Петров Александр Петрович : другие произведения.

Следом за Данте

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Они сходили в ад, чтобы взойти в Небеса


Следом за Данте

  
   Мы выходим из храма, устало шагаем домой. Внезапно порыв шквального ветра стреляет в нас очередью крупного дождя со снежной крупой. Холодные струи секут лицо и одежду. Укрыться негде. За минуту промокаем насквозь. Дверь нашего дома закрыта. Под канонадой дождя ищем хозяина, стучим по очереди в окна и двери соседних домов, но бесполезно. Наконец, когда холод проникает до самого спинного мозга, сталкиваемся с хозяином. Он сложен пополам, бредет по улице нам навстречу.
   Входим в дом, меняем одежду и забираемся на печь. Хозяин второпях растапливает ее, наполняя дом едким дымом. Пока печь нехотя нагревается, мы лежим, укутавшись в одеяла и тулупы. Валерий быстро согревается. Для меня же все эти древние приемы выживания, как мертвому припарка. Озноб не унимается. Холод проникает все глубже, наполняя тело ледяной кашей. Голову со всех сторон стискивает стальной шлем, с каждым ударом сердца сильнее, жестче...
   Сознание то проваливается в темную пропасть, то снова возвращает меня на печь в задымленной горнице. Мне в рот пытаются влить какую-то горячую жидкость, но стиснутые губы не разжимаются. Снова провал. На этот раз не очень глубоко, потому что кожей и ноздрями чувствую горячий воздух, спина упирается в раскаленные камни. Кажется, сейчас я покроюсь волдырями от ожогов. Но внутрь тепло не проходит. В глубине тела трещит арктический мороз. Снова провал. Из дальнего темного туннеля выезжает длинная череда слов и проникает в мозг. Это почти забытые стихи:
  
   Сними с меня усталость, матерь Смерть.
   Я не прошу награды за работу,
   Но ниспошли остуду и дремоту
   На мое тело, длинное, как жердь.
   Я так устал. Мне стало все равно.
   Ко мне всего на три часа из суток
   Приходит сон, томителен и чуток,
   И в сон желанье смерти вселено.
   Мне книгу зла читать невмоготу,
   А книга блага вся перелисталась.
   О матерь Смерть, сними с меня усталость,
   Покрой рядном худую наготу.
   На лоб и грудь дохни своим ледком,
   Дай отдохнуть светло и беспробудно.
   Я так устал. Мне сроду было трудно,
   Что всем другим привычно и легко.
   Я верил в дух, безумен и упрям,
   Я Бога звал _ и видел ад воочию,
   И рвется тело в судорогах ночью,
   И кровь из носу хлещет по утрам.
   Одним стихам вовек не потускнеть,
   Да сколько их останется, однако.
   Я так устал! Как раб или собака.
   Сними с меня усталость, матерь Смерть.
  
   Это еще зачем? Неужели мои дела так плохи? Однако неспроста эти слова. Все мое существо отвергает само звучание этого страшного слова. Я только что _ всего несколько минут назад _ плескался в огромных волнах жизни. Подумаешь, простуда!
   ...Это стихотворение на пожелтевшем листочке, набранное с опечатками неуверенной машинописью, много лет лежит в старом дневнике. Кто-то однажды оставил его на моем столе. Может быть, по рассеянности. А может, намеренно, как немое предложение к прочтению. Иногда я на него натыкаюсь, перечитываю. Оно обжигает, как прикосно­вение к остывшему трупу. И снова запихиваю в общую тетрадь. Иной раз показываю друзьям, из тех, кто читает, кто не брезгует рифмами, но одни сразу возвращают, не дочитав до середины, другие пожимают плечами в недоумении. Кто автор? Никто не знает.
   Но вот через несколько лет открывается имя автора: Борис Чичибабин. Я проговариваю эту смачную фамилию, пытаюсь представить себе человека, у которого тело, как жердь, а из носу хлещет кровь. Тело вижу. Лицо же размыто, как свежая акварель под струей воды. Несколько лет наш односторонний диалог с автором то оживает, то снова смолкает. Но смерть не та тема, которую любит здоровый человек, полный жизнью. И лишь когда редкая по молодости болезнь укладывает меня в постель, выдергиваю пожелтевший листок и мучительно вчитываюсь в усталые строки, молящие о пощаде. И ничего не понимаю. А потом выздоравливаю...
   Меня выбрасывает из мутного омута липкой боли наружу. Здесь все раскалено до свистящего пара. Окружающее накаляется докрасна, и я сам вскипаю тысячью пузырей. Провал. Погружаюсь на глубину, но и здесь все горит.
   О, сказавший, что сердце из камня,
   Знал наверно: оно из огня.
   Ну, вот, теперь отец Борис философским дневником терзает. Ладно, хватит! Сколько можно меня испытывать? Я что _ железяка? В ответ молчание. Вокруг _ только эхо от моих стонов, мычания и шум огня. Ну, ладно. Я все понял. Ладно, я плохой. Ну, что еще от меня нужно? Жар и холод сменяются. Мое тело, кажется, от напряжения пошло трещинами. Во всяком случае, губы точно трещат по швам, по всей поверхности до самого горячего дымящегося мяса. Моего. Родного.
   Ну, хватит! Сколько можно! Всему есть предел. Слышите, ничего мне сейчас не надо. Отдайте мне меня, наконец! В ответ _ отраженное от каменных рваных стен эхо, искажающее голос. Мой одинокий во вселенной голос. Единственный _ в этой тесной пустой вселенной, похожей на каменный темный лабиринт. Мой голос. Хриплый и надсадный, как последний вопль повешенного.
   О, вещая душа моя!
   О, сердце, полное тревоги,
   О, как ты бьешься на пороге
   Как бы двойного бытия!
   Жар и холод не оставляют своих изматывающих приливов. Боль стягивает, давит _ затем растягивает тело, как резину. Растет усталость, доходит до исступления. Мое сопротивление становится вялым, как трепыхание засыхающего листа на дереве. Вот и голос мой затихает. И эхо уносится в длинные убегающие лабиринты забвения. А истязания продолжаются с прежней силой.
   Время со скрипом тормозит, память разлетается, пространство трещит и сыплется камнепадом. Боль горит во мне. Одиночество давит и раздирает душу тоской.
   Все, я исчерпан! Закончился... Что толку меня здесь держать? У меня отнято все, что я имел: семья, дом, работа, радость, молитва, здоровье _ так возьмите и ветхие остатки жизни. Зачем она теперь, эта истерзанная болью оболочка? Вдоволь я познал пустоту и обман земной жизни. Я сделал все, что мог. Теперь иссяк до дна...
   Издалека доносится однообразный голос чьей-то молитвы. Обращаюсь туда, откуда струится живой звук:
   _ Ты видишь, у меня осталось только больное тело. Кому оно такое нужно? Пусть кончится оно и сойдет во прах земли.
   _ Ну, что ж, если ты сам этого хочешь...
   _ ...Хочу!
   ...И я умер.
   Да, умер.
   Я выхожу из тела, как из пальто. Старого, гнилого, изорванного пальто. Я выхожу из тела и взлетаю. Мне легко, как опьяневшему от первой рюмки. Как штангисту, сбросившему центнеры металла на помост. Как бабочке, расправившей крылья и вылетевшей из кокона на солнечную поляну, полную ветра. Словно дверь тесной комнаты открывается настежь. Пространство распахивается в огромную бесконечность.
   Будто во хмелю ношусь между городами, улицами, домами, людьми. Только направляю взор _ мгновенно оказываюсь в центре интереса. Бесстыдно и отстраненно слушаю разговоры и мысли. Вижу черно-красные всполохи зависти и злобы ненавистников _ и открытые сердца искренних, сияющие золотом. Обнаруживаю незримую преграду между людьми и мною. Но это не пугает: все принимаю спокойно, как дитя: непонятно, таинственно, но взрослым виднее. Значит так надо.
   Меня подхватывает прозрачный поток. В его русле одновременно существуют струи встречных течений. Одно несет меня вверх, другое _ вниз. Одно _ вглубь, другое _ вдаль. Одно _ в блаженство, другое _ в томление.
   Сквозь вихрь и хрустальную прозрачность, минуя слоистые сгустки пространства и маятниковые качания времени _ оказываюсь на поляне. Слева меня обступает лес, справа _ стекают в долину луга, поля и взмывают вверх горы. Дальше _ белые серебристые облака, выше _ пронзительно синее небо.
   Трогаю траву: она упруга и шелковиста, прохладна и ароматна. Воздух свеж и чист. Кожу ласкают легкие движения приятного ветерка, несущего мягкие звуки детской песенки. На мне прежняя одежда, она чистая и легкая, почти неощутимая. Вроде одет, а ветерок чувствую всей кожей, будто обнажен. Узнаю свои руки и ноги, ощупываю лицо _ все вроде бы прежнее, но другое, лучше, что ли...
   На пригорке вдали разглядываю человека. Только думаю подойти к нему, _ как уже стою рядом. Человек сидит на бугорке, покрытом травой, глядит в сторону гор и перебирает четки. Это Валерий.
   _ Ты тоже умер? _ спрашиваю голосом, похожим на мой, только чище, мелодичней.
   _ И я умер. И ты жив.
   Мой загадочный странник, как всегда, рассудителен и спокоен. Но даже он изменился. Попрозрачнел, что ли...
   _ Что это за страна? _ спрашиваю.
   _ Мне кажется, место временного покоя. Видишь: здесь никто не живет, но отсюда расходится множество дорог. Похоже на ложе Авраамово, где по смерти возлегали ветхозаветные пророки и праведники.
  
   Место это похоже на огромную тюрьму. Вместо неба здесь темный каменный свод. Под ногами вытоптанная пожухлая трава. Деревья, горы, русла рек _ сухи и безжизненны. Вместо солнца полумрак, он сгущается временами до черной ночи. По степени затемнения люди, похожие на тени, смутно догадываются о том, что творится на земле. Ибо тьмой торжествует ад. А слабый неверный отсвет дальних закатов среди вечной ночи _ доносит до них воспоминания о днях торжества праведности в земных жителях.
   Они пребывают как бы в сонном забытьи. Там и тут, от края и до края _ возлегают они на каменистых ложах, зябко укутавшись в ветхие одежды, устало дремлют, как после тяжелого трудового дня. Они не ведут счет времени, не знают, что происходит на земле. Иногда тьма рассеивается, и эти люди видят других, живущих за глубокой непроходимой пропастью. Тем несчастным гораздо тяжелей. Оттуда доносятся крики и стоны, а вместе с ними порывы горячего смрадного ветра. А еще завистливые восклицания обреченных, которым даже это печальное место недоступно.
   Иногда им видно, как с тяжелым скрипом открываются невидимые затворы и сходят сюда новые поселенцы. Они все поначалу недоуменно оглядываются, а потом их или оставляют здесь, или уводят туда, за пропасть, откуда слышится всплеск воплей. Однажды из-за пропасти донеслись крики: "И ты, царь, сюда пришел! Где же твои войска? Где твои власть и богатство? И ты обесславлен, как последний из нас!" Но скоро там стихло, видимо, несчастные предались каждый своим мучениям. И снова здесь установился сонный субботствующий сумеречный покой.
   Но однажды... содрогается ад! И во мрак сходит золотистый луч, подобный солнечному. Возлегающие на тесных ложах восстают, и давно забытая радость озаряет их лики.
   Праотец Адам вместе с патриархами и пророками рода человеческого обретают глас трубный, и под сводами раздаются дивные слова:
   _ Этот свет, предреченный нами, от Бога, Который нашими устами обещал спасение!
   Пророк Исаия восклицает:
   _ "Народ, сидящий во тьме, увидит свет великий, и над сидящими в сени смертной воссияет свет", _ такие слова говорили уста мои народу. И вот Он пришел и озаряет нас, пребывающих в смерти.
   Праведный Симеон воздевает руки к свету:
   _ Прославьте Господа Иисуса, Которого триста лет ожидал я, чтобы взять в руки свои и сказать: "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, ибо видели очи мои Спасение для людей всего мира!"
   Иоанн Предтеча громовым гласом восклицает:
   _ Встаньте и приветствуйте Того, Которого крестил я в Иордане. И видел я Духа Святого, сошедшего на Него в виде голубя. И слышал я Страшный Голос с неба: "Се сын Мой возлюбленный, в Нем же все Мое Благоволение _ Его слушайте!" И ныне я сошел объявить вам, что Сам Сын Божий снисходит с высоты к нам, пребывающим во тьме и сени смертной.
   Все святые патриархи и пророки, слыша слова эти, трепещут великой радостью и с надеждой взирают на луч света. И сотрясаются своды темницы, и гремят слова грозные:
   _ Откройте врата вечные! Грядет Царь славы!
   Князь преисподних, сотрясаясь в страхе, спрашивает:
   _ Кто сей Царь славы?
   _ Господь сил Иисус Христос _ сей Царь славы! _ победно восклицает пророк Давид. -- Эти слова пел я со слезами на псалтири под наитием Духа Святого.
   И с треском распадаются ржавые тяжелые засовы. И под вой ужаса и скрежет злобы князя тьмы раскрываются огромные черные врата адские.
   И сходит Господь Иисус в сиянии великой славы! Руки, ребра и ноги Его хранят святые раны от искупительного распятия. Одежды же Его сияют белее снега и ярче молнии среди ночи.
   И сникает, обессиливает князь тьмы, и лишается власти своей над человеком. И с позором удаляется с жалкими служителями своими за пропасть глубокую, в расщелины темные, в бездны земные.
   Господь же привлекает к Себе Адама и всех пророков и праведников и благословляет их Крестом. Воссияли они славой от славы Божией, великой и вечной.
   С треском обрушивается каменный свод над их головами. И небеса синевой освещают некогда мрачное место. И трава зеленеет, и водами наполняются русла рек, и горы серебрятся и простираются сквозь множество белых облаков до самых небес.
   Передает Господь праведников под десницу Архангела Михаила и восходят они в гору, в самые райские высоты. Здесь встречают они двух старцев и вопрошают их:
   _ Кто вы, не бывшие с нами в преисподних, но пребывающие телесно в раю?
   _ Енох и Илия Фесвитянин, _ отвечают они. _ Не вкусили мы смерти, но сохраняемся здесь ко дню пришествия антихриста, чтобы сражаться с ним словом Божиим и знамениями светоносными. Надлежит нам принять мученическую смерть во Иерусалиме и через три с половиной дня вознестись на небо.
   Пока звучат слова эти, появляется третий человек. Вид его, как у разбойника. А на плечах, руках и ногах раны от креста.
   _ Я был разбойником и распяли меня вместе с Царем иудейским Иисусом. Видел я муки Невинного и страшные знамения и уверовал, что Он есть Бог. И молился Ему: "Помяни меня, Господи, в царстве Твоем". Услышал Он мольбу мою и сказал: "Ныне же будешь со Мною в раю". И дал знамения Креста на теле и отправил меня в рай. Я показал стражу рая знамения и сказал, что Иисус Христос, Сын Божий, распятый, послал меня. И пропустил меня ангел во врата райские и сказал, чтобы ждал я Адама с сынами его.
   Услышав слова раскаявшегося разбойника, озирая райские красоты, благословляли святые Христовы Господа и воссылали Ему вечную славу.
   А в это время Архангел Михаил, вернувшийся на землю, посылает многих воскресших праведников в Иерусалим. Приказывает он им не говорить ни с кем, быть словно немыми. Дозволяет им три дня праздновать Пасху с родными своими во свидетельство Воскресения Христова. Крестятся они в Иордане и получают белые одежды. А после трех дней отводят воскресших за Иордан и возносятся они ангелами на небо.
  
   _ Что дальше?
   _ Как всегда _ странничество. Пойдем?
   Встаем и начинаем шествие по одной из дорог. Не мысленными скачками, а по старинке, то есть ногами. По травянистому склону сходим в долину. По узкой тропинке среди высокой травы спускаемся еще ниже. По шаткому мосту переходим пропасть, бездонной щелью рассекшую землю. Вцепившись в каменный парапет, бросаем мимолетный взгляд вниз _ там нет дна, там темная бездна. Переходим на другой берег. Нас обступает пепельно-сизый каньон. Каменные стены слева и справа быстро вырастают до фиолетовых небес, слегка подсвеченных лунными серебристыми лезвиями облаков.
  
  
   Путь преграждает скала с пещерами. Эту преграду никак не обойти. Пока мы нерешительно топчемся, мне на память приходит первый стих из "Божественной комедии" гениального Данте, из той самой части, что имеет название "Ад":
   Земную жизнь пройдя до половины,
   Я очутился в сумрачном лесу,
   Утратив правый путь во тьме долины.
   Не с этого ли зачина началось мое путешествие? Только желал, помнится, заморских диковин и ярких впечатлений. А получил... то, что получил.
   Итак, входим в одну из пещер и по единственной дорожке ступаем вглубь. Никто нас не ведет. Но мы точно знаем, что идем правильно. Куда надо. Своды пещеры сужаются, превращаясь в туннель. Начинаются бесчисленные повороты, как в лабиринте. Сумрак сгущается, воздух уплотняется, становится затхлым. Спереди доносится протяжный рокот, похожий на дальние грозовые раскаты. По мостам переходим реки с темной водой. На середине одного из каменных арочных мостов останавливаемся и глядим вниз.
   Ни отражения, ни блеска, ни переливов _ поверхность воды не имеет. Зато перед нашим взором один за другим раскрываются глубинные слои. И если сверху они густы и фиолетовы, то по мере углубления светлеют до прозрачной голубизны, открывая песчаное дно с мелкими камешками. Некоторые камни похожи на открытые глаза. Нет, не похожи _ так и есть, это глаза, взирающие снизу вверх, из светлой глубины в густеющую синеву. Возможно, для них этот лабиринт _ небо.
   За одним из поворотов открывается огромная пещера с темными, как бы закопченными сводами. Немного напоминает Ново-Афонскую пещеру. Наша гравийная дорожка приподни­мается над дном. Шагаем, как по узкой эстакаде. Вокруг теснятся сооружения, похожие на серо-зеленые бараки. Между ними, по грязным улицам бродят сгорбленные существа, отдаленно напоминающие людей. Над их понурыми головами носятся огромные черные летучие мыши с горящими красными глазками, которые пикируют им на головы и клюют несчастных. От удара жесткого клюва голова жертвы вздрагивает и опускается еще ниже. Люди таскают на спинах, на носилках, ведрами _ тяжелые камни и сваливают в кучи. Там сидят на корточках другие работники и укладывают булыжники в сооружения. Они, наверное, строят бараки для вновь прибывающих.
   На серых робах заметны нашивки: "неверие", "уныние", "нерадение", "рассеяние", "суетность", "праздность", "лень", "черствость", "страх", "немилосердие", "скупость", "ропот".
   Протяжный рокот здесь усиливается, перекрывая вопли черных летучих существ и стоны людей. Каждый раскат далекого грома волной прокатывается по всему пространству пещеры, добавляя силы мучителям и усиливая стоны жертв. Нас с Валерием происходящее не касается: мы будто защищены невидимой стеклянной оградой, непроницаемой для окружающих. Но тяжелый запах доносится и до наших ноздрей, вызывая отвращение. Черные крылатые истребители пикируют и на нас. И хоть не долетают, но красные глаза обжигают такой злобой, что становится не по себе.
   Прохожу над одним из бараков, серо-черным, грязным и тошнотворным. Наблюдаю за усталыми движениями сгорбленных фигур. И вдруг ощущаю в себе сильное желание спуститься и встать в цепочку уныло плетущихся рабов. Вот нога моя ищет ступень вниз. И ступень, откуда ни возьмись, появляется. Следом выстраиваются одна за другой в целую лестницу, ведущую вниз. Безумно, по наитию, влекомый подсознательным тупым желанием, пытаюсь спуститься... Но твердая рука удерживает меня. Оглядываюсь _ Валерий шепчет молитву и взглядом, полным сострадательной любви, успокаивает вспыхнувшую было во мне забытую страсть.
   И только сейчас я понимаю, что потерял молитву. Закрываю глаза. Сосредоточиваюсь на сердце и усилием воли восстанавливаю спасительную молитвенную пульсацию. Рука Валерия, лежащая на моем плече, помогает. По ней, как ток по проводу, стекает в сердце тепло. Я открываю глаза и благодарно киваю брату. Вооруженный молитвой, как мечом, защищенный ею, как щитом, продолжаю путь. Бросаю взгляд вниз, на тот же вожделенный барак _ и ничего. Никаких движений страстей, все спокойно. Вот, значит, куда я мог бы попасть... Значит, и во мне живет это тупое скотское рабство греху, как у этих несчастных. Господи, помилуй! Грехов юности и забвения не помяни.
   В это время раздаются хлесткие звуки. Понуро тащится колонна унылых грязных людей. В руках первых и последних транспаранты с красными пятиконечными звездами и коммунистическими лозунгами. На красных звездах, на каждом луче, сидят черные уродцы и ударами бичей подгоняют демонстрантов. Хриплыми голосами они, перебивая друг друга, вразнобой подвывают: "До основанья, а затем...", "Мы наш, мы новый мир построим!", "И как один умрем в борьбе за это!" Черные погонщики с улюлюканьем истерически визжат: "Сами хотели Божий мир разрушить! Сами хотели умереть!"
   Вот толпа проходит под нами. Понурые лица поднимаются, к нам тянутся сотни рук, они шепчут: "Это православные! Они молятся. Братья, помолитесь о нас. Мы не умеем. У нас даже имен человеческих нет. Мы Электрины, Сталины, Вилены".
   Доходим до края пещеры. Туннель ведет нас дальше. Каменистая дорожка спускается все ниже. Новая пещера открывается внезапно. Мы идем по краю котлована.
   Нам видно, как по дну в навозной жиже ползают люди. Некоторые из них лишь изредка выныривают, чтобы хлебнуть воздуха и погрузиться обратно. Кто-то неподвижно стоит по грудь, тщетно пытаясь уклониться от волн, накатывающих на лица. Кто-то пытается вылезти по склонам наружу, но соскальзывает и падает вниз. Тела и лица людей облеплены шевеля­щимися червями.
   Среди людей, как судьи в водном поло, плавают свиноподобные существа с огромными жадными ртами и малюсенькими сверкающими глазками. Они ржут и гогочут, смеются и хихикают. Этот безумный смех, заглушая стоны и крики людей, многократно отражается сводами пещеры. Вспоминаю слова Святого: "если кто-то смеется, значит рядом блудный бес". Эти свинушки зорко следят за тем, чтобы все как один вдоволь нахлебались навозной жижи.
   Грозовой рокот доносится издалека и сюда. Этот жутковатый звук поднимает волны на поверхности моря нечистот. Прибавляет активности мучителям и страданий жертвам.
   На лбах людей выжжены клейма. Читаем: "блуд", "прелюбодеяние", "рукоблудие", "содомия", "скотоложство", "лесбиянство", "порногра­фия", "растле­ние", "соблазнение".
   Смрад здесь такой едкий и удушливый, что нам приходится зажимать ладонью нос и рот. В этом месте несколько раз я снова испытываю смутное желание спуститься вниз, но молитва останавливает меня. Наконец, доходим до края выгребной ямы. И быстрым шагом вбегаем в туннель. Впрочем, от ускоренных шагов скорость нашего движения не увеличивается.
   Третья пещера напоминает огромный костер. Здесь в огне стоят друг на друге обгоревшие люди. Нам видны только три ряда этой жуткой пирамиды. Но их, наверное, больше, потому что иногда в разрывах пламени видны головы и плечи, на которых стоят самые нижние. Стоящие на самом верху _ кто по грудь, кто по горло _ объяты пламенем, но эти хотя бы могут дышать воздухом. Во всяком случае, их лица скорчены гораздо меньше, чем у стоящих ниже, и ожогов поменьше.
   Сверху носятся огромные черные летающие ящеры. Они клюют верхних, вгрызаются в нижние ряды, протяжно рыча, как цепные псы. Рев пламени, вопли жертв и рычание ящеров сотрясают своды пещеры, с которых сваливаются покрытые копотью раскаленные камни.
   И только грозный рокот близкой грозы иногда заглушает жуткую какофонию. Мы проходим по узкому каменистому мосту. На лбах несчастных выжжены клейма: "богохульство", "ересь", "гнев", "злоба", "колдовство", "убийство", "аборты", "алчность", "прокля­тие", "наркомания", "пьянство"...
   На середине моста, в эпицентре жара, воплей и серного зловония я внезапно замираю. Мигом пропадает молитва, мост под ногами, странник, защитный непроницаемый покров... С упоительным пьяным восторгом я ору страшные слова, сотрясаю во гневе кулаками, скрежещу зубами от злости. Приглушенные прежде страсти взрываются и выплескиваются из сердца наружу огненным гейзером, сжирающим меня до серого пепла. Черные ящеры с рычанием пикируют на меня, прожигая насквозь лазерными взорами.
   От парализующего ужаса и жгучей боли, от незатихающего взрыва огня и едкого смрада, от абсолютного отчаяния и предощущения вечного мрака _ ко мне возвращается память. С величайшим трудом выдавливаю из себя -- "Иисус", и в тот же миг возвращаюсь на мост, под покров, в молитвенный круг и соседство со странником. Вот, значит, какое место мне предназначалось, если бы я не вошел в церковь. Вот куда несколько лет назад меня погружали на краткий миг, чтобы я очнулся от помрачения!
   Следующее место, куда приводит нас дорога, -- что-то абсолютно черное и плоское, сплющенное со всех сторон и необозримо огромное. Мы замираем на одной точке, мизерной как атом. Место нашего стояния как бы раздвигает здешнее пространство для нашего пребывания. Здесь точка наивысшего предела давления. Сюда, в этот центр, отовсюду сходятся вся агрессия, злоба, гнет.
   В самом центре скован и сдавлен первый враг Божий, некогда прекрасный могучий архангел Денница. Здесь взрывается гроза ненависти, и отсюда громовыми раскатами выносится во все пространства ада, земли и поднебесья. Для наших глаз он невидим. Он в полнейшей черноте абсолютного мрака. Даже свита его, состоящая из великих богоборцев и богоубийц, видна лишь как тень самого страшного предчувствия.
   У меня возникает мысль, что уж это место никак меня лично не коснется. Из глубины сердца звучит фраза. Не сразу удается понять ее смысл. "Свобода человека так божественно велика и ответственна, что любому дает возможность сойти и сюда, в тартар".
   Вдруг смысл доходит до сознания, и на долю секунды мрак полностью ослепляет меня, рев оглушает, абсолютный холод обжигает до сквозного обморожения. Лишь кратчайший миг длится это. Но достаточно, чтобы понять, как нужно превозносить себя, как ненавидеть Бога, с какой злобой сжечь в себе любовь, _ чтобы оказаться в эпицентре вселенского давления. И это возможно!.. Для каждого и любого человека, который в младенчестве улыбался маме розовыми беззубыми деснами, пуская радужные пузыри. Для каждого, кто обожал себя и превозносился все выше и выше. И не пожелал остановиться.
   В этот миг откровения происходит нечто очень радостное!
   Абсолютно черный мрак пронзает тонкий луч света. Никто ничего не объясняет. Но этого и не требуется. Мы точно знаем, что это луч Пасхального Света, пронзивший две тысячи лет назад весь ад до самой бездны.
   Как разом вспыхивает в нас!..
   ...Как всецело объемлет!..
   ...Эта великая радость!..
   ...Эти таинственные слова,
   ...которые понятны малым и великим,
   ...которые ни одного человека во вселенной не оставляют равнодушным:

"Христос Воскресе!"

   Оглушающий громовой рёв бессильной ярости вырывается из бездны. А, пусть себе ворчит...
   Что может он, величайший гордец, после Воскресения Христова? На что он способен, связанный, сдавленный, навечно заточенный в этот черный вонючий погреб?
   "Христос Воскресе!" _ ликуют наши сердца.
   "Христос Воскресе!" _ гремят наши голоса.
   "Христос Воскресе!" _ подхватывает нас великая радость на крылья.
   И отсюда, из этой черной мерзости _ как пузырьки на поверхность воды, выносимся мы наружу. Луч Пасхальной радости, луч великого торжества вечной жизни _ пронзает все мрачные пещеры. И мы по нему с ликованием несемся наверх, к свету, к Источнику света, к Свету света! Как хорошо, что не надо возвращаться прежним путем. Слава Богу!
  
   И снова мы оказываемся на поляне Места временного упокоения. На этот раз дорога странствий ведет нас в сторону высокой горы. По широкой долине, по дорожке, рассека­ющей поля золотой высокой ржи, подходим к пойме неширокой реки.
   Моста через водный поток нет. Обходим плакучие ивы, купающие гибкие ветви в воде, пытаемся разыскать брод. А вот и песчаный пляж со следами босых ступней. Снимаем обувь и сходим в голубовато-изумрудную теплую воду реки. Идти сквозь водный поток легко: струи лишь чуть плотнее воздуха. Погружаемся по пояс, потом по грудь _ и вот уж вода полностью покрывает наши головы. Продолжая дышать, идем сквозь прозрачную голубоватую толщу воды. На берегу до меня доходит, что мы очистились, омылись от скверны. Даже одежды наши просветлели и стали ярче.
   Дорожка серпантином поднимает нас на гору. Проходим оливковые рощи и забираемся выше пушистых облаков. Молитва пульсирует свободно и придает нам сил. Воздух свежеет, небо над головами с каждым витком серпантина углубляется синевой. Наконец, пересекаем еще один слой облаков... А здесь!
   Перед нами открывается необозримая долина, залитая солнечным светом. Подходим к огромным золотым воротам. Здесь стоят двое суровых воинов в блистающих серебром одеждах. "Ничто нечистое сюда войти не может", _ объявляют нам. Накатывает страх, смятение: неужели зря пришли? Конечно, куда мне такому?.. В этот миг раздается властный голос: "Пропустите! с ними Божия милость". И мы, осенив себя крестным знамением, не без страха входим внутрь. При этом пересекаем невидимую границу. Я ощущаю, как светлая волна накатывает и невидимым огнем проходит сквозь все мое существо. Сладостное мирное спокойствие устанавливается в сердце. Еще чище и ярче становятся наши одежды. Глаза обретают возможность видеть дальше. Молитва становится радостной, естественной, как дыхание.
   Нас окружают прекрасные сады, облитые ярким золотистым рассеянным светом. На ветвях деревьев между сочных трепетных листьев колышутся наливные плоды. Птицы невиданной красоты поют и щебечут так мягко и мелодично, как даже земные соловьи не умеют. Цветы, растущие всюду, покачивают соцветиями дивной красоты и изящества. Ароматы тончайших оттенков разносятся ласковым ветерком. На берегу реки мы замираем, чтобы полюбоваться игрой золотистых бликов на спокойной водной глади. Набираю в ладони прохладной, эфирной, голубоватой воды. Пробую на вкус: сладко! Влага, едва коснувшись языка, разливается по всему телу.
   Как только подумал о них, _ появляются люди. Они красивы и молоды, в переливающихся разноцветных одеждах. На лицах, обращенных к нам, мягко теплятся добрые улыбки, лучатся по-детски распахнутые глаза. Наше появление всех искренно радует. Что-то вспоминается мне из земного прошлого... Ну, конечно! Ведь это любовь. Только земная любовь редка, мимолетна и неверна, как луч северного солнца, нечаянно пробивший сплошную пелену облаков.
   Здешняя любовь естественна и спокойна. Да-да, мирная, живая любовь. Так же прочна, как сама жизнь вне смерти, как чистота без примеси грязи, как красота без уродства. Если бы ни омовение в иорданских струях, ни подготовительный молитвенный подъем вверх, ни прохождение сквозь благодатный огонь, _ я сейчас, верно, вопил бы от счастья, всех подряд обнимал и прыгал выше деревьев. Но здесь, в мире Божием, любовь тиха и естественна...
   На холме сверкает дворец, возведенный будто из огромных драгоценных камней. Нас влечет к нему предощущение праздника. Вместе с блаженными небожителями направляемся туда. Так приятно идти среди людей. Они сейчас, как верные друзья, как старшие любящие братья и сестры. Внутри дворца наше внимание устремляется к центру, где возвышается огромный храм. Троекратно осенив себя крестным знамением и поклонившись, входим под светоносные своды, уходящие в необозримую высь. Вместо иконостаса здесь занавес, словно из мягкого рубина. Из алтаря сквозь занавес, заполняя все пространство, льется сильный золотистый свет. Волна торжественного страха во мне сменяется приливом блаженной любви.
   Здесь непрерывно звучат песнопения, похожие на гимны. Мы со странником по велению сердца включаемся в славословия. И снова воспоминания восходят на ум. В далекой земной молодости пели мы праздничные песни, в которых воспевали любовь и дружбу, солнце, небо, леса и море... Но та праздничная радость, как жемчужина на дне штормящего моря, поблескивала редко и мимолетно, поглощаясь набегающей волной страстей. Видимо, потребность человека славить Творца, хотя бы через восхищение Его творениями, хотя бы как-то, _ естественна, хотя в земных людях затерта и приземлена.
   Стою перед Престолом небесным. Пою славу Отцу вместе с небожителями. Рядом со мной странник в унисон произносит наше соборное:
   "Благослови, душа, моя Господа и не забывай всех воздаяний Его".
   Но как все здорово получается! Не только голосом пою, не только глазами взираю, не только руками раскачиваю в такт невесть откуда взявшимся белым цветам _ все мое существо до последней клеточки отдается этой невыразимой радости. Сейчас утрачено чувство времени, все то необозримое множество людей, находящихся в храме, соединено и направлено потоком сыновней любви к Источнику самой любви, Который милостиво позволяет сотворенным именовать Себя Отцом. А от Него, Вседержителя, на нас изливаются такие живоносные светлые потоки Отеческой любви, что забывается все земное.
   Соборное славословие продолжает свое непрерывное течение. Но вот диаконы возглашают молитвы за живущих на земле и томящихся в преисподнем плену. В руках диаконов и прихожан храма появляются длинные свитки с именами. И вот молитвы за каждого названного возносятся к Престолу Вседержителя. Чудным образом имена, читаемые огромным количеством людей, звучат раздельно, громко, внятно. Сам Господь о каждом человеке оглашает Свою Волю, понятную всем молящимся.
   Читаю свиток и я. Среди имен, которые я писал в своих земных записках, вижу незнакомые. Один за другим, встают за именами люди: забытые друзья, знакомые и родственники до первого крещеного колена. И я вспоминаю их! Они все до одного в моей родовой памяти. Многих из них я прозреваю здесь, других _ где-то высоко в Небесных обителях, но некоторых вижу в томлении подземелья. Последние с надеждой взирают на меня, заставляя мою молитву возгораться мощным огнем сострадательной любви.
   Из алтаря выносят Чашу. Все по очереди подходят и отпивают из нее. Я на минуту останавливаюсь в замешательстве: достоин ли? Но чьи-то теплые руки направляют меня к Чаше, и я иду вслед за странником. Отпиваю глоток из Чаши _ и словно волна света прокатывается по мне от языка до кончиков пальцев.
   Поднимаю глаза и наблюдаю, как пространство открывается еще выше и глубже. Теперь я вижу сверкающие белизной высшие слои небес: один, другой, третий... Вижу ослепительный свет, из которого едва проглядывают тысячи тысяч людей в пылающих молниями венцах на головах, слышу дивные звуки, льющиеся оттуда, и не могу насытиться этой красотой.
   Поистине, нет пределов совершенства и святости в Божием Царстве! Невыразима благодарность Творцу за Его благодеяния любящим Его. Слова закончились, упразднились. "Страх Господень чист, пребываяй в век века: судьбы Господни истинны, оправданны вкупе, вожделенны паче злата и камене честна многа и слаждша паче меда и сота". И только сердце мое поет славу любви и благодарности Такому Богу!..
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"