Виолончель стояла в углу за фортепьяно. Стояла забытая, зачехленная, обреченно прислонившись к стене. Она уже не помнила когда звучала, и уже не надеялась почувствовать прикосновение смычка к своим струнам. Виолончель была расстроена, струны так сильно ослабли, что подставка наклонилась и уже не была им опорой. Виолончель была старой и никому не нужной. Когда кто-то садился за фортепьяно и начинал исполнять музыку, звуки отдавались в виолончели болью, еле слышным стоном. Виолончель забыли раньше, чем ее покинула душа и душа откликалась диссонансом аккордам клавишного инструмента.
Марине нравилось в музыкальной школе, она сама в нее поступила, когда ей было девять лет. Учиться на фортепиано ее не взяли, строго сказав, что у нее нет ни слуха, ни чувства ритма. Она расплакалась, расплакалась горько, терла глаза кулачками, размазывая слезы, хлюпала носом, и пожилой преподаватель пожалел ее и отвел в свой класс, где преподавал игру на виолончели.
Девочка училась с желанием, ей очень нравилось ходить в музыкальную школу, неся свою маленькую виолончель и папку с нотами. На нее обращали внимание и это ей тоже нравилось. Музыкальная школа, в которой она училась, была размещена в здании старой постройки, конца XIX века, и состояла из классов и гулких коридоров с высокими потолками и множеством закутков. Марина всегда приходила в школу раньше, чем начинались занятия, садилась на шатающийся стул в закутке недалеко от своего класса, замирала и вслушивалась в какофонию звуков, которые переполняли школу.
Год прошел, за ним пролетели чередой еще три, и Марина выросла из своей маленькой виолончели. Учитель написал записку бывшей ученице, с просьбой, если ей не нужна ее старая виолончель, отдать инструмент девочке. Марина с мамой пошли по указанному адресу и им с радостью отдали инструмент, который стоял в углу, рядом с фортепьяно, совсем не нужный и даже мешавший. Виолончель принесли домой, Марина с волнением ее расчехлила, и у нее захватило дух, когда она увидела старенькие потертые бока. Она ласково провела рукой по грифу, потрогала черные колки, погладила завиток, а затем, неожиданно для себя, подула в отверстие похожее на латинскую букву "f" на верхней деке. Она выдыхала внутрь виолончели медленно, словно хотела согреть ее, поделиться своим дыханием, оживить, и виолончель ответила едва уловимым звуком, вздохом, и Марина улыбнулась.
Настроив инструмент, Марина устроилась на стуле, словно обнимая инструмент, воткнула шпиль виолончели в дырочку в полу, которую оставила ее прежняя виолончель, закрыла глаза, взмахнула смычком и опустила его на натянутые струны. С начала звук был хриплым, как голос у человека, который заговорил после длительного молчания, потом робко и неуверенно звук потянулся вверх, набирая силу, прокашлявшись, звук окрасился, стал тягучим и ровным.
Марина прижала струны пальцами к грифу, потянула смычок и виолончель запела. Звук полился сочный и трагичный, переходя, то в плачь, то излучая надежду и радость. Виолончель пела о годах своего триумфа и забвения, о том, как она страдала и ждала. Комнату наполнила музыка, у которой не было автора, рождалась мелодия двух соединившихся душ, юной и уставшей, начало и конец, надежда и знание. Марина играла на виолончели, и ей казалось, что она узнала и поняла что-то очень важное, и так сильно чувствует теперь, что хочется плакать, и смеяться.
Она взмахнула в последний раз смычком и замерла... Медленно поднялась, прислонила виолончель к стене, повесила смычок на колку, и вышла из комнаты не оглядываясь. Марина знала, что никогда не сможет сыграть так, как только что играла виолончель, она поняла, что виолончель простилась с музыкой, и больше не будет звучать. Марина почувствовала, что ее собственная душа стала огромной...