Фонари вдоль дороги моргнули и погасли. Неопрятная серость неба сразу превратилась в пасмурный и неприветливый рассвет. "Это не беда, - подумал Радич, - дождя вроде на сегодня не обещали". Он улыбнулся в зеркало и покрутил ручку радиоприемника.

  - Вы не возражаете?

   Пассажир кивнул с обреченным видом.

  "Встреча на уровне глав дипломатических ведомств прошла вчера..." - начал было диктор, но Радич поспешил сменить станцию. Пассажир на заднем сиденье его "терезы" был куда пасмурней утреннего неба за окном.

   - Как не веселиться,

   Не грустить от бед?

  Мне ночами снится

  Новый мой сосед, - запел приемник голосом когда-то модной певицы.

  - Он когда в ударе

  Или не в себе,

  Жарит на гитаре,

  Дует на трубе.

  - Ф-ф, дует на трубе, - фыркнул обитатель заднего сидения.

   - Определенно, вы чем-то огорчены, - поддержал разговор таксист. - Позволите угадать?

   Пассажир не ответил и лишь приподнял бровь, что Радич истолковал так, как ему было удобно.

   - Вот смотрите, вы едете из аэропорта в отель без чемодана, с одним только портфелем, и выговор у вас, уж извините, не здешний. Значит, вы только что прилетели, а ваш багаж по ошибке отправился другим рейсом черт его знает куда. Предположу также, что это бы вас не так сильно огорчило. В конце концов, самолеты летают регулярно, и вы имели все шансы получить свои вещи обратно спустя два-три дня. Но, на беду, у вас имеется обратный билет этой же авиакомпании, и теперь ваши чемоданы, по правилам, доставят в первоначальный пункт отправления. Я угадал?

     - Почти, - буркнул хмурый пассажир.

     Водителю стало ясно: больше не стоит пытаться развлечь разговором этого недовольного господина. Пусть себе хмурится, от Радича не убудет. К тому же радио...

     - Нет, не так, дело не в том, - неожиданно пожелал признаться пассажир. - Я привык путешествовать налегке. Когда приходится много летать, привыкаешь обходиться в дороге немногим, а при соответствующем уровне, который обеспечивает принимающая сторона, можешь себе позволить не волноваться о мелочах.

     - Ага, вы, наверно, представляете какую-то крупную международную компанию?

   - Меня зовут Клаус Гроссмайер, я дирижер.

   - Очень приятно, - отозвался таксист, - моя фамилия Радич, Борис Радич, а чем я занимаюсь, вы теперь знаете наверняка. И все же, что вас так огорчает? Если, конечно, это не секрет.

   - Секрет? - поднял брови пассажир. - Вы себе представляете симфонический оркестр?

   Радич живо представил себе под сотню человек в белых манишках и галстуках бабочкой со скрипками, виолончелями, трубами, тарелками и прочими гобоями и валторнами. Представил и кивнул в зеркало заднего вида.

   - И скажите, какие, к черту, могут быть секреты, когда на тебя все время смотрит такая уйма людей? Никакого секрета нет. И еще у меня теперь нет моего концертного фрака. У них у всех есть, а у меня нет!

   - Но почему? Что случилось? - проникся несправедливостью ситуации Радич.

   - Неделю, нет, сегодня двенадцатое? Восемь дней назад я дирижировал в Буэнос-Айресе. Декабрь месяц, понятное дело, в это время там стоит жуткая жара. Больше двух часов за пультом. Естественно, фрак пришлось отдавать в чистку. У них на это было целых четыре дня! Как можно не успеть его почистить за четыре дня? Но это же Южная Америка! И если вы хотите что-то сделать быстро, вам лучше взяться за дело самому, потому что там у местных все время сиеста, сальса или самба, а работа... За работой приходите завтра, но после сиесты. Словом, в отеле мне обещали прислать фрак сюда следующим же рейсом "Аэролайнс Аргентинос". Сообщение, что посылка из Аргентины ожидает меня в аэропорту, я получил только вчера. И вот я приезжаю за своим фраком, и что же я вижу? Вместе со счетом за чистку мне вручают чей-то смокинг!

   - Да, весьма досадное недоразумение, - принес свои соболезнования Радич, припоминая, что смокинг - это, кажется, такой фрак, но с шелковыми лацканами.

  - Недоразумение? Это катастрофа! - дирижер очень профессионально взмахнул руками, повышая уровень экспрессии. - У меня до конца недели три репетиции, а в воскресенье концерт в опере. Как я выйду к публике и коллегам? В чем?! Говорят, на концерте будет графиня. - Гроссмайер щелкнул замками портфеля. - Где-то у меня... Ага, вот. - Из недр ручной клади появился журнал с портретом темноволосой девушки на обложке. Девушка, чуть прикрыв глаза, загадочно улыбалась каким-то своим мыслям. Татьяна Штуцен-Бельхальская - гласила надпись под фото. - Она очаровательна, ведь верно? - дирижер отмахнул трехдольный такт журналом в правой руке. - Только этот фотограф... Разве так можно... Я не могу разобрать цвет ее глаз!

  - Они серые, - просветил своего пассажира таксист.

  - Да? Серые? - озадаченно посмотрел в зеркало на водителя Гроссмайер, умолк, но тут же вспомнил о своей беде. - Но что же мне делать? Признаться, лет пять назад я уже оказывался в подобной ситуации. Мне пришлось брать фрак на прокат. Врагу такого не пожелаю, даже этому миланскому выскочке Розетти! Чувствуешь себя как... Не знаю... Вот вы бы поменяли свою машину на какой-нибудь ржавый хлам с автосвалки? Нет? То-то.

  - Говорите, концерт в воскресенье? - уточнил Радич Дирижер кивнул, поймав в зеркале его взгляд.

  - В воскресенье, вечером, в семь часов.

  - Тогда вы еще успеете, - кивнул таксист.

  - Нет. Я уже думал слетать в Париж. Но никто не возьмется шить фрак с одной единственной примеркой. А иначе... У меня же репетиции...

  - В Париж?

  - А куда же еще? В Америке вам фрак не сошьют. Хороший костюм, да, но не фрак. В Лондоне? Пожалуй. Но в таком фраке прилично присутствовать на светском приеме. У англичан чертовски элегантной получается линия плеча. Разумеется, в Лондоне смогут сшить визитку или фрак для выездки, но концертный фрак - только в Париже. В другом просто неприлично выйти к публике, да и неудобно дирижировать, это к слову об английском фраке, в который вас упаковывают словно располневшую даму в корсет.

  - Я знаю, где вам сошьют такой фрак, как вы хотите. - Таксист сбросил скорость перед светофором. - Если вы согласны...

  - Италия? - скептически сощурил глаз дирижер.

  - Нет, это на улице Аббата Бузони. Не могу сказать, что я близкий знакомый...

  - Где? - брови Гроссмайера рванулись вверх, к остаткам когда-то буйной шевелюры, но не сумели преодолеть глубокие залысины на лбу.

  - Это всего в пяти кварталах от вашего отеля, - невозмутимо объяснил Радич. Загорелся зеленый свет, машина тронулась, а в ее салоне повисла пауза. Негромко урчал мотор, шуршали покрышки, а Гроссмайер, будто в замедленном кино, менял выражение лица. Вот изумление уступило место презрительной усмешке, прежде округленные глаза сощурились, нос слегка сморщился, а уголки чуть растянувшихся губ дрогнули, будто решая: куда направиться, вниз или вверх. Потом губы все же изогнулись в снисходительной улыбке, затем под гнетом безвыходного положения щеки обвисли и в глазах поселилось уныние. Но вот на смену унынию явилось отчаяние, а затем лицо разгладилось и надолго, казалось, навсегда погрузилось в задумчивость.

  - Позвольте мне рассказать вам одну историю, - начал таксист, чтобы разрушить тоскливую тишину в салоне. - Думаю, такая история будет уместна, к тому же, это почти что детектив. Почему детектив? Так ведь мне обо всем об этом рассказал мой знакомый - частный сыщик, а его этим делом по-дружески попросил заняться другой мой знакомый - сержант полиции. На задумчивом лице дирижера не дрогнул ни единый мускул, но взгляд его уже был направлен не куда-то внутрь себя, а на Радича.

  - Было это лет шесть тому назад, - рассказчик кивнул самому себе. - В полицию, тому самому сержанту, стали поступать заявления о пропаже людей. Ну, как заявления... Ничего конкретного, потому что поступать они стали не от родственников и даже не от близких знакомых. И пропавшие тоже... никаких достоверных данных, даже адресов заявители указать не могли. Зато среди пропавших были, ну, не то чтобы знаменитости, но довольно известные люди. Известные в среде... в среде людей искусства, богема , в общем. Редактор одного журнала обратился в полицию, дескать, исчез поэт, которому больше чем на год вперед заказали венок сонетов. Три штуки он принес и пропал, даже за гонораром за последнее стихотворение не явился. И, что обидно, нет никакой возможности его отыскать, печатался-то он всегда под псевдонимом. Потом звонил какой-то ваш коллега, мол, композитор, проживающий в нашем городе, должен был прислать ему какую-то партитуру, и не прислал. Зовут композитора Станислав Ибрицкий, и не мог бы господин офицер...

  - Как вы сказали? Ибрицкий? - проявил интерес Гроссмайер. - Припоминаю. Хотя он ведь еще довольно молодой человек, во всяком случае, из произведений я слышал только его симфониетту, и, кажется, у него есть несколько сонат.

  - Простите, я не...

  - Постойте, вы говорите, он пропал? Куда? Как?

  - Так я же об этом вам и хочу рассказать. - Радич свернул с шоссе и машина покатилась по сонной окраине, сплошь застроенной двухэтажными коттеджами, квадратными и похожими друг на дружку, как печенье из фабричной коробки. - Был еще художник, где-то он выставлялся, пресса о нем писала, хороший, в общем, художник. Потом... Вот не помню... пианист, кажется...

  - Пианист... ну да, - кивнул своим мыслям дирижер.

  - Так вот, художника звали Александр Броз, - не дал сбить себя с пути, по которому катилась его история, Радич. - Его я знал. Не то чтобы мы были приятелями, но ведь это и не обязательно, чтобы я его раз-другой отвез на вокзал, и чтобы выпить вместе по чашечке кофе в кофейне напротив его дома тоже. Так и получилось, что сержанту полиции заниматься таким странным и, как ни крути, неофициальным делом было не с руки. Он позвонил Павлу... Павел Юхансен, он частный детектив, помните, я о нем говорил. А Павел как раз сел ко мне в машину у дверей управления полиции, ну, и он мне рассказал, что пропали вот такие-то личности, а за поиски художника, стало быть, Александра Броза, один потенциальный заказчик готов заплатить... не помню. Сумма там была не такая большая, но, с другой стороны, Павлу и вовсе ничего не пришлось делать, я его просто отвез по известному мне адресу, и все.

  Только тот гонорар Павел не взял. Чудак-человек, честно ведь заработал. А не взял, потому что художник, Броз этот, отказал заказчику. Наотрез отказал. Говорит, мол, при всем моем уважении, но картины я больше писать не буду. Этот заказчик уж и вдвое готов был заплатить, говорит, дескать, вы такой гениальный, у вас такой колорит, такое чувство внутреннего содержания души... ну, или что-то в этом роде. Очень хотел он свою молодую жену запечатлеть, но не вышло.

   Вы уже наверняка догадались, что Александр Броз был сразу всеми пропавшими знаменитостями. Он и стихи писал, и музыку...

  - Фамилия композитора - Ибрицкий, - попытался возразить дирижер.

  - Псевдоним, - отмахнулся таксист. - Он только картины подписывал своим настоящим именем, а прочее... Но эти подробности к делу никакого отношения не имеют. Спросите - к какому делу? Так вам же наверняка любопытно, почему этот гений... Нет, без всяких шуток, настоящий гений, почему он бросил всю эту свою разностороннюю художественную деятельность? Павел, да-да, мой приятель, который частный сыщик, он мне рассказал.

  Александр Броз тогда дружил с одним греком по фамилии... Нет, не помню. Ни имени, ни фамилии... Да и было это давно. Ладно, пусть будет Димитрий. Чем этот Димитрий так уж интересен был Брозу, не знаю. Каждые полгода с середины весны по середину осени он обитал у себя в Греции. У него там был какой-то катер или яхта, или лодка, и на ней он плавал, возил туристов или контрабанду или еще чем-то таким занимался. Очень любил ловить рыбу, причем сетями. А местная полиция частенько ловила за этим занятием уже его, и практически все, что Димитрий зарабатывал на контрабанде или на туристах, уходило на штрафы и взятки. А рыбу, которую вылавливал, он потом мешкам за гроши отдавал владельцам прибрежных тратторий. Такое вот было увлечение у этого грека. Но как только наступали ненастные дни, Димитрий приезжал сюда, снимал комнату где-то в старом городе и целыми днями сидел в кофейне, играл в шашки, пил кофе с коньяком и все за счет своего приятеля Броза.

  Так вот. Однажды Броз и спросил Димитрия, как ему поступить? Вроде бы в шутку спросил. Говорит, совсем запутался. Пишут ему письма, мол, как можно познакомиться с вашими новыми работами, и рассматривает ли автор деловые предложения? А я, говорит, ума не приложу, о чем речь? Грек же... да, Димитрий посмотрел на него так, будто в первый раз своего приятеля видит, прищурился, в глаза заглянул и говорит:

  - Я тебе, Санчо, так скажу: рад, что ты, наконец-то, решил бросить ерундой заниматься. Но на чем остановиться, это уж ты сам решай. Хочешь денег, тогда пиши музыку, но не эту свою, а другую, ту, с которой пластинки продают и что по радио крутят. У тебя получится, там ничего сложного. Хочешь прославиться? Если так, чтобы прямо сейчас, тогда петь надо, или в кино сниматься. А почему нет? Тоже дело. Если согласен, чтобы слава позже пришла, после смерти, тогда пиши картины. Побольше, поярче да почудней. Точно потом в музеях их развесят - вот и слава. Только это не оно, не настоящее искусство. А настоящее - то, от которого гордость... Нет, не так. Про которое думаешь, когда спать ложишься, а потом полночи не спишь, ворочаешься, а утром вскакиваешь, от того что приснилось тебе, как оно должно быть... Не умею я объяснить. Да ведь и объяснять-то тут нечего. К чему душа тянется, то и твое.

  Получается, что ничего такого невероятного, навроде откровения или пророчества грек своему приятелю и не сказал. После того разговора месяц или два Димитрий просидел по обычаю в кофейне, а весной уехал. Уехал и не вернулся больше. Пропал вместе со своей лодкой. Искали его, и не нашли. Утонул, наверное. Просто так, в непогоду, или в какую-то уж совсем грязную историю попал - кто ж знает? Приятель же его...

  Тут Радич ударил по тормозам, а из-под бампера такси с истеричным лаем выскочила и помчалась на другую сторону улицы довольно крупная бродячая собака.

  - Извините, ради бога, - обернулся Радич к своему пассажиру. - Велосипедисты не любят собак, собаки - велосипедистов, а мы, водители и тех, и других не жалуем. У собак зрение-то неважное. Днем, когда солнце, еще ничего, а в такое время...

  - Да что вы. Не в чем вам извиняться. - Гроссмайер поднял с пола свой портфель, и понимающе улыбнулся водителю.

  - Так по поводу вашего фрака. Я понимаю, мои рекомендации... - Радич ненадолго умолк, соображая как продолжить. - Я к тому, что портной, о котором я толкую, действительно очень хороший. К нему специально даже из-за границы приезжают.

  - Кутюрье какой-то? - со вздохом осведомился дирижер.

  - Что, простите?.. А, нет. Он нормальную одежду шьет, а не то безобразие, в котором те тощие красотки по подиуму ходят. Нет, правда, я вас уверяю...

  - Вы говорите это рядом?

  -Это рядом с вашим отелем, - Радич глянул на часы. - Если не торопиться, то мы можем заехать в ателье как раз по пути.

  - Не торопиться? - еще раз вздохнул Гроссмайер. - Ладно, хорошо, как говорят русские: "Поторопившись, ты рискуешь рассмешить человечество". Давайте заедем, раз уж по пути.

  

  Ровно в девять солнечным лучам удалось пробиться сквозь уже несколько поредевшую стаю облаков, и блеснуть, отразившись от хромированной решетки радиатора "терезы".

  - Это здесь. - Радич остановил такси у старого и, наверно, даже старинного трехэтажного дома. - Я вас подожду, а потом подброшу до отеля, - улыбнулся таксист и выключил счетчик.

  Вывесок на фасаде не обнаружилось, кроме небольшой таблички со словами об исключительной исторической ценности постройки. То, что он попал, куда надо, Гроссмайер понял только внутри, в просторном холле, более подходящем какому-нибудь скромному дворцу.

  - Доброе утро, - поздоровалась с дирижером миловидная девушка за стойкой, но Гроссмайер не заметил и не услышал ее. Он глядел на большой портрет... то есть не портрет, это была картина, а на ней носатый, загорелый мужчина с обветренным лицом в парусиновых штанах и сандалиях стоя на палубе... нет, все же это была не лодка, а небольшая яхта. - Вы у нас впервые? - снова попыталась привлечь внимание девушка.

  Гроссмайер повернулся к ней и прочел - надпись рядом со стойкой, теперь уже на самой настоящей вывеске, гласила: "Ателье Александра Броза".