Петропавловская Ольга : другие произведения.

Я умею прощать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.81*9  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Легко ли полюбить чужого ребенка? А если этот ребенок - вечное напоминание об измене любимого человека? Можно ли заставить себя не делать различий между двумя дочерьми - родной и приемной? Можно! Но как, осознав все это, противостоять несправедливым нападкам окружающих и сохранить свою семью? Восстановить душевное равновесие Кире помогает дневник, на страницах которого она решилась рассказать свою историю. С самого начала... В результате читатель знакомится с Кирой, 15-летней девочкой, впервые встретившей на улицах большого города своего Прекрасного Принца Матвея, 20-летней девушкой, свято верящей, что нет никого счастливее ее, и 27-летней женщиной, твердо знающей, что несмотря ни на что, она обязана справиться со всеми выпавшими на ее долю испытаниями... (Обновление от 12/01/2016)

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Скажи мне кто-нибудь еще пару лет назад, что я снова окажусь в этом месте, рассмеялась бы пророку-самоучке в лицо - грубо и наверняка высокомерно. Это я умею. Годы упорных тренировок дали весьма ощутимые результаты. Показная решимость, порой граничащая с заносчивостью, стала моей второй натурой. А, скорее всего, даже первой и единственной...
   Но то ли инстинкт самосохранения притупился, то ли я просто перестала придавать мнению окружающих слишком большое значение - и вот я здесь.
   "Здесь" - это небольшой хуторок на границе Ростовской и Волгоградской областей, в доме бабушки моего мужа - Матвея.
   Точно так же, как десять лет назад, сижу на ступенях крыльца - только уже без гитары - и ловлю на себе неприязненные взгляды старухи. А еще проклинаю тот час, когда, поддавшись на не слишком настойчивые уговоры свекрови, равнодушно пожала плечами и начала паковать вещи - свои, Матвея и наших девочек. Поразила всех, ничего не скажешь. И, кажется, порадовала. Значит, успокоилась Кира... простила... Я тоже так думала. А теперь многое бы отдала, чтобы повернуть время вспять.
   Жаль, так не бывает...
   В тысячный раз кидаю взгляд на дисплей телефона... Нет сети. Проклятая дыра! Задыхаюсь...
   Уцепившись за шаткие деревянные перила, рывком подскакиваю на ноги, решительно отворяю дверь на веранду и, не замедляя шага, иду к старому серванту с дребезжащими стеклами. Хватаю с полки ключи от машины, документы и бегу обратно. Не могу я здесь находиться... Там, в коридоре Урюпинской больницы, гораздо проще выжидать время...  Зря я поддалась уговорам Матвея и уехала оттуда утром. Какой может быть отдых? Особенно в этом доме.
   ...Сдернула резиновое кольцо, удерживающее ворота в закрытом положении. Повесив его на одну из шпалер, ринулась растаскивать обвисшие створки в разные стороны. Выдохнула, метнув лихорадочный взгляд вглубь двора, на старуху, подозрительно наблюдавшую за моими манипуляциями с воротами. Она будто бы хотела что-то спросить. Не важно. Неопределенно махнула ей и поспешно залезла в машину, повернув ключ в замке зажигания. Поехали...
   Резко вдавила педаль газа и рванула с места, оставив позади себя клубы пыли. Старуха, вероятно, в восторге от моей манеры вождения, но и это тоже не имеет никакого значения. Это раньше я изо всех сил пыталась ей понравиться. Теперь мне совершенно плевать на ее мнение. Как, впрочем, и на то, какие обвинения она кидает в мой адрес, общаясь с соседями... Не до них нам теперь.
   За окнами мелькают хуторские домики, машина ежесекундно подпрыгивает на колдобинах и я вместе с ней, но сбавить скорость не могу себя заставить. Притормаживаю лишь однажды, едва не передавив вольготно рассевшихся на грейдере гусей. Краем глаза замечаю, как ко мне размахивая костылем ринулась незнакомая бабка. Гуси с возмущенным гоготом кинулись врассыпную, и я снова вдавливаю педаль газа в пол, мечтая вырваться, наконец, за пределы хутора. Уже скоро...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПЕРВАЯ ГЛАВА

   У нашей истории весьма глубокие корни. И если рассказывать обо мне с Матвеем, то начать я должна именно с событий тринадцатилетней давности.
   Мне было пятнадцать лет. Ему - семнадцать. Он учился на первом курсе экономического факультета МГУ, отлично катался на роликах, занимался конным спортом, был душой компании, любимцем женщин и, конечно же, имел большие планы на будущее, подкрепленные финансовым благосостоянием семьи и собственным неординарным мышлением. Идеальный мужчина. На меньшее я тогда была не согласна. Как, впрочем, не согласна и сейчас.
   Я не склонна тешить себя пустыми иллюзиями. Вряд ли он запомнил нашу первую встречу. Тем более, что ничего особенного в ней не было. Обыкновенное знакомство, каких и в моей, и в его жизни и до, и после того дня были тысячи. Да, я возвела его в ранг экстраординарных событий, но вовсе не Матвей.
   Была ранняя осень. Сентябрь. Мы с друзьями сидели у фонтана Дружбы народов на ВВЦ. Подростками, мы там часто катались на роликах.
   Я в тот день была немного не в форме. Помню, слегка зудела кожа на правой лопатке, где накануне мне наконец-то закончили набивать тату. Шикарная крадущаяся лиса. С множеством оттенков красного, рыжего и серого и тонким черным абрисом. До сих пор восхищаюсь - ювелирная работа. Но тогда, помнится, я испытывала легкую досаду оттого, что уже осень и тату будет скрыта под тонной верхней одежды.
   Мы сидели на белых, будто вылинявших за лето скамейках. Громко смеялись, вызывая негодование прохожих. Яркое солнце уже почти не грело, но зато очень задорно бликовало на воде, отражаясь от золотых фигур фонтана. Я до сих пор очень люблю смотреть на воду, особенно если это бурлящие речные потоки, стремительно несущиеся по каменистым порогам, или океанские волны, с оглушающим грохотом разбивающиеся о скалы. Меня всегда завораживало могущество, власть и то, что может им противостоять. Вода и камень!
   Так же было и с ним.
   Он проходил мимо в обнимку с какой-то девицей, когда его окликнул наш общий приятель.
   - Эээ! Матвеич! Какие люди! Не проходите мимо! Сто лет тебя не видел!
   - О! Серега! Какая встреча!
   Я с интересом наблюдала за их приветствием. Крепкое рукопожатие, как водится, закончилось шумными похлопываниями друг друга по спине. Этакая встреча двух настоящих братанов.
   Закончив "священный ритуал", они наконец-то соизволили обратить внимание на окружающих, то есть на нас. Матвей обвел всех доброжелательно-равнодушным взглядом, представился, пожал руку "сильной" половине нашей компании, обворожительно улыбнулся каждой девчонке в отдельности. И едва ли не мгновенно влился в разговор, совершенно позабыв о своей спутнице, неловко переминавшейся с ноги на ногу в сторонке ото всех. Терпеть не могу таких девиц. Смазливенькая мямля. Губки бантиком, реснички опахалом, щечки-персики, глазки голубенькие и глупенькие, светленькие короткие кудряшки и так далее и тому подобное. Крошка Купидончик в миниатюрном девичьем обличие. Она ему совершенно не подходила ни по одному из возможных параметров.
   Он невероятно мужественный, общительный, с потрясающим чувством юмора и завораживающей грацией хищника. А кто она? Да никто! Так, тряпичная кукла.
   Говорят, противоположности притягиваются. Глупости! В физике может быть. Но не в жизни! Чем меня, например, может заинтересовать слюнтяй? Риторический вопрос. Ничем. Или что общего могло быть у Матвея с этой затюканной пигалицей? Желание оберегать ее от всего и вся? Потратить жизнь на защиту какого-то ничтожества? Смешно. Он и сам это понимал.
   Я помню, как впервые встретилась взглядом с его серо-голубыми глазами. Чертовщина какая-то. Невозможно оторваться! Именно тогда я поняла, что этот человек должен быть рядом со мной. Иного просто не могло быть. Я всегда добиваюсь своего. Будто бы в подтверждение моих мыслей он широко улыбнулся, обнажив ровный ряд белых зубов - хоть рекламу зубной пасты снимай.
   - Кира, - представилась я и решительно протянула руку в знак приветствия. Мне было жизненно важно чем-то выделиться среди подруг. Хотя бы рукопожатием. Да я и так выделялась. Моя яркая внешность всегда притягивала взгляды мужчин. Других мужчин... абсолютно безразличных мне. Жалких. Безликих. Неинтересных. Но не Матвея. С ним все было иначе. И оттого победа казалась еще более желанной.
   На его губах промелькнула едва заметная усмешка. Еще доля секунды и наши ладони сплелись в крепком рукопожатии. Его сильная, горячая рука коснулась моих тонких, прохладных пальцев. Бронзовый загар против бледной кожи цвета слоновой кости. Восхитительный контраст противоположностей. Но лишь внешний. В остальном мы идеально соответствовали друг другу. Сильные, целеустремленные натуры. Идеальная пара.
   - Красивое имя. Ки-ра! Только мужское, - глядя мне в глаза, отметил он и, будто пробуя мое имя на вкус, снова повторил. - Ки-ра!
   - Можешь не сомневаться, под ним кроется настоящая женщина, - вызывающе усмехнулась я.
   - Я и не сомневаюсь, - равнодушно пожал плечами он и перевел взгляд на сидевшую рядом со мной Верку. Приветливо кивнул и двинулся дальше. Игра только началась. Очень интересная игра.
   Удача, несомненно, была на моей стороне. Спутница Матвея сбежала от нас довольно-таки быстро. Не без моей помощи, конечно. Я умею показать человеку, что он лишний. Но она оказалась еще большей дурой, чем я подумала сначала, и, состроив из себя умирающего лебедя, пожаловалась на усталость. Еще немного повздыхав, пытаясь привлечь внимание Матвея, сообщила, что ей хочется домой. Была, конечно, небольшая доля вероятности, что он распрощается с нами и потащится ее провожать. Исключительно из джентльменских соображений, так как мне почти сразу стало понятно, что особого интереса к этой девице он не испытывает. Не пошел. Чмокнул в щеку и равнодушно кивнул.
   - Ну, тогда пока! - и снова включился в беседу, вероятно, даже не заметив, как она обиженно надула губы. Мне нужно было брать инициативу в свои руки.
   Это сейчас я знаю, что моя победа была неминуема. Но тогда я впервые начала сомневаться в своих силах. Он не проявлял ко мне совершенно никакого интереса. Вежливость. Улыбчивость. Общительность. И все! Абсолютно! День подходил к концу. А я по-прежнему оставалась для него просто случайной знакомой, о которой он завтра и не вспомнит. Даже меньше, чем та белобрысая пигалица.
   На новую случайную встречу в огромном мегаполисе я не надеялась. Выискивать Матвея через Серегу - тоже не вариант. Слишком унизительно. Всучить свой номер телефона и уподобиться десятку других девиц, вешающихся ему на шею? Все равно, что объявить себя побежденной до начала матча. Не того полета птица Матвей, чтобы всрьез клюнуть на такие фокусы.
   Я действительно устала. Изнуряюще зудела кожа на правой лопатке. Ноги, казалось, были закованы в настоящие "испанские сапожки", в которые незаметно для меня трансформировались мои новые ролики. Сил на поддержание беседы не осталось совершенно. И, да, я кляла себя на чем свет стоит за то, что не могла придумать ничего, чтобы заинтересовать Матвея.
   Спасение явилось в лице все того же Сереги. Я ушам своим не поверила. Вот до чего довело меня в тот день почти полное игнорирование со стороны Матвея. А ведь ничего сверхъестественного мой приятель не предложил. Всего-то поехать всем вместе к нему на дачу. Шашлыки, баня, волейбол и все прочие прелести жизни были одобрены единогласно. И Матвей оказался в числе приглашенных. Удача вновь повернулась ко мне лицом...

* * *

   На дачу мы все-таки собрались, пусть и с небольшой отсрочкой длиной в две недели. Матвей за это время успел стать не просто моей навязчивой идеей, а настоящей паранойей. В голове не приживалась ни одна разумная мысль, лишь то, что он должен стать моим. Во что бы то ни стало. Вопреки всем превратностям судьбы. В конце концов, я уже и сама начала сомневаться в своей вменяемости. Но невзирая на это все равно, продолжала отсчитывать дни, часы, минуты и даже секунды до новой встречи с ним. И наконец-то этот день настал.
   Помню, мы, нагруженные кипой пакетов с провизией, стояли на самом дальнем перроне Белорусского вокзала. Накрапывал дождь. При каждом порыве ветра с деревьев срывались пожелтевшие листья, застилая мокрый асфальт шуршащим под ногами ковром. Матвей опаздывал. Я то и дело бросала взгляд на циферблат допотопных вокзальных часов. До отправления электрички оставалось меньше десяти минут, а его все не было.
   Забавно, какие незначительные детали иногда врезаются в память. Я помню, как дернулась минутная стрелка, и что оставалось всего 2 деления до 5ти вечера. Как звякая сцепками вагонов, к платформе подошла наша электричка. Как с гулким стуком разъехались металлические створки дверей. И как я напоследок, прежде чем войти в вагон, метнула отчаянный взгляд на возвышавшийся над серыми крышами поездов мост. Помню, как при виде бегущего вниз по лестнице Матвея, мое облегчение сменилось сперва недоумением, а потом, почти сразу же, гневом. Он был не один, а вместе с какой-то длинноволосой девицей. Не с Купидончиком - и на том спасибо! Но присутствие новой пассии мою задачу в любом случае не облегчало.
   Стоя в тамбуре вагона, я наблюдала, как Матвей тащит за руку эту белобрысую швабру на пятнадцатисантиметровых шпильках. Самое оно для дачи, ничего не скажешь.
   - Здорово, Кирюха! - поприветствовал он меня, подбегая к вагону. - Я ж говорил...
   - Кирюха? Ты что трансвестит? - перебила его длинноволосая, недоуменно уставившись на меня. Откуда он только откапывал таких "интеллектуалочек" до сих пор не понимаю...
   - Моть, похоже, девушки с мозгами явно не в твоем вкусе? - едко поинтересовалась я у Матвея, кивнув на его спутницу.
   Он расхохотался и потрепал меня по плечу.
   - Кирюш, если бы я искал "девушку с мозгами", то так бы и отошел в мир иной непорочным старцем. - Взял эту пустышку под локоть и, задорно подмигнув мне, направился в вагон. Итак, выходные никаких радужных перспектив не предвещали. Но на легкую победу я и не рассчитывала. А терпения мне не занимать. Главное, наша вторая встреча все-таки состоялась.
   Думаю, Матвей и сам быстро сообразил, что идея взять эту девицу к Сереге на дачу на гениальность не претендовала. Эта особа умудрилась довести нас всех до белого каления еще в электричке. Сначала ей захотелось пить, о чем она, капризно надув губки, сообщила всему вагону. Потом ее гламурную душеньку возмутило отсутствие минеральной воды Evian в ассортименте нескончаемой вереницы торговцев. Отказавшись от всех предложенных вариантов, она стала громогласно сетовать на отсталость нашей страны в рамках мирового сообщества. Никто не спорит, но приводить в качестве основного довода скудный выбор напитков в электричках... даже не смешно. Хотя повеселились мы тогда отменно.
   Матвей, кстати, сдерживался достаточно долго. Целых два часа, пока мы не добрались до нужной станции.
   Полушкино встретило нас тусклым светом двух фонарей на платформе, пронизывающим ветром и заметно усилившимся дождем. Естественно, наша красавица не оставила без комментариев "мерзкие климатические условия, непригодные для жизни цивилизованного человека".
   Я скосила на Матвея ехидный взгляд.
   - "Непорочный старец" все же гораздо более достойная перспектива, не думаешь? - невинно улыбаясь, проворковала я.
   Матвей в упор посмотрел на меня и через долю секунды, откинув голову назад, громко расхохотался. Заразительно. Искренне. Открыто. Его точеный профиль отпечатался на фоне закованного в свинцовые тучи горизонта. Я зачарованно смотрела, как двигается в такт его смеху кадык. Как содрогается грудь. Очень мужественно и невероятно сексуально.
   - Кирюш, ты читаешь мои мысли.
   Сегодня это вызывает лишь смех, но после его слов я решила, что теперь все будет иначе. Что он тут же пошлет эту идиотку по пешему эротическому маршруту и, само собой, обратит все свое внимание на меня. Наивная...  
   Вместо этого отсмеявшись, он кинул лукавый взгляд на свою пустоголовую спутницу и, ущипнув ее за ягодицу, почти ласково поинтересовался:
   - Ну, что, великий теоретик, докажешь мне сегодня ночью на практике, что Кирюша не права?
   И эта девица постаралась на славу. Весь дом полночи "наслаждался" ее страстными стонами и восторженными воплями. Нам с Веркой повезло вдвойне. Серега, добрая душа, разместил нас в "самой лучшей комнате", забыв предупредить о "соседях" и не иначе как фанерных стенах. 
   Меня хватило часа на полтора. Целых полтора часа безуспешных попыток спрятаться от звуков, доносившихся из соседней комнаты, под подушкой. По щекам нескончаемыми потоками текли злые, унизительные слезы.  Грудь сотрясали беззвучные рыдания. Виски сдавило чугунными тисками ревности. Слепой. Иступленной. Но самое мерзкое - бессильной. Отвратительные ощущения.
   Под звуковое сопровождение очередной серии страстных воплей: "О, да-да! Еще-еще", "Ты лучший! Да! Еще!" я резко откинула одеяло и, на ходу натягивая джинсы и свитер, рванула из комнаты. Терпение иссякло. Мне просто необходимо было проветрить мозги. Бегом спустившись по крутой винтовой лестнице на первый этаж, я наконец-то перевела дыхание.
   Помню, как стояла на темной веранде, досадуя на свою беспомощность. За окном отчаянно завывал ветер, почти заглушая страстные стоны, доносившиеся со второго этажа. По карнизу барабанил дождь. Я оглянулась вокруг в поисках куртки. Может быть, что-то там и было, но в темноте ничего кроме гитары, забытой на старой кушетке, обнаружить не удалось. Возвращаться в дом в мои планы пока не входило. Из двух зол я выбрала... Не уверена, что меньшее, но по крайней мере гораздо более приятное.
   Я не очень люблю дождь. Но иногда звук барабанящих по крыше капель действительно успокаивает. Особенно когда ты сидишь, тихонько бренча на гитаре и чуть слышно напевая себе под нос что-нибудь совершенно не современное, а вокруг ни души. И не надо никому ничего доказывать. Никому и ничего! В такие моменты даже быть слабой не очень унизительно. Скорее наоборот. Уютно. Главное не переступить тонкую грань между меланхолией и депрессией, и не начать себя жалеть.
   Вот и в ту ночь я удобно устроилась с гитарой на порожках. С шиферного козырька обильно стекали струи воды, подобно шторе из стекляруса отгораживая меня от осеннего сада. Пальцы машинально нащупали струны и стали наигрывать грустную мелодию. Я плохо помню, что именно пела в ту сентябрьскую ночь, но вряд ли мой репертуар был полон жизнерадостных нот. 
   Мне кажется, в ту ночь я словно заблудилась во времени. В детских сказках мое состояние описали бы фразой "долго ли, коротко ли сидела Кира на порожках". В современной интерпретации все звучит гораздо более лаконично - "не в адеквате". В любом случае смысл фактически идентичен. Итак, "долго ли, коротко ли сидела неадекватная Кира на порожках и пела под аккомпанемент гитары и дождя грустные песни, которых теперь уже и не вспомнит". Очень хорошая отговорка - несовершенство человеческой памяти. На нее можно списать любые перерывы в биографии. Вот и я списываю.
   Помню, за моей спиной скрипнула дверь. Я замолчала на полуслове, резко отпустив струны. Меньше всего на свете мне хотелось в тот момент кого-то видеть, а тем более выставлять свое "музицирование" на всеобщее обозрение. Изобразив на лице бесшабашную улыбку, я обернулась. Чего-чего, а вот этого я никак не ожидала. В дверном проеме, недоуменно воззрившись на меня, замер Матвей.
   - Кирюша? - Сказать что его голос звучал удивленно, все равно что назвать Шампанское газировкой. - Ты?
   - Я, - зло отрезала я и отвернулась. Пальцы свело судорогой. Голос осип от негодования.
   - Не спится?
   - Нет.
   - Я не знал, что ты играешь на гитаре.
   - Я и не играю.
   - А то, что я только что слышал, как называется?
   - Это так... издевательство над аккордами.
   - Не думаю, мне понравилось. Сыграешь еще? - Он уселся рядом со мной на ступеньке и закурил.
   Криво усмехнувшись, я снова взяла в руки гитару и стала наигрывать "Кузнечика".
   - Неее! Я так не играю! - протянул Матвей. - Давай то, что только что пела!
   Ну что ж... погибать так с музыкой... Это я сейчас так думаю. А тогда я уже распрощалась со всеми призрачными надеждами на покорение сердца Матвея. Кому, спрашивается, интересна девушка, распевающая дождливой осенней ночью жалостливые песенки с замашкой на глубокую философию. Но... кинув на Матвея обреченный взгляд, я запела:

Он ревновал ее к дождю
И укрывал джинсовой курткой
Ее июневые кудри,
А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,
Жизнь начиналась с середины,
И закрывали магазины
Свои разнузданные рты.

Ветра стояли на своем,
Шатая цепь священнодейства,
И пошлое Адмиралтейство
Сдавало ангелов в наем,

Но их надежно берегли
Два добрых духа Джин и Тоник,
И мир, казалось, в них утонет,
Едва дотронувшись земли...

   Отзвучал последний аккорд. Я угрюмо наблюдала, как капли дождя разбиваются о зацементированный пятачок перед крыльцом.
   - Кирюш, ну, ты даешь. Не ожидал... Ты замерзла, наверное. - Матвей снял с себя куртку и накинул мне на плечи. Я подняла на него обреченный взгляд и замерла.
   Он смотрел на меня совсем по-новому. И в его глазах не было ни жалости, ни презрения... Ничего даже близко напоминающего эти эмоции. Лишь удивление с легкой примесью недоверия. Словно я была внезапно заговорившим витринным манекеном. До сих пор не понимаю, что же все-таки его удивило, но именно с того момента наши отношения стали все больше напоминать приятельские. Только девушку он во мне почему-то категорически отказывался видеть. Кирюху, Кирюшу, Кирилку... Своего в доску парня, в общем, но никак не красивую и умную девушку.
   Не могу сказать, что в нелегком деле покорения сердца Матвея, это был худший из возможных вариантов. Ведь те швабры, в которых он все-таки мог разглядеть девушек, приходили и уходили, часто не отложив в его памяти даже своего имени, а я оставалась...

* * *

   Шло время. Близился к концу учебный год. Трудный. Полный самоистязаний, неоправдавшихся надежд и упущенных возможностей. Совершенно неправильный год.
   Я изо всех сил старалась доказать Матвею, что лучше меня ему девушки не найти. Он это и сам отлично понимал без дополнительных подсказок с моей стороны. Я точно знаю. Не мог не понимать. Но все равно с каким-то маниакальным упорством искал одноразовую любовь на стороне, стараясь не выводить наши отношения за рамки дружеских. Да, именно дружеских. Уже даже не приятельских.
   За тот год он стал неотъемлемой частью нашей компании. Да и я органично влилась в круг его друзей и более того стала частой гостьей в его доме.
   Иногда казалось, что еще совсем чуть-чуть... еще полшага и все встанет на свои места. И мы будем вместе. Но жизнь тут же делала "потрясающий" кульбит, закидывая в постель Матвея очередную пустоголовую девицу. А я снова отступала, ехидничала над его похождениями и улыбалась... улыбалась... улыбалась... От этих улыбок порой сводило челюсть. Немели лицевые мышцы. Натянутые до предела нервы, готовы были лопнуть в любой момент, не оставив камня на камне от моей выпестованной репутации.
   В память о той сентябрьской ночи, я с упрямством шизофреника разучивала новые песни, которые могли бы ему понравиться. Они ему и, правда, нравились. Читала его любимого Мураками, чтобы при случае козырнуть перед ним своей начитанностью. Козырнула. Он прилюдно назвал меня идеальной девушкой. Я была на седьмом небе от счастья. А на следующий день в нашей компании появилась некая Маша. Тринадцатая по счету со времен Купидончика. Одна из немногих его девушек, чье имя я запомнила.
   К тому моменту я уже привыкла к любвеобильности и непостоянству своего избранника. Точно так же, как люди со временем привыкают к непрекращающейся головной боли... к буйным соседям сверху... к назойливой рекламе по телевизору... Вероятно, именно поэтому я сначала не придала новой зазнобе Матвея никакого значения и по традиции стала именовать ее Нэкстом. Я всех его девушек так называла. Абсолютно всех. Но Маша была другой. Хрупкая. Миниатюрная. Почти прозрачная нимфа, которая могла достойно противостоять моим язвительным нападкам. Я видела, что он восхищается ею. Видела, как он любуется ее искренними, полными эмоций и неприкрытой сексуальности движениями на танц-поле. И самое отвратительное, она и мне начинала нравиться.
   По вечерам, закрывшись в ванной, я тренировала улыбку. Включив воду, проговаривала новые едкие замечания, которые могли бы ее задеть. Могли бы задеть его. А на утро, надев несокрушимую броню гордости и самоуверенности, выходила из дома, чтобы доказать всему миру, что я лучшая. У меня неплохо получалось.
   Месяц! Целый месяц самоистязаний подошел к концу также неожиданно, как и начался. Я и сама не знаю, что послужило причиной их разрыву, но однажды на вопрос Сереги "где же Маша?" Матвей ответил: "Живет своей жизнью. И тебе того же желаю". Я должна была испытать облегчение, но легче почему-то не стало. Вероятно, я тогда поняла, что для покорения сердца Матвея мало заставить его восхищаться тобой. Нужно было что-то еще. Но что?
   Однажды я все-таки набралась то ли смелости, то ли безрассудства и решила поговорить с Матвеем начистоту. Нет, не о моих к нему чувствах. Упаси меня бог от нелепых признаний такого рода. Они дают желаемый эффект только в бульварных романах, а в реальной жизни могут привести лишь к жалости и отторжению. Меня такой исход операции не устраивал ни при каких обстоятельствах. Мне всего лишь нужно было узнать отношение Матвея к слову "любовь".
   Мы валялись у него дома на диване и смотрели "Титаник". Очень удачный повод для разговоров о добром и вечном. Слюнявый красавчик Ди Каприо невероятно душещипательно погрузился в воды Атлантики, а рыжеволосая Кейт спаслась и до конца жизни осталась верна своему безвременно отошедшему в мир иной прекрасному принцу из низших слоев общества.
   - Моть, а ты веришь в любовь? - затаив дыхание, спросила я, наблюдая за ползущими по экрану титрами, словно ничего занятнее в жизни не видела.
   - Верю, конечно. Почему нет?
   - В одноразовую?
   - Кирюш, одноразовыми бывают шприцы, посуда, ну и презервативы, конечно. А любовь... она... - он вроде бы не мог подобрать нужного слова.
   - Вечная? - по традиции съязвила я.
   - Не люблю крайностей. Да и нет ничего вечного.
   - Это поэтому ты девушек меняешь вместе с презервативами?
   - Нет, потому что не хочу им давать обещаний, которых не смогу сдержать.
   - А зачем обязательно их давать?
   - Потому что все девушки по сути одинаковые. Им подавай большую и чистую любовь. И обязательно до гроба.
   Я хмыкнула, не найдя что ответить.
   - Вот ты, например, почему всех кавалеров отшиваешь?
   - Потому что не согласна на компромиссы.
   - Вооот! Большую любовь ждешь!
   - Не факт.
   - Факт. А может быть она совсем рядом, а ты ее не замечаешь. Считаешь компромиссом. А все, что не компромисс, всего лишь иллюзия.
   - Ну, тогда я могу тоже самое сказать и о тебе. Может быть она рядом?
   - Рядом. Просто пока этого не понимает.
   - То есть?
   - Ладно, Кирюш. Что еще будем смотреть? - Он встал с дивана и двинулся к полке с кассетами, всем своим видом показывая, что не намерен развивать эту тему. И я трусливо отступила. Слишком иллюзорной казалась вспыхнувшая вдруг надежда.
   Я вообще в тот год была склонна к нелепым фантазиям. Часто видела скрытый смысл там, где его не было. А падать с высоты собственных иллюзий было ой как больно.
   Одно знакомство с его матерью чего стоит.
   Я не слишком удачно открыла весенний роллерский сезон. Умудрилась в первый же день позорно растянуться на площадке, слетев с трамплина. Матвей ринулся отскребать мое бренное тело от асфальта и, убедившись в целости всех конечностей неудачливой каскадерши, сгреб меня в охапку и поволок к себе домой обрабатывать раны. Я уже давно привыкла к проявлению его заботы. Он вообще заботился обо всех на свете - о младшем брате, о бабушке с дедушкой, о друзьях, о бездомных собаках и обо мне заодно. Но в тот день я все-таки вообразила себе невесть что. Да и как не вообразить? Все те пятнадцать минут, которые мы добирались до его дома, он отчитывал меня словно первоклашку. За вечное отсутствие защиты, за бестолковость и за позерство.
   А потом мы пришли к нему домой, и нас встретила его мама. Она стояла в дверях кухни и, склонив голову на бок, наблюдала, как Матвей снимает с меня ролики.
   - Привет, ма. Познакомься, это Кирюша, - бросил он через плечо. - Дай перекись водорода, пожалуйста, вату и йод. А, ну, и бинты.
   Реакция его мамы была очень неожиданной. Она засмеялась. Громко. Открыто. Заразительно. Точно также как всегда смеется он. Они вообще очень похожи. Красивые. Харизматичные. Целеустремленные. Но в тот момент я видела только красивую смеющуюся женщину. Радостно смеющуюся.
   - Так вот ты какой... северный олень, - сквозь смех проговорила она. - Кирюша. А я-то уже заподозрила своего отпрыска в нетрадиционной сексуальной ориентации.
   - Ма! - гневно выпалил Матвей и опасливо покосился на меня. - Дай перекись водорода, пожалуйста!
   Я сидела на табуретке как громом пораженная. Он рассказывал обо мне своей маме! Да так, что она заподозрила его... в теплых чувствах ко мне! Он рассказывал обо мне! Он испугался за меня, когда я слетела с трамплина! Он!
   А на следующий день появилась очередная Некст! Очередное... уже почти привычное крушение надежд...
   Теперь все было иначе. Речь шла вроде бы не обо мне, а о совершенно посторонней... почти мифической девушке. Я перебирала в голове все возможные варианты, но подходящей кандидатуры на роль таинственной возлюбленной Матвея не находила. Почти не находила. На эту роль подходила только одна особа. Я.
   Тем временем, приближался день моего отъезда в Англию. Я не хотела ехать. Боялась. Боялась, что замаячившие на горизонте призрачные перспективы - нет, еще не перспективы, а лишь шанс - романтических отношений с Матвеем рассеются, как утренний туман. Но выхода у меня не было.
   Мать все решила за меня. Никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной. Передо мной на кухонном столе лежали документы, где черным по белому было написано, что я целых два месяца не увижу Матвея. Я, стараясь сохранять спокойствие и в то же время смотреть матери прямо в глаза, заговорила:
   - Я не поеду.
   - Поедешь. Это не обсуждается. Хватит ломать свою жизнь из-за нелепых капризов.
   - Мама, я не поеду.
   - Я сказала, хватит. Ни один мужик не стоит того, чтобы ради него отказывались от своего будущего. Ты думаешь, Матвей оценит твою жертву? Слабость нынче не в моде, моя дорогая. Запомни это! Раз и навсегда!
   - Ма!
   - Что "ма"? Я не для того вкалываю с утра до ночи, чтобы ты... Слышишь меня? Чтобы ты ломала свою жизнь! Хочется тебе изображать из себя несчастную жертву обстоятельств, давай! Но только после совершеннолетия! Поняла меня? А пока что ты будешь делать так, как я сказала!
   С моей матерью сложно найти общий язык, но в одном ей не откажешь - в проницательности и умении надавить на нужные рычаги. Никто не знал о том, как я отношусь к Матвею. Даже Верка, лучшая подруга. А мать все поняла, хоть и видела его лишь мельком и всего один раз. Знала чем можно меня задеть. Не уговорами. Не ультиматумами. Матвеем. "Слабость нынче не в моде". "Ты думаешь, Матвей оценит твою жертву?". Я знала, что не оценит. Женщина должна быть сильной. Иначе никак. Слабость нынче не в моде.
   И я уехала. На целых два месяца. Учить английский в Англии.

ВТОРАЯ ГЛАВА

   Уехала, не успев ни с кем попрощаться. Даже с Матвеем. Так получилось. Сначала просто не было подходящего момента сообщить ему о своем скором отъезде. Да и теплилась где-то в глубине души надежда на отказ в визе. А когда все "благополучно" разрешилось, и до моего отъезда оставалась всего неделя, он неожиданно сорвался к себе в деревню. Что-то там у них произошло. Кажется, бабушку положили в больницу, а он как заботливый внук в спешном темпе покидал в сумку шмотки и, оставив мне сообщение на автоответчике, умчался в далекую деревушку на границе Волгоградской и Ростовской областей, где даже мобильник не ловит. Хотя, в те времена сотовая связь для преобладающего большинства населения нашей страны вообще была в диковинку.
   Итак, я как в воду канула на целых два месяца, и наличие мобильника не спасало, так как его пришлось сдать коменданту ради "полного погружения в язык". Не буду кривить душой. Все было не так уж и плохо, как рисовало мое воображение. Даже весело. Но все же эта оторванность от внешнего мира и, прежде всего, от Матвея, угнетала.  Контактировать с Москвой у меня была возможность лишь раз в неделю, по воскресеньям. Только звонить Матвею я боялась. Да, именно боялась. Подсознательно рисуя себе картины его сексуальных похождений в мое отсутствие. И в результате, не успевая набрать номер, нажимала на сброс, воображая, что именно в этот момент он кувыркается в постели, среди сбившихся в кучу простыней, с Некст номер бесконечность. Отвратительные ощущения.
   Но ничто не вечно. И срок моей ссылки на Туманный Альбион тоже в конце концов истек. Как же было страшно возвращаться в Москву! Словно прыгать с высоченного утеса в океанские воды, скрытые за белесой дымкой тумана. Возвращаться в никуда, где тебя никто не ждет. Вероятно, тюремным заключенным тоже очень страшно выходить на волю...
   Итак, я вернулась домой в начале августа. Шереметьево встретило меня галдящей толпой на паспортном контроле и тщательным досмотром багажа. Не знаю, что таможенники пытались отыскать, копаясь в моем нижнем белье, но факт остается фактом. Я стояла перед мерзкой, желеобразной особой среднего пола, затянутой в форму пограничника, и не понимала, чего от меня хотят. Иногда мне кажется, что досмотр багажа придумали специально, чтобы поднимать настроение таким вот мелким сошкам. Ее самодовольный взгляд будто бы вопил: "Посмотрите, какой властью я обладаю! Хоть догола вас раздену, вы и пикнуть не посмеете!" Я бы посмела. Вот он юношеский максимализм! Только подросток может быть уверен в том, что сумеет противостоять самодурству представителей власти. Но до личного досмотра - о, чудо - дело не дошло. Хотя в том, что при всем честном народе из вашего чемодана вытаскивают ваши же лифчики, тоже мало приятного.
   К чему я это рассказываю? Это всего лишь попытка списать свое дальнейшее поведение на взвинченное до предела состояние. И ничего более.
   В те времена я вообще испытывала отвращение и нелепый страх перед аэропортами и вокзалами. Нигде и никогда я не чувствовала себя настолько жалкой, как там. Особенно при выходе в зал прилета, где за хлипким ограждением всегда стоит масса встречающих. И вот выходит вслед за тобой кто-то совершенно тебе посторонний, а ему уже энергично машут из толпы... А тебя не ждет никто. Ни мать, которой всегда некогда. Ни друзья, которые разъехались на лето кто куда... Никто... Совершенно!
   И мне почему-то казалось, что все собравшиеся вокруг люди, случайно наткнувшись взглядом на одинокую фигурку маленькой Киры, волочащую позади себя большой чемодан, непременно должны  питать к ней жалость, граничащую с высокомерным превосходством и подсознательным презрением. Я и сама себя презирала в такие моменты, наивно полагая, что "казаться слабой" и "быть сильной" - это две взаимоисключающие вещи. И, да, я ведь, правда, верила, что в нашем мире кому-то может быть дело до совершенно постороннего человека, проходящего мимо в забитом до отказа аэропорту. Святая простота.
   Надев непроницаемую маску и стараясь отгородиться от всего происходящего вокруг, мне наконец-то удалось выбраться из зоны таможенного контроля и двинуться в сторону выхода из аэропорта.
   - А вот и наша пропажа нашлась, - раздался над ухом до боли знакомый голос. Я резко остановилась и, все еще подозревая себя в слуховых галлюцинациях, подняла ошарашенный взгляд.
   - Матвей! - взвизгнула и кинулась ему на шею. - Ты!
   Его прерывистое дыхание обожгло мне щеку. Крепкие руки обвили талию и приподняли меня над полом.
   - Кирюш, а я, между прочим, скучал по тебе, - шепнул он мне на ухо, и чуть отстранившись, заглянул в глаза. - Могла бы хоть смснуть.
   - А сам?
   - То есть это я без предупреждения как сквозь землю провалился на целых два месяца?
   - Эй! Что за наезды?
   - Какие наезды, Кирюш? - он коснулся губами моей щеки. - Между прочим, мы с тобой послезавтра уезжаем в Рязанскую область. Нам Серега застолбил два места в экспедиции!
   Земля замедлила свое вращение. В реальность происходящего верилось с огромным трудом. Если бы мы были героями любовного романа, то я по закону жанра должна была незаметно ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли это. Но, к сожалению, четкое осознание того, что ни в какую экспедицию вместе с Матвеем поехать не удастся, развеивало малейшие сомнения.
   - Жаль тебя разочаровывать, но я не могу. Матушка тянет на юга, - стараясь, чтобы голос звучал спокойно и не выдал моего состояния, наконец-то произнесла я. Такой шанс! И им не удастся воспользоваться только лишь потому, что мать изъявила желание почтить меня своим вниманием и провести вместе со мной отпуск. Я очень расстроилась. Правда.
   - Кирюш, это мне жаль тебя разочаровывать, но твоя матушка уже дала свое согласие на экспедицию. Тем более, что сама она вряд ли вернется из командировки в ближайшие две недели.
   - Правда что ли? - взвизгнула я от восторга и снова повисла у Матвея на шее.
   - Дааа... - хитровато протянул Матвей. - А ты изменилась. Откуда такой шквал эмоций... Что же такого произошло в Англии, что наша Железобетонная Леди соизволила смягчиться и - о чудо! - дважды за последнюю минуту пятнадцать секунд на глазах у изумленной толпы осчастливить меня столь пламенными объятиями?
   Нашим отношениям в то время действительно были несвойственны такого рода проявления чувств. Я всегда старалась выглядеть уравновешенной и язвительной. И Матвей принял эти правила игры. Теперь же я сама их нарушала, повиснув у него на шее. Нужно было найти этому внятное объяснение. И мне не удалось придумать ничего лучше самоиронии. Неплохая была идея, кстати.
   - Всему виной пагубное влияние Шереметьево на мою ослабленную заграницей психику. Не люблю аэропорты. И, кажется, у нас это с ними взаимное. Так что во избежание дальнейших недоразумений, пойдем-ка отсюда.
   Матвей ехидно повел бровью и приобнял меня за плечи.
   - Ну, вот. А я-то надеялся здесь заночевать.
   Что-то между нами изменилось. Едва уловимое, незаметное постороннему взгляду, но все-таки совершенно реальное, не имеющее ничего общего с иллюзией.
   Через день мы уехали к Сереге в археологическую экспедицию в Старую Рязань. Не могу сказать, что это место вызвало у меня исключительно положительные эмоции, но, несмотря на несколько неприятных моментов, две недели, проведенные там, были лучшими за все то лето.
   Я сама не верила своему счастью, но Матвей буквально не отходил от меня, вежливо отшивая всех вешавшихся на него студенточек. Само собой разумеется, он и здесь пользовался популярностью у большинства девиц. Особенно навязчивой была одна толстушка в очках. Настолько, что под конец Матвей даже начал ее избегать. Однажды завидев ее, направляющуюся в нашу сторону, он, тихо чертыхнувшись, схватил меня за руку и потащил к руинам Борисоглебского собора. У нас почти вошло в привычку приходить туда после ужина и любоваться закатом сквозь арочные своды из красного кирпича.
   Помню, в тот вечер мы, как всегда уселись, на отвале. Скоро обещался подойти Серега, но оказавшись в своей родной стихии - археологии - он ударился во все тяжкие, поэтому ждать его можно было очень долго. Я что-то бренчала на гитаре. Матвей задумчиво курил, вперив напряженный взгляд в горизонт. Он вообще в тот день вел себя немного странно. Очень много курил. Молчал. Время от времени я ловила на себе его пристальный взгляд. В висках пульсировала неясная тревога, которую до поры до времени все же удавалось игнорировать.
   К вечеру я действительно успела напридумывать себе кучу причин его необычного поведения. Одна другой хуже. Апогеем "творческой мысли" была неожиданная идея о том, что он наконец-то догадался о моих чувствах и теперь обдумывает, как бы помягче объяснить, что между нами ничего не может быть и лучше было бы вообще прекратить всяческое общение. Я не представляла, как смогу жить без него. Совсем без него. Знать, что он живет в том же городе, что и я. Дышит тем же воздухом. Ходит по тем же улочкам. Слушает ту же музыку... Но уже без меня... Это было равносильно погребению заживо.
   Яркие краски заката медленно, но неотступно стекали за горизонт. Небо приобретало маслянисто синий оттенок. Над Окой поднималась мучнистая туманная дымка. Пальцы играли что-то совершенно неправильное. То ли гитара расстроилась, то ли просто дрожали руки. А Матвей, будто бы ничего не замечая, молча провожал взглядом последние мгновения заката.
   - Матвей, - тихо позвала я. Мне показалось, он не услышал. Я отложила в сторону гитару и, пододвинувшись вплотную, уткнулась подбородком ему в плечо. - Матвей, что происходит? Расскажешь?
   Я словно в замедленной съемке наблюдала, как он затушил о землю окурок, выпустил изо рта последние клубы дыма, как судорожно дрогнула его грудь. Он шумно вздохнул и резко повернулся ко мне. Я встретилась взглядом с его глазами. Злыми. Яростными. Ненавидящими... меня. Испуганно отпрянула в сторону. Его рука дернулась вслед за мной и, схватив меня за запястье, потянула обратно. Я нервно облизнула обветренные губы, не в силах снова заглянуть в любимые глаза. Что-то произошло. Но не понятно, что именно, и главное в чем я виновата перед ним. Матвей коснулся загрубевшими пальцами моего подбородка и чуть приподнял его, вынуждая встретиться с ним взглядом. Я судорожно сглотнула и обреченно прикрыла глаза. Сердце отсчитывало мгновения, гулко отдаваясь в висках. Еще доля секунды... и его губы накрыли мои. Грубо. Исступленно. Страстно.
   - Вот что происходит! - не прерывая поцелуя, яростно пробормотал он. - Давно пора прекратить этот фарс.
   Мое тело обмякло в его объятиях. Я ждала этого почти год. И наконец-то это случилось! Это случилось!
   - Да, - выдохнула я и отдалась во власть его поцелуя.

* * *

   В ту ночь мы долго сидели на раскопе "под Аркой". Молчали. Он нежно кутал меня в свою ветровку и время от времени ласково целовал в висок. Мне казалось, что все встало на свои места. Что иного исхода просто и не могло быть. Но утро принесло новые сомнения. Теперь больше всего на свете я боялась стать очередной Некст.
   Складывалось впечатление, что Матвей меня избегал. Сообщив руководству экспедиции в лице Серегиного отца, что у него возникли неотложные дела в Спасске, и что к одиннадцати часам, он непременно присоединится к раскопкам, мой прекрасный принц скрылся из лагеря еще до того, как я выползла из своей палатки. Меня распределили в тот день на камералку* на дальнем раскопе, поэтому мы могли пересечься только во время обеденного перерыва. Но когда наша группа вернулась в лагерь, их с Серегой уже не было. Добрые люди подсказали, что ребята несколько минут назад удались в сторону заброшенной психбольницы. Недалеко. Я кинула настороженный взгляд на возвышавшееся на холме мрачное здание с зиявшими пустотой оконными глазницами, и отправилась на поиски. Оттягивать момент смысла не было. Фраза "меньше знаешь - крепче спишь" не про меня, и мне жизненно необходимо было знать, что происходит. Я действительно не люблю неопределенность.
   Приблизившись к зданию, я остановилась как вкопанная. Происходило нечто, категорически отказывающееся умещаться у меня в голове. Они дрались! Серега с размаху впечатал кулак в подбородок Матвея. Я непроизвольно дернулась вперед, но последовавшие за ударом слова заставили меня отпрянуть в тень.
   - Ведь я просил тебя, ее не трогать! - орал Серега.
   Я ничего не понимала. Меня?
   - Ты как собака на сене! Просил, и что? - стараясь увернуться от очередного удара, парировал Матвей.
   - Тебе ведь она не нужна, а для меня она - всё! Ты знал! - снова замахиваясь кулаком, выкрикнул Серега. Матвей, ловко увернувшись, заломил ему руки за спину и повалил на землю.
   - Только она так и не узнала этого! Ты сколько лет вокруг нее увиваешься, и где результат?
   - Был бы результат! Ты не имел права!
   - О каких правах ты говоришь? Прежде всего, у нее у самой есть право решить с кем она хочет быть! И она хочет быть со мной!
   Я, правда, не ожидала такого поворота событий. Серега? Мой друг Серега просил Матвея не трогать меня... Этого просто не могло быть. Я должна была заметить его отношение ко мне. Но не замечала. Ничего. Совершенно. Неужели можно быть настолько зацикленной на собственной персоне, чтобы не видеть ничего и никого вокруг? А ведь Серега был моим другом. И еще Верка... Я даже не подумала позвонить перед отъездом в Англию лучшей подруге. Меня в тот момент волновало только то, что не удается связаться с Матвеем. Кира и Матвей. Матвей и Кира. А все остальное - лишь незначительные атрибуты моей чудесной жизни, которые я принимала как само собой разумеющееся... И вдруг оказалось, что у окружающих меня людей тоже есть чувства...
   Нет. Мне кажется, сейчас я всего лишь красуюсь высокопарными фразами. Еще чуть-чуть и начну плести, будто бы меня тогда действительно волновали Серегины чувства. Это ложь. Какая мне была разница до его любви? У меня ведь была своя! И в любую секунду все, к чему я так настойчиво стремилась, могло обратиться в прах.
   Поэтому больше всего в тот момент меня задевало то, что Серега волей-неволей подтвердил мои опасения. "Тебе она не нужна!" Я молила всех святых о том, чтобы Матвей опроверг его слова. Но эта фраза будто бы не имела для него никакого значения. Да и его утренние попытки не попадаться мне на глаза - уверенность в этом крепла с каждой секундой - говорили сами за себя. Я была в отчаянии. Мой мир будто накрыло мощным селевым потоком. И я, словно утопающий, сама себе придумывала иллюзорные соломинки, за которые могла бы ухватиться, не веря, что на самом деле все кончено, едва успев начаться. Искала виноватых. Серега, кстати, был очень удобной кандидатурой на эту роль. Какое он имел право вмешиваться в мою жизнь? Кто дал ему право разговаривать обо мне с Матвеем?
   Наиглупейшая картина. Я, обессилено прислонившись к бетонной стене здания, жадно ловлю каждое слово Матвея, стараясь найти хоть малейший намек на то, что он любит меня. За углом Матвей обвиняет Серегу в том, что тот так и не сумел показать мне свое истинное отношение. А Серега, пытаясь вырваться из его цепкой хватки, громогласно уверяет, что если бы не Матвей...
   Да, именно так. Если бы не Матвей, все могло бы быть совершенно иначе. Кто знает, может быть, я все-таки заметила бы, что небезразлична Сереге. Может быть... Но заставило бы это меня полюбить его?
   Впервые за много лет мне не удавалось держать эмоции под контролем и сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Я стремительно - насколько это позволяли подкашивающиеся колени - ринулась вниз по холму. Хотелось убежать от всего этого. Куда угодно, лишь бы не оставаться в том месте. Лишь бы спрятаться от всех и вся... И главное от него. От Матвея. Он так и не опроверг Серегины слова, подтверждая, что маленькая Кира, как девушка, значила для него не больше, чем любая из Некстов. Зачем тогда этот поцелуй? До него у нас были ровные дружеские отношения. Теперь не было ничего! Один единственный вечер сумел уничтожить все то, что создавалось почти целый год...
   По ногам больно хлестали ветки кустарников. Несмотря на жару меня бил озноб. Зубы отстукивали барабанную дробь. Мышцы будто свело судорогой. Во рту пересохло...
   Как бы мне хотелось скривить душой и написать, что я и в тот раз вела себя, как полагается сильной женщине, но это понятие никак не может подразумевать под собой бегущую, не разбирая дороги, растрепанную Киру. В особенности, когда ее путь пролегает через густые заросли чертополоха, которым порос склон холма, а сама она то и дело падает, разбивая колени и локти в кровь, воет от бессилия и размазывает по щекам унизительные слезы вперемешку со степной пылью. Такой уверенной в себе, уравновешенной красавицей я и появилась у заброшенной церкви, рядом с которой был разбит наш палаточный лагерь.
   Раздача обеда уже почти завершилась, а так как до окончания перерыва было достаточно времени, то народ успел разбрестись кто куда. В основном, конечно, на пляж. Хоть в чем-то мне тогда повезло. Боюсь, если бы я предстала перед всей экспедиционной братией в таком виде, мою репутацию уже ничто не могло спасти. Только об этом я как раз и не думала. Грудь судорожно вздымалась от прерывистого дыхания. Слёзы мутной пеленой застилали взгляд. На коленях ныли кровоточащие ссадины. В висках тяжелыми ударами молота по наковальне билась одна единственная фраза: "Она тебе не нужна". Я пыталась взять себя в руки. На самом деле пыталась. Но эффект был ничтожен. Хорошо уже, что мне хватило ума, не заходя в лагерь, спуститься по крутому склону к Оке, чтобы привести себя в божеский вид.
   - Кирюха? - голос звучал немного насмешливо. - Ну, ты даешь, малая!
   Я резко обернулась. Этого еще не хватало. Передо мной стоял самый неприятный парень из лагеря. Есть в каждой экспедиции с десяток человек, имеющих к археологии отношение крайне посредственное, но при этом принимающих активное участие в ночной жизни лагеря. Так и этот. Ночь бухает, днем отсыпается. Просыпается к обеду. Запивает гречку с тушенкой самогоном и продолжает с того места, на котором выпал из жизни на рассвете.
   - Итак, кому физиономию начистить? Кто это так измутузил нашего самого юного археолога?
   - Вражеские войска, - буркнула я и, присев на осклизлом берегу, плеснула себе водой в лицо.
   - Монголо-татары что ли вернулись?
   - Ага, хан Батый решил взглянуть на последствия своих завоеваний, - снова огрызнулась я.
   - Ну, раз ему встретилась мужественная воительница Кира, то я спокоен за нашу Родину. Больше он сюда не сунется, - грубовато расхохотался великий археолог и похлопал меня по плечу. - Может быть, выпьем за твои героические заслуги перед Отечеством? Заодно проведем дезинфекцию израненного организма.
   Иногда человек испытывает нестерпимую тягу наделать глупостей. Например, напиться до полусмерти. И, может быть, хоть ненадолго забыться в пьяном бреду. Это был как раз такой момент.
   Помню, я состроила бесшабашную гримасу, которая, видимо, должна была означать согласие. И вот мы уже сидим в компании других "великих археологов" за длинным, сбитым из неотесанных досок столом под навесом у хозблока, а перед нами бутылка самогона, нарезанный батон сырокопченой колбасы на газетке и пара банок тушенки. И я уже невероятно и почти катастрофично пьяна.
   Я мало, что соображала в тот момент. Какие-то люди. Смеются. А меня почему-то неуклонно тянет завалиться под стол, и я прилагаю почти нечеловеческие усилия, чтобы сохранять вертикальное положение. А потом на фоне пошатывающегося палаточного лагеря вижу стоящего передо мной Матвея. Сердится на меня за что-то. А я ничего не понимаю. Чего ему от меня надо? Ведь я же ему не нужна. Прикрываю глаза и... ооо, Я Гагарин, я в центрифуге. Кажется, начинаю куда-то падать. Сильные руки грубо выдергивают меня из-за стола и перекидывают через плечо... Я больно ударяюсь обо что-то твердое недавно сбитой коленкой... Мне плохо... Бессвязно бормочу:
   - Отпусти меня... Я тебе не нужна...
   - Дура!
   - Мне плохо...
   - Еще бы, столько выжрать!
   Он на меня злится? Зачем-то открываю глаза. Передо мной мелькает вытоптанная тропинка. Он что меня кверху ногами несет?
   - Отпусти меня... Мне плохо... Я тебе не нужна...
   - Дура! - гневно скрежеща зубами, бормочет он и опускает меня на выступающий из-под палатки деревянный настил. Стараясь удержать мое тело в вертикальном положении, садится передо мной на корточки. - Кто тебе сказал такую глупость? - Смотрит так серьезно и, будто бы озадаченно.
   - Я слышала... - невнятно бормочу, начиная заваливаться на бок.
   - Что ты слышала? - он хватает меня за плечи и слегка встряхивает.
   - Я тебе не нужна... - по щекам текут слезы, и я даже не пытаюсь их сдержать.
   Он улыбается. Нежно проводит подушечками пальцев по моему лицу. Ласково заглядывает мне в глаза.
   - Дура! Я же люблю тебя!

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

   Закончились две недели моей первой в жизни экспедиции, а вместе с ними и наша с Серегой дружба. Я знаю, Матвей действительно переживал и ругал себя на чем свет стоит за то, что не смог сдержать своих чувств ко мне и тем самым предал друга детства.
   Вероятно, нужно было просто дать Сереге время и не слишком афишировать наши с Матвеем отношения, но теперь уже ничего не изменить, не исправить. Да и не так-то просто было скрывать от окружающих наш внезапно вспыхнувший роман, особенно после моей позорной попытки утопить истерику в бутылке самогона. Еще сложней было влезть в той ситуации в Серегину шкуру.
   Утром выяснилось, что количество выпитого накануне демидрольного самогона никак не совместимо с хорошим самочувствием. Первые пару часов после побудки еще куда ни шло. В космонавты таких, конечно, не берут, но я хотя бы могла самостоятельно ползать. Правда только по одному единственному маршруту и исключительно в ответ на бескомпромиссные требования желудка самоочиститься. А после того, как в чью-то гениальную голову пришла столь же гениальная мысль, что лучшее средство от тяжелого похмелья - это не иначе как раствор марганцовки, в лагере начали делать ставки, доживу ли я до вечера. Результаты тотализатора показали, что преобладающее большинство склонялось к обратному. Но назло всем доброжелателям, а заодно и их мрачным прогнозам, я все-таки оклемалась. Было бы обидно отойти в мир иной, едва добившись любви Матвея.
   Сложно сказать, на кого из нас было страшнее смотреть, когда я наконец-то начала приходить в себя. Скорее всего, конечно, на меня, но относительно своего внешнего вида могу лишь стоить догадки, а Матвея я в тот момент имела удовольствие лицезреть. На меня смотрели его ввалившиеся, потемневшие глаза. Затравленные. Полные отчаяния. Моя голова покоилась у него на коленях. Он нервно гладил меня по спутанным волосам и что-то тихо бормотал. Я попыталась пошевелиться.
   - Кирюш, ты так больше не шути. Ладно? - Я знаю, он старался сказать это в нашей обычной чуть ироничной манере общения, но голос дрогнул. Наверное, именно в тот момент я поняла, что он на самом деле любит меня.
   Я слабо улыбнулась, сжав его пальцы. Кивнула. Никогда раньше не чувствовала себя такой счастливой.
   Это потом я узнала, как Матвей, украсив физиономию моего главного собутыльника живописным фингалом, рванул в Спасск в поисках врача. Как притащил полупьяного эскулапа, который беспомощно разводя руками и опасливо поглядывая на моего разъяренного принца, лепетал, что в больнице кроме аспирина и бинтов ничего нет. Как Серега, разжившись у местных жителей очередной бутылкой самогона, организовал тот самый тотализатор. Как толстушка в очках пыталась разбить к тому моменту уже опустевшую бутылку о голову моего бывшего друга, яростно крича, что он сволочь. Как Серегин отец, начальник экспедиции, опасливо поглядывая в мою сторону, бегал по лагерю и собирал подписи на какой-то бумажке, которая, видимо, должна была обезопасить его на судебном разбирательстве в случае смерти несовершеннолетней, за которую он в тот момент нес юридическую ответственность. Я его не виню. Ведь и, правда, не он же вливал мне в глотку самогон. Сама отличилась.
   Через день, убедившись в том, что мой организм немного окреп после алкогольного отравления, Матвей не терпящим возражений тоном заявил, что мы уезжаем. Думаю, все руководство экспедиции - не только Серегин отец - вздохнуло с облегчением, а, быть может, даже перекрестились на ржавый крест церквушки у нашего лагеря.
   Лето подошло к концу, наступил новый учебный год, последний в моей школьной жизни. Из череды совершенно обычных событий уже далеко не просто выделить что-то на самом деле важное. Вероятно, к середине сентября как всегда пожелтела листва. Зарядили дожди, постепенно смывая яркие краски осени. Почернели от влаги стволы деревьев. Потом выпал снег, укрыв прелые листья поблескивающими на солнце снежными островками. Настоящая зима началась, наверное, не сразу. С неба срывался то снег, то снова дождь. Но ведь это теперь не имеет никакого значения. Важно лишь то, что мы с Матвеем по-прежнему были вместе. И в его жизни больше не было никаких Некстов. В нашей жизни.
   Москву охватила предновогодняя лихорадка. Извечная проблема выбора подарков, места встречи нового года, составления праздничного меню. Впервые в жизни я не воспринимала декабрь худшим месяцем в году.
   Я вообще не любила праздники. А Новый Год в особенности. Для меня это была лишь ночь несбывшихся желаний и гадкого ощущения обманутости. Носишься как потерпевшая по магазинам в поисках подарков для всех-всех-всех. Придумываешь для каждого что-то уникальное. А в отместку получаешь от матери конверт с деньгами и устными указаниями на что их потратить, а заодно груду ненужных стандартных сувениров от всех остальных. Очень унизительно.
   А еще это нелепое ожидание чуда. Неужели с кем-то когда-нибудь случались чудеса только потому, что на дворе канун Нового года? Со мной нет! Очень бы хотелось, но... нет!
   Да, я понимаю, мое отношение к этому празднику было сродни разочарованию ребенка, вдруг узнавшего, что Дедушка Мороз - это просто хорошо подвыпивший дядя из агентства, и в шестнадцать лет уже глупо расстраиваться по этому поводу. Я и не расстраивалась. Просто не любила и до сих пор не очень люблю Новый год.
   И вдруг с появлением в моей жизни Матвея, отсутствие обещанных чудес и Дедушки Мороза стало восприниматься гораздо спокойнее, ведь у меня уже было все, о чем я раньше могла только мечтать. Любовь. Взаимная.
   Помню, по телевизору как раз транслировали праздничное обращение Путина. Хозяин дачи, весельчак Андрюха, нетерпеливо поглядывая на экран, сдирал фольгу с бутылки Шампанского. Все столпились вокруг стола, держа наготове фужеры. Матвей, положив мне руку на талию, ласково притянул к себе, и тихо-тихо прошептал на ухо:
   - А ровно год назад я загадал, чтобы мы с тобой были вместе.
   Глуповато улыбаясь, я подняла на него глаза и нежно коснулась губами его губ.
   - И я.
   Я и в тот раз загадала то же самое. А чего еще мне было желать под бой курантов? Успешной сдачи выпускных и вступительных экзаменов. Уж в этом-то Дедушка Мороз мне точно ничем не смог бы помочь. Все зависело только от меня. А поэтому фактически уже свершилось.
   Через полгода я, действительно, благополучно окончила школу, получила из рук важной тети из районной администрации серебреную медальку и поступила на журфак МГУ. Конечно, я волновалась. Думаю, это стандартное и абсолютно нормальное чувство любого, даже самого всесторонне подкованного абитуриента. Под "всесторонне" я подразумеваю не только знания, но и некую материальную подстраховку, которую в случае моего провала на экзаменах готова была обеспечить матушка. Несмотря на браваду перед ней, Матвеем и друзьями, это придавало мне еще немного уверенности. Но, хотите, верьте, хотите - нет, бюджетные места в МГУ - это не миф. По крайней мере, в мои студенческие годы.
   После моего поступления мы с Матвеем поехали в деревню к его бабушке с дедушкой. Я никогда до этого не была в настоящем селе. Точнее была, но совсем не таком... Здесь же в каждом дворе были свиньи, куры, гуси, корова, а чаще всего даже не одна... И этих самых коров по вечерам гнали с пастбища по главной улице колхоза. Настоящее село. Матвей правда меня постоянно пытался поправить, что это не село вовсе, а хутор. Но, честно говоря, я не считала этот вопрос принципиально важным. Какая разница? Да, я так и спросила. Мой прекрасный принц ухмыльнулся и гордо поведал мне об административном делении бывшей Области Войска Донского. О станицах и хуторах. Но более всего о казачестве...
   - Казачок ты, значит? Неожиданно, - усмехнулась я.
   - Если только придерживаться дедовой позиции, что это закладывается генетически. Вот увидишь моего деда, поймешь, что такое настоящий казак.
   После этих слов я, честно говоря, ожидала увидеть чуть ли не Тараса Бульбу. Этакого статного усача в шароварах, бритого налысо и обязательно с длинным чубом. Но у калитки нас встретил совершенно обыкновенный старик в белой, местами засаленной фуражке, выгоревшей желтой рубахе навыпуск и широких латаных штанах, заправленных в шерстяные носки. Ни чуба, ни усов, ни даже шаровар.
   Зато, как я успела убедиться за последующую неделю, он на самом деле настолько гордился своей принадлежностью к казачеству, что порой это даже выглядело комично. И дождя он не боится, потому что казак. И на коня он сядет хоть сейчас, потому что казак. И водой холодной будет мыться, потому что казак. Но все же, несмотря на все эти чудаковатые выпады, чувствовалось в нем нечто харизматичное, волевое, настоящее.
   Помню, по случаю нашего приезда вся мало-мальски близкая родня Матвея собралась у его деда. За домом, в саду под яблоней, накрыли длинный стол, во главе которого, распивая с сыновьями самогон из собственных запасов, восседал дедушка. Бабушка суетливо раздавала указания снохам, внучкам и единственной дочери, матери Матвея.
   - Вот колгота, не жена, - добродушно усмехнулся дедушка, когда она в очередной раз просеменила от крыльца дома до летней кухни. - И так цельну жизню. Бегает. Крутится. Колгота. Казаков четверых народили, казачку одну. Внуков теперя полон двор. Дай Бог правнуков дождемся. Сядь посиди. Ай, нет. Все суетится.
   И столько гордости было в тот момент в его голосе, что я сама, затаив дыхание представила, что, быть может, когда-нибудь, через много-много лет, Матвей будет говорить про меня с такой же теплотой нашим детям.
   А потом вся семья наконец-то расселась за общим столом. И дедушка на правах главы семьи встал и произнес горделивый тост за родственные узы, за свою жену, хранительницу очага, за детей, за внуков, и за двух красавиц - Киру и Светлану - которые запали в душу его старшим внукам - Матвею и Димитрию - и теперь находятся среди столь дорогих его сердцу людей. И в тот момент я действительно почувствовала себя частичкой единого целого. Членом их большой дружной семьи.
   К сожалению, бабушка Матвея отнеслась ко мне не столь доброжелательно, как дед. Не могу сказать, что она была настроена враждебно, но и особой симпатии не выказывала. Скорее уж, терпела мое присутствие, как нечто, что ей было не под силу изменить. Впрочем, она и к Светке, девушке двоюродного брата Матвея, относилась так же. Но той было проще. Она-то остановилась у своих родственников и контактировала с бабушкой своего молодого человека лишь изредка.
   Да и я старалась пореже попадаться ей на глаза, особенно после случайно подслушанного разговора старушек на лавочке. А быть может, и не случайно. Все-таки существует небольшая доля вероятности, что он был предназначен именно для моих ушей.
   - Такая Анютка у Кати ладная девчонка. А нет... привез Матвейка городскую. Взглянуть не на что. И на кой... привез? Хто она ему?
   Не знаю, что больше всего задело меня в этих словах. То ли пренебрежительное отношение бабушки ко мне, то ли всплывшее вдруг имя какой-то неизвестной Анютки. Хрен редьки не слаще, как говорится. Было на самом деле обидно, ведь я очень старалась понравиться старушке. Наравне с ее родными внуками копалась в огороде, собирала яблоки на сушку, мыла банки под закрутку. Чем еще можно вызвать симпатию пожилой деревенской женщины? Я думала, трудом. Но все без толку. Какая-то Анютка все равно в ее глазах была более завидной невестой для любимого внука.
   С пресловутой Анюткой, или Нюрочкой, как называл ее Матвей, мне, кстати, довелось познакомиться в тот же вечер. Я бы с радостью обошлась и без этого знакомства, но в клубе крутили танцы, и Матвей вбил себе в голову, что нам с ним просто необходимо разнообразить "культурную программу". Если бы я заранее знала, что под таким безобидным словосочетанием в деревне подразумевается коллективная попойка у колонки за клубом и три калеки, отплясывающие нечто в стиле племени тумба-юмба под завывания "Тату", доносящиеся из клубной стереосистемы, меня бы и пинками не выгнали на улицу. Пусть я ханжа, но меня такие сборища никогда особо не привлекали. Московские клубы - еще куда ни шло, но этот быдлостан точно не для меня. Мне гораздо приятнее было бы, как и в предыдущие два вечера, поехать на пруд с Матвеем, Димкой, Светкой и еще парочкой их друзей. Разжечь у воды небольшой костер, петь песни под гитару, ну и само собой пить самогон под хорошую закуску. Так нет же, оказалось, что девочки ни за что не хотят пропустить танцы.
   Час "икс" настал, при этом проверив на прочность мои барабанные перепонки. Мы стояли на порожках клуба у парапета. Что-то обсуждали. И вдруг почти у меня над ухом раздался этот вопль. Я не слышала звуков Иерихонской трубы, но мне кажется, они были значительно тише.
   - Матвейка! Ты приехал!
   У меня крепкие нервы, но от неожиданности подкосились колени. Светка с Димкой синхронно захохотали. Матвей опасливо повернулся на звук, и в эту секунду ему на шею бросилась какая-то девица. Я даже разозлиться не успела.
   - Нюрочка! - едва ли не обреченно протянул Матвей и постарался отцепить ее от себя. Я еще не поняла кто это такая, но в голове моментально всплыла детская считалочка:
   - Я липучка, рубль штучка. Ты кому меня продашь? - тут же озвучила я свои мысли. Зачем-то. Почти машинально.
   Димку со Светкой одолел новый приступ истерического хохота. Вокруг скопилась толпа восторженных зрителей. Девица отпустила Матвея и недоуменно воззрилась на меня.
   - А ты кто такая?
   - Нюрочка, познакомься - это моя невеста Кира, - ответил за меня Матвей. Не смущенно, не дерзко, а совершенно равнодушно. - Кирюш, а это Нюра - моя коллега по песочнице.
   Я наконец-то поняла, что за птичка-невеличка повисла на моем прекрасном принце. Анютка. Та самая Анютка, которую бабушка прочила Матвею в невесты. Имя Нюрочка ей подходило, действительно, гораздо больше. Я с интересом рассматривала неудачливую соперницу. Подрагивающий подбородок. Слегка приоткрытый рот. Очень ярко накрашенные губы. Чуть заостренный носик. Ошарашено округлившиеся, ярко подведенные черным карандашом карие глаза. Укороченная челка. В целом, если стереть те две тонны штукатурки, которые она на себя наложила под видом макияжа, ее даже можно было бы назвать симпатичной.
   - Приятно познакомиться, - чуть слышно пробормотала она и неловко улыбнулась Матвею. - Я не знала, что ты приехал. Надолго?
   - Да нет. На пару недель. Семейный сбор, - бодро отрапортовал он и приобнял меня за талию.
   - А, ну, ясно, - протянула она. Тихо. Надломлено. Чуть замешкалась, будто бы не зная, что делать дальше, и двинулась обратно вниз по ступеням. - Будет время, заходи - поболтаем.
   Очень трогательная сцена. Мне даже жалко стало эту Нюрочку. Правда. Не такая уж я и твердокаменная.

* * *

   Говорят, влюбленные эгоистичны. Может быть. Если речь идет о неразделенной любви. Я неплохо прочувствовала это на своей собственной шкуре. Но с тех пор, как моя попытка расправиться одним ударом с печенью и репутацией расставила все точки над "i" в наших с Матвеем отношениях, я стала гораздо более внимательна к людям.
   Нет, меня по-прежнему мало волновали голодающие африканские племена, нищие попрошайки в метро, а заодно и жертвы терактов. Зато откуда ни возьмись, появилось некое подобие сострадания к ближнему. "Ближнему" в самом прямом смысле слова. То есть к тому, на кого в данный момент упал взгляд.
   И в тот вечер у клуба то же самое. Смотрела на подрагивающий подбородок Нюрочки - жалела ее. Провожала взглядом ее понурую спину - продолжала жалеть. Краем глаза заметила, как она оступилась на колдобине, сворачивая за угол к колонке - снова пожалела. Правда, с примесью высокомерного презрения. Но стоит ли меня за это винить? Я же не мать Тереза.
   Весь вечер эта девушка не выходила у меня из головы. Я пыталась переключить внимание на что-то другое, но результат был ничтожен. Мне очень нужно было поговорить наедине со Светкой. Она хоть и не местная, но варилась в котле хуторских сплетен чуть ли не с младенчества, поэтому уж о том, что связывало Нюрочку с Матвеем, поведать мне могла. Почему не спросить напрямую у Матвея? А что бы он мне ответил? "Извини, Кирюш, я ее когда-то трахнул, а она никак не может понять, что это еще не повод для знакомства"? Вот-вот! Это я и без дополнительных разъяснений с его стороны понимала. Что еще я хотела узнать? Хороший вопрос. Что-нибудь... Зачем? Не знаю. И тогда не знала.
   Но поговорить со Светкой о Нюрочке в тот вечер так и не удалось. Димка категорически отказывался отходить от своей девушки дальше, чем на полметра. А этот разговор был явно не для его ушей. В результате я попыталась выяснить что-нибудь у самого Матвея.
   Мы шли по грейдеру вдоль длинной шеренги потухших фонарей. Штуки три-четыре из них, конечно, горели, но на очень приличном расстоянии друг от друга. Один напротив клуба, второй у больницы, третий рядом со школой. Вероятно, были времена, когда хутор освещался гораздо лучше. Только теперь эта эпоха осталась лишь в памяти его старожилов. Хотя мне столь скудное освещение даже нравилось. В темноте и звезды казались ярче, и ночь окутывалась романтическим ореолом, и остроконечные верхушки пирамидальных тополей выглядели загадочнее. Вдали монотонно гудел элеватор, где-то приглушенно лаяла собака. Под ногами шуршал гравий. И в темноте все эти звуки воспринимались совсем иначе, гораздо правдивее и органичнее. Да, я была влюблена. И какая мне была разница до экономической подоплеки этой романтики?
   Матвей держал меня за руку, лаская большим пальцем мою ладонь. А я задумчиво вглядывалась в темное степное небо. Звезды, будто бы им было тесно там, в вышине, обильно сыпались вниз, оставляя за собой мгновенно испаряющийся золотистый след.
   Говорят, падающая звезда - это чье-то разбитое сердце. В ту ночь их было особенно много. И это снова и снова заставляло меня вспоминать Нюрочку. Зря, наверное. Только выкинуть из головы встречу с этой девушкой у меня не получалось.
   - Будь на моем месте кто-то другой, тебе бы такие слова с рук не сошли... - наконец решилась я поднять интересующую меня тему.
   - Какие слова? - удивился Матвей. Совершенно искренне.
   - О том, что я твоя невеста.
   - Не понимаю. Объясни. - Мне кажется, я слышала скрежет металла в его голосе.
   - Моть, чтобы отшить одну девушку, не обязательно жениться на другой.
   - Кирюш...
   - Или она совершенно непонятливая?
   - Совершенно непонятливая только ты! - яростно отчеканил он и отпустил мою руку.
   Я остановилась посреди дороги, удивленно глядя на его удаляющуюся спину. Разговор не получился. Что-то очень важное оставалось за пределами моего мыслительного процесса. Только вот что? Еще минуту назад мне было совершенно ясно, что есть некая надоедливая Нюрочка, которая влюблена в моего Матвея. Что-то между ними, конечно, было. Матвей есть Матвей. И от этого никуда не деться. Но теперь у него есть я, и все, что связано с Нюрочкой осталось далеко в прошлом. Только она этого не понимает. Отказывается понимать. Категорически. Вот Матвей и представил меня ей не просто своей девушкой, а невестой. Все совершенно логично. Так чего именно я не поняла?
   Он остановился, пройдя еще несколько метров. Повернулся в профиль ко мне. Подняв лицо к небу, будто бы спрашивая у него совета, запустил руки в волосы. Я замерла, настороженно наблюдая за Матвеем. Сердце отсчитывало секунды, минуты... Казалось, прошла целая вечность. Но ни один из нас не делал шага друг другу навстречу.
   Наконец, Матвей шумно выдохнул и, криво улыбаясь, двинулся обратно ко мне. Подойдя вплотную, крепко сжал меня в объятиях. Совсем не похоже на нежность. Или даже страсть. Скорее уж злость. Только вот на кого? Мне кажется, больше на себя, чем на меня.
   - Почему ты мне не веришь до сих пор? - четко, почти по слогам выговаривая каждое слово, спросил он.
   - Я тебе верю, - тихо прошептала я. - Верю.
   - Так откуда у тебя такие мысли?
   - Какие?
   - Что я назвал тебя невестой только лишь для того, чтобы отделаться от Нюрочки.
   - А разве не так?
   - Не так!
   Мне было нечего ответить. Совершенно. Это был даже не шок, а нечто гораздо большее. Что такого особенного он сказал? Да ничего, просто назвал семнадцатилетнюю девочку своей невестой. Которая пока еще даже думать не смела о свадебном платье, белом лимузине и прочих атрибутах свадьбы.
   Взрослая девочка? Вовсе нет. В тот самый момент я почувствовала себя первоклассницей с огромными белыми бантами на голове и букетом гладиолусов, которой вдруг говорят: "Кира, вы же так дружили с Матвейкой два последних года в детском садике. Почему бы вам не пожениться?" Когда я успела стать настолько взрослой? Когда наши отношения с Матвеем успели перейти на эту совершенно новую ступень?
   Оказывается, успели. Совершенно незаметно для меня.
   - Ты думаешь, я привез бы знакомить с дедом и бабушкой просто девушку? Конечно, невесту. Разве это не было понятно сразу? Причем здесь Нюрочка?
   Железная логика.
   Вот так я стала невестой. И узнала об этом во многом благодаря Нюрочке. Спасибо ей, конечно.
   А через пару дней, я предприняла очередную попытку найти общий язык с бабушкой Матвея. Вряд ли этот шаг можно было назвать осознанным и продуманным, скорее наоборот. Если бы я верила в высшие силы, то просто сказала, что так сошлись звезды. Но это не про меня. В моем случае, это лишь некое подобие неудачно-удачного стечения обстоятельств.
   Матвей уехал вместе с Димкой и его отцом на пасеку, перевозить пчел обратно домой на зимовку. Светке было не до меня. Она со своими стариками уже третий день копала картошку. Вереск клеил очередную малолетку на Хопре, Оксанка тоже была занята чем-то вселенского масштаба важности. Галина Андреевна, мама Матвея, загостилась у своей школьной подруги в Урюпинске. В результате я осталась со стариками одна. Вероятно, все-таки стоило обидеться на Матвея за такой поворот событий, но в семнадцать лет, я еще не научилась кокетливо надувать губки и трогательно хлопать ресницами. Да и мой новый статус невесты Матвея сыграл свою роль. Очень важную роль. Разве могла я, осознавая свою почти принадлежность к этой семье продолжать прятаться от бабушки своего жениха за широкой спиной ее внука. Любимая девушка - еще куда ни шло, но невеста - почти официальный статус.
   Итак, мы остались втроем. Я, дедушка и бабушка. С утра мне еще удавалось придумать себе полезное занятие. Но моя фантазия все-таки не безгранична.
   В результате, разобравшись со всеми делами, я уселась на порожках дома с гитарой. Не могу сказать, что настроение было паршивым, но определенный дискомфорт ощущался. Зудящее осознание того, что рядом крутится человек, который, несмотря на все мои попытки показать себя с самой лучшей стороны, упорно выискивает во мне недостатки. А я своим бездельем оказываю неоценимую помощь в этих поисках. Казалось бы, какая мне разница, что думает эта старуха... Я не доллар, чтобы всем нравиться. Только теперь уже не спрятаться, не скрыться, не увильнуть от воспоминаний, прикрываясь подобными фразами. Ведь я тогда действительно переживала.
   Помню, как моей обнаженной поясницы коснулась галоша, отлетевшая от ноги бабушки, пока та обувалась, как обидно чиркнула по щеке пола ее байкового халата. Помню брезгливый взгляд, который она скосила на мою татуировку, спускаясь вниз по ступеням.
   - Расселась тут, - буркнула она себе под нос и, осуждающе качая головой, двинулась вглубь двора.
   Оказывается, спина очень "разговорчивая" часть тела. Хваленая многозначительность во взгляде меркнет в сравнении с эмоциями, которые можно выразить спиной.
   Отчаяние, обреченность - как в случае с Нюрочкой.
   Надежность. Желание уберечь от любых обид и неприятностей - если говорить о Димке, когда он находился рядом со Светкой.
   Презрение. Неприязнь, граничащая с отвращением. Как раз то, о чем вопила мне в тот момент удаляющаяся спина бабушки Матвея. Не таясь, а наоборот настойчиво требуя к себе внимания. Захотела - получи. Я напряженно следила за ее резковатыми движениями. Как она подхватила стоявший у летнего душа детский табурет и понесла его к погребке, на которой сушился лук. Как потуже завязала серый пуховый платок на пояснице поверх халата, поправила светлую косынку на голове и, наконец, с видом осознаваемого превосходства - пусть, не над всем миром, но хотя бы надо мной - уселась.
   За моей спиной, гулко бряцнув кованой замочной цепью, открылась дверь. Я машинально повернулась на звук, заведомо зная, кто вышел на крыльцо. Дедушка. Потрясающий человек. Да, чудаковатый. Но чудинка у него такая обаятельная, что просто невозможно остаться равнодушным. Взять хотя бы его трепетное, почти сакральное отношение к лошади, подарку  единственного зятя, отца Матвея, на день Победы. Как он, ласково нахваливая ее ум и норовистость, кормил с ладони яблоками из собственного сада, предварительно выбрав самые красивые. Как нежно гладил по вороному, лоснящемуся на солнце крупу. Как заботливо расчесывал холеную гриву и целовал склонившуюся к нему лошадиную морду. Завораживающее зрелище.
   Спустившись на две ступеньки вниз, дедушка присел рядом со мной и с легким добродушным прищуром заговорил:
   - Ты, внучка, на бабку не серчай. Казачка - она ж только с виду грозная, а сердце у нее доброе. Не серчай. Не по злобости она.
   Мне не очень хотелось обсуждать эту тему. Какая разница, кем себя мнит эта женщина, хоть чукчей. Но, стараясь не обидеть старика, я промолчала и, поджав губы, отвела взгляд в сторону.
   - Серчаешь стало быть. Не гоже - не гоже. Я ведь как разумею, ко всякой людине  подступ сыщется.
   - Да как же его найти, если ее от одного моего вида коробит?
   - Коробит, говоришь? А ты попробуй. Посиди с ней, погутарь. Расспроси про жисть ейную.   Про хутор наш. Небось, и на лад дела пойдут. Нынче, покуда Матвейка в разъездах, ты поди с луком ей пособи. И тебе не в тягость, и ей на радость. Она нехай себе упирается, коли ей треба, а ты не серчай, внучка. Слово ей какое доброе скажи. Оно ведь и кошке приятно, ласковое-то слово. Уважь стариков.
   Его мягкий донской говор, тихие, вкрадчивые слова - вроде и инородные, но все же такие понятные - словно ватное облако наполняли пространство вокруг нас. И не вызывая протеста в душе, будто уговаривали сделать нечто абсолютно правильное. Ненавязчиво. Но так, что я вдруг сама почувствовала, что иначе нельзя никак. Иной правды просто не может быть. А я из-за элементарного страха противлюсь этому. Но я ведь не трусиха.
   - Андрей Матвеевич...
   - Ну, нет. Так не пойдет. Это ты к соседу по всей форме обращайся. А меня перед людями не срами. Дедушкой уж будь добра величай. Видать, не чужая ты нам теперича.
   - Дедушка.
   - Вот и добре. Поди, голубушка. Поди. Не пужайся.
   И я пошла. Уверенно. Почти самонадеянно. Присела рядом с бабушкой на погребку и, обхватив руками колени, предложила:
   - А давайте я вам лук плести помогу.
   - Ну, что ж помоги, коли не шутишь. Бери лоскуты и плети. Только с погребки подымись, не то как бы не обвалилась.
   Ни улыбки, ни доброжелательного кивка. Лишь сухие наставления.
   Молчание затягивалось. Нечего мне было ей сказать, да и она сама не проявляла никакого желания пообщаться со мной.
   - Ловко как у Вас получается, - снова попыталась я.
   - А чего ж тут мудреного? Плети как косу и луковички вплетай. - Она покосилась на плоды моих трудов и слегка поцокивая языком, протянула, - Эээ нет. Потуже.
   Ее шершавые, потрескавшиеся ладони легли поверх моих тонких пальцев, наглядно показывая как надо делать. Я попыталась благодарно улыбнуться. Наверное, получилось, потому что ее бледные тонкие губы чуть дернулись в ответ.
   - Вдвоем мы с тобой враз управимся. А завтра начнем картошку копать. Димка обещался помочь.
   - Светка со своими уже копает.
   - Так они и сажались вперед нас. А в этот год зима ранняя видать будет. Вон как колорадский жук ползет, к холодам.
   Я подняла взгляд на шиферную стену сарая. Жук и правда полз целыми делегациями.
   - Это примета такая?
   - Примета, - подтвердила она. - Давно такого не было. С десяток лет поди уж.
   - А почему он колорадский?
   - Так ведь американцы проклятые его на нас с самолетов скидывали. До войны мы слыхом не слыхивали о такой напасти, при Хрущеве появился. А потом уж... - она обреченно махнула рукой в сторону огорода.
   Может быть, и стали наши отношения налаживаться, а, может, и нет. Но бабушка охотливо продолжала рассказывать и про приметы, и про былые времена, и про сорта картошки. Особым уважением у нее пользовалась некая синяя картошка, которую якобы даже колорадский жук стороной обходит. Я слушала, время от времени задавая наводящие вопросы. Прав был дедушка. Мне ж не в тягость, а ей на радость.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

   Через неделю, выкопав картошку, а заодно перебрав и спустив ее в погреб, мы собрались уезжать обратно в Москву. Бабушка развила бурную деятельность по сбору гостинцев: начала напару с матерью Матвея рубить курей, упаковывать в ящики помидоры со сливами и яблоками. Сам Матвей бурчал, что мы с таким грузом будем сутки до Москвы добираться, но послушно таскал заранее приготовленные ящики из сарая. А я наконец-то сумела выкроить минутку, чтобы пообщаться со Светкой один на один. Понятное дело, меня интересовали подробности отношений Матвея и Нюрочки.
   К тому моменту я уже успела столкнуться с местными девчонками. Так ничего достойного внимания. Мелкая размолвка на тему морального облика всех городских девушек, на примере моей скромной персоны. Но это лишь подогрело мое любопытство.
   Светка попыталась ограничиться загадочной фразой, что Матвей с Нюрочкой "ёжиков вместе кормили". Я гадала, что же это за кодовое слово такое - "ёжики". Зная о многочисленных сексуальных похождениях своего Прекрасного Принца, я конечно подозревала, что под столь невинной аналогией подразумевается секс. Но сбивало с толку то, что эта фраза прозвучала от Светки. А она ведь была совсем не склонна к образным словарным оборотам и привыкла называть вещи своими именами. Мягко говоря, ее стиль общения со стороны выглядел немного грубовато. Даже Димка пару раз делал ей замечания на этот счет. И непременно получал резкий ответ: "Дерьмо есть, а слова, значит, такого нет?"
   С чего бы ей разводить сантименты именно со мной и именно, когда речь зашла о Матвее. Поэтому я все-таки решила уточнить:
   - Каких еще ёжиков?
   - Обыкновенных. Колючих. Молоко любят. Так что теперь по закону жанра Матвей обязан на ней жениться.
   - Логично, - едко усмехнулась я.
   - Нюрка тоже так думает, - надкусив яблоко, кивнула Светка.
   - Хочешь сказать, что Матвей с ней не спал?
   Светка насмешливо изогнула бровь и скривила губы в язвительной улыбке.
   - Ты сама-то себе веришь? Спал, конечно. Но такого рода похождения твоего суженного ряженого никто никогда всерьез не воспринимал. Так что ёжики здесь ключевой момент.
   Я непонимающе воззрилась на Светку и та, заметив мой взгляд, невинно отвела глаза в сторону и снова с хрустом откусила кусочек яблока. Затем, взмахнув огрызком, словно дирижерской палочкой, стала усиленно жевать.
   - Све-е-ет, - попыталась я привлечь ее внимание.
   - Кир, ну, как тебе объяснить. Спал он здесь явно не с одной только Нюркой. Но вот романтические прогулки при луне... разговоры о добром и вечном... ёжики...
   - Понятно. Ёжики, значит.
   - Ага. Наплел ей про животный мир, про глубокую философию, которую можно познать наблюдая за представителями фауны... Вот девочка и растаяла. Она ж вовсе не шлюшка. Не думай о ней плохо.
   - Честно, даже и в мыслях не было.
   - Отлично. Матвей, конечно, сволочь. Мог бы уж подругу детства не трогать. Они же с пеленок знакомы. И тут приезжает этакий городской ловелас. И давай наивной крошке от нечего делать мозги конопатить. Ёжики... звезды... сеновал... В общем ты сама понимаешь.
   Я понимала. И ой как мне все это не нравилось. Конечно, Матвей не святой. Иначе я бы на него и не взглянула. При всей моей разумности меня не привлекали пай-мальчики. Только вот его методы соблазнения всегда оставались для меня за кадром. Окучивал ли он всех своих пассий романтикой или случай с Нюрочкой был единичным? Я склонялась ко второму. Ведь честности Матвею не занимать. С этим не поспоришь.
   Светка доела яблоко и с размаху закинула огрызок на баз. За шиферным забором тут же послышался гвалт переполошившихся кур. Надрывно залаяла привязанная в дальнем углу двора собака. Грозно рявкнув на пса, Светка продолжила:
   - И Нюрка уже пару лет успокоиться не может. Люблю. Жить без него не могу. И все такое прочее.
   Я задумалась, силясь понять отношение самого Матвея к этой девушке. А Светка, видимо, решив, что больше ей поведать нечего, продолжила резать яблоки на сушку.
   Было в этой ситуации что-то унизительное. Не для кого-то, а именно для меня. Выспрашивать. Выведывать через десятые руки. Додумывать вместо того, чтобы спросить у Матвея напрямую. Зачем? И я твердо решила, что это была моя первая и последняя попытка такого рода сбора информации.
   Довольно легко давать себе подобные клятвенные обещания, зная, что завтра ты уедешь домой, и человек, мысли о котором вызывают смутную, но весьма ощутимую тревогу, будет находиться на расстоянии тысячи верст от тебя. Думаю, я действительно, пусть и на уровне подсознания, воспринимала предстоящий отъезд как избавление от головной боли по имени Нюрочка. Так оно и произошло. Ненадолго.
   Оказавшись в Москве, я почти забыла о том, что где-то далеко осталась страдать влюбленная в моего Матвея девушка. Университет. Любовь. Друзья. Студенческая газета. Мне было чем заняться. И времени на то, чтобы забивать себе голову делами давно минувших лет просто не хватало.
   А потом стали приходить эти письма. Не мне - Матвею. Может быть, он и раньше их получал, только я этого не замечала. Я вообще мало на что обращала внимание в год перед поступлением. В памяти почти ничего не отложилось. Даже какие-то яркие моменты в наших с Матвеем отношениях. А ведь они должны были происходить.
   После той летней ночи в темном хуторе, когда Матвей назвал меня невестой, я искренне пыталась вспомнить предпосылки его заявления. Хоть что-то. Хоть намек. Хоть полслова. Хоть мимолетный взгляд, выбивавшийся из привычного ритма жизни. И пустота. Только лишь конспекты, аудитории с уходящими вверх рядами парт, пожилой лектор по истории за высокой кафедрой внизу, огненно-рыжая учительница английского на подготовительных курсах, учебник Бонка... Пушкин, Толстой, Островский, Платонов... "Петербург в творчестве Достоевского"... "Образ эмансипированной женщины в романе Тургенева "Отцы и дети"... Причастный и деепричастный обороты... Так много мусора... и ничего действительно важного.
   Будто бы и не было ничего кроме подготовки к поступлению. Зато я очень четко, почти дословно помнила все свои ответы на экзаменах. А еще чувство неимоверного облегчения, когда наконец-то были вывешены списки.
   Не в силах сдвинуться с места я смотрела на свою фамилию. Только на нее, словно она была единственной на целом листе. А позади меня, крепко сжимая мои плечи, стоял Матвей. Такой родной. Любимый. Жизненно необходимый мне человек.
   В тот момент я словно вынырнула из-под толщи воды. И оказалось, мир полон звуков, красок, запахов, эмоций. Сколько же я всего важного пропустила за те полгода! Могли быть и письма. Но о такой возможности я стала задумываться лишь осенью, через несколько недель после нашего с Матвеем возвращения из деревни.
   В любом случае, подозреваю, что Матвей не считал нужным сообщать мне о такого рода подробностях своей жизни. Вполне разумно, кстати, с его стороны. Зачем? Вряд ли я вообще когда-нибудь узнала бы от него про письма, если бы случайно не заметила на тумбочке в прихожей оставленный его мамой нераспечатанный конверт.
   Взгляд машинально скользнул по покрытой штампами и марками, засаленной поверхности бумажного конверта и замер, выцепив из выведенных мелким, почти калиграфическим почерком, надписей имена отправителя и адресата: Зубова Анна... Городищенскому Матвею...
   - Тебе письмо, - стараясь, чтобы голос звучал ровно, сообщила я Матвею. Он стоял спиной ко мне, вещая в шкаф наши куртки. Кажется, слегка напрягся, перед тем как обернуться.
   - От Нюрочки? - а тон такой спокойный, будто бы ничего особенного и не произошло. Может быть, и на самом деле все это лишь недостойная внимания мелочь. - Хочешь почитать?
   - Зачем мне читать чужие письма? - хмыкнула я, преодолевая любопытство. Мерзкое чувство - недоверие. Оно подтачивает тебя изнутри, даже если его удается скрыть от окружающих. Так кого я пыталась ввести в заблуждение своим показным спокойствием? Мне кажется, больше себя, чем Матвея. Он-то отлично все понимал, несмотря на мое внешнее равнодушие.
   - Ну, так мы его вместе прочитаем, - лукаво подмигнув мне, заявил мой прекрасный принц. Не предложил, а поставил перед фактом. Взял конверт с комода и двинулся в свою комнату.

* * *

   Письмо меня, честно говоря, удивило. Не ожидала я такого подробного отчета о жизни хутора и хуторян на двух тетрадных листах в клеточку. А для Матвея, судя по всему, подобные "доносы" были не в новинку. Вряд ли бы он решился предложить мне совместное прочтение еще нераспечатанного письма от влюбленной в него девушки, не догадываясь о его содержании.
   Итак, ни слова о любви. Лишь смутный намек на то, как она скучает без моего Матвея в словах, что "с наступлением осени стало так скучно. Все разъехались и ты тоже". А далее лишь горы никому не нужной информации: о покупке видео-магнитофона соседями (и это когда весь цивилизованный мир стал переходить на DVD), о краже двух колес у другого соседа из сарая, о спиленной яблоне, о том, что какая-то учительница водит шашни с мужем своей подруги, что некую Ленку отчислили из урюпинского медучилища, а она вместо того, чтобы вернуться с покаянной головой в родной хутор сбежала с хахалем в Сочи. О себе Нюрочка тоже что-то рассказывала. Оказывается, в их школе в выпускном классе осталось всего 6 человек. И все девчонки. Бедняжки... А у Нюрочки новый свитер, в котором "и показаться некому, потому что даже в клубе теперь обитает одна пьянь".
   - Весело у них там. Ничего не скажешь, - ухмыльнулась я, откинувшись на спинку дивана.
   - Дааа, - протянул Матвей, уткнувшись носом мне в щеку. - Жизнь бьет ключом. Остросюжетный роман.
   - Расскажешь, что у вас с ней было?
   - А я-то думаю, когда же ты наконец-то спросишь, - чуть отстранившись, засмеялся Матвей и чмокнул меня в уголок губ. - Что тебе именно рассказать? Подруга детства.
   - У вас три года разницы...
   - И что с того? Вместе за черешней ходили в колхозный сад, на великах катались. Она тогда дружила с двоюродной сестрой Димкиного лучшего друга - Санька.
   - Ааа, ну тогда да.
   - А потом выросли...
   - И переспали. Логично.
   - Кирюш, - мягко одернул меня Матвей. - Если ты уже все решила, то зачем спрашивать?
   Я приторно улыбнулась.
   - Лучшая защита нападение, да?
   - Кирюш, а чего мне защищаться? Ты отлично знаешь, что праведный образ жизни я не вел до тебя. А Нюрочка - моя первая любовь. Самое смешное, наши отношения в то время ограничивались посиделками на лавочке и долгими разговорами при луне. А потом закончилось лето, я уехал домой, и вся эта романтика осталась в прошлом. На следующий год приехал, и ничего уже не ёкнуло.
   Я недоверчиво заглянула ему в глаза. Он погладил меня по спине и ласково поцеловал, будто бы желая наглядно продемонстрировать, что Нюрочка осталась в прошлом.
   - Ничего не ёкнуло, понимаешь?
   - А у нее, видимо, ёкнуло.
   - Видимо. Но тем летом наши пути разошлись по разные стороны хутора.
   - А ёжики?
   - Как же меня достала эта история с ёжиками! Светка с Димкой подсобили по доброте душевной. Вот так и мири людей. Светка - дура упертая - поссорилась с Димкой. А он решил, чтобы она поревновала, Нюрочку покадрить. Светка взбесилась и попросила меня Нюрочку взять на себя.
   - Ага... взял значит.
   - Взял. Пошел провожать. А тут этот чертов ёжик дорогу перебежал. Нюрочка завопила, как потерпевшая: "Ой, какая прелесть". Сошли с грейдера под фонарь искать эту прелесть. Вот и все. А она на весь хутор растрепала, что мы снова вместе. В прошлом году дело было, когда ты в Англии ошивалась.
   - И все?
   - Ну, было дело, переспали случайно через пару недель после ёжиков. Так я в ноль был. А она сама вешалась. Кто ж знал, что она девственница еще. Они так себя не ведут обычно. И все. Сама понимаешь...
   Я понимала. В очередной раз понимала! Сколько таких, как Нюрочка, было у Матвея. Сколько разбитых сердец он оставил по пути ко мне. Только эти "счастливицы" обычно были гораздо более опытными в постели. А тут промахнулся Матвейка.
   - Да, на девственниц ты не слишком падок. Но они, видимо, не очень часто встречались на твоем тернистом пути Казановы.
   - Зато за пару лет половой активности до того, как ты наконец-то снизошла до моей скромной персоны, я выполнил планы по нескольким "пятилеткам". И заметь, сейчас терпеливо жду...
   Он и, правда, ждал, пока я решусь сделать шаг в нужном направлении. А мне почему-то не хватало смелости. Но наши платонические отношения не могли продолжаться вечно... И чем дольше я оттягивала момент, тем больше шансов было на то, что они вскоре закончатся изменой Матвея.
   Я судорожно стиснула в кулаке прядь волос. Ногти вонзились во вспотевшую ладонь. Не больно. Отрезвляюще. Невеста? Серега когда-то сказал, что жениться на девственнице, все равно, что купить обувь без примерки. И Матвей не опроверг его утверждение... А теперь назвал невестой девушку, которая по неясным причинам больше года увиливает от того, чтобы лечь с ним в одну постель... Не было ли это слово лишь очередной завуалированной попыткой склонить меня к сексу?
   Моя принципиальная позиция не ложиться в постель с кем попало, начала играть против меня же. В то время как мои подружки активно набирались опыта, я ждала прекрасного принца. Дождалась! Но как ему признаться, что его любимая девушка под маской сарказма и опытности скрывала нечто, с чем он предпочитал не сталкиваться - собственную девственность? Не признаваться, и пустить все на самотек? Еще лучше! После своих многочисленных амурных похождений  Матвей явно привык иметь дело со страстными штучками, а тут... Да уж... я еще сама не знала, чего от себя ожидать в постели. 
   Матвей списывал мои отговорки на недоверие к нему и на самом деле старался доказать своим поведением, что я нужна ему не только в плане секса. Ждал. Но надолго ли хватит его терпения?
   - И как тебе Нюрочка в постели? - ехидно поинтересовалась я. Надеюсь, что именно ехидно, а не жалко. Что я хотела услышать? А вот это уже риторический вопрос. Думаю, мое самолюбие вполне устроил бы ответ "никак". Лишь бы мой Прекрасный принц не добавил: "А как еще может вести себя в постели девственница?" Вот это был бы удар ниже пояса. Но в глубине души я понимала, что вообще напрасно завела этот разговор. Не стал бы он обсуждать со мной свои амурные похождения. Так и вышло.
   - Кирюш! - взвыл Матвей, нависнув надо мной - Прекрати! Слышишь, прекрати! Нюрочка в прошлом!
   - Зато я в настоящем! - на этот раз голос действительно звучал жалко.  Но Матвей будто бы и не заметил.
   - Вот именно! Кирюш, ну что с тобой происходит? Почему ты мне не веришь?
   - Я тебе верю. Но... - Я должна была ему сказать. Должна. Только момент был совсем не подходящий.
   - Но?
   - Как тебе Нюрочка в постели? - Зачем я снова спросила? До сих пор не понимаю.
   - Да никак! Причем здесь Нюрочка?
   - Почему никак? Потому что девственница? - голос снова дрогнул.
   Матвей замер, недоверчиво глядя на меня. Секундное замешательство сменилось пониманием. Губы растянулись в довольной улыбке.
   - Черт! Вот ведь идиот!
   Я хотела сказать что-нибудь остроумное. Не успела. Он сгреб меня в охапку и, повалив на спину, склонился надо мной. Его взгляд завораживал, обволакивал теплотой и нежностью, вызывая дрожь во всем теле. Невозможно оторваться! Мысли, заглушаемые сердцебиением, путались, не успевая обратиться в слова. И снова дрожь. Жар. Его губы мягко коснулись моих, язык настойчиво проник внутрь, вызывая целый вихрь эмоций. Я обессилено прикрыла глаза и отдалась во власть его поцелуя. Тело пронзил электрический разряд. Стон... Мой или его? Ресницы взметнулись вверх. Его по-прежнему прикованный ко мне обжигающий страстью взгляд. Невозможно сопротивляться. Нестерпимый озноб желания. И снова жар... Его губы скользнули к моей шее. Рука мягко коснулась груди. Стон. На этот раз точно мой... Я подалась вперед, прижавшись к нему всем телом, каждой клеточкой чувствуя его возбуждение...
   - Кирюш, я люблю тебя. И буду ждать... - чуть слышно прохрипел он и снова впился мне в губы настойчивым поцелуем. - Буду.
   Ждать пришлось не слишком долго. Крепость под названием "Кирина девственность" пала смертью храбрых, едва Матвей успел догадаться о ее существовании.
   Разумеется, я не могла сообщить о своем решении по-человечески и просто поставила Матвея перед фактом. А точнее... Переоделась в лифте и предстала перед ним в нижнем белье и сапогах-ботфортах под распахнутым настежь пальто, держа в руках бутылку "Советского шампанского". Не оригинально, зато разом обрубало все пути к отступлению.  И мне, и ему...
   Мой Прекрасный Принц ошарашено замер на пороге, на долю секунды потеряв дар речи. Нервно облизнул губы. Не отрывая глаз от моего провокационного наряда, попятился назад, пропуская меня в квартиру. Я наивно полагала, что реакция будет более пламенной. В фильмах подобные сцены моментально перетекают во внеземной секс чуть ли не на коврике в прихожей. Меня бы вполне устроила тумбочка, на которой я накануне обнаружила письмо Нюрочки. 
   Но такой поворот событий явно не входил в планы Матвея. Немая сцена завершилась довольно язвительным вопросом:
   - Тебе не холодно?
   - Согреешь? - соблазнительно улыбаясь, промурлыкала я и сделала шаг ему навстречу. Намек совершенно не двусмысленный, особенно после всех его попыток склонить меня к сексу.
   - Чай-кофе?
   Я почти физически ощущала повисшее в воздухе напряжение и, преодолевая внутреннюю дрожь, подошла вплотную к Матвею. 
   - Может быть, предложишь что-нибудь поинтереснее? - Многозначительно кивнула в сторону тумбочки.
   Матвей метнул судорожный взгляд в указанном направлении и шумно выдохнул. Подрагивающие ладони легли мне на плечи. Я чувствовала, как прямо пропорционально моей панике нарастало его возбуждение. Учащенное сердцебиение слилось с моим и гулко отдавалось в висках. Прерывистое дыхание обжигало кожу. Потемневшие от страсти глаза пристально следили за мной, выискивая малейшие признаки нерешительности. Снова шумный вздох.
   - Кирюш, моему честолюбию очень бы польстили шелковые простыни или ванна с лепестками роз при подрагивающем свете свечей.
   Я скинула пальто, и оно бесформенной кучей упало к моим ногам. Очень мешалась бутылка шампанского. Оказывается, это совершенно ненужная вещь, когда ты пытаешься кого-то соблазнить. Боясь нарушить зрительный контакт, я поставила ее на пол рядом с пальто, на мгновение присев у ног Матвея. И тут же поднялась.
   - А моему - нет. Напоминает сцену из бульварного романа.
   - А полуобнаженная девушка в ботфортах на пороге тебе ничего не напоминает?
   - Нет! - солгала я и требовательно накрыла его губы поцелуем, смывая шаткую плотину принципов, которые он вбил себе в голову. Или как это можно еще назвать? Он, кажется, что-то говорил о честолюбии. Обвила руками его шею и потянула в сторону тумбочки. И почему она так прочно засела у меня в мыслях? Он подался вперед, расстегивая на ходу ширинку.
   - Проклятье! - пробормотал сквозь зубы. - Кир...
   - Ммм?
   - Что ты творишь? - Полухрип-полустон. Его пальцы резко дернули вниз черные кружевные трусики - ту единственную тонкую преграду, которая отделяла его от меня. Сильные руки обхватили ягодицы и усадили меня на тумбочку. Губы сомкнулись вокруг затвердевшего соска. Стон.
   - Я люблю тебя. - Мне просто необходимо было сказать ему это. Страх... Впервые близость Матвея вызывала у меня подобные эмоции. Его пальцы настойчиво раздвинули мою плоть... Я знала, что за этим последует и интуитивно напряглась...
   - Расслабься! - почти звериный рык.
   - Все хо... ай... - Что-то твердое резким движением проникло внутрь... Не больно... Убеждаю себя... Дрожь... Жар... нестерпимое желание принять его всего без остатка... Лгу себе... Сказать... что-то... а слов просто нет.
   - Люблю тебя!
   Пульсирующая плоть внутри. Совершенно новое ощущение.
   - Люблю тебя... - Хрип. Его хрип... - Все должно было быть иначе!
   Чуть отстранился...
   - Нет! - Стон? Крик? Он не может уйти.
   - Конечно, нет! - и снова резко подается вперед.
   Стон... Не могу без него... Пытаюсь притянуть ближе, впиваясь ногтями ему в спину. Яростный рык проникает в замутненное сознание.
   - Кира! - и снова отстраняется.
   - Пожалуйста! - Мой вопль, прерываемый очередным ритмичным толчком. - Люблю тебя!
   - Тебе больно?
   Кусаю мочку его уха. Больно... Он не может уйти.
   - Нет! - рычу. - Еще! - и снова ритмичный толчок.
   - Люблю тебя!
   Сердцебиение сливается с ритмичными движениями наших тел. Стоны перемежаются с почти звериными воплями. Моими - его.
   - Люблю тебя!
   Мир раскалывается на миллиарды болезненно пульсирующих частиц. Он не может уйти...
   - Люблю тебя! - Стон. Тело словно вата... - Люблю тебя... - шепот...
   - Моя девочка...

* * *

   На осенний город стремительно опускались сумерки. Сквозь тюль на окне в полумрак комнаты сочился желтоватый свет фонарей. Тишину нарушало лишь мерное тиканье часов. Устроившись в уютном коконе объятий Матвея, я задумчиво всматривалась в ярко подсвеченный силуэт Останкинской башни, отпечатавшийся в квадрате окна на фоне темного свинцового неба. Обычный вечер. Промозглые осенние сумерки. Тоже вполне обычные. И наш маленький уютный мирок на двоих под мягким клетчатым пледом. А всё вокруг будто бы в насмешку надо мной оставалось совершенно безучастно к шквалу эмоций у меня в груди.
   Стараясь не разбудить Матвея, я осторожно пошевелилась в его объятиях. 
   - Не спишь? - ласково целуя меня в висок, прошептал он.
   - Нет, - также шепотом, будто боясь нарушить очарование момента, ответила я. Впереди была еще целая ночь... Одна на двоих.

ПЯТАЯ ГЛАВА

   Прошло три года. Матвей получил диплом и по настоянию отца занял вице-президентское кресло в семейной фирме. Мне на безымянный палец было торжественно надето роскошное кольцо с огромным изумрудом в обрамлении бриллиантов. Под цвет глаз, как сказал Матвей. Началась подготовка к свадьбе. Не знаю, кому пришло в голову сказать, что это приятные хлопоты. Но, вероятно, этот "кто-то" не вел переговоров с тамадой, пекарней, транспортными компаниями, банкетными залами, типографией и фотографом. И, уж конечно, не оказывался между двух огней в лице моей матери и будущей свекрови, каждая из которых знала "как должно быть" в сотню раз лучше другой, а тем более меня. Думаю, я бы смогла отнестись философски к их вмешательству в процесс подготовки, если бы оно носило продуктивный характер. Но вместо того, чтобы сделать что-нибудь полезное, обе они направляли свою неиссякаемую энергию на попытки руководить всем и вся, а прежде всего мною.
   Доходило до абсурда. Например, однажды будущая свекровь позвонила мне во втором часу ночи, чтобы проверить внесла ли я в список приглашенных какого-то очень важного делового партнера ее мужа. А моя собственная горячо любимая матушка закатила скандал из-за того, что ей не дали ознакомиться со сценарием развлекательной программы. Затем театрально схватившись за сердце, выпила валерьянки и выдала сакраментальную фразу:
   - Это будет позор... Я на эту свадьбу не приду. - И как мне самой не пришла в голову столь гениальная мысль?
   К счастью, подготовка к свадьбе не может длиться вечно, и вопреки моим ожиданиям "великий день" настал прежде, чем я успела угодить в клинику неврозов.
   Я проснулась с единственной мыслью, что осталось пережить всего лишь один день и все наконец-то будет позади, а ровно через сутки мы с Матвеем уже будем лететь в самолете где-то над Индийским океаном в направлении райских островов. Вот такая я была неправильная невеста. Вместо того, чтобы радоваться дню своей свадьбы, мечтала о его окончании. Пыталась мечтать, ведь в связи с катастрофической нехваткой времени, подобного рода мысли оставались лишь на уровне едва уловимых ощущений, не успевающих оформиться в нечто большее.  
   - Подъем! - вывел меня из полузабытья резкий голос матери. Поборов трусливое желание притвориться спящей, я слегка приоткрыла глаза, нацепив на лицо счастливую улыбку. Просто верх блаженства! Утро... свадьба... нервотрепка... куча совершенно незнакомых мне людей... Матвей... Единственный положительный момент во всем этом кошмаре. И если ему захотелось устроить шоу вселенского масштаба по случаю узаконивания наших отношений, я была готова пожертвовать десятком-другим нервных клеток... В конце концов, морковь помогает их восстановить. Это не я придумала, а Матвей попытался поднять мой боевой дух с помощью "научно доказанных теорий". Готова была убить его после этих слов, но ради мира во всем мире все-таки смирилась с тем, что мне придется еще как минимум год после "одного из самых счастливых дней в жизни каждой женщины" сидеть на морковной диете, и продолжила подготовку.
   Итак, день свадьбы настал. И я по привычке попыталась изобразить внеземное счастье на лице. Бодро скинула одеяло и под аккомпанемент материнских наставлений поплелась в душ смывать с себя остатки сна. Дорвалась матушка до своего чада. Два года я не ночевала с ней под одной крышей, а тут целые сутки вдвоем, да еще в преддверии такого знаменательного события, как моя собственная свадьба. Чем не повод поучить меня жизни?
   Я старательно улыбалась и даже весьма жизнерадостно мурлыкала себе под нос нечто торжественно-романтическое. Не Марш Мендельсона! Это было бы уже слишком... Оставалось не больше получаса до прихода парикмахера, визажиста и фотографа. Да, я решила не оригинальничать и согласилась начать фотосессию со сборов невесты. Кто знает, какие ностальгические настроения посетят меня лет через десять, например. Так что было решено запечатлеть "самый счастливый день в жизни каждой девушки" по максимуму.
   - Детка, не волнуйся. Все пройдет превосходно.
   Я замерла с зубной щеткой в руке, встретившись взглядом с материнским отражением в зеркале. Впервые за последние два месяца я услышала от нее что-то ободряющее. Более того, ласковое. Странно, что мне не пришли в голову мысли о слуховых галлюцинациях. Было бы очень патетично...
   - Знаю, - стряхнув с себя секундное оцепенение, легкомысленно пожала плечами я. Ласка лаской, но проявления слабости с моей стороны были бы совершенно излишни. Многолетний опыт общения с матерью доказывал, что любые откровения рано или поздно обернутся против меня же.
   Мать досадливо повела плечом и скривилась в недовольной гримасе. Обычно подобные жесты в ее исполнении означали нечто вроде: "Ну и черт с тобой, золотая рыбка". По традиции далее ей следовало закатить глаза и на некоторое время исчезнуть из поля зрения. Но в этот раз события развивались гораздо более оригинально. Мать мрачной тенью продолжала стоять в дверном проеме за моей спиной, вероятно, возжелав все-таки довершить начатое. Я снова встретилась взглядом с ее отражением.
   - Ты решила удостовериться, научилась ли твоя дочь чистить зубы? - съязвила я.
   - Не паясничай. Я все-таки твоя мать.
   Не вынимая изо рта зубную щетку, я многозначительно приподняла бровь и покачала головой.
   -  Самое удачное время для нравоучений. Браво!
   - Неблагодарная мерзавка! - Не сказала - выплюнула.
   - Где-то это уже было... - стараясь держать себя в руках, протянула я и скрылась в душевой кабине. Своего рода дезертирство с поля боя. Знаю. А Верки, стилиста и фотографа все еще не было. Мне казалось, что спасти от неминуемого скандала в то утро меня могли только они. При посторонних людях моя заботливая матушка обычно ведет себя гораздо более сдержанно. Милейше улыбается и демонстрирует всем видимость бурной деятельности и своей незаменимости.
   Я трусливо тянула время в душе, пока сквозь шум льющейся воды до моего слуха не донесся спасительный звонок в дверь. Подозреваю, что мать тоже восприняла его как избавление. Не могла же она искренне надеяться на скандал...
   Приход стилиста действительно разрядил атмосферу. Мне было настоятельно рекомендовано сидеть спокойно и не дергаться, пока надо мной колдуют. Как раз об этом я и мечтала на протяжении двух месяцев, предшествовавших свадьбе. Просто посидеть спокойно и не дергаться. Матушка же отправилась резать бутерброды, сетуя на катастрофическую нехватку времени, а еще на то, что помощи ждать не от кого и абсолютно всем приходится заниматься самой. Да, именно так и сказала! Но в день свадьбы меня меньше всего волновало то, как она оценивает свою роль в подготовке. Это сейчас я вспоминаю ее слова с негодованием, а в то утро и без того было чем заняться.
   Суета. Мельтешащие вокруг люди. Матушка, раздающая направо и налево распоряжения. Больше всех остальных досталось Верке, как свидетельнице. И посреди всего этого хаоса я, восседающая на кухонной табуретке в свадебном платье, и колдующий над моим лицом визажист. Вот счастье-то!
   Я была очень красивой невестой. Уложенные в греческом стиле светло-русые волосы, свободно ниспадающие длинными завитыми локонами по спине. Розовое платье с изящной вышивкой по корсету и пышной кружевной юбке, выглядывающей из-под бледно-салатового шелкового шлейфа. То самое платье, покупку которого мне все-таки удалось отстоять перед матерью и будущей свекровью. Оно того стоило. И восхищение в глазах Матвея еще раз доказало мне, что я трепала свои нервы не зря.
   До приезда в ресторан все шло безукоризненно. Выкуп, Дворец Бракосочетаний, прогулка в Кусково, фотосессия... В банкетном зале нас встретила толпа родственников, деловых партнеров наших родителей и просто малознакомых людей, которых ни в коем случае нельзя было обойти вниманием. Тоже не столь критично. На скромную свадьбу в узком кругу мы и не рассчитывали. Но присутствие одного человека меня все-таки "удивило"... Совершенно неправильное слово "удивило". Да и "шокировало" тоже не отражает того всплеска эмоций, которые я испытала, заметив в толпе приглашенных... Нюрочку.
   Недоумение сменилось сомнениями в собственной вменяемости. На смену им пришло негодование и даже гнев. Сперва на свекровь, а затем на себя саму. Ладно, мать Матвея могла и не знать, что Нюрочка нежеланный гость на нашей с Матвеем свадьбе, внося ее имя в список. Но я-то куда смотрела, собственноручно подписывая горы приглашений? Как эта девушка могла иметь наглость явиться к нам на свадьбу. Наглость ли? Или просто отсутствие гордости? Или это вызов мне?
   Чуть позже Нюрочка сама ответила мне на последний вопрос. Утвердительно.
   - Симпатичное платьице. В твоем стиле, - раздался за моей спиной знакомый голос. - Оригинальничаешь?
   Я медленно, стараясь сохранять на лице вежливую улыбку, обернулась. Кажется, Нюрочка пыталась язвить. Выглядела эта попытка довольно жалко, но все же ей стоит отдать должное за смелость.
   - Я знала, что тебе понравится.
   - Ты мне приглашение прислала, чтобы я смогла лично оценить твои представления об оригинальном свадебном наряде или чтобы я признала поражение?
   - Ни то, ни другое... Ты попала в список приглашенных как дальняя родственница жениха.
   - Везение на грани фантастики. Но что бы ты там себе не придумывала, я так просто не сдамся.
   Я равнодушно пожала плечами. Надеюсь, что именно так это и выглядело со стороны.
   - То есть ты явилась на нашу с Матвеем свадьбу, чтобы сообщить мне о том, что у тебя нет чувства собственного достоинства? 
   Нюрочка яростно прищурилась и, кажется, даже воинственно сжала кулаки. Так по-детски. Осталось только упрямо топнуть ножкой. Я окинула ее снисходительным взглядом и, не дожидаясь пока она придумает достойный ответ, направилась к Матвею. Он в тот момент по настоянию отца налаживал деловые контакты с нужными людьми. К сожалению, для людей нашего круга свадьба это очень удачный повод для такого рода общения. Мы с Матвеем отлично знали правила игры, и противиться им было не в наших интересах. Романтика романтикой, но дела прежде всего. Нам дали время насладиться обществом друг друга до торжественного ужина. И на этом спасибо.  А дальше... последовала официальная часть мероприятия.
   Я подошла к Матвею и, вежливо улыбаясь его собеседникам, по-хозяйски взяла мужа под руку. Знаю, Нюрочка пристально следила за нами. Ну, что ж... Стоит ли меня винить за то, что мне лишний раз захотелось показать ей ее место? Если она все-таки явилась на нашу свадьбу, пусть в полной мере насладится своим поражением.

* * *

   Мысль банальна, но все сказки действительно заканчиваются свадьбой, а потом непременно наступают будни. Фраза "жили они долго и счастливо" уже мало кого вводит в заблуждение. Ведь если задуматься, то слово "вместе" в ней отсутствует... Принцы со временем становятся королями, уходя с головой в решение проблем вселенской важности, и для поддержания имиджа заводят юных и не очень фавориток, а принцессы ищут счастье в дорогих бутиках, салонах красоты и на светских раутах. В идеале, конечно, в собственных детях... Но и это не каждому дано.
   Если говорить обо мне и Матвее, то штамп в паспорте ничего не изменил в наших отношениях. Так оно и было на самом деле. Я не тешу себя иллюзиями. Что нового могла привнести официальная регистрация в жизнь людей, которые уже два года жили в гражданском браке в отдельной квартире, самостоятельно зарабатывая себе на жизнь. Да, не слишком состоятельную, но зато вполне независимую.
   Поэтому свадьба не стала для нас рубежным событием. Жизнь не делилась на "до" и "после", а лишь продолжала свой размеренный ход. Мы по-прежнему жили под одной крышей, спали под одним одеялом и обсуждали за ужином произошедшие за день события. Просто теперь у нас была общая фамилия - Городищенские.
   Но со временем наша семейная идиллия стала все больше обрастать некими привычно безликими ритуалами, заменившими искренний интерес к жизни друг друга. Мы просыпались ровно в семь утра - ни минутой раньше и ни минутой позже. Пили кофе на кухне. Выходили вместе из дома, соприкасались губами в мимолетном поцелуе и, помахав друг другу на прощание, садились каждый в свою машину и выезжали со стоянки навстречу собственным свершениям. А вечером, вернувшись к домашнему очагу, общались за ужином на отвлеченные темы под монотонный гул голосов, доносящийся из телевизора.
   И так изо дня в день, с понедельника по пятницу... Глоток свежего воздуха в выходные. Словно осколочки прежней, беззаботной жизни. По крайней мере, субботу и воскресенье мы старались проводить вдвоем. Тоже своего рода ритуал - выехать куда-нибудь, чтобы отвлечься от бесконечной череды неотложных дел. Но и в планы на выходные иногда приходилось вносить коррективы.
   Помню, как-то осенью мы поехали погулять в Дубровицы. Захотелось чуточку тишины и спокойствия. Мы уже давно заприметили на Яндекс.Фото Дубровицкую Знаменскую церковь, но хотя эта изумительная представительница барокко находится всего-то в получасе езды от Москвы, поездку почему-то все время откладывали на потом.
   И вот в один из последних теплых дней сентября, скрывшись от московской суеты, мы брели по вековому липовому парку усадьбы, загребая ногами опавшие листья. Струящиеся сквозь пожелтевшие кроны деревьев солнечные лучи золотистыми вкраплениями подрагивали на тропинке. Очарование осеннего запустения и тишины сделали свое дело. Расслабленность. Умиротворение. Романтика. Иногда испытываешь ни с чем не сравнимое счастье лишь оттого, что рядом молча идет любимый человек. Крепко держит тебя за руку, время от времени бросая в твою сторону задорные взгляды. Мы словно бы вернулись в далекое прошлое, когда не надо было строить карьеру, доказывать родителям свою независимость, когда самым главным на свете была лишь наша любовь. Юная, самоотверженная и искренняя.
   Матвей мягко притянул меня к себе и обнял за плечи.
   - И несмотря ни на что мы вместе. Это же счастье, Кирюш, - целуя меня в мочку уха, прошептал он.
   - Несмотря на что?
   - Как на что? На занятость и ритм жизни... наверное.
   Я положила голову ему на грудь и задумалась о нас. Не впервые, но все с той же внутренней дрожью, что и много лет назад. А что если бы я тогда поддалась желанию остаться дома из-за зудящей кожи на лопатке в день нашего знакомства, или он пошел гулять с Купидончиком не на ВВЦ, а, например, в Александровский сад? Быть может, мы бы и не встретились вовсе. Он бы жил своей жизнью, я - своей. Вероятно, искали бы счастье совсем не в тех людях, радовались совершенно неважным событиям, переживали из-за каких-то надуманных неприятностей. И даже не подозревали бы, что где-то в том же городе, может быть, даже на соседней улице, живет именно тот самый необходимый тебе человек, встречу с которым ты случайно упустил много лет назад. Разве могли мы быть счастливы порознь?
   Меня всегда пугали мысли об упущенных возможностях. Казалось бы, все идет своим чередом, и вдруг ты, выезжая со двора, замешкаешься секунд на десять-двадцать, из-за которых потом не успеваешь проскочить светофор, а впереди, пока ты ждешь, когда снова зажжется зеленый свет, происходит какая-нибудь нелепая авария, и уже начинает скапливаться пробка. И даром потрачено уже вовсе не двадцать секунд, а целых пятнадцать минут, которые возможно могли коренным образом изменить твою жизнь. Именно в это время ты могла случайно познакомиться у дверей университета с главным редактором какого-то известного журнала, например. Или стать свидетелем какого-то сенсационного события, описание которого сделало бы тебе имя в мире журналистики. Но момент упущен, и ты об этом никогда уже не узнаешь...
   Так и с Матвеем... Ведь сколько всего могло произойти, чтобы помешать нам встретиться. А наше знакомство все же состоялось. И вот шесть лет спустя мы вместе, мы женаты, мы счастливы.
   Я как-то пыталась объяснить Матвею ход своих мыслей. Он посмеялся. В этом отношении мы очень разные. Я верю в то, что любая мелочь, будь то случайная опечатка, секундное опоздание на кафедру, неправильно набранный телефонный номер, перебежавший дорогу ежик, может изменить жизнь до неузнаваемости, сбить с правильного пути, или наоборот указать тебе нужное направление, а Матвей фаталист. С его точки зрения все в жизни предрешено. Как в фильме "Пункт назначения". Что бы ты ни делал, как бы ни плутал по дорогам судьбы, от нее все равно не уйдешь. И раз нам было суждено встретиться, значит, это непременно бы произошло. А время, место и обстоятельства не имеют никакого значения.
   Я подняла взгляд на Матвея и, слегка склонив голову на бок, подмигнула.
   - Но ведь мы справимся и с этим.
   Матвей еще крепче сжал меня в объятиях и ласково поцеловал.
   - Конечно, Кирюш.
   - Пойдем к церкви? Наверное, та толпа туристов уже разбрелась в поисках сувениров.
   Неохотно выпуская меня из объятий, Матвей снова сжал мою руку и кивнул.
   - Пошли.
   Мы прошли сквозь старинные кованые ворота к усадьбе, а далее, минуя помещичий дом, к церкви. Окинув ее взглядом, Матвей, лукаво улыбаясь, повернулся ко мне.
   - А ты знаешь, мне этот храм напоминает тебя.
   - Чем же это? - Не ожидала, что меня когда-нибудь сравнят с церковью. Я-то сама ничего общего между собой и религией не видела.
   - Посмотри на него внимательнее. Величие, уникальность, непоколебимость. Кажется, ничего не в силах сокрушить его. Он будто бы возвышается над толпами восхищенных почитателей. Гордо стоит в окружении каменных изваяний, но все они лишь крошечные атрибуты его устремленной к небу натуры. И главное... Знаешь что?
   - Вот уж не представляю, - я с легкой усмешкой на губах переводила взгляд с Матвея на церковь и обратно. Конечно, мне льстили данные Матвеем пояснения.
   - Самое главное - это венчающая его корона. Золотая царская регалия... Он очень похож на тебя.
   - Да ты романтик, любовь моя. Ну что? Подойдем поближе к моему двойнику? Сделаем пару снимков для семейного альбома.
   Я была впечатлена. На самом деле. И не только словами Матвея, но и самой церковью. Это действительно уникальный памятник архитектуры. Фасады, украшенные белокаменной резьбой и скульптурами святых, трехъярусная резная башня и венчающая это чудо зодчества золотая императорская корона. Потрясающее зрелище. Особенно в обрамлении ярких осенних красок и безоблачного насыщенно-голубого неба, отражавшегося в окнах башни.
   Несколько раз обойдя вокруг церкви и сделав бесчисленное множество фотографий, мы спустились к реке. По плану предполагался небольшой суши-пикник на берегу и продолжение путешествия. Сначала в Остафьево, а затем в арендованный на выходные небольшой коттедж с сауной. Мы очень основательно подошли к разработке программы. Только вот... едва мы успели расположиться на травке у воды, у Матвея в кармане зазвонил телефон. И в этот же момент муж, из романтически-настроенного влюбленного юноши снова превратился в "престолонаследника", от которого зависит будущее империи. Даже сложно поверить, что меньше часа назад он, зачарованно глядя на резную башню, увенчанную золотой короной, сравнивал свою молодую жену с этим величественным памятником архитектуры.
   Теперь передо мной был солидный бизнесмен, который даже в выходной день обсуждает с каким-то деловым партнером проблемы с поставками нового оборудования и, не обращая внимание ни на что вокруг, расхаживает взад-вперед вдоль берега реки и энергично жестикулирует, пытаясь доказать что-то собеседнику. Мне бы следовало им гордиться, но почему-то именно в тот момент я испытывала лишь досаду. Ведь меня уже будто бы и не существовало для него. Хотя, впрочем, знала же я, за кого выходила замуж... Мой Матвей не мог повести себя иначе.
   Разумеется, нам пришлось в спешном темпе отменить все запланированное на выходные и возвращаться в Москву. Матвей тут же уехал в офис, ну, а я осталась дома. Наконец-то удалось выкроить время на написание диплома. Тоже неплохо, между прочим.
   Вот так, прошло чуть больше года со дня свадьбы, а семья, отношения и просто общие интересы отошли  для каждого из нас в тень, не выдержав конкуренции с более насущными делами.  Совершенно обычная ситуация. Не мы первые, не мы последние.
   Только запустила этот процесс вовсе не свадьба, а наши собственные карьерные устремления. Осознав свою принадлежность к "королевской династии" и собственную значимость в качестве "престолонаследника", Матвей с головой ушел в семейный бизнес, в то время как я пыталась сотворить из себя светило журналистики, параллельно учебе подрабатывая внештатным корреспондентом в одной мелкой газетенке. Очень занятая молодая семья, где ни у мужа, ни у жены просто не хватает времени ни на что кроме работы и учебы.
   И главное, ни одному из нас даже в голову не приходило, к каким катастрофическим последствиям могло привести наше изменившееся мировосприятие. От окончательного охлаждения друг к другу уберегла случайность. Просто повезло. Хотя я восприняла столь щедрый подарок судьбы, лишь как досадное недоразумение.
   Говорят, она вообще невероятно щедра именно к тем, кто по каким-то причинам не может в тот или иной момент жизни оценить ее великодушие. А я в двадцать один год, будучи подающей надежды студенткой журфака, видела за ее щедростью лишь свои незавидные перспективы на поприще домохозяйки.
   Помните мультик "Кэнди - Кэнди"? А то, как в нем изображались эмоции героини? Гипертрофированно и, казалось бы, совершенно ненатурально. Так вот тогда в ванной из зеркала на меня смотрела вовсе не уравновешенная, уверенная в себе Кира, а анимэшная Кэнди. Мертвенная бледность, неестественно перекошенный рот, холодная испарина на восковом лбу. Руки даже не просто дрожали, а сотрясались как у эпилептика во время приступа. Колени подкосились от ужаса. Зубы отбивали дробь. А из горла вырывались какие-то неправдоподобные булькающие звуки. Слабая, жалкая, не способная совладать ни со своими эмоциями, ни с обстоятельствами, девочка.  Неудачница.
   Паника. Сумбурная мешанина из мыслей в голове. Дипломная работа... Недовольство матери относительно моего раннего брака... Матвей... Две полосочки... Ребенок... Полный крах надежд...
   Я медленно осела на бортик ванной и обняла себя за плечи. Мне было просто необходимо успокоиться и взять себя в руки. С трудом удалось побороть желание немедленно звонить Матвею. Подсознательно хотелось спрятаться ото всех тревог и забот за его надежной спиной. И в какую-то долю секунды эта мысль показалась самой правильной. Но колени продолжали дрожать, пальцы судорожно цеплялись за раковину, по щекам текли слезы. Моя расписанная на годы вперед жизнь, совершила неожиданный кульбит, и теперь я стояла на пороге темной комнаты, которая не сулила ничего хорошего. Мне предстояло сталь безликой тенью собственного мужа, обвешенной дорогими побрякушками куклой.
   В комнате зазвонил телефон. Его тревожная трель настойчиво разносилась по квартире, не желая оставлять меня наедине с собственными мыслями. Преодолевая дрожь в коленях, я глубоко вздохнула и вышла из ванной. Запереться ото всех в крошечной каморке не лучший способ решения проблем.
   - Слушаю, - тихо пролепетала я. От пережитого шока голос сел.
   - Кирюш, - раздался из трубки бодрый голос Матвея. - Я сегодня освободился пораньше. Уже еду домой. Купить что-нибудь?
   Пальцы судорожно сжали трубку. Такой простой вопрос. Словно отражение моих самых худших прогнозов на собственное будущее. Я буду сидя дома, нянчиться с нашими детьми, а он - звонить мне с работы, чтобы сообщить, что выезжает или наоборот задерживается... мужья домохозяек, кажется, всегда где-то задерживаются. То на работе, то на деловой встрече, то на выездном семинаре... И еще они изо всех сил цепляются за любые командировки... Действительно, что им делать дома, где их ждет скучная жена, погрязшая в быту, в воспитании детей и сериалах?
   - Нет, ничего не надо. Просто приезжай поскорее.
   - Что-то случилось? У тебя голос странный.
   - Все в порядке. Приезжай скорее. - Какие бы планы я не строила на ближайшие годы, настало время их корректировать и принять свою беременность как уже свершившийся факт. В конце концов, ребенок это вовсе не трагедия, а наоборот счастье. Оставалось только убедить саму себя в том, что счастье не бывает не вовремя и сообщить радостную новость Матвею.
  
  

ШЕСТАЯ ГЛАВА

   В ожидании прихода Матвея с работы, я сидела на кухонном диванчике и почти брезгливо смотрела на кастрюльки, выставленные на плиту. В духовке запекалось мясо, источая притягательный и невероятно домашний аромат. Отвратительно. А ведь так хотелось суши... Только теперь домашним запахам предстояло стать моими верными спутниками. Не навсегда. Справилась же моя мать... Вот и я должна была справиться...
   Мать... Я уже представляла себе выражение ее лица, когда она узнает о предстоящем пополнении в молодом семействе. Брезгливо скривившиеся губы и многозначительно приподнятую бровь... Уже словно наяву слышала пренебрежение в ее голосе... и те колкие, язвительные слова, которые она непременно должна была произнести:
   "А я ведь тебя предупреждала чем чреваты ранние браки... Именно благодаря им в мире так много неудачниц. И тебе, моя дорогая, вскоре предстоит пополнить их ряды"...
   Иной реакции я даже вообразить не могла. Возможно, поэтому разговор с матерью страшил меня гораздо больше, нежели с Матвеем. Ведь насколько бы не погрязли наши отношения в рутине, я все же четко знала, что он любит меня. Любит так, как было нужно мне... И главное именно ту Киру, которой я была в настоящем, а не ту, кем ей надлежало стать в будущем... И эта любовь, в отличие от материнской, не водружала мне на плечи непосильную ношу несбывшихся надежд... не моих...
   Впрочем, какой смысл страшиться того, что заведомо известно... Разговора, который будет разворачиваться по единственно возможному сценарию. Гораздо логичнее было бы волноваться насчет реакции Матвея. Ведь даже будучи женатыми больше года, мы ни разу не говорили о детях... Да и до свадьбы об этом никогда не заходила речь.
   В прихожей щелкнул замок. Хлопнула дверь и тут же из коридора послышались решительные шаги Матвея. А через пару секунд он уже стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди, и тревожно всматривался в полумрак кухни.
   - Кирюш?
   - А я ужин готовлю. Скоро будем кушать, подождешь? - Кажется, мне удалось произнести это непринужденным тоном.
   Матвей в замешательстве перевел взгляд на духовку и шагнул к столу. Выдвинул табуретку и молча уселся напротив меня. Вероятно, мы забавно смотрелись со стороны. Он в дорогом деловом костюме, я в драных джинсах и старой нелепой футболке сидим в полумраке посреди того разгрома, который я умудрилась учинить на кухне, готовя некое подобие "праздничного" ужина. Он пристально смотрит мне в глаза, пытаясь понять, чем нам с ним, и ему в частности грозит мое необычное поведение... А я в свою очередь зачем-то старательно отвожу взгляд.
   - Кирюш? - прервал он затянувшееся молчание. - Что-то случилось? Ты меня пугаешь.
   - Ничего такого, чего следовало бы пугаться, - превозмогая дрожь, улыбнулась я и наконец-то решилась встретиться с Матвеем взглядом. - Правда. Ты иди переодевайся, а я пока на стол накрою в гостиной.
   Он поймал меня за руку и мягко коснулся губами запястья.
   - Но все же тебя что-то тревожит, - проигнорировав мои последние слова, сказал он. И тут же неожиданно для меня облегченно вздохнул, будто бы на него снизошло озарение. - Опять эта дурында письмо прислала?
   - Ой, да при чем здесь она? - отмахнулась я от его предположения. Действительно, какая нелепица. Я уже и думать забыла про Нюрочку. Ну, была она в жизни Матвея и что с того? Особенно на фоне последних событий.
   - А что тогда при чем?
   - Ты так боишься отведать моих кулинарных шедевров, что всячески пытаешься увильнуть от ужина? - я состроила обиженную гримасу. Глупо себя вела, знаю. Но мне на самом деле было очень сложно сообщить ему "потрясающую новость"...
   - Кира! - Я видела, что Матвея начинали утомлять игры в кошки-мышки... Он хотел знать, что происходит. И немедленно. - Кирюш, давай выкладывай все начистоту.
   Я глубоко вдохнула и смущенно потупилась, почему-то чувствуя себя виноватой. В голове царила звенящая пустота. Ни одной разумной мысли.
   - Я... Мы... - не поднимая взгляда на Матвея, начала я и тут же запнулась. Он снова взял меня за руку и ласково провел пальцем по линии жизни на моей ладони.
   - Мы... - с мягкой улыбкой на губах подбодрил он и вдруг ошарашено замер, не отрывая глаз от меня. Издал какой-то странный гортанный звук, тут же сменившийся нервным смехом.
   Вероятно, не так нормальные женщины ведут себя, сообщая мужу о своей беременности. Но я - это я. И лишь осознание того, что вся эта сцена выглядит абсурдно, помогло мне собраться с духом и произнести то, что Матвей уже и сам понял.
   - У нас будет ребенок.
   Матвей резко вскочил на ноги, повалив табуретку на пол. Та с грохотом ударилась о кафель, так и, оставшись лежать на боку, дополнив и без того насыщенную деталями картину разрушений на кухне. А через долю секунды мой прекрасный принц уже крепко сжимал меня в объятиях, сидя рядом на диванчике. И наши губы слились в страстном поцелуе. Вот такая совершенно адекватная реакция, не чета моей собственной.
   Впрочем, вскоре я все же начала сомневаться в душевном здоровье Матвея. Складывалось впечатление, что ни о чем, кроме нашего будущего ребенка, мой прекрасный принц думать просто не в состоянии. Уже на следующий день он опустошил полки книжных магазинов и начал штудировать закупленные оптом пособия соответствующей тематики. В стремлении насытить мой организм витаминами, ему даже удалось выработать у меня стойкое отвращение ко всем видам фруктов и овощей на пару лет вперед. Кроме того, у меня были отняты ключи от машины, и теперь в университет будущую мамочку возил лично Матвей. Слава всем святым, я все-таки сумела убедить его, что брать академ-отпуск пока совершенно излишне. Наоборот, это может пагубно сказаться на моем психическом состоянии, а соответственно и на малыше. Но от всех возможных подработок пришлось отказаться, по крайней мере, так думал Матвей. Приятно, конечно, когда о тебе заботятся, но уж очень утомительно...
   А еще через пару недель Матвей начал кастинг на должность нашей домработницы, которая помимо стандартных навыков помощницы по хозяйству должна была непременно иметь диплом медицинского работника... И еще одно непременное условие - ей следовало стать моим цербером в отсутствие Матвея. На этом мое терпение лопнуло и я - о, ужас - закатила настоящий скандал...
   Такой истерики в моем исполнении Матвею еще наблюдать не доводилось. Да я и сама себя не узнавала. Слезы, топанье ногами и даже битье посуды об пол - все это совершенно на меня не похоже. А ведь все это учинила я, а вовсе не какая-то скандальная соседка с пятого этажа.
   - Хватит! Хватит! Хватит! Прекрати надо мной издеваться! Я не при смерти! - то и дело всхлипывая, яростно кричала я, отчаянно отбиваясь от успокаивающего меня Матвея.
   - Кирюш, не нервничай. Все хорошо... правда же хорошо... - ласково приговаривал он, пытаясь утихомирить меня. Тихо так, вкрадчиво, будто имел дело с душевнобольной. А во взгляде такая нежность... И это еще больше раздражало, как впрочем и все вокруг.
   Я продолжала кричать, и от этого еще острее ощущала свою никчемность.
   - Почему ты не хочешь понять? Я же не поролоновая кукла. Я человек!
   - Человек... Я ведь забочусь о тебе... - сказал Матвей и улыбнулся. Притянул к себе и начал гладить по волосам, словно маленькую девочку. Капризную, непослушную, но все же любимую.
   - Не надо так заботиться! - размазывая тушь по щекам, выпалила я и отвернулась к окну. - Хватит!
   - А как надо? - мягко спросил он. Такой спокойный, уравновешенный, даже противно.
   - По-другому! Это же не забота, а издевательство! - Хлюпнула носом и совершенно по-детски топнула ногой. - По-другому!
   Он почему-то замолчал, продолжая стоять за моей спиной. А я стала постепенно успокаиваться, с интересом наблюдая в окно, как внизу по бульварной аллее медленно катит коляску молодая мама. Очень умиротворяюще, и главное в тему.
   Как бы то ни было, моя неожиданная истерика возымела нужный эффект. Я снова почувствовала себя разумным существом. Парадокс, знаю. Истерика и разум плохо вяжутся между собой. Но ведь Матвей все-таки понял, что перегибает палку, и чуть ослабил тотальный контроль надо мной. В результате оставшиеся месяцы до рождения ребенка мы прожили в относительном мире и спокойствии.
   Да и "относительном" лишь благодаря тому, что моя горячо любимая матушка не обманула ожиданий... Ее реакция была даже более пламенной, чем я могла предположить.
   Ради собственного душевного спокойствия я изо всех сил старалась оттянуть разговор с ней. Матвей, хоть и не был столь уверен в моей правоте, но все же предпочел не будить во мне зверя и пошел на поводу у "капризов беременной женщины".
   Некоторое время сохранять мое положение в секрете было достаточно просто. Но даже когда мой выпирающий живот уже не оставлял у окружающих никаких сомнений, мать по-прежнему оставалась в счастливом неведении. Под предлогом ужасной занятости в преддверии защиты диплома, мне удавалось еще несколько месяцев избегать с ней встреч, ограничиваясь разговорами по телефону.
   Время шло. На дворе был конец мая. До госэкзаменов и защиты диплома оставались считанные дни, а до рождения нашего ребенка - меньше двух месяцев. Я искренне надеялась, что Матвей не заметит загнанного состояния своей благоверной и у меня будет возможность принять участие в этом празднике жизни, не нарушая мира и спокойствия в семье. Вот тогда-то и состоялась наша долгожданная встреча с матерью.
   Тянуть уже было некуда. Не из роддома же ей звонить с поздравлениями. Честно говоря, я все-таки надеялась сообщить ей о том, что она уже почти бабушка, после получения диплома. Что ни говори, а это был бы неплохой аргумент в мою пользу. По крайней мере, у меня бы имелся документ, подтверждающий, что я вовсе не неудачница. Но мать, кажется, начала подозревать неладное, поэтому мы с Матвеем, посовещавшись, вооружились тортом и отправились к ней поведать о своей радости.
   К тому моменту, кстати, я уже всеми фибрами души прочувствовала, что это на самом деле радость и ни с чем не сравнимое счастье. Я уже искренне и самозабвенно любила своего еще не родившегося ребенка. Готова была подолгу сидеть в вечерней тишине, гладить себя по животу и нашептывать ему нежности. Мне кажется, моя девочка меня уже тогда понимала и отвечала на мои чувства взаимностью, время от времени возмущаясь через чур активному образу жизни своей мамочки. В этом они с Матвеем были единодушны, с одной лишь разницей, что Матвей выражал свое отношение словами, а кроха - пинками. Но и это вызывало у меня умиление. Один такой большой, вторая - еще даже не родилась, а уже такое взаимопонимание.
   И вот, когда я наконец-то осознала свою любовь к крохе, мне стало еще страшнее рассказывать что-то матери. Если раньше я волновалась в основном только за свое душевное состояние, то теперь это переросло во вполне осознанное желание уберечь своего ребенка от едких, оскорбительных слов. Я была абсолютно уверена, что кроха уже все понимает, и негативные эмоции ей совершенно ни к чему.
   Остановившись перед дверью материнского дома, я судорожно сжала руку Матвея. Еще минута - и это случится. И пути назад нет. Только вперед. Матвей поцеловал меня в уголок губ и нежно погладил по животу, будто бы стараясь приободрить нас обеих - и меня, и малышку.
   - Все будет хорошо, дамы. Мы справимся, - улыбаясь произнес он и нажал на звонок.

* * *

   Сначала все выглядело даже забавно. Я почти злорадствовала, наблюдая, как стремительно округляются глаза матери при виде меня. Как неловко она отступает назад, пропуская нас в дом. Медленно хватается одной рукой за край комода, а второй тянется к груди. Прикрывает глаза, чтобы через долю секунды вновь их открыть, будто в надежде, что это все галлюцинация. И убедившись, что мой живот не исчез, как по мановению волшебной палочки, кривит губы в презрительной ухмылке:
   - Ну, и дура же ты! Вся в своего папашу неудачника!
   - Даже так, - приторно улыбнулась я. - Забавно.
   - Тебе забавно? - сорвалась на крик мать. - Забавно осознавать, сколько денег твоя мать выкинула на ветер, вложив их в будущее неблагодарной мерзавки?
   - Екатерина Георгиевна, может быть, вы хотите выставить нам счет? - прервал ее гневную тираду Матвей и, притянув меня к себе, успокаивающе погладил по животу.
   - Молчи, сопляк! Надеешься, что твой папаша оплатит то, что ты забрюхатил эту... дрянь? - Выплюнув последнее слово, мать демонстративно расхохоталась и, резко развернувшись на высоких каблуках, продефилировала в гостиную.
   Я старалась сохранять внешнее спокойствие, хотя в душе все бурлило от негодования. Матвей решительно направился вслед за матерью, жестом приказав мне оставаться на месте. Безуспешно. Будто он меня не знает. Через долю секунды я уже присоединилась к ним в гостиной.
   - Университет ты, я так понимаю, бросила? - равнодушно спросила мать, едва я успела появиться в дверном проеме. Она уже успела взять эмоции под контроль и, вальяжно усевшись на диване, изображала респектабельную даму, готовую вести великосветские беседы. Только тема была не слишком подходящей.
   - Почему же? Через пару недель у меня защита.
   - Хоть так, - хмыкнула она, покачав головой. - На красный диплом, само собой, надеяться не приходится.
   - Ошибаешься.
   Она слабо улыбнулась и вновь перевела взгляд на мой живот.
   - Я, конечно, узнала последней?
   - Конечно.
   - Когда уже ничего нельзя с этим поделать, - констатировала она.
   Я усмехнулась и кивнула в знак согласия.
   - Зачем мне было непрерывно выслушивать твои настоятельные рекомендации сделать аборт?
   - Самое умное, что ты могла сделать в сложившейся ситуации - это аборт.
   - Вот видишь, как я тебя хорошо знаю.
   - Зато я в тебе ошибалась! Не думала, что ты можешь настолько нелепо сломать себе жизнь.
   - Глупости. Ладно, теперь ты в курсе. Твое мнение мы тоже уже знаем. Вероятно, на этом стоит прервать данный визит, - отчеканила я и направилась к выходу. - Матвей?
   - Да, поехали.
   Матвей поставил коробку с тортом на журнальный столик перед матерью.
   - А это, Екатерина Георгиевна, маленькая компенсация за моральный ущерб. Наслаждайтесь. Думаю, к Вашим финансовым претензиям мы еще вернемся, - деловито отчеканил он и вышел вслед за мной из гостиной.
   На самом деле, как ни странно это звучит, но после визита к матери у меня будто камень с плеч свалился. Ожидание было гораздо тягостнее, чем сам разговор. Я ведь вовсе не питала напрасных надежд, уж слишком часто мне доводилось переживать их крушение. А это не слишком приятно. Просто у моей матери всегда были свои планы относительно жизни единственной дочери. И в деле их осуществления ничье мнение кроме ее собственного в расчет не бралось.
   Она воспринимала меня чем-то вроде загородного дома, который возводится для себя любимой в соответствии со своими собственными вкусами. Естественно в строительство нужно вложить массу времени, денег и усилий, но зато в последствии этот дом будет служить хозяину не только надежным и уютным пристанищем, но и предметом гордости, наглядным подтверждением собственной состоятельности и успешности.
   Только ведь никому не придет в голову спрашивать у фундамента, а что же он хочет, чтобы на нем построили, в какой цвет нужно покрасить стены и сколько окон должно быть в доме... Так и со мной...
   В планы моей матери вовсе не входило ни мое раннее замужество, ни тем более беременность... Я должна была строить карьеру, всеми силами добиваться известности на журналистском поприще, а еще прославлять свою мать как непревзойденную бизнес-леди.
   Матвей не слишком вписывался в данную "идиллическую" картину, но ему повезло родиться в состоятельной семье, и его отец мог быть чем-то полезен моей матери. Мог... но пока особого рвения не выказывал... Мою горячо любимую матушку постигло разочарование. Но ведь я-то по-прежнему оставалась в ее распоряжении. Пусть, замужняя, но все же не менее целеустремленная и перспективная, чем и раньше. Разве могла она предположить, что я выкину такой фортель и забеременею. Кто угодно, только не ее здравомыслящая Кира!
   Но факт остается фактом. Мы с Матвеем приехали к ней сообщить "потрясающую новость". Так сказать, выполнили свой долг и спустя несколько минут убрались восвояси, оставив безутешную мать, горевать над крушением своих надежд в одиночестве.
   Налаживать с ней контакты пока казалось нецелесообразным. Лишняя нервотрепка мне была ни к чему, и без того хватало волнений. В ближайшее время предстояло собраться с силами и все-таки выйти на защиту диплома во всеоружии.
   Собралась. Вышла. Защитилась. И на радость Матвею притихла, усевшись на диване с пособиями для молодых родителей. А еще через месяц родилась наша дочь - крошка Алиса.
   Вероятно, так говорят все матери, но моя девочка - самый прелестный ребенок, которого мне когда-либо доводилось видеть. Даже младенцы с открыток Анны Геддес на фоне нее смотрятся гадкими утятами, я уж не говорю о тех, что рекламируют памперсы по телевизору.
   Белокурый ангелочек с любознательными зелеными глазками, пухлыми губками и совершенно очаровательными щечками. Она сразу стала всеобщей любимицей. Иначе и быть не могло. Разве смог бы кто-то устоять перед этим чудом? Мать Матвея почти поселилась у нас, не желая надолго расставаться с внучкой. Его отец не придумал ничего оригинальнее, кроме как купить яхту и назвать ее "Алиса". Сам Матвей в свободное от работы время буквально не спускал девочку с рук, даже памперсы научился менять раньше меня самой. Правда, через несколько месяцев страсти по младенцу поутихли и мы с Алисой оказались предоставлены сами себе.
   Меня слегка обижало, что моя собственная мать осталась безучастна к такому знаменательному событию как рождение внучки. Но я старалась принимать это как данность. Ведь было заведомо известно, что мои действия она, мягко говоря, не одобряет. Только я ведь ее дочь. Единственная. А она даже не поинтересовалась именем малютки, когда ей сообщили о ее рождении, я уж не говорю о росте и весе... Просто равнодушно ответила:
   - А. Ну, и отлично. Поздравляю.
   Глупо как-то получилось. Неправильно. Даже мерзко.
   Временами я жутко ее ненавидела. А иногда, глядя на Алису, жалела... из-за того, что она из-за собственного тщеславия лишает себя счастья познакомиться с этим чудом. Вряд ли моя мать чувствовала себя счастливой вдали от нас. Но ведь это было только ее решение, а вовсе не мое.
   Может быть, стоило позвонить ей снова, пригласить в гости. Только мне тоже не чужда гордость. Я уже сделала первый шаг к примирению, сообщив ей о рождении внучки. Она же продолжала изображать оскорбленную невинность, или даже праведное негодование. Я убеждала себя, что мне нет дела ни до того, ни до другого. Мне ведь не привыкать...
   Прошло несколько месяцев, Алиса заметно подросла и стала еще красивее и любознательнее. Научившись ползать, моя малышка пыталась сунуть свой крошечный носик везде и всюду, не давая мне ни минуты покоя. А всех любвеобильных родственников будто корова языком слизала. Матвей, конечно, оказывал посильную помощь, но ведь большую часть времени ему приходилось находиться на работе. Я начала подумывать, что нанять домработницу, было бы не такой уж плохой идеей. Тем более, что сама я как ни старалась, но особых успехов в домашних делах не достигла.
   Начались долгие и мучительные поиски подходящей женщины. Я же не могла пустить в свой дом кого попало.
   Помню, я пыталась одновременно погладить белье и занять Алису погремушками. Почти сверхъестественная задача.
   В дверь позвонили. Я уже успела заметить, что домработницы имеют обыкновение являться на собеседование в самый неподходящий момент, и это порядком раздражало. То, когда я меняла памперс Алисе, то, когда у меня на плите в любую секунду грозилось убежать молоко. Нет, это не я такая безалаберная, а они приходили то на полчаса раньше, то на час позже назначенного времени. Но новая кандидатка, явно намеревалась побить все рекорды. Во-первых, она позвонила в дверь, хотя это было категорически запрещено и не меньше сотни раз оговаривалось в агентством. Для связи был телефон, стоявший на вибро-вызове, и ничего кроме него. Во-вторых, ей было назначено на два часа, когда Алиса должна была уже крепко спать. Но нет же... Катастрофическая непунктуальность, вероятно, отличительная черта всех домработниц.
   Подхватив Алису на руки, я пошла открывать входную дверь, намереваясь сразу же дать очередной кандидатке от ворот поворот. Да, я искала идеальный вариант, и на полумерки категорически не соглашалась. Стоит ли меня в этом винить?
   Распахнула дверь и уже почти открыла рот, чтобы произнести успевшую набить оскомину фразу: "Извините, Вы нам не подходите", и замерла. На пороге стояла моя мать, держа в руках большого плющевого медведя.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА

   Я нерешительно отступила назад, безмолвно приглашая мать войти. Та, чуть замешкавшись на пороге, окинула меня мрачным взглядом и усмехнулась. Кажется, увиденное не слишком ее воодушевило.
   - Мадонна с младенцем. Вот какую роль, значит, ты решила сыграть в этой жизни? - брезгливо поморщившись, озвучила она свои мысли.
   Надежда на то, что мать пришла с покаянной головой, улетучивалась с каждой секундой. Да, моя наивность по-прежнему била все мировые рекорды. Я все еще была склонна выискивать в собственной матери некое подобие мягкости и человечности. Но ей все эти эмоции с лихвой заменяла непоколебимая уверенность в собственной правоте.
   Подавив негодование, я погладила дочь по белокурой головке, интуитивно ища у нее поддержки. За прошедший год это вошло у меня в привычку. Еще не успев родиться, моя крошка стала для меня той соломинкой, за которую я словно утопающий хваталась в трудную минуту.
   - И я тоже рада тебя видеть. Проходи.
   Мать недовольно фыркнула и зашла в прихожую. Неловко помяв в руках плюшевого медведя, оглянулась по сторонам, вероятно, раздумывая, куда бы его положить. Оказалось, некуда.
   - Как назвали? - поинтересовалась она, кивнув на Алису. Так равнодушно, будто речь шла не о ее же внучке, а о соседском щенке.
   - Алиса. - Кажется, мне удалось не выдать лишних эмоций. Ни к чему все это. Совершенно ни к чему.
   - Красивая девочка. Ты тоже была красивой.
   - Спасибо. Проходи в гостиную. Подожди нас там, - стараясь изобразить вежливость, предложила я и направилась в кухню. - Чай, кофе?
   - Шампанское.
   - Есть что праздновать? - криво усмехнулась, не оборачиваясь. Мать бы оценила мое выражение лица. Но я не собиралась доставлять ей такое удовольствие.
   - Ну, а как же? Знакомство с внучкой. - Мне показалось или ее голос действительно дрогнул?
   - Хорошо. Будет тебе шампанское.
   Выключив утюг, я достала из холодильника бутылку и присоединилась к матери. Вероятно, мы представляли собой забавную картину. Она, такая утонченная, в брючном костюме от какого-то известного кутюрье, с аккуратной укладкой и макияжем. Лицо - шедевр пластической хирургии и косметологии. Фигура завсегдатая фитнес-центров и спа-салонов. Идеальная от кончиков наманикюренных ногтей до набоек на высоченных шпильках. И я, в старой футболке и потертых джинсах, с кое-как собранными в хвост волосами. Какой уж тут маникюр и макияж? Правильно, никакого. Вместо них неугомонная Алиса на коленях.
   Конечно, я не оправдала ожиданий своей блистательной матери. Может быть, она надеялась увидеть опровержение собственным мрачным прогнозам, явившись ко мне? А вот не повезло... Не слишком удачный момент она выбрала для визита. Приди она вечером, к возвращению Матвея с работы, картинка была бы иная. Прелестница Кира в модном платье, с аккуратной прической и легким макияжем встретила бы ее во всеоружии. Но матери удалось застать меня врасплох. Поэтому пришлось блефовать.
   - Ей не пора спать? - слегка раздраженно спросила она и, сделав глоток шампанского, изящно закинула ногу на ногу, будто бы любуясь своими туфлями.
   Я отрицательно покачала головой, мрачно отметив про себя, что после визита матери мне снова придется перемывать полы.
   - Ну, ладно. Думаю, мы и при ней можем поговорить.
   - Говори.
   - Ты себя в зеркало давно видела?
   - Недавно, - приторно улыбаясь, проворковала я.
   - Ну, и как? Нравится тебе это жалкое подобие женщины в отражении?
   - Нравится.
   - И Матвею оно нравится?
   Тишина. Кажется, даже Алиса на мгновение перестала ерзать у меня на коленях, почувствовав повисшее в комнате напряжение. Что я могла сказать? Какой ответ ждала от меня мать? Думаю, ее вполне устроило мое молчание. Она, как никто другой, умела вытаскивать наружу самые затаенные страхи своей дочери. Кто, если не она?
   - Рождение ребенка, еще не повод ставить крест на себе. У тебя диплом с отличием. Престижная профессия. Зачем делать из себя домохозяйку?
   - С минуты на минуту должна придти на собеседование очередная домработница, - зачем-то сообщила я.
   Но, кстати, после этих слов мать заметно расслабилась и, будто торжествуя победу, осушила одним глотком фужер с шампанским.
   - Отличная новость. Значит, еще не все потеряно. К твоему сведению, Коловертов готов предложить тебе работу в своем журнале. Я надеюсь, ты меня не подведешь. Усеки себе на носу, деточка, такой шанс упускать нельзя!
   Я перевела взгляд на Алисину макушку и покрепче обняла дочь, силясь вспомнить, кто же такой Коловертов. Фамилия мне была однозначно знакома, но не более того. Только признаваться в своей забывчивости не было совершенно никакого желания. Я машинально посмотрела на большого плюшевого медведя - отставленный в сторону подарок матери - и, наконец, согласно кивнула.
   - Куда и когда мне надо подъехать?

* * *

   Вот так все встало на свои места, и спустя полгода после рождения Алисы я продолжила строить карьеру в журналистике. Впрочем, это даже не слишком отвлекало меня от семьи. Да, у нас появилась няня и домработница в одном лице. Но и я, по договоренности с начальством, не просиживала днями и ночами в редакции. Какая разница, где писать статьи для еженедельника? Хотя необходимость посещать ряд светских мероприятий все-таки внесла некие коррективы в мой распорядок дня. Само собой.
   А потом позвонили из деревни и сообщили, что бабушку Матвея экстренно госпитализировали в предынфарктном состоянии. Матвей, как любящий и заботливый внук, покидал сумки в багажник и уже на следующий день был почти в тысяче километров от Москвы.
   К счастью, все обошлось. Бабушка довольно быстро выздоравливала, наслаждаясь вниманием многочисленных детей и внуков. Но Матвей возвращаться домой особо не торопился. Может быть, двухнедельное отсутствие и не слишком большой срок, и я зря накручивала себя излишними сомнениями, но факт остается фактом - после этой поездки Матвей стал вести себя немного странно. То будто бы избегал меня, то обвинял во всех смертных грехах человечества, то неожиданно являлся домой с цветами и клялся в вечной любви, то задерживался на работе до поздней ночи, игнорируя мои звонки.
   Иногда складывалось впечатление, что он чего-то опасался, прикрывая свои страхи занятостью, усталостью, агрессией и романтическими порывами. Со временем, смутные подозрения оформились в уверенность - дело дрянь. В какой то момент я начала замечать, что Матвей стал вздрагивать от телефонных звонков, а потом и вовсе отключать мобильник по вечерам. Но мои попытки поговорить с мужем начистоту ни к чему не приводили. Точнее результат, конечно, был, но совсем не тот, на который я надеялась. Вспыльчивость стала верным спутником моего прекрасного принца при общении со мной.
   Как ни странно, долгое время я не связывала перемены в поведении Матвея с его поездкой на родину предков. У меня было две версии происходящего. Одна другой чудесней. Первая - серьезные проблемы с бизнесом, попахивающие криминалом. Вторая - амурные похождения Матвея на стороне. Прежде всего, я решила разведать обстановку в офисе и не рубить с плеча.
   Помню, как явилась во всеоружии в башню на Пресненской набережной, куда незадолго до этого переехал центральный офис, поднялась на 54 этаж и предстала перед недоумевающим секретариатом. Конечно, все эти пигалицы знали, кто я такая, оттого произведенный эффект был еще более комичен.
   Насколько мне известно со слов свекрови, меня там представляли чем-то вроде Армагеддона в юбке. Высокомерной, стервозной карьеристкой, сметающей все на своем пути, и которую не интересует ничего кроме ее собственного благополучия и карьеры. Невероятно лестная характеристика. Главное, справедливая. Хотя, честно говоря, я даже не представляю себе, откуда эти дамочки черпали свои сведения обо мне. Я ведь была не частой гостьей в этом месте.
   Итак, я - красивая и высокомерная стерва - появляюсь в приемной и обвожу собравшихся равнодушным взглядом. Щебетавшие на отвлеченные темы секретарши замолкают на полуслове. Кто-то тут же приклеивает на свою глуповатую физиономию заискивающую улыбочку, всем видом показывая готовность опуститься передо мной в глубоком реверансе. Кто-то, старательно отводя глаза, начинает изображать видимость бурной деятельности. Кто-то, прекратив на мгновение поправлять чулок, замирает в нелепой позе умственно отсталой обезьянки. Кто-то, испуганно воззрившись на меня, старательно прячет под столом нечто, напоминающее по запаху "Доширак". Смешно и даже немного противно.
   - Самолет летел, крылья терлись, вы нас не ждали, а мы приперлись, - саркастически прокомментировала я сцену и, минуя столы секретарш, направилась в кабинет Матвея.
   Цокот каблуков эхом разносился по опустевшему коридору, накаляя и без того напряженную атмосферу. Самое забавное, что это вовсе не меня должно было тревожить, а тех бездельниц в приемной, только повисшее тягостное молчание, действовало на нервы именно мне. Я затылком ощущала их, вероятно, не слишком доброжелательные взгляды. Интуитивно прислушивалась к тишине за спиной. И по привычке горделиво расправляла плечи. Именно по привычке...
   Я остановилась у кабинета Матвея и, постучав, тут же приоткрыла дверь. Еще одна приемная. Только на этот раз совершенно пустая. Личного секретаря Матвея на месте не было. А жаль. Милейшая Елена Григорьевна - просто кладезь информации, да и работает в компании не меньше пятнадцати лет, кому как не ей быть в курсе всех дел. Матвея еще мальчишкой знала. И ко мне относится, в отличие от других секретарей в фирме, очень неплохо.
   Подавив разочарование, я прошла мимо пустовавшего секретарского стола ко второй двери, за которой и проводил свои рабочие будни мой муж, и без стука заглянула в кабинет. Матвей, повернувшись в кожаном кресле спиной ко входу, разговаривал по телефону. И судя по всему, разговор был не из приятных.
   - Да я и слышать ничего не хочу. Прекрати мне звонить. Хватит. Всё!
   Я недоуменно замерла в дверях. Оказывается, вспыльчивость Матвея дома, лишь жалкое подобие того, как он рявкнул в трубку секунду назад. Я даже представить себе не могла, что когда-нибудь услышу в его голосе такую ярость.
   Он медленно развернулся в кресле лицом к двери и вдруг заметил меня. Я видела, как гнев в его взгляде молниеносно сменяется испугом, затем - горечью и, наконец, какой-то усталой обреченностью. Нужно было что-то сказать, только что? В голове судорожно металось бесчисленное множество вопросов. И едва ли не впервые в жизни я вдруг усомнилась, что действительно хочу знать ответы. С кем он мог так говорить? Чьих звонков он боялся дома? Тот же самый ли это человек? Что происходит?
   - Кирюш... Ты все неправильно поняла. Я объясню...
   - Объясни.

* * *

   На самом деле я не услышала ничего такого, что обязывало Матвея давать какие-либо объяснения. Но он сам, вероятно, этого не понимал. Судя по его реакции, приди я на пару минут раньше, то мне действительно открылась бы некая нелицеприятная правда. Только мне удалось застать лишь самый конец его разговора, и Матвею об этом знать было вовсе не обязательно. Решил объяснить - так пусть объясняет, а я послушаю и постараюсь понять, чем же так напугало его мое неожиданное появление.
   На некоторое время в кабинете повисло неловкое молчание. Матвей старательно отводил глаза, и это еще больше убеждало меня в правильности выбранной линии поведения. Блеф - великая штука. Может, конечно, обернуться против тебя же, но я не привыкла убегать от правды, поджав хвост. Пусть, она и грозилась разрушить вдребезги всю мою так старательно построенную жизнь.
   Я ждала, вальяжно усевшись в кресле напротив его стола, и, чуть склонив голову набок, смотрела на Матвея. Главное, не выказывать волнения и вести себя спокойно. Впрочем, кажется, мое спокойствие в тот момент граничило с высокомерием. И это тоже сыграло мне на руку.
   - Это Нюра звонила, - наконец, заговорил Матвей и снова замолчал.
   - Догадываюсь, - солгала я. О Нюрочке я как раз и не подумала. Она к тому времени совершенно вылетела у меня из головы. Оказывается, зря. Не забыла девушка о Матвее. Хотя лично мне в это верилось с трудом, ведь столько лет прошло. Мы уже давно не подростки, пора бы уже взяться за голову и строить свою жизнь без оглядки на полудетские чувства... Но нет, она так и не оставила попыток разбить мою семью. Оказывается.
   - Мы виделись с ней в деревне.
   - Это я уже поняла. - И снова ложь.
   - Она раздобыла мой рабочий телефон, теперь названивает.
   - Чего хочет? Любви? Денег? - усмехнулась я.
   Матвей вздрогнул. Видимо, я попала в самую точку. Денег? Вот это уже выглядело странно. Очень. Ведь я отлично понимала, что попроси она - Матвей бы не смог отказать, тем более, что финансовых проблем мы не испытывали. Но раз это вызвало у Матвея подобную реакцию, значит, все не так просто.
   - Значит, денег?
   - И их тоже.
   - Много? - Я будто утопающий ухватилась за иллюзорную соломинку, в надежде, что реакция Матвея была вызвана лишь баснословностью обозначенной суммы. Но и сама отлично понимала, что это не может быть правдой. Не того полета птичка Нюрочка.
   Матвей пренебрежительно скривился и отрицательно покачал головой. Я даже не удивилась.
   - Значит, шантаж, - предположила я. - И чем же тебе угрожает милейшая Нюрочка?
   Матвей тяжело вздохнул и, наконец, посмотрев мне в глаза, четко выговаривая каждое слово, сказал:
   - Ей нужны деньги, чтобы уехать из деревни, обосноваться в городе и растить своего ребенка.
   Я судорожно вцепилась в подлокотник кресла, не отрывая напряженного взгляда от Матвея. Его слова просто не желали укладываться в голове. Ребенок Нюрочки, деньги на содержание которого она требует у Матвея. Требует шантажом... И судя по всему уверена, что он подействует... Кто отец этого ребенка? Ответ напрашивался сам собой - Матвей.
   - Единственный человек, который по ее мнению может ей дать такую сумму, это я. Терять ей уже нечего. Поэтому она пошла ва-банк. Уверяет, что если я не дам ей денег, то она скажет тебе, что отец ребенка - я.
   - А это не ты? - Я попыталась изобразить язвительный тон, но вопрос, вероятно, прозвучал жалко, с затаенной надеждой на чудо. Только в чудеса я с детства не верила...
   Матвей отрицательно покачал головой.
   - Нет, не я.
   Мне безумно хотелось, чтобы это было правдой. Но задачка категорически отказывалась сходиться с ответом. Какой в таком случае смысл в шантаже? А тем более в лживом оговоре...
   Стряхнув оцепенение, я задумчиво прикусила нижнюю губу.
   - Если это так, то почему она думает, что подобные угрозы подействует?
   - Не знаю, - пожал плечами Матвей, по-прежнему пристально глядя мне в глаза. - Быть может, это ее последний шанс?
   - Шанс на что?
   - На выживание. Она уверена, что, узнав о ее беременности, отец выгонит из дома. А незаконнорожденный ребенок покроет несмываемым позором ее честное имя.
   - И единственный выход - бежать?
   - Вероятно.
   - Почему она в таком случае обратилась не к отцу ребенка, а к тебе? Что он думает обо всем этом?
   - Я не знаю. Кажется, он женат и признавать ребенка не собирается.
   Объяснения звучали логично, но все равно из них выпадало самое главное звено. Ведь отцовство проверить не так уж и сложно, мы ведь не в Каменном веке живем. Об экспертизе ДНК должны были слышать даже в деревне...
   Я хотела верить Матвею, только не получалось. Не могла я представить ситуацию, что девушка - пусть, даже Нюрочка - в какой бы безвыходной ситуации она не оказалась, пришла с угрозами солгать, чтобы получить деньги в обмен на правдивое молчание. Абсурд.
   - Ты мне не веришь, - угрюмо пробормотал Матвей. - Именно на это она и рассчитывала.
   - Что я тебе не поверю?
   - Именно. Что, едва услышав ее ложь, ты даже разбираться не станешь, а сразу подашь на развод.
   - Но ведь существует тест ДНК. Если ты твердо уверен в том, что не ты отец ее ребенка, то... - я оборвала себя на полуслове и, издав мучительный стон, сжала виски пальцами. - Ты ведь спал с ней! - нетерпящим возражений голосом, наконец, озвучила я свои мысли. - Спал! Иначе бы она к тебе не обратилась!
   - Ну да спал. Когда-то давно. Я и не скрывал этого от тебя.
   - Нет! Не только! Во время последней поездки в деревню! Спал. Именно поэтому она позвонила - сказала, что беременна. Ты... спал с ней.
   Матвей отрицательно покачал головой.
   Я не верила. Хотела, но не получалось. Но все же старательно пыталась найти другое объяснение шантажу. И вдруг Матвей резко вскочил из-за стола, яростно ударив по нему кулаком. В отчаянном жесте вцепился себе в волосы. На мгновение отвернулся к окну и, тут же метнув на меня пронзительный взгляд, издал почти звериный рык. Я вздрогнула от неожиданности.
   - Мы столько лет вместе, и ты все равно мне не веришь! - Гневно склонившись ко мне, заорал он. - Не веришь! Как можно строить семью без доверия? Задумайся! Долго еще между нами будут стоять твои детские комплексы ненужности?
   Неконтролируемая ярость в его взгляде заставила меня испуганно вжаться в кресло. Потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки и отразить атаку.
   - Лучшая защита нападение? - устало прикрыв глаза, тихо пробормотала я.
   Матвея замер, грозно нависая надо мной. Его тяжелое, прерывистое дыхание гулко отдавалось у меня в висках и пугало даже больше, чем тот, сотрясавший стены, крик.
   - Прости, - наконец пробормотал он и досадливо потер переносицу. Сел. Будто и не было той вспышки неуправляемого гнева. Выжидательно взглянул на меня.
   - Мне нужно все обдумать, - чеканя слова, произнесла я и, решительно поднявшись с кресла, направилась к двери. - Поговорим позже.
   Матвей молчал. Да и что он мог еще сказать? Все аргументы уже были озвучены. Дело оставалось за малым - решить для себя, что делать дальше. Не рубить с плеча, а еще раз все тщательно обдумать. В конце концов, я же им свечку не держала, как я могла быть уверена в виновности Матвея... Почему словам Нюрочки, которая, кстати, даже на моей собственной свадьбе утверждала, что не отступился от Матвея, я верила больше, чем своему мужу? Детский комплекс ненужности... Так, кажется, он это назвал...

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Как ветхая краса, наш ветхий мир привык

Морщины прятать под румяны...

М. Ю. Лермонтов, "Поэт"

   Сев в машину, я бездумно повернула ключ зажигания, нажала на педаль газа и вырулила с подземной парковки. Возвращаться домой не было ни малейшего желания, ехать в редакцию тем более. Хотя это-то как раз и могло отвлечь меня от тягостных мыслей. Только разве это выход? Мне нужно было подумать. Переосмыслить произошедшее и принять единственно верное решение. Но в голове зияла пустота, настойчиво вытеснявшая все обрывки мыслей. Странное состояние, совершенно неестественное и даже не соответствующее ситуации. В душе ничего - ни боли, ни отвращения, ни отчаяния, лишь какое-то подобие обиды. Очень смутной, запрятанной глубоко в подсознании. И все. Пустота.
   - Мне надо подумать, - повторила я вслух. А в ответ лишь мягкий рокот мотора. Включила магнитолу. Донесшиеся из динамиков звуки прорезали тишину, и салон наполнился мелодичным голосом Лорен Кристи.
   Я стала по привычке напевать под нос, повторяя за певицей слова:
   - ...everything I am
   And everything I want to be
   I'll put it in your hands
   If you could open up to me oh
   Can't we ever get beyond this wall...
   Остановилась на светофоре и, облокотившись на руль, отрешенно посмотрела на нависшие над городом свинцовые тучи. Зима в тот год долго не желала сдавать весне занятые позиции. То отступала, а то вдруг снова шла в атаку. Вплоть до середины апреля с неба то и дело срывался снег. Вот и тогда, сидя в машине, я наблюдала, как на лобовое стекло сыпется мелкая снежная крупа. А в мыслях крутилось сожаление о том, что несколько теплых дней пошли насмарку, и рыхлые островки грязного льда, время от времени встречавшиеся вдоль дороги, могут снова превратиться в высокие сугробы. Хотелось весны.
   Я долго каталась по городу. Бездумно сворачивала на незнакомые улицы, время от времени останавливалась на светофорах, снова трогалась с места, выезжала на знакомые магистрали и опять скрывалась в проулках. В лобовое стекло билась мелкая снежная крошка - словно миниатюрные пенопластовые шарики. По сторонам мелькали яркие рекламные щиты, спешили по своим делам прохожие, зябко поднимая воротники повыше, чтобы скрыться от пурги. На асфальте кружила поземка, а радио беспрерывно транслировало песни о любви. Я должна была подумать... Только о чем? Я забыла...
   А потом вдруг решила ехать домой. Там ждала Алиса, недописанная статья, Матвей скоро должен был приехать с работы... Воспоминания больно полоснули по сердцу. Пальцы судорожно сжали руль. Какое решение я успела принять? Никакого.
   Впереди мелькнула вывеска "Кофе-хауса". Я, поддавшись сиюминутному порыву, перестроилась в правый ряд и стала искать место для парковки. Нашла и даже почти сразу. Вышла из машины. В лицо ударила колкая метель. Я поморщилась от отвращения и решительно направилась ко входу. Хотелось кофе. Обязательно черного, без сливок и сахара. И немедленно. Промедление смерти подобно.
   Помню, сидела за столиком у окна, задумчиво глядя на улицу. Стемнело. В витрине напротив стали переодевать манекены. Девушка продавщица долго не могла справиться с какой-то полосатой кофтой. Та никак не желала налезать за черную пластиковую фигуру. Я улыбнулась, вспомнив, как иногда приходится извернуться, чтобы одеть Алису на прогулку. В кармане завибрировал телефон. Посмотрела на экран - Матвей. Тяжело вздохнула и скользнула пальцем по сенсорной стрелке, молча поднесла трубку к уху.
   - Кирюш, ты где?
   В Москве. За МКАД я точно не выезжала. А в остальном - полная прострация.
   - В "Кофе-хаусе".
   - Где?
   Я молчала, пытаясь за несколько секунд принять решение, на которое мне не хватило дня. А Матвей терпеливо ждал моего ответа.
   - Ладно, я сейчас приеду. Поговорим, - наконец сказала я и положила трубку.
   Как бы то ни было, спал Матвей с Нюрочкой или нет, эта девушка была близка к своей цели как никогда раньше. Наша семья оказалась на грани распада. И теперь лишь от меня зависело ее будущее. Я не знала, как мы сможем жить дальше после того разговора в офисе. Смогу ли я преодолеть недоверие к словам Матвея. А если вдруг он ни в чем не виноват, сможет ли простить мне сомнения в его честности. Не знала, но была готова попытаться... Я ехала домой. И там меня ждали дочь и муж.
   Едва я успела войти в квартиру, в прихожей появился Матвей. Взгляд взволнованный, волосы всклокочены, будто он в ожидании моего прихода беспрерывно запускал в них руки. Без пиджака, но зато с болтающимся на шее ослабленным галстуком. Облокотившись на стену, он выжидательно смотрел на меня. Кажется, я заметила в его глазах надежду.
   - Привет, - усмехнулась я. Наверное, это выглядело очень неестественно. Под стать ситуации.
   - Привет. Где ты пропадала?
   - По городу каталась. Думала.
   - И что надумала?
   - Пойдем в гостиную.
   Слабо улыбнувшись, он неспеша последовал за мной. Я остановилась в дверях, задумчиво глядя на темно-алые розы, стоявшие в вазе на журнальном столике.
   - Это мне? Спасибо. Красивые.
   Матвей достал из бара бутылку коньяка и разлил по бокалам - себе и мне.
   - День сегодня тяжелый выдался. Давай выпьем?
   Я согласно кивнула и присела на диван. Устало откинулась на спинку, грея в руке бокал с коньяком. Матвей напряженно смотрел на меня. Молчал.
   - Знаешь, я тебе верю, - тихо проговорила я. - Верю. Давай не будем позволять этой женщине ломать нам жизнь. Дай ей денег и пусть катится на все четыре стороны. Лишь бы подальше от Москвы.

* * *

   Мы действительно старались жить, будто ничего не произошло.
   Утро следующего дня задало хороший старт. Я проснулась от манящего кофейного аромата и струящихся в окно лучей яркого весеннего солнца. С улицы доносилось жизнерадостное щебетанье птиц и приглушенный звон капели. Будто бы и не было вчерашней вьюги. Наверное, таким и должно быть утро новой жизни.
   Я приоткрыла глаза и взглянула на часы. Начало седьмого. Матвей редко вставал так рано. Иногда, если на него вдруг снисходила гениальная идея посетить до работы спортзал, он с героическим видом спасителя вселенной заводил будильник на шесть. А с утра на протяжении получаса переставлял его на пять минут попозже. И в результате, разбудив весь дом, продолжал спать до половины девятого. Но это был явно другой случай.
   Осторожно, стараясь не разбудить мирно посапывающую в своей кроватке Алису, я встала с постели и направилась в кухню на разведку. Шпионки из меня не получилось так как, едва оказавшись на пороге кухни, я ненароком выдала свое присутствие удивленным возгласом. А удивляться было чему. Матвей с обнаженным торсом, в одних пижамных штанах стоял напротив плиты и жарил оладьи, то и дело сверяясь с раскрытой поваренной книгой и секундомером. Потрясающее зрелище. Как тут не ойкнуть?
   Матвей обреченно вздохнул и с расстроенным видом повернулся ко мне.
   - Ну, и как это называется? Первый раз в жизни решил приготовить любимой женщине завтрак в постель, а она... зачем-то проснулась раньше времени.
   - Я не специально. Знала бы - выпила с вечера снотворное.
   - Придется как-нибудь повторить, - лучезарно улыбнулся Матвей и, отложив деревянную лопаточку в сторону, с завораживающей грацией хищника направился ко мне.
   Полный страсти взгляд опалил меня волной желания. Я интуитивно подалась ему навстречу, через долю секунды оказавшись в крепких объятиях Матвея. Его губы страстно коснулись моей шеи, руки нетерпеливо скользнули по спине, сминая тонкую ткань ночной сорочки. Я запустила подрагивающие пальцы в шелковистые волосы мужа, еще теснее прижимаясь к нему, и чувствовала, как молниеносно нарастает возбуждение, как твердеет его плоть. Волнующий жар разлился по телу. Из груди вырвался судорожный стон... Дрожь...
   - Я не могу без тебя, - прошептал Матвей и, подхватив меня за ягодицы, усадил на кухонный стол.
   Наши губы сплелись в долгом страстном поцелуе. Жадном. Первобытном.
   - Я люблю тебя! - слышу настойчивый голос Матвея. - Люблю тебя!
   Пульсирующая плоть решительным толчком наполняет меня до предела.
   - Люблю тебя! - Стон.
   Прижимаюсь теснее, впиваюсь ногтями ему в спину. Отдаюсь страсти целиком, без остатка. Ритмичные движения сплетенных тел. Холодная столешница под обнаженными ягодицами... Слившиеся воедино стоны... Мои - его... Запах подгоревших оладьев... Кожа, влажная от пота... Хрип... Его - мой... И мир раскалывается на миллиарды подрагивающих искр... Стон...
   - Я люблю тебя...
   В сознание медленно, но неуклонно проникает едкий запах гари...
   - А я тебя, - нежно касаюсь губами мочки уха Матвея. - А еще у тебя сгорели оладьи. - Смеюсь...
   - Не страшно. Я все равно немного переборщил с количеством. На неделю хватит.
   - Ты мой рыцарь-кулинар!
   - Сегодня тебе еще предстоит убедиться, что я и в седле по-прежнему держусь неплохо.
   - Сегодня?
   - Да. У нас по плану очень насыщенный день. Через пару часов нам предстоит конная прогулка по весеннему лесу.
   Я демонстративно округлила глаза и подалась навстречу Матвею, снова подставляя губы для поцелуя. На плите продолжали гореть оладьи, судя по запаху грозясь в скором времени превратиться в черные угольки. Но какое это имело значение? Быт, работа - как все это не важно, если мы вместе... Неужели, чтобы понять такие элементарные вещи нам необходимы козни Нюрочки?
   ...Нюрочка... Я снова вспомнила вчерашнюю метель... ярость во взгляде Матвея. Его иступленный крик...
   ...Долго еще между нами будут стоять твои детские комплексы ненужности?
   А ведь он был прав. Впервые в жизни я вдруг осознала, что несмотря на всю свою показную уверенность в себе, демонстративную стервозность, я целиком и полностью состояла из комплексов, заложенных в меня матерью с раннего детства. Первым моим знанием стало то, что мой "мифический" отец - неудачник, а моя мать добилась всего сама. Вторым - что я должна быть похожа на мать, потому что она единственная, кто достоин любви и даже подражания. Третьим - что я похожа на отца. А потом меня отдали на "пятидневку"... Я была никому не нужна.
   Я старалась быть хорошей... И все равно эти попытки были оценены по достоинству кем угодно только не моей матерью. Я была очень похожа на своего отца. Я была недостойна ее любви. Чьей угодно, только не ее. Только какая мне разница до остальных, ведь я хотела быть нужной именно ей...
   ... То же самое с Матвеем. Мне не нужна была ничья любовь кроме его. Какая разница, что испытывал ко мне Серега? Или кто-то другой... Мне нужен был только Матвей. И я не хотела делить его чувства с кем-то еще... По крайней мере так было до появления в нашей жизни Алисы. Даже после ее рождения, я не перестала воспринимать себя и дочь единым целым.
   Что я переживала болезненней - возможную измену Матвея или то, что Нюрочка грозится назвать его отцом своего ребенка? Уже не знаю... Важно другое, что наши отношения все еще живы, невзирая ни на что. И мы с Матвеем вдруг посреди недели решили забросить все дела - его чрезвычайно важные договора и мою недописанную статью - и посвятить целый день нашей семье. Поехать втроем кататься на лошадях. Алиса, конечно, была еще слишком мала для таких развлечений, но Матвей развеял мои сомнения упоминанием о казачьих обычаях.
   - Смышленая она. Пусть года еще нет, так ведь и развивается не по возрасту. У казаков принято ребенка к лошади с малолетства приучать. А наша Алиса любому казаченку фору даст.
   Алисе было девять месяцев. И Матвей хотел посадить ее на лошадь. Не одну конечно, а перед собой. Гордость, с которой он говорил о нашей дочери, тешила мое самолюбие.
   День прошел замечательно. Арендовав на конюшне двух лошадей, мы поехали в близлежащий лес. Ласково пригревало весеннее солнышко, отражаясь от пронзительно белого снежного полотна. За городом, в отличие от Москвы, снег еще не успел превратиться в грязную жижу и по-прежнему заботливо укрывал торчащие из земли корни деревьев, подчеркивая черноту их обнаженных стволов. Но, несмотря на совершенно зимний пейзаж, в воздухе уже отчетливо ощущался запах весны - тот особый свежий аромат с легким привкусом пропитавшейся влагой древесины и земли.
   Некоторое время мы ехали молча, пустив лошадей шагом. Вокруг звонко щебетали птицы. Под копытами лошадей хлюпал подтаявший снег. Где-то неподалеку дятел выстукивал дробный ритм, эхом разносившийся по лесу. Алиса притихла и, любопытно озираясь по сторонам, выискивала источник звука. Я исподтишка наблюдала, как она умильно морщит лобик и теснее прижимается к Матвею, услышав почему-то недовольное фырканье лошади. Знает, у кого искать защиты. И вдруг внимание малышки привлекла серовато-рыжая белка, стремительно спускавшаяся вниз по стволу.
   - Там! - восторженно тыча пальчиком в зверька, залепетала Алиса. - Там.
   Поддавшись настойчивым требованиям дочери, мы спешились на землю. Матвей жестом фокусника, вынимающего кролика из шляпы, достал из кармана пакет с орешками и победно улыбнулся.
   - Ну, что, дамы! Кто у вас молодец?
   Алиса радостно захлопала в ладошки и заерзала на руках у Матвея, требуя выдать ей угощение для белочки.
   Я, придерживая лошадей за узды, наблюдала со стороны, как Матвей, по-прежнему держа Алису на руках, осторожно присел на корточки и положил несколько орешков в раскрытую ладошку дочери. Малышка решительно протянула руку к замершей в нескольких метрах от тропы белочке, но та тут же испуганно спряталась за черным стволом. Матвей, приложив палец к губам, улыбнулся разочарованной Алисе.
   - Тссс! Подожди. Сейчас вернется, - ласково прошептал он. Белка не заставила себя долго ждать и нерешительно выглянула из-за ствола. Алиса снова протянула ей орешек на раскрытой ладошке. Крошечный зверек, блеснув черными глазками бусинками, стремительно ринулся за угощением, но уже через пару секунд, сжав в цепких лапках орех, молниеносно ринулся обратно.
   Алиса восторженно захлопала в ладошки и доверчиво прижалась к отцу. Идиллическая картина. Только при взгляде на нее в моей памяти снова всплыл вчерашний разговор. Нюрочка и ее ребенок...
   Я решительно тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли.
   Верю... Не будем позволять это женщине ломать нам жизнь.
   А вот об этом забывать нельзя было ни в коем случае. Я верю!
   Привязав лошадей чуть поодаль, я присоединилась к Алисе с Матвеем. Теперь у белочки было целых три благодетеля. И неизвестно кому это доставляло больше радости: лесному зверьку, на которого нежданно-негаданно свалилась целая гора орехов, повизгивающей от восторга Алисе, или нам с Матвеем.
   День пролетел незаметно. У нас действительно давно не было настолько насыщенных положительными эмоциями выходных, а внеплановых тем более. Но Матвей, похоже, четко решил для себя, что отныне мы будем гораздо чаще отключаться от повседневных забот и срываться куда-нибудь втроем. И, надо сказать, он взялся за воплощение этой идеи с почти сверхъестественным энтузиазмом.
   Только тень Нюрочки все равно незримо висела между нами. Как бы я ни стремилась забыть это имя, оно, словно разбитая коленка, постоянно напоминало о себе, заставляя содрогаться от неприятных ощущений.
   В глубине души я понимала, что, пытаясь перечеркнуть одним единственным словом "верю" всю грязь, которая крылась под тем, что ему предшествовало, мы по кирпичику возводили некий иллюзорный мир, заменявший нам реальную жизнь. Мир сглаженных углов и недомолвок...
   Знаю, глупо, но я стала ловить себя на том, что в гостях у родителей Матвея, едва заходит разговор о деревне, бабушке и других родственниках с той стороны, выискиваю повод, чтобы удалиться на кухню или в другую комнату. А еще, что подсознательно избегаю соседку с пятого этажа. В чем она провинилась? Ни в чем, кроме своего внебрачного ребенка.
   Матвей не говорил, прекратились ли звонки Нюрочки, да я и не спрашивала. Но, вероятно, деньги она от него все-таки получила.
   В этом меня убедил один случайно подслушанный разговор между Матвеем и его матерью. Получив письмо из деревни, она пересказывала последние новости сыну:
   - Анютка, говорят, за голову взялась наконец-то. На подготовительные курсы в Волгограде записалась. Поступать в университет уехала. Отцу с матерью сказала, что до экзаменов у подружки поживет, с преподавателями позанимается. Давно пора. А то взрослая девка. Не глупая. Сидит в деревне коров доит, без образования. Все ее одноклассницы в город сразу после школы подались, а она не захотела. Непутевая.
   Матвей молчал. Впрочем, он в таких беседах всегда исполнял роль слушателя. Но к моему удивлению неожиданно в разговор вступил его отец.
   - Странно, что не в Москву рванула деваха. Все твои деревенские родственники, похоже, считают, что у нас тут богадельня, - грубовато усмехнувшись, обратился он к жене.
   - Миш, ну, что ты такое говоришь? Они же родня, почему бы им не помочь?
   - Ну да, ну да... Подходила эта ваша Анютка ко мне тогда на свадьбе. Бестолковая девица. Просила на работу ее взять. Я ей и предложил покурьерить. Обиделась, губы надула и бабке нашей жаловаться побежала.
   - Взял бы ее секретаршей. Что тебе стоило?
   - Из доярок в секретарши, - саркастически прокомментировал слова жены мой свекор и громко засмеялся. - Да она и компьютера-то в жизни не видела.
   - Видела, ты же сам кругловской школе несколько лет назад десять компьютеров подарил.
   - Подарил, было дело. Только думаю, их сразу после моего визита на запчасти для тракторов разобрали. Уж очень красноречиво председатель намекнул, что с агротехникой у них проблемы.
   - Миш, ну не начинай снова. Тебе же это ничего не стоило, а детям деревенским помог. Тем более, там же почти все - родня. Мог бы и трактор им купить.
   - И еще самолет, Аэробус-320, чтобы всю твою родню на Канары свозить.
   За стеной повисло гнетущее молчание. Я, подхватив Алису на руки, решила вернуться в комнату, чтобы с помощью дочери разрядить атмосферу. В этом деле крошке нет равных. Даже  Михаил Сергеевич при виде внучки просто тает на глазах.
   Вероятно, я все-таки лукавлю и пытаюсь прикрыть элементарное женское любопытство благими помыслами. Конечно, мне хотелось увидеть реакцию Матвея на новости о Нюрочке. Но скорее всего момент был упущен. К моему возвращению Матвей уже сумел переключить разговор родителей в более мирное русло - семейный бизнес и, сохраняя непроницаемое выражение лица, вводил отца в курс дела относительно поставок какого-то оборудования.
   - Ну, вот! - наигранно возмущенным голосом протянула я. - Алиса, ты посмотри на них! Только мы с тобой на секундочку удалились попудрить носики, а наши мужчины снова заговорили о работе! А ну-ка скажи дедушке свое грозное "фи"!
   Я подошла к свекру и, многозначительно подмигнув Алисе, усадила ее ему на колени. Суровый бизнесмен расплылся в умилительной улыбке.
   - Де-дя! - малышка уцепилась крошечными пальчиками за лацкан его пиджака и обвела присутствующих торжествующим взглядом. Знала чертовка свою власть над дедом.
   Я села рядом с Матвеем, и он, приобняв меня за плечи, ласково поцеловал в висок. После моего слова "верю" подобные жесты стали обязательным атрибутом наших отношений. Матвей будто бы пытался доказать окружающим и мне в особенности, что мы - идеальная семья.
   Не знаю, что чувствовала бы, веди он себя иначе, но почему-то любое его публичное проявление нежности напоминало мне о точке отсчета. Нужно было заставить себя забыть и жить дальше без оглядки на прошлое. Только как? Ведь чем старательнее я делала вид, что ничего не произошло, тем чаще воспоминания откидывали меня в то самое офисное кресло. И снова перед глазами возникал обезумевший от гнева взгляд нависшего надо мной Матвея.
   Иногда мне кажется, что именно тот эпизод я и переживала наиболее остро. Со временем он отодвинул на второй план даже сомнения в честности Матвея. У меня в душе каким-то странным образом переплелись совершенно противоположные эмоции. С одной стороны, вопреки всем стараниям, у меня не получалось безоговорочно поверить, что между моим мужем и Нюрочкой ничего не было, когда он в последний раз приезжал в деревню. Но с другой - я искренне винила себя за недоверие, от которого мне никак не удавалось избавиться. И чем больше я занималась самобичеванием, тем упорнее стремилась держать эмоции под контролем.
   Чем-то это напоминало то время, когда я, будучи подростком, пыталась скрыть от Матвея свою влюбленность. С той лишь разницей, что тогда я исполняла роль верной подруги, и моими надежными помощниками были язвительные насмешки над Некстами и тем, как часто они сменялись в постели моего Прекрасного Принца. Теперь же сарказм мог разрушить и без того хрупкое равновесие в наших отношениях. Догадывался ли Матвей, что творилось у меня в душе? Сложно сказать. Думаю, даже если мне все-таки удавалось скрывать свои истинные эмоции, все равно он не мог не сомневаться.
   Матвей, вероятно, почувствовав мое состояние, предложил ненадолго сменить обстановку. Идея, безусловно, отличная и даже весьма своевременная. Но не все так просто... По моим подсчетам приближался "час икс", а именно день, когда должен был родиться ребенок Нюрочки. Я старалась убедить себя, что никакой связи между этим событием и решением Матвея поехать в отпуск нет и быть не может. Безуспешно. Мрачные мысли кружили в голове словно почувствовавшие запах мертвечины стервятники.
   Как бы то ни было, я с "превеликой радостью" одобрила предложение поехать в Грецию и меньше чем через неделю, оставив Алису на попечение матери Матвея, мы уже летели к гостеприимным берегам Ионического моря на поиски душевного равновесия.

* * *

   Свет яркий... слоистый... красный неровным кругом накладывается на синий... А в центре я. Будто под прицелом. От страха едва сдерживаю дрожь. Дышу. Судорожно вздымается грудь. Сердцебиение гулко отдается в висках. На лбу выступает холодная испарина. Страшно...
   Стою на тонком, покачивающемся от каждого моего вздоха, канате. Чувствую босыми ступнями шершавые, плотно сплетенные жгуты. Не слышу, а ощущаю каждой клеточкой обнаженного тела, как поскрипывают под ногами натянутые нити. Страшно. Замираю, широко расставив руки в стороны. Борюсь с нестерпимым желанием зажмуриться. Дышу. Чуть приподнимаю ногу, пошатываюсь в такт канату. Кажется, вот-вот потеряю равновесие. Цепляюсь ногтями за воздух. Стискиваю зубы и делаю следующий шаг. Иду вперед. Дышу.
   Сквозь липкое облако страха до слуха доносятся нерешительные аплодисменты. Улыбаюсь. Неестественно. Напоказ. Обнажаю зубы в напряженном оскале. Дышу. Чувствую, как пошатывается под ногами канат, провисая под тяжестью моего тела. Смотрю вперед на уходящую вдаль белесую нить. Пытаюсь зрительно оценить расстояние. Путь уже не кажется таким бесконечным как в начале. Дышу.
   Делаю осторожный шаг. Нащупываю пальцами грубую веревочную поверхность. Опускаю стопу. На мгновение теряю равновесие. Неловко накреняюсь в сторону. Сердце больно сжимается от страха. Поддавшись панике, пытаюсь ухватиться за несуществующую опору. Сжимаю в кулаке пригоршню воздуха и замираю в нелепой, неестественной позе на согнутых ногах. Дрожу. Боюсь пошевелиться. Балансирую на тонкой грани между жизнью и смертью. Распрямляюсь. Дышу.
   До слуха доносится чей-то облегченный вздох. Взгляд упорно косится вниз на обтянутую ярко-алым сукном арену... Высоко... Люди на трибунах... Знакомые лица: Матвей, Алиса, мать, свекровь со свекром, бабушка с дедушкой, секретарши из офиса, Верка, Серега и, кажется, все деревенские родственники Матвея в полном составе... а поодаль беременная Нюрочка. Множество прикованных ко мне глаз. Равнодушных, встревоженных, злорадных, насмешливых, любящих меня и ненавидящих... Дышу.
   Стыжусь собственной слабости. Улыбаюсь и по-прежнему боюсь сделать следующий шаг. Знаю, надо. Хотя бы назло тем, кто жаждет моего позорного падения. Хотя бы ради тех, кто надеется, что я смогу... кто верит в меня. Дышу. Приподнимаю ногу и нащупываю пальцами канат. Осторожно ступаю. Напряженно смотрю вперед, силясь разглядеть скрытую во мраке цель. Что там? Непонятно. Зачем я туда иду? Как я попала на этот натянутый под куполом цирка канат? Почему я? Судорожно пытаюсь вспомнить что-то важное. Не получается.
   Рискуя снова потерять равновесие, зачем-то оборачиваюсь назад. Но и там тоже непроглядная тьма. Обратного пути нет. И не могло быть никогда. Снова делаю осторожный шаг по канату и замираю. Тревожно и недоверчиво смотрю вперед: еще секунду назад зиявшее чернотой пространство вдруг прорезают крошечные синеватые языки пламени и молниеносно смыкаются в круг, словно обрисовывая огромную газовую конфорку.
   Ужас сковывает меня ледяными цепями. Зубы отбивают барабанную дробь. Чувствую, как подкашиваются колени. Кидаю судорожный взгляд вниз, ища поддержки у зрителей. Вижу панику в глазах Матвея и безвольной куклой падаю в бездну... Кричу...
   ...Беззвучный крик прорвал пелену удушающего кошмара, словно шуршащую кальку. Я резко села на кровати, выпутываясь из влажного плена отельных простыней. Руки подрагивали в такт тревожно вздымавшейся груди. Сердце отбивало бешеный ритм, отдаваясь в висках, словно металлический стук тяжелых товарных вагонов по рельсам.
   Я с облегчением поняла, что затянувшееся выступление неумелого канатоходца в моем исполнении было лишь сном. Но все равно полностью взять себя в руки было не просто.
   Глаза постепенно привыкали к мучнистому полумраку. Стараясь привести учащенное дыхание в норму, я всматривалась в свое мутное отражение в зеркале. Жалкое зрелище. Бледное испуганное лицо, темные круги под глазами, чуть приоткрытый рот... Перевела взгляд на спавшего рядом Матвея. Казалось, в нем не было ничего от того мужчины с округлившимися от ужаса глазами, который только что наблюдал за моим позорным падением. Могла ли за его сонной безмятежностью и спокойствием скрываться паника?
   Я знала ответ...
   За окном, просачиваясь алой полоской сквозь будто присыпанную мукой синеву, занимался рассвет. Наступал новый день. Точно такой как вчера, но в то же время совсем иной, ведь мне предстояло прожить его с совершенно новой для меня правдой. А, быть может, это лишь бред воспаленного сознания? Попытка убежать от самой себя и найти иллюзорную соломинку, за которую можно было бы ухватиться, погружаясь в студеные воды предательства?
   Я спустила босые ноги с кровати и побрела на балкон. Взяла с тумбочки оставленные Матвеем сигареты и зажигалку. Я редко курю, но иногда все-таки не могу справиться с искушением. В то утро был как раз такой момент.
   Облокотилась о перила, вглядываясь в подернутую седой дымкой даль. Глубоко вдохнула солоноватый морской воздух. Да, действительно... Все эти долгие месяцы напряженного ожидания моей главной ошибкой был некий эгоцентризм.
   Я верю...
   Я могу. Я сделаю. Я сумею. Ключевое слово "Я"... Кто, если не Кира?
   Плохо ли это? Наверное, да.
   Ведь именно из-за собственной самонадеянности я вдруг оказалась на тонком канате в полном одиночестве. Мы должны были выполнять этот номер вдвоем с Матвеем, но я, сама того не ведая, подсознательно отвергала его поддержку, оставив его в рядах зрителей. А он, наблюдая за представлением снизу, все равно остро переживал шаткость каната вместе со мной. А заодно и то, что несмотря на все свои усилия, не в силах что-либо исправить...

* * *

   В конце сентября мы вернулись в Москву. Кажется, к тому моменту мне удалось перебороть себя и собственные сомнения.
   Сон оказался на пользу. Именно благодаря ему я сумела нащупать ту опору, которая помогла мне поверить. Увидеть сквозь беспросветную мглу все то, что связывало нас с Матвеем. Вспомнить светлые моменты нашей жизни и провести параллель между прошлым и настоящим.
   Мы были вместе семь лет. И ни разу Матвей не дал мне повода усомниться в своей верности. Так почему же я так легко поверила Нюрочке, которая поставила себе целью во что бы то ни стало разбить нашу счастливую семью?
   Почему я выискивала в знаках внимания Матвея попытку загладить свою вину? Ведь когда-то такое поведение с его стороны было нормой. Осознав это, я наконец-то смогла вздохнуть полной грудью и, посмеявшись над собственными страхами, доверчиво и трепетно прижаться к мужу. Нежно накрыть поцелуем его губы и, на мгновение отстранившись, чтобы заглянуть ему в глаза, чуть слышно прошептать:
   - Я так тебя люблю, родной.
   На меня снова смотрели любимые, лучащиеся счастьем дымчато-серые глаза. Обнимали надежные крепкие руки, и главное их прикосновение как прежде дарило уверенность и душевное равновесие.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

   Был конец декабря. Все еще бесснежные московские улицы пестрели разноцветными огнями и поздравлениями с Новым годом на перетяжках. На площадях будто в одночасье появились искусственные, а кое-где даже натуральные ели. Москва с нетерпением ждала праздника. А я, застряв в очередной пробке, мечтала поскорее выбраться из этого хаоса и оказаться дома.
   Сдав статью главному редактору, я рванула по магазинам и, превозмогая собственное "я", стала крошечной частицей столь ненавистной мне предновогодней суеты, слившись с толпой покупателей. Нам с Матвеем предстояло сотворить для Алисы волшебную зимнюю сказку. И пусть погода была явно не на нашей стороне - говорят, даже ёжики в лесу никак не могли заснуть в тот год - мы свято верили, что это не сможет помешать нашим планам. Мы собирались на дачу. А перед отъездом мне предстояло закупить подарки и тонны украшений, чтобы нарядить загородный дом и растущую во дворе ёлку, а заодно и городскую квартиру.
   Я твердо вознамерилась сделать так, чтобы Алиса, в отличие от меня, сохранила ощущение праздника в Новый год на всю жизнь. Но даже, несмотря на столь решительный настрой, излучать радость и оптимизм мне удавалось с большим трудом. На стойкое, годами культивируемое внутреннее неприятие новогодних праздников накладывалось волнение от возложенной на мои плечи ответственности. Я очень боялась повторить ошибки собственной матери...
   И вот, в рекордно короткие сроки расправившись с магазинами и отстояв во всех московских пробках, я подрулила к подъезду. Едва завидев огромное количество пакетов, которые я не слишком успешно пыталась удержать в руках, ко мне на помощь ринулся один из вахтеров. Милейший человек, настоящая находка для всех жильцов нашего дома. Мы поднялись вместе на лифте и остановились у дверей квартиры, пока я рылась в сумке, чтобы найти ключи.
   - А у Вас, кстати, гости, - вдруг сообщил мне вахтер.
   - Да? Странно. Мы никого сегодня не ждали, - недоуменно пожала плечами я, поворачивая ключ в замочной скважине.
   - Девушка с ребенком.
   Я замерла у приоткрытой двери и нерешительно оглянулась через плечо на мужчину. Но тут же, справившись с замешательством, сказала:
   - Проходите, Сергей Иванович. Хотите чаю?
   Вахтер неуверенно замялся в прихожей.
   - Да нет, Кира Анатольевна. Как-нибудь в другой раз.
   Я проследила за его взглядом и заметила вышедшую в прихожую нянечку Алисы. Женщина выглядела странно. Нервно подрагивающие руки и смущенно потупленные глаза выдавали ее волнение.
   - У нас, говорят, гости? - спросила я у нее, входя в квартиру. - Положите пакеты здесь, Сергей Иванович. Спасибо Вам.
   Вахтер послушно оставил мои покупки на полу и ретировался, а я, закрыв за ним дверь, вопросительно посмотрела на нянечку.
   - Елена Валерьевна, что с Вами?
   - Тут девушка пришла, Кира Анатольевна. С ребенком, - женщина кивнула в сторону гостиной. - Хочет с Вами поговорить или с Матвеем Михайловичем. Странная она какая-то. Я Алису от греха подальше пораньше спать уложила. А сама за этой присматриваю. Как бы не украла чего.
   Я уже знала кто это и решительно направилась к незваной гостье. Нянечка хвостом следовала за мной.
   - Елена Валерьевна, сегодня Вы можете быть свободны. Внукам подарки купите. Правда в магазинах такие ужасные очереди, - обратилась я к ней, но заметив тревогу на ее лице, добавила. - Не волнуйтесь, все в порядке. Думаю, это дальняя родственница Матвея Михайловича из деревни нагрянула. Они любят сваливаться, словно снег на голову.
   Вероятно, мой голос звучал убедительно, потому что тревога на ее лице сменилась облегчением и женщина, поспешно попрощавшись со мной, убежала домой. Это к лучшему, свидетели предстоящей встречи мне были ни к чему.
   Остановившись в дверях, я окинула взглядом вальяжно рассевшуюся на диване девушку. Не даром нянечка опасалась воровства с ее стороны, удивительно другое - как эту особу вообще пропустили охранники. Пообтрепавшиеся снизу джинсы с налипшими на них комьями грязи, серый свалявшийся свитер, сальные волосы, собранные в некое подобие косички вряд ли могли вызвать у них доверие. Да и ребенок, завернутый в неряшливое розовое одеяло, тоже не мог служить оправданием подобной халатности. Мало ли нищенок с детьми побираются по улицам.
   - Ну, здравствуй, Нюра! - насмешливо обратилась я к гостье. - Чем обязаны столь неожиданному визиту?
   Она подняла на меня высокомерный взгляд и скривила губы в наигранно презрительной улыбке.
   - Вот именно обязаны, - кивнув на ребенка, выпалила она.
   - Опять шантажировать явилась? Так не по адресу.
   - Почему сразу шантажировать? Отдать то, чем наградил меня твой муженек.
   - Гордость взыграла? Решила деньги вернуть? Оставь себе.
   - Оставлю, как компенсацию за моральный ущерб. Но взамен, у меня есть для вас подарочек. К новому году, так сказать.
   - Спасибо. Только не стоило утруждаться. Лучший подарок для нас...
   - Стоило, - прервала она меня на полуслове и решительно поднялась с дивана, неумело удерживая в руках ребенка. - Держи. Ее Надя зовут.
   Я отпрянула и, заметив, мое испуганное выражение лица, Нюрочка гадливо улыбнулась.
   - Это дочь Матвея.
   - Ложь.
   - Убеждай себя. Только ты же сама знаешь, что я не вру.
   - Говори, что тебе надо, и проваливай.
   Нюрочка кивнула на журнальный столик, продолжая высокомерно смотреть мне в глаза:
   - В папке свидетельство о рождении и мой отказ от ребенка.
   - Что? - недоуменно переспросила я.
   - То! - яростно прищурившись, выпалила она и снова шагнула ко мне, пытаясь отдать ребенка. Из розового свертка послышался слабый писк, тут же превратившись в надрывный плач.
   - Ты отказываешься от собственного ребенка? - судорожно сглотнув, промямлила я.
   - Он мне не нужен! Я ненавижу его! - выкрикнула Нюрочка.
   - Ты сумасшедшая.
   - Я не желаю ломать себе жизнь из-за него!
   - Ты сумасшедшая, - снова повторила я, не в силах подобрать других слов. Поведение этой девушки не укладывалось у меня в голове. Мне казалось, что все это лишь непонятный, бессвязный бред. Что еще чуть-чуть и я проснусь... И все снова встанет на свои места. Происходящее не могло быть правдой.
   Нюрочка кинула на меня лихорадочный взгляд и, метнувшись к дивану, положила на него розовый сверток с плачущим младенцем.
   - Счастливо оставаться! - выкрикнула она и рванула в прихожую, на бегу натягивая мешковатую куртку.
   - Постой!
   А в ответ оглушительный звук захлопнувшейся двери.

* * *

   Оторопь вдруг сменилась нервной дрожью. Превозмогая слабость во всем теле, я подхватила с дивана надсадно орущий розовый сверток и рванула к двери. Непослушные пальцы бесконечно долго возились с захлопнувшимся замком и, наконец, все-таки сумели с ним справиться. Я выбежала из квартиры. Никого. Лихорадочно вздохнув, взглянула на табло. Пять... Четыре... Лифт стремительно увозил Нюрочку вниз. Я метнулась к лестнице. Резко рванула на себя дверь. Закрыто. В отчаянии ударила по ней кулаком и тут же взвыла от бессилия. Завернутый в одеяло младенец испуганно притих, но через мгновение снова разразился пронзительным плачем. Отвратительный звук. Яростно скрежеща зубами, я бегом вернулась к лифту. Несколько раз нетерпеливо нажала на кнопку вызова. Потянулись бесконечные секунды ожидания. Не секунды - часы. Я словно запертый в клетке зверь металась от стены к стене. Казалось, прошла вечность, прежде чем передо мной с легким щелчком разъехались металлические створки. Торопливо заскочила в лифт и вдарила пальцем по кнопке.
   - Ну, быстрее же! Давай!
   Лифт медленно пополз вниз. Тесное пространство наполнилось надрывным плачем младенца.
   - Да заткнись же ты! - яростно встряхнув сверток, рявкнула я. Бесполезно. - Заткнись! Ну, давай же!
   Лифт остановился. Еще доля секунды и створки неспешно разъехались в разные стороны. Я, не прекращая трясти орущий сверток, выбежала в фойе. Мне наперерез метнулся встревоженный вахтер.
   - Кира Анатольевна, что...
   - Где она? - перебила его я.
   - Девушка?
   - Да! Где?
   - Выбежала, как ошпаренная! Что...
   Нетерпеливо махнув свободной рукой на мужчину, я рванула на улицу. Распахнула входную дверь и, окинула лихорадочным взглядом двор. Никого. Нюрочки и след простыл. Цепляясь за остатки здравого смысла, я метнулась к воротам. Остановилась на тротуаре, озираясь по сторонам. Куда она могла повернуть? К автобусной остановке? Наверное... Выискивая глазами знакомый силуэт, я побежала направо. Нюрочки нигде не было... Будто испарилась, оставив мне своего ребенка... Глупость какая-то...
   Я бездумно замерла у пешеходного перехода. Зубы отбивали дробь. Почему-то вдруг стало очень холодно. То ли от потрясения, то ли от промозглого ветра. А, вероятно, и оттого и от другого одновременно. Выбежав из дома вслед за Нюрочкой, я не успела ни переобуться, ни даже накинуть куртку на плечи. И в результате оказалась на улице в легком джемпере, джинсах и домашних балетках. Мимо, не сбавляя скорости, проносились машины, обдавая меня мелкой грязной изморосью, летящей из-под колес.
   - Девушка, с Вами все в порядке? - Кто-то тронул меня за руку. Я безучастно повернулась на голос, встретившись с пристальным взглядом незнакомой женщины. Неуверенно пожала плечами. - Ребенок заболел? В больницу надо? - продолжала допытываться она. - Кричит-то как...
   Ребенок? Я, досадливо поморщившись, посмотрела на розовый сверток. Ребенок?
   ...Алиса... Ужас молниеносно заставил меня придти в себя. Погнавшись за сумасшедшей девицей, я оставила в одиночестве собственную спящую дочь! Невероятная безответственность. Подгоняемая нараставшей паникой, я рванула обратно к дому. Все остальное вдруг показалось неважным. Совершенно.
   - Эй, постой! - Наверное, это было тоже адресовано мне. Только какая разница? Я не обернулась.
   У подъезда нервно вышагивал вахтер. Завидев меня, он метнулся к воротом, поспешно стягивая с себя куртку.
   - Кира Анатольевна, может милицию вызвать? - нерешительно предложил он, накидывая мне на плечи тяжелый пуховик. - Как же так? Подкидыш?
   - Подкидыш, - чуть слышно пробормотала я, замешкавшись в дверях. - Не знаю... У меня там Алиса одна осталась. Проснется - испугается. Мне домой надо.
   Взволнованный вахтер неотступно следовал за мной до лифта.
   - Кира Анатольевна, в милицию бы надо позвонить, - снова повторил он уже более уверенным голосом.
   - Я сама. Не беспокойтесь, - отмахнулась я и тут же, жалобно взглянув на мужчину, простонала: - Ну, зачем же он так кричит? И лифта долго нет...
   - Кирочка, да Вы успокойтесь. Незачем так переживать. Ее обязательно найдут.
   Кого? Ах да. Нюрочку. Найдут... Только какая теперь разница?
   Передо мной неторопливо разъехались дверцы лифта. Я молча шагнула внутрь и, слабо улыбнувшись вахтеру, вернула ему куртку. Он будто бы хотел что-то мне сказать, но, уже открыв рот, все-таки промолчал. И, честно говоря, я была ему за это благодарна.
   Я снова оказалась наедине с надрывно вопящим розовым свертком в тесной, медленно ползущей наверх кабинке. И откуда у этого существа настолько мощные легкие? Я с отвращением покосилась на свою незамолкающую ношу, не в силах заглянуть в одеяло. В душе закипала жгучая ненависть... к этому ребенку. И еще до того, как оказаться у дверей собственной квартиры я успела не меньше сотни раз пожалеть, что не оставила его у вахтера. Зачем я тащила это обратно домой? Чтобы разбудить Алису его омерзительным криком? Нужно было как-то заставить его угомониться... не прибегая к физическому насилию. Как?
   Крепко сжав зубы, я глубоко вдохнула и попыталась успокоиться. Безуспешно. Руки дрожали, грудь судорожно вздымалась, голос категорически отказывался повиноваться.
   - Тихо! - прошептала я. - Успокойся! Все хорошо! - Все отвратительно! - Я тебя не обижу... - Откуда ты взялось на мою голову, сучье отродье?! - Тише, малышка, тише! Не бойся... - Кажется, вопли начали стихать. Вероятно, мне все-таки удалось придать голосу мягкости. Даже странно. Окрыленная успехом, я продолжала осторожно покачивать розовый сверток в руках, монотонно нашептывая ему что-то успокаивающее, пока он наконец не замолчал. И только после этого, открыла входную дверь. Замерла на пороге. Прислушалась. Тишина. Осторожно заглянула в комнату. Алиса спала.
   Вздохнула. Тяжело. Прерывисто. Бессильно прислонилась к стене.
   Усталость. Пустота. Вязкая. Удушающая. Невыносимая.
   Тряпичной куклой сползла на пол. Положила примолкший сверток рядом.
   Прижала холодные пальцы к воспаленным вискам. Заскулила. Жалко. Безвольно. Словно побитый щенок... Жутко.
   Холодно. Обняла колени, стараясь унять дрожь. Бесполезно.
   Вперила апатичный взгляд в плинтус. Нужно было куда-то позвонить. Только куда? Вахтер что-то говорил про милицию...
   Поднялась на ноги. Прижимая к себе сверток, машинально двинулась в гостиную. Взяла телефонную трубку, стараясь вспомнить нужный номер. 01? 02? 03? Все смешалось... В поисках подсказки обвела взглядом комнату, выцепив из кучи бесполезных предметов картонную папку, брошенную на журнальном столике.
   "...В папке свидетельство о рождении и мой отказ от ребенка", - ворвался в сознание надменный голос.
   Бессмыслица какая-то... Отказ от ребенка...
   Будто все еще не желая верить в произошедшее, я неловко положила на диван сверток и потянулась к документам.
   Перед глазами замелькали строчки, выведенные аккуратным мелким почерком:
   "Я, Зубова Анна Николаевна, отказываюсь от своей дочери, Зубовой Надежды Матвеевны, в пользу ее отца, Городищенского Матвея Михайловича. Дата. Подпись."
   Свидетельство о рождении...
   "Зубова Надежда Матвеевна родилась 26.10.2007...
   ...Место рождения - г. Волгоград...
   Отец - Городищенский Матвей Михайлович.
   Мать - Зубова Анна Николаевна..."
   Дикая, почти нечеловеческая усталость непосильной ношей навалилась на плечи. Хотелось рычать от бессилия, крушить все вокруг, биться головой об стену... Но я безвольной куклой продолжала стоять посреди гостиной с телефонной трубкой в руке. Куда я хотела звонить? В милицию? Что им сказать?
   Мне подкинули ребенка... Но в его свидетельстве о рождении черном по белому в графе "отец" указано: Городищенский Матвей Михайлович. Это его дочь, к которой я не имела никакого отношения... Что я должна была сделать в этой ситуации? Уйти...
   Забрать Алису и... Трубка выскользнула из руки и с приглушенным стуком ударилась об пол. Лихорадочно прокручивая в голове обрывки мыслей, я метнулась в гардеробную. Схватила стоявший у стены чемодан и, распахнув крышку, начала закидывать в него какие-то вещи. Все, что попадалось под руку. Без разбора.
   ...Уйти отсюда... немедленно!
   Опомнилась только, когда в руках оказалась летняя рубашка Матвея. Совершенно нелепая. С оранжевыми пальмами. Перевела взгляд на содержимое чемодана и устало прикрыла веки. Зачем мне эти вещи? Коснулась влажными пальцами переносицы, бровей. С остервенением потерла виски. Из горла вырвался стон отчаяния. Матвей... Как он мог изменить мне с этой сумасшедшей девицей в грязных джинсах и с сальными волосами? Он лгал мне... Заставляя мучиться от собственного чувства вины перед ним...
   Сердце сжалось от боли и обиды. Я столько лет стремилась быть самой лучшей в его глазах... И все оказалось зря. Он променял меня на ничтожное... немытое существо, бросившее своего ребенка. По щекам потекли безвольные, унизительные слезы. В душе за право первенства состязались брезгливость, отвращение, ненависть и отчаяние... За что он меня так?
   "...Мы столько лет вместе, и ты все равно мне не веришь! Не веришь! Как можно строить семью без доверия? Задумайся! Долго еще между нами будут стоять твои детские комплексы ненужности?"
   За что? Резко дернулась как от пощечины. Сжав зубы, решительно вытряхнула из чемодана все барахло, которое успела туда скинуть с вешалок. Поднялась с пола. Глубоко вздохнула. На мгновение прикрыла глаза. Мне нужно было взять себя в руки и прекратить жалеть себя. Немедленно. Достать деньги и документы из сейфа, сложить самое необходимое на первое время, собрать Алису и... куда-то ехать... Перестать жалеть себя...
   ...Меньше чем через час мы с Алисой были готовы к отъезду. Я торопливо обула дочь. Выдохнула. Напоследок окинула взглядом прихожую, усмехнулась. На полу все еще громоздились пакеты с украшениями и подарками. Как осколки прошлой жизни... Ненавижу Новый год... теперь еще сильнее, чем раньше.
   Хочу ли я, чтобы моя дочь любила этот праздник? Не уверена. Но как бы то ни было, скривив губы в угрюмой усмешке, я подняла с пола пакет с подарками, взяла дочь на руки и открыла дверь.
   - Поехали, Алис. Пора.
   Из гостиной послышался пронзительный детский плач. Плач не моего ребенка.

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА

   Алиса беспокойно заерзала у меня на руках, стараясь заглянуть мне через плечо. Недоуменно нахмурила крошечные брови и, ища ответа на множество вопросов, вспыхнувших в детской головке, подняла на меня невероятно серьезные глаза.
   - Мама, кто там?
   Я не знала, что ответить. Машинально погладила дочь по розовой щечке и обернулась на захлебывающийся плач, доносившийся из гостиной.
   Алиса нетерпеливо подергала меня за рукав и снова повторила вопрос:
   - Кто?
   - Это чужая девочка. Не волнуйся, - нервно сглотнув, пробормотала я и шагнула через порог.
   - У нас? - снова попыталась заглянуть мне через плечо Алиса.
   - Да, она ждет нашего папу.
   - А мы?
   - А мы едем к бабушке Кате.
   - А папа?
   - Алис! - мученически взмолилась я, не в силах найти нужного ответа.
   - Одна? - Алиса, снова дернув меня за рукав, указала пальчиком на гостиную. - Ни-зя. Ты говойила.
   - Говорила...
   - Мама! Ну, ма!
   Да, моя дочь гораздо честнее и справедливее меня. Иногда мне кажется, что это именно она занимается воспитанием своей мамочки, а не наоборот. Мне стало стыдно. Откуда в железобетонной Кире взялось это малодушие? Почему единственным выходом для себя я считала побег? Театрально собрать вещи, подхватить Алису и сбежать - самый простой способ решения всех проблем... Всех ли? Молчаливо тешить свое самолюбие праведным гневом и ненавистью к обидчикам... Трусливо поджать хвост и бежать, без оглядки на прошлое, без оглядки на тех, за кого я в ответе... А ведь у меня есть дочь, которая даже в свои полтора года уже все понимала - чувствовала, что ее мать совершает нечто неправильное и постыдное... А еще, невзирая на ненависть и брезгливость к тому чужому ребенку, который надрывно голосил на диване, я - пусть ненадолго, пусть против собственной воли - была в ответе за него.
   Я до крови прикусила губу и пристально посмотрела в глаза Алисе.
   - Ты думаешь, надо подождать папу?
   - На-до, - кивнула малышка и ободряюще улыбнулась мне восемью молочными зубками.
   - Как скажешь, Алис, - поставив дочь на пол, пробормотала я. Прикрыла дверь и прислонилась пылающим лбом к ее дубовой облицовке. - Как скажешь...
   Я понимала, что убеги я тогда, было бы только хуже. Прошел бы месяц - два, может, больше, пыль бы неминуемо осела. Я сумела бы справиться с болью и отчаяньем, конечно, сумела бы. Все когда-нибудь проходит... Но стыд от собственного позорного бегства еще долго бы заставлял меня содрогаться от отвращения к себе. Уходить надо красиво, не оставляя недосказанности, особенно когда за тобой наблюдает твой ребенок.
   Именно ради дочери я должна была в тот день собрать себя по крупицам, отыскать в самых потаенных уголках задыхавшейся от ненависти души то светлое и правильное, что, вероятно, когда-то там было, поборов трусливое желание скрыться в неизвестном направлении. Я должна была все-таки дождаться возвращения Матвея с работы, чтобы посмотреть ему в глаза и вручить ненавистного подкидыша.
   Мне некуда было идти! Затаиться на неделю в материнском доме, пока она нежится в тропиках, а дальше что? Слушать ее насмешки и издевки? Любоваться пренебрежительным отношением к Алисе? Нет! Я не имела права лишать дочь того, что ей принадлежит по праву рождения. Почему я должна была убегать, поджав хвост? Это мой дом. Мой и Алисы!
   И при этой мысли на душе стало спокойнее. Не легче, но хотя бы спокойнее. А это уже немало, особенно в моем состоянии. Мне удалось нащупать тот более менее устойчивый пласт, за который я могла бы уцепиться, чтобы не пойти ко дну под тяжелыми обломками моего разрушенного мира.
   Алиса нетерпеливо дернула меня за пальто.
   - Мам, она кьичит...
   - Да, Алис. Кричит. Раздевайся.
   - Почему?
   - Спаришься потому что.
   - Кьичит почему? - настойчиво повторила свой вопрос Алиса и возмущенно топнула ножкой. - Ну, мама!
   Что я могла ей ответить? Вероятно, что-то могла, только любое слово, любая - пусть даже самая мимолетная - мысль о подкидыше, острым клинком вонзалось мне в сердце. И я трусливо возводила незримые барьеры, деля собственный рассудок на спасительные отсеки. В одном - я и Алиса, в другом - Матвей, в третьем - жилищный вопрос, в четвертом - подкидыш и его мать. А все остальное - боль, отчаяние, ненависть, брезгливость от измены и лжи Матвея - вообще необходимо было оставить на периферии сознания.
   Я не Раневская и не буду стонать "Ах, сад мой, ах, бедный сад". Я не Святая Тереза и даже не собственная мать. Я просто Кира. Кире не под силу остановить лавину, но она могла расчленить ее на потоки - уже не столь разрушительные и смертоносные. Выделить главное и второстепенное. На время забыть о том, что уже нельзя изменить. На время. Не упиваться унизительной ролью жертвы и оскорбленной невинности. И не травмировать психику собственной дочери.
   - Сейчас посмотрим почему.
   Сняв с Алисы теплый комбинезон, я направилась в гостиную и, превозмогая брезгливость, приблизилась к вопящему свертку. Грязному, замызганному. Я бы под страхом смерти не допустила, чтобы моя дочь была завернута в нечто подобное. Нюрочка - не я. Она и себя-то в порядок привести не могла. Одни сальные волосы говорили о многом. И это та особа, о которой бабушка Матвея отзывалась как о трудолюбивой и "ладной" девушке.
   Представив себе реакцию деревенской родни на новости о подкидыше и его "ладной" матери, я злорадно усмехнулась, но тут же, поморщившись от отвращения, развернула одеяло и впервые взглянула на ненавистного ребенка. Маленький, пунцовый от надрывного плача, отчаянно требующий к себе внимания... Сердце не ёкнуло.
   Младенец ничем не напоминал мне Алису. Моя крошка - белокурый, пухлощекий ангелочек с чарующей улыбкой и смышлеными серо-зелеными глазками. Дочь Нюрочки - болезненно худая, с редкими темными волосами, неопрятно примятыми ко лбу и бездумно взиравшими на меня узкими щелочками глаз. Глупо, но мне стало легче. Чуть-чуть. Действительно, глупо. Какое это имело значение?
   - Мам, пах-нет, - четко выговаривая каждую букву, произнесла Алиса. Я и сама уже успела почувствовать причину столь оглушительных воплей подкидыша. Не могу сказать, что была в восторге от перспективы менять ему подгузники, но я ведь не изверг. И не садомазохистка... Пришлось побороть себя и заняться этим ребенком.
   Приближался час икс. Возвращение Матвея с работы. Я была почти спокойна. Уже.
   Так странно. Будто ничего и не произошло. Тихо щелкнул замок входной двери. Скрипнула половица в прихожей. И в гостиную проник бодрый голос Матвея.
   - Дамы! Я дома. Не слышу вашей радости.
   - Кричали девушки "Ура!" и в воздух чепчики бросали, - полным сарказма тоном продекларировала я, выйдя ему на встречу, и скривила губы в мрачной ухмылке.
   - Ого! Чувствую приближение Нового года.
   - Поздравляю. Тебя, кстати, с нетерпением ждет потрясающий подарок.
   - Ооо! Моя любимая жена облачилась в Снегурочку? - Матвей потянулся ко мне, пытаясь поцеловать, но я решительно отстранилась и едко произнесла:
   - На этот раз не я. В роли дарителя выступила... Нюрочка.
   Я постаралась вложить в последнее слово как можно больше презрения. Не получилось. Голос дрогнул.
   - Кирюш, не начинай снова, - устало протянул Матвей, но мне все же удалось расслышать за искусной маской напряженные нотки. Еще бы! - Мы вроде бы уже это обсуждали. Сама подумай, зачем она мне, если рядом ты? Сравнение, знаешь ли, не в ее пользу.
   - Рада, что ты это понимаешь...
   Я резко развернулась и направилась обратно в гостиную. За мной попятам следовал Матвей. Я затылком ощущала его горячее, лихорадочно частое дыхание. Как бы он не старался изобразить спокойствие, это получалось у него гораздо хуже, чем обычно. А, может быть, просто я теперь оценивала его поведение в новом цвете. Он дрожал. Всей массой тела, всеми фибрами души. Незримо, но дрожал.
   Мне часто доводилось слышать фразу "воздух накалился от напряжения". Тогда было иначе. Не накалился, а будто обратился в вязкое месиво. Прокисший кисель. Липкую слизь, которой физически невозможно дышать. Только глотать и давиться.
   Войдя в комнату, я стала украдкой наблюдать за мужем. Матвей замер в дверном проеме, недоуменно воззрившись на диван. Подкидыш спал - вымытый, накормленный, завернутый в чистое, пахнущее свежестью и детским стиральным порошком одеяло. Алисино.
   Признаюсь, у меня была крамольная мысль оставить младенца в том, чем принесла его Нюрочка, чтобы дать Матвею возможность воочию увидеть на что он меня променял. Секундная женская слабость, которой я тут же устыдилась. Ни к чему это. Мелочность унижает лишь тебя самого и никого более.
   - Что происходит? - нервно сглотнув, просипел Матвей и лихорадочно метнул на меня полный паники взгляд.
   - Ты у меня спрашиваешь? Задай этот вопрос своей любовнице, - с приторной улыбкой на губах проворковала я. Очень старалась держаться спокойно и уверенно, но на последнем слове зубы клацнули, выдав мое истинное состояние. Только Матвей, кажется, не заметил.
   - Кирюш, ну что ты несешь? Какой любовнице? - Он снова пытался бравировать. Глупо. Какой в этом смысл, когда все стало предельно ясно. Разве мог он что-то изменить нарочито мягким и будто бы усталым тоном? Мог... Только он явно ожидал обратного эффекта.
   - Той, которой ты заделал ребенка, - яростным шепотом прошипела я. - И которая отказалась от него, как от ненужной вещи.
   - Что ты несешь? Это не мой ребенок!
   - Да? А в его свидетельстве о рождении в качестве отца назван именно ты!
   - Кир, это ошибка!
   Матвей попытался обнять меня за плечи и притянуть к груди, но это только распалило мое негодование. Я яростно сжала челюсти и оттолкнула его от себя.
   - Ошибкой было то, что я пыталась убедить себя в твоей невиновности все эти месяцы. А теперь забирай своего ублюдка, и убирайся!
   - Кира, это не мой ребенок. Я никогда его не признавал и не признаю.
   - Убирайся!
   - Кира!
   - Ты хочешь, чтобы ушли мы с Алисой?
   - Кира! - Матвей порывисто запустил руки в волосы и взъерошил прическу. - Это не мой ребенок! Ты пойми! Между мной и этой дурой ничего не могло быть!
   - Ну, да! А ребенок у нее от святого духа. И именно он вписал тебя в графу "отец" в его свидетельство о рождении!
   Матвей проследил за моим взглядом и рванул к папке, лежавшей на журнальном столике. Резко распахнул ее, едва не разорвав пополам и, то и дело поглядывая на подкидыша, стал изучать документы.
   - Бред какой-то, - наконец выдавил он и на этот раз умоляюще посмотрел на меня. - Кира, пойми...
   - Убирайся! Я не желаю тебя видеть! Никогда! Убирайся.
   - Кира!
   - Уходи...
   - Я люблю тебя...
   - А я тебя ненавижу! Уходи.

* * *

   Мне кажется, все это продолжалось бесконечно долго. Я рассчитывала на более короткий разговор. Наивная. Все для себя решила, и не собиралась идти на уступки. Я не могла жить с человеком, который так меня унизил. Не перед кем-то, а перед самой собой. Быть может, если бы он тогда в кабинете повел себя иначе. Рассказал все как на духу, а не возложил всю ответственность за происходящее на меня, мне было бы гораздо проще его понять. Может быть...
   Но по прошествии нескольких месяцев после того, как я узнала о беременности Нюрочки, к измене прибавилось еще и то, что он своей ложью до последнего заставлял меня терзаться от осознания собственной вины. И за это я не могла его простить. Во что он меня превратил? В "униженную и оскорбленную"... Худшей характеристики я и представить себе не могла.
   Только он не желал этого понимать и настойчиво отпирался от очевидного, открещивался от своего имени, неведомо как появившегося в свидетельстве о рождении, не признавал ребенка. Бесконечно долго.
   Я изо всех сил сдерживала эмоции, яростным шепотом твердила, чтобы он ушел. Он не поддавался. Бесчисленное количество раз пытался усадить меня на диван, хватал за руки, прижимал их к груди. Иступлено кружил по комнате, запуская пальцы в волосы. И снова доказывал, что никакого отношения к этому ребенку не имеет. Я устала. И Матвей это отлично понимал. И тянул время.
   Переломный момент настал помимо моей воли. Прорвав хлипкую плотину гордости, по щекам потекли слезы. Презирая саму себя за слабость, я ожесточенно вытерла их кулаком и простонала:
   - Уходи...
   Не отдавая отчета в собственных действиях, ринулась к дивану и подхватила подкидыша.
   - Забирай!
   Матвей отшатнулся.
   - Кирюш, послушай. Я не мог... понимаешь, не мог... я не помню этого!
   Замерла.
   - Чего ты не помнишь? - глотая слезы, одними губами прошептала я.
   - Я не помню. Димыч говорит, я нулевой был. Эта дура кого-то тормознула из местных, чтобы меня домой отвезли. Ты пойми, не мог я ее трахнуть в том состоянии, даже если бы хотел. Я не помню этого! Да и нечего помнить. Не могло этого быть! Пойми!
   - Ты потом ей это расскажи! - Я кивнула на ребенка и, воспользовавшись моментом, все-таки всучила его Матвею. - Уходи!
   - Кир, я не могу без тебя. Пойми.
   - Раз смог без меня ребенка заделать, то и дальше справишься.
   - Кир... - Бесполезно. Наверное, он понял это. - Ладно, с Новым годом...
   Ненавижу Новый год... У меня никогда не было поводов любить этот праздник...
   А потом Матвей долго прощался с Алисой. Обещал, что завтра он непременно приедет и мы отправимся на дачу встречать Новый год. И она ему верила. Искренне и очень трогательно обнимала его за шею. Не понимала, почему ему нужно срочно уезжать и почему вечером не получится наряжать ёлку, как ей обещали. В груди защемило и, чтобы не вызвать подозрений у дочери, я скрылась за дверью. Прислонилась к стене, устало закрыла глаза. Воздух прерывистыми иссушающими потоками наполнял грудь и почему-то вызывал удушье. Его было слишком много... А меня невероятно мало.
   Мне до дрожи в коленях не хватало той пятнадцатилетней Киры, которой все было по плечу. Которая могла свернуть горы - или хотя бы попробовать. И которая вдруг девять лет спустя оказалась погребена под обломками собственной благополучной и правильной жизни.
   Как я могла позволить превратить себя в это пластилиновое ничтожество? Жалкое подобие человека, которое то мчится куда-то, то театрально заламывает руки, то слезно умоляет... Что со мной стало? Как железобетон мог обратиться в... А во что? Кто я теперь? Никто... тень от чьей-то тени. "На, кажется, надрезанном канате я маленький плясун"... И это все про меня. Стыдно...
   - Кир, я завтра приеду. Ты успокоишься и мы поговорим...
   Успокоюсь?
   - Думаешь, к завтрашнему дню этот ребенок испарится, и я решу, что все это было лишь кошмарным сном?
   Я видела мольбу в его глазах. А еще какую-то безысходность, усталость и решимость. Его взгляд лихорадочно скользил по моему лицу, словно ища во мне союзников для борьбы с моим же нежеланием мириться с его изменой. Бесполезно.
   Матвей досадливо поджал губы и присел на пуфик в прихожей. Начал обуваться. Встал. Взял в руки сверток с подкидышем.
   - Мы еще поговорим, - пробормотал и, открыв дверь, вышел в коридор. Голос звучал жалко. Только вот жалость - последнее, на что я была способна в тот момент.
   Горло сдавило омерзительное чувство одиночества. Да, у меня была Алиса, любимая работа... собственная гордость, в конце концов. Очень много, но в то же время ничтожно мало. Треть моей жизни прошла рядом с Матвеем. Он был мне другом, безответной любовью, женихом, мужем, отцом моего единственного ребенка. А теперь он ушел. Я сама выгнала его, не желая мириться с изменой.
   Странное ощущение... И вроде бы я поступила совершенно правильно, как должна была... как поступила бы на моем месте любая уважающая себя женщина. Но кто сказал, что правильно именно так, а не иначе? Кто установил эти шаблоны?
   На самом деле я плохо помню тот вечер после ухода Матвея. Кажется, я играла с Алисой в кубики, потом мы ужинали, я стала укладывать дочь в постель, читала ей сказку про Златовласку, а потом на цыпочках прокралась в кухню и долго стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Бульвар внизу пестрел мелкими серебристо-белыми огоньками, словно рыболовецкие сети укутывавшими обнаженные ветви деревьев. Вдали виднелась высокая украшенная к Новому году ель. А я обещала себе, что завтра вопреки всему, сумею побороть свой эгоизм, и мы с Алисой обязательно нарядим елку. И все будет хорошо и правильно...
   Тишину прорвала пронзительно-громкая телефонная трель. Я не хотела ни с кем говорить. Тем более, что отлично понимала, что вряд ли кому-то пришло в голову просто так без повода позвонить мне в ночи. Но телефон не умолкал, настойчиво требуя ответа. Наверное, стоило просто отключить его, только мне почему-то не пришло в голову такое простое решение. Я сдалась.
   - Слушаю.
   - Кира! Что произошло? - без предисловий выпалила свекровь.
   - Спросите у Матвея, - гневно стиснув зубы, буркнула я в трубку.
   - Кирюш, в данный момент это невозможно. Он появился у нас мертвецки пьяным и тут же заперся в отцовском кабинете.
   - Пьет?
   - Пьет и швыряет бутылки в дверь, если кто-то пытается к нему пробиться.
   - Ничего. Скоро перебесится.
   - Кира, что произошло?
   - Мы разводимся.
   - Кира! Чтобы ни случилось, это не выход.
   - Вы не понимаете, что случилось? Он изменил мне с этой тварью!
   - Кира! Успокойся. Измена - еще не конец света. Через нее проходят почти все, главное, что Матвей любит тебя.
   - Главное?
   - Именно! В какой-то мере измена даже укрепляет брак.
   - Вы не понимаете...
   - Нет, это ты пока не понимаешь. Не руби с плеча. Ты же умница, просто молодая еще слишком... Ты думаешь, мне Миша никогда не изменял? Изменял... Я попервам переживала, истерики закатывала. Уходила, дверью хлопала. А потом вдруг поняла, измена - это как футбол... вид спорта такой. Не могут мужики без этого, но и без нас они тоже не могут...
   - Галина Андреевна, это не вид спорта! Это предательство.
   - Кира, мужики не склонны к моногамии, и это просто нужно принять как факт. У вас дочь, а ей нужна полная семья. Подумай, чего ты лишаешь своего ребенка из-за запоздалого юношеского максимализма. Как ты ей потом объяснишь все это?
   - Галина Андреевна, а как я ей потом объясню неожиданное появление "сестренки"?
   На другом конце провода повисло молчание. Честно? Я даже обрадовалась такой реакции свекрови на свои слова, но когда она, наконец, заговорила, ее ответ поверг меня в шок.
   - Какой сестренки? - недоуменно переспросила она. - Кира, что произошло?
   На этот раз не нашла что ответить я. Вопрос выбил меня из колеи своей абсолютной нелогичностью. Неужели свекровь не заметила в руках своего сына младенца? В каком бы состоянии Матвей не появился на пороге родительского дома, ребенок - это первое, что должно было броситься в глаза.
   - Кира... - раздался настойчивый голос из трубки. - О чем ты говоришь?
   - Я говорю о ребенке, которого нагулял Ваш сын. И которого сегодня днем, мне подкинула его любовница. Неужели Вы не заметили, что притащил к Вам в дом Матвей?
   - Кира, ничего кроме ящика виски и своего мертвецки пьяного тела он НЕ ПРИТАЩИЛ!
   Я замерла с телефоном в руке. Слова свекрови не укладывались у меня в голове. Это какая-то ошибка... Она просто не заметила... А если нет, то куда он дел подкидыша?

ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА

   Куда? У меня была только одна версия... Отдал обратно Нюрочке. Позвонил, договорился о встрече и всучил ей младенца. Вопрос в другом - какие аргументы он привел? Видимо, очень весомые, ведь судя по всему эта девица не слишком горела желанием растить собственного ребенка. Как иначе понимать ее поведение? Игрой на публику? Глупость какая-то. Абсурд.
   - Галина Андреевна, - после продолжительного молчания, наконец, выдавила я. - Перестаньте меня мучить. Пусть Матвей проспится, а потом уж сам ответит на все Ваши вопросы.
   - Кирюш, обещай мне еще раз все хорошенько обдумать. Решение о разводе нельзя принимать сгоряча.
   - Галина Андреевна, пожалуйста, пусть Матвей Вам все расскажет, а потом... - я судорожно сглотнула, силясь прогнать непрошенные слезы, - а потом... может быть, его новая избранница Вам покажется гораздо более... приятной невесткой, чем я...
   - Кира! Ты не в себе! - решительно отмахнулась от моего предположения свекровь.
   - Да... - Какой смысл о чем-то спорить? Пусть сначала узнает подробности произошедшего... не от меня. Я положила трубку и обессилено опустилась на кухонную табуретку. Взгляд скользнул по круглому циферблату часов на стене. Десять минут первого. Завтра Новый год... И мне предстояло встречать его без Матвея. Впервые за последние девять лет...
   - Впервые за девять лет... без Матвея, - повторила вслух и сама себе не поверила. Мысли, облаченные в слова, показались совершенно неестественными в ночной тишине, нарушаемой лишь монотонным гулом холодильника. Будто бы и не Кира их произнесла, а какая-то до отвращения сентиментальная героиня мыльной оперы. Кто угодно, только не Кира...

* * *

   Утро следующего дня будто бы и не наступало вовсе, а лишь стало безликим продолжением вчерашнего кошмара. Была ли ночь? Спала ли я или просто провалилась в вязкое, пропитанное коньяком забытье? Не знаю. Просто помню, как наконец-то открыла глаза и уткнулась взглядом в нависшую за окном серую хмарь, едва скрываемую тюлевыми шторами. Снег так и не выпал, а на календаре было тридцать первое декабря. Канун Нового года.
   По привычке я поднялась с постели и, шаркая тапочками по паркету, направилась в кухню. Включила чайник. Заглянула в холодильник. На полках громоздились продукты, закупленные для праздничного стола. Кажется, я собиралась с самого утра сбегать на рынок и купить парное мясо. Почему-то я считала это весьма удачной мыслью. Теперь же вчерашние недоделки воспринимались сродни чудесному избавлению. Я старательно выискивала дела, подсознательно мечтая вырваться из четырех стен. Хоть ненадолго.
   И вот оно маленькое чудо вселенского масштаба! Мне действительно нужно было идти за живой ёлкой. И за мясом заодно. И еще за чем-нибудь...
   Поддавшись сиюминутному порыву, я заметалась по квартире и меньше чем через час мы с Алисой уже направлялись в сторону площади, где с недавних пор базировался рынок выходного дня. Классик бы написан "будто неведомая сила толкала ее вперед", но я не склонна к подобным пассажам. Не важно. Факт в любом случае остается фактом: в то утро случилось именно то, что положило начало моей новой жизни, моему новому мировосприятию и, как бы высокопарно это не звучало, наставило меня на путь истинный.
   Именно та мимолетная встреча в толпе, те несколько слов, сказанные вовсе не мне, заставили меня посмотреть на все, чем я до этого занималась, в новом ключе, устыдиться собственных душевных переживаний и в конце концов сотворить из себя настоящего журналиста.
   Мы с Алисой отстояли длинную очередь, прежде чем оказаться у прилавка. Я с упорством параноика старалась сосредоточиться на чем-то нейтральном, не имеющем прямого отношения ни к Матвею, ни к Новому году. Как ни странно бездумное созерцание витрины неплохо мне в этом помогало. Взгляд блуждал по живописно громоздившимся мясным продуктам. Розовые молочные поросята соседствовали с увесистым окороком и бараньими ребрышками. Чуть поодаль - внушительные куски отборной телятины, а рядом с ними - присыпанные крупными кристалликами соли шмотки сала и разложенные в картинном беспорядке кольца домашних колбас. И прочее, и прочее, и прочее... У меня не столь обширные познания в наименованиях мясных деликатесов, поэтому даже пытаться перечислить все это красочное изобилие не буду. Но в тот момент, глядя на витрину, я почти забыла, что именно собиралась купить. Хотя Алиса, нетерпеливо ёрзая в коляске, моих восторгов явно не разделяла.
   - Мам, ну, мам... ну, пойдем...
   - Алиса! Успокойся, будь добра! - резко одернула я дочь и метнула красноречивый взгляд на продавщицу. Но она, видимо, на своем долгом веку в торговле успела вдоволь насмотреться на молодых мамаш с голосящими на весь рынок детьми, поэтому лишь недовольно хмыкнула и, снисходительно покачав головой, продолжила столь же неторопливо копаться в морозильной камере. Торговцам с продуктовых рынков нет никакого дела до твоей дорогой шубы, до сумки из последней коллекции Prada, и тем более до золотых и даже платиновых кредитных карт в твоем кошельке. Все это столь же далеко от измученной жизнью женщины из Моршанска, раз в неделю приезжающей со свежим мясом на заработки в столицу, как и любовные перипетии героев бразильских сериалов - Хуан Карлосов и Франческ. Интересно, конечно, но совершенно бесполезно лично для нее. Ведь не шубой же ты будешь с ней расплачиваться, и не сумкой. И уж тем более не платиновой кредиткой...
   Я зрительно оценила расстояние до кассы. Передо мной были лишь грузная дама, скрупулезно осматривавшая куски мяса из рук продавщицы, и тщедушного вида старушка с потертом демисезонном пальто. При самом худшем раскладе мы с Алисой должны были расправиться со своими покупками минут через семь. Как я и предполагала дама через пару минут все-таки сделала свой выбор и, расплатившись с продавщицей, удалилась. Продавщица переключила свое внимание на старушку. С едва заметным пренебрежением она отыскала в морозильнике "самое маленькое" куриное бедро и, высокомерно скривив губы, кинула его на весы.
   Я содрогнулась. Однажды, будучи в Барселоне, мне довелось оказаться на городском продуктовом рынке. И как не смешно это звучит, перепробовав огромнейшее количество фруктов, не зная, что именно мне в данный момент хочется из всего этого великолепия, я купила всего лишь яблоки. Да, красивые, да, сладкие и сочные. Но яблоки! За пол-евро. И даже после этого продавец мне мило улыбался, не выказывая обиды и уж тем более пренебрежения.
   Старушка суетливо расстегнула потертый кошелек крючковатыми шишкастыми пальцами и стала вслух отсчитывать деньги. Затертые помятые бумажки. Испуганно и в то же время стыдливо повторяла вслух названную сумму. Я внутренне сжалась от обиды за нее, интуитивно прикрыла глаза и потянулась к сумке. Так страшно и горько видеть наших стариков при подобных обстоятельствах...
   Старушка, с каждой секундой все больше сжимаясь под пристальным взглядом торгашки, пересчитывала деньги. Теперь уже мелочь...
   - ... как же это? Как же? Не хватает... - стыдливо шептали тонкие старческие губы. - Как же это?
   Я, судорожно сглотнув, потянулась к кошельку. Выдохнула.
   - ... не хватает, - старушка испуганно оглянулась на меня и неловко попятилась от прилавка. - Не хватает. Извините меня... задержала. Не хватает.
   - Бабушка, постойте. Я заплачу. Постойте.
   - Не хватает...
   Я не глядя сунула продавщице купюру и выхватила из ее рук завернутый в целлофан куриный окорочек.
   - Бабушка, постойте. Возьмите.
   Старушка испуганно отшатнулась от протянутого свертка.
   - Ну, что ты? Что ты, милая? Стыд-то какой! Что ты...
   - Возьмите.
   Старушка досадливо поджала губы и, прижав в неестественном жесте руки к груди, подняла на меня потускневшие глаза.
   - Стыд-то какой... Не хватает... Четырнадцать рублей...
   - Возьмите, пожалуйста. И простите меня.
   Она нерешительно потянулась к пакету и тут же отдернула руку.
   - Дай тебе Бог здоровья, деточка. Тебе и ребеночку твоему. - Попятилась назад и, стыдливо отводя взгляд, направилась к выходу с рынка. А я продолжала стоять, судорожно сжимая в руке завернутый в целлофан куриный окорочек. По щекам текли слезы стыда. Самые горькие и правильные слезы в моей жизни.

* * *

   Мне никогда не доводилось сталкиваться с нищетой и людьми, живущими за чертой бедности. Наверное, именно про таких, как я, принято говорить "родилась с серебряной ложкой во рту". Да, я отлично понимаю, что деньги не падают на мою семью с неба, несмотря на то, что финансовых сложностей мы не испытываем. Но даже о многочисленных экономических кризисах, время от времени происходящих в нашей стране, лично я узнавала лишь благодаря стараниям коллег журналистов. И воспринимала их исключительно как безликие цифры, сродни таблице умножения.
   Я и бомжа-то видела в последний раз еще студенткой-первокурсницей. Знаю, с тех пор они не исчезли из Москвы. Просто я перестала пользоваться метрополитеном, а на вокзалах мне и вовсе делать нечего. Более того, даже сейчас, какие бы человеколюбивые мысли я не культивировала в собственной голове, мне сложно поставить знак "равно" между двумя словами: "бомжи" и "люди".
   Но в то утро на рынке передо мной стояла вовсе не бездомная алкоголичка-попрошайка и уж тем более не таблица статистических данных. Это был живой человек. И, несмотря на болезненную старческую худобу, скрюченные артритом пальцы и синие прожилки вен, четко прорисовывавшиеся сквозь тонкую пергаментную кожу на руках, в ее тусклом взгляде и досадливо скривившихся бесцветных губах чувствовалась та сила и достоинство, которых мне вряд ли когда-либо удастся достичь. Жалко выглядела вовсе не она, а я пытающаяся унизить ее своим благородным порывом. Она не позволила. Ушла.
   А я стояла, глядя ей вслед, и ненавидела Новый год. Еще острее, чем раньше. Ведь в мою копилку добавился еще один аргумент. И я до сих пор не знаю праздника более унизительного, чем этот. Старушка и окорочек - лишнее тому подтверждение.
   В чем связь? А в том, что я была уверена, что она в последний момент решилась порадовать себя в честь праздника мясным изделием. И если бы не Новый год, то подобное расточительство даже не пришло ей в голову. Таким образом, нет праздника, нет соблазна, нет надежды на чудо, а, значит, нет и разочарования, а заодно и публичного унижения.
   Я не знала ничего об этой женщине и ее жизни. Но отказ от помощи доказывал, что она была гораздо более достойна гордого знания "человек", нежели те, о ком мне чаще всего приходилось писать хвалебные статьи.
   Подумать только, пятнадцать лет учиться, стремиться стать лучшей во всем, закончить школу с серебряной медалью, университет - с красным дипломом, чтобы так бездарно растрачивать слова на никчемных светских львиц и их спонсоров... Разве ради этого я так хотела стать журналистом, чтобы в итоге своими жалкими статейками о жизни богатых и знаменитых позорить собственное имя? Да... Пулитцеровская премия таким писакам точно не светит... Что я сотворила с собой? Ужас.

* * *

   Матвей приехал ближе к обеду. Я не имела права его не пустить. Моя дочь ждала папу, чтобы как он и обещал вместе с ним наряжать елку. Конечно, малодушной Кире было бы удобнее, если бы он не сдержал обещания. Мне кажется, он это понимал. И хоть сломить мое молчаливое сопротивление ему было не под силу, он не оставлял попыток выманить меня из кухни. Бесполезно.
   В душе я надеялась, что он сжалится надо мной и все-таки отправится встречать Новый год восвояси, а точнее к родителям. Но жалость явно не входила в его планы. В результате в одиннадцать вечера мы сели за праздничный стол втроем. Я не пошла на попятный, вовсе нет. Просто ради Алисы я должна была хоть ненадолго, но все же забыть о собственных намерениях разорвать отношения с Матвеем раз и навсегда. В конце концов, один вечер, одна новогодняя ночь и один бокал шампанского - это не пытка каленым железом в стенах немецкого концлагеря. А я ведь сильная, гораздо сильнее, чем могла бы быть. Просто я запуталась, размякла...
   Мы не заговаривали ни о Нюрочке, ни об их с Матвеем дочери. Зачем?
   Я искренне силилась захлопнуть дверь в прошлое, не сотрясая при этом воздух лишними словами. Лично для меня все было предельно ясно. Вчерашний "ураган" сдул всю шелуху, и остались исключительно голые факты. Измена. Трусливое поведение Матвея. Ложь. Подкидыш. А все остальное лишь незначительные детали, придающие нашему разрыву некий ореол трагичности.
   По телевизору транслировали "Голубой огонек", затем его ненадолго прервало новогоднее обращение Путина к россиянам.
   "...Счастья вам..."
   Бравурные слова казались насмешкой. Неестественной и совершенно равнодушной. И почему-то очень унизительной. Одновременно со мной их слушали миллионы людей, и кто знает, быть может, кто-нибудь точно так же как я очень хотел им поверить, но не мог.
   А потом звучал бой курантов и гимн. Моя любимая часть всего этого традиционного ритуального действа. Гимн. Его я обычно слушаю, едва ли не затаив дыхание. Хотя патриотизма во мне ни на грош. Моя мать в чем-то права, говоря, что современный человек вспоминает о любви к Родине либо от безделья, либо когда видит в этом какую-либо выгоду. Я не готова принять ее мнение как истину в последней инстанции, но доля справедливости в нем есть.
   Матвей, глядя на меня, трепетно вслушивающуюся в звуки гимна, всегда почему-то вспоминал ту сентябрьскую ночь на даче у Сереги, когда я пела под гитару. Тот Новый год не стал исключением.
   - Алиса, знаешь, а я ведь влюбился в нашу маму из-за песни, - заговорил Матвей, едва отзвучала торжественная мелодия и мы уселись под елкой разбирать подарки.
   Алиса перевела на него непонимающий взгляд.
   Я напряженно сжала в руке фужер, отставив в сторону упакованную в яркую фольгу коробочку.
   Зачем он так? Зачем ворошить пепелище? Зачем вспоминать прошлое теперь, когда все уже позади? Когда все кончено. Кануло в небытие. Бесповоротно и безвозвратно. И нет уже пути туда, где пятнадцатилетняя Кира что-то пела Матвею ночью под гитару, сидя на ступеньках крыльца в осеннем саду. Слишком много воды утекло с тех пор. Изменилась я, изменился Матвей. И, да, долгое время я верила, что мы менялись вместе. Но, оказывается, у него была еще и другая, параллельная жизнь, к которой я не имела никакого отношения.
   А он продолжал рассказывать нашей дочери, как все было. Словно французскую сказку про принца и принцессу, про добро и зло и про "жили они долго и счастливо"...
   - Была ночь. Шел дождь. И вдруг сквозь завывания ветра за окном я услышал ее песню. Тихую, грустную и очень искреннюю. Выхожу на крыльцо, а там она... Такая хрупкая, дрожащая от холода... Я ожидал увидеть кого угодно, только не нашу маму. Такую язвительную, самоуверенную, поверхностную и равнодушную к окружающим. И именно тогда я влюбился в этот невероятный контраст между внешним и внутренним. В нее влюбился. Только она все равно категорически не желала этого замечать.
   Я молчала. Слушала его и не верила. Понимала, слова адресовались мне. Острыми спицами вонзались в мое воспаленное сознание. Раскаленными щипцами терзали сердце, заставляя содрогаться от боли. Хотелось с силой сжать виски, закрыть ладонями уши и выть от бессилия.
   Парадокс. Впервые за девять лет с момента нашего знакомства я услышала его версию происходящего тогда. Когда-то именно эти слова могли избавить меня от душевных страданий, но он молчал. Теперь же его признание ничего не могло изменить в наших отношениях и лишь причиняло острую боль. Но он не желал оставить все как есть и настойчиво ворошил прошлое. Жестоко.
   Зачем? Неужели считал, что светлые, полудетские воспоминания сотрут из моей памяти его измену и подкидыша? Что ностальгия сможет перевесить предательство? Глупо.
   Алиса потянулась ладошками к сонным глазкам и настойчиво их потерла. Зевнула, не выпуская из рук коробку с новой куклой.
   Наша полуторагодовалая дочь очень ответственно подошла к своей роли во встрече Нового года и по моему настоянию покорно позволила продлить столь ненавистный ею тихий час на пару лишних часов, чтобы не заснуть еще до боя курантов. Но Новый год настал, обещанные подарки были вручены и распакованы, мультиков по телевизору уже не показывали, и, заметив, что любимый папочка, судя по всему, решил рассказать ей традиционную сказку перед сном, Алиса посчитала свою миссию выполненной.
   - Алис, ты спать хочешь? - проворковала я и подхватила дочь на руки. - Пошли в постельку. Да?
   - И сказку, - капризно выпятив вперед нижнюю губу, она ухватилась за рубашку Матвея.
   - Ну, что ж, даже ребенок понимает, что все это сказки, - ехидно бросила я Матвею и всучила ему дочь. - Уложишь? Я подобных бредней ей нарассказывать не смогу.
   Он дернулся как от пощечины, но тут же взял себя в руки и понес Алису в спальню. Остановился в дверях, будто хотел что-то сказать. Мучительно прищурился, прикусил нижнюю губу и, слегка покачав головой собственным мыслям, скрылся в коридоре. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, о чем он думал. Хотел сломить мое сопротивление любыми доступными ему способами. Знал, что причиняет мне боль, но не желал отступать. Глупо и жестоко.
   Я метнулась в ванную комнату. Резко крутанула оба вентиля. Из крана хлынул мощный поток, забрызгивая мне платье. Я плеснула водой себе в лицо. Под глазами размазалась тушь, черными бороздами стекая по щекам к подбородку. Насмехаясь над собой, я подняла взгляд на свое отражение в замутневшем от пара зеркале. Смешно и страшно. Будто я не взрослая женщина, а девочка-подросток, живущий лишь импульсивными эмоциями и ставящий свои полудетские увлечения превыше всего на свете. Усмехнулась и брезгливо плюнула на зеркальную поверхность. Опустилась на бортик ванной, обняла себя за плечи, покачиваясь в такт доносившейся из гостиной песне.
   В дверь решительно постучали. Матвей. Не могла я с ним тогда говорить. Но как заставить его уйти? Невозможно.
   - Кира! - будто в подтверждение моим мыслям.
   - Уходи. - Знала, не уйдет.
   - Нам надо поговорить, - настойчиво, решительно, безжалостно.
   - Мы уже поговорили, - поднялась с бортика ванной, прижалась мокрой щекой к двери. Шершавая поверхность царапнула кожу. - Уходи.
   - Не могу, - очень тихо, едва слышно.
   Обессилено сползла на пол, сжавшись в комок на холодном кафеле.
   - Уходи.
   На некоторое время воцарилась молчание. Я вслушивалась в шум льющейся воды. Тесная каморка заполнялась непрозрачным горячим паром. Как в хамаме. Жарко, душно. Тяжело дышать. Горячие водные брызги, отскакивая от раковины, мгновенно остывали в воздухе и опускались мне лодыжки. Мерзко.
   За дверью скрипнули половицы. Я еще отчетливее ощутила настойчивую близость Матвея, теперь уже на уровне собственной щеки.
   - Помнишь, - раздался его хрипловатый голос. - Я встречал тебя в аэропорту. Так боялся, что ты прилетишь не одна. А ты вышла такая маленькая, испуганная. И очень одинокая. А потом бросилась ко мне на шею. Как раз тогда я понял, не все потеряно и что-то между нами еще может быть. Мне вдруг показалось, что ты тоже любишь меня... Не ошибся...
   ...Помню...
   - А потом мы поехали в Старую Рязань. И ты вела себя будто и не было той встречи в аэропорту. Будто это для тебя ничего не значит. Помнишь...
   ...Помню...
   - Мы сидели под аркой и я тебя впервые поцеловал...
   ...Помню...
   - А когда ты отравилась самогонкой, я думал что потерял тебя навсегда... Что ты не выживешь...
   - Помню... - решительно прервала я Матвея. - И это, и еще многое другое... И то как я впервые встретилась с Нюрочкой. Как она бросилась тебе на шею. И как потом, обреченно опустив плечи, скрылась за углом клуба. И как она подошла ко мне на нашей свадьбе, поклявшись, что ты будешь с ней. И то, как она явилась вчера, оставив мне вашего ребенка.
   - Это не мой ребенок.
   Я устало прикрыла глаза и беззвучно, одними губами прошептала:
   - Ваш...
   - Ты хотела, чтобы его не было в нашей жизни. Так его нет. Для меня нет!
   - То, что эта женщина забрала его обратно, еще не означает, что ребенка нет...
   Молчание. Долгое. Тягучее.
   - Она не забрала, с чего ты взяла?
   С чего? Не знаю... Как же иначе... Куда в таком случае делся ребенок? Я еще сильнее прижалась щекой к шершавой поверхности двери. Уже знала ответ, но все равно, зажмурившись от стыда и ужаса, спросила.
   - Куда ты дел ребенка? - Нерешительно. Заикаясь. Глотая слезы.
   Молчание.
   - Куда? - снова повторила, недоуменно всматриваясь в густое непрозрачное марево, окутавшее ванную комнату, словно мучнистое облако.
   - Кирюш, - мягко, успокаивающе прошептал Матвей. Будто говорил с душевнобольной. - Куда я мог отнести подкидыша? Чужого ребенка, понимаешь? Чу-жо-го! В отделение милиции.

ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Ау... Днём и ночью счастье зову.

Ау... Заблудился в тёмном лесу я.

Ау... И ничего другого на ум.

Ау. Ау. Ау...

 

И я хотел бы подарить тебе небо

Вместе с солнцем, что встает на востоке,

Там, где былью начинается небыль,

Там не будем мы с тобой одиноки.

Там, где былью начинается небыль,

И где не будем мы с тобой одиноки.

(А.Розенбаум)

   Это была странная ночь, где прошлое, казалось, полностью вытеснило настоящее. Будто кто-то написал роман про последние девять лет моей жизни и, заперев меня в тесной каморке - для верности, чтобы я ненароком не сбежала, - начал зачитывать его вслух. Через дверь.
   Я пыталась сопротивляться. Сначала требовала оставить меня в покое, потом - просила, затем - уже почти умоляла. И, наконец, сдалась, вспомнив анекдотичный совет: "если на Вас напал сексуальный маньяк, расслабьтесь и получайте удовольствие". Удовольствие, конечно, весьма относительное, но хотя бы есть шанс обойтись без увечий. В моем случае - психологических.
   Вероятно, со стороны происходящее напоминало сцену из бульварного романа. Матвей, я - мы оба - просидели всю ночь на полу по разные стороны двери. Я через некоторое время обреченно притихла, а он продолжал рассказывать мне о наших отношениях и, судя по всему, планомерно и целенаправленно напивался. Я бы тоже не отказалась от последнего, но, к сожалению, в ванной комнате филиал винно-водочного магазина не предусмотрен, а выйти к праздничному столу у меня не было никакой возможности. Наверное, это был самый трезвый Новый год в моей сознательной жизни, и я не могу сказать, что меня это радовало.
   Мне сложно описать свое состояние в ту ночь. Я будто превратилась в блеклый карандашный набросок или даже почти перестала существовать, как змеиную шкуру скинув телесную оболочку. И вместо меня настоящей осталась та другая Кира - девочка из воспоминаний Матвея, на которую мне вдруг пришлось взглянуть его глазами, не имея возможности повлиять на ее поступки и слова. Она была мне совершенно неподвластна. Более того, время от времени, казалось, что я с ней просто-напросто незнакома.
   - Знаешь, а ведь было время, когда ты меня ужасно раздражала, - устало усмехнулся Матвей. - Честно, я почти не помню, как мы с тобой познакомились, но в памяти четко отложилось, что ты мне совершенно не понравилась. В тебе было всего "слишком". Слишком самоуверенная, слишком яркая, слишком бесшабашная и в тоже время слишком равнодушная ко всем и вся. Огненно-рыжая властительница мира. И все плясали вокруг тебя, словно идолопоклонники. Особенно Серега и подружка твоя - Верка. Ты и от меня этого, вероятно, ждала. И при этом смотрела так высокомерно, что у меня аж зубы сводило. Правда-правда. А потом, кажется, вообще потеряла ко мне всяческий интерес, не переставая настойчиво маячить у меня перед носом. Я был в бешенстве. Самому себе быка напоминал. А вместо красной тряпки - твои волосы. Даже цвет почти совпадал.
   На некоторое время воцарилось гнетущее молчание, прерываемое доносившимися с улицы криками и взрывами петард. Новый год, как никак. Народ праздновал, а мы... изводили сами себя воспоминаниями Матвея. Думаю, они причиняли ему не меньшую боль, чем мне.
   За дверью тихонько звякнул стакан, и спустя долю секунды я снова услышала голос Матвея.
   - Зато нашу следующую встречу я помню почти в деталях. Тем более, что Серега мне все уши успел прожужжать о том какая ты великолепная и божественная. Он был в тебя влюблен до потери пульса. Я его слушал и еще больше бесился на тебя. Думал, ты его как собачонку на привязи держишь, чтобы потешить собственное самолюбие. А потом понял, на даче уже понял, что ты просто не замечаешь, как и всех остальных. Ты действительно никого не замечала вокруг себя. И Серега, и Верка, и я были неким подобием мебели в твоих глазах. Хотя кто-то все-таки был, кого ты выделяла. Я так и не понял кто именно, но был. Ты тогда на вокзале его ждала и, судя по выражению лица при виде меня, так и не дождалась. Ты просто кипела от ярости, а я наоборот был готов пожать руку тому, кто тебя так обломал. Кир, может, расскажешь? Кого?
   Я угрюмо усмехнулась. Странно, мне казалось, что он видит меня насквозь и посмеивается над моей глупой влюбленностью. Так стыдилась этого. А он не замечал. И даже спустя столько лет не догадывается, что у меня в голове. Странно.
   - Молчишь? И правильно. Не надо мне сейчас знать о твоих детских влюбленностях. Так только хуже будет... Еще пойду и начищу физиономию тому кексу... Так что лучше молчи. А Серега, кстати, тогда с меня обещание взял... еще до дачи... что я к тебе близко не подойду. Обозначил территорию, так сказать. Дурак. И я дурак, что согласился. Потом готов был об стенку головой биться, но мужская дружба - святое. Только ведь до того, как тебя тогда на крыльце увидел, даже и подумать не мог, что могу пожалеть, о чем с Серегой договорился. Веришь, выхожу на веранду и слышу, как кто-то поет. Тихо так, искренне. По-настоящему, с душой. Не так как мы тогда по-пьяни за столом "Перевал" орали. И песня такая... нет, не жалостливая... Какое-то другое слово должно быть... Черт, не знаю, как сказать... задуматься о чем-то заставляет. Помнишь?

"А мне казалось,

А мне все казалось,

Что белая зависть - не грех,

Что черная зависть - не дым...

   Я помнила. Правда, не думала, что в этой песне было что-то особенное. Но у Матвея всегда был свой взгляд на вещи. И я даже не удивилась, что он запомнил то, во что я сама особого смысла не вкладывала.
   - Такая совершенно не женская песня... - продолжил он. - У меня же девок-то тогда пруд пруди было. Помнишь? Нет, наверное. Куда тебе... У тебя была своя жизнь, а я и мой романы тебе, наверное, казались чем-то вроде циркового представления. Ты еще тогда издевалась постоянно над каждой из моих пассий. Не понимала. А я ведь после той ночи на Серегиной даче во всех них тебя пытался увидеть. Получалось правда не важно, но я не отчаивался. Думал, незаменимых людей не бывает... Дурак... Хотя однажды мне показалось, что я нашел ту самую... такую, как ты. Машей звали. Может, помнишь? Да нет, наверное, не помнишь... Мы с ней долго были вместе. Она, как и ты на гитаре играть умела. И песню твою знала. Только я сам дурак... Однажды случайно ее Кирой назвал. Представляешь? И она тут же сбежала... гордая.
   Да, от скольких бы бессонных ночей он бы меня избавил, если бы сказал об этом тогда. Я ведь все помнила. И Машу в особенности. И все равно была рядом.
   - Я, правда, пытался держаться от тебя подальше. Только ты теперь была моим наркотиком. Мне вдруг стало все равно, как ты меня воспринимаешь, лишь бы находиться рядом. Почти как Серега. Только он ведь не знал, какая ты на самом деле. Видел только то, что ты хотела. А я в ту ночь у него на даче открыл тебя настоящую. Ты думала, что тебя никто не видит и не слышит, сняла "доспехи". А я подглядел. И именно воспоминание о той маленькой, беззащитной Кире меня и грели. Понимаешь? Все остальные любили и боготворили образ, а я любил тебя настоящую. Ту, которую ты никому кроме меня не показывала. Да и со мной случайно вышло. Только ведь это ничего не меняет. Ты тогда ночью приоткрыла забрало, а потом снова спряталась за ним как за каменной стеной. И его было почти невозможно пробить, как я не пытался. Я ведь все понимал. Признайся я тебе тогда в любви, и ты меня как бабочку иголочкой проколешь и в коллекцию добавишь. Пару раз чуть не сорвался. Что-то останавливало. Как, например, когда мы "Титаник" смотрели, помнишь? Нет, наверное. Ты тогда меня про любовь спросила. Еле сдержался, правда... А однажды меня мать чуть не выдала. Когда я тебя к себе домой притащил. Ты тогда с трамплина упала. На самом деле она выдала, только ты не заметила. Как всегда, впрочем. А потом ты пропала. Совсем. Я с ума сходил. Мобильный отключен. Никто не знает, где ты. Даже Верка. У вас с ней очень странная дружба... Женская, да? Мне кажется, она тебя ненавидит, а ты не замечаешь... Правда-правда. Ненавидит. И хорошо, что не замечаешь. Иначе бы... Не важно...
   Ненавидит? Не задумывалась об этом. И Матвей прав. На самом деле не важно. Обидно, конечно, но не важно.
   - Я матери твоей позвонил. Долго не решался. Видел-то ее всего один раз, и то мельком. А она еще похлеще тебя... железобетонная. И я ей никогда не нравился. Тогда она ко мне отнеслась как к недочеловеку. Усмехнулась в трубку. Сказала, что-то вроде: "а, Матвей... ну-ну... в Англии она. Прилетит твоя зазноба, потерпишь". Еле выпытал у нее когда, куда и каким рейсом. А потом она сама вдруг смягчилась и, говорит, что встретить тебя некому. Что она в Милан улетает, и ты обижаться будешь, ведь вы с ней на море вместе собирались. Вот я Сереге и подкинул идею тебя на раскопки пригласить. Он, дурак, не смог от отца отмазаться. Тот его так запряг, что у бедного Сереги не получилось в Москву вырваться даже тебя встретить. Меня попросил. А я ведь и подумать до нашей встречи в аэропорту не смел о нас с тобой. Ты мне именно тогда шанс дала - опустила то самое забрало, как и у Сереги на даче. Кирюш, веришь - не веришь, но после нашей встречи в Шарике у тебя не было шансов. Ты должна была стать моей. Сама мне разрешила. Оставался только Серега. Я и в Старую Рязань тебя повез только потому что ему обещал. Дал своего рода последний шанс. Он не воспользовался.
   Мне стало обидно за ту маленькую девочку Киру. Матвей напару с Серегой, оказывается, ее чуть ли не трофеем воспринимал. Будто рядом с ними был не живой человек, а золотой кубок. Возможно, я все немного утрирую, но на фоне фразы "ты должна была стать моей" слова, что Матвей любил меня настоящей, казались позерством. Ни один из них - ни Матвей, ни Серега - не задумывались о моих чувствах. Чем-то мне это напоминало случай, когда нам с Веркой понравилось в магазине одно и то же платье, и мы не придумали ничего оригинальнее кидания монетки. Только мы-то не могли поделить кусочек материи, тряпку, а они - Киру.
   Согласна, я склонна к политике двойных стандартов, как не крути. Я ведь и сама вела себя точно также, возводя на пьедестал исключительно свои собственные желания. А хотела я Матвея. Во что бы то ни стало. То есть в целом, положа руку на сердце, готова признать, я была не лучше него, но осознание того, что он готов был уступить меня Сереге ради "мужской дружбы" больно било по самолюбию.
   - И теперь я ходил за тобой хвостом. Не хуже Сереги. А ты будто только этого и ждала. Милостиво позволяла быть рядом, но все равно незримо ускользала. Наверное, уже по привычке высмеивала всех девок, которые вились вокруг, тут же отгораживаясь от меня непробиваемой стеной из сарказма и ехидства. Я не мог этого стерпеть. И был только один выход - наконец, расставить все точки над "i". Легко сказать... Едва я решился, ты словно что-то почувствовала и начала как заводной болванчик твердить о том, что веришь в дружбу между мальчиком и девочкой, и мы с тобой яркое тому подтверждение. Про Серегу тоже вспомнила. Поставила меня на одну ступеньку с ним. Именно это и стало последней каплей... Я потащил тебя к арке. Знал, что на этом наши отношения могут закончиться. Боялся этого, но тянуть было бессмысленно.
   Да? Я помню тот момент. И ведь тоже безумно боялась. Думала, Матвей догадался о моих чувствах и в лучшем случае будет уговаривать, что я все это себе придумала. Было очень унизительно и страшно.
   - Ты в то время, если вдруг чувствовала себя не в своей тарелке, бралась за гитару и начинала бренчать что-то невнятное. В тот вечер ты явно нервничала, будто мысленно обмусоливала какую-то не слишком приятную догадку, и задумчиво дергала за струны. Часто поглядывала в мою сторону. Украдкой. И это еще больше пугало. Как тебе объяснить? Это как весы... на одной чаше возможность быть рядом с тобой хотя бы в качестве друга, на другой - иллюзорный шанс стать для тебя кем-то гораздо большим. Что перевесит? Оказалось, гордыня. И "мужская дружба" уже выглядела очень неубедительным аргументом. Веришь? Я почти возненавидел тебя за тот выбор, перед которым ты меня поставила, сама того не ведая.
   Ну, почему бы мне не верить? Тем более, что я отчетливо помню эмоции, отразившиеся в его взгляде.
   - Ты отложила гитару, и придвинулась поближе. Уткнулась подбородком мне в плечо. Так доверчиво и в то же время обреченно: "Ладно, валяй. Черт с тобой, золотая рыбка. Что ты там себе придумал".
   - Я этого не говорила... - тихо пробормотала я. Но он услышал.
   - Нет-нет. Конечно, не говорила. Но, мне кажется, именно так и подумала, - будто воодушевившись моей реакцией, поспешно добавил он. - И... как же я ненавидел тебя в тот момент! Ты поняла и отпрянула. Но меня уже было не остановить. Поздно. Я тебя поцеловал. Впервые. Даже если бы ты стала сопротивляться, у тебя ничего бы не вышло. Это как попытаться отнять кусок мяса у голодного тигра. Бесполезно и опасно. Ты умная девочка, сдалась без боя.
   - Я была в тебя влюблена...
   Он замолчал, видимо, наполняя бокал новой порцией алкоголя. Или переваривая информацию. Хотя одно другому не мешает. Через некоторое время он снова продолжил свой рассказ.
   - Я был так счастлив. Ты была со мной. Моя Кира. Только моя. Помнишь, мы до самого рассвета просидели на раскопе... Мне хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно. Целовать тебя, не выпуская из объятий, защищать от всего на свете. Только я ведь понимал, что утром все будет иначе. В наш маленький мир на двоих ворвутся другие люди. И, прежде всего, Серега. Мне нужно было с ним поговорить до того, как... Черт, как сказать? Ну до того, как мы с тобой решим что-то... А ты, дуреха... Я тебя всего на полдня оставил, а ты уже успела вбить себе что-то в голову... И такое отчебучила, что я глазам своим не поверил. Захожу в лагерь, а моя Кира еле языком ворочает. Да что там языком... почти под столом валяется в беспамятстве. Я был ужасно зол на тебя. Какого черта ты так напилась? Вбила себе в голову глупости всякие... и стала мне доказывать, что ты мне не нужна. А кто нужен? Понимаешь, только ты! Никто кроме тебя! И сейчас тоже никто! Понимаешь?
   Я вздрогнула от неприкрытой ярости в его голосе и невольно потянулась к защелке на двери. Но тут же отдернула руку. Послышался грохот и звон бьющегося стекла.
   - Понимаешь? - он кричал. И от боли, пронизывающей этот полузвериный рык, у меня сжималось сердце. Матвей... самый любимый, самый родной... Хотелось обнять его, прижать к себе. Успокоить, сказать, что все хорошо. Гладить по волосам, положить его голову к себе на колени и баюкать как маленького, пока он не притихнет в моих объятиях. Только ведь... все НЕ хорошо. И он сам в этом виноват... Кто кроме него?
   - Тогда ты мне поверила! А я... Кир, если бы я только мог! Если бы мог все повернуть вспять! Прости меня! Пожалуйста, прости. Знаю, виноват... Сам не понимаю, как это могло произойти... Совершенно ничего не помню... очнулся посреди ночи, а она рядом... голая... и я тоже. Она смотрит на меня так преданно, как собачонка... по груди гладит, приговаривает, что... Кирюш, ну ведь не бывает так, чтобы что-то было, а ты бы ничего не помнил... Не бывает!
   Я решительно поднялась с пола и дернула задвижку, распахнув дверь. Окинула взглядом облокотившегося о косяк Матвея и замерла не в силах произнести то, что собиралась. Он плакал. Совершенно по-детски... А я ведь никогда до этого не видела его слез. Никогда. Мой, всегда такой уверенный, сильный и мужественный Матвей плакал... Это казалось невозможным...
   А вокруг осколки от бутылки. Размазанная по паркету кровь, струившаяся из глубокого пореза на ладони Матвея. Он будто бы этого не замечал, с надеждой глядя на меня.
   Решимость куда-то испарилась, будто и не было ее вовсе. Я присела рядом с ним, притянула его голову к груди и тихо пробормотала совсем не то, что должна была.
   - Я так устала...
   Перевела обреченный взгляд на окно в кухне. Светало...

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА

   Сегодня, по прошествии нескольких лет, мне даже жаль, что я не начала вести дневник именно тогда, первого января 2008 года. Нет, вовсе не для того, чтобы облегчить душу. Как ни странно, это последнее, в чем я нуждалась в то время. Просто так было бы честнее. Ведь как бы я не старалась быть предельно откровенной с собой сейчас, время все равно неминуемо накладывает свой отпечаток. Меня уже одолевают сомнения. Верила ли я сама в то, что говорю, делаю, в чем пытаюсь убедить окружающих? Надеюсь, что да...
   Я проснулась в первый день Нового года с твердым намерением начать жизнь с чистого листа. Вероятно, сказалась многолетняя привычка разделять события и даже собственные эмоции условными границами.
   Чаще всего это становилось спасением. Как, например, в тот вечер, когда Нюрочка подкинула мне своего ребенка. Но в то же время такая позиция в значительной мере ограничивала мышление, дробила его на сектора, запирала меня же в тесные рамки, не позволяя взглянуть на многие вещи в контексте других, не менее важных событий.
   Почти как в школе, когда ты снова и снова являешься первого сентября в класс, словно чистый лист, оставив все, что учителя вбивали тебе в голову всего-то три месяца назад, где-то в другой жизни. Но со временем так или иначе приходится что-то вспомнить. Иначе никак.
   Так и в реальной, взрослой жизни. В моей жизни.
   Новогодняя ночь закончилась. Я многое узнала о себе и Матвее. Но это ничего не меняло. По крайней мере, тогда. Конечно, я поддалась усталости и пошла на крошечную уступку. Согласилась пока не подавать на развод. Что-то пообещала. Не рубить с плеча. Некоторое время пожить раздельно...
   Он попросил. Я кивнула - в надежде, что на этом пытка воспоминаниями закончится. Уже знала, что штамп в паспорте - лишь формальность. Когда-то очень важная, а теперь не слишком обременительная.
   Итак, я начала новую жизнь, твердо решив, что в ней нет места ни Матвею, ни Нюрочке, ни тем более подкидышу. А что есть? Я, моя дочь, моя карьера... Но, как оказалось, первое января не слишком удачное время для подобных начинаний. К сожалению, праздничные дни имеют обыкновение вносить в наши планы свои коррективы. И десять дней выходных весьма отрицательно сказались на моем решительном настрое, вызвав еще больше негатива в адрес журнала, где я работала.
   Будучи студенткой, я свято верила, что у журналиста ненормированный рабочий день, не существует праздников и выходных, и никому нет дела до того, болен ли ты или погряз в семейных проблемах. И если последние два пункта оправдались на сто процентов - или даже двести - то все остальное - чепуха, по крайней мере, если тебе довелось работать на благо никому не нужного глянцевого еженедельника, главный редактор которого под словом "новость" подразумевает события двухмесячной давности. Он прав, конечно. Действительно, какая разница, когда одна из многочисленных любовниц миллиардера Васи Пупкина свалилась с барной стойки в модном клубе "Рай", в октябре или в декабре?
   Мне срочно нужно было менять работу. Срочно? Первого января? Смешно.
   Осознав необходимость отложить поиски как минимум на десять дней, я посвятила себя дочери. Только и здесь все шло не слишком гладко. Алиса хотела видеть папу, который обещал, что все праздники мы проведем вместе. Чудесная перспектива, а главное весьма своевременная.
   Родители Матвея настойчиво звали на дачу. И то, что вдруг нежданно-негаданно выпал снег, подкрепило их уверенность, что свежий воздух пойдет Алисе на пользу. Знали, чем можно на меня надавить. В результате, я все-таки пошла на поводу у обстоятельств.
   С утра за нами заехал Матвей. Меня даже передернуло от его демонстративно лучезарной улыбки. Он старательно делал вид, что ничего не произошло, а я, наоборот, с упорством шизофреника накручивала себя, видя все в черных тонах.
   Дорога показалась бесконечной. Сначала гнетущее молчание, повисшее в салоне после того, как я не позволила поцеловать себя в знак приветствия. Затем долгое и раздражающее прослушивание детских песенок, которыми предусмотрительно запасся Матвей. Они с Алисой весело и дружно подпевали доносившимся из магнитолы куплетам, а я угрюмо любовалась в окно на заснеженный лес, вдоль которого пролегал наш путь. Как в сказке "Морозко", где я была своего рода Настенькой, которую обрекали на верную гибель. Смешно, конечно... Знаю.
   Но, как много лет назад сказал Матвей, нет ничего вечного, и до дачи мы все-таки доехали. Нам на встречу выбежала Галина Андреевна, чуть прищурившись мгновенно оценила обстановку и, решительно взяв меня за руку, повела на кухню. К гадалке не ходи, разговор предстоял не из приятных. А я и без того была взвинчена до предела.
   Я остановилась в дверном проеме, выжидательно глядя на свекровь. Та вдруг утратила всю прежнюю решимость и, старательно отводя глаза, сняла с крючка кухонное полотенце и начала нервно теребить его в руках.
   - Кирюш, - наконец заговорила она. - Ситуация темная, ты и сама это, вероятно, понимаешь. Матвей отказывается признавать девочку. И Миша на его стороне. А я даже и не знаю, что думать.
   - Не знаете? - усмехнулась я.
   - Не знаю... Сложно все это. Страшно подумать, что от ребенка так просто все отказались. Но...
   - Но?
   - Понимаешь, совсем все... Аня, Матвей, мы... Даже Анькины родители и знать ничего не желают о девочке. Я им звонила...
   - Да?
   - Да, Анькин отец кричит, что это позор, и он шалаву в дом не пустит, а о ее ублюдке и знать ничего не желает. Бабушка наша только охает да ахает. Поверить не может.
   - А сама-то эта девица где?
   - Не поверишь... В Италию на заработки улетела. Позвонила отцу с матерью, сообщила радостную новость. И про отъезд, и про ребенка тоже. Хотела им его оставить.
   - А они, значит, воспротивились...
   - Мягко сказано. Мать ее, говорят, в больницу с гипертоническим кризом угодила в тот же день. А отец, знай себе, орет: "Ты, дура-баба, шалаву воспитала"... Сплетни по деревне поползли... Позор-то какой.
   - Да уж... позор.
   - И тут знаешь... бабушка наша говорит, люди нас пожалели.
   - Пожалели?
   - Да, говорят, спала она с кем ни попадя... А ребеночка нагулянного богатеньким пристроила... Семью разбила.
   - С кем ни попадя? Галина Андреевна, вы же знаете, как она за Матвеем бегала. Даже на свадьбе нашей... развести нас обещалась.
   - Нет, не знала...
   - Теперь знаете.
   - Кирюш, так ведь это же ничего не доказывает... Наоборот.
   - Галина Андреевна, Вы считаете мне от этого легче?
   Она молчала, вперив взгляд в одну точку. И вдруг, резко тряхнув головой, предложила:
   - Кир, давай выпьем. Почему им можно, а нам нельзя?
   - Даа... Мы пытаемся топить нашу боль в вине, не понимая, что она уже давно научилась плавать...
   - Не боль, напряжение...
   Галина Андреевна направилась к холодильнику и достала оттуда бутылку белого вина.
   - Где же штопор? Совсем ничего не соображаю... Все так навалилось. А Миша на стороне Матвея. Рвет и мечет. Клянется, что все это так не оставит. Кричит, что кроме Алисы у него внучки нет.
   - А если есть?
   - Он Матвею верит... Сперва... конечно... Да нет, не конечно... Ну, не поверил в общем, а теперь грозится вывести на чистую воду и Аньку, и ЗАГС тот Волгоградский, где Матвея в метрику ребенка записали. Незаконно ведь, понимаешь...
   - Галина Андреевна, а ведь все довольно легко решается. Не в Каменном веке живем. Тест на отцовство, и все сразу станет ясно.
   - Киииира, деточка... Если бы... Ты пойми... Она ведь сестра его троюродная... Да и в деревне сплошная родня... Дальняя, близкая...
   - Родственные чувства-то тут при чем?
   - Не при чем... Здесь другое... Оно ведь как... ты смешай в равных долях синюю краску и желтую... а синюю и синюю?
   - Я не понимаю...
   - Кир... не покажет, боюсь, тест правду... Все равно скажут, что кем-то да приходится Матвей девочке.
   - Кем-то...
   - Кем-то...
   - Глупости. Отговорки все это.
   - Кир, не желает Матвей девочку признавать. Не желает. И все тут.
   - А Вам самой не страшно, что Ваша возможная внучка в детдоме будет расти?
   - Страшно. Я бы взяла ее... Пусть и не внучка, но ведь не совсем чужая все же. Миша категорически против. Против! Не пойду я против него, не смогу.
   - Странные вы люди, Галина Андреевна... Ведь не по-человечески это как-то...
   - Какие есть, Кирюш... Какие есть... И стыдно, и совестно, и страшно... А как иначе? Только не могу. Да, и вам с Матвеем, кто знает, без нее проще будет... общий язык найти.
   - Забыть обо всем предлагаете? Так ведь не бывает...
   - Не предлагаю - прошу. И не забыть - простить...
   - Галина Андреевна, я не умею прощать.
   - Так ты еще и не пробовала.

* * *

   Мне стыдно за тот разговор на кухне, как, впрочем, и за многие другие, в которых довелось участвовать в то время. Стыдно за себя, за сказанные мною слова, сарказм, усмешки, демонстративно уничижительный тон. И еще за многое-многое другое. Но это сейчас, не тогда.
   А в те дни я с гордым видом говорила о невозможности простить, понять, забыть, а еще о боли, о предательстве, о человечности даже. Безжалостно судила кого угодно, только не себя. Очень удобная позиция. До отвращения легко сыпать обвинениями направо и налево, оставаясь при этом в образе ни в чем неповинной обманутой жены. Униженной, оскорбленной, но все еще гордой, а заодно невероятно человечной.
   А ведь это все игра, спектакль со мной в главной роли. Язвительно спрашивая у свекрови, как она относится к тому, что ее возможная внучка будет воспитываться в детдоме, упрекая ее в равнодушии к судьбе ребенка, в глубине души я надеялась услышать именно то, что она в конечном итоге отвечала. Что Алиса их единственная внучка, что Нюрочка, мягко говоря, не образец для подражания и семья от нее отреклась, что женой своего старшего сына свекровь видит только меня.
   Я утешаю себя тем, что мысли, назойливым роем кружившие в голове, были вполне естественны. Возможно, безупречные во всех отношениях героини сериалов думали бы совсем иначе, но не Кира...
   Я часто вспоминаю диалог из одного старого кинофильма. Смешной такой.
   "- А кто же его поймет, как оно правильно...
   - Дедушка, так ведь это же даже ребенок знает. А я восемь классов закончила. Правильно - это по-советски, а неправильно - не по-советски".
   Говорила я в то время очень "по-советски", а чувствовала и думала наоборот. Пыталась вслепую нащупать правду, и головой понимала, что вот она, а в душе все равно творилось нечто невразумительное.
   И если задуматься, все, что судачат обо мне сейчас, отчасти правда, какими бы красивыми словами я не пыталась оправдаться. Да, я этого не делала, но ведь думала... А, значит, я дрянь. Все остальное лишь роль, которую я исполняла перед другими и даже перед самой собой. Кто-то мне подыгрывал. Свекровь, например. Иногда Матвей. Кто-то время от времени вправлял мозги. Как это делали свекор и моя собственная мать. Но ни тем, ни другим не удавалось сбить меня с выбранного курса, пока я, наконец, сама этого не позволила.
   В отличие от Галины Андреевны Михаил Сергеевич не питал особых иллюзий относительно бесед тет-а-тет. Гораздо больше ему приходились по душе очные ставки. Именно ее и напоминал семейный ужин в тот вечер.
   - Итак, дорогие мои деточки. Дров вы, конечно, наломали дай Боже, - мрачно провозгласил он, приподняв над столом бокал вина. - Так давайте выпьем за то, чтобы это в конечном итоге не нанесло непоправимого ущерба династии Городищенских.
   - Михаил Сергеевич, в данный момент речь идет лишь о небольших изменениях в ее составе, - едко вставила я, растянув губы в ехидной улыбке.
   - Кира, в данный момент речь идет о неравноценной замене достойного ее члена на непонятно чьего ребенка со - страшно представить - какой наследственностью. Дочерью потаскухи, будем говорить прямо.
   - Миша, не надо так. Это просто ребенок. Да и Аня...
   - Галя, у тебя еще будет возможность высказаться на этот счет. Позже. А пока, я на правах главы семьи хотел бы попросить Матвея изложить свою версию произошедшего.
   И Матвей покорно изложил... А я столь же покорно его выслушала. Снова.
   За столом прозвучала все та же история про грандиозную попойку с двоюродным братом Димкой Широковым. Про Нюрочку, которая вместе со своими подружками навязалась к ним с собутыльницы. И про то, как сам Матвей проснулся посреди ночи на диванчике у Нюрочки на кухне. Она голая, он голый. Он в прострации и полном неведении, что же все-таки произошло, а она безумно счастлива. Я невольно задалась вопросом, сколько еще раз мне предстоит услышать эту историю.
   - Матвей, ну, как можно было напиться до такого состояния? Взрослый уже мужчина, а ведешь себя как подросток, - мягко пожурила его мать. На мой взгляд, слишком мягко. Будто за двойку по музыке отругала. Даже не по математике.
   - Галя, помолчи. Пьянка - это уже вопрос десятый, - не поворачивая головы, отмахнулся от жены Михаил Сергеевич и снова обратился к Матвею. - Итак, ты ее, конечно, отправил в нужном направлении и пошел домой досыпать?
   - Само собой. Через пару дней бабушку выписали из больницы и я вернулся в Москву. И тут она стала названивать мне по всем возможным номерам. Я уже даже к рабочему телефону подходить опасался, вдруг снова она. Проинструктировал секретаря, чтобы не соединяла. По вечерам мобильный отключал. До сих пор не понимаю, как она на домашний звонить не начала. На самом деле не понимаю.
   - Что говорила? - задал очередной вопрос мой свекор, после того как Матвей замолчал, кидая на меня досадливые взгляды.
   - О любви. А через пару недель еще и собственной беременности. Утверждая, что ребенок мой. Но я в это не верил. И теперь не верю. Кир, понимаешь?
   - Понимаю, конечно. Как иначе бы тебе в голову пришло сдать его в детдом.
   - Вот, уже что-то, - торжественно провозгласил Михаил Сергеевич, снова поднимая бокал над столом. - За это можно выпить.
   - Да, а то прошлогодний день взятия Бастилии зазря прошел, - мрачно усмехнулась я. - Теперь уже точно нет повода, чтобы не выпить.
   - Эх, Кирюш, люблю я тебя за твой тонкий английский юмор, - улыбаясь, обратился ко мне свекор и отпил из бокала. - Сам бы на тебе женился, был бы свободен. Но не обольщайся, мое сердце навеки принадлежит другой женщине. Пусть по молодости лет я и сам много наворотил. Но мы справились. И вы, молодежь, еще поймете, что в жизни еще не такое бывает. Так-с. На чем мы остановились?
   - На звонках, Миша. На звонках, - погладив мужа по руке, подсказала Галина Андреевна.
   - Матвей, мы тебя слушаем, - саркастически провозгласила я, демонстративно закатив глаза.
   - Кир, - неожиданно спокойно ответил Матвей. - Что было, то было. Ты и сама это понимаешь. И ничего изменить уже нельзя. Как бы нам этого не хотелось, время вспять не повернуть. Ребенка я не признаю. Это факт. Даже если что-то и было, что маловероятно, воспринимай это как донорство спермы.
   - Ого! Интересно девки пляшут... Теперь это так называется...
   - Кир, ведь ты сама когда-то говорила... Измена, она в голове... У меня ее и в мыслях нет.
   - Зато ребенок есть. А вместе с ним девять месяцев лжи. Ты хоть раз задумался о том, чего они мне стоили. Я ведь себя винила! Не тебя! Мне кошмары по ночам снились! И я почти убедила себя, что виновата я сама! Понимаешь ты это? Ты мне лгал!
   - А как я мог иначе? Мне звонит девица, и угрожает рассказать тебе то, чего я не помню! Что я должен был тебе рассказать?
   - То, что рассказал сейчас!
   - Ты бы ушла от меня на девять месяцев раньше!
   - Может быть, но...
   - Что "но"?
   - Ты, правда, не понимаешь?
   Он замялся и, не глядя ни на кого, пробормотал:
   - Понимаю, только ведь тебе все равно. Конечно, я виноват. Я не отрицаю. Но ведь и ты не ангел. Пойми, я рассказал бы тебе, но ты бы все равно не поверила. Ты никогда не готова была идти на диалог. Всегда ждала от окружающих только безмолвной капитуляции. Я люблю тебя, и я готов играть ту роль, которую ты мне определила. Но я не могу, так просто исчезнуть из твоей жизни, едва случится что-то экстраординарное. Нам обоим нужно учиться импровизации. И доверию, конечно...
   - Доверию? Ты считаешь, что в данной ситуации уместно говорить о доверии?
   - Я считаю, что в данной ситуации уместно говорить о прощении.
   Прощении? Или моей ущемленной гордости? Наверное, о втором. Я подсознательно цеплялась за его слова о "донорстве". Кажется, даже убедила себя, что сложившаяся ситуация была ближе именно к этому понятию, нежели к измене. И мне стало проще. Действительно проще. Только все равно, как я могла уступить, если была задета моя гордость? Возможно, если бы о подкидыше не знал никто кроме меня и Матвея, я бы сдалась... Убедила бы сама себя в том, что не все так страшно... Только так не бывает... Я привыкла жить в центре внимания. Привыкла, что меня уважают, приводят в пример другим и даже немного побаиваются. Что бы подумали обо мне люди, если бы я позволила навязать себе роль униженной и оскорбленной... А главное, всепрощающей... Позволившей вытереть об себя ноги...
   Я не знала, как поступить... не знала, что ответить. Съязвить? По-привычке... Все ждали от меня чего-то. За столом повисло тягостное молчание. Мы с Матвеем пристально смотрели друг другу в глаза и, как никогда раньше, понимали друг друга. Но никакие слова не могли разрешить тех противоречий, которые раздирали мне душу. Он это знал...
   Помощь пришла откуда не ждали. Из прихожей донесся жизнерадостный голос младшего брата Матвея - Тима.
   - Эй, родственники! Встречайте блудного сына! Я приехал! Буду вас знакомить с девушкой!
   Галина Андреевна резко вскочила из-за стола и выбежала из столовой встречать младшего отпрыска. Тим был совсем еще ребенком, даже школу не успел закончить, но уже активно шел по стопам старшего брата. В семье ходили притчи во языцех о его амурных похождениях. В свои семнадцать лет он уже готовился побить все рекорды, когда-то установленные старшим братом. И, умудренные опытом мать с отцом, едва ли не оптом закупали презервативы, дабы избежать нежелательных последствий любвеобильности сына. Но, как и когда-то Матвей, девушек в дом Тим не приводил, видимо, не желая давать им напрасных надежд на длительные отношений. Поэтому то, что он приехал на дачу не один, вызвало массу эмоций.
   Мне кажется, Галина Андреевна надеялась увидеть кого-то вроде меня. Она и сама чуть позже подтвердила мою мысль. И какого же было удивление женщины, когда она увидела нечто, совершенно не вписывающееся в ее представления о достойной кандидатуре на роль девушки Тима.
   Пред нами предстала хрупкая особа с торчавшими в разные стороны, выжженными волосами иссиня черного цвета, ярко подведенными глазами и темно-коричневой помадой на губах. Наряд девушки тоже не оставил нас равнодушными. Вся в черном, с массой металлических аксессуаров и в летних потертых кедах на ногах.
   - Родственники, знакомьтесь. Прошу любить и жаловать, это Ксю.
   Честно говоря, глядя на это "нечто", я бы заподозрила Тима в употреблении наркотиков, но он предвосхитил мою реакцию и, выкроив момент, пока на него никто не смотрел, увлекшись созерцанием его колоритной спутницы, задорно подмигнул мне.
   - Тссс, я - твое спасение, сестричка, - шепнул он мне на ухо. - Знала бы ты, сколько сил мне стоило найти Это, чтобы хоть ненадолго отвлечь предков от вас с Матвеем...

* * *

   Я проснулась даже не от шороха, а скорее от ощущения чьего-то присутствия. Нелепость, конечно, но в последние дни со сном возникли заметные проблемы. Наверное, это тоже вполне нормальная реакция организма на стресс, только для меня подобное состояние было новым и странным.
   Открыла глаза, настороженно всматриваясь в темноту. Чувствовала, что он рядом, даже, кажется, слышала его дыхание и терпеливо ждала, пока он появится в поле зрения. Наконец, от стены отделился темный силуэт и осторожно направился ко мне. Я притворилась спящей, наблюдая за ним из-под полуопущенных ресниц. Он остановился у кровати и аккуратно поправил на мне одеяло. Долго стоял, угрюмой тенью возвышаясь над моей постелью и, наконец, с тяжелым вздохом опустился на пол, облокотившись спиной о тумбочку.
   В комнате воцарилась тишина. Давящая, вязкая, почти осязаемая. Прерываемая лишь мерным тиканьем настенных часов. Сна как не бывало. Но, кажется, прошла вечность, прежде чем тихий шепот словно взорвал пространство на множество ранящих осколков. Я затаила дыхание, боясь выдать себя.
   - И ты снова от меня ускользаешь, - едва слышно пробормотал он. - Так близко, но уже не со мной. Знаю, винить мне кроме себя некого. И ты права... только как мне жить без тебя теперь? Так глупо, непонятно... Совершенная нелепица. Я сам все еще не могу понять, как это могло произойти... А ты даже слушать не хочешь... И сейчас не слышишь... спишь... иначе бы снова прогнала... Знаю.
   Склонил голову над моей рукой, мягко коснулся губами укрывавшего ее одеяла. Совсем невесомо и в то же время невероятно трогательно. На глазах выступили слезы, стремительно стекая по щеке на подушку. Стало трудно дышать. Почти невозможно.
   - Настойчиво пытаюсь удержать тебя рядом. И делаю лишь только хуже... Но как я могу тебя отпустить?
   Я тихо всхлипнула. Он вздрогнул и испуганно дернулся в сторону. Замер.
   - Не плачь... Пожалуйста. Я уйду, ты только не плачь... - Коснулся губами моей мокрой от слез щеки, полуприкрытых век... - Прости.
   Я не хотела, чтобы он уходил. Обещала себе, что утром все будет иначе. Я снова стану сильной и гордой. Возьму себя в руки. Обязательно. Но потом. Потом.
   - Не уходи... Обними меня...
   Его не надо было просить дважды... Уже через долю секунды он нырнул ко мне под одеяло и крепко обнял, ласково целуя в затылок.
   - Тссс, спи... Все будет хорошо. Правда. Все будет хорошо.
   Я доверчиво прижалась к нему спиной. Вдохнула его запах - такой родной и любимый. Все будет хорошо. Хотя бы до утра...
   А утром, не дожидаясь пока он проснется, я сбежала, оставив Алису на попечение бабушки и дедушки.
   Я должна была учиться жить без Матвея. Как? Непонятно... Но должна. Зачем-то...

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА

   По возвращении домой на фоне безделья и ностальгии в мою жизнь стремительно ворвалось то, чему я долгое время отказывала в праве на значимость - социальные сети.
   Для меня они стали неким подобием фуагра. Нет, не деликатесом, а вынужденной альтернативой бифштексу. Несмотря на общество, в котором я привыкла вращаться, мне так и не удалось проникнуться высокой кухней, но однажды я и ей была рада.
   Помню, мне довелось брать интервью у очень известного и пафосного бизнесмена. Видимо, решив пустить пыль в глаза, он назначил встречу в модном французском ресторане, более того, сделал заказ "на свой вкус". Я весь день носилась по Москве, как заведенная, в результате явилась хоть и вовремя, но голодная как волк. И тут вдруг слышу:
   - Кирочка, я просто настаиваю, чтобы Вы это попробовали. Иначе Вам ни за что на свете не удастся прочувствовать мой характер и внутренний мир. О деньгах не беспокойтесь, я плачу, - "осчастливил" мою скромную персону великий гурман.
   Вероятно, по его мнению, я должна была визжать от восторга - хотя бы в душе. Вместо этого, растянув губы в "благодарной" улыбке, я присела за столик. Минут через сорок не меньше, когда я уже была готова взвыть от голода, передо мной поставили огромную тарелку с размазанным по ней крошечным кубиком фуагра. Радость несказанная. Не бифштекс, конечно, но хоть какая-то еда.
   Так и социальные сети... Не бифштекс, но за неимением лучшего пока сойдет.
   Во многом к такому времяпровождению меня подтолкнула та самая Ксю - девушка, которую привез на дачу Тим.
   Она, несомненно, была представителем другого поколения, как, впрочем, и Тим. И неотъемлемой частью их мира были социальные сети, ICQ, сетевые игры и многое-многое другое, о чем я и понятия еще не имела. Сидя за столом, я силилась увидеть в этой молоденькой девушке что-то общее с шестнадцатилетней Кирой. И не могла. Она была совсем другой. Вместо нашего - почти повального в то время - увлечения роликами у нее был Интернет. Подумать только, даже с Тимом она познакомилась по аське.
   И на меня, не имеющую ни малейшего представления о том, что же такое VKontakte, она смотрела как на ископаемое. На долю секунды мне даже показалось, что из меня действительно уже песок сыпется. Но задорные искорки в глазах Тима подействовали ободряюще.
   - Ксю, Кира просто очень занятой человек, у нее нет времени на Контакт и Одноклассники, - просветил он свою спутницу.
   - Да? А как же Вы общаетесь со своими старыми друзьями?
   - Я? Ты имеешь в виду тех, с кем я училась в школе и в универе?
   - Ну, да...
   - С кем-то по телефону, или при личной встрече... Как же иначе?
   - Ну не со всеми же так просто удается встретиться?
   - А зачем мне все? Если я хочу с кем-то пообщаться, то я пообщаюсь, а если нет - то зачем мне это?
   - Но ведь есть же люди, с которыми связь потерялась много лет назад, и ее хотелось бы возобновить?
   - Не задумывалась об этом как-то. Зачем? - Я почему-то вспомнила в тот момент Серегу. Хотела ли я возобновить с ним общение? Вряд ли...
   - Неужели неинтересно, что стало с этими людьми?
   - Не очень... О чем мне с ними говорить спустя столько лет? О прошлом? Воспоминания - удел старости.
   Ксю посмотрела на меня так, будто я действительно была столетней старухой, которая, надев джинсовую мини-юбку и короткий топик, обнажающий дряблый живот, утверждает, что ей 17 лет. И спорный вопрос, кто при этом выглядел забавнее - я, приоткрывшая рот от удивления, или она, скептически осматривающая меня с головы до пояса - не до ног, так как я все-таки за столом сидела. Судя по громогласному хохоту Михаила Сергеевича, Матвея и даже Тима, мы составляли весьма гармоничный дуэт.
   Но как бы то ни было, девушка Ксю вызвала у меня неподдельный интерес. Не сама по себе, а лишь как крошечная крупица того мира, который олицетворяла. Нет, я вовсе не хотела стать его частью, просто он манил своей новизной, непохожестью на все то, чем я привыкла жить и интересоваться.
   Возможно, еще неделю назад я пропустила бы все, сказанное за столом, мимо ушей - послушала, улыбнулась и забыла. Но теперь я не хотела и не могла ограничиться беглым, поверхностным взглядом на вещи, мне нужно было изучить их от и до. Пощупать, рассмотреть со всех сторон, попробовать на зуб, понять...
   Поэтому, приехав домой и осознав, что заняться мне совершенно нечем, я открыла ноутбук, подключилась к интернету и ради эксперимента зарегистрировалась в "Контакте". Результат не заставил себя долго ждать. Уже через пару часов, пока я изучала весь спектр возможностей сайта, мой список друзей увеличился с нуля до девятнадцати человек. Кого-то мне удалось вспомнить с немалым трудом, с кем-то я и без помощи Интернета общалась с завидной регулярностью. Общим было одно - все они начинали разговор со слов: "Привет, ну, наконец-то и ты здесь". Звучало будто бы я новый пациент в психбольнице, где к моменту моего появления уже успели собраться многие мои знакомые.
   Все это было совершенно бессмысленным и будто бы ненастоящим. В голове назойливой мухой крутилась мысль, что это даже не иллюзорный мир, а просто-напросто поддельный. Я не слышала голосов и интонаций, не видела выражения лиц собеседников. Лишь буквы, слова с опечатками, предложения без знаков препинания и застывшие фотографии на аватаре. Пыталась читать между строк - почти бесполезно, и уже собиралась бросить это гиблое дело, когда пришло очередное сообщение. От старой знакомой по универу:
   - Привет. Как жизнь? - Не фонтан, раз я здесь...
   - Отлично. Вот, осваиваю новые горизонты.
   - А, может быть, по старинке? - Забавно...
   - Что именно?
   - Встретимся, посидим, в караоке поорем. Мы вечером с народом решили в караоке-клуб забуриться. Присоединишься? Парочка наших будет. Или совсем засосало семейное болото?
   И, несмотря на то, что караоке-клубы у меня никак не ассоциировались со "старинкой" - не припомню, чтобы я когда-либо бывала в таких местах - предложение меня встряхнуло. А почему бы и нет, в конце концов? Жизнь продолжается.
   Так я познакомилась с Артемом.

* * *

   Артем был совсем не похож на Матвея ни внешне, ни внутренне. Сухощавый, смуглый, с творческим беспорядком и на, и в голове. Немного напоминал итальянца или, быть может, испанца. Зачитывался произведениями Карлоса Кастанеды, обильно сыпал его философскими цитатами и не мыслил жизни без собственного "Альфа-Ромео".
   Мы встретились при весьма необычных и для меня, и для него обстоятельствах.
   Машка, та самая однокурсница, которая и пригласила нас в караоке-клуб, предложила пересечься у метро Савеловская, чтобы, как она тогда выразилась, тряхнуть стариной. Эта девушка всегда очень любила контрасты и еще в студенческие годы часто повторяла, что это ее "фирменная фишка".
   Без контрастов не обошлось и в тот раз. Как иначе охарактеризовать сцену, где две элегантные девушки в норковых шубах, а вместе с ними "изящного" вида молодой человек, распивают шампанское "Вдова Клико" из пластиковых стаканчиков, стоя у бетонного блока в проулке между Савеловским вокзалом и районным отделением милиции?
   - За встречу! - торжественно провозгласила Машка.
   - За знакомство! - дополнил ее тост Артем, проникновенно глядя мне в глаза. Подозреваю, что такие взгляды он кидал на всех девушек без исключения ради спортивного интереса. Впрочем, какая разница? Я же не замуж за него собралась, а поднять себе настроение с помощью легкого флирта - святое дело.
   Мягкая улыбка, лукавый, немного удивленный взгляд, ни к чему не обязывающие слова, произнесенные тихим, в идеале обволакивающим голосом, и ни малейшего намека на проблемы, тем более, неразрешимые. Уроки обольщения от моей матери прочно укоренились в голове еще, когда я была подростком. С Артемом все было даже проще. Мы оба знали правила игры и строго им следовали, по крайней мере, до окончания первого тайма.
   Вечер, проведенный в обществе Артема, действительно помог снять напряжение. В какой-то момент мне даже показалось, что вернулась та прежняя Кира, уверенная в себе, не обремененная душевными терзаниями и отчаянием, не скованная условностями. Я почти поверила в то, что Матвей, его измена, боль и подкидыш остались в прошлой жизни. И абсолютно точно знала, что я очаровательная, красивая, умная и даже блистательная.
   Конечно, вряд ли бы я решилась переступить границы флирта, если бы Машка под воздействием выпитого шампанского, Мохито, Маргариты и, наконец, Б-52, случайно не наткнулась в сумке на собственный телефон, не начала названивать своему бывшему парню и не скрылась, в конце концов, в неизвестном направлении. Но с ее отъездом все стало гораздо проще, ведь именно она была единственным человеком в клубе, кто знал и Артема, и меня одновременно. "Берлинская стена" рухнула без особых энергозатрат.
   В зале заиграло нечто романтическое, Артем протянул мне руку, приглашая на танец, я само собой согласилась и с удивлением обнаружила, что он великолепно танцует. Не просто в состоянии не наступать партнерше на ноги, а на самом деле прекрасно чувствует ритм, вкладывая в каждое движение целую гамму эмоций.
   - Кира, ты восхитительная девушка. Я безумно рад, что познакомился с тобой, - нежно касаясь губами моего уха, шептал Артем во время танца.
   - Я тоже рада, - обольстительно улыбаясь, соглашалась я.
   А по окончании мелодии, уединившись за самым дальним столиком, мы пили на брудершафт шампанское, обсуждали творчество современных писателей и Сальвадора Дали, целовались.
   Он не знал ничего обо мне, я - о нем. Но это лишь придавало нашим отношениям особый шарм. Они возникли из иллюзии, из чувственного танца под "Беловежскую пущу", были неразрывно связаны с виниловыми пластинками, украшавшими стены караоке-клуба, с мелькавшими на экране клипами 80х годов, с песней "Confessa", которую мы исполняли дуэтом, склонившись над микрофоном. И должны были развеяться как дым ближе к рассвету...
   В шесть утра мы вышли из клуба на тихую заснеженную улочку. Остановились в желтом свете фонаря.
   - Скажи, да или нет? - притянув меня к себе, тихо спросил Артем.
   - Нет.
   - Уверена?
   - Да.
   Он не скрывал разочарования. С сожалением во взгляде коснулся моих губ и, взяв меня за руку, проводил к ожидавшему у обочины такси.
   Галантно распахнул дверцу и помахал рукой на прощанье. Все выглядело весьма банально и просто. На этом по неписаным законам жанра наши отношения должны были закончиться, а главное меня подобный расклад вполне устраивал. Но вопреки ожиданиям, уже вечером я обнаружила на почте оповещение, что он хочет добавить меня в список своих друзей в "Контакте". И что еще более странно, я это приглашение приняла, попутно согласившись на второе свидание.
   Потом, конечно, жалела. Была уверена, что продолжение отношений с Артемом создаст лишь дополнительные проблемы. А у меня их и так не мало. Но все равно, поддалась слабости - иначе не скажешь - и пошла. Вероятно, лишь потому, что отлично осознавала, кроме секса ему от меня ничего не нужно.
   Готова ли я была к его, пусть кратковременному, но все же присутствию в моей постели? Да, но не более. Зачем? Просто потому, что кроме Матвея у меня никогда никого не было. Я почти уникум... В наше время мало кто может похвастаться тем, что его первая любовь закончилась свадьбой.
   Только узнав об измене Матвея, я вдруг устыдилась такого положения вещей. Не было ли замужество моей главной ошибкой в жизни? Может быть, я просто купила платье без примерки и теперь мне дается шанс обновить гардероб?

* * *

   Артем предложил встретиться в весьма оригинальном месте - в ГУМе у фонтана. Да, именно там - я совершенно серьезно. Не шутил, как оказалось, и он...
   Как в старом советском кино, вместо ресторана, он пригласил меня покататься на коньках. И не где-нибудь, а на Красной площади. Возможно, сейчас кому-то это покажется банальным - даже очень многим, вероятно - но в январе 2008 года каток еще не успел стать бессменным зимним атрибутом главной площади страны. И на мой взгляд, был пронизан атмосферой праздника, романтики и сказки - невероятно современной и ультрамодной - всем тем, чего мне так не хватало в последнее время. В какой-то степени, я ехала на свидание даже не с Артемом, а с атмосферой.
   Не могу сказать, что не испытывала никаких сомнений относительно предстоящей встречи. Скорее наоборот. Даже сегодня, я очень отчетливо помню, что сидела в такси, глядя в окно на заснеженные московские улицы, и как никогда ранее чувствовала свою неразрывную связь с этим городом. Я здесь родилась, выросла, здесь я встретила Матвея, отдала ему свое сердце и не только... отдала всю себя без остатка... Москва была постоянным спутником наших отношений... И теперь она будто укоряла меня, настойчиво подкидывая образы из прошлого, не выпуская из удушающего плена воспоминаний. Казалось, каждое здание, каждый перекресток, каждый рекламный щит связывает меня с Матвеем и не позволяет забыть о нем...
   Помню, как, сворачивая со Знаменки на Моховую, скользнула взглядом по недавно отреставрированной громаде Дома Пашкова - белокаменной колоннаде, украшавшей его парадный фасад, полукруглой терраске, опоясанной заснеженными раструбами лестницы. А в памяти всплыл совсем другой вечер.
    ...Тогда все было иначе. И Дом Пашкова - обветшалый и угрюмый - мученически подпирал бельведером тяжелое осеннее небо, мрачно взирая темными глазницами окон на Боровитскую башню Кремля. И мы с Матвеем - юные и влюбленные - остановившись у подножия Ваганьковского холма, искренне и преданно смотрели друг другу в глаза. Ветер иступлено трепал мои тогда еще огненно-рыжие волосы. Срывался дождь. И все было прекрасно на фоне нашего безоблачного счастья... Матвей, решительно взяв меня за руку, потащил вверх по разбитой лестнице к той самой каменной террасе, откуда "на закате солнца, высоко над городом" прощались со столицей булгаковские Воланд и Азазелло. А потом, стоя на холодном, пронизывающем ветру, мы долго и страстно целовались, не таясь и не скрывая от Москвы своей любви.  
   И теперь родной город, словно пытаясь образумить непутевую, запутавшуюся в собственных чувствах Киру, изо всех сил старался напомнить мне все то, что мы с Матвеем когда-то доверили ему знать...
   Только пути назад для меня уже не было. Да, мое упрямство порой граничит с паранойей, но меньше всего на свете я хотела потонуть в горьком омуте воспоминаний. Что было - то было, хорошо. Тем не менее, жизнь не стоит на месте, и сокрушаться об утраченном - "ах, сад мой, ах, бедный сад" - я не могла себе позволить. Более того, чем паршивей было на душе, тем тверже становилось намерение встретиться с Артемом.
   Не могу сказать, что свидание не оправдало моих ожиданий. Морально я была готова к тому, что при свете дня все покажется совсем иным, и что Артем вовсе не тот человек, каким я его себе вообразила. Но о том, что в какой-то момент его общество начнет меня тяготить, я даже не догадывалась.
   Честно говоря, я вообще не понимаю, почему он выбрал местом для свидания каток, тем более, на Красной площади, если он, во-первых, не умел кататься на коньках, а, во-вторых, не любил Москву...
   С первой минуты нашей встречи он старательно, с упорством идиота, искал изъяны во всем, что нас окружало. Ему не нравились люди - не их скопление, а они сами. Стоимость входного билета на каток, коньки, качество льда, кофе... А потом, войдя в раж, мой спутник прочитал мне целую лекцию о Москве и москвичах. Как выяснилось позже, сам он питерец, хоть и вынужден был пару лет назад ради карьерного роста переехать в столицу.
   - Москвичи называют Питер музеем, - глубокомысленно изрек он, попивая кофе из бумажного стаканчика. - Холодным, мрачным и бездушным... Смешно! Питер бездушен? Да, музей! Прекрасный, невероятно целостный и уникальный! В Москве все иначе. Она тоже своего рода музей - да, да, да - только это музей уродцев! Музей никчемности. Ее невозможно любить! Это противоестественно!
   - Я люблю Москву! И не считаю это противоестественным.
   - Ты сама себя обманываешь. Позируешь передо мной.
   - Зачем мне это?
   - Чтобы казаться лучше, чем ты есть на самом деле. Чтобы понравиться мне своей нетипичностью и уникальностью.
   - Ну и как мои успехи?
   - Воистину фееричны, но Москва тут ни при чем. Ты могла бы говорить о сенокосе, например. Эффект был бы тот же.
   - При чем здесь сенокос?
   - Да при том, что ты красивая женщина, и это позволяет тебе нести совершенную чушь. Ты говоришь, что любишь Москву, и это чушь... Но женщине это придает особый шарм. Красивой женщине шарм придают даже разговоры о сенокосе.
   - Потому что их все равно никто не слушает? Ты на это намекаешь?
   Он мог бы ничего не отвечать, я уже поняла его позицию. Для Артема не имело значения ничего из того, что я могла бы ему рассказать о себе, о своей профессии, о своем городе. Он отказывался воспринимать что-то выходящее за рамки его представлений. Москва - плохо, красивая женщина - хорошо, но мимолетно, "просто" женщина - бесполезно, "Альфа-Ромео" - идеальная машина, затмевающая все остальное, что окружает ее хозяина. Непонятно... как я умудрилась не заметить всего этого в караоке-клубе. Неужели была настолько пьяна?
   Я была для него вещью - бездуховной, но очень желанной. Чем-то вроде игрушечной машинки для ребенка, которая надоедает через день, после того как он ее заполучил.
   Сначала я пыталась ему что-то доказать. Не про себя, про Москву. Хотела провести по тем местам, которые были мне так или иначе дороги. А потом, вдруг в голове что-то щелкнуло, и я поняла, что категорически не желаю делить с ним то, что он скорее всего высмеет и опошлит. И именно тогда мне захотелось уйти. Он же напротив, распалился. Зачем-то снова примешал к своему отношению к Москве Кастанеду:
   - Каждый из нас сам делает себя либо несчастным, либо сильным. Объём работы, необходимой и в первом, и во втором случае, -- один и тот же.
   - А Москва-то тут при чем? - равнодушно поинтересовалась я.
   - Вот именно ни при чем, - будто только и ждал этого вопроса, самодовольно улыбаясь, ответил он. - Москва вообще не имеет никакого отношения ни к чему достойному внимания. Это совершенно бесполезная трата времени.
   - Так возвращайся в Питер, что тебя держит здесь?
   - В данный момент ты.
   - А до встречи со мной?
   - Вероятно, надежда на эту встречу.
   - Вряд ли я стою столь колоссальных жертв.
   - Поживем - увидим.
   Конечно, я не тешила свое самолюбие нелепыми иллюзиями. Девушка, какой бы внешне привлекательной она не была, не входила в разряд весомых для Артема аргументов. И его слова были лишь неуклюжей попыткой вывести разговор на менее зыбкую почву.
   Он, как и сотни тысяч других приезжих, искренне ненавидя Москву и презирая москвичей, зубами выгрызал свое место под солнцем. Когтями цеплялся за этот город, всеми правдами и неправдами брал от него все, чем тот столь щедро делился. Карабкаясь вверх по карьерной лестнице, гордился собой и, яростно стиснув зубы, бормотал: "Вот ведь понаехали" в адрес лиц кавказской национальности.
   Я старалась абстрагироваться от происходящего, наблюдая в окно за фигуристами, но перед глазами все равно настойчиво маячило отражение Артема в стекле. Совершенно чужого и ненужного мне человека.
   Картинки накладывались друг на друга, как слои в фотошопе: снежные тучи над Кремлем, Спасская башня, кажущаяся малюткой на фоне высокой Новогодней елки, яркие гирлянды разноцветных фонариков над катком... толпа народа на серебрившемся в свете прожекторов льду. А среди них молодая семья - мужчина, женщина и маленькая девочка, уверенно переставляющая обутые в коньки ножки. И поверх этого праздника жизни отражение испано-подобного мачо Артема в стекле. Символично...
   Наконец, на горизонте замаячило долгожданное окончание затянувшегося свидания. Хотя, вероятно, Артем все-таки надеялся на его продолжение в более интимной обстановке у меня дома. В мои планы это не входило и, сидя рядом с ним на переднем пассажирском сиденье, время от времени искоса поглядывая на то, как он любовно гладит обтянутый кожей руль, я старательно придумывала слова для вежливого отказа, который не вызвал бы у моего кавалера, каких-то иллюзий в отношении меня.
   Задача была не из простых, ведь любые мои слова Артем почему-то воспринимал как кокетство и категорически отказывался им верить. Из-за непоколебимой уверенности в собственной неотразимости он не допускал и мысли о том, что кто-то может искренне не желать его общества, тем более девушки, которым, как известно, свойственно говорить "нет", подразумевая "да", и "да", имея ввиду "нет".
   Но в тот вечер мои слова не потребовались.

* * *

   Как бы я не пыталась противопоставить свою жизнь сериалам и бульварным романам, она все равно настойчиво подкидывала мне весьма банальные сцены. Так и в тот день. Мне позавидовала бы цоевская "восьмиклассница".
   Мы подъехали к воротам моего дома и я, кинув красноречивый взгляд на Артема, начала прощаться. Он, непонимающе посмотрев на меня, вдруг подозрительно быстро кивнул.
   - Ну, ладно. Пять свиданий, так пять свиданий. Не горит. Ради такой, как ты можно и потерпеть.
   - Почему именно пять? - недоуменно переспросила я.
   - Ну, как же... Правило пяти свиданий.
   - Мы не в Голливуде, - резко оборвала его я. Кстати, совершенно искренне.
   - Ты хочешь шесть?
   - Артем... Ты, видимо, неправильно меня понял... Мы могли бы обойтись и одним.
   - Да? Ты ведь сама сказала "нет".
   - "Нет" будет и после пятого, как ты говоришь, свидания.
   - Я не понимаю.
   - Странно, а вроде бы не глупый парень.
   - То есть ты включаешь "динамо-машину"?
   - Я включаю здравый смысл... А то, как назовешь его ты, мне неважно.
   Не дожидаясь его ответа, я распахнула дверь и вылезла наружу. Направилась к воротам. Но такое окончание сюжета явно не входило в планы Артема. Уже через долю секунды он оказался подле меня, преграждая мне путь к дому.
   - Нет, постой! То есть ты меня динамишь?
   - Не динамлю. Просто...
   Договорить мне не дал Матвей. И, какие бы чувства я не испытывала в тот момент к Артему, меня появление теперь уже почти бывшего мужа вовсе не обрадовало.
   - Я вам не мешаю? - яростно сверля нас взглядом, процедил он.
   - Ты? Нет, - ласково проворковала я и чуть отступила от Артема.
   - Парень, ты чего? - сделав шаг вперед, проскрежетал Артем. - Шел куда-то? Вот и иди! Не видишь, я со своей девушкой разбираюсь?
   - "Своей" девушкой ты мою жену называешь?
   - Чего? - недоуменно воззрившись на меня, выпалил Артем.
   - Того! Вали-ка ты! Подобру-поздорову! - нависнув над моим неудачливым кавалером, почти ласково произнес Матвей. Они действительно выглядели весьма колоритно. В лучших традициях жанра - я, кажется, это уже говорила, но "жанровость" комедии была настолько красноречива, что я просто обязана снова это повторить. Матвей, на пол головы выше Артема, грозно сверкнул взглядом, сделал шаг вперед. Артем невольно отступил назад, почти вжавшись в собственный "Альфа-Ромео".
   - Мужик, да ты чего? Ради девки? Да она сама вешалась?
   - Чего? - не сдержалась я. - Артем, давай-ка ты лучше в машинку нырк и домой...
   Матвей схватил меня за локоть и потащил к подъезду.
   - Сама вешалась, да? Ребенка сбагрила под непонятным предлогом и ринулась во все тяжкие?
   - Здрасти - приехали! - прошипела я. - Не сваливай с больной головы на здоровую! Ребенка сбагрила? Я Алису оставила твоим родителям на праздники, чтобы она свежим воздухом подышала...
   - Хороша отговорка. Ты чем в ее отсутствие дышишь? Блядством?
   - Матвей! Блядство - это по твоей части!
   - Ну, да? Как просто судить! А сама-то ты? Лучше меня? Под первого встречного легла!
   - Ты в своем уме? Под кого я легла?
   - Под этого пижона! Где только нашла такого?
   - Прекрати!
   - Что прекрати? Кира!!! Как ты могла?
   - Что могла?
   - Ты спала с ним?
   - Какая тебе разница?
   - Большая! Ты понимаешь, что творишь?
   - Матвей... Отпусти... - устало пробормотала я.
   Он почему-то испуганно отдернул руку от моего локтя и недоуменно воззрился на меня.
   - Отпусти, - повторила я, хоть он и не держал меня вовсе.
   - Как птицу в небо?
   - Да, вернется - значит, твоя...
   - А не вернется?
   - Тогда "прости - прощай"...

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

А я гораздо больше не успела,
чем было мне доверено успеть.

(Маргарита Агашина)

   Время шло. Череда новогодних праздников, еще недавно казавшаяся нескончаемой, тоже наконец-то подходила к своему логическому завершению. И помог мне скоротать время мой университетский преподаватель.
   Озарение даже не снизошло, а просто-напросто обрушилось на мою светлую голову как раз, когда я уже почти осатанела от тягостного безделья.  В очередной раз, стоя у окна и бездумно глядя вниз на заснеженный бульвар, я вдруг четко поняла, что рассылать резюме по многочисленным печатным изданиям бесполезно. Кому, спрашивается, нужна заурядная журналисточка из совершенно безликого глянцевого журнала, мечтающая сменить профиль? Правильно, никому. Таких, как я, сотни, а, быть может, даже тысячи... И спросом мы пользуемся исключительно в низкопробных газетенках "желтой" направленности.
   Но я ведь выпускница одного из ведущих ВУЗов страны, отличница, бывшая когда-то на хорошем счету у преподавателей. Меня учили светила российской журналистики, лучшие из лучших.  Так почему бы не обратиться за помощью в родной университет?
   Зимняя экзаменационная сессия была в самом разгаре, поэтому преподавательский состав журфака явно не сидел по домам за праздничными столами и я, вооружившись бутылкой французского коньяка, рванула навстречу судьбе, в лице завкафедры периодической печати. Только он, несмотря на мою красноречивость, отнесся к решительному настрою бывшей студентки весьма скептически.
   - Кира, давай без обиняков, - задумчиво потерев переносицу, начал он. - Ты умная девушка. Даже талантливая. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. У тебя хороший слог, ты умеешь донести до читателей главное. Только ведь этого мало. Скажи мне, о чем ты хочешь писать?
   - О том, что действительно важно людям.
   - Каким именно людям?
   - Простым людям... Пенсионерам, учителям, продавцам в магазинах... всем тем, кого мы каждый день встречаем на улицах, в общественном транспорте...
   - Кира! Деточка... Я понимаю. Отлично понимаю и даже хвалю твое стремление служить на благо обществу. И, да, каждый из нас рано или поздно приходит к переосмыслению ценностей. Но...
   - Опять "но"?
   - Именно. А что им важно, Кир?
   Я поняла, к чему он клонит, и внутренне содрогнулась от осознания его правоты. Именно об этом мне говорил Матвей в Новогоднюю ночь. Я никого не замечала вокруг себя. Смотрела и не видела, не желала видеть. Люди вокруг меня были серой, однородной массой, говорящими куклами... Своего рода абстракцией. Я действительно ничего о них не знала.
   - Молчишь, - усмехнулся профессор, беззлобно глядя мне в глаза. - Вот ты говоришь про "простых" людей... Послушай себя! "Которых МЫ каждый день встречаем на улицах, в общественном транспорте"... Ничего не замечаешь подозрительно в своих словах?
   Замечала и сожалела о том, что явилась в университет с бухты-барахты, не проговорив про себя заранее все, что намеревалась сказать профессору. Понадеялась на манну небесную, на репутацию, и в итоге сижу на кафедре как плохо подготовленная абитуриентка, путаюсь в словах, краснею, бледнею, отвожу взгляд... И главное, воспринимаю любой наводящий вопрос экзаменатора, как попытку меня завалить... Стыдно.
   А профессор, будто бы решив окончательно добить мою самооценку и решимость, продолжил:
   - Кира, вспомни, когда ты в последний раз пользовалась общественным транспортом.
   - Давно, - честно призналась я и снова смущенно отвела взгляд.
   - Да нет. Здесь вовсе нечего стыдиться. Просто ты должна вспомнить и понять первое правило журналистской этики.
   - Я помню. Журналист должен исходить из фактов.
   - Да! Именно. Журналист должен тщательно и скрупулезно изучить все факты, касающиеся какого-то вопроса, прежде чем высказать свою позицию. Иными словами, журналист не имеет права иметь собственного мнения, если оно не основывается на фактах. В противном случае получается демагогия. Вот ты говоришь о пенсионерах. Скажи мне, будь добра, что ты о них знаешь? Ну, хотя бы каков сейчас минимальный размер пенсии? Из чего она складывается?
   - Я не знаю, но ведь это не так сложно выяснить. Гугл - лучший друг человека.
   - Гугл... Конечно, гугл... Кира, ты ведь отлично понимаешь, о чем я говорю.
   - Да и Вы понимаете, о чем говорю я. Неужели я столько лет училась только ради того, чтобы писать, платье от какого дизайнера было на некой светской львице во время презентации новой коллекции нижнего белья?
   - Я искренне рад, что ты это понимаешь. Но ведь подобные мысли это лишь первый шаг на пути к чему-то на самом деле стоящему. Я обязательно тебе помогу. Только прежде ты сама должна решить, чего именно хочешь. Начать новую жизнь? Похвально! Только что это будет за жизнь?
   - Спасибо, - угрюмо пробормотала я, не поднимая глаз на профессора.
   - Ты только не воспринимай мои слова в штыки. Я ведь и, правда, долго за тобой наблюдал. Восхищался твоей целеустремленностью и работоспособностью. И все ждал, когда же ты нащупаешь свою стезю в журналистике. Но ты упорно не желала выделять что-то конкретное, важное именно тебе. Теперь, мне кажется, ты морально готова к этому... Осталось только внимательно прислушаться к самой себе. И все будет хорошо. Я в тебя верю.
   - Я тоже.

* * *

   И в подтверждение собственных слов, после встречи с профессором я с головой погрузилась в изучение социального вопроса. Пыталась вникнуть в суть проблем современного общества, понять, проанализировать, вычленить факты... Что-то из этого я изучала в университете, что-то было для меня совершенно новым и даже не слишком понятным. Но все равно я упорно утрамбовывала в свою голову разносортную информацию... Эффект был весьма неожиданным. Как и предсказывал профессор, я вдруг четко осознала, что это не мое.
   Почему нет? Очень просто. Ведь это все равно, что сокрушаться о подорожании проезда в общественном транспорте, передвигаясь по городу исключительно на Мерседесе. Я утрирую, конечно, но факт остается фактом, мне было предельно ясно, что об этом и без меня найдется кому писать. И уверена, что не мои статьи будут гораздо целостней, а главное, честней.
   А потом случилось то, чего я никак не могла ожидать. За день до окончания праздников, когда я подруливала к дому родителей Матвея, чтобы наконец-то забрать у них Алису, мне позвонила Верка, которую я в свое время по доброте душевной устроила секретаршей главного редактора нашего журнала, и сообщила потрясающую новость.
   - Кир, ты сидишь?
   - Паркуюсь.
   - Тогда лучше сначала припаркуйся.
   - Да ладно уж говори.
   - Потрясающая новость! - как по команде заверещала подруга, неосознанно подражая голосу блондинки из советского фильма.
   - Якин бросил свою лохудру... - протянула я ей в такт.
   - Да какой Якин? Коловертов!
   - Что тоже бросил?
   - Именно!
   - Так-с... Пока я не слишком потрясена. Или он вдруг прозрел, пал перед тобой на колени с предложением руки и сердца? - усмехнулась я.
   - Кира! Все твои шуточки! Послушай же!
   - Слушаю, слушаю...
   - И в связи с этим событием он решил поменять концепцию нашего журнала. Как тебе?
   - Звучит довольно зловеще. Особенно если инициатива исходит от нашего главного спонсора. Или кто он там? Владелец?
   - Не от него! А от его новой пассии.
   - Ооо! Час от часу не легче. Что она там придумала? О чем мы теперь должны писать? О ландшафтном дизайне на примере Рублевки?
   - Кстати, ничего так идея... Предложи. Хуже не будет. Главред наш оценит. Он и без того в панике, но, скажу тебе по секрету, козла отпущения он нашел...
   - Ну-ну... - усмехнулась я, представив, как по редакции мельтешит наш непосредственный начальник, рвет на себе волосы и проклинает новую любовницу Коловертова за то, что по ее прихоти его полусонный, размеренный мирок подвергся столь ненавистным изменениям.
   - Завтра на одиннадцать утра назначена внеплановая "летучка", на которой нас всех познакомят с этой мадам. А тебя в особенности!
   - Меня?
   - Именно! Еще не поняла? Козел... нет, коза отпущения - это ты! И никто иной!
   Я резко нажала на тормоз, едва не уткнувшись бампером в забор. Да... козой, тем более отпущения, меня еще не называли. Но все когда-то бывает в первый раз.

* * *

   Ситуация чем-то напоминала взрыв петарды - сначала вздрагиваешь от неожиданности, но уже через долю секунды понимаешь, что ничего особенного не произошло. Какая лично мне разница, что именно вознамерилась сотворить с журналом новая пассия Коловертова? Я ведь уже решила сменить место работы, и даже приступила к реализации своих планов. По крайней мере, начала подготовку.
   На утреннюю встречу с главредом и возмутительницей его спокойствия я шла с легким сердцем и гордо расправленными плечами. Обожаю себя в таком состоянии. Пофигизм, замешанный на уверенности, что худшее уже позади, а сама ты на пороге великих свершений, способен горы свернуть, особенно если смешать ингредиенты в нужных пропорциях.
   Оставляя после себя легкий шлейф духов, я бодро цокала каблучками по коридору и с ехидной улыбкой на губах прокручивала в памяти рассказы коллег о длинной череде прелестниц, которых Коловертов развлекал нашим журналом.
   Когда-то давно, не год и не два назад, будущему олигарху Коловертову неожиданно взбрело в голову учредить новую газету - польстился на обладание так называемой "четвертой властью". Некоторое время поиграл сам, а потом, вдоволь потешив собственное властолюбие, словно обглоданную кость кинул газетенку одной из любовниц. Тогда-то газета и превратилась в журнал. Первоначальную тематику данного печатного издания уже не помнят даже его старожилы, но вряд ли она была достойнее нынешней. И как бы я не высмеивала нашего главреда за амёбность и неповоротливость, а заодно и паразитирующий образ жизни, в глубине души я его даже понимала. Какой толк от "перемен", если по сути они приводят лишь к головной боли от общения с очередной пустоголовой особой, греющей постель Коловертову, и к бесполезным бумаго- и энергозатратам? Впрочем, тайная "солидарность" с главредом не мешала мне в тот день злорадствовать, представляя выражение его лица, когда он услышит потрясающую новость о моем намерении уволиться. Более того, я даже начала симпатизировать очередной любовнице олигарха.
   Я не тешила себя напрасными иллюзиями, что ей удастся вдохнуть жизнь в никому не нужный журнал, но, по крайней мере, у нее есть шансы ненадолго встряхнуть наш полусонный коллектив.
   Остановившись у дверей конференц-зала, я растянула губы в вежливой улыбке и постучала. Кого я ожидала увидеть во главе длинного переговорного стола? Вероятно, длинноногую брюнетку с фигурой шнурка. Девушку во вкусе Коловертова. Ну что ж, я ее увидела. Только вместо мягких, глуповатых глаз трепетной лани, на меня устремился цепкий взгляд хищника. Эта женщина мне определенно нравилась.
   - Кира, а вот и ты. Присаживайся. Мы скоро начнем, - радушно протянул главред и жестом гостеприимного хозяина указал на кресло слева от властительницы бала - как раз напротив себя. Похоже, он возлагал на меня большие надежды.
   - Добрый день, - обратилась я к присутствующим и, слегка кивнув новой "владелице", заняла предложенное место.
   - Итак, все в сборе? - поинтересовалась у главреда женщина.
   - Нет еще двоих, Анастасия Викторовна. Совещание назначено на одиннадцать.
   - Хорошо. Подождем, - бесстрастно произнесла она и, не глядя ни на кого, открыла ноутбук. В кабинете повисло мрачное молчание, прерываемое лишь стуком ее ногтей по клавиатуре и кликаньем мышки.
   Я с любопытством окинула взглядом чистую доску. В памяти невольно всплыла предыдущая "новаторша", битый час скакавшая перед нами с маркером, время от времени рисуя какие-то одной ей понятные закорючки на белой поверхности доски. Ее последовательница, судя по всему, была более продвинутой в техническом плане. Но что от нее ожидать, я пока не знала.
   Уже через несколько минут, когда все наконец-то собрались, она поспешила приоткрыть перед нами карты.
   - Дамы и господа, думаю, вы уже знаете, кто я и зачем здесь появилась. Но в любом случае представлюсь, хотя бы для соблюдения этикета. Анастасия Викторовна Крепская. На роль главного редактора журнала я не претендую, как, впрочем, и на роль владелицы издания. Назовем меня представителем совета директоров, - уверенным, хорошо поставленным голосом начала она. - На этом вступительную часть, пожалуй, закончим и приступим к делу. Полагаю, здесь собрались люди грамотные, образованные, с богатым словарным запасом, поэтому мой первый вопрос вряд ли вызовет у вас какие-либо затруднения. - Она сделала многозначительную паузу и окинула взглядом собравшихся. - Итак, вопрос номер один: что такое "резонанс"?
   Вопрос, действительно, был проще некуда, особенно учитывая тот факт, что именно так назывался наш журнал - "РезонансЪ". Но едва она произнесла это слово, за столом воцарилась звенящая тишина. Главред устало покачал головой и вперил взгляд в столешницу, большинство моих коллег последовали его примеру, кто-то скривил губы в ехидной ухмылке, но в основном глаза собравшихся выражали равнодушную покорность, пусть не судьбе, но как минимум прихоти владельца журнала.
   Крепская нетерпеливо повела плечом и вдруг выжидательно посмотрела на меня.
   - Народ безмолвствовал, - процитировала она классика и приторно улыбнулась. - Надеюсь, это не результат невежества, а всего лишь проявление несвойственной журналистам сдержанности. Кира? Может быть, Вы поведаете нам, что такое "резонанс"?
   - Вам озвучить версию Вашей предшественницы? - многозначительно изогнув бровь, поинтересовалась я. - Она долго распиналась на этот счет несколько месяцев назад.
   Я могла позволить себе сарказм - даже настолько открытый. Решение уволиться развязывало мне руки и давало право не просто быть собой, но и демонстрировать окружающим свое пренебрежение, которого они, несомненно, достойны. Теперь я могла язвить, ухмыляться, не лебезить перед вышестоящими "инстанциями".
   - Не стоит, - не поддалась на провокацию Крепская. - Ее восприятие этого слова я уже успела оценить, пролистав подшивку номеров за последние полгода. В данный момент меня интересует мнение творческого коллектива. Начнем с Вас.
   - Ну, хорошо. Резонанс - отзвук, отголосок... Реакция на что-то, будь то звук, колебание или событие... Хватит, или Вы желаете проверить меня на красноречие?
   - Думаю, достаточно. Ваше красноречие, Кира, я тоже успела оценить, поверьте. Итак, господа, обратите внимание, иными словами наш журнал называется "Отголосок"! Отголосок чего? - она кликнула пультом проектора, и на белом экране высветился снимок, опубликованный в последнем номере журнала. - Этого?
   С фотографии на нас взирала кукольно красивая блондинка с неестественно синими глазами под цвет платья. Пустой, будто стеклянный взгляд не выражал совершенно никаких эмоций и наталкивал на мысль о пристрастии его обладательницы к наркотикам или как минимум к транквилизаторам. Неудачный снимок? Неумелая работа фото-корректора? Вовсе нет. Мне доводилось видеть эту девушку вживую, и могу с уверенностью сказать, что фотография ничем не уступает оригиналу.
   - Или этого? - снова нажав на кнопку пульта, продолжила Крепская. - На экране отпечаталось существо среднего пола в ярких облегающих джинсах и футболке с перьями.
   - Или этого? - после клика на белом полотне экрана снова сменилась фотография и нашему вниманию предстала пухлогубая женщина неопределенного возраста с вульгарно вздымавшейся над глубоким декольте грудью - судя по размерам и форме, вероятно, силиконовой.
   - Кира, насколько мне известно, Вы имеете некоторое отношение к "высшему обществу"? - сделав непонятного назначения ударение на предпоследнем слове, поинтересовалась Крепская.
   - Весьма относительное, - ехидно скривилась я.
   - Тем не менее. И Вы, действительно, считаете, что оно целиком и полностью состоит из такого рода экземпляров.
   - Ни в коем случае.
   - Или, быть может, Вы считаете, что данные экземпляры его "отголосок"?
   Я многозначительно фыркнула и насмешливо повела головой. Складывалось впечатление, что в переговорной кроме нас с Крепской уже никого не было, и она обращалась исключительно ко мне.
   - Какой "отголосок" тире "отклик" может вызвать это? Ни-ка-ко-го! И статистическая таблица данных о проданных экземплярах говорит сама за себя. Продажи не то чтобы падают. Их просто-напросто нет!
   На экране отобразилась почти ровная - без заметных выступов - диаграмма.
   - Вы считаете это нормальным? - будто вспомнив о том, что кроме нас двоих в кабинете есть еще кто-то, обратилась она к аудитории. - На самом деле? В таком случае Вы путаете редакцию с богадельней!
   Ой, как мне понравилась ее последняя реплика, а еще больше эмоции отразившиеся на лице главреда. Бедняга вздрогнул и стал с надеждой выискивать "возвышенности" в диаграмме.
   - Вы все люди творческие. Вероятно, даже с глубоким внутренним миром. И я искренне надеюсь на то, что сей факт вы, господа, сумеете применить на благо не только себя лично, но и журнала. В противном случае... надеюсь, вы понимаете, к чему может привести ваше бездействие. Я не хочу ехать в Тулу со своим самоваром, поэтому предлагаю всем вместе подумать, "отголоском" чего мы видим наш журнал. Или хотим видеть. Устраивает вас такое предложение?
   Она окинула собравшихся за столом внимательным взглядом, выискивая признаки оживления, но редакция журнала хранила молчание.
   - Ну, что ж. Если вас вдруг что-то не устраивает, то мы здесь никого не держим. Я не требую моментального ответа и предлагаю подумать до завтра. Если кто-то все-таки хочет и дальше работать в "Резонансе", то я жду ваших идей. В письменной форме, конечно. В идеале, с презентацией. Нет? До свидания!
   Я пристально посмотрела ей в глаза - умные, целеустремленные, бескомпромиссные - впервые осознала, что ее руководство журналом открывает передо мной весьма радужные перспективы. Я хотела с ней работать. И идей у меня вдруг появилось великое множество.
   - На этом, думаю, данное мероприятие, стоит считать закрытым. Всем спасибо, все свободны. А Вы, Кира, останьтесь, пожалуйста.

* * *

   - Вас я тоже не задерживаю, - многозначительно подняв бровь, обратилась к главреду Крепская и кивнула на дверь. - Мне хотелось бы поговорить с Кирой наедине.
   Главред мрачно покачал головой - не кому-то из нас, а собственным мыслям - и вышел. Я тут же перевела вопросительный взгляд на Крепскую и выжидательно откинулась в кресле.
   - Итак, я вся во внимании.
   - Я рада, что Вы, как и я сама, не сторонница пустопорожних бесед. Взгляните. - Крепская вынула из кожаной папки две распечатки и положила передо мной. Мне хватило доли секунды, чтобы узнать в них свои статьи, написанные с разницей в год.
   - Вы самый новый сотрудник газеты, если я не ошибаюсь. В феврале будет год, как вы здесь работаете.
   - Да, я в курсе, - усмехнулась я. - Вот моя первая статья для журнала. Вы неплохо подготовились.
   - Прочтите ее.
   - Вслух?
   - Необязательно. Про себя. Прочтите-прочтите.
   Я покорно погрузилась в чтение, с удовольствием отмечая и удачные сравнения, и легкий налет юмора. Я, правда, неплохо писала. Почему бы и Крепской не заметить этого.
   - Нравится? - поинтересовалась она, когда я подняла на нее взгляд.
   - Нравится.
   - Мне тоже, - улыбнулась она. - А теперь прочтите вторую распечатку.
   - Я еще не успела забыть, о чем писала две недели назад.
   - Все равно прочтите.
   Мне и самой было сложно поверить, что две эти статьи написал один и тот же человек - я. Безликий, хоть и ровный, но совершенно неинтересный слог, сухая подача материала, чушь, не интересная ни самому автору, ни кому бы то ни было еще.
   - Не нравится, я правильно понимаю? - осведомилась Крепская. - Кира, куда исчезло все то, чем вы козыряли в первой статье? Я бы решила, что в первом случае Вы просто выдали чужое творение за свое, но у меня была возможность убедиться, что деградация Вашего слога проистекала постепенно из номера в номер. Как Вы думаете, удастся ли повернуть процесс вспять?
   - Поживем - увидим.
   - Кира, я бы хотела увидеть это как можно раньше. Есть у меня одна идея, которую, хотите верьте, хотите - нет, я не осмелилась озвучить при всех после Ваших слов о моей предшественнице. Люди вы творческие, и навязывать вам свое мнение себе дороже. Но Вам лично я ее хочу озвучить.
   - Почему мне?
   - Потому что, судя по этой статье, с Вами в отличие от Ваших коллег, еще можно работать. Если Вы, конечно, сами этого захотите. Итак, как Вы относитесь к тому, чтобы писать о благотворительности и меценатстве в России?
   - О благотворительных приемах и нарядах светских львиц на них я и писала в последний год...
   - Я не об этом.
   - А о чем же?
   - О том, что благотворительность, особенно в нашей стране, это палка о двух концах. Согласны?
   - Само собой. Так Вы хотите написать об отмывании денег?
   - И не только. Не хотелось бы бросаться из крайности в крайность. Подумайте об этом.
   - Я подумаю. Но, как вариант, идея мне кажется неплохой.
   - Мне тоже. Надеюсь, Вы согласитесь... Только помните, мне нужна та Кира, которая написала вот эту статью, - Крепская постучала наманикюренным ногтем по первой распечатке. - А вовсе не эту.
   В этом мы с Крепской были единодушны. Мне тоже была нужна именно та Кира. Талантливая, саркастичная и честная. Но напоследок, я решила прояснить еще один немаловажный момент.
   - Анастасия Викторовна, Вы в курсе на какие деньги существует наш журнал помимо вложений Коловертова?
   - Да, но еще я в курсе, что это далеко не бездонный колодец. Думаете, богатые папики и дальше будут платить за то, что их куколок будут прославлять в совершенно незаметном издании? Для того, чтобы и дальше получать от них заказы, нам нужен рейтинг.
   - Рейтинг, заработанный путем копания в грязном белье потенциальных заказчиков? Не слишком ли опрометчиво?
   - Прогуляемся по бреющей? - неожиданно задорно подмигнула мне Крепская и лучезарно улыбнулась.
   Я решилась. Опрометчиво кинулась в омут с головой. В конце концов, чем мы рисковали? Тогда я считала, что исключительно деньгами Коловертова и рейтингом журнала, который и без того был на нуле.

* * *

   Моя жизнь закрутилась в уже почти забытом ритме. И несмотря на то, что первые интервью с "благодетелями" мало чем отличались от моей прежней деятельности, я расценивала их лишь как начальную ступень в сборе нужной нам информации.
   С одобрения Крепской я не ограничивалась беседами с толстосумами. По большому счету, их красноречивые рассказы о собственных благодеяниях, были только маловажной крупицей при написании статьей. Наибольшее значение для нас имели люди, которых так или иначе затронула "помощь" сильных мира сего.
   Среди них мне очень запомнился пожилой художник, творчество которого мы с Крепской решили положить в основу первой статьи нового "Резонанса". Почему именно его? Потому что концептуальная "революция" планировалась "бархатной", а живопись и талантливый художник, нищенствовавший до вмешательства нашего первого Героя, тема весьма нейтральная, хоть и многообещающая. Мне необходимо было показать, что какие бы цели не ставил перед собой олигарх с Рублевки, но доброе дело он все-таки сделал. И нищему художнику в свете собственного пусть относительного, но благополучия, нет никакого дела до того, насколько ему удалось обогатить спонсора.
   Статья удалась на славу. Крепская ликовала, я почила на лаврах, главред пил виски, закрывшись у себя в кабинете. Матвей с подкидышем будто бы действительно остались в прошлой жизни. Я искренне верила, что у меня все-таки получилось захлопнуть дверь в прошлое, и старательно гнала прочь мысли о том, что это еще не решение проблемы, а всего лишь побег. Возможно, временный.
   И все же нет такой бочки меда, в которую бы не затесалась ложка дегтя. В моем случае их было целых две. Во-первых, мать, которая естественно не пожелала остаться в стороне от изменений в моей личной жизни, и вдруг ни с того, ни с сего начала убеждать меня, что я дура. Во-вторых, и от этого, конечно, уже никуда не деться - катастрофическая нехватка времени на общение с Алисой. Да, у нас почти идеальная нянечка, настоящее сокровище, но ведь она не могла заменить моей дочери меня. Так же как работа не могла заменить мне семью.
   После завершения работы над первой статьей, подгоняемая нараставшим чувством вины перед Алисой, я приехала домой пораньше. Не в добрый час. Матвей, будто следил за мной, несмотря на свое обещание дать мне время. Едва я успела отпустить нянечку, раздался звонок в дверь. На пороге стоял мой муж. Подумать только, всегда такой занятой, он вдруг отменил дела и явился в гости в самый разгар рабочего дня. Но я почему-то вовсе не была удивлена. И, как ни странно, обрадовалась его визиту. Увидев его в дверях, поняла, что на самом деле скучала по нему, как бы не стремилась выкинуть его из головы.
   Только он, несмотря на то, что не мог не заметить моей реакции на его появление, старательно делал вид, что ничего не произошло, что он "отпустил птицу в небо" и моя улыбка - это еще не возвращение. Он прав. Конечно, как могло быть иначе? Тем более, что и ему явно не просто было забыть о встрече с Артемом. Как ни крути, Матвей собственник. Даже мысль о том, что я могла переспать с первым встречным, заставляла его сжимать кулаки и принимать боевую стойку.
   В тот день он был мрачен, как никогда. Молча прошел в гостиную, сел на диван и, уставившись в пол, стиснул виски побелевшими от напряжения костяшками пальцев.
   - Кир, ты хотела правду? Хотела... Честно, я думал, она будет совсем другой.
   - Какой?
   - Ты знаешь, какой... Мы сделали тест на отцовство. И это все-таки мой ребенок.

ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

   И снова эмоции взяли верх над разумом. Меня словно огрели по голове пыльным мешком. А я ведь с самого начала, едва услышала о шантаже, знала правду, чувствовала, но, все равно, даже когда в моем доме появился подкидыш, трусливо надеялась, что это лишь козни Нюрочки и ничего более. Боялась признаться сама себе в собственной слабости, твердила о гордости, о предательстве, но несмотря ни на что верила в чудо. Его не произошло. Экспертиза, на которую я в тайне возлагала столько надежд, показала именно то, что должна была показать. Отцовство Матвея.
   И теперь вот он. Сидит передо мной. Усталый, мрачный и отчаявшийся. Рассказывает мне "правду". А зачем она мне - такая правда? Что с ней делать маленькой, опустошенной и до отвращения слабой Кире? Я должна была принять какое-то решение? Почему я? Я ведь совершенно этого не хочу... За что мне все это?
   - Помнишь, как мы ждали Алису? Мне дышать на тебя было страшно... Боялся, лишь бы ничего не произошло. Лишь бы не оступилась, не простудилась, не переутомилась... Если бы мог, обложил бы тебя на все девять месяцев подушками и пылинки сдувал.
   - Да, и это ужасно раздражало.
   - Помню. Но знаешь, Алиса еще не родилась, а я уже не мог себе представить, что ее вдруг не будет. Мне сложно это объяснить. Казалось, ее не будет, и нас с тобой не будет - ни вместе, ни порознь... Ни тебя, ни меня...
   Не поднимая на меня взгляда, Матвей угрюмо покачал головой. Скривился, будто от боли, и почему-то усмехнулся.
   - А теперь все иначе. Я совершенно ничего не чувствую к той девочке. Даже теперь, когда знаю, что она действительно моя дочь. Не могу заставить себя даже взглянуть на нее. Так нельзя, знаю, но ничего не могу с собой поделать и сам себя за это презираю...
   - Да, нельзя.
   - Пока мне видится единственный выход. Попробовать подыскать семью для нее. Говорят, многие бездетные пары готовы взять ребенка на воспитание...
   - Именно поэтому детские дома переполнены... Алиса скоро проснется, - вдруг совершенно невпопад сказала я. - Будет тебе рада... Она очень скучает.
   - А я не знаю, как ей в глаза смотреть. Стыдно. И перед ней, и перед тобой. Кир, что нам делать?
   - Жить дальше, наверное, - неуверенно пробормотала я.
   - Как?
   - Как-нибудь... Видно будет. Только не заставляй меня сейчас решать что-то за нас двоих. Я не готова к этому. Ты пока сам как-нибудь, ладно? Без меня.
   - Я не могу без тебя. И не хочу.

* * *

   На следующее утро у меня была назначена встреча с очередным Героем. Это было уже второе интервью с ним, даже не интервью, а совместная поездка в подмосковный детский дом, над которым его финансовый концерн взял шефство.
   На фоне произошедшего накануне разговора с Матвеем приют был последним местом, где мне хотелось бы оказаться. Тем более, я отлично понимала, что в ходе визита меня удостоят лишь показательным выступлением. Журналисту, сопровождающему "благодетеля", вряд ли кто-то осмелится рассказать все, как есть на самом деле. Максимум, на что я могла рассчитывать, это осторожные просьбы о новых вложениях, адресованные спонсору, на которые тот незамедлительно ответит согласием.
   Я не обманулась в ожиданиях. К нашему приезду явно неплохо подготовились.
   Нас встретили в лучших традициях русского гостеприимства. Во дворе детского дома выстроилась длинная шеренга детей и воспитателей. Даже построение их было хорошо продуманным и неестественно симметричным. По центру двое высоких подростков - мальчик и девочка, облаченные в русские народные костюмы: мальчик - в расшитый кафтан и заправленные в сапоги атласные штаны, девочка - в кокошник и ярко красный длинный сарафан под традиционным шугаем. По флангам - дети пониже, выстроенные по росту. Картину дополнял круглый каравай хлеба на вышитом рушнике, который наряженная девочка поднесла дорогим гостям, следуя молчаливому приказу грузной женщины, руководившей этим живописным "парадом".
   Традиционный спектакль, который тоже мог стать неплохим штрихом к статье, если, конечно, дополнить ее более существенной информацией. В идеале контрастной, но об этом я в тот момент могла только мечтать. Пока же мне показывали лишь то, что характеризовало "благодетеля" с самой лучшей стороны.
   Заведующая детским домом - та самая грузная дама - провела нашу делегацию по тщательно вымытым коридорам, показала спальни с аккуратно застеленными кроватями и новенькой мебелью, библиотеку, столовую, учебные классы и игровые комнаты, спортивный и актовый залы, бассейн и медицинский кабинет. Все было в идеальном порядке. Но меня смущала нетипичная для детских учреждений тишина. Даже те подростки, которые встречали нас во дворе, испарились куда-то, едва мы начали осмотр.
   Женщина, словно прочитав мои мысли, вдруг начала сокрушаться, что мы выбрали для визита не самый удачный день, так как младших детей повезли в Москву в цирк на Цветном бульваре. Не забыла поблагодарить за такой чудесный подарок сиротам "благодетеля" и тут же, будто ни в чем не бывало, предложила взглянуть на гончарную мастерскую, в которой в тот самый момент проходили занятия кружка "Волшебная глина".
   Напоследок мы отправились в ее кабинет, где заведующая представила спонсору письменный отчет о потраченных средствах и об очередных, вероятно, нескончаемых нуждах детского дома. А заодно поведала мне, что наш Герой не только оказывает финансовую поддержку приюту, но и помогает подыскивать семьи, готовые взять сирот на воспитание. Невероятно великодушный и благородный человек, ничего не жалеющий для несчастных деток.
   Честно говоря, пару раз мне в голову закрадывалась малодушная мысль, что девочке Наде могло бы не так уж и плохо житься в детском доме. Но я и сама понимала, что обманываю себя, утешаю нелепыми отговорками. И от этого неестественность происходящего еще больше бросалась в глаза. Казалось, будто все здесь ненастоящее, наигранное, и что откуда-нибудь из зала с минуты на минуту послышится звучный, грубоватый голос режиссера: "Стоп! Снято!"
   Наш визит подходил к концу, а мне по-прежнему не за что было зацепиться, кроме собственных ощущений. Я точно знала, что для написания статьи мне придется еще раз вернуться в это место, но уже без Героя, а в одиночестве, и настойчиво выискивала то, на чем мне стоит заострить внимание в следующий раз. Бесполезно.
   Я бы так и уехала восвояси несолоно хлебавши, если бы не одна непредвиденная встреча. Чудовищное везение.
   Я мыла руки в дамской комнате, когда позади меня неожиданно открылась дверь. Взгляд непроизвольно метнулся в зеркало и встретился с недовольно прищуренными глазами. На меня, досадливо поджав тонкие губы, молча смотрела пожилая, сухенькая женщина. Странно смотрела, будто обвиняя в чем-то.
   - И не стыдно тебе, деточка, таких людей прославлять? - наконец заговорила она. - Профессия у тебя такая достойная, а ты ее позоришь.
   - Я Вас не понимаю. Вы о чем?
   - Да об том, что ирод этот ваш олигарх. И душегуб. А вы, продажные журналюги, его в первые люди выдвигаете.

* * *

   Я не могла не зацепиться за эти слова. Просто не имела права. Более того, мне даже не составило особого труда разговорить эту правдолюбку и склонить ее к новой встрече. Она сама готова была бежать вслед за мной, лишь бы я выслушала ее, но понимала, что пока не время и не место для скандальных разоблачений. На следующее утро, предвкушая то ли сенсацию, то ли очередную головную боль, я ехала в уже известный мне подмосковный городишко, в гости к своему первому в жизни осведомителю - воспитательнице Кларе Игнатьевне.
   Она жила неподалеку от детского дома, в крошечной однушке на первом этаже старой хрущевки. Несмотря на внешний порядок и чистоту, едва я вошла в темную прихожую, обклеенную серовато-коричневыми обоями, мне в нос ударил запах сырости, ветоши и старости. Вероятно, сказывалась близость к подвалу.
   - Ты проходи, деточка, проходи. Не стесняйся, - заметив мою неловкость, защебетала старушка.
   Я, стараясь скрыть волнение, протянула ей торт и стала расстегивать сапоги.
   - Ну, что ты, что ты! Не разувайся ни в коем случае. Пол у меня немытый, - наверное, ради приличия сказала она. Но я, машинально окинув взглядом крашеный, местами облупившийся, рыжевато-коричневый пол, все-таки решила ослушаться хозяйку.
   - Да нет, я лучше босиком.
   - Сейчас будем чай с конфетами пить, проходи в комнату. Я сейчас, - засуетилась старушка. - Думала, грешным делом, что побоялась ты. Не приедешь. А нет, ошиблась.
   - Ну, как же не приеду? Мы ведь договорились. Задержалась правда, пробки. Носовиха наглухо стоит. Сплошные мусоровозы.
   - И то верно. У нас тут городская свалка ведь рядом. С небоскреб высотой, и в глубину столько же. Вот они и ездят день и ночь.
   - Детский дом рядом со свалкой? - удивилась я, проходя в комнату.
   - А еще с люберецкими полями аэрации.
   - Странно даже.
   - А чего странного-то. Сироты не люди что ли? Как все, так и они.
   Воспитательница усадила меня за покрытый холщовой скатертью стол у плотно задернутого шторами окна и суетливо убежала на кухню ставить чайник. Я внимательно осмотрелась вокруг. Комната была довольно просторной, меблированной в стиле 60х годов: вдоль одной стены - сервант с картинно расставленными за стеклом хрустальными салатницами и фужерами, тумбочка под современным телевизором, и громоздкий, полированный шкаф на ножках. Вдоль другой - диван, застеленный голубовато-серым покрывалом с цветочным орнаментом. В дальнем конце комнаты, в небольшой нише - кровать, украшенная на деревенский манер двумя подушками под кружевными накидками, совсем как у бабушки Матвея. Рядом на полу - потертый коврик. На потолке - дешевенькая люстра с тремя разноцветными пластиковыми плафонами - синим, красным и желтым. Странная вещица. Я видела нечто подобное в каталоге, когда мы делали ремонт. Там это называлось модным словом "винтаж", здесь же наталкивало на мысль о нищете и одинокой старости. Почему-то у меня не вызывало сомнений, что я оказалась в гостях у одинокого человека. И старушка вскоре поспешила подтвердить мою догадку.
   - Скажите, Клара Игнатьевна, а Вам не страшно? Вот так пригласить к себе в дом совершенно постороннего человека, более того, чтобы рассказать ему о темных делишках очень влиятельного человека. Душегуба, как Вы говорите, - поинтересовалась я, прежде чем, старушка успела мне хоть что-то рассказать. Мне было важно удостовериться, что эта женщина отдает себе отчет в том, что делает.
   Она отдавала. И, как не странно, похоже, собственная участь беспокоила ее меньше всего на свете. Как и моя. Впрочем, последнее меня не слишком удивляло. К такому положению вещей я уже давно успела привыкнуть. Меня так воспитали.
   Эту женщину тревожило лишь то, что сведения, которыми она хотела поделиться с широкой общественностью, так и останутся тайной за семью печатями.
   - А чего мне бояться? - пристально глядя мне в глаза, ответила вопросом на вопрос она. - Я свой век уже почти дожила. В войну девчонкой партизанам хлеб носила. Выстояли, слава богу. А такого зверства, как ваш олигарх чинит, отродясь не видала. Нет у меня никого, кроме деток этих. Не было и нет. Так что ж я буду молчать?
   - А если я вдруг от Вас сразу к нему поеду? И расскажу все как на духу?
   - А это на совести пусть твоей будет. Только ведь не поедешь. По глазам вижу. Не поедешь. Копать начнешь. И докопаешься. Профессия у тебя такая.
   - Ну, допустим. Но Вы же все равно должны осознавать, если узнает кто-нибудь, что я для обличительной статьи материал собираю, меня из-под земли достанут. А потом обратно зароют, только уже по частям. И Вас вместе со мной. Он ведь в депутаты метит, репутацию бережет.
   - Мне уже терять нечего, я тебе сказала. А ты... ну, а что ты? У тебя в руках власть. Четвертая.
   - Да уж власть... - мрачно усмехнулась я. - Бомба замедленного действия. В случае чего камня на камне не оставит. А нас с Вами в первую очередь взрывной волной накроет.
   - А ты об этих детях подумай. Они ведь сироты, за них заступиться некому. Кто, если не мы? Вот взгляни...
   Старушка решительно отставила чашку и неожиданно бодро для своего возраста поднялась из-за стола. Достала из тумбочки под телевизором объемный фото-альбом в бархатной обложке и раскрыла передо мной.
   - Взгляни. Я ведь старейший воспитатель в этом детском доме. Все они на моих глазах выросли. Вот Сашенька, - ткнула она крючковатым пальцем в черно-белую фотографию. - Теперь уже Александр Васильевич. Уважаемый человек. Инженер. В семьдесят третьем году выпустился. Машенька. Мария Алексеевна. Тоже в люди выбилась. Учительница. Она семьдесят шестого года выпуска. А это Сонечка-Софийка. Софья Андреевна. Она помладше чуток. В семьдесят восьмом ее только к нам из дома малютки привезли. Такая умничка. Отличница. Все на моих глазах выросли. И сейчас к нам постоянно приезжают. С малышами общаются. Нет у меня никого роднее них.
   Старушка продолжала листать передо мной альбом. Называла все новые и новые имена. С гордостью рассказывала об успехах своих воспитанников, с горечью - об их неприятностях и бедах, произошедших с ними по жизни. Перед глазами мелькали все новые и новые фотографии. Детские лица - радостные, вдумчивые, угрюмые, веселые, наивные. Все очень разные. А эта женщина помнила каждого из них.
   - А вот это Алешенька. Его к нам в девяносто девятом привезли из дома малютки. Мать от него еще в роддоме отказалась. Настоящий сорванец был. Но смышленый такой. И добрый. С Катюшей очень сильно сдружился. Она помладше. Так он за нее горой стоял. А потом этот ваш олигарх появился. Ремонт во всем здании сделал. А сам таким петухом по коридорам ходил. Наслаждался собственной добродетелью. Наши девки вокруг него так и плясали. Виктор Андреевич - то, Виктор Андреевич - сё. Тьфу. И тут вдруг вот чего вздумал. "Надо, - говорит, - деток всех поголовно в клинику на обследование отправить". У него ж еще и клиника собственная. А я в толк взять не могу - зачем на обследование? Они ведь у нас регулярно у врачей проверяются. Мы за их здоровьем следим. Куда ж без этого? Но, хочется ему - пусть. Дурного не будет. А вот ошиблась. Месяц или два прошло после этого самого обследования, говорит наша заведующая, что нашел Виктор Андреевич семью, готовую нашего Алешеньку усыновить. Я-то, дура, обрадовалась. А мальчонка в слезы. "Никуда, - говорит, - без Кати не поеду. Не нужны мне родители, которым Катя не нужна". Так его в машину силком тащили. И вот, что странно. Я этих "родителей" в глаза не видела. Забирал его от нас сам олигарх.
   Я слушала, затаив дыхание, чувствуя, что еще чуть-чуть и старая воспитательница доберется до самой сути. Не ошиблась. Речь ее становилась все более сбивчивой, перемежаясь частыми вздохами и будто бы даже всхлипами.
   - Прошло два дня. Ночь, проснулась я от телефонного звонка. Испугалась. С добрыми-то вестями по ночам кто людей будить станет? Беру трубку, а на другом конце провода Алешенька... воет белугой: "Они меня порезать хотят, Клара Игнатьевна, на органы. Заберите меня отсюда. Я сам слышал. Завтра утром операция. Им сердце мое нужно. Нет тут никаких родителей. В клинике я в той самой, куда нас на обследование клали". Не нашла я мальчонку. Приехала туда ночью, а меня взашей бугаи олигарховские прогнали. А на утро заведующая собрала нас и сказала, что Алешенька от новых родителей сбежал. "Прибежит, сразу ко мне, - говорит, - ведите". Не прибежал. Так и не нашли по сей день нашего Алешеньку.

* * *

   Смысл сказанного острой иглой пронзил сознание, но я, вопреки голосу рассудка, старательно придумывала этой истории какое-нибудь безобидное и непременно логичное объяснение. Ведь так не бывает, чтобы человек - пусть даже такой богатый и влиятельный, как наш Герой - чувствовал себя настолько безнаказанно, что в преддверии выборов, стал кичиться собственной благотворительной деятельностью, неотъемлемой составляющей которой была продажа детей-сирот на органы. Или бывает?
   Но зачем? Он ведь и так почти сказочно богат! Его состояние настолько велико, что позволит как минимум пяти поколениям семьи существовать даже не "безбедно", а "с шиком". Или это для него просто хобби? Лекарство от скуки?
   Глядя на остатки чая в кружке, я пыталась убедить себя, что Клара Игнатьевна заблуждается относительно произошедшего с Алешенькой. Ведь тот факт, что его поместили в стационар на дополнительное обследование, прежде чем отдать приемным родителям, еще ни о чем не говорит. Если задуматься, то это даже логично. Ведь случаи, когда под видом здоровых детей на усыновление отдавали психически и умственно отсталых или просто хронически и неизлечимо больных, далеко не единичны. В нашем мире ничтожно мало людей, готовых принести себя в жертву и поставить на кон собственное благополучие, ради чужого ребенка. Да, многие бездетные семьи мечтают иметь детей, и, отчаявшись завести собственных, в конце концов решаются на усыновление, но это вовсе не говорит о том, что они готовы воспитывать даунов или шизофреников. Это вполне нормальное явление.
   А если ребенок вдруг что-то услышал, еще не означает, что он все правильно понял. Так ведь? Или сама Клара Игнатьевна что-то напутала спросонья.
   Старушка пристально посмотрела на меня и с горечью в голосе произнесла:
   - Не веришь, да?
   - Боюсь верить, - честно призналась я. - Не укладывается у меня все это в голове.
   - А ты проверь.
   - Как? Вы видели документы на усыновление мальчика?
   - Видела. Все по закону оформлено. Я специально потом в кабинет заведующей прокралась в ее отсутствие и проверила.
   - А...?
   - И данные родителей переписала. Только липовые они...
   - Но как же? Ведь перед тем как одобрить усыновление, органы опеки должны все досконально изучить. Как липовые?
   - Обыкновенно липовые. Ездила я к ним, есть такие люди. Только это ж вовсе не те, что на Алешеньку смотреть приезжали.
   - Так все-таки кто-то приезжал... Какими они Вам показались?
   - Обыкновенными. Не примечательными ничем. Не запоминающимися. Да и зачем тебе их приметы? Разве ж людей теперь без циферки отыщешь по родинке по одной.
   - Ну, ладно, а адрес тех "липовых" Вы мне все-таки дайте. И клиники тоже. А еще... скажите, это было единственное странное усыновление?
   - Деточка, да с тех пор мне все усыновления, особенно те, которые были организованы олигархом этим вашим, странными казаться стали.
   - А много их было? Я спрашиваю, потому что вряд ли он бы стал вкладываться, ради одного только сердца... Ну сами посчитайте, даже один ремонт должен был обойтись в очень кругленькую сумму... значит рассчитывал на что-то большее.
   - Да, думала я об этом, думала. Права ты. Только... точно знаю лишь об одном Алешеньке.
   - Вы можете мне достать данные по усыновлениям за последние годы? Я так понимаю, Виктор Андреевич не вчера шефство над детдомом взял?
   - Какой там вчера? Четыре года уж как Алешенька пропал.
   - Ну, так сможете достать сведения? И на всякий случай еще за пару лет до его появления. Лишним не будет.
   Она смогла. Уже через несколько дней я стала счастливой обладательницей толстой папки с ксерокопиями документов. Клара Игнатьевна постаралась на славу. Оставалось только надеяться на то, что она нигде не засветилась.
   Честно говоря, сначала я искала не подтверждение слов воспитательницы, а скорее их опровержение, уж слишком ее рассказ напоминал сюжет триллера или как минимум современного детектива, но уже после встречи с "липовыми родителями" пропавшего Алешеньки я убедилась, что дело пахнет жареным.
   Естественно вывести этих людей на контакт было довольно сложно, но даже обрывочных слов, которые кинула мне женщина перед тем, как захлопнуть дверь перед моим носом, хватило.
   - Я уже говорила милиции, что не знаю я никакого Лешу Александрова и никакого усыновления никогда не оформляла. Не было меня в России в то время, не было! Мы с мужем в Греции по контракту работали! Я туристам экскурсии продавала, он на трансфере их из аэропорта и обратно возил. Не было нас здесь! - Яростным шепотом протараторила она.
   - А имени, фамилии следователя, который к Вам приходил, не помните?
   - Не знаю я ничего, оставьте нас в покое! - взвыла женщина и, грубо отпихнув меня, захлопнула дверь.
   Получив от ворот поворот, я начала проверять остальные адреса. К сожалению, большинство из них были для меня временно недосягаемы, так как в основном в качестве приемных родителей выступали граждане иностранных государств. И это наводило на определенную мысль - уж слишком часто в прессе муссируется тема незаконных усыновлений, где главными злодеями выступают именно иностранцы. Но у московских "родителей" я тоже почерпнула немало информации для размышления. Точнее отсутствие какой бы то ни было информации о якобы усыновленных детях.
   Мои "хождения по мукам" продолжались не слишком долго. Первые четыре пары оказались такими же фиктивными, как и "родители Алешеньки". Все они или были заграницей в год "усыновления", или же просто представляли собой "маргинальные массы", которых ни один здравомыслящий соцработник не допустил бы к воспитанию детей. Но главная странность заключалась в том, что жили они чуть ли не по соседству друг с другом, в одном районе. Именно обнаружив это, я допустила на самом деле фатальную ошибку - пошла в районный орган опеки.
   Если до того момента мое расследование носило действительно тайный характер, то, явившись к властям, я фактически раскрыла карты перед этими людьми. И естественно, чиновники, сидевшие на обеспечении у нашего Героя, встрепенулись. Я ничего не узнала. Едва я заикнулась о том, что мне нужны данные об усыновленных детях по их району, меня пусть вежливо, но все-таки отправили восвояси. "Информация разглашению не подлежит", "побеспокойтесь лучше о своих детях, а не ломайте налаженный быт этих семей" и еще что-то в этом роде.
   Именно тогда я на самом деле испугалась, несмотря на то, что прямых угроз в мой адрес не прозвучало. По сути, соцработники говорили вещи совершенно банальные. Но я впервые после разговора с воспитательницей почувствовала себя жалкой песчинкой на пути Виктора Андреевича. Жалкой и очень уязвимой. Пшик - и нет меня... Ладно меня, но ведь в моей жизни есть множество людей, которых так или иначе может коснуться эта история. И, прежде всего, Алиса.
   Даже когда я говорила Кларе Игнатьевне о том, что в случае чего нас с ней четвертуют, я не осознавала в полной мере, чем это может грозить моей семье. Но после слов "позаботьтесь лучше о своих детях", я вдруг с невероятной ясностью поняла, во что влипла.
   Не заезжая домой я рванула к матери. Какой бы она не была, но это единственный человек, которому я могла объяснить что, как и почему. И она поймет. Я так думала и наивно полагала, что пойдет у меня на поводу. Ошиблась. Не в первый и явно не в последний раз.
   - Кира, ты знала, какую профессию выбираешь. Зная тебя, иного я и предположить не могла. И, хочешь верь, хочешь нет, я горжусь тобой. А еще, я рада, что ты наконец-то готова признать мою правоту, - решительно отчеканила моя мать, когда я ей все рассказала.
   - Какую правоту? - недоуменно переспросила я.
   - Ту, что ребенок в твоем случае - это ошибка. Он тебя тяготит! С твоей профессией - это непозволительная роскошь. Ты думала, я сейчас брошу все и рвану с твоей дочерью на край света? Мне дешевле усилить охрану!
   - Я оплачу поездку, при чем здесь деньги?
   - Я не могу сейчас оставить бизнес на самотек, вот при чем! Ты слышала хотя бы, какие прогнозы дают эксперты относительно мировой финансовой системы? Мы на пороге грандиозного экономического кризиса, моя дорогая! Не позднее, чем к октябрю месяцу этого года, все лопнет, как мыльный пузырь. О каких поездках может идти речь?
   - Ты в своем уме? Я тебе о безопасности - твоей и Алисы, а ты о мировой экономике!
   - Именно. И вообще, у тебя есть свекровь! Она гораздо лучше подходит на роль наседки, чем я! С такими просьбами, пожалуйста, к ней, а мне некогда!
   - Некогда?
   - Именно! Или ты думала, что каждый раз, когда тебя жареный петух в задницу клюнет, я буду бросать все и лететь на край света? Нет уж, моя дорогая, избавь. Хотя... в любом случае, спасибо, что предупредила. Я усилю охрану.
   - Тебе все равно?
   - Нет, мне не все равно! Но я знаю, что ты выпутаешься. А безопасность Алисы гораздо успешнее, чем я, сможет обеспечить семья твоего мужа.

СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

И я, как ты, крута и своевольна:
умру -- не отступлюсь от своего.
Но кто бы ведал, как бывает больно,
когда ты прав,
а рядом -- никого!

(Маргарита Агашина)

   Я вела себя глупо, но хуже всего то, что категорически не желала в этом признаться ни себе, ни, тем более, окружающим. Непрерывную череду собственных ошибок, я настойчиво воспринимала то ли благородством, то ли самым настоящим геройством. И пыталась переложить ответственность за свою дочь на чужие плечи.
   Слова матери лишь подкрепили мою непоколебимую уверенность, что именно я, а не кто-то другой, поступает правильно.
   - Поздно пить "Боржоми", когда почки отвалились, - снисходительно усмехнулась она. - Ты сама выбрала профессию. И упрекать тебя за то, что ты вляпалась в грязную историю, все равно, что ставить в вину офицеру, что он попал в эпицентр военных действий.
   Мне льстила такая постановка вопроса. Но ведь это далеко не все, что хотела сказать мать.
   - Твоя ошибка в другом, - продолжила она. - Рождение ребенка сделало тебя уязвимой. Это уже никак не исправить. И ты это отлично понимаешь. Иначе бы не прибежала ко мне.
   - А к кому еще?
   - К мужу, моя дорогая, к мужу.
   - Но ты же понимаешь...
   - Нет, не понимаю. И не хочу понимать. Не будь ребенком. Я думала, ты уже давно вышла из подросткового возраста, но иначе как юношеским максимализмом я твое поведение назвать не могу. Он девчонку не признал? Не признал. Откуда тебе знать, может быть, это вообще не его дочь?
   - Его. Они сделали генетическую экспертизу.
   - Хреново. Но не смертельно. Он же тебе ее на шею вешать не собирается. Ну, оступился парень. Кто без греха? Помяни мое слово, другого такого мужика, как Городищенский, тебе вовек не найти. Проучила парня, и хватит. Возвращайся.
   Легко сказать.
   По крайней мере, мать не отрицала, что Алису надо срочно увезти подальше от Москвы. Спрятать. Вероятно, заграницей, ведь там у Героя меньше шансов найти ее по своим каналам. Только мне этого было мало. Сама я ни при каких обстоятельствах не могла бросить все на самотек и бежать куда глаза глядят. Я должна была написать эту статью и добиться, чтобы ее опубликовали. Это был единственный шанс выжить.
   Я не настолько наивна, и отлично понимала, что вскоре олигарху станет известно о моем расследовании. Я собственными руками запустила часовой механизм. И с той секунды, как я появилась в дверях районных социальных органов, начался обратный отсчет моей жизни, а, быть может, и жизни моей дочери.
   Чуть меньше месяца - три недели - мне дано на то, чтобы разобраться в этой истории. Ничтожно мало, но в то же время чудовищно много. Столько всего могло произойти за это время. У меня была даже не тысяча, а сотни тысяч возможностей получить пулю в лоб из снайперской винтовки. И мне было бы гораздо проще, если Алиса останется в стороне от этого.
   Поэтому, как бы я не мечтала скрыть происходящее от Матвея и его родителей, у меня не было другого выхода. Конечно, я попыталась предпринять совершенно жалкую попытку обставить свое неожиданное решение отправить Алису "к морю" как совершенно нормальную заботу матери о здоровье собственного ребенка. Но обмануть отца Матвея мне не удалось. Едва я заикнулась о том, что мне нужно во что бы то ни стало немедленно встретиться с его юристом и оформить разрешение на вывоз ребенка заграницу на имя Галины Андреевны, он почувствовал неладное. И никакие отговорки о рекомендациях педиатра не сработали.
   Уже через полтора часа, вооружившись спешно оформленной путевкой в жаркие страны на имя его жены и Алисы, я сидела в кабинете свекра и что-то лепетала о слабом иммунитете его внучки.
   - Кира, не пудри мне мозги! - гневно отрезал он. - Что происходит?
   - Да ничего особенного, просто... эээ...
   - Кира, ты можешь моей жене лапшу на уши вешать, но не мне. Ни один педиатр ради укрепления иммунитета не посоветует резко кинуть полуторагодовалого ребенка из зимы в лето, а потом обратно.
   - Вы только Галине Андреевне об этом не говорите.
   - Она уже на чемоданах.
   - Отлично. Завтра вылет. Нужно оформить согласие на вывоз.
   - Оформим. После того, как я узнаю, что происходит. Даже присутствия Матвея не понадобится. Итак, я слушаю.
   - Спасибо. - Мы всегда без слов понимали друг друга, если речь заходила о чем-то серьезном. Он знал на что способна я, а я сама снимала перед ним шляпу, наблюдая, как он находит простейшее решение, казалось бы, неразрешимым проблемам. И удостоверившись в том, что он не собирается посвящать своего сына в происходящее, я рассказала ему все от начала до конца.
   В отличие от моей матери, он не воспринял ситуацию, в которой я оказалась, естественной. Более того, на мою голову обрушилась целая лавина обвинений относительно безмозглости и бабской самонадеянности. Но уже через десять минут после того, как я поведала ему историю, в которой уже погрязла по самые гланды, началась процедура оформления разрешения на вывоз ребенка. Более того, по требованию моего свекра ничего не понимающая секретарша забронировала для Галины Андреевны и Алисы билеты на рейс Москва - Дубай - Маврикий, вылетающий из Домодедово в час ночи следующего же дня, то есть на шестнадцать часов раньше, чем сумела организовать я.
   - Кир, задумайся. Ты патетически восклицаешь "кто, если не я?", когда речь заходит о совершенно незнакомых тебе сиротах, спрашиваешь "почему я?", если дело касается нашего подкидыша. И подставляешь под удар собственную дочь. Это нормально?
   Это не нормально. Теперь я понимала это, как никогда раньше, но повернуть время вспять невозможно. Более того, даже сейчас я не уверена, что смогла бы поступить иначе.

* * *

   Уже через четыре часа мы с Алисой стояли у стойки регистрации, а я категорически не находила в себе сил передать дочь на руки свекрови. После разговора с матерью, а затем с Михаилом Сергеевичем, мне казалось, что я вижу собственного ребенка последний раз в жизни. Ни о чем не подозревающая Галина Андреевна мягко посмеивалась надо мной, уверяя, что я и не замечу, как они вернутся обратно, а я, глотая непролитые слезы, силилась представить, как будет выглядеть моя дочь через год, через два, через десять лет, если вдруг я не смогу быть рядом с ней.
   - Галина Андреевна, пообещайте мне, - не выдержала я. - Что Вы не отдадите Алису в детский дом, если со мной вдруг что-то случится. Пообещайте.
   - Кирюш, ну, что за мысли?
   - Пообещайте...
   Свекровь тревожно посмотрела на меня и, слегка прикусив нижнюю губу, кивнула.
   - Не забивай себе голову разными глупостями. Ты и не заметишь, как время пролетит.
   - Галина Андреевна...
   - Хорошо - хорошо. Обещаю.
   После этих слов я натянула на лицо неестественно бодрую улыбку и проводила их до паспортного контроля. Остановилась у заграждения и долго наблюдала, как они стоят в очереди у стойки. Моя девочка ерзала на руках бабушки и то и дело махала мне крошечной ручкой. Она уже не могла дождаться, как впервые в жизни окажется на борту самолета и будет наблюдать в иллюминатор, как лайнер набирает высоту, отрываясь от земли, и погружается в белые ватные облака. Быть может, унося мою крошку от меня... навсегда.

* * *

   Из аэропорта я поехала к Верке. По пути к подруге, успела сбросить несколько телефонных звонков от Матвея, который, вероятно, узнав от отца, что Алиса с Галиной Андреевной улетели в дальние страны, тоже заподозрил что-то неладное. У меня не было сил на разговор с ним. Сними я трубку, несомненно, не смогла бы сдержать слез и рассказала ему все как на духу. А этого я себе позволить не могла. Знала, что Матвей не сможет остаться в стороне. Пусть лучше ничего не знает ради собственной же безопасности.
   Зачем я ехала к Верке? Отдать два письма, которые не решилась бы вручить ни Михаилу Сергеевичу, ни Галине Андреевне, ни тем более, собственной матери. Возможно, это тоже выглядело глупо, сейчас уже сложно судить. Но иначе я поступить не могла.
   Первое письмо, адресованное Крепской, представляло собой некую попытку придать смысл моей возможной гибели. Хотя даже тогда я понимала, надеяться, что Крепская рискнет жизнью вслед за мной и все-таки попытается донести до читателей нашего журнала правду о деятельности будущего депутата, по меньшей мере, наивно.
   Второе - предназначенное Матвею - и вовсе выглядело мелодраматично. Но уйти в мир иной, не сказав Матвею ни слова, казалось неправильным.
   Зубы начинали отбивать нервную дробь при одной только мысли, что оба письма должны были дойти до своих адресатов уже после моей смерти. Только я сама впуталась в это дело, и винить мне было просто-напросто некого. Да и зачем?
   Верка ничего не заметила. Сначала настойчиво выпытывала у меня, с чего это я решила сделать ее почтальоном, потом махнула рукой и кинула письма на журнальный столик, пообещав, что обязательно выполнит мою странную просьбу, если я сама не попрошу ее через три недели об обратном.
   - Ну, и черт с тобой, золотая рыбка. Давай-ка лучше ошампанимся в честь... эээ... есть сегодня какой-нибудь праздник?
   - Наверное, есть. Не знаю. Давай по традиции за день взятия Бастилии.
   Даже такие маленькие радости как распитие шампанского на кухне у школьной подруги воспринимаются совершенно иначе, когда ты вдруг начинаешь осознавать, что завтра для тебя может просто-напросто не наступить.
   В голове назойливым роем закружились полудетские воспоминания - ни о чем и обо всем сразу. О том, как мы с Веркой подрались во втором классе из-за чего-то настолько важного, что уже на следующий день не смогли вспомнить из-за чего. Как однажды спустили наш "общаг" в Парке Горького и в результате даже до дома пришлось пешком добираться, так как денег не осталось даже на метро. А еще как в шестом классе решили прогулять школу и отправились за приключениями куда глаза глядят. Сели на Савеловском вокзале в первую попавшуюся электричку и уехали аж в Дубну. До вечера гуляли по незнакомому городу, а на обратном пути в Москву бегали от контролеров по вагонам и в результате закончили день в отделении милиции... Нам было, что вспомнить. Как не крути, а знакомы мы с Веркой с шести лет - три четверти жизни.
   И теперь своим визитом я, возможно, подставила под удар еще и подругу. Очередная глупая ошибка, которую я осознала слишком поздно, уже сидя у Верки на кухне. А ведь если за мной успели установить слежку, я по неосторожности навела олигарха еще на одного близкого мне человека. Странно, всего месяц назад мне казалось, что я совсем одна наедине со своими проблемами, и вдруг выяснилось, что вокруг меня чудовищно много близких людей, на которых я могу навлечь беду одним лишь своим присутствием в радиусе полуметра...
   - Вер, я поеду, наверное. Поздно уже.
   - Да куда тебе спешить? Алиса уже рассекает воздушное пространство где-нибудь над Саудовской Аравией, да и Матвей дома тебя явно не ждет.
   - Мне завтра с утра надо по работе смотаться в Железнодорожный.
   - Ладно, что с тобой поделаешь. Такси только вызови.
   - Угу, за машиной потом заеду... - задумчиво покручивая в руке фужер с шампанским, пробормотала я. Попыталась взять себя в руки, приподняла фужер и, задорно склонив голову набок, взглянула на подругу сквозь искрящуюся в свете лампы жидкость. - За мир во всем мире?
   - И за победу мировой революции.

* * *

   От Верки я, конечно, просто трусливо сбежала. Придумала совершенно нелепый предлог, все-таки дождалась такси и, едва услышав в телефонной трубке слова диспетчера, что машина уже у подъезда, поспешно накинула шубу, и рванула прочь. Промедление смерти подобно. Не моей - Веркиной. По сути, она ведь даже ни о чем не подозревала, зачем этим людям она? Но я собственноручно отдала ей письма... Неосторожно и совершенно безжалостно сделала ее соучастницей.
   Мысль о том, что я натворила, заставляла меня не просто содрогаться от ужаса, а лихорадочно трястись всем телом, хватаясь за все, что под руку попадется, в данном случае за собственные волосы, сумку, подлокотник в машине. Даже таксист заметил мое состояние и то и дело тревожно поглядывал в зеркало заднего вида на свою странную пассажирку. Хотя кто кого больше пугал вопрос спорный. Я ли его своим нервным ерзаньем на заднем сиденье, или он меня столь пристальным вниманием к моей скромной персоне.
   Нараставший страх напоминал паранойю, я и сама это отлично понимала, но справиться с ним в ту ночь была не в силах. Каждый раз, ловя на себе этот взгляд, сталкиваясь в зеркале с прищуренными, изучающими меня глазами таксиста, я снова и снова возвращалась к мысли, что он мог оказаться наемным убийцей. Он, а еще Веркин сосед с верхнего этажа, с которым я столкнулась в лифте, или мужчина за рулем машины, остановившийся рядом на предыдущем светофоре. Кто угодно... Даже воспитательницу моей дочери, как бы я к ней не относилась, как бы не была уверена в ее надежности, уже могли подкупить... Чужая душа потемки, кто знает, что на самом деле думает о нас эта женщина? Или даже Верка... Могла ли я быть в ней уверена? Да, мы знакомы с детства, но ведь это совсем ни о чем не говорит. Быть может, она в своем страстном стремлении заполучить богатого мужа, продаст меня с потрохами, едва подвернется такая возможность?
   - Бред какой... - едва слышно буркнула я себе под нос, тут же снова приковав к себе взгляд водителя.
   Я в очередной раз попыталась взять себя в руки, хотя бы внешне. Растянула губы в доброжелательной улыбке и, вопросительно приподняв бровь, кивнула мужчине. Он будто лишь этого и ждал.
   - Девушка, у вас все в порядке? - поинтересовался он.
   - Все, - резко оборвала я его поползновение докопаться до причин моего нервного состояния. Не помогло.
   - Ну, все так все. А то ведь знаете, как говорят, таксист он как бармен, или парикмахер. Получше любого психоаналитика будет. Расскажете о том, что вас тяготит постороннему человеку, может быть, легче станет.
   - Не станет.
   - Боитесь меня? - спокойно продолжил он.
   - С чего бы это? - съязвила я, метнув тревожный взгляд в окно на занесенную снегом улочку. Позади осталась совершенно безлюдная автобусная остановка, закрытый табачный киоск, зияющая чернотой арка, ведущая в незнакомый мне двор. Мы пересекли трамвайные пути, поехали мимо ярко подсвеченных витрин. Куда он меня везет? Почему этим путем? Так короче? Да нет... Зачем допытывается? Что пытается узнать? А что успела узнать я?
   А ведь по сути ничего я не успела узнать. Наследить успела, а вот достоверную информацию заполучить - нет.
   В сумке завибрировал мобильник. Я резко дернула молнию и начала, мысленно чертыхаясь рыться в груде скопившегося барахла. Наконец поиски успешно завершились, и я с содроганием взглянула на дисплей. Матвей. Кого я еще ждала? Конечно, он. Не олигарх же мне будет звонить с угрозами... Впрочем...
   Решительно скользнула пальцем по сенсорной стрелке. Ответить.
   - Слушаю.
   Из трубки послышался облегченный вздох.
   - Кир, что происходит?
   - Ничего не происходит, кроме того, что ты весь вечер мне названиваешь! Хватит! Оставь меня наконец-то в покое, - яростно крикнула в трубку. - Хватит!
   - Кира...
   - Матвей, хватит! Прекрати мне звонить. Я устала! - нажала на сброс и исподлобья посмотрела в зеркало заднего вида, в надежде, что мои обрывочные слова произвели на таксиста нужный эффект. Быть может, если он действительно был подослан олигархом, то моя гневная отповедь по телефону натолкнет его на мысль, что Матвей не имеет никакого отношения к этой истории. А если не натолкнет?
   - Я с мужем развожусь, - как можно более равнодушно брякнула я.
   - Ааа... Понимаю тогда. Да не переживайте Вы так, все наладится. Такая-то красавица. Молодая. Обеспеченная. Еще вся жизнь впереди.
   - Вы так думаете? Вся жизнь?
   - Конечно, - добродушно подмигнул он мне и перевел взгляд на дорогу.
   Наблюдая за его реакцией на свои слова, я даже усмехнулась. Действительно паранойя. Обычный человек. Конечно, его тревожило, что позади него в машине сидит взвинченная до предела девушка. Кто знает, что ей в голову взбредет? Может быть, я из психушки сбежала, например. Стоп. Откуда ему знать, что я обеспеченная?
   Несмотря на мрачные опасения, до дома я добралась живая и здоровая, а главное без приключений. Но еще долго, не в силах заснуть, сидела перед ноутбуком и продумывала дальнейшие действия. Сортировала уже известные мне данные, пытаясь вычленить из них наиболее важные детали этого дела.
   По сути все, что мне было на тот момент известно, лишь домыслы. Мои и Клары Игнатьевны. При желании олигарх мог меня даже к юридической ответственности привлечь за клевету. С этой мыслью и заснула в обнимку с клавиатурой. Проснулась в седьмом часу утра от звука вибрирующего на столе телефона. Долго всматривалась в мигающий дисплей, не решаясь ответить. Звонила свекровь, вероятно, чтобы сообщить, что они с Алисой уже долетели до Дубая. Могла ли я рисковать и поддаться слабости? Вдруг на мой телефон уже успели установить прослушку.
   - Детективов насмотрелась... - устало покачав головой, буркнула себе под нос, но трубку все-таки не сняла. От греха подальше. Вздохнула. - Три недели. Надо продержаться всего три недели. И все будет хорошо. Все будет хорошо!
   Медленно побрела в кухню. Машинально нажала на кнопку чайника, не проверив, есть ли в нем вода. Кликнула пультом и, не взглянув на экран телевизора, подошла к окну. Прислонилась лбом к прохладному стеклу, бездумно уставилась вниз на заснеженный бульвар. За спиной монотонно звучал голос диктора, совершенно не проникая в сознание. Нужно было взять себя в руки. Но как? Оставалось всего три недели, а я даже не знала с какой стороны подступиться к статье, от которой зависела моя жизнь. Ладно моя, но и жизни близких мне людей тоже.
   "...сегодня ночью, в три часа по московскому времени прозвучал взрыв во дворе дома номер восемь по улице Добролюбова. Есть жертвы. Два человека погибли, один получил тяжелое ранение. Взрывное устройство было установлено в одной из припаркованных у подъезда машин. По предварительным данным, полученным от одного из жильцов дома, автомобиль принадлежал журналистке Кире Анатольевне Городищенской. Ее местонахождение пока не установлено. Ведется следствие..."
   Сердце бухнуло где-то в районе желудка и замерло. Не веря собственный ушам, я медленно повернулась к экрану телевизора, недоуменно уставившись на груду искореженного металла, оставшуюся от моей машины. На мгновение показалось, что дышать я просто-напросто разучилась. На лбу выступила испарина, пот ледяной змейкой заструился по позвоночнику. Взорвали? Этого просто не могло быть... Или могло? Так быстро? Эти люди времени даром не теряют...
   Механически переставляя ногами, двинулась к табуретке. Обессилено села, упершись локтями в стол. Обхватила влажными ладонями виски и в ужасе покачала головой, стараясь скинуть оцепенение.
   - Все-таки вычислил, - пробормотала я. - Ты, дура, еще на что-то надеялась. Три недели?
   Из глубин квартиры донесся телефонный звонок. Еще один. И еще. А я по-прежнему, не в силах сдвинуться с места, сидела на кухне, уставившись в одну точку. Нужно было снять трубку. Сказать, что со мной все в порядке.
   На ватных ногах направилась в гостиную. Взяла со стола телефон. Просмотрела входящие вызовы. Крепко же я спала. Сорок два неотвеченных вызова. Последний от Матвея. Почти все остальные от Верки. Да, она-то узнала о взрыве одной из первых.
   Выстукивая зубами барабанную дробь, я перезвонила Матвею.
   - Это я, - нерешительно пробормотала в трубку, в последнюю секунду сообразив, что он мог все еще и не знать о взрыве. Маловероятно, конечно... Зачем тогда ему звонить мне в седьмом часу утра?
   - Кира! Ну, слава Богу! Ты где?
   - Дома... Со мной все в порядке... Эээ... Я машину у Веркиного дома оставила, а сама на такси поехала домой...
   - Я сейчас приеду. К окну не подходи. Дверь никому не открывай. У меня ключи, - скомандовал он и отключился.
   Честно? На мгновение стало чуть-чуть легче и морально, и даже физически. Недавняя бравада и самоуверенность исчезли как по мановению волшебной палочки, едва я услышала о взрыве. Я оказалась один на один с собственным ужасом - до омерзения липким и удушливым. Теперь же со мной был Матвей. Мой Матвей. Несмотря ни на что мой! И он ни в коем случае не допустит, чтобы с кем-то из нас случилось что-то страшное и непоправимое. Он уже едет. Будет рядом минут через пятнадцать не больше. И все непременно наладится.

ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

   Как выяснилось, я недооценила способности Матвея к скоростной езде по Москве. Уже через одиннадцать минут из прихожей донесся оглушительный грохот ударившейся о стену входной двери и в гостиную ворвался взлохмаченный Матвей.
   - Ты хотя бы соображаешь, что творишь? - даже не пытаясь скрыть ярость, взревел он и встряхнул меня за плечи. - Головой своей бестолковой подумала, во что ввязываешься? Кира!
   У меня не было сил ему противостоять, да и желания тоже. Какой смысл? Зачем?
   - Ты понимаешь, что сегодня ночью могла взлететь на воздух, едва повернув ключ зажигания? - грозно сверля меня взглядом, продолжил он. Отвернулся и, запустив пальцы в и без того растрепанную шевелюру, начал мерить шагами комнату.
   Я молча наблюдала, как тяжело вздымается его грудь при каждом отрывистом вздохе, как нервно ходят желваки на шее, а руки то и дело сжимаются в кулаки.
   - Все! Собирайся! - Вдруг решительно отчеканил он и, схватив меня за запястье, потащил в гардеробную.
   - Куда?
   - Мы улетаем в Лондон. Поиграла в великого сыщика и хватит.
   Еще десять минут назад я бы лила бесполезные слезы, испуганно кивала и, несомненно, позволила бы увезти себя за тридевять земель лишь бы оказаться подальше от олигарха и его безжалостных методов расправы. Но первоначальный шок прошел, уступив место стойкой решимости довести дело до конца.
   - Нет. Мне нужно написать статью.
   - Тебе жить надоело? Погеройствовать решила? Думаешь, кто-то из этой шпаны оценит, что ты погибла, защищая их права?
   - Раз детдомовцы, значит, не имеют права на жизнь?
   - Ну, что ты несешь, Кира? Имеют, но не за счет твоей!
   - Но ведь кто-то должен...
   - Что должен? Наплевать на все, на собственного ребенка, семью, жизнь, в конце концов, и...
   - Матвей!
   - Что Матвей? Да тебя ни на секунду нельзя оставить без присмотра, ты сразу же кидаешься во все тяжкие! Как тебе это только удается?
   - Вот так вот удается, - мрачно усмехнулась я. - Ты покричать приехал?
   Он на мгновение замер, пристально посмотрел на меня и, издав тяжкий стон, снова запустил пальцы в волосы.
   - Кира... - в отчаянии взвыл он. - Почему ты мне сразу ни о чем не рассказала? Почему я должен у отца выпытывать причины, по которым мою дочь в спешном темпе отправляют на край света и чего так боится моя жена?
   - Я не хотела тебя впутывать. Ради твоей же безопасности.
   - А о своей безопасности ты подумала, когда ввязалась в это дело?
   - Нет.
   - Оно и видно! Конечно, как же иначе? О чем ты вообще думала?
   - О статье, о подкидыше, да много о чем... о бабушке с рынка.
   - Какой еще бабушке?
   - Ей на курицу денег не хватило...
   - И поэтому ты решила рискнуть жизнью? - снова начал распаляться Матвей. - Что за бред?
   - Это не бред... Это люди, за которых больше некому заступиться. Не кричи... Я, правда, иначе не могла. Не могла - и точка. Думаешь, мне легко? Думаешь, мне не страшно? Да я в ужасе! Меня до сих пор трясет... при мысли... о том...
   Он порывисто метнулся ко мне и крепко стиснул в объятиях.
   - Прости... Я просто очень сильно за тебя испугался. Ты не бойся, я ведь с тобой. Я не дам тебя в обиду. Мы едем в Лондон... Собирайся.
   - Нет. Мне надо написать статью.
   - Кира, - взмолился он. - Прекрати! Какую статью? Не наигралась еще? Да кто тебе даст ее опубликовать? Сама подумай. Твой редактор сам сбежит за тридевять земель, едва услышит, во что ты пытаешься его втравить.
   - Наш журнал далеко не единственное печатное издание в России. Все не так уж плохо... Тем более, Крепская...
   - Это еще кто такая?
   - Новый директор...
   - Такая же двинутая правдолюбка, как и ты?
   - Я не двинутая!
   - Ты хуже! - криво ухмыльнулся он и властно притянул меня к себе. - Гораздо хуже...
   - Хуже, - невнятно согласилась я, уткнувшись лицом ему в грудь. - Во сто крат хуже.

* * *

   Крепская не заставила себя долго ждать. Я даже не удивилась. В то утро мне уже поздно было чему-то удивляться. Все шло наперекосяк.
   - Кир, ты там жива? - послышался из трубки ее отчего-то полный сарказма голос.
   - Жива, как слышите.
   - Отлично. Писать в состоянии?
   - Само собой.
   - Еще лучше. В таком случае мне срочно нужна статья, над которой ты в данный момент работаешь.
   - Когда?
   - Вчера!
   - Не оригинально. Она должна выйти через три недели...
   - Кира! У нас журнал не ежемесячный, а еженедельный, - нетерпеливо отчеканила она. - Не мне тебе это объяснять. Взрыв - это сенсация, и информация о нем должна появиться в ближайшем номере!
   - У меня в данный момент нет достоверных данных.
   - Они нам и не нужны! Пиши о себе и о том, над чем в последнее время работала. Я не прошу сыпать голословными обвинениями... Пусть читатель сам определит виновника взрыва. У тебя есть сутки! Завтра утром мы сдаем материал в печать.
   - Хорошо. Договорились.
   - И, да, вот еще что. К тебе телевизионщики, вероятно, сейчас ломанутся. Они любят такие сюжеты... Коллега журналистка подверглась силовому давлению... и бла-бла-бла... Ты их не гони, но и все карты не раскрывай. А в интервью пару раз про наше издание упомяни... Скажи, что очень скоро читатели смогут ознакомиться с твоей версией произошедшего на страницах журнала "РезонансЪ".
   Крепской нужен был рейтинг и я в тот момент была лучшим способом его поднять. Но что бы она сказала, если бы узнала, во что именно я вляпалась, по кому должна пройтись газонокосилкой статья, которую она так настойчиво требовала? Что бы сказал Коловертов?
   - Мне срочно нужны сведения о клинике, принадлежащей этому человеку, - закончив разговор с Крепской, сообщила я Матвею. - Статья выйдет в следующем номере. Завтра его сдают в печать.
   Матвей угрюмо опустил взгляд в пол и, плотно сжав челюсти, буркнул:
   - Нужна, значит, будет.
   - Спасибо.
   Нетерпеливо отмахнувшись от меня, он потянулся в карман пиджака за телефоном.
   - Стас, здорово. Городищенский беспокоит. Разбудил? Ну, извини-извини. Помощь твоя нужна. Слышал уже? Нет? Телевизор включи! Чего? - яростно рявкнул в трубку Матвей. - Нет, черт побери, "Санта-Барбару"! Новости, конечно! Чего? Стас за те деньги, которые мы тебе платим, ты и в три часа ночи будешь по команде не только телевизор включать, но и лезгинку плясать. Жду тебя через четыре часа у себя с полным досье на Резникова. Понял? И на клинику его! Понял? Да, дома!
   Стас никогда не вызывал у меня ни малейшей симпатии. Вероятно, именно поэтому я воспринимала звонок Матвея бесполезной тратой времени. Чем, спрашивается, нам мог помочь совершенно заурядный опер с Лубянки, главной заботой которого всегда была и остается лишь собственная внешность? Самовлюбленный напыщенный нарцисс, проводящий в спортзале и сауне почти все свободное время. К слову сказать, его у Стаса всегда было в избытке.
   Но Матвей и Михаил Сергеевич считали Стаса весьма удачным приобретением. В основном из-за места, где тот по долгу службы протирал штаны и ждал манны небесной. Кстати, та самая манна сыпалась на него довольно регулярно, пусть не с неба, а из толстых кошельков заинтересованных лиц, которым он мог предоставить нужную информацию, но в любом случае без особых энергозатрат с его стороны. Когда я впервые, еще будучи студенткой, услышала о суммах, оседавших в кармане Стаса за каждое досье, у меня дар речи пропал. Подумать только, восемьдесят тысяч ни за что... А Михаил Сергеевич потрепал меня по щеке и добродушно заметил:
   - Кирюш, ты просто пока еще мыслишь совсем другими категориями. Пойми, бизнес он, как жизнь. Иногда нужно вложить некую сумму, чтобы в конечном итоге не потерять гораздо больше. Поступиться чем-то пусть и весьма значительным, чтобы сохранить самое главное...
   - Это-то я как раз понимаю, но все равно считаю, что расценки Стаса чудовищные! За что?
   - За информацию, Кирюш, за информацию! Осведомленность - это власть! И ты, как никто другой, должна это понимать. Ты же журналист!
   - Да, где-то я это уже слышала, - скривилась я. - Власть...
   Олигарх тоже стремился к власти, гораздо большей, чем он обладал в тот момент. И я ему мешала... не сама по себе, а как обладательница компромата на его "непогрешимую" персону. И меня необходимо было устранить, прежде чем я сделаю эту информацию достоянием широкой общественности.
   Даже если бы я поддалась уговорам Матвея и согласилась уехать в Лондон, это бы уже ничего не изменило. Живая Кира, где бы она не находилась, представляла угрозу. Не могли же мы скрываться всю оставшуюся жизнь. Кроме того, помимо нас, есть еще наши родители и Тим. Я не тешила себя напрасными надеждами, что после нашего бегства их оставят в покое. Так просто не бывает. Не в нашем мире.
   Матвей это тоже отлично понимал и именно поэтому настолько легко отказался от решения увезти меня подальше от Москвы. Именно поэтому в семь утра вытащил Стаса из теплой постели и едва ли не впервые позволил себе общаться с ним в таком тоне.
   Передо мной снова стоял прежний Матвей - тот парень, в которого я когда-то много лет назад влюбилась с первого взгляда - излучающий уверенность в себе и собственных словах, готовый горло перегрызть любому, кто покусился на безопасность его близких. Глядя на этого деятельного, харизматичного мужчину, почти невозможно было поверить, что еще совсем недавно, чуть больше месяца назад, он сидел на полу у закрытой двери, растерянный, сломленный, вымаливающий у меня прощение.
   Мой муж попал в свою стихию, где он был царь и бог, могущественный и беспощадный.
   Всего тремя телефонными звонками он сумел запустить невероятно стремительный механизм, но узнать о Резникове что-то, о чем я еще не знала, нам так и не удалось. Если не считать одного штриха, который я могла бы использовать в статье.
   Я неплохо подготовилась перед тем, как брать интервью у олигарха. Да он и не скрывал, а скорее наоборот - кичился своим долгим и тернистым жизненным путем.
   Не раз и не два этот человек рассказывал журналистам, что еще мальчишкой торговал матрешками на Красной площади, а потом открыл эксклюзивный арт-салон "Русь". Сметливый коммерсант был далеко не первым и не единственным, кто попытался делать деньги на народных промыслах и культурном потенциале страны, выступая посредником между мастерами и покупателями. Но он оказался гораздо успешней, деятельней и изобретательней своих конкурентов. Быстро понял, что сувениры и расписные побрякушки - это далеко не единственное, чем могут стать для его клиентов изделия ремесленников. И нужно отдать ему должное, упорно работал, чтобы сколотить свой огромный капитал.
   С тех пор прошло почти двадцать лет, со временем первоначальная сфера деятельности Резникова превратилась лишь в крошечную, но оттого не менее значимую крупицу огромной империи олигарха. Теперь помимо арт-салона "Русь" ему принадлежали несколько торгово-развлекательных комплексов в Москве и Подмосковье, крупный выставочный центр, а заодно престижная частная клиника.
   Вероятно, не у меня одной последнее вызвало недоумение. Что ни говори, а клиника стоит особняком среди его владений. Что может быть общего с медициной у человека, сделавшего ставку на культурно-развлекательную сферу? Но и на этот вопрос Резников уже успел ответить несколько лет назад одному из моих коллег-журналистов.
   - Свой первоначальный капитал я сколотил на прекрасных поделках русских мастеров, настоящих произведениях искусства. Красоте! Так почему же Вы считаете, что медицина не вписывается в эту схему? Красота - это ведь не только живопись, керамика, роспись и резьба по дереву. Здоровье и красота неразрывно связаны между собой. Согласны?
   Логика - страшная сила. Интересно, как Резников увязывал с красотой свой "сиротский бизнес"?
   Но кое-что новое нам все-таки удалось найти. Факт, который ни у кого из моих предшественников не ассоциировался с чем-то противозаконным и тем более зловещим. Я бы, вероятно, вообще не придала ему значения, если бы не рассказ об Алешеньке и не ряд загадочных усыновлений, в результате которых дети бесследно исчезали в неизвестном направлении. У клиники Резникова была безупречная репутация, в пациентах никогда не было недостатка. Но главное, чем она славилась в узких кругах, это операции по трансплантации органов. Данный факт не афишировался ни в прессе, ни даже на официальном сайте клиники, только информация о многочисленных успешно проведенных операциях упорно передавалась из уст в уста, неминуемо достигая заинтересованных лиц.
   Это был сумасшедший день. Милиция, телевизионщики с камерами и микрофонами, Стас, мельтешащий по квартире с мобильником у уха. Огромное количество телефонных звонков от друзей и знакомых. На статью катастрофически не хватало времени.
   Снова пришел на помощь Матвей. Именно он, заметив мое взвинченное, нервозное состояние, бегающий взгляд, забрал у меня телефон, демонстративно на глазах у следователя накапал мне валерьянки в рюмочку и, решительно взяв меня за локоть, повел прочь из гостиной.
   - Господа, моя жена на грани нервного срыва. Прошу вас отложить все допросы до завтра, - непреклонным тоном заявил он. - Сам я готов ответить на все ваши вопросы, а ей нужно отдохнуть.
   - Завтра или сегодня не вам решать, - задиристо вспылил молодой следователь и попытался меня задержать, схватив за другой локоть.
   - Руки уберите, юноша, - угрожающе сузив глаза, одернул его Матвей и мягко подтолкнул меня к двери. - Завтра, все завтра. Кирюш, иди отдыхай.
   - А где ваш ребенок, Кира Анатольевна? - окликнул меня следователь, когда я уже была в холле. Матвей ободряюще мне кивнул и, указав на дверь кабинета, вернулся в гостиную.
   - Вот видите, Вы по-прежнему задаете такие вопросы, на которые могу ответить и я, - донесся до моего слуха его ехидный ответ. - По рекомендации педиатра, мы отправили дочь к морю. Вчера вечером посадили ее и мою мать в самолет.
   - Очень вовремя.
   - Да, хорошо, хотя бы их здесь нет.
   - Так Вы настаиваете, что кроме статьи о благотворительной деятельности Резникова Ваша жена в последнее время ничего не писала?
   - Писала. Со всеми ее статьями Вы можете ознакомиться в уже опубликованных номерах журнала "РезонансЪ". Последняя будет сдана завтра.
   - О Резникове?
   - И о нем в том числе.
   - И о взрыве? Я слышал, именно это обещала Кира Анатольевна в интервью третьему каналу.
   - Да, само собой. Она же журналист.
   - Ей придется с этим повременить, пока идет следствие.
   - Не придется, - категорично отчеканил Матвей. - Если от этой статьи зависит ее жизнь, не придется.
   - Вы считаете, что угроза исходит от Резникова?
   - А Вы нет?
   - Это очень влиятельный человек... - невнятно пробормотал следователь.
   - И на Вас он тоже влияет?
   - Матвей Михайлович, Вы... да... Вы...
   - Что я? - усмехнулся Матвей. - Оскорбляю следователя при исполнении? Не смешите меня. Идите лучше займитесь расследованием. Мы уже указали Вам в какую сторону копать. Не смею Вас задерживать.
   Облегченно выдохнув, я скрылась в кабинете, аккуратно притворив за собой дверь. Теперь я могла быть уверена, что Матвей справится и не позволит следователю загнать нас в угол. Если честно, то подслушанный разговор даже заставил меня устыдиться собственных сомнений. Матвей снова стал именно тем человеком, на которого можно было положиться.
   Олигарх бы высмеял меня за чувства, которые я испытывала в тот момент. Благодарность. Да, именно так. Ведь, сам о том не подозревая, он помог нам выбраться из вязкого болота, в котором мы с Матвеем погрязли с появлением в нашей жизни подкидыша. Теперь все встало на свои места.
   Статью я написала в ночи. И даже, вопреки всему, осталась довольна. Мне удалось в ней показать очень многое. Контраст между тем, что на поверхности и тем, что скрывается под внешней оболочкой респектабельности. В то же время я никого не обвиняла и даже очень ловко избежала упоминаний о своих осведомителях. Это, кстати, вызвало больше всего сложностей при написании статьи.
   Очень кстати пришлись фотографии, сделанные во время визита в детский дом. Встреча в лучших традициях русского гостеприимства, наряженные в русские народные костюмы дети и круглый каравай на расшитом рушнике неплохо гармонировали с рассказом о прошлом Резникова и об арт-салоне "Русь".
   Осторожно, но не обтекаемо я поведала читателям об Алешеньке и других детях, бесследно исчезнувших сразу после "усыновления", о клинике, где загадочным образом никогда не наблюдается дефицита в органах для трансплантации и, конечно же, о взрыве, прозвучавшем ночью на улице Добролюбова.
   По странному совпадению, выяснилось, что трое пострадавших при взрыве подростков, беспризорники, пытавшиеся угнать мою машину. Я по неосторожности - или, наоборот, по счастливой случайности - умудрилась оставить ключи в замке зажигания. И они позарились на легкую добычу. Оказывается, жизнь мне спасло не только шампанское, но и собственная безалаберность, а олигарх, сам того не ведая, убил еще двух сирот, к которым в любой момент мог присоединиться их друг, по-прежнему находившийся в критическом состоянии.
   К трем часам ночи статья была отправлена Крепской, и я почему-то крадучись выглянула из кабинета. Окинула взглядом напряженный силуэт Матвея, отпечатавшийся на фоне темного окна в кухне. Осторожно ступая по паркету, двинулась к нему и остановилась в арочном проеме.
   - Ты закончила? - не оборачиваясь, спросил он. Хрипловатый голос прорезал тишину, словно остро наточенный нож. Я должна была что-то ответить. На что-то решиться... Но я ведь уже решилась... Простила. И единственное, о чем мечтала в тот миг, это его поцелуй. Страстный. Парализующий. Смывающий все плотины, сооруженные из прошлых обид и боли. Чтобы даже воспоминание о них осталось в прошлой жизни...
   "Я прощаю. Возвращайся!" - Три слова, пульсирующие на кончике языка. Готовые сорваться, но все же испуганно цепляющиеся за иллюзорные барьеры.
   - Да, уже отправила, - прошептала...
   - Отлично. Посмотрим, что из этого получится, - все также стоя ко мне спиной, мрачно усмехнулся он и устало потер шею.
   Облокотился локтем на оконное стекло, держась рукой за затылок. С тяжелым вздохом покачал головой и замолчал, будто ждал чего-то. Конечно, ждал. И не чего-то, а конкретики. Тот Матвей, которым я дорожила, никогда не довольствовался полумерами и недосказанностями. Не нужны они были ему и теперь. Либо да, либо нет. Третьего не дано.
   Я нерешительно ступила в кухню и направилась к нему. Замерла в полушаге от окна. Устало прикрыла глаза и коснулась подрагивающими от волнения пальцами плеча Матвея.
   - Пойдем спать?

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Что было, то было!
И -- нет ничего.
Люблю, как любила,
его одного.

(Маргарита Агашина)

   Утром уже по традиции я проснулась от телефонного звонка.
   - Кира, это нечто! Это... шедевр. Это сенсация! Номер подписан в печать, -взбудоражено завопила в трубку Крепская. Ни разу с момента нашего знакомства мне не доводилось слышать от нее столько восторженных отзывов единовременно. Не могу сказать, что она скупилась на похвалы. Вовсе нет. Просто чаще всего была более чем сдержана в их эмоциональной составляющей. Теперь же она напоминала маленькую девочку, хлопающую в ладоши от радости.
   - Да, я уже чувствую пятой чакрой, как нас с Вами припечатает Коловертов, - зачем-то попыталась остудить ее пыл я.
   - Не бери в голову. Неужели ты думаешь, он не в курсе? - беспечно отмахнулась Крепская.
   - Я не понимаю...
   - Кира! Не будь ребенком... Коловертов всегда обо всем знает! Ладно, досыпай. Заслужила. Жду тебя в редакции завтра.
   Услышав в трубке короткие гудки, я перевела ошарашенный взгляд на лежавшего рядом Матвея, неосознанно ища у него поддержку и объяснение словам Крепской. Мысли метались в голове словно цветные, звенящие осколки в калейдоскопе. Коловертов знает о грязных делишках Резникова и вовсе не против поведать людям правду о них на страницах своего журнала. Или мир сошел с ума, или все даже сложнее чем я предполагала. А быть может наоборот проще?
   - Коловертов в курсе... - едва не заикаясь, пробормотала я в ответ на вопросительный взгляд Матвея. - И он не противится публикации. Ничего не понимаю...
   - Забудь. Главное, статью теперь напечатают. Ты права - это наше оружие. Резников отлично понимает, что если с тобой что-то случится, это ударит, прежде всего, по нему... Пообещав в интервью телевизионщикам описать ситуацию на страницах журнала, ты поставила руководство в безвыходное положение. Им уже поздно идти на попятный.
   - Крепская сама попросила об этом.
   - Вот...
   - Неужели ты не понимаешь? Если Коловертов обо всем знал, то меня просто использовали...
   - Скорее устроили охоту на живца, - мрачно поправил Матвей и тут же, яростно сверкнув глазами, опрокинул меня на подушку, грозно нависнув сверху. - Но ты сама позволила сделать из себя наживку! Сама лезла на рожон! Понимаешь ты это?
   - Тссс! - приложив указательный палец к его губам, мягко улыбнулась я и, чуть приподняв бедра ему навстречу, потерлась о пах. - Вот так-то лучше... Ммм... - чувствуя его нарастающее возбуждение, промурлыкала я.
   - Чертовка, - выдохнул он, ласково и дразнящее скользнув языком вдоль моего пальца и, вдруг сомкнув губы вокруг фаланги, начал его посасывать, не отрывая от меня потемневшего от страсти взгляда, заставляя сердце трепетать в предвкушении.
   Подернутые дымкой серые глаза внимательно следили за моей реакцией на столь невинную ласку, несомненно, наслаждаясь производимым эффектом. Низ живота заныл от неудовлетворенного желания, из груди вырвался мучительный стон.
   Превозмогая дрожь, я соблазнительно облизнула губы и, чуть прикусив нижнюю губу, снова пошевелила бедрами, дразня его напряженную плоть.
   Матвей будто лишь этого и ждал, издав приглушенный рык, стремительно стянул с меня полупрозрачную сорочку и приник губами к ключице, прокладывая легкую дорожку из поцелуев к моей трепетно вздымавшейся груди. Язык скользнул вокруг затвердевшего соска, дразнящее коснулся его, будто случайно, и тут же отправился в дальнейшее не менее мучительно сладостное странствие по моему животу, заставляя изнывать от страстного желания, извиваться под тяжестью его тела, выгибаться ему навстречу...
   Ночью Матвей напоминал изголодавшегося хищника, потерявшего контроль над собой, едва завидевши сочный кусок мяса. Теперь же он будто дразнил меня своими неторопливыми ласками и, несомненно, наслаждался этой прелюдией.
   Его ладонь скользнула вверх по внутренней стороне моего бедра, мягко коснулась влажного лона... Из груди вырвался требовательный стон, и Матвей, будто подчиняясь безмолвному приказу, приник губами ко второму соску, изощренно лаская его языком, не прекращая поглаживать меня между ног...
   - Я хочу тебя, - просипела я, стараясь притянуть его к себе еще ближе. - Прошу...
   - Тссс! Потерпи! - нежно лизнув мой живот, прошептал Матвей и тут же опустился ниже, Тело пронзило мучительной судорогой.
   Я резко вдохнула воздух и непроизвольно выгнулась навстречу Матвею, не в силах сдержать очередной стон. И уже через долю секунды, метаясь среди смятых простыней, полностью отдалась во власть его ласк. Тело покрылось испариной. Частое сердцебиение гулко отдавалось в висках, сливаясь воедино с прерывистым дыханием. Будто сквозь густой туман я наблюдала, как Матвей приподнялся надо мной, нежно приник к моим губам. Возбужденная плоть резким толчком проникла в мое пульсирующее лоно и, то замедляя, то ускоряя ритм, начала двигаться внутри...
   - Я люблю тебя! - достиг сознания его страстный шепот.
   - Я люблю тебя... - эхом отозвалась я и погрузилась в водоворот экстаза...

* * *

   Из сладостной полудремы в объятиях Матвея, меня вывел телефонный звонок. Матвей лениво потянулся к прикроватной тумбочке за телефоном и, взглянув на дисплей, усмехнулся.
   - Мама... Даже с Маврикия теперь пытается контролировать каждый мой шаг, чтобы я снова не натворил глупостей.
   - Ответь... - ласково поцеловав его в грудь, прошептала я. - А потом попроси дать трубку Алисе. Я по ней скучаю.
   - Хорошо, - улыбнулся он и скользнул пальцем по дисплею. - Слушаю, ма... Да, все отлично... Кира? Кира рядом... Да не волнуйся ты. Все хорошо... Мы скоро к вам присоединимся... Да... У нас намечается второй медовый месяц... Как Алиса?... Чудесно... Дашь трубочку?... Привет, мое солнышко... Мы с мамочкой очень по тебе скучаем... - заворковал он. - Ракушку большую нашла? Красивую?... Мамочке привезешь? Умничка. А мы скоро к вам прилетим! Ждите нас.

* * *

   Я уже не противилась решению Матвея увезти меня подальше от Москвы. Статья была дописана, номер сдан в печать, на следующий день он должен был украсить прилавки газетных киосков. Оставалось лишь узнать у Крепской подноготную этой истории. С этой целью я и ехала в редакцию на следующий день.
   - Анастасия Викторовна, - распахнув дверь ее кабинета, решительно начала я. Но Крепская не дала мне продолжить, стремительно ринувшись мне навстречу и возбужденно размахивая новым номером журнала.
   - Кира! Ну, наконец-то! Ты только взгляни на это! - распахнув журнал на нужной странице, заверещала она. - Это сенсация. Ты только взгляни! Прочти!
   - Анастасия Викторовна! - изогнув губы в ехидной улыбке, произнесла я. - Я же это и написала. Какой смысл перечитывать собственное творение в сотый раз? Вы мне лучше объясните, откуда Коловертов узнал то, о чем я пишу, еще до того как статья оказалась у Вас.
   - Кир, - мгновенно помрачнев, замялась Крепская. - Это ведь именно он настоял на том, чтобы статья была включена в этот номер, едва узнал о взрыве.
   - Хотите сказать, он так обеспокоился сохранностью моей жизни, что решил пойти против Резникова? Не вешайте мне лапшу на уши.
   - Да я и не вешаю. Просто Коловертов - и не только он - считает, что Резников перешел все границы. Чувствует себя слишком безнаказанным и творит бог весть что. На его грязные делишки готовы были смотреть сквозь пальцы... До поры до времени. Но настал момент, когда он стал просто-напросто лишним в этой лодке. Пришло время избавиться от него.
   - И прибрать к рукам его бизнес?
   - Не без этого. На него уже заведено дело по статье об уклонении от уплаты налогов. Но это мелочь в глазах простого народа... Такими методами люди, стоящие у власти, лишь только настроят против себя народные массы. Вспомни ситуацию с "Арбат-Престижем"...
   - Что ее вспоминать, скандал только разгорается и у всех на слуху.
   - Вот именно. А что говорят в кулуарах? Что кто-то просто захотел прибрать к рукам косметический рынок.
   - Да, а обвинение в торговле сиротами - это совсем уже другая песня... Но раз об этом все вокруг знали, то почему...
   - Не все вокруг, а лишь отдельные индивиды, которые до поры до времени позволяли Резникову этим заниматься. До поры до времени, понимаешь?
   - Понимаю... И меня использовали в качестве громкоговорителя... Анастасия Викторовна, а чья это была идея о благотворительности?
   - Коловертова, конечно. Я и сама ничего не знала до взрыва. Веришь?
   - Да верю, конечно... - И я ведь на самом деле не врала, верила. Смотрела в ее встревоженные глаза и понимала, что она говорит правду. Волей влиятельных мужчин, мы с ней, сами того не ведая, оказались своего рода "смертницами", на которых возложили "великую честь" вызвать лавину народного гнева и направить ее на голову Резникова. А что произойдет при этом с нами никого уже не интересовало. Мы - отработанный материал.
   - Анастасия Викторовна, я вот еще что хотела сказать... - замялась я. - Мне отпуск нужен. На пару недель. Хотим с мужем устроить праздник жизни в честь примирения.
   - Да, это, наверное, самое правильное решение в твоем случае. Слетай куда-нибудь... Приди в себя. Быть может, к твоему возвращению, и с Резниковым уже будет покончено...
   К этому все и шло. К вечеру продажи нашего журнала взметнулись до небес. Номер повторно сдали в печать, увеличив тираж до немыслимых для нашего издания размеров. У здания Генеральной Прокуратуры собралась негодующая толпа с транспарантами, требующая немедленного ареста Резникова. Нас с Матвеем снова посетил следователь, которому я на этот раз уже в деталях рассказала о том, что мне стало известно о "сиротском" бизнесе олигарха. В новостях бесперебойно крутили все новые и новые подробности этого дела. Мои коллеги журналисты ринулись в злополучный детский дом, а так же в упомянутую мною районную службу опеки. Многие попытались взять интервью у самого Резникова, но тот, прячась за спинами адвокатов, категорически отказывался от общения с прессой. Но один из его представителей все-таки сообщил, что олигарх отрицает все выдвинутые против него обвинения и намерен судиться с продажной журналисткой за клевету.
   Меня это почему-то уже мало волновало. Мы с Матвеем собирали чемоданы, чтобы вечером следующего дня улететь к нашей дочери в Южное полушарие. А Матвей, не скрывая хитрой улыбки, то и дело повторял, что приготовил для меня потрясающий сюрприз, о котором он расскажет мне на Маврикии.

* * *

   Мне до сих пор сложно объяснить собственное душевное состояние в те дни даже самой себе. В голове и даже в сердце все перемешалось совершенно невообразимым образом. Однозначно могу сказать одно - о девочке Наде я не думала абсолютно. Ни секунды. Кажется, воспоминания о ней стерлись будто ненужный фильм со старой кассеты, на которую то ли случайно, то ли наоборот весьма осознанно записали что-то гораздо более важное.
   Что именно я считала тогда важным? Сначала собственную карьеру, затем борьбу за жизнь - свою и дочери, статью, примирение с Матвеем... И, наконец, поездку на Маврикий, где мы должны были встретиться с Алисой. Возможно, кому-то это покажется жалким и бесчеловечным. Зная, что где-то живет ребенок, от которого все отказались, в том числе и ты сама, и твой любимый мужчина, его биологический отец, с восторгом предвкушать поездку в теплые страны, выбирать платья, которые нужно взять с собой, туфли, очки... И не просто делать вид, будто ничего не произошло, а жить по принципу "Меня это уже не касается. Мы со всем разобрались. Забыли и пошли дальше".
   А дальше была тропическая сказка. Гостеприимная встреча в аэропорту, прохладительные фруктовые коктейли, желтые цветочные гирлянды, ловко повешенные нам на шеи сразу по прилету, танцующие креолки в пышных пестрых юбках под пальмами перед входом в отель и бегущая к нам по зеленому газону Алиса.
   Могла ли я, очутившись в солнечном раю на берегу Индийского океана, подхватив на руки своего белокурого ангелочка, восторженно рассказывающего мне о чудесах, произошедших с ней, пока нас с Матвеем не было рядом, вспоминать о холодной, суетливой Москве со всеми ее проблемами? Кто-нибудь другой, более высокоморальный и честный перед самим собой - вероятно, да. А я - нет.
   Дальше больше. Сюрприз, о котором загадочно намекал Матвей еще в Москве, превзошел все мыслимые и немыслимые ожидания.
   После ужина, уложив Алису спать, мы с Матвеем решили устроить романтический вечер на пляже. Вооружившись бутылкой "Вдовы Клико", уселись на песке, слушая ласковый шепот набегавших на берег волн.
   Матвей разлил Шампанское по фужерам и, отставив бутылку в песок, осторожно приобнял меня за плечи.
   - Ты не хочешь спросить меня про сюрприз? - нежно коснувшись губами моего виска, прошептал он.
   - Хочу, но ты ведь все равно расскажешь только, когда придет время, - усмехнулась я, положив голову ему на плечо.
   - А оно настало. Помнишь, когда мы готовились к свадьбе, ты сказала, что хотела, чтобы все было иначе. Без официоза и толпы гостей. Пустынный пляж, пальмы, украшенная тропическими цветами арка из пальмовых листьев и мы с тобой, произносящие трогательные свадебные клятвы на берегу океана. Так вот... У тебя есть три дня, чтобы придумать слова клятвы... А свою я уже придумал.
   - Я не понимаю...
   - Кирюш, а у нас ведь через три дня свадьба... На этот раз именно такая, как ты мечтала. Пусть и символическая.
   Повисло неловкое молчание. Матвей ждал от меня ответ. А я, пытаясь унять бешеное сердцебиение, лихорадочно подыскивала нужные слова. Дыхание перехватило то ли от шока, то ли от счастья. Мысли - уже, наверное, по привычке - судорожно заметались в полупустой голове, со звоном сталкиваясь друг с другом, а я по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Молчание явно затягивалось.
   - Ну вот... - наигранно возмущенным тоном, наконец, протянула я. - Мужчины... Сверхъестественная самонадеянность - ваше второе имя.
   - То есть ты не хочешь? - напряженно переспросил Матвей, подозрительно всматриваясь мне в глаза.
   - А ты как думаешь? - ехидно усмехнулась я.
   - Честно? Я снова чувствую себя семнадцатилетним подростком, который категорически не может понять, серьезно ты говоришь или шутишь...
   Я выдержала паузу и, лукаво улыбаясь, искоса посмотрела на Матвея.
   - Мог бы и в Москве мне сказать о предстоящей церемонии. Я бы свадебное платье купила... А теперь, чувствую, придется идти на собственную свадьбу в чем попало.
   - Так ты не против? - снова уточнил Матвей, осторожно повалив меня на песок и нависнув сверху.
   - Разве я могу быть против исполнения мечты? - коснувшись кончиками пальцев его волос, прошептала я и требовательно потянулась к его губам за поцелуем. - Нет, конечно. За тебя я готова выйти замуж хоть в шортах.
   Как выяснилось, Матвея я все-таки недооценила. Несмотря на то, в какой спешке он организовал все это, церемония прошла на высшем уровне. Он не забыл даже про свадебное платье, об отсутствии которого я так сожалела. Оно в тайне от меня было куплено еще в Москве и каким-то загадочным образом прилетело на Маврикий среди вещей Матвея, которые я же и собирала. И что еще более странно оно было действительно прекрасным. Светло-кремовое, почти белое, с легкой, хоть и многоярусной юбкой. Романтическое, но в то же время, идеально гармонировавшее с окружающим пейзажем.
   Я вспомнила свое первое свадебное платье и не смогла сдержать усмешки, представив его в тропиках. Нелепость, да и только. Теперь все было совсем иначе...
   Церемония проходила за пару часов до заката на берегу океана. Судорожно сжимая в руках букет из кремовых и зеленых цветов антуриума, я неспешно и в то же время торжественно шла следом за Алисой к арке из пальмовых листьев, рядом с которой нас ожидал Матвей. Наша дочь, облаченная в миниатюрную копию моего свадебного платья, осыпала изумрудно-зеленый газон, по которому пролегал наш путь к "тропическому алтарю", крошечными бело-желтыми цветами франжипане и, судя по сосредоточенному выражению лица, всеми фибрами души ощущала возложенную на нее ответственность.
   Матвей даже не пытался скрыть волнение. Неловко переминался с ноги на ногу, то и дело поправлял расстегнутый ворот белой рубашки и, кажется, немного успокоился только лишь, когда я вложила руку в его ладонь.
   - Кира, спасибо тебе, что ты есть в моей жизни, - преданно глядя мне в глаза, произнес первые слова клятвы Матвей. - Спасибо за нашу дочь, за то счастье, которое ты даришь мне все те восемь лет, что мы вместе. Теперь я уже не представляю жизни без тебя. Мне страшно даже представить, что когда-нибудь я проснусь, а тебя нет рядом. Прости за всю ту боль, которую я тебе по неосторожности причинил, но я клянусь, что такого в нашей жизни больше не повторится. Я очень люблю тебя, Кирюш. И точно знаю, чтобы ни случилось, мы должны оставаться вместе.
   - И я тоже очень люблю тебя. Сегодня я, наконец, хочу признаться, что это действительно была любовь с первого взгляда. Но все же мы невероятно долго шли к тому, чтобы быть вместе. Не так давно у нас наступили тяжелые времена. И я рада, что мы смогли переступить через обиду и понять, что наша любовь стоит того, чтобы за нее бороться. Наверное, это далеко не последнее испытание, которое приготовила для нас судьба, но вместе - и только так - мы сможем пройти их с гордо поднятой головой. Я люблю тебя.

ДВАДЦАТАЯ ГЛАВА

   Но все хорошее, как не прискорбно это осознавать, имеет свойство заканчиваться. Тропическая свадьба, а вслед за ней и наш второй медовый месяц, подошли к концу. Алису с матерью Матвея мы решили еще ненадолго оставить на Маврикии, по крайней мере, до тех пор, пока не удостоверимся, что дома они будут в относительной безопасности, а сами улетели в слякотную Москву.
   На календаре был конец февраля. Погода не обманула наших мрачных прогнозов, качество работы столичных снегоуборочных служб тоже. Зато удивил отец Матвея, лично приехав встречать нас в аэропорт. Оказывается, у него на это были веские основания.
   - Ребят, думаю, вам пока стоит пожить у нас. Так будет безопаснее, - едва успев вырулить с парковки, начал он и прикурил.
   - Что-то еще произошло? - задал вполне естественный вопрос Матвей. Я пока предпочитала помалкивать.
   - Все то же, - отмахнулся Михаил Сергеевич.
   - Резникова вроде арестовали?
   - Арестовали. Но неужели вы думаете, что на этом все наши проблемы закончились?
   Я искренне надеялась, что так оно и было. Полагаю, Матвей тоже. Но у его отца было свое мнение на этот счет. И, положа руку на сердце, нужно признать, что у него было гораздо больше опыта в подобных вопросах, чем у нас двоих вместе взятых.
   - Кир, ты никогда не задавалась вопросом, зачем Резникову взрывать твою машину? Зачем весь этот фейерверк, если есть гораздо более дешевые и действенные способы тебя убрать?
   - Припугнуть меня хотел? - неуверенно пробормотала я, угрюмо глядя в окно. Я действительно устала от этой истории. И меньше всего на свете мне хотелось сразу по прилету, без какой-либо адаптации, резко погружаться в омут неразрешенных проблем. Думать, делать выводы... И снова, заглушая собственное чувство вины перед близкими, в каменной миной доказывать, что иначе поступить не могла. - Кира, ты боевиков насмотрелась. Припугнуть тебя проще простого. Хватило бы одного звонка. Но Резников даже и не думал тебе звонить. А он ведь далеко не дурак, зачем ему такая шумиха перед выборами?
   - Я не понимаю.
   - Вот именно. А должна бы. Все ведь элементарно. Кто прежде всего выиграл от взрыва?
   - Кто? В конечном итоге я, Крепская и... Коловертов?
   - Ну, наконец-то. Поняла! Браво, Кира, браво! Не прошло и года. Коловертов и те люди, которые за ним стоят. Те люди, которым во что бы то ни стало нужно было сбить спесь с Резникова.
   - Так что же? Резников ни в чем не виноват?
   - Не говори глупости. Резников далеко не ангел. И его сиротский бизнес - реальность. Кому, как не тебе это знать? Но, повторяю, он далеко не дурак, чтобы устраивать шумиху со взрывом. А теперь пораскинь мозгами еще чуть-чуть. Где произошел взрыв?
   - У Веркиного дома. И что?
   - Что ты там делала?
   - Ну, как? Мы с Веркой устроили девичник, но я решила поехать домой. Мне нужно было с утра...
   - Кира! Уж мне-то не надо сочинять! Ничего тебе не надо было с утра. С какой целью ты приехала к Верке?
   - Ну, ладно-ладно. Письма передавала.
   - Что было в письмах?
   - Ну, одно Матвею адресовалось. Понятное дело, что там. Второе - Крепской. Я там ситуацию с Резниковым обрисовала на случай... своей смерти.
   Матвей судорожно сжал мои пальцы и притянул к себе.
   - Тссс, не волнуйся, все хорошо. Па, не надо. Это ведь еще не доказано.
   - А что тут доказывать? - неожиданно вспылил Михаил Сергеевич. - Кира отвозит обличающие письма жалкой секретутке, греющей постель всем кому ни попадя. И в том числе Коловертову, заметьте. И в эту же ночь, ее машину взрывают.
   - Михаил Сергеевич, мне кажется, здесь Вы ошибаетесь. Мы с Веркой с первого класса дружим. Она не могла...
   - Не могла? - ехидно взглянул на меня в зеркало заднего вида свекор. - А что еще она не могла?
   - Михаил Сергеевич, какой бы она не была, она не могла желать моей смерти. Мы с ней с первого класса вместе, - настойчиво повторила я. - Поймите.
   - Кир, а я ведь и не говорю, что она желала твоей смерти. Уверен, что, сообщив Коловертову о том, до чего ты докопалась, она и сама не подозревала, что тем самым запустила механизм.
   Я на секунду перевела дух. Но тут же в голове закружились новые образы. Пусть не желала мне смерти, пусть не понимала, к чему может привести ее откровенность с Коловертовым, но ведь все равно... предала. Рассказала о том, что я доверила не кому-то, а именно ей - лучшей подруге. Значит ли это, что мои паникерские настроения в такси по дороге от нее домой были отчасти верными? В своем стремлении найти богатого мужа, она продаст меня с потрохами?
   - Ладно, па, - видя мое состояние, отчеканил Матвей. - Кира устала. У нас перелет был четырнадцать часов. Давай завтра об этом поговорим. Решим, что делать дальше.
   - Я уже все решил, - мрачно усмехнулся Михаил Сергеевич. - Остались лишь детали. Но пока вам с Кирой нужно затаиться. Лучше у нас. Чтобы эти люди видели, что к чему. И еще... Ситуацию с Коловертовым мы, конечно, разрулим. Главное теперь другое. Кира, будь добра, умерь свою принципиальность. Позволили тебе вывести Резникова на чистую воду, гордись. А дальше не суйся.

* * *

   Как мне и было обещано, Михаил Сергеевич уже через пару дней договорился с Коловертовым. Мне - как, впрочем, и Крепской - довелось присутствовать лишь на одной из их встреч - последней, когда все уже было решено. И, несмотря на то, что вердикт "сильных мира сего" был оглашен с соблюдением всех тонкостей этикета, да и мы с Крепской от него только выиграли, я чувствовала себя униженной. Да, именно так и никак иначе. За меня все решили, словно кукловоды подергали за ниточки, вылили на голову тщательно отмерянную порцию елея и, наконец, растянув губы в снисходительной улыбке, приставили к награде. Крепская официально возглавила журнал, заняв кресло главреда, а я стала ее правой и левой рукой - шеф-редактором.
   При нормальных обстоятельствах подобные перестановки были бы даже лестны. Теперь же воспринимались подобно кандалам, вынужденной и единственной альтернативой смертной казни. Обе мы были ничем иным, как марионетками, которых необходимо держать на коротком поводке.
   Да, нам предоставлялась некоторая доля свободы. Творите, но помните на кого работаете, кому обязаны и чем вам будет грозить забывчивость. Именно это в хорошо завуалированной форме нам и было объявлено во время "дружественного" ужина. К счастью, о том, что решили между собой Михаил Сергеевич и Коловертов, я узнала еще до того, как мы в сопровождении трех охранников - по штуке на каждого - подъехали к любимому ресторану владельца журнала. Зачем охрана? Я тоже задалась этим вопросом, и само собой озвучила его свекру.
   - Вы же говорили, что все улажено. Зачем в таком случае это? - покосившись на трех амбалов в черных костюмах, усмехнулась я. Наигранно и нервозно.
   - Охрана? Для антуража, - скривился Михаил Сергеевич. - В "Марио" на Климановке - это своего рода часть дресс-кода. Ты же была там?
   - Давно. Не люблю я такие заведения.
   - Это ты зря. Кормят там неплохо. Публика, конечно, пафосная, да и цены космические, но оно того стоит.
   - Тем более, сегодня. Нам есть что отпраздновать, - попытался подбодрить меня Матвей.
   - Что именно? - снова заметно напряглась я, переводя взгляд с мужа на свекра и обратно.
   - Прежде всего, успешное решение нашей "небольшой" проблемки, - сделав ударение на предпоследнем слове, произнес Михаил Сергеевич, и тут же, будто спохватившись, добавил. - Ну, а заодно и твое новое назначение.
   - Какое назначение? - подозрительно переспросила я.
   - Ты с завтрашнего дня новый шеф-редактор журнала "РезонансЪ". И, милая моя, не вздумай ерепениться, когда Коловертов об этом объявит сегодня за ужином. На всякий случай предупреждаю. Знаю, что ты далеко не дура, и понимаешь, чем для всех нас может обернуться твоя непокорность. Но все же...
   - Я понимаю...
   - Понимаешь, вот и отлично. Пути назад уже нет. И в другое издание тебе никто не даст уйти в свете последних событий. Поверь мне на слово.
   - Верю, - угрюмо буркнула я. - Шеф-редактор... неплохо звучит.
   - Еще как неплохо, - успокаивающе улыбнулся Матвей. - Теперь перед тобой открываются новые горизонты.
   - В клеточку... - досадливо поморщилась я.
   - Только если ты переступишь установленную черту, - не терпящим возражений тоном, отчеканил Михаил Сергеевич и, будто давая понять, что разговор окончен, прикурил, громко щелкнув крышкой зажигалки.
   Мы с Крепской черты не переходили, за сенсациями не гнались, решив, что сделать журнал интересным можно и без хождений по бреющей. "РезонансЪ" все-таки не новостной обозреватель, а "культурный еженедельник". Да, шумиха вокруг взрыва и олигарха с его "сиротским бизнесом" привлекла к нам внимание, теперь оставалось удержать завоеванные высоты. И это у нас получалось неплохо. К концу весны мы уверенно заняли собственную нишу среди глянцевых СМИ, у нас появилась своя, быстро растущая аудитория. И, да, нам было чем гордиться. Мы - я, Крепская, весь творческий коллектив журнала - сумели вернуть загнивающее издание к жизни.
   Положив в основу новой концепции журнала меценатство и благотворительность в современной России, мы не стали ограничивать себя территориальными и временными рамками.  И пусть темы, поднимаемые из номера в номер, так или иначе имели общее связующее звено, их спектр оказался весьма широк. Уже через неделю после моего торжественного вступления в должность, журнал пополнился новыми рубриками - исторической, искусствоведческой и страноведческой. От многих разделов, занимавших ключевые позиции на страницах прежнего "Резонанса", пришлось отказаться. Без сожаления. Хотя что-то, в частности "Модный павильон", "Светский раут" и "Пристанище автомобилиста", после внесения существенных изменений, сумело стать неотъемлемой частью издания.
   В начале марта была опубликована "пробная" статья об  автомобильных клубах и их общественно-полезных начинаниях - прежде всего, поездках по детским домам и донорстве крови. Как выяснилось, это была удачная идея. Дело оставалось за малым - найти грамотного специалиста в данной сфере. На ловца и зверь бежит...
   Только вопреки собственным ожиданиям я этому зверю не слишком обрадовалась. Зато Верка была на седьмом небе от счастья.
   - Кир, - без стука ворвавшись в мой кабинет, восторженно зашептала она. - Кира, умоляю! Я знаю, это моя судьба! Умоляю!
   - Что опять? - подняла я на нее равнодушный взгляд.
   После взрыва наши отношения вряд ли можно было назвать дружескими, но и конфликтов между нами, к счастью, тоже не возникало. Выйдя на работу после отпуска, уже в новой должности, я не долго думая спросила Верку о произошедшем в ночь взрыва, и она наивно хлопая ресницами, подтвердила предположение Михаила Сергеевича о звонке Коловертову. Моя подруга действительно не видела ничего зазорного в том, что распечатала конверт и зачитала своему любовнику содержимое письма, все ведь закончилось как нельзя лучше.
   Я не стала объяснять ей, чем именно мне грозил ее поступок, просто с тех пор старалась держать подругу на расстоянии, а она некоторое время пыталась вести себя будто этого не замечает. То и дело забегала ко мне в кабинет по поводу и без него, в свойственной ей манере что-то постоянно щебетала, настойчиво звала составить ей компанию за обедом или выбраться куда-нибудь вдвоем после работы. А по прошествии месяца все-таки повесила на меня клеймо "зазнавшейся стервы".
   Мне доводилось слышать от нее и более красноречивые эпитеты, но к тому моменту я настолько свыклась с мыслью о предательстве подруги, что разговор, случайным свидетелем которого я стала, вызвал лишь легкий дискомфорт. Вру, конечно. Иначе никак. Но больно действительно не было, скорее, обидно. Впрочем, какая разница?
   Я должна была проверить степень готовности и качество статей для нашей самой проблемной рубрики - "Модный павильон". По-хорошему, кумушек, собравшихся в этом отделе, стоило просто разогнать по домам, но мы с Крепской зачем-то тянули кота за хвост и пытались заставить их работать. И не как они привыкли, то есть через пень колоду, а в нужном нам русле. Результат был ничтожен. Они упорно не желали понимать, что их дальнейшая работа в "Резонансе" висит на волоске, и еженедельно подсовывали вместо качественного, хорошо продуманного материала, напечатанные на скорую руку творения из серии "какой оттенок голубого или розового будет, по их мнению, на пике популярности в новом летнем сезоне".
   Я взяла работу "Модного павильона" под личный контроль, досконально проверяя все вплоть до орфографии в черновиках. В то утро я снова бодро шагала на баррикады и, остановившись у приоткрытой двери, стала свидетелем оживленной дискуссии.
   Подслушивать, притаившись за дверью, я всегда считала ниже своего достоинства. Тот инцидент не стал исключением, просто присутствующие были настолько увлечены обсуждением моей скромной персоны, что даже не заметили моего появления в дверном проеме.
   - Ну-ну! Звезда... Сами знаете, с чем рифмуется, - язвительно усмехнулась Верка и продолжила свою обличительную речь, сидя напротив главной сплетницы редакции. - А кем бы она была без Городищенских? Никем! Дыркой от бублика. Не видать ей места шеф-редактора, если бы не ее свекор. Это же именно он ей место выхлопотал. И теперь она возомнила себя высшей расой и нос ото всех воротит....
   - Ну, про высшую расу это уж ты загнула. Она не меньше остальных вкалывает, - перебил ее один из фотографов. - Стерва, конечно, наша Кира та еще, но таланта у нее не отнять.
   - Ну-ну. Как отнять то, чего и в помине нет... - фыркнула Верка. - Просто подфартило девке в жизни. Хотя видели бы вы, как она за Матвеем своим когда-то бегала. Чуть ли не ковриком под ноги стелилась. И ничего... Теперь будто ни в чем не бывало гордую строит.
   - Наша Кира? Вот умора... - хохотнула корреспондентка "Модного павильона".
   - Ага, серенады ему по ночам под гитару пела. А он знай себе по другим бабам ходит и на нее как на таракашку смотрит.
   - Видел я их пару раз вместе, - снова вмешался фотограф. - Так он с нее пылинки сдувает...
   - Это сейчас, а раньше... - загадочно протянула Верка, обведя коллег многозначительным взглядом.
   - Да, уважаемые, а раньше расчетливая стерва Кира, была сверхъестественно живучим насекомым, способным выжить даже после ядерного взрыва, - решительно привлекла я внимание присутствующих к своей персоне. - Следующий номер "Резонанса" решено посвятить мне, я правильно поняла суть дискуссии?
   - Кира, не сердись, - первым пришел в себя все тот же лояльный ко мне фотограф.
   - Да разве я сержусь? Мне даже льстит такое внимание. Но прошу заметить, что новый номер должен быть сдан в печать через два дня, а ничего толкового от данного отдела, я еще не получила. Вера, и, кстати, я что-то не припомню, когда именно было решено перенести секретариат сюда. Напомнишь?
   - Ну, и стерва же ты! - сверля меня яростным взглядом, проскрежетала сквозь зубы Верка и неохотно поднялась со стула.
   - Я рада, что ты это, наконец, поняла. Дело осталось за малым - незамедлительно отправиться на свое рабочее место и перестать отвлекать остальных.
   Разговор получился довольно резким и на его фоне столь восторженный шепот о судьбе, дополненный мольбой во взгляде, даже через пару недель после инцидента выглядел совершенно неестественно. Но Верка будто забыла о наших "разногласиях" и упорно щебетала что-то невразумительное.
   - Кира, умоляю, возьмите его!
   - Кого?
   - Да парня, который на собеседование пришел!
   - Посмотрим по результатам собеседования.
   - Ну, Кир! Какое собеседование? Я знаю, он моя судьба!
   - Вера, в данный момент мы ищем грамотного специалиста, а не спутника жизни для тебя. Так что...
   - Кира! - взвыла Верка. - Ну, пожалуйста! Такой мужик может быть хоть...
   - Вер, - прервала я ее страстную речь о мужчинах. - Прекрати. Пригласи Крепскую в переговорную. Я сейчас туда тоже приду. Посмотрим на твою "судьбу".
   - Я очень на тебя надеюсь! Прошу тебя, ради меня... - выскальзывая в приемную, прощебетала Верка и тут же, судя по доносившимся из-за двери голосам, начала охмурять явившегося на собеседование мужчину. Впрочем, для моей горячо любимой подружки это было в порядке вещей. Даже странно, ведь лет до двадцати, особой любвеобильностью она не отличалась и была весьма сдержана в общении с противоположным полом, а потом будто в одночасье превратилась в рьяную соблазнительницу. Я сбилась со счета, выслушивая ее откровения о многочисленных судьбоносных встречах, поэтому особого любопытства в преддверии собеседования с очередным кандидатом на роль спутника ее жизни не испытывала. И каково же было мое удивление, когда явившись в переговорную я обнаружила там Артема. Да, именно того мачо, с которым мне несколько месяцев назад довелось флиртовать в караоке-клубе.
   Как бы я не относилась к Артему в личном плане, его кандидатуру на роль ведущего рубрики "Пристанище автомобилиста" мы с Крепской все-таки одобрили. И Веркина судьба здесь, само собой, в расчет не бралась. Артем действительно показал себя весьма грамотным специалистом, и упустить его мы просто не имели права.
   Судя по его самодовольному виду, в своих шансах получить работу в "Резонансе" Артем не сомневался. Сложно сказать, чем эта уверенность была подкреплена в первую очередь - собственными способностями или личным знакомством со мной. Мне не хотелось забивать голову подобными размышлениями и Артем, будто почувствовав мой настрой, некоторое время вел себя как нельзя более корректно и даже официально. По сути, не так уж он и отвратителен, как мне казалось во время свидания на катке. Просто он не Матвей. А в целом, с его недостатками можно мириться, был бы стимул. Верка, например, и вовсе воспринимала их исключительно как достоинства. А я благодарила всех известных мне святых, что когда-то не догадалась поделиться своими проблемами с подругой и теперь она пребывала в блаженном неведении и о моей краткой связи с Артемом, и даже об измене Матвея. Хватит и того, что она узнала о неких неурядицах в нашей семье и не преминула поведать об этом окружающим.

* * *

   В отличие от упорных и изнуряющих боев на карьерном фронте, отношения с Матвеем складывались как нельзя более гладко. Спустя несколько месяцев после примирения мы по-прежнему дорожили каждой секундой проведенной вместе.
   У меня, конечно, были небольшие опасения, что появление в редакции Артема, не лучшим образом скажется на атмосфере в семье, и до поры до времени, старалась держать сей факт в тайне от Матвея. Шансы на успех были почти грандиозными, так как уж чем-чем, а моими подчиненными, он интересовался ничтожно мало.
   Ситуацию с Веркой, само собой, он без внимания не оставил, считая этот вопрос весьма принципиальным. А узнав о том разговоре в "Модном павильоне", вообще порывался вмешаться.
   - Вот ведь гадина. А ты все "подруга", "с первого класса вместе". Я тебе уже давно твержу, что она тебя ненавидит! Гнать ее нужно из редакции. Пригрели змею на шее.
   - Ага, хорошо придумал! Гнать... Любовницу Коловертова, от которой он узнает все сплетни. Крепская бы давно от нее избавилась, если бы могла. Только кто нам позволит? Вот она и мутит воду, осознает свою "неприкосновенность".
   - Надо бы с Коловертовым поговорить.
   - Ну да, - усмехнулась я. - И выставить себя же на посмешище. Пусть пока живет, а дальше видно будет.
   Когда наступит это "дальше", даже предположить было сложно. В результате, вплоть до осени все шло по накатанной.
   Наш семейный фотоальбом усиленно пополнялся жизнерадостными снимками, Алиса с каждым днем все увереннее выговаривала новые слова, удивляя окружающих и, прежде всего, логопеда столь стремительным развитием, а мы с Матвеем купались в почти безоблачном счастье.
   Но вопреки мнению, которое складывалось у окружающих обо мне и моей идеальной жизни, я все отчетливее осознавала ее противоречивость. Со временем, глядя на дочь, на Матвея, вычитывая статьи о многочисленных сиротских приютах перед публикацией, волей-неволей начала вспоминать о том другом ребенке - маленькой девочке Наде, о которой мы так старательно пытались забыть.
   Нет, я вовсе не заговаривала о ней ни с Матвеем, ни с его родителями, но мне кажется, они испытывали схожие чувства. Мы ведь вовсе не каменные, и человечность нам не чужда, особенно, если жизнь долгое время не подкидывает неприятных сюрпризов.
   Не буду отрицать, я до сих пор уверена, что если бы в нашей семье не наступило это долгожданное затишье, я вряд ли обеспокоилась бы судьбой подкидыша, но напряженность спала и под предлогом написания новой статьи я решила посетить тот Дом малютки, куда определили девочку.
   Не стоит воспринимать мой поступок как истинную заботу о Наде, я просто тем самым хотела успокоить свою неожиданно проснувшуюся совесть. Успокоила. Пообщалась с заведующей, убедилась, что она милейшая женщина, отдающая всю душу детям, оказавшимся на ее попечении, и попыталась, не раскрывая своей личной заинтересованности, расспросить о нашем подкидыше.
   На самом деле я даже не удивилась, услышав, что есть в приюте девочка Надя, к которой поочередно и непременно поодиночке приезжают сразу несколько человек - бабушка, дедушка и отец. Все кроме матери. Интересуются ее здоровьем, переводят не малые деньги на нужды приюта. Но забирать ребенка отказываются.
   - Ситуация странная с этой девочкой. Приезжают люди, не бедные, судя по всему. На ребенка смотрят исключительно издалека, на руки не берут, стараются девочке на глаза не попадаться. Кажется, даже подыскивают семью для нее. И ведь ребенок относительно здоровый... Странно, почему сами не возьмут. Все-таки родственники.
   - А мать? Неужели ни разу не появилась.
   - Ни разу. Я попыталась о ней расспросить этих людей. Пожимают плечами. И все.
   Вот и я пожала плечами и поспешно ретировалась, пообещав, что на днях приеду вместе с фотокорреспондентом и тогда уже взгляну на детей. Но не приехала, малодушно откладывая повторный визит на потом.
   Матвею стало известно о моем посещении дома малютки меньше чем через неделю. Не от меня, а от милейшей заведующей. Я-то наивно полагала, что мне удастся сохранить все в тайне. И, честно говоря, даже не сразу поняла причину его странного поведения в тот вечер. Хотя во время ужина в голову все-таки закралось подозрение, что Матвей хочет поговорить со мной о подкидыше.
   Наблюдая, как он старательно кромсает тупой стороной ножа кусок мяса и то и дело задумчиво поглядывает на меня, я даже придумала для него подходящие слова:
   - Кир, так дальше не может продолжаться. Я ее отец и должен нести за это ответственность. Знаю, что это подло по отношению к тебе, но дальше оставлять ее в доме малютке просто-напросто не могу.
   Но когда он, наконец, с тяжелым вздохом отложил вилку с ножом на стол и заговорил, я услышала совсем иное.
   - Зачем ты туда ездила?
   - Куда? - изобразила непонимание я.
   - Ты знаешь куда. В дом малютки.
   - Да, была на днях. А почему ты спрашиваешь? Я с начала года не меньше десятка детских домов посетила. Сейчас новую статью пишу о детях, от которых отказались еще в роддомах.
   - Кир, не надо мне врать. Давай начистоту. Что ты хотела узнать о девочке? Бываю ли я там? Да, бываю. Почему не спросила у меня?
   - Я не это хотела узнать. Впрочем, не важно. Почему не спросила? Не хотела ворошить прошлое.
   - Не хотела, но все равно туда поехала.
   - Кто тебе рассказал? Заведующая поняла все-таки кто я такая?
   - Нет. Хотя теперь, видимо, что-то заподозрила. Сначала она просто похвасталась, что к ним приезжала пресса. И статья об их заведении может привлечь внимание потенциальных родителей.
   - Нда... Некрасиво вышло. Надо действительно что-то о них написать, - усмехнулась я.
   - Перестань. Так зачем ты туда поехала?
   - Совесть загрызла, - невнятно буркнула и отвела взгляд.
   - Нюрку она не загрызла, а тебе покоя не дает. Не глупи.
   - Нюрка не показатель...
   - Да уж.
   - Но, как выяснилось, совесть грызет не только меня, но и еще троих человек, в том числе и тебя самого. Не просто так же вы туда ходите как на работу.
   - Нет, не просто, - устало потерев переносицу, пробормотал Матвей. - Не просто.
   Я не стала глубоко копать. Все и так было ясно как белый день - не дает Матвею покоя ситуация с девочкой Надей. Как бы он к ней не относился, но факт, что его ребенок будет расти сиротой при живом отце, не мог оставить Матвея равнодушным. Это противоестественно. Но не мог он повесить ее воспитание и на меня...

ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА

   Я сама должна была принять какое-то решение.
   Теперь уже сложно объяснить, как я к нему пришла. Просто однажды невнятные ощущения, витавшие где-то на уровне подсознания, оформились в совершенно отчетливую и, мне кажется, зрелую мысль. И от нее уже было невозможно скрыться ни за какими иллюзорными стенами и плотинами. Она сметала все на своем пути, будто чугунной кувалдой крушила мой идеальный, любовно оберегаемый от любых внешних посягательств мирок.
   От того, что он был закрыт для девочки Нади, она вовсе не переставала существовать. То, что мы отдали ее в дом малютки, совсем не означало, что она исчезла из нашей памяти. Но это еще не все. Главное, что я поняла в то осеннее утро - чем старательнее мы прячем головы в песок, чем дольше играем друг перед другом эту идеальную комедию, тем меньше общего у нее становится с реальной жизнью.
   И именно в то утро, я собственными руками перевернула страницу, положив начало новому акту этого нелепого спектакля.
   Мне до сих пор иногда кажется, что я и не жила тогда вовсе, а играла некую роль - чью-то чужую, совершенно мне не подходящую. Придумывала эмоции, поступки, слова, интонации, и пыталась вжиться в образ. Сама себе актриса, сценарист и режиссер.
   Вдруг просыпалась утром и начинала играть что-то, о чем накануне даже не помышляла. Как тогда...
   ...Открыла глаза, бездумно уставилась на белый потолок, перевела мутный спросонья взгляд на спиралевидную люстру с тремя конусообразными плафонами, а с нее - на спящего рядом Матвея. И вдруг в голове, словно крошечный синеватый огонек зажигалки, вспыхнула совершенно неожиданная мысль. Еще мгновение назад не было ее - щелк - и уже не спрятаться, не скрыться от ее "правильности", граничащей с абсурдностью. Она молниеносно заполняет самые потаенные уголки сознания, настойчиво пульсирует в висках, растекаясь по венам и артериям, отравляет кровь, сводит все тело судорогой... И Мельпомена уже рисует в моем воображении душещипательные сцены  из нового "спектакля", а я вопреки своей воле примеряю на себя драматическую роль. Сопротивляюсь. Встаю. Стараясь не разбудить Матвея, крадусь в полумраке спальни к двери детской, где в сказочном розовом королевстве спит маленькая Алиса. Слабо, неестественно улыбаюсь, всматриваясь в черты лица спящей дочери, и словно от назойливой осы пытаюсь отмахнуться от "музы-театралки". 
   Отчаянно спорю с собой режиссером, с собой актрисой, с собой сценаристом. Смотрю на дочь, любуюсь маленькой частичкой себя и Матвея и пытаюсь еще острее прочувствовать любовь к ней, чтобы отгородиться этой любовью, словно тяжелым рыцарским щитом, от той другой девочки, отданной за ненадобностью в Дом Малютки.
   Никому не нужный младенец: ни собственной матери, ни отцу, ни тем более мне. Мне-то она зачем? Мысленно повторяю этот вопрос словно священную мантру. Смотрю на дочь. А Мельпомена непреклонно рисует образы, жесты, слова... Мои слова, которые возвысят меня в собственных глазах и, возможно, даже в глазах окружающих. А риторический вопрос "зачем" уже не проникает в сознание, превращаясь лишь в весьма органичное звуковое сопровождение придуманного мною театрального действа. Опускаю глаза, сквозь осенний полумрак изучающее смотрю на пальцы ног, погруженные в мягкий ворс бежевого ковра. Делаю шаг. Еще... Выхожу из комнаты. Будто бы наблюдаю за собой со стороны. Уже играю роль. Невероятно абсурдную и нелепую. Придуманную мною же для себя - не себя. Пробую на вкус слово "мачеха"... Захожу в кухню. Машинально включаю чайник и двигаюсь дальше к окну. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу и смотрю вниз на осенний сквер. Почерневшие от влаги обнаженные деревья. Припорошенные инеем дорожки. Желтые фонари... "Мачеха"... Я ли? Впервые пытаюсь попробовать имя девочки на вкус. Надя? Ну, что ж... Надя - так Надя. Надежда... Надежда на что? Питала ли Нюрочка какие-то надежды, давая своей дочери это имя? Наверное, да.
   Надя... В придуманном мною спектакле эта девочка будет называть меня мамой... Так же как и Алиса. А я, полностью вжившись в мелодраматичный образ, стану ей заботливой и даже любящей матерью. Но Матвей несомненно будет любить ее гораздо меньше, чем Алису. И держаться с ней будет немного отчужденно... Будет...
   За спиной щелкнула кнопка электрического чайника. Я медленно оторвалась от созерцания тоскливого пейзажа за окном, налила в кружку чай и, по-турецки скрестив ноги, уселась на кухонном диване. Оставалось лишь сообщить об этом единственно правильном решении Матвею и убедить его, что Надя живой человечек и она не должна отвечать за грехи взрослых. Что в конце концов, когда осядет пыль, мы сами себе не простим, что исковеркали судьбу его дочери... Нашей дочери - я так решила... И даже, кажется, поверила в это. Плохая ли я, хорошая ли? Ни то, ни другое. Но я очень хотела совершить нечто достойное уважения. Именно поэтому мне было необходимо сыграть эту роль. Правильную. Справедливую. Великодушную. Жертвенную.
   В ожидании пробуждения Матвея я взяла телефон, судорожно сжала трубку в ладони и вышла на балкон. Закурила. Я редко курю... В то утро был как раз такой случай. Зачем? Вероятно лишь для поддержания образа. Люблю давать циничные объяснения своим слабостям...
   Осень дыхнула в лицо сыростью и запахом бензина, добавляя обстановке трагичности как в каком-то слезливом любовном романе. Затягиваясь, я усмехнулась собственным мыслям. Постучала ногтем по сигарете, стряхивая пепел, и снова скривила губы в ухмылке. Если у главной героини кошки скребут на душе, то на улице непременно идет дождь, оплакивая ее судьбу или просто разбитое сердце. Дождя в то утро не было. Зато была осень, промозглые утренние сумерки и сигарета. Тоже весьма подходящие декорации.
   Холод подействовал отрезвляюще. Благородство и жертвенность все-таки должны иметь разумные пределы. Мне вдруг пришло в голову, что Нюрочка отказалась от своей дочери, потому что та родилась неполноценной. Матвей ведь говорил, что в тот вечер был абсолютно пьян, иначе бы Нюрочке не удалось его соблазнить. А пьяное зачатие, как говорится, промаха не дает.
   Нет, я не отказалась от мысли удочерить девочку, но... Прежде мне нужно было удостовериться, что она действительно хотя бы относительно здорова. Ведь повесить на собственную шею камень в виде неизлечимо больного чужого ребенка - даже не самопожертвование, а полный идиотизм. Сделав еще пару глубоких затяжек, я поспешно выкинула окурок и направилась в кабинет на поиски номера телефона того самого Дома малютки, в который сдали девочку. Матвею о моих намерениях пока что знать не стоило. Не время пороть горячку и возвещать об этом окружающих.

* * *

   Заведующая приютом оказалась не только милейшей женщиной, как я постановила во время своего предыдущего визита, но и весьма здравомыслящей. Судя по всему мое намерение провести полное медицинское обследование Нади до разговора с мужем не вызвало у нее негативных эмоций, а скорее наоборот - убедило в серьезности намерений потенциальной мачехи. Хотя изначально она явно была настроена дать мне от ворот поворот, действуя "исключительно в интересах ребенка".
    - Ну, что ж... - поджав губы, протянула она вместо приветствия, едва я успела переступить порог ее кабинета. - Мне говорили, что Вы обязательно придете, а я, честно говоря, сомневалась. Ошиблась, значит. Чем обязаны, Кира Анатольевна? Все-таки решили написать статью, о которой говорили мне в прошлый раз? Или? - не слишком доброжелательно ухмыльнулась женщина.
   - Я рада, что мне не нужно объяснять Вам, кто я такая, - присаживаясь в кресло напротив ее массивного стола, расплылась я в неестественной улыбке. Поведение заведующей выглядело странно. Она меня в чем-то обвиняла, но вот в чем?
   - Удивительный Вы человек... - сверля меня уже откровенно враждебным взглядом, выдала она. - Радуетесь чему-то, когда плакать надо. Ребенка бросили, и, судя по всему, особых угрызений совести не испытываете.
   - Особых - нет. Вы правы. Хотя некий дискомфорт все-таки ощущается.
   - Дискомфорт? - гневно фыркнула женщина. - Вас волнует исключительно дискомфорт, а не судьба ребенка? Вашего ребенка, заметьте! Да таких, как вы, стерилизовать надо!
   Я недоуменно воззрилась на заведующую, начиная понимать, в чем именно она меня обвиняет. Даже смешно стало. Вот оказывается, как обстоят дела. Эта женщина решила, что я настоящая мать девочки и теперь выплескивает на меня весь накопившийся букет эмоций. Праведный гнев и презрение, прежде всего.
   - Меня? - ехидно ухмыляясь, переспросила я. - За какие заслуги, позвольте спросить?
   - Вы и, правда, не чувствуете за собой никакой вины? Карьеру строите на статейках о благородстве, а сами? Мать, отказавшаяся от своего ребенка - это по Вашему проявление благородства?
   - Ну, если Вы обвиняете меня в том, что лично я бросила своего ребенка, то обратились не по адресу. Моя дочь растет в любви и заботе, и как мать я пусть и не идеальна, но...
   - Ты мать? - перебила меня заведующая, резко переходя на "ты". - Дрянь ты, а не мать...
   - Интересная у Вас манера вести дела. Бросаетесь обвинениями, прежде чем, выслушать собеседника... А я ведь вовсе не та, за кого Вы меня принимаете.
   - Ну, конечно... Расскажи-ка мне очередную душещипательную историю... Я их мало на своем веку наслушалась...
   - Я? Не думаю, что Вам это стоит знать. Просто примите как факт, я не мать этого ребенка.
   Удивление, промелькнувшее во взгляде этой женщины, мгновенно сменилось недоверием.
   - И кто же ты? - с сомнением в голосе уточнила она. Только враждебность в ее поведении вовсе не исчезла, а лишь дополнилась другими эмоциями.
   - Та, от кого в данный момент зависит его будущее.
   - Решила сыграть в благородство?
   - Что-то в этом роде. Но, прежде всего, мне нужно удостовериться в том, что девочка здорова. И не смотрите на меня так... Мне действительно, нужно знать, на что я иду.
   - Интересный расклад. Мне ведь и, правда, говорили, что ты обязательно вернешься.
   - Кто?
   - Уже и не знаю, кто она. Думала, бабушка девочки, - растеряв весь свой пыл, скривилась заведующая. - А теперь...
   - Ну, так вот я пришла. Она не ошиблась. А теперь давайте займемся делом.
   - Может быть, сначала на ребенка взглянешь? - напряженно глядя на меня, спросила женщина. - Пойми, это ведь живой человек. Ей к тебе привыкнуть надо. Да и тебе проще будет, если вы до того, как окажетесь один на один, будете чаще видеться при наших воспитателях.
   - Не давите на меня. Всему свое время.
   Хорошие слова, взвешенные. И, главное, сказанные от чистого сердца, видимо, именно поэтому прозвучали они не просто жалобно, а даже с ноткой отчаяния. Заведующая, прищурившись, посмотрела мне в глаза. Так пристально, будто силилась заглянуть в самые потаенные уголки моей души - по ее мнению, немомненно, никчемной. А я в ответ по привычке высокомерно вздернула подбородок, тут же скривив рот в снисходительной ухмылке. Женщина досадливо поджала губы и, судя по всему, что-то для себя решила.
   - Думаю, пока не стоит, - с усмешкой добавила я. - Давайте сначала медицинское обследование проведем.
   - Ну, что ж. Дело твое. Наверное, ты даже права... Только, пойми, больной - здоровый... Любому ребенку нужна семья, а не только здоровому...
   - Вы преувеличиваете размеры моего благородства.
   - Ладно, - едва слышно пробормотала она, выходя из-за стола. - Подожди меня здесь, я схожу за выпиской из медицинской карты. - И будто бы сжалившись, а может быть наоборот, чтобы добить окончательно, добавила: - Полагаю, в вашем случае органы опеки не будут слишком затягивать бумажную волокиту, так как отказ Городищенского Матвея Михайловича от ребенка не пошел в дело.
   - Не понимаю... - пролепетала. Смысл сказанного медленно, но верно достигал сознания. Матвей не отказывался от ребенка? Но как?
   - Тут и понимать нечего, - оборвала мои бессвязные мысли заведующая. - Не пошел и все. Считай, что бумага затерялась в бюрократических анналах из-за моей халатности.
   Из груди вырвался облегченный вздох.
   - Вас Галина Андреевна попросила? - скорее констатировала очевидное, нежели спросила я. - Ясно.
   Женщина неопределенно повела плечом.
   - Завтра девочку привезут в выбранную вами клинику для дополнительного осмотра.
   Завтра... так быстро. Руки под свитером покрылись мурашками при мысли о том, какой стремительный механизм я запустила тем утром, даже не осознавая, на что именно сама себя обрекаю. Впервые с момента пробуждения, иллюзии уступили место сомнениям и даже страху перед неизвестностью. Взгляд лихорадочно заметался по кабинету, то и дело натыкаясь за детские лица, с любопытством взиравшие на меня с многочисленных цветных и черно-белых фотографий, и замер на ехидной улыбке Путина. Портрет над столом заведующей будто насмехался над маленькой никчемной Кирой и ее фантазиями: "Ну, что, девочка, доигралась?"
   Ногти впились во вспотевшие ладони. А чего я собственно ждала? Что процесс удочерения растянется лет на десять? Или еще лучше - до совершеннолетия девочки?
   Где же эта пресловутая бюрократическая канитель? Есть, наверное, где-то. Только не для меня подобные радости жизни. А что для меня? Заботливо сплетенная паутина, в которую я по собственной инициативе ринулась сломя голову.
   И теперь я, силясь сохранить образ властительницы мира, кривила губы в высокомерной улыбке, играла в благородство, говорила что-то о своем решении - только моем, а ни чьем-то еще, зная, что все, кроме меня знали о нем задолго до того, как я приехала в дом малютки...
  

* * *

   Выйдя из дома малютки, я вдруг оказалась погребена под руинами собственных мыслительных процессов. И, ой, как мне это не нравилось!
   На ватных ногах дошла до ржавых, когда-то, вероятно, голубых ворот. Отворила скрипучую калитку и растерянно оглянулась на оставшееся за спиной кирпичное здание. В одном из окон отчетливо виднелся силуэт заведующей. Или, может быть, показалось... Придумала картинку, и подсознательно выдала воображаемое за действительность. Почему нет? Я в то утро немало нафантазировала...
   Взгляд снова скользнул по облупившейся краске на металлических перекладинах ворот. В голове некстати всплыли слова заведующей о том, что мои родственники дают немалые деньги этому учреждению. И куда же они уходят? Вокруг царила едва ли не демонстративная обветшалость, картинно вписывающаяся в угрюмый осенний пейзаж. Идеальная декорация для отечественного триллера.
   Чуть замешкавшись в проходе, я машинально провела рукой по шершавой поверхности ржавого металла. Взгляд, словно фотокамера запечатлел картинку: тонкие холеные пальцы с аккуратным французским маникюром поверх рыжевато-коричневой перекладины с остатками выгоревшей голубой краской. Контраст неприятно полоснул по сердцу, заставив поморщиться от воспоминаний о недавнем разговоре.
   Я вела себя совсем не так, как должна была. Говорила совсем не то, что сказала бы на моем месте любая другая женщина. Бравировала, ухмылялась, силясь скрыть за привычной маской высокомерия что-то действительно достойное уважения и вместе с тем жалости. А этого я допустить не могла. Будь что будет...
   Горделиво расправив плечи, двинулась по проулку вдоль сетчатой ограды. Подавила желание еще раз обернуться на окно, в котором то ли привиделся, то ли действительно отпечатался женский силуэт, неприязненно провожающий "благородную" гостью. Села в машину, оказавшись в своем уютном и привычном мирке, отгороженном от окружающих темными тонированными стеклами. Я очень устала... В сиюминутном порыве прикрыла глаза, положив голову на руль. В памяти всплыли обрывки сказанных мною фраз:
   "Я та, от кого зависит его судьба....
   ...Я не мать этого ребенка...
   ...Вы преувеличиваете размеры моего благородства."
   И что теперь?
   ...На стекло медленно спланировал сорвавшийся с дерева кленовый лист, заслонив мне вид на пустынный проулок. Снова стал накрапывать мелкий дождь. Я подняла голову с руля и, решительно вставила ключ в замок зажигания. Тихо заурчал мотор, милостиво даря толику равновесия и даже умиротворения. Выдохнула... включила магнитолу, а вслед за ней дворники, услужливо смахнувшие с лобового стекла осеннее настроение, и растянув губы в натренированной годами улыбке, поехала в редакцию.

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА

   По сути, судьба девочки решалась в перерывах между рабочими авралами. Я бы и рада была заняться всеми связанными с ней вопросами вплотную, но мировые тенденции вносили свои весьма существенные коррективы.
   С каждым днем атмосфера в редакции накалялась. К концу октября общая нервозность буквально витала в воздухе. Конечно, паникой ее не назовешь, ведь что ни говори, а сотрудники нашего издания были более чем апатичны к результатам собственного труда, не страдая особыми честолюбивыми помыслами. Хорошо, плохо? Для нас с Крепской, конечно, словно камень на шее, а им - все равно. Главное, деньги платят - пусть небольшие, зато и без чрезмерных энергозатрат. С начала года ситуация сдвинулась с мертвой точки, но все равно без пинка работать почти никто не спешил. Я по пальцам одной руки могла пересчитать на самом деле деятельных, инициативных и тем более ответственных журналистов в "Резонансе". Артем один из них.
   И вдруг обстановка кардинально изменилась. Не в одночасье, но весьма стремительно. Если в начале октября по редакции пронесся невнятный шепоток, то уже через месяц наши штатные корреспонденты суетливо сновали по коридорам, ежеминутно забегали в кабинет, то к Крепской, то ко мне, выдвигая все новые и новые шедевры мысли.
   Я сначала даже не поняла, что произошло. Говорят, кризис. Мировой. Обвал американского фондового рынка, крах пяти ведущих инвестиционных банков США. План Полсона. Падение цен на нефть... Все это казалось таким далеким и совершенно нас не касающимся. Где мы, а где Америка? Да и при чем здесь нефть?
   Да нет, я вовсе не настолько экономически безграмотна, чтобы не понимать элементарных постулатов, на которых зиждется экономика нашей страны. Нефть, газ, сырье одним словом - наше все. Но какое отношение лично ко мне, к моей семье, к нашему благосостоянию имеют настолько глобальные вещи?
   Продажи журнала росли, а семейный мини-концерн Городищенских казался мне настолько нерушимым монолитом, что даже смешно вообразить, будто его затронет какой-то кризис. Моя мать, конечно, еще в феврале предвещала финансовые сложности, но в то время мне было чем заняться и без ее прогнозов.
   На самом деле, если бы я в те месяцы была не так сильно занята нашими с Матвеем отношениями, Алисой и ее успехами, а затем и девочкой Надей и процессом ее удочерения, я бы само собой сумела сложить пазлы в единую картинку гораздо раньше.
   В конце лета после возвращения из Монако Михаил Сергеевич выставил на продажу яхту. Ни я, ни тем более Матвей не удивились. Яхта действительно была ненужной, и невероятно дорогостоящей игрушкой. Меня и покупка-то ее, приуроченная к появлению на свет Алисы, шокировала. Зачем, спрашивается, весь этот фарс? А когда, краем уха услышала, сколько стоит обслуживание нашего плавсредства в год, и вовсе на мгновение утратила дар речи.
   Итак, спустя два года после приобретения яхты, мой свекор твердо вознамерился сбыть ее с рук. Семья вздохнула с облегчением - одумался папа, наконец-то. Тем более, что всех нас очень устраивало объяснение столь разумного решения - нецелесообразность вложений. Всех за исключением Тима. Но что с него взять? "Золотой" мальчик, не мыслящий жизни без имиджевых аксессуаров. Именно так он воспринимал яхту отца.
   Матвей старательно обходил в разговорах произошедшее. Это тоже должно было навести меня на определенные мысли. Не навело.
   Зато о надвигавшейся "экономической катастрофе" нам с Крепской весьма доходчиво сообщил Коловертов.
   По странному совпадению он объявился в редакции как раз в тот момент, когда я изображала из себя "вершителя судеб" перед заведующей дома малютки. Долго общался наедине с главбухом, а затем, когда я наконец-то удосужилась вернуться на работу, собрал экстренное совещание в "верхах", то есть с "двумя милыми барышнями", в лице меня и Крепской.
   Я из-за своей утренней занятости, узнала о неожиданно нагрянувшем руководстве едва ли не последней. И как не странно от Артема, которого тоже с утра не было в редакции.
   Мы столкнулись с ним у входа в здание.
   - Ого, высокое начальство нагрянуло с проверкой, а шеф-редактора где-то носит, - усмехнулся он, с демонстративной галантностью открывая передо мной стеклянные двери.
   - Коловертов? - удивленно переспросила, застыв на пороге. - Шутишь?
   - Ты не в курсе?
   - Нет. - Двинулась через фойе к лифту, громко цокая каблуками по мраморному полу. - Я в доме ребенка была с утра. Звук на телефоне отключила, - зачем-то начала объяснять. Артему-то какое дело, где я была и для чего? - Ладно. Не важно.
   - Ну, конечно, Кир... Кстати, какие планы на вечер?
   - В смысле? - сделала вид, что не поняла. Мне в последнее время довольно часто доводилось изображать перед ним не слабоумие, конечно, но как минимум, недогадливость.
   С наступлением кризиса он стал невероятно навязчивым. Старательно делал вид, что воспылал ко мне неземной страстью. Верка скрежетала зубами, а я пыталась сократить общение с этой парочкой до минимума.
   Артему было, что терять помимо работы, и я отлично это понимала. Над ним дамокловым мечом висел ипотечный кредит, именно поэтому он старался удержаться наплаву всеми возможными способами, в том числе и с помощью обаяния. Эффект был обратный. Мое терпение подходило к концу.
   Звякнули дверцы лифта и мы с Артемом оказались наедине в тесной кабинке. Совершенно дурацкая ситуация. Мой навязчивый кавалер настойчиво придвинулся ко мне и коснулся пальцами щеки.
   - Не понимаешь? - тихо прошептал, склонившись над ухом. Слишком интимно.
   - Это ты не понимаешь, что переходишь все разумные границы, - четко выговаривая каждое слово, парировала я и с силой оттолкнула Артема от себя. - Постарайся сдерживать свою неземную страсть! А лучше смени объект притязаний. Заигрывать с начальством - признак дурного тона.
   - Ого! А ты попробуй забыть, что ты начальство... Прежде всего ты женщина. Красивая и невероятно соблазнительная.
   - Женщина я дома. С мужем и дочерью. Для тебя я - начальство. Советую уяснить это раз и навсегда.
   - Фальшивишь, Кир. Ой, как... - снова вплотную прижимаясь ко мне, проворковал Артем. Я вжалась спиной в зеркальную стену кабинки. Уперлась руками ему в грудь.
   - Отойди на два шага назад! - прошипела сквозь зубы. Даже не шелохнулся, лишь растянул губы в нарочито мягкой улыбке. Омерзительно.
   Снова звякнули створки лифта, даря мне столь желанное высвобождение из плена, но вместе с ним и пристальное внимание собравшихся в фойе сотрудников. Потрясающее везение! Со всей силы оттолкнув Артема, я вырвалась наружу и, яростно чеканя шаг, устремилась вперед по коридору мимо секретарского стола, машинально отметив реакцию Верки на наше с Артемом совместное появление в редакции - колючий взгляд, досадливо поджатые губы. Весь ее вид буквально визжал о ненависти ко мне.
   Ухмыльнулась. Вот она цена многолетней дружбы.

* * *

   Крепская была на взводе.
   - Где тебя носит? - выскочила она из-за стола, едва завидев меня в дверях своего кабинета. - Почему телефон не отвечает?
   - Нужно было в дом ребенка заехать для статьи. Помнишь, я там уже была? Я рассказывала, - снова повторила официальную версию своих утренних передвижений. Уверенно и уже даже без запинки.
   - А телефон?
   - Насть, там же дети маленькие...
   - Ладно... - махнула рукой Крепская и обреченно рухнула обратно в кресло. - Я не понимаю, что ему здесь надо.
   - Коловертову?
   - Больше часа с главбухом беседует. Бумагами обложились, из кабинета не выходят. Одна радость - вошел, пигалицу свою едва ли не отбросил от себя, когда та к нему метнулась.
   - И как ты все это терпишь? - Риторический вопрос, озвученный совершенно не к месту.
   - Сама не знаю. Дура потому что, наверное. Придумала себе большую любовь, вот и терплю всех его потаскух. Официально-то он со мной. Я пусть и без штампа, но постоянная спутница... гражданская жена.
   - Ладно, Насть... Что он сказал?
   - Ничего. Совершенно ничего. Ни вчера вечером, ни с утра он даже не заикнулся, что в редакцию собирается. А тут бац - явление Христа народу. Что у него на уме?
   Распахнув полы плаща, я задумчиво подошла к окну, окинула взглядом парковку. Капли дождя исполосовали стекло косыми стрелами, придавая картинке угрюмую размытость, под стать моему настроению. Подумать было о чем. И не только о Коловертове и кризисе. Завтра, волей-неволей мне предстояло снова взглянуть на подкидыша. Девочка, должно быть, изменилась за последние десять месяцев. Смогу ли я побороть ту первоначальную брезгливость к этому ребенку? Должна, просто обязана. Во что бы то ни стало.
   Как сообщить Матвею о своем решении? Будет ли он рад ему? Должен. Как иначе? Это ведь его дочь, и пусть он не желает ее признавать, все равно...
   Я дала себе отсрочку в две недели. А дальше... Что делать дальше совершенно не понятно... Обратный отсчет пошел. Кто-то назвал бы это периодом ожидания, но в моем случае все иначе - я не ждала. Старалась не ждать, а наоборот - хотя бы на время отвлечься от мыслей о часе "Икс" и даже о предстоящем разговоре с Матвеем. Забыть, как хронический больной о неминуемом рецидиве болезни, убеждая себя, что все хорошо, что ничего непоправимого не произошло, и я по-прежнему могу радоваться новому дню и всему тому, что он собой несет.
   На столе зазвонил телефон, прервав бессвязный поток мыслей в моей голове. Не двигаясь с места, я оглянулась на Крепскую. Всегда такая уверенная и уравновешенная, она судорожно схватила трубку и выпалила:
   - Да! - Слушая собеседника, перевела многозначительный взгляд на меня. Кивнула на стену. - Да, мы сейчас подойдем... Хорошо. - Положила трубку. - Ну, что, Кир... Коловертов ждет нас в переговорной. Пошли. - Скривилась.
   - Не дрейфь, прорвемся. - И в этом я не сомневалась ни секунды, хоть и понимала, что разговор предстоит не из приятных. Не ошиблась.

* * *

   - Продажи, говорите, растут? - скептически усмехнулся Коловертов, восседая во главе переговорного стола. - Поверьте, ненадолго.
   - Но... - попыталась воспротивиться я.
   - Без "но"! - грубо оборвал он меня на полуслове. - Персонал придется сокращать! Это неминуемо. Мы не богадельня. Хватит выжимать сок из шкварок.
   Постукивая карандашом по столу, я угрюмо покачала головой, не глядя ни на одного из собеседников. К этому все и шло.
   - Мне нужны списки, - безапелляционно отчеканил Коловертов.
   - Списки кандидатов на сокращение? - дрогнувшим голосом переспросила Крепская. Похоже, наши чувства были схожи. Первая волна увольнений была далеко позади. Остались люди, из которых мы почти научились выбивать то, что нужно для успешного развития журнала. И теперь, оказывается, все наши многомесячные труды - насмарку.
   - Нет, общий список сотрудников с характеристиками. На этот раз решение буду принимать я, милые барышни. Избавлю вас от такого испытания. А себя - от результатов вашего малодушия.
   - Когда?
   - Даю вам три дня. Думаю, этого достаточно.
   При нормальных обстоятельствах их действительно бы хватило с лихвой, но не теперь. Мне некогда было этим заниматься, ведь медицинское обследование Нади, на котором я же и настояла, требовало моего личного присутствия. Когда мне готовить характеристики? Только если по ночам. И снова в ущерб собственной семье. Моя мать оказалась в чем-то права...
   Алиса и так больше времени проводит с няней, нежели со мной... А тут еще Коловертов с кризисом. Пока мне удавалось худо-бедно держать ситуацию под контролем, но я уже начинала скучать по тем временам, когда была простой штатной корреспонденткой в журнале, а не шеф-редактором.
   И при том, что времени на семью с каждым днем становилось все меньше, я вдруг возомнила, что сумею стать матерью еще и подкидышу... Бред.

* * *

   Вышла из переговорной и тут же снова наткнулась на Артема. Сделать вид, что просто его не заметила, не удалось. А жаль.
   - Кир! - Поймав меня за запястье, потащил к окну. - Не передумала насчет вечера?
   - Нет, - попыталась вырваться из цепкой хватки.
   - У меня предложение по автомобильному разделу. Надо обсудить. Так что это будет деловой ужин в неформальной обстановке.
   - Как раз кстати, - скривилась я. - Мы с Крепской ждем тебя в переговорной через час. Там и расскажешь о своем предложении. Создадим тебе все условия для делового общения.
   - Зачем нам Крепская? Наедине нельзя? - многозначительно подмигнув, продолжил Артем.
   - Прекрати. - Смерила его высокомерным взглядом и резко выдернула запястье из цепких пальцев. Развернулась на каблуках и, высокомерно расправив плечи, прошествовала по коридору в свой кабинет, снова ловя краем глаза неприязненный взгляд Верки.
   А ближе к вечеру в отместку за Артема экс-подруга подкинула мне невероятно своевременный подарок. Позвонила Матвею и сообщила потрясающую новость о моем якобы любовнике. Он был в восторге! Немедленно прилетел на "крыльях страсти" в редакцию. Мне повезло, что рабочий день к тому моменту уже час как закончился, и мы обошлись почти без свидетелей. Иначе моя личная жизнь - стала бы уже к утру самой обсуждаемой темой в редакции. Думаю, даже финансовый кризис померк бы в глазах общественности, не выдержав конкуренции.
   Матвей без стука вошел ко мне в кабинет и молча сел в кожаное кресло напротив стола. Я оторвалась от монитора и в недоумении уставилась на мужа. Его приезд выглядел, действительно, странно, особенно на фоне его вечной занятости в последнее время.
   - Что-то случилось? - подозрительно прищурилась, наткнувшись на его яростный взгляд.
   - Это я у тебя должен спросить, милая моя! Что случилось? Почему ты одна? Где же твой любовник? - нарочито спокойно протянул Матвей, развалившись в кресле. Но при взгляде на его стиснутые челюсти, на то, как нервно заходили желваки на скулах, отпадали малейшие сомнения - спокойствием тут и не пахнет. Матвей на самом деле верил своим обвинениям.
   Любовник? Я была в шоке, даже не нашлась, что ответить. Лишь ошарашено моргнула. Мой любовник... пыталась представить мужчину, который мог бы подойти на эту роль. Не полгода назад, а именно теперь. Озарения не произошло. Да, когда-то давно я рассматривала кандидатуру Артема, но со временем все мало-мальски положительные эмоции, которые я испытывала к нему, улетучились, оставив место раздражению.
   Попыталась взять себя в руки и как можно язвительнее поинтересовалась:
   - Который из? Коловертов, охранник дядя Вася, парковщик, или может быть, кассир в супермаркете?
   - Артем! - угрожающе тихо протянул Матвей.
   Мысли лихорадочно заметались в голове. Понимала, что сам Матвей к такому гениальному выводу придти не мог. Он ведь даже не знал, кто такой Артем. Кто-то подсказал. Ясное дело кто - Верка.
   В памяти вдруг всплыл утренний инцидент в лифте, развязку которого довелось наблюдать очень многим, и моей бывшей подруге в том числе. Очень кстати. Теперь я хотя бы понимала, откуда растут ноги у подобных обвинений, и могла предпринять контратаку.
   - Ну, и фантазия у тебя, - усмехнулась. Демонстративно потянулась в кресле, откинувшись на спинку. Чуть заметно покачала головой, продолжая ехидно наблюдать за Матвеем.
   Любимые серо-зеленые глаза потемнели от ярости. Губы сжались в тонкую нить. Еще чуть-чуть и, страшно представить, во что все это выльется. А я почему-то не могла придумать нужных слов. Обвинение столь абсурдно, что даже стараться опровергнуть его унизительно. И я продолжала насмешливо кривить губы в жалком подобии улыбки, снисходительно качать головой и изображать то ли равнодушие, то ли усталость. От этого становилось еще хуже.
   Матвей мне не верил. И мое поведение приводило его в бешенство.
   - Фантазия? - после продолжительного молчания, наконец, взревел он и обрушил на стол кулак. Будто кувалдой вдарил, аж стекла в книжном шкафу задребезжали. Вскочил на ноги и грозно навис над столом, продолжая испепелять меня взглядом. - Фантазия, говоришь?
   - Фантазия, Матвей. Фан-та-зи-я! - по слогам повторила я. - Сядь. Верка наплела? Нашел кому верить.
   Матвей резко взмахнул рукой, будто пытался рассечь невидимую преграду ребром ладони, и опрокинул канцелярский набор. По столешнице со звонким стуком разлетелись скрепки и ручки.
   - Ты мне всю душу вынула за последний год из-за Нюрки, а сама осознанно, у всех на виду зажимаешься в лифте с любовником! - рявкнул Матвей, упершись кулаками в стол. - Отомстить решила?
   - Мстить тебе? - прошипела, подавшись вперед. Зря он про Нюрочку вспомнил. Одно лишь ее имя подействовало на меня, как струя воды на оголенные провода.
   Поставив локти на стол и, пристроив подбородок на сплетенных пальцах, я многозначительно искривила бровь.
   - Тебе? - повторила слащавым, почти приторным голосом.
   Матвей изменился в лице. Замер, пристально глядя мне в глаза. Странно так, то ли удивленно, то ли недоверчиво. Ярость моментально уступила свои позиции другим, пока что непонятным мне эмоциям. И они меня пугали.
   - Жалкая трата времени, - голос дрогнул, несмотря на всю мою показную браваду. Заметил ли Матвей? Не знаю. Наверное, да. И тут же, не дожидаясь пока я продолжу тираду, опустился обратно в кресло. Сжал двумя пальцами переносицу, и выжидательно посмотрел на меня исподлобья.
   - Продолжай... - едва слышно произнес он, прерывая затянувшееся молчание.
   Я поднялась из-за стола и подошла к окну, не решаясь продолжить свою обличительную речь. Глядя на огни вечернего города, старалась подобрать нужные слова. Затылком чувствовала взгляд Матвея и от этого начинали сдавать нервы. Повисшая в кабинете тишина резала слух.
   - Ты и без меня неплохо справляешься с местью самому себе, - наконец заговорила я, поворачиваясь к Матвею. - Себе и... своей дочери.
   - Именно поэтому ты и решила... - с горькой усмешкой начал он, но я не дала ему договорить.
   - Прекрати немедленно! Сам знаешь, что все это чушь!
   - Вот именно, что не знаю, Кир! Ты ведешь себя странно, и я вижу, что скрываешь что-то. Скажи мне, например, куда ты рванула сегодня утром? Почему в редакции появилась только после обеда, да не одна, а в обнимку с каким-то Артемом?
   - Не в обнимку! - выдохнула и снова села за стол. - Я не понимаю, почему я должна оправдываться? Почему?
   - Не оправдывайся, просто объясни, - миролюбиво предложил он. - Только не надо сочинять байки про срочное интервью...
   - Почему байки? - пожала плечами и начала собирать рассыпанные по столу скрепки.
   - Потому что байки! Где ты была с утра? - накрыл рукой мои пальцы и слегка сжал. - Где?
   Он ждал ответа, а я не решалась рассказать ему правду. Мне нужно было время. Две недели, чтобы самой не загонять себя в пожизненную кабалу. Я должна была дождаться результатов медицинского обследования. Но все же отлично понимала, решение нам все равно придется принимать вместе. Только как объяснить ему свои опасения и не выглядеть при этом позёршей, фальшивой до мозга костей, если вдруг анализы покажут, что девочка является "счастливой" обладательницей неисчерпаемого, а заодно неизлечимого букета заболеваний? Нужно ли Матвею знать о моем намерении, если оно так и останется невоплощенным в жизнь? Зачем?
   Я подняла на мужа угрюмый взгляд. Закусила губу и вздохнула. А впрочем, почему нет? Почему я должна нести все это на своих плечах одна? Почему я чувствую себя виноватой, если этот ребенок прежде всего на его совести?
   - Ну, хорошо... - начала я и тут же замолчала.
   Матвей подозрительно прищурился, но торопить меня не стал. Терпеливо ждал, пока я все-таки решусь на откровенный разговор. Даже странно, что буквально десять минут назад он готов был метать гром и молнии от ревности.
   - С Артемом я встретилась у дверей редакции, - сказала я совсем не то, что намеревалась, - он возвращался с интервью. Это легко проверить, так что твоя ревность безосновательна. Так же как и Веркины обвинения.
   Матвей молча кивнул, продолжая выжидательно смотреть на меня. Несмотря на то, что мои последние слова, судя по потеплевшему взгляду, его немного успокоили, он по-прежнему, ждал ответа на свой вопрос. Где я была.
   - Дай сигарету, - вынимая пепельницу из верхнего ящика стола, попросила я.
   В кои-то веки он не ответил категоричным отказом, а без колебаний достал из кармана пиджака пачку и небрежно кинул ее на стол, продолжая хранить молчание. Дождался, пока я возьму сигарету в зубы, и чиркнул зажигалкой перед моим носом.
   - Разговор, похоже, предстоит... эээ... интересный, - мрачно усмехнулся.
   - Очень. С утра я была в доме малютки.
   Он, кажется, даже не удивился.
   - Снова?
   - Да. Так дальше не может продолжаться. И ты это должен понимать лучше, чем кто-либо другой.
   Матвей молчал, угрюмо наблюдая за моими манипуляциями со скрепками. Просто слушал и ждал, что я скажу. Я даже была ему за это благодарна. Правильно, что не стал подгонять, дал время подобрать нужные слова.
   - Понимаешь, я постоянно про детдомовцев пишу, про доброту человеческую, про благородство. А мы? Ведь сволочи же мы... Ты, я... Да и родители твои по сути тоже сволочи. Хорошо, оступился ты... мы перечеркнули все это, забыли. Хорошо, что забыли. Только не обо всем можно забывать.
   - Не обо всем. - Кивнул.
   - И о девочке этой мы просто так забыть не можем. Не имеем права. Она дочь твоя. А мы выбросили ее как котенка за ненадобностью и живем, радуемся.
   - Не мы - я.
   - Да нет, мы. Как там говорится? Муж и жена - одна сатана. В одной упряжке скачем... Вместе и отвечать.
   - Кир... Прости. Уж кто-кто, а ты отвечать за мои ошибки не должна.
   - А она должна?
   - И она не должна, - устало покачал головой.
   - Вот и получается, что не можем мы ее в детском доме оставить. Не чужая ведь. Только... пойми... - я нервно облизнула губы и замолчала, не в силах найти нужных слов, чтобы объяснить Матвею свои страхи. - Пойми...
   Он решительно встал с кресла и начал мерить шагами кабинет.
   - Сядь, я сказать должна.
   - Я вот что не понимаю, почему ты это все делаешь за моей спиной? - Остановился позади кресла, на котором только что сидел, и сжал пальцами кожаную обивку спинки. - Не понимаю!
   - Я должна знать, на что иду. И готова ли пойти на это. Поэтому и хотела провести комплексное медицинское обследование девочки, прежде чем говорить с тобой.
   - Обследование... - задумчиво повторил Матвей.
   - Да! Как раз сегодня договаривалась с заведующей об этом. Завтра с утра девочку привезут в клинику. И... - запнулась.
   Матвей обошел вокруг стола и остановился за моей спиной. Положил руки мне на плечи и ободряюще их сжал.
   - И?
   - И мне надо там быть, - опустила глаза и едва слышно пробормотала: - Я очень боюсь...

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА

   В кабинете вновь повисло молчание. Вовсе не гнетущее - совсем иначе. Тикали часы. Едва слышно шумел системный блок компьютера под моим столом. С улицы доносились какие-то очень естественные звуки - редкие капли дождя, монотонно барабанящие по карнизу, приглушенный шум проезжавших машин.
   Я ждала какой-то реакции на свои слова, а Матвей молчал. Невероятно долго - почти целую вечность, как мне тогда казалось. И вот, наконец, за спиной раздался тихий шорох. Пальцы Матвея еще крепче сжали мое плечо. Очень решительно и даже властно.
   - Не бойся. Я с тобой. - Я не видела глаз Матвея, но чувствовала его настрой, как свой собственный. Мои слова не стали для него неожиданностью. Где-то в глубине души - а быть может, и не так глубоко, как мне казалось - он знал к какому решению я в конце концов приду и лишь ждал, пока я сама его озвучу. - Мы ведь вместе. И... - он на секунду запнулся. Крутанул кресло, в котором я сидела, к себе лицом и, присев на корточки, обнял мои колени. - Да, мы должны ехать туда завтра вдвоем. Вдвоем, и никак иначе.
   Не могу сказать, что мне стало легче от его слов. Может быть, даже наоборот. Несмотря на чистосердечное признание в собственных страхах, я не готова была показать ему их в полной мере воочию. Я не тешила себя надеждой, что мне удастся держать марку и изображать из себя сильную, невероятно благородную и рассудительную женщину при новой встрече с подкидышем. Кира могла бы ввести в заблуждение кого угодно, заведующую, свекровь, даже родную мать, но не Матвея. Уж он-то сумеет разглядеть под показной бравадой и высокомерием меня настоящую.
   А настоящая Кира в ужасе. Настоящая Кира знает, как надо поступить, но пытается оттянуть момент. Заключает сделку с совестью, а затем сама же ее нарушает... Потому, что несмотря на все свои страхи, иначе поступить не может. Прокручивает в памяти прошлое и уже не хочет забивать себе голову грядущим. Но все равно не может полностью оттеснить мысли о нем...
   - А сейчас поехали домой, - безапелляционно продолжил Матвей. - Завтра будет тяжелый день.
   Я не сопротивлялась. Покорно встала с кресла, молча достала из шкафа плащ и, накинув его на плечи, кивнула Матвею на дверь.
   - Поехали.
   К сожалению, к нашему возвращению Алиса уже спала. Мне снова не удалось пообщаться с дочерью. И оттого в душе всколыхнулась жуткая обида. Не на кого-то, а, прежде всего, на себя. На непутевую мамашу, которая изыскивает время на что угодно, только не на собственного ребенка.
   Глядя на мерно посапывающую в обнимку с плюшевым медвежонком Алису, на разметавшиеся по подушке светло-русые пряди волос, крошечный носик кнопочкой, чуть приоткрытые губки, клятвенно пообещала себе, что уже завтра все будет иначе. По возвращению из клиники я передам подготовленные характеристики Крепской, а сама отправлюсь домой, обрадую Алису. Честно, при одной лишь мысли, как она ринется мне навстречу, вырвавшись из рук няни, на сердце потеплело. Губы расплылись в слабой улыбке. Расслабленно прижалась спиной к груди стоявшего позади меня Матвея. Прикрыла глаза.
   - Давай завтра хоть чуть-чуть побудем с ней? Вернемся из клиники и проведем остаток дня только втроем. А?
   - А давай, - нарочито бодро шепнул мне на ухо Матвей, еще крепче прижимая к себе.
   - Ну, тогда мне срочно надо дописать характеристики, - встрепенулась, высвобождаясь из его объятий. Жаль, конечно. Но надо.
   Матвей криво усмехнулся и, поймав меня за запястье, снова притянул к себе. Настойчиво чмокнул в уголок губ и нехотя отпустил.
   - Ну, беги, труженица. Беги. Только помни, я тебя за язык не тянул. На завтрашний день работа отменяется.
   - Именно, - скрываясь за дверью, прошептала я. - Надо все доделать сегодня.
   Большую часть ночи я просидела на кухне за ноутбуком. В кабинет идти совсем не хотелось, а списки с подробным досье на каждого сотрудника все-таки нужно было составить.
   Ближе к утру начало клонить в сон. Зевнула, продолжая таращить глаза в монитор и стараясь вычленить хоть что-то достойное внимания из подборки статей одной из наших сотрудниц. Время суток явно сыграло не в ее пользу - эта писанина не вызывала у меня ничего, кроме раздражения.
   Мне часто доводилось слышать фразу "усталость навалилась на плечи". Да что там слышать? Я и сама не раз козыряла чем-то подобным. Но в ту ночь все было иначе. Совсем.
   Я задыхалась от усталости. Будто на улице сорокоградусная жара, а я зачем-то надела теплую водолазку, и ее тесный ворот нещадно сдавливает горло. И хочется его оттянуть, только бесполезно все это. Он все равно душит и не дает вздохнуть полной грудью. Спасение одно - переодеться. Так же и со мной. Безумно хотелось скинуть с себя все лишнее и облачиться во что-то легкое, необременительное, почти невесомое. Начать все с начала.
   Едва ли не впервые в жизни, я вдруг усомнилась в правильности выбранного пути. Зачем мне все это? За что, понятно, но вот зачем? Матвей, подкидыш, карьера, Верка, Артем, списки... Ведь все могло быть совсем иначе... Наверное.

* * *

   Мы выехали из дома рано и за всю дорогу перекинулись лишь парой ничего не значащих фраз. Каждый размышлял о чем-то своем. Я пыталась придумать, как объяснить Алисе скорое появление в нашей семье девочки Нади. В том, что в конце концов, все этим закончится, я уже не сомневалась. А Матвей... на самом деле я не знаю, что его больше волновало. Предстоящая встреча с его второй дочерью, или моя реакция на нее.
   Время от времени я ловила на себе его задумчивый взгляд, но едва успевала как-то на него среагировать, Матвей снова отворачивался, делая вид, что внимательно следит за дорогой. И тут же выдавал сам себя с потрохами.
   От меня не могли укрыться ни судорожно сжимавшие руль пальцы с побелевшими костяшками, ни напряженная линия рта и подбородка, ни тем более гуляющие на скулах желваки.
   А потом мы, наконец, припарковались у клиники и, взявшись за руки, двинулись на встречу с нашим семейным врачом. Я предупредила его о предстоящем визите накануне, еще до разговора с заведующей, не посвящая в излишние детали. Он знал лишь, что мы подумываем удочерить девочку-сиротку, но прежде хотим взвесить все "за" и "против".
   Кажется, мой неожиданный звонок привел врача в недоумение, но высказывать свое отношение к данной ситуации по телефону он не стал. Ограничился протяжным вздохом и предложил обсудить это при личной встрече. А я надеялась, что он не кинется тут же звонить своему давнему другу - Михаилу Сергеевичу Городищенскому - и убеждать его, что Кира полоумная и нуждается в срочном лечении.
   Мы с Матвеем приехали примерно за полчаса до оговоренного с заведующей времени. Карен Ашотович, тот самый семейный врач, уже ждал нас.
   Едва мы появились в дверях его кабинета, он оторвался от изучения каких-то бумаг, в огромном количестве громоздивших на столе, и с абсолютно невероятной для его комплекции поспешностью вскочил с кресла, ринувшись нам навстречу.
   Этот человек представляет собой незабываемое зрелище. У меня бы язык не повернулся назвать его просто крупным, ведь это слово не отображает и малой доли его габаритов. Он подобен великану - больше двух метров ростом и при этом немногим уступает в весе борцам сумо. Его смуглое, испещренное морщинами лицо, казалось, было на скорую руку вырублено из камня. Симметрично квадратный подбородок, массивный орлиный нос, кустистые брови, низко нависшие над темными, живыми глазами. Дополняла картину пышная, немного всклокоченная шевелюра с харизматичной проседью.
   За долю секунды преодолев разделявшее нас расстояние, он шумно сгреб нас с Матвеем в объятия и поволок к своему столу, попутно приговаривая:
   - А вот и вы, мои дорогие. Вот и вы. Ну, рассказывайте, рассказывайте. Как вы дошли до такой жизни?
   Мне показалось, что его оживление выглядело немного наигранным, но я искренне старалась не подавать виду. В поисках поддержки перевела взгляд на Матвея. Честно говоря, не знала с чего начать рассказ. И нужно ли вообще что-то объяснять. Карен Ашотович очень близкий нашей семье человек, школьный друг Михаила Сергеевича, и с одной стороны - да, он наверняка поймет ситуацию, но с другой - готова ли я, чтобы окружающие знали об измене моего мужа. Матвей сжал мою ладонь и ободряюще улыбнулся, тут же взяв инициативу в свои руки.
   - Карен Ашотович. Мы размышляем об удочерении годовалой девочки, и хотели бы, прежде чем принимать окончательное решение, провести комплексное медицинское обследование.
   - Это я уже слышал, - усмехнулся мужчина, пристально взглянув на меня. - Кира мне поведала о ваших планах вчера по телефону. Но, честно говоря, думал, это лишь ее инициатива. Своеобразный побочный эффект профессиональной деятельности. Приехав вдвоем, вы меня немало удивили...
   - Нет, это наше общее намерение, - уверил его Матвей.
   - В таком случае, объясните мне. Зачем? И в курсе ли семья?
   - Пока не в курсе, но не думаю, что это вызовет у моих родителей удивление.
   - Даже так? - вскинув кустистые брови, переспросил он. - Похоже, я теряю нить... Ребят, вы ведь понимаете, что ребенок - это не игрушка. Его не спрячешь на антресоль, если он вдруг надоест. А приемный ребенок это ответственность вдвойне. Вы молодые, у вас своя принцесса растет. И какая принцесса! Умничка, редко такую малышку встретишь... Зачем вам чужой ребенок?
   - Карен Ашотович, дело как раз в том, что ребенок-то не совсем чужой, - осторожно начал Матвей.
   Я вжалась в спинку кресла, на мгновение обреченно прикрыв глаза. Ну, вот... решил, значит, рассказать все. Нужно было заранее обговорить этот момент с Матвеем...
   Его следующие слова заставили меня расслабиться.
   - Это дочь нашей дальней родственницы. Она от нее отказалась, а сама подалась заграницу.
   Карен Ашотович стал задумчиво жевать нижнюю губу, пристально глядя попеременно то на меня, то на Матвея. Взял со стола карандаш, покрутил его в пальцах и почти сразу же отложил. Кашлянул в кулак и, наконец, заговорил:
   - Это немного меняет дело, конечно... Но стоит ли в данном случае идти на усыновление? Может быть, ограничиться оформлением опеки?
   - В данном случае это не играет роли, - вступила в разговор я, сделав многозначительное ударение на начале фразы.
   - Не скажи, а, впрочем... Вам решать. А что касается медицинского обследования, это правильное решение, конечно... Но сразу должен вас предупредить, так как ребенку всего год, многие заболевания - в частности психические - в данный момент выявить не удастся. И даже если дурной наследственности нет, это еще не показатель... Детский дом должен был неминуемо наложить свой отпечаток на развитие этого ребенка. Какие диагнозы указаны в медицинской карте?
   Стараясь унять дрожь, вызванную словами врача, я полезла в сумку за копиями документов. Пальцы категорически отказывались слушаться, и, думаю, это было заметно со стороны невооруженным глазом. Матвей, по крайней мере, тут же забрал у меня сумку. Снова ободряюще улыбнулся, доставая оттуда красную пластиковую папку.
   - Вот. Это дали в доме ребенка.
   - Посмотрим, посмотрим... - надевая очки, протянул Карен Ашотович. - Что тут у нас?
   После этих слов он надолго замолчал, внимательно вчитываясь в перечисленные диагнозы. Лишь изредка поцокивал языком, не отрывая взгляда от бумаг. Снова сжал в мясистых пальцах карандаш и стал постукивать им по столу. С каждой секундой я все больше напрягалась, прокручивая в голове самые мрачные из возможных вердиктов. Ногти впились в подлокотник кресла, ладони вспотели, оставляя влажные следы на кожаной обивке. Облизнула пересохшие губы, чувствуя, что язык стал ватным. Дыхание сбилось, заставляя судорожно вздыматься грудь.
   Я отчего-то очень боялась поднять глаза на Матвея. Хотя надо было бы. Но мне хватало того, что его рука успокаивающе гладила мое запястье и время от времени сжимала мои подрагивающие пальцы. Матвей был со мной. И пусть именно он был виновен в том, что девочка Надя ворвалась в нашу жизнь, пусть мне пришлось принять решение об ее удочерении фактически в одиночку, теперь он был со мной. И мне кажется, в тот момент я не справилась бы без его поддержки.
   - Ну, что ж, дорогие мои... - откладывая бумаги в сторону, заговорил Карен Ашотович. Кашлянул. - Диагнозы, конечно, эммм....не то, чтобы незавидные... Ребенок по детдомовским меркам практически здоров, но с Алисой вы с такими проблемами не сталкивались, слава Богу. Хронический отит, энцефалопатия, микоплазмоз с поражением почек и легких. В трехмесячном возрасте была пневмония... атипичная. Но все не так плохо, как могло бы быть. Будем лечить. Психических нарушений не наблюдается. По крайней мере, судя по этой медкарте. Посмотрим, что покажет наше независимое обследование.
   Я перевела дыхание, едва услышав слова "практически здоров", все сказанное после было для меня почти бессмысленным набором букв. Подняла глаза на Матвея. Он едва заметно улыбнулся и снова сжал мои пальцы.
   Нужно было что-то сказать, но мысли рассеялись.
   - Эээ, - протянула я, снова переведя взгляд на врача, и запнулась, услышав за спиной отрывистый стук в дверь.
   Мы с Матвеем синхронно обернулись. Как раз вовремя - в кабинет, не дожидаясь приглашения, решительно шагнула худощавая женщина среднего возраста, держа на руках маленькую, болезненно худенькую темноволосую девочку, облаченную в темно-синий комбинезон.
   Со стороны могло показаться, что я внимательно изучаю ребенка - так, вероятно, и вела бы себя на моем месте любая, абсолютно нормальная женщина. На самом деле я трусливо цеплялась взглядом за что угодно, оставляя девочку на периферии сознания. Видела ее - да, но с таким же успехом представительница опеки могла держать в руках куклу или даже мешок с мукой.
   Женщина, столь уверенно распахнувшая дверь кабинета Карена Ашотовича, отчего-то вдруг замешкалась, не решаясь преодолеть каких-то пару метров и подойти к столу. Молчали мы, молчала она. И за те пару секунд я успела детально изучить ее внешний вид: мешковатую коричневую юбку длиной чуть ниже колена, блеклую розовато-бежевую блузу, застегнутую на все пуговицы, старомодный, будто из прабабушкиного сундука жилет на тон светлее юбки, выбившуюся из строгой прически прядь темных волос, а заодно и совершенно безвкусные серьги - массивные фиолетовые камни в вычурной золотой оправе - и такой же перстень на среднем пальце правой руки. Даже капли дождя на мысках черных лаковых сапог и те не укрылись от моего пристального взгляда. Но девочка по-прежнему оставалась для меня лишь безликим темноволосым существом в синем комбинезоне.
   И, кажется, единственный человек, который правильно оценил направление моего взгляда, это сама Надя. Ей вдруг будто бы надоело ждать, когда же я обращу на нее внимание, и она подала голос, издав краткий, но от того не менее пронзительный вопль. Отвратительно. Я невольно вздрогнула.
   Девочка добилась нужного эффекта, теперь мой взгляд был прикован исключительно к ней, да и слух тоже. Знаю, глупо, но в тот момент мне казалось, что ее голос один в один похож на голос ее матери. В памяти всплыла та самая ночь, когда я впервые увидела Нюрочку. Когда она с криком, подобным звуку Иерихонской трубы, кинулась на шею к Матвею. Моему Матвею.
   Теперь уже, с ужасом воззрившись на девочку, я помимо собственной воли находила в ней черты ее матери. Та же ямочка на подбородке, та же форма бровей, губ, цвет волос, даже разрез и оттенок глаз точно такой же. Надя была миниатюрной копией своей матери. Только взгляд совершенно иной - неживой какой-то. Мутный. И не просто отрешенный, а будто бы слепой. На фоне него даже нездоровая худоба и чрезмерная бледность отступали на задний план. И это пугало.
   - Добрый день. Нам назначено. Я привезла на осмотр Надю Зубову, - прервала затянувшееся молчание женщина. Ее слова звучали совершенно буднично и блекло. Конечно, для нее-то происходящее не имело никакого значения. Кто мы ей - я, мой муж, девочка Надя? Никто! Так, случайные люди, с которыми ей пришлось столкнуться по долгу службы...
   Я посмотрела на Матвея. Нерешительно. Растерянно. Видел ли он в этом ребенке то, что успела заметить я? Наверное, да. Как же иначе? Только, кажется, и внешнее сходство девочки с ее матерью, и даже странный взгляд не слишком его волновали.
   - Да, пожалуйста-пожалуйста. Как раз вас-то мы и ждем, - видя наше замешательство, подал голос Карен Ашотович.
   Женщина равнодушно улыбнулась, обнажив ряд крупных зубов, и подошла к столу. Так как третьего кресла для посетителей в кабинете не было, она присела на узкую застеленную целлофаном больничную кушетку, пристроив девочку у себя на коленях.
   Я судорожно сглотнула и, высвободив ладонь из рук Матвея, поднялась с кресла. Снова облизнула пересохшие губы - вероятно, со стороны это выглядело до смешного жалко. По коже пробежал озноб. Сердце будто бы замерло в груди. Выдохнула, силясь взять себя в руки. Я ведь взрослый человек, а передо мной маленький, совершенно беззащитный ребенок... вовсе не монстр. И, наверное, не важно, кто его мать... не важно. А я сильная. Я смогу перебороть себя и уже очень скоро совсем перестану замечать все то, что бросилось в глаза при первом взгляде на девочку... Ведь год назад, когда она вдруг оказалась в моем доме, я не видела между ней и Нюрочкой таких явных сходств. А, может быть, просто не до этого мне было?
   "Слепой", блуждающий взгляд? Наверное, это влияние детского дома. Правда ведь? Недостаток внимания и... что-то еще.
   Я присела рядом с женщиной на кушетку, закусила губу.
   - Можно я ее подержу? - Голос так жалко дрогнул, а в конце и вовсе сорвался на сип. Улыбнулась, хотя улыбка, вероятно, получилась вымученной.
   Женщина пожала плечами и передала мне ребенка. Молча, будто бы ее это совершенно не касалось.
   - Привет, Надя... - стараясь, чтобы голос звучал мягко, пролепетала я и коснулась кончиками пальцев ее маленькой ладошки. Очень боялась, что она тут же разразится надрывным плачем, как это было при нашей предыдущей встрече в прошлом году. Но девочка будто даже не заметила меня. - Давай знакомиться? - И снова никакой реакции. Я слегка пощекотала пальцем ее ладошку, но и это девочка оставила без внимания.
   Я нерешительно подняла взгляд на представительницу опеки. Женщина молча пожала плечами, но через пару секунд все-таки милостиво добавила.
   - Девочка очень спокойная по характеру.
   - Спокойная? - недоверчиво переспросила я. Такая характеристика никак не вязалась в моей голове с тем ребенком, которого принесла в мой дом Нюрочка в прошлом декабре. Да и теперь я бы назвала поведение Нади совсем другим словом. Вялое, амебное, сонное, может быть. И это пугало.
   - Да, спокойная, - словно разговаривая с душевнобольной повторила женщина. - Дети и такими бывают. - Усмехнулась.
   Я обернулась на Матвея и Карена Ашотовича, ища у них поддержки. Матвей тут же, будто только этого и ждал, встал с кресла и, в два шага преодолев расстояние между нами, присел на корточки у моих колен, оказавшись лицом к лицу с ребенком. Так же как и я несколько секунд назад, слегка сжал маленькие пальчики.
   - Привет... - Надя не дала ему продолжить, неожиданно для нас обоих разразившись надрывным плачем, и заерзала у меня на коленях, высвобождая пальцы из рук Матвея.
   Мне вдруг пришло в голову, что мы оба совершенно не подготовились к встрече с ней. Что-то мямлим, не зная, как объяснить девочке, что от нее хотим и кто мы вообще такие. У меня почему-то язык не поворачивался сказать ей: "Привет, Надя, я теперь буду твоей мамой". Мы ведь еще ничего окончательно не решили... Ведь не решили? Так ли это на самом деле? Я теперь и сама не знала.
   Но это можно списать на замешательство, например. На страх, чувство вины... На присутствие посторонних людей, в конце концов. Наверное, такое поведение даже естественно. Только мы ведь могли ей хотя бы игрушку принести в подарок. А это в голову почему-то не пришло ни мне, ни Матвею...
   Я чувствовала себя клоуном на арене цирка. На этот раз даже не канатоходцем, хотя это было бы уместнее. Все от меня чего-то ждали. Не чего-то, а правильного поведения. Правильного? Только откуда же мне знать, в чем она состоит эта правильность? Должна бы знать, наверное...
   - Ну, чего ты разбушевалась? - пытаясь представить, как вела бы себя, будь на месте Нади Алиса, тихо прошептала я и дрожащими пальцами разгладила прядки волос на детской макушке. - Не придумывай, и вовсе не страшно... совсем-совсем не страшно.
   На мгновение мне показалось, что взгляд девочки приобрел некое подобие осмысленности. Будто желая убедиться в правдивости моих слов, она притихла и повернулась ко мне, сжав в кулачке прядь моих волос. Пристально, чуть приоткрыв рот, посмотрела мне в глаза. Нерешительно замерла. Секунда - две... и ожившие карие бусинки ее глаз снова потускнели, будто все произошедшее лишь почудилось мне.
   - Вы ей понравились, - послышался голос представительницы опеки. Я недоверчиво покосилась на женщину. Понравились? Откуда такой вывод? Но неестественная улыбка, красовавшаяся на ее губах, расставила все точки над "i". Равнодушие, отстраненность, немного усталости и непреодолимое желание побыстрей покончить со своими профессиональными обязанностями. Возможно, дома ее дожидались собственные дети, непроверенные уроки, недоваренный бульон или даже недочитанный любовный роман... А тут мы со своими то ли проблемами, то ли попросту сумасбродством тратим ее бесценное время, которое она могла бы применить с гораздо большей пользой для себя и близких.
   Я подняла глаза на Матвея. Он заметно нервничал, наблюдая за нашим с Надей общением, и до представительницы опеки ему не было никакого дела. Наверное, и мне не стоило придавать такого большого значения подобным мелочам. Только не получалось. Я изо всех сил старалась отсеять все лишнее, но оно настойчиво заполоняло мысли.
   - Наденька, - едва не заикаясь, снова заговорила я. Что-то я должна была сказать... Только что? - Эээм... Меня зовут Кира, а это Матвей. Мы очень хотим с тобой подружиться... - Говорю что-то совершенно не то, что нужно. Подружиться? В данный момент, лично я хочу досконально узнать все о состоянии здоровья девочки... - А это доктор. Его зовут Карен Ашотович. Он очень добрый.
   - Нам сказали, что совсем недавно у тебя болели ушки, - мягко, но в то же время решительно прервал мой сбивчивый монолог Матвей, коснувшись кончиками пальцев уха девочки и накрыв мое колено ладонью другой руки. - Ты плакала. И чтобы этого больше не повторилось, добрый доктор Карен Ашотович тебя полечит.
   Я облегченно выдохнула, а он продолжил.
   - Лечиться не всегда приятно, но гораздо лучше, чем болеть. Ты ведь потерпишь, да?
   Я не видела в этом момент взгляда девочки, но надеюсь, слова Матвея она все-таки поняла. Пусть лишь на интуитивном уровне, но и это уже не мало в нашем случае. А если нет, то неприятные ощущения при медицинском обследовании, могли вызвать у нее отторжение к нам... Права ли я? Не знаю. Надя не подавала голоса. Ее затылок мне ни о чем не говорил. Лишь ободряющая улыбка Матвея давала хоть и призрачную, но все же надежду на успех.
   Карен Ашотович встал из-за стола и не терпящим возражения тоном объявил:
   - Итак, мои дорогие, думаю для первого знакомства пока достаточно. Давайте-ка приступим к делу.
   Когда он оттеснил Матвея в сторону и забрал у меня с колен девочку, я шумно выдохнула. Краем глаза заметила, как неодобрительно покачала головой при этом представительница опеки, но комментировать мою реакцию не стала. Какая ей, по сути разница? Матвей встал рядом со мной и успокаивающе погладил по плечу.
   - Все будет хорошо, - одними губами прошептал он, когда я подняла на него глаза.
   И мне очень хотелось верить, что это не просто слова ободрения, коими они были на самом деле, а нечто большее. Например, непоколебимая уверенность в моих силах. Да пусть даже провидение... ведь самой мне будущее казалось абсолютно туманным и, к несчастью, не слишком радостным.

* * *

   На время осмотра я трусливо покинула кабинет и потащила вслед за собой Матвея. Мне казалось, что так действительно будет лучше. Медицинские процедуры в моем восприятии рисовались малоприятным испытанием для ребенка. И меньше всего на свете я хотела, чтобы мы с Матвеем ассоциировались у Нади с чем-то подобным. На то, что она увидит в нашем присутствии поддержку, я не надеялась. Да и как иначе?
   С первого взгляда душой к девочке я однозначно не прикипела. Она ко мне тоже. Матвей вел себя при встрече с ней довольно отстраненно. Он осознанно шел на контакт с ребенком, но не потому что искренне хотел этого. Просто так было нужно. То же самое со мной. Я вверила себе в обязанность сближение с Надей. И эта обязанность меня тяготила. Оказывается, поступать правильно не так-то просто.
   Мы ждали первых результатов обследования, сидя в глубоких, обтянутых мягкой светло-бежевой кожей креслах в фойе клиники. Держались за руки и напряженно следили за происходящим на большом плазменном экране телевизора. Кажется, был включен какой-то музыкальный канал. Но с таким же успехом могли транслировать и футбольный матч, или какой-нибудь латиноамериканский сериал.
   - Ты еще можешь отказаться, - не глядя на меня, вдруг заговорил Матвей. - Правда. Это не твой крест.
   - Теперь уже мой, наверное, - не отрывая взгляда от экрана, усмехнулась я и сжала кончиками пальцев переносицу. - Теперь уже мой.
   - Документы не подписаны. Мы еще можем отказаться, - крепко сжав мою ладонь, продолжил он. - Можем.
   - Нет. Так не бывает. Пойми... Мы взрослые люди... и... - глубоко вздохнула, прикрыла веки, прервав тем самым созерцания чего-то блестящего на экране. Судорожно сглотнула и перевела мрачный взгляд на Матвея. - Мы уже это обсуждали. Мы не сможем так жить. Это изжигает нас изнутри. И дальше будет только хуже.
   - Безвыходная ситуация... И так плохо, и этак не слишком хорошо...
   - У нас получится. Только нужно... - я замолчала, подбирая нужные слова. В голове царила бессвязная мешанина мыслей, вычленить что-то внятное из которой, приравнивалось едва ли не к изобретению лекарства от СПИДа.
   - ... время, - подсказал Матвей, обняв меня за плечи.
   Разве только время? На мой взгляд, успех сего безнадежного дела зависел от чего-то гораздо более сложного. С появлением в нашей семье Нади, мне предстояло перекроить и себя, и весь свой привычный образ жизни вдоль и поперек, а потом склеить воедино совершенно нестыкующиеся друг с другом кусочки.
   Мне не занимать упорства? Возможно... Только сумею ли я проявить его, если цель сама по себе вызывает у меня внутреннее отторжение? Не уверена. Идиллические картинки, нарисованные моим воображением накануне утром, давно померкли на фоне не слишком обнадеживающей действительности. А что осталось? Чужой ребенок с, кажется, феерическим букетом незнакомых мне заболеваний со сложно-произносимыми названиями.
   Как облечь свои страхи в слова и не выказать малодушия? Вряд ли мне бы это удалось в те минуты. Это-то как раз я отлично понимала. Поэтому в ответ на предположение Матвея о чудодейственной силе времени, я продолжала сохранять угрюмое молчание, то и дело перемежая его судорожными вздохами. А Матвей - спасибо ему за это - лишь крепче обнял меня за плечи, ободряюще поглаживая синеватую венку на моем запястье.
   - Не знаешь, что такое энцефалопатия? - наконец едва слышно озвучила я не дававший мне покоя вопрос. - Звучит страшно.
   - Не знаю, но если бы это на самом деле было чем-то ужасным, вряд ли Карен Ашотович назвал девочку почти здоровой... Даже по детдомовским меркам.
   Я пристально посмотрела на Матвея, пытаясь обнаружить признаки фальши на его лице. Не нашла. И все равно не поверила в ту непоколебимую уверенность, с которой он говорил. У меня-то ее и в помине не было.
   - Кирюш... Главное мы вместе, а вместе мы все сумеем преодолеть.
   Именно этих слов я и ждала от него. Именно, чтобы сохранить наши отношения, как и прежде, дышать одним воздухом с Матвеем, накрываться с ним одним одеялом, прижиматься во сне к его груди, и так же как сейчас, чувствовать его близость и поддержку, я затеяла весь этот сыр-бор с удочерением Нади - девочки, появление которой в нашей семье едва не развело нас с Матвеем по разные стороны баррикад...
   Я снова попыталась переключить внимание на экран телевизора. Безуспешно. Перед глазами стояла странная девочка Надя - то неестественно отрешенная, то надрывно плачущая, то снова безучастная ко всему происходящему вокруг. И пока еще совершенно непонятный мне диагноз энцефалопатия начинал обрисовываться воображаемыми деталями. Память услужливо подсказывала однокоренное слово "энцефалитный". Кажется, это что-то связанное с клещами, атрофией мышц и даже галлюцинациями... Не сумев вспомнить ничего конкретного, твердо решила думать о чем-нибудь хорошем. Об Алисе, например... Стало еще хуже. Меня вдруг посетила гениальная мысль, что любое из заболеваний девочки Нади может быть заразным... и, подержав ее несколько минут на руках, я стала носителем какой-то смертельно опасной инфекции. Таким образом, и я, и Матвей представляем угрозу здоровью и даже жизни Алисы.
   Мысли молниеносно переметнусь на поиски подходящего способа дезинфекции. Например, можно обмазаться медицинским спиртом с головы до ног... Одежду, само собой, придется сжечь, обувь тоже. Что еще? Попросить у Карена Ашотовича несколько марлевых масок. Ведь зараза, несомненно, может передаваться воздушно-капельным путем... И вот он первый признак болезни уже налицо - паранойя.
   Ожидание явно затягивалось. На часы я строго настрого приказала себе не смотреть, по опыту зная, что это лишь накаляет нервы и даже иллюзорно растягивает секунды в бесконечность.
   Попытки взять хоть что-то под контроль вскоре переросли в некое подобие зарока. Я вдруг поймала себя на мысли, что подсознательно иду на сделку с высшими силами. Обещаю им не следить за стрелками часов взамен на что-то "сама не знаю что". И уже почему-то верю, что если мне удастся ни разу не кинуть взгляд на циферблат, то все у нас непременно будет хорошо. Обязательно и непременно...
   Происходящее на экране, приглушенная музыка в фойе начинает неприятно царапать кромку сознания. Я уже не в силах сдерживать внутреннюю дрожь. Нога непроизвольно отбивает лихорадочный ритм каблуком по кафельному полу, в точности повторяя болезненную пудбсацию в висках. Ногти царапают мягкую кожаную обивку на подлокотнике кресла. Взгляд судорожно следит за происходящим в дальнем конце коридора. И пусть там по-прежнему пусто, но мне кажется, что в любую секунду может появиться крупная фигура Карена Ашотовича. Углубившись в изучение бумаг, он двинется по направлению к фойе, все так же ни на кого не глядя, осторожно приоткроет стеклянную дверь, остановится, внимательно вчитываясь в диагнозы. А потом, вдруг вспомнив, зачем он сюда шел, окинет всех собравшихся - и нас в том числе - немного рассеянным взглядом и... непременно улыбнется, давая тем самым понять, что все не так плохо, как рисует мое разыгравшееся воображение. И что страшное слово "энцефалопатия" это что-то вроде небольшой близорукости, а то и вовсе легкой простуды, и с энцефалитным клещом этот диагноз ничего общего, конечно же, не имеет.
   Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Карен Ашотович вышел к нам. Кажется, не меньше вечности. Но он явно не намеревался действовать по придуманной мной схеме. Ничего он, идя по коридору, не читал. В стеклянных дверях не останавливался. Рассеянным взглядом никого и ничего не окидывал. Наоборот, решительно выйдя в фойе, сразу приступил к делу.
   - Итак, дорогие мои... Поздравляю! Праздник начинается...

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

   Праздники... Я никогда их не любила, а теперь даже само слово ассоциируется с чем-то беспросветным, неизменно возвращая меня в то осеннее утро, когда Карен Ашотович, не сдабривая свое мнение обнадеживающими словами, заявил, что этот ребенок нам с Матвеем не по силам.
   - Ни подтверждать, ни тем более опровергать диагнозы, указанные в медицинской карте девочки, я до получения результатов анализов, как вы понимаете, не намерен. Хотя, положа руку на сердце, скажу, что оснований в них сомневаться у меня на данный момент нет, - пристально глядя то на меня, то на Матвея, продолжил Карен Ашотович. - Но... боюсь, все это не самое страшное, с чем вам придется столкнуться... Уже сейчас невооруженным взглядом заметно, что у ребенка нарушена психика. Насколько это серьезно и связано ли с поставленным диагнозом энцефалопатии, пока сказать практически невозможно, так как большинство отклонений в умственном и психическом развитии, повторюсь, диагностируются лишь в возрасте четырех-пяти лет, а то и вовсе в начальной школе. Но координация движений у девочки нарушена, речевые навыки фактически отсутствуют, с концентрацией внимания тоже не все ладно.
   Произнеся последнюю фразу, Карен Ашотович тяжело вздохнул и, словно демонстрируя нам свое бессилие что-то изменить, развел руками. Крепко стиснув зубы, я попыталась взять эмоции под контроль и обдумать сказанное врачом. Благо, он сжалился и не стал щеголять высоконаучными медицинскими терминами и попытался донести свое мнение на "человеческом" языке.
   Матвей молча поднялся из кресла и, сунув руки в карманы джинсов, отошел к окну. Странным, будто неживым взглядом окинул городской пейзаж за исполосованным каплями дождя стеклом.
   - Но она ведь еще совсем малышка, - наконец, заговорила я, стараясь не упускать из виду ни Матвея, ни Карена Ашотовича. - А маленьким детям свойственно рассеянное внимание. Правда ведь? Да и речь... Вы же сами говорили про Алису, что ее успехи в этом плане, почти уникальны...
   - Говорил, - согласно кивнул Карен Ашотович. - И сейчас скажу. Но здесь совсем другой случай. Наде год. А в этом возрасте хоть какие-то зачатки речи у детей обычно уже сформированы. Здесь же полный ноль. Пол-ный!
   - Но... возможно, это влияние того, что она десять месяцев своей жизни провела в Доме малютки? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь одним из главных правил формирования речи у ребенка является непрерывное общение с ним. А там, сами понимаете, развитием девочки никто и не занимался, вероятно...
   Я неуверенно посмотрела на Матвея, почему-то опасаясь его реакции на мои последние слова. Но его, отпечатавшееся в оконном стекле, лицо было непроницаемым. Как тут понять, что у него на уме? Быть может, теперь услышав о проблемах с психикой Нади, он винил себя за то, что так поспешно сдал ее в приют? Раскаивался? Или, наоборот, в свете всплывших обстоятельств не желал усложнять нашу семейную жизнь удочерением. Не знаю... По его застывшему взгляду я ничего не могла в тот момент понять.
   - Есть такая вероятность, не спорю... - задумчиво проговорил Карен Ашотович, снова привлекая мое внимание к себе. - Это был бы оптимальный для нас с вами вариант. Значит, еще не все потеряно... Но нужно ли это вам? Подумайте хорошенько. Это сложный ребенок, не надо тешить себя иллюзиями, что месяц-другой в теплой семейной обстановке и она вдруг станет такой, как Алиса... Не надо.
   - Мы так и не думаем, - наконец подал голос Матвей. - Сравнивать их было бы, по меньшей мере, глупо.
   - Рад, что вы это понимаете, - неопределенно пожал плечами Карен Ашотович. - Рад...
   - Но почему бы не попытаться исправить то, что сделал с ребенком детский дом?
   - Попытаться? - хмыкнул врач, пристально посмотрев сначала на Матвея, а потом на меня. - Попытаться... А если не получится и вы вдруг поймете, что не в силах дальше тянуть эту ношу? Откажетесь? Это ведь не игрушки! Попытаться... Не нравится мне все это, мои дорогие, не нравится. Не нужно вам это все! Живите, как жили... Второго ребенка захотели? Так своего родите! А эту девочку не трогайте... не ломайте сами себе жизнь. Не потянете вы ее... Не справитесь!
   И снова я смотрела на Матвея, на его застывший профиль. Ждала его реакции, надеялась на нее и боялась... Он молчал. На напряженных скулах гуляли желваки, судорожно подрагивали жилы на шее. Секунды... минуты... часы... Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он отвернулся от окна и снова оказался рядом со мной. Уверенно и, да, решительно положил руку мне на плечо. Вздохнул.
   - Карен Ашотович, мы справимся. Решение уже принято, отступать некуда, - не терпящим возражений тоном, наконец, озвучил Матвей.
   - Ясно, - поджав губы, кивнул Карен Ашотович. - Признаться, я в этом и не сомневался. Итак... Свое мнение я сказал. Когда будут готовы результаты обследования, я с вами свяжусь.
   Мне показалось, что он сейчас развернется и просто уйдет, оскорбившись резким тоном Матвея или же разочаровавшись в нашем здравомыслии. Его право, но прежде я должна была спросить и, отбросив сомнения, признаться врачу в собственном невежестве.
   - Карен Ашотович, скажите нам, пожалуйста, что такое энцефалопатия. Это очень страшно?
   Он почему-то задумался. Ненадолго, на долю секунды. Но непонятные эмоции промелькнувшие в это мгновение на его лице не ускользнули от меня. Меж бровей врача пролегла глубокая морщинка.
   - Бывают вещи и пострашней, - криво усмехнувшись, пробормотал он. - В Надином случае - это лишь общее название различных аномалий головного мозга. Врожденных. С чем это связано сказать пока сложно. Скорее всего, речь идет не о генетических отклонениях, а о воздействии повреждающих факторов в перинатальном периоде. Такой диагноз, к слову, ставится сейчас почти трети новорожденных.
   - То есть не страшно?
   - Почему же? Разное бывает. В частности, в ряде случаев это может служить причиной замедленного развития речи... Есть вероятность, что мы сейчас с вами столкнулись именно с этим. Но... энцефалопатия, на самом деле, не приговор. Будем работать, раз такое дело.
   - А с почками что?
   - Последствия респираторного микоплазмоза. Это инфекционное заболевание... передающееся воздушно-капельным путем. То есть при контакте с заболевшим. Внешне напоминает обычную простуду... если запустить, как это было у Нади, то приводит к поражению почек... Будем лечить. Главное, чтобы заболевание не перешло в разряд хронических.
   - Воздушно-капельным? То есть в данный момент у нас есть все шансы заразить им Алису.
   - В данный момент - нет. Надя перенесла это заболевание два месяца назад. Оно вылечено, теперь речь идет о его последствиях. О не слишком серьезном поражении почек.
   - Понятно, - облегченно вздохнула я и слабо улыбнулась, взглянув на Матвея.
   - В любом случае, все, что я сейчас вам говорю, это лишь предварительные выводы, - продолжил Карен Ашотович. - Для более полного обследования девочка уже помещена в стационар. На что получено письменное согласие органов опеки...
   - Кто с ней там будет? - перебил врача Матвей. - Кира?
   - В стационаре? Нет. Я так понимаю, пока документы на удочерение не оформлены, присутствие Киры там с юридической точки зрения не допускается. Ребенок находится под надзором органов опеки.
   Я внутренне расслабилась. Мне, честно говоря, не приходило в голову, что придется вступить в столь близкий и непрерывный контакт с девочкой так скоро. Поэтому полученная отсрочка пришлась как нельзя кстати.
   - Долго ли будет продолжаться обследование? - задала я следующий вопрос.
   - Недели две от силы. А пока, раз решение действительно уже принято, вы можете приступать к сбору документов. Я со своей стороны буду держать вас в курсе.

* * *

   По дороге домой мы, как и планировалось, завернули в редакцию. Ненадолго. Только лишь чтобы передать Крепской характеристики. Она явно была не в восторге от моего желания взять выходной, но противиться не стала. Понимала, что в моем случае это вовсе не проявление лени и халатного отношения к должностным обязанностям. Поэтому, досадливо поджав губы, все же согласно кивнула и тут же приступила к изучению моих ночных трудов.
   - Завтра выйдешь? - сухо осведомилась она, не поднимая на меня глаз.
   - Думаю, да.
   - Думаешь или выйдешь? - все так же не глядя на меня, усмехнулась.
   - Насть, я пока не могу ничего рассказать, но поверь основания у меня веские. Надеюсь, мое отсутствие ограничится сегодняшним днем.
   - И я надеюсь. Ладно, не буду тебя задерживать. Только не влипни ни во что опять.
   Эх... Знала бы она в какую степь меня стремительно уносило попутным ветром, так просто бы мне не удалось скрыться из ее кабинета...
   Но Крепская пребывала в блаженном неведении о моем умопомешательстве. В итоге я поспешно, а главное молча, покинула редакцию и, избежав по счастливой случайности нежелательных встреч - в частности, с Артемом и Веркой - присоединилась к ожидавшему меня на парковке Матвею.
   - Я связался с отцом, - огорошил он меня, едва я успела сесть в машину. - Процесс пошел, юристы уже работают над подготовкой необходимых документов.
   - Как к нашему решению отнесся Михаил Сергеевич? - стараясь казаться невозмутимой, поинтересовалась я после секундной заминки.
   - Не удивился, - скривив губы в неком подобии улыбки, пробормотал Матвей и уже громче добавил: - Надеюсь, мы поступаем правильно.
   - Правильно-то оно правильно... - покачала головой я и отвернулась, не в силах выдержать его сканирующий взгляд. - Ладно, давай пока не будем об этом. Поехали... Нам еще предстоит рассказать Алисе о том, что скоро в нашем доме появится второй ребенок.
   - Помнится, когда-то она мечтала о сестрёнке.
   - Ага, а еще о котёнке, новой кукле Винкс и пожарной машине.
   - Кир, все будет хорошо. Мы справимся.
   - Я знаю.
   Честно говоря, до того момента я ни на секунду не сомневалась, что Алиса примет новую сестренку как родную. Ведь моя крошка всегда была очень смышленой и чуткой девочкой. А то, как она повела себя, когда Нюрочка оставила в нашем доме своего ребенка, лишний раз подкрепляло мою убежденность в ее великодушии и понятливости. Более того, волей-неволей закрадывалась мысль, что, возможно, именно на нее мне самой и придется равняться в отношениях с Надей.
   И вдруг выехав из редакции, я впервые начала опасаться, что реакция Алисы может оказаться вовсе не столь радужной, как нам с Матвеем хотелось бы. Сердце сжалось от неясного предчувствия, обрывки мыслей молниеносно заполонили сознание, подобно снежной лавине сметая на своем пути все благие намерения, коими я тешила себя последние сутки.
   Не затаит ли Алиса обиду или даже ревность к новому члену нашей семьи? Не будет ли чувствовать себя ущемленной с появлением Нади? И... как ей в таком случае дать понять, что она всегда будет для меня и Матвея на первом месте?
   Должны ли мы объяснять ей именно это? Или наоборот, дабы не культивировать эгоизм в собственном ребенке, хотя бы на словах попытаться поставить ее на равных с Надей.
   Сумею ли я сама балансировать на тонкой грани между двумя детьми, не выказывая разницы между ними... И хочу ли я этого на самом деле?
   Иллюзии вдруг в одночасье оказались погребены под страхами и непониманием собственной роли в этой истории... Я не боялась, что не смогу... Теперь я это твердо знала. Так же как и то, что я не благородная, не жертвенная, не великодушная... Я - эгоистка до мозга костей. Самовлюбленная и никчемная позёрша. Никого и ничего не замечающая за своим желанием выглядеть лучше, чем я есть на самом деле.
   И вот мы едем домой, к Алисе... чтобы поставить ее перед фактом существования сестренки... девочки с проблемной психикой и заболеванием с пока еще не совсем понятной мне подоплекой - энцефалопатией. И по большому счету до этого момента никому из нас и в голову не приходило, чем все это может грозить не мне, не Матвею, а нашей дочери... Только отступать было уже некуда...
   Первоначальный разговор с Алисой прошел без ярко выраженных осложнений. Выслушав нас с Матвеем, она с умилительной важностью кивнула. Но тут же о чем-то задумалась. Судорожно вцепившись в руку Матвея, я напряженно наблюдала, как моя девочка вдруг насупила крошечные бровки и чуть крепче, чем обычно, прижала к себе плюшевого бегемотика.
   - Сестренка? - переспросила она, выжидательно глядя то на меня, то на Матвея.
   Матвей поспешно усадил Алису к себе на колени и ласково поцеловал в пухленькую щечку.
   - Помнишь, ты же хотела сестренку...
   - Хотела, - согласно кивнула она и снова насупилась.
   - Алис, - окликнул ее Матвей, потрепав по макушке. - Ты чего?
   Она неохотно пожала плечами, но волновавшие ее мысли озвучивать не спешила. И снова к своему стыду, я не знала, как себя вести. Что я должна объяснить ребенку, если и сама-то уже ничего не понимаю? Да и не понимала, наверное, никогда.
   - А какая она? - вдруг спросила моя крошка и с надеждой посмотрела на меня.
   Какая она? Что я могла на это ответить?
   - Маленькая и очень испуганная... - осторожно заговорила.
   - И ей очень понадобиться твоя помощь, чтобы перестать бояться и освоиться в нашем доме, - пришел на помощь Матвей. - Понимаешь?
   - По-ни-ма-ю... Я буду ей помогать, - тихо-тихо пролепетала Алиса и прижалась к Матвею, уткнувшись носиком в его свитер. - Правда.

* * *

   Остаток дня пролетел незаметно, как впрочем, каждый раз, когда мы с Матвеем вдруг откладывали все срочные и, несомненно, важные дела в сторону, посвящая время семье. И чем реже случались такие моменты, тем острее ощущался их недостаток накануне нового витка боев на карьерном фронте. Вечером, когда Алиса уже мирно посапывает в постели, морщит носик, прижимая к себе плюшевого медвежонка, хмурит бровки или безмятежно улыбается во сне, а мы с Матвеем, стараясь не разбудить дочь, замираем у ее кровати, пытаясь запечатлеть в памяти каждый вздох.
   Тот вечер был именно таким. Тихим, семейным, но все же немного тревожным. Полным опасений, что нескоро нам еще предстоит насладиться покоем и семейной идиллией.
   В детской царил уютный полумрак. Матвей сидел в приглушенном свете ночника у Алисиной постели, нашептывая ей стихи Чуковского из пристроенной на подлокотнике кресла книжки с яркими выпуклыми иллюстрациями. Я прилегла рядом с засыпающей Алисой на кровать. И снова почти задыхалась от нежности и любви к моей малышке, упорно гоня прочь все страхи и сомнения. Силилась забыть о них хотя бы до утра, но они пусть и отступили в тень, не выдержав конкуренции с маленькими радостями жизни, все равно витали где-то очень и очень близко. Царапали кромку сознания и безжалостно врывались в него, едва я ослабляла "оборону".
   Как, например, когда у меня в кармане завибрировал мобильник. По сути ничего дурного он не мог пока предвещать. Рано. Но я все равно нервно дернулась, прежде чем потянуться подрагивающими пальцами за телефоном, и даже на дисплей взглянула не без опаски.
   Звонила мать. Зачем, непонятно. Однозначно не для того, чтобы просто услышать мой голос или поболтать о том, о сем с единственной дочерью. Уж мне-то не понаслышке известно, что пустопорожние беседы о здоровье, погоде и настроении ее не просто раздражали, а приводили в бешенство. Если, конечно, прямо или косвенно не затрагивали сферу ее деловых и имиджевых интересов.
   Я не подошла к телефону. Просто не захотела. Что бы она ни собиралась со мной обсудить, все это могло потерпеть и до утра. Матвей посмотрел на меня с едва заметной тревогой, но комментировать мои действия не стал. Зачем? И так все понятно... Мои отношения с матерью теплыми никак не назовешь... В праве ли я ее винить за это? Наверное, нет. Ведь кто знает, кем я сама стану и для Алисы, и для Нади через много лет...
   Я попыталась вспомнить себя ребенком... Были ли мы тогда близки с матерью? Читала ли она мне книжки на ночь? Ругала ли за проступки? Пришивала ли воротнички к моей школьной форме? Интересовалась ли моими пусть детскими, пусть наивными, но все же переживаниями? Водила ли в цирк, театр или зоопарк? Расписывалась ли в дневнике или я уже в начальной школе научилась подделывать ее подпись? Я не сумела найти в своих детских воспоминаниях ответа ни на один из этих вопросов, зато память услужливо подсовывала заваленный какими-то очень важными документами кухонный стол и склонившуюся над ними мать. Деловые переговоры по телефону поздно вечером... А заодно и то, как меня вдруг отправили на летние каникулы в Англию... Учить английский, само собой.
   И о чудо! Именно вспомнив себя восьмилетней девочкой, впервые оказавшейся в чужой стране, мне наконец-то удалось на мгновение - едва ли не на долю секунды - копаясь в собственных ощущениях, нащупать ниточку, соединяющую меня с маленькой девочкой Надей.
   В тот год мать решила, что пора всерьез заняться моим образованием, и отправила бестолковое дитятко на все лето в Англию.
   Помню, как прилетела в Хитроу. Маленькая, испуганная, цепляющаяся за руку стюардессы, вышла в зал прилета...
   Людей много, все вокруг чужое, мельтешащее и оттого очень страшное. Голова кружится от переизбытка эмоций, в ушах бессвязный гул. Меня уже дожидается семья, в которой мне предстояло прожить целых два месяца. Очень долго!
   Эти люди кидаются ко мне, подарки какие-то протягивают, говорят все одновременно и очень быстро. Каждый норовит погладить меня по голове, положить руку на плечо или схватить за локоть. Кто-то пытается забрать у меня чемодан, который я почему-то упорно не желаю отдавать, судорожно стискивая ручку. Все известные мне английские слова каким-то неведомым образом вдруг испарились из головы. Да что там английский, я и по-русски в тот момент ничего не могла сказать. Стою, ошарашено таращу глаза на все вокруг, и в то же время ни на что конкретно. Ловлю ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.
   Не хочу, чтобы эти люди меня трогали. Они все чужие, непонятные, от них пахнет... и вроде бы запах не противный, но все же очень отталкивающий. У кого-то из них влажные ладони... Я хочу домой... А еще к глазам подступают слезы. Подбородок дрожит...
   Зачем эти люди так себя ведут? Пусть они прекратят меня трогать!
   Хочется закричать... громко-громко! Пронзительно, истошно, безудержно! Топнуть ногой, в надежде, что это заставит всех замолчать.
   Но вопреки этому, я продолжаю молча стоять, а по щекам уже текут слезы... Мне стыдно. И очень страшно...
   Заметив, что я плачу, они все как по команде замирают, теряются. И я вдруг понимаю, что этих людей не бесчисленное множество, а всего трое, да и рук у каждого из них не по десять, а, как и положено, две - правая и левая. Вижу изумление в устремленных на меня взглядах. Они меня тоже боятся, как и я их. Кажется, они решили, что я умственно отсталая. Так и стоим, напряженно смотрим друг на друга.
   И как ни странно повисшее молчание действует на меня отрезвляюще. Я шмыгаю носом, делаю глубокий вдох и тихо-тихо произношу заученную в школе фразу:
   - My name is Kira! I am eight years old.
   Опускаю глаза и машинально пячусь назад, продолжая крепко сжимать шершавую ручку чемодана. Делаю глубокий вдох, как учила мама. Паника отступает, но сказать что-то членораздельное я по-прежнему не могу. В голове назойливой мухой крутится первое предложение из топика, который мы разучивали на уроке английского незадолго до моей поездки: "My school is situated in 10 Yablochkov street..."
   Воображаю, как вытянутся от изумления лица, если я вдруг без предисловий начну рассказывать о своей школе, и не могу сдержать нервного смеха. Англичане смотрят на меня, разинув рты, опасливо косятся друг на друга и синхронно поджимают губы. Наконец, видимо, сложив кусочки мозаики воедино, ко мне шагает высокая худая женщина в строгом сером костюме, присаживается передо мной на корточки. Улыбается так странно, будто о чем-то сожалеет или даже сокрушается. Опять гладит меня по голове, бормочет что-то непонятное и поцокивает языком.
   Я замираю, пытаясь понять, что же ей от меня надо. Хмурюсь, морщу лоб, силюсь вычленить из ее бормотания знакомые слова и не могу... А она по-прежнему улыбается. И меня это раздражает... Кажется, что-то спрашивает. Только вот что? Машинально киваю, лишь бы меня хоть на мгновение оставили в покое и перестали гладить по голове. Сработало! Женщина облегченно вздыхает и поднимается, берет меня за руку и кивает своим спутникам в сторону выхода из аэропорта.
   Опускаю глаза на плюшевого мишку Тедди, которого мне всучили при встрече. Сама того не замечая, позволяю забрать у меня чемодан и послушно иду вслед за англичанами. Меня снова о чем-то спрашивают, и я киваю... Ничего не понимаю, но киваю, сообразив, что именно этого от меня и ждут эти люди.
   А первоначальный шок сменяется едва ли не апатией...
   Не вела ли я тогда себя, как Надя утром в клинике? И коли так, почему же послушно ищу причины ее странного поведения именно в психических заболеваниях, а не в откровенно стрессовой обстановке, в коей довелось оказаться девочке...

ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА

   Условно отмеренные моим подсознанием и словами Карена Ашотовича две недели стремительно подходили к концу. Что значило для меня это время? Ничтожно мало и очень много одновременно. Говорят, перед смертью не надышишься... Перед смертью - нет, конечно. А, например, небольшая отсрочка перед экзаменом иногда может не просто умерить волнение, а даже изменить исход дела.
   Я ни в коем случае не сравнивала грядущие перемены ни со смертью, ни с экзаменом, но стоять на пороге новой жизни было панически страшно.
   Событий за те две недели произошло великое множество, но большая их часть слилась в памяти в некую суетную мешанину мыслей, слов и телодвижений.
   Разрушительным тайфуном по мировой экономике и кошелькам обывателей пронесся финансовый кризис. Редакцию всколыхнула волна увольнений. А мы с Крепской погрязли в нескончаемой череде совещаний и поисках новых идей. Продажи, как и предвещал Коловертов, стремительно падали.
   Не лучше обстояли дела и в семейном концерне Городищенских. Я не вдавалась в детали, тем более, что меня в них никто посвящать не спешил. Но не заметить витавшую в воздухе нервозность было сложно. Матвей даже дома почти не выпускал из рук телефон. То и дело до моего слуха доносились слово кредит в различных контекстах. Речь шла то о погашении задолженностей перед поставщиками, то о выбивании долгов из мелкооптовых закупщиков или поставках оборудования в кредит и, само собой, о банковских ссудах.
   Тем временем юристы готовили документы на удочерение. Мне и самой пришлось-таки побегать за справками для органов опеки, в частности из нарко- и психоневрологического диспансеров.
   А еще выпал снег. Его-то, в отличие от большинства событий тех двух недель, я запомнила очень детально. Нет, он не нес для меня никакой смысловой и символической нагрузки, а просто лежал поверх газонов, как осевшая мыльная пена. Из-под неровного белого полотна выглядывали заиндевевшие травинки, все еще сохранявшие остатки прежней зелени. Черными лентами тянулись асфальтированные дорожки. По ним, то и дело поскальзываясь, спешили прохожие... Приближалась зима, день за днем отвоевывая у осени свои позиции.
   Верка расхаживала по офису, высокомерно поглядывая на остальных сотрудников, и всем видом демонстрировала убежденность в собственной неприкосновенности. Мы с Крепской не были в этом так уверены, но ставить зарвавшуюся секретаршу на место не было ни желания, ни времени. А когда по редакции поползли слухи о страстном романе моей экс-подружки с Артемом, я и вовсе вздохнула с облегчением, уверившись, что наконец-то эта парочка перестанет мне досаждать.
   Но вскоре Веркина самонадеянность дала солидную трещину. Только работа и тем более мировой финансовый кризис, если и имели к этому какое-то отношение, то лишь косвенное. Спесь с Верки сбила не я, не Крепская, и даже не Коловертов, а неожиданно явившаяся в редакцию холеная особа неопределенного возраста, зато весьма определенных - высокомерно-презрительных - взглядов на снующую по коридорам братию журналистов. Да, это была моя мать. Великолепная и непревзойденная Екатерина Георгиевна.
   Ее появлению в моем кабинете предшествовал уверенный, почти по-монарши величественный цокот каблуков. Ни с кем не спутать...
   Секундное затишье и вот она уже, без стука распахнув дверь, пристально смотрит на меня.
   - Салют! - оторвав на мгновение взгляд от монитора, кивнула я, в надежде, что мое поведение со стороны смотрится достаточно непринужденно.
   Хотя вряд ли стоит тешить себя подобными иллюзиями. Уж кто-кто, а моя мать всегда умудрялась почувствовать фальшивые нотки в голосе собеседника, как бы старательно тот не пытался их скрыть. Иначе бы ей вряд ли удалось достичь таких карьерных высот.
   - Какими ветрами? - продолжила я будничным тоном. Вероятно, мне следовало все же выразить хоть чуточку удивления для правдоподобности, но окропить свои слова искренними эмоциями я в тот момент не сумела. Почему-то.
   - Попутными, - выразительно искривив бровь, усмехнулась мать и элегантно опустилась в кресло напротив моего стола. - У меня была деловая встреча неподалеку, вот и решила узнать, как поживает моя единственная дочь. Раз уж мои звонки она почему-то игнорирует.
   - Звонок, - почти машинально поправила я. - Я видела его в пропущенных вызовах. Около недели назад, кажется. Извини. Сразу не услышала, а потом было некогда перезвонить.
   - Ты меня избегаешь? - не обращая внимания на мои объяснения, продолжила она. Как всегда предпочитая не тратить ни свое, ни мое время на лишние слова.
   Я невольно вздрогнула под прицелом ее цепкого взгляда. При иных обстоятельствах мне бы, вероятно, довелось насладиться неким подобием прищура на лице матери, но многочисленные инъекции ботокса исключали подобные мимические "изыски". Поэтому мне пришлось довольствоваться лишь льдистым блеском ее глаз. Привычно колючих и проницательных. И меньше всего на свете мне хотелось в тот момент рассказывать ей о девочке Наде, об удочерении и пугающих меня диагнозах, указанных в медицинской карте ребенка.
   - С чего бы мне тебя избегать? - картинно закатив глаза, поинтересовалась я.
   - Это я и хотела бы узнать. В предыдущий раз, когда моя дочь вела себя подобным образом, я вдруг стала бабушкой...
   Теперь настала моя очередь сверлить мать сканирующим взглядом. Меня не бросило ни в жар, ни в холод от этих слов, но в голову все же закралось подозрение, что ей уже известно о Наде и нашем с Матвеем решении. Откуда?
   Могла ли Галина Андреевна поведать о нем всему свету и моей матери в том числе? На радостях-то... И все же такое предположение казалось весьма сомнительным. Особых симпатий друг к другу эти две женщины никогда не питали, нашу семейную жизнь ни по телефону, ни при крайне редких личных встречах обсуждать не порывались. Более того, моя свекровь достаточно мудрая женщина, чтобы предоставить нам с Матвеем самим решать что, кому и когда рассказывать.
   - То есть ты приехала в редакцию, чтобы узнать, не беременна ли я? - изобразив изумление на лице, едко спросила я и поднялась из-за стола, демонстрируя матери стройность фигуры. - Можешь быть спокойна. Нет.
   - Кира, детка, - неожиданно мягко проговорила мать. - Пожалуйста, не воспринимай мои слова в штыки. Плохая ли, хорошая ли, но я все же твоя мать. И не могу оставаться в стороне от твоей жизни...
   - Интересная постановка вопроса. И в чем же это выражается?
   - Мы семья и должны держаться вместе. Я, ты, Городищенские... Сейчас для многих настали тяжелые времена. Кризис. Насколько я понимаю, с финансовыми проблемами столкнулись и Городищенские...
   - С чего ты взяла?
   Мать посмотрела на меня недоуменно и даже подозрительно.
   - У меня свои источники информации. И мне отлично известно и о продаже имущества, и о...
   - Ты имеешь в виду продажу яхты? Так это не показатель.
   - Показатель, Кира. Показатель. Тем более, что яхтой дело ведь не ограничилось. Мне известно о спешной продаже недвижимости на Кипре, в Лондоне и в Нью-Йорке... О замороженных объектах строительства в Новомосковске и целом ряде отказов в кредитах от нескольких банков. Ты сама разве не в курсе?
   - Я? - Информация не укладывалась в голове. Мы на грани нищеты? Именно это решила донести до меня мать или я мыслю не теми финансовыми категориями?
   - Не в курсе, - покачав головой, констатировала мать, не дожидаясь моего ответа. Усмехнулась.
   И, ой, как вдруг стало мерзко на душе от этой усмешки. На горизонте, оказывается, отчетливо маячила перспектива разорения, а я пусть и замечала что-то неладное, но особого значения этому не придавала. Почему?
   А ведь все на самом деле лежало на поверхности. От меня никто ничего не скрывал. Я слышала обрывки телефонных разговоров Матвея, но категорически не желала в них вникать...
   - Ладно, - покачала головой я. - Если тебя интересуют бизнес стратегии Городищенских, то ты обратилась не по адресу. Их было бы уместнее обсудить с Михаилом Сергеевичем.
   - Это я уже поняла...
   - А для просто общения ты выбрала не слишком удачный момент.
   Мать согласно кивнула и неторопливо поднялась из кресла. В элегантности движений, мне кажется, она переплюнула сама себя.
   - Не буду тебя больше отвлекать. Но на будущее, постарайся не игнорировать мои звонки. Это может быть важно...
   Она не ждала от меня каких-либо реплик, да и я сама не считала нужным что-то ей отвечать. Зачем? Оправдания ради? Оно того не стоило...
   Не оборачиваясь, мать направилась к двери, а я напряженно отсчитывала мгновения до того, как она окажется в коридоре. Но покинуть мой кабинет сию же секунду ей все же не удалось.
   Случайно ли, или наоборот намеренно, едва она успела оказаться на пороге, путь ей преградил Артем. Да не просто преградил, а почти с разбегу налетел на мою, ни при каком раскладе не ожидавшую лобовой атаки, мать. Сцена выглядела очень комично. Величественная Екатерина Георгиевна пошатнулась на каблуках и сумела сохранить равновесие лишь в последнюю секунду, когда я уже почти воочию увидела ее распластавшуюся в нелепой позе на полу. Но нет, ей все же удалось, ценой идеального маникюра, ухватиться за косяк. Неловко и даже неуклюже. Словом, совсем не по-королевски. Ярко алый ноготь с треском надломился и отлетел за вешалку.
   В ту же секунду, не удостоив мою мать взглядом, Артем, бормоча что-то гневное и совершенно нечленораздельное, обрушился перед ней на колени. Она, приоткрыв от потрясения ярко-накрашенные губы, изумленно воззрилась на неестественно суетливого молодого человека, поспешно собирающего разлетевшиеся по полу документы.
   - Черт бы тебя побрал! Курица! - наконец-то сумела разобрать я обрывки его яростной тирады.
   Удивительно! Кем-кем, а курицей мою мать еще вряд ли кто-либо смел назвать. Кем угодно... стервой, гиеной, мегерой... но курицей... Это нонсенс! Я в очередной раз усомнилась в здравомыслии Артема, что, впрочем, не помешало мне злорадно ухмыльнуться, заметив промелькнувшие на лице матери эмоции. Оторопь, ярость... и вместе с ними откровенная беспомощность.
   - Кира, что за приют для юродивых вы здесь устроили? - недрогнувшим, почти слащавым голосом поинтересовалась она, презрительно кивнув на Артема.
   Впервые с момента появления на пороге моего кабинета Артем поднял взгляд на величественную особу, у ног которой ему "посчастливилось" ползать, и замер. Восхищенно или попросту ошарашено, не важно. И то, и другое - обычная реакция мужчин при первой встрече с моей матерью. Я заведомо знала, что за этим последует. Подобострастные улыбки, серия неоригинальных комплиментов... В случае с Артемом, наверное, еще и извинения. Очень искренние и, вероятно, сбивчивые.
   Он оправдал мои ожидания лишь отчасти. Улыбнулся? Да. Подобострастно? И этого тоже не отнять. Но нужно отдать ему должное, быстро взял себя в руки. Поднялся с колен, нарочито небрежно отряхнул брюки и хищно сощурился, пытаясь вернуть себе образ настоящего мачо.
   - Я тоже очень рад Вас видеть, прекрасная незнакомка, - растянув губы в теперь уже ленивой улыбке, заговорил он. - Прошу меня извинить за неуклюжесть и, вероятно, бестактность.
   Мать величественно кивнула и, демонстрируя свое пренебрежение, шагнула к двери, продырявив каблуком одну из оставшихся на полу распечаток.
   - Могу ли я искупить свою вину, пригласив Вас на кофе? - коснувшись локтя моей матери, продолжил Артем.
   Сцена не вызывала у меня ничего кроме омерзения. Откуда эта высокопарность? Не сомневаюсь, моя мать испытывала схожие чувства. То, с какой непроницаемой улыбкой на губах, она высвободила локоть из пальцев Артема, не оставляло простора воображению.
   - Кира, не будешь ли ты так добра вызвать охрану?
   - Не волнуйся, он хоть и немного не в себе, но все же не буйный...
   На меня устремились три пары гневных глаз. Три - потому, что в эту секунду в дверном проеме как по мановению волшебной палочки материализовалась Верка. Куда же без нее, когда дело касается Артема?
   - Кира, как ты можешь? - с видом оскорбленной невинности взвыла она. Какая самоотверженность!
   - Все, дорогие мои. Пора прекращать эту клоунаду, - резко поднявшись из-за стола, отчеканила я. - Что за балаган вы здесь устроили? Столкнулись лоб в лоб? Обошлось без телесных повреждений различной степени тяжести? От-лич-но! Чем не повод разойтись тихо - мирно каждый в своем направлении? Всем спасибо, все свободны. Не смею вас больше задерживать.
   Мне показалось, или я правда увидела гордость во взгляде собственной матери? Наверное, и правда показалось... Но прежде чем я успела удостовериться в чем-либо, она решительно развернулась, продырявив каблуком еще одну распечатку, и скрылась в коридоре. Артем метнул неуверенный взгляд на меня, затем на Верку, и столь же быстро ретировался, так и не сообщив мне о целях своего вторжения в мой кабинет. И мы остались наедине в экс-подругой. Прямо скажем, не слишком-то приятное общество.
   - Кир, зачем ты так об Артеме?
   - Как "так"?
   - Ты что же считаешь, что раз Артем не пополнил ряды твоих воздыхателей, то он... как это ты сказала? Не в себе?
   - Здрасти, ёлка, Новый год! Что за чушь ты опять несешь? Какое мне дело до Артема и его амурных пристрастий?
   - А то, что он теперь со мной! И держись от него подальше! Иначе...
   - Иначе "что", Вер?
   - Увидишь! И матери своей передай, чтобы прекратила вертеть перед ним задом!
   - Кто о чем, а наша Верка о пустых угрозах... - насмешливо скривилась я. - Шла бы ты лучше поработала... для разнообразия. А то неровен час и тебя сокращение штатов может коснуться...
   - Не волнуйся, не коснется... - фыркнула она. Но на этот раз ее поведение больше напоминало браваду, нежели самодовольство.
   - Хочешь проверить?
   Я бы вряд ли запомнила эту сцену в редакции столь детально, если бы мне вскоре не довелось узнать о ее далеко идущих последствиях. Прежде чем девочка Надя, оказалась в нашем доме, моя мать "приютила" под своей крышей нового молодого любовника - Артема.
   Само собой, моя горячо любимая родительница не посчитала нужным посвящать меня в подробности своей личной жизни. Артем тоже вдруг начал меня избегать. Но последнее хоть и не укрылось от моего внимания, вызывало лишь облегчение.
   Потрясающую новость мне поведала Верка. Метающей гром и молнии фурией она влетела в мой кабинет. Само собой без стука. И тут же стала сыпать проклятиями в адрес меня, моей матери, бабушки, прабабушки и, кажется, всех мои прародительниц вплоть до десятого, а то и двадцатого колена. Впрочем, вычленить что-то конкретное из ее сбивчивой тирады оказалось не так уж и просто. По крайней мере, мне на это потребовалось не менее полуминуты. Вывело меня из ступора имя Сереги, которого я якобы вполне сознательно отбила у Верки еще в школьные годы.
   - Долго еще ваше семейство будет ломать мне жизнь? - рычала моя бывшая подружка, нависнув над столом. - Это у вас в крови что ли? Генетика? Вот в кого ты такой мразью уродилась! В мать свою!
   - Потрясающее открытие. Поздравляю! - попыталась съязвить я. Не просто так, а лишь бы прервать поток неконтролируемого гнева, которым оглушила меня Верка. - И что же тебя натолкнуло на такую шедевральную мысль?
   - Ты еще ерничаешь? А ну, конечно! Для таких дряней, как ты и твоя матушка, в порядке вещей спать с чужими парнями!
   - Ну-ну! Вер, выйди из кабинета, отдышись и... изложи свои мысли в письменной форме. А что? Может быть, я наконец-то проникнусь твоими писательскими талантами и даже выделю тебе колонку в журнале... Договорились?
   - Гадина!
   - Опять двадцать пять... И это я уже тоже слышала. Давай по существу... и желательно по порядку.
   - Куда уж существенней! Твоя мать отбила у меня Артема, а...
   Я даже присвистнула от столь ошеломительной новости.
   - Во дает-то!
   - Именно, дает! Пенсия не за горами, а все туда же!
   - Пенсия пенсией, но даже в свои годы моя мать и тебе, и мне фору даст. А ситуация с Артемом лишнее тому подтверждение.
   - С ее-то деньгами... - брезгливо скривилась Верка и обессилено рухнула в кресло.
   Она уже не смотрела на меня и, будто забыв о моем присутствии, до смешного трагично всхлипнула. Сокрушенно покачала головой. Даже жаль ее отчего-то стало. Ненадолго...
   - Что мне теперь делать-то? - после непродолжительного затишья Верка подняла на меня полный надежды взгляд. Надежды на что? Или на кого? Сложно поверить, что она искренне рассчитывала на помощь с моей стороны. После всего того, что происходило между нами в последние месяцы. Но я подсознательно начала прокручивать в голове слова поддержки. Вот глупая-то.
   - Не знаю, - наконец, пожала плечами я. - Но что-то мне слабо верится в долговечность этого союза.
   - Предлагаешь подождать? А потом как голодной собачонке кинуться подбирать объедки за твоей матерью? - зло прищурившись прошипела она.
   Я снова пожала плечами. На этот раз точно равнодушно.
   - Что-то я не припомню, чтобы тебя когда-либо это волновало.
   - Ну и тварь же ты! Я...
   - Ладно, Вер. Не морочь мне голову. Любишь Артема? Хочешь быть с ним? Так борись или терпеливо жди своей очереди. А нет? Гордость вдруг нежданно-негаданно взыграла? Тогда иди своей дорогой. И давай, наконец, закончим этот разговор. Ничем помочь тебе я не могу.
   - Вот в этом вся ты! Жди... борись... иди своей дорогой... А ты думаешь, я не замечала, как ты перед Артемом задом крутила... Может ты сама сейчас выжидаешь время, пока твоя мать с ним натешится?
   - Ничем помочь тебе не могу, - чеканя слова, повторила я. - Мне абсолютно наплевать с кем кувыркается в постели этот доморощенный Казанова. С тобой ли, с моей матерью... да хоть с продавщицей из соседнего ларька!
   Конечно, я кривила душой. Меня не могло не волновать, что у матери теперь появился дополнительный источник информации обо мне и моей жизни. И без того проблем хватало. Но Верке о моих опасениях знать было вовсе не обязательно. Чем меньше ей известно, тем крепче спать буду я сама. Проверено.
   Судя по всему последние слова чуть успокоили мою экс-подружку. Демонстративно вздернув подбородок, она резко поднялась из кресла и не оборачиваясь проследовала прочь из кабинета. И я снова осталась одна наедине с собственными тревогами.
   Тревоги тревогами, но ни стычка с матерью, ни абсурдные выпады Верки, были далеко не единственными конфликтами, выпавшими на мою долю в те две недели.
   Даже всегда лояльная Галина Андреевна Городищенская не желала оставаться в стороне от происходящего и, как не странно, это тоже стоило мне не один десяток нервных клеток. Свекровь настаивала на организации детского праздника, да не когда-нибудь, а сразу после того, как мы заберем девочку Надю из дома малютки.
   - Кира, детка, если мы устроим настоящее торжество в честь Нади, - пыталась она убедить меня, - девочка сразу же, едва попадет в нашу семью, почувствует, что ее ждали... Что ее любят. Пригласим гостей с детьми в наш загородный дом, клоунов, аниматоров, кукольный театр. Горки, карусель во дворе поставим. Батут...
   - Галина Андреевна! - прервала я ее возбужденную тираду. - Галина Андреевна! Стоп-стоп-стоп! Я думаю это не слишком хорошая идея.
   - Кира, ну послушай! Этим праздником мы убьем сразу двух зайцев!
   - Галина Андреевна, давайте обойдемся без убийств, - попыталась отшутиться я. Безуспешно.
   - Ты думаешь, Алисе так просто будет принять нового члена семьи? Представь себе, то она одна была в центре внимания, и вдруг...
   - Галина Андреевна, - снова перебила я свекровь. - Мы так не думаем. И ведем с ней разъяснительные беседы. Пошагово.
   - А праздник еще раз покажет ей на нашем же примере, что появление сестренки это чрезвычайно радостное событие. Праздник! Пойми!
   - Галина Андреевна. Я знаю, что Алиса очень любит и кукольный театр, и клоунов, и аттракционы... Знаю, но Надя другая! И мне кажется, что ее такое широкомасштабное мероприятие, пусть даже устроенное в ее же честь, в первый же день напугает. Вы поймите, это ребенок с травмированной психикой! Ее нужно постепенно приучать к посторонним людям. Пусть она сначала привыкнет к нам с Матвеем, а потом уже будем праздники устраивать.
   - Кира, она должна понимать, что попала в большую и дружную семью.
   - Большая - не знаю, но насколько дружная, но большая-то уж точно - семья у нее была в доме малютки. Теперь ей нужна теплота и покой...
   - Кира, да как ты можешь это место семьей называть! Это казенное учреждение, а не семья!
   - Вот именно! Место, где из-за большого количества обитателей никому нет дела до каждого ребенка в отдельности. Теперь же нам нужно, чтобы Надя почувствовала себя индивидуальностью, а не одной из толпы детей. Семья - это не толпа посторонних людей на детском празднике. Девочке надо дать адаптироваться в новой среде, а Вы предлагаете сразу кинуть ее в шумный балаган! Давайте еще цыган пригласим с медведями для полного боекомплекта!
   - Кир, я двух сыновей вырастила. И могу тебе с уверенностью сказать, что лучший способ доставить ребенку радость - это праздник в его честь. Да и просто праздник. Много ли у нее радостей в детском доме было?
   - Галина Андреевна, вы путаете детей, которые с рождения воспитывались в любящей семье, и Надю, которой и без шумных торжеств сейчас предстоит оказаться в стрессовой обстановке. Мы пока для нее чужие люди! И вряд ли в одночасье станем чем-то иным... Давайте позволим ей освоиться, а потом уже праздники будем устраивать. Новый год не за горами!
   - Ты предлагаешь отложить празднование до Нового года? Но пойми, дорого яичко к Христову дню. На Новый год Надя уже не будет центром торжества.
   - Она и сейчас не будет центром торжества, если мероприятие пройдет в том формате, как предлагаете Вы. Если наприглашать кучу незнакомых ей детей, ими тоже надо заниматься. Они будут носиться от аттракциона к аттракциону, висеть галдящей оравой на клоунах, а она? Сидеть в сторонке и испуганно таращить глаза на все вокруг? И это в лучшем случае!
   - Кира, а вдруг она с кем-то подружится!
   - Галина Андреевна... - мученически застонала я. - Как Вы это себе представляете? Кто-то из этой оравы избалованных детишек из полных и обеспеченных семей... Более того, даже не подозревающих о том, что где-то есть дети, у которых нет любящих родителей... вдруг откажется от сигания на батуте и решит подружиться в испуганной девочкой Надей, которая то уходит в себя, то начинает голосить по одной ей известным причинам? Не смешите меня... Все, Галина Андреевна! Праздника не будет. Пусть она пока к нам привыкнет, а потом уже и торжества устраивать в ее честь будем.
   - На Новый год?
   - Хотя бы... Устроим тихий семейный праздник. С елкой, хороводом, Дедушкой Морозом и подарками. Дом украсим, рождественские носки над камином повесим... Алиса разучит какое-нибудь стихотворение про сестренку... подарит ей рисунок из серии "Мама, папа, Надя, я - вместе дружная семья"... Я ее к этому подготовлю. Теплота, уют, домашняя обстановка... И никаких балаганов. Всё!
   Свекровь не вняла моим аргументам и решила подойти с другой стороны. Позвонила Матвею. Попыталась призвать нас к совести и даже мягко намекнула, что мы ведем себя крайне эгоистично, не желая даже попытаться изобразить радость ради несчастного ребенка, которому и без того в жизни досталось. То, что она вынесет из нашего разговора именно такой вывод, я, конечно, не ожидала, но... на долю секунды все же задумалась, а нет ли в ее словах доли истины.
   Матвей отмел такое предположение неожиданно яростно. Честно? Мне еще не доводилось слышать, чтобы он разговаривал с матерью в таком тоне.
   - Мать, прекрати нести чушь! Мы делаем так, как считаем нужным! И эгоизм здесь и рядом не лежал. Так что хватит! - Нажал на отбой и, гневно бросив трубку на кухонный стол, схватил пачку сигарет.
   Пока он курил на балконе я снова начала взвешивать все "за" и "против" запланированного свекровью торжества. Не могу сказать, что абсолютно все ее доводы вызывали у меня отторжение. В частности, она совершенно права в том, что праздник мог бы показать Алисе, что появление в нашей семье Нади - это радость. Но, раз мы с Матвеем решили стать настоящими, более того, любящими родителями двоих детей, мы должны думать не только о том, как всю эту кутерьму воспримет Алиса, но и о потребностях Нади... и для нее-то этот праздник стал бы дополнительным испытанием и новым стрессом. Почему же Галина Андреевна, вполне здравомыслящая женщина, мать двоих детей, не желала этого понимать?
   Или это я себя излишне накручивала в преддверии часа "икс"?
   Как бы то ни было, детский праздник прочно засел в голове моей свекрови. На следующий день она не придумала ничего оригинальнее, кроме как позвонить моей матери. Удивительная женщина! Неужели она рассчитывала получить у той поддержку?
   Тогда-то моя горячо любимая родительница и узнала о том, что ее единственная дочь не иначе, как свихнулась. Хотя сначала у нее все же возникли сомнения во вменяемости матери Матвея. Именно с этим вопросом она и позвонила мне сразу после того, как поговорила с Галиной Андреевной.
   - Кир, что за бред несет твоя разлюбезная свекровь? Какой еще детский праздник она требует? - без предисловий выпалила моя мать в трубку.
   В груди похолодело. Не так моя мать должна была узнать об удочерении... Как минимум это обязана была сказать ей я. Но откровенно трусила, откладывая разговор на потом.
   - А... она и до тебя добралась, - выдержав неестественную паузу, протянула я.
   Голос позорно дрогнул, и это не укрылось от внимания матери.
   - Кира? Что происходит? Что еще за Надя? И при чем здесь мы?
   - Надя - это девочка, которую подкинули мне в прошлом году... Дочь Матвея, - обреченно выдала я.
   - И?
   - Что "и"?
   - И при чем здесь мы?
   - То есть ты считаешь, что эта девочка никакого отношения к нам не имеет? - Усмехнулась.
   - Да, я считаю, что ни к тебе, ни ко мне этот подкидыш никакого отношения не имеет, - чеканя слова, подтвердила мать. - Ни-ка-ко-го!
   - Так не бывает. Она есть. И, как бы нам не хотелось обратного, вычеркнуть ее из своей жизни я не могу. Мы с Матвеем решили забрать ее из дома малютки.
   - Кира!
   Одно лишь слово, но сколько в нем было эмоций. Гнева, недоумения, разочарования и ужаса. Да, моя мать была в ужасе от моих слов. И от этого никуда не деться. Не спрятаться, не трубку положить...
   - Ну и дура же ты! Он тебе своего приблудка на шею посадить хочет, а ты и рада стараться. Чужой крест на себя взвалить и тащить пока сил хватит. Мне стыдно за тебя!
   - Правда что ли? А за себя после таких слов?
   - Замолчи! И послушай мать, раз своих мозгов не нажила. И не вздумай этого ублюдка к себе в дом тащить. Или вдруг любопытно стало, как это быть всеобщим посмешищем?
   - Как ты, например? - Зря я, конечно, это сказала, да еще и насмешливо. Но время вспять не повернуть...
   - Что-о-о-о? Да как ты смеешь?
   - Как-то смею... Прежде чем меня стыдить, будь добра разберись со своими юными сожителями. А потом уже можно будет поговорить о том, что смешно, а что противно.
   - Моя личная жизнь тебя не касается! Соплячка! Но знай, если ты все-таки решишься принять эту девчонку, матери у тебя больше нет! Ты поняла меня? Мне такого позорища не нужно!
   - Вот и поговорили. Рада была тебя услышать.
   Я не решилась рассказывать кому-либо о той милой и очень душевной беседе с матерью. То ли стыдно было, то ли больно вновь и вновь возвращаться ко всей этой мерзости. Тем более, не хотелось разбираться кто из нас прав, кто виноват... Обе хороши.
   Попыталась забыть. В какой-то мере мне это удалось.
   А эпопея же с детским праздником продолжалась. И любое упоминание о нем уже вызывало нервную дрожь не только у меня, но и у Матвея. К счастью, мы с ним придерживались одной позиции и могли выступать против бульдозеро-подобного напора его матери единым фронтом. После нескольких безуспешных попыток убедить нас в своей правоте Галина Андреевна наконец-то решилась прибегнуть к помощи собственного мужа. И о чудо! Наконец-то кто-то сумел вправить ей мозги.
   Михаила Сергеевича мало волновали и ее, и мои доводы. У него была своя правда, против которой превращались в руины все благие намерения Галины Андреевны.
   - Галь, - не терпящим пререканий тоном начал он. - Выкинь эти глупости из головы раз и навсегда. Зачем нам лишняя шумиха вокруг Нади. Мы изо всех сил пытаемся избежать публичности, а ты вдруг решила наши семейные дела сделать достоянием общественности? Гостей пригласить? Детей и внуков наших соседей и деловых партнеров? Ты бы еще в газету объявление дала, что Городищенские от ребенка отказались и в детский дом сдали.
   - Так никто же не узнает, что она наша кровная?
   - Да что ты говоришь? - елейно пророкотал он. - Не узнают? У нас сарафанное радио лучше всяких газет работает. Я уже вижу заголовки желтых газет о "липовом благородстве толстосумов". Так что выкинь все эти мысли о детских праздниках в честь Нади из головы напрочь. И... языком тоже не трепи направо и налево.
   - Так что же мы ее от людей что ли прятать будем?
   - Прятать не будем... Но сообщать общественности о точном дне появления девочки в нашей семье вовсе не обязательно. Есть она и есть. А с каких пор, никого не касается. Ты хочешь, чтобы когда она подрастет, ей каждый встречный кричал вслед, что она приемыш? Пожалей девочку.
   Через два дня нам предстояло забрать Надю из дома малютки. И спасибо Михаилу Сергеевичу было решено ехать туда в узком семейном кругу. Вчетвером. Хотя, на мой взгляд, хватило бы и нас двоих - меня и Матвея.
   К тому моменту Карен Ашотович уже представил полный отчет о результатах анализов. И, да, в целом все выглядело не так уж и плохо, как могло бы быть. Почки подлечили, дополнительных диагнозов поставлено не было... но и энцефалопатия волшебным образом не улетучилась. И предсказать, чем это грозит девочке в ближайшем а, тем более, отдаленном будущем, врач не брался. Само собой.
   Мы тоже не загадывали так далеко вперед, ограничившись пока делами насущными - прежде всего обустройством ребенка на новом месте. Надину, а точнее бывшую Алисину кроватку, было решено поставить к нам в спальню в оформленный специально для нее детский уголок. Не то чтобы я категорически не желала, чтобы Надя делила детскую с Алисой, но такой шаг мне все же казался преждевременным.
   И тут мы столкнулись с новой проблемой. К слову, вполне ожидаемой.
   Алиса, увидев перестановку в родительской спальне, насупилась и, горестно шмыгнув носом, убежала в детскую. При этом забаррикадировав дверь домиком Барби.
   Преграда, конечно, не велика, но сам факт очень значим. И мы отлично понимали, откуда растут ноги у такой реакции на детский уголок.
   Не так давно нам с немалым трудом удалось-таки убедить Алису, что своя собственная комната - это не просто замечательно, но и показатель взрослости, ведь каждая взрослая девочка должна спать в отдельной спальне. И родители вовсе не будут любить ее меньше, если ночью нас будет разделять стенка.
   Алиса долго и упорно сопротивлялась нашим аргументам. Не плакала и даже не хныкала. Просто упрямо качала головой, выражая несогласие молчаливо и совершенно категорично, всем своим насупленным видом показывая, что она даже обсуждать этот вопрос не намерена.
   Пришлось пойти на маленькую хитрость. Мы начали привлекать Алису к разработке дизайна интерьера ее будущей комнаты. Будто случайно подсовывали ей журналы с яркими иллюстрациями, на которых она могла воочию увидеть, от чего отказывается. Нам удалось пошатнуть ее упрямство. И во многом благодаря тому самому домику Барби.
   Едва увидев его на фотографии, Алиса тут же постановила, что это жизненно необходимая вещь для любой девочки, без которой ни о каком счастливом детстве и речи быть не может.
   Матвей ловко ухватил удачу за хвост и, усадив Алису к себе на колени, сказал, что мы ни в коем случае не отказываем ей в новой игрушке, но есть одна незадача - в родительской спальне она просто не уместится. А вот в интерьер отдельной комнаты, от которой она так упорно отказывается, домик Барби вписался бы идеально. Как и многие другие вещи.
   Алиса снова насупилась, сосредоточенно морща лобик. Кажется, взвешивала все "за" и "против". Но на этот раз невооруженным взглядом было заметно, лед тронулся. С того дня, пусть и по-прежнему не давая окончательного согласия, наша дочь принимала активное участие в оформлении детской.
   Она же, кстати, и поставила завершающий штрих в интерьере комнаты по окончании ремонта. Решительно забрав из гостиной семейную фотографию в строгой рамке, водрузила ее себе на прикроватный столик.
   - Вот! - Приосанившись и демонстративно скрестив руки на груди, посмотрела она на нас, будто приготовившись бороться за свой трофей. Но, не встретив никаких возражений с нашей стороны, уже через пару секунд запрыгнула на застеленную бежевым стеганым покрывалом кровать.
   С тех пор я наивно полагала, что история с нежеланием Алисы переезжать в отдельную комнату не будет иметь продолжения. Ошиблась. Едва она поняла, что ее место в родительской спальне скоро займет девочка Надя, детская ревность отчетливо дала о себе знать...
   Мы не решились вторгаться в личное пространство дочери, ограничившись словесными увещеваниями из-за двери. Пытались уговорить Алису впустить нас. Прежде всего, чтобы она понимала, что мы относимся к ней, как к взрослой девочке. Как к личности, имеющей право на собственное пространство, которое без ее желания никто не нарушит.
   - Алис, - мягко начал Матвей, усевшись на пол у двери ее комнаты. - Поговорим?
   За дверью воцарилась гнетущая тишина, прерываемая едва слышным посапыванием. Я будто воочию видела дочь, обиженно хмурящую брови и поджимающую нижнюю губу, пытаясь не расплакаться. Алиса даже в младенчестве не любила лить слезы, старательно пряча их от окружающих, если все же не могла их сдержать.  Тот раз не стал исключением.
   - Не хочу! - послышался из-за двери ее тихий, немного надломленный голос спустя несколько долгих секунд. Я чуть расслабилась, увидев в том, что она прервала молчание, добрый знак.
   - Алис, но ты же понимаешь, что так разумные девочки не ведут себя, - дождавшись ответа, продолжил Матвей. - Если тебя что-то беспокоит - это не надо скрывать от папы с мамой. Это надо обсудить.
   - Не хочу, - еще тише повторила Алиса.
   Я присела рядом с Матвеем на пол и в тот же момент поняла, что лучше бы продолжала стоять, оперевшись плечом о стену. Мышцы расслабились, а вместе с ними и натянутые до предела нервы. Меня начала бить лихорадочная дрожь.
   - Алис, но это же не дело, - пытаясь, чтобы голос звучал уверенно и твердо, вступила в разговор я. - Проблемы нельзя умалчивать, их надо решать. Так делают все взрослые люди.
   - А я не хочу быть взрослой, - тихо всхлипнула Алиса и тут же капризно повторила: - Не хочу! Не хочу!
   Сердце ухнуло в бездонную пропасть в то время, как в голове воцарилась звенящая пустота. Ни одного аргумента, ни одной внятной мысли, лишь обрывки пугающих своей остротой и категоричностью эмоций... Я обреченно прикрыла глаза, уткнувшись затылком в стену.
   Матвей молчал, и как же яро я ненавидела его за это молчание. Вновь и вновь возлагала на него ответственность за все, что с нами произошло в последний год. За испытания, которым он подверг меня, наши отношения, а теперь еще и Алису. Она то в чем виновата?
   Ногти впились во вспотевшие ладони. Едва не скрежеща зубами от ярости, я скривила губы в ехидной улыбке и обратила испепеляющий взгляд на Матвея. Он вздрогнул.
   - Ну же... - картинно изогнув бровь, ядовито усмехнулась я. - Что Вы нам на это скажете, дорогой папочка?
   - Кир, успокойся, - ободряюще накрыв ладонью мои пальцы, чуть слышно прошептал он. Наверное, не следи я так пристально за его мимикой, произнесенные им слова и вовсе не коснулись бы моего слуха.
   Но успокаиваться-то я как раз и не желала. От того, чтобы закатить скандал, останавливало лишь присутствие Алисы.
   - Алис, - осторожно продолжил Матвей, не отрывая от меня напряженного взгляда. - Хорошо, договорились. Теперь мы с мамой всегда будем воспринимать тебя маленькой девочкой, если тебе так хочется. Правда в таком случае снова надо будет снабдить тебя соской, погремушками, подгузниками... усадить в коляску, которая тебе так когда-то надоела... Да и от школы, в которую ты так стремишься поскорее пойти, тоже придется отказаться. Ах да... помнишь, мы ведь уже обсуждали с тобой, что кукольный домик - это тоже игрушка для больших девочек... жаль, конечно... Но раз ты вдруг поняла, что...
   Кажется, мы снова вели нечестную игру, смахивающую на шантаж. Неприятно, даже противно, но альтернативных методов воздействия на дочь ни я, ни Матвей не видели.
   Как не странно, слова Матвея подействовали на Алису отрезвляюще. За дверью послышался скрежет отодвигаемого от двери пластика - домика Барби и уже через несколько секунд Алиса впустила нас внутрь. Сама при этом нарочито важно скрестила руки на груди и отошла к окну.
   - Вы отдадите мои игрушки новой девочке? - обиженно насупившись, спросила она, едва мы переступили порог.
   - Алис, пока ты не приняла окончательно решения снова стать маленькой девочкой, давай все-таки поговорим, как взрослые. Согласна?
   - Согласна, - поспешно кивнула она и, кажется, даже немного расслабилась.
   - Игрушки только твои и с появлением маленькой сестренки никто их у тебя не заберет. Если ты, конечно, сама не захочешь от них отказаться. К сожалению, твои слова о том, что ты снова хочешь быть маленькой девочкой, показывают нам с мамой, что...
   - Нет, я так не хочу! - перебила Матвея Алиса и капризно выпятила губу. - Мои игрушки - это мои игрушки. И...
   - Что "и", Алис? - воспользовавшись секундным замешательством дочери, с мягкой улыбкой на губах поинтересовался Матвей. - Разве это честно? Ты хочешь получать все привилегии взрослых девочек, но в то же время ограничиться обязанностями маленькой?
   - Не честно, - обреченно вздохнув, потупилась Алиса и, не поднимая на нас глаз, уселась на кровать. - Но почему ей можно спать с вами в комнате, а мне нельзя? Так тоже не честно.
   - Алис, но она же тоже не всегда будет маленькой и когда-нибудь, как и ты будет спать в своей собственной комнате.
   - Правда?
   - Конечно, правда. А пока мы очень надеемся на тебя, Алис. Ты же поможешь ей освоиться и стать полноценным членом нашей семьи?
   - Да. Она маленькая, а я уже большая и должна ей во всем помогать. Вы мне говорили.
   - Вот и умничка.

* * *

   Забирать Надю из дома малютки мы поехали без Алисы, хотя, по мнению детского психолога, это могло бы благотворно сказаться на сближении девочек. Но Алиса отказалась наотрез, поведав мне по секрету на ушко, что они с няней готовят сюрприз для сестренки.
   Услышав слово "сюрприз", я невольно вспомнила разговоры со свекровью о детском празднике, но, в конце концов, все-таки решила положиться на здравомыслие Елены Валерьевны. Риск оправдывал себя, потому что в сложившейся ситуации нам жизненно необходимо было продемонстрировать Алисе, насколько мы ей доверяем.
   В доме малютки щебечущая и сюсюкающаяся с Надей Галина Андреевна волей-неволей оттеснила и меня, и Матвея, и Михаила Сергеевича на задние позиции. Хотела ли она тем самым помочь нам или же действовала на интуитивном уровне, в любом случае сначала я была ей благодарна за дополнительную отсрочку.
   Только не успели мы добраться до дома, как от ее непрекращающегося щебетания начала раскалываться голова. И кажется, не только у меня, Матвея и Михаила Сергеевича, но и у Нади. Пребывавшая в уже знакомом мне апатичном оцепенении девочка вдруг заголосила так истошно и пронзительно, что сидевший за рулем Михаил Сергеевич от неожиданности резко нажал на тормоз.
   - Галь, да оставь же ты ребенка в покое, - гневно прикрикнул он на жену. - Ты ее нервируешь! Отдай девочку Кире.
   Галина Андреевна притихла и, не тая сомнений, покосилась на меня.
   - Не волнуйтесь, - ободряюще и в то же время сардонически улыбнулась ей я. - Справлюсь.
   Свекровь передала мне продолжавшую надрывно голосить Надю с заметной неохотой. Стоит ли ее за это винить? Не думаю. Все ее действия на самом деле были продиктованы исключительно благими намерениями. Будь ее воля она бы и вовсе забрала Надю к себе на воспитание. Но Михаил Сергеевич был категорически против такого поворота событий. Мы с Матвеем, по его мнению, сами должны были справляться со своими проблемами, не надеясь на родителей.
   Он, несомненно, был прав. Только меня все равно не оставляла малодушная мысль, насколько бы нам всем стало проще, живи Надя с бабушкой и дедушкой...
   Успокоить девочку удалось не сразу. Уже припарковав машину у дома, мы все еще продолжали стоять у подъезда и напару с Матвеем приговаривали что-то ласковое и ободряющее. Но Надя будто не слышала нас. Или не желала слышать. А ведь почти год назад, гонясь за Нюрочкой, я справилась с этой задачей гораздо проще.
   - Надюш, ты у нас никак в певицы метишь, - почти отчаявшись добиться успеха, насмешливо протянула я. И о чудо! То ли выдохлась Надя, то ли на нее так подействовали ехидные нотки в моем голосе, но она неожиданно для нас всех притихла. И что еще более странно, ее взгляд на секунду или две приобрел некую осмысленность.
   - Вот и замечательно, - стараясь придерживаться той же интонации, продолжила я. - Очень разумно с твоей стороны. А то мы уж испугались, что ты сорвешь голос, так и не успев выйти на сцену. Это стало бы невосполнимой утратой для отечественного шоу-бизнеса. Подумай над этим, когда в следующий раз решишь поразить нас мощью своего голоса.
   - А теперь, Надюш, пора бы нам все-таки отправиться домой. Тебя там уже Алиса заждалась...

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ГЛАВА

   Матвей оказался прав. Алиса, действительно, уже заждалась. По словам няни Елены Валерьевны, в ожидании нашего приезда она то замирала на пороге детской, прислушиваясь к доносящимся с лестничной клетки звукам, то забиралась на широкий подоконник, с волнением глядя на появлявшиеся во дворе машины. Но мы по неясным причинам задерживались.
   Кстати, это оказалось на руку Елене Валерьевне, которая, будучи няней опытной и на самом деле здравомыслящей, решила показать Алисе, что появление в семье еще одной маленькой девочки, это праздник. Идея, уже ранее озвученная моей свекровью, в исполнении Елены Валерьевны приобрела совершенно иное звучание и оттенок - домашний и очень душевный.
   Едва мы с утра скрылись за дверью квартиры, она достала припрятанную в кладовке коробку с яркими лентами, гирляндами и шариками, и напару с Алисой приступила к делу - к украшению дома.
   Но это еще не все. Чтобы Алиса ощутила свою сопричастность к предстоящему радостному событию, Елена Валерьевна привлекла ее к организации праздничного пиршества. Вместе они постановили, что для Нади этот день должен стать вторым Днем Рождения, а, значит, без именинного торта не обойтись.
   Благодаря стараниям няни, Алиса в полной мере прониклась радостным предвкушением и не жалея сил начала взбивать тесто для коржей, само собой, усыпав мукой и угваздав летящими от миксера брызгами всю кухню. Но положительный эффект затеянного Еленой Валерьевной мероприятия с лихвой перекрывал эти мелкие неприятности. Тем более, когда мы вернулись домой, кухня уже снова сияла первозданной чистотой, в квартире стоял теплый и невероятно уютный запах свежевыпеченной сдобы, а Алиса с любопытством выглядывала из-за двери нашей с Матвеем спальни.
   При виде дочери у меня защемило в груди. И едва успевшая притихнуть Надя снова заголосила. Отчаянно и надрывно. Словно почувствовала повисшую вокруг напряженность.
   Алиса испуганно вздрогнула и тут же перевела недоуменный взгляд со свертка в моих руках на меня. Будто молчаливо вопрошала, не стала ли она, сама того не желая, причиной неожиданного плача новой сестренки.
   Что я могла ответить? Ничего вразумительного и тем более обнадеживающего.
   На помощь пришла няня Елена Валерьевна и, оттеснив на мгновение всех на задние позиции, заворковала:
   - Кто же это у нас такой голосистый? Ну-ка, ну-ка!
   И я вдруг поверила, что все будет хорошо. Может быть, не в точности, как прежде, но очень похоже на то. Что в нашей с Матвеем жизни есть люди, которые не просто готовы нам помочь справиться с воспитанием приемной дочери, а на самом деле в силах это сделать. И, конечно, под этими "людьми" я, прежде всего, подразумевала няню Елену Валерьевну. Опытную, мудрую, надежную палочку-выручалочку нашей семьи. Настоящую Мэри Поппинс - только чуть постарше - которую обожает не только Алиса, но и все дети из окрестных песочниц.
   Надя не дала мне вдоволь насладиться мечтами о светлом будущем и вдруг, когда я попыталась передать ее на руки няни, заголосила пуще прежнего. И опять началось светопреставление. Свекровь ринулась ко мне с нечленораздельными причитаниями, вознамерившись успокоить девочку. А я зачем-то отрицательно качала головой, стараясь не допустить Галину Андреевну к ребенку, уверенная, что ничего хорошего из ее сюсюканий не выйдет.
   Но тут даже Михаил Сергеевич был бессилен. Его резкие и даже чуть грубоватые окрики потонули в общем гвалте.
   Не знаю, чем бы все это закончилось, не наткнись я случайно - мельком - на взгляд Алисы. Уже не испуганный, не настороженный, а почти обреченный. Нахмуренные бровки, сложившиеся в неестественно напряженный бантик губки и чуть подрагивающий подбородок отрезвили меня подобно ушату колодезной воды. Что я делаю? Что мы делаем? Зачем весь этот балаган? Праздник, говорите? Да. Праздник каждый день... Или попросту фееричное шоу уродцев со мной и Матвеем в главных ролях. Только он почему-то стоит в стороне и отрешенно взирает на царящую в прихожей суматоху. И лицо его при этом подозрительно напоминает восковую маску с темными безжизненными стекляшками вместо глаз.
   А я? Я упорно продолжаю сопротивляться попыткам свекрови отобрать у меня ревущую Надю. Не произношу ни слова. Потому что попросту не знаю, что сказать и кому.

* * *

   Я не рассчитывала, что первый день будет тяжелее всех последующих. Но все же малодушно мечтала о его скорейшем окончании. Чтобы все эти люди - близкие и, конечно, желающие нам исключительно добра - ушли и оставили нас вчетвером. Меня, Матвея, Алису и Надю...
   Я устала до звездочек в глазах. То ли от раздражающе приторных сюсюканий свекрови, то ли от постоянных смен настроения Нади, то ли и вовсе от попыток Алисы привлечь всеобщее внимание к себе. Но никому и дела не было ни до ее рисунков, ни до нового выученного стихотворения, ни до нарочно уроненной кружки. И мне в том числе. Но осознавать и тем более испытывать угрызения совести я начала гораздо позже. Поздно ночью, когда этот бесконечно долгий день, наконец-то остался в прошлом.
   Именно тогда, лежа в темноте и тесно прижавшись спиной к Матвею, я вслушивалась в неровное, будто бы стрекочущее дыхание Нади. Боялась пошевелиться, дабы не выдать свое мучительное бодрствование ни ей, ни Матвею, и мысленно корила себя за то, что не сумела поровну разделить внимание между дочерьми, клялась исправить собственные ошибки завтра и словно священную мантру повторяла: "Все будет хорошо, все будет лучше, чем прежде. Все будет..."
   - Не спишь? - едва слышно прошептал мне на ухо Матвей. Я знала, что он тоже не может заснуть, чувствовала. Но все равно вздрогнула от его голоса. И лишь через несколько долгих секунд, не произнося ни слова, отрицательно покачала головой.
   - Знаешь... Я сегодня смотрел на тебя и думал... Насколько проще было бы тебе без всех нас. Без меня, без моей матери...
   Замолчал, уткнувшись носом мне в затылок.
   - Без... - На языке вдруг впервые за последние несколько недель снова повисло слово "подкидыш". Готовясь к удочерению девочки, я сознательно старалась искоренить его из лексикона и достигла небывалых успехов в этом непростом деле. Но вдруг все сошло на нет... Я слышала в паре метров от себя дыхание не своего ребенка - чужого. Подкидыша.
   - Без Нади, - подсказал Матвей.
   - Без Надежды... - Усмехнулась. - Как ты думаешь, о чем думала Нюрочка, называя так... - и вновь я пыталась подобрать нужное слово, но ночь и усталость вскрыли старые гнойники и в мыслях, и, быть может, в сердце. Видимо, поэтому с кончика языка едва не сорвалось "свою дочь". Я вовремя одернула себя и после секундной заминки продолжила: - Девочку.
   За окном тревожно завывал ветер, отчего-то навевая мысли о скорой зиме и метелях. По потолку зубчатым веером скользили отблески фар проезжавших по бульвару машин. Матвей молчал, а я не торопила его с ответом.
   Что бы он ни сказал, это уже не имело никакого значения.
   - Она всегда любила тешить себя пустыми надеждами, - наконец, осторожно начал Матвей и вдруг, еще крепче прижав меня к груди, решительно и в то же время обреченно добавил: - А я их малодушно подпитывал.
   - Подпитывал, - скривив губы в невеселой улыбке, кивнула я. - С этим трудно поспорить.
   - Да. А нужно было еще в юности заставить ее взглянуть правде в глаза.
   Я почувствовала, как от его тяжкого вздоха, шевельнулись волосы на макушке. Нестерпимо захотелось сказать мужу что-то ободряющее и справедливое.
   - У нее всегда была своя правда. Была и есть.
   - Ты ее оправдываешь? - удивленно переспросил Матвей чуть громче, чем следовало, и, приподнявшись на локте, попытался разглядеть в темноте выражение моего лица.
   - Тс-с, - вместо ответа мученически взмолилась я. - Тише, пожалуйста. Я больше не вынесу этих воплей.
   - Вынесешь, - сардонически усмехнулся Матвей, коснувшись подушечками пальцев моей щеки. - Железобетонная Кира и не такое выносила. Ты сильная. А вместе мы еще сильней.
   - Сегодняшний день - худший за последние... Не знаю, не помню...
   - Нет, не худший. Ты просто устала. Спи. Завтра будет новый день и все будет хорошо.
   - Будет.
   - И обещаю, ты не пожалеешь, что простила меня.
   - Не пожалею, - бездумно повторила я, прикрывая глаза. Простить легко. Правда, легко! Если ты твердо знаешь, что твое прощение по-прежнему кому-то нужно...
   Легко. Словно перышку, подхваченному тихим порывом ветра. И уютно. Тепло. Ветер шепчет на ухо что-то убаюкивающее, ласковое. Мне хорошо. Мне спокойно. И завтра все будет совсем иначе. Завтра все будет хорошо...

* * *

   Утро принесло с собой новые иллюзии, которые я несколько дней воспринимала за действительность. Вероятно, просто подсознательно не желала замечать очевидного, предпочитая смотреть на происходящее сквозь розовые очки. А Матвей, если и осознавал это, не торопился делиться со мной неутешительными выводами. Зачем? Придет время, сама все пойму.
   Итак, какие бы эмоции не одолевали меня накануне, проснулась я на второй день после появления Нади в нашем доме в отличном настроении - полная энергии и уверенности в собственных силах.
   Я порхала по квартире, напевая под нос детскую песенку про улыбку, от которой, несомненно, станет всем светлей. Ни слонов, ни маленьких улиток в доме у нас не наблюдалось даже в плюшевом виде, но мне хватало того, что моя жизнерадостность благотворно влияла и на Алису, и на Матвея, и, как мне тогда казалось, даже на Надю. По крайней мере, поражать нас мощью голосовых связок она прекратила и вела себя невероятно спокойно. Безропотно, не издав ни единого протестующего звука, позволила с утра себя умыть и нарядить в новый костюмчик, столь же покорно пережевывала и глотала кашу за завтраком.
   Первые успехи подкрепили мою уверенность в собственных силах, которую не могла поколебать даже легкая досада от того, что девочка осталась равнодушна к нашим попыткам вовлечь ее в какую-нибудь развивающую игру. Надя оставила без внимания и яркие кубики, и мячик, и даже красочные картинки в книжке, не говоря уже о столь любимых Алисой пазлах.
   Зато Алиса была счастлива, что мы с Матвеем в кои-то веки остались дома и играли с ней почти весь день. Сначала она, так же как и мы, старалась вовлечь в свои любимые развлечения и новую сестренку, но вскоре почти перестала ее замечать. Подозреваю, ближе к обеду Надя в воображении Алисы мало ассоциировалась с живым человеком. Неудивительно. Как еще она должна была воспринимать существо, совершенно безучастное ко всему происходящему вокруг даже во время прогулки?
   Я по пальцам одной руки могу пересчитать признаки интереса к новому члену семьи со стороны Алисы в тот день. Например, на улице, вдоволь набегавшись с друзьями по детской площадке, моя дочь вдруг подозрительно посмотрела на Надю, задумчиво наморщила лоб и, наконец, требовательно дернула меня за рукав:
   - Мам, а мам! А она ходить умеет?
   - Нет, Алис, пока не умеет. Но обязательно скоро научится.
   - А когда?
   - Скоро.
   - А разговаривать?
   - И разговаривать скоро научится. Только мы ей помочь должны.
   - А как?
   - Побольше общаться с ней.
   Алиса снова нахмурилась, недоверчиво посмотрев сначала на сидевшую в прогулочной коляске Надю, а потом снова на меня. Невооруженным взглядом было заметно, что ее одолевают сомнения. И развеять их будет очень непросто.
   И будто в подтверждение моих мыслей, Алиса вдруг отрицательно покачала головой.
   - Не получится, - не терпящим возражений тоном заявила она. - Я с куклой Лялей вон сколько общалась. А она так и не заговорила. Не получится!
   - Так Ляля же кукла, Алис. А Надя - девочка.
   - Да? - недоверчиво нахмурилась моя дочь.
   - Да.
   - Странно, - пожала плечами она. - А ведет себя как кукла.
   - И вчера тоже? - задала я наводящий вопрос.
   - Нет. Вчера она кричала... - неуверенно покачала головой Алиса и ненадолго задумалась, но вскоре нашла подходящее объяснение и, торжествующе улыбаясь, заявила: - А сегодня кричалка сломалась! Как у моей куклы Маши.
   - Алис, куклу Машу ты сама на части разобрала. Помнишь?
   Алиса насупилась и неохотно кивнула в знак согласия. Только виноватое выражение недолго красовалось на ее личике. Уже через мгновение оно уступило место неподдельному испугу:
   - Мам, я Надю не ломала. Правда! Это не я.
   - Конечно, не ты, моя радость. Надя просто еще у нас не привыкла... Вот привыкнет чуть-чуть, и разговаривать начнет, и бегать, и прыгать, и в куклы с тобой играть.
   - А когда?
   - Скоро, Алис. Скоро. - Я и сама на это очень надеялась. Но и тому, что девочка больше не голосит так истошно, как накануне, была несказанно рада.
   Тревогу забила представительница службы опеки, явившаяся к нам с проверкой через три дня.
   Подумать только, никому и дела не было до пропадающих неведомо куда детей, когда дело касалось "благодетеля" Резникова, зато теперь, когда речь зашла о таких, как мы, простых смертных, они вдруг вспомнили о своих обязанностях и стали пристально следить за тем, насколько ответственно мы подошли к заботе о приемном ребенке.  
   Невзрачного вида женщина в строгом мешковатом костюме мышино-серого цвета, не разуваясь, прошлась по нашей квартире, заглянула в детскую, окинув неодобрительным взглядом сперва сказочный интерьер, а затем и рисующую за письменным столом Алису. Провела пальцем по полке с игрушками и, убедившись в отсутствии на ней толстого слоя пыли, кажется, даже немного разочаровалась. А потом, оставляя на полу в коридоре грязные следы, направилась в нашу спальню, чтобы проверить, как поживает Надя.
   - Вижу, собственного ребенка Вы балуете в отличие от приемной дочери, - придирчиво осмотрев угол, где стояла детская кроватка, наконец, заявила она и недоброжелательно сощурилась.
   - Думаете? - стараясь казаться безразличной, усмехнулась я в ответ.
   - Да я не думаю, а вижу! Вон какое палаццо там обустроили, а что же здесь? Кроватка да три игрушки. С Вашими-то финансовыми возможностями...
   - Вам ли о них судить? - раздался за моей спиной чуть раздраженный голос Матвея.
   Не знай я своего мужа столь хорошо, и вовсе бы не заметила легких негодующих ноток в его тоне. Но они все же были, и я надеялась, что Матвей не даст волю эмоциям. Надеялась и абсолютно точно знала, уж он-то сумеет удержать ситуацию под контролем.
   - Конечно, мне! - вздорно парировала в ответ женщина. - При иных финансовых возможностях вашей семьи, удочерение девочки было бы невозможно.
   - Вы забываете о том, что я отец девочки.
   - Не забываю! Но по закону...
   - Я прошу вас не повышать голос при детях, - перебила я. - Надя еще только начинает привыкать к новому дому и новым людям, поэтому любой резкий звук ее нервирует. Да и для Алисы появление сестренки тоже стресс.
   Женщина досадливо поджала губы и, кажется, даже посерела под цвет костюма.
   - Ваши претензии и трактовки законов мы можем обсудить в кабинете чуть позже, - добавил Матвей.
   Представительница службы опеки нервно дернула плечами и подошла к детской кроватке, пристально посмотрев на Надю. Девочка не спала, отрешенно уставившись в одну точку.
   Глаза женщины снова сузились. Что-то недоброе промелькнувшее в ее взгляде, заставило меня снова насторожиться. А уже через долю секунды она потянулась к кроватке, чтобы взять Надю на руки.
   - Оставьте ребенка в покое, - попытался помешать ей Матвей. Безуспешно.
   Она оставила его требование без ответа и словно тряпичную куклу подняла девочку. Даже встряхнула ее для верности.
   - Что вы себе позволяете? - ринулась я к ней.
   - То, что позволяет мне закон! - ядовито прошипела она, не поворачивая головы и перехватив Надю под руками, посмотрела ей в глаза. Нахмурилась, сжав губы в тонкую линию. - Да я вас засужу! - вдруг вскричала она. - Вы... Вы! Да вы...
   - И что же мы? - многозначительно изогнув бровь, прервал ее Матвей.
   - Вы накачали ребенка наркотиками! Ребенок в коматозном состоянии!
   Абсурднее обвинения я в своей жизни еще не слышала - даже от матери и Верки. На такую глупость и ответить было нечего. Хотя надо. Но женщина, воспользовавшись нашим замешательством, почти кинула Надю обратно в кроватку и, молниеносно достав из кармана телефон, начала куда-то названивать. Не куда-то, а своему начальству! Потом в милицию и скорую.

* * *

   Все, что творилось потом, походило даже не на ночной кошмар, а попросту на бессвязный бред воспаленного сознания. Мельтешащие вокруг люди. Стремительно сливающиеся в неоднородное грязевое месиво следы ботинок на паркете. Распахнутая настежь входная дверь. Нестерпимый гул голосов. Тяжелый удушливый запах дешевых духов и застарелого пота. Еще больше грязи на полу. Детский плач. Сквозняк по ногам и малодушное, жалкое желание упасть на колени, накрыть голову руками и ничего не слышать, ничего не видеть, не отвечать ни на какие вопросы, которые мне непременно скоро начнут задавать.
   Непозволительная слабость, о которой мечтаешь, но в то же время боишься до звона в ушах. И продолжаешь стоять на ватных ногах, прислонившись спиной к закрытой двери детской, и твердо знаешь, что не отойдешь от нее ни на шаг, чего бы не потребовали от тебя эти люди... Из последних сил борешься с навалившейся усталостью. Ждешь.
   А потом вдруг все закончилось. Хлопнула входная дверь и в тот же миг в квартире воцарилась оглушающая тишина. Молчала я. Молчал Матвей. Смотрел на меня пристально, с опаской. Будто читал меня насквозь. Понимал и боялся моей реакции на произошедшее. А ее не было. Ее попросту не могло быть. Ибо несмотря на то, что я находилась в самом эпицентре пролетевшего по нашему дому тайфуна, даже не пыталась вникнуть во что-то.
   Я медленно отстранилась от двери, осторожно надавила на ручку и заглянула в образовавшуюся щель. Алиса сидела за письменным столом и, склонив голову на бок, рисовала. В точности, как перед приходом в наш дом толпы незваных гостей. Услышала. Обернулась.
   - Мам?
   Язык почему-то отказывался повиноваться.
   - Да, Лисён, это я, - шепотом.
   - Все ушли?
   - Ушли, - кивнула и снова скрылась за дверью, чтобы ненароком не выдать дочери свое состояние.
   Двинулась по коридору к кухне. Под ногами противно хрустела подсохшая грязь, пронзительно громко скрипнула половица.
   - Душно, - пробормотала я с трудом. Лишь бы прервать тягостное молчание. Но ответа не последовало.
   Затылком чувствуя напряженный взгляд Матвея, подошла к окну. С хмурого, низко нависшего над городом неба срывался дождь вперемешку со снегом, вдоль безлюдного бульвара угрюмо чернели голые стволы деревьев. Приоткрыла форточку, впустив в дом осенний воздух. Промозглый, стылый, со стойким запахом бензина и прелой листвы. Зябко поежилась.
   - Странно, я думала, уже поздний вечер. А нет - день, - усмехнулась.
   Из коридора послышались неторопливо приближающиеся шаги. Осторожные, будто крадущиеся. Я опустила взгляд на наручные часы. Половина третьего.
   - С этими соцработниками у нас весь режим сбился, - невнятно пробормотала. - Ну, каким местом эти люди думают?
   - Долго мы от них избавиться не могли, - остановившись за моей спиной, тихо прошептал Матвей. Будто бы и не ко мне вовсе обращался, а сам к себе.
   - Кто помог? Отец какой-то шишке высокопоставленной позвонил?
   Матвей ответил не сразу. Выдержал паузу. А когда, наконец, заговорил, то в его голосе явственно звучали нотки недовольства.
   - Да нет, - тяжело вздохнул. - Сами справились. Благо, врач скорой помощи толковый попался. Вправил этим чинушам из соцзащиты мозги. Утихомирил истеричку. Ту, что шум подняла и всю эту толпу вызвала к нам. Втолковал ей, что ребенок переживает естественный для данной ситуации постстрессовый синдром. Отсюда апатия, повышенная сонливость, общее снижение эмоциональной, психической активности, проблемы с моторикой и прочая белиберда.
   - Так и сказал? - невесело усмехнулась я. - Белиберда?
   - Почти, - положил мне руки на плечи. Успокаивающе. - Мужик хоть и вменяемый оказался, все равно нормальным человеческим языком мало что мог объяснить. Латынь ему ближе, чем русский. Заглянул в карту, понимающе покивал, языком поцокал и вывалил на нас какой-то непонятный набор слов. Из которого я и понял-то только, что Надя перенесла сильнейшее эмоциональное потрясение со сверхмощным воздействием на психику, что и привело к постстрессовому синдрому, в частности гипотимии.
   - Ого. Какие слова ты теперь знаешь.
   - Да уж. А вообще он очень хотел с тобой пообщаться наедине, но едва взглянул на тебя, тут же передумал. Сказал, что позвонит чуть позже.
   - Врач скорой помощи? - недоуменно переспросила. - Зачем? - Попыталась воскресить в памяти, как выглядел этот человек. Безуспешно. Я категорически не могла вычленить кого-то конкретного из всей этой толпы раздражающе шумных людей.
   - Ну как зачем? Видимо, помочь хочет. Он, правда, нормальный мужик. Не волнуйся.
   Обернулась. Насмешливо и, наверное, даже немного снисходительно взглянула на Матвея.
   - Поверь, какие-то незнакомые врачи меня в данный момент волнуют в самую последнюю очередь. Ладно. Пойду посмотрю, как там девочка. И будем обедать.

* * *

   Девочка спала. Не знаю, был ли этот сон естественным. Вряд ли, конечно. Скорее всего, его вызвали какие-то успокоительные препараты. Но уточнять у Матвея, вкалывал ли тот "толковый врач" что-нибудь Наде, я не стала.
   Вместо этого, вдруг поддавшись мимолетному порыву, взяла с тумбочки телефон, вышла из комнаты и набрала номер Крепской. Само собой, не ради того, чтобы поделиться с ней происходящим кошмаром, а в стремлении хоть на мгновение окунуться во что-то совсем иное. Вырваться...
   - Наконец-то! - вместо приветствия выпалила в трубку Крепская.
   - Да уж, - усмехнулась, заходя в кухню. Матвея там уже не оказалось. - Как дела?
   - Сносно. Коловертов без особых раздумий еще раз проредил "Модный павильон". Да не велика потеря. Ты когда выходишь?
   - Дня через три, надеюсь. Разгребусь и выйду.
   - Ну ты и выкинула фортель, - вдруг понимающе хмыкнула в трубку Крепская.
   - Ты уже в курсе? - И почему я не слишком-то и удивилась? Лишь досадливо скривила губы и, зажав трубку между ухом и плечом, открыла холодильник.
   - Честно? Сначала ушам своим не поверила. Думала, просто сплетни какие-то идиотские. А потом...
   - И кто источник? - спросила зачем-то. Поставила на плиту кастрюлю с холодным супом и, не зажигая конфорку, отошла. Скользнула взглядом по раскрытой настежь дверце холодильника. В голове промелькнуло, что ее надо бы закрыть, но вместо этого я выдвинула из-под стола табуретку. Села.
   - Хахаль твоей матери, кто ж еще?
   Действительно...
   - Ясно, - безрадостно усмехнулась. - И об этом, значит, судачат в кулуарах. Быстро.
   - А ты могла бы меня и предупредить все-таки. Чтобы я тут себя полной идиоткой не чувствовала.
   - Могла бы... - с тяжелым вздохом, тихо пробормотала я в трубку. - Да как-то...
   - Как-то? - прервала мой жалкий лепет Крепская. - Да про тебя саму теперь статьи для нашего журнала писать можно.
   - Звучит не слишком обнадеживающе.
   - А ты как хотела? Думала, столь благородные дела могут остаться безнаказанными?
   - Особого благородства я пока что-то не ощущаю.
   - Ну это ты зря! Взять сироту из детдома - это почти подвиг. По нашим-то временам.
   По кухне разнеслась раздражающе звонкая трель - сигнал, напоминающий, что дверца холодильника по-прежнему открыта. И игнорировать его категорически не удавалось.
   - Куда за орденом явиться? - поднявшись с табуретки, ухмыльнулась я.
   - Хватит с тебя медали. Шоколадной. Вот напишешь статью, как оно растить приемыша... А еще лучше серию. Тогда подумаем об ордене славы для тебя.
   - Вот ты загнула, - фыркнула, машинально захлопнув холодильник. - Серию статей... Писать-то особо не о чем. Только если на "трехэтажном".
   - Нет, на "трехэтажном" цензура не пропустит.
   - Это радует. - Зажгла газ под кастрюлей и двинулась прочь из кухни.
   - Не тому ты, Кира, радуешься, - как-то уж слишком разочарованно буркнула в трубку Крепская. Это настораживало и вызывало желание побыстрее закончить разговор.
   - Ладно, - вновь оказавшись в спальне, прошептала я в трубку. - Жди меня. Послезавтра няня вернется в строй. Я с ней денек - другой побуду на всякий случай. И выйду.
   Ища подтверждения реальности таких весьма радужных прогнозов, я снова пристально посмотрела на мирно спящую в кроватке Надю. Вздохнула. Что крылось за этим внешним спокойствием?
   - Черт, - вырвал меня из раздумий слегка раздраженный голос Крепской в трубке. - Опять какой-то бедлам в коридоре творится. Не иначе, как твоя Верка очередную истерику закатила. У нее совсем крыша, кажется, поехала. Пойду поправлять. А тебя жду через три дня.
   Мне действительно стало легче после того краткого разговора. Наверное, это вполне естественная реакция. Несмотря на то, что дела в редакции тоже не сулили вселенской гармонии, по крайней мере, доказывали, что моя жизнь не ограничивается детьми, социальными службами, врачами и, да, Матвеем. В тот момент я отчетливо поняла, что действительно должна выйти через те отмеренные три дня на работу. Во что бы то ни стало.
   Вернув телефон на тумбочку, я осторожно, стараясь не шуметь, выскользнула за дверь спальни и, преодолев теперь уже на цыпочках три метра по коридору, заглянула в комнату к Алисе. Там-то как раз царила идиллия. С рисованием было покончено, и теперь Матвей с Алисой, полулежа на кровати, вполголоса читали книжку. Точнее читал Матвей, а Алиса дремала, доверчиво прильнув к нему.
   - Хорошо тут у вас, - присаживаясь на угол кровати, вздохнула я. Улыбнулась.
   - А там? - прервав чтение, спросил Матвей.
   - И там тоже не плохо. Тихо. Надя спит. - Я снова опустила взгляд на часы. - А ночью даст нам всем прикурить.
   - Зря няню отпустили?
   - Нет, не зря, - категорично покачала головой я. - Сперва мы должны сами найти с девочкой общий язык. А потом уже потихоньку-полегоньку...
   - Интересные у тебя представления о "потихоньку-полегоньку"... - саркастически усмехнулся Матвей. - Не ты ли только что обещалась по телефону выйти на работу через три дня?
   - Я, - равнодушно пожала плечами. - Насколько я знаю, тебе уже завтра не терпится вернуться к делам фирмы?
   - Кир, это разные вещи.
   - Конечно, разные. Ты - отец девочки, а я... А я пока даже не мачеха. Только если на бумаге. И ты, щедро выкроив пару дней между деловыми встречами, вдруг решил, что исполнил свой долг, а дальше Кира уйдет с работы и посвятит всю себя воспитанию...
   - Кир, не передергивай, - гневным шепотом перебил меня Матвей, метнув тревожный взгляд на спящую Алису. - Ты отлично знаешь, что сейчас творится с мировой экономикой, и что я просто не могу все бросить и засесть дома.
   - А я могу?
   - Ладно, - устало поморщился Матвей. - Делай, как знаешь.
   - Пойми, я вовсе не пытаюсь увильнуть от того, что уже взяла на себя. Но уверяю тебя, никому не станет лучше оттого, что я доведу себя до нервного срыва.
   Матвей вздохнул. Тяжело и нервозно. Осторожно высвободил руку из-под Алисы и, отложив книгу на тумбочку, встал.
   - Делай, как знаешь.
   - Делаю.
   Следующие три дня лишь добавили мне уверенности, что мое решение единственно верное в сложившейся ситуации. Тем более, что и Надя вдруг начала постепенно выходить из апатичного состояния. Методом многочисленных проб и ошибок в отсутствии Матвея нам с Еленой Валерьевной удалось найти чудодейственное "терапевтическое средство" - кастрюли и крышки. Кто бы мог подумать? Не я уж точно! Но гремящая разнокалиберная посуда вдруг стала для нас спасением.
   Я глазам своим не поверила, когда Надя, прежде не проявлявшая вопреки всем нашим стараниям никакого интереса ни к одной даже самой дорогостоящей игрушке в доме, вдруг начала внимательно следить за нашими с Еленой Валерьевной манипуляциями с расставленными на полу детской кастрюлями. А потом, покорно последовав нашему примеру, осторожно - будто даже испуганно - сжала в обеих руках ярко желтую крышку и, словно молчаливо прося разрешения и очень боясь получить отказ, взглянула на меня.
   - Ну же, смелей, - боясь вспугнуть удачу, кивнула я. - Ищи, к какой кастрюле она подходит.
   Мы замерли в ожидании. Я, Елена Валерьевна и даже Алиса. Все мы напряженно следили за происходящим. Надя прижала крышку к груди, медленно обвела взглядом расставленные на полу разнокалиберные кастрюли и, наконец, нерешительно опустила свой "трофей" на дно одной из них. Снова посмотрела на меня...
   - Нет, Надюш, эта кастрюля слишком большая. Ищи другую, - дрожащей рукой погладив девочку по голове, тихо пролепетала я. Попыталась ободряюще улыбнуться. Кажется, получилось. По крайней мере, Надя послушно потянулась за крышкой, чтобы продолжить поиски подходящей к ней тары.
   И, несмотря на то, что девочка упорно обходила вниманием ту самую желтую кастрюльку, выбирая абсолютно не те варианты, да и металлический грохот вскоре стал вызывать головную боль, это не имело никакого значения. Лед однозначно тронулся... О большем я пока могла лишь мечтать.

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГЛАВА

В душе - словно марш похоронный...

Декабрь, а дождь моросит.

Как черная тряпка, ворона,

На мокрой осине висит.

Я траурность песней нарушу,

Возьму свое сердце в тиски.

За шиворот вытащу душу

Из мутной декабрьской тоски.

(Ю. Друнина)

   Прошло еще три дня. Если взглянуть на календарь, понимаешь, как это ничтожно мало. А для меня - почти вечность. Громкое слово. Вычурное. Трагикомичное. Произношу его вслух и чувствую себя бездарной актрисулькой на сцене захудалого театра. Но иначе сказать не могу - три дня длиной в вечность. Плюс еще несколько.
   В то утро я вышла из подъезда и, оглушенная ощущением свободы, замерла. Расправив плечи, полной грудью вдохнула промозглый осенний воздух и запрокинула голову, обратив лицо к небу. Хмурому, низкому. Но впервые с момента появления в нашем доме девочки оно не давило на меня. Наоборот, я вдруг почувствовала небывалую легкость. Ведь у меня есть целых полдня вне дома...
   Нащупала в кармане ключи от машины. Стиснула их изо всех сил. Крепко-крепко. Они тоже вдруг стали для меня знамением свободы. И не важно, что сев за руль и выехав со двора, я уже через несколько минут окажусь вовсе не на уходящей в бесконечность пустой дороге, а в плотном потоке других машин на узкой городской улице с односторонним движением.
   Раньше мне часто бывало стыдно за гораздо менее эгоистичные и малодушные "радости", но не в то утро. Совесть не подавала признаков жизни. А вместе с ней услужливо помалкивали "самоотверженность", материнский инстинкт и телефон. Последнее радовало в особенности, ибо возможные звонки были единственным, что омрачало мой оптимистичный и даже беспечный настрой в тот момент.
   Хороших новостей ждать не приходилось, плохих мне и без того хватало, а какие-нибудь пустопорожние беседы рисовались лишь бесполезной тратой драгоценных мгновений свободы. Но и отключить телефон я не могла. Не имела права. Как минимум потому, что за дверью квартиры я оставила не только Надю, но и Алису.
   А потом я села за руль и выехала со двора. Город с любопытством поглядывал на меня сквозь лобовое стекло. Ветер гнал по окнам дрожащие капли дождя, растягивая их в длинные косые стрелы. Надламывал их, принуждал менять направление и устремляться то вверх, то в бок, но никак не вниз. И это притом, что я вовсе не летела по дороге с бешеной скоростью, рассекая потоки воздуха эргономичным капотом, а медленно ползла в традиционной московской пробке.
   "Радио 7 на семи холмах", невзирая на утро, транслировало что-то успокаивающее и лиричное. Как по заказу. Я тихонько подпевала, с искренним интересом следя за траекторией движения дождевых стрел по лобовому стеклу, и время от времени опасливо поглядывала на темный экран телефона. Но никто не звонил. И тогда я начинала вслушиваться в слова песен по радио, выискивая в них какой-нибудь знак. Непременно хороший и обнадеживающий. Вселяющий стойкую уверенность в благополучном исходе...
   Когда я, наконец, добралась до редакции, дождь почти закончился и превратился в противную, раздираемую шквалистым ветром изморось. Я вышла из машины, бездумно окинув взглядом стоянку, серое офисное здание и спешащих к его входу людей... Все почему-то показалось каким-то другим.
   Наверное, со многими из этих людей я неоднократно сталкивалась раньше, но не обращала на них абсолютно никакого внимания. И теперь казалось, что вижу их впервые. Зато вижу отчетливо, мысленно фиксируя даже то, как ветер исступленно треплет волосы какой-то высокой молодой брюнетки, сдергивает отороченный мехом капюшон с головы грузной женщины средних лет, пытается вырвать раскрытый черный зонт из рук лысоватого худощавого мужчины в черной кожаной куртке. 
   Какая мне разница была до всего этого? Никакой... Только почему-то бросилось в глаза и осело в памяти. Настолько прочно, что даже спустя несколько лет, вспоминая то утро, я отчетливо вижу именно эти картинки. И на их фоне и я сама, и девочка Надя, и Матвей выглядим блеклыми карандашными набросками.

* * *

   Кажется, Крепская была искренне рада моему возвращению в строй. Нет, она вовсе не ринулась мне навстречу с распростертыми объятиями, едва я пересекла порог ее кабинета. Даже не встала из-за стола. Лишь на мгновение оторвала взгляд от монитора и улыбнулась. По своему обыкновению скупо. Сдержанно. Но в ее глазах в этот момент явственно читалось нечто сродни облегчению.
   - Привет. Садись, - бросила она и снова устремила взгляд на монитор. Прищурившись, кликнула пару раз мышкой и лишь после этого опять посмотрела на меня. Выжидательно откинулась на спинку кресла. - Рассказывай.
   Я не знаю, когда именно наши отношения с Крепской, внешне по-прежнему ограничивающиеся работой, вдруг поднялись на новую ступень. Более того, совершенно не помню даже как мы перешли на "ты". Но в то утро, сидя у нее в кабинете, неожиданно для себя поняла, что если и есть на свете человек, которому я могла бы рассказать все как на духу, то это только Крепская Анастасия Викторовна. Настя. И вовсе не потому, что я вдруг увидела в ней родственную душу или близкую подругу. Нет.
   Откровенно говоря, кроме Верки никаких подруг у меня и не было никогда. Были приятели, однокурсники, хорошие знакомые и люди, с которыми я в тот или иной момент жизни общалась чаще и с большим удовольствием, нежели с остальными. Был Матвей.
   Теперь же была еще и Крепская. Не подруга, но и не просто коллега... Человек, которому я могла бы рассказать то, что творилось со мной все эти месяцы. Но зачем?
   - Что тебе рассказать? - машинально взглянув на часы, усмехнулась я. До начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут и это не располагало к долгим беседам.
   - Это уж тебе решать. Я бы предпочла правдивую историю без сентиментальных подробностей и лирических отступлений о том, как несправедлива судьба к детдомовским детям.
   - Разумно. Ну тогда слушай. Эту девочку принесли мне в прошлом декабре. Принесли и оставили вместе с письменным отказом от ребенка в качестве подарка к Новому году.
   - Кто ж такой щедрый?
   - Мать девочки. Дальняя родственница моего мужа. Матвей, недолго думая, в тот же вечер отнес ребенка в районное отделение милиции. В итоге прошел почти год, никто из ближайших родственников по материнской линии забрать девочку из Дома малютки не удосужился. И мы приняли решение ее удочерить. Не чужая все-таки. Вот и вся история вкратце.
   - А кукушка где?
   - В Италию на заработки умотала. Скатертью дорога.
   - А если объявится, потребует вернуть ей дочь?
   - Это бы, конечно, значительно облегчило нам всем жизнь, - сардонически фыркнула. - Но я уже давно не верю в чудеса.
   - Все так плохо? - без тени улыбки спросила Крепская.
   - Честно? Еще не поняла. Но не хорошо, так это точно. Постоянные визиты соцработников, диагнозы какие-то малопонятные. Да и сама девочка... непростая, мягко говоря.
   Крепская молча достала из ящика стола пепельницу и закурила, устремив задумчивый взгляд куда-то мимо меня.
   - Знаешь что, Кир, - наконец, решительно затушив окурок, заявила она. - Меня саму тетка вырастила. Поэтому сужу не понаслышке. Да нет, не думай, нет тут никакой душещипательной истории о сиротке. Живы, здоровы мои родители и даже сроков не мотают за решеткой. Просто так получилось, что их профессии к оседлому образу жизни не располагают. И тетка моя вовсе не мегера гиеноподобная, а достойная во всех отношениях женщина. Как ты...
   Я не перебивала, да и когда Крепская замолкала, подбирая подходящие слова, наводящих вопросов ей не задавала. Ни к чему они.
   - Родители мои бывали в Москве редко - короткими наездами пару-тройку раз в год. И, по сути, сначала были для меня чем-то вроде Дедушки Мороза со Снегурочкой. Люди, которых ждешь непременно с мешком подарков по праздникам. И если вдруг твои оценки или поведение начинают желать лучшего, слышишь от тетки, что они не приедут. Да нет, приезжали, конечно. И снова уезжали, а я оставалась. С теткой и ее семьей. А потом я вдруг поняла, что и не жду их больше. Мне кажется, все дети с возрастом перестают ждать Деда Мороза.
   Крепская взглянула на часы и снова потянулась за сигаретой, но, достав ее из пачки, все же прикуривать не стала. Покрутила в пальцах и отложила в сторону. Пристально посмотрела мне в глаза. В упор.
   - На самом деле я хотела рассказать вовсе не о них. А о тетке. Она действительно милейшая женщина и я ей искренне благодарна за все то, что она для меня сделала. Кормила, поила, одевала, уроки проверяла, в театр пару раз водила. В цирк, кажется, тоже разок. Все соседи ей дифирамбы пели в один голос, что она помимо своих родных детей и племянницу еще растит. Все так, только... Понимаешь, ни на секунду я не забывала, что в ее доме я чужая. Что она благородная, а я приживалка. Мне не говорили об этом прямо. Никогда. Но зачем говорить, если и без слов все ясно. Кто из детей родной, а кто нет.
   - Насть, - осознав, к чему клонит Крепская, заговорила я. - Понимаю, о чем ты говоришь. И действительно... не раз задумывалась, смогу ли не делать различий между Алисой и Надей. Пока у меня не слишком это получается. Девочка для меня чужая. И вряд ли станет родной по мановению волшебной палочки. Не знаю даже, смогу ли когда-нибудь полюбить ее...
   - Это и понятно. Без обид, но на такого рода эмоции ты, как не крути, скуповата.
   - Я вообще не слишком щедра на эмоции. Хотя пока их в избытке. Но не думаю, что это то, чем стоит гордиться. Мне пока особо гордиться нечем. Честно.
   - По крайней мере, ты это понимаешь. Благие намерения - это еще не благое дело.
   - Ладно, Насть, - покачала я головой, давая понять, что обсуждать тут больше нечего. - Пора на баррикады. Посмотрим, что день грядущий нам готовит.
   А грядущий день уготовил нам кучу сплетен в кулуарах, очередное совещание, парочку свежих идей и телефонный звонок от няни Елены Валерьевны... И несмотря на то, что я и сама уже отсчитывала минуты до окончания нашего "совета в Филях", чтобы, наконец, связаться с ней и узнать, как обстоят дела, он застал меня врасплох.
   Не припомню, чтобы Елена Валерьевна прежде решалась звонить мне на работу. По негласному, никем не оговоренному правилу, я сама связывалась с ней в течение дня. Она вкратце вводила меня в курс дел, рассказывала, чем они с Алисой занимались в мое отсутствие, а потом подзывала саму Алису. Но вот устоявшаяся традиция была нарушена по ее инициативе. Никаких догадок о том, что послужило тому причиной, я не строила, но хороших новостей ждать не приходилось...
   Звонок прервал на полуслове никчемный лепет единственной избежавшей увольнения кумушки из "Модного павильона". На мгновение показалось, что льющаяся из динамика музыка уж слишком громкая и бравурная, а воцарившаяся вокруг тишина совершенно неестественная. Напряженная и будто бы даже наэлектризованная. В голове абсолютно некстати промелькнула мысль, что надо бы сменить мелодию на нечто лиричное, и тут же канула в небытие. Будто и не было ее.
   Я машинально перевела телефон в беззвучный режим и поднялась из-за стола.
   - Прошу прощения. Продолжайте пока без меня, - стараясь, чтобы голос звучал хотя бы относительно ровно, направилась к двери.
   Шаг... два... ноги подкашивались, как не силилась я сохранить самообладание, спешно покидая переговорную. И, кажется, единственным стимулирующим фактором были устремленные на меня взгляды коллег. Они пусть и усиливали нервозность, но все же не позволяли дать волю эмоциям. Заставляли поддерживать хотя бы видимость спокойствия.
   Осторожно притворив за собой дверь, я ответила на звонок и в ту же секунду отдернула трубку от уха, так как из нее вырвался пронзительный, захлебывающийся детский плач. Елена Валерьевна, словно воочию видя мою реакцию, выждала секунду и лишь после того, как я снова подала голос, заговорила.
   - Кира Анатольевна, - она будто извинялась. - С девочкой что-то неладное творится. Голосит уже больше часа. И я не могу ее успокоить. Не могу.
   Я далеко не сразу поняла, что это всё, и причиной неожиданного звонка, действительно, стал исключительно тот самый льющийся из трубки истошный крик Нади. Ждала продолжения, а его не было - Елена Валерьевна молчала. И я, продолжая прижимать телефон к уху, наконец, облегченно выдохнула, без сил привалившись к стене. Плач уже не казался столь раздражающе громким. Будто кто-то смилостивился надо мной и приглушил звук. Или, быть может, сама Елена Валерьевна отошла подальше от девочки. Не знаю.
   Я не успела задаться этим вопросом, ибо меня накрыла совершенно новая эмоция - злость. Хоть и мимолетная, так и не оформившаяся в слова, но все же острая до звездочек в глазах.
   К счастью, я не излила ее на Елену Валерьевну - вовремя взяла вспыхнувшие эмоции под контроль. Одумалась. Поняла, что она не стала бы звонить по пустякам, и попыталась все-таки вникнуть в детали.
   - Температуры нет? - вдруг решив, что причиной неутихающего плача девочки послужил рецидив одной из болезней с малопонятным названием в ее медицинской карте, первым делом спросила я.
   - Пока нет, - из трубки донесся тяжелый вздох. - Но если так и дальше будет продолжаться, точно поднимется. Кира Анатольевна, у девочки истерика.
   - Ясно... - перевела дыхание на мгновение. Но на самом деле ничего мне ясно не было. Абсолютно. А еще очень волновало, как реагирует Алиса на все это. Как не крути, но к шуму моя дочь не привыкла...
   - Может быть, у нее все-таки болит что-нибудь? Живот, например, а?
   - Кира Анатольевна... Как-никак, я дипломированная медсестра, да и с детьми не первый и даже не десятый год дело имею. Смогу понять, если у ребенка что-то болит.
   - Извините, - тяжело вздохнула я, отстранившись, наконец, от стены и направившись по коридору к своему кабинету. - Я знаю. Просто понять пытаюсь, что у вас там происходит.
   - Мне кажется, она Вас требует, Кира Анатольевна.
   - Меня? - Я растерянно замерла, на мгновение забыв куда шла. Нахмурившись окинула взглядом пустующий ресепшен в фойе у лифтов. - Вряд ли. Она меня практически столько же, сколько и Вас знает.
   - Других версий у меня нет.
   У меня и эта версия вызывала сомнения, но озвучивать их снова я не стала. Незачем. Вместо этого задала вопрос, волновавший меня гораздо больше, нежели плач Нади сам по себе.
   - Как Алиса реагирует на все это?
   - Алиса... сносно. Рисует. Я ей музыкальную сказку включила в плеере, чтобы крик Нади чем-то перебить. Но сами понимаете.
   - Да уж. Понимаю, такой крик только если тяжелым роком перебьешь. Ладно, я выезжаю. Скоро буду.
   Насчет "скоро" у меня возникли большие сомнения, едва я вышла из здания редакции. Медленно движущийся по узкой улочке плотный поток машин быстрого попадания домой однозначно не сулил. Дождь прекратился совсем, ветер иступлено трепал голые ветви деревьев, волосы и плащи прохожих. Я подняла воротник повыше, пытаясь укрыться от ледяных порывов. Поправила сумку на сгибе локтя и вновь окинула нетерпеливым взглядом дорогу.
   В тот момент я вдруг отчетливо поняла, насколько далеки мои представления о спешке от истинного значения этого слова. Оказывается, я и не спешила никуда прежде, не опаздывала, раз покорно тратила время в московских пробках. Жила в размеренном темпе, слушала музыку в машине, размышляла над чем-то - то над новой статьей, то над нашими отношениями с Матвеем, то над удачным сочетанием желтого и белого цветов на фасаде какого-нибудь особняка, а то и вовсе над траекторией движения дождевых капель по лобовому стеклу. Иногда это раздражало, но ни разу у меня не возникало мысли спуститься в метро, дабы добраться куда-нибудь побыстрее.
   А ведь когда-то в школьные и студенческие годы я очень любила московскую подземку. Даже не за музейную помпезность и красоту архитектуры, не за уходящие ввысь эскалаторы с яркими лампами по бокам и почти мистическую темноту тоннелей, а за неповторимую атмосферу и ритм этого места.
   С особым трепетом я в те времена относилась к самой первой - Сокольнической - ветке метро. И оказываясь на ней, не могла отказать себе в искушении прокатиться именно в старом поезде - непременно в вагоне с дутыми коричневыми сиденьями, желтыми стенами и приглушенным светом. Пропускала все прочие. А потом стоя у дверей, вглядывалась в мелькающую за стеклом темноту и пыльные, увитые проводами плиты. Вслушивалась в голос диктора, объявляющего станции, и наслаждалась исконно московской мягкостью "д" в слове "двери".
   Прошли годы. Машина полностью вытеснила метро из моей жизни. Причин много, но лидирующие позиции среди них занимали имиджевые мотивы, о которых в то утро не могло идти и речи. Мне срочно нужно было попасть домой. И это "срочно" никоим образом не вязалось с тем, что творилось на дорогах.
   Досады не было. Была алая буква "М" в паре сотен метров от редакции, шквалистый ветер, обездвиженные дороги, а на другом конце Москвы Алиса, которая даже сквозь музыкальную сказку в плеере слышит истошный плач Нади. И я без лишних колебаний двинулась в противоположную от парковки сторону, уже через несколько минут ступив на уходящий далеко вниз эскалатор. Впервые за прошедшую пятилетку.
   В метро в отличие от городских улиц было тепло и даже сравнительно малолюдно. К платформе подошел новый серебристый поезд, почему-то с первого взгляда вызвавший у меня отторжение. Будь у меня свободное время, вероятно, я бы пропустила его и дождалась привычного с детских лет синего-голубого. Но времени не было и даже странно, что я в тот момент придавала хоть какое-то значение таким мелочам, как модели поездов. Глупо...
   В вагоне было хоть и вполне свободно, но все же очень душно. Витал тяжелый, смрадный запах, который я тут же соотнесла с бомжами. Оглянулась по сторонам, в поисках источника зловония, но так его и не обнаружив, решила, что из-за наглухо закрытых окон вонь попросту еще не успела выветриться с ночи.
   Когда-то давно Матвей мне рассказывал, что зимой бомжи устраивают в вагонах метро ночлежку. И их оттуда никто не гоняет - то ли брезгуют подходить ближе чем на метр, то ли сердобольность проявляют.
   Матвей никогда не понимал моих теплых чувств к подземке. Приравнивал поездку на метро то к подвигу, то к экстремальному приключению, а то и вовсе к добровольному визиту в газовую камеру. Раньше я смеялась над такими сравнениями, но в тот день вдруг поняла, что как минимум насчет последнего он был не так уж далек от истины. Впрочем, в столь симпатичных мне старых вагонах вентиляция была гораздо лучше.
   Уткнувшись носом в шарф, в надежде, что исходящий от него аромат любимых духов хоть чуть-чуть перебьет прочие неприятные запахи, я отошла подальше от угловых сидений и остановилась у соседней двери.
   Судя по замедляющемуся стуку колес, поезд приближался к очередной станции - Новокузнецкой. Ее я никогда не любила. Еще с детства она запомнилась мне тусклым освещением, кривым полом с выдолбоинами, фонарными столбами, напоминающими гигантские гвозди, тяжелыми сводами с массивными барельефами и столь же низким белым потолком, украшенным шестью мозаичными панно - хоть и многоцветными, жизнеутверждающей тематики, но столь же мрачными, как и вся станция. Иными они и быть не могли, наверное - ведь их сотворили голодные мастера-художники в блокадном Ленинграде.
   Когда-то Серега - ярый любитель истории Москвы - рассказывал мне, что проект этой станции был удостоен Сталинской премии. Только моего отношения к ней сей факт не поменял. Серега спорил, доказывал, что это архитектурный шедевр, памятник во славу героизма советских войск в годы Великой Отечественной войны. Она и открыта-то была в самый разгар борьбы с фашистской Германией. Я согласно кивала, даже восхитилась разок-другой, но вовсе не оформлением станции...
   Вот и теперь смотрела на нее через открывшиеся двери вагона и чувствовала, будто вся эта мраморная тяжесть лежит на моих плечах, сутулит мне спину, принуждает низко склонять голову. И судя по виду окружающих, такие чувства возникали не только у меня. Люди на этой станции напоминают угрюмые тени - мрачные и, да, сутулые.
   Я не обращала на это внимания прежде, но в тот день взгляд сам собой цеплялся за мелочи и наполнял ими сознание. Заставлял думать о чем угодно, только не о том, что ждало меня дома. И гитариста, который вдруг вошел в вагон и стал петь пассажирам о стаях белых голубей, кружащих в синем небе, я тоже при иных обстоятельствах забыла бы, едва он скрылся с глаз. Но слова его песни запали в сердце, наполнили его чем-то светлым и обнадеживающим настолько, что даже выйдя из метро на улицу, спеша сквозь изморось и шквалистый ветер к дому, я продолжала напевать:

Вот уже роняет желтый лист осень,

Укрывает бережно зимы проседь.

Старые привычки бережешь свято,

Мелочи приковывают взгляд.

Но когда тоскою защемит сердце

Я спешу на встречу со своим детством

Поднимая в небо голубей белых

Словно много лет тому назад.

   Голубей - ни белых, ни сизых - в моих воспоминания о светлых временах не было. Зато была гитара, метрополитен, московские улочки, дождливая осенняя ночь на Серегиной даче. Очень многое, что могло бы вывести меня из болотной топи на твердую землю.

* * *

   Дома, как и предполагалось, меня встретил надрывный плач Нади и потерянный взгляд Алисы, показавшейся на пороге своей комнаты, едва я успела прикрыть за собой входную дверь.
   - Ма-а-ам, - захныкала она и ринулась ко мне. - Ма-а-а-м, давай ее обратно отдадим. - Крепко стиснула в кулачках полу моего плаща, спрятав лицо в его складках. - Ну, пожалуйста.
   - Лисен, ну как тебе не стыдно, - с трудом выдавила я и, погладив дочь по голове.
   - Не стыдно! - не поднимая глаз.
   И в тот же момент - как в худшей комедии абсурда - из спальни вышла Елена Валерьевна с Надей на руках.
   - Ну, вот и мама пришла, - не тая облегчения, проворковала она, покачивая рыдающую девочку. Та увидела меня, прижавшуюся ко мне Алису, мою руку успокаивающе лежащую у Алисы на голове, и заголосила пуще прежнего. Еще надрывнее, отчаяннее, если такое вообще возможно.
   - Мамочка, ну давай отдадим ее обратно, - снова настойчиво и требовательно повторила Алиса.
   Подняла на меня полные слез глаза. Она никогда не любила плакать. Никогда. Всегда вела себя не по годам разумно, справедливо и честно. И тогда тоже была честна в своих желаниях. Она видела, понимала, чувствовала, что всё в нашей семье изменилось почти в одночасье и никому от этого не хорошо - ни ей самой, ни ее родителям, ни даже ее любимой няне. И естественно связывала произошедшее с появлением нового члена семьи. И да, я знала, что моей дочерью движет эгоизм - совершенно нормальный и объяснимый, выливающийся в нестерпимое желание вернуть все в прежнее, счастливое русло, где нет ни истошных криков, ни натянутых до предела нервов и посторонних людей в доме.
   Я перевела затравленный взгляд на голосящий источник всего этого - на Надю - и стыдливо поджала губы. Она все понимала. Абсолютно всё. Пусть на инстинктивном уровне, но понимала. И что она в тягость в новой семье, и чего именно требовала от меня Алиса, и что сама я стою лишь в метре от нее, но не делаю ни шага навстречу. И тоже требовала. Так же безапелляционно, как и Алиса, только обратного - принять ее, не бросать. Я была ей нужна...
   - Алис, ты же взрослая, добрая девочка. Мы с папой так любим тебя. Так гордимся тобой. Ты же это понимаешь, правда?
   Алиса снова опустила взгляд. Шмыгнула носом и еще крепче стиснула в кулаке полу моего плаща.
   - У Нади никого, кроме нас нет. Совсем-совсем. И ей очень страшно, понимаешь? Страшно, что и нас тоже снова не станет. Помоги ей. Пожалуйста. Я без тебя не справлюсь.
   - У меня не получается.
   - Все когда-нибудь получится, если не идти на попятный.
   - Что такое "попятный"?
   - Если не отступать. Не отказываться от задуманного при первых же неудачах.
   - Значит, мы отдадим ее обратно, если я не буду отступать?
   - Лисен, отступать нельзя только, если ты поступаешь правильно и справедливо. Разве это справедливо бросить Надю?
   Алиса насупилась, поджала губы, старательно отводя глаза. И на мой вопрос так и не ответила.
   - Я ей куклу дала, когда она стала кричать.
   - Молодец.
   - А она... она ей ногу вывернула и бросила.
   Стараясь не делать резких движений, я шагнула к Елене Валерьевне. Словно в полноводную реку, заведомо зная о подстерегающих в ней омутах. Взяла Надю на руки и впервые дотронулась губами ее лба. С легким содроганием в душе. Не поцеловала, а лишь коснулась. Будто температуру проверила.
   - Что за крик? - придала голосу традиционно насмешливый тон. - Напугать нас всех решила, чтобы мы не расслаблялись?
   Надя, не прекращая рыдать, крепко стиснула в кулаке прядь моих волос. Больно.
   - Ну вот, а говорили, моторика слабая. Обманули. Отличная у нас моторика.
   Плач превратился в завывания вперемешку с надрывными всхлипами.
   - Ой-да-ой-да-ой-да! - мягко передразнила я, слегка покачав Надю на руках. - Какие же мы тут все нехорошие, да? Ну совсем на Надежду нашей эстрады внимания не обращаем. Ой-да-ой-да-ой-да! Правда, Лисён? - потрепала свободной рукой Алису по волосам. - Ну просто ой-да-ой-да-ой-да.
   Алиса фыркнула сквозь всхлип. И пусть она по-прежнему упрямо отворачивалась, не желая смотреть ни на Надю, ни на меня, я сочла ее реакцию за хороший знак. Еще раз коснувшись губами Надиного лба, картинно бодро заявила:
   - А вы знаете, девчонки, я сегодня в метро совершенно замечательного музыканта встретила. Гитариста. И вдруг вспомнила, что раньше тоже неплохо играла на гитаре. Может быть, споем с вами что-нибудь вместе?

* * *

   С того момента моя жизнь потекла под лозунгом "Мне песня строить и жить помогает". Смешно, но так оно и было. Я отыскала в кладовке гитару. Подтянула струны и запела. Сперва неловко, оглядываясь на девчонок - Алису и Надю. И ловя на себе одобрительные взгляды Елены Валерьевны. А потом - гораздо увереннее, ободренная вниманием моих маленьких слушательниц.
   К сожалению, ни одна детская песенка в тот день категорически не шла в голову. И я, боясь вспугнуть нечаянную удачу неловким перерывом на раздумья, продолжала петь то, что само срывалось с языка. ДДТ, Наутилус, Крематорий... не слишком подходящий случаю репертуар. Но ни Алиса, ни Надя не были против такого положения вещей. Наоборот, притихли на диване, время от времени с интересом поглядывая за движением моих пальцев, а порой и вовсе покачиваясь в такт мелодии.
   И уже через час моего сольного концерта, ничего вокруг не напоминало о недавнем надрывном плаче Нади, настойчивом требовании Алисы отдать новую сестренку обратно и дрожащих в ее глазах слезинках. Не напоминало, только я все равно не могла выкинуть все это из головы. Отыгрывая последний аккорд одной песни, тут же судорожно воскрешала начальные аккорды следующей. Страшилась, что даже секундное промедление безвозвратно нарушит то хрупкое равновесие и спокойствие, которого нам удалось достичь. Чувствовала, что еще чуть-чуть и голос начнет сипеть с непривычки, и продолжала петь... Гнала прочь за кромку сознания мысли о том, как когда-то много лет назад пыталась с помощью гитары привлечь внимание Матвея. А ведь помогло...
   Впрочем, в те годы в моем арсенале были гораздо более разнообразные методы. Теперь - лишь гитара и сиплый голос.
   На помощь пришла Елена Валерьевна. Как всегда.
   - Т-а-а-а-к, мои хорошие! - мелодично проворковала она, остановившись в дверях гостиной. - Ужин готов. И не смотрите на меня, как на Фрекен Бок... А то и правда, придется, мне чаем с плюшками после ужина без вас лакомиться. Мама тем временем вконец охрипнет, и завтра уже ничего вам спеть не сможет. А ведь песен на свете еще очень и очень много.
   Так прошел еще один день и, кажется, худо-бедно нам с Еленой Валерьевной удалось выйти победителями из очередного витка этой изнуряющей битвы. Гитара, чай с плюшками, банные процедуры наложившись на все утренние переживания усыпили девчонок даже без положенной сказки на ночь и я, проводив няню, неспешно прошлась по тихой квартире.
   Остановившись у окна, вдруг зачем-то отдернула занавеску и распахнула его настежь.
   Глубоко вдохнула промозглый осенний воздух, бездумно взирая не вниз на бульвар, как бывало прежде, а на крыши домов напротив. Прищурилась... Взгляд зацепился за два темных силуэта у массивной трубы. Между ними вспыхнул яркий розовато-алый огонек и начал быстро увеличиваться. И вдруг чарующе подмигивая, устремился ввысь.
   Не в силах оторвать от него взгляда, я не сразу поняла, что это. Фонарик. Бумажный фонарик, устремившийся в песочно-рыжее московское небо к крошечному просвету между туч. К яркому рогалику полумесяца на фоне холодной смолянистой синевы. Он знал куда тянуться. И я знала... К свету!
   К свету, который вдруг снова появился в глазах Алисы, когда я в тот вечер пела под гитару. К свету, которым нет-нет, да озарялось беспокойное лицо Нади при звуке моего голоса и гитарных аккордов... К свету, который был и во мне когда-то...
   Мне вдруг нестерпимо захотелось рассказать о наших новых успехах Матвею. Настолько нестерпимо, что на мгновение в сердце всколыхнулась совершенно детская и никому ненужная обида. На то, что вечер, темно, в окнах соседних домов горит свет, чужие люди рассаживаются за накрытыми столами, ужинают, смотрят телевизор или, быть может, даже признаются друг другу в любви, попивая шампанское при свечах... А я... я одна, тешу себя мыслями о благотворном воздействии песен под гитару на Алису и Надю. А поделиться этими мыслями не с кем. Совсем не с кем. Потому что у Матвея очень важные дела. Финансовый кризис и черт знает что еще. Не важно, главное, сейчас - именно в эту секунду, его попросту нет рядом. И да, я могу достать из кармана телефон, скользнуть пару раз пальцем по дисплею и позвонить ему... Но ведь это совсем не то. Совсем.
   Я закрыла окно. Задернула штору и медленно побрела обратно в гостиную. Снова взяла в руки прислоненную к дивану гитару и, безуспешно поискав взглядом чехол, двинулась в кладовку.
   - Ну что ж, спасибо тебе, милая, - погладив струны, улыбнулась. - Выручила. И не в первый раз...

* * *

   Матвей пришел очень не скоро. То ли поздно вечером, то ли уже ночью. Осенью не глядя на часы сложно понять, который час. Я на часы не смотрела. Мне почему-то казалось, что это придает ожиданию театральности и наигранного драматизма. А на деле демонстрирует лишь твое праздное времяпровождение. А оно у меня в тот вечер было именно таковым.
   Я даже не пыталась чем-то заняться. Просто сидела на диване с бокалом белого вина, нарочито лениво покачивала ногой и бездумно скользила взглядом по выцветшим рукописным строкам в тетрадке с аккордами. По сути, это была лишь мизансцена и не более, ведь за весь вечер я, кажется, не перевернула ни одной страницы.
   А Матвея по-прежнему не было.
   В какой-то момент вдруг захотелось выключить свет и, оставшись в темноте, слушать, как мерно ударяются о подоконник капли дождя. Только дождь закончился еще днем. И ветер стих. Да и тянуться к выключателю торшера было лень...
   А потом щелкнул замок входной двери и из прихожей донесся шорох и приглушенный скрип половиц. Я встрепенулась. Зачем-то спрятала под диванную подушку тетрадь с аккордами и, отставив бокал с недопитым вином на журнальный столик, направилась встречать Матвея. Мне вдруг совершенно некстати вспомнилась фраза из гулявшей некогда по интернету копии вырезки из советской книги по домоводству патриархальной направленности: "Встречая мужа с работы, украсьте себя бантом". Глупость несусветная. Только бантов мне еще и не хватало.
   Вышла в прихожую, растянув губы в жизнеутверждающей улыбке, которая уже через долю секунды стекла с лица, словно жидкая патока. Слова приветствия повисли на языке, так и не успев прозвучать.
   В первое мгновение мне показалось, что Матвей попросту пьян. Что навело меня на такую мысль? Не знаю. Быть может, я просто подсознательно искала более-менее безобидное объяснение происходящему и, заметив, как осторожно Матвей держится за стену, разуваясь, сделала вывод. С тяжелым вздохом скрестила руки на груди в осуждающем жесте. На смену улыбке явилась недовольная гримаса.
   Но через несколько долгих секунд Матвей, наконец, заговорил, вмиг развеяв все мои подозрения. В устремленном куда-то мимо меня взгляде Матвея отчетливо читалась даже не усталость, а полное изнеможение. Не физическое, а моральное.
   - Привет. - Простое приветствие. Ровное. Тихое. И абсолютно лишенное каких-либо эмоций.
   - Что случилось? - Голос дрогнул, но Матвей будто бы не заметил этого и вместо ответа лишь неопределенно пожал плечами. В прихожей повисло напряженное молчание. Нестерпимо хотелось прервать его, но все, что я могла бы в тот момент сказать, почему-то казалось совершенно неуместным.
   - Будешь ужинать?
   Матвей отрицательно покачал головой и, нахмурившись, кивнул на дверь спальни.
   - Как тут у вас? Нормально?
   Казалось, этим "нормально" он будто просил меня ответить утвердительно, невзирая на то, что творилось в его отсутствие на самом деле. И я вняла этой просьбе. Не из-за малодушия. Просто, глядя на Матвея в тот момент, я вдруг поняла, что все произошедшее в тот день - в нашей ситуации было абсолютно "нормальным".
   - Да, - криво усмехнулась я. - В целом, да. А у тебя как?
   - Могло быть и хуже. - С этими словами он мягко коснулся губами моего виска - ободряюще, но в то же время, словно хотел тем самым предостеречь меня от дальнейших расспросов.
   - Звучит не слишком обнадеживающе.
   - Не бери в голову, - натянуто улыбнулся. - Выплывем. - Но вместо уверенности в его голосе отчетливо слышались нотки обреченности. Матвей и сам это почувствовал и, будто желая убежать от моего пристального взгляда, отвернулся и, осторожно приоткрыв дверь спальни, пересек порог темной комнаты.
   - Выплывем, - двинувшись вслед за ним, повторила я. - Иначе и быть не может.
   А потом - ночью - уже погасив свет и забравшись в постель, мы оба долго лежали без сна. По подоконнику снова барабанил дождь. Монотонно и угрюмо.
   - Как же я хочу в тепло, - тихо прошептала я. - Чтобы лето, солнце, песок, океан, пальмы... сил нет, как хочу. С детства не люблю зиму. 
   - И Новый год тоже не любишь. 
   - Не люблю. Знаешь, я когда-то мечтала его в тепле встретить.  
   - Да? Я не знал, - голос звучал угрюмо, безнадежно. 
   - И никогда не получалось, - Нашла о чем горевать.
   - На следующий год обязательно слетаем куда-нибудь к океану на новогодние праздники. А в этом не получится, извини.  
   - Я знаю. - В горле образовался давящий, мешающий дышать ком. Не из-за зимы и Нового года, нет. Черт бы с ними. Сам этот разговор ложился свинцовой тяжестью на плечи. - Знаю.  
   - Совсем дела дрянь.
   Матвей вылез из-под одеяла, присев на край кровати. Ссутулился и, запустив пальцы в волосы, стиснул виски. Хотелось обнять его за плечи. Успокоить. Сказать, что все будет хорошо. Что мы справимся. Вот и Надя уже привыкает. И песни ей мои нравятся под гитару. Выпутавшись из одеяла, я подползла на коленях поближе. Замерла на мгновение и мягко поцеловала Матвея в плечо.
   - Т-с-с-с... Все же хорошо. Все налаживается...
   - Ничего не налаживается, - тихо прорычал он сквозь крепко стиснутые зубы.  - Людям зарплату платить нечем. Все, что можно, уже продано... заложено перезаложено. Я хотел тебе дать самое лучшее, а в итоге даже к морю свозить не могу.
   - Все будет хорошо. Мы выплывем. Слышишь? Выплывем.
   Осталось только самим поверить в это.
  

* * *

   На следующий день я снова взяла выходной в редакции. Крепская, само собой, была далеко не в восторге от моего отсутствия, но свое недовольство проявила не словами, а раздраженным вздохом в трубку.
   - Ладно, поступай, как знаешь, - после непродолжительного молчания, наконец, отчеканила она. - И... раз такое дело, подумай все-таки о моем предложении насчет серии статей.
   - Подумаю.
   - Ловлю на слове.
   И в этот момент я вдруг поняла, что не такая уж это и плохая идея. Если, конечно, писать под псевдонимом. А потом, не успела я обдумать все "за" и "против", случилось то, что лишь укрепило меня в этом пока еще шатком намерении. Ко мне с визитом нагрянула мать.
   Было бы наивно полагать, что наше предыдущее столкновение станет последним, но все же столь скорого возобновления попыток вправить мне мозги я от нее не ожидала. Особенно, на фоне набирающего обороты финансового кризиса.
   - Ну вот. Что и следовало доказать, - саркастически усмехнулась она и, не дожидаясь приглашения войти, переступила порог. - Разгар рабочей недели, а ты не в редакции. Мешки под глазами, цвет лица ужасен. Прическа отсутствует как таковая. И все ради чего?
   - Ты явилась, чтобы осыпать меня изысканными комплиментами или поговорить?
   Криво усмехнувшись, она сняла плащ и, на мгновение изменив своим царственным манерам, сама повесила его на вешалку, вместо того, чтобы всучить мне. Затем гулко цокая каблуками по паркету, прошествовала в гостиную. Элегантно и горделиво опустилась на диван и, наконец, закинув ногу на ногу, пристально посмотрела на меня.  
   Я выдержала ее взгляд. Глаза не отвела, в лице не поменялась, нервозных жестов не выказала. Лишь ехидно изогнув брови, поинтересовалась:
   - Шампанского? 
   - Присядь. Поговорим. - Неожиданно мягкая интонация заставила меня насторожиться, а мать, видя, что я продолжаю выжидательно скрестив руки на груди стоять в дверном проеме, вдруг отвела глаза и, не глядя на меня, продолжила: - Кира, деточка, ты пойми. На двух широко расставленных стульях еще ни одной бабе усидеть не удавалось, в чем бы нас не пытались уверить латиноамериканские сериалы. Или ты мужику и детям слюни подтираешь, засунув мечты о карьере между двумя полупопиями, или вкалываешь, как ломовая лошадь, не гоняясь за большой и светлой по подворотням судьбы. Все остальное полумеры, которые к полновесным успехам не приведут ни при каких обстоятельствах. 
   - Ма, человек он на то и человек, чтобы стремиться к большему. 
   - Стремись, - скривила ярко накрашенные губы мать. - Я тоже в твоем возрасте стремилась объять необъятное. Думала, что мне-то все под силу. И муж любимый и преданный, и дети, и само собой карьера. А что в итоге? Мужики на мои же деньги любовниц обхаживают, дочь свекровь ближе собственной матери считает, работа... Вот здесь-то я как раз преуспела. И рада бы ослабить напор, да нельзя... Чуть дам слабинку, налетят как стервятники и конкуренты, и партнеры, и подчиненные. Растащат все по кирпичику. И останется от преуспевающего холдинга меньше чем от Припяти после аварии на Чернобыльской АЭС.
   - Ты и мне такой жизни хочешь? - не тая сарказма, поинтересовалась я.
   - Кир, ты зря меня сейчас уколоть пытаешься. Не получится. Я-то знаю, ради чего стараюсь. Холдинг для меня такой же ребенок, как и ты. Мой ребенок! Продолжение меня самой. А ты чего хочешь добиться? Хорошо, Алиса - твоя дочь! Но эта детдомовка-то тебе зачем? В благородство сыграть решила? Глупо. Да ты только представь, что за букет болячек у этой девчонки! Не в Артеке побывала.
   - Уже представила. И что?
   - Услышь меня, наконец!
   - Я услышала.
   - И?
   - И в очередной раз поняла, что мне жаль тебя.
   - Меня? - угрожающе прищурившись, переспросила она. - Меня?
   - Да, тебя. Холдинг, молодые любовники, стервятники - конкуренты... Мне жаль тебя.
   Полагаю, она намеревалась парировать в ответ что-то едкое и непременно безапелляционное. Но вдруг дернула подбородком, на одно едва уловимое мгновение став похожей на вздорного подростка, и отвернулась к окну. После чего вновь превратилась в особу голубых кровей - величаво расправив плечи, замерла. А я продолжала стоять в дверном проеме, наблюдая за ней и готовясь в любую секунду дать очередной отпор. Но время шло, а моя мать по-прежнему хранила молчание. И в воцарившейся тишине оглушительно громким показался не только звук капающей воды из плохо закрученного крана на кухне, но и тиканье часов на моем запястье.
   - Где она сейчас? - наконец, не оборачиваясь, спросила мать. 
   Невзирая на то, что враждебности в ее голосе мне уловить не удалось, я все же нарочито равнодушно пожала плечами. Будто мать могла меня видеть затылком.
   - Гуляет с няней и Алисой.
   - А ты? 
   - А я здесь, как видишь. Гостей принимаю, отдыхаю, - усмехнулась.
   Мать, наконец, молча повернулась ко мне. И, оказавшись под прицелом ее бесстрастного взгляда, я вдруг на мгновение почувствовала себя подданной на аудиенции у коронованной властительницы и даже пожалела, что так и не удосужилась присесть. Но уже через долю секунды на ее лице промелькнуло нечто, смутно напоминающее досаду, и это ощущение развеялось.
   - Устала? - прорезал тишину ее лишенный каких-либо эмоций голос. Не высокомерный, не презрительный, не снисходительный, и уж конечно, не обеспокоенный. Но и равнодушным я его назвать почему-то не могла.
   Я пыталась понять, что кроется за ее вопросом. Очередная попытка наглядно продемонстрировать, до чего я сама себя довела, взвалив на свои плечи заботу о девочке Наде, разочарование или все же материнская забота? И чем дольше я думала над этим, тем сомнительней казалось любое из возникших предположений и тем острее становилось желание, чтобы моя мать, наконец, ушла. Но даже если она и осознавала, какие эмоции вызывает у меня ее визит, идти на поводу у моих невысказанных желаний не намеревалась. Наоборот, продолжала неподвижно сидеть на диване, устремив на меня совершенно пустой, остекленевший взгляд. И странным образом больше напоминала восковую фигуру из музея мадам Тюссо, нежели живого человека.
   - Что ты хочешь услышать? - заговорила я, лишь бы прервать молчание.
   Ответа не последовало. Не произнося ни слова, мать прикрыла глаза. И вдруг, невзирая на горделиво расправленные плечи, величавый поворот головы и бесстрастно изогнутые губы, всем своим видом стала олицетворять какую-то странную покорность. Гордую, но в тоже время обреченную и преисполненную готовности принять приговор судьи, каким бы строгим он ни был. Только кто он этот судья? Неужели я?
   В сердце вновь всколыхнулась жалость. Опять жалость... Но все же на этот раз она ничтожно мало походила на то, что я столь презрительно и гневно выплюнула матери в лицо несколько минут назад. Это чувство вовсе не хотелось облекать в слова и интонации. Наоборот. Воплотить его можно было лишь молча шагнув к этой до странности незнакомой мне женщине, в которую вдруг превратилась моя мать. Сев рядом с ней на диван. Посмотрев ей в глаза без вызова и упрека...
   Ничего подобного я не сделала, продолжая неподвижно стоять в дверном проеме.
   - Ты укоряешь меня за Артема? - тихо произнесла она, снова взглянув на меня. - Я и сама не вижу причин гордиться этой нелепой связью с никчемным мальчишкой. Но...
   Странно. Кажется, впервые в жизни мне довелось увидеть, что у моей матери вдруг возникли затруднения с подбором нужных слов. Так и не договорив, она окинула хмурым взглядом гостиную. С тяжелым, прерывистым вздохом, покачала головой и, совсем неизящно обхватив кончиками наманикюренных пальцев переносицу, воззрилась на прислоненную к стене гитару.
   - Ты когда-то весьма неплохо играла на гитаре, - тихо пробормотала она.
   - А ты считала это пустой тратой времени.
   - Так и есть. Но я все же оплатила занятия. Помнишь?
   - Помню. Раньше ты мне часто об этом напоминала. Спасибо. Я действительно благодарна.
   - Благодарна, - кивнула мать, так и не обернувшись на меня. - Никто из них даже не благодарен. Ни Артем, ни любой из его предшественников. Никто.
   - Тебе нужна их благодарность? - криво усмехнулась я, выжидательно склонив голову на бок.
   Ждать ответа пришлось недолго. Услышав мой вопрос, мать в то же мгновение оторвалась от созерцания гитарных изгибов и, взглянув на меня, лукаво прищурилась.
   - Нет. Я еще не настолько стара, чтобы мужчины спали со мной из благодарности.
   - Да уж. Но, видимо, уже не настолько молода, чтобы не благодарить их за это.
   Мать ничего не ответила и даже не поменялась в лице, лишь неопределенно повела плечом. То ли хотела тем самым показать, что не желает обсуждать со мной эмоциональные аспекты своего возраста, то ли посчитала мою едкую реплику абсурдной и не достойной внимания, то ли действительно не видела ничего зазорного в том, что оказывает материальную поддержку своим молодым любовникам, пока они греют ее постель. Скорее всего, последнее. Тем более, что сколько себя помню, мать с мазохистским упорством вдалбливала мне в голову, что за все надо платить. И желательно, твердой валютой, а не улыбками и словами благодарности - пусть даже и самыми искренними.
   - Я бы могла рассказать тебе слезливую историю об одиноких вечерах и зудящем страхе перед приближающейся старостью, - заговорила она, снова бесстрастно посмотрев мне в глаза. - Конечно, могла бы. Только зачем? Ты не психоаналитик, а я не твой пациент.
   Я криво усмехнулась. Действительно, какой из меня психоаналитик? Со своими бы проблемами разобраться. Да и мать в роли пациента никак не укладывалась в голове. Возможно, именно поэтому мне вдруг показалось, что ее последние слова прозвучали наигранно и являются лишь частью новой "военной стратегии".
   Я молчала. Молчала и моя мать. Мы безотрывно смотрели друг на друга и, казалось, время остановилось. И вновь в этой гнетущей тишине раздражающе громко капала вода на кухне и тикали часы.
   - Просто знай, - прервала молчание мать. - Ты - моя дочь. Единственная. А они - Артем, его предшественники и, вероятно, последователи - просто...
   - Просто?
   - Просто малозначительные элементы моей жизни.  Сегодня они есть, завтра - нет.
   - А послезавтра снова есть.
   - Да. Но никакого отношения к тебе они не имеют.
   - В случае с Артемом - это не совсем верно, как бы мне того не хотелось.
   - Ты за подружку свою переживаешь, что ли? Зря. Не стоит она того. Или боишься, что у меня теперь есть осведомитель в вашей редакции? Так уволь Артема. Разве это проблема?
   - Проблема. Я не только твоя дочь, жена своего мужа и мать... своих детей. Но и профессионал. А он талантливый журналист. И это для меня, как для профессионала своего дела, стоит во главе угла. Уволить его было бы весьма непрофессионально с моей стороны.
   - Похвально. А я в свою очередь не просто профессионал своего дела и твоя мать, но и женщина. А Артем хороший любовник.
   - И это для тебя - женщины - стоит во главе угла. Порвать с ним было бы весьма не по-женски с твоей стороны.
   - Можно и так сказать. Но! Повторяю! К тебе это не имеет никакого отношения.
   - Хотелось бы. Но...
   - Не может быть никаких "но". Просто прими это, как аксиому, и не суди меня.
   - Я не сужу. Это твое любимое занятие.
   - Ты моя дочь. И я не могу оставаться в стороне от твоей жизни. Особенно, когда ты пускаешь ее под откос.
   - Мне есть за что бороться.
   - Разве?
   - Именно. Да, я иду на риск. Но иначе не могу. Прими это, как аксиому. И не суди меня.
   - Ну что ж... твое право.
   - Да, мое.
   Мы не стали ближе после этого разговора, но некое подобие перемирия все же наметилось. И да, когда за матерью закрылась дверь, я вздохнула с облегчением, устало привалившись спиной к стене. Прикрыла глаза, сдавив кончиками пальцев переносицу, и мысленно вознесла благодарность относительно хорошей погоде, из-за которой Елена Валерьевна не спешила возвращать детей с прогулки. К чему бы мы ни пришли, знакомство моей матери с Надей было в тот момент все же преждевременным.
   Возможно, мать действительно хотела взглянуть на девочку, дабы увериться в собственной правоте и продолжить мозговую атаку. Но время шло, а нарушать наш тет-а-тет никто не торопился. Мать в очередной раз взглянула на часы и со вздохом поднялась с дивана.
   - Мне пора, - кивнув на дверь, сообщила она. - Деловая встреча. - И ушла, оставив меня в столь желанном одиночестве и пусть кратковременном, но все же покое.
  

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА

   Ночью мне снился летний рассвет. Тающие в блеклых предрассветных сумерках звезды. Неторопливо светлеющее небо над крышами многоэтажек. Первые солнечные лучи, отражающиеся в стеклах небоскребов "Москва-Сити". Тонкая извивающаяся струйка сизого дыма на кончике сигареты. И снова небо. Светлое, чистое, прозрачно-голубое... Только почему-то даже во сне я знала, что это лишь сон. Что за окном поздняя осень, по карнизу снова барабанят капли дождя и небо вовсе не безоблачно-голубое, а серое, низкое, тяжелое.
   А потом наступило утро. Я снова стояла на кухне, бездумно вглядываясь в осеннюю хмарь за стеклом, и зачем-то прислушивалась к звуку кипящей воды в электрическом чайнике. Матвей уже уехал в офис, девчонки пока спали, а Елена Валерьевна еще не пришла. Задерживалась. Ненадолго - минут на десять, но учитывая пунктуальность нашей няни, даже столь короткое опоздание казалось мне странным и немного нервирующим.
   За спиной раздался приглушенный щелчок отключившегося чайника, я отвернулась от окна и, вновь мельком взглянув на настенные часы, шагнула к полке за кружкой. И именно в этот момент в заднем кармане джинсов завибрировал телефон. Сработала ли интуиция или просто всему виной эффект неожиданности, но я вздрогнула. В груди что-то ёкнуло.
   Забыв о намерении выпить чаю, я опустилась на очень кстати подвернувшуюся кухонную табуретку и лишь после этого взглянула на дисплей. Звонила Елена Валерьевна.
   Почему-то мне даже не пришло в голову в тот момент, что она лишь хочет сообщить мне о небывалой пробке на Ленинградке, например. Или о какой-нибудь другой причине своего опоздания. Просто при виде отобразившегося на экране имени меня вдруг бросило в жар. И никакого разумного объяснения такой реакции не было.
   Глубоко вздохнув и для верности повторив эту процедуру трижды, я, наконец, скользнула дрожащим пальцем по дисплею и поднесла телефон к уху.
   - Слушаю, - голос прозвучал сипло и очень тихо. Даже жалобно. И, вероятно, это не укрылось от Елены Валерьевны. Наверное, именно поэтому она заговорила не сразу, а выдержала паузу в несколько долгих секунд. Будто собиралась с силами. Или придумывала, как подсластить горькую пилюлю.
   - Кира Анатольевна, - наконец, начала она извиняющимся тоном и запнулась. - Меня не будет около недели... - пауза. - Возможно, больше.
   Сказать, что у меня гора упала с плеч, значит, ничего не сказать. Что именно я ожидала услышать? Наверное, что она больше не придет вообще. Подсознательно понимала, что так в действительности и будет, но в то утро малодушно хотела верить, что ее слова про предположительно недельное отсутствие правда. Мне нужна была отсрочка, и я ее получила.
   Что мне это дало? Да ничего, по сути. Просто еще целую неделю я предпочитала думать, что скоро - очень скоро - я вновь обрету поддержку в лице Елены Валерьевны и старательно отгоняла мысли о причинах ее отсутствия.
   И невзирая на то, что новых потрясений эти семь дней не принесли, мне жизненно необходимо было верить в то, что я по-прежнему не одна.
   А потом Елена Валерьевна пришла и, нервно теребя в руках перчатки, попросила расчет. После чего торопливо, будто боясь чего-то, добавила:
   - Не спрашивайте, прошу вас. Поверьте, у меня очень серьезные причины. Но я не могу их озвучить.
   Я машинально кивнула. И, кажется, даже попыталась улыбнуться. Но, что именно отобразилось в тот момент на моем лице под видом улыбки, вопрос...
   Бесспорно, я имела право потребовать от няни отработать положенные две недели, в течении которых мы могли бы подобрать ей достойную замену. Но делать этого все же не стала. По двум причинам. Во-первых, из гордости. Пусть неуместной, но все же в какой-то степени спасительной.
   Крысы бегут с тонущего корабля? Скатертью дорога...
   Во-вторых, уже тогда я вдруг поняла, что искать новую няню при нынешних финансовых проблемах мы попросту не будем. Не по карману нам теперь такие жизненные блага. И по всей вероятности, нам от услуг Елены Валерьевны вскоре все равно пришлось бы отказаться. Так зачем тянуть кота за хвост...
   Этих двух аргументов оказалось вполне достаточно, чтобы уже через пару секунд скрепя сердце отпустить некогда бесценную помощницу.
   - Хорошо, - снова кивнув, заговорила я. - Проходите на кухню, Елена Валерьевна. Я принесу вашу зарплату за месяц. Подождите пару минут.
   Она почему-то замешкалась и на мгновение отвела взгляд. На ту долю секунды у меня возникло странное ощущение, что ее смутила перспектива получения денег за свою же работу. Впрочем, даже если я не ошиблась, наша теперь уже бывшая няня быстро взяла эти нелогичные эмоции под контроль и, наконец-то прекратив терзать перчатки, двинулась на кухню.
   А через двадцать с небольшим минут я закрыла за ней входную дверь и снова осталась одна с двумя пока еще мирно спящими детьми. В квартире повисла напряженная, удушливая тишина, в которой даже приглушенный звук моих собственных шагов отдавался неприятной вибрацией в голове.
   Я медленно двинулась по коридору на кухню. Зачем-то нажала на кнопку электрического чайника и, остановившись у стола, бездумно уставилась на темный экран телевизора.
   - Не хочу... - неожиданно для самой себя вдруг услышала собственный надломленный голос. - Не хочу, - повторила, будто пробуя эти слова на вкус. - Не хочу, - прошептала одними губами. - Ничего не хочу...
   И от этого "не хочу" на душе стало настолько тошно, что хоть вой. По щекам потекли слезы. Очень стыдные и безвольные.
   "Не хочу"... Есть ли у меня моральное право на это "не хочу"? Учитывая, что я сама без посторонней указки приняла пусть и не простое, но все же добровольное решение забрать девочку из Дома малютки. Никто мне ножа к горлу не приставлял, жестких ультиматумов не озвучивал. Я сама решила сыграть в благородство. Сама! Мне некого винить, не на кого возлагать ответственность...
   Не на кого... Но все же я по-прежнему стою посреди кухни и, не отрывая взгляда от темного экрана телевизора, сминаю в кулаке льняную скатерть на обеденном столе. Жалею себя, бормочу под нос это безвольное "не хочу" и оплакиваю сильную "железобетонную Киру". Потому что ее больше нет. Совсем нет. Ей на смену опять пришла эта абсолютно беспомощная особа, которая стоит посреди кухни и жалеет себя...
   До скрипа стиснув зубы, я яростно тряхнула головой.
   - Хватит, - вслух одернула себя. - Хватит.
   Шагнула к окну. Что я хотела там увидеть? Абсолютно ничего. Поздняя осень. Опустевший бульвар. Ровные шеренги обнаженных деревьев со скудными остатками тускло-желтой листвы на ветвях. И единственное яркое пятно - вишнево-красная "Audi", медленно выруливающая из арки нашего дома...
   Странно, но, невзирая на столь броский цвет машины, я обратила на нее внимание далеко не сразу. Смотрела и не видела. И вдруг, когда она уже почти скрылась за перекрестком в потоке других машин, вздрогнула от пробежавшего по спине озноба.
   Я знала, кто был за рулем той вишнево-красной "Audi". Так же как и то, кто сидел рядом с водителем на пассажирском сиденье. Моя мать и наша незаменимая палочка-выручалочка Елена Валерьевна.
   Что мне дало это знание? Очень многое. Я больше не ощущала ни жалости к себе, ни надвигающейся апатии, ни даже гнетущей тишины в квартире. На сердце не было ни горечи предательства, ни злости, ни беспомощности перед непонятным стечением обстоятельств... Зато была решимость доказать, что я все та же "железобетонная Кира", которой все по плечу, которой чужда жалость к себе и уж тем более беспомощность. Кира, которая с раннего детства знала, что любовь не дается просто так за красивые глаза. Что ее нужно заслужить. Знала, но забыла... Расслабилась.
   Память почему-то услужливо подкинула ничего не значащую картинку из детства:
   Поздний вечер. Почти ночь. Я опасливо выглядываю в коридор из своей комнаты, стараясь оценить обстановку, а вместе с ней и свои шансы добраться до туалета незамеченной. Из-за плотно закрытой кухонной двери доносится приглушенный, но оттого не менее резкий голос матери. Сквозь непрозрачное, увитое "морозными" узорами стекло просматривается ее размытый, то и дело жестикулирующий силуэт.
   Даже не заглядывая на кухню, знаю, что скатерти на обеденном столе не видно под ворохом документов, что поверх них небрежно оставлен калькулятор и шариковая ручка, а по полу растянут длинный телефонный шнур. Мать по привычке держит телефонный аппарат в левой руке и, передвигаясь с ним по кухне, заставляет шнур безостановочно извиваться по линолеуму.
   Уже через несколько секунд, понадеявшись на удачу и важность телефонного разговора матери, я на цыпочках крадусь по коридору, боясь нечаянным шорохом или скрипом половиц под босыми ступнями, привлечь ее внимание. Знаю, чем это чревато - бескомпромиссным обвинении меня в бесстыдном поведении и, вероятно, наказанием в виде запрета выходить из дома куда-либо кроме школы. На неделю либо две.
   Надежда оказалась напрасной. Крадущиеся шаги босых ног, быть может, и не выдали моего бодрствования, а вот шум воды из сливного бочка - запросто. Незаметно вернуться в комнату мне не удалось. Не успела я выйти из туалета, как мать уже стояла на пороге кухни и не отрывая телефонной трубки от уха, указала мне свободной рукой на дверь моей комнаты. При этом ее взгляд не сулил ничего хорошего, а губы и вовсе, как мне показалось, беззвучно произнесли что-то угрожающее.
   Я не ошиблась. Уже через несколько минут, распрощавшись с собеседником, мать темным силуэтом стояла в дверном проеме моей комнаты и, не включая света, отчитывала меня за "отвратительную выходку", направленную на то, чтобы сорвать ей "важный контракт", в который она вложила "полгода жизни и литр валерьянки", не говоря уже о "стоимости телефонных разговоров, равной годовой зарплате среднестатистического инженера".
   В детстве я, действительно, старалась заслужить материнскую любовь. Иного и быть не могло. Я четко знала, как получить ее одобрение - не мешать, хорошо учиться и во всем походить на нее. Но одобрение - это еще не любовь... Одобрение - это лишь краткий эпизод в череде прочих важных событий. Это небольшой кирпичик в стене высотного здания... Я так и не собрала нужного количества этих кирпичиков, чтобы меня, наконец, окружили надежные стены материнской любви.
   В то утро я вдруг поняла... А зачем она мне ее любовь?
   После чего продолжала стоять посреди кухни и, невесело улыбаясь, воображала, как дождусь пробуждения девчонок, отвезу их к свекрови, а сама отправлюсь в офис к матери. Просто чтобы сказать ей, что знаю о ее кознях, что ее попытки осложнить мне жизнь не более, чем утомительны... что мне стыдно за нее и ее методы достижения поставленной цели. Ничтожной цели...
   Я представляла, как без стука открою дверь ее кабинета, молча глядя матери в глаза пройду к столу. Криво усмехнусь и, всем своим видом олицетворяя снисходительное превосходство, усядусь в кресло.
   - Ну и чего ты хотела этим добиться? - скажу, чуть изогнув брови.
   - Ты о чем? - изобразит непонимание она и, дабы продемонстрировать мне несвоевременность моего визита, углубится в изучение лежащих перед ней документов.
   - О няне...
   Ответ матери мое воображение подкинуть не успело. Из комнаты донесся громкий плач Нади... И впервые за время отсутствия Елены Валерьевны я не содрогнулась при мысли о том, что этот день мне предстоит справляться с девочкой самостоятельно. Без чьей-либо поддержки... 

* * *

   Я так и не нагрянула к матери с визитом ни в тот день, ни на следующий. Не из-за того, что не было времени - при желании всегда можно было бы найти возможность и выкроить часок-другой даже при моих обстоятельствах. Просто я вдруг поняла весьма важную вещь - все, что я могла бы сказать матери, а она - парировать мне в ответ, вновь и вновь возвращало бы меня в прошлое, волей-неволей заставляя сравнивать, что было и что есть, и жалеть себя - униженную, оскорбленную и оставленную всеми один на один с ворохом проблем.
   Железобетонная Кира должна была забыть о том, что не в силах вернуть, прекратить оглядываться назад и сокрушаться, подобно Любови Андреевне Раневской: "Ах, сад мой, ах, бедный сад"... Железобетонная Кира должна была жить дальше. Жить... приняв новые обстоятельства, как свершившийся факт.
   Поэтому на следующий день после увольнения няни я отказалась от должности шеф-редактора. И как не странно, сделала это без малейших сожалений. В какой-то степени я даже испытала облегчение, наконец-то признавшись себе, что административная должность в редакции - это вовсе не то, о чем я мечтала со школьной скамьи.
   Действительно, разве я мечтала вычитывать чужие тексты, изучать напару с Крепской статистику продаж журнала, гонять нерадивых кумушек из "Модного павильона" и ночами просиживать над личными делами сотрудников, решая, кого из них уволить? Нет... Категорически нет. У меня была совсем иная цель - стать настоящим - пишущим журналистом. Только, вступив некогда по договоренности между Коловертовым и моим свекром на руководящую должность, невзирая на весь ее творческий флер, я все больше и больше удалялась от своей цели стать настоящим - пишущим - журналистом.
   И вот поздним осенним вечером 2008 года я вышла из здания редакции - уже не шеф-редактор и даже не штатный сотрудник журнала "Резонансъ" - с легким сердцем и твердым намерением сдержать данное Крепской обещание написать серию статей о моем опыте воспитания подкидыша Нади.
   Москва ободряюще взирала на меня желтыми квадратами окон. Мимо по неожиданно полупустому Садовому кольцу пролетали машины. За ним радовал глаз свой мягкой подсветкой Павелецкий вокзал...
   Я не искала никаких добрых знамений в окружающей меня действительности, но все же в тот вечер мой город каким-то образом вселял в меня уверенность в правильности сделанного мною выбора.
   Вплоть до последних чисел декабря жизнь текла на удивление ровно. Без стрессов, да и вообще без каких-либо ярких, запоминающихся событий.
   Я просыпалась, провожала Матвея на работу, возвращаясь на кухню, привычным движением нажимала кнопку на электрическом чайнике и отходила к окну, вглядываясь в городской пейзаж за стеклом - и в дождь, и в снег, и в ясный морозный день. Потом пила чай с бутербродами, дожидаясь пробуждения детей, а точнее, громкого как иерихонская труба вопля Нади, возвещающего о том самом пробуждении. Умывала, кормила завтраком, развлекала, читала вслух детские книжки, бодро пела под гитару, загружала белье в стиральную машинку, выводила Алису и Надю на прогулку, стоически сносила шушуканье соседей за моей спиной. Вежливо улыбалась, даже когда их любопытство стало приобретать все более назойливый формат, и старательно уходила от ответа на прямо поставленные вопросы - о неожиданном появлении в нашей семье девочки Нади и ее странной безучастности ко всему происходящему на детской площадке. Выслушивала нескончаемые советы и снова улыбалась, а потом, наконец, возвращалась домой, вынимала постиранное белье из стиральной машинки, кормила девчонок обедом, укладывала их спать на тихий час и с облегчение выдыхала, предвкушая целых три часа свободного времени, которое я могла потратить на что угодно... И прежде всего, на написание серии статей о моих попытках ужиться с приемным ребенком.
   Только уже через пару недель после увольнения Елены Валерьевны, детально описав на бумаге первые дни пребывания Нади в нашем доме, я поняла, что писать фактически не о чем, ибо с момента отказа от должности шеф-редактора в моей жизни менялась только погода.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.81*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"