продолжение убийства на "черном лугу". Все складывалось очень просто, в единую линейную цепь, и Вальц знал по своему опыту, что сложные преступления бывают лишь в книгах, в жизни все гораздо проще и свирепее.
  Вернувшись в участок, он, пролистав список дел, не вводя в поиск имени жертвы, сразу же нашел нужное дело. Это было почти двадцать лет назад, значит, Урсуле должно было быть не больше тридцати шести лет, а выглядела она очень плохо. Почему же жизнь так состарила ее? Он стал лихорадочно вчитываться в дело, не он его вел, но участвовал, поэтому был в курсе. Вот! Нашел! Вальц радостно стукнул ладонью по столу, монитор задрожал, перенимая радостное напряжение. Вот он, точно он! Вальц смотрел на фотографию мужчины, 32 года, те же глаза на выкате, но не такой обрюзгший, смерть никого не красит, но долгие годы службы научили Вальца видеть в трупах их былой облик. Еще не лысый, но уже с сильной проплешиной. Дитрих Монк, как же он мог забыть это имя? Столько было обсуждений, споров по поводу того, почему его не посадили. Это был священник, которого после этого дела лишили сана. Обвиняли его в том, что он растлевал молодых прихожанок, но ни одна, Вальц это хорошо помнил, ни одна из них не захотела писать на него заявление. Одна из девушек даже родила ребенка от него, которого чуть не убила после родов, крича, что это дитя сатаны. Ее определили на лечение, стоило бы узнать, что с ней и где она теперь. Вальц записал в телефон "Моника Кох", переписал данные из дела, решив навестить эту больницу, возможно, ее уже давно выписали.
  Перечитав все дело, Вальц вспомнил, как это было. Дитрих Монк проповедовал новое течение, создал секту, в которую принимал исключительно молодых девушек и девственниц. Они называли себя сестрами, и каждая после причащения, носила имя Мария. Все девушки становились воплощением богоматери на земле. Это и была основная идея секты. Каждая ждала непорочного зачатия или миссии для себя, так внушал им Дитрих Монк, а на деле насиловал их у себя дома под предлогом того, что так они узнают истинную разницу между грехопадением, между семенем Сатаны и непорочным зачатием. Это "таинство" проходило в присутствии других сестер, которые радовались за новую сестру, узнавшую истину. Дурная, жестокая и подлая секта, все девушки были похожи: некрасивые, затюканные родными и сверстниками, с подвижным сознанием, порой на грани суицида, чем и пользовался Дитрих Монк. Суд длился несколько лет, никто из жертв насилия не признавал его вины, они все его защищали, а по возрасту его тоже не смогли привлечь, все девушки были старше шестнадцати лет.
  Вальц распечатал фотографию Дитриха Монка и размашисто написал на ней для Тоби: "Вот наш сектант!". Тоби придет раньше, вот удивится, а Вальцу страшно захотелось спать, скорее домой, съесть пиццу и поспать хотя бы пять часов.
  Он уже собрался, спустился вниз, попрощаться с сонным дежурным, когда его за руку поймала Сюзанна Ланг, она занималась делами несовершеннолетних. Рядом с ней стояла заплаканная девочка с перебинтованной правой кистью. Вальц нахмурился, лицо девочки было слишком знакомым, он только что его видел. Те же черные волосы, тонкий длинный нос, полные губы и впалые щеки.
  - Ульрих, как здорово, что ты здесь! - воскликнула Сюзанна. ќ Пошли-пошли, надо поговорить. Кристина, идем за мной.
  Сюзанна повела их в свой кабинет, сон и пицца растворились в мечтах Вальца, он вздохнул, но повиновался.
  Усадив девочку на стул, Сюзанна сбегала за стаканом воды. Вальц сел напротив девочки.
  - Ульрих Вальц, инспектор по уголовным делам.
  - Кристина, - прошептала девочка, подав ему тонкую руку, забыв про то, что правая кисть была стянута эластичным бинтом и ужасно болела. Он взял ее в свои огромные ладони и согрел, девочка слабо улыбнулась, доверчиво смотря ему в глаза.
  - Кристина Бергер.
  - Бергер? -ќ удивленно переспросил Вальц. - А твоя мама не Лора Бергер?
  - Да, это моя мама, - девочка хотела заплакать, но он не выпускал ее руки, и она сдержалась, протянув к нему и вторую руку. Он обхватил их широкими ладонями, и девочка облегчено задышала.
  Вошла Сюзанна, кивнула Вальцу, одними губами прошептав, что он молодец, и поставила стакан воды перед Кристиной.
  - Что случилось? - спросил Вальц.
  - Мама, она себя... она опять себя... я не знаю, зачем она это сделала! -ќ захныкала Кристина, зажмурившись.
  - Ее мама истязала себя, плетью с металлическими полосами. Кристина нашла ее и остановила. Лора Бергер сейчас в больнице, она не в себе, ќ- объяснила Сюзанна.
  - Так, понятно, - Вальц чуть сжал ладони Кристины, и она перестала плакать. ќ Кристина, вспомни, пожалуйста, а не встречалась ли твоя мама с кем-то до, может недавно? Не помнишь?
  - Она снова стала ходить в эту секту! - неожиданно твердо ответила девочка, глаза ее вспыхнули от гнева. - Они ее нашли. Это было полгода назад, точно, я хорошо помню. Приходил этот урод, мама потом долго плакала и заставила меня молиться всю ночь вместе с ней!
  - А твоя мама заставляет тебя молиться? Она била тебя? - спросила ее Сюзанна, по ее лицу, грубому, но с добрыми карими глазами, пробежала гневная дрожь. Она сразу же увидела ответ в глазах Кристины, и девочка закивала, не в силах вымолвить ни слова.
  - Скажи, Кристина, а ты хорошо запомнила этого человека, что приходил к твоей маме? - спросил Вальц. - Можешь описать, что у него было особенного?
  ќ- О, это такой урод! Лысый, морда большая, а еще глаза навыкате! - на одном выдохе ответила Кристина.
  Вальц листал фотографии в телефоне, открывая скопированные материалы дела секты "Сестер Богоматери", как назвали ее журналисты, и открыл фото Дитриха Монка. Он показал его Кристине, она внимательно смотрела и ответила.
  - Это он, но он здесь молодой, а приходил старый. Потом еще какие-то женщины приходили, они разговаривали до утра. Я старалась не слушать, у меня голова болит от их разговоров, но часть слышала. Они что-то все говорили про пришествие демонов, что нашу землю пришли захватывать какие-то черные. Мама верила в эту чушь, а я подчинялась. Мне недолго осталось учиться, потом мы решили с Альбертом съехаться и жить отдельно.
  - А Альберт - это твой парень? - спросила Сюзанна.
  ќ- Да, я его очень люблю, а он меня. Его родители не против наших отношений, они меня так любят, жалеют, - Кристина разрыдалась.
  - Тебе надо поспать, куда тебя отвезти? Может, к Альберту? У них найдется свободная комната для тебя? - спросил Вальц.
  - Да, я написала Альберту, он все рассказал родителям, они ждут меня, - закивала Кристина.
  - Вот и хорошо. Поспишь, отдохнешь, а потом Сюзанна приедет за тобой, и мы еще раз поговорим. Пока ни о чем не думай, постарайся уснуть. Все вспомним вместе, не переживай. И маме твоей поможем, - сказал Вальц, все это время не выпуская ее ладоней. Девочка кивнула, раскрыв, наконец, глаза, и Вальц увидел девушку с фотографии из дела, ее маму, но с другим, не потерянным чужим взглядом, а другую, смертельно желавшую вырваться на свободу.
  
  8
  
  Москва
  
  Самолет мягко приземлился в Шереметьеве, пилот филигранно коснулся земли, и пассажиры радостно зааплодировали. Аня была в первых рядах восторженных пассажиров, начитавшись еще до поездки о нравах русских. Ей очень нравилась эта традиция, так характерная для русского характера, привыкшего доверятся случаю и искренне радовавшегося, когда этот случай не становился фатальным, трагическим. Ане все нравилось, она еле стояла на ногах от нетерпения, хотелось все время куда-то бежать, что-то делать, а долгие часы в самолете стали для нее настоящим адом.
  Уже на стойке регистрации в аэропорту Мюнхена она вся превратилась вслух, слушая русскую речь, знакомую, на первый взгляд, но такую разную, часто непонятную, что у нее кружилась голова. Андре не мешал ей, сам испытывая сильное волнение, как будто бы он спешил на свидание с девушкой. А так оно и было, у него должно быть свидание с Оксаной, не только у него, правда, но это ни коим образом не умаляло волнительности момента. Аню провожали ее подруга Мария-Луиза вместе с мамой, было очень забавно наблюдать за ними, прощавшимися на целый век. Машкина семья в полном составе через день улетала в Америку, в США. Девочки шутили, что они улетают на разные планеты, и что-то было в этой шутке правдивого. Они договорились каждый день делиться впечатлениями, завели отдельный канал в инстаграме, где каждая должна была вести короткие репортажи на английском, и тут проявлялась абсолютно немецкая или, пожалуй, английская черта - совмещать приятное с полезным.
  В Москву они прилетели днем. Попав в аэропорт, Аня и вовсе растерялась. Вокруг было столько людей, говорящих по-русски, она пыталась уловить смысл, но быстро терялась в потоке слов и шуток, которых она не понимала. А еще ее расстроило то, что никто не обратил на них внимания, она ждала хотя бы улыбки, добродушного кивка, но вокруг властвовало беспредельное безразличие. Андре тоже был поражен, но иначе, такого количества красивых девушек в одном месте он не видел очень давно. Девушки спешили на море, и, судя по довольно откровенным платьям, были готовы прямо с трапа идти на пляж. Аня совсем засмущалась, чувствуя себя в этом цветнике гадким утенком, одетая в целомудренные голубые джинсы и белую футболку с ярким принтом картины современных импрессионистов. Когда они подходили к аэроэкспрессу, получив весь небольшой багаж, состоящий в основном из вещей Ани, к ним подошел молодой человек в белой рубашке с коротким рукавами и серых брюках. Он показал Андре удостоверение и по-английски попросил его предъявить документы. Андре не стал возражать и достал их паспорта. Молодой человек проверил документы и улыбнулся Ане, поздравив ее с первым визитом в Москву. Она заулыбалась, покраснев от смущения и радости.
  Прокатившись до вокзала, а потом на метро, руководила всем Аня, заранее проложившая маршрут, они добрались до гостиницы "Измайлово". Поблуждав по коридорам и этажам, они нашли свой номер, небольшой, с двумя комнатами, спальню Андре отдал Ане, а сам устроился на диване в гостиной. Номер был чистый, только-только после ремонта, и все же в этом здании витал дух другого государства, прошедшей эпохи. Пока Аня мылась в душе, Андре прилег на диване в чем был и задремал, вспоминая их путешествие по московскому метро, где им пришлось влиться в общий темп толпы, неизменно спешащей, нетерпящей чужого промедления. Теперь он понимал, почему Оксана собиралась провести для них экскурсию по станциям московского метро. Аня так просто не хотела уходить оттуда, и только вещи сдерживали ее, с ними было неудобно лавировать между потоками. Он подумал об Оксане, она освободится через два дня, они приехали раньше, Аня хотела сама погулять по городу.
  Андре вспоминал Москву, которую ему рисовала в своих рассказах Катя, далекую, немного хмурую, открытую и опасную, гостеприимную и жестокую. Сейчас это был совсем другой город. Здесь по-другому дышалось, его совершенно не волновал языковой барьер, его знаний языка было достаточно для нормальной жизни в Москве, тем более, что многие знали английский, а девушка на ресепшене, увидев их паспорта, стала разговаривать с ними по-немецки, смеясь, что наконец-то ей пригодилось это знание.
  Из ванной выбежала Аня, закутанная в безразмерный халат, с распущенными мокрыми волосами, красная и счастливая. Андре искоса смотрел на нее, стоявшую в полуобороте у окна и расчесывающую длинные волосы.
  - Папа, ты будешь мыться или мы сразу пойдем гулять? - бодро спросила Аня по-русски.
  - Пойдем гулять, вечером помоюсь, - ответил Андре по-немецки. - Неплохо было бы пообедать. Ты уже нашла хорошее место?
  - О, нет! Туту столько всего в центре! - воскликнула Аня, переходя на немецкий, чтобы ему было проще. - Я решила так: погуляем и выберем, что понравится. Согласен?
  - Да, мне нравится.
  - Ура! Я пошла одеваться. Сегодня жарко, да?
  - Да никаких лютых морозов и медведей на улицах, - рассмеялся Андре.
  Аня убежала в комнату, притворив дверь. Вскоре послышался шум передвигаемого кресла, что-то падало, она чертыхалась по-русски, здесь это звучало более органично, чем дома, в школе, где многие ученики с удивлением смотрели на нее. Так было всегда, когда Аня выбирала что надеть, Андре подумал, что это очень хорошо, лето, жара, вещи тонкие и невесомые, босоножки, платья, шорты футболки, страшно представить, сколько бы потребовалось тащить, если бы они решились поехать в Москву зимой или поздней осенью.
  Аня вышла через полчаса. На ней было синее платье, в морскую полоску, без рукавов, юбка выше колена, а на ногах босоножки на высокой платформе. Аня, довольная собой, покружилась перед ним в танце, умело поднимая юбку, заставляя приковывать к себе взгляд. Она стала юной прекрасной девушкой, еще застенчивой, наивной, но отлично знающей, что она очень красивая, и этого не стоит скрывать. Натанцевавшись, Аня встала у зеркала в прихожей и принялась заплетать косичку, ходить с распущенными волосами было красиво, но жарко. Косичку она свернула на голове, закрепив большой заколкой из черного камня, которую ей недавно подарила Амалия.
  - Пап, а ты же возьмешь с собой пиджак? - спросила Аня по-немецки.
  - Не собирался, итак тепло, - пожал плечами Андре, приводя себя в порядок после ленивого лежания на диване. Хотелось тут и остаться, но нельзя, надо было двигаться, а отпускать Аню одну он не хотел, и она боялась.
  - Ну, а для меня? А если я вечером замерзну? - возмутилась Аня.
  - Тогда беру, - улыбнулся Андре, проверил документы, портмоне, телефон. Захотелось просмотреть рабочую почту, но Аня взглядом одернула его, для убедительности погрозив пальцем. В этом жесте было столько честной заботливой строгости, так ярко блестели ее голубые глаза, совсем не терявшиеся на фоне синего платья, что Андре вздохнул, переполняемый отцовской любовью. Аня подлетела к нему и расцеловала, крепко обняв.
  - Папа, я такая счастливая! Мне так все нравится! Идем, идем же гулять! - воскликнула она по-русски.
  
  Как и планировали, в понедельник Петр Ильич и Женя уехали в Москву. Это было рано утром, Женя, плохо спав ночью, уснула в машине, свернувшись на заднем сиденье. Попив чай дома, она отправилась в поликлинику на прием к хирургу, Петри Ильич не разрешил откладывать это дело, снабдив в дорогу порцией строгих указаний, а сам уехал на работу.
  В поликлинике Женя стойко отсидела очередь, выслушала врача и отправилась в аптеку за бинтами и мазью, в кабинете хирурга кроме перчаток и инструментов ничего и не было, перевязочный материал был роскошью. Купив все, что ей написали на листке из блокнота, демонстративно рекламировавшего известную фармкомпанию, она села в конец очереди. На нее неодобрительно глядели завсегдатаи этого храма здоровья, косясь на забинтованные руки, стараясь отсесть подальше, как от прокаженной, но мест не было, поэтому приходилось сидеть рядом, громко шепчась. Женя все слышала и не обращала на них внимания. Она читала "Дон Кихота", старательно, иногда перечитывая страницы по нескольку раз, засыпая на лавке.
  Ее нашла медсестра и, пожурив за то, что она не прошла без очереди, провела в процедурную под неистовый вой очередников. Хирург безжалостно сорвал все повязки, внимательно осмотрел раны. Женя почему-то стеснялась, лежа на кушетке без брюк и футболке в одном белье. Хирург был нестарый, вполне еще молодой мужчина, который совсем не замечал ее.
  Он вскрыл несколько набухших шрамов на ногах, разрезал шрамы на ладонях, вычистив весь накопившийся гной, действуя гораздо тверже, проникая глубже в рану, чем это делала Ксения, боявшаяся сделать больно. Женя плакала от боли, но терпела, глотая соленые слезы, тихо подвывая в особо тяжкие моменты. Медсестра успокаивала ее, гладила по голове, да и хирург иногда подмигивал ей, рассказывая курьезные случаи, и Женя смеялась вместе с ними, на время забывая про острую боль. Ее зашили, забинтовали основательно, так, чтобы она больше не смогла сама себе навредить, строго наказав явиться через пару дней на перевязку, и осмотр, а там как будет заживать. Врач сразу же раскусил ее, назвав виновницей гноения ран, запретив любую физическую работу, заметив книгу в сумке, рекомендовал больше читать, и для головы полезно, и раны лучше заживают.
  По дороге домой, квартиру Петра Ильича она мысленно, с тайной надеждой, называла домом, Женя зашла в магазин и купила продукты. У нее были деньги, еще те, которые она заработала. Сначала она хотела от них избавиться, сжечь все дотла, выбросить, раздать бомжам, кому угодно, пока ее не образумил Петр Ильич. Все-таки это были ее деньги, по материалам дела они не проходили, чистые, как назвал их Петр Ильич. Он с полуслова отверг ее просьбу принять их в качестве оплаты за проживание, обиделся. Женя не сразу поняла, почему, а потом долго извинялась, раздражая его этим еще больше. Он долго объяснял ей, как и на что она могла бы их потратить, не растранжирить по мелочам, а сделать осознанный выбор, взрослый. Он никогда не общался с ней, как с ребенком, как те психологи, которые приходили домой к Петру Ильичу первое время, пока Женя не сбежала вместе со всеми на дачу. От разговоров с этими мармеладными женщинами хотелось удавиться, особенно от их паточных фраз, жалостливых улыбок и пустых глаз.
  Хозяйничать на чужой кухне было страшно, Женя боялась гнева Маргариты Львовны, осторожно осматривая содержимое ящиков. Петр Ильич должен был скоро вернуться, и она хотела приготовить обед. Вымыв овощи для салата, она с трудом это сделала, руки, перебинтованные, не свои, не хотели слушаться, болели. Нож дрожал в ее руке, она отложила пока его в сторону, решив заняться варкой спагетти -ќ это-то она умела делать. Петр Ильич написал в мессенджере, что скоро будет, он уже подъезжал к району, Женя заторопилась, очень хотелось успеть к его приходу, встретить готовым обедом. Забросив спагетти в кипящую воду, она засекла время и стала медленно резать огурцы, выходило криво, не так, как ей бы хотелось.
  Прозвенел таймер на плите, Женя бросилась снимать кастрюлю, чтобы отбросить спагетти на дуршлаг, но руки подвели, пальцы выпустили кастрюлю, чудом не облив ее кипятком.
  Петр Ильич вошел в квартиру и увидел Женю, сидящую на полу и рыдавшую взахлеб. По полу растеклись спагетти, кастрюля стояла на плите, валялись огурцы, помидоры, на кухне творился хаос. Женя увидела его и закрыла лицо руками.
  - Что случилось? -ќ он подошел к ней, нависнув, как скала.
  - Я хотела... но уронила, у меня пальцы не держат! Я безрукая, ничего не могу! - рыдала Женя. - Я хотела хоть что-то сделать! Я все уберу, правда, уберу!
  Петр Ильич вздохнул и, кряхтя, сел рядом с ней на пол, спиной упершись в фасад кухни. Он обнял ее за плечи, ласково прижав к себе, но ему казалось, что он слишком сильно сжимает ее плечо. Женя уткнулась лицом в его плечо.
  - Женя, Женечка, - начал он и закашлял. - От тебя никто и ничего не требует.
  - Но я хочу быть полезной, я хочу хоть что-нибудь сделать! - проревела она.
  - И сделаешь, не переживай. Я вижу, что ты хочешь, мы все видим, какая ты.
  - Я пустая, ничего не умею, дрянь, малолетняя, шлюха! - завела бурлящую в ней песню Женя.
  - Нет, хватит придумывать. Это было, да, никто не спорит, но зачем всю свою жизнь строить на этом? У тебя новая жизнь, поверь, не каждому везет, а у тебя есть шанс. И я знаю, что ты хочешь этого, ќ Петр Ильич задумался, что-то он не то несет слишком много он общался с Наташей и Зарой, еще немного и начнет сеанс психоанализа проводить.
  - Короче, хватит болтать и рыдать, итак уже мокро на полу.
  Женя хихикнула, узнавая его, грубого, нетерпящего ненужных слов. Она расхрабрилась, поднявшись и утерев лицо бинтами, быстро поцеловала его в щеку, покраснев.
  - Спасибо вам, Петр Ильич, - прошептала Женя, видя, что он тоже слегка покраснел. - -- Спасибо, большое спасибо!
  - Но-но я же тебе говорил, что не...
  - А я хочу это сказать! ќ- неожиданно твердо перебила его Женя. - Почему я не могу поблагодарит тебя? Ты спас мне жизнь, ты и сейчас меня спасаешь, и Маргарита Львовна, и Ксения и Люда - вы все! Да я бы удавилась уже, с балкона прыгнула!
  - А вот этого не надо, - нахмурился Петр Ильич.
  Они встали, Женя порывалась пойти за ведром и тряпкой, но Петр Ильич усадил ее за стол и заставил читать.
  - Твоя работа сейчас учиться и читать. Остальное неважно, а вот за учебу спросим по полной, можешь у Людочки спросить.
  Женя послушно читала учебник по алгебре, пытаясь решать несложные задачи, дававшиеся ей с большим трудом. Впереди ее ждала контрольная работа, школа пошла навстречу, позволив аттестовать Женю в августе. Задачи не получались, но она не бросала, как обычно, не желая разбираться. Рядом пыхтел Петр Ильич, сначала убирая все безобразие, а потом занимаясь готовкой. Он не умел готовить и выполнял указания Жени, умевшей чуть больше него.
  - Так, поедим и погуляем. А вечером займемся твоими задачами, - сказал Петр Ильич, ставя перед ней тарелку с горячими спагетти, с натертым сыром и пиалу с салатом.
  - А можно я тебя еще раз поцелую? - кротко спросила Женя, он нахмурился, и она вскочила и поцеловала его в другую щеку, обняла за шею и прижалась, - я же тебя люблю, и Маргариту Львовну, Людочку, Ксению. Я не шучу, я правда вас люблю. Вы как моя семья, настоящая. Можно я буду так думать, ну, хотя бы немного? Можно?
  - Женечка, мы тебя тоже все любим, Людочка так больше всех, - ответил Петр Ильич. - Я не знаю, как и что будет дальше, жизнь покажет, но сейчас и навсегда ты член нашей семьи, для меня навсегда. Все, и чтобы больше не было этих разговоров, поняла?
  - Поняла! ќ Радостно ответила Женя, садясь на место и беря в руки вилку негнущимися пальцами, придется учиться заново даже есть, этот хирург замотал ее качественно, как и обещал, чтобы не было эксцессов и рецидивов. Женя вспомнила эту фразу, которой он проводил ее из кабинета, и засмеялась.
  ќ- Что смешного? - набычился Петр Ильич, сидя за столом и работая вилкой и челюстями, как машина по уничтожению пищи.
  ќ- Да так, ничего, - ответила Женя и рассказала ему, как у нее прошел прием. Петр Ильич слушал внимательно, даже перестал есть, соглашаясь с наказами врача.
  - Ничего, поживем пока в городе. Тем более, мне надо на работу походить, завалили отчетностью. Завтра поедем на дачу, а потом обратно, а то Людочка всех сожрет: "Где Женя? Куда вы дели Женю?" - он так точно спародировал внучку, засмеявшись сам поддерживаемый хохотом Жени, не знавшем о его таланте артиста.
  После обеда Женя заупрямилась, она не хотела в таком израненном виде куда-то идти. На даче было хорошо, к ним никто не приставал, а редкие соседи, заходившие в гости к Маргарите Львовне, не обращали внимания на Женю, собственно этим старухам ни до чего не было дела, кроме плохого урожая огурцов и жалоб на кротов. Старые женщины приходили попить чай, зная, что в этом доме для них всегда найдется кусок пирога или булки, посыпанные сахарной пудрой. Людочка иногда сидела с ними, как шпион, запоминая последние деревенские слухи, с хохотом потом пересказывая их Жене. Слухи в основном вертелись все об одном и том же: эта проститутка, эту обрюхатили, а этого жена бросила, а этот опять запил и пошло-поехало, до международной политики, где все сволочи, а мы свет во мраке.
  Петр Ильич настоял на прогулке, они решили вечером, когда уже начнет темнеть, съездить на пару часов в центр, на бульварах целый день шел праздник в честь закрытия театрального сезона, утром и днем развлекали детей отрывками из спектаклей, веселыми сценками, клоунадой, а вечером на Чистых прудах собирались давать не то "Гамлета", не то "Чайку", но обещали, что в пруду кого-нибудь да утопят. Женя зарегистрировала их на сайте, места еще были, Петр Ильич мечтательно сказал, что лучше бы они сидели в "Аннушке" за чашкой чая, лучше, чем в партере на траве вокруг пруда, где по плану должна была быть возведена сцена, а актеров, сменявших друг друга, должны были доставлять на лодках хмурые бородатые лодочники начала прошлого века. Женя подумала, что логичнее было бы ставить "Бесприданницу", с гордостью добавив, что она ее недавно читала на даче, сама, без указки, и ей понравилось. Она стала еще болтать, пока Петр Ильич не усадил ее грызть алгебраические задачи на полчаса, а потом, перемыв посуду, сел рядом и стал объяснять. Оказалось, что он все забыл, простенькие задачи решались тяжело. Женя не смеялась над ним, высказав взрослое суждение, что это нормально, школьную белиберду забываешь сразу, как перестаешь ею заниматься. Вместе учиться было веселее, не то, что в школе, где безликая учительница с пепельными волосами и в очках нудела у доски, не заботясь о том, понимают ее или нет, но зато потом с удовольствием ставя лебедей в электронный журнал после контрольных, которые она проводила раз в неделю, а иногда и по два раза в первые десять минут урока, за которые Женя еле успевала вчитаться в задание и понять, что от нее хотят.
  Легко поужинав, они выехали в город. Петр Ильич поставил машину на стоянку здания управления. Женя побледнела, снова оказавшись возле этого старинного здания, смотревшего на нее в свете вечернего летнего неба с равнодушием. Они прогулялись по бульвару, времени было навалом, Петр Ильич приехал за час до начала. Навстречу им шли компании молодых людей и влюбленные парочки, девушки были очаровательно раздеты в тонких невесомых летних платьях, порхали, благоухали, так буркнул себе под нос Петр Ильич. Женя с интересом разглядывала девушек, примеряя на себя их наряды, слишком короткие и волнующие, когда неожиданно ветер пытался задрать подолы платья. Ей не особо нравилось, она хотела купить себе длинное платье до земли, чтобы скрыть повязки на ногах, и с длинными рукавами, ладони никак не спрячешь. Иногда ее разглядывали парни, гарцующие перед надушенными красавицами, и Женя не понимала, что они в ней нашли, в спортивных брюках, безразмерной белой футболке с длинными рукавами, и черной кепке с золотыми буквами "NY", она так и не смогла избавиться от этой кепки, которая ей больше всего нравилась, как и огромные на вид красные кроссовки, в которых она вышагивала по бульвару. Остальную одежду, напоминавшую ей о подлом заработке, Женя успела продать, на ее объявление по заманчивой цене в тот же день налетели такие же мечтающие о славе девчонки, не торгуясь, беря выстиранные Маргаритой Львовной вещи. На счету у Жени лежала хорошая сумма для школьницы, телефон у нее отобрали, приобщив к делу, она и не хотела его больше держать в руках, купив себе попроще, который работал даже лучше, предоставляя большую свободу действий.
  - Вот козел, - процедила сквозь зубы Женя, с вызовом смотря на моложавого мужчину, гулявшего с юной прелестницей, держа девушку за талию так, чтобы касаться ее попы, демонстрируя всем свою доминантность бабуина, выхватившего лучшую самку.
  - Не понял? - спросил Петр Ильич и увидел этого мужчину, подмигнувшего ему. Петр Ильич побледнел и одними губами послал его ко всем чертям, уничтожив взглядом. Мужчина быстро ретировался, изменив направление движения, спешно уходя со своей гурией в ближайшее кафе. - Ну и урод.
  - Я тоже так думаю, - сказала Женя, замедлив шаг, она встала слева, беря его под другую руку, эта игра забавляла ее, а Петр Ильич галантно подставлял ей оттопыренный локоть. - И почему они думают, что ты со мной трахаешься? Это же неправда? Разве я так не подхожу на роль твоей дочери или хотя бы племянницы?
  - Да что мы будем обсуждать всяких уродов? - нахмурился Петр Ильич. - А в дочки ты мне и правда не годишься, скорее во внучки.
  - Нет, я хочу быть твоей дочкой. Это не слишком нагло? -ќ с надеждой спросила она, остановившись и пристально посмотрев ему в глаза.
  - Я же тебе уже много раз говорил, что можешь, я буду только рад, и Марго тоже. Она тебя про себя так и называет, но я тебе этого не говорил, а то Львовна меня покусает.
  - Могила! - звонко ответила Женя. - Слушай, я тут всего поначиталась, а ведь раньше ты бы мог меня вполне взять в жены? Там вообще не парились, брали и тринадцатилетних, и моложе в жены всякие дряхлые старики, у которых и член-то не стоит уже, и зубов нет. Фу! А всем было нормально, даже радовались. Это же уголовная статья, да?
  - Теперь да. Человеческое общество меняется, ты можешь смеяться, но оно, да и мы вместе с ним, эволюционируем. Если рассмотреть мораль и поведение общества в XIX веке, то сейчас мы живем в гораздо более гуманном, пуританском обществе. Тогда, конечно, не было интернета с его доступом до разных извращений, но все это можно было легко найти в жизни, и часто за это не карали, да не карали. Вековые традиции, я, когда слышу об их возрождении, никак не могу взять в толк, а зачем?
  - Ага, вот я вычитала в статье такое слово - снохач. Знаешь, кто это? - Женя скривила губы в презрительной усмешке.
  - Нет, слово какое-то мерзкое на слух, - поморщился Петр Ильич. Они сели на лавку.
  - А по смыслу вообще пиздец! Ой, прости, я же обещала не материться!
  - Это ты при Маргарите не матерись, а меня это не задевает. Так кто это?
  - А это свекор, ну, отец жениха, вроде, я путаюсь в этих словах. Короче этот свекор, который трахает невестку. Там была такая тема, что детей женили еще в детстве, а пока мальчишка не готов, ну, женилка не выросла, а девочка уже созрела, ну, свекор, они же жили в доме жениха все, вот он и трахал эту девочку. Я думаю, что с удовольствием.
  - Ох, - только и смог выдохнуть Петр Ильич и взял ее забинтованные ладони в свои, большие и теплые. -ќ Женечка, и охота тебе в этом копаться?
  - А я случайно наткнулась, в какой-то книге вычитала. Я же теперь много читаю, скоро всю вашу библиотеку на даче перечитаю!
  - Это вряд ли, я тебе потом с чердака коробки принесу, - усмехнулся Петр Ильич.
  - Папа, ты не переживай. Я не загоняюсь, все нормально. Ты же сам мне говоришь, что забыть не удастся, а делать вид, что этого не было - подло и глупо по отношению к себе. Я учусь, вот думаю, кем стать после школы, на кого пойти учиться.
  - И что надумала?
  - Пока не знаю Точно не пойду в учителя, нет желания детям жизнь калечить, - Женя смотрела на него взрослыми глазами, как быстро она изменилась, повзрослела после жизни вместе с ними. Она напоминала сухую губку, которую стали поливать водой, а она все впитывала моментально, меняясь, взрослея.
  - Ты будешь ругаться, - прошептала Женя и опустила глаза. - Я хочу пойти работать в полицию, ну, чтобы подростками заниматься. Мне кажется, что у меня получится.
  - Может быть, но может быть и так, что ты сломаешься. Это тяжело. Знаешь что, я тебя познакомлю с одной женщиной, она как раз всю свою жизнь поставила на эту работу. Нам легче, мы в основном с уголовниками работаем, со взрослыми, к ним нет пощады, а с детьми я бы и сам не смог работать, слишком тяжело.
  ќ- Но меня же ты спас? - Женя сильно закусила губу, и она краснела, наливаясь кровью.
  Они помолчали. Женя смотрела на него, чувствуя тепло его ладоней, так меньше болели руки, перестали ныть ноги от надоедливой чесотки. Она больше не замечала проходивших мимо людей, отскакивающих от их лавки при встрече с взглядом Петра Ильича.
  Они пришли одни из первых, до начала спектакля оставалось двадцать минут, и зрители занимали лучшие места поближе к воде, теснясь друг к другу. Женя выбрала дальнее место, ближе к развороту трамвая, здесь было мало людей и хорошая тень, чтобы ее никто не видел, а она могла видеть все. Она встала у дерева, прислонившись к стволу, наблюдая за тем, как готовятся актеры на плавучей сцене. Помост был небольшой, и при активном действии возможны были падения в воду. Ей очень захотелось, чтобы кто-нибудь плюхнулся со сцены в пруд, желательно в пышном платье.
  Зрители подходили, и скоро вокруг пруда расположились любители театра, готовые простоять весь спектакль на ногах. Самые опытные принесли с собой пледы и рассадили на них девушек, громко хрустящих козинаками и снеками. Толпа гудела, громко разговаривая, как это всегда делают чуть подвыпившие люди. Женя стала следить за ними, это было даже интереснее, чем приготовления на сцене.
  Справа в двадцати метрах у дерева стояла красивая девочка. Она была словно куколка, в синем платье в морскую полоску, туго заплетенная коса лежала на груди. Девочка была на вид старше Жени, тоненькая, но полнее. Женя так и не смогла набрать вес на выпечке Маргариты Львовны, оставаясь все такой же худой, вызывая белую зависть у Ксении, а эта девочка как раз выглядела так, как хотелось бы Жене, чуть набрать на ноги, на руки, чтобы стать мягче. Девочка, как и Женя, рассматривала зрителей, изредка глядя на сцену, где пока не было ничего интересного. Петр Ильич ушел искать им мороженое, поэтому Женя стояла одна. Они встретились глазами, девочка широко улыбнулась и пошла к Жене.
  - Привет! Меня Аня зовут! - девочка протянула Жене руку и обеспокоенно спросила. - Ой, а что у тебя с руками?
  Женя нахмурилась, но пожала ей руку. Девочка оказалась сильной, но пожимала деликатно, чтобы не сделать больно. Она и говорила как-то странно, с акцентом, но правильно, немного путая ударения.
  - Я Женя, -почему-то шепотом ответила она. - Порезалась.
  - Порезалась? Правда? - Аня недоверчиво подняла брови, но быстро вернулась обратно в свое радостное улыбчивое настроение. - Как скажешь, не обращай внимания. У меня папа комиссар полиции, я у него научилась всех подозревать или обвинять? Я что-то забыла, как правильно. Неважно! Не обращай внимания.
  - Комиссар? - в свою очередь удивилась Женя.
  - Да, настоящий комиссар полиции, - Аня приложила руку к пустой голове, вытянувшись во фрунт. Это было так смешно, что девочки расхохотались. - Мы приехали из Германии. Я знаю, что в России нет комиссаров, учила по истории. Их, вроде, перебили в начале XX века, или не перебили. Вот так я учу историю.
  - Я не лучше, - улыбнулась Женя, разглядывая Аню, ей понравились ее светящиеся голубые глаза, красивое лицо без тени грусти, как же Жене самой хотелось научиться вот также просто радоваться и смеяться, как в детстве.
  - А я играю в театре. Ну, у нас, в школе. Я там часто играю главные роли. Мы уже Шекспира скоро будем ставить, - похвасталась Аня.
  - Здорово, а покажешь фотографии или видео?
  ќ- Покажу, но ты не смейся. Папа скоро придет, он решил, что нам надо съесть по мороженому. В Москве очень вкусное мороженое, я уже сегодня съела пять штук и хочу еще! ќ- воскликнула Аня и картинно схватилась за горло, отыграв чахоточный кашель.
  - Жень, а ты такая тонкая, как гимнастка.
  - Я занималась художественной гимнастикой. Больше не хочу, надоело, - ответила Женя. - Ты тоже ничего, красивая. Вот мне бы потолстеть немного, а то кожа да кости.
  - А, ну это придет само. Я тоже такая же была, а потом раз и пополнела, - уверенно сказала Аня. - Слушай, а это же трудно выступать, ну, на соревнованиях. Так много людей, такая ответственность? Ты мне расскажешь, да?
  - Могу рассказать, а тебе это зачем?
  - А я хочу больше знать обо всем, может в театре пригодится. Знаешь, как глупо играть того, о ком ничего не знаешь?
  - Представляю. А ты хочешь стать актрисой?
  - Не-а, журналисткой. Папа против, мне кажется, но куда он денется? Если я захочу, то пойду учиться на журналиста. У меня подруга есть, она такой классный журналист, мне она много рассказывает, я ее статьи читала. Папа думает, что я ничего не знаю о работе, а я все знаю. Мне Амалия рассказывает, дает статьи почитать. Я и сама уже могу догадаться, в СМИ все есть, надо только подумать немного. Ой, я очень много разговариваю. Меня здесь просто прорвало, дома-то и поговорить по-русски почти не с кем. Я вот папу учу языку, но с ним тяжело, но он старается.
  - А откуда ты так хорошо говоришь по-русски? - спросила Женя.
  - А, это просто. У меня мама русская, мигрантка. Она умерла, давно, но это грустная история. Не хочу сейчас об этом говорить. Вот она меня и научила, а потом я сама училась, в интернете. А еще я знаю английский и немного говорю по-итальянски.
  - Ого. Круто! А я только по-русски, и то с ошибками, - сказала Женя. Ей очень нравилась Аня, ее простая открытая манера общения, нездешняя, искренность, но Аня не была дурочкой. Во время разговора, они рассматривали зрителей, переглядываясь, подхихикивая над особо смешными субъектами. - Слушай, а твоя подруга Амалия, где работает? А то я читала статьи одной Амалии, вроде фамилия Стокс.
  ќ- Ух ты! Так это она и есть! А где ты читала?
  - На сайте газеты, там был перевод некоторых статей, а еще я через переводчик читала. В целом все понятно, - пожала плечами Аня.
  - Вот это да! - восторженно воскликнула Аня и задумалась. - Хм, перевод на русский есть на статьи про группы смерти и про этого гадкого белого пони. Женя побледнела и схватилась за дерево. Аня заметила это и с тревогой схватила ее за руку.
  ќ- Женя, что с тобой? Тебе плохо? Может вызвать врача? - Аня случайно дотронулась до ее живота, нащупав сразу же повязку. - Ой, какой кошмар. И там ты тоже порезалась?
  - Не спрашивай, пожалуйста, - Женя заплакала и отвернулась. Врать Ане она не хотела, но и рассказывать случайной знакомой нельзя. Она хотела подружиться с ней, ясно сейчас осознав, что у нее больше нет подружек ее возраста, все-таки Людочка была совсем маленькая девочка, игравшая во взрослую жизнь.
  - Не буду, если не хочешь, не рассказывай. Сейчас и не место, ой, или не время? - Аня обняла Женю сзади, желая успокоить. - Ну, не плачь, пожалуйста, а то я тоже разревусь. И это не спектакль, я знаешь, как легко реву? Прекрати! Мы еще наболтаемся, ты же хочешь со мной дружить?
  - Хочу, ты мне очень понравилась.
  Женя повернулась и утерла слезы. Все, что она хотела сказать, сказала Аня, так легко, без тени смущения и зажатости, давившей грудь Жени, заставлявшей выдавливать из себя каждое слово, нарочно придумывая тайный смысл и прочую чушь. Аня общалась просто, так и надо было, и Женя чувствовала, понимала это, желая научиться, освободиться, хотя бы немного.
  - Спасибо, я тоже хочу с тобой дружить. Ты мне очень нравишься, я не умею так общаться. Я вообще не умею общаться, могу материться, ругаться, - ответила Женя. Аня взяла ее перебинтованные ладони и несильно сжала, широко улыбаясь.
  - А вот и папа! - она первая увидела, как к ним подошел Андре, держа в руках два эскимо.
  Андре улыбнулся Жене и вручил ей одно мороженое, а второе отдал Ане. Девочки дружно сказали ему спасибо.
  - Папа немного говорит по-русски, так что ты можешь его немного попытать, - откусывая большой кусок, сказала Аня и спохватилась. -ќ Женя, моего папу зовут Андре. Папа, это Женя, мы только что познакомились.
  - Здравствуй Женя, - сказал Андре с сильным акцентом, но верно ставя ударения.
  - Здравствуйте, Андре, - Женя улыбнулась и добавила с хитрым прищуром, - или правильнее сказать, добрый вечер, герр комиссар?
  Андре сделал важный вид и поклонился, ничуть не смутившись. Он привык, что Аня может проболтаться, в этом не было никакой тайны, а в вопросе этой симпатичной, но грустной девочки он уловил тонкую издевку, так свойственную русским женщинам, и ему это очень понравилось. А еще ему понравилось, что Аня решилась с кем-нибудь поговорить, целый день она стеснялась, и даже заказ в кафе делал он, Аня молчала, пряча глаза в меню или в тарелку. Он смотрел на девочек, совсем разных, но что-то было в них общее, манера держать спину, взгляды, улыбки, такому не научишь, это в крови.
  - Папа, а ты знаешь, что Женя читала статьи Амалии? Представляешь? - выпалила Аня. Женя смутилась и кивнула, покраснев. - А мой папа вел эти дела!
  Аня с гордостью посмотрела на Андре, легко ударив его кулаком в живот, чтобы он подтвердил. Андре кивнул, не став ничего добавлять. Его удивило, что такая юная девочка интересовалась делами другой страны, он видел загадку в глазах Жени, украдкой смотревшей на него, тут же опуская взгляд. Ничего, Аня все узнает и расскажет ему, точно расскажет, она плохо умела держать секреты.
  Вернулся Петр Ильич с двумя большими вафельными рожками. Увидев, что девчонки доедают эскимо, он отдал один рожок Андре.
  - Спасибо, -ќ сказал Андре, принимаясь за мороженое.
  Они пожали друг другу руки, Петр Ильич не успел представиться, как за него это сделала Женя.
  ќ- Старший следователь Петр Ильич Самсонов.
  - Комиссар полиции Андре Шонер! - звонко представила Андре Аня. - А меня зовут Аня!
  Мужчины еще раз пожали руки, внимательно рассматривая друг друга.
  - Шонер, знакомая фамилия, - сказал Петр Ильич.
  - Да, мне ваше имя тоже знакомо, - ответил Андре по-русски. ќ Мне кажется, вы должны знать Дениса Ефимова. Я много общался с ним по e-mail.
  - Ага, так вот оно что! - Петр Ильич хлопнул себя по лбу. - А я все думаю, откуда знаю ваше имя. Вы тот самый Андре, с которым мы работали по трем делам.
  Аня быстро перевела, чтобы Андре не потерял смысла. Андре шире улыбнулся и раскинул руки перед собой.
  - Как тесен мир, не ожидал, что мы просто так встретимся на улице, - сказал Андре по-немецки, Аня переводила, гордо выполняя свою роль переводчика-синхрониста.
  -ќ Так вы были в этом страшном месте, когда была химическая атака?
  - Да, я был там. Ужасное место, согласен, - ответил Петр Ильич, после того, как Аня ему перевела.
  - Спектакль начинается. Давайте посмотрим его, а потом выпьем по кружке пива, а девочки съедят по десерту.
  - Согласен. Я пока не пробовал московское пиво, - ответил Андре, поняв все без перевода.
  
  9
  
  Женя проснулась рано, как обычно, встречая рассвет в открытом окне, шторы были раскрыты, но не полностью, она подвязала их лентами, имитируя интерьеры древних замков. Петри Ильич удивлялся, как это у нее так легко получается, он мог либо открыть, либо закрыть. Женя спала на диване, в соседней комнате храпел Петр Ильич, в доме было тихо и спокойно, редкие машины проезжали за окном, и все стихало, еще мгновение, и можно было бы услышать стрекотание кузнечиков, но, как она не прислушивалась, ничего. Этажом выше завибрировал телефон, стал пищать гаденький будильник, которого быстро усмирили.
  Женя лежала с открытыми глазами, смотря на краснеющее небо, уже наполненное брызгами утреннего молока, быстрый восход, и станет ярко и солнечно. Она переживала впечатление от вечерней прогулки, от спектакля, из академичной пьесы не то по "Бесприданнице", не то по "Гамлету", быстро переходившее в фантасмагорию, в фарс. Это были не ее слова, Аня все отлично объясняла, как готовится сценография, почему актеры стоят именно так, и удивлялась, откуда Женя так точно угадывает сюжет. Женя созналась, что недавно прочитала эти книги. Ближе к концу спектакля многих актрис в пышных платьях уже искупали в пруду, одну даже принципиально топили, не давая выбраться на сцену, но девушка, высвободившись из платья, подхваченного длинной палкой одним из актеров, чтобы не унесло в пучину, выбралась на сцену, мокрая, злая, в облегающем трико, вызвав восторг публики. И спектакль превратился в сплошное побоище, наподобие "Убить Била", но с "глубоким смыслом и познанием русской души", как пошутила Аня. Петр Ильич же был прямолинеен и прост, сказав, что это глумление над классикой. Досталось всем, даже зрителям, стоявшим у самого края пруда. Актеры, доплывая до берега, картинно выясняли с ними отношения, разговоры перерастали в драку, и зрители летели в пруд. Потом оказалось, что это была массовка из молодых актеров первых курсов училищ.
  Женя и забыла, что она может так громко и долго смеяться, она визжала вместе с Аней от восторга, особенно когда очередную красавицу макали в пруд после оскорбительной фразы. Но еще больше они смеялись, глядя на распорядителя спектакля, который изредка появлялся на сцене, демонстративно пересчитывая актеров, и сталкивал лишних, без разбора, прямо во время диалога или монолога. Его никто не трогал, наверное потому, что на нем был красный фрак и блестящий топор в руках. Андре и Петри Ильич изредка перебрасывались фразами, с усмешкой наблюдая за развеселившимися девчонками. Андре напрямую спросил его, действительно ли Женя его дочь, на что Петр Ильич не стал обманывать, коротко ответив нет. Андре кивнул, что понимает, по-дружески похлопав по плечу Петра Ильича, сквозь грохот и смех зрителей без акцента сказав, что Аня тоже приемная.
  После спектакля, оставшись еще на час посмотреть, как будут разбирать сцену, еще раз похлопать актерам буффонады, все вместе пошли в кафе, затерявшееся внутри старых кварталов. Вел Петр Ильич, специально уводивший дальше, ближайшие места уже штурмовали разгоряченные зрители, желавшие выпить и закусить. В кафе тоже было многолюдно, несмотря на поздний час, они сели внутри, девочки со здоровым аппетитом ели каре ягненка на двоих, им дико захотелось мяса, после такой мясорубки. Петр Ильич и Андре выпили по бокалу пива и перешли на коньяк, что немало удивило Петра Ильича, не ожидавшего, что немец и откажется от пива.
  
  Женя встала, пора было готовить завтрак. Она все продумала, кашу она точно сварить сумеет, а бутерброды сделает Петр Ильич, ножом она боялась пользоваться, рука неуверенно держала рукоять, отзываясь сильной болью. Но сначала она сделала короткую разминку, эта привычка не оставляла ее никогда, каждое утро надо было хорошо растянуться, иначе весь день будет болеть спина. Напоминание о спортивной школе, Женя сознательно разграничивала спорт и то, что стало потом. Этому приему ее легко научила Наташа, ненавязчиво помогавшее девочке находить верные определения, не отбрасывать все сразу, находя хорошее, полезное для себя. Наташа часто звонила Жене, просто поболтать, рассказать немного о Шамиле, как было бы здорово с ней увидеться! Женя закончила курс упражнений в продольном шпагате, она не потеряла форму, хотя и понимала, что уже не такая легкая, как раньше. Она прислушалась, Петр Ильич спал, ей не хотелось, чтобы он застал ее в трусах и майке на полу в шпагате, тянувшуюся к пальцам ног, становясь ровной тонкой линией.
  Умывшись и переодевшись, Женя встала у плиты варить манную кашу, она знала, что Петр Ильич любит ее есть, хоть и не сознается. Когда каша была почти готова, она вспомнила, что не добавила сахар. Подумав немного, она вспомнила, как манку варила Ксения, и добавила сыр и кинзу с зеленым луком, зелень она рвала руками, находя в этом занятии радость, хотелось еще что-нибудь порвать. Встал Петр Ильич, выключив будильник за несколько секунд до начала противного писка. Он принюхался, кивнул Жене и ушел фыркать в ванную. Она порвала на куски лаваш, кое-как справилась с сыром, порезав его драными кусками, отлично гармонировавшими с лавашем. Сделав бутерброды с зеленью и сыром, не жалея масла, она осталась довольной собой и села за уроки. Утром голова работала легко, пока доходила каша и умывался Петр Ильич, уже по-стариковски подолгу засиживаясь в туалете, она успела сделать четыре задачи, чем была безмерно горда. Впервые в жизни она стала чувствовать вкус к учебе, она чувствовала, как в голове что-то распрямляется, как забитая мышца во время заминки, куда-то исчезла лень, и очень захотелось есть.
  - Доброе утро! - бодро пробасил Петр Ильич, входя на кухню.
  - Доброе утро! - весело ответила Женя и с гордостью показала ему тетрадь с решенными задачами.
  - О, да ты спать не ложилась, - ответил он, посмотрел в тетрадь и похлопал ее по плечу. - Молодец, я же говорил, что у тебя мозги есть.
  - Ага, я сама это поняла. Их надо качать, как мышцы, а потом растягивать, чтобы не костенели в одном положении! - радостно воскликнула Женя.
  - Во-во, растягивать надо. Знаешь, как тяжело с возрастом мнение поменять? Там растягивай не растягивай, а все как камень. По себе чувствую, ќ он поставил чайник и заглянул в кастрюлю с кашей, откуда вырвался запах горячего масла и распаренной зелени. ќ
  - Ты выспалась?
  - Ага, а ты? - Женя стащила с тарелки один бутерброд и жадно стала его есть.
  - Я бы еще поспал, но машина осталась в управлении. Ты все-таки хочешь со мной поехать?
  - Да, мне как раз по пути. Я хочу на Лубянке в книжный зайти, а потом мы с Аней договорились погулять, она что-то придумала. Классно мы вчера, да?
  - Не то слово. Вот уж действительно мир тесен, - улыбнулся он, заварив чай. - Вы так сдружились, это здорово.
  ќ- О, да! Мы так ржали, как умалишенные!
  - Глупости! Тебе надо больше смеяться, ты тогда очень красивая. Не думай о том, как ты смеешься, хочешь смеяться, смейся, - сказал он, серьезно посмотрев ей в глаза.
  - Ты сейчас как Наташа говоришь, начитался ее книжек? - ехидно улыбнулась Женя.
  - Нет, я так сам думаю и без всяких там книжек, -ќ буркнул он.
  Женя вскочила и обняла его, прижавшись к груди. Петри Ильич поворчал, что не терпит таких телячьих нежностей, но крепко прижал ее к себе, похлопал по спине.
  - Ну, хватит, а то еще разревешься, - сказал он.
  - Я уже! - воскликнула Женя, вытирая слезы. - Но это от радости, не переживай. Тебе разве неприятно, когда я тебя обнимаю?
  - Ну, приятно, но во всем должна быть мера.
  - Папа, какая еще мера? Я же не солдат! - Женя рассмеялась и бросилась накладывать кашу, но он остановил ее, усадив за стол.
  Разложив кашу и налив чай, Петри Ильич сел и стал методично уничтожать кашу и бутерброды, Женя еле поспевала за ним. Они съели всю кастрюлю, которую обычно варили на него, Людочку и немного ели Маргарита Львовна и Ксения.
  - А что ты хочешь в книжном найти? У нас нет этого? - спросил он.
  - Нет, - помотала головой Женя и закусила губу. - Ты будешь недоволен.
  - Почему? - пожал он плечами.
  - Ну, это про войну, про Чеченскую. Я прочла несколько статей и захотела прочесть книгу этой журналистки. Одну я нашла в электронном виде, а вот вторая только в печатном продается. Ты не будешь ругаться?
  ќ- Нет, а что за книги? - он взялся за очередной бутерброд. - Я тебе ничего про войну рассказывать не буду, я никому про это не рассказывал и не собираюсь.
  ќ- Вот, хочу эти книги купить, - Женя показала ему на телефоне обложки. Петр Ильич просмотрел описание и кивнул, Женя обрадовалась. - Можно, да?
  - Можно. Это взгляд наблюдателя, он честный, но эта журналистка не знает всей правды, она и не может знать, я ей даже завидую. Почитай, если что-то не поймешь, спрашивай.
  - А ты читал ее книги?
  - Нет, но я знаю ее лично, встречались в Грозном несколько раз. Честная девушка, мне этого достаточно.
  Женя помолчала, допила чай и, собравшись с духом.
  - Мне Ксения немного рассказала о тебе, какой ты был после войны. Мне это снится.
  - Сны подлая штука, они часто врут тебе, искажают реальность.
  - Да, я недавно читала об этом, мне Наташа прислала статьи. Это как очистка буфера, сбрасываются все ненужные файлы.
  - Вроде того. Главное, что ты должна понимать - на войне нет правых, есть победители и побежденные, а вокруг них мертвое поле и искалеченные судьбы людей. Нет ни у кого права на войну, в войне есть своя правда, но мы должны всегда делать так, чтобы не доводить до войны. Это утопия. Так, что-то мы не те разговоры начали с утра. Поела? Собирайся, скоро поедем. Зайдешь к нам, с Наташкой поболтаешь, она уже на работу едет, к гадалке не ходи. А мне придется принять удар от Людочки, почему это я тебя сегодня не привез.
  
  Волнующиеся тени деревьев колыхались под порывами ветра, рисуя странные картины на асфальте. Трудно было понять это нагромождение сливающихся теней, дрожащих, живых, хотелось представлять себе что-то другое, чем просто тени деревьев и яркое утреннее солнце, еще не такое горячее, как днем. Наташа так и думала, придавая этим теням черты своего настроения, распознавая для себя этот простенький тест на ассоциации, безжалостно вынося вердикт, ставя неутешительный диагноз.
  Она перестала верить в людей, раз и захлопнулась эта дверца в секретный лабиринт человеческих взаимоотношений, в которую и пролезть то было нельзя, лишь наблюдать со стороны. Мимо проходили спешащие на работу люди, не замечая ее, сидящую в тени на одиноко стоящей лавке под вековым дубом, а она не видела в них ничего хорошего, тени, темные, черные, порой пустые и от этого кажущиеся прозрачными, но все же черные по сути. В каждом она видела вора, убийцу, насильника, растлителя и просто негодяя, как просто быть негодяем дома, на работе, в быту, преследуя свои мелкобуржуазные цели, растворяя жизнь в мещанских заботах, с яростью загнанного зверя набрасываясь на каждого, кто посмеет нарушить этот шаткий мир. Вот прошел мимо молодой человек, улыбнувшийся Наташе, она увидела в нем желание обладать ею, ответив таким взглядом, что молодой человек поспешил убраться подальше. Вот прошли мимо три девочки, еще школьницы, и куда им надо в столь ранний час? Раскрашенные, как на войну, вызывающе одетые, нагло демонстрируя молодость гибкого тела, и пустота во взгляде, ложь в улыбках алых губок. Наташа видела, а может думала, что видит, кто из них уже ведет половую жизнь, кто готов продать себя за хорошие деньги, отчетливо понимая, что на такой скоропортящийся товар всегда найдутся покупатели. Она не могла знать их, накладывая на ни в чем неповинных девушек шаблоны своего ущербного восприятия, и Наташа понимала это. Она погрузилась в себя, мысленно пересчитывая ветви деревьев, дрожащих на асфальте в абстрактной тени, так проще не сойти с ума, переключиться и освободиться на время, вздохнуть полной грудью свежий сладкий воздух, пока мысли вновь не окутают голову липким туманом.
  Наташа отругала себя за то, что увидела в этих девочках шлюх. Нет, они просто играли в доминантность, хотели внимания, еще совсем юные, не нюхавшие пороху, знавшие другую сторону любви по порнороликам и стесненным обнимашкам, когда родителей не было дома. Не было в их взгляде того цинизма, который она видела в глазах и слышала в словах десятков девчонок и мальчишек, выловленных из недр подлого сервера, найденных в той квартире, где чуть не убили Шамиля. Наташа закрыла лицо руками, боясь, что снова станет плакать о нем, но слез больше не было. Вновь и вновь она прокручивала в голове моменты допроса этих детей со взрослыми пороками. Многие боялись, но быстро шли на контакт, даже хвастаясь. Ее брала оторопь при общении с мальчиками, открыто бравировавшими своим "бизнесом", не стесняясь ничего: ни слов, ни жестов и поз, ни нахальных сальных улыбок на пустом глупом лице. Они были другие, конченные, как метко выразился Петр Ильич, просмотревший материалы допросов. А ведь она сама забрала все дела, желая глубже уйти в работу. Понятно, что Петру Ильичу одному было бы с этим не справиться, она видела, как остро он реагирует на слова малолетних негодяев, а этажом ниже работала бригада Шибаева, способная без лишних сантиментов ловить, колоть. Работы было столько, что Наташа и ребята Шибаева почти что ночевали в управлении, привозя под вечер очередного фигуранта, держа за шиворот. Наташа иногда присутствовала при допросах клиентов или ментов, покрывавших всю схему, и чувствовала, что сама хочет, кипит изнутри, встать и ударить по этой морде, хлопнуть мордой об стол так, чтобы нос всмятку, чтобы зубы в крови. Тогда она вставала и уходила, слыша за спиной, как в ход начинают идти кулаки Шибаева и других ребят, осатаневших от наглости задержанного, считавшего, что ему ничего не будет. Хуже дела обстояли с женщинами, при этих допросах Наташа не уходила, сама желая встать и врезать, но ее останавливал Шибаев, ловко перехватывая дыхание задержанной, сбивая ее гонор, доводя угрозами и криком до истерики, а дальше по схеме - колоть, колоть и еще раз колоть.
  Наташа поняла, кто ей более отвратителен. Не дети, лишенные будущего, не клиенты, идущие за своей больной позорной страстью, и даже не менты, в принципе лишенные человеческого облика - эти женщины, заманивавшие в свои сети юных спортсменов, растлевавшие девочек, мальчишки шли на это легко. Женщины, ставшие хуже насильников, настаивавшие на том, что они ничего не делали, только выполняли приказы, их запугивали, они боялись за свои семьи, но ни у одной не было ни мужа, ни детей. Наташа все чаще задумывалась, почему в той закупке она выбрала именно Женю? Каждый день она думала об этом, анализируя свое решение, но не приходя ни к какому выводу. Шамиль, лежа на больничной койке, ему разрешали уже ненадолго вставать, считал, что у Жени был другой взгляд, да, такой же наглый, но все же другой, грустный, но не жалостливый. Она единственная оказалась другой, Наташа улыбнулась, как же Женя изменилась, немного пожив в семье Петра Ильича, ставшей на время и ее семьей. А может не на время?
  Она подумала о матери Шамиля, три недели назад силой забравшей ее с работы. Теперь они жили вместе, не позволяя друг другу плакать о Шамиле, Алия считала своего сына героем, Наташа тоже, и не позволяла ей обвинять себя в случившемся. В поисках поддержки Наташа даже позвонила своим родителям, но, узнав, что она встречается с кавказцем, Наташа поняла, как жестоко ошибалась, дав себе зарок больше никогда не опускаться до поиска утешения у этих людей. Ее семья была мама Шамиля, Шамиль, ее работа, Петр Ильич и его семья, Денис с Алиной, Зара, выдергивавшая Наташу из ступора, уводя гулять, в театр, кино, лишь бы она не была одна, Аленка, писавшая ей длинные письма из летнего лагеря в Испании, даже Вовка с циничной Ольгой, а над всеми стояла фигура Константина Павловича, главного арбитра, одной фразой способного привести мысли и чувства Наташи в порядок... и Женя, почти как младшая сестра, молчаливая, способная одним взглядом понять то, что чувствовала она. Наташа не забыла, как в начале ненавидела ее, обвиняя во всем, и Женя это понимала, сама с трудом принимая для себя отсутствие вины за Шамиля, таково было их общее покаяние - научиться, нет перестать ненавидеть себя.
  На лавку села Женя, она еще издали увидела Наташу, спрятавшуюся под тенью дерева. В управление они приехали рано, Женя не захотела подниматься, Петри Ильич сообщил, что Наташа не пришла. Времени до открытия магазина было достаточно, она никуда не спешила, и пошла по бульвару, куда глаза глядят, вспоминая вчерашний спектакль.
  - Привет, - Женя толкнула Наташу плечом.
  - Привет, - Наташа очнулась от раздумий и обняла девочку. - Как тебя забинтовали, опять гноится?
  ќ- Да, сама виновата. Таскала эту лейку, в земле ковырялась, - пожала плечами Женя, рассматривая Наташу, бледную, с осунувшимся лицом, даже большой нос будто бы уменьшился. - Ты плохо выглядишь.
  - Да, знаю, - кивнула Наташа, поправляя убранные в хвост волосы, в которых ярко блестели седые нитки. - Не хочется ничего, после работы и жить не хочется.
  Они помолчали, Женя взяла ее ладонь и чуть сжала. Наташа погладила бинт и улыбнулась.
  - А я стала математику долбить. Мне понравилось, когда стало получаться. Со мной папа стал заниматься, ну, Петр Ильич, - сказала Женя, покраснев.
  - Папа, называй его так. Он не против, и Маргарита Львовна не против, -ќ шепнула Наташа. - Я очень рада, у меня с математикой вообще никак не получалось. Думала даже сбежать из дома, школу бросить.
  - Ну нет, мне учиться надо. Я тут поняла, что нельзя быть дурой, мне нужен хороший аттестат.
  - Ого, ничего себе! Это на тебя так дача повлияла?
  - Наверное, там было время подумать. Неважно, мы вчера познакомились с настоящим комиссаром полиции из Германии и его дочерью. Папа сказал, что ты знаешь, его зовут Андре Шонер, а девочку Аня. Мы с ней подружились. Она такая странная, другая совсем. Как сказать? Эм, открытая, всегда приветливая, очень эмоциональная, честная. Я бы хотела стать такой, но не могу, ќ Женя замолчала, обдумывая слова, но не находя верного слова.
  - Ты боишься довериться, - тихо произнесла за нее Наташа. - И это нормально для тебя.
  - Да, точно! - воскликнула Женя. - Я никак подобрать слово не могла. А вот она не боится, представляешь? Мы сегодня идем в театр, днем, она учится там в театральной студии, но хочет стать журналисткой, как ее подруга Амалия. Ну, ты ее знаешь, да?
  ќ- Да, мы писали вместе несколько статей, - кивнула Наташа. - Я рада, что у тебя появилась подруга. Знаешь, а это и правильно, что она из другого мира, так и должно было быть.
  - Почему другого мира? - удивилась Женя.
  - Так получается, она живет в другом мире, другой жизнью. Когда ты окажешься там, то сама это почувствуешь.
  Женя закусила губу и посмотрела в сторону, собираясь с силами. Наташа сжала ее ладонь, чтобы она не молчала.
  - Я не хочу врать Ане. Она сразу поняла, что я не порезалась, но не стала допытываться, откуда у меня эти раны на руках. А я не хочу врать, но и рассказать боюсь.
  - Ты боишься, что она станет тебя презирать? - спросила Наташа, Женя закивала.
  - Такое возможно, но, и тут я хочу, чтобы ты хорошо подумала, разве тебе нужен друг, который будет тебя презирать? Разве нужна дружба, основанная на лжи?
  - Мне не нужна, - твердо ответила Женя. - Аня мне очень понравилась, я впервые поняла, что кому-то интересна как человек, а не своим телом, понимаешь?
  - Понимаю, - Наташа обняла Женю и шепнула на ухо. - Все обдумай и расскажи свою историю. Не сегодня, вам надо еще пообщаться. Ты поймешь, когда это лучше сделать.
  Они проболтали еще час, Наташа опаздывала на работу, что ее совсем не волновало. Расставшись, повеселевшие, смеющиеся, они разошлись в разные стороны. Женя довольно быстро дошла до Лубянки, потерявшись в книжном магазине. Нужную книгу оказалось не так просто найти, на нее удивленно смотрели на кассе, спрашивая, в подарок она покупает или для себя. Женя гордо отвечала, что себе. Выйдя из магазина, Женя спустилась по скверу до Китай-города и там села читать. Аня долго выясняла, где она, пришлось даже прислать фотографию памятника, напротив которого сидела Женя.
  - Привет! ќ- Аня радостно обняла Женю, сев на лавку. - Ого, а что ты читаешь?
  - Привет, - Женя протянула ей книгу, утерев набежавшие во время чтения слезы. Читать было тяжело, она многое не понимала, перечитывая по нескольку раз, но в груди уже щемило от боли, а слезы сами капали на страницы.
  - Это тебе правда интересно? - строго спросила Аня, смотря в глаза Жене умным взглядом, совсем не похожим на тот беззаботный озорной взгляд, с которым она обычно шла по жизни.
  - Да, правда интересно. Это моя страна, я о ней ничего не знаю.
  - Ты молодец, - сказала Аня и моментально вернулась в веселое расположение духа. ќ
  -Так, оставь книгу на потом. Мы идем гулять. До начала спектакля еще много времени, тут же можно до Кремля дойти, да?
  - Да, спустимся до набережной и прогуляемся, -ќ Женя показала на спуск, где столпилась массивная пробка.
  Подошел Андре, держа в руках два мороженого, отдав их девочкам. Женя поздоровалась с ним по-немецки, чем искренне порадовала его. Аня стала без умолку болтать, заражая всех своей энергией, неуемным желанием радоваться жизни.
  Они прогулялись до Кремля, обойдя со всех сторон, внутрь решили пойти позже, слишком большая очередь была на входе. Женя пыталась оплатить вчерашний ужин Андре, но он отшучивался, что с таким курсом рубля ему это ничего не стоит. Аня бегло переводила, и через несколько часов совместной прогулки Женя поняла, что медленно скрепя мозгами, стала понимать немецкую речь, ловить интонации, ритм речи. Женя хорошо знала улицы центра, проведя небольшую экскурсию, открывая красочный этикеточный город, с другой стороны, ведя по дворам, где еще можно было увидеть действительно старые дома, окруженные часто заборами, с охранниками, смотревшими на веселую компанию с доброй улыбкой. Один даже разрешил войти внутрь забора и рассмотреть старый особняк со всех сторон. А сколько Аня снимала! Женя никогда еще не видела себя такой красивой на фотографиях, Аня снимала умело, выбирая нужный ракурс, следя за солнцем, руководя Андре когда он снимал ее с Женей. Андре нес почетную миссию таскать с собой сумку с фотоаппаратом и объективами, забавно шевеля усами, когда Аня чересчур разыгралась, громко и открыто хохоча вместе с Женей, они все делали вместе, и Женя распрямлялась, также как и мозг при решении задач.
  
  10
  
  - О, а вот и Петр Ильич! - воскликнул Анатолий Владимирович, выходя из кабинета Константина Павловича. - А все думал ты это или не ты. С тобой еще девчонка какая-то была.
  - Была и есть, - буркнул в ответ Петр Ильич, пожимая руку Колобку. Из кабинета вышел Князь, и они обменялись рукопожатием. - А я смотрю, высокое начальство решило спуститься к низам?
  - Вовсе нет, - улыбнулся в ответ на колкость Анатолий Владимирович. - Это я зашел по пути вверх.
  - Как дела, отпускник? - спросил Константин Павлович и сильно закашлял, отойдя в сторону. Петр Ильич с тревогой смотрел на друга, но ничего не сказал, обменявшись взглядом с Анатолием Владимировичем.
  - Нормально, вот, не курю уже две недели, - ответил Петр Ильич.
  - Ого, бьешь все рекорды. Какая попытка? - усмехнулся Константин Павлович.
  ќ- Да какая бы ни была, главное, что надо стараться, - заключил Анатолий Владимирович и жестом пригласил всех в кабинет.
  Константин Павлович, не смотря на приятный утренний ветер из раскрытых окон, закрыл дверь. Анатолий Владимирович, как и все посетители этого кабинета, смирно сидел на стульях, ни словом, ни движением не умоляя власти хозяина кабинета. Петр Ильич сел на стул и недовольно посмотрел на начальников.
  - Я, вообще-то, в отпуске, - буркнул он.
  - Так мы и не на планерку тебя позвали, - парировал Князь.
  - Да, планерки проведет Константин Павлович, ваша кухня меня не касается, мне главное результат получить, а результат меня устраивает. Закрыл свои фонды?? А, Петр Ильич?
   закрыл...
   Поздравляю!
  - С чем? - Петр Ильич недовольно заерзал на стуле. - Все дела отобрали. Пока были сырыми, никого не интересовали, а как на финиш вышли, так сразу эти нарисовались.
  - Вот уж не думаю, Петр, что тебя оскорбила лишняя запись в послужном списке, - как бы споря с самим собой, помотал головой Анатолий Владимирович.
  - Да мне на эти растанцовки в суде наплевать, я за дело боюсь, поиграют и засунут под сукно навечно, - вздохнул Петр Ильич.
  - Не засунут, не переживай. А что касается тебя, то за высокие достижения и настойчивость в работе выражаем тебе нашу благодарность, - бесцветным голосом сказал Анатолий Владимирович.
  - Ха-ха, может и оклад поднимете? - хмыкнул в ответ Петр Ильич.
  - Уже подняли, на 20%, с этого месяца пересчитают и в следующем доплатят. А еще тебе часть отдаем. Мне и Князю очень понравилось, как ты организовал "зондер команду" из Шибаева и его шакалов. Эффективно, вот и будете дальше вместе работать.
  - Костя, а тебе не жалко? Твои же угодья и мне отдают? - Петри Ильич с ехидным прищуром посмотрел на него.
  - У Константина Павловича работы прибавится, я ему еще три отдела отдаю под надзор, так что будете у меня жить на работе, - Анатолий Владимирович досадливо хлопнул себя по коленям. - Ну и я с вами заодно. Такие времена, вот так. Петр Ильич, а ты не боишься, что наша Наталья сломается? Мне, если честно, больно на нее смотреть.
  - Не сломается. Я ее предупреждал, что так и будет, поработает и станет человеческий облик терять, омертвеет внутри. Ничего, она выдержит, крепкая, не зря же сама попросилась к нам, понимала, чего хочет, - ответил Петр Ильич.
  - Петь, ты ее останавливай, встряхивай время от времени, - сказал Константин Павлович. - Шибаев мне такое рассказал, ребята все в шоке.
  - Да, я знаю. Она мне сама рассказала, как чуть не избила эту гражданку, да какая она гражданка, мразь полная. Зря остановили, и Наташка бы успокоилась, и дрянь эта получила бы хоть немного из положенного. Таких на столбах надо вешать, без суда, как на войне - и пусть висят. Пока вороны не обклюют!
  - Жестоко, не ко времени. А вот по поводу человеческого облика я с тобой не соглашусь, - Анатолий Владимирович задумался и почесал лысую голову. - Мы все время хотим увидеть в человеке кого-то другого, более совершенного, чем мы сами. От этого и все проблемы.
  - Не согласен. Надо воспитывать, бить, если потребуется, - нахмурился Петр Ильич.
  - Вот поэтому нам и нужны такие Дон Кихоты, как ты. Тут ты абсолютно прав, можем действительно до зверей скатиться, а в нашей стране это всегда заканчивается кровью и беспределом власти, - Анатолий Владимирович вздохнул, готовясь сказать что-то неприятное для всех. ќ- Петр, нас тут сверху прессуют. Если короче, то им не нравится, что ты себе падчерицу завел. Много говорят всякого, что это... не хочу повторять.
  - Все по закону, ее мать не против. У меня бумаги есть! ќ Петр Ильич вскочил, побледнев от гнева. - Что эти уроды там придумали? Я им что, себе любовницу завел или что? Может сутенерничать начал? Что там эти уроды еще говорят?!
  - И это тоже говорят, - устало сказал Анатолий Владимирович. - Как у нее дела? В себя пришла?
  - Приходит, хочет учиться. Да нормальный ребенок, просто никто ей не занимался. Хорошая она, что я, сволочь, наобещать, а потом бросить? Пусть увольняют, к черту! У меня пенсия есть, должна быть.
  - Не кипятись, - сказал Константин Павлович. - Каждый думает в узких рамках своего разума, а наших небожителей ты знаешь.
  - Да как бы мы их не нашли на каком-нибудь серваке в постели с мальчиком! - гневно воскликнул Петр Ильич.
  - Ну, не перегибай, пока не нашли, - хмуро сказал Анатолий Владимирович. - Девочку мы отбили, не переживай. Мне кажется, что надо бы ее помирить с матерью, все же близкий человек.
  - Знаю, мы с женой медленно подталкиваем Женю к этому, она и сама хочет, я вижу. Тяжело, понимаете? Очень тяжело, она до сих пор по ночам кричит, почти каждую ночь, а Марго ее успокаивает и сама плачет. Вы бы видели, какая она вчера была счастливая. Не поверите, встретили на Чистых прудах нашего немецкого комиссара с дочкой, помните, Денис говорил, что они в Москву собрались? Девчонки подружились, не знаю, как у них это так быстро получилось. Вот так, эх. А я смотрю в глаза Жене и убить хочется всех этих уродов, просто так убивать, без суда и следствия, сразу же на месте, а не могу, трус.
  - И вовсе не трус, не говори глупостей, - твердо сказал Анатолий Владимирович. - Тебе Наталья рассказывала про остальных?
  - Да, честно, не знаю, что ей подсказать, - ответил Петр Ильич, устало сев на стул.
  - Никто не знает лучше, чем она, - сказал Константин Павлович и, прислушавшись, набрал внутренний номер. - Вова, пришел, давай ко мне.
  - Петь, не переживай. Все ты правильно делаешь, я бы так не смог, - тихо проговорил Анатолий Владимирович, похлопав Петра Ильича по плечу.
  В кабинет бодро влетел Вова и, увидев целую комиссию, вытянулся во фрунт, четко, по-армейски, приняв каменное лицо солдата, готового к любому приказу.
  - Здравия желаю! - рявкнул Вова.
  - А знаешь, почему он такой дерзкий? - спросил Петра Ильича Анатолий Владимирович, встав и пожав руку Вове. Вова быстро поздоровался со всеми, крепче всего пожав руку Петру Ильичу, недовольно смотревшему на него, непонимающего этого театра. - Так вот под нашим лейтенантом Зотовым звездочка шатается.
  - Так точно-с! Но я пока еще капитан-с, - отрапортовал Вова и сел рядом с Петром Ильичом.
  - Так скоро и до сержанта опустят, - хмыкнул Константин Павлович и все рассмеялись, кроме Петра Ильича.
  - Не понял, - грозно буркнул Петр Ильич.
  - А все просто - Анатолий Владимирович стал ходить по кабинету взад-вперед. - Вова у нас не уважает авторитетов, не слушает мнения старших. Ему говорят, делай одно, а он сопротивляется, не делает. Петр Ильич, ты же слышал про взрыв в доме, там еще на запчасти разобрали нашего коллегу Трощука?
  - Он нам не коллега, - ответил Петр Ильич.
  - Формально коллега, а по сути ты прав. Но не важно, оставим фигуру этого государственного человека. Вова, доложи сводку, - сказал Анатолий Владимирович и остановился у двери, скрестив руки на груди.
  - Не нравится мне основная версия, как-то слишком глупо получается, - сказал Вова.
  - А можно суть дела разъяснить? - не вытерпел Петр Ильич. - А то все знают, один я, как дурак, здесь сижу!
  - Да особо и разъяснять нечего, - пожал плечами Вова. - Наш генеральный штаб, без обид, Анатолий Владимирович, выбрал наиболее приятную для себя версию и педалирует ее по полной. Два дня назад арестовали этих бедняг, строителей, что делали ремонт на этом этаже. Основная идея, я не могу назвать это версией, в том, что они, как мусульмане, соответственно, члены какой-нибудь запрещенной организации исламского толка, вступили в сговор с членами экстремистского движения "Наша воля!". Не знаю, по идейным ли соображениям, или решив подзаработать, эти узбеки взяли и заложили взрывчатку на этаже. Все чистенько и гладко: Трощук как раз занимался этой экстремистской организацией, вот они его и подорвали, отомстили за товарищей. А там товарищи один смех! Кого они там испугались, десяток ребят и двух запуганных девиц? Нет, я не могу такую версию отрабатывать, отказываюсь и точка. Мое дело, у меня свои мысли, свой план.
  - Это хорошо, Вова, что есть мысли, - заметил Константин Павлович, усмехнувшись. - Но, это стоит заметить, наши бедняги-строители действительно могут быть ультравахабитского толка, как раз возраст, материальное положение.
  ќ- Да знаю я, очень удобно, а то что у ребят уже по ребенку, а Фархат второго ждет? Ну и как с этим-то быть? А ребята в СИЗО, а жен их с детьми куда, на улицу? - разошелся Вова, побледнев.
  - Так, тихо, - грозно сказал Петр Ильич, даже Анатолий Владимирович опустил руки, покорно смотря на него, - и правда ерунда. Я помню, что там обнаружили пять миллиардов налом, и еще сколько-то фальшивыми банкнотами.
  - 6,5 миллиардов рублей наличными, копейка в копейку, еще около двух миллионов долларов разными банкнотами, а фальшивок на десять ярдов потянет. Мы когда с сбшниками стены вскрывали, так там как из древних замков золотые дукаты так и сыплются! - засмеялся Вова.
  - Вот, куча бабла и фальшивые банкноты, - строго сказал Петр Ильич. - Причем здесь какой-то политический клуб? Я согласен с Вовкой, чушь несусветная.
  - С клубом разберемся. Я попросил Дениса факультативно все выяснить, - сказал Анатолий Владимирович.
  - Это правильно, видел я этих девчонок по телевизору, запугали бедняжек. Тоже мне, нашли врагов государства! - загремел Петр Ильич.
  - А знаете где они сейчас? - спросил Анатолий Владимирович. Все настороженно посмотрели на него.
  - Так вроде одна под подпиской, а вторая как свидетель идет, - с сомнением сказал Петр Ильич. - Я вроде ничего не перепутал.
  - Нет, не перепутал. Вот только обе уже в СИЗО, как раз по делу этого Трощука, - ответил Анатолий Владимирович.
  - Это они его взорвали? Эти две бледные тени?! ќ- возмутился Петр Ильич и вскочил.
  - Нет, конечно же, ќ- ответил Анатолий Владимирович. - Но ведь нашим-то что главное? Посадить, и чем больше, тем лучше. Результаты нужны, посадки, как Сам завещал. Кстати, Константин Павлович, это дело берем под свой надзор. Подумай, как можно Дениса включить в рабочую группу.
  - Подумаем, - ответил Константин Павлович. - Я могу дело на Вову повесить, тем более есть пересечения, а Дениса и Наталью привлечь в качестве консультантов.
  - Так и сделаем, - согласился Анатолий Владимирович. - Вова, что молчишь? Ты же не все рассказал нам.
  - Не все. Фальшивки хорошо, красиво выглядит на экране. Но этим делом занимаются сбшники, правда, я наладил контакт с одним, обещал держать в курсе. Только вот не верю я, что хлопнули этого Трощука из-за бабок. Зачем? Дела-то шли неплохо, сбшник проговорился, что они давно разрабатывали этих ребят, не могли выйти на кассиров и обменный пункт. Фальшивки-то хорошие, бумага настоящая, вот в чем загвоздка, попахивает самым высоким уровнем вовлеченности.
  - Ого, как Вова-то заговорил, - засмеялся Константин Павлович. -ќ Давай к теме, а то все зубы заговариваешь. Мы поняли, что экстремисты и фальшивомонетчики мимо. Что под чертой?
  - А под чертой неизвестность, - многозначительно проговорил Вова. - Трощука уже пытались убить 15 лет назад. Информации мало, и это было не в Москве.
  - А где? - спросил Петр Ильич.
  - В Магнитогорске. Я запросил дело, но что-то они до сих пор молчат, роются в архивах, - ответил Вова.
  - Думаешь мочканули по старым долгам? - спросил Анатолий Владимирович.
  - Похоже на то. Нет, ну давайте мыслить логически - все у этого Трощука было в ажуре. Посчитаем: звание новое светит за дело об экстремистской ячейке, даже орден дать должны были, я получил подтверждение о внесении его в списки, второе...
  - Погоди, то есть ему должны были орден дать за "Нашу Волю!"? - спросил Петр Ильич. - Иммунитет нарабатывали? Тогда да, все у него было в ажуре по всем фронтам, согласен.
  - Во-во, неплохо устроился. До сих пор не могу получить выписки по его счетам, разрешения не дают, - сказал Вова.
  ќ- Дадут, скоро все дадут, - пообещал Анатолий Владимирович.
  - Собственно и все. Мне кажется, что это дело личное, месть. Хотели бы хлопнут, натравили бы отморозков или стрельнули где-нибудь, а здесь более тонкая работа, - подытожил Вова.
  - Согласен, - пробасил Петр Ильич. - Но с сбшниками надо работать, чтобы совместно в суд пойти. Чую, что под кем-то стулья затряслись, пусть падают, давно пора!
  - Пока Владимира подвесили, - сказал Анатолий Владимирович. - Ну и нас вместе с ним заодно.
  - Паны дерутся, а у холопов чубы летят, - задумчиво сказал Петр Ильич. - Надо бы типографию найти, раз склад был у этого Трощука, то и типография где-то рядом, в ближайшем Подмосковье.
  - А может и в Москве, почему бы и нет, - добавил Вова. - Я навел справки, оборудования хватает, можно и на небольшой типографии отпечатать и доработать, главное бумага, остальное не так уж и важно. Проверили банкноты - банкоматы отлично их принимают. Банки и забили тревогу.
  - Пусть СБ разбирается, а мы посмотрим, подключимся, когда надо будет, - Константин Павлович посмотрел на часы, снял с руки и принялся заводить. - Сейчас наш главный бог - отчетность. Вова, чтобы закрыл сегодня все хвосты.
  - Да понял я, - вздохнул Вова.
  
  Время было позднее. В темнеющем небе зажигались ночные звезды, весело поглядывала молодая луна, перемигиваясь с задержавшимся солнцем, спрятавшимся за горизонт из старых домов, как ребенок, поглядывая из тайного укрытия за всеми. Заторы уже разъехались, на бульваре было непривычно тихо и немноголюдно, редкие прохожие, счастливые обладатели недвижимости в центре города, выгуливавшие собак, и курьеры доставки еды. Женя сидела на лавке напротив памятника, она забыла, кому этот памятник, а вставать и подходить ближе было лень. Наверное, Тургеневу, подумала она и успокоилась. Гид из нее никакой, на многие вопросы, которыми Аня забрасывала Женю, она не смогла ответить, поэтому приходилось лезть в телефон и вместе изучать родной город. Аня возмущалась, больше для вида, пока Андре не упрекнул ее в том, что она сама ничего не знает о своем городе. Аня стала спорить, но, после первого же вопроса о том, кому принадлежал замок, она сдалась, добавив, что ей эти короли совсем не интересны.
  День прошел замечательно. Спектакль особо не впечатлил девочек, они посчитали его слишком академичным и скучным, а вот Андре, мало понимавший суть действия, сказал, что там были очень красивые женщины, и ему спектакль понравился. На что Аня съехидничала, что ему больше всего понравились цены на билеты, Андре не стал отрицать, посмеиваясь в усы.
  Распрощались поздно вечером, Аня затащила Женю поужинать с ними в грузинское кафе, запретив платить за себя, и очень расстроилась, что Женя уезжает на несколько дней. Андре тоже был расстроен, как показалось Жене, ей понравился этот спокойный рассудительный человек, общаясь с которым через Аню она перестала воспринимать его как иностранца. Аня затребовала с Жени полный фотоотчет о даче, о реке - все, ее интересовало абсолютно все. На общем канале в инстаграме Ани и Марии-Луизы Женя увидела и свои фотографии, через переводчика прочитав несложные тексты. Она себя не узнавала, веселую, с раскрасневшимся от смеха лицом, с блестящими глазами, забывшую про повязки на руках, красивую, и она нравилась сама себе. Читать уже было темно, и Женя, ожидая Петра Ильича, листала фотографии, которые ей перекинула Аня со вчерашнего спектакля. Как жаль, что они живут в разных странах, а, может, это и хорошо, так не разочаруешься друг в друге. Женя отложила телефон и задумалась, медленно моргая, засыпая под неспешный шелест листвы, стрекотание насекомых, отрывистые разговоры прохожих, из которых она вылавливала части слов, город убаюкивал ее, шепча старую мелодию.
  - Устала? - Петр Ильич сел рядом с ней, успев схватить выпадающий из рук телефон.
  - Да, что-то я заснула, - улыбнулась Женя и грациозно потянулась, совершенно забыв про свои раны, отозвавшиеся тут же тянущей болью. Она решила этого не замечать и продолжала улыбаться. - Как у тебя день прошел?
  - Скучно, зарылся в электронных бумагах, как цифровая крыса.
  - Ух-ты! Не ожидала от тебя подобного оборота речи! - воскликнула Женя и икнула, живот проурчал, требуя положенного ужина, и это несмотря на то, что она вместе с Аней на двоих съели огромное хачапури. - Ой, кошмар какой! Конфуз!
  - Ха-ха, в театре словечек понабралась? - усмехнулся Петр Ильич.
  - Ага, мы с Аней попробовали потом так выражаться, как же это, забыла слово... эм... высокопарно, вот!
  - И насколько вас хватило?
  - Часа на два, потом еще столько же ржали над собой!
  - Здорово, я рад. Ты вся светишься.
  - Ага, я сама себе нравлюсь такой, лишь бы не растерять, - улыбнулась Женя и взяла его руку. - А мы завтра на дачу поедем? А то мне Людочка ультиматумы ставит.
  - Не тебе одной, она всем уже объявила, что поедет сама в Москву за тобой, - рассмеялся Петр Ильич, сбросив усталость рабочего дня в заслуженном отпуске.
  - А теперь ты светишься, - улыбалась ему Женя. - Тебе это идет гораздо больше, чем строгая физиономия.
  - А что, строгая разве не идет? - удивился он, умело отыграв кокетливую обиду. Женя расхохоталась.
  - Тоже идет! Ты вообще красивый!
  - Ага, как Квазимодо. Пошли, пора домой. Утром сходим на перевязку и рванем на пару дней на дачу. Или ты хочешь с Аней погулять?
  - Мы уже обо всем договорились. Завтра и послезавтра у них встречи с другими знакомыми, я там буду лишняя. Она еще не уезжает, успеем нагуляться. Представляешь, они отказываются брать у меня деньги за кафе и даже за билеты!
  - Вот и правильно. Андре обрусел, это по нему видно. Хороший мужик, а ты не стесняйся, деньги нужны, чтобы их тратить, а радовать таких красавиц одно удовольствие.
  - Аня гораздо красивее меня, она как куколка.
  - Вы разные, незачем сравнивать. Пошли, а то уже поздно.
  Сев в машину, Женя увидела пропущенный вызов от матери. Она поколебалась и быстро взглянула на сосредоточенное лицо Петра Ильича, буравившего шоссе взглядом.
  - Мне мама звонила, а я не услышала, уснула, видимо. Можно я перезвоню?
  - Конечно можно, почему ты меня спрашиваешь? - удивился он. - Звони, я не буду слушать.
  - Да ладно, там ничего такого нет, - сказала Женя и перезвонила. Мама ответила моментально. - Привет, мам... да, не видела, уснула на лавке... нет-нет, все хорошо, просто перегуляла...да, все нормально, а у тебя как дела?... А ты где?... Ой, я сейчас спрошу.
  Женя положила телефон на колени и повернулась к Петру Ильичу. Он кивнул, что слушает.
  - Мама ждет нас у дома, ты не против?
  - Нет, пусть заходит в гости. Поужинаем вместе, - ответил он.
  - Спасибо! - Женя сжала его ладонь и схватила телефон. - Мам, мы скоро приедем...нет, ты останешься на ужин... но мама... ну, пожалуйста!.. Все, договорились!
  У подъезда их ждала мать Жени. Она изменилась, постриглась, укоротив волосы и от этого став выглядеть моложе, на ней было длинное платье наподобие сарафана с открытыми руками. Женя подошла и, не говоря ни слова, обняла ее. Как же они были похожи сейчас, она осторожно гладила дочь, вздрагивая, когда прикасалась к бинтам на руках, словно принимая на себя ее боль.
  - Добрый вечер, Анастасия, - сказал Петр Ильич, заметив в глазах женщины крупные слезы.
  - Здравствуйте, Петр Ильич. Я ненадолго.
  - Глупости, идемте в дом, - скомандовал он.
  Ужин приготовили мама с дочкой, Петри Ильич не стал мешать им, уйдя к себе разговаривать по телефону с родными, выслушивать рапорты каждого по очереди. Женя старалась, взбивая яйца для омлета, получалось с трудом, руки болели.
  - Надо бы тебе платье сшить, а то ходишь у меня как мальчишка, - сказала Анастасия.
  - Не надо, у меня руки все в бинтах, не хочу, - забеспокоилась Женя.
  Анастасия залила омлет и, закончив с салатом, поставила дочь посреди кухни. Она глазом сверяла с нее мерку, фигуры почти одинаковые, надо просто сделать на размер меньше.
  - Мам, а ты где работаешь?
  - В магазине, устроилась товароведом. Далеко, правда, в другом конце города, но пока все заплатили, как и обещали. Надо бы тебе там шмотки посмотреть, есть вполне неплохие.
  - А ты мне скидку оформишь?
  - Сама куплю, у нас скидка 30% . Женечка, можно я тебе куплю. Выберем вместе, а?
  - Ну да, можно, - Женя увидела, что мама заплакала, быстро отвернувшись от дочери.
  ќ- Омлет пригорит, - сказала Анастасия, мешая в сковороде. Она выключила плиту.
  - Мама, ну ты чего? -ќ Женя обняла ее сзади, прижавшись лицом к спине. - Мама, я же тебя люблю.
  - Правда? - Анастасия вздрогнула от ее слов. - Правда, Женечка?
  - Правда, - твердо ответила Женя и повернула ее к себе, расцеловала и заплакала вместе с ней. - А ты думала, что я тебя не люблю? Да как ты могла такое подумать!
  - Я себя не люблю. Это я виновата...
  - Не смей так говорить! - Женя гневно посмотрела ей в глаза. - Даже не смей так думать!
  Из комнаты вышел Петр Ильич. Женя сильно обняла маму и заявила.
  - А мы помирились!
  - Я очень рад, давно пора. Тут Люда тебя хочет допросить, - он протянул Жене телефон.
  - Мам, я скоро! - Женя убежала в комнату, откуда вскоре раздался громкий смех.
  - Спасибо вам, Петр Ильич, - Анастасия стала бесцельно мешать готовый салат, отвернувшись от него.
  - Заканчивайте благодарить, - поморщился он. - Как дальше жить думаете?
  - Не знаю, - честно ответила Анастасия, - я хочу уехать из этого района, куда угодно, но подальше. Я же во всем этом виновата, может, Жене будет лучше с вами, чем со мной?
  Голос ее дрогнул, она тихо всхлипывала.
  - Виновата, но не во всем, - Петри Ильич взял ее за руку и силой усадил за стол. Она оказалась довольно сильной. Он налил ей воды и подождал, пока она попьет. - Вины с тебя никто не снимает. Это раз, но, запомни главное, нечего ею упиваться. Ты должна думать о дочери, а показные самоуничижения ни к чему хорошему не приведут. Жене этого не надо, она сбежит, наделает глупостей. Надо жить дальше, забыть все не получится. Делать вид, что этого не было - не получится, нечего врать, но это и не значит, что надо об этом постоянно думать, вспоминать, посыпать голову пеплом, охать, вздыхать, слезы лить. Женя хорошая и умная, она сама знает, как будет лучше, а твоя задача ей в этом помочь. И главное, доверяй Жене, она этого заслуживает.
  - Спасибо, - она утерла слезы. - Вы умеете вправлять мозги. А как она изменилась, она стала даже выглядеть умнее. Я ей этого не смогу дать, я дура, что с меня взять.
  - Это не сможешь, дашь другое. Нельзя же быть идеальным во всех отношениях. Женя хочет любить, ей нужна в первую очередь твоя любовь доверие, вот что главное. А по поводу переезда, думаю, что ты права. Надо съезжать, чтобы воспоминаний было меньше.
  - Да, тем более, мне кажется, что за мной кто-то следит, - она побледнела.
  - Кто следит? - перешел на шепот Петр Ильич.
  - Не знаю, но я видела этого мужика уже не раз. Он провожает меня до дома, а потом еще долго торчит у подъезда. Специально стояла и смотрела в окно в подъезде. Я боюсь, что это они Женечку выслеживают. Я сюда ехала по кругу, следы запутывала.
  - Так, разберемся, - помрачнел Петр Ильич. - Я тебе завтра ссылку на одно приложение пришлю, установишь себе, разберешься, там все просто. Если будет контакт с этим типом или сможешь его заснять, нажмешь кнопку. Тогда придет информация мне и моим коллегам, все разговоры будут записываться, видео тоже и отправляться нам, следи, чтобы интернет был.
  - А, я поняла. Это такая программа шпион, да?
  - Именно, как поймаем, удалишь. А пока лучше походи под колпаком. Ну, в туалет телефон не таскай, ну понимаешь.
  ќ- Я все поняла и сделаю, - уверенно сказала Анастасия. Он непроизвольно засмотрелся на нее, Женя смотрела точно также, когда давала обещание.
  - Женя тебя очень любит, не предай ее, - сказал Петр Ильич шепотом, услышав, что Женя собирается идти к ним.
  - Никогда не предам, больше никогда, - шепотом кивнула Анастасия.
  На кухню вошла Женя и, склонив голову налево и прищурившись, спросила.
  - Серьезные разговоры? Совет в Филях?
  - В Бескудниково, - буркнул в ответ Петр Ильич. - Давай, хозяйка, накрывай на стол.
  - Не извольте сомневаться, все будет сделано в лучшем виде, - Женя встала в позу театрального официанта, накинув на руку полотенце.
  
  11
  
  Во дворе было тихо, слишком тихо для этого времени. Куда-то делись шумные детские компании, сиротливо стояли качели и пустовала песочница, приезжающие машины старались скорее убраться отсюда, будто бы это место было зараженным. На детской площадке гулял один ребенок с мамой, женщина учила ходить карапуза, страхуя веселого мальчика, давая ему упасть, подхватывая в самом низу, желая смягчить падение. Малыш не плакал, а заливался радостным смехом. В движениях мамы был виден опыт, она наперед знала, что будет дальше, незаметно следуя за неугомонным покорителем новых пространств. Можно было безбоязненно уходить с детской площадки, прогуляться по пустым проездам, машин все равно не было, и ребенок, почуяв свободу, пытался весело шагать по нагретом жарким солнцем асфальту.
  Вова некоторое время наблюдал за этой игрой, пока его не заметили, и женщина не помахала ему, приглашая к ним. Он улыбнулся и подошел. Оксана улыбнулась в ответ, а в глазах вспыхнул озорной и слегка насмешливый огонек, и Вова понял, что это было на его счет. Он слишком тщательно утром брился и мылся, сам не понимая, почему это делает, он даже не курил утром одну сигарету, которую разрешала ему Ольга.
  - Здравствуйте, Владимир, - певуче сказала Оксана и засмеялась. Он вновь залюбовался ею, теперь уже открыто, ловя в ее глазах одобряющие сигналы. Она была в легком летнем платье с кружевным лифом и без бюстгальтера, когда она наклонялась к ребенку, он хорошо видел ее налитые молоком груди.
  - Добрый день, Оксана, - поздоровался он, засмотревшись на ее грудь, когда она ловила сына. Оксана бросила на него такой откровенный взгляд, что он слегка покраснел.
  - Я не рано приехал?
  - Нет-нет, мужа все равно не будет. Я уполномочена все вам рассказать, - ответила Оксана, гладя сына по голове. Вова сел рядом на корточки, малыш потянул к нему руки, желая поиграть. - Не стесняйтесь Сережа очень общительный. Поиграйте с ним.
  - С удовольствием, - Вова взял малыша за руки, и они пошли бодрым шагом, малыш залился смехом, что-то радостно вереща. Оксана пошла за ними, с улыбкой смотря на Вову и распуская косу. - А где ваша ватага?
  - Мы мальчиков сдали бабушке в Витебск, я оттуда родом. Нечего им здесь делать, знаете, как они боялись домой возвращаться?
  - Могу себе представить, наверное, и кошмары снились? А почему сами не уехали?
  - Так дети пусть отдохнут, и мы заодно от них, - улыбнулась Оксана, она распустила волосы, а ее голубые глаза горели на солнце, губы раскраснелись, и Вова почувствовал, что нестерпимо хочет поцеловать ее. - Я вижу, что у вас нет детей. Вы женаты?
  - Вроде того, - ответил Вова, малыш устал и просился к маме на ручки.
  Оксана взяла его и пошла к коляске, Вова поспешил следом.
  - Пора его кормить, вы не против, если мы пойдем к нам? - спросила Оксана и, не дожидаясь ответа, пошла к дому.
  Они поднялись на этаж, здесь уже было убрано, стены не отмывали, готовились к ремонту, грубо сбивая остатки плитки, зачищая краску, пол был полностью очищено от плитки и выглядел серым и грязным.
  - Да, - только и смог проговорить Вова, осматриваясь.
  - Ничего, хорошо еще, что здесь только мы живем, остальные квартиры пусты, их владельцы даже не приезжали. Слесаря двери повесили на место, подмазали, обещали до конца месяца сделать более-менее. Мы не жалуемся, знаете, как зато тихо стало? ќ Оксана усмехнулась и открыла дверь. Малыш топал ножками, требуя есть.
  Вова вошел за ними в квартиру, здесь пахло выпечкой и легкими духами, которыми пользовалась Оксана, и в этот приятный аромат грубо вмешивался запах мужского одеколона, видимо, ее муж любил обливаться им с ног до головы. Вова непроизвольно поморщился, Оксана засмеялась, изобразив, как она обливается одеколоном после бритья, массируя щеки. Рядом с ней было так хорошо и легко, в груди щемило от приятного влечения к этой женщине, хотя Вова не особо любил такой тип, больше предпочитая подтянутых, поджарых, как смеялась над собой Ольга.
  - Вова, я же могу вас так называть? - спросила Оксана и сразу же добавила, резко переходя на "ты". - Ты не стесняйся, мы сейчас покушаем и спать.
  Она унесла ребенка в комнату переодевать, рукой показав ему на ванную. Он тщательно вымыл руки, так и не решив, какое полотенце для рук, и вышел с мокрыми руками на кухню. Квартира была большая, на такую они даже не претендовали в самых смелых мечтах. Дорогой ремонт, слегка безвкусный слишком всего много, и уже потертого, раскорябанного детьми. Здесь жили, и жили весело, если бы не этот ужасный запах одеколона.
  Из комнаты вышла Оксана, она переоделась в мужскую рубашку, не слишком длинную, открывая стройные чуть располневшие ноги. На кухне она быстро посадила малыша на стульчик, из холодильника полетели баночки, чашки, выстраивая перед насупившимся карапузом богатый стол. Вова сел напротив и стал смотреть, как она кормит малыша. Оксана бросала на него смешливые взгляды, ничуть не останавливая его в наглом любопытстве. Ребенок что-то поел и настырно лез к мамкиной груди.
  Оксана посадила малыша на колени и расстегнула рубашку, открывая левую грудь, подвигая сына к соску.
  - Я тебя не смутила? - хитро спросила она, ловя удивление в глазах Вовы.
  - Скорее это я тебя смутить должен, - почему-то шепотом ответил Вова. - Мне выйти, я могу в прихожей подождать.
  - Нет, не надо. Если тебе неприятно, можешь выйти, - Оксана игриво закусила губу и расстегнула рубашку до конца, открыв для него вторую грудь и мягкий живот, в который долбил ручками малыш.
  - Непротивно, - выдавил из себя Вова.
  Оксана покормила малыша и ушла с ним в комнату. Он сидел на кухне и слушал, как она поет ему колыбельную. Мысли путались, он уже забыл все вопросы, какие хотел задать, хорошо, что составил план допроса накануне, от ее пения клонило в сон, он задремал, видя во сне, как она кормит ребенка.
  Проснулся он от запаха ее духов. Оксана стояла перед ним, ласково глядя на него и собирая волосы, играя с ними.
  - У нас есть два часа, больше он не спит, - сказала она и подошла вплотную, так, чтобы грудь была прямо перед его лицом.
  Впервые в жизни Вова понял, что сейчас его, а не как обычно, когда он был хозяином положения. Слабая мысль об Ольге разбилась о глубокий страстный поцелуй Оксаны. Он сорвал с нее рубашку, посадил на стол, теперь она раздевала его.
  - Пошли в комнату, не люблю здесь, - сказала она и увела его в спальню, где в детской кроватке спал малыш, шумно посапывая носиком.
  Оксана жестом приказала ему лечь на застеленную покрывалом кровать. Он послушно выполнил приказание, она взяла с полки презерватив, залезла на кровать. Вова смотрел на Оксану, с горящими голубыми глазами, с порочной улыбкой на розовых губах, со смехом надевавшую презерватив. Она сама сняла с себя трусы и села на него, накрыв водопадом цветов. Ее тело сводило его с ума, располневшая после беременности, что совсем не портило, ему безумно нравилось гладить ее, получая в ответ долгие страстные поцелуи, ловить безумные взгляды ее голубых глаз. Когда Оксана насытилась, утолив страсть, как ему показалось, он подумал об Ольге, высвобождая наружу накопленное напряжение.
  - О ком ты думал сейчас? - прошептала Оксана, кусая его губы. - Ты же подумал о ней, правда?
  - Да, - ответил Вова, во рту все пересохло.
  - Это не измена, так, небольшая шалость, - улыбнулась она. - Если, конечно, ты не захочешь придти ко мне еще.
  - А сколько у тебя таких же, как я? - спросил он, увидев это в ее насмешливом взгляде.
  - Зачем это тебе? Если скажу, то ущемлю твое достоинство, а ты мне очень понравился. У тебя хорошее крепкое тело, вот если бы ты еще бросил курить, то было бы совсем здорово. Не думай, я не нимфоманка, хотя, может и она. Не знаю, но на каждого встречного не бросаюсь. Я же тебе понравилась тогда, в первый раз? Ты меня глазами раздевал, мне это нравится, когда мужчина не врет.
  - А твой муж врет?
  - Да, постоянно, - она вздохнула. - Я ему уже не интересна, наелся мной. Давай просто полежим, погладь меня, мне нравится.
  Через полчаса Вова взял инициативу в свои руки, Оксана не сопротивлялась, легко, без стеснения отдаваясь ему, смотря ласковыми голубыми глазами. Что-то внутри него распрямлялось от этого взгляда, в ее глазах он искал другую и находил, Оксана умела быть разной, той, что нужна была ему.
  - Ты еще придешь? - шепотом спросила она.
  - Да, если ты захочешь, - ответил он.
  - Хочу, - коротко ответила она и встала с кровати. - У нас еще есть время, ты же пообедаешь со мной?
  - С удовольствием, - с готовностью солдата ответил Вова, бесшумно вскакивая с кровати, как распрямленная пружина, она тихо рассмеялась, схватила за руку и отвела на кухню. Вова стоял на месте, наблюдая за тем, как Оксана, без тени брезгливости, собирает его вещи, аккуратно укладывая на стуле. Она нервничала, это было видно по быстрым взглядам, которые она бросала на него и цветок на подоконнике, не желавший цвести уже который год, по вздрагивающим губам, путавшимся между довольной и смущенной улыбками, торопливым движениям рук. Он поймал ее и прижал к себе, Оксана глубоко вздохнула и сильнее обняла его за шею, прижимаясь щекой к его щеке, уже обросшей мелкой колючей щетиной, которую Ольга называла наждаком, а ведь он только-только утром тщательно выбрился.
  - Ты же меня обманула, - сказал Вова, Оксана быстро посмотрела ему в глаза и засмеялась, закивав.
  ќ- Знаешь, как я перетрусила сейчас? Все думала, а если ты меня пошлешь, опозоришь, -зашептала она.
  - Я бы так никогда не поступил. Просто бы отказал и забыли, - ответил Вова.
  - Значит, я в тебе не ошиблась, - она одарила его благодарным поцелуем. - Пошли в душ, тебе не жарко?
  - Очень жарко, ты же рядом.
  Она довольно хихикнула и увела его в малую ванную, где стоял унитаз и большая душевая кабина, в углу сиротливо ютилась крохотная раковина. Оксана долго настраивала воду, то обжигая, то включая очень холодную. Струи лились сверху, как теплый ливень летом, чистая вода, перемешанная с запахом ее духов, нагретого солнцем тела обжигали, волновали кровь. Они просто стояли обнявшись, осторожно целуясь, словно в первый раз.
  - Мой муж говорит, что я толстая, - печально сказала Оксана. - Да, я набрала вес, но это неизбежно, я и так стараюсь, но уже не получается.
  - Ты прекрасная, - сказал Вова. - Твой муж дурак, ты его любишь?
  - Наверное, да. Тебе будет это сложно понять, у меня же четыре сына от него, а это как поезд, который пустили на дальнюю станцию, пока не доеду до конца... ну, или как-то так, я долго думала об этом, у меня много времени поплакать одной. Вот такая жизнь. А тогда, когда ты пришел нас допрашивать, после этого взрыва, я увидела что-то в тебе. Придумала, наверное, как обычно, придумала себе жизнь.
  ќ Ничего ты не придумала, все так есть, как есть. Я не поэт, не могу изящно выражаться, -ответил Вова.
  Она засыпала его поцелуями, получая любовь и ласку в ответ, говорившую больше, чем любые слова. Сейчас он смотрел на нее иначе, это была уже не ненасытная нимфоманка, которую она умело сыграла, а красивая, добрая, влюбленная - он и сам чувствовал, что влюбился.
  Оксана была чуть ниже его сейчас, до этого ему казалось, что она немного выше, он запутался, такой разной она виделась ему. Полные груди манили к себе, он стал нежно целовать их по очереди, получая струю горячего молока в рот. Оксана гладила его по голове, разрешая делать все, что ему хочется, целовать мягкий живот, спускаясь все ниже, вздрагивая от его ласк, наполняясь горячим желанием.
  - Давай, я так хочу, - прошептала она, поворачиваясь к нему спиной и упираясь руками в стенку душа. Вова засомневался, все же презерватива не было, а он вряд ли сдержится. - Володя, не бойся, я уже год пью противозачаточные. Я больше не хочу детей, хватит.
  Видя, что он все еще колеблется, Оксана ввела его в себя, бросив любящий взгляд через плечо. Сквозь шум воды не было слышно, как на кухне поочередно вибрировали телефоны, они оба устали, не в силах остановится, не утолив горячей страсти, бушевавшей внутри. Потом просто сели на пол душа, смеясь и любуясь друг другом, видя в глазах большее, чем просто желание секса, находя в нежных поцелуях больше.
  Через полчаса все следы преступления были убраны, они сидели за столом и чинно обедали. Оксана оделась в мягкий домашний костюм из тонкого хлопка, больше напоминавший пижаму, с принтом из веселых медвежат из мультиков, Вова же, облачившись в брюки и рубашку, успокоился. Они ели молча, переглядываясь, улыбками вновь переживая свое преступление. Вова не испытывал угрызений совести, он как любил Ольгу, так и любит, и хочет от нее детей, теперь уже точно двоих, не меньше, ни больше. Оксана тушевалась, краснела, потом бледнела, задумчиво глядя в угол кухни, то сжимая его пальцы, то отдергивая руку.
  ќ- Ты придешь еще раз ко мне? - тихо спросила она, уткнувшись в тарелку с мясной запеканкой, которую она приготовила специально для него с утра.
  - Конечно, если ты приготовишь опять эту прелесть, - улыбнулся Вова и отправил в рот большой кусок, смачно прожевав. Оксана засмеялась.
  - Нет, ну, правда, придешь?
  - Приду, но не обещаю, что это будет скоро. Много работы, я итак еле-еле выбил себе день на местную командировку сюда.
  - Да-да, я понимаю. Ты только мне не ври, а то ведь я буду ждать, - она повернула к нему голову, чуть коснулась плеча. В распахнутых глазах было столько доверия, искренности, что у Вовы перехватило сердце и он побледнел.
  - Если я дал слово, то так и будет, - ответил он, нахмурившись.
  - Хорошо, но секса может и не быть. Придешь просто погулять с детьми? -ќ с надеждой спросила она, - могу придумать, повод, мы как бы случайно встретимся в парке, и ты немного погуляешь с нами? Со мной.
  Она замолчала, улыбнулась, получив ответ в его глазах. Вова доел запеканку, она вскочила и наложила ему полную тарелку.
  - Вов, а покажи мне свою жену, а?
  - Хорошо, сейчас, - он взял телефон и открыл папку с фотографиями Ольги. Их было немного, в основном с последнего отпуска, который был почти год назад поздней осенью, они ездили тогда в Армению, познакомиться с родней, как шутила Ольга, хотя все ее родственники жили в России, в основном в Москве и Ставрополе.
  - Она очень красивая, такая необычная, - Оксана листала фотографии, остановившись на одной, где Ольга стояла у большого зеркала в отеле и причесывалась после ванны. На обнаженном теле горели искорками капельки воды, она смотрела в зеркало с превосходством. - Это же ты ее снял? Так удачно, тебя не видно в зеркале. Мне она очень нравится, я всегда мечтала о такой фигуре. Если бы я была мужчиной, то точно бы влюбилась в нее. А ты? - Оксана густо покраснела, спрятав глаза от него в телефон.
  - Я? - удивился Вова. - Хм, если бы я был женщиной, то точно бы влюбился в тебя.
  ќ- А в нее?
  - В вас обоих, без раздумья.
  Оксана взяла свой телефон и перебросила к себе фотографию Ольги у зеркала. Вова удивился, но не стал возражать.
  - А это мой муж, или тебе неинтересно? - она открыла семейные фотографии.
  - Интересно, - Вова медленно листал фотографии, где была она и дети, изредка присутствовал еще высокий черноволосый мужчина с недовольным лицом капризного мальчика. Долистав до общей фотографии, где была Оксана и дети, он перебросил ее себе.
  - А жена ревновать не будет? - усмехнулась Оксана.
  - Нет, тут же дети, к чему ревновать? - удивился Вова.
  - Ой, какой ты наивный! - рассмеялась она и прислушалась, в комнате ворочался малыш. Она бесшумно встала и ушла в комнату, быстро вернувшись. - Спит, ты на него хорошо влияешь, он давно так долго не спал. Я пока мужу перезвоню, ты не против?
  Оксана набрала номер. Выслушав целую лекцию, она со всем согласилась, сообщив, что Владимир только что пришел, и мастерски расстроившись, что он не успеет к ним. Закончив этот спектакль, Оксана с омерзением отодвинула от себя телефон.
  - Как же ты живешь? - вздохнул Вова, не ожидая, что из него вырвется этот вопрос.
  - Так и живу, я же тебе говорила - я поезд, мне ехать еще долго. Так, я тебе хотела рассказать кое-что. Мы узнали, мне рассказала Гульнара, она моет у нас подъезд, короче, ее мужа и других ребят забрали ваши, думают, что они заложили взрывчатку или что-то подобное. Так вот это невозможно.
  - Интересно, а почему?
  - А разве ты думаешь, что его взорвали эти ребята? У них по ребенку, хорошие ребята, я их всех знаю, очень добрые и веселые. Неужели ты думаешь, что это они? - Оксана с испугом посмотрела на Вову.
  - Я так не думаю, но есть мнение, поэтому их и посадили в СИЗО. Что ты хотела сказать? Не темни, какие у нас с тобой теперь могут быть секреты?
  - Я боюсь, что наврежу хорошему человеку, - Оксана вздохнула и быстро сказала. - Ребята положили плитку, а кнопку должны были делать другие, те, кто лифтами занимаются. Но их не было, долго ехали или еще что-то. Кнопку поставил наш администратор дома, он еще зам. начальника охраны. Я его случайно увидела, когда мусор поздно вечером пошла выносить.
  - Интересно, так это он кнопочную панель ставил? Он разве это умеет?
  - Сергей Николаевич все умеет, он порядочный человек. Вот, это я и хотела сказать, ребята ни при чем. А, вот еще, смешно, честное слово. Он как меня увидел так испугался, никогда его таким не видела. Наверное, устал, много работает. У нас как, если есть проблема, то проще ему написать, все быстро решит.
  - А как его зовут?
  - Сергей Николаевич Юдин, ты его сразу узнаешь, он седой весь, так жалко, а ведь еще молодой, кто-то сказал, что ему и пятидесяти нет. Плохо выглядит, одинокий, женщины нет.
  - Ага, ты уже все разузнала? - засмеялся Вова.
  - Конечно, а ты думаешь, когда сидишь с детьми, то весь в делах? Знаешь, какая скука! - звонко ответила она, прижавшись к нему. Вова отодвинулся от стола и посадил Оксану на колени. Она накрыла его влажными волосами, глаза смеялись, а губы целовали. - Я тебя покормлю, можно? Это мания такая, хочется всех кормить с ложечки.
  Вова широко открыл рот, Оксана залилась звонким смехом, укладывая вилку за вилкой в него.
  
  Сергей Николаевич сидел в своем кабинете, бегло просматривая журналы. Рядом висел огромный монитор, разбитый на множество квадратов, он изредка смотрел на него, перещелкивая на клавиатуре камеры. Он торопился, скоро уезжать, а он не сделал все, что хотел. По узкому, исчерченному морщинами лицу пробежала судорога, сердце опять закололо.
  Он отложил работу, все сделать невозможно, если что подключится удаленно. Взяв с полки небольшую дорожную сумку, он бросил беглый взгляд на себя в зеркале. Старик, молодой старик. Он уже видел конец своей жизни, сгорбленный от войны и зоны, а когда-то был высоким и красивым, Юлька всегда ругала его за любовные похождения, а что осталось от него? Тощий сгорбленный старик с сильными жилистыми руками и непроницаемым лицом, полностью седой, отчего волосы казались белыми, внимательные серые глаза всегда смотрели вниз, чтобы резко подняться и уложить собеседника острым неприятным взглядом, который он старался прятать от всех.
  В груди защемило так, что он выронил сумку, схватившись рукой за стену. Перед глазами стояла Юля, высокая, но все равно ниже его, сероглазая красавица, в строгом синем мундире, не способном скрыть красивые длинные ноги, юбка делала ее стройнее и привлекательнее. У нее не очень красивое лицо, такое же вытянутое, как и у него, но глаза блестят так, что хочется влюбиться в эту девушку, и плевать на наметившиеся погоны на плечах. Он был влюблен в нее, не как поклонник, жених, скорее как отец в свою дочь. И она по праву была его дочерью, но не по документам. Сергей Николаевич отогнал от себя это видение, такой он запомнил ее в последний раз, уезжая на войну на проклятую вторую войну в его жизни.
  Он собрался и вышел, забрав сумку. В коридоре его окликнул директор, и он подошел к кабинету.
  - Уезжаешь? - невесело спросил директор.
  - Да, ты же знаешь, мне надо.
  - Да я понимаю. Слушай, Сергей Николаевич, - директор был старше его на десять лет, плотный, лысеющий мужчина, набравший вес в обществе, но всегда называвший Сергея Николаевича по имени отчеству, и больше никого. - Я тут поговорил, у меня друг адвокат, если тебе нужна помощь, ты скажи, поможем. Там нормально, без денег все сделают.
  - Спасибо, Олег, - он пожал руку директору. - Спасибо, обязательно попрошу, когда придет время. Ты мне обещал девушек не трогать. Они же свою работу выполняют, а куда им с детьми идти?
  - Все сделаю, не переживай. Работали и пусть работают. Пацанов жалко, вообще ни при чем, сделают из них козлов отпущения.
  - Все решим, выпустят. Вот вернусь и решу вопрос, - коротко ответил Сергей Николаевич. - Ты нашим волкодавам спуску не давай, а то обленились совсем. Я инструкции написал.
  - Видел, сам проконтролирую. Ну, давай. Тебя Колька отвезет, я его просил.
  - Спасибо, а то боюсь опоздать на самолет.
  - Не опоздаете, он тебя до вокзала добросит, а там на экспрессе. В область уже такие пробки, точно не доедешь.
  Они хлопнули по рукам, и Сергей Николаевич вышел на улицу. Теплый ветер успокоил голову, он задержался на входе, приветливо помахав девушке-уборщице, вытиравшей стекла на первом этаже административного корпуса.
  - Наргиз, - позвал он ее, девушка подбежала к нему, доверчиво смотря в глаза, он спрятал взгляд, отвечая ей доброй улыбкой, которую не всякий мог разглядеть на его суровом лице. Девушка улыбнулась в ответ, все, кто с ним работал, видели его настоящее лицо. - Все уладил, не беспокойтесь. И мужей ваших вытащим, я обещаю.
  - Спасибо, Сергей Николаевич, - поклонилась девушка и погладила его по рукам. От ее певучего акцента хотелось улыбаться, она сама выглядела, как солнце, круглолицая с большими смеющимися глазами и яркими веснушками на лице. - Ты очень устал, отдохни, пожалуйста. Ты же в отпуск едешь?
  - Да-да, что-то вроде. Скоро вернусь, -ќ вздохнул он и, увидев, что к ним идет коротко стриженый мужчина в серых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, поспешил к машине, припаркованной за воротами. Он сразу узнал во взгляде мужчины мента.
  Вова подошел к девушке, следя за отъезжавшей машиной, и спросил.
  - А кто это был, седой?
  - Сергей Николаевич, он наш начальник, - ответила девушка и вгляделась в лицо Вовы. Она узнала его и побледнела. - А вы к кому?
  ќ- Так к нему. Ладно, директор на месте? - спросил Вова, она кивнула, и он вошел в здание.
  
  12
  
  Гулкие темные коридоры с мигающими лампами и неистребимым запахом страха, бесконечность лестничных пролетов и серость лиц в погонах. Так обычно рисовался каземат в умах большинства граждан, а здесь было светло и чисто, ярко горели новые светильники, блестели после недавнего ремонта стены и пол, все выглядело вполне дружелюбно, если бы не запах страха, пробивавшийся не сразу сквозь толщу синтетической вони, главного признака нового ремонта. Побыв здесь час, начинаешь ощущать этот запах, не сразу, сразу и не поймешь, что так защекотало в носу, а сердце вдруг закололо, а это он пришел, незаметный, ухмыляющийся. Еще немного и станешь слышать приглушенные крики, стоны страданий вековых узников, грохот цепей - историческая память, неистребимая, разъедавшая стены этой крепости изнутри.
  Денис сидел в приемном помещении, ожидая разрешения на вход. Государство в государстве, здесь никто не открывал двери по щелчку пальцев или красивой корочке, повсюду царил смрад подземелья, так искусно замаскированный новым ремонтом, смрад исходил из самих людей, работавших здесь. Не все были палачами или садистами, скорее их было меньшинство, но работа со временем меняла не только взгляды человека на других людей, но и его внешность, накладывая маску цербера даже на миловидных женщин, смотревших на тебя, как волчица, готовая броситься к прыжку. Денис не отрицал тюрьмы, как Алина, считавшая все это пережитком, а новый человек должен был быть свободен от подобных предрассудков и средневековой технологии наказания виновных и невиновных. Надо было немного поработать здесь, поработать с людьми, которых привозили сюда в закрытых машинах во внутренний двор, чтобы никто не видел, кого привезли, и тогда становилось понятно, как открывается человек, обнажая свою истинную сущность, наглядно демонстрируя наивность мыслей о "новом человеке", свободном от заблуждений и предрассудков, идущим в ногу с техническим прогрессом к высшей точке развития интеллекта и, соответственно, гуманности. Средневековье, оно осталось в этих стенах, оно осталось и внутри людей, неготовых расстаться с звериным обликом или звериной сущностью, скрытой за благонравной личиной. Все это Денис и не собирался рассказывать Алине, слишком чувствительно относившейся к тюрьме, а особенно к СИЗО, видевшейся ей оплотом беззакония и пыток. Что ж, она имела право на такое мнение, реагируя на кричащие новости, которые, к сожалению, были правдивыми, и от этого страх зарождался и внутри тех, кто был на свободе, а где страх, там и ненависть. Денис задумался, а что если показать общественности всех, кто сидит? Поименно, рассказать о преступлениях, познакомить? Он ухмыльнулся, представляя, как общество, еще недавно настроенное против системы наказания, развернется на 180 градусов с требованием построить больше, еще больше казематов - у нас же еще столько необжитой тайги, вот пусть и обживают! Но не Алина, она верила в людей, без лицемерия религиозных учении, но по праву проповедуя все лучшее, что пытались вложить в вероучения наивные создатели, пока их не поглотили автократы и религия не стала истинной, а значит институтом управления обществом, во многом карательным. И Алина была его балансиром, не давая упасть, ожесточиться, как многие его бывшие коллеги, видевшие во всех потенциальных преступников и, следуя этой логике, закрывая дела на раз два, без особого расследования.
  Система не может ошибаться если человек попал сюда, то в этом нет вины системы исполнения наказаний, ошибки делают на первых этапах, на самых главных, а система не ошибается, она ожесточается и звереет, и в этом ее главное преступление. Вот кто-то входит, кивает ему, безликий человек, Денис не запоминал эти лица, деля лишь по гендерному признаку, его позвала женщина.
  - Вам дано разрешение на посещение всех заявленных лиц. С вами проследует наш сотрудник для вашей безопасности, -ќ сказала женщина в форме. Денис кивнул и расписался во всех предложенных документах, бегло прочитав знакомые бланки.
  Она отвела его к другой двери, открыла ее своим пропуском, и Дениса забрал уже другой человек, молодой еще парень, не больше двадцати пяти лет, и поэтому сохранивший лицо. Как ни крути, а повсюду решают нужные бумажки, подписанные нужными людьми, в ином случае никто бы не подпустил Дениса к задержанным по такому секретному делу.
  Они долго шли по длинному коридору, поднялись на другой этаж, прошли еще половину бесконечного коридора, чтобы пройти на другую лестницу и уже спуститься вниз на три этажа.
  "Подвалы, средневековые казематы", - подумал Денис, осматривая темный коридор, покрашенный старой масляной краской, отдаленно напоминавшей зеленый цвет. Достаточно ярко светили лампы дневного света, но хотелось больше, липкий туман забивал глаза, надо проморгаться, включить, наконец-то, свет. Денис шел за молодым сержантом и думал, что же могут чувствовать осужденные, как тяжело здесь находиться этим девушкам, ради которых он сюда пришел.
  - Проходите, сейчас приведут задержанных, - сказал сержант, открывая одну из дверей.
  Комната была крохотная, вытянутая, с одним столом и двумя стульями. Больше ничего в комнате не было, недавно отремонтированная, она резко контрастировала с "мертвым коридором", как окрестил его про себя Денис. Денис сел за стол лицом к двери, сержант встал сзади, и уперся в смартфон. Дениса это немного удивило, ему стоило больших трудов пронести сюда планшет, про телефон и речи идти не могло. Он выложил из сумки папку с фотографиями и бланками допроса, планшет остался в сумке, пока в нем не было надобности.
  Через десять минут ввели скрюченного парня, его лицо больше напоминало огромный кровоподтек, в котором с трудом угадывались глаза, его губы дрожали, он постоянно озирался, инстинктивно прижимая руки к голове. Конвойный усадил его на стул, стукнув по плечу, чтобы тот не дергался, никто его бить не собирается. Парень не смотрел на Дениса, мельком взглянув на сержанта в конце комнаты, не обращавшего ни на кого внимания, он смотрел фильм в наушниках. Денис открыл папку и сверился с фотографией. В этом кровоподтеке было сложно узнать Вадима Нефедова, сходство было еле уловимым.
  - Вы Вадим Нефедов? -ќ спросил Денис.
  - Вадим Олегович Нефедов, 1998 года рождения, - быстро ответил парень, в первый раз посмотрев на Дениса.
  - Хорошо, меня зовут Ефимов Денис, я следователь прокуратуры, - Денис положил перед ним свое удостоверение. Вадим не касаясь корочки, внимательно прочитал его и кивнул, что понял. - Я пришел, чтобы задать вам несколько вопросов.
  - Я уже на все отвечал, я все подписал! Чего вы от меня еще хотите? - неожиданно вскрикнул парень, сержант сзади остановил фильм и внимательно посмотрел на него.
  - Меня интересуют ваши показания, которые вы дали на Осину Марию Викторовну и Королеву Полину Егоровну.
  Парень вздрогнул, но ничего не сказал, волком посмотрев на Дениса.
  - Вы хотите мне что-то сказать? -ќ спросил его Денис.
  - Нет, я все уже описал в своих показаниях, - прохрипел Вадим, уставившись в пол.
  - Я читал ваши показания и поэтому решил лично с вами переговорить. Вас давно выписали из больницы?
  - Три дня назад.
  - Интересно, и три дня назад вы подписали эти показания, - Денис вынул из папки ксерокопию протокола. Парень молчал. - Это ваши показания?
  - Да мои, - не глядя ответил он.
  Денис задумался, в лоб бить итак запуганного человека или попробовать подойти ближе, втереться в доверие, как его учили еще в школе милиции. Вадим нервно дергал головой, один раз быстро взглянул на Дениса, потом скользнул взглядом по сержанту и уставился в пол, шумно задышав. К такому не подойдешь, у него уже все на лице написано, можно и не спрашивать.
  - Вы утверждаете, что Осина и Королева по предварительному сговору организовали покушение на убийство Трощука. Так написано в ваших показаниях, все верно? - спросил Денис, Вадим не пошевелился, превратившись в уродливую скульптуру.
  - Я все рассказал и от показаний не отказываюсь, - прохрипел он в ответ.
  - А мне видится, что имел место оговор. Вы сообщаете о событиях, которые случились уже после того, как вам определили меру пресечения и посадили в СИЗО. Каким образом вы смогли узнать о планах Осиной и Королевой, а главное, как две женщины смогли достать взрывчатку, собрать бомбу и незаметно установить ее в жилом доме, не имея ни навыков, ни связей? - Денис подождал, но парень молчал, не двигаясь. - Вот вы сообщаете, что гражданками Осиной и Королевой неоднократно были высказаны вслух призывы привлечь по закону следователей Трощука и Канаева за беспредел. Вы считаете, что подобные фразы могут свидетельствовать о готовящемся покушении? У меня есть и другие показания участников вашей группы, например, Романа Григорьева или Олега Константинова, которые, также, как и вы, находясь под арестом в СИЗО, дают совершенно другие показания на гражданку Осину и гражданку Королеву. Они характеризуют их, как исключительно порядочных и честных людей, а также подтверждают указанную вами фразу о привлечении к ответственности следователей, но господа Григорьев и Константинов отрицают, что эти девушки могли бы пойти на преступление. Скажите, Вадим, зачем вы оговорили Марию и Полину? Они же к вам очень хорошо относятся, а Мария даже влюблена в вас?
  - Да что вы можете понимать?! - взревел Вадим, сержант посмотрел на него, но не стал отвлекаться от фильма. - А может, я просто жить хочу?! Понимаете, жить! Что этим дурочкам будет? Дело все равно рассыплется, а я жить хочу, очень хочу. Вы не знаете, как это, когда вас постоянно избивают, просто так, потому, что ты еще дышишь! Откуда вам это знать, вы только и умеете, что бить, бить, бить!
  Денис подождал, пока он успокоится и затихнет. Вадим минут пять отпускал в его адрес разные ругательства, так и ни разу не подняв глаза.
  - Не стоит давить на жалость, Вадим Олегович, - сухо сказал Денис. - Если вы хотите заявить о пытках и насилии, то я готов принять ваши показания и помочь. Не хотите, что ж, ваше дело, но, я хочу вам объяснить главное, то, что вам, наверное, непонятно - вас никто не выпустит за то, что вы сдадите всех своих друзей, оговорите их, напишите сотни доносов. Вам это не поможет. Вы предали своих друзей, вы предали девушку, которая вас любит, и вам с этим жить, а жить вы будете, не сомневайтесь. Никто убивать вас не собирается. Я хотел, чтобы вы знали это. У меня остался еще один вопрос, знаете ли вы этого человека?
  Денис открыл папку и вынул фотографию майора СБ в парадном кителе, сияющего, с почетной грамотой в руках. Вадим резко взглянул на фотографию и часто замотал головой.
  - Не узнаете, правда? А ведь это Канаев Игорь Валерьевич, майор СБ, он вел ваше дело совместно с Трощуком. И вы его не знаете? Это странно, ведь он принимал у вас ваши показания. Ну как, не вспомнили?
  - Я никогда не видел этого человека, - сказал Вадим, чеканя слова, как школьник на линейке.
  - Хорошо, а вы узнаете себя и ваших друзей? - спросил Денис, открывая на планшете фотографии. Среди множества молодых лиц можно было легко узнать и Машу с Полиной, и Вадима. Денис листал фотографии медленно, чувствуя, как Вадим постепенно вглядывается в них.
  - Это члены нашей группы, они не мои друзья. У меня нет друзей, - глухо ответил Вадим.
  - Вы не узнаете этого человека? Да, он стоит боком, но его легко узнать? Кто это? - спросил Денис, показывая на фигуру, стоявшую позади так, словно человек сознательно не хотел попасть в кадр.
  - Нет, не узнаю.
  - Странно, а остальные члены группы сразу же узнали его. Это Парфенов Павел Леонидович, вы с ним знакомы, не отрицайте. У меня достаточно показаний о том, что вы общались, спорили, есть ваша переписка с ним.
  - Я никого не узнаю. Я не знаю этого человека, - уже с вызовом повторил Вадим и насмешливо посмотрел на Дениса. - Я впервые вижу этого человека.
  - Не впервые, вы только что видели его на другой фотографии, - Денис вновь положил перед ним почетное фото майора. - Парфенов и Канаев - это один и тот же человек.
  - Я ничего не скажу. Уведите меня! - вдруг крикнул Вадим.
  - Можете уходить, от вас мне больше ничего не нужно. Но, я призываю вас подумать и решить для себя, имеете ли вы право ломать жизнь другим людям? Ваш донос на Марию и Полину клевета, они сидят рядом с вами, здесь, понимаете, что вы сделали?
  В комнату вошел конвойный и поднял Вадима. У самой двери Вадим остановился и, обернувшись, прошептал: "Он обещал, что их посадят под домашний арест". Денис кивнул, что понял, и Вадим вышел первым, странная решимость появилась в его шаге, он будто бы сам хотел скорее вернуться в душную камеру.
  Следом привели соратника Вадима Петра. Это был высокий худой парень с длинным носом, и от этого он походил на озабоченную собаку, которая мечется по двору в поисках выхода. Толку от Петра было еще меньше, он либо не отвечал на вопросы, либо повторял заученный текст. Денис все это старательно вносил в протокол. Показания или донос, что вернее, был идентичен доносу Вадима, почти слово в слово.
  Когда его увели, сержант оторвался от фильма и повел Дениса на другой этаж. Здесь было гораздо светлее и дружелюбнее. В комнате допроса стоял такой же стол, но стульев было больше, а в углу у двери стояла вешалка. Сержант вышел и вскоре вернулся, сообщив, что Королеву увезли в больницу, у нее открылась язва, с утра кровью ходит. Сначала думали, что отравление, ждали врача, а он сразу же вызвал неотложку. Слушая этот скупой доклад, у Дениса сжалось сердце, он побледнел, сокрушенно покачав головой. А ведь ее мать передавала копии медицинских заключений, что у девочки язва и ей нельзя в тюрьму, следователь, формально принявший дело после смерти Трощука, даже не стал прикладывать эти документы к делу, отклонив как несущественные. Все это было задокументировано. Денис выстроил в голове план доклада, с которым вечером пойдет к генералу. Он запросил справку о госпитализации Полины, сержант отправил в другой отдел.
  Привели Машу, бледную, осунувшуюся, но с непонятным спокойствием в глазах. Она улыбнулась Денису, получив ответную улыбку, и села на стул. Денис сел напротив и достал лист для нового протокола.
  - Вы говорили с Полиной? Как она? - обеспокоенно спросила Маша.
  - Нет, не говорил. Ее госпитализировали, открылась язва, - ответил Денис, Маша прижала ладони к лицу и всхлипнула, но быстро взяла себя в руки.
  - Она справится, Полина сильная, - уверенно сказала Маша и вздохнула. - Бедная тетя Люба, она с ума сойдет, когда узнает. Ничего не говорите, Денис, я все понимаю, вы не можете помочь. Спасибо за то, что не бросили. Вы виделись с Петей? А с Вадимом? -
  голос ее дрогнул. Маша смотрела открытым взглядом, синие глаза потухли, слившись с темными кругами вокруг глаз, она сразу все прочла на лице Дениса, ему не хотелось врать ей, питать беспочвенными надеждами.
  - Видел. Они написали на вас донос, на вас, Мария, и на Полину, - коротко ответил он. - На основании этого доноса вас и арестовали.
  - Вот как? - Маша закусила до крови губу и отвернулась, ища в угле комнаты какой-то ответ, но его там не было. - Вы знаете, адвокат мне говорила об этом, а я не хотела верить. Глупо, правда? Держалась, как за соломинку, боялась, думала. Как глупо!
  - Нет, неглупо, - сказал Денис.
  - Глупо, глупо! Не спорьте, так и есть. Я ведь оправдывала его, и Петю тоже, адвокату не верила, Полина тоже не верила. Дурочки, нам же никто не врал, а мы схватились за нашу детскую любовь и держимся за нее, - Маша помотала головой, сбивая с себя шапку сомнений и протянула руки к Денису, держа их, как и положено, на столе. - Дайте вашу руку, пожалуйста.
  Денис отложил ручку и протянул руку. Маша обхватила его ладонь обеими руками и слабо улыбнулась.
  - Когда меня сюда привезли, я думала, что сойду с ума. Странно, но здесь я успокоилась, первую ночь проспала нормально, без сновидений, как упала на кровать, так и уснула. Я не жалуюсь, в камере меня не обижают, сразу же объяснили, что и как надо, какие правила, несложно, как в детском лагере. Меня даже жалеют, подкармливают. Представляете, мне бабушка и дедушка письмо написали, как они узнали?
  - Я попросил нашу сотрудницу, она психолог, все им рассказать.
  - Вот спасибо! А то я не знала, как им объяснить, как рассказать! Представляете, они мной и Полиной гордятся, хотят даже дачу продать, чтобы нанять хорошего адвоката. Вы, пожалуйста, объясните им, что это бесполезно.
  - Я передам им вашу просьбу, но это небесполезно, я знаю, - сказал Денис. Ее пальцы согревались в его горячей ладони, на щеках Маши засветился слабый румянец.
  - Я еще немного расскажу о себе, хочется рассказать, а кому, не знаю, а вам мы доверяем, я и Полина, - Маша улыбнулась, увидев, что он кивнул в ответ, и продолжила. - Так вот, я успокоилась. Стало все гораздо яснее. А сейчас, когда вы мне рассказали про Вадима и Петю, так совсем ясно стало. Мы этого не делали, это и так всем понятно, так мне сказала адвокат, он считает, что дело рассыплется и нас выпустят. Но придется посидеть год или больше. Пусть так, я выдержу. Только вот зачем возвращаться? Кому мы можем теперь верить? Все нас предали, те, кого мы любили, оказались подонками.
  Денис ответил не сразу, он не подбирал слова, а ждал, когда мысль придет сама. Можно было уйти в околопсихологические рассуждения, размешанные с религиозной чушью, но от этого тошнило его самого, методички не работали, Маша ждала правду, его правду.
  - Вам будет тяжело находить новых друзей, тяжело научиться заново доверять людям, - ответил он. - Со временем вы поймете, что без этого невозможно жить.
  - Так зачем жить? - спокойно спросила Маша, в синих глазах зажглась мертвенная уверенность.
  - Ваша жизнь на этом не заканчивается, возможно, она как раз только начинается. Избитый штамп, но он от этого не теряет своей правды. Я расскажу одно дело, я его вел в прошлом году, частично и в этом. Дело трудное, но мы его закрыли полностью, отработали, как у нас говорят. Речь идет о группах смерти, знаете о таких?
  - Да, Полина даже состояла в одной из них. Она вовремя соскочила, поняла, что это за дрянь, - закивала Маша.
  - Вот, вы знаете этот вопрос. Когда вживую не сталкиваешься с этими детьми, решившими покончить с собой, возникает очень много предубеждений, хочется выработать одно верное решение для всех, чтобы один раз и всех в строй, маршировать под музыку или молиться. Мы с женой познакомились с такой девочкой, совершенно случайно, встретили ночью в парке. Не буду углубляться в подробности, но с этого и началось уголовное дело. В итоге моя жена и наши новые друзья организовали фонд помощи детям, активисты выискивают эти подлые группы, находят детей и начинают общаться, вызывать в офлайн и так далее. Много что делаем, и экскурсии, и лекции в школах, скорее семинары. Но я хотел сказать о следующем: вы, Маша, и Полина, вы вместе оказались сильнее ваших соратников по, честнее и вернее друзьям, общему делу. Вы не сломались, как другие, и у вас гораздо больше силы жить, чем у этих загнанных детей. Об этом, кстати, мне рассказали Роман Григорьев и Олег Константинов. Они опровергли все показания Вадима и Петра, и очень хорошо о вас отзывались.
  - Спасибо, Денис, - Маша сжала его ладонь, из синих глаз закапали слезы. - Но я не знаю, как жить дальше? Я боюсь.
  - Сначала надо решить вопрос с вашим арестом, все наладится само собой, так всегда бывает. У вас есть родные, друзья, я знаю, что с родителями вы не общаетесь, но вас любят родители Полины, они считают вас, Маша, своей второй дочерью. Вы не одна, если понадобится, то вы можете обращаться ко мне с любыми вопросами, возможно, я вас буду отправлять к своей жене, она умеет учить радоваться жизни.
  - Вы мне столько всего сказали, что я уже перестала думать о плохом! - радостно воскликнула Маша, забыв про слезы, тонкими струйками застывшие на щеках. - А как тетя Люба, дядя Егор пришел в себя? Как у него ну, там, ему лучше?
  Лучше, он идет на поправку. У родителей Полины оказалось много настоящих друзей.
  - Скажите, а как называется этот фонд?
  - "Снежинки". Вы знаете о нем?
  - Да! - радостно воскликнула Маша. Мы с Полиной даже деньги отправляли и агитировали других. Ромка и Олег точно отправляли, а вот Вадим... черт с ним, я теперь понимаю, что придумала себе эту любовь!
  - Хорошо. Давайте все же вернемся к вашему делу. Я хотел вас попросить посмотреть несколько фотографий, - Маша отпустила его руку, глядя спокойным взглядом, и улыбалась. Он открыл на планшете фотографии и долистал до той, где боком стоял неопознанный Вадимом и Петром человек. - Вы знаете, кто это?
  - Это Павел Парфенов, я о нем рассказывала. Он нам этот устав написал, ребят на стрельбище возил.
  - Вы точно уверены, что это он?
  - Точно, я его хорошо запомнила. Это точно он! - звонко ответила Маша.
  - Хорошо, а узнаете ли вы этого человека? - Денис достал из пачки распечатанную фотографию майора.
  - Это он! Так он майор?! А что это за форма такая, он же не полицейский?
  - Это форма офицера государственной службы безопасности. Вы подтверждаете, что этот человек и Парфенов Павел один и тот же человек?
  - Подтверждаю! Но его же и по-другому зовут, верно? - Маша сузила глаза, склонив голову на левое плечо.
  - Канаев Игорь Валерьевич. Вот его настоящее имя. Он ведет ваше дело, как и покойный Трощук.
  Маша от удивления округлила глаза, а потом громко рассмеялась. Сначала смех был резкий, истеричный, но через несколько минут она успокоилась, давясь от ехидных смешков.
  - Простите ќ это все нервы! - воскликнула она и вздохнула. - Вот сука!
  
  В кабинете генерала изменилось все. Это был уже не тот тяжелый кабинет с классической приемной, монументальной мебелью и запахом серьезного министерства. Остались только часы, которые нынешний хозяин перенес к себе, чтобы видеть время. Запах тоже изменился, в нем присутствовали те же нотки превосходства и величия, никуда не деться от переходящего знамени власти над судьбами людей, а общая атмосфера стала прозрачнее, легче. Нельзя сказать, что старый генерал, обживавший новое кресло уровнем выше, был плохим или самодуром. Нет, он был по-своему прав, хорошо разбирался в людях, читая каждого, как рапорт, но из-за опыта, пришедшего с возрастом, был и по-своему не прав, не умел менять первоначального мнения о человеке: один раз увидел, в личное дело внес запись, которую и топором больше не вырубишь.
  Анатолий Владимирович был иной формации, он выглядел даже в этом кабинете не как начальник, а как твой коллега, никогда не встречая подчиненных за большим массивным столом, а садясь за общий длинный стол, по-деловому заваленный папками и бумагами. Огромного стола больше не было, вместо него стоял ближе к окну, отдельно от нового овального стола практичный компьютерный стол, который можно было поднимать и опускать, в зависимости от того, хочет ли человек работать сидя или стоя. Стены остались нетронутыми, затевать большой ремонт никто не захотел, стоило сохранить былую атмосферу, "преемственность поколений", так говорил старый генерал.
  Часы пробили девять вечера, Денис встрепенулся, выходя из глубокой задумчивости. Он уже все доложил Колобку, и Анатолий Владимирович вот уже час сам изучал протоколы допросов, его отчет, смотрел фотографии, делая короткие заметки у себя в ежедневнике.
  - Так, я тебя порядком задержал. Извини, зачитался, - сказал Анатолий Владимирович. - Мне теперь все понятно.
  - И что будем делать дальше?
  - Пока ничего. Надо найти настоящего убийцу этого Трощука, тогда есть очень неплохие шансы.
  - Но эти девочки будут сидеть не за что! Да и все это дело дрянь, ложь от начала до конца! - вскипел Денис, он хотел еще что-то добавить, но Колобок остановил его жестом руки.
  - Все понимаю, но сделать напрямую ничего не могу. Дело тоже не столь однозначное, как ты его видишь. Сейчас поясню. Вот, есть как минимум два героя, возьмем их в кавычки, так вот, наши "герои" Григорьев и Константинов. Они не отрицают своих планов, даже гордятся ими. Ребята опасные, не будем повторяться, что дело открыли по другим причинам, но удалось выловить в этой мутной воде двух явных экстремистов.
  - Потенциальных, они ничего не совершили, а за слова наказывать нельзя, - убежденно сказал Денис.
  - Почему нельзя? - удивился Анатолий Владимирович. - Можно, и еще как наказываем. Дело в том, что наша задача, помимо основной, защита государства, а, соответственно, и правящего строя. Не криви лицо, ты сам знаешь, где ты работаешь. Наши политические взгляды мы должны держать дома, желательно в узком семейном кругу, но это не значит, что мы должны становиться палачами. Да, приходится иногда быть сволочью, могут пострадать невиновные - это неизбежно в нашей работе, но зато мы можем делать ту работу, за которую нам не будет стыдно перед собой. Это и есть основной критерий, чтобы не было стыдно перед самим собой. Наша работа цинична, нельзя ее мерить одним случаем или одной жизнью. Здесь как у врача, например, хирурга, надо считать, кого больше, мертвых или живых, и тут уже либо выдержишь, либо сломаешься. Ты идеалист, я вижу, что еще не зарос панцирем, как мы все. Мой совет такой - не зарастай как можно дольше, тебе это поможет в работе, если не сломаешься. А девочки посидят, ничего не попишешь. Мне искренне жаль их, но, как это ни странно, теперь им ничего не угрожает. Никто их не тронет, я договорился, а, может быть, это будет и полезно им, как думаешь?
  - Вы думаете, что мозги на место встанут? -ќ вздохнул Денис.
  - Возможно, в любом случае повзрослеют. Это самая отвратительная школа, которую можно было бы придумать, но что есть, то есть. Не переживай, ты сделал свою работу. Всегда можно сделать больше, но пока этого достаточно. Попробуй раскопать про этого Трощука в Магнитогорске, не зря же его пытались убить. Что-то темнят наши коллеги, до сих пор дело найти не могут. Я на тебя выписал допуски, так что вежливо пинай ногой любые кабинеты.
  - Все, понял, спасибо, - кивнул Денис.
  - И еще, сохрани билеты, потом оформишь командировку. И не спорь, это командировка. Твой суд мы выиграем, в этом нет сомнений. Я в этом вопросе буду главным оптимистом, потом все оформим задним числом. Если расследуете это дело, то тебе и Зотову премию выпишу. Все, отпускаю. Если у меня будут вопросы, я тебе позвоню, ты же не завтра уезжаешь?
  - Нет, послезавтра. Завтра у меня встреча с немецким коллегой вечером, пойдем вместе с женой.
  - Вот и прекрасно, не думай больше о девочках, они сильные, ты сам это смог понять, справятся. Тем более, и тут я уверен, что ты не станешь меня переубеждать, у них есть теперь настоящий друг в твоем лице. Я прав?
  - Друг слишком громко, так, неравнодушный.
  - Порой это стоит больше, чем закадычная дружба.
  Анатолий Владимирович встал и проводил Дениса, выйдя вместе с ним в коридор. По пустому этажу гулял теплый ветер, пахло цветами и нежелающей отступать жарой.
  - Зайди по пути в отдел надо выгонять уже Зотова и Полевую, а то они стали до ночи здесь засиживаться.
  - Берут пример с начальства, - ехидно заметил Денис.
  - Вот-вот, и меня надо выгонять в шею отсюда, как пробило семь - все на выход! - засмеялся Анатолий Владимирович. - Желаю успеха!
  Они крепко пожали руки, и Денис пошел к лестнице, по привычке обдумывая разговор с начальством. Ему стоило больших трудов отделаться от этого бессмысленного анализа, он застыл на лестнице, прикидывая свой список, как предложил Колобок. Пока получалось неплохо, живых было значительно больше, но он помнил каждого из "мертвецов", нет, они ему никогда не снились, он просто не забывал их, не забывал свои ошибки, свою беспомощность.
  В отделе сидели Вова и Наташа, причем она сидела на месте Дениса и буравила Вову строгим взглядом. Денис застал их в тот момент, когда Вова уже набрал в грудь воздуха, чтобы ответить ей, но увидел Дениса и расхохотался.
  - Привет, полуночники, - Денис пожал ему руку, Наташа протянула свою, и он мягко пожал ее ладонь, она была теплая, Наташа выглядела лучше. - Чего вы тут устроили за единоборство?
  - Да вот наш Вова то, оказывается, ловелас! Я его допросила, он мне все выложил! - возмущенно сказала Наташа, но по ее глазам Денис понял, что ей до жути интересно, а строгость и укор всего лишь театр.
  - И что же ты совершил, о, презренный? - спросил Денис.
  - Он нашел себе любовницу, - ответила за него Наташа.
  - Один раз всего было! - стал защищаться Вова.
  - Ничего себе, - Денис присвистнул и сел на стул Петра Ильича. - И когда же ты успел-то? Откуда время взял, ты же все время на работе?
  - Да, Вова, расскажи нам, откуда. А? - нахмурилась Наташа.
  - Да ничего я не искал, так получилось. Я и не думал, что так получится, - оправдывался Вова.
  - Это не та мама с четырьмя детьми, которая последняя видела Трощука? Тебе она понравилась, я помню, - предположил Денис.
  - Вот что значит старший следователь, - с уважением сказала Наташа.
  - Она, - улыбнулся Вова. - Денис, ну разве тебе никто не нравился по работе? Ну, не ври.
  - Да, Денис, давай уж сознавайся, - добавила Наташа, переключив свое внимание на застеснявшегося Дениса.
  - Было, что скрывать. Я эту девушку недавно встретил, она стала с медными волосами, очень красивая. Если бы я не встретил Алину, то да, почему бы и нет. А так мне Алины хватает, больше никого и не надо, - Денис пожал плечами. - По мне одной любимой женщины более чем достаточно. Вов, а что с Ольгой? У вас все нормально?
  - С Олей все прекрасно, я ее обожаю, готов жизнь отдать за нее, - пожал плечами Вова. - У нас с ней ничего не изменилось.
  - А как быть с любовницей твоей? - удивился Денис.
  - Разберемся, у нас и не такое бывало, все проходили. Ух, если бы вы узнали всю правду про наши отношения!
  Он громко рассмеялся, а Наташа вся подалась вперед, глаза ее загорелись, как прежде. Денис улыбнулся и, дотянувшись до стола, погладил ее по ладони. Она улыбнулась ему в ответ, Наташа оживала, становилась прежней, и ей было приятно, что он первый это заметил.
  - Как Шамиль? - спросил Денис, решив дать Вове отдохнуть от нападок Наташи.
  - О, поправляется. У него уже лицо спало, стал немного на себя похож. Постоянно ходит, режим нарушает, я его ругаю, а сама радуюсь, что такой живой стал. А дома меня Алия воспитывает, вы же заметили, что я поменялась?
  - Да не особо, как была наглой, так и осталась, - ответил Вова.
  - Поговори мне еще, я из тебя еще все вытащу, раскопаю, - погрозила ему Наташа. - А вообще, меня Шамиль бесит. Вот не знаю, он так сдружился с этой девчонкой!
  - Так ты и сама с ней дружишь, - сказал Денис.
  - Ну, это меня Петр Ильич заставил, - парировала Наташа, но, увидев сомнения в лицах друзей, созналась. -ќ Да сама, сама, не спорю.
  - Хорошая девчонка, мне кажется умная. Перевоспитается, - сказал Денис.
  - Уже, вы даже не представляете, как ей повезло, что она попала к Петру Ильичу. Меняется прямо на глазах. А я вот никогда не думала, что смогу так полюбить, как домой приду, а там Алия, так уж плакать хочется, а она меня встряхивает, слезами горю не поможешь, и как сама держится - удивительно сильная женщина, не то, что я.... Все, хватит об этом. Вов, а ты Денису не показывал фальшивую купюру?
  - Нет, не показывал, - ответил Денис.
  - Покажи, а то мы никак не поймем, что в ней не так. По отчету специалистов что-то с серией не то, номер неверный, а также везде читается, правда?
  - В этом то и проблема, так сразу и не обнаружишь, - подтвердил Вова, показывая Денису на экране скан фальшивой банкноты. Денис долго всматривался в нее, банкнота, как банкнота.
  - Слушай, перекинь мне, я ее специалисту отправлю, - предложил Денис.
  - Это Алине? А что, давай, посмотрит опытным взглядом, - воодушевилась Наташа.
  Вова кивнул, и через мгновение телефон Дениса пискнул. Алина позвонила еще до того, как Вова успел сбегать всем за кофе. Она смеялась, быстро и торжествующе рассказывая ему. Денис ухмылялся и сказал, когда вернулся Вова с кофе.
  - Алин, я включу громкую связь, расскажи это всем. Здесь Наташа и Вовка.
  - Всем привет! - раздался из телефона радостный голос Алины.
  - Алина привет, как ты себя чувствуешь? - спросила Наташа.
  - Хорошо, вроде все нормально, - ответила она.
  - Привет Алина, - сказал Вова, попивая горячий сладкий кофе.
  - А вы правда ничего не заметили? - удивленно спросила Алина.
  - Нет, а там разве есть ошибка? - спросила Наташа.
  - Да это даже не ошибка - это скорее шутка художника! - расхохоталась Алина. - Вы внимательнее посмотрите на памятник Муравьеву-Амурскому.
  - Это кто еще такой? - спросил Вова.
  - Мужик в мундире, - пояснила Наташа. - И что там надо увидеть?
  - Так на руки посмотрите! - воскликнула Алина. - Видите, у него в левой руке какой-то документ, типа грамоты с печатью?
  - Видим, есть такое, - хором ответили Вова и Наташа, ставшая около экрана рядом с ним.
  - Ну, а в правой-то что? - хохотала Алина.
  - Ну, не знаю, на что похоже. На телефон похоже, - с сомнением сказал Вова. - Вроде айфона пятого, такой же угловатый, или это другой был?
  - Вот! А должно быть две грамоты! - торжествующе воскликнула Алина.
  - Вот, как важно везде иметь своих экспертов, - сказала Наташа и выхватила из папки Дениса фотографию сияющего майора.
  - Можно я нашим отправлю, чтобы контроль вели? - спросила Алина.
  - Можно, - махнул рукой Вова и встал, чтобы лучше рассмотреть фотографию в руках Наташи. - Денис, это тот самый оборотень? Его девчонки узнали?
  - Да, узнали сразу, точнее только Мария, Полина в больнице, - Денис взял телефон и выключил громкую связь. Он вышел в коридор поговорить с развеселившейся Алиной, А Вова внимательно разглядывал фотографию.
  - Что ты там такое увидел? - заинтересованно спросила Наташа.
  - Календарь, видишь? Я точно такой же видел в квартире Трощука.
  - Ну, календарь, что в нем такого? - пожала плечами Наташа. - Правда, причем здесь насосы, я же правильно понимаю, это насосы?
  - Вот именно. Надо бы найти типографию, где это отпечатали. Чем черт не шутит, вдруг это и есть та самая, где бабки печатали? Мне наши ребята криминалисты рассказали, что в целом особой разницы в оборудовании нет, достаточно хорошей офсетной машины.
  - Вова, ты меня поражаешь, - восхищенно сказала Наташа. - У тебя в голове, оказывается, и мысли есть. А я думала, что ты только замужних барышень с детьми ублажать любишь?
  - Очень смешно, - довольно хмыкнул Вова.
  
  13
  
  Германия, пригород Мюнхена
  
  Посреди комнаты лежало распростертое на восточном ковре тело, не то пытавшееся встать, не то плывущее куда-то, но подальше отсюда. Это была женщина в длинной белой ночной рубашке, сшитой из цельного куска грубой материи, волосы острижены неумело, тупыми ножницами, рядом в углу валялся отрезанный хвост, а вся спина была залита кровью, как и ковер. Черные дыры зияли в этом кровавом месиве, жертва получила первую пулю в спину на пороге, вторую в попытке убежать, но куда, в комнате не было спасения, кроме огромного уродливого распятья, сделанного нарочито грубо и для наглядности обмотанного колючей проволокой, почерневшей от старости. Больше в комнате почти ничего не было: окно, ковер, распятие и пожелтевший от времени матрас, брошенный к стене и служивший, судя по всему, временной постелью для хозяйки квартиры. Остальные две комнаты были совершенно обыкновенными, не выделяясь обстановкой или дорогим ремонтом, складывалось ощущение, что и хозяйка не хотела выделяться.
  - Лаура Хоф, - прочел имя на водительских правах Тоби и поморщился, глядя на грязный от крови пучок волос, брошенный в углу вместе с ножницами. На полу были следы женских ног, небольшой аккуратной ступни, принадлежавшей скорее девочке. Следы тянулись до входной двери, а в подъезде терялись, убийца вытер ноги шейным платком, принадлежавшим, судя по всему, хозяйке квартиры, на вешалке в неприметной коробке было с десяток похожих платков. Платок был брошен тут же, убийца и не пытался скрыть следы, видимо, он об этом и не думал, точнее она. Сомнений в том, что это была женщина больше не оставалось. - Это уже четвертая.
  - Да, я предполагаю, что будет и пятая, а потом и шестая, седьмая и так далее, пока всех не перещелкают, - Вальц стал протирать очки, задумавшись. - Мы знаем, кто будет убит, в списке осталось еще шесть фамилий.
  - А ты не думаешь, что одна из этих женщин и есть убийца? - спросил Тоби и пошел в другую комнату. Эксперты уже все осмотрели и ждали машину, чтобы вывезти тело. Шелест бахил раздражал Тоби, ему хотелось их снять, да и вообще убраться скорее из этой квартиры. Войдя в соседнюю комнату, он чуть не задохнулся от запаха стерильности и отдушек моющих средств.
  - По-моему, она только и делала, что мыла здесь все, - сказал Вальц, встав позади и зашмыгав носом. - У меня так пахнет дома, когда жена затевает генеральную уборку. Хорошо, что она нас выгоняет из дома, мы тогда уезжаем в Мюнхен и гуляем целый день. Дочки хотят, чтобы так было каждую неделю, но Бригитта говорит, что ее психоза хватает на один раз в месяц.
  - Похоже, я уже встречал таких женщин. Была одна такая, убиралась каждый день, целый день, а ее мужа регулярно отвозили в больницу, травился хлором, - Тоби открыл окно, стало дышать значительно легче. В отличие от пустой комнаты, в квартире больше не было ковров или половиков
  Вальц надел перчатки и открыл платяной шкаф. Все до него уже осмотрели юркие девушки из лаборатории, веселые, не смотря на кровь и лежащий в комнате труп. Девушки беззаботно щебетали, обсуждая новый сериал и планы на выходные, воспринимая окружающую обстановку, место преступления не больше, чем просто работу, которую интересно выполнять, но не стоит слишком близко воспринимать, не впускать в сердце. Тоби так не умел, Вальц тоже, девушки подбадривали их серьезные лица, заставив несколько раз улыбнуться в ответ. Наблюдая за Вальцем, Тоби решил для себя, что девушки правы, чувства мешают работе, часто заставляя принимать поспешные решения.
  - Ты что-то ищешь? - спросил его Тоби.
  - Да, ищу, но пока не знаю что, - ответил запыхавшийся Вальц. Он уже вынул из шкафа всю одежду, разложив аккуратно на кровати. Смотреть особо было не на что: длинные платья с рукавами до запястья, все темные, скорее серые, чем синие, стопки чистого белья, бюстгальтеры, кофты, юбки и больше ничего.
  Вальц долго смотрел в шкаф, что-то прикидывая в уме. Шкаф был пуст, полки зияли темно-коричневыми глазницами, недобро глядя на них. Шкаф будто бы пытался отпугнуть, заставить отвернуться. И пахло от него нестерпимо, какой-то гнилью, которую не могла перебить даже самая забористая отдушка и хлор, которым было пропитано все в этой комнате. Вальц достал из кармана рулетку и стал что-то измерять. Сначала он измерил ширину шкафа снаружи, а потом померил внутри,ќ не сходилось, куда-то девалось почти десять сантиметров.
  - Вот оно что, - довольно произнес Вальц и принялся отстукивать заднюю стенку основного отделения. Звук менялся от глухого к гулкому, словно за стенкой была ниша. Простучав как следует, он не нашел тайного рычажка и пожав плечами, что есть силы ударил в стенку.
  - Ого! Ты решил здесь все разломать? - усмехнулся Тоби, с интересом следя за его работой.
  На шум пришли и веселые девушки, сообщив, что труповозку вот-вот найдут. Старший эксперт, мужчина с худым хмурым лицом, стоял рядом, не реагируя на их подколки в его адрес, но по глазам было видно, что он смеется вместе с ними. Это была самая веселая бригада, которую когда-либо видел Тоби и Вальц. Девушки заявили, что они хотят приезжать на их вызовы, пусть планируют преступления тщательнее, чтобы они не выпадали на их выходные дни.
  Стенка поддалась, после второго сильного удара хрустнул рычажок, который не заметил Вальц, и задняя стенка упала на него. Он вытащил ее, а из открывшейся ниши так пахнуло гнилью, что все отпрянули назад, зажимая нос. Девушки убежали за респираторами для всех. Дышать было невозможно, поэтому все ненадолго вышли из комнаты.
  ќ- Ну, посмотрим, что там за ужас лежит, - сказал Вальц, надевая респиратор, все последовали его примеру, предоставляя возможность первому покопаться в шкафу.
  Внутри на дне ниши лежала узкая коробка, набитая письмами. Они были рукописные, на толстой мягкой бумаге, написанные странными почерневшими чернилами, густо покрывавшими бумагу, можно было пальцем почувствовать рельеф букв. От этих писем нестерпимо несло, респиратор помогал, но вонь была слишком сильна. На крюке висела массивная плетка с семью ремнями, на концах которых были черные от засохшей крови острые пластины, от плетки воняло не так сильно, как от писем. Девушки быстро расстелили на полу пленку, ровно укладывая найденные письма, делая фотографии. Тоби стоял над одним из этих писем, с трудом читая готический шрифт, которым были написаны послания. Буквы были большие, но уже потерявшие четкость, из-за гниения. Переходя от одного письма к другому, он не видел в них особой разницы, везде были воззвания, требования подчиниться, призывая встретиться на "поле правды". Вальц снимал текст на планшет и читал, сокрушенно качая головой.
  - Ужас какой! - воскликнула одна из девушек, побледнев, ее подруги притихли, перестав шутить. - По-моему, в лаборатории точно скажем, но это все написано кровью!
  - Похоже, - кивнул ей начальник. - Не будем пока забегать вперед, может быть и искусная имитация.
  - Жуть просто берет от этих писем! - воскликнула другая девушка, третья молчала, сильно хмурясь.
  - О чем задумалась, Лена? - спросил ее начальник, заметив, что она уже несколько минут стоит над одним письмом. - Что увидела?
  - Мне кажется, я знаю, где это "поле правды", - сказала она. - Помните, я как-то форум находила одной секты? Его потом еще закрыли?
  - Да-да! - воскликнули остальные девушки.
  - Да, помню, - ответил начальник.
  - Так вот, там тоже все твердили про "поле правды". Это где-то рядом, я забыла точные координаты.
  - Вот здесь? - Вальц открыл на карте "черную землю", ткнув в нее пальцем.
  - Ага, точно! Вспомнила. Они как раз скриншот прикладывали, как доехать! - обрадовалась девушка. - Так вы думаете, что это они и есть?
  - А как секта называлась? - спросил Тоби.
  - Никак, у них не было названия, но все называли себя Марией, там еще что-то про богоматерь постоянно говорилось. Я уже не помню. На работе в базе есть скриншоты, могу прислать.
  - Присылай, похоже на наших, - сказал Тоби.
  Пока девушки обрабатывали шкаф, снимая отпечатки, Вальц и старший эксперт осмотрели третью комнату и кухню с ванной. Больше никаких тайников не было.
  - В других квартирах мы тайники не искали, - заметил Вальц. ќСтоит еще раз их осмотреть, может собаку пригласить для консультации?
  - Пригласим, - эксперт улыбнулся. - У нас есть один смышленый стажер, очень симпатичный спаниельчик.
  
  В участке все завидовали Тоби и Вальцу, они могли больше не заниматься скучными допросами граждан, у них было настоящее убийство, да не одно, уже целых пять трупов! Фрау Мюллер в лице своего заместителя, с хвостом и ушами, распорядилась их бросить остальную ерунду и плотнее заняться этим делом. СМИ вовсю обсасывали косточки жертв, не зная и малой части их жизни, в основном речь шла о маньяке-убийце, начавшим охоту на женщин. Это взволновало город и соседние поселения, и без того закрытые, и люди стали бояться выходить на улицу даже днем. Вальц считал, что это им на руку, так будет проще выследить убийцу. Единственная, кто еще не написал об этих убийствах была Амалия, считавшая, что повторяться за криминальной хроникой не интересно, а для хорошего материала пока слишком мало информации. Тоби просил ее не раскрывать пока всех секретов, убийца или убийцы думали, что их пока не вычислили, не знают о том, что за игру они ведут. Сомнений в том, что были и сообщники, уже не оставалось, камеры зафиксировали водителя машины, плотного мужчину с маской на все лицо. Изображение с камер было нечетким, и было непонятно, что это за маска, похожая и на череп, и на обезьяну.
  Когда все разошлись, и в участке стало тихо, Тоби подсел к Вальцу, а рядом, как всегда, сидела заинтересованная Мышка, смотря на них широко раскрытыми умными глазами. Разговаривать при всех было сложно, тем более, что было слишком много случайных свидетелей в лице приглашенных на допрос, поэтому до конца дня Вальц и Тоби изучали отчеты, делая выводы, сопоставляя данные, пытаясь выстроить в одну общую линию, Вальц бы уверен, что это была именно линия, и не стоит искать сложных переплетений. Тоби думал также, не веря в то, что эти фанатики были способны на коварные замыслы, "их ведет Бог", судьба всегда на их стороне.
  - Итак, уважаемые сыщики, - начал Вальц, подмигнув Мышке.
  - Итак, - Лена взяла блокнот и ручку, готовая записывать.
  - Итак, что мы имеем достоверно. Первое, Дитриха Монка и остальных женщин застрелили из одного и того же оружия. Пули самодельные, причем, серебряные.
  - О, это дорого. А еще надо же уметь работать с металлом, - сказала Мышка.
  - Именно, ты права, Лена. Тот, кто делал пули, умеет работать с драгоценными металлами, но это вовсе не значит, что это и есть убийца. Пули мог делать и другой человек, - сказал Вальц.
  - Изначально пули были холостые, - добавил Тоби. - Эксперты считают, что сделано все довольно грубо, и пуля может разорваться в стволе. Я смотрел фотографии, там такие зазоры, удивительно, что эти пули вообще вылетают из ствола.
  - Пока вполне неплохо вылетают, вход ровный, а стреляют с близкого расстояния, точно попадешь, куда надо, - сказал Вальц. - Второе, что мы можем точно сказать, а именно, все убийства идут друг за другом, и началось все с убийства Дитриха Монка. Что мы успели о нем узнать? Лена, доложи.
  - Дитрих Монк долгое время работал в реабилитационном центре при психиатрической больнице в Шварцвальде. Он работал там психологом и читал лекции о библии, больше ничего. Его уволили полгода назад из-за вскрывшейся связи с некоторыми пациентками, дела не заводили, уладили с родственниками. В этом центре лежит Моника Кох, которая проходила по давнему делу. Она еще родила от него ребенка и хотела убить свою дочь, называя ее исчадием ада. Моника Кох никогда не покидала пределы клиники с того момента, никто не подтвердил, что Дитрих Монк мог встречаться с ней там, она лежит в другом отделении, где буйные. Это все, что мне удалось выцепить из их адвоката, он не хочет много говорить об этом.
  - А интересно, а где эта девочка сейчас? Ей должно быть уже около двадцати лет, Моника Кох была самой старшей из всех Марий, самая первая, если тогда правильно определили, - задумчиво сказал Тоби. - Сюзанна пока ничего не нашла?
  - Нет, она копает, но пока следов девочки найти не удается. Сначала ее до двенадцати лет воспитывали родители Моники Кох, но они умерли и девочку определили сначала в интернат для сложных детей, а потом след ее пропал, -ќ сказал Вальц. - Интересно то, что курировал этот интернат некто Андреас Фишер, доктор психиатрии. Он же вел реабилитационную работу в клинике Шварцвальда, а, значит, он был знаком с Дитрихом Монком.
  - Андреас Фишер, очень знакомое имя, - нахмурился Тоби. - А он и сейчас там работает?
  - Да, его контракт продлен на три года, - ответил Вальц. - Он живет у нас, в поселке пенсионеров.
  - Точно! Вот откуда я знаю это имя! - Тоби аж вскочил от нетерпения. - Это же тот самый Фишер, в доме которого фрау Майер слышит странные звуки!
  - Пока мы этого не можем точно знать, нужны доказательства, - сказал Вальц. - Прощупать этого человека надо, если вы действительно сможете записать какие-то крики, то мне страшно представить, что творится у него в доме. Пока мы не имеем права на обыск.
  - А вы когда идете на охоту? -ќ загорелась Мышка.
  - Сегодня ночью, фрау Майер доложила, что вчера было какое-то движение ночью в этом доме, она не видела кто проезжал, но машина уезжала постоянно и возвращалась три раза, - ответил Тоби. - Хочешь с нами?
  - Конечно! Спрашиваешь! - воскликнула Лена.
  - Тогда поедешь со мной, как раз Отто приедет, они решили целый микроавтобус взять, там много оборудования, можно даже прямой репортаж вести.
  - Ух-ты! - Мышка запрыгала на стуле.
  - А что за машина приезжала, фрау Майер не сказала? - поинтересовался Вальц.
  - Сказала, шкода, темно-зеленая, номер она не записала, его не было видно, - ответил Тоби. - Похожа на нашу машину. Может и тебе с нами? Устроим засаду?
  - Хорошая мысль, но сначала мы заедем за пиццей, я думаю, что никто против не будет? - спросил Вальц, Мышка и Тоби закивали. -ќ Вот, надо поесть как следует, Отто так целую мигом съест.
  - Этот съест, не поперхнется, - усмехнулся Тоби.
  - А мне кажется, что он милый, - неожиданно сказала Мышка и покраснела.
  - О, Мышка любит жирное мясо! - расхохотался Вальц. - Но вернемся к нашим фанатикам. Надо продумать, что мы будем делать дальше.
  - Жаль, Андре нет, он бы за нас все продумал, выполняй и все, - вздохнул Тоби.
  - Мы справимся! - уверенно сказала Мышка, вся горевшая от нетерпения. - А давайте посчитаем всех, а?
  - Дельная мысль. Посчитаем, итак первым вышел Дитрих Монк, за ним Урсула Леве, потом Петра Миллер, Анна Барнштейн и Кристина Вольф. Сегодня вышла Лаура Хоф - итого пять женщин и один мужчина. За Монику Кох и Лору Вербер мы не беспокоимся, они обе находятся в клинике под надзором и охраной. Не думаю, что убийцы смогут попасть к ним. Остаются четыре женщины.
  - Бригитта Коль, Мария Вайснер, Жанна Освальд и Лаура Ридберг, - прочитала Мышка, сверившись со своим списком. - Мы не можем их застать дома, есть мнение, что они там не появлялись уже больше недели, так показал опрос соседей.
  - Чудесно, найдем этих женщин, найдем нашего убийцу, - рассудил Тоби.
  К ним подошла Сюзанна Ланг и, придвинув стул, бросила на стол фотографию некрасивой девушки, зло смотревшей в камеру.
  - Пять женщин, я думаю, что надо искать в первую очередь именно эту женщину, - сказала Сюзанна. - Это Элиза Кох, дочь Моники Кох и Дитриха Монка. Теперь ее зовут Мария Хайлиг.
  - Хм, святая Мария, - нахмурился Вальц. - А лицо-то какое недоброе, сколько ей лет? Выглядит она не очень.
  - Ей полных двадцать лет, выглядит скверно. У нее несколько хронических заболеваний, одно из которых биполярное расстройство. Мне с трудом удалось разыскать ее следы после интерната, откуда ее забрал некто Андреас Фишер в возрасте четырнадцати лет. После этого след ее пропал, а пропала она потому, что она поменяла имя, но в записях клиник, где она делала аборты, есть информация о ее номере страхового полиса, оформленного при рождении. Так ее мы и нашли, - Сюзанна помолчала и добавила. - Она делала четыре аборта, по последнему заключению из клиники получается, что она больше не может иметь детей.
  - А кто оплачивал аборты? - спросил Тоби.
  - Андреас Фишер. До совершеннолетия он был ее опекуном, точнее до достижения шестнадцати лет. В семнадцать лет она сделала первый аборт, на следующий год второй и так далее, - ответила Сюзанна.
  - Есть информация, кто был отцом детей? - осторожно спросила Мышка.
  - Нет, но в последней клинике, где она делала аборт и провела почти два месяца после, делали генетический анализ ее и биоматериалов плода. Отец этого неродившегося ребенка приходится ей очень близким родственником по линии отца.
  - То есть, это вполне мог быть сам Дитрих Монк? - спросил Вальц.
  - Вполне возможно. Я отправила уже запрос в эту клинику для сравнения генетического материала Дитриха Монка и отца плода, ответ будет через неделю, может и дольше, - ответила Сюзанна. - Я уверена, что речь идет об инцесте, но не думаю, что эта девушка станет писать заявление. Ее опознала Кристина Вербер, дочь Лоры Вербер. Мария Хайлиг приходила две недели назад к ее матери, они о чем-то громко спорили, Кристина не слушала. После ухода Марии Хайлиг ее мать стала жечь на кухне какие-то листы бумаги, Кристина сказала, что воняло жутко, как будто кто-то умер. Я не нашла информации о том, что Мария Хайлиг где-либо училась или работала, о ней нет никакой информации, кроме записи в клиниках, где она делала аборты.
  ќ- Интересно, а не было бы абортов, так и не нашли бы человека, - задумчиво произнес Вальц, всматриваясь в фотографию Марии Хайлиг, сделанную камерой наблюдения одной из клиник. Девушка смотрела злым ненавидящим взглядом, лицо, некрасивое, было перекошено, глаза навыкате, как и у Дитриха Монка, и слабое тело, казалось, что она вот-вот упадет на пол. - Что ж, найдем святую Марию, найдем и всех остальных. Дело обросло мясом, пора жарить кабанчика. Пора готовиться к охоте. Тоби, надо бы взять из арсенала пару гранат.
  - Может еще дежурных возьмем? Развлекутся заодно, что им ночь сидеть здесь? -ќ предложил Тоби.
  - Да, согласен, парочка автоматчиков не помешает, -ќ кивнул Вальц, не отрывая взгляда от фотографии Марии Хайлиг. - Ей бояться нечего, она на тот свет всех за собой потащит.
  
  14
  
  Луна скрылась за тучей, и стало темно, в ровно подстриженных кронах деревьев бродил неторопливый ветер, лениво обходя свои владения, каркала где-то вдали ночная птица, мигал слабый фонарь, желая сэкономить жителям поселка как можно больше электроэнергии. Улица была темная, фонари уличного освещения еле-еле горели, готовые разгореться в случае подъезда машины или выхода случайного пешехода. В домах давно погасили свет, после двух часов ночи здесь царил мрак и тишина, если прислушаться, то можно было расслышать копошение ночных зверьков в траве палисадников, услышать размашистые взмахи крыльев совы, прятавшейся в садах, выслеживающей зазевавшихся мышей. Если бы не тлеющие фонари, то можно было бы подумать, что человек здесь не живет.
  И в этом аккуратном мире бросалась в глаза внимательному прохожему темно-серая машина, почти полностью сливавшаяся с ночным мраком. Ее здесь оставили еще днем рабочие, которые собирались проверять фонари, но так и не собрались. Отто и Амалия умело отыграли разгильдяйскую бригаду, поставив машину практически напротив таинственного дома. Этот спектакль они разыгрывали специально для хозяина дома, следившего за ними из окон, Отто поймал его в объектив камеры, а микрофоны уже давно были направлены на все окна сразу. Странно, они слышали все, что происходило в доме, шаги сначала двух, потом четырех человек, потом снова двух, но ни разу никто не сказал ни слова. Все окна были плотно зашторены, и разглядеть ничего было нельзя, один раз удалось выхватить высокий женский силуэт, но женщина, словно почувствовав слежку, быстро скрылась, ушла из комнаты.
  Отто вернулся поздно вечером и занял пост вместе с Мышкой. Они бегло просмотрели записи за день, Мышка так переволновалась, что быстро прилегла отдохнуть, уснув на жестком сиденье, служившим обычно полкой для оборудования. Отто приготовил для нее постель, расстелив чистую простынь и положив подушку, все это он взял из дома, когда Амалия сообщила, что Мышка тоже пойдет на дежурство. Он следил за камерами, сидя в наушниках, слушая все каналы одновременно, и изредка поглядывал на спящую Мышку, по-детски подложившую ладони под щеку.
  Внезапно он встрепенулся, ему показалось, что он услышал новый звук, резкий, хлесткий, но это мог быть и ночной ветер, часто игравший шутки с направленными микрофонами. Звук повторился, Отто вывел этот канал в свои мониторы, усилив громкость. Он расслышал, как после третьего хлесткого удара кто-то протяжно завыл, горько, от боли, но следом последовал четвертый, пятый удар, а за ними из разных комнат стали раздаваться точно такие же удары. У него заболели уши от воя, он сдернул наушники и огляделся, желая понять, слышит ли Мышка эти звуки, но Лена спокойно спала, в фургоне звучала улица через общие колонки, ничего похожего на вой или стоны, только шелест ветра, он дышал громче, чем звучала улица. Отто вновь надел наушники, вой усилился, перекрываемый хлесткими ударами. Все резко стихло, он отчетливо услышал звук падающего тела на пол, потом второго, третьего. Сквозь ватные шторы и стены доносились глухие голоса, звучавшие в разнобой, но повторявшие одно и то же, Отто не мог разобрать, но по ритму это была молитва, точно она, сомнений не было. Отто учился в католической школе, откуда его выгнали за многое, чего там не допускалось, он никогда не жалел об этом.
  В доме фрау Майер горел свет. В гостиной было оживленно, Амалия и Вальц играли с кошками, Вальц оказался большим любителем пушистых сорванцов, которые сразу же признали его за своего, ни разу не оцарапав, а Амалию успели уже и поцарапать, и напугать грозным шипением, не желая подпускать к себе. Тоби сидел за столом и медленно пил остывший чай, следя за возмущенными попугаями в клетках, большими белыми, часто махавшими крыльями и угрожающе клацая клювом, и доедая кусок пирога, который приготовила специально для них фрау Майер. Хозяйка дома сидела рядом с ним, умиленно смотря за тем, как гости играют с ее питомцами.
  - Четверг, - задумчиво произнес Тоби.
  - И что с четвергом? - спросил его Вальц.
  - А то, что сегодня должен быть день покаяния, если я не путаю религиозный календарь, - ответил Тоби.
  - Точно! Отто мне тоже об этом говорил, - сказала Амалия, одна из кошек уселась ей на колени, разрешив себя погладить, Вальца облепили со всех сторон, усевшись вместе с ним на диване, на его плечах, коленях, чуть ли не на голове.
  - Что-то Отто молчит. Пойду схожу к ним, может они уснули, - сказал Тоби, допив чай и запихнув последний кусок в рот. - Фрау Майер, ваш пирог чудесен. Не разрешайте Вальцу все съесть, оставьте мне хотя бы маленький кусок.
  - Не переживайте, Тобиас, на всех хватит, - ответила она и встала. - Если вы не против, я прогуляюсь вместе с вами, а Амалия с инспектором Вальцем последят за моими красавицами и красавцами.
  - Ты сразу сообщай, мы подлетим, - сказала Амалия, ей сейчас совсем не хотелось вставать, съеденное и выпитое морили ко сну, а кошка так нагрела ее колени и сладко мурлыкала, что Амалия растаяла, распластавшись на кресле.
  Тоби кивнул Вальцу, надел кобуру, проверил пистолет, подумав, взвел, оставив на предохранителе. Фрау Майер и глазом не моргнула, совершенно не опасаясь воинственных приготовлений.
  Через десять минут спешной ходьбы они были уже у фургона. Во время дороги они молчали, фрау Майер держала его под руку, изображая лицом полнейшее спокойствие и безмятежность. Когда они подходили к дому, она стала сильнее сдавливать его руку, Тоби понял, что она что-то услышала. Из фургона выскочил Отто и, ни слова ни говоря, потянул Тоби в фургон. Мышка уже проснулась и в ужасе сидела за пультом, слушая микрофоны.
  - Опять воют, - заметила фрау Майер, - еще не войдя в фургон. - Слышите?
  Тоби отрицательно покачал головой, он ничего не слышал, только взволнованное дыхание Отто.
  - Они опять стали! - в ужасе прошептала Мышка, сдергивая с себя наушники.
  Отто писал Амалии, пыхтя над планшетом. Тоби надел наушники, звук был непривычный для уха, сквозь отсекаемые паразитные шумы, давящие на уши глухим фоном, он услышал резкие разрывы воздуха, глухие, но вполне отчетливые, после которых раздавался нечеловеческий вой, а потом глухой стон боли, долгий протяжный.
  - Это на втором этаже, - сказал Отто, видя, что Тоби готовился выйти. - Может, подождем остальных?
  - Нет, - Тоби задумался, остановившись у фургона. - Слушай, камера есть с микрофоном?
  - Обижаешь! - неожиданно громко воскликнул Отто и зажал себе рот рукой. Он достал из ящика кепку с установленной камерой, включил ее, изображение через минуту было уже на мониторе.
  Тоби надел кепку, осмотрел всех и пошел к дому, совершенно не скрываясь, на ходу вытаскивая пистолет и снимая предохранитель.
  Входная дверь была открыта, Тоби не стучал, а резко отворил ее. Тихо, дверь даже не скрипнула, петли отлично смазаны, еще в черных потеках после смазки, ни колокольчика над дверью, ни сигнализации. Хозяева дома не боялись вторжения или ограбления, Тоби не заметил ни камер, ничего, чтобы могло указывать на страх за свое имущество. Перед ним была широкая лестница. Слева стоял комод, на котором беспорядочно лежали деньги. Много, пачки банкнот были небрежно перевязаны резинкой, несколько пачек банкнот по 50 Евро просто валялись на полу, покрытые черной пылью. Справа было огромное зеркало, выше человеческого роста, в почерневшей от времени серебряной оправе. Больше ничего в холле не было. Все двери первого этажа были закрыты, скорее всего там располагалась кухня, туалет, кладовка. Двери серые, неприметные, весь дом производил впечатление каменного мешка. Все стены были выкрашены серой краской, пол из грязно-серого камня, вот только лестница была ослепительно белая, сделанная из мрамора, а над ней висело огромное уродливое распятие, сколоченное из черных от времени и гнилых досок с уродливыми щелями, из которых вот-вот должны вырваться черви или демоны. Тоби вспомнил рассказ Кристины, дочери одной из сектанток, и ему стало жутко, а девочка так жила всю жизнь, рядом с таким же чудовищем. Этот символ веры, призванной творить добро, помогать людям, охранял этот дом лучше любой сигнализации или собаки. Он застыл на месте, шумно дыша, борясь с восставшими в душе страхами из детства, когда он боялся ходить в церковь, из-за распятого на кресте человека. Маленькому Тоби казалось, что этот худой истерзанный человек схватит его и утащит в подвал, а ему все втолковывали, что бог милосерден и добр, а Тоби еще больше плакал и просился домой.
  Амалия и Вальц бросили всех кошек, как только получили сообщение от Отто. Вальц, не смотря на свою фигуру, добежал до фургона быстрее Амалии, сбрасывавшей по дороге сонливость и лень. Втиснувшись в фургон, они уставились на монитор. Тоби показывал им распятие над лестницей.
  - Жуть какая! - на одном выдохе воскликнула Амалия и тут же толкнула Отто в плечо. - Ты пишешь? Да?
  - Конечно, я уже готов трансляцию начать, - отрапортовал Тоби.
  - Рано, не стоит. Кто знает, что мы там увидим. Ваш эксклюзив, но не все стоит показывать, - сказал Вальц. У него завибрировал телефон, он недолго поговорил и нахмурился. - Так, дежурные сообщили, что к нам едет шкода. Эта машина была у дома Лоры Вербер, камеры зафиксировали мужчину, он заходил в подъезд. Его вели по всему городу, он едет сюда. Наряд едет следом, решили не пугать раньше времени.
  - И правильно, возьмем на месте преступления, - со знанием дела сказала Мышка, занявшая свое место рядом с Отто за пультом. - Надо Тоби сообщить!
  - Он телефон здесь оставил, - Отто показал на телефон Тоби на столе. - Через камеру ничего не передадим, она работает только в одну сторону, звук и видео к нам.
  - Подождем, если что, я побегу, а пока не будем торопиться, - сказал Вальц. - Отто, а у тебя нет очков, чтобы я мог видеть тоже, что видит Тоби?
  - Сейчас попробуем. Я как раз заказал интерактивные очки для Амалии, чтобы она пошпионила, - захихикал Отто и стал рыться в ящиках, доставая коробки.
   Ах ты гад! И ты молчал! - возмутилась Амалия.
  - Ну, заставили молчать, - стал оправдываться Отто. - Шеф сказал, что тебя стоит поморозить, а то и так все капризы выполняем в ту же секунду.
  - Ладно, главное, что выполняете, - смягчилась Амалия. - Ульрих, может, ты пойдешь за ним? Я боюсь, а вдруг что-то случится!
  - Пойду, но попозже, - у Вальца вновь зазвонил телефон, дежурный сообщил, чтобы они ждали с минуты на минуту гостей.
  И правда, через три минуты к дому подъехала темно-зеленая шкода, из которой вышел толстый мужчина, сорвавший с себя маску. Номера машины были скрыты тканевым чехлом, он снял и их, побросав все в багажник. Мужчина долго курил у входа, этого времени как раз хватило, чтобы Отто настроил очки для Ульриха. Смотреть в них было непривычно, пришлось снять свои очки, и Ульрих стал плохо видеть, но достаточно, чтобы если что пустить в ход пудовые кулаки.
  Тоби вздохнул и стал медленно подниматься по лестнице. Он не заметил, что к дому подъехала машина, он ничего не слышал, кроме шума крови в ушах. Пытаясь успокоиться, он стал думать об Амалии, потом о девочках Башара, успокаивая сердце, мягче ступая по лестнице, превращаясь в бесшумную тень. Рука сильнее сжимала рукоятку пистолета, палец нервно сжимал защитное кольцо, готовый мгновенно оказаться у спускового крючка и без промедления нажать на него.
  В лицо ударил тяжелый запах духоты и нечистот, Тоби пришлось даже закрыть лицо рукавом рубашки, настолько этот дух был невыносим. Внизу воздух был вполне чист, он не обращал внимания на слабые нотки смрада человеческого тела, доносившиеся сверху. Темно, душно так, что трудно дышать, едкий вкус жженого ладана и острый сладкий запах гнили. Пробираясь мелкими шагами по коридору, он все яснее разбирал этот букет ароматов. Почувствовав движение, Тоби прижался к стене. Из дальней комнаты вышло привидение в белом одеянии и скрылось в другой комнате, откуда раздались стоны и мольбы о прощении. Захлестала плеть, вой оглушил его, Тоби остолбенел, не в силах пошевелиться. Больше всего его пугали жертвы, просившие еще и еще, благодарившие за каждый удар, захлебываясь от боли, но не переставая благодарить. Палач устал, Тоби расслышал, как тяжело дышит женщина, как упали на пол два тела. Сквозь стон он вновь слышал слова благодарности, к которым присоединились и другие голоса, просившие о том же. Весь этот гвалт дрожащих от радости и боли голосов сводил Тоби с ума, они не прекращались, и вдруг, радостно вскрикнули. Он рванул к комнате, забыв про другие двери, молчавшие все это время.
  Дернув дверь, он вырвал ее с корнем, все держалось на честном слове. Перед ним открылось просторное помещение, межкомнатные стены были сломаны, превращая эту часть этажа в одну большую комнату. Окна смотрели на лужайку за домом, поэтому с дороги не было видно мерцающего блеска десятков свечей расставленных по полу в хаотичном порядке. Посреди комнаты, в окружении трех голых женщин с исполосованными до мяса спинами, трудно было уже увидеть в этом пульсирующем кровавом месиве что-то человеческое, стояла на коленях женщина в белом одеянии. Голые женщины лежали перед ней ниц, образуя неровный треугольник, молясь на нее. Никто не обращал на Тоби никакого внимания, его будто бы и не существовало сейчас в их реальности, а он видел все прекрасно. Глаза, привыкшие к темноте, легко различали весь ужас и мерзость этого зрелища.
  Женщина в белом сняла с себя белое одеяние, оставшись голой, вся спина была исчерчена плохо заживающими шрамами. Повернувшись к Тоби, она, ничего не говоря, хлестнула себя плетью по спине, с силой выдергивая острые пластины, потом еще раз, и еще раз, не произнося при этом ни слова, лишь по тяжелому дыханию и покачивающемуся телу было видно, как ей на самом деле больно.
  - Я должна выгнать всю мерзость из них, из себя, я должна очистить мир от этой дряни, -сказала она, голос был хриплый, но молодой, еще совсем тоненький.
  На мгновение ее лицо, постаревшее от муки и безумства, преобразилось, он увидел молодую девушку, смотревшую на него с благодарностью и упокоением. Это была Мария Хайлиг, не та ужасная женщина с камеры наблюдения, а двадцатилетняя несчастная девушка, на секунду вырвавшаяся из своего безумия.
  - Берегись! -ќ в ужасе крикнула она, - Тоби не успел среагировать и кто-то ударил его сзади по голове.
  Тело обмякло, и он рухнул на пол. За первым ударом последовал второй, более слабый, третий. Его били чем-то тяжелым, с каждым ударом нападавший слабел, пока не рухнул рядом с ним. Тоби с трудом разлепил глаза, в голове шумело, во рту была кровь. Сквозь шум и муть он услышал гневный крики Марии.
  - Как ты посмела тронуть его?! Это ангел пришел, он явился с неба, чтобы дать нам всем Возмездие за грехи наши! ќ Мария Хайлиг стояла над Тоби и гневно смотрела на четвертую женщину, все это время стоявшей у стены, пока Тоби осматривался в комнате. Это она ударила его распятием, чудом не проломив голову. Ты должна ответить за свое преступление. Ты совершила непоправимый грех и пусть господь рассудит нас!
  С этими словами Мария Хайлиг выпустила в женщину три выстрела из огромного револьвера, так показалось Тоби. В лицо ему брызнуло горячим и мерзким, он боялся взглянуть рядом с собой, он захлебывался от рвоты, слушая, как спокойно ходит рядом эта девушка, нет, эта безумная, топчась голыми ногами в луже крови.
  Мария Хайлиг оттащила от Тоби мертвое тело, вид у нее бы ужасен, перепачканная в собственной и чужой крови, а глаза навыкате, доставшиеся от отца, горели яростным безумием. Она склонилась над Тоби и вздохнула.
  - Ты пришел не вовремя, твое время еще не пришло. Тем хуже для нас всех, и для тебя тоже. Видишь эту кровь? Она черная, она грязная. Это кровь нечестивицы, грешницы, и она ушла в ад, куда и мы пойдем все вместе. Но не ты! Ты вознесешься прямо на небо! Не бойся, тебе уготован рай, но не сейчас, не скоро. Ты будешь жить долго.
  В комнату вбежал толстый мужчина с ножом, он хотел было броситься на Тоби, но Мария выстрелила в него. Что-то произошло с револьвером, пуля взорвалась внутри ствола, и она выронила оружие из рук, стрелять одной рукой ей было тяжело.
  - Не смей трогать его! - крикнула на мужчину Мария.
  Он повиновался и встал на месте, держа в руках нож, с вытаращенными от страха глазами. Мария гипнотизировала его взглядом, когда смотрела прямо в глаза.
  - На колени. Ты хотел убить ангела, и ты ответишь за это, - приказала она, и мужчина покорно встал на колени, руки безвольно выронили нож.
  Мария Хайлиг подняла с пола пистолет Тоби, он был легче и удобнее револьвера. Не раздумывая, она выстрелила в мужчину, тот повалился на спину, еще живой, получив пулю в плечо. Она стреляла в него до тех пор, пока не кончились патроны. Три женщины посреди комнаты усердно молились, монотонно, в один голос, выводя непонятные слова. Мария приставила дуло пистолета к своему виску и нажала на спусковой крючок. Выстрела не последовало, обойма была пуста, но она этого не понимала, раз за разом нажимая на крючок.
  Вальц уложил ее одним ударом, отправив в нокаут, туда же, для гарантии, он отправил и трех женщин, кинувшихся было на него с дикими криками, растопырив перед собой тощие руки. Внизу уже топали ноги полицейских, выбивавших двери, проверяя дом, в котором больше никого не было. Вальц приподнял голову Тоби, подложив какие-то книги, лежавшие вдоль стены, и стал раскрывать настежь все окна. На улице гудела сирена, вскоре к ней присоединилась другая, третья, возвещая тихую улицу о небывалом событии, случившимся этой ночью.
  
  15
  
  В просторной комнате было очень светло, по периметру стояли яркие прожекторы, ослеплявшие объектив камеры, отчего казалось, что воздух светится и дрожит. Столы и стулья аудитории были расставлены у стен, окна плотно зашторены, по центру высился огромный черный крест, сколоченный из старых досок ржавыми гвоздями. У креста стояли два человека в белых балахонах, головы были открыты, и легко можно было узнать Дитриха Монка и Андреаса Фишера. Они смотрели на стоявших перед ними женщин стеклянными глазами. Звука не было, и невозможно было понять, что они до этого им рассказывали, почему женщины стояли в нелепом оцепенении, а камера, висевшая под потолком, фиксировала замороженных истуканов.
  Действие застыло, как и все присутствующие в аудитории. Смотреть на этих неподвижных людей было жутко, и Вальц, переглянувшись с Сюзанной, промотал вперед до того момента, как в аудиторию вошла невысокая женщина в белом балахоне и надвинутом на голову капюшоне. Вальц остановил запись и встал из-за стола, через минуту он вернулся со стаканами воды для себя и Сюзанны. Это было не первое видео, которое они уже успели просмотреть, их был очень много, жутких беззвучных картин чужой жизни, безумия. Они выпили воду, и он включил запись.
  Женщина подняла капюшон, обнажив голову. Это была Мария Хайлиг, еще совсем юная, на вид не больше шестнадцати лет. Женщины в зале вздрогнули от ее взгляда и упали на колени. Она обернулась к Монку и Фишеру, мужчины повиновались, опустившись на колени, а Мария не произносила ни слова, рот ее был закрыт, лишь бешенные глаза светились ярким пламенем, отражая свет прожекторов. Мария сняла с себя балахон, под которым ничего не было. На бледном дрожащем теле кровоточили свежие ссадины. Женщины в зале поспешно избавлялись от своей одежды, бросая ее в сторону. Мария следила за ними тем же бешенным взглядом, гипнотизировавшим всех присутствующих. Поза ее была лишена подчеркнутой скромности, часто приписываемой художниками святым девственницам. Мария стояла широко расставив ноги, левой рукой схватив себя за промежность, часто сжимая и разжимая руку, закрывая глаза на несколько секунд, чтобы вновь открыть их и люто взглянуть на всех
  - По-моему, она кончает, - сказала Сюзанна, следя за Марией, упавшей на колени и продолжавшей мастурбировать. - И мне кажется, что остальные следуют ее примеру.
  Женщины стояли перед ней на коленях, со спины было неточно видно, но похоже, что они повторяли за ней все движения.
  - "Вы должны...", - Вальц остановил видео и промотал назад, желая точнее понять, что кричала им Мария. Он замедлил воспроизведение и кивнул, что все понял, - она говорит им, что они должны изгнать из себя греховную страсть, выжечь из себя грех.
  - Ужас какой! - воскликнула Сюзанна.
  Дитрих Монк грузно поднялся с колен и вывел к Марии одну из девушек, такую же юную, как и Мария. Девушку всю трясло, голова ее неестественно качалась. Он вложил ей в руки плеть и указал на Марию. Девушка поколебалась, но, увидев, что Мария уже встала на четвереньки, не в силах совладать с собой, крича не то от боли, не то от наслаждения, ударила ее по спине плетью, потом еще раз и еще. Мария упала головой на пол, продолжая конвульсивно двигаться, девушка бросила плеть и встала перед ней, смотря только на распятие, протягивая руки. Мария села на колени и прижалась лицом к животу девушки. Девушка задрожала и обхватила ее голову руками. Женщины в зале разделились на пары, упиваясь плотью друг друга, повторяя за Марией и девушкой. Фишер и Монк стали раздавать каждой паре по плети, все стали по очереди хлестать друг друга, часто задевая и соседнюю пару. Обессилев, девушка упала на колени, жадно целуя Марию, получая от нее слабые удары плетью, не замечая их. Спина девушки уже была вся в крови, она перестала дрожать, поваливала Марию на пол, целуя своего палача.
  - Вот тебе и реабилитация, - заметил Вальц и выключил жестокую оргию, в которой не участвовали только Монк и Фишер, покорно стоявшие на коленях у распятия, смотря в пол.
  - Погоди, на прошлых видео оргий не было. Тебе не кажется это странным? Помнишь, там было видно, что вырезали целый кусок? - спросила Сюзанна и включила видео. Она поставила тройную скорость и дождалась, пока оргия закончится, а Мария станет обходить всех и по-звериному жестоко хлестать каждую из женщин, пока та не свалится в обмороке. - Видишь? Эта сцена казни есть в каждом из видео. Начинается с того, что выходит Мария, раздевается, а следующий кадр она уже наказывает грешниц.
  - Интересно, вот только непонятно, для кого они делали этот монтаж? Неужели они хотели опубликовать эти видео? - удивился Вальц. Но ты права, действительно, кто-то хотел, чтобы мы нашли это видео, а, значит, опознали кого-то. Марию Хайлиг, Фишера и Монка можно увидеть на каждом видео, они совершенно не прячутся. Получается, что нам нужна эта девушка.
  Вальц отмотал видео до того момента, как девушка встала перед лежащей на полу Марией. Здесь было хорошо видно ее лицо, она будто бы специально посмотрела в камеру. Сюзанна кивнула и взяла клавиатуру к себе. Она сделала скриншот, и отправила его коллеге.
  - Совсем еще молоденькая, красивая, - сказала Сюзанна, вглядываясь в лицо девушки, - мне кажется, чуть старше Марии.
  - Возможно, - сказал Вальц, разглядывая девушку, действительно отличавшуюся от других женщин, которых он видел в материалах старого дела. Красивое круглое лицо, слишком худое, как и сама девушка, изогнутые брови, большие глаза и аккуратный нос, тонкие губы блаженно улыбались - она была счастлива в этот момент.
  - Интересно было бы узнать, что это за женщины. Это не могло быть в стационаре, раны бы точно заметили, такое скрыть невозможно. А еще кто-то должен был лечить их, зашивать, обрабатывать, бинты накладывать. Не могли же они просто так уйти оттуда?
  - Не могли, - согласился Вальц. - Вот только это будет очень трудно сделать. На каждом видео разное помещение, значит, у них был походный госпиталь, ну или хотя бы медсестра с набором медикаментов и бинтами. У меня есть сомнения, что этим мог заниматься Андреас Фишер, по-моему, он невменяемый, как и Дитрих Монк. Мне теперь кажется, что главная была Мария Хайлиг, а Монк и Фишер ей подчинялись. Она застрелила Фишера без раздумья, а он не сопротивлялся, это хорошо слышно по записи с камеры Тоби.
  - Согласна, эта Мария Хайлиг не так проста, как мы думали изначально. Она уже не видится мне просто жертвой. Конечно, она жертва, в этом нет сомнений, но она и палач, а это гораздо страшнее. Ульрих, нам не пора?
  - Пора, - Вальц посмотрел на часы. - У нас есть еще полчаса, успеем доехать. Честно говоря, у меня начисто пропал аппетит от этих видео.
  Сюзанна понимающе погладила его по плечу и встала, собирая документы в папку.
  - Ульрих, я вот все думаю, о чем говорить с ней, - Сюзанна вздохнула. - И не могу набросать даже простой список вопросов. Меня пугает эта женщина.
  - Начну я, а ты подтянешься, - он включил видео и отмотал на тот момент, когда Мария, еще одетая в балахон, смотрит демоническим взглядом на собравшихся. - Да, такой взгляд может свести с ума. Что-то есть в нем такое, не знаю, как описать. Страшно становится.
  - Вот-вот, и мне тоже, - Сюзанна прижала папку к груди. - Я ее боюсь, когда вижу ее, то у меня внутри восстают все мои детские и юношеские страхи, комплексы, хочется плакать.
  - Пойдем выпьем кофе и поедем. Надо взбодриться, а то она нас переиграет.
  У кофейного автомата их нашла Мышка, держа в руках папку с отчетом из криминалистической лаборатории. Лена запыхалась, долго собиралась с силами, чтобы выпалить все сразу, усиленно стараясь сбить дыхание.
  - Хорошо, что я вас успела застать! - выпалила Мышка и покраснела от напряжения, ткнув Вальца конвертом в живот. - Просили передать до вашего ухода. Вы же к этой сумасшедшей едете?
  - Да, к ней, - ответил Вальц, забирая у нее папку. Мышка возмущенно топнула, требуя от него решительных действий, и он, поставив стаканчик с кофе на крышку автомата, вскрыл пакет. - Так-так, посмотрим. Хм, вот это да!
  - Ну, что там! - нетерпеливо воскликнула Мышка. - Мне сказали, что там очень важная информация, что она вам просто необходима!
  - Это точно, все так и есть. Могли бы и просто позвонить, формалисты, - вздохнул Вальц и усмехнулся. - Дело принимает новый оборот. Все-все, не буду больше тебя, Мышка, дергать за усы. Получается так, что тот револьвер, которым Мария Хайлиг орудовала в доме, не то оружие, из которого убили четырех женщин. Это раз, а второе еще интереснее. Наши эксперты считают, что убийца точно не Мария Хайлиг. Убийца был ниже ее ростом и слабее. Оружие похоже, револьвер той же марки.
  - Не зря нам оставили эту девушку, - задумчиво произнесла Сюзанна. - Она и ниже и слабее на вид, чем Мария.
  - Вот и спросим у Марии Хайлиг. Есть у меня подозрение, что она нам врать точно не будет, - заключил Вальц и по-отечески обнял Мышку, Лена загорелась от гордости.
  - Лена, а как там наш Тоби? Есть новости?
  ќ- Ой, плохо. Сегодня должны второй раз оперировать. Врачи говорят, что все будет в порядке, а я боюсь за него. Так страшно, как он выжил, ему же голову проломили!
  - А как Амалия? Ты с ней разговаривала? - спросила Сюзанна.
  - Да, она все время плачет, но старается работать. Так легче не думать. Я к ней вечером заеду, - ответила Мышка.
  - Обязательно, хотя бы и на полчаса, - сказал Вальц и хлопнул по столу, на котором стоял кофейный аппарат так, что все затряслось на кухне. - Тоби молодой, сильный, нечего беспокоиться, мозг не задели и хорошо. Оклемается, никуда не денется.
  
  Мария Хайлиг находилась в специализированном отделении для буйных при психиатрической больнице, сюда, как правило, определяли преступников, маньяков и убийц, ожидавших психиатрической экспертизы. Здание было огромным, и все больные находились под одной крышей, но запутанная сеть коридоров не позволяла им встретиться друг с другом. Еще не войдя в безликое бетонное здание, Вальц подумал, почему в их маленьком городке столько психбольниц: две муниципальные и одна частная, а еще два реабилитационных центра, расположенных на окраинах в густом лесном массиве, спрятанные от лишних глаз. Эта больница ни от кого не пряталась: массивный бетонный забор, мрачного вида здание, пустая дорога, редко, когда по ней проезжала машина, почти нет деревьев, голая пустыня. Здесь не то, чтобы хотелось остановиться, водители старались не ездить по этой дороге, хотя она вела прямо на автобан.
  Внутри было тихо, зашумело в ушах от этой неестественной тишины. На стенах приемного отделения висели жизнерадостные плакаты, демонстрировавшие новую счастливую жизнь, но от этих натянутых улыбок становилось жутко, казалось, что все эти пустые глаза следят именно за тобой. Сюзанна побледнела, Вальц полез за сигаретами, взял одну, повертел в руках и убрал обратно. К ним вышел дежурный и, проверив документы, дал листок со схемой прохода в отделение. Дежурный тут же исчез, и здание вновь поглотила давящая тишина.
  Они прошли десяток коридоров, то поднимаясь по лестнице, то спускаясь, пока не вышли к мощной железной двери. Замок отщелкнул сразу же, как они подошли ближе. Внутри было ярко освещенное отделение, длинный коридор и палаты. Все двери были глухие, оббитые железом и со смотровыми окнами. В самом конце быстро отворилась дверь, вышли три здоровенных санитара и вошли в одну из палат, из которой вырвался дикий крик. Дверь в палату закрылась, и крик исчез.
  - Она ждет вас, - сказал Вальцу и Сюзанне человек в белом халате и с бесцветными глазами. Он был коротко стрижен, поэтому было сложно понять, какого цвета были его волосы, а бесстрастное лицо не выражало ничего, кроме делового равнодушия. - Я не знаю, что вы сможете у нее узнать. Сегодня было два припадка утром, сейчас стабилизировалась, даже начала есть.
  - Попробуем, - кивнул Вальц. - Скажите, а результаты анализов готовы? Что у нее в крови?
  - Готовы, но не для всех. У трех женщин в крови были найдены следы сильных транквилизаторов, такие нельзя просто так купить. Судя по всему доза была большая, точно скажем после полного исследования. Интересно то, что у Марии Хайлиг нет следов наркотиков или других лекарств, хотя с ее диагнозом ей следовало принимать сильные препараты. Мы пока не обнаружили никаких следов, даже следов после полного цикла метаболизма препарата. Определенно мы можем говорить, что она давно не принимала никаких нейролептиков или психотропных препаратов.
  - А что с ее психикой? Как вы можете оценить Марию? - спросила Сюзанна, бледнея с каждым его словом. Он заметил это и налил ей воды из кулера, Сюзанна стала медленно пить.
  - Определенно могу сказать про трех других женщин, имена не помню, надо в карте смотреть. Ничего особенного - буйные, наркоманки, помешательство явное, возможно, усиленное препаратами, но, и это главное, они все шизофреники с ярко выраженной маниакально-депрессивной идеей. Другое дело Мария, мы провели ряд тестов, и она отвечает здраво, отчетливо понимая, где находится и почему. Пока диагноза ей поставить не можем, надо внимательнее изучить, слишком мало времени прошло.
  - То есть, вы предполагаете, что Мария Хайлиг вменяема? А что за приступы у нее были? - спросил Вальц.
  - Пока я не могу точно определить, что она невменяемая, - ответил врач. - Приступы эпилепсии, она не принимает препараты, не лечится, поэтому они повторяются довольно часто. Мы это видим по ее крови, противосудорожных препаратов там нет. Кстати, она вас ждет. Она сама попросила, чтобы вы пришли к ней на допрос, причем, она довольно точно описала вас, инспектор Вальц.
  - Это нетрудно, меня легко запомнить, - пожал плечами Вальц.
  - О, нет, вы меня не поняли. Она не описывала вашу внешность, - заметил врач, - она описала вашу душу, если можно так сказать.
  - Мою душу? - удивился Вальц и нахмурился. - И что же она из себя представляет? Вы это смогли сразу же увидеть?
  - Конечно, мы же лечим здесь в первую очередь душу, - ответил врач и пристально посмотрел Вальцу в глаза. - Она сказала следующее: "Пусть придет тот, у кого сердце ребенка бьется сквозь коросты похоти и порока".
  - И все? - нахмурился Вальц. - Таким определением можно любого раскрасить!
  - Вовсе нет. Вот вы, Сюзанна, не такая. У вас другой тип, вы слишком окаменели. Я не прав? - врач склонил голову, взглянув исподлобья на Сюзанну.
  - Вы правы - это точно я, - прошептала она в ответ.
  - Чушь какая-то! - возмутился Вальц.
  - Нет, не чушь, - Сюзанна посмотрела Вальцу в глаза. - Ули - это точно ты.
  - Да Тоби точно такой же, разве нет? - негодовал Вальц.
  - Нет, он каменеет, также как и я, - ответила Сюзанна. - Ты не поверишь, но большая часть наших с тобой коллег и вовсе пустые внутри.
  Врач кивнул, подтверждая, и повел их к одной из комнат. Открыв дверь магнитным ключом, он вошел первым, осмотрел комнату, в которой был один стол и три стула, один из которых был мягкий. Подумав, он поставил мягкий стул к двери, жестом пригласив их сесть с другой стороны, и вышел. Вальц и Сюзанна сели, осматривая безликую комнату с желтыми стенами, оббитыми мягким материалом, белым потолком, на котором висели три яркие лампы, светившие теплым желтым светом. Больше ничего в комнате не было, на столе была кнопка для вызова санитаров. Вошел врач и поставил три стакана воды, один из них был пол-литровый из мягкого пластика с длинной трубочкой.
  - Скажите, а какой вы внутри? - спросил его Вальц.
  - Я? Странно, что вы не видите, - усмехнулся врач. - На работе мертвый, а дома оживаю, ненадолго. Живым здесь не место.
  Он вышел, плотно затворив дверь. Тишина стала еще невыносимее, окон не было, а жужжание светильников на потолке не раздражало, а скорее радовало.
  - Склеп, - буркнул Вальц, Сюзанна кивнула и стала пить воду мелкими глотками, руки ее тряслись. - Если не хочешь, я один проведу допрос.
  - Нет, я сейчас успокоюсь, - тихо сказала Сюзанна и взяла в себя в руки.
  В комнату ввели Марию Хайлиг. Она была в смирительной рубашке, рукава были туго затянуты. Жидкие волосы убраны, туго зафиксированы на затылке. Ее усадили на стул, и высокий санитар вышел, не сказав ни слова. Мария осматривала комнату и тихо улыбалась. Вальц включил диктофон и сказал:
  - Мы будем записывать наш разговор. Я должен предупредить вас об этом. Меня зовут Ульрих Вальц, а это моя коллега Сюзанна Ланг.
  - Вы можете делать все, что посчитаете нужным, - ответила Мария Хайлиг, лицо ее было совсем другим, чем на фотографиях, молодое, не лишенное привлекательности, если бы не выпученные глаза и неестественная худоба. -ќ Вы знаете, а у меня точно такая же палата, но нет стола или стульев, одна кровать, к которой меня привязывают, а в туалет я хожу по часам, надо терпеть, а то придется в своем санье лежать. Я терплю, другие нет, я знаю. Кстати, инспектор Вальц, я знала, что придете именно вы. Забавно, правда? Так говорят все сумасшедшие, не правда ли? Они же всегда все знают, но я действительно это знала, а вы, Сюзанна, зря пришли сюда. Вам будет плохо, но этого уже не избежать, поэтому примите мои соболезнования.
  Мария смотрела им в глаза одновременно, не двигаясь. Она улыбалась, даже посмеивалась, для наглядности состроив дикую гримасу, которую, по ее мнению, должны были бы носить умалишенные. Девушка ничего не боялась, в ее взгляде горела искренность, неподдельная честность и воля, перекрываемая лучами света, любви ко всем, исходившего из сердца. Вальца очень удивил этот взгляд, он чувствовал, что начинает доверять ей, а сердце мальчишки, которое увидели в нем, бьется все чаще и чище, переходя на бешеный ритм.
  - Вы ничего не сможете сделать, поверьте мне. Не берите эти смерти на свою душу - это не ваша вина, и вы ничего не сможете сделать, не сможете никого спасти. Эти люди будут спасены, не мешайте им обрести рай, они искупят, они все искупят свои грехи.
  ќ- О ком вы говорите? - спросил Вальц.
  - О грешниках, которым суждено умереть, - спокойно ответила девушка
  - Вы можете сообщить нам место и время? - спросил Вальц, готовясь записать ее слова в блокнот.
  - В полдень, когда возрадуется мир, узрев непорочное сердце святой Богоматери, - ответила Мария и склонилась к стакану, став пить воду. Она пила медленно, пристально глядя на Сюзанну, которую уже бил нервный озноб. -ќ Вы не сможете иметь детей. Так повелел наш Господь, но это не наказание, а ваш дар. Вы, как тот молодой ангел, что пришел к нам первым. Ваше сердце должно умереть, чтобы вы смогли спасти других, ангелы не должны иметь сердец.
  - А вы тоже ангел? ќ Спросил ее Вальц.
  - Нет, я жалкий человек, которого обуял демон, вам же так рассказала моя мать? Она увидела во мне исчадие ада. Она права, я родилась там, а она выносила меня в этом мире, но мое место там, - девушка вновь принялась за воду. - Вы же знаете, что я долго жила с ее родителями, не могу назвать этих людей родными, они выращивали меня, как растят помидоры в теплице.
  - Почему они умерли? - спросил Вальц, - их смерть мне кажется довольно странной, оба отравились в один день.
  - Вы, наверное, думаете, что это я их убила? Вовсе нет, они сами решили уйти, пришло их время. Я им только указала их путь. Не думайте, что это были хорошие люди, мне здесь живется гораздо лучше, чем жилось с ними. Здесь меня кормят, по крайней мере, я здесь уже два дня и ни разу не была голодной.
  - Потом вы жили вместе с Андреасом Фишером, верно? Он удочерил вас? -ќ спросил Вальц.
  - Нет, он оформил опекунство. Вы меня проверяете, правильно, надо понимать, когда у меня голова вывернется наизнанку. Он забрал меня в свой интернат, там я провела несколько лет, там кормили и особо не били, так, заставляли сидеть на удушливых занятиях, что-то впихивали, а я кивала, что со всем согласна.
  - Когда вы познакомились со своим отцом? - шепотом спросила Сюзанна.
  - Дитрих Монк не мой отец, он всего лишь донор спермы для моей матери. В интернате и познакомилась. Он работал вместе с Андреасом, я тоже ходила на его занятия, тогда я и поняла, кто я на самом деле.
  - После интерната вы поменяли имя. Это и есть понимание вашего "я"? - спросил Вальц, старательно записывая свои впечатления в блокнот.
  - Да, но не думайте, что я возомнила себя истинной Богоматерью. Они все грешники и еретики! - глаза ее вспыхнули. - Мое имя звучит по-настоящему наоборот. Я должна была собрать их всех, чтобы покончить навсегда с этим!
  - Скажите, а Дитрих Монк и Андреас Фишер поддерживали вас в вашем стремлении? - спросил Вальц. - Они решали или может вы?
  - Они ничтожества! - рассмеялась Мария и снова стала пить. Она делала это для того, чтобы успокоиться, тело подергивалось от мелких судорог, она хотела освободить руки, и было видно, как Мария сдерживает себя. - Я сразу же разглядела их сущность и подчинила себе.
  - Вы вели с Андреасом Фишером и Дитрихом Монком половую жизнь? - спросила Сюзанна.
  - Да, с обоими сразу. Вы не представляете, какие они беспомощные и как ими легко управлять. Когда я переселилась к Фишеру, то с нами жил и Дитрих. Я им отдалась в первый же вечер. Они ползали у меня в ногах, выполняли все приказы, тогда я увидела гниль внутри них. Это было забавно, как легко было ими управлять, как они ждали, когда я им разрешу прикоснуться к себе. Это интересно, как порок может полностью уничтожить личность человека - я точно знаю, как это происходит. Вы думаете, что эти два урода что-то решали? Да, их слушали самые глупые, наподобие тех, что сидят здесь вместе со мной - это не люди, у них уже нет души, только тело, которое гниет заживо. Они все в моей власти, у них нет своей воли, поэтому они подчиняются мне, а я веду их.
  Она замолчала, попила воды и спокойным взглядом смотрела на Вальца и Сюзанну. В ее глазах не было тщеславия или торжества, лишь спокойная уверенность в своей правоте.
  - И куда вы их вели? - спросил Вальц, он снял очки и стал вытирать их чистым платком. Мария внимательно следила за его действиями и благосклонно улыбнулась.
  - Как бы вы ни старались смыть грязь, ваши глаза все равно будут видеть ее. Всегда, каждую секунду,ќ такова ваша судьба, и вы сами измазаны этой грязью, большая часть вас состоит из нее, но это защитный слой, так вы сможете прожить еще десять лет, - она замолчала и посмотрела на стену, ища окно. Вальцу показалось, что она увидела солнце, и он машинально обернулся назад, желая увидеть то, что видит сейчас она. Мария не обратила на него внимания, смотря неподвижным взглядом в одну точку на стене. - Нет, не десять лет. Я вижу, что вам придется скоро сделать выбор, и он решит вашу жизнь. Если вы предадите себя, то проживете еще десять лет, если нет, то умрете весной.
  - А я? - спросила Сюзанна, с силой сжав пустой стакан.
  - Вы умрете не скоро, одна, и будете этому рады, ќ- ответила Мария, даже не взглянув на нее. - Вы не вправе принадлежать себе, делайте то, что делали, не думая, не сомневаясь.
  Она замолчала, продолжая улыбаться. Улыбка красила ее, лицо светлело, наливалось здоровым румянцем, но резкие тени изредка надвигались на глаза, расползаясь по лицу, и Мария зажмуривалась, борясь с собой.
  - Так куда вы ведете их? Куда вы ведете тех, кто лишен воли? - спросил Вальц.
  - Нет, не лишен воли. Никто не лишал их воли, они сами отдали ее, сами уничтожили ее. Они все греховны, они возомнили себя подобными Богу и должны искупить свою вину. Кто-то сможет заслужить рай, но не все, не я решаю, никто из нас этого не может решить. Мука, только страшная мука способна искупить этот грех. Те, кто нарушили первую заповедь, должны страдать - это их путь к искуплению, а я лишь показываю им дорогу. Меня ждет ад, я знаю это и готова,ќ это мое истинное место, но, если вы думаете, что я боюсь, нет, совершенно не боюсь, я видела ад здесь, я живу в этом аду. Я жду смерти и вечных мук -ќ это мое избавление, мой рай. Попробуйте меня понять, вы, инспектор, должны меня понять. Я вижу по вашим глазам, что вы меня понимаете.
  Девушка закачалась на стуле, крепко зажмурив глаза. Она стала тихо выть, отвратительно лязгая зубами. Когда приступ прошел, она широко открыла глаза и заплакала, горько, не в силах вытереть слезы с лица. Сюзанна встала и вытерла ей лицо салфеткой.
  - Я носила в себе уродов, я знала, что родится урод, поэтому должна была убить его, каждого из них! Они не имеют права на жизнь, на свете итак много уродов живет, -прошептала Мария, она слабела на глазах. Припав к трубочке, она едва не опрокинула стакан. Вальц успел подхватить его и стоял рядом с ней, держа стакан. Мария пила, кашляла, захлебывалась, но продолжала пить, пока не выпила все до капли. - У меня мало времени, завтра мы все должны умереть. Вы хотите еще много узнать, спешите, у вас мало времени. Я готова вам ответить, я никогда не врала - ложь страшный грех, страшнее лишь молчание, когда надо говорить, когда надо кричать, призывать!
  Вальц взял ее за плечи, и она немного успокоилась, взглянув на него светлыми любящими глазами. Ему показалось, что она погладила его по лицу, горячие пальцы, пахнущие железом.
  - Вы умрете весной - это ваш долг, ваша смерть. Не переживайте, вы сделаете правильный выбор, - прошептала Мария. - Если бы я могла любить, я бы вас полюбила.
  - Спасибо, - закашлялся Вальц. - Скажите, Мария, откуда у вас были деньги? Ваша, эм, секта, давайте называть вещи своими именами.
  - Это не секта, - замотала головой девушка. - Секту создали Монк и Фишер, а я лишь показала этим заблудшим грешникам путь истины.
  ќ- Хорошо, откуда у вас были деньги? Мы смотрели ведомость Фишера, у него вряд ли бы хватило денег на все, - сказал Вальц.
  - У каждого есть деньги, кто-то дал больше, кто-то дал меньше. Я не считала приход и расход, этим занималась Урсула Леве, она хорошо делала свою работу. Я сама выбирала новые места для наших встреч, мне помогала Руфь, она мне всегда помогала. Она должна закончить наше дело, уже скоро, когда солнце встанет в зените, вы узнаете об этом.
  - То есть это будет завтра? - спросил Вальц.
  - Для нас не существует ни сегодня, ни завтра, как и для вас. Вы сами придумали себе это время. Следите за солнцем, оно самое честное на этом свете -ќ это и есть глаз божий, только люди забыли об этом, - Мария положила голову на правое плечо, коснувшись щекой его ладони. - Руфь поможет всем, она выведет всех на свет, вы увидите, как они воспарят, как зажжется небо, и их души воспарят в небо! Все, кроме нее - она пойдет со мной в ад, она тоже хочет этого, также как и я.
  ќ- Руфь - это та, кто застрелила Дитриха Монка? - спросил Вальц, медленно ворочая мозгами, с трудом отделяя в словах Марии зерна нужной информации.
  - Она стала орудием, мечом, разящим слабых, - ответила Мария, подняла голову и улыбнулась, мечтательно закатив глаза. ќ Я знала, что не увижу этого восхождения, но я знала, что должна быть здесь. Каждый должен сделать то, что должен.
  Вальц вернулся к столу и, взяв планшет, нашел скриншот с видео оргии, где была хорошо видна девушка, протягивающая руки к распятию. Он показал фотографию Марии, девушка подалась вперед и довольная, взглянула на него.
  - Я знала, что вы найдете. Дитрих любил снимать наши собрания. Вы увидели там только пороки, похоть... так и есть, чтобы освободиться, надо выпустить все это из себя. Руфь прекрасна, она слаба физически, но она сильна духом, она сможет, не сломается.
  - Понятно, - Вальц убрал планшет и встал к стене, прислонившись левым плечом. - Скажите, Мария, кто давал вашим, не знаю, как точно назвать, но в крови других мы обнаружили сильные лекарства. Кто мог давать им обезболивающие и антидепрессанты? Вам понятен мой вопрос?
  - Да, мне понятно. Эти препараты доставал Фишер и мать Руфь, Сара Шварц. Они работали вместе, она, если я правильно поняла, медсестра. Фишер выписывал больше, чем было нужно, а разницу они забирали себе. Он мне хвастался, какой он ловкий, и что никто его еще не поймал. Ни я, ни Руфь никогда не принимали эти препараты, их давали слабым, кто не мог выдержать боль, кто сдавался, боялся правды о себе.
  - Ты любишь Руфь? Вы любовники? - спросила Сюзанна, выйдя из ступора.
  - Нет, вы не понимаете, - замотала головой девушка. - Вы пытаетесь мерить все мирскими мерилами, вашими правилами, законами. Мы нашли друг друга и стали искуплением друг для друга. Так будет понятнее, мне кажется. Это сложно объяснить, это надо чувствовать, когда ты становишься одним целым с другим человеком. Я знаю, что думает она, она знает, что чувствую и думаю я. Прямо сейчас, каждую минуту, каждую секунду.
  - И что же она делает сейчас? - спросил Вальц.
  - Ей больно, ей очень больно. Но это скоро закончится, надо только дождаться солнца, когда оно восстанет над нашим миром
  Девушка затряслась в судороге, глаза закатились, но веки были открыты, а изо рта пошла белая пена, которая постепенно стала розовой от крови. Вальц бросился к ней, желая удержать, чтобы она не ударилась головой о стол. Страшно лязгнули челюсти, от хруста зубов сделалось дурно. Девушку било в страшной судороге, но она не падала на пол, с сильной амплитудой раскачиваясь на стуле, Вальц успевал ловить ее у самого стола, пытаясь удержать, но она вырвалась, откидывая его в сторону. Внезапно Мария выпрямилась, глаза смотрели в стену, а изо рта струями лилась кровь из прокушенного языка. Она заревела низким утробным голосом, неизвестно как рожденным в этом хрупком теле.
  - В полдень вознесутся те, кто достоин, кто вынесет с честью страшную муку! И примет их к себе Господь, и дарует им новую жизнь, счастливую и бесконечную, а пример их страданий отвратит других от греха, спасет слабые души, даст им силу и волю, любовь! ќ Мария захрипела, выплевывая осколки зубов. В это время Вальц успел нажать на кнопку вызова, Сюзанна сидела в ступоре, страшными глазами смотря на Марию. Не найдя ничего лучше, он вытащил из своей сумки очешник с запасными очками, небольшой, напоминавший футуристический космический челнок. Мария закончила плеваться и, посмотрев на Вальца, сказала своим, настоящим голосом, полным боли и сожаления. - Не вини себя, ты не успеешь ничего сделать. Все смерти лягут на мою душу, а значит и на душу Руфь. Мы не жалеем ни о чем, и ты не жалей. Твой подвиг впереди, я знаю, что ты сможешь.
  Ее накрыла новая волна судорог. Вальц втиснул ей в зубы очешник, пластик затрещал, но выдержал. Вальц положил девушку на пол, изо всех сил удерживая ее, чтобы она не разбила голову о мягкий пол. Вбежали санитары, быстро, без команды бережно подняли и вынесли. Вальц так и стоял на коленях, смотря на закрывшуюся дверь, пока не вошел врач. Вальц был перепачкан в крови Марии, все лицо, рубашка, руки, а из глаз текли крупные слезы, которых он не замечал. Врач встал на колени рядом с ним и положил руку на плечо.
  - Она способна загипнотизировать многих, ей это почти удалось со мной, но она это сразу сказала, что у меня каменное сердце, мертвое, - он показал на Сюзанну, сидевшую в жутком ступоре, словно ее накрыл кататонический синдром. Видите, ее удалось, значит что-то еще осталось живое внутри.
  ќ- Но почему же тогда я... - Вальц не договорил, увидев, как врач качает головой.
  - Не думайте об этом. Я уверен, что Мария Хайлиг сказала вам много такого, что заставляет задуматься. Да, она умеет найти вашу слабину, но все же что-то в этом есть. Я вам уже говорил, что она не сумасшедшая. Я бы ее не называл и религиозным фанатиком, нет, тут что-то более тонкое. Фанатики другие, она же все понимает, что делает, понимает цену своим поступкам, отлично знает цену человеческой жизни. Вы тоже знаете ее, не правда ли? Такие люди, как она, очень опасны, они способны изменить мир. Может, есть правда в ее словах?
  - Правда есть у каждого убийцы, у каждого преступника. Это не значит, что мы должны ей следовать. Нацисты тоже были правы в чем-то, -ќ ответил Вальц и тяжело встал, врач поднялся вместе с ним.
  - Верно, но это не значит, что мы не должны знать их правду, возможно, это спасет многие жизни. По-моему, Мария хочет, чтобы мы знали их правду!
  Он подошел к Сюзанне и дотронулся до головы, она не отреагировала. Врач пожал плечами и дал ей ощутимую пощечину. Сюзанна встрепенулась и вскочила, зажав рот рукой.
  - Туалет слева в конце коридора. Не переживайте, если вас вырвет на пол. Мы все уберем, - сказал врач, но Сюзанна не слышала его последних слов, выскочив из комнаты.
  
  16
  
  Утром капал дождь, все небо заволокло хмурыми тучами. Был всего лишь четверг, а на улицах стало непривычно оживленно. Вспомнив про праздник, горожане вылезли из своих скорлупок, где их и поджидал мелкий колкий дождь. Особенно сильно лило над католическим храмом "Пресвятой Девы Марии", прямо над ним нависла огромная свинцовая туча, водяными стенами окружив здание.
  Костел был построен в XV веке, много раз перестраивался, меняя облик, и все же в нем можно было угадать былой вид. Высокое узкое здание, с узкими высокими окнами, стремившимися вниз, а шпили старались проткнуть небо насквозь, судя по всему, они и продырявили эту тучу. Над крышей костела путались обрывки серой тучи, завораживающее зрелище, одна из шуток природы, способная привлечь внимание искушенного техническим прогрессом современного человека. Храм стоял на островке, окруженный двухполосными дорогами, по которым неспешно двигались автобусы и редкие автомобили, а вокруг стояли низкие старые дома, помнившие еще объединение Германии Бисмарком под короной Гогенцоллернов, отчего лица у этих старых домов скривились в недовольной гримасе, раскрашенной новыми вывесками, как следует отштукатуренной, но все равно недовольные. Люди стояли на тротуарах под навесами и смотрели на тучу и костел, кто кого победит. Дождь не унимался, казалось, что он стал лить еще сильнее, желая разогнать непрошенных зевак.
  К этому островку веры вела одна широкая улица, состоящая из четырех полос, вынужденных сомкнуться с другими на узком двухполосном круге. Серебристый автобус с зеркальными стеклами подъехал к остановке и встал, закрыв ее полностью. Ожидавшие автобуса пассажиры отпрянули назад, не ожидая такой наглости. Долгое время из автобуса никто не выходил, пропал и водитель, уйдя в салон, поэтому внимание зевак переключилось на него. Автобус чего-то ждал, к нему уже двигались пешие контролеры с терминалами для выписывания штрафов на месте, когда в костеле зазвонил колокол. Все оглянулись на храм, многие стали креститься, патрульные контролеры тоже встали на месте, благоверно смотря на древний храм, над которым, чудо, разверзлась туча и выглянуло яркое солнце, мигом ослепившее всех искрящимся теплым светом. Позабыв про правила, люди стали выходить на проезжую часть, чтобы лучше рассмотреть это чудо, многие снимали на камеры телефонов, кто-то смеялся, а машины спокойно ждали возможности проехать, водители тоже выходили и вставали со всеми, громко и бурно обсуждая, на ходу вспоминая слова забытых молитв, те же, кто был смышленее, читали их прямо из приложения на смартфоне, ежедневно подбиравшее нужные слова забывчивому верующему.
  Город вдруг ожил, в самом центре, в двух километрах от ратуши, где не так давно было позорное побоище, где они же бежали, давя и сбивая друг друга, лишь бы спастись, а сейчас стояли взявшись за руки, хором повторяя заученные в детстве слова церковных песнопений, наконец, понимая их истинный смысл.
  Никто и не заметил, как зашипела и открылась дверь автобуса. Из него стали выходить женщины в белых балахонах до самой земли, в надетых на голову капюшонах, их лиц не было видно, только черный провал и сверкающее на ярком солнечном свете одеяние. Каждая держала в руках тяжелый глиняный кувшин, запечатанный сургучом, многим было тяжело его держать, и эти женщины стояли сгорбившись. Если бы кто-то считал, то насчитал бы ровно тридцать три женщины с кувшинами, в которые легко можно было бы налить десять литров масла или молока, а может и больше. Форма сосуда была древняя, возвращающая современного человека в начало новой эры, такая же грубая керамика, без эмали, со странными рисунками и текстами на арамейском языке. Искусная подделка, тексты не имели никакого смысла, набор символов, которыми гончар решил украсить свой труд.
  Женщины в белом вышли на середину улицы, выстроились в колонну по трое и решительно пошли к костелу. Толпа зевак расступалась перед ними, как расходятся волны перед несущимся на всех парах крейсером, ощетинившимся стволами пушек, никто не видел их лиц, но внутренне все понимали, что еще мгновение и пушки начнут стрелять. Искрящиеся в солнечном свете белые одеяния слепили глаза, и это был не божественный свет, до их появления озаривший собравшихся. Свет был жесткий, словно их одежда была покрыта чем-то фосфоресцирующим, неживым. От них пахло растворителем и бензином, перемешанными с запахом давно немытого тела. Женщины шли по дороге босыми ногами, не чувствуя неровностей мостовой, выложенной булыжниками, шли, как солдаты, решительно, готовые к смерти. Около костела толпа зевак бросилась в разные стороны, освобождая проход к главным воротам, которые, страшно заскрипев, раскрылись настежь перед ними. Из храма выглянули удивленные прихожане, пришедшие на праздничную мессу, кто-то успел выскочить, но остальных колонна женщин в белых балахонах внесла внутрь. Два служителя, закрыли ворота, затворив за ними голос ксендза и свистящий ропот прихожан в храме. На улице стало необычно тихо, все, кто стояли рядом, боялись громко дышать, пока яростнее не забил колокол. Это был не тот мелодичный перезвон, обозначавший начало мессы - это была страшная какофония, сквозь которую никому бы не удалось услышать то, что происходило прямо сейчас внутри здания. Загремели цепи, заскрипели засовы,ќ храм закрывали изнутри, все ворота, все двери, и некоторые из зевак смогли отчетливо разглядеть пустые лица служителей, нечеловеческие лица, потерянные, с пустым взглядом, с искривленными ужасом и злостью физиономиями.
  Внутри храма все умолкло. Ксендз удивленно смотрел на вошедших, прихожане бросились к дверям, запасным выходам, но все было закрыто, и теперь жались по стенам. Мальчики из хора стояли на своих местах, посмеиваясь и перешептываясь. Для них это была игра, что-то новое в скучном служении. Ксендз сделал над собой усилие и вышел вперед, покинув кафедру, с которой он еще несколько минут назад начинал свою проповедь во славу Девы Марии.
  - Кто вы и что вам надо в Храме Господнем? - строго спросил он, глядя на стоявших в передних рядах, но ему никто ничего не ответил. Он хотел подойти ближе, но его остановили первые ряды, выстави левую руку вперед, кувшины чуть не упали на пол, заколебавшись в слабых руках.
  Ксендз ждал, сильно хмурясь. Он хотел вызвать полицию, но сначала ему захотелось попробовать решить эту проблему самому, он понимал, что это гордыня, и не старался бороться с ней, оправдывая себя разными доводами, заготовленными заранее для прихожан, которым он, не мешкая, отпускал многие грехи, лишь бы ходили чаще. Он был высокий, немолодой, с коротко стриженными темно-русыми волосами и острым лицом с голубыми умными глазами. Нос он слегка задирал вверх, так проявлялась некоторая высокомерность его характера, но дальше вздернутого носа его высокомерие не доходило. Из середины колонны вышла невысокая хрупкая женщина, державшая в руках такой же тяжелый кувшин, как и остальные. Она ступала медленно, с опаской, что вот-вот упадет. Ее шатало, поэтому после пяти шагов она останавливалась, делая перерыв.
  Женщина подошла к нему на расстояние пяти шагов и поставила кувшин на пол, за ней это сделали и все остальные. Она оглядела храм, в этот час людей было много, может даже около ста человек. Она сняла капюшон, обнажив бледное лицо молодой девушки, с дрожащими от сдерживаемой боли губами и умными жесткими глазами, уставившимися прямо в душу ксендза. Он попятился назад, крестясь, оступился о порог кафедры, и упал, крепко ударившись головой о кафедру. К нему бросилась одна из прихожанок, помогла встать, но они сели обратно на пол, пригвожденные взглядом бледной девушки в белом балахоне.
  
  Полицейский участок, словно озаренный теплым солнечным светом, гудел, смеялся, радовался неизвестно чему. Все, кто пришел на допрос, улыбались, весело и небрежно отвечая на вопросы, а инспекторы улыбались в ответ. В воздухе ощущалась незримая свобода, будто бы кто-то снял путы, развязал тугие узлы, и стало легче дышать. Все радовались, кроме Вальца и настороженной Мышки, носом чуявшей беду.
  Лена часто подсаживалась к Ульриху за стол, они молчали, глядя на пустующий стол Тоби, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Вальц был хмур и темен, поэтому никого к нему не присылали, остальные инспекторы справлялись сами, желая поддержать друга, укоряли его за хмурое лицо и небывалую задумчивость.
  - Куда делся этот весельчак Вальц? - вопрошали многие, не получая ответа.
  Вальц нервно ткнул пальцем в экран телефона, приложение назойливо напоминало ему о католическом празднике. Он не читал сообщение, считая, что раз он платит налог и установил себе приложение, то уже полностью выполнил все, что от него хотели. Лена вздохнула и, боязливо посмотрев на Вальца, зашептала:
  - Сюзанна звонила. Она не придет на этой неделе, врач сказал, что у нее нервный срыв, - Лена огляделась, не подслушивает ли кто-то, но все были заняты другим, обсуждали прекрасную погоду с посетителями, шутили, смеялись.
  - Да, она была очень плоха вчера, - закивал Вальц и быстро добавил, - я сам не лучше.
  - Может, тебе лучше пойти домой? - предложила Лена, взглянула на часы, время двигалось к полудню.
  - Нет, я дома чуть с ума не сошел, - он уставился на часы на стене, время безудержно исчезало, а он так и не смог разгадать ребус Марии Хайлиг, хотя чувствовал, что она сказала ему все, ничего не утаивая. У меня голова не работает. Вот какой час сижу, пытаюсь мысли собрать, и не получается.
  - А ты не думал, что она просто сумасшедшая? - спросила Лена. - Мало ли что могут сумасшедшие сказать, нельзя же этому верить.
  - Да, она сумасшедшая, и не сумасшедшая, ќ- сказал Вальц, только сейчас придя к этой мысли. Он еще раз пролистал свои записи, напряг память, но картина не рисовалась.
  - Она говорила про вознесение, но как и где это произойдет?
  - Вознесение, - повторила Лена и задумалась. У нее зазвонил телефон, она бросилась туда, быстро переговорила и вернулась. - А я вот подумала, что вознесение возможно только после смерти, верно?
  - Верно, так и есть. Я понимаю, что речь идет о каком-то акте коллективного самоубийства или что-то подобное, но вот где?
  - А ты уверен, что это будет именно сегодня? - с сомнением спросила Лена. - Разве она так сказала, что это будет сегодня?
  - Впрямую нет, но дала понять.
  У Лены запиликал телефон, принимая стопку входящих сообщений. Она бегло просмотрела их и охнула от удивления. Просмотрев видео два раза, она протянула телефон Вальцу.
  - Это Отто прислал, а ему его друг, он живет в нашем городе, - пояснила она. - Это же в самом центре, да?
  Вальц ничего не ответил, он уставился в экран, где был виден автобус, из которого выходят женщины в белых балахонах, строятся в колонну и идут к костелу. На мгновение он застыл, не мигая смотря на часы, потом схватил свой телефон и прочитал назойливое сообщение приложения католической церкви, напоминавшей ему о празднике "Непорочного сердца Пресвятой Девы Марии". Хлопнув себя по лбу, он вскочил, суетливыми движениями рук открывая сейф и надевая кобуру. Мышка смотрела на него широко раскрыв глаза и разинув рот, а когда он взял с собой три обоймы, и вовсе вскочила с места, готовая к распоряжениям.
  - Вот я идиот! - рявкнул Вальц, не сводя глаз с часов. - Всех отправляй к церкви Пресвятой Девы Марии, сообщи в другие участки, вызови пожарных, скорую - всех!
  - Все поняла! - Мышка побежала к себе и, застыв у своего телефона, спросила. - Ты уверен, что не ошибся?
  - Уверен. Ребята, бросайте все и по машинам! - скомандовал Вальц.
  Инспекторы, встревоженные его приказами, вскочили с мест, закрывая сессию на рабочих компьютерах. Несколько человек попытались сказать Вальцу, что он им не комиссар, но их заставили замолчать. Мышка обзванивала департаменты, четким голосом отдавая команды, параллельно отписываясь фрау Мюллер и Андре, которого она всегда ставила в копию.
  Часовая стрелка подползла к полудню, участок был пуст, граждане не стали задерживаться и побежали в центр, ожидая зрелища.
  
  Бледная девушка в белом балахоне обернулась к своим сестрам, протянув руки. Из колонны вышла женщина, державшая помимо кувшина деревянный ящик, оббитый красным бархатом. Девушка открыла футляр и вытащила из него огромный в ее руках блестящий револьвер. Ее руки дрожали, оружие было слишком тяжелым. Она неуверенно заряжала револьвер, а все прихожане с ужасом смотрели за ее действиями, словно загипнотизированные. Ксендз попытался что-то сказать, остановить ее, но девушка остановила его одним взглядом страшных глаз, и он умолк, мертвенно побледнев.
  - Ты служитель богомерзкого культа, и ты ответишь за это перед Богом! - громко произнесла девушка, костел задрожал от ее сильного голоса, лишенного девичьего шарма и кокетства, грозный, твердый, неживой. - Вы все возомнили, что можете создать себе идолов, создать себе удобных Богов. Вы поклоняетесь им, вы славите их, забывая про истинного Бога! И вы ответите за это! Вы все! И мы ответим за свои грехи! Я дам вам искупление! Я провожу вас в рай и уйду в ад - это моя миссия, моя судьба. Вы все будете спасены, без лживых продажных индульгенций. Вы умрете и вознесетесь в рай вместе с нами! Страшная мука искупит все ваши грехи!
  Она закончила говорить и направила револьвер на ксендза. Ствол дрожал, она взяла оружие двумя руками и выстрелила. Пуля попала в женщину, помогавшую ксендзу. Она страшно вскрикнула, схватившись за грудь.
  - Не бойся, твои мучения сейчас закончатся, и ты вознесешься в рай, - сказала девушка и выстрелила ей в голову. Черепная коробка разорвалась на десятки частей, обдав ксендза взрывом крови и мозга. Он страшно закричал, хватаясь за лицо, за голову, пытаясь встать, падая, снова пытаясь встать. Девушка смотрела на него бесстрастным взглядом, в котором не было жестокости, упоения кровью, жажды крови, но и не было жалости, ни к кому, и в первую очередь к себе. - Стой, пришло твое время. Я даю тебе шанс умереть легко и сразу же попасть в рай.
  Она выстрелила ему в голову, когда он покорно замер, встав перед ней. Голова треснула, разорвавшись на бесформенные куски, и тело упало к ее ногам. Девушка прошла по его крови босыми ногами, не чувствуя этого, не видя смерть, не боясь, не думая. Она подошла к группе прихожан и жестом пригласила их встать рядом с ней.
  - Я даю вам шанс умереть легко, без страшной муки, которая уготована нам всем. Я приветствую вашу храбрость, вы искупите все свои грехи, избавитесь от ваших заблуждений, откроете сердце истинному Богу! Кто слаб, идите ко мне - это не грех, ваша слабость - не ваш грех! Я избавлю вас от муки. У нас мало времени, скоро мы все вознесемся!
  Она еще не успела договорить, как до прихожан дошло, и они с бешеными криками бросились открывать ворота, двери, пытаясь сломать многовековые укрепления, сделанные на совесть, готовые выдержать прямой удар из пушки или долгую осаду. Девушка не смотрела на них, она чего-то ждала.
  Забил колокол, страшно, возвращая город в прошлое, когда так возвещали приход врага, наступление чумы. Звонарь бил неистово, усиливая удары, вот-вот и колокол улетит в небо.
  Девушка подняла руку вверх, и в храме внезапно стало темно. Над костелом сомкнулась туча, загремел гром, дождь залил с новой силой, высоко в небе засверкали молнии, спускаясь все ниже и ниже. По улицам с ревом неслись полицейские машины, пожарные, подъезжая к костелу. Полиция разгоняла людей, выстраивая наспех кордоны, никто не знал, что делать, руководство еще не подъехало, поэтому всем командовал Вальц, неистово крича на всех, и его слушались.
  Девушка бросила револьвер на пол и вернулась к сестрам. Они выстроились в ровную колонну и взяли в руки кувшины. Сургучная пробка пробилась легко, и костел заполнился крепким духом бензина и ацетона. Забившиеся у дверей и ворот прихожане страшно выли, тарабаня в крепкие ставни, кто-то пытался залезть наверх, чтобы выбить окна и вырваться на свободу. Женщины в белом не обращали на них никакого внимания. Они вылили часть гремучей смеси на себя, разделились, расходясь лучами по всему храму, выливая остатки на пол, стены, людей, беспомощно пытавшихся стряхнуть с себя зловонную липкую жидкость.
  Одна из женщин, проходя мимо свечей, вспыхнула, как промасленная бумага. Она осветила храм, белая одежда вспыхнула, как факел, но она не остановилась, продолжая выливать горящую жидкость из кувшина. Вскоре она упала на колени, беззвучно дергаясь в агонии, рухнула на пол. Моментально, как по неведомой команде, вспыхнули и все остальные женщины в белых балахонах. Они поставили пустые кувшины на пол и, горящие, молчаливые, умирая, вставали на колени, склоняя голову для молитвы, падая в агонии, умирая страшно, безмолвно. Вспыхнул и храм, а вместе с ним и прихожане, запертые в нем. Кто-то, уже горя, успел добраться до окон, выбить витражные стекла. Резкий порыв ветра отбросил их назад, а костел, получив дополнительную тягу, загудел от жара, раскаляясь изнутри, оставаясь наружи нетронутым, лишь острые языки пламени и взрывы искр вырывались из окон. Лопались древние витражи, костел гудел, неистово бил колокол, пока пламя и дым не дошли до звонаря... и стало тихо, только гудение пожара, сквозь которое уже не пробивались дикие крики умирающих. Никто не знал, что делать, пожарные заняли круговую оборону и поливали здания рядом, чтобы огонь не перекинулся на них.
  Костел горел в одиночестве, на своем острове, поднимая в небо черный дым. Молнии, привлеченные неистовостью огня, с бешеной яростью били в шпиль, рушили древние постройки, крохотные башенки, превращая в прах прошлое, цепляя за собой настоящее. Город почернел от пожара, задрожала земля, руша все внутренние устои общества, руша прошлую жизнь, только-только начавшую восстанавливаться, возрождаться. И в этом черном дыму пробивалась тонкая белая струя, восходящая прямо в небо, пронзая покореженный жаром шпиль.
  
  
  17
  
  Москва
  
  Непривычно было сидеть в гостинице, за последние дни Андре нагулялся по городу вместе с Аней и ее новой подругой Женей. Распорядок дня был воистину немецкий: подъем в 7:00, умывание, легкий завтрак и занятие в фитнес-зале до 9:30, затем один час на отдых и душ, и в город, в музеи, театры, а вечером обязательно на концерт. В промежутках между мероприятиями они гуляли по паркам, Аня поставила цель побывать во всех парках Москвы, но вскоре сама отказалась от этого, после прогулки в Битцевском парке, где она потерялась. Особенно Ане понравился Ботанический сад, куда ее уговорила пойти Женя. Аня сначала упиралась, не желая тратить время на "научные грядки", а потом сама агитировала всех вернуться туда. Они там были уже четыре раза, и каждый раз девчонки находили что-нибудь новое для себя, убегая от Андре и Оксаны, полдня гулявшей вместе с ними.
  И вот теперь Оксана стояла у окна, смотря на раскрывающуюся панораму города. Яркое солнце золотило ее гладкую кожу, она становилась похожей на древнюю богиню, не знавшую ни жалости, ни стыда, ни сомнений. Он лежал на разложенном диване, любуясь Оксаной, изредка поворачивавшей к нему улыбающееся лицо, игриво расправляя отросшие до лопаток волосы. Он и не мечтал о таком, отгоняя от себя мысли о близости с ней, катализатором стала Аня, заявив, что сегодня они пойдут гулять с Женей одни, без них. Оксана долго смеялась, сказав Андре на прощание, что она приедет к одиннадцати часам.
  И она приехала, свежая, веселая, в белом сарафане и без яркого макияжа. Андре, к этому времени уже готовый ко всему, мучительно продумывавший план их прогулки, застеснялся, как неопытный юноша. Оксана смеялась, по-доброму, не желая принизить его мужское достоинство. Она взяла все в свои руки, приказав ему разложить диван, а когда он все сделал, она вышла из ванной в простом белом белье, вся красная от смущения и хохочущая.
  - Как себя чувствуешь? - спросила Оксана по-немецки, возвращаясь к нему на диван. Нагретое солнцем мягкое тело взбудоражило их, они долго целовались, прижавшись друг к другу, прежде чем Андре ответил.
  - Прекрасно, я давно не чувствовал себя лучше. Мне кажется, что я помолодел лет на двадцать, а может и больше!
  Она засмеялась и села на него, грациозно расправляя волосы. Накатившее вновь желание окрепло в нем, Андре не ожидал от себя такого, давно уже списав себя, как любовника.
  - Меня беспокоит твое сердце, - сказала Оксана, двигаясь неторопливо, улыбаясь, когда он все еще стесненно гладил ее. - А я боялась, что не понравлюсь тебе. Я же набрала вес, стала такой пышкой.
  - Ах, женщины! - с чувством воскликнул Андре по-русски.
  Оксана громко рассмеялась и накрыла его водопадом черных волос, пахнущих полевыми цветами. Она смотрела ему в глаза, часто склоняясь ниже, чтобы поцеловать.
  - Все, вербовка окончена. Ты попался, комиссар! - смеялась она, подражая героям дешевых шпионских боевиков, намеренно коверкая английскую речь.
  ќ- Я попался в нашу первую встречу, - ответил Андре по-немецки.
  - Я тоже прекрасно помню нашу прогулку в замок, -прошептала Оксана. - Ты тогда меня завербовал тоже. Мы друг друга завербовали.
  Она закрыла глаза, стала двигаться быстрее, шепча ему что-то по-русски. Андре не понимал значения этих слов, не всегда угадывая ее желания, поэтому Оксана направляла его руки, поцелуями вознаграждая. Андре стало душно, он весь горел, а сердце бешено заколотилось, и ему хотелось еще и еще, пока в глазах не начало темнеть. Оксана не могла этого видеть, она утоляла свою страсть, доводя себя и его до исступления.
  - Ты побледнел, - с тревогой сказала Оксана по-русски и перешла на немецкий. - Тебе плохо?
  Она легла рядом и накрылась простыней. Андре повернулся к ней и с улыбкой ответил.
  - Это самая прекрасная смерть, о которой можно было бы мечтать.
  - Не смей говорить о смерти! - строго сказала Оксана, щелкнув его по носу. - Ты мне нужен живой, запомни это!
  - Хорошо, я запомню, - Андре усмехнулся, Оксана нахмурилась, приняв это на свой счет. - Я вот подумал, что еще немного, и я сделаю тебе предложение.
  - Если хочешь, делай, - спокойно ответила она. - Но я тебе дам ответ не раньше, чем через восемь лет.
  - А, ты тогда выйдешь в отставку?
  - Верно. Если ты готов столько ждать, - в свою очередь усмехнулась она.
  - Я готов, - сказал Андре, кровь обратно приливала к его лицу, все же стоило поберечь себя.
  - Ну так делай! - воскликнула Оксана по-русски.
  - Выходи за меня замуж, - сказал Андре по-русски, с трудом выговаривая последнее слово, почему-то оно далось ему особенно тяжело.
  - А вот теперь жди! - весело ответила Оксана по-немецки, игриво захлопав ресницами. - Я не отказываю, но и согласия не даю. Вдруг ты передумаешь?
  - Нет, не передумаю, - помотал головой Андре. - Я же тебе уже говорил, что нет никого прекрасней русских женщин.
  - Да, я помню. Но мне непонятно, почему у вас с Катей ничего не было?
  - Не знаю, я об этом думал, но не пришел ни к какому выводу, -ответил Андре. - Так было правильнее, нечего рассуждать или предполагать.
  - Представляю себе, как ты все разложил по полочкам, проанализировал, выписал тезисы в свой блокнот! - засмеялась Оксана, Андре согласно закивал. - Ладно, не будем о прошлом. Посмотрим, что будет через восемь лет. Возможно, мы не захотим возвращаться к твоему предложению, а может и кто-то из нас умрет.
  - Все может быть, но мне теперь легче стало, такой груз с души снял, - ответил Андре, театрально вздохнув. Оксана откинулась на подушку, отыгрывая вчерашнюю героиню из погорелого театра, пародировавшую бурю чувств, и они расхохотались, как дети, толкая друг друга.
  - Я подумал, что через десять лет меня точно отправят в отставку. Я хотел бы и раньше, но наша фрау Мюлер уже составила план на двадцать лет, - с усмешкой сказал Андре, Оксана улыбнулась в ответ. - Жаль, что не удалось познакомиться с твоими детьми.
  - Надеюсь, еще познакомитесь. Они с зимы планировали эту поездку всем классом. Мне бы тоже понравилось, уехать от родителей на месяц в горы, жить на природе, - Оксана мечтательно прикрыла глаза. - Знаешь, как моя мать волновалась, требовала, чтобы они не ехали? А Лешка, он же упрямый, я тебе рассказывала уже, что он характером на тебя похож. Я доверяю детям, Леша последит за Настей, они так сдружились в последнее время, просто поразительно. Раньше ругались, дрались из-за всякой ерунды, а теперь все делают вместе.
  - Да, понимаю. Я в детстве мечтал, что у меня будет сестра, что я буду ее защищать, - вздохнул Андре. - Иногда думаю о прошлом, и жизнь кажется такой пустой до встречи с Катей, с Аней, без них жизнь была бы жалкой и пустой. А теперь вот удача улыбнулась мне, и я встретил тебя.
  Оксана грустно улыбнулась и стала смотреть в потолок. Он заметил, что по ее щекам потекли крупные слезы, она сдавливала в себе всхлипы, но не из-за того, что боялась ему показать свою слабость, Оксана не желала видеть сама себя такой, боролась, безуспешно. Плач лишь усиливался, и она, закрыв лицо руками, глухо зарыдала. Андре лежал рядом, касаясь ее плечом, и молчал. Он знал, что сейчас лучше ничего не говорить, подождать, пока она успокоится. Этому его научила Катя, позже и Аня, немки были другие, они старались показать силу, с полуслова начиная обвинять его во всем. Что-то было древнее, искреннее в этом плаче русских женщин, берущее за душу, сдавливающее сердце так, что наворачивались слезы. Оксана обняла его за шею и уткнулась лицом в грудь, вздрагивая от всхлипов.
  - Почему ты плачешь? - тихо спросил Андре по-русски, когда она успокоилась и лежала в полусне, вздрагивая, крепче сжимая его шею похолодевшими пальцами.
  - Ты будешь меня ругать, - шепотом ответила Оксана по-русски.
  - Нет, не буду, - прошептал Андре, вспоминая, что точно также ему отвечала Катя, а потом и Аня, как и мама, впадавшая в неожиданные всплески уныния, граничившего с тягостным отчаяньем, чувством одиночества, которое преследовало каждого мигранта, желавшего жить не только ради себя.
  - Можешь и отругать, ты будешь прав, - Оксана перешла на немецкий и приподнялась, чтобы видеть его лицо. - Я чувствую, что это наша последняя встреча. Я, правда, это чувствую, здесь, в сердце.
  Она приложила его ладонь к своей груди, Андре ощутил мертвенный холод, Оксана будто бы мерзла в этот солнечный теплый день, да и солнце куда-то скрылось, большая туча заслонила его, намереваясь разразиться неистовым ливнем.
  - Нет, так не будет, - уверенно сказал он. - Жизнь слишком сложная штука, чтобы доверяться внезапным порывам или ложным чувствам. Я не хочу уезжать, не хочу уезжать от тебя. Я тебя люблю, и моя тревога рисует в голове мрачные картины, но это всего лишь досада, да, наверное, досада.
  - Ты такой уверенный, - улыбнулась она, сразу потеплев. Она не заметила, что перешла на русский, Андре не сразу понял ее, некоторое время хмурясь, в голове подбирая верный перевод. - Мне это всегда нравилось в мужчинах, но попадались одни слюнтяи. Наверное, я таких сама искала.
  - Слюнтяи? - повторил он незнакомое слово, не понимая его смысла.
  - Weich Ei, - с гадливой улыбкой перевела Оксана, поцеловала и легла, прижимаясь. - Так не хочется никуда идти.
  - Мне тоже, - ответил он. Они долго лежали молча, ему не хотелось говорить о том, что творилось в его городе, он был уверен, что она итак это знает. Оксана быстро задремала, теплая, родная, он думал именно так, наконец, осознав истинный смысл этого слова, простого, слишком простого для современной жизни. Родным его называла Катя, засыпая, он увидел ее, улыбающуюся, на маленькой кухне ее квартиры, с искрящимися от радости и лукавства глазами, в которые нельзя было не влюбиться. И все же, она смотрела на него не так, как смотрела Оксана. Катя была для него сестрой, той самой, о которой он мечтал с самого детства в тайне от всех.
  
  Женя взглянула на часы в телефоне, Аня опаздывала. Женя сама опоздала, приехав на станцию после одиннадцати часов, она все никак не могла решиться, что ей надеть, и мучила этим Петра Ильича. Ее мама сшила для Жени два платья, оба длинные, до самых пят, одно белое с мелкими цветами и птичками, а второе голубое, приталенное с серебристыми рукавами из газовой ткани. Платья очень нравились Жене, она бы переодевалась несколько раз в день, мама сшила ей платья на старомодный манер, с длинными рукавами, чтобы дочь не комплексовала из-за шрамов и повязок на руках, скрывая изрезанные ноги. Петр Ильич сразу назвал Женю "тургеневской барышней", она не сразу поняла, злясь, что мама и Петр Ильич что-то знают, а ей не говорят. Уже потом, ночью, она тщательно изучила этот вопрос и была довольна сравнением. Сегодня она была в голубом, в босоножках на высокой платформе, стоя ровно, изящно держа спину, но не задирая носа, а волосы убрала в скромную прическу, заколов на затылке неброскими украшениями, которые принесла мама, подобрав и набор аксессуаров к платьям. Рукава платья заканчивались тонкими сетчатыми перчатками, неплохо скрывавшими клеящий бинт, Женя замечала, как на нее смотрят, улыбалась, довольная собой, иногда взглядом отворачивая парней и молодящихся бабников, желавших познакомиться с ней. Некоторые были настойчивы, и три раза Жене пришлось громко просить их уйти и не приставать к ней.
  Женя ушла в Александровский сад и села на скамейку, набросала сообщение опаздывающей Ане, и принялась за чтение. Летний день тут же померк. Она очутилась в пропахшем порохом и смертью городе, видя перед собой непонимающие глаза голодных людей, детей, просивших у матерей и выживших бабушек хлеба, воды, как они прижимаются к мертвым домам, смотревшим пустыми глазницами выбитых снарядами окон, погоревшими дырами на них, без злости, с грустью, не в силах помочь. Женя отложила книгу и вытерла слезы с глаз. Ее легкий макияж уже потек, и она растерла тушь по щекам. Не замечая этого, Женя смотрела на зеленую траву, как над цветами порхали капустницы, а подальше, у скамеек копошились воробьи, выхватывая куски брошенной кем-то булки.
  Аня быстро нашла ее, еще издали увидев тонкую фигуру подруги на лавке. Она побежала к ней, раскрасневшись от радости и бега. Она тоже оделась в голубое платье, они не сговаривались, короткое, легкое, открывающее ноги в допустимой мере, привлекающее внимание, вздергивающееся при порывах ветра, с кружевным лифом и чашечками, зрительно увеличивающими грудь. Аня не обращала внимания на интерес парней и мужчин постарше, раздевавшими ее глазами, она подбежала к Жене, села и обняла подругу теплыми руками, встряхивая, осуждающе смотря на Женину тоску.
  - Ну, ты чего опять расквасилась! - возмутилась Аня. - Вон у тебя даже тушь потекла!
  Аня достала из сумочки салфетки и вытерла лицо Жени. Удовлетворившись своей работой, Аня звонко расцеловала ее, и девочки дружно расхохотались.
  - Ты чего так долго! - возмутилась Женя.
  - Ой, я пока выбрала, что же надеть, чуть папу с ума не свела! - смеялась Аня. - Ну что, пойдем?
  - Пошли, - Женя убрала книгу в сумку, они встали и, взявшись за руки, пошли к выходу из сада. - Куда пойдем?
  - Не знаю, я хотела посмотреть памятник, ну этот, на площади у вокзала, -ќ сказала Аня. - Здесь, вроде, недалеко.
  - Недалеко, но придется ногами потопать, - усмехнулась Женя, вспоминая, как быстро Аня может устать и требовать привала.
  - Ничего, справлюсь, - Аня остановилась у ворот Александровского сада и кивнула Жене на трех парней лет двадцати, все это время шедших за ними. - А чего они за нами идут?
  - Склеить хотят, - быстро поняла Женя, парни решили, что девочки остановились, чтобы познакомиться, и прибавили шаг.
  - А, поняла. Сейчас обломаем, - Аня хитро улыбнулась, сощурив глаза. - Мы с Машкой часто так делаем, сразу отстают.
  Женя знала, что Машка, это Мария-Луиза, лучшая подруга. Аня обняла Женю за шею, Женя сразу поняла эту игру и обняла ее за талию. Когда парни были совсем близко, девочки поцеловались, делая вид, что совершенно не обращают на них внимания. Парни заржали и ушли в сторону, спектакль начинался. К девочкам побежала разъяренная женщина, став кричать, что они распутные шлюхи, как они могут делать такое в святом месте. Аня не понимала, что случилось, а Женя, которую разбирал дикий хохот, потащила ее к переходу. Уже перебравшись на Тверскую и, пройдя несколько домов, они остановились. Женя хохотала, а Аня непонимающе смотрела на нее.
  - А теперь все мне объясни! - возмущенно топнула ногой Аня.
  ќ- Это не Европа! - хохотала Женя, немного успокоившись, сквозь смешки, она стала объяснять. - Здесь так не принято, карается законом. У нас не может быть такого, как у вас, в вашем рассаднике греха и порока! Как-то так, поняла?
  - А, да, поняла! - засмеялась Аня. - Но нас же не посадят в тюрьму?
  - Нет, но могут поколотить, - серьезно заметила Женя. - А я в этом платье далеко не убегу.
  - Тогда не будем дразнить гусей, я же правильно сказала? - спросила Аня, Женя подтвердила. Аня покраснела и прошептала ей на ухо. - А ты классно умеешь целоваться.
  - Да, умею, - побледнела Женя, спрятав глаза.
  - А у тебя уже было? Ну, было, да? - зашептала Аня.
  - Да, - шепотом, стыдясь себя, ответила Женя.
  - А у меня нет, - неожиданно громко ответила Аня и шепнула ей на ухо. - Ты мне ничего не рассказала, ты обещала!
  - Я помню, я все помню, - вздохнула Женя, решившись, пора было уже все рассказать Ане, отнекиваться, юлить она устала, Аня скоро уедет. Страх сковал горло, она закашляла, с трудом перебарывая в себе приступ паники.
  Аня достала из сумки резинку и долго с задумчивым видом подвязывала волосы, смотря в сторону. Они стояли посреди панели, и пешеходам приходилось обходить их, не смотря на широкий тротуар, всем хотелось идти именно туда, где они стояли. Аня не обращала на них внимания, она умела не видеть людей вокруг себя, это поражало Женю, ей очень хотелось тоже научиться этому, не обращать внимания на мнения других, часто злые, завистливые и мстительные. Особенно остро она это чувствовала в спортшколе, когда выигрывала какие-нибудь соревновании, она уже и не помнила, сколько у нее грамот и медалей, все забирала себе мама.
  - А ты лесбиянка? - неуверенно спросила Аня и быстро добавила. - В этом нет ничего плохого, это же нормально.
  - Нет, я не лесбиянка, - быстро ответила Женя, ответ дался ей легко, без сомнений. Она вспомнила про игры с напарницей Машей, вихрем пронеслись в голове ее "рабочие будни", Женю затошнило, и она покачнулась назад. Аня поймала ее и с тревогой взглянула в глаза.
  - Женя, тебе плохо? Вызвать врача?
  - Нет, не надо, - Женя отошла к автобусной остановке и прижалась к ней плечом.
  - Точно не надо врача? - переспросила Аня, встав рядом, держа ее за руку.
  - Не надо, я все объясню, тогда поймешь. И это ненормально.
  - Что ненормально? - не поняла Аня.
  - Да все это, когда мальчики с мальчиками, а девочки с девочками или женщинами.
  - Ну, да, я с тобой согласна, но нас учат другому. Мы вот с Машкой недавно в спектакле играли двух девушек, которые не могут быть вместе. Так смешно было, когда мы учились целоваться! Ты не представляешь, как это комично и глупо выглядит! Я думала, что все будут над нами смеяться, а нам так аплодировали. А потом, тут вообще умора, все стали думать, что мы с Машкой пара, а у нее парень есть! Так этот дурак тоже стал так думать. Ну, у меня парня нет, я уже много раз говорила, я же болтаю без умолку, так что вот так, даже не знаю, что и дальше будет.
  - А твой папа как к этому относится? - спросила Женя, ей стало легче, и они пошли дальше вверх по улице.
  - Нормально. Он спросил меня, кто мне больше нравится. Ну, я ему честно ответила, что он! - расхохоталась Аня, Женя негромко рассмеялась, все еще стиснутая в груди приступом паники. - Нет, ну я ему честно сказала, что вполне традиционна, и чтобы он не беспокоился.
  - А он беспокоится?
  - Не-а, он вообще непробиваемый, мне кажется. Если я ему заявлю, что хочу поменять пол, то он пожмет плечами и отправит меня спать, а утром я уже сама забуду, что и хотела!
  - А что, разве можно пол поменять? - удивилась Женя.
  - Можно. У нас учится такой мальчик, или девочка, я не понимаю, как его воспринимать. Как это воспринимать, так будет точнее. Короче, это мальчик, но он ходит в платье, красится и все делает, как девчонка. Даже на каблуках как-то пришел. Нам объяснили, что он пьет какие-то лекарства, гормоны или что-то подобное, я не запомнила, поэтому его надо понять, поддержать и прочее. Фу! А я не хочу! Он ходит к нам в туалет, но я же вижу, что это мальчик, у него висит эта штука. Мы его выталкиваем, а нас за это ругают.
  - Забавно у вас жить, - усмехнулась Женя. - У нас бы такого пацана давно бы уж в унитазе утопили.
  - Да ладно! А это как? - Аня от удивления округлила глаза.
  - Да вот так: бьют по коленям и мордой в унитаз, потом смывают. Самый смак, если кто-нибудь туда насрал.
  - Какой ужас! - Аня дернулась от омерзения. - Фу, гадость! А девочек тоже так макают?
  - Бывает, - спокойно ответила Женя. - Но в основном морду разрисовывают помадой или тушью, могут лифчик порвать, колготки, воды на жопу налить. А разве у вас этого нет?
  - Вроде нет, - Аня пожала плечами, задумавшись. - У нас частная школа, там такого не бывает. Один раз видела, как парни дрались, но они так, скорее выпендривались друг перед другом.
  - У нас веселее
  Их подхватила толпа китайских туристов, и девочки быстро дошли до мэрии. Китайцы облепили памятник, громко обсуждая, маша руками, делая сотни фотографий, и скоро эта лавина схлынула на бульвар.
  - А кому этот памятник? Это кто такой? - спросила Аня, разглядывая грозную фигуру Юрия Долгорукова.
  - Юрий Долгорукий, вроде как основатель Москвы, - ответила Женя, щурясь смотря на памятник. - Я недавно читала, что раньше здесь стоял другой памятник.
  - А какой? - Аня схватила телефон и стала в нем рыться. - Сейчас сама найду. А вот, нашла! Генералу Скобелеву, да?
  - Да, Скобелеву. Я так и не поняла, зачем его разрушили. Это было после революции, тогда все памятники рушили, особенно царям, генералам.
  - Ага, я читала. Слушай, вот тут написано, что памятник создали на народные деньги. Не понимаю, зачем надо было рушить?
  - Затем, надо было все разрушить, чтобы создать новое, а по сути то же самое.
  - Я когда готовилась к поездке, смотрела много разных сайтов, старые фотографии - кучу всего. А вот смотри, здесь же теперь все по-другому! - Аня показала Жене фотографии улицы начала XX века, 50-60-х годов. Все фотографии были в разнобой, перескакивая на пять-шесть десятилетий туда-обратно. - Так интересно, как меняется город, как все меняется в нем. Вот, даже люди совершенно другие, видишь?
  - Вижу. Я об этом никогда не задумывалась, - пожала плечами Женя. - А разве в вашем городе не также?
  - В том-то и дело, что не так. Сравни, я специально нашла старые фото, а это сделала сама перед отъездом, - Аня показала ей центр Ландсберга современный и старый, фотографии были потертые, много черно-белых, на домах висели флаги со свастикой, на других фото флагов не было, но везде сохранялся общий вид и позы прохожих. - Я это папе показывала, а он не удивился. Он считает, что наш город законсервировался много столетий назад.
  - Ага, точно! - воскликнула Женя. - Смотри, а эта лавка есть на всех фотографиях!
  Она показала на лавку мясника, у которой разве что менялась вывеска, но сохранялось название и жадного вида собака на логотипе, готовящаяся съесть большой кусок мяса, держа в лапах огромные нож и вилку.
  Они пошли дальше, оживленно обсуждая новый вид города, подолгу задерживаясь у витрин бутиков, примеряя на себя выставленные наряды, но не заходя внутрь, совершенно не хотелось уходить от яркого жаркого солнца. Им бибикали из проезжающих машин, из одного "Каена" звали в гости, девочки не видели их, поглощенные прогулкой, перебивая, смеясь, толкаясь, убегая, дурачась. Аня не взяла с собой свою камеру, некому было нести, поэтому чувствовала себя свободной, указывая Жене, где ей надо встать, чтобы фото было супер.
  На Маяковской они сели на большие качели в виде лавок, уставшие и голодные. Аня увидела китайский ресторан и побежала туда за небольшим обедом. Женя хотела оплатить за себя, но Аня наотрез отказалась, сказав, что папа выделил ей денег и их надо прогулять, а то в следующий раз даст меньше. Они качались на взрослых качелях, балансируя, опасно держа в руках пакетики с лапшой и другими закусками, названия которых они забыли тут же, а Женя разумно добавила, что это и хорошо, а то еще бы стали думать, что такое они едят. Мимо летели машины, гудело Садовое кольцо, нагоняя в воздухе газовый туман, по небу текли облака, набиваясь в одну большую тучу.
  До площади Белорусского вокзала они доехали на автобусе, сил идти уже не было, обед был не слишком плотный, но от потока чувств хотелось просто сидеть, а еще лучше прилечь на часок другой.
  - Ого! - Аня разинула рот, увидев памятник жертвам теракта. - Какой огромный! Я его уже видела на фотографиях, но представляла себе совсем другим!
  Женя молчала, она бледнела с каждым шагом, когда они переходили дорогу, все машины охотно пропускали их, как это было принято здесь. Войдя на остров, девочки долго стояли неподвижно, смотря на спеченный металлолом, окруженный детьми. Смотреть на детей было слишком больно, Аня часто утирала слезы, позабыв про все на свете, внутренне переживая, вспоминая все, что она видела дома по телевизору, в интернете... Здесь все было иначе, не было уже того здания, ничего не было, пустырь, окруженный забором, чистые улицы, площадь, по которым текла кровь города, медленно текла, задумчиво, и этот памятник, коловший глаза, заставлявший сердце бешено колотиться, а кровь отливать от лица, от рук, ног. Аня чувствовала, что она холодеет, Женя стояла почему-то отстраненно, словно сторонясь ее. Аня взяла ее руку, Женя была очень горячая.
  Они обошли памятник один раз, потом еще раз и еще, пока сил больше не осталось. Сев на скамейку напротив мальчика и девочки, державшихся за руки, они уставились в землю, смотреть на детей было невыносимо, но и уйти отсюда нельзя. Мальчик держал в руках большого робота и весело смотрел на них, а девочка чуть младше его, не больше трех лет, просто улыбалась, крепко держа старшего брата за руку, курносая, с двумя торчавшими в разные стороны короткими косичками.
  - Я должна тебе рассказать, - глухо начала Женя. - Здесь такое место, что я не могу врать, не хочу.
  - А разве ты мне врала?
  - Нет, но я тебе и не сказала правды, а это хуже, чем соврать, - замотала головой Женя и отсела от нее. Аня хотела сесть рядом, но она остановила ее рукой. - Не надо, сядь подальше, пожалуйста.
  - Хорошо, - Аня повиновалась, сев на другой конец лавки. Она серьезно посмотрела на подругу, былая веселость, наивность, беззаботность улетучились в никуда, если бы рядом был Андре, он увидел бы ее маму, так они были сейчас похожи. - Женя, чтобы ты мне не сказала, я хочу, чтобы ты знала, что для меня это ничего не поменяет.
  - Нет, ты сначала выслушай...
  - Нет, не поменяет, - твердо сказала Аня. - Я с первого дня поняла, что у тебя горе, трагедия, я не знаю, какое слово подобрать ќ они все не те, лживые, нет пустые! Женя, ты моя подруга, мой друг и я очень тебя люблю. И это навсегда, я не вру, правда, навсегда.
  - Спасибо, я тебя тоже очень люблю, - Женя сглотнула слезы и последним усилием воли взяла себя в руки. - Я никогда еще не встречала настоящего друга, пока не познакомилась с тобой. Петр Ильич мой друг, но это другое, его семья тоже мои друзья, но я им не могу полностью довериться, а тебе могу, хочу довериться, если ты не против.
  Аня кивнула в ответ, она держалась руками за лавку, борясь с желанием обнять подругу, с нетерпением и страхом ожидая, слов Жени. Все это читалось на ее лице, но Женя не смотрела на нее, она смотрела на оплавленные стволы пушек, пулеметы.
  - Помнишь, ты говорила, что твой отец занимался делом "белого пони"? - Женя один раз бросила взгляд на Аню, та кивнула в ответ. - Так вот, я одна из тех малолетних шлюх. Меня продавали, и я продавалась. Одно время мне это даже нравилось, я не видела для себя другой жизни, а сейчас понимаю, что и жить не хотела долго, школу закончить и все, хватит с меня. Я не буду рассказывать, как это, когда тебя трахает урод весом больше ста двадцати кило, да и вообще, когда тебя трахают, а ты не хочешь. В этом нет кайфа, платили хорошо, хватало на шмотки и iphone, остальное неважно. Меня, как мне объяснили, совратили, растлили. Да, все так, я и сама читала об этом потом, когда меня сцапали, но в этом моя вина. Если бы мне этого не хотелось, никто бы не заставил. А я сама пошла, сама, боялась сначала, а когда первый раз был и заплатили, сразу все поняла, что и как. Так что вот она я какая, сейчас в монашку играю, а так шлюха, дрянь паскудная. Что еще рассказать, наверное, про Петра Ильича. Он вел мой допрос, точнее нет, не так!
  Женя достала платок и долго сморкалась, утирая слезы, размазывая нестойкую тушь по лицу. Аня сидела молча, пальцы ее побелели от напряжения, она с каждым словом Жени крепче сжимала бесстрастную лавку.
  - Короче, меня купили, контрольная закупка. Там был такой парень хороший, я потом узнала, что он мент. А сначала подумала, зачем ему это? Неужели такой же изврат, как и остальные. Все оказалось подставой, его избили до полусмерти, он еще в больнице, а меня задержали, как и тех уродов, что нас крышевали. Это были тоже менты, везде менты, везде. Я пришла к ним в управление, еще до допроса, решила сама поговорить, во всем сознаться. Мне терять было нечего, кроме жизни, а она мне зачем? Я пришла. А меня встретила их психолог, потом я узнала, что она жена того парня, которого избили из-за меня. Она позвала на допрос Петра Ильича. Я выпендривалась, пальцы гнула, пока он мне мозги не вправил. Он это умеет. А потом он отвез меня сюда. Рассказал, как все здесь было, он же был здесь в первые часы после теракта... теперь мне все ясно, нет иллюзий, понимаешь? А когда я должна была приехать на допрос, меня похитили и хотели убить. Смешно вспоминать, нет, я вру. Прости, я опять выпендриваюсь и вру! Мне каждую ночь снится это, как меня положили на стол и режут в прямом эфире! Они хотели меня оттрахать, порезать и убить, а на это смотрели уроды со всего мира! Они там трансляцию вели! А я забыть не могу, просыпаюсь от крика, думаю, что опять там. Поэтому у меня все руки и ноги в порезах, я вся перебинтованная. Меня резали, живьем, как скотину, а он спас меня, понимаешь, спас. Я знаю, там были и другие, но я их не помню, я помню, как он вырвал меня и унес оттуда. Я больше ничего не помню, я боялась, что он уйдет, когда меня отвезли в больницу, а он остался! Он забрал меня к себе домой, не бросил, принял в свою семью, меня, малолетнюю тварь!
  Женя затряслась, глухо зарыдав, переходя на вой, как раненый зверь. Она вскочила, когда Аня обняла ее, хотела убежать. Ане стоило больших усилий усадить Женю обратно, она и не думала, что Женя такая сильная. Грянул гром, небо потемнело, и начался дождь, постепенно усиливаясь.
  - Прекрати, слышишь? Ну, прекрати, пожалуйста, а то я тоже зареву! - просила ее Аня, не замечая дождя, как и Женя, не замечая того, что уже ревет вместе с ней. Отнимая руки от лица, целуя ее глаза, щеки, вымазанные тушью, борясь с Женей.
  Дождь хлынул, ведрами холодной воды выливая на них накопленную за долгие недели жары влагу. Девочки сидели обнявшись, прижимаясь щеками, часто всхлипывая.
  - Бедная, бедная, - шептала Аня, крепче обнимая Женю. - Все закончилось, навсегда, слышишь? Навсегда.
  - Спасибо, что не бросила, - прошептала в ответ Женя, пристально посмотрев ей в глаза. Аня слабо улыбнулась, красивый рот еще дрожал от несдерживаемого плача, и Женя в ответ расцеловала ее, радуясь, как светлеет лицо Ани, как она смущенно улыбается.
  Дождь закончился также внезапно, как и начался. Из-за туч выглянуло любопытное солнце. Аня улыбалась, гладила Женю по голове. Мокрое платье Ани сильно задралось, обнажив ноги, Женя попыталась его поправить, но ткань прилипла к телу, и она гладила ее ноги горячими ладонями, желая согреть. Аня закрыла глаза и приоткрыла рот, подавшись к Жене, они поцеловались, долго не размыкая губ, вдруг резко отпрянули, покраснев и спрятав глаза.
  - Ты такая горячая, а я замерзла, - прошептала Аня и добавила еще тише. - Я тебя люблю.
  - И я тебя люблю, но на тебе жениться не собираюсь, - улыбнулась в ответ Женя.
  - Ха! Ты подумала, что я настоящая европейка?! - Аня в показном гневе вскочила и поправила на себе мокрое платье. - Да, но нет!
  Девочки расхохотались, сбрасывая с себя грязную сетку переживаний, разрывая ее большим рыбацким ножом. К ним подошел высокий мужчина. В руках у него был плед и поднос с тремя стаканами кофе. Он поставил поднос на скамью и улыбнулся.
  - Вы, наверное, замерзли. Сядьте, я вас укрою, так быстрее согреетесь, - сказал он.
  Аня села и взяла Женю под локоть. Он накрыл их пледом, заботливо обмотав, не переставая улыбаться. Девочки покраснели, приняв его улыбку на свой счет.
  - Мы не из этих, просто расчувствовались, - поспешила объяснить Аня. Женя шепнула ей, что она избавилась от своего акцента, Аня удивленно вздернула бровь, и согласно закивала, ее речь действительно поменялась после общения с Женей.
  - О, не переживайте, - он передал стаканы с кофе, девочки тут же отхлебнули горячий напиток, и заулыбались. - Вы знаете, здесь и суровые мужики обнимаются и целуются. Эх, место такое, нельзя сдержать свои чувства, а если будешь сдерживаться, то долго не сможешь, поверьте, я знаю. Надеюсь, я угадал, и кофе вам понравился?
  - Да, спасибо большое! - хором ответили девочки, с удовольствием попивая мелкими глотками горячий латте с карамелью.
  - Я очень рад, сам я могу пить только черный без сахара, - он продемонстрировал им свой стакан, сняв крышку. - Вы меня простите, что я вторгся к вам, но это, можно сказать, мое место. Видите этих прекрасных детей? Мальчика и девочку, вот они стоят, с роботом? Здесь все дети прекрасны, но это мои.
  Голос его дрогнул, и он стал жадно пить кофе, обжигаясь, давя в себе накатившее чувство. Девочки перестали улыбаться, смотря на него, еще нестарого, но уже полностью седого, с глубокими морщинами по всему лицу, но с доброй ласковой улыбкой и грустными серыми глазами.
  - Видите, как солнце осветило их? - спросил он, и Женя с Аней посмотрели на мальчика и девочку, подсвеченных сзади солнцем, отчего казалось, что они светятся. - Я каждый день прихожу сюда в этот час. Нет, я не верю в загробную жизнь, что они там наверху смотрят на меня - чушь для слабаков. Хотя, имею ли я право судить? Неважно! Так они мне видятся живыми, а за ними я вижу Марину, она всегда была с ними, и в этот страшный день тоже. Она приехала на работу к коллегам, как и многие, какой подлый был день, я ненавижу праздники, они убивают. Простите, могу начинать заходиться, скоро стану ругаться, орать.
  - Не извиняйтесь, никогда не извиняйтесь за это! - звонко сказала Женя и, испугавшись своего голоса, спросила тише. - А как зовут ваших детей?
  - Зовут? - мужчина с благодарностью посмотрел на девочек. - Спасибо, спасибо вам за это слово. Сына зовут Максим, а дочку Лизочкой.
  Руки его задрожали, он выронил стакан, вылив кофе себе на ногу, испачкав штанину идеально выглаженных брюк. Он смотрел на светящихся детей, глазами разговаривая с ними, иногда смотрел выше, будто бы видел свою жену, маму его детей, склонившуюся над сорванцами, которым не терпелось подбежать к папе и задушить его в своих объятьях. Девочки не смотрели на него, а следили за детьми, как они менялись в солнечном свете, все, кто стоял рядом. Уже дома они до поздней ночи переписывались, переживая весь день заново, смеясь над собой, над другими, вспоминая этого грустного мужчину и его оживших на солнце детей.
  
  18
  
  Магнитогорск
  
  Щебетали птицы в листве, опасливо высовывая верткие головки из укрытия, что-то двигалось, жило, улетало, прилетало опять. Скорее всего там были гнезда. Денис следил за тремя деревьями, стоявшими рядом, про себя считая птиц, а птицы следили за ним. Иногда ему казалось, что эти синицы, он назвал их так, не зная точно, что это за вертлявые пернатые, работали в управлении и специально следили за ним, улетая на частые доклады. Эта мысль рассмешила его, и он впервые за эти дни улыбнулся. А ведь это забавно, пернатые шпионы, но вскоре он увидел причину их страха, их было даже две: с одной стороны за ними следила разморенная на солнце кошка, косившая одним глазом, делая вид, что спит, а с другого дерева за птицами следила наглая ворона, презрительно смотревшая на всех.
  Странное время, он никак не мог вырваться из тумана сомнений и раздумий, переключаясь от убийства Трощука к делу несчастных девушек, в нем просыпался опер, и он пытался объединить эти дела, а другая его часть сопротивлялась, находя все новые и новые несоответствия в пользу обвиняемых. Денис не знал, с чего вдруг на него напала такая подозрительность, но как только он сел в поезд вместе с Алиной, так стал сомневаться, выискивая неведомые для самого себя факты, объяснения, следуя известной логике, которой его учили еще в училище, вдалбливали в голову. И он злился на себя, ругал себя прошлого, все же позволяя ему подавать голос, становившийся все крепче. Алина видела перемены в нем, чувствовала, как он ожесточается, борется с собой, и не лезла, объяснив родным, что он переживает из-за работы, а не злость, что его притащили неизвестно куда. А все Петр Ильич, разумно посоветовавший Денису проверить все версии, чем черт не шутит, и в этой благоразумности Денис видел сейчас свое отвращение к работе. Ему захотелось сменить работу, наверное, уже в сотый раз? Он сам не помнил, сколько раз хотел все бросить и уйти работать на завод, водителем - да кем угодно, лишь бы подальше от всего этого.
  Денис решил переключиться, он подумал о бабушке Алины, как она была похожа на нее, такая же высокая и еще довольно стройная в свои годы, но с гораздо более строгим лицом, Алина была мягче, нежнее, как весенний цветок, так называла ее бабушка. Сколько радости и счастья он видел в глазах этой пожилой женщины, глядевшей на счастливую внучку, готовящуюся стать матерью, и ни словом, ни жестом, ни взмахом густых бровей не укорившей Алину, что она еще не замужем. В отличие от ее мамы, которая каждое утро капала на мозг с методичностью китайского палача, целый день. Денис не знал, он утром уходил бродить по кабинетам ведомств, требуя давно забытое и убранное в архив дело покушения на убийство Трощука, которое никак не могли найти, или не хотели. Вечером они идут в гости к подруге Алины - Олесе, Денис обещал не опаздывать, Алина слишком волновалась, ей очень хотелось, как в детстве, блеснуть перед ней, похвастаться. Алина смеялась над собой, открыто заявляя, что ничего не может с собой поделать. Думая об этом, он и не заметил, как основная его мысль окрепла, успокоилась, а старый опер, наконец-то, сдался, согласившись с доводами опытного следователя. Да, ключевой фигурой в обоих делах был Трощук, но его смерть никак не была связана с делом "Нашей воли", слишком умозрительная, притянутая за уши версия, очень удобная тем, кто хотел скрыть, замылить истинную причину в кричащих лозунгах и общей истерии о вмешательстве врагов, тайных агентов, желавших развалить страну, использовать неокрепшие умы молодого поколения и бросить их пушечным мясом на штыки праведного государства. Эта истерия широко распространялась в верхах, спускаясь ниже в виде распоряжений, внутренних приказов, установок. Колобок и Константин Павлович не раз уже проводили подобные разговоры со всеми, не давя, не приказывая, а скорее информируя, чтобы следователи не велись на эту уловку, так легко помогавшую закрыть любое дело и заслужить еще одно звание или почетный вымпел. Денис успокоился и хотел уже уйти, он ждал ответа уже два часа, ответственное лицо никак не могло освободиться, а сидеть внутри было невыносимо, очень жарко и душно, особенно от неистребимого запаха старых дел, который он чувствовал всегда и везде, будь это управление МВД или прокуратура. Запах плотный, вязкий, отдаленно напоминавший залежалую бумагу, скрываемый ароматами фенола от новых материалов отделки, но ты его всегда ощутишь, когда выйдешь наружу, этот свербящий зуд в носу и гадкий вкус в горле, вкус старой земли и покрытой плесенью каменной стены с проржавевшими кольцами для цепей. Денис один раз был на экскурсии в одном монастыре, он уже и забыл, где это было, и хорошо запомнил этот запах, этот вкус, когда им показывали подвалы, камеры для заключенных, неплохой бизнес был, как объяснял экскурсовод. Этот молодой парень не лез в карман за словом, на него шыкали монашки, но не смели возражать, он говорил правду, монастыри использовали как тюрьмы, особенно для политических заключенных, тогда, конечно, такого термина не было.
  Из здания управления вышел невысокий пожилой мужчина в синей прокурорской форме. Несмотря на жару, он был застегнут на все пуговицы, а галстук был плотно затянут на шее. На вид ему было больше шестидесяти лет, изрядно полысевший на макушке, но не пытавшийся маскировать лысину, коротко стриженный под машинку, лицо круглое, монгольское, глаза сощурены, хитрые и добрые что совершенно не смотрелось с его формой и старыми полковничьими погонами. Такой человек должен был одним взглядом уничтожать каждого, ведь нет невиновных, есть непроверенные, пока непроверенные. Мужчина задержался у небольшого палисадника, задумчиво глядя на волнующихся птиц, потом взял палку и кинул ее в ворону. Птица недовольно каркнула и улетела, всем своим видом показав презрение к людям.
  - Вы знаете, а ведь эти деревья еще я сажал, вот так время летит, страшно подумать, - сказал полковник, подходя к Денису. - Денис Викторович, вы позволите сесть рядом с вами?
  - Да, конечно, - Денис вскочил, полковник сел и жестом пригласил его сесть обратно.
  - Старый стал, хочется больше сидеть. Вот раньше терпеть не мог этого здания, этих душных кабинетов, коридоров, этого запаха подземелья. Вы же тоже его чувствуете, не правда ли? - полковник узко сощурил глаза, что-то высматривая в лице Дениса, кивнувшего в знак согласия. Удовлетворившись, полковник продолжил, - я не представился. Меня зовут Семен Аскерович Хрипунов, сейчас чаще называют просто Аскеровичем, но мне это не очень нравится, лучше уж просто по имени.
  - Ефимов Денис, - он достал удостоверение, но полковник отстранил его протянутую руку.
  - Я уже ознакомился, все проверил, ваши бумаги. Все в порядке. Как стало удобно, не надо отправлять письменные запросы ќ раз, и все видно в системе. Да, а ведь это опасно, если не в те руки попадет, как думаете, Денис Викторович?
  - Опасно, - согласился Денис.
  - Вот-вот, а папочка с документами лежит себе в сейфе где-нибудь под землей, попробуй найди, а вот когда надо залез и достал, ничего не пропало. Так вот, касательно вашего запроса по покушению на убийство Трощука, гм, что вам сказать, а сказать то нечего! - он ехидно рассмеялся и хлопнул себя по коленям. - У нас этого дела больше нет. Его, скорее всего, и в городе-то нет. В Москве, все в Москве, там и ищите. Поэтому вам никто и не ответил, честно искали, сам проверял, но ничего не осталось.
  - Странно, мы смотрели наши архивы, там ничего нет, - нахмурился Денис.
  - Так вы, Денис Викторович, не те архивы то смотрели, - засмеялся полковник. - Вам надо на Лубянку идти, там в архивах копаться. Но вас не пустят, уж простите мне мою уверенность.
  - Не пустят, вы правы, Семен Аскерович, - кивнул Денис, все его запросы в СБ отклонялись без объяснения причин, даже Колобку было не под силу их протащить дальше приемного стола первичной канцелярии.
  - Вся жизнь человека - папка с документами. У кого-то тонкая, всего парочка, когда родился, когда умер и все, нет человека. А у кого-то толстая, куча всего, чего он и сам не знает. Если хотите, я вам расскажу про этого Трощука. Я его отлично помню, - лицо полковника посерело, глаза сузились до тонких злых щелок. - Не для протокола, для понимания, годится?
  - Годится, я готов, - сказал Денис.
  - Можете записать нашу беседу на диктофон, я своих слов не боюсь, готов ответить, если что, - строго сказал полковник. Денис вытащил планшет и включил диктофон. - Итак, начнем, пожалуй, с конца, а именно с покушения на убийство. Не удивляйтесь, дело не такое простое, а на самом деле подлое и мерзкое.
  Полковник достал платок и долго сморкался. Солнце закрыло тонкое облако, и стало легче дышать.
  - Жарко сегодня, тяжело, - покачал головой полковник. - Вернемся к делу. Сколько лет уже прошло? Хм, уже 18 лет прошло с того момента. Как время летит. Итак, нападение на Трощука совершил Юдин Сергей Николаевич. Нападение было неудачное, все же Сережа не убийца, плохо продумал, хотел как есть, видимо, но не получилось. Он чуть не забил Трощука, успели оттащить, а так бы проломил башку. Это было здесь, в этом управлении, если бы Сережа подготовился получше, то довершил бы дело. Вы не подумайте, я не выгораживаю убийцу, но я его и не осуждаю. Скоро поймете. Так, дело передали мне, по привычке. Я просил десять лет, но суд дал Сереже все пятнадцать, не учли смягчающие обстоятельства, а ведь он воевал, два раза, на всех этих чертовых войнах. Хороший парень, не то, что Трощук.
  - Вы недолюбливали Трощука?
  - Я его ненавидел. Я его почти посадил, отмазали, сволочи. Не знаю, откуда у него появились такие связи, но отмазали. Дело в том, что в 2001 году к нам пришла работать сестра Сережи, Юдина Юлия Николаевна. Хорошая девочка, умная, смелая, уверенная. Мне она сразу понравилась, я даже просил перевести ее к нам, пусть у нас бы стажировалась, но ее распределили к Трощуку и Закирову. Вот говорю, вспоминаю, самому убить этого Трощука хочется. Юля к нам в отдел ходила, за советом, поговорить, писала, просила о переводе... отказали, и нам отказали. Что говорить, под Новый год этот Трощук и Закиров ее изнасиловали, прямо в кабинете. Это у них называлось посвящением, было такое дело, ломали девочек. А Юля не выдержала, она же была отличницей по стрельбе, готовилась к соревнованию, ну, и застрелилась в тире. Ушла в угол с пистолетом и, пока никто не хватился, пулю в рот. Ничего не сказала. Это потом выяснилось, что ее эти уроды изнасиловали, но дело развалилось, у меня его забрали, доказательств нет и все. Вердикт простой: небезопасное обращение с оружием.
  - А ее брат был в это время в Чечне?
  - Да, он вернулся осенью 2002, лежал в госпитале. У него осколок под сердцем, так и не вытащили, вжился в сердце. Так интересно, их подорвали на фугасе тоже под Новый год, не день в день, но что-то в этом есть. Он вернулся домой, все узнал, сестра оставила ему письмо, оно до сих пор у меня сохранилось, он мне показал его, - полковник достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист, с фотокопией записки на листке из блокнота. Лист был уже затертый, особенно на сгибах, - я его с собой ношу, каждый день. Когда руки опускаются, достаю, читаю, и заставляю себя.
  Полковник вздохнул и передал лист Денису. Он сделал снимок и только потом вчитался. На листке блокнота ровным красивым почерком, будто бы писали список покупок, было написано:
  
  "Сережа, милый, родной!
  Прости, прости меня, но я не могу, я больше не смогу.
  Нет! Не прощай! Я не смогла, я позволила им... (зачеркнуто много раз).
  Не делай ничего, я тебя умоляю! Пусть у тебя родится дочь, назови ее как маму, пусть она вырастет лучше, чем я. (неразборчиво, много зачеркнуто)
  Твоя Юля, навсегда только твоя. Я так люблю тебя, братик, ты самый главный человек для меня, самый любимый. Прости, если сможешь.
  Прощай, нигде не свидимся, нет там ничего - я знаю!".
  
  Денис осторожно сложил лист и отдал его полковнику. Он бережно убрал его в карман и долго смотрел на матовое солнце, не щурясь.
  - Я нашел Сережу и все ему рассказал. Мне сообщили его соседи, они живут недалеко, здесь все недалеко, на Электросети дом 13. Так вот, когда он вернулся, мне позвонили соседи. А как не рассказать? Надо знать, надо знать правду, всегда надо знать. Он же метался, еще в госпитале, не знал, что и думать. Юля ему писала каждую неделю, а тут перестала. А он лежит полутруп и ничего сделать не может, а как в себя пришел, так ему вручили извещение, мол умерла, несчастный случай. Сложная у них жизнь была, очень сложная. Родители рано умерли, еще в СССР. Все, понятное дело, работали на заводе, а где же еще? Вот и Сережа закончил восемь классов и на завод, надо же семью кормить, а там сестра маленькая совсем, да бабушка старая. Считай он один их и обеспечивал, так сестру любил, соседи рассказывали, до слез, так жили. Бедно жили, нечего сказать. Лучше стало, когда его на взрывотехника перевели, выучили, а тут война. Забрали и вперед. Юля молодец, вела хозяйство, училась, полы мыла в школе, подрабатывала, как могла. Трудное время, всем было трудно. А потом выучилась и к нам работать, ну, а дальше уже рассказал, чувствую, что где-то напутал, ты уж извини... Вот так вот, и вся жизнь к черту.
  - А вы не знаете, Юдин уже вышел?
  - Да, три года назад. Каждый год приезжает в это время, у сестры День Рождения, не пропускает. Его друг, еще по заводу, устроил в Москву. Правильно, что уехал, здесь слишком много плохого случилось.
  - А что с Закировым?
  - Вот, кого я забыл! - полковник хлопнул тяжелой ладонью по лавке. - А этот сам сдох, через год, после изнасилования. Разбился по пьяни на своем джипе. А Трощука этого в Москву забрали, быстро рос, но, есть у него защитники в СБ, есть. А вы приехали Сережу арестовывать?
  - Пока нет, но допросить надо.
  - Плохо, если из-за этой гниды еще люди пострадают! - с ненавистью сказал полковник. - Может и Сережа, все может быть. Он же не отступился от этой мысли, я это по его глазам вижу.
  - А вы с ним встречались после отсидки?
  - Так каждый год встречаемся. Он в гости приходит, постарел сильно, а ведь еще молодой, а уже старик. Сердце больное, много у него ран, контузия, но держится, боевой, как всегда.
  - Вот, этих девушек обвиняют в убийстве Трощука, - Денис показал фотографии Марии и Полины.
  - Да уж, нашли злодеев, - вздохнул полковник, - что натворили девчонки? Совсем же молоденькие?
  - Знаете дело об экстремистской организации "Наша воля"?
  - Читал, не знаю подробностей, но дело пустое, так мне видится.
  - Так и есть, а вел его Трощук и еще один сбшник.
  - Похоже на Трощука. Он здесь постоянно шпионов ловил, экстремистов искал. На этом и поднялся, - кивнул полковник, вглядываясь в лица девушек. - Сидят, бедные. Я прав?
  - в СИЗО.
  - И еще посидят. Что-то мы не с теми боремся, а, Денис? Как думаешь?
  
  Кирпичные двухэтажные дома, построенные много десятилетий назад, частные дворы с обновленными домами, кое-где высились новые коттеджи за высоким забором. Денис не запоминал город специально. Алина, водя его по своему району, показывая школу, детский сад, куда она ходила, библиотеку, где пряталась от матери, вот уж где ее точно никто бы искать не стал, объясняла, где какая улица и как проще к ним дойти. Он старательно слушал, но не запоминал, внутренним чутьем верно угадывая дорогу к дому, в какой бы точке его не высадили. Алина смеялась, называя его волком, идущим на запах, а ее бабушка, обычно не влезавшая в их разговоры, однажды сказала, что скорее он ищет то место, где нет запаха, неистребимого духа комбината.
  И правда, он стоял напротив их дома и глубоко дышал, подставляя лицо теплому ветру, дующему со стороны экопарка. Алина рассказывала, что она всегда жила в Европе, город делился на две части руслом реки: Европу и Азию, и, живя на правом берегу, она с детства поняла, где хочет жить. Левый берег, на котором остался комбинат, старый соцгородок, построенный немцами, тогда еще друзьями, не коричневой чумой, разбитые дороги, старые дома, часто напоминавшие издали барака и неистребимый дух бесшабашной воли, шоссе, уходящее вглубь Урала, туда, где сложнее всего найти человека из федерального центра. А что он может показать Алине в родном городе? Детдом, где он провел детство и юность? Нет, там особо нечего смотреть, и ему не хочется туда возвращаться. Спортшколы уже не было, на ее месте высился жилой дом, свое отделение, где он начинал еще милиционером? Тоже нет - ни родных, ни друзей, никого там не осталось, кроме самого города, приветливого, одетого по-европейски, с живыми молодыми лицами, не желавшими жить по-старому, знавшими и ценившими свободу, терпкий дух свободы, не ту бесшабашную волю, что он чувствовал на другом берегу Урала, когда все нипочем, нечего терять. Родной город был скорее приятелем, приветливым, веселым, но не всегда, серьезным, нетерпящим панибратства и слезливых объятий. И это больше всего нравилось Денису в Екатеринбурге, поэтому он легко влился в московскую жизнь, где тебя никто не ждал, не тянул за уши, но и не отталкивал сразу, барахтайся, как можешь, плыви, двигайся, не останавливайся, даже если тонешь.
  Погруженный в самокопание, намеренно отталкивая от себя мысли об Юдине и его сестре, Денис не заметил, как к нему подошла Алина с большим пакетом в руке. Он щурился на солнце, вспоминал жизнь в Екатеринбурге, с каждой минутой отчетливее понимая, что не хочет искать этого человека, не хочет быть тем, кто арестует его. А он и не имел права! Эта мысль так рассмешила Дениса, он же отстранен от дел, почти гражданский, и он рассмеялся, увидев наконец Алину, с тревогой смотревшую на него.
  - Привет, - он забрал тяжелый пакет, из которого вкусно пахло пирогом с яблоками, а внизу была стопка книг, которые заказала ее подруга в подарок детям, строго-настрого запретив покупать игрушки, от которых итак дом разбух.
  Алина напряженно покачала головой и обняла его, прижавшись щекой к его лицу. Он осторожно обнял ее, стараясь не прижимать пакет, чувствуя тепло, исходящее от нее, как начинает пинаться их дочь, а, может, это ему все кажется? Иногда, прижимая Алину к себе, ему казалось, что он слышит два сердца: одно большое, доброе и искреннее, сильное и ранимое, а второе еще крохотное, бьющееся часто-часто, как у птички.
  - Тебе плохо? - шепотом спросила Алина. - Если тебе плохо, давай потом сходим, или я одна могу. Нестрашно, Олеся поймет.
  - Все нормально, - прокашлялся он, чуть отстраняя ее от себя, чтобы видеть любимые глаза. - Нормально, я уже переключился.
  - Врешь, - Алина поцеловала его и вздохнула. - Ты его нашел?
  - Да, почти, остался один шаг, - вздохнул Денис.
  - Так сделай его, а думать будешь потом. "Делай что должен, и будь, что будет", - серьезно сказала она. - По-моему, это самое верное правило жизни. Ты же мне сам говорил, что не может быть безобидного решения, кто-нибудь, да пострадает.
  - Все пострадали, - задумчиво ответил он. - Уже пострадали все, главное не умножить страдания, наверное, я не знаю. Ты как всегда права. Пойдем, я хочу увидеть твою секс-бомбу.
  - Ну, это она раньше такой была. Не забывай, у нее четверо детей, - Алина улыбнулась его прояснившемуся лицу. - Она сама говорит, что поистрепалась.
  - А тебе это нравится, - усмехнулся Денис.
  - Конечно, мы же до сих пор соперницы. Не забывай об этом! - Алина дерзко сверкнула на него искрящимися от смеха черными глазами.
  Семья Олеси жила на соседней улице в частном доме. Невысокий забор, красивый, выкрашенный разными цветами, с выглядывавшими из двора забавными животными, нарисованными детской рукой, и с любопытством смотревшие на гостей. Двухэтажный дом, отремонтированный, с новой пристройкой и гаражом, ровные дорожки, лужайка с качелями, теннисным столом, большая песочница, в которой играли трое ребятишек. На лужайке двое мальчишек играли в мяч с девчонками, а за теннисным столом было настоящее противостояние высокой девочки, на вид самой старшей из всех, и рыжего мальчишки, всего обсыпанного веснушками. Мячик летал между ними, и никто не хотел уступать, пока ветер не забрал оранжевый мяч себе.
  - Переиграем! - звонко воскликнула девочка, отказываясь засчитать себе этот мяч, формально мальчик не успел.
  Дети бросили игру, с интересом рассматривая гостей, бесцеремонно прошедших через незапертую калитку. К Денису и Алине подбежал большой лохматый пес, нечто среднее между лабрадором и овчаркой, большая веселая морда с мощными челюстями. Из дома вышла хозяйка, худая белокурая женщина с красивым лицом и большими яркими голубыми глазами. Девочка за теннисным столом была ее точной копией, даже взгляд строгих глаз был одинаковым.
  - Ты когда успела - ехидно спросила ее Алина, из-за спины хозяйки выбежала маленькая белокурая девочка и схватила Алину за руки, с интересом смотря на живот, потом на Дениса, улыбаясь все шире и шире.
  - А у вас скоро будет малыш! - громко сказала девочка, еще не выговаривая все звуки, но уже уверенно, со знанием дела.
  - Да, Аленка, будет, - ответила ей Алина. - Это и есть Олеся, правда, она изменилась?
  Подруги сверкнули друг на друга глазами, встали в воинственные позы. Первой не выдержала Олеся, громко расхохотавшись. Она сильно изменилась, Алина специально не показывала Денису новые фотографии, желая посмотреть на произведенный эффект. На старых фото Олеся была полнее, формы круглее, а сейчас и грудь уменьшилась и бедра стали уже, остались одни глаза, большие, добрые, но строгие.
  - Из меня все дети высосали, - сказала Олеся, заметив изучающий взгляд Дениса. - Рада познакомиться, Денис. Наконец-то, Алина нашла нормального мужчину.
  Она протянула ему руку, он мягко пожал. Дети бросили игры и встали рядом, кто-то уже показывал пальцем на пакет в руках Дениса, из которого вкусно пахло пирогами.
  - Петя скоро придет, его на работе задержали, - сказала Олеся.
  - А он все там же? - спросила Алина.
  - Ну да, а где же еще? - удивилась Олеся. Она усмехнулась, увидев непонимающий взгляд Дениса. - Ай, дай я тебя обниму!
  Подруги обнялись, сбросив показную серьезность. Старшая девочка с вызовом посмотрела на Дениса.
  - Умеешь играть? - бесцеремонно спросила она, кивнув на теннисный стол.
  - Маша, не приставай, - строго сказала ей Олеся, не выпуская Алину из объятий. - Это наши гости.
  - И что? - недовольно спросила девочка, на вид ей было лет двенадцать, не больше.
  - Умею, даже разряд был, - ответил Денис. - Устроим соревнование?
  ќ- Да! До трех, а Димка на победителя, - она кивнула на рыжего мальчишку.
  - Идет, а на что играем? - спросил Денис.
  - На желание. Готовь бабки! - самоуверенно воскликнула девочка.
  Олеся забрала пакет у Дениса, и они ушли с Алиной в дом, часть детей, что помладше, пошли за ними, а две девочки и три мальчика остались посмотреть на игру.
  
  
  
  19
  
  Ноги не хотели идти, не устали, не болели, а все время выбирали другую дорогу, уводя дальше и дальше от адреса назначении. Денис не поехал на такси, как обычно, решив познакомиться с общественным транспортом города, исчерченного линиями трамвайных путей. Как он ни старался, но через полтора часа уже был на улице Электросети. В глаза бросился дом 13, серый, невзрачный, не хуже других. Денис стоял на другой стороне улицы, задумавшись, почему он так не хотел сюда идти? Сомнений особых не было, что этот Юдин мог быть виновен в смерти Трощука, все сходилось: и мотив, и опыт, и близость к объекту, он мог все знать о том, когда Трощук приходит, когда уходит. И все же, убийца не стал подрывать машину, что давало полную гарантию успеха всего мероприятия, но нет, убийца не хотел случайных жертв. Денис вспомнил записи с камер на этаже, когда камера меняла положение непосредственно перед взрывом - еще одна улика, доказать несложно, версия уже обросла мясом и выросла до железного основания для ареста. Виновен, сомнений не было, а Денис не чувствовал его вины, пропуская через себя. Если бы неслучайно попавшиеся девушки, он бы все бросил и отписался начальству, что ничего не нашел. А сколько раз вот так случайно попадались не те, невиновные, когда закон отстранялся под давлением внутреннего чувства справедливости? И чем больше Денис думал об этом, тем больше ему не хотелось двигаться с места, и только осипшая от крика совесть толкала вперед из последних сил.
  Он перешел улицу, с ожесточением выбросив все мысли из головы. Вспомнился вчерашний день, точнее вторая его часть, в гостях у Олеси и их детского дома, в лучшем смысле этого слова. У них гостили племянники, а малышей Олесе подкинули подружки на день. Удивительно, как она со всеми справлялась, и никто не был голодным или неумытым. Конечно, ей во всем помогала старшая дочь Маша, которую Денис обыграл, сдав первую партию, пока мозг и тело вспоминали. Время пролетело незаметно, и завтра они с детьми собирались все вместе пойти в кино, Маша выбила из Дениса это, умело подыгрывая ему, хлопая длинными ресницами. Как смеялась Алина, видя его смущение, а время пролетело, как-то быстро стемнело, все уже было съедено, выпито, малыши спали, а уходить не хотелось. Ему с трудом удалось отвести Алину спать, Олеся помогла, выступив в роли строгого наставника молодой матери.
  Они долго не могли уснуть, полушепотом разговаривая, смеясь над детьми, над собой. Вот такой и должна быть жизнь: без убийств, предательств, насилия, злобы... наверное, где-то она и есть такая, не для всех.
  Денис решительно вошел в подъезд и поднялся на второй этаж. Встав возле квартиры, он замер, улыбнулся, вспомнив, как удивлялась Алина, не понимая, откуда у Олеси еще остается время шить и продавать платья. Муж сделал из гаража для нее мастерскую, Алина сразу объявила, что просто сгорает от зависти, не сразу заметив, что на полке на почетном месте лежит толстая тетрадь формата А4, ее тетрадь. Олеся взяла ее и отдала Денису - это были модели, которые когда-то рисовала Алина, мечтая стать модельером, а Олеся частично реализовала ее мечты, часто черпая вдохновение из этой тетрадки. Рисунки были яркие, четкие, линии женского тела в красивых платьях, казавшихся невозможными, грациозны, но все нарисованные модели были без лица, без головы.
  - Вы к Сергею? - спросил Дениса хриплый мужской голос сзади. Денис обернулся и увидел, что перед ним стоит невысокий мужчина неряшливого вида с непонятным лицом, не выражавшим ничего, кроме безмерной усталости. - Его нет, он на кладбище уехал, час назад.
  - Понятно, а какое кладбище?
  - Какое, - пожал плечами мужчина. - Левобережное, там у него вся семья лежит. Если хотите, могу отвезти, я как раз в смену выхожу.
  - Хорошо, сколько стоит?
  - Да как у агрегаторов, только давайте без них, а? Мне комиссию не платить, я вам скидку сделаю.
  - Поехали, - согласился Денис.
  Мужчина оказался вольным таксистом, подключенным ко всем агрегаторам сразу. Он быстро довез до кладбища, заехав на территорию и доехав до нужной аллеи, дальше дорога была перекопана, что-то искали, золото, так он пошутил. По дороге мужчина вкратце все рассказал про Сергея, про его сестру, которую он знал еще девочкой, а с Сергеем они учились в параллельных классах.
  "Хороший человек, нам помог, по-настоящему помог. Он за все отсидел, отвоевался. Вы его не терзайте, хватит с него", - на прощание сказал мужчина, верно угадав в Денисе шпика.
  На кладбище было пустынно, горячий ветер гонял пыль по дороге, жужжали насекомые в зарослях травы на заброшенных могилах. На этой аллее не было дорогих памятников, кричащих о былом достатке постояльца, повсюду посеревшие от времени решетчатые оградки, столики с пожухлой листвой и однотипными черными плитами, с которых смотрели злые и встревоженные лица стариков. Денис не был любителем прогулок по кладбищам, его отталкивало это место, весь этот антураж бессмысленности поклонения мертвым, в особенности люди, в основном женщины неясного возраста, посвятившие свою жизнь походам на кладбище. Ему не к кому было приходить. У него не было ни одного родного человека, к кому бы он мог придти на могилу, он и не хотел этого, честно не понимая смысла. Ему всегда нравились воинские кладбища в США, ровные, без излишеств, одинаковые и светлые, казалось, что там всегда светило яркое солнце, а трава была зеленая и свежая.
  Здесь тоже светило яркое солнце, от которого болели глаза, и трава была молодая, сочная, уже выросшая кое-где выше метра, но чем дальше он углублялся по аллее к краю кладбища, тем сильнее холодело сердце от этих взглядов с черных плит. И это было не суеверие, не проснувшаяся внезапно религиозность или страх перед мертвыми, а просто неприятное место.
  На самом краю дорога уходила вверх, взбираясь на холм, на склоне которого свободно рассыпались могилы. У одной из могил сидел человек в выгоревшей спецовке и красил ограду серебрянкой. Могила отличалась от остальных, чистая, с небольшим черным камнем, с которого не смотрели недобро старики, а были выбиты простые имена и даты жизни.
  "Юдин Николай Александрович и Юдина Наталья Алексеевна", - про себя прочел Денис и посмотрел на рабочего, не обращавшего на него никакого внимания. Могила была увеличена вытянувшись вперед, перед плитой стоял небольшой памятник, отлитый из чугуна, черный, блестящий на солнце, покрытый слоем эмали. Это была девушка в летнем платье, сидевшая на земле, изящно сложив ноги, длинные волосы спадали на спину, а в руках она держала огромный букет роз, закрывавший лицо, были видны только глаза и немного нос, но если подойти к памятнику ближе, то за цветами можно было увидеть лицо девушки - она смеялась. Денис смог это разглядеть, подойдя ближе, тогда мужчина впервые посмотрел на него, недолго, скоро вернувшись к работе. Удивительно, как они были похожи, морщины на лице лишь усиливали сходство, лицо мужчины будто бы застыло, став металлической маской, как лицо девушки. И он улыбался, сейчас, рядом с ней, часто поглядывая на памятник, молча, без помешательства, когда начинаешь разговаривать с мертвыми и слышать их.
  Денис взял вторую кисть и стал красить ограду с другой стороны. Мужчина не противился, он лишь удивленно приподнял брови. Через час работа была закончена, мужчина собрал кисти, сложил их в пакет, закрыл банку с краской, затем достал из другого пакета брюки и рубашку и переоделся.
  - Вы, наверное, за мной пришли? - спросил мужчина, выходя за ограду, где его ждал Денис.
  - Я пришел к вам, Сергей Николаевич, - ответил Денис, протягивая ему визитку.
  - Хорошо, Денис Викторович. Что вы хотели узнать у меня? - Сергей Николаевич хитро прищурился. - Я свой срок отмотал, или опять Трощук на меня что-то состряпал?
  - Давайте не будем делать вид, что вы ничего не знаете, а я не знаю, что вы все знаете, - нахмурился Денис, он только сейчас понял, что совершенно не готов к этому разговору. - Трощук мертв, его убили, и вы это знаете.
  - Да, знаю, вы правы. И что с того? Я совершенно не жалею об этом. Вот нет никакого сожаления.
  - Я понимаю, что у вас не может быть сочувствия к этому человеку.
  - Ну, почему же не может? - перебил его Сергей Николаевич, лицо его дрогнуло в ехидной усмешке. - В колонии мне так долгие годы внушали, вбивали, что я должен уметь сострадать, прощать. Вы знаете, не получилось, не научился.
  Он с тоской посмотрел вокруг, взгляд его остановился на девушке с розами, и он вновь заулыбался. Денис тоже смотрел на девушку и молчал, ожидая, когда этот человек сам начнет говорить. Применять к нему стандартные схемы Денис не хотел, поэтому ждал.
  - Я когда вышел, увидел этот памятник на ее могиле. Здесь же все похоронены - вся моя семья, кроме бабушки, она захотела почивать рядом с дедом. Они тоже здесь, но ближе к центру. А памятник сделали мои друзья, не забыли. На заводе один скульптор работал, уехал в Москву. Он всегда был в Юльку влюблен, ухаживал. Вроде должны были пожениться, так мне казалось. Юлька же она упорная, упертая, как отец. Сначала хотела выучиться, должность получить, звание, а потом и о семье думать. А Пашка ждал, верный был, так и не женился. Я с ним в Москве виделся, поседел весь, как я, но еще ничего, вот только мертвый внутри - мы все умерли уж... еще тогда, сразу. А вы говорите Трощук... а эти цветы он ей подарил, когда она учебу закончила, а я был на войне... а не там воевал, не там! Вот где враги-то, вот они где! Здесь, прямо в твоем доме, в твоем городе! А что! Что вы сделали для нас, только и можете сжать пугать, убивать, унижать ќ кто вы такие?! Что вам всем надо от нас?! Служите власти ќ так служите! Отстаньте от людей, дайте им жить спокойно!
  Он кричал, не на Дениса, куда-то в сторону, отвернувшись от сестры. Правая рука судорожно сжимала левую грудь, ему было трудно дышать, он стал раскачиваться, будто теряя сознание, и Денис подхватил его в тот момент, когда Сергей Николаевич был уже готов клюнуть носом в землю.
  - Вам плохо? Может надо вызвать скорую? - спросил его Денис.
  - Нет, сейчас пройдет, - прохрипел Сергей Николаевич. Он смотрел перед собой мутным взглядом, ожидая с минуты на минуту, как его начнут вязать, из ниоткуда возникнет полк полиции, запахло вонючей камерой и подлостью. Но никого не было, все также светило солнце, жужжали равнодушные насекомые в траве, летали белые бабочки. Он выпрямился и отошел от Дениса, хмуро разглядывая его. - Вы какой-то странный мент.
  - А я и не мент.
  - А, ну да, прокуратура. А что толку? Для нас вы все одинаковые. Один будете арестовывать?
  - Нет, я не веду ваше дело, - коротко ответил Денис.
  - А чего тогда пришли? Думали, что я возьму на себя этого Трощука? Ну, по старой памяти, верно?
  - Я пришел поговорить и прошу вас меня выслушать.
  - Почему я должен вас слушать? Если пришли арестовывать, вяжите. А так, почему я должен с вами разговаривать?
  - Потому, что вам не все равно, - ответил Денис, после недолгого молчания. - Мы можем поговорить здесь или давайте выберем другое место.
  - Нет, здесь. Нет у меня другого места, - глухо ответил он. - Давайте, что у вас там, я готов выслушать. Не принимайте мои крики в свой адрес, я вижу, вы не такой, как те... не важно.
  - Вы знаете, что по делу об убийстве Трощука задержаны работники вашей управляющей компании?
  - Да, знаю. Я им помогу, когда вернусь.
  - Как вы собираетесь им помочь? У вас есть факты, которые могут заинтересовать следствие? Вы можете подтвердить их невиновность?
  - Да, могу.
  - Хорошо, если это правда. Я знаком с материалами дела, по моему мнению, ребята ни причем.
  - Да, они ни при чем, вы правы. Я бы раньше...нет, я не мог, я должен был повидаться с Юлей, быть здесь. У нее же сегодня День Рождения, я каждый год приезжаю сюда в это время, возвращаюсь домой, а дома нет... в последний раз повидаться, а дальше Аскерович посмотрит, обещал. Вы же с ним знакомы?
  - Да, я разговаривал с Семеном Аскеровичем.
  - Тогда вы все знаете.
  - Знаю, - Денис прокашлялся и достал из сумки планшет. Он открыл фотографии и жестом подозвал Сергея Николаевича к себе. - Посмотрите, вы знаете этих девушек?
  Сергей Николаевич долго всматривался в фотографии Полины и Марии. Лицо его хмурилось, это были фотографии, сделанные в СИЗО.
  - Видел, вроде, по телевизору. Там говорили про каких-то экстремистов. Чушь, не верю. А что с ними? Их посадили?
  - Да, они сидят в СИЗО. Их обвиняют в участии и организации госпереворота, и группа называлась "Наша воля". Это дело вел Трощук.
  - Тогда понятно, его профиль. Жалко девчонок, такие молодые. Это же неправда, какие это экстремисты-революционеры? Глупость какая-то, нет, подлость. Как вы считаете, Денис Викторович?
  - Подлость, - коротко ответил Денис и, выдержав паузу добавил, - их обвиняют в подготовке к покушению на убийство Трощука. Следствие определяет их как организаторов.
  - Но это же полный бред! - в сердцах воскликнул он и с надеждой посмотрел на Дениса. - Скажите, вы же это придумали?
  - Нет, не придумал. Поэтому они и сидят в СИЗО.
  - Вот тварь, даже умереть не может, как человек, и после смерти губит людей, - прорычал Сергей Николаевич и отдал планшет Денису. - Я все понял. Если я назову настоящего убийцу, их отпустят?
  - Не сразу, так быстро такие дела не расследуются. В лучшем случае через год, - честно ответил Денис.
  - Ага, а так могут и лет пять в СИЗО посидеть, ожидая суда, знаем, видели и такое, - сам себе сказал Сергей Николаевич. - Я вас услышал, Денис Викторович. Не смею больше задерживать. Позвольте мне побыть с родными наедине.
  Денис кивнул и ушел. Сергей Николаевич встал на колени перед сестрой, закрыв лицо руками. Она все также улыбалась ему, и он, не в силах противиться этой улыбке, убрал руки, отвечая тугой смущенной улыбкой.
  - Прощай, Юленька. Мама, папа, вы тоже прощайте, - прошептал он и резко вскочил. Сердце больно закололо, он упал на землю, задыхаясь, заставляя подняться, страшно скрипя зубами. Кое-как он доковылял до выхода, упал в кресло автобуса и отключился.
  Все это время Денис следовал за ним, но в автобус не сел. Он вернулся назад к могиле и забрал брошенные пакеты со спецовкой и краской. Еще раз посмотрев на девушку с цветами, Денис быстрым шагом пошел обратно. Выйдя за ворота, он позвонил Вове.
  - Да, привет... да, нашел... поговорили. Точно он... нет, брать не надо... я знаю, но не надо.... Уверен, сам придет... не такой человек... под мою ответственность!... Нет под мою, я же ... Ах да, это же твое дело!... Ладно, разошлись... Под нашу ответственность, так пойдет?... Ну вот и хорошо... Тошно, знаешь, такое гнилое чувство, что делаю что-то не то. Алина не согласна, она права, но тошно и душно как-то от всего этого. А еще ведь девушкам еще долго сидеть, год точно... ну, пока дело передадут, разберутся, откатят назад... проходили, система ошибок не делает, запомни на будущее... надо менять, но не нам, у нас другая работа... Верно, Петр Ильич как всегда прав. Все, скоро получишь привет от местного прокурора, они вроде как друзья... да, так бывает. Давай, увидимся, скоро приеду... завтра пойдете типографию накрывать?... Отлично, расскажешь потом... Пока!
  Денис остановился, во время разговора он шел куда глаза глядят, а ноги вынесли его к Челябинскому тракту. Трасса гудела от колонны грузовиков, пыльно и душно, точно также, как и внутри.
  Остановилась машина, водитель замахал Денису, приглашая подойти. Вольный таксист легко увидел в Денисе чужака.
  - Куда едем? - спросил водитель, улетая вперед к развороту.
  - В город, сейчас узнаю, куда, - Денис позвонил Алине, она взяла сразу. - Привет, я закончил. Куда ехать?
  - Давай к нам. Мы сейчас идем от Вечного огня к дому культуры, а там на набережную пойдем. А ты где?
  - На шоссе, вроде, - с сомнением ответил Денис, водитель кивнул, добавляя, что через пятнадцать минут будут у Центрального перехода.
  - Давай, там и встретимся! - обрадовалась Алина. - Тут Маша со мной, она тебя ждет, ты ей понравился. Вот стоит, краснеет и огрызается. Прямо, как Олеся в ее годы! Слушай, а какие мы уже старые стали, ты не думал?
  - Нет, не думал. И ты не думай, молодая мама, - улыбнулся Денис, решив не торговаться с таксистом, сколько скажет, столько и даст, деньги не имели значения, лишь бы быстрее добраться к Алине и Маше, на другом конце ругавшейся с Алиной. - Надо меньше думать.
  - Точно! Вот и не думай - это приказ! - радостно воскликнула Алина. - Машка знает здесь боулинг, пойдем, поиграем? Ты не против?
  - Я за, пусть братьев позовет. Но ты играть не будешь, поняла?
  - А я и не хочу, мне интереснее посмотреть, как Машка тебя сделает. У нее разряд, так что имей ввиду!
  
  20
  
  Москва
  
  У Парка Победы поток заметно сдал, автомобили притормаживали и встраивались в общую массу, пышущую жаром, и пронзительно воя вентиляторами, просившими пощады. Эта колонна из железа и пластика, как громадный червь, пожирала пространство проспекта. На поворот к Минской улице встали в три ряда, Вова пожалел, что не взял служебную машину и теперь ему приходится толкаться вместе со всеми. Он нагло прорезал тело червя, уходя в левый ряд, водители яростно сигналили обнаглевшему каршерингу, забывая про то, что формально он выполнил все правила, уведомил о повороте и быстро втиснулся в образовавшееся окно, опережая громоздкие колесницы. Юркий электромобиль от баварского концерна, как лягушка, прыгал из одного ряда в другой, уходя влево, где еще как-то жизнь текла вперед.
  Проехав Минскую улицу, юркий автомобиль яркой раскраски разрезал тело червя в другую сторону, спешно уходя на старое шоссе. За ним поспешили и другие автомобили, навигатор упрямо вел всех прямо, а там была смерть. Пыль стояла столбом в лучах жаркого солнца, а в сердце щемила такая тоска, что хотелось бросить все и пойти пешком.
  Пролетев шоссе и взобравшись на мост, Вова увидел, что его ожидало, мудрый искусственный интеллект вел всех в ловушку, устроенную сотрудниками ДПС, перекрывшими полосу для проезда высоких чинов из Кремля. Аминьевское шоссе было пусто, как и Рублевское, А Кутузовский стоял мертво, недовольно гудя клаксонами, выдыхая тяжелое облако выхлопов, липким туманов оседавших на кузове автомобилей, на коже, волосах и легких. Он свернул на длинную улицу, опоясывающую весь район, двигаясь против движения проспекта. Здесь было тихо и спокойно, даже дышалось легче, навстречу ехали груженные газели и спринтеры, редкие легковые автомобили прятались во дворах жилых домов, построенных в этой промзоне рядом с "почтовым ящиком", давно уже распорядившимся своими площадями с циничной разумностью, отдав большую часть в аренду, а для статуса сохранив один цех, пару лабораторий и половину административного здания.
  Вова оставил машину на парковке возле бизнес-центра, смотревшегося здесь, как вернувшийся домой после учебы щеголеватый студент, точно знавший, как надо жить. Перейдя улицу, он углубился в жилые кварталы, район он знал хорошо, сложно было заблудиться, куда ни пойди, упрешься в забор бывшего объекта повышенной секретности, в котором мирно уживались военная тайна и представительства разных компаний, в том числе и враждебных НАТОвских, решивших устроить здесь склады и малые сборочные цеха. Режим объекта сохранялся, поэтому, когда приезжали граждане "недружественных стран", им приходилось проезжать через грузовые ворота, пригнувшись на заднем сиденье, чтобы камеры не записали. Такая игра в казаки-разбойники забавляла всех, особенно молодых механиков или электронщиков, приехавших на монтаж нового оборудования из Европы.
  Вова дошел до конца жилого квартала, здесь на дороге лежал массивный бетонный блок, показывая всем, что дальше проезда нет. Жители дома, построенного много десятков лет назад, когда никто и не думал, что каждый захочет купить авто, втискивали свои авто в каждую щель, лучше любого бетонного блока защищая военную тайну от посягательств извне. Протиснувшись сквозь ряды автомобилей, Вова перепрыгнул бетонный блок, радуясь движению, после часа в пробке, у него затекло все тело, привыкший ездить на служебном автомобиле с мигалкой, он злился, ругая всех и вся, особенно местные власти, "становясь настоящим москвичом", - так говорила Ольга.
  Он остановился, не дойдя двадцати метров до площади перед главным зданием "почтового ящика". Ольга изменилась, она стала странно смотреть на него, зачем-то ощупывала недавно, а потом заставила сдать кровь, найдя каких-то паразитов. Вова нахмурился, неужели она что-то заподозрила о его связи с Оксаной? Да и какая там связь, один раз было, а так перезванивались, с Оксаной ему было интересно поговорить, выслушать ее рассказы об однообразии жизни многодетной матери, посмеяться над шалостями детей, просто немного помолчать вдвоем... а потом он звонил Ольге, как всегда раздраженной из-за работы, вываливавшей на него все, что ее волновало, находя в нем благодарного слушателя, одной фразой, часто циничной, заставлявшей Ольгу хохотать, перезагружаться. И все же, Ольга что-то заподозрила, он стал вспоминать, могла ли она засечь его переписку в чате с мультяшным паровозиком, это была аватарка Оксаны, а он писал со своего, подчистив историю.
  "Хватит думать о бабах!" - мысленно приказал себе Вова, тут же вспомнив об Ольге, что-то искавшей в его лице, глазах во время секса. Тут он был честен и видел лишь ее, наедине представляя себе, Оксану и Ольгу в одной постели, но зная Ольгу, понимал, что он там может быть и лишним. Стоя на солнцепеке, он решил, что надо Ольге все рассказать, как говорится, долг платежом красен.
  - Привет! Чего задумался? - к нему подошел высокий улыбающийся мужчина в сером костюме. Это был Эдуард, сбшник, с которым Вова вел расследование. Эдуард был немногим старше Вовы, с иссиня-черными короткими волосами и длинным носом с загибом на кончике, в купе с длинным узким лицом он напоминал серьезную птицу, если бы невеселые черные глаза, выглядывавшие из-под густых сросшихся бровей.
  - Привет, да что-то задумался, - они пожали руки. Вова заметил, как на мгновение проявился контур кобуры под пиджаком, Эдуард заулыбался еще шире. Вова оглядел себя, одетого в рубашку поло, джинсы и кроссовки, и, ехидно усмехнувшись, сказал. - Если бы знал, что все так серьезно, то надел бы костюм, взял бы весь арсенал, как настоящий агент.
  - Это я так, на всякий случай, - ответил Эдуард, глаза его перестали смеяться, а лицо продолжало излучать улыбку. - Надеюсь, не понадобится.
  -Наше главное оружие здесь, - Вова похлопал по сумке с документами и планшетом. - Быков всех перестреляли.
  - Быков да, - Эдуард поморщился.
  - А, понял, может быть конфликт интересов, - усмехнулся Вова.
  - И это может быть. Наш Змей Горыныч отрастил много голов, за всеми и не уследишь, - ответил Эдуард, улыбка сошла с его лица, и он сильно побледнел. - Будем импровизировать.
  - Ого, даже так, - присвистнул Вова, но не стал спрашивать, и так было понятно, Эдуард не раз намекал на это, не объясняя, но и не опровергая того, что их контора намеренно тормозит расследование.
  Типографию нашел Вова, легко, фирма, торгующая насосами из Германии, без вопросов дала ему контакты типографии, где они печатали раздаточные материалы. Оставалось просто приехать и выяснить на месте, и, желательно, внезапно. Об этом знали только Константин Павлович и Колобок, не считая Дениса, даже Петру Ильичу ничего не сказали, зачем волновать человека в отпуске.
  Вова кивнул, заметив, что ворота грузового въезда раскрылись настежь, пропуская фуру, опасно лавировавшую между припаркованными автомобилями. Пока грузовик примерялся, как бы ему въехать в ворота и не снести нагромождение машин на парковке, стоявших в два ряда, они прошли через ворота, охранники мельком взглянули на удостоверения, решив не связываться. За забором копошилась странная жизнь машин и людей, бесцельно на первый взгляд загружавших и разгружавших газели, перетаскивая по пыльному асфальту паллеты с коробками, набросанными в беспорядке стальными деталями, обмотанными пленкой, бочки, кубы с растворителями, бобины теплоизоляции. Погрузчики громыхали с трубами на вилах, связанными металлической лентой, готовившиеся рухнуть в любой момент на асфальт, подкатываясь под колеса суетливым машинам. Так и произошло, трубы выскочили и с веселым звоном покатились по дороге. Все на мгновение замерло, рабочие бросились поднимать трубы, оттаскивая их в сторону, гремел дружный мат, хохот, ветер поднимал в воздух клубы пыли, и во всей этой неразберихе никто и не заметил, как два человека скользнули через ворота в цех.
  Вова задержался на входе и кивнул Эдуарду на скучавших рабочих в новенькой желто- красной спецовке, куривших около фургона, двигатель у спринтера был включен, но никто никуда ехать не собирался, рессоры были не нагружены, фургон стоял пустой.
  - Это часом не ваши? - с сомнением спросил Вова, из укрытия разглядывая слишком славянские лица для рабочих-грузчиков, слишком откормленные, накаченные тела и наглый взгляд. Грузчиков было трое, один часто смотрел на часы, два других курили, посмеиваясь, показывая пальцами на суетившихся киргизов и таджиков в потертых спецовках.
  - Все может быть, - Эдуард осмотрелся, рядом никого не было, и он быстро вытащил пистолет и передернул затвор, но с предохранителя снимать не стал. Вова пожал плечами, сердце сжалось от тревоги, почему он не взял с собой оружие, ведь думал об этом, уходя из конторы.
  Они вошли в цех, пройдя через небольшой бокс, завешанный толстыми полосами полиэтилена. В цеху было жарко и сильно пахло ацетоном, спиртом и крахмалом. Сначала Вове показалось, что где-то жарили рыбу и варили холодец. Перед ними в ряд стояли паллеты с бумагой, упакованной в небольшие пачки. Бумага была везде, занимая все пространство у стен, чуть далее стояли паллеты с брошюрами, упакованными в оберточную бумагу, взятую с чистой бумаги, с небольшими наклейками с названием тиража и количеством. Вова впервые был в типографии, и ему показалось что здесь занимаются тем, что берут пачки с широкими листами, режут их на части и пакуют в небольшие толстые пачки, чтобы отдать обратно.
  Они прошли сквозь ряды с пачками и вышли в хорошо освещенный цех. Посреди была широкая аллея, по которой можно было без стеснения провести две паллеты и пройти людям. Пожилой рабочий тянул огромную паллету с отпечатанными листами вглубь цеха. Слева и справа стояли листовые печатные машины, бренды немецких производителей Вова узнал сразу по цветам. Длинные, тяжелые, в шесть секций, они хватали листы с паллеты, выбрасывая из себя в тот же миг отпечатанные на приемке, находившейся в глубине цеха, где наготове уже стояли резальные машины, слышался постоянный свист ножа, то справа, то слева. Прижим, удар, теперь слева прижим, удар, а вокруг всего этого шум ротационных машин, легкое подрагивание пола и хлесткие щелчки запечатанных листов, отрывавшихся от офсетных цилиндров, яркие, густо пахнущие краской и крахмалом, они на скорости вылетали из машины, успокаиваясь на стапеле. Одно дело видеть это на роликах, совсем другое чувствовать мощь машин, стоять в спиртовом тумане, ощущать запах разогретой краски, чуть сладкий, масляный, следить за тем, как ловко голова паука на самонакладе хватает новые листы, отправляя по наклонному столу в чрево машины, слышать, как лист несется от секции к секции, разогретый, с толстыми плашками горе дизайнеров, тяжелый, подсохший, но не до конца. Вова и Эдуард некоторое время следили за работой печатных машин, печатники выхватывали листы со стапеля приемки, лениво клали их на смотровой стол, что-то меняли, делая все нехотя.
  Один из печатников покосился на Вову с Эдуардом, стоявших неподалеку посреди аллеи, мимо ходили работники, грузчики тащили паллеты с порезанной для следующего тиража бумагой. В глубине цеха завыла фреза, обгладывая склеенные блоки каталогов, слышался женский смех, кто-то бубнил громко шутки, но разобрать было невозможно.
  К печатникам подбежала высокая девушка в серых брюках, и белой строгой блузке, длинные русые волосы убраны на затылке, надежно зафиксированные массивной заколкой. Она брала листы на смотровом столе, крепко держала тонкими пальцами массивные на вид денситометры, тут же раздавая указания. Печатники пожимали плечами, но исполняли. Один из них кивнул на непрошенных гостей, и девушка подошла к Вове с Эдуардом, будто бы приглашая их на танец, демонстрируя стройные ноги в белых джазовках.
  - Здравствуйте, вы к кому? - звонко спросила она, перекрикивая все машины разом. Они показали ей удостоверения, девушка удивилась, но не испугалась. Заныла гидравлика резальной машины слева, прижим вдавился в стопу, удар, она беспокойно оглянулась назад, резальщик жестом ей показал на нож, она махнула, что поняла.
   -Идемте за мной. Директора сегодня нет, но есть его заместитель.
  - А вы технолог? - спросил Эдуард.
  - И технолог, и мастер смены, - поморщилась девушка. - Скоро буду здесь и полы мыть, если еще уволят, итак на брошюровке никого не осталось, одна дневная смена.
  Она повела их за собой, встав слева от Вовы. У нее было не очень красивое лицо, но ехидная улыбка добавляла привлекательности. В брошюровочном цеху, разделенном от печатного массивными колоннами старого здания, трудилось десять человек, он машинально всех пересчитал, не находя для себя ни одного действительного противника: женщины предпенсионного возраста, две девчонки и пожилые мужчины у клеевых машин с визжащими фрезами. Как только они вышли из цеха, на уши надавила глухая тишина, стрекот и визг машин остался позади, за толстой дверью, пол перестал дрожать, но тело еще чувствовало вибрацию многотонных станков.
  - А что, дела идут плохо? Мало заказов? - спросил Вова и остановился посреди коридора напротив железной решетки, за которой стояли стеллажи с банками печатной краски, коробки и много всего, что было сложно понять неопытному взгляду.
  - У всех мало, рынок падает, а наши генералы еще и заказами разбрасываются, -ответила девушка, и в голосе ее слышалось столько искренней досады и горечи. - Все мои клиенты уже сбежали, только "пампы" остались.
  - "Пампы"? Это Pumps drive? - спросил Вова.
  - Ну да, я их сюда переманила, три года назад. Ничего, скоро опять уведу, я уже новую работу нашла, две недели отработаю и все. Мне было важно "пампов" довести, у них выставка скоро.
  - А это у вас малый склад? - спросил Эдуард, показывая на стеллажи.
  - Да, раньше печатники все сами брали, в журнале расписались, а потом я списывала, а теперь приходится ордер выписывать, выдавать под роспись. Ужас, столько мороки стало с документами, смену сдам и базу добиваю, чтобы все верно списать! - возмущалась девушка. - Им то что, они думают, что базу поставили, так остальное само заработает. Сами бы попробовали все провести, перемудрили, на каждую салфетку обоснование надо писать. Бред, раньше было проще - есть средние нормы, под них и списываешь, а к концу квартала ревизия склада и корректировка. Здесь же красть нечего, кому нужна эта краска или офсетные полотна? Вот что с ними делать? Или ножи, фрезы? Кому все это надо?
  - А там что? - спросил Вова, показывая на железную дверь напротив малого склада. - Тоже склад?
  - Директорский, - ухмыльнулась девушка. - Я не знаю что там, у меня ключей нет. Мне Димка, прошлый мастер, он недавно уволился, рассказывал, что как-то задержался до ночи, добивал отчеты, так застал нашего печатника Игорька здесь, он оттуда краску выносил. Димка сказал, что мы такую и не закупаем, так на него тогда директор налетел, и это ночью! У нас директора вечером-то не застанешь, после обеда сваливает! Короче Димку выгнали, он думает, что они там какие-то левые тиражи гонят.
  - Хм, интересно, - задумчиво произнес Вова.
  - Пошлите пока ко мне в закуток, все равно все на обеде, скоро и цеховые пойдут, добьют стапель и все.
  Она повела их дальше, за другой железной дверью был небольшой цех, с таким же гладким и чистым полом, здесь сильно пахло озоном и перегретой пластмассой, а по стенам стояли три цифровые печатные машины, у которых суетились два молодых парня. Они приветливо кивнули девушке, она на ходу отдала им приказания, парни расхохотались, отпустив несколько сальных шуток по поводу нее, и она хохотала вместе с ними. За тонкой перегородкой вдоль стены стояли столы с огромными мониторами, работало два верстальщика, а за их спинами в темной комнате скрипела "ситипишка", протискивая выжженную пластину в процессорный блок.
  Они вышли в коридор, уходивший вправо по непонятной траектории. Тихо, ни звука, все двери заперты, даже лампы на потолке не гудят. Девушка открыла магнитным ключом ближайшую дверь напротив и вошла, жестом пригласив гостей к себе. Вова закрыл дверь и осмотрелся. Комната действительно напоминала закуток: стол с компьютером, монитор занимал большую часть стола, шкафы по периметру и два стула перед столом, практически упиравшиеся спинками в дверь.
  - Садитесь, извините, места мало, - сказала девушка, открыла настежь окно, впуская горячий воздух и шум со двора. Она села за стол и позвонила по внутреннему телефону. ќ Да, Аникеева. Здесь два представителя закона... откуда я знаю... вот приходите и разберитесь... да, у меня... жду!
  Она бросила трубку на аппарат, будто бы он был в чем-то виноват, и заерзала на стуле, не зная, что ей делать, то ли работать, то ли развлекать гостей.
  - А как вас зовут? - спросил Эдуард.
  - Лена, - коротко ответила она, разбудила компьютер, нахмурилась и отодвинула от себя клавиатуру.
  - Скажите, Лена, а кто работал ночью тогда? Как зовут этого печатника? - спросил Эдуард.
  - Вы про того, кого Димка застукал? А так это Игорек. Он дружит с нашим директором, уж не знаю, что у них там за дружба такая.
  - А он когда будет в смене? - спросил Вова.
  - Так сегодня, - пожала плечами Лена.
  - Это такой лысоватый с бегающими глазками? - спросил Вова, описывая печатника, следившего за ними.
  - Да, он и есть! С бегающими глазками! - расхохоталась Лена. - Как точно вы его описали. Козел он, бракодел, хотя, если не с похмелья, то ничего, может и сложные тиражи сделать.
  - Интересно, а кто это были за компьютерами? - спросил Вова.
  - Это наши верстальщики, а по совместительству операторы CTP. Обычно их больше, но два наших дизайнера в отпуске, так что все на Славке и Коле.
  - То есть если надо вывести форму, то кто-то должен быть на смене, верно? - спросил Вова.
  - Верно, если это не повтор тиража и форма не стерлась. А так да, формы делаем перед печатью. Пробовали заранее, но потом переделывали, лучше мастеру и печатнику сначала все просмотреть, а потом уж выжигать пластины.
  - А ваш бывший коллега не видел тогда ночью кого-нибудь из ваших верстальщиков? - спросил Вова.
  - Вроде нет, дайте вспомнить, - девушка задумалась. - А, вспомнила. Он говорил, что Славкин компьютер был включен.
  - А как фамилия Славки? - спросил Эдуард.
  - Криводуб, смешная такая фамилия. А вы здесь кого ищете? - удивилась девушка. - Мы здесь брошюры печатаем, календари, иногда книги берем, если тираж небольшой.
  - Мы пока просто интересуемся, - улыбнулся Вова. - А Криводуб - это такой худой, высокий с соломой на голове?
  - Ого, да вы всех у нас знаете! - засмеялась Лена. - Да, именно он и есть! Мы его называем чахлым дубом, он не обижается, сам рассказал, что его в школе так склоняли. Замудренный парень, а так ничего, но зануда.
  В коридоре раздался топот и громкий нервный шепот. Вова обернулся на дверь, прислушиваясь, люди вошли в дверь напротив. Лена пожала плечами и усмехнулась.
  - Наверное, наш директор приехал. Как начальство появляется, так начинается суматоха, крики, а он давай-давай подбрасывать на вентилятор. Сейчас проверим.
  Она набрала внутренний номер, ей ответили не сразу. Вова вышел в коридор и замер, уловив знакомый запах. В коридоре пахло новыми пластиковыми панелями, которыми были облицованы стены, почему-то, не во всех местах, выборочно, и тугим сладким вкусом одеколона и духов. Сквозь этот плотный букет он чувствовал запах смазанного оружия, которое только что достали из ящика, в масле, блестящее, готовое к бою. К нему вышли Эдуард и Лена.
  - Девочки сверху сказали, что главный приехал, - сообщила Лена. - Идемте, он как раз в цеху.
  Внутри никого не было, мониторы погасли, за стенкой ворчала проявочная машина, густо воняло озоном и горячим тонером, цифровые машины не печатали, горя экранами, ожидая команды. На рабочем столе была брошена обложка в ламинаторе, не пройдя и половины пути. На удивленный взгляд Эдуарда, девушка пожимала плечами и ехидно улыбалась. Они прошли дальше и увидели, что дверь в "тайный склад" была распахнута настежь. Вова поднял с пола обрывок бумаги, скорее напоминавшей тонкий кусок пластика, посмотрел на свет - водяные знаки, четкие, такие, как и должны быть на купюрах. Он передал обрывок Эдуарду, тот быстро осмотрел и сунул его в карман пиджака, непроизвольно расстегнув полы и дотронувшись до кобуры. Девушка удивленно хлопала глазами, не понимая, что происходит.
  В цеху было ни души, мигали экраны станков, брошенных операторами, скрипела фреза на клеевой машине, готовясь взяться за новый блок. Все было брошено впопыхах, будто бы кто-то силой выгонял людей с рабочих мест. Девушка недовольно осматривалась, громко ругаясь.
  Когда они дошли до печатных машин, Лена выматерилась. Одна из машин продолжала печать, но печатника не было. Она ушла к пульту и остановила печать, машина затормозила и затихла, удовлетворенно вздохнув пневмоклапанами.
  - Я их всех переубиваю! - возмущенно воскликнула она, возвращаясь к Вове, как впереди из ворот показались фигуры в новых спецовках. Они мгновение смотрели друг на друга, девушка успела лишь сказать. - Я не знаю, кто это.
  Вова заметил вороненую сталь автомата в руках у "рабочих", и толкнул девушку к пульту, успев спрятаться за приемным устройством. Эдуард не среагировал, поздно поняв ситуацию. Он стоял посреди цеха - готовая мишень. В него полоснули очередью, и он упал, успевая выхватить пистолет и ответить тремя выстрелами. Кое-как перекатился до второй машины, он открыл ответный огонь, но его подавил шквалистый бой со стороны ворот. Немецкие машины стойко переносили удары пуль, дрожа чугунными станинами.
  Вова ползком бросился по трапу вперед, к самонакладу, увидев, как один из автоматчиков короткими перебежками под прикрытием двух автоматчиков, приближался к ним. Девушка разумно спряталась за распределительный шкаф и легла на грязный от бумажной пыли пол. Автоматчик стал двигаться увереннее, переходя на спокойный шаг, Эдуард не подавал признаков жизни, лежа у стапеля приемки без сознания. Вова быстро полз по трапу, намереваясь обогнать автоматчика. Под руку ему попалась полная канистра изопропилового спирта, стоявшая рядом с баком станции увлажняющего раствора. Он схватил ее и, когда в проеме между секциями показалась голова автоматчика, одним прыжком вскочил и обрушил канистру на голову. Шея неприятно хрустнула, и автоматчик рухнул на пол, а Вова за ним, не рассчитав импульс и вылетев за пределы спасительных чугунных станин. Он успел накрыться телом нападавшего, рука нащупала ручку автомата. Град пуль ударил в автоматчика, тело его забилось в предсмертной агонии. Весь залитый кровью, задыхающийся, Вова дал очередь, сначала наугад, выиграв время.
  Автоматчики отступили на пару секунд. Этого было достаточно, чтобы он сбросил с себя мертвое тело и запрыгнул обратно на печатную машину. Вихрь пуль ударил по ярким кожухам, в машине что-то завыло, лопались шланги, засвистел сжатый воздух. Один из автоматчиков бросился наперерез, желая обойти с левого фланга, и был встречен очередью в лоб. Вова лежал на трапе под защитой станины, пули летели над его головой с удвоенной яростью.
  Вдруг все стихло, в воздухе еще витал звон от пуль, печатные машины недовольно дрожали, покалеченные варварами. Вова, оглушенный стрельбой, некоторое время лежал неподвижно, пытаясь слушать, но в ушах стоял звон. Он прыгнул вперед, больно проехавшись по стальным ступеням, забившись за неполный стапель бумаги на самонакладе. Перед ним лежал труп автоматчика, которого он пристрелил, звон в ушах давил на голову, и больше ничего не было видно. Вова осторожно пошел вперед, стараясь двигаться по стенке под защитой стапелей с бумагой, подготовленной для следующего тиража. Стоило забрать автомат у трупа, но он был придавлен телом, и Вова стал бы отличной мишенью. Он проверил магазин, патроны еще были, автомат удобный, такие выдают оперативникам из СБ. Выждав несколько минут, он выбежал вперед, тут же спрятавшись за стапелями с бумагой, мирно ожидавшей акклиматизации. Выстрелов не последовало, он набрался храбрости и рывком пересек открытый участок, спрятавшись за бетонную колонну. Никого, тягучая тишина и звон в ушах.
  Выбежав за ворота, Вова увидел два тела, лежавших у входа. Это был печатник и верстальщик. Спринтера больше не было, как и людей во дворе. Из-за других ворот испуганно выглядывали грузчики, бросившие товар, у одной газели была смята кабина, видимо, спринтер, уезжая, врезался в нее, стоявшую посреди дороги боком, желая задом въехать в узкие ворота на разгрузку. Вова убрал автомат за спину дулом вниз и склонился над телами. Печатник был мертв, его пристрелили в голову, а верстальщик еще дышал. Парень взглянул мутными глазами на Вову и отключился. Прибежала охрана, без оружия, испуганные и бестолковые. Вова выдал всем указания, чтобы вызвали скорую и полицию, никто не знал, что надо делать, и убежал в цех. Эдуард был жив, но без сознания, лежа на животе, инстинктивно закрывая рукой рану. У стены на полу сидела девушка и глухо рыдала. Вова помог ей встать и за руку увел из цеха. Она вцепилась в его руку, а когда он отвел девушку в ее комнатку, обхватила его за плечи, умоляя не бросать ее, не уходить. Вова положил автомат на пол, обнял ее, крепко прижав к себе, забыв о том, что сам был весь в чужой крови. Девушка не замечала этого, она рыдала, уткнувшись лицом в него. Он нашарил в шкафу бутылку воды, и заставил ее пить. Она захлебывалась, но пила, выпив все пол-литра, а он думал, кто мог их сдать, все больше склоняясь к мысли, что это было совпадении. Вряд ли кто-то их ждал, иначе бы вывезли все давным-давно.
  
  21
  
  Вода в ванне давно остыла, Оксана начинала мерзнуть, часто проваливаясь в короткие сновидения, в которых не было никакого смысла. Блестящий красочный мир кружился перед ее глазами, не сразу исчезая в момент пробуждения, тогда она долго рассматривала посторонним взглядом кафель, потолок, удивляясь роскошеству ванны, в которой она лежала, не узнавая это место, ощущая себя чужой посреди всего этого богатства. Она вспомнила, что в этой ванне они сделали последнего ребенка, и поспешно встала. Стоя на толстом полотенце у зеркала, стекая водным раствором эмолента, она не улыбалась своему отражению, хмурилась, то высвечивая, то отгоняя от себя зудящую мысль.
  Обдумывать, анализировать, пытаться просчитать - она ничего не хотела, с тоской понимая, что в принципе ничего не хочет сейчас, кроме покоя. Дети были у бабушки в Белоруссии, младшего она сдала в развивающий кружок, а по сути место, куда можно было на полдня отдать ребенка и отдохнуть. Она подумала о муже, звонившем по вечерам, рассказывая скучные вещи о своей работе, ни словом, ни намеком не интересуясь ею или младшим сыном. В его мире это была женская работа, о которой и говорить было незачем. Она улыбнулась, вспомнив, как вчера днем на час заехал Вова просто погулять с ней и Сережей во дворе. Малыш радовался, охотно играл с ним, а она, найдя честного слушателя, тихо рассказывала ему всякую безделицу, осторожно касаясь его руки, чтобы никто не видел. Он все же поцеловал ее, в лифте, отказавшись подниматься на этаж. Она вздрогнула и усмехнулась сама себе, все же, сегодня она не хотела никого видеть.
  Запищал домофон, мелодия усилилась, призывая идти быстрее. Оксана подождала, может уйдет сам, она никого не ждала. Домофон не унимался, и она медленно пошла в прихожую, оставляя за собой мокрые следы.
  - Да, - тихо сказала Оксана в трубку, на другом конце подождали, будто бы была задержка связи, и ответил уверенный женский голос.
  - Это Ольга. Откройте, пожалуйста, нам надо поговорить.
  - Ольга? - удивилась Оксана, а внутри все похолодело не то от страха, не то от любопытного волнения. - Проходите, 22-й этаж.
  - Я знаю, - быстро ответила женщина на другом конце провода, и связь оборвалась.
  Оксана некоторое время стояла с трубкой в руке, надо было бы включить камеру, удостоверится, Ольгу она знала в лицо, но голос так подходил ей, что никаких сомнений не было. Оксана вернулась в ванную, надела тонкий халат на мокрое тело, бегло осмотрела себя, не слишком ли вызывающим был вид. Халат все скрывал, чуть выше колена, белый, с большими синими птицами в восточном стиле, она себе нравилась.
  В дверь постучали, три раза, потом еще три. Оксана открыла дверь, на нее смотрела Ольга, точно такая же, как на фотографиях у Вовы в телефоне, в белой приталенной футболке и коротких шортах с продольными красными полосками на бедрах, а на ногах были простые босоножки, ногти без лака, чуть подведены глаза и рот прозрачной помадой, волосы убраны назад. Оксане понравилась большая заколка в японском стиле из черного дерева, она невольно засмотрелась на нее.
  - Я могу войти? - спокойно, без подавляемых приступов ненависти или злобы спросила Ольга, Оксана кивнула. Ольга вошла и закрыла дверь на защелку. - Ты меня узнала?
  - Да, - без стеснения ответила Оксана, выдерживая взгляд Ольги, осматривавшей ее. По лицу Ольги скользнула слабая улыбка, это очень удивило Оксану, казалось, что Ольга осталась довольной ею.
  - У тебя есть время? Давай, поговорим.
  - Давай, - с готовностью закивала Оксана и усмехнулась, Ольга ответила ей такой же ехидной усмешкой, определенно они нравились друг другу.
  - Видишь, я пришла без кинжала, так что сцен ревности и убийства не будет, - улыбалась Ольга, она сняла босоножки и подошла к Оксане. Ольга была чуть выше ее, тоньше.
  - Хорошо, а том мне нечем обороняться, - улыбнулась в ответ Оксана, совсем не так она представляла себе их возможную встречу.
  - Где можно помыть руки? - спросила Ольга, Оксана указала на дверь в ванную и пошла следом за ней. - Ого, какая ванна! Всегда о такой мечтала.
   - Да, я тоже. В ней можно вдвоем, а то и втроем, если три девушки, - сказала Оксана и покраснела, Ольга ухмыльнулась ей в зеркале и стала тщательно мыть руки.
  Оксана стояла позади нее, как пациент, ожидающий команды врача, она и чувствовала себя сейчас таким пациентом. Движения, взгляды Ольги выдавали в ней строгого врача, нетерпящего сомнений или самодеятельности. Ольга помыла руки, насухо вытерла их полотенцем и скомандовала Оксане, уже без улыбок, строго смотря на нее.
  - Раздевайся, мне надо тебя осмотреть. Это не займет много времени.
  - Хорошо, - пожала плечами Оксана и сняла халат, повесив его на вешалку. Без халата стало легко и свободно, она совершенно не стеснялась, с интересом следя за Ольгой.
  У нее были горячие твердые пальцы, Ольга осматривала ее со всех сторон, пальпируя, неделикатно вытягивая кожу, определяя толщину жирового слоя, точно определяя те места на ногах и спине, где у Оксаны сидели не проходящие подкожные фурункулы.
  - А где твои дети? - спросила Ольга, пальпируя грудь.
  - У бабушки, а младшего я отдала в кружок, решила отдохнуть немного.
  - Так я тебе помешала? Скоро закончу, - сказала Ольга, сцеживая молоко. - Ты еще кормишь грудью?
  - Да, но хочу бросить уже, надоело. Это когда первый ребенок, ну, второй, волнуешься обо всем, а дальше как на конвейере.
  - Вот и бросай, молоко пустое, - Ольга вымыла руки.
  - Это ты как определила?
  - По цвету, оно уже совсем прозрачное.
  - Я тоже так думаю, но муж настаивает, а мне спорить с ним неохота, - Оксана принялась расчесывать мокрые волосы.
  - Так и не говори, откуда он узнает.
  - Не знаю, я не привыкла врать, - пожала плечами Оксана. - А что ты искала на мне?
  - Паразитов, и нашла, - торжествующе сказала Ольга и окунула руки в воду в ванной. - Ух, так бы и нырнула туда! Такая жара на улице, пока шла, уже хотела в ваш фонтан прыгнуть.
  - Так ныряй, вода вполне чистая, - Оксана открыла горячий кран. - Вино будешь?
  - Буду, выпьем за знакомство? - улыбнулась Ольга.
  - Почему бы и нет, - улыбнулась Оксана, следя за тем, как Ольга складывает одежду на стиральную машину.
  Оксана вышла и скоро вернулась с подносом, сделанным специально для этой ванны, на котором стояла бутылка белого вина, два бокала и тарелка с сыром. Ольга сидела в ванне, жмурясь от приятной прохлады. Оксана выключила воду и зафиксировала поднос у левого края. Она залезла в ванну, едва не опрокинув поднос, поскользнувшись. Они расхохотались, Оксана разливала вино по бокалам, вздрагивая от мягких поглаживаний Ольги, смотревшей на нее с игривой улыбкой.
  - А как ты обо мне узнала? - спросила Оксана, повернувшись к ней, протягивая бокал.
  - По паразитам. Я же постоянно сдаю анализы, вот и нашла у себя что-то новое, а у нас этого в отделении не было. Я заставила Вовку сдать анализы, так и поняла, что это он принес, - ответила Ольга, сделав небольшой глоток. - А дальше все просто, я Вовку знаю прекрасно, раскусить пару пустяков. Немного поиграла в следователя, и вот я у тебя.
  - Понятно, а он знает об этом? - тихо спросила Оксана, они чокнулись и выпили.
  - Нет, а зачем? - удивилась Ольга.
  - И правда, незачем, - кивнула Оксана. - А ты не ревнуешь?
  - Нет, не ревную. Мне ты понравилась, "маленький паровозик", - улыбнулась Ольга, Оксана покраснела. - Я ему должна, так что вроде как 1:1, на самом деле я все равно веду в счете.
  - Ты ему изменяла? - Оксана округлила глаза, они сделали встревоженные лица и громко расхохотались.
  - А мы с тобой еще те мегеры, - зловеще улыбнулась Ольга.
  - Это да. А ты ему только с мужчинами изменяла?
  Ольга ничего не ответила, они чокнулись и допили вино. Оксана дала ей кусок сыра с белой плесенью и хотела налить еще вина, но Ольга остановила, потянув к себе.
  - Я тебе нравлюсь? - тихо спросила Оксана, вздрагивая от прикосновений Ольги, гладившей ее плечи, грудь, живот.
  - Да, у нас с Вовкой одинаковый вкус.
  - Мы с тобой две развратницы, - засмеялась Оксана, снимая заколку с Ольги.
  - Я к этому отношусь проще, - сказала Ольга, они поцеловались, сначала нежно, едва касаясь губами, давая волю рукам, улыбаясь. Поцелуи становились опаснее, Оксана укусила Ольгу, тут же извинившись, зацеловывая. Ольга смеялась, медленно сползая, утягивая Оксану за собой под воду.
  Оксана налила еще вина, они выпили, звонко чокнувшись. Поднос поставили на пол.
  - А ты его любишь? - спросила Оксана шепотом, задыхаясь от ласк Ольги.
  - Да, а ты? - Ольга пристально взглянула ей в глаза.
  - Да, очень. Я всегда хотела настоящего мужчину, - прошептала Оксана.
  - А вышла за кошелек? - ехидно улыбнулась Ольга.
  - Точно, я всегда искала того, кто смог бы меня обеспечить, - ответила Оксана, гладя Ольгу. Она повалила ее и села верхом, они расхохотались, блестя пьяными глазами.
  - А твой муж нас не застукает? - спросила Ольга.
  - Нет, он на работе, в командировке, - ответила Оксана, жадно целуя любовницу. О таком она лишь мечтала, тайком разглядывая фотографию Ольги, скопированную с телефона Вовы. Все оказалось совсем просто, и она уже думала о том, что было бы неплохо им втроем попробовать. Ольга уловила эту мысль в глазах, еле заметно кивнув, нежно укусив за сосок набухшей груди, и Оксана поплыла, молоко фонтаном било из грудей, ей стало нестерпимо жарко, она закрыла глаза.
  - От тебя пахнет больницей. Никогда не забуду этого запаха! - воскликнула Оксана, обнюхав голову Ольги, делала она это по-детски, смешно, играя, как ребенок.
  - А от тебя молоком и хлебом. Никогда этого не понимала, почему от кормящих всегда пахнет свежим хлебом, - Ольга помассировала ее груди, из левой брызнуло молоко. Она поймала струю, Оксана подалась к ней, нежно гладя по голове, тихо постанывая от наслаждения, вскрикивая, когда Ольга чуть покусывала ее сосок.
  - А мужу не нравится этот запах, он каждый раз отправляет меня по часу мыться перед сексом, - прошептала Оксана.
  - Хорошо, что у вас еще есть секс, с четырьмя-то детьми, - засмеялась Ольга. Оксана губами вытерла молоко вокруг ее рта, смущенно улыбаясь и краснея.
  - Есть, но вибратор гораздо лучше, - улыбнулась в ответ Оксана и нырнула. Ольга нырнула следом, на ощупь найдя губы Оксаны.
  Они около минуты продержались под водой, барахтаясь, как дети. Ольга оказалась сверху. Шумно дыша и хохоча, они продолжили дурачиться, и весь пол был уже залит водой. Ольга налила остатки вина, сыр был уже смыт в неизвестность.
  - Я тебе уже программу лечения подготовила, но сначала сдашь анализы. Я все напишу.
  - Ого, у меня будет личный доктор, - заулыбалась Оксана, они чокнулись и выпили.
  - Будет, но не радуйся. Лучше тебе не попадаться ко мне, - заметила Ольга, забрала пустой бокал у Оксаны и аккуратно поставила на пол к стене, чтобы случайно не раздавить. Оксана игриво хлопнула ее по попе и легла, приглашая к себе.
  - Какая ты темненькая, мне так нравится, - сказала Оксана, рассматривая слегка смуглую кожу Ольги, по сравнению с ней Ольга была очень темной, почти мулаткой. Ольга засмеялась, набрала в грудь воздуха и нырнула к ней, Оксана вскрикнула от неожиданности, сжав бедрами голову Ольги.
  
  Утомленные ласками и замерзшие, они лежали на кровати. Оксана обнимала Ольгу сзади, прижимаясь, подрагивая от фантомного холода. Они засыпали, изредка обмениваясь поцелуями, Ольга взяла ее ладонь и прижала к себе, плотнее сжав ноги. Солнце быстро нагрело их, и они задремали на полчаса. Проснулись от поцелуя, лежа лицом друг к другу, переплетясь ногами, как молодой вьюн.
  - Я тебя всю облила, - Оксана пальцами собрала капли молока с груди Ольги, она в ответ лишь сильнее прижалась к ней, слабо покусывая ее за губы.
  Оксана села, отбросила назад спутавшиеся волосы. Ольга еще дремала, находясь в полусонном состоянии, медленными движениями гладя ее. Она двинулась ближе, почувствовав, что коснулась Ольги, двигаясь осторожно, робко, плохо управляя непроснувшимся телом, получая ответ от Ольги, возбуждаясь от ее тихих стонов, не замечая, как вторит ей. На кухне заливался телефон, она слышала этот звонок, это был муж, но ей было все равно, лишь бы этот противный звук стих наконец!
  Получив и не получив желанного, не в силах продолжать, они проспали честных три часа, проснувшись одновременно за долю секунды до будильника. Телефон на кухне громко заиграл веселую мелодию, Ольга силилась вспомнить, откуда она, но не смогла, голова не работала, уставшее тело не хотело ничего делать, тем более никуда идти.
  - Пора вставать. Через полтора часа надо Сереженьку забрать. Я всегда ставлю будильник, чтобы не проспать. Сегодня у меня по плану был долгий сон, а муж думает, что я по магазинам шляюсь, шмотки выбираю, - засмеялась Оксана.
  - Я тебе выспаться не дала.
  - Вовсе нет, я давно так сладко не спала, - Оксана села и стала распутывать пальцами длинные волосы, с нежной улыбкой смотря на нее. Они любовались друг другом, не ища слов, обмениваясь веселыми взглядами.
  - Слушай, а ты когда опухла, на третьем триместре? - Ольга пощупала ее бока, сильными пальцами отщипнув толстый слой жира.
  - На первом, причем это был мой третий сын Коля. Так и не сдулась. Знаешь, как меня муж ругал, оскорблял, что запустила себя и все такое,ќ Оксана вздохнула. - Так обидно было, а и в клуб ходила, каждый день тренировалась, как умалишенная.
  - Это все паразиты, кстати, твой муженек и принес. Или у тебя были другие любовники?
  - Не было, Вова первый... и ты. Я вот подумала, я же почти что уже член семьи, я читала, что в начале XX века были такие браки, когда две женщины и один мужчина, а могло быть и наоборот. Это даже поощрялось.
  - Ха-ха, знала бы моя мать, чем и с кем я занимаюсь, убила бы на месте, - Ольга состроила такую гневную физиономию, что Оксана залилась громким смехом.
  - Ты будто бы мою бабушку воскресила! - хохотала она. - У нее было такое же лицо, когда она застала меня на даче с парнем, а мы просто целовались. Вот вспомнила и поняла, что если бы не моя бабушка, то я бы, наверное, отдалась ему. А так, может быть, и вся жизнь была бы другой. Все время об этом думаю, у меня же нет профессии. Есть диплом, что-то там по экономике, а профессии нет. Я после университета только и делала, что рожала.
  - А я только и делала, что училась. Не знаю, что хуже.
  - Все плохо, любые крайности плохи. Я вот думаю, что буду делать, когда дети вырастут, а внуков еще не будет. Не знаю, разведусь, наверное, а, может, и нет. Я бы прямо сейчас развелась, но дети, дом, и работать совсем неохота. Я же понимаю, что никому не нужна. А ты хочешь детей?
  - Хочу, мы запланировали одного с Вовкой, но пока не получается. Быстро только у молодых, раз и готово.
  - Это точно, у меня так и было, а потом успевай только рожай и стирай. Когда первый была у мужа же крыша поехала, а еще его мамаша. Так я каждую ночь пеленки стирала, все боялись подгузников. А я, как овца бессловесная, все выполняла. А ведь сама думала, что так и надо. На семинары ходила, как правильно грудью кормить. Как вспомню, так смех разбирает, какая же это все глупость!
  - Это бизнес, причем, неплохой. Вовка мне даже предлагал бросать работу и устраиваться инструктором по ГВ. Шутки шутками, а грудью ты кормить больше не сможешь, придется антибиотики пить.
  - Ну и ладно, будет чем от мужа отмахаться. Он такой знаток, лучше любого инструктора все знает, что да как. А я сама знаю, что молоко пустое уже, по вкусу чувствую. Представляешь, приходилось от мужа банки со смесью прятать!
  Она замолчала, устало взглянув на дверь. Ольга села, взяла ее за руки.
  - У каждого своя жизнь, свои трудности, свои проблемы, несчастья. Но должно быть и счастье, настоящее, пускай и недолгое, но должно быть. У тебя красивые дети, и ты их очень любишь, я же вижу, как светишься, ну, не ври! - Ольга заставила Оксану улыбнуться в ответ. - Знаешь, как тяжело бывает объяснять женщинам, почему они потеряли детей, снова... некоторые в пятый, шестой раз... тяжело, смотришь на них, хорошие, умные, красивые и не очень, а не могут иметь детей. А привозят какую-нибудь дурочку с очередным неудачным абортом на чистку, такое зло разбирает. У нее все легко, раз и забеременела, а никого не хочет. Взяла бы и пересадила что надо, поменяла бы местами, и все были бы рады... нельзя, да и невозможно. Иногда думаю об этом, рассуждаю, а Вовка меня нацисткой называет. И он прав, прав, но есть же и другая правда, так хочется что-нибудь изменить, а каждый день видишь перед собой лишь сломанные судьбы. Ко мне же нормальные не попадают, редко, когда удается ребенка спасти. Ну, ты чего плачешь?
  Оксана обняла ее, прижимаясь мокрой щекой к ее щеке.
  - Просто плачу, о тебе... Мои проблемы просто ерунда, как ты справляешься? - зашептала Оксана.
  - О, не скажи! - улыбнулась Ольга. - Я бы от твоей жизни повесилась бы! Jedem das seine, со школы помню эту фразу.
  - Да-да, я тоже ее помню. Она была на воротах концлагеря! - Оксана крепче прижала Ольгу к себе.
  - А поплакаться кому-нибудь неплохо, а то с Вовкой нельзя, я же должна быть железной, - грустно улыбнулась Ольга.
  - Какая ты глупая, - прошептала Оксана, целуя крупные слезы, сплошным потоком лившиеся из глаз Ольги.
  - Мы так не соберемся никогда, - прошептала Ольга, тихо улыбаясь, не контролируя свои чувства, то плача, то смеясь над собой, над Оксаной, рыдавшей с ней за компанию.
  
  Ольга не смогла уснуть, до двух ночи читая книгу. Вова еще не вернулся с работы, коротко отписавшись, что у него была операция, перестрелка, все, как обычно. А она переживала, также привычно отшутившись в ответ, что ему нечего боятся ранения в голову, мозг задет не будет. Рядом лежал телефон, раз в десять минут загоравшийся от входящего сообщения. Это писала Оксана, Ольга даже не старалась скрыть их переписку, Вова никогда не проверял ее телефон. Оксана ерничала, что муж решил ее осчастливить вечером, и ей даже понравилось. Шутка за шуткой, и тревога Ольги передалась Оксане. Обе женщины ждали и волновались.
  Вова устало вошел, неудачно хлопнув дверью. Ольга вышла из комнаты в его футболке.
  - Я тебя разбудил, прости, - вздохнул он.
  - Нет, я тебя ждала, - честно ответила Ольга, бледная, с неприкрытой тревогой на лице.
  - Ты чего? - удивился он.
  - Да так, переживала за тебя, - ответила она и прижалась. - Ты голодный?
  - Нет, хочу спать.
  - Идем. У тебя все хорошо? - она тревожно ощупала пластыри на его лице. - Ты не ранен?
  - Я нет, - ответил Вова и добавил еле слышно. - А вот двух человек убил... и мне их не жаль.
  Ольга услышала, но не стала ничего говорить. Она отвела его в ванную, заставила снять всю одежду и тщательно вымыть руки. Он повиновался ей, садясь за стол на кухне, с каждой ложкой чувствуя прилив аппетита. Он съел все, что она приготовила, не понимая, почему она сидит рядом, держа его за левую руку, и еле слышно всхлипывает, вскакивая каждый раз, когда надо было поменять тарелку или налить чай. Внезапно она убежала в комнату.
  - Ты куда? - удивился он.
  - Да так, забыла кое-что! - крикнула она в ответ, торопливо набирая сообщение Оксане. Ольге показалось, что она услышала, как на другом конце Москвы она облегченно вздохнула, отправив короткое: "Слава богу!". Ольга вернулась на кухню и обняла его сзади, громко заревев.
  - Оля, Оленька, что случилось? - Вова испугался, посадил к себе на колени, она прижалась к нему, вздрагивая от рыдания.
  - Да ничего! Все твоя работа, каждый день, как на войне жду, что не вернешься! - закричала Ольга, выпуская из себя затаенную боль, испугалась ее и затараторила.
  - Прости, прости меня! Я больше не буду, Володя, прости!
  - Понятно, - вздохнул он и встал, держа Олю на руках, - пойдем спать. Оля, Оленька, не плачь, пожалуйста, не надо. Все же хорошо, меня никакая пуля не возьмет, ты же рядом.
  Оля вцепилась ногтями в его плечи и громко, страшно, словно видя смерть, заревела, сильно мотая головой, когда он пытался поцеловать ее, успокоить. Вова положил ее на кровать и лег рядом. Она вцепилась в него и почти моментально уснула, не разжимая крепких пальцев, уткнувшись лицом в грудь. Телефон задрожал от входящего сообщения, Вова дотянулся и отключил экран, не посмотрев в него. Он доверял ей, зная, что если она опять ему изменит с кем-нибудь из больницы, то сама первая расскажет, начнет собирать вещи, чтобы уйти.
  
  22
  
  Германия, пригород Мюнхена
  
  Они вернулись в другой город. Здания, улицы, река - все осталось прежним, бесстрастным, привыкшим к безумствам людей, к их жестокости по отношению друг к другу, к себе. Город жил своей простой размеренной жизнью, странным образом вернувшейся в прежнее русло. Люди не боялись выходить на улицы, не сторонились друг друга, улыбались грустными улыбками, встречая знакомых и незнакомых, интересовались жизнью другого, умеренно, без долгих ненужных расспросов, снова смеялись дети, играя на площадках, украшенных живыми цветами в подвесных горшках на сварных рамах, издали напоминавших жирафа, бегемота или слона. Дети бегали по улицам, врезаясь в прохожих, по-доброму ворчавших на них, не замечая, или стараясь не замечать того, что дети не видят цвета кожи, не так остро чувствуют подлую разницу между ними. Да, кто-то ворчал, негромко возмущался, что их дети, белые, играют с турками или африканцами, отдельно доставалось азиатам, которых по-простому называли китайцами, их голоса становились тише, не находя поддержки. Еще не до конца выветрился чад от факелов, огонь еще тлел в душах многих, слабый, под натиском страх перед властью, как его перекрыл, замуровал на дне бездонного колодца ужас, исказивший жизнь так сильно, что прошлые проблемы и тревоги казались смешными, нелепыми.
  Андре увидел это в людях, гуляя по знакомым улицам с Аней в день приезда домой. Аня первая увидела перемены в лицах, во взглядах, находя и искренность, и лицемерие, желание не выделяться, но она не увидела равнодушия, скрытого под маской добропорядочности, так свойственного жителям ее города. Аня все сравнивала их с русскими, идеализируя, считая русских более честными в своей мрачности и не улыбчивости. Андре не разубеждал ее, пусть она верит, видит хорошее, а он не видел этого. Сквозь маски ужаса, заставившего натянуть маску добра и сострадания, порой искреннего, он видел в людях загнанного зверя, не всегда хищника, большинство было скотом, способным волной злости и страха растоптать, уничтожить, испугаться и начать топтать в страхе друг друга
  Они стояли у пепелища, смотря на сохранившийся остов костела, черный, как скелет древнего чудовища, пустыми глазницами окон смотревшего на людей. Аня плакала и не хотела уходить. Андре не давил на нее, слабо ощущая внутри себя жалость, переживание чужой боли. Многие, кто приходил сюда, плакали, ставили свечи вокруг забора, приносили цветы в горшках. Дорога не была закрыта, но машины старались не ездить вокруг бывшего костела. Еще находясь в Москве, Аня изучила все публикации, особенно Амалии, переживая, но не так, как вернувшись домой. На расстоянии все казалось иным, не таким ужасным, а когда она увидела это черное чудовище, тогда ее прорвало. Она прижималась к Андре, не в силах смотреть туда, где заживо сгорели столько людей, которых она никогда не знала и, возможно, они бы ей и не понравились.
  Позже их нашла Амалия, в кафе, где Андре отпаивал Аню чаем с каплей бальзама. На Амалию было страшно смотреть, она сильно похудела, сама похожая на смерть, с тлеющими углями страха, ярости и мольбы в глазах. Ее яркие зеленые глаза потускнели, став серыми, тонкие белые губы искусаны в кровь, собранная, в отглаженном костюме с четкими острыми стрелками на брюках, державшаяся на последнем дыхании. Андре сразу увидел это и, ни слова не говоря, заставил ее выпить два шота шнапса. Аня бросилась обнимать ее, целовать, И Амалия освободилась, будто бы сбросила ржавые кандалы. Андре не смотрел на них, запивая горечь внутри шнапсом. Аня умела успокоить, понять и принять в себя чужую боль, не зная всех подробностей о Тоби. Ни Андре, ни Амалия не говорили ей, зная, как остро она станет реагировать. И Аня все поняла без слов, по глазам Амалии, не укоряя ни ее, ни отца, никого, становясь старше своей подруги в этот момент, находя нужные слова, незатертые в психологических методичках.
  - Как здорово, что вы приехали, - с чувством сказала Амалия, сжав ладонь Андре.
  ќ- Да, - только и смог ответит он, в сердце больно закололо, и новая порция шнапса чуть загасила эту боль. Аня с тревогой смотрела на стремительно пустевшую бутылку, но молчала, доверяя. Андре и сам понял, когда хватит, остатки допила Амалия под свиной шницель, она заставила себя поесть за многие дни, с каждым куском жареного мяса вспоминая вкус жизни.
  
  Первые дни после отпуска Андре разбирался с бумагами, запираясь на весь день с Мышкой, работа участка не требовала постоянного контроля, а вот отчетность не ждала. Тоби сделали вторую операцию, и к нему не пускали, пока он находился в реанимации. Андре заметил, как повзрослела Мышка во время его отсутствия, в ней появилась уверенность, она не боялась принимать решения, за часть которых получала выговоры от фрау Мюллер. Мышка не обижалась, пыталась разобраться, почему ее решение было неверным, не всегда находя правоту в выговорах фрау Мюллер, которая в первый же день возвращения Андре заявила, что она очень удивлена тому, как Лена спорит с ней. Фрау Мюллер злилась еще больше, видя его посмеивающееся лицо на экране, настаивала, что ему следовало бы тщательнее подготовить ее, передать опыт планирования персонала, выбора приоритетов и так далее. За этим потоком формальных слов и требований, Андре ясно видел, что фрау Мюллер в целом довольна Леной, отдельно выделив роль инспектора Вальца как куратора. Все было как и прежде: фрау Мюллер была не довольна, ругалась, но подписывала премиальную ведомость, а Андре внимательно слушал, не возражал в первый момент, вопросами и предложениями подталкивая фрау Мюллер к другому решению, но чаще всего они думали практически одинаково, стратегически, как говорила фрау Мюллер, рассматривая каждый участок, как воинский полк, находившийся в тылу врага. Он заметил, насколько сильно стала преобладать в ее речи военная риторика, и это было очень похоже на то, о чем рассказывала ему Оксана, с усмешкой описывая руководителей ее страны, живших во времени постоянной мировой войны, заражая ядом страха и злости население, отвлекая от действительных проблем, все неудачи оправдывая вмешательством врагов извне, мобилизуя силы населения на переживание этой выдуманной войны. Андре видел эту риторику и в своей стране, но не в таких масштабах. Да, было противостояние, оно и должно было быть, он был солидарен в этом с Оксаной, не понимая, как можно называть интересы крупных игроков, борющихся друг с другом, объявлением войны. Этот вирус безумства, так легко пробивавший брешь в защите слабых умом людей, способен был заразить и умных и обеспеченных, умелая пропаганда, постоянное нагнетание, откровенная ложь, не требующая подтверждения. Амалия называла это эрой постправды, а Оксана цифровым мракобесием, долго растолковывая ему, что такое мракобесие. Разговаривая с Андре, фрау Мюллер успокаивалась, не сразу принимая его рассудительные доводы, в сердцах воскликнув, что ему не стоило так надолго уходить в отпуск, намекнув, что в будущем году его ждет повышение, пусть уже начинает готовиться.
  В кабинет Андре вошел инспектор Вальц. Он был неделю в командировках, собирая по осколкам жизни погибших в костеле. Андре не узнал его, всегда пышущий энергией, громкий, Вальц осунулся, побледнел, наверное, и похудел, что было сложно угадать по его массивной фигуре. Сейчас он напоминал сдувшийся воздушный шарик, еще большой, огромный, но уже терявший форму, тянувшийся к земле. Андре встал из-за стола и крепко пожал его руку, они молчали, смотря в глаза. Мышка тоже вскочила со своего стула и крепко сжала Вальца за локоть. Вальц вздохнул, улыбнулся ей и обнял, оторвав Мышку от пола, Мышка радостно взвизгнула.
  - Как с войны вернулся, - пробасил Вальц. - Вернулся в родной дом.
  - Так и есть, - кивнул Андре, и они сели. Мышка просительно посмотрела на Андре, ей не хотелось уходить, все же и она вела это дело. Андре разрешил ей остаться, усмехнувшись в усы, и Лена приняла очень серьезный вид, даже достала свой блокнот с записями.
  - Я подгрузил в базу материалы, открой дело, так проще будет рассказывать, - сказал Вальц. - Как там Тоби, не пускают к нему еще?
  - Сегодня должны разрешить, мне Амалия сообщит, - отрапортовала Мышка и всхлипнула, быстрым движением утерев набежавшие слезы.
  - Ну, чего расквасилась? - подбадривающее пробасил Вальц, - он же идет на поправку.
  - Да я знаю! - неожиданно громко и твердо воскликнула Мышка. -ќ А вот как подумаю, что могли убить, что кого-нибудь из наших могли убить, тебя, Ульрих... я ночью просыпаюсь и спать не могу.
  - Спать надо, обязательно, - сказал Андре, листая материалы дела. На него смотрели испуганные женщины, непохожие, некрасивые и симпатичные, с общим нездоровым взглядом, от которого бросало в дрожь. - К сожалению, Лена, а может это наше спасение, но со временем ты загрубеешь, привыкнешь и к ранениям твоих коллег, друзей, к их смертям, просто к смерти, а иначе ты не сможешь работать.
  - Да, я знаю это. Мне объяснила фрау Мюллер. Она мне рассказала, как сама переживала поначалу, а потом как отрезало, раз и ничего не чувствуешь, - сказала Мышка и, подумав, добавила. - Но мне кажется, что это неправда. Нельзя взять и ничего не чувствовать, наверное, перестаешь сильно переживать.
  - Верно, пока не найдется то, что вырвет из тебя все наружу. Так было со всеми, потом сердце действительно не грубеет, - сказал Вальц. - Давайте к делу. У погибших сектантов, не у всех, остались дети. С ними работает Сюзанна и ее коллеги. Всем им требуется реабилитация, но Сюзанна считает, что дело гораздо хуже, придется долго проводить коррекцию их сознания. Некоторые нормальные, запуганные, но не поддались этой ереси.
  - Так, понятно. С детьми работает Сюзанна, я с ней отдельно поговорю, - кивнул Андре. - Тебе удалось найти родных этой девушки, Руфь Шнайдер. Это ее настоящее имя?
  - Да, настоящее. Она дочь старшей медсестры Луизы Шнайдер, кто отец неизвестно. Луизу Шнайдер мы нашли у нее дома, она повесилась в тот же день, что и было самосожжение в костеле. Луиза Шнайдер работала в той же клинике, что и Андреас Фишер. Она имела доступ к выдаче лекарств, комиссия уже проверяет журналы, по предварительным данным махинации с рецептами подтверждаются. Судя по всему, она и вела учет, списывала "испорченные" препараты. Дома мы обнаружили небольшой склад с лекарствами, в основном коробки были пусты, те же, что остались, были завалены мусором, наверное, поэтому их и оставили, не нашли.
  - А в крови погибших обнаружили наркотики? - спросила Мышка, старательно записывая в блокнот.
  - Да, но не у всех, у меньшей части, - Вальц задумался. - Получается, что многие были идейными, истинно верующими, так получается?
  - Или более сильными, - заметил Андре. - Страх не способен поколебать веру, но он может поразить волю. Тут я бы не стал говорить о том, кто больше верил, а кого силком тянули. Я уверен, и это видно по отчетам и поступкам, что все они были истинно верующими в свой культ.
  - Я тоже так думаю, но наши психологи хотят найти несоответствия, они не верят, что все были настолько... не знаю, как сказать, зомбированы.
  - А ты думаешь, что это зомбирование? Тогда можно и любую религию назвать зомбированием, а нас за это не похвалят, - сказал Андре, он открыл фотографию Марии Хайлиг, его поразил взгляд умных глаз и спокойная уверенная улыбка. Он пролистал страницы дела Руфь Шнайдер, девушка была красивая, с той же уверенной улыбкой и умными взрослыми глазами, смотревшими прямо в душу. - Я так понимаю, что всем заправляли Мария Хайлиг и Руфь Шнайдер, верно?
  - Да, получается, что так. Дома у Руфь мы обнаружили небольшую мастерскую. Руфь делала серебряные украшения, даже выигрывала на выставках. В этой мастерской они отливали и пули для револьверов, откуда они взяли оружие, мы не знаем, стволы по базам не проходили, но оружие старое. Меня удивила комната Руфь, там очень много книг, причем, и по космологии, по истории возникновения Вселенной. Она увлекалась космосом, на всю стену у нее висела фотография черной дыры, да и в ее украшениях сплошные кометы, звезды, планеты. Это не просто фанатики, тут нечто большее.
  - И это ошибка, Ульрих, - Андре строго посмотрел на него. - Когда ты начинаешь искать истину в сектах, ты становишься уязвимым, начинаешь им сочувствовать. Следующий шаг - это оправдание их действий.
  - Возможно, я до сих пор не могу придти в себя после допроса Марии Хайлиг, - Вальц с силой сжал кулаки. - И все же согласись, в этом что-то есть.
  - Да, есть. Но это не новая мысль, подобные обвинения в идолопоклонничестве всегда следовали за историей христианства. Не они первые, и не они последние. Наша же задача не делать ошибок, которые были допущены при ведении дела Дитриха Монка много лет назад.
  - А что мы могли сделать? Вот что? Я специально просмотрел все дело ќ все по закону! - вспылил Вальц.
  - Значит, надо менять закон. Сейчас есть прецедент, да, кровавый, бесчеловечный, -Андре замолчал, ожидая протеста Вальца, но и он молчал, а Мышка замерла с ручкой в руках, следя за ними. - Всегда, вспомни историю, всегда изменения в обществе были лишь после страшных потрясений. Я не сторонник ужесточения законов, но это необходимо в этом случае. Управление готовит предложения законодателям. Это не быстро, может уйти много лет, а наша задача выявлять и бить. Что-то мне подсказывает, что остались еще члены этой секты, они затаились и ждут.
  - Чего ждут? - недоуменно буркнул Вальц.
  - Знамения, не иначе Знамения, - повторил Андре. - Так что ты не расслабляйся, дело только-только стало открываться, а этот сгоревший костел лишь огонек в ночи, на который мы и идем.
  - Вот знаю, что ты прав, а не хочу в это верить! - воскликнул Вальц, ударив кулаками по столу. - Так, мне все понятно. Андре, ты напиши свои бумаги, а то я уже слышу от коллег из других участков, что они готовятся сверлить новые дырки себе под медали. Дело-то должны передать в суд к концу лета, а там и до наград недалеко.
  - Пусть так, я думаю, что это даже лучше. Надо бы это раструбить в СМИ, чтобы все узнали, а мы спокойно будем работать дальше. С фрау Мюллер я это уже обсудил. Наш штатный инсайдер все сделает, уверен, Амалия не откажется. Кстати, а вы выяснили, откуда шло финансирование секты?
  - Неполностью, частично жертвовали сами сектанты, но этих денег недостаточно. На Дитриха Монка оформлен один фонд, вот туда шли основные средства. Разбираемся, переводили с иностранных счетов с каких-то островов в Африке.
  - Надо копать, - кивнул Андре и посмотрел на просветлевшую Мышку, схватившую свой телефон.
  - Амалия написала. К Тоби можно придти! Поедем? - она вскочила в нетерпении.
  - Конечно, остальное подождет, - сказал Андре.
  Через час они были в палате у Тоби. Он лежал один, вторая койка пустовала, и на ней сидели Мышка, Вальц и Амалия. Андре сидел рядом с Тоби, ему пришлось надавить на руководство больницы, чтобы их пропустили.
  На Тоби было больно смотреть. Он сильно похудел, голова была обмотана бинтами, в которых терялось его лицо, переставшее быть жизнерадостным и добрым, как раньше. Сквозь заслоны бинтов на мир смотрели твердые злые глаза, прояснявшиеся, когда он смотрел на Амалию, на друзей. Амалия боялась за него и боялась его, чувствуя сердцем, что в Тоби произошел страшный перелом, он смог переступить незыблемую черту, и это был совсем другой человек, который также бесконечно любил ее, она видела это в его глазах, смущенной улыбке, оставшейся у него от прежнего Тоби. И Амалия ни на секунду не сомневалась в своих чувствах, она испугалась, осознав, что этого Тоби она любит еще сильнее.
  Мышка сидела рядом с ней, сжимая холодные пальцы Амалии, и просто радовалась, что Тоби живой и идет на поправку. Вальц нервничал, вертя руках зажигалку, порываясь вытащить сигарету и закурить.
  - Ты что-то хотел сказать, - вернул Андре Тоби к разговору. Все подробности больничного быта уже обсудили, Тоби начал говорить и осекся, испугавшись своих слов.
  - Хотел, но не знаю, стоит ли, - засомневался Тоби.
  - Конечно, стоит. Если что, мы тебя поправим, а для чего еще нужны друзья? - сказал Андре. Тоби с благодарностью взглянул на него, рассеяв в душе все сомнения. Надо было сказать, высказаться, чтобы не терзать себя в одиночку.
  - У меня было время подумать, не все мозги вышибли, - усмехнулся Тоби. - И я пришел к мысли, что... даже не знаю, как сказать... скажу прямо - не все люди имеют право на жизнь. Вот, все. Да, есть законы, есть мы, но мы бессильны, а такие люди, как этот Монк или Фишер не должны жить! Нет такого суда, который смог бы дать им справедливое наказание.
  Тоби умолк, и палата погрузилась в тягостное молчание.
  - Я согласна с Тоби, - первой высказалась Амалия, все смотрели на Андре, ожидая его вердикта.
  - В твоих словах много правды, слишком много для человеческого общества - оно не сможет это принять, никогда не сможет. И мы не имеем права, - Андре сделал паузу, подняв руку вверх, чтобы никто не возражал, но все молчали. - Есть огромная вероятность ошибиться, погубить невиновного или недостаточно виновного человека. Но, мы должны стремиться к справедливости и быть готовыми взять на себя ответственность, и ответить за ошибку, за свое преступление по справедливости.
  - Я готов, - глухо ответил Тоби и тут же повторил уверенно. - Я готов отвечать!
  - И я готов! - воскликнул Вальц и встал с кровати.
  - Тогда тебе не о чем переживать, Тоби, - сказал Андре. - И я, и Ульрих, мы уже отвечали за свои поступки, начинали все заново, но мы не ошибались. Закон должен исполняться, хороший и плохой, без исключений, но и справедливость должна быть, а если ты не можешь добиться ее по закону, значит, мы еще не готовы к этому, или уже не готовы.
  
  23
  
  Москва
  
  Из зала заседаний вышел Константин Павлович. На его сильно заострившимся в последнее время, лице не было ни одной эмоции, сплошная непроницаемая белая маска, и лишь по вздрагиванию мелких морщин в уголках глаз становилось понятно, что он в бешенстве. Князь сел рядом с Петром Ильичом и Вовой, отстоявшими свою смену быть свидетелями. Петр Ильич долго смотрел на друга, Князь сдал в последнее время, резко постарев и подурнев, что-то жгло изнутри, и от этого тлеющего огня Константин Павлович сох, одни глаза оставались живыми, требовательными, справедливыми и добрыми для друзей, а голос стихал, и поэтому приходилось прислушиваться, когда Константин Павлович раздавал указания на планерках. Князь сам все понимал, проведя не одну неделю в госпитале, который, как страшно и метко сказала Наташа, добил его окончательно.
  - Плохо дело, - пробасил Петр Ильич, все прочитав в глазах князя. Константин Павлович кивнул, соглашаясь. - Мдамс уж, съедят и Колобка заодно.
  - Ничего, бок откусят, а там укатится, - прохрипел Константин Павлович и закашлял. Он кашлял долго, надрывно, рука еще тянулась к карману пиджака за сигаретами, но там их не было уже давно, как ему казалось. На самом деле болезнь свалила его внезапно, ударив из всех орудий, курить теперь было смерти подобно, такой не очень быстрый путь вывернуть свои легкие наизнанку. Петр Ильич горестно шутил, что Князю именно от чахотки и следовало умереть, Константин Павлович смеялся, искренне, ему это и в голову не приходило, а ведь как точно. - Давайте пробежимся по нашим делам. Вова, что там с типографией?
  Вова потрогал ссадины на лице, они ужасно чесались, но Ольга запретила ему их расчесывать. Можно было для весомости вытащить планшет, уточнить данные в отчете, а зачем? Он и так все знал, внешне спокойный, но в глубине себя не смерившийся с тем, что дело у него забрали сбшники.
  - Дело забрали сбшники, дальше будут раскручивать. Нам удалось допросить верстальщика, он же дизайнер. Он все рассказал, и про участников, и про тиражи, сколько листов отпечатали. Это в целом не особо важно, пусть оценивают, сколько фальшивок может вертеться на рынке. По предварительным подсчетам до двадцати миллиардов рублей. Кстати, смартфон подрисовал на макет этот парень, надеялся, что фальшивки сразу обнаружат. Бумагу привозил директор и еще один человек, но не Канаев, его он не опознал. Судя по всему, крыша была хорошая, никто и не собирался сворачивать производство. Охрана завода подтвердила, что эти "рабочие" были там каждый день, но ничего не привозили и не увозили. Видимо, охраняли, а по ночам готовые тиражи забирали на дальнейшую обработку. Мне коллеги Эдуарда вкратце описали технологию, я не запомнил, но понял, что в этой типографии не лакировали, следов лака не нашли, там еще должны были микротекст наносить или что-то подобное. Должна быть еще одна типография или цех, но это уже не нам искать. Я так понял, что у них там внутренняя грызня, автоматы их, никто не отрицает, даже, вроде как, часть обнаружили, а вот личности автоматчиков скрывают.
  - С этим понятно. Готовишь материалы и сдаешь. Так, что с убийством Трощука? - Константин Павлович закашлял, жестом показывая Вове, чтобы тот не ждал его.
  - С Трощуком все ясно. Юдин пришел с повинной, должны этапировать к нам в скором времени. Пока оформляем, все по процедуре. С девушек обвинения никто не снимает, проверяют возможную связь между ними. Короче, будут тянуть до последнего, - ответил Вова. - Я доверяю чувству Дениса, что они ни при чем, факты тоже указывают на это.
  - Чувства надо проверять, - заметил Петр Ильич. - Ты не знаешь, кто слил в сеть этого Канаева? Мне Шамиль прислал посты про него с платформы "Костра".
  - Да, я тоже видел. Точно не я или Денис. Скорее всего, свои же, - ухмыльнулся Вова, - А неплохо его так засветили.
  - Вот и проверь кто, чтобы утечки от нас не было, - прохрипел Константин Павлович. - Подключай Шамиля, Костю - всех, но чтобы у нас все было чисто. Денису уже хотели это пришить, имей в виду.
  - Оперативно, быстро нашлись, - присвистнул Вова.
  В это время дверь зала заседания резко отворилась, и оттуда вышли Анатолий Владимирович, а за ним еще два генерала. Колобок был красен и зол, генералы догнали его, что-то громко шепча на ходу, но слов разобрать было нельзя. Они скрылись в курилке, из которой пулей вылетели девушки с капитанскими погонами, гулко зацокав каблуками в пустом коридоре. Хлопнули двери, капитаны в юбках скрылись в спасительных кабинетах. Анатолий Владимирович и генералы вернулись через три минуты, Колобок коротко взглянул на всех, отрицательно помотав головой, и скрылся вслед за генералами. Ожидание затянулось, Князь достал из кармана зажигалку и минут десять играл с ней. Все молчали, а за толстой дверью оглашали приговор.
  - Знаешь, Петь, на тебя пришла жалоба. Не нравится там наверху, что ты шашни водишь с малолетними проститутками. Как оригинал придет, я тебе отдам в коллекцию, - прохрипел Константин Павлович.
  - Давай, Марго подошьет в папку, - поморщился Петр Ильич, но промолчал, не желая ругаться.
  - Такая жалоба лучше, чем грамота! Она весомее, чем орден! - засмеялся Вова, Петр Ильич и Князь переглянулись и засмеялись в ответ.
  - Не нужны мне ордена, есть уже, - буркнул Петр Ильич.
  - А это не те ордена. Вот был бы правильный орден, никто бы и слова сказать не смел, - хрипло засмеялся Князь.
  - Ну нет, пусть пишут свои бумажки, - разозлился Петр Ильич. - Сволочи! Они там решили, что я сделал Женю своей наложницей? Уроды, все по себе меряют!
  - Мы все меряем других по себе, - Князь похлопал Петра Ильича по плечу. - Все ты правильно сделал. Вот ни я, ни Вова, никто не смог бы так поступить, а ты смог.
  - А, ну давай, расхваливай, - отмахнулся от него Петр Ильич.
  - Никто и не расхваливает. Это правда, Петь, ты у нас один такой. Был бы как все, уже давно стал полковником или бери выше, генералом. Тебе бы пошло, - усмехнулся Константин Павлович.
  - Да, фигура подходящая, - усмехнулся в ответ Петр Ильич.
  Дверь раскрылась, и из зала стали выходить высокие чины, люди в штатском с озабоченными серьезными лицами. Коридор заполнился гулом раздраженных голосов, многие неприязненно смотрели на сидевших на лавке у стены, отворачиваясь, когда Петр Ильич или Константин Павлович смотрели им в глаза. Последними вышли Денис и Анатолий Владимирович. Денис демонстративно сдернул с себя воображаемые погоны. В отличие от Анатолия Владимировича, Денис был спокоен и даже улыбался, будто бы сбросил с себя тяжкий груз.
  - Подадим апелляцию, все стадии пройдем, - сказал с ожесточением Анатолий Владимирович, зло посмотрев вслед уходившим генералам.
  - А ты что думаешь? - спросил Дениса Петр Ильич.
  - Пока не определился. Так и должно было закончиться, сам виноват.
  - Сам, никто и не спорит. Но, и тут я уверен, тебя решили показательно наказать, - сказал Анатолий Владимирович. Он успокоился, и краска отлила от его лица. - А так ты прав, Денис, я вот только сейчас это понял. Нечего тебе делать в нашем управлении.
  - Это еще почему? - возмутился Петр Ильич, вскочив с места и грозно надвинувшись на Анатолия Владимировича.
  - Так, спокойно, без рук! - рассмеялся Анатолий Владимирович, комично защищаясь от Петра Ильича. - Есть у меня одна вакансия для тебя, Денис, уверен, что тебе понравится. Будешь наш человек, но с другой стороны фронта, скажем так. Одно хорошо, звания тебя не лишили, и наград тоже.
  
  Женя шла от метро через кварталы, часто останавливаясь и разглядывая знакомые дома, облепленные машинами, спортивные площадки, небольшие магазины. Как давно она не была дома, в своем районе, а прошло-то всего ничего, каких-то пара месяцев, а может и того меньше. Она не думала, не считала дни, а шла и радовалась. Проходя мимо школы, она и вовсе захлопала глазами, смахивая крупные слезинки. Мама приезжала в квартиру Петра Ильича, не настаивая, чтобы Женя приезжала. Ей казалось, что мама чего-то боится, она слышала, как мама шушукается с Петром Ильичом, и не мешала им - взрослым всегда есть о чем поговорить. И вот сегодня она решила сделать сюрприз, мама скоро должна была вернуться со смены, вечер был теплым и прозрачным.
  Женя задержалась у школы, наблюдая за тем, как играет футбольная команда школы, разбившись на две. Высокий парень забил гол, ребята радостно закричали, и Женя запрыгала вместе с ними. Игра остановилась, все увидели ее. Женя испугалась и хотела было убежать, но парни уже подбежали к ней, блестя веселыми глазами.
  - Женька! Ну ты ваще круто выглядишь! - задыхаясь после игры, выкрикнул самый разбитной парень, Лешка Симонов, высокий, крепкий, с нечесаной копной густых черных волос. Он был на два класса старше ее, она знала всех парней, кого-то по именам, но большинство по кличкам.
  - Я знаю, - гордо ответила Женя, повертевшись перед ними в белом платье, которое сшила мама. Она сама себе очень нравилась.
  - Да правда, ты такая красивая стала. Не носи больше эту дрянь, тебе так лучше, - сказал другой парень, все его звали конченным, но парень был вполне смышленым, просто занудничать любил.
  - Такие до революции носили, помните, в учебниках были дамы в таких же платьях? - вставил другой парень.
  Мальчишки загалдели, и Женя перестала понимать, кто говорит, смеясь до слез от их неуклюжих комплиментов. Ей это было очень приятно, и никто, никто не смотрел на забинтованные руки, не пялился, как люди в метро. Ей хотелось обнять каждого, горячего, пропахшего потом, с еще не успокоившимся дыханием, смеющегося мальчишку, с которым она бы раньше и разговаривать не стала.
  - Ребята, какие вы все хорошие. Как я по вам соскучилась! - звонко воскликнула Женя и замерла, встретившись со взглядом Лешки Симонова.
  - Мы тоже, нам тебя не хватает. Кто нас будет отшивать, - сказал он и вздохнул. - Короче, Жень, тут про тебя такое говорят, уроды всякие.
  - А если это правда? - Женя выпрямилась и блеснула глазами, готовая выслушать обвинения, держась на последней ниточке, чтобы не сбежать от них подальше, куда угодно.
  - Даже если это и правда, главное, что это позади, - сказал Лешка. - Честно, Жень, мы тут с пацанами все уже обсудили. Если тебе помощь нужна, ты говори. А тех, кто будет тебя обижать, мы сами обидим. Верно, ребята?
  - Да! - закричали мальчишки и добавили несколько матерных пассажей.
  Женя заревела, закрыв лицо руками. Мальчишки сникли, не зная, что делать, боязливо переглядываясь друг с другом. Лешка, набравшись храбрости, дотронулся до ее плеча.
  - Ну, ты чего? Не плачь, пожалуйста.
  - А можно я каждого из вас поцелую? - спросила Женя, успокоившись. Парни радостно закивали, и она обняла и поцеловала каждого в щеку, больше всех покраснел Лешка Симонов. Парни загоготали, тыча в него пальцем.
  - Вы чего? - удивилась Женя.
  - Лешка в тебя втюрился, - разъяснили парни рядом, уворачиваясь от удара Лешки.
  - И что?! - с вызовом ответил им Лешка. - Женька мне всегда нравилась, чего врать.
  А сам весь покраснел и спрятал глаза в землю. Женя улыбнулась и еще раз звонко поцеловала его, шепнув на ухо: "А ты меня на свидание позови, но не сейчас. Давай осенью, ладно?". Он радостно закивал, а парни вокруг них уже их поженили, заливаясь хохотом.
  На футбольное поле прибежало трое мальчишек младших классов. Они наперебой стали рассказывать, что у дома Жени встали какие-то телевизионщики, вроде с центрального канала. Парни оживились, намечалась новая игра. На видео Женя заметила свою бабушку, мать ее отца, бросившего их давным-давно. Она несколько раз видела эту женщину, привозившую странные подарки, которые мама всегда выбрасывала.
  - Это моя бабушка, точно она, - сказала Женя. - Они меня ждут, да?
  - Ага, я слышал что тебя. Там еще про твою маму говорили, вот эта баба, - мальчишка показал на ее бабушку. - Она там что-то кричала перед камерой.
  - Черт, надо маму предупредить! - Женя позвонила маме, едва начав рассказ, поняла, что мама ожидала что-то подобное. Оказывается, ее телефон взломали, но Петр Ильич решил довести игру до конца, чтобы взять на живца.
  Посовещавшись, мальчишки решили устроить спецоперацию. Два мальчика вызвались снимать, остальные решили напасть с разных сторон. Тут же набрали снарядов с земли: камней, комьев земли с корнями, всевозможного мусора. Кто-то сбегал в аптеку, купив пачку презервативов, которые наполнили в школе водой. Вооружившись и запилив трансляцию, мальчишки двинулись на штурм. Женя и девчонки, прибежавшие на шум, уселись на трибуне, смотря трансляцию. Мальчишки двигались осторожно, обходя врага с незащищенного фланга. Женя сбросила ссылку на трансляцию маме, Петру Ильичу, Ане и Наташе. Первой отозвалась Аня, как всегда с бурными восторгами, и трансляция расползлась по интернету.
  - Привет, - Анастасия села на трибуну рядом с девчонками. Девочки подвинулись, и она села рядом с Женей.
  - Мама! - обрадовалась Женя, обняв ее. -ќ Ты видела, да?
  - Видела. Если бы я знала, что ты придешь сегодня, то предупредила бы. Они давно за мной следили. Решили, видимо, сюжет отснять, - грустно улыбнулась Анастасия. - Петр Ильич всех вычислил. Это журналисты с "У всех на виду!". Видишь, твоя бабуля решила подзаработать на нас немного.
  - Да пошла она! - Женя не договорила и ткнула пальцем в экран планшета. - Началось! Смотри-смотри, что они делают!
  Возле подъезда многоэтажного панельного дома выстроилась группа людей, стояли камеры, операторы лениво курили. Уже был отснят весь вводный материал и все нервно переминались с ноги на ногу. Внезапно из-за всех углов на них полетели комья земли, камни, а в самых лакированных журналистов попали наполненные водой презервативы. Мальчишки меняли позиции, нападая каждый раз с другой стороны, заставляя съемочную группу пригибаться и бежать к припаркованным у мусорной площадки микроавтобусам, где их встретил град камней.
  
  24
  
  Блестящий "кайен" въехал на парковку ТРЦ, из него вышел улыбающийся мужчина в дорогом костюме. Все в нем говорило об успешности и достатке, лицо светилось от удовольствия и собственной значимости. Проходя мимо выходивших к парковке девушек, он подмигнул им, не заметив, как они внимательно и строго посмотрели на него. Одна из девушек сделала фото госномера его автомобиля, у девушек тут же пискнул мессенджер, а затем пропищало и у других людей рядом. Они переглядывались, а некоторые открыто показывали пальцами в спину уходящему владельцу блестящего "кайена".
  У эскалатора его сфотографировала другая девушка, долго и неприятно глядя ему в глаза. Мужчина нахмурился и прибавил шаг, взбираясь по эскалатору наверх. На его пути все чаще встречались люди, обсуждавшие его, некоторые открыто тыкали в него пальцами, а проходившая совсем рядом пожилая женщина плюнула ему под ноги. Он поспешно скрылся в первом попавшемся ресторане. Официант посадил его за столик в углу, подальше от всех, вернулся с меню и долго смотрел на него, не говоря ни слова. Сделав наспех заказ, мужчина посерел лицом, былая веселость и хорошее настроение улетучилось. Он часто смотрел на полупустой зал, будто бы ожидая кого-то, готовясь вскочить. Он достал из внутреннего кармана удостоверение и поставил его так, чтобы всем было видно корочку.
  Принесли заказ. Он ел без аппетита, медленно пережевывая куски. Постепенно он успокоился и стал небрежно рассматривать девушек за соседнем столиком. Одна из девушек обратила на него внимание, и он, подозвав официанта, заказал для нее и ее подруги по коктейлю. Девушки взяли красивые бокалы и, недолго посовещавшись, встали и подошли к нему.
  - Прошу вас, присаживайтесь, - одарил он их широкой улыбкой и хотел спрятать удостоверение, про которое забыл, как одна из девушек схватила его и внимательно прочла.
  - Точно он, - сказала вторая девушка, высокая красивая брюнетка в тонком длинном зеленом платье, беря удостоверение у подруги розовощекой русой красавицы в бледно-голубом сарафане. Девушка бросила удостоверение в лицо мужчины и плеснула в него коктейлем, вторая девушка вылила ему коктейль за шиворот.
  - Урод! Мразь! - крикнула ему в лицо розовощекая красавица, смачно плюнув ему в тарелку.
  - Да вы че! - взревел мужчина, вскакивая и желая ударить девушек, но его руку перехватил официант, а рядом с ним уже стоял огромный повар и еще два официанта.
  - Да вы знаете, кто я?!
  - Знаем, ты подлец и мразь! - пробасил повар и, выкрутив ему руку, поволок к выходу.
  - Чтобы духу твоего здесь не было. Пошел вон!
  Он вытолкал его за дверь, весь этаж повернулся к ним, и люди стали окружать "важного человека". Волна возгласов пронеслась по зданию ТРЦ, казалось, что здание задрожало от этих голосов, в которых он отчетливо слышал свою фамилию - Канаев подлец! - видел ненависть во взглядах незнакомых людей, в полицейских, стоявших тут же, делавших вид, что ничего не происходит. И эти ребята в форме также смотрели на него с ненавистью, а когда кто-то плевал в него, и Канаев хотел ударить, полицейские вставали перед ним небрежно отталкивая назад.
  Канаев сбежал вниз к машине. Его блестящий "кайен" был облеплен огромными наклейками с его фотографией и надписью: "Это провокатор! Это подлец и убийца!". Шины были спущены, ниппели отсутствовали, а лобовое стекло измазали липкой черной грязью. Кое-как очистив машину, позвав на помощь работников из ближайшего шиномонтажа, смотревших на него подозрительно, но работу сделали, он доехал до мойки. Уже выезжая на трассу, снова блестящий, чистый, но озлобленный внутри, "кайен" нагло перестраивался, водитель очень спешил, плюя на камеры и светофоры. На одном перекрестке перед ним встал КамАЗ, с других полос плотно встали машины. Водители переговаривались, бибикали, тыча в него пальцем. Загорелся зеленый, а поток не тронулся. Все стояли и смотрели на него, а водитель КамАЗа включил аварийку и выставил знак, встав рядом с ним и насмешливо куря.
  Канаев выскочил из машины и ткнул водителя КамАЗа стволом в лицо, крича, чтобы он убрал свою колымагу. Его заломали и повалили на капот "кайена", перетянув руки и ноги монтажными стяжками. Он лежал лицом на мокром капоте, теплом и пахнущим бензином, слыша, как все смеются над ним. Внезапно поток тронулся, и он остался один на капоте, а вокруг него, не тормозя и не останавливаясь, лился поток машин, громко сигналивших, кто-то успевал выкрикивать проклятия в его адрес. Так он пролежал час, пока его, уже сползшего на асфальт, не освободила полиция.
  Канаев открыл глаза. Шум в ушах вдавил голову обратно в подушку, мозги свернулись, как тухлое молоко, а во рту плескалась густая мерзкая желчь. Еле доковыляв до туалета, он припал к унитазу.
  Что было вечера, и было ли это на самом деле? Мысли слабо прояснялись, вспоминался ресторан, красные от скотча рожи полковников. Значит, все сон. И чего он так надрался, хорошо еще, что никакой шлюхи не было, а то бы точно стал избивать, просто так, чтобы в себя придти.
  На кухне было душно и воняло склизкой рыбой. Он открыл окно и долго стоял, глубоко дыша. Нашарив в морозилке бутылку водки, он сел за стол. Первая рюмка едва не вырвалась обратно. Закусив, не глядя, подтухшей склизкой рыбой, он налил еще и посмотрел на портрет президента, равнодушно смотревшего сквозь него.
   Служу, выдавил из себя Канаев, выпил и часто и громко заикал.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"