Вечер заставлял снег, будто медленно тлеющими угольками, искриться под неярким светом редких фонарей, изливавших откуда-то свысока усталое бледное сияние фиолетово-оранжевых ламп. Становилось немного морозно, и деревья, зябко покачиваясь, уныло похрустывали стынущими под бахромой белесого инея ветвями, то и дело вспугивая нахохлившихся ворон, которые с обиженным карканьем время от времени слетали с насиженных мест, чтобы, сделав несколько кругов в отдававшей холодом синеве, снова вернуться обратно. Скупое мерцание затерявшихся в тумане степи Млечного придорожья блуждающих огоньков, казалось, только сгущает мрак, неотвратимо заполнявший почти безлюдную улицу, вытекая из темных подъездов, подземных переходов и покинутых всеми в этот час городских скверов.
Закутавшийся в старый плащ прохожий бегло шагал по маленькой светлой аллейке, зажигая на ходу сигарету. Вскоре он, однако, выбросил почти целый окурок и спрятал руки в карманы, поежившись. Двое молодых людей миновали его. Он одарил их недобрым взглядом и подумал про себя, что только умалишенные могут решиться на прогулку в такую погоду.
Примерно те же мысли в отношении случайно встреченного человека пронеслись в голове юноши, слегка приобнявшего за талию свою молодую пассию и проклинавшего присущую ему забывчивость, принуждавшую его в отсутствие перчаток принимать страдания во имя исполнения неизвестно кем придуманного нелепого обычая. Отнюдь не о пылких словах выражения чудесного полета чувств, и не о приложении к условиям современности исполненного возвышенных проявлений самоотречения и самопожертвования ради Прекрасной Дамы кодекса рыцарской чести, и не о романтике сладостного прикосновения нежных уст к истомленным страстью ожидания устам, и, конечно же, не о замирании сердца в радостный миг кажущихся неразрывными объятий помышлял он в тот миг. Нет, он пребывал в том состоянии пренебрежения ко всему окружающему миру, какое часто приходиться наблюдать у людей, старающихся прийти сию минуту к решению некоторой важной для них в настоящий момент проблемы и готовых забыть на время обо всем, что ее не касается, а подчас и отдать все, лишь бы найти выход из создавшегося положения. Так, если вас терзает зубная боль, то весьма сомнительным представляются в период ее обострения ваши потуги, например, к внимательному чтению и осмыслению трудов одного из поэтов золотого века. Пусть не покажутся утверждения мои слишком вольными, но смею выдвинуть как аксиому то, что будучи поставленными перед выбором между неприкосновенностью величия классиков и предметом вашего истязания, вы скорее с большей готовностью возобновите традицию аутодафе, чем откажетесь от спасительного лечения во имя сохранения в вашей коллекции образца творческого совершенства.
"Интересно, - думал юноша, - сумею ли я когда-нибудь после этого двигать пальцами или нет?" И еще он непрестанно считал шаги, заранее приблизительно оценив расстояние, которое осталось пройти до дома, и стараясь таким образом отвлечься от мрачных помыслов о возможных последствиях обморожения.
Нельзя сказать с уверенностью, была ли девушка исключительной оптимисткой или сентиментальность ее характера преобладала над разумным началом, но, как ни странно, всю дорогу она тешила себя, представляя в сознании приятную обстановку маленькой теплой комнаты, откуда особенно хорошо слушать глухие завывания беснующегося снаружи ненастья.
К чести молодого человека можно заметить, что девушка как элемент убранства помещения занимала, конечно, не первое, но совсем и не последнее место в его взглядах на домашний уют.
--
Ну вот мы и на месте, - радостно сказал он, открывая калитку ворот. - Здесь совсем темно, я сейчас включу свет, - добавил он, исчезая в черном дверном проеме.
Послышались шорох и щелчки.
--
Вот досада, питание отключили, - посетовал юноша и взял девушку за руку, увлекая следом за собой. - Ничего страшного, пойдем.
Ей вдруг все это показалось забавным. Она посчитала, что это очередная шутка, и с нетерпением ждала развития событий. Однако хорошее настроение ее мигом пропало, когда железная створка, с грохотом захлопнувшись, больно ударила ее по спине. Девушка застонала.
--
Что с тобой, Танечка, - участливо спросил юноша.
--
Это твоя чертова дверь!
--
Наверное, ветер. Сильно ушиблась?
--
Володя, у тебя во дворе ходить небезопасно.
--
Ну и не надо ходить, - сказал он, заботливо взяв Таню на руки и поцеловав ее в губы.
Лестница вела в мансарду большого двухэтажного дома, где Володя Виноградов жил с родителями. На ходу он вспоминал, где были спрятаны свечи, уверенно восходя в полумраке по крутым ступеням. Видимо, эта убежденность в абсолютной безопасности собственного дома и сыграла с ним злую шутку, когда он неожиданно оступился и, покачнувшись, интуитивно схватился за перила, забыв на мгновение о Тане, только по пронзительному крику снизу которой он сумел понять, что она, в отличие от него находясь в менее устойчивом положении, не смогла избежать печальной участи падения.
--
Прости, Таня, - Володя подбежал к девушке, помогая ей подняться. - Я... я не знаю даже, как такое могло случиться.
Таня ничего не ответила. Она молча встала на ноги и пошла наверх. Володя видел, как она немного прихрамывает.
Пытаясь галантным обхождением хоть как-то скрасить столь неудачное начало вечера и снова вернуть себе утраченную репутацию любезного кавалера, Володя долго и тщетно обыскивал комнаты в стремлении найти свечи и устроить скромное чаепитие в атмосфере таинственного сумрака, создаваемого неясными бликами, отбрасываемыми мельканием пляшущих язычков пламени горящих над медленно плавящимся воском фитилей. Однако продолжительные и кропотливые поиски не увенчались успехом, а так как в доме не было газовой плиты, вскипятить чайник не было никакой возможности. Казалось, сама Фортуна отвернула лик свой от этого жилища.
Володе, в конце концов, удалось обнаружить покрывшуюся паутиной керосиновую лампу, но когда он попробовал ее зажечь, такой столб копоти ринулся вдруг к потолку, что Таня настояла на ее немедленном гашении. Володя тяжело вздохнул и опустился на пол у Таниных ног.
--
Какой-то день сегодня черный, - говорил он, чуть не плача. - Все из рук валится как назло. Я даже не могу сообразить, как теперь перед тобой оправдываться.
Таня в темноте не видела его лица, но в голосе его сквозила такая усталая обреченность, такая разочарованность в своих силах, что ей стало невыносимо жаль этого несчастного паренька, который, в сущности, ничем перед ней не провинился, кроме того, что в тот момент, когда хотел произвести на нее наилучшее впечатление, неожиданное совпадение ничем не зависимых от него случайностей разрушало его бесхитростные, незатейливые в природном простодушии, наивно-добрые планы.
Она провела рукой по волосам Володи.
--
Ничего, ничего. Все хорошо. Со всеми ведь бывает.
Он прижался к ее коленям и долго сидел в безмолвии.
--
Не со всеми, - неожиданно серьезно сказал он.
--
Что ты имеешь в виду?
Еще минуту он хранил молчание.
--
Ничего особенного... то есть совсем ничего. Оставим, - сбивчиво подытожил он.
Они еще некоторое время слушали тишину. Потом она наклонилась к нему, и он почувствовал, как мягкие ее волосы коснулись лица. В эту секунду недвижимое спокойствие воздуха пронзил звон бьющегося стекла, сопровождаемый треском дерева. Таня вздрогнула.
--
Что это было?
Володя поднялся и, подойдя к окну, осмотрел хлопавшую в порывах ветра форточку: внешнее стекло осколками рассыпалось по подоконнику.
--
Жаль, - с фатальным смирением произнес он и, защелкнув шпингалет, остался у окна.
Таня в растерянности замерла на диване. Внезапно она ощутила неприятное прикосновение к колену. Она провела рукой по складкам юбки и вскочила, испуганно вскрикнув.
--
Кто-то ползет по мне!
--
Это крыса, - словно о само собой разумеющемся сказал Володя. - Неужели ты их боишься? Она же ручная. Иди сюда, Кристина! - позвал он зверька.
Огромная белая крыса проворно вскарабкалась к нему на плечо и сверкнула в сумраке большими красными глазами.
--
Какая мерзость, - в ужасе прошептала Таня.
--
Это еще не самое страшное, - словно себе под нос пробормотал Володя, но Таня отчетливо различила его слова.
--
Ты что надо мной специально издеваешься? - сказала она раздраженно. - Или, может быть, у тебя такая манера шутить?
--
При чем здесь шутки?
--
А зачем ты разыграл весь этот фарс с электричеством?
--
Ничего я не разыгрывал? Просто жизнь сейчас такая: перебои с энергоснабжением по всей стране.
--
Перебои, говоришь. А как ты это объяснишь? - она указывала на переулок, просматривавшийся частично из окна. Соседские домики, будто волшебные, не страшащиеся мороза светлячки мерцали во мгле перевитого змеистой поземкой пространства.
--
Понимаешь, Таня... - начал было он, но его перебил гневный возглас девушки:
--
Ничего я не понимаю! И еще это гадкое создание. Ай!
Это крыса Кристина проворно перепрыгнула с Володиного плеча на Танино и, уцепившись острыми коготками за ворсинки теплого ее свитера, больно укусила девушку за мочку уха.
--
Скотина, - выругалась Таня, отмахиваясь. Крыса упала на пол и шмыгнула под дверь.
--
Не стоило ее так называть, - обронил едва слышно Володя бессмысленную фразу.
--
Не стоило приходить сюда... И вообще связываться с тобой, - прижимая ладонь к кровоточащему уху, она резко повернулась к выходу.
--
Танечка, постой, - Володя преградил ей дорогу. - Я все могу объяснить. Просто...
--
Просто ты шизофреник-неудачник с глупыми маниакальными фантазиями, которого необходимо изолировать от общества.
--
Да нет же Таня, - она порывалась уйти, но он крепко держал ее запястье. - Ты, конечно, сочтешь меня сумасшедшим, но позволь последний вопрос.
Таня с видом неприязненного нетерпения повернулась к нему.
--
Ты никогда не задумывалась о необычном, сверхъестественном даже...
--
Какое это имеет отношение... - брезгливо произнесла Таня и стала спускаться по лестнице. Ее силуэт постепенно растворялся во мраке.
--
Таня, - отчаянно прокричал Володя, - ты не можешь так просто уйти...
В это мгновение раздался странный шум, перемежаемый треском и бранью. Володя даже не пошел вниз. Он тяжело опустился на пол и обхватил колени руками. Где-то внизу гулко хлопнула дверь. И это словно послужило сигналом, которого, затаившись, ждали некие неведомые силы, готовые, сбросив траурный креп уныния, наполнить окутанное черным покровом ночи жилище невероятной феерией красочных переливов, мерцающих в унисон с текущей отовсюду музыкой. Крышка панели старенького магнитофона плавно закрылась сама собой, поглотив кассету, и новый поток звуков влился в мерное течение гармонии благозвучия, метр за метром распространявшегося по комнатам, проникавшего сквозь щели приоткрытых створок, устилавшего скрипучий деревянный пол теплым веянием умиротворенности спокойствия, установившегося после исчезновения источника мимолетной тревоги. Как будто нечто чуждое ворвалось в живущий в соответствии с собственными традициями и порядком мир, стремясь нарушить утвердившееся давным-давно равновесие, но потерпело неудачу в изначально обреченной схватке с противостоящим ему началом не терпящего никаких перемен обычая, который настолько глубоко пустил корни в почву повседневности обитателей дома, что мог быть разрушен лишь при условии уничтожения и самого своего средоточия.
Володя продолжал в задумчивости сидеть на полу, когда в комнату его заглянул отец. Олег Геннадиевич был человеком старой, крепкой закваски, любившим как ничего более точность и простоту во всем. Для него не существовало необъяснимых явлений. Он верил в человеческий гений и считал проявление воли главным фактором всякого достижения. Был он исключительным эрудитом и читал много, но все воспринимал начётнически, ставя динамику и смысловое содержание сюжета выше тонкого авторского замысла и аллегорий. Будучи непримиримым эмпириком, считал он своим кредо здоровый практицизм, и рационалистичный его рассудок никаким образом не мог постичь причину пребывания сына в столь неудобном положении.
- Немедленно встань с пола, - строго начал Олег Геннадиевич, - сейчас не лето - простудиться можешь. - Выдав дежурную фразу, рачительный отец после некоторой паузы задал резонный вопрос:
--
Кстати, а что ты здесь делаешь?
--
Музыку, вот, слушаю, - потухшим голосом ответил Володя, не поворачивая головы в сторону отца.
--
Пошел бы лучше на кухне матери помог, - укоризненно покачал головой Олег Геннадиевич. - Знаешь же сам, сегодня ждем гостей.
Володя нехотя встал и с унылым видом поплелся вниз, грузно опираясь на перила. Галина Васильевна стояла в коридоре, поправляя прическу. Розовые щеки ее отражали здоровье, пылая ярким цветом после пребывания на морозе. Галина Васильевна, женщина в высшей степени энергичная и подчас бывающая несколько экзальтированной, всегда считалась весьма любезной и обходительной хозяйкой, умевшей накрыть изысканный стол и успевавшей в кругу любых людей проявить должное внимание ко всякой особе, поддержать всякий начатый разговор остроумным замечанием, не вступая в конфликт с высказываемым мнением, но лишь давая собеседнику новую точку опоры, и, обладая обворожительным шармом, несмотря на проявлявшуюся время от времени склонность к, казалось, естественному кокетству, умудрявшейся, тем не менее, оставаться в глазах общественности истинным примером хранительницы домашнего очага, ценившей крепость семьи превыше иных благ и пользовавшейся за это всеобщим уважением и искренней любовью. Этим вечером она стремилась произвести наилучшее впечатление, так как от решения приглашенного на ужин человека зависела, возможна, ее судьба. Она немного нервничала, говорила отрывисто и слегка посмеиваясь, готовая к предстоящему моральному испытанию. Поэтому обязанности повара, кравчего и стольника в одном лице были возложены на Володю. Последнего всецело поглотила рефлексия, и он механически выполнял поспешные, отрывистые указания матери.
--
С тобой все в порядке, Володя? - поинтересовалась, наконец, Галина Васильевна.
--
Да, да, все хорошо. Мне расставить здесь глубокие тарелки?
--
Кстати, когда мы возвращались домой, видели Таню. Какая-то она сегодня странная. Даже не поздоровалась. Вы что поссорились.
--
Да нет, мама, все отлично.
--
Кстати, ты не знаешь случайно, куда запропастились мои новые духи?
Через полчаса все было готово к приему гостей. Володю заставили облачиться в непрезентабельный, на его взгляд, костюм, напутствовав при этом наставлением ни в коем случае не запятнать его на кухне. Володя только пожал плечами и, когда раздался звук звонка, изобразил на лице своем доброжелательно-приветственное выражение.
Олег Геннадиевич много и безрезультатно шутил, предоставив, в конце концов, искушенной в искусстве поддержания непринужденной беседы жене своей возможность доминировать за столом. Гости сразу оживились и, словно неразрывной связью соединились друг с другом, испытывая тот безотчетный восторг, который вызывает у представителей разных народов внезапно открывшаяся способность к взаимопониманию, будто бессвязные обрывки речи неожиданно сплелись в несложный, но непередаваемо прекрасный в своей природной обусловленности узор, повергший в безграничное восхищение продолжающих говорить на одном языке людей, мгновение назад лишь обменивавшихся недоуменными взорами и обреченно пожимавших плечами.
Отец Володи достал из домашнего бара небольшую, изящно оформленную бутылочку с горлышком, опечатанным сургучом, - подарок старого приятеля. Он с особой осторожностью, неспешно распечатал ее, давая присутствующим возможность приготовиться к вкушению напитка, дарующего непревзойденное наслаждение. Олег Геннадиевич аккуратно разлил коньяк по рюмкам.
--
Прошу испробовать, - с ноткой заискивания произнес он. - Весьма, весьма отменного качества.
Необходимо отметить, что Олег Геннадиевич вряд ли когда-нибудь решился пустить в расход бесценную часть своего бережно хранимого собрания спиртных изделий, но делал это теперь только в честь особо уважаемого и очень влиятельного гостя. И трудно передать словами удивление, какое испытал расторопный хозяин, узрев результат действия благородного напитка на авторитетного дегустатора.
***
Когда большая стрелка уже приближались к отметке трех часов и самый крепкий сон безраздельно владычествовал над домом, в маленьком помещеньице с многочисленными полочками, служившем кладовой, собрались завсегдатаи, любившие провести предутренние часы в приятной тихой беседе в кругу неразлучных друзей. Обычно разговор сводился к перечислению всего услышанного и увиденного за день, а также к бесчисленным и разнообразным похвалам, адресованным Лере, которая говорила мало, но была незаменимой в компании. Когда вдруг оказывалось, что обсуждение зашло в тупик, все как по команде переводили свое внимание на неё, и неизменно происходило состязание комплиментов, в продолжение которого Лера застенчиво и очень мило прятала глаза и улыбалась, доставляя всем огромное удовольствие.
Сегодня, однако, собравшиеся были склонны скорее ворчать и выказывать величайшее неудовольствие, надеясь на взаимную поддержку, чем просто праздно проводить время, вследствие чего Лера, никогда не выдававшая своего подлинного отношения к чему-либо и склонная к флегматизму, в течение жаркой дискуссии оставалась в стороне. Одна мысль лишь не давала ей покоя уже несколько недель, но она всё не решалась прямо спросить Акима, предполагая возможный его ответ и в тайне не теряя надежды осуществить задуманное каким-нибудь обходным путем.
Аким, пожилой дворовой, обосновавшийся в этих местах задолго до постройки дома и сумевший сохранить в неприкосновенности довольно ветхий, но ещё способный послужить пару лет амбар, где проходило его не отличавшееся особенным разнообразием существование в окружении рухляди и заброшенных ненужных вещей и где проводил он с огромным тщанием и втуне кропотливые исследования по получению эликсира молодости и философского камня, сейчас, забравшись на вделанную в стену широкую доску и раздраженно уничтожая посредством тряпицы с рук и бородатого лица следы недавних химических опытов, с досадой делился с присутствующими своей обидой:
--
Уму не постижимо, - сетовал он, брезгливо смачивая материю растворителем и усердно протирая кончик успевшего распухнуть от чрезмерного рвения носа, - вчера заявил мне прямо в глаза, что все мои труды - глупость, что занятия мои - бессмысленная чепуха и, - тут он понизил голос почти до полушепота и обвёл собеседников заговорщическим взором, наклонившись к ним поближе, - что, была бы на то его воля, сжёг бы мой амбар, страшно сказать, ко всем чертям, - последнюю фразу он проговорил совсем тихо, подчеркивая весь её ужас.
--
Между прочим, правильно он заметил, я с ним целиком согласен. Вместо того, чтобы двор подмести или собак накормить, всё в своем сарае пропадаешь. По-моему, ты только прикрываешься алхимией, а сам дрыхнешь день-деньской. Пользы от тебя как... Да ладно уж, - махнул неприязненно рукой вечный противник и лучший товарищ Акима, доможил Ферко, некогда обездоленным нашедший у него пристанище и, питая к Акиму глубокую симпатию, никогда не упускавший случая колко пошутить над ним.
--
А ты-то, можно подумать, незаменим, только и умеешь, что фигурки свои глупые по деревяшке двигать, - парировал Аким.
--
Ну, если уж на то пошло, - уныло пробурчал Ферко, - то теперь смысл моего существования исчез окончательно. В последний раз он в два хода отдал начатую в прошлом месяце, представляете, - подобно Акиму, Ферко старался расставить акценты в речи, когда считал упоминаемый предмет особенно важным, - в прошлом месяце, - он поднял вверх указательный палец, - партию и отказался от очередной игры, поставив меня перед фактом, что он перестал интересоваться шахматами. С каких это пор, хотел бы я знать, - доможил разочарованно покачал головой.
Кристина на столе заканчивала продолжительную и сложную процедуру умывания, обрабатывая тщательно зубами недостаточно, на её взгляд чистые участки хвоста.
- С тех самых пор, как он связался с этой девицей, - пропищала она, быстро сплюнув в сторону, и продолжила вертеть хвост в лапках, рассматривая его под разными углами и наслаждаясь безупречной розовато-ворсистой поверхностью.
--
Портится Володька. Ох, портится, - подытожил Аким. - Совсем она ему не пара. Кровь у неё чёрная.
--
А мне показалось, нормальная, красная, - задумалась крыса Кристина.
--
Не знаю, стоило ли с ней так обходиться, - сказал дворовой.
--
Как, так? - Кристина подбоченилась, готовая резко отразить любые упреки в своём поведении.
Аким запустил пятерню в копну своих волос, поднятые брови образовали глубокие морщины на лбу.
--
За ухо незнакомого человека, вроде бы, не подобает уязвлять, - с неуверенностью в колеблющемся голосе сказал он.
- Ах ты, неуч эдакий, - всплеснул руками доможил Ферко, - да будет тебе известно, кусаться в приличном обществе вообще не принято.
--
Этот вопрос требует дополнительного обсуждения, - не унимался Аким. - А если как знак почтения, в некоторых ситуациях. А вот давайте у Леры спросим, - внезапно оживился он, и вмиг три пары глаз уставились на Леру, сидевшую на стопке пыльных книг и покачивавшую мохнатой ножкой с острым копытцем, едва выглядывавшим из-под серебристой ткани долгополого платья, под которым она скрывала и сложенные за спиной лебединые крылья, ни разу до сей поры не раскрывавшиеся для полета и служившие более как необходимый атрибут, создающий традиционный облик юной вилы, несмотря на цветущий вид, пожалуй, главного старожила этих мест. Когда-то на том участке земли, где ныне находится кирпичное здание, был колодец, дававший воду жителям окрестного хуторка. Затем маленькие хижины с соломенными крышами и дымоходами уступили место каменным великанам, покрытым рубероидом и пронизанным, как венами, сетью труб системы водопровода и центрального отопления. Лера собиралась уйти навсегда отсюда, но по странному стечению обстоятельств на пути её повстречались Аким с Ферко, очарованные её красотою и решившие, что бы ни приключилось, не отпускать Леру от себя ни на шаг и, когда она иногда в порыве чувств намеревалась покинуть их, становившиеся грудью на её пути.
"Только через мой труп", - кричал в таких случаях Аким, раскидывая руки в дверном проеме крестом.
"Ни за что", - мотал головой невысокий и кряжистый дворовой, для доказательства бессмысленности чаяний Леры сгибавший и разгибавший сильными пальцами железную скобу.
"Ах, так, - чуть не плакала обиженная на себя, на домовых и на весь мир бессмертная вила, пережившая сотни поколений людей и, тем не менее, имевшая нрав избалованной девчонки, - тогда я, тогда я в окно", - отчаянно распахивала она ставни, расправляя крылья и решительно становясь на подоконник.
Ферко, тщедушный брюзгливый доможил, баловавшийся курительной трубкой, отчего непрестанно кашлял, хватал её за ноги, призывая Акима на помощь и увещая Леру:
"Постой, козлиные твои ноги! Ты летать-то когда-нибудь пробовала?"
Лера истерично отбивалась до конца, пока, обессилев под непреодолимым натиском Акима, не забивалась в угол и негромко всхлипывала, обливаясь слезами. Как правило, поводом для расстройства служили разного рода мелочи, позволявшие Лере лишний раз проявить свой капризный нрав.
После того, как удавалось её утихомирить, Ферко с Акимом, глядя на жалкое зрелище растрёпанной, в небрежно оголившем плечо платье вилы, вероятно, относя на свой счет вину за теперешнее её состояние, отходя в другой угол, шепотом оправдывались друг перед другом:
"Ну, ясно, дело молодое, поплачет сейчас и всё пройдёт".
"Да, ведь если убежит, беды не оберёшься. Затеряется девка, и пиши пропало. Не те теперь времена, чтоб в одиночку по миру странствовать".
"Хотя и понять её можно. Молодо-зелено, всё на одном месте не сидится. Ну, ничего, пообвыкнется помаленьку".
Будучи моложе вилы на несколько веков, домовые, выглядевшие стариками, в целом, не без основания полагали себя заботливыми её покровителями, житейская мудрость которых сможет уберечь от неприятностей способную на необдуманные поступки Леру.
--
Да, да, Акимушка, ты, несомненно, прав, - ласково говорила Лера. - Я слышала, что у некоторых людей даже более странные жесты дружественного расположения.
--
Вот то-то же, - горделиво поднял подбородок Аким, взором победителя обводя участников спора.
Аким занялся наукой года два назад, когда Володя, окончив школу, где увлекался химией, оставил ему на хранение множество различных колбочек, реторт, пробирок и непонятного назначения порошков, которые при смешивании друг с другом в определенном сочетании и погружении в жидкость становились причиной чудесных, по мнению Акима, превращений, и, будучи наслышанным о магах древности, дворовой начал проводить бесчисленные эксперименты, которые, впрочем, не были лишены некоторого успеха, но об этом никто не догадывался, так как Аким окутал свою деятельность непроницаемым покровом тайны. В течение короткого периода добродушный старичок сделался похожим на мрачного злобного колдуна, каковой облик подчеркивался почерневшим от испарений лицом и исчерченными выступавшими от перенапряжения капиллярами белками глаз. В своих опытах Аким применял некоторые выходящие за грань человеческого понимания методы. Поздней весной и летом пропадал невесть где сутками, блуждая по окрестным рощам и лугам в поисках трав и ягод, осенью ходил за грибами, всю зиму проводил за рабочим столом, отчего хозяйство пришло довольно скоро в совершенный упадок и амбар покосился, со дня на день угрожая рухнуть. Но Аким настойчиво продолжал работу, ощущая себя виноватым перед кикиморой Кристиной в том, что по её же просьбе помог ей однажды обратиться в крысу, но так и не придумал, как вернуть её прежний облик. Кристина долго злилась, однако вскоре смирилась с судьбой и постепенно овладела всеми необходимыми навыками для жизни в новой ипостаси, убегая от Акима всякий раз, когда он приносил ей какую-нибудь только что полученную микстуру.
"Отстань от меня, старый хрыч. Мне и так хорошо".
"А, может, попробуешь. Полгода корпел, - уговаривал её дворовой, но, встречая нерушимое сопротивление, отступал, с последней надеждой прибавляя: - Ну, я оставлю здесь, если вдруг передумаешь".
Аким, в целом, не прочь был поболтать время от времени. Но эксперименты свои почти никогда не упоминал в разговоре. Лишь однажды он как бы между прочим обронил одно пустяковое замечание, но именно оно не давало теперь покоя Лере. Она давно уже искала пути к тщательно скрываемому добродушию Акима, старалась заручиться его доверием и проникнуть в его лабораторию. Она часто донимала дворового целыми вечерами, убеждая его в невинности своих намерений, и Аким подчас готов был поддаться давлению с её стороны и уступить, но, испытав на себе не раз вредоносное действие некоторых веществ и считая своим долгом отвратить от беды неискушенных в науке, несмотря на случавшееся иногда минутное замешательство, твердо стоял на своем, тем более что намерения Леры, сообщенные ему однажды по секрету, Аким полагал попросту преступными.
Лера же никогда не упускала возможности польстить Акиму, сделать ему комплимент или угодить каким-нибудь иным способом. Вот и сейчас она поддержала точку зрения дворового лишь с целью смягчить его, вызывая его снова на опостылевший ему разговор.
Лера приблизилась к Акиму и прикоснулась тонкими своими пальчиками к загрубелым его рукам.
--
Акимушка, - прошелестела Лера елейным голоском, - ты же у нас самый знающий, опытный, - она погладила его по голове, - может, всё-таки отдашь мне...
Разомлевший было от ласки Аким сразу встрепенулся:
--
Даже и не думай, выбрось из головы, забудь навсегда, считай, что я и не заикался...
--
Ну, Акимушка, - взмолилась было Лера, но в этот момент дверь каморки скрипнула, на пороге появился Володя. Было похоже, что он совсем не спал.
--
Хозяин пришел, - шикнул Ферко, все замолчали и уставились на Володю, тихо прикрывшего створку и утомленным взором оглядевшего помещение.
Ферко в мгновение ока вытащил из-под стола старый деревянный ящик.
--
Да ты присаживайся.
Володя сел.
--
За что же вы меня все так ненавидите? - спросил он упавшим голосом.
--
Ты что такое мелешь? - одернул его Аким. - Да мы же тебе самые близкие люди в этом мире!
--
Тоже мне люди, - грустно покачал головой Володя. - Что я вам плохого сделал? - вдруг распалился он. - Зачем вы мне палки в колеса вставляете? Мешаете мне жить? Кто вас просил в личные мои проблемы вмешиваться?
--
Да что ты горячишься-то так? - удивлялся Ферко, он вынул из кармана курительную трубку. Аким щелкнул пальцами в воздухе - на его ладони запрыгал язычок огонька. Ферко подкурил, Аким хлопнул в ладоши, и огонь погас. Доможил выпустил несколько вошедших друг в друга колец дыма и протянул трубку Володе:
--
Возьми вот, покури лучше, сразу полегчает.
--
Довольно с меня ваших фокусов, - возмутился Володя, отстранив Ферко. - Все у вас не как у... - он замялся.
--
Да в чем дело, объясни толком? - вознегодовал Аким, спрыгнув на пол, отчего несколько утратил внешнюю свою значительность, так как сильно уступал юноше в росте, и ему приходилось выдвигать свои требования, поглядывая снизу вверх, тем самым неудобно задирая голову.
--
Во всём, - сдерживаясь от крика, сказал Володя. - Чья это идея была со светом и с лестницей? Она же могла повредить себе что-нибудь.
--
Лучше бы она себе шею сломала, - пробурчал Аким.
--
Что, что? - не расслышал Володя.
--
Я говорю, мы просто пошутить хотели. Думали, понравится вам, - словно в оправдание ответил дворовой, воротя морщинистое лицо.
--
Да, особенно пришлась Тане по вкусу выходка Кристины, - Володя ненадолго смолк. - Нет, я решительно не могу взять в толк, чем она вам не угодила, - он бессильно пожал плечами.
Наступила неловкая пауза. Слышно было только глубокое тревожное дыхание собравшихся в этот предутренний час в кладовой домовых, кикиморы, вилы и человека. Они переглядывались, но никто не решался разрядить обстановку и высказаться. Они никогда еще по настоящему не ссорились, и опасность серьезной размолвки заморозила гневные слова, готовые сорваться с языка. Все молчали.
Прошедший день, вероятно, стал своего рода переломным для Володи. Он, возможно, впервые в жизни в полной мере пришел к осознанию явления, имевшего место в его доме. И хотя он сделал попытку отбросить показавшуюся ему нелепой мысль, однако шаг этот был скорее интуитивным, нежели осознанным. До этого дня Володя придерживался стойкого убеждения, что все, происходящее вокруг него, - неоценимо сложная, недоступная пониманию игра его переменчивого воображения. Сейчас он хотел отгородиться с ужасом от открывавшегося ему, но память уже неотступно начала возрождать перед глазами реминисценции прошлого. Еще в детстве, помнил Володя, стали ему сниться странные сны, которые очень трудно было отличить от реальности. Но впечатлительному мальчику это очень нравилось. В своих видениях он встречался с добрыми сказочными героями. Они с удовольствием играли с ним, разделяли с ним радости и печали, показывали веселые представления и факирские номера. Родители поначалу опасались, что их сын может вырасти чрезмерно замкнутым и сосредоточенным в себе: он мало гулял и почти не общался с соседскими ребятами. Однако когда Володя начал посещать школу, все пришло в норму. По крайней мере, так казалось. Внешне общительный и энергичный, он чурался близких знакомств и веселых компаний. Друзей на заводил, так как боялся, что его сочтут юродивым, если узнают о странном увлечении, которому он часто предавался. Забава заключалась в следующем. Володя обнаружил интересную особенность: если надолго, не отвлекаясь ни на что, погрузиться в размышления о детских грезах, то почти всегда раньше или позже Володя входил в своего рода транс, когда мечты его словно воплощались в жизнь и существовали в независимости от контроля его разума. Володя в тайне гордился своей способностью, ведь можно представлять себе какие угодно образы, но все они будут подчиняться течению мысли. Володя расспрашивал любопытства ради своих одноклассников об их сновидениях, о том, как часто можно видеть один и тот же сон. Вскоре он окончательно убедился в уникальности своего случая развития мышления. Фантазия так тесно переплеталась с обыденным взглядом на вещи, что, сохраняя незыблемую самостоятельность, не могла быть выделена Володей в отдельную категорию состояния сознания, которую он был бы в силах держать в повиновении. Во всяком случае, до поры Володю вполне удовлетворял ход событий его во всех отношениях тихой жизни. Он и не задумывался о какой-либо форме психического расстройства, так как призрачно-ощутимые иллюзии охватывали его лишь дома и то в определенной обстановке. Нужна была исключительная тишина. В конце концов, Володя совершенно свыкся с игрой воображения, в какой-то мере подчинился ей и не пытался менять правила.
Сам того не замечая, возможно, ввиду изрядной изможденности, Володя совершенно не стал подвергать осмыслению вытекающие из сопоставления фактов выводы. И только поздно ночью, когда закончился злополучный ужин, гости разошлись и ему удалось добраться до кровати и забыться, разбуженный звуками разговора, раздававшимися совсем рядом, он долго сидел на кровати, ошеломленный собственной догадкой. Но состояние легкого шока от страшного открытия длилось лишь несколько минут, так как Володя и раньше нередко думал о подлинной природе окружавших его существ, и окончательное подтверждение их реальности не стало для него особенным потрясением.
И теперь он находился в тесной каморке в окружении насупившихся героев своего волшебного мира, и разум окончательно сбрасывал пеленавший его много лет покров заблуждения.
Ферко спокойно покуривал, медленно затягиваясь и смачно освобождая дым через ноздри.
--
Ничего личного, - выдохнул доможил. - Ты пойми, Володька, нашу печаль. Столько лет мы тебя берегли, холили...
--
Вниманием и лаской всемерными окружали, - добавил Аким.
--
От напастей охраняли, себя не жалели, - покачала укоризненно головой крыса Кристина, когда Володя в отчаянии взглянул на нее, ища поддержки.
--
Эх, да что там говорить, - Аким согнул руки в локтях и многозначительно посмотрел на них. - Вот на этих вот руках качал маленького, - Аким сделал полный выражения безнадежности жест и полез наверх по стеллажам.
--
Сказки на ночь рассказывал, - сетовал Ферко. - Думал, вырастет славным малым...
Упреки посыпались на Володю со всех сторон. Только Лера безмолвствовала. И когда поток речи домовых и кикиморы иссяк, не возымев должного воспитательного эффекта, все трое повернулись к притихшей виле:
--
Лера, ты-то что молчишь? Скажи что-нибудь!
Но Лера вместо того, чтобы внести свою лепту в цепь сентенций, стукнула копытцем и, оттолкнув Володю в сторону, вышла из комнатки, растворяясь в темноте коридора.
Снова беседа прервалась. Всем стало не по себе. Аким прокашлялся:
--
В общем, Володя, сам видишь. Ничего хорошего из твоего нового знакомства не получается.
--
И не получиться, - задорно подмигнул Ферко. - Мы уж постараемся.
Володя, вначале потерявшийся под натиском хлынувших на него эмоций, придя в себя, вознегодовал:
--
Вы, конечно, имеете полное право ненавидеть Таню. Думайте, что хотите. Мне все равно. Я даже могу еще как-то оправдать ваше рвение нанести обиду ей. Но при чем здесь мои родители?
--
В целом, ни при чем, - согласился Ферко.
Володя был возмущен его пренебрежительно-снисходительным тоном.
--
Так какого же дьявола вы портите мои отношения с собственной семьёй? Кто налил духи в бутылку из-под коньяка?
Ферко хихикнул.
--
А коньяк, кстати, был весьма, весьма отменного качества, - и зашелся надрывным хохотом.
--
Учти, Володя, - подвел черту под сказанным Аким. - Мы, скажу без преувеличения, много сил отдавшие, чтобы поставить тебя на ноги, очень не хотим твоего ухода. Мы подарили тебе все лучшее, что в нас осталось, и будем бороться за тебя до конца.
--
Но я не могу остаться с вами навсегда, я взрослею, у меня должна быть своя личная жизнь, - начал было оправдываться Володя, но неожиданно вся эта сцена показалась ему несуразным фарсом. Он словно опомнился от оцепенения, осознавая нелепость ситуации. Он почувствовал себя Алисой на суде карточной королевы и рассмеялся: - Что за чушь приходится мне выслушивать? Да вы не в состоянии ничем мне помешать! Вы никто, пустое место. Нам не о чем разговаривать!
Володя выбежал вон, хлопнув дверью. Он пылал бессильным гневом.
--
Ошибаешься, - негромко бросил ему в след Аким и обратился к Ферко, продолжавшему наполнять каморку терпким дымом: - Дай, подышу чуток, да и будем, пожалуй, расходиться.
Аким сидел на полке, прислонившись щекой к стеклу слухового оконца. Над покрытыми снегом улицами, над натянувшими на крыши белые шапки домами, над сливавшимся с багровеющей полосой горизонта лесом, над спящими на перине облаков последними звездами загорался холодный, по-зимнему унылый рассвет.
Володе удалось урвать лишь пару часов сна, но и этого было достаточно, чтобы ночные события расплылись в памяти, как в тумане. Он, в общем, и не горел желанием особенно глубоко обдумывать произошедшее. Совсем иные помыслы занимали его в ранний утренний час, когда стоял он перед газовой плитой, склонившись над туркой, наблюдая за постепенно поднимавшейся кофейной пеной. Едва успев наполнить горячим напитком кружку, Володя поспешил к телефону. Придерживая одной рукой трубку, другой время от времени поднося кружку к губам, он непроизвольно считал долгие гудки, пока на другом конце провода не услышал сонный ответ:
--
Таня! - взволнованно заговорил Володя. - Здравствуй, Таня. Ты прости, что так рано побеспокоил. Не мог ждать.
--
А, это ты, - недовольно сказала Таня, которая полночи провела в размышлениях о своих отношениях с Володей и пришла к однозначному выводу о необходимости их прекращения. - Что тебе нужно?
--
Я... я просто хотел извиниться за вчерашнее. Даже не знаю, что сказать...
--
Ничего не надо говорить! - раздался раздраженный голос. - Нам с тобой вообще больше не придется разговаривать!
Таня почти опустила трубку на аппарат, когда динамик продолжал хрипло надрываться:
- Таня, подожди. Я всё могу тебе объяснить. Только не оставляй меня одного, молю тебя. Дай мне последний шанс. Давай встретимся сегодня, в шесть, у входа в сквер. Слышишь меня, Таня?! Танечка, Танечка, ты же у меня единственная. Ну, хочешь, я на колени стану. А, всё равно ты ничего не видишь...
Таня удивлялась сама себе, когда вдруг обнаружила, что внимательно вслушивается в нагромождение наполненных отчаянием фраз. Ничего не ответив, она положила трубку. И с лица её долго ещё не сходила мягкая, добрая, какую встретишь лишь у простодушных детей, улыбка.
Таня, будучи самой обыкновенной девушкой своего времени, с трудом понимала особенности характера Володи. Если уж говорить откровенно, она никогда и делала попыток узнать молодого человека поближе. Самой отвратительной вещью в жизни считала она однообразие. Её не устраивало монотонное существование. Ей нужен был праздник, нужна была феерия впечатлений. Она была натурой легко увлекающейся: могла, бросив все, погрузиться с головой в осуществление какой-нибудь новой незаурядной идеи и с легкостью отказаться от неё на полдороги, если под руку попадалось что-либо более интригующее. Володю она встретила случайно. Однажды вечером, задержавшись после занятий, он в окружении группы спорящих отстаивал свою позицию в вопросе возможности обнаружения параллельных миров. Тане понравилось, как живо и занимательно он рассуждал. Но больше всего её привлекло то, что он был, вне сомнения, в центре внимания и что оппоненты его в дискуссии задавали вопросы не столько для того, чтобы опровергнуть его суждения, сколько в целях поддержания захватывающей беседы, которую он прекрасно вёл. Володя стал самым необычным человеком из тех, кого доводилось встречать Тане. Однако вскоре она обнаружила, что в нём более странного, нежели оригинального, что ей не всегда удаётся отличить его шутки от правды, что разговорить его очень трудно, что он часто повторяется и, не исключено, одержим некой навязчивой идеей, что образ зануды гораздо более подходит ему, чем образ души компании, и энтузиазм Тани довольно быстро угас. Однако иногда ей казалось, будто есть нечто, что он от неё скрывает, какая-то неведомая тайна, тщательно оберегаемая им. И это интуитивное чувство подстёгивало Таню постоянно сближаться с ним. Жажда исследователя жгла её изнутри, и она стремилась постигнуть спрятанное в закоулках души, и это её рвение преобладало подчас над иными порывами. Полагая себя отличным знатоком особенностей людских нравов, Таня не могла простить себе необъяснимость некоторых поступков Володи. Вечные недомолвки и полутона. Может быть, именно желание досконально разобраться в том, что на самом деле представлял собой Володя, привело девушку в шесть часов пополудни к каменной арке, обозначавшей начало аллейки маленького парка. Или он сумасшедший, думала Таня, или, действительно, удивительная личность.
И она ждала, не взирая на поздний час, не взирая на то, что стрелки часов уже вяло подходили к восьми. Холод боролся с её любопытством, покалывая лицо и укрытые перчатками ладони. Гораздо проще было махнуть на всё рукой и, вернувшись домой, выпить горячего чая и провести в тепле часок-другой за чтением книги. И в тот миг, когда мысли об уюте закружились у Тани в голове, воровато скользнувшая под ноги поземка игриво бросила ей в глаза кучку поблескивавших снежинок.
Двумя часами раньше, немного опаздывая и не будучи уверенным в том, состоится ли назначенная встреча, взволнованный, Володя ворвался в комнату, переоделся, побросав в беспорядке вещи, пробегая по коридору, задержался у зеркала, поправив воротничок рубашки, и ринулся вниз по лестнице, хватая по пути с вешалки пальто. Он посмотрел на часы.
--
Придется пробежаться, - сообщил он самому себе. - А что поделаешь, что поделаешь...
Володя провел несколько раз по своей шевелюре расческой. Хотел надеть шапку, передумал и быстрым шагом пошел к двери. Он повернул ручку и тут же принялся суетливо шарить по карманам. Ничего не обнаружив, не разуваясь, побежал он наверх, разбрасывая учебники и бумаги на столе, словно ненужный мусор. В этот миг он готов был перевернуть вверх дном, если понадобится, весь дом. Отчаявшись, пинал он ногами валявшиеся на полу предметы. Окна, конечно же, окна, обрадовался он догадке. Но для большей безопасности все они были зарешечены. Володя снова спустился к двери и попробовал толкнуть её плечом. Безрезультатно. Тогда от безнадёжности положения он опустился на корточки и стал аккуратно потихоньку поворачивать ручку, надеясь услышать благословенный щелчок. Задвижка, будто издеваясь, весело и бесшумно ходила в невидимых пазах. Володя не знал, что предпринять. Ему казалось тогда, что рушится вся его жизнь, причем крушение происходит по такой нелепой причине, что и говорить об этом было бы стыдно.
Володя тихо выругался, а затем издал эхом пронесшийся вопль:
--
Да отдайте же мне этот чертов ключ!
Володя предавался неизбывному унынию, казалось, целую вечность. Он сидел на полу в прихожей, от случая к случаю ударяя затылком в железо входной двери и внимательно улавливая гулкие отзвуки. Его мучила жажда. Он поднялся на ноги, чтобы напиться и невольно посмотрел вниз. На циновке, с которой он только что встал, поблёскивая в тусклом сумеречном свете, покоилась украшенная брелоком связка.
Володя, не жалея сил, бежал, выбирая короткую дорогу. Его не беспокоил снег, в котором утопали его ноги, жестокая пурга, разыгравшаяся в преддверии ночи и попадавшийся в переулках кустарник, раздиравший в кровь кожу. Чтобы ускорить движение, он оставил верхнюю одежду и сейчас, будто стайер на дистанции, контролируя дыхание, несся сломя голову сквозь непогоду.
Он выскочил на проезжую часть, и ехавшие мимо водители снижали скорость, сигналили и грозно махали руками, считая его выпившим лишнее пьянчужкой. Но в ушах Володи стоял непрекращающийся звон, гул, бесновавшаяся какофония разнородного шума. Вдалеке он уже мог различить очертания небольшой каменной арки. И он, щуря глаза, вглядывался в надежде рассмотреть знакомый силуэт. Он боялся обращать взор на взбесившийся циферблат и поэтому всё-таки недоумевал, когда достиг сквера. В раскинувшейся вокруг пустоте никого не было. И Володя остался немым свидетелем свидания неразлучной пары. Вечер, обмотав шею красным шарфом, уходил на запад в сопровождении своей синеглазой спутницы, хранившей на груди серебряный медальон луны, и, завидуя их нескончаемому счастью, увивался по пятам одинокий продрогший ветер.
***
Володя лежал на диване в своей комнате и бредил, то выкрикивая гневные возгласы, то мирно постанывая и то и дело впадая в безразличное ко всему состояние, пограничное между сном и явью. Голова его, казалось, охвачена пламенем, глубокие незажившие ссадины кровоточили, вынуждая охавшего и ворчавшего Акима протирать их тампоном, смоченным в жидкости, заполнявшей небольшой тазик, которой держал в руках грустный доможил Ферко, всхлипывавший, как плакальщица на похоронах. Каждое прикосновение дворового доставляло Володи нестерпимую боль, вызывавшую по всему телу судороги.
--
Совсем плохо с парнем, - горестно качал головой Аким.
Он ненадолго отлучился, затем вернулся, неся в огромную железную кружку, содержимое которой источало резкий запах и наполняло пространство паром. Володя в очередной раз впал в полудрему. Аким приблизился к нему, слегка теребя за плечо:
--
На вот, выпей, - предложил он участливым голосом, - сразу легче станет.
--
Я бы на его месте не стала этого делать, - заключила крыса Кристина, примостившаяся на подоконнике и приводившая в порядок коготки. - На собственном опыте проверила.
--
Молчи уж, крыса, - огрызнулся Аким. - Не твое это дело, лечение.
Кристина зло фыркнула:
--
Тоже мне, специалист липовый! Да год назад, если бы ты мне сказал такое, от тебя бы и...
--
Прекратите, - раздался слабеющий голос Володи. Он закашлялся, но нашел в себе силы приподняться на локтях и припал губами к краю кружки, поднесенной Акимом.
Удивительно, но Аким оказался прав. Горло Володи распухло, и он с трудом глотал. Но с первым же глотком горячего напитка пришло чувство необъяснимой легкости, словно смягчились воспаленные гланды и отступило вызывавшее тошноту головокружение. Володя жадно выпил до дна отвар и откинулся на подушку, упиваясь внезапным ощущением разлившегося по жилам тепла. Он снова погружался в сон. Аким принес новое одеяло: старое насквозь промокло от испарины. Затем он стащил с себя полушубок и заботливо закутал в него Володины ноги. Через пару минут Володя казалось, что тело его ослабло настолько, что ему не удавалось пошевелить и пальцем. Словно противоборствующие стороны, проникали в его сознание различные видения: перед мысленным взором его вставал пейзаж пустынной улицы, утопавшей в заиндевелой грязи, откуда-то, как незримые копья, летели обращенные к нему острием терзающе-колкие слова, безликие приведения проносились мимо мрачными тенями и совсем неподалеку реял, качался, расплываясь в воздухе, мираж чудесного сада, приглашающе приоткрывшего ворота. Володя колебался в нерешительности, опасаясь сделать последний, самый важный шаг. Слишком уж идеальной представлялась ему открывшаяся иллюзия, от колыхавшейся под призрачным дуновением зеленой листвы веяло эфемерностью невозможного. Эта безупречность была особенно пугающей, но так манила, звала, ничего не требуя взамен, предлагавшая с разбегу растянуться в зарослях во весь рост пахучая, сочная трава. Однако темные силуэты напирали со всех сторон, не позволяя сдвинуться с места. При столкновении с Володей они вдруг оживали и толкали его вперед, возвращая мятежную душу в поток общего извечного, непрерывного в многовековой неизменности движения, и он слепо подчинялся, боясь пойти против утвержденного традицией закона, боясь отречься от социальности человеческого бытия и презреть прогрессирующее сознание, для которого любое отступление от унифицированных образцов стало бы настоящей катастрофой, он продолжал брести, сгорбившись и втянув голову в воротник. Он часто оглядывался на удалявшиеся, тонущие в кружении сине-белого вихря яркие, радужные, радостные образы и стыдливо оборачивался, потому что, сдавленный тисками всеобщей непреложности, не имел воли вырваться из течения, не мог заставить себя шагнуть назад.
Володя был выведен из транса шумом происходившего за дверью разговора. Он почти не различал четкой речи и вскоре вновь ушел в небытие.
--
Дернула же его нелегкая, - сетовал Аким. - И что он к ней привязался. Вот ведь как мучает себя. И самому нехорошо, и другим не легче.
--
И чем его, например, наша Лера не устраивает, - пожимал плечами Ферко.
--
Забили ему голову моделями, образцами для подражания. Ноги у неё мохнатые, а ведь в остальном любой девице десять очков вперед даст.
--
Не знаю, по мне, так и копытца смотрятся весьма элегантно.
--
Если хочешь знать мое мнение, Ферко, так тебе только Кристина под стать. Я имею в виду, годовалой давности Кристина.
--
Тебе ли, старому пню, рассуждать, - вознегодовала уязвленная крыса, до этого беспечно болтавшая, как маятником, хвостом, сидя на дверной ручке. - Я, если на то пошло, в молодости покрасивее Лерки была.
Аким вдруг сник и проговорил с горечью, вовсе не имея намерения дать отповедь Кристине:
--
Подумай, что говоришь. Ты никогда не была молодой и вызывала видом своим скорее испуг, чем восторг, - он сделал долгую паузу. - А Лере суждено навсегда остаться юной и поэтому то, что она задумала, - чистой воды глупость, достойная всяческого порицания.
--
А как же твоё хвалёное снадобье? - поинтересовался доможил Ферко.
--
Да это я так, чтобы потешить девочку сказал, - признался Аким. - Нет на самом деле никакого способа, небылицы всё это.
Ферко неожиданно ушел в себя.
--
О чем задумался? - спросил Аким.
--
Я мыслю так, Аким, что зря у тебя язык такой длинный, лучше б он у тебя от кислот твоих отвалился, - упрекнул его Ферко. - А она ведь, вправду, надеялась... Эх, - Ферко по привычке достал трубку, - лучше б тебе, Аким, немым родиться.
--
Или не рождаться вовсе, - подлила масла в огонь Кристина.
--
Да что вы на меня набросились? - негодующе пожимал плечами дворовой-алхимик. Кристина отрешенно покачивала хвост, Ферко отвернулся. - Ведь только полный дурак может поверить в эти бредни о платье и о крыльях. Это ж люди специально для собственной забавы понавыдумывали историй: мол, кому удастся забрать платье вилы, тому она подчиняется, - он поморщился, - мол, если вила потеряет крылья, то станет нормальной бабой. Это же детский лепет. Кто в это на трезвую голову поверит?
Оправдания его не возымели пользы, и Аким ушел почивать в амбар. Ферко, докурив и попрощавшись с Кристиной, устроился на ночлег в стенном шкафу, где хранились поношенные, изъеденные молью предметы одежды.
Когда вся компания разбрелась спать, в круг бледного лунного света, струившегося из окна в коридор, вступила Лера, прятавшаяся все это время под лестницей, сосредоточенно вслушиваясь в беседу домовых и крысы и боясь потревожить Акима, начавшего говорить о предмете её вожделенных устремлений. Вила, слегка скрипнув дверью, проникла в Володину комнату. Болезнь отступила, и лицо его теперь выражало безмятежную усталость. Осторожно, чтобы не шуметь, ставя копытца на ковер, вила приблизилась к юноше. Возможно, ощутив её робкое дыхание, он приподнял веки. Лера стояла над ним, вся в серебристом сиянии. Он помнил, как порой в детстве она приходила к нему, стоявшему у сонного порога, чтобы пожелать спокойной ночи, и почти неощутимо целовала его в лоб, проводя ладонью по волосам мальчика. Сейчас она снова была у изголовья постели, но Володя вряд ли смог бы с уверенностью определить, явилась ли она ему видением грезы или он ещё не отошел в тот миг во власть сна. Он не стал предаваться излишним изыскам и просто закрыл глаза. И Лера, как волшебная фея, склонилась над ним и коснулась излучавшими доброту губами его губ. Затем она импульсивно сбросила с себя платье, оставшись нагой, и, тщательно свернув его, положила незаметно Володе под подушку.
Круг знакомых Галины Васильевны был достаточно широк. Среди всех прочих Володина мать знала врача местной поликлиники, классного специалиста широкого профиля. К нему она решила отвести сына для осмотра, так как, возвратившись утром с вечера-юбилея, приглашение куда почитала для себя высокой честью, обнаружила здоровье сына несколько подорванным вследствие необдуманной прогулки, совершенной им накануне. Убирая комнату, Володя случайно наткнулся на неброское старое платье и поспешил узнать у матери, не является ли оно принадлежностью её гардероба. Галина Васильевна, женщина, обладавшая утонченным вкусом, с насмешкой отмахнулась от этой дешевой поделки, как недостойной её внимания, и, выходя из дома, Володя выбросил моток ткани вместе с остальным собранным им хламом в мусорный бак.
Когда Володя нетвердым шагом удалялся вслед за матерью, по направлению к дому спешила решительно настроенная Таня. Разочарованная неудачным вчерашним свиданием, она была на этот раз расположена серьезно поговорить с Володей, не откладывая более, возможно, неприятное выяснение отношений и желая ускорить назревавший разрыв. Любопытство её было исчерпано, и за последней чертой ничего хорошего Таня не могла предположить. На пороге её любезно встретил страдавший от легкого похмелья, но не допускавший распространение своего дурного настроения на окружающих отец Володи, предложивший Тане подождать временно вынужденного отсутствовать по вполне уважительной причине кавалера.
Здесь нужно оговориться, что никакая счастливая случайность не могла бы ни при каких обстоятельствах изменить финал короткого романа этой молодой пары. Это обусловливается, во-первых, определенным настроением Тани, а, во-вторых... Во-вторых, она поднялась по злополучной для нее лестницы наверх, решив дождаться Володиного прихода в его комнате. Но когда она открыла дверь и бросила взгляд на журнальный столик, то поднявшееся в ней отвращение, смешанное с порывом бессильной ярости побудило её поначалу бежать без оглядки из этого жилища подлого лицемера, но ей хватило духу повременить, оставив обстановку комнаты в неприкосновенности до прихода хозяина.
--
Привет, - нерешительно поприветствовал Таню Володя, спустя два часа пришедший домой.
Несмотря на поистине волшебное действие Акимова снадобья, он испытывал ещё некоторую слабость, и страшная пощечина, больше похожая на удар, едва не свалила его с ног.
--
Мерзавец, - выдавила Таня сквозь зубы и покинула дом Володи навсегда.
Он ничего не мог теперь поделать, ведь порочившие его доказательства громогласно и красноречиво выставляли его в черном свете. Стены были повсеместно обклеены, а столик завален множеством фотографий с милым женским личиком, подпись на каждой из которых гласила: "Я люблю тебя, Володя".
Володя, ошеломленный и оглушенный, потерявший на минуту дар речи, опомнившись, закричал, надрывно рыдая, схватил и бросил на пол хрустальную вазу, разлетевшуюся мириадами осколков, один из которых по воле случая попал юноше в глаз. Володя застонал от резкой боли. Он невольно стал тереть глаз рукой, но острый кусочек стекла только глубже уходил в мягкую податливую ткань, а когда брызнул маленький фонтанчик крови, тьма поглотила сознание Володи и он рухнул в объятия подоспевшего вовремя Акима. Ферко, ссутулившись, ходил взад и вперед, срывая и поднимая фотокарточки и приговаривая смущенно: "неудачная, очень-очень неудачная шутка, очень-очень неудачная шутка".
***
Аким, усадив в углу без конца повторявшего одну и ту же присказку Ферко, был целиком поглощен осмотром новой травмы Володи. Сконцентрировать внимание ему мешал не только доможил, но и кутавшаяся в шерстяной плед вила, не дававшая дворовому покоя непрекращавшимся всхлипыванием, время от времени переходившим в откровенный плач.
--
Чего ревешь? - не вытерпел Аким.
--
Плохо мне, Акимушка, - стонала Лера.
--
Сама, дура, виновата, - грубо говорил Аким, но сердце его кровью обливалось от жалости.
--
Я пойду, воды выпью, - Лера, опираясь на спинку кресла, встала на ноги. - Все горит внутри.
Аким ничего не ответил, пристально всматриваясь вооруженным пенсне глазом в глаз Володи. Лера, шатаясь из стороны в сторону, как пьяная, вся разрываемая непереносимым физическим страданием, поплелась к месту, в которое долгое время мечтала в тайне пробраться. Аким был слишком занят, чтобы следить за своим незапертым сейчас амбаром, и Лера направила туда свои стопы. Смутные обрывки воспоминаний носились у нее в голове. Мимолетное головокружение заставило её дрогнуть и пошатнуться. Она нашла опору, прислонившись к полке с многочисленными колбами. Некоторые из них стали падать на пол, разбиваясь. Разливавшаяся жидкость шипела и дымилась. Лера заметила, как вслед за испарявшимися каплями исчезают соринки на покрытых пылью досках. Вила внимательно и с чрезмерным оживлением следила за этим процессом, она на мгновение даже забыла о мучившем её недомогании и едва не хлопала в ладоши от охватившего её похожего на мимолетное детское увлечение восторга.
--
Исчезают, - пританцовывала, непроизвольно прихрамывая, веселая Лера, напоминая вакханку свиты Диониса, - они исчезают! - эйфория охватила вилу. - То, что мне нужно.
И совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, Лера с лихорадочным блеском в глазах схватила первую попавшуюся ей реторту и с диким хохотом выплеснула содержимое себе на спину.
Когда Володя поправился настолько, что мог вполне сносно ходить, сопровождаемый Акимом и Ферко, пришел он в достопамятное помещеньице, использовавшееся не то в качестве кладовой, не то просто пустующее и ждущее своего применения. Составленное из картонных коробок и ящиков ложе было устлано порванными одеялами и остатками матрасов. Неподвижно на нём покоилось тело Леры. Домовые подвели Володю к импровизированной постели. Он нашел ладонью её лицо.
--
Какое холодное, - прошептал юноша.
Только сейчас он вспомнил, что никогда не притрагивался ни к рукам, ни к лицу Леры, которую знал всю сознательную жизнь. "Нет, - подумал Володя, - не может этого быть". Его все еще воспаленное воображение уносило его в фантастический, сказочный мир. Ему казалось, что, как и в детстве, он участвует в какой-то забавной игре. "Всё очень просто, - твердил он сам себе. - Я буду принцем". Ничего не различая, но руководствуясь одними лишь чувствами он поцеловал Леру, как Спящую Красавицу, и у Акима по телу побежали мурашки, ибо ему почудилось, будто веки Леры задрожали. Но он ошибся.
Все замерли в безмолвии. Ветер давно ослаб, и стояло редкое затишье. Недвижимые ветви застыли за стеклами. Лера лежала на ящиках. Ничто не тревожило её, и только медленно ширилось багровое пятно, расползавшееся во все стороны из-под её бескрылой, жутко изуродованной спины.