Еще когда мы только подходили к кафе "Арлекин", небольшому, довольно уютному заведению, где подавали неплохое вино и готовили вполне съедобное жаркое за умеренную плату, я поймал себя на мысли, что начинаю ненавидеть Рашида. Он, хотя и был моим старым приятелем, встречи с которым когда-то доставляли мне радость, но, исчезнув из круга моего общения на длительное время, появился вновь в моей жизни в совсем неподходящий момент. Впрочем, я вряд был склонен тогда тратить свое время на свидания с кем бы то ни было, слишком многое я должен был успеть спланировать, сделать, слишком много амбициозных намерений было у меня в то время. Я прекрасно понимал, что большей их части никогда не суждено воплотиться в жизнь, но одна только надежда заставляла мое сознание беспрестанно работать в поисках лучших путей развития тех или иных идей, и одно только беспокойство этого поиска дарило мне странное удовлетворение постоянного напряжения, не дававшего ни на минуту забыть о тех обязательствах, которые я, как, пожалуй, и всякий человек, имел перед самим собой. В гонке за успехом я, ожидая, в конечном итоге, восполнить сторицей потраченные время и силы, чувствовал себя одиноким. Вокруг текла неспешным потоком будничная жизнь. Люди наслаждались яростно пылавшей осенью: в выходные дни в лесу не было прохода от грибников и любителей пикников. К последним я питал смешенную с затаенной завистью неприязнь за праздность их времяпровождения, за испытываемое ими наслаждение, за их упорное нежелание мириться с неизбежностью зимы. А ещё меня выводил из себя сосед, хлопавший дверью по утрам, выходя на пробежку, и весело ахавший под холодным душем по возвращении. Мне казалось совершенно непонятным, как этот престарелый уже мужчина может находить удовольствие в раннем пробуждении, физическом напряжении, мытье под ледяной водой. Втайне я также причислял его к лентяям, так как затруднялся представить себя на его месте: я обыкновенно ложился за полночь и утомлялся до такой степени, что был не в состоянии до конца проснуться в течение нескольких часов, часто спал в троллейбусе; и даже самая легкая гигиеническая гимнастика, казалось мне, нанесла бы непоправимый вред моему и без того слабому здоровью.
Сейчас меня тоже клонило ко сну, глаза слипались, и в голове гудело. Я то и дело разминал пальцами виски в попытке сконцентрироваться на рассказе собеседника и мучимый реминисценциями выдержек из самых разных учебников, прочитанных мной за последний месяц. Рашид говорил отрывисто, съедая окончания. Меня, признаться, раздражала его манера выражаться. При этом я почему-то никак не хотел принимать во внимание национальность Рашида, и меня коробило то, как он коверкал некоторые фразы. Я уже и забыл, что пару лет назад считал акцент своего друга одной из его привлекательных черт и старался насладиться колоритом горской эмфазы, совершенно исчезавшей у людей, много лет проживших среди русских.
- А он нам: отжимайтесь. Я отжимался, отжимался - раз сто отжался, - повествование Рашида о своих приключениях в армии продолжалось уже не меньше часа, однако безо всякого внутреннего стеснения я витал в эмпиреях, почти не слушая его.
- Я встаю, говорю: не буду отжиматься, - продолжал Рашид, в то время как я закуривал сигарету и, вглядываясь в табачный дым, пытался вспомнить последователей Милетской школы. Вместо этого мне в голову непрестанно лез Эпикур, а стенные часы наталкивали меня на мысли о концепции времени Августина. Внешне сохраняя спокойствие, я занимался внутренним самобичеванием: завтра мне предстояло сдавать кандидатский минимум по философии. - Пойдем, поговорим, - теперь Рашид активно жестикулировал, представляя в своеобразной пантомиме описываемые им события. А у меня в голове была каша. Я почти месяц только и делал, что читал и перечитывал учебники. От самых примитивных школьных пособий до научных трактатов. Последний день следовало потратить на закрепление материала. Я составил неплохой конспект. Прочитать бы его. Этика Сократа. Я писал об этике Сократа. Или не писал. Нет, писал точно. Сигарет нужно было купить две пачки. Всего три штуки осталось.
Кремень зажигалки осветил полумрак помещения маленькой искоркой, и я, с удовольствием наполнив легкие дымом, пустым взглядом посмотрел на Рашида. - Выхожу в коридор - меня дежурный по роте спрашивает, где сержант. В умывальнике, говорю, умывается.
Наступила тишина. Я слышал, как потрескивает тлеющая сигарета. Дима весь вечер отмалчивался. Его отчислили из института, и теперь он готовился пройти тот же путь, который уже преодолел Рашид, улыбавшийся нам обоим широко и ободряюще. Он, вероятно, пробыв в относительной изоляции от мира долгое время, полагал, что все вокруг совсем не изменилось, что так же, как по-прежнему в городском сквере в это время года сыплют разноцветным конфетти неизменные старые каштаны, склонившиеся над заброшенным фонтаном, так и наши души должны остаться прежними, несмотря ни на что.
Когда мы расставались, было сказано бесчисленное множество пустых слов. Лишь для Рашида, как оказалось, они имели смысл. И, вернувшись в город, он, первым делом, позвонил нам с Димой по телефону, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть недовольство. Он и сейчас, перед нами за столиком, сидел в форме, так как домой ещё не заходил. Он был переполнен эмоциями, старался за один короткий вечер поделиться с нами всеми впечатлениями, излить свою душу, надеясь на наше сочувствие и не подозревая, насколько безразличны мы стали к его переживаниям. Для меня все, что он рассказывал, было незнакомо, лишено всякого смысла. В некоторые моменты Рашид даже представлялся мне каким-то загадочным существом, заманчивым лишь тем, что, будучи в целом лишенным разумного начала, все-таки оказывался способным произносить какие-то членораздельные звуки. Я все никак не мог взять в толк, зачем он вообще нас собрал. Пошел бы лучше к родителям, к любимой девушке, а я бы почитал конспект. Кто такой Юнг? А Юм? Боже, как далеко до аспирантуры. Лена, мерзавка, наверное, с самого утра читает. Завтра свеженькая придет, как всегда, щеки горят здоровьем, фигурка чуть полная, сочная. Профессор только на бедра и будет смотреть, не отрываясь, похабник старый.
- Так что же дальше случилось, Рашид, - бросил я, из вежливости поддерживая опостылевшую беседу.
- Перевели меня в другую часть, - Рашид пожал плечами и, извинившись, зачем-то направился к стойке.
Я встал из-за стола и прошел в уборную. Там я надолго задержался перед зеркалом, почему-то воображая себя рядом с Леной на предстоявшем на следующий день испытании. Будто мы стоим рядом перед всем ареопагом: она, прекрасная, как Афродита, всегда уверенная, с точеными чертами и правильной осанкой, и я.... Я смотрел в зеркало. От усталости сколиоз стал совсем очевидным: левое плечо упало значительно ниже правого, - щеки пылали, словно в горячке, оттеняя желтоватые глаза. Я сглотнул. Попытался выпрямиться, улыбнуться - желтые зубы с отметинами начинавшегося местами кариеса заставили меня отвернуться. Я закурил очередную сигарету и поплелся в зал, думая о том, что Таня мне, конечно же, изменяет. Да и как меня вообще можно любить, если мне и самому на себя иногда смотреть неприятно. Мы не виделись уже две недели. Она просила меня о свидании, я назначил время и не пришел: в тот день я проспал начало своих самостоятельных занятий и к тому моменту, когда нам следовало встретиться, не прочитал еще и двухсот страниц. Она должна была понять меня, я был в этом уверен. Я полагал, она позвонит на следующий день. Но она, наверное, обиделась. Я хотел было связаться с ней сам, но все откладывал.
Вдруг ко мне пришло осознание бестактности своего поведения: я ни разу не предложил сигарету Рашиду, хотя сам только и делал, что доставал из пачки одну за другой. Однако, протянув Рашиду пачку, получил отказ.
- Ты не куришь? - спросил я в искреннем удивлении. Воздержание от табака и вина было в моем понимании диким отклонением от нормы, так как человек, и без того находящийся в круговороте проблем, тем самым лишал себя последней возможности эмоциональной и физической релаксации. Без сигарет я уже давно был не в состоянии ни начать работу, ни отойти ко сну. Рашид покачал головой. - И что же, даже не пробовал? - я вдруг вспомнил, что ни разу не видел его курящим.
- Пробовал, конечно. Но сейчас-то зачем. Дрянь это.
Рашид в очередной раз надолго замолчал. В безмолвии мы допили вино.
- Может еще одну заказать, - спросил Дима и натолкнул меня на замечательную идею напиться до положения риз. Я внезапно с невероятной ясностью осознал тщетность своей рефлексии. От того, что я мучаюсь неразрешимыми дилеммами, успех на завтрашнем экзамене ближе не становится. Точнее ближе становится провал. Лена разобьет меня в пух и прах. Я буду выглядеть столь бледно на её фоне, что по поводу моей оценки даже совещаться никто не будет.
Наступившее внезапно озарение подарило мне минутный покой. Я откинулся на спинку стула и с видом завсегдатая питейных заведений жестом подозвал официанта.
- Ещё одну белого, пожалуйста, - сделал я заказ и обратился с разгоравшимся задором к друзьям. - Белое - хороший аперитив. Предлагаю также гриль. Здесь его превосходно готовят, - я оперировал широкими обобщениями, заранее зная, что приятели мои понятия не имеют, как часто я посещаю это место. А я в "Арлекине" был впервые. - Затем можно будет взять десерт и перейти к красным сортам.
Вдруг я вспомнил о подаренной мне утром одним знакомым небольшой сигарке с мундштуком. Я пижонски извлек её из кармана, зажег и крепко затянулся, изображая на лице высшую степень блаженства. Подошедший официант, улыбаясь мне и недоверчиво косясь на Рашида, одетого в хаки, разливал по бокалам вино. Я жеманно поднял бокал, надеясь вызвать ответную реакцию соседей, но Рашид непонимающе уставился на меня, ожидая дальнейших действий, а нерешительный Дима все переводил взгляд с меня на Рашида и обратно.
- Салют! - провозгласил я и залпом опорожнил содержимое бокала. В моей жизни настал миг удачи, миг, в который я, наконец, мог, не задумываясь о возможных препонах, смело идти к намеченной цели. А целью моей было забыться посредством употребления как можно большего количества спирта.
Не успел я дотянуться до бутылки, как Рашид, переменившись в голосе, задал глупый, на мой взгляд, вопрос:
- Зачем ты это делаешь, Володя?
В качестве ответа я буркнул нечто вроде:
- Рашид, давай веселиться! У тебя же сегодня праздник, - и, сделав невероятную по глубине затяжку, поднял голову к потолку и пустил кольцо дыма.
Рашид, казалось, был чрезвычайно озадачен.
- Как у тебя это получается? - заинтересовался Дима, наблюдавший за моим фокусом и уже распаковывавший только что купленную пачку сигарет. Откровенно говоря, я и сам толком не знал, как у меня выходят кольца.
- Как долго ты куришь? - задал я встречный вопрос.
- Почти полгода, - ответил Дима, кривляясь в тщетной попытке повторить проделываемое с легкостью мной.
Достаточно счастливый тем, что имею возможность похвастать перед товарищем уникальной способностью, я покровительственно похлопал его по плечу:
- Нужен немалый опыт. Как у меня, например, - я посмотрел на словно окаменевшего Рашида. - Не желаешь ли попробовать? Отменное качество. Настоящая Куба, - на самом деле, я смутно представлял, откуда берет происхождение сигара, которую я смаковал, но меня забавляло быть иногда немного фатом; манерное щегольство помогало мне подчас забыть о действительном положении вещей, отнюдь не радовавшем меня. Теперь я слегка тянул гласные, делая между словами ненужные паузы, чтобы уверить себя самого в том, что не лишен присущей светскому человеку некоторой рафинированности. Это было глупо, но мне, сбросившему в одну минуту с плеч груз тяжелых переживаний о будущих заботах, в тот момент безумно хотелось подурачиться.
-Рашид, не будь таким печальным. Поведай нам лучше, чем собираешься заниматься, - я начинал пьянеть.
- Завтра, ты имеешь в виду, - непосредственность Рашида, положительно, веселила меня.
- Да нет же, чем, окончательно получив статус гражданского человека, планируешь ты, дружище, наполнить серые свои будни?
Рашид впал в задумчивость. Не могу сказать с уверенностью, размышлял ли он над смыслом моих слов или находился в поиске подходящего ответа.
- Я хочу бегать, - прервал он молчание. - Я и в армии бегал.
Я, человек очень далекий от военной жизни, мысленно представил себе Рашида, трусившего в полном обмундировании по разбитым бетонным дорожкам какой-нибудь захудалой части.
- Прямо в сапогах бегал, - подтвердил Рашид мои предположения. - Отпрошусь у ротного и бегаю вокруг плаца - у нас плац большой был. Он сначала не отпускал, думал, в самоход убегу. А потом зауважал, - Рашид порылся в сумке под столом, извлекая оттуда небольшую коробку. - Вот на увольнение кроссовки подарили, представляете. Никому ничего не подарили, а мне - кроссовки. Классные кроссовки.
Обувь, действительно, была сделана на совесть: подошва из легкого материала, скорее всего, пены, высокий, упругий супинатор, кожаные вставки в уязвимых местах. Удобная шнуровка. Я вдруг испытал непреодолимое искушение немедленно надеть их на ноги и пуститься бежать по опустевшим в поздний час, перешептывавшимся шорохом листвы переулкам, как когда-то, очень давно, всего пару лет назад.
- Да! - протянул Дима в восхищении.
-Давайте завтра побегаем, - Рашид словно читал мысли. Мы с Димой молча продолжали рассматривать кроссовки. - Утром соберемся - и по лесу, там, где горки. На озеро смотаемся.
- Утром не могу, - сказал я таким тоном, будто непременно собирался осуществить этот замысел вечером.
- Тогда давайте вечером, - не унимался Рашид. Его глаза горели нескрываемым возбуждением и я, на миг зарядившись его энтузиазмом, уже готов был согласиться на, с моей точки зрения, безумное предложение. В сознании вспыхнул образ: трое юношей, зимой, в одних шортах бегут едва ли не в ногу, дышат почти в одном ритме. "Нас, определенно, сбивают с темпа девушки. Вы замечаете, что, когда мы пробегаем мимо мединститута, заметно ускоряемся". "Мы просто отрабатываем фартлек, а здесь как раз быстрый участок". И задорный смех звенел в памяти.
- Нет, Рашид, - я покачал головой, опустив глаза. - Никуда я не побегу. Да и тебе это вряд ли нужно.
- Почему?
- Мы стали другими, Рашид, - я снова уклонился от ответа. - Дима, дай закурить.
- Как это, другими? - Рашид вырос в семье горцев и не понимал абстракций. - Совсем не изменились. Только ты сутулишься все время и куришь. Ты зачем куришь? Бросай. Тебе обязательно нужно начать бегать.
Мне всегда становилось не по себе от проповедей, от кого бы они ни исходили.
- Послушай, Рашид, я не занимался спортом больше двух лет и чувствую себя отлично, - голос мой был наполнен сдерживаемым раздражением. Некогда я дня не мог прожить без тренировки: наступало ощущение опустошенности, но теперь я смотрел на свою прежнюю жизнь взглядом постороннего. - Тебе-то это зачем?
- Ты же сам рассказывал, помнишь, про Рона Ларка...
- Про Рона Кларка, - поправил я.
- Про Рона Кларка. У него был долгий перерыв, а потом он снова встал на дорожку и выиграл чемпионат мира, - Рашид произносил все с такой убедительностью, словно лично был знаком со знаменитым австралийцем. Бросив взгляд на его серьезное лицо, я рассмеялся.
- Рашид, mon ami, неужели ты в наивности своей лелеешь мысль о повторении его достижений. Да мы же первый разряд едва выполняли, а теперь и с юношескими нормативами не справимся. Мой тебе совет: выброси из головы эти чаяния. Займись лучше делом: найди работу, женись. Тебе сколько лет?
- Да какая разница, Володя, - Рашид все не отступал. - Давай просто начнем. Через пару месяцев на уровень третьего разряда выйдем.
Это окончательно вывело меня из себя. Я взорвался.
- Да кому ты нужен со своим третьим разрядом. Это пустая трата времени, понимаешь. У меня и без того дел по горло, а тут ещё ты со своими дурацкими инициативами, - я посмотрел на часы: близилась полночь. Экзамен начинался в девять. Стоило бы поспать. Мне пришло в голову, что можно, отдохнув часа четыре, подняться до рассвета и все-таки успеть перечитать конспект. - Очень рад был встретиться с тобой, Рашид. И с тобой Дима, - мы пожали руки. - Всего вам хорошего. Мне пора домой, у меня завтра экзамен сложный.
Я одел куртку, выпросил у Димы ещё одну сигарету и направился к выходу. У самой двери я, поддавшись неосознанному порыву, остановился и оглянулся.
- Я буду завтра на площади в пять, - крикнул мне Рашид. - Приходи. У тебя ещё остался тот костюм? Бело-голубой?
Сделав вид, будто ничего не услышал, я вышел на улицу.
Ночь была безлунная, морось заполонила все пространство вокруг, и свет редких фонарей едва пробивался сквозь плотный туман. Все троллейбусы давно стояли в депо. Неясное сияние домов постепенно тускнело: в квартирах гасили лампы. Ветер шевелил кроны и бросал в меня листвой. Рыжая кленовая звездочка упала за воротник. Я положил её на ладонь и поднес к лицу. От неё исходил запах сырости и прелой грусти. Накрапывал дождь, и я ускорил шаг.
Дорога домой занимала минут двадцать, и я шел, сопровождаемый холодным дыханием стоявшей на пороге зимы, и мне казалось, что вот-вот пойдет снег.
Было время, когда меня совсем не трогали изменения погоды. Что бы ни происходило, я непременно использовал всякий свободный час, чтобы утолить жажду движения. Тем более, я всегда мог рассчитывать на компанию верных спутников. Бег для нас тогда был не просто тренировкой. Он дарил нам радость общения. Откровенно говоря, я не прочь был бы на денек очутиться в безмятежном прошлом, где ещё пил горячий кофе, чтобы согреться, а не с целью отсрочить тот момент, когда бороться с усталостью станет невыносимо, где по утрам не пронзало болью виски, не тянуло все время курить. Да и не курил я тогда. А когда же я начал? И почему? Однажды, одним прекрасным утром я проснулся другим. Или это случилось не в одну ночь? Или я менялся долго? Наверное, сначала я успокаивал себя убеждением, что никогда не поздно вернуться назад, за Рубикон, за сожженные мосты. Но теперь я понимал, что, конечно же, поздно. Или все-таки нет? Погружаясь в воспоминания, я ощущал кроткий восторг полузабытых ощущений.
Слюна горчила. Я слишком много курил сегодня. А я ведь перестал наслаждаться пищей. Чтобы нормально поесть не хватало времени. Почему не хватало? Да-да, у меня же так много проблем, все и не упомнишь. Некогда заниматься чревоугодничеством.
Я уже приблизился к дому. Знакомое окно желтым огоньком парило в высоте: Лена, пожалуй, ещё не ложилась. Она меня завтра разобьет в пух и прах. В аспирантуре всего одно место, и оно достанется этой мерзавке, я уверен.
Лена, в легком свитерке, дрожа как осиновый лист, стояла у входа в подъезд. "Вышла покурить, наверное", - подумал я, проходя мимо и, по сложившейся традиции, не здороваясь со своим соперником.
- Володя, - она окликнула меня, когда я собирался захлопнуть за собой дверь. Я считал Лену своим главным врагом, основным препятствием на пути к воплощению в жизнь заветной мечты. Мы очень редко общались, в основном, обсуждая организационные вопросы. Я повернулся к ней. Она взяла меня за руку, которую я тут же отдернул.
- Что тебе нужно?
- Я ждала тебя, - голос её был надтреснутый, хрипловатый. - Я ждала тебя весь вечер.
"Ну и дура, - подумал я, - столько времени потеряла. Могла бы просто позвонить, когда я вернусь. К тому же, уже не осталось таких вопросов, которые нельзя было бы решить в течение ночи".
- Ты что-то хотела узнать? - бросил я нетерпеливо.
- Нет, ничего.
Я поднялся по лестнице и, войдя в квартиру и сбросив туфли, сразу же прошел на кухню, захватив по пути толстую, вдоль и поперек исписанную тетрадь. Я поставил на газ чайник и, время от времени запуская руку в пакет с печеньем, погрузился в чтение. Сигареты кончились, но, порывшись в ящиках, я обнаружил помятую пачку "Примы". Я чиркнул спичкой и высунулся в окно. Съежившаяся фигурка маячила внизу.
Я обдумывал различные варианты и, наконец, пришел к выводу, что у Лены, по всей вероятности, случилась размолвка с тем орангутангом, с которым она изредка позволяла себе развлекаться. Но я пришел в некоторое замешательство, вспомнив её посиневшие пальцы. Я никогда не замечал за Леной такого упорства в амурных делах. Видимо, орангутанг весьма хорош. Что ж, если ей нравиться мерзнуть и изводить себя попусту, это её трудности. Мне это даже на руку. Наши шансы, в некоторой степени, уравнивались. Позвонить Тане или нет? Поздновато, но вдруг она не спит? Нет, позвоню завтра утром. Или вечером. Или послезавтра.
Я выбросил окурок, набросил на плечи вязаную кофту и спустился к подъезду.
- Послушай, Лена, если ты замерзнешь насмерть, то подложишь своей безвременной кончиной свинью, во-первых, мне, т.к. я буду завтра лишен пусть и не самого сильного, но все же оппонента, а, во-вторых, Левицкому, т.к. многоуважаемый ученый муж не получит эстетическое наслаждение от созерцания эманации твоего либидо, - я чеканил фразы с подчеркнутым сарказмом.
Бледное лицо, трясущиеся руки, потрескавшиеся от ветра и напряжения губы, сжатые так плотно, что казались одной линией, - все это безумно радовало меня, я и старался подлить масла в огонь, надеясь выбить соперника окончательно из колеи. А утром я её уничтожу, сотру в порошок. И не помогут ей ни бедра, ни длинные ноги.
Лена плакала, и тушь черными пятнами расходилась под глазами. И я отметил, что, бесспорно, переоценил способности и выдержку противника.
- Зачем в тебе столько яда? - всхлипывала Лена.
Я стоял, заложив руки за спину, метрах в двух от неё. Мне не нравилось, в общем, когда люди начинали обсуждать мой характер, и, в частности, когда теперь это делала Лена.
- Лена, я очень сожалею, - начал я, медленно проговаривая каждое слово, - я очень сожалею, что твоя обезьяна опаздывает на свидание. Однако смею высказать мнение: я считаю безрассудным то, что ты, вместо того, чтобы, бросив все, зарыться в книгах, разыгрываешь передо мной сентиментальные сцены, не способные произвести на меня ни малейшего впечатления...
- Я тебя жду, - не дала мне закончить Лена. - Я тебя жду, Володя. Я больше не могу так.
- Конечно, - грубо перебил я, - я бы тоже не смог так долго стоять на улице в такую погоду.
Лена пыталась вытереть слезы, но они всё текли нескончаемым потоком. Она молча протянула мне фиолетового бумажного голубя. Я повертел игрушку в руках, взглянув в недоумении на Лену.
- Помнишь, - она глотала слезы, - помнишь, мы провожали Людмилу Анатольевну...
- Ах, вот ты о чем, - я сделал движение кистью руки, будто отправляя голубя в полет. - Мне помнится, какая-то сволочь предложила пускать из окон цветные самолетики, пока Людмила будет идти по двору. Потом целую субботу всем классом школьный двор мели. Руки надо оторвать тому, кто эту гадость выдумал.
- Так ведь ты же этот салют и организовал, - Лена упорно терла лицо платком.
И ко мне вернулось на миг смутное видение мальчика, ораторствовавшего с высоты парты перед восторженно принимавшей игру аудиторией. Я закашлялся. Было очень холодно. Я забыл выключить газ. Чайник, наверное, давно уже кипит.
- Если я, действительно, явился виновником той идиотской выходки, то приношу свои извинения за то, что отнял у тебя, my friend, шесть лет назад один из заслуженных выходных. Take care of yourself, darling, - я смял фиолетовый листок и отправил его в урну.
- Володя, подожди, - звала меня Лена, но я уже бежал вверх по лестнице.
Вода в чайнике, как и следовало ожидать, вся превратилась в пар. Меня раздирали злоба и ненависть. Час ночи, а антиномии Канта для меня до сих пор - тайна за семью печатями. И ещё Лена со своими сантиментами. Не могла найти более подходящего случая. Я наполнил чайник водой, вернул его на плиту, закурил и, решив заглянуть в словарь, пошел в комнату, меблировку которой составляли старая деревянная кровать и книжный стеллаж.
Я, замерев, смотрел, не отрываясь, на кровать. Потом взял плед, вышел на лестничную площадку и медленно, шаг за шагом, стал спускаться по ступеням.
Лена все еще стояла на прежнем месте. Я осторожно укутал её в плед, обнял и, почувствовав, насколько она, ослабев совсем, стала податливой, поднял её на руки и понес наверх. Когда-то я много работал над физическим самосовершенствованием, не покидая спортзал сутками, и у меня было довольно сил, чтобы подняться с Леной на пятый этаж. В комнате я аккуратно положил крепко спавшую после жуткого нервного перенапряжения девушку на кровать, набрал в ванночку теплой воды и стал, стараясь не разбудить её, тихонько стирать следы косметики с лица.
Закончив, я выключил газ, закрыл конспект, сжал в кулаке пачку сигарет и выбросил её в окно. Я включил неяркую настольную лампу, не раздеваясь, лег на пол рядом с постелью, на которой спала Лена, и стал думать о том, как приятно после пробежки принять горячий душ, а потом долго пить из большой кружки крепко заваренный, обжигающий чай; о том, как много радости можно найти в самых обычных вещах и о том, как просто утратить способность замечать крупицы разбросанного под ногами счастья. Я прокручивал перед мысленным взором разные картины. Вот я поднимаю трубку и звоню Тане. Она недовольно молчит, обиженная, но, на самом деле, конечно же, рада меня слышать. Мы договариваемся о встрече, и я прихожу на свидание с огромным букетом цветов. Я давно уже не баловал Таню цветами. Да и дарил ли я ей их когда-нибудь? Вот я неуклюже извиняюсь. Она, без сомнения, простит меня, потому что цветы уж очень красивые. Нет, потому что любит меня. Потому мы любим друг друга.
А вот другой ракурс: я, Рашид и Дима. Снова вместе. Завтра сделаю Тане предложение. Сначала трудновато будет все наладить, но у меня прекрасное образование, такие специалисты нужны везде. Найду хорошую работу, и заживем припеваючи. И закончится бешеная, казавшаяся нескончаемой гонка.
И, естественно, я брошу курить. И задышу, наконец, полной грудью.
Меня то охватывала дрема, то вновь окружала реальность. На полке стоит собрание сочинений Искандера. Когда я купил его? Два года назад? Три года назад? Всё хотел прочитать. Всё откладывал в долгий ящик. Я встал с пола, взял с полки книжку и открыл на первой странице. В оглавлении значились "Детство Чика" и "Школьный вальс, или энергия стыда". Я сел за стол, и глаза мои побежали по строчкам.
Я и не заметил, как забылся глубоким сном. Меня разбудила Лена. Она гладила меня по волосам. Я повернул голову и поцеловал её ладони.
- Удачи тебе сегодня, - прошептал я.
- А как же ты?
-Я не пойду на экзамен, Лена, - мой голос дрожал. - Пусть у тебя сегодня все сложится самым наилучшим образом. Тебе пора. Не опоздай.
Не успела Лена выйти за порог моей квартиры, как раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Сиплый бас моего научного руководителя вещал с другого конца провода.
- Ты ещё дома? - он был явно раздосадован моим отсутствием в институте. - Ты должен был прийти на кафедру час назад. Ты отдаешь себе отчет в том, что происходит, - он едва не переходил на крик. - Где, спрашивается, чашки Петри? Тебе специальность сдавать на следующей неделе, а пробы не готовы!
В трубке наступила тишина. Я знал, что это ненадолго: доцент Михаил Юрьевич Бенда любил читать нотации, - поэтому я предупредил его:
- Идите вы к черту с вашими осцилляториями и хроококками, Михаил Юрьевич, - сказал я просто. - Видеть их больше не могу. - Я нажал указательным пальцем на рычажок телефона и набрал танин номер. Раздались долгие гудки. Она подняла трубку.
- Алло, - слышал я. - Да! Говорите! Кто это? Погромче, пожалуйста!
Несколько секунд я внимал дроби трепетавшего сердца, а затем положил трубку, лег на кровать и закутался в плед. Меня знобило, словно в лихорадке. И так я лежал недвижимо до самого вечера.
В полшестого, почувствовав облегчение, я сходил в магазин за сигаретами, закурил и подумал, что Рашид, должно быть, все ещё ждет меня на площади.