Кашин Анвар : другие произведения.

  

 Месяц июль чувствительно отразился на физиономии Тимофея Горохова. Шея и руки его загорели до черноты урожденного мулата, и только облупившийся розовый нос выдавал в молодом человеке жителя широт весьма удаленных от тропиков. Сказывалось еще и то, что железную утробу трамвая послеполуденный зной превратил в настоящую парилку. Тимофей был мокр и красен, как рак, когда сошел на остановке, вырвав из тесного строя попутчиков сперва себя самого, а затем и тощий свой парусиновый портфель. Рабочий день уже полчаса как закончился, а солнце только немного склонилось в сторону Остоженки, неустанно посылая свои лучи на землю. Лето одна тысяча девятьсот тридцать первое, прости господи, от рождества Христова случилось в Москве особенно жарким.

 Подъезд встретил молодого человека душным полумраком и жужжанием мух. Тимофей уже стоял на лестничной площадке второго этажа и выуживал из кармана ключи - один от квартиры, а второй от комнаты, которую в ней занимал, когда снизу послышался шум.

  - Одну минуточку, Тимофей э-э... Алексеевич, здравствуйте. - Шлепая по ступенькам туфлями без задников, наверх спешил председатель домкома, товарищ Муховецкий. - Уделите, э-э... Очень важный вопрос.

  - Здравствуйте, Павел Сергеевич. Важный вопрос? Ко мне? - Ни на собрании жильцов, ни на службе товарищ Горохов "важных" вопросов никогда не касался, да и в личной жизни избегал... Когда в конторе он появлялся из дверей канцелярии со своим портфелем, полным бумажных конвертов, направляясь к выходу через зал машбюро, пальцы Анечки Сивцевой, Томы Фишман и Антонины Сергеевны на мгновение застывали над клавишами "Ундервудов", но только на мгновение. Личность Тимофея, занимавшего должность курьера, была привычна и малозначительна.

 Не велика птица - курьер, зато всегда есть возможность забежать по пути... Куда забежать, и по каким таким делам? Об этом ни Тома с Анечкой и Антониной Сергеевной, ни даже завкадрами, товарищ Зайцев не догадывались. Пока не догадывались. Они не догадывались, что рассказы и фельетоны Тимофея уже неоднократно, а именно восемь раз, были напечатаны в газетах, и один - в настоящем литературном журнале. Они знали простоватого, вихрастого курьера из их коммунально-хозяйственного учреждения, Тимофея Горохова, а секретарям в редакциях тот был известен как Тимофей Закалённый. Пускай иной раз эти секретари - солидные дамы или девицы с легкомысленными перманентами, возвращали его рукописи со словами: "Не одобрили, товарищ Заколенный". Тогда Тимофей вздыхал, морщился и поправлял очередную белокурую или шатенистую барышню: "Закалённый, через ё".

  - Важный, и именно к вам. - Председатель домкома вытер вспотевшее чело измятым носовым платком.

  - Э-э, - в свою очередь произнес Тимофей и смутился - не подумал бы товарищ Муховецкий, что его передразнивают.

 А вопрос был не просто важным, а, можно сказать, жизненно важным. Тимофею предлагалось вот так, за здорово живешь, несколько расширить занимаемую жилплощадь. Стало быть, поменять его комнату о двенадцати метрах квадратных на шестнадцатиметровую с большим окном во двор.

 Молодому человеку очень даже хорошо известна была эта комната. В доме ее называли комнатой графини, то есть одной из двух комнат графини. В другой жила сама графиня, старуха лет... Трудно так сразу сказать скольки, но после пятидесяти не считать женщину старухой Тимофей по юности своей пока не мог. В той комнате, которую домком-искуситель предлагал занять товарищу Горохову, сперва вроде бы жил племянник графини, только он давным-давно сбежал и вроде бы даже в Париж. Хотя Марфа, соседка, которая живет с мужем-сапожником, божилась, что зимой видела этого племянника в магазине.

 После в этой комнате лет пять квартировал некий Клейст Петр не то Егорович, не то Евсеевич, служащий по керосиново-складской части. В марте случилось с ним какое-то происшествие. То есть, наверное, случилось. А как иначе? По свидетельствам соседей, пришел человек после работы, сварил картошки, заправил картошечку топленым маслом и пошел к себе вкушать ее под звуки из детекторного приемника. А утром в комнате соседка его, которая и есть графиня, застала только тарелку с нетронутым кушаньем и шуршащий помехами приемник.

 Что странно, приехавшая милиция только опечатала комнату, а такого, чтобы взять у соседей показания, вызвать кого куда следует - этого не было. Теперь Марфа и ее товарки стали поговаривать о привидении, что поселилось в подвале, и не иначе это привидение Клейста или графининого племянника.

 Впрочем, привидения, кроме Марфы, никто не видел, а бумажка с печатями с дверей комнаты пропала вполне официально, сорванная тем же милиционером, что ее туда и приклеивал.

  - Тимофей Алексеевич, вы не сомневайтесь, все оформим самым законным образом, через решение общего собрания. А по поводу взносов не беспокойтесь. - Домком невольно настораживал своей же убедительностью.

  - Павел Сергеевич, я не против, только скажите прямо... - Не силен был товарищ Горохов в дипломатических околичностях, потому сразу и припер к стенке уважаемого председателя. Не станет он никуда переезжать, пока, мол, тот не расскажет, на что ему, председателю, сдалась Тимофеева комната, и что не так с комнатой графини?

 Прояснилось дело довольно быстро - посетил сегодня председателя невзрачный такой старичок. На улице на него Павел Сергеевич внимания бы не обратил, а тут оказалось, служит старичок переводчиком при внешнеторговом ведомстве и приставлен к американцу, который тоже где-то служит, но у себя в Америке. И там, где этот американец служит, хотят свой американский товар продавать в Советском Союзе, для того и прислали мистера Адамса. Думали везти, как положено, в "Метрополь", но чертов американец захотел поселиться в обычной квартире. Он, видите ли, желает знать, какие предметы обихода повседневно требуются советским гражданам.

 Павел Сергеевич достал из кармана старомодную луковицу часов, покачал головой и умоляюще посмотрел на Тимофея. Старичок-переводчик с иностранцем придут через час, а комната графини американцу не подходит, потому как от нее к парадной лестнице по коридору через всю квартиру шагать, перешагивая через разный хлам и пробираясь сквозь белье, развешанное на веревках. А у Тимофея дверь - вот она, у самой лестницы, и окно на улицу, а не во двор.

  - Согласитесь, Тимофей Алексеевич, оно ведь нехорошо, срамно даже, пролетарское исподнее иностранцу показывать. - Председатель проникновенно глянул на Тимофея и щелкнул крышкой часов.

  - Ладно, чего там, - махнул рукой Горохов.

 Когда прибыл американец, Тимофей заканчивал подметать свое бывшее жилище. Неудобно было оставлять так, подумают еще чего там, за границей.

 Мистер Адамс появился в дверях опустевшей комнаты, улыбнулся американской улыбкой и, бросив "hello" Тимофею, застывшему с веником в руках, осмотрелся. "Well" - продолжил беседу мистер Адамс, шагнул к единственному оставшемуся предмету меблировки - рукомойнику с тазом под ним, вымыл руки, поискал глазами полотенце, встряхнул большими красными пальцами и глянул на переводчика, незаметно просочившегося в помещение.

  - Мистера Адамса все устраивает, - старичок-переводчик моргнул, кивнул, подхватил чуть не слетевшие с носа очки, сощурил близорукие глазки в светлых ресницах и утвердительно прокашлялся.

  - А мистер бывал в Советском Союзе? - поддержал беседу бывший хозяин комнаты, незаметно заметая в угол втоптанный в пол окурок.

  - А? Что вы говорите? - Старикашка приставил ладонь к уху, глянул на Тимофея и снова кивнул. - Нет, первый раз, только вчера прилетел из Берлина рейсом "Дерулюфт".

  - Оу, Берлин - Москова, - подтвердил американец.

  - Ес, ес, - вмешался в наладившуюся было беседу председатель домкома, ухватил Тимофея за локоть и повлек прочь из комнаты.

 

 Афанасий Степанович, муж Марфы, хоть и пил, как то положено настоящему мастеру, однако же меру знал. Кроме постоянного природного запаха, а так же глаз заметно красных и слезящихся во всякое время, никакими особенными признаками пьянства сапожник от прочих граждан не отличался.

  - Тимоха, так, стало быть, с новосельем! - приветствовал он соседа. - Надо бы это дело отметить, как считаешь? Давай-ка, мы к тебе вечерком нагрянем. Роберта Иваныча позовем, Марфа моя закуску организует, а с тебя - сам понимаешь.

  - Я... это... Афанасий Степанович, сегодня не получится. Завтра на работу. Но вы не думайте, в субботу... Надо бы еще Светлану позвать и Елену Аристарховну.

  - Может еще и американца пригласишь? - прищурился сапожник. - Нет, в субботу, оно конечно, с душой можно посидеть, вдумчиво. Только Светку звать без толку. На что она нам с грудным-то дитём? А графиня побрезговает, не придет. Да вообще, она последнее время того... злющая, со мной не разговаривает. Молчит, что твоя рыба, третий день уже, после того случая, как я ей по матушке да через колено, непечатным образом высказал. А и то, она же чуть пожар в квартире не устроила, в ванной бумагу жечь придумала. Ну я её... А потом и Марфу свою... Эта ж вопить стала, что горим. А приехали бы пожарные, штраф выписали бы. Ну их, баб этих. Посидим сами...

  - Афанасий Степанович, я же не отказываюсь. Только, давайте в субботу. Хорошо?

  - Ну, в субботу, так в субботу, - с разочарованием вздохнул сосед и почесал себе спину за правым плечом.

 

 Ночь на новом месте... Говорят, сны в такую ночь... Но кто же теперь верит приметам? Разве только домработницы.

 Заснул Тимофей не сразу, за стенкой оглушительно храпела графиня, полная луна ртутной лампой заливала комнату таинственным, голубовато-зеленым светом, а за распахнутым по случаю жары окном, тявкали и подвывали собаки. Снилось разное и в большом количестве: неясные фигуры в белых одеждах, Марфа с пустыми ведрами, американец, со своим "well-well" опрокидывающий в рот рюмочку, Тома Фишман в роли Жанны Д"Арк, зовущая на борьбу с английскими интервентами. Под утро приснилась графиня, сгорбившаяся у двери ванной комнаты, подпертой стулом. Елена Аристарховна трясла возле уха спичечным коробком, а из ванной без всякой цензуры доносились крики соседа-сапожника. Вопил Афанасий Степанович истошным надтреснутым голосом, а потом вдруг закашлял и затих. Тимофей открыл глаза и понял, что закончился завод у его будильника, и тот, стоя на стуле, лишь потрескивает и щелкает не в силах матерно трезвонить голосом соседа из сна.

 Одевшись, Тимофей выглянул в коридор - дверь к графине приоткрыта, а из комнаты Роберта Ивановича, бухгалтера писчебумажного треста, доносятся бодрые звуки репродуктора. Еще одна дверь, покрытая облупившейся зеленой краской, плотно прикрыта, и в окошке над ней не видно горящей лампочки - уборная свободна.

 Через десять минут, наскоро умывшись под краном на кухне, ванная, известное дело, занята, Тимофей поставил варить в ковшике яйца, благо графиня как раз освободила плиту от кастрюльки с манной кашей. Молодой человек сделал несколько упражнений утренней зарядки под руководством голоса из репродуктора, пока яйца не сварились вкрутую, а затем с готовностью перешел к водным процедурам, слив кипяток из ковшика. Как только яйца были почищены и оказались на щербатой тарелке, в кухню влетела графиня, окинула помещение подозрительным взглядом, задержалась на фигуре Тимофея, к чему-то прислушалась и исчезла.

 Было слышно, как квартира наполняется хлопаньем дверей и каким-то неясным гудением. Однако Тимофей предпочел утолить голод, а не любопытство, и только после этого... Ого! После этого стало ясно, что опоздать на службу можно очень даже просто, стоит всего на минутку... Нет, товарищ завкадрами на такое сквозь пальцы не посмотрит.

 

 Контора, не успевшая остыть за ночь. Парусиновый портфель наполнен утренней порцией конвертов с письмами. Опять жара, душные трамваи, палящее солнце, раскаленный асфальт. В канцелярии - теплая вода в графинах и утомленные фикусы в катках. Сонные секретарши в приемных обмахиваются листами "входящих" и "исходящих", делопроизводители изнывают в сатиновых нарукавниках.

 Унылая обыденность? Всепоглощающая скука? Как бы не так! Острый глаз курьера-литератора замечает новую и очень симпатичную барышню в жилищном отделе, разглядывает поливомоечную машину иностранной марки, устало скребущую щеткой бордюр, останавливается на афише "Художественного". А как было бы замечательно взять да и решиться пригласить ту новенькую со вздернутым носиком и бархатными ресницами в кино...

 

 - Украли, - громогласно шепчет Марфа, через кухонный стол подавшись к Тимофею своею обильной фигурой. - Сокровищев на двести тыщ. Брулианты, перстни с камнями, ожерелья.

 - Кто украл? У кого? - Задал ожидаемые вопросы Тимофей, не забывая намазывать повидлом краюху хлеба.

 - Так у графини же. Американец и украл, больше некому.

 - Ага, - Тимофей кивнул, повернулся и пошел к плите за чайником.

 Марфа только вздохнула, махнула рукой от такого пренебрежения к своей осведомленности и вышла, унося с собой большую часть кухонных ароматов и кастрюлю со щами.

 - Ты ее больше слушай, - усмехнулся в желтые, прокуренные усы Роберт Иванович, нестарый еще человек с обвисшими щеками. Сосед стоял тут же, у плиты и размешивал сахар в стакане с чаем. - Она, Тимоша, первым делом в воры тебя определила. "А как иначе? - говорит, - он же как ошпаренный из дому убёг, теперь только мы его и видели". А потом в уборной я шкатулку нашел. Пустую. Ну, отдал ее Елене Аристарховне. Выходит, шкатулка эта у нее и пропала. А ты тогда уже на службу ушел, вот Марфа и сообразила, что ты тут ни при чем.

 Тимофей лишь мотнул головой, потом почесал в затылке, потом подумал и спросил:

 - Постойте, это что же, у графини... у Елены Аристарховны, бриллианты в семнадцатом году не реквизировали? И, получается, в милицию она поэтому не заявляла?

 - Да, какие там бриллианты, Тимофей? - насмешливо поднял бровь Роберт Иванович.

 - Ну как же, у графини обязательно должны быть!

 - Ах, у графини, - сосед уже не прятал улыбку в усах. - Так ведь Елена Аристарховна графиней никогда и не была.

 - Как? Даже при царизме?

 - Вот именно что при царизме и не была. Это ее потом, после уплотнения, Марфа в графское достоинство пожаловала.

 - Да неужто Елена Аристарховна трудящейся была?

 - Пожалуй что и трудящейся. До революции она трудилась классной дамой в женской гимназии.

 - А что тогда лежало в шкатулке?

 - Да почем же я знаю? - Роберт Иванович пожал плечами. - Это надо у вора спросить. Он точно знать должен. Выходит, вор этот забрался в комнату и унес шкатулку. Она, вишь, заперта оказалась. Так он ее в уборной вскрыл, что там было забрал, а шкатулку бросил.

 Тимофей откусил от бутерброда, отхлебнул чай из стакана и прикрыл глаза. Тут же ему увиделось, как мистер Адамс со шкатулкой в руках и своим непременным "well-well" пробирается в уборную.

 "Прекрати!" - кто-то отчетливо потребовал воздержаться от всякого рода международных инсинуаций. Кто потребовал? Сам Тимофей? Его внутренний голос? Сознательность гражданина? Нет, в самом деле, что такого могло быть в шкатулке у гра... Елены Аристарховны, чтобы этим заинтересовался иностранный шпион? И какой из этого Адамса шпион, когда он по-русски ни бельмеса не понимает? Тогда Тимофей попытался представить Афанасия Степановича, нетвердой походкой входящего в уборную и прижимающего к груди... Какие такие сокровища искал в шкатулке сосед? Трёшку на поправку пошатнувшегося от алкоголя здоровья? Нет, на таком материале стоящий сюжет не построишь, со шпионом, оно было бы...

 - Прекрати, не балуйся, - снова повторил голос. Женский голос. Тимофей открыл глаза и заметил, что Роберта Ивановича уже и след простыл, а рядом с собой он видит Светлану, молодую мамашу, с дочкой на руках. Ребенок что-то неразборчиво лопотал и хватал родительницу за стриженые волосы. - Зоя, не балуйся, - опять потребовала мать, пробуя на ощупь, не слишком ли нагрелся на плите ковшик с молоком.

 Тимофею снова захотелось закрыть глаза и погрузиться в размышления о пропавших "сокровищах" графини. Кажется, он так и поступил, при этом со стаканом в руке шагая из кухни к своей комнате. Неудивительно, что в коридоре он столкнулся с первым попавшимся на его пути препятствием, с Афанасием Степановичем, который по случаю уже почти вечернего времени тоже прокладывал курс более по памяти, не особо доверяя органам своих чувств.

 - Вот тебе и здрасьте! Чего ж ты молчком-то ходишь, словно американец какой? - поприветствовал Тимофея сапожник.

 - Я того, Афанасий Степанович, про графиню спросить хотел, про то, что у нее украли.

 - Так, известное дело, что украли. Шкатулку у нее сперли и еще фотографию какую-то.

 - Фотографию?

 - Ну да. Которая на комоде в рамке стояла, раскрашенная. Не видал что ли?

 Фотографию Тимофей видел и хорошо помнил красивую даму на ней и невысокого манерного офицера рядом. На даме было длинное кремовое платье, а в руках она держала букетик... наверное, фиалок, судя по цвету, который постарался придать лепесткам художник. Офицер щеголял золотым пенсне, аксельбантами и голубым мундиром. Странным образом в симпатичном лице дамы угадывались черты Елены Аристарховны, спутник же ее Тимофею знаком не был.

 - Афанасий Степанович, а что там, в шкатулке-то, было? Вы не знаете?

 - Не знаю, а теперь и знать не хочу! Я ить, когда она утром с выпученными глазами бегала, ее спросил, чего, мол, пропало? Так она на меня так посмотрела, что лучше бы облаяла самым матерным способом. А обокрал ее домком наш, у него же запасные ключи от всех комнат имеются. И взгляд у Пашки такой... Он же, когда человек, например, выпивши, даже не поздоровается. А иной раз и с тр-резвым. Вчера, когда он этому переводческому старику комнаты показывал, графини дома как раз и не было, в магазин она ушла. Так Пашка Муховецкий и твою комнату показал, и комнату самой графини, и мою, а меня будто бы и нет для него, будто я не человеческая личность! А чего я там выпил? Так, для твердости в руках. И вот, Тимоха, я тебе так скажу: Пашка эту шкатулку и спер.

 - А фотографию? - осторожно возразил Тимофей. - Зачем Павлу Сергеевичу фотография? И как же он при переводчике сумел?..

 - Как-как... Исхитрился, значит. А фотография, может, и не пропала вовсе. За комод завалилась и лежит там.

 Далее Афанасий Степанович пустился в философические рассуждения, дескать, я знаю только то, что ничего не знаю, но остальные знают и того меньше. Тимофей слушал вполуха и ему казалось, что вот-вот он догадается, кому и зачем понадобилось красть... Казалось, но угадать не получалось. Да и как тут угадаешь, если не знаешь, что за "сокровища" пропали из шкатулки. Спросить Елену Аристарховну? Нет. Лучше не надо. А ну, посмотрит еще тем страшным взглядом, которым она будто какая-то древнегреческая Медуза укротила пьяного сапожника. И все же было что-то такое, за что бессознательно цеплялись мысли. Разве так бывает - бессознательно? Мысли, они же... А бессознательно - это, вроде как, по привычке.

  - Да! Ну, конечно! - воскликнул Тимофей и, соглашаясь, кивнул соседу. Афанасий Степанович удивился, ибо момент в его рассуждении не располагал... - Да! - с уверенностью повторил молодой человек, озадаченно посмотрел на пустой стакан в своей руке и еще раз кивнул умолкнувшему на полуслове сапожнику.

 Нет, товарищу Горохову было далеко до тех сыщиков из книжек, что по брошенному папиросному окурку могут написать для курильщика настоящую характеристику по месту жительства. Тимофей старался, и так и этак прикидывал, думал об обстоятельствах, толкнувших похитителя действовать столь дерзко. Куда там! На ум приходило разное. Что угодно, только не... Почему-то вспомнилась статья из журнала с критикой витализма, прочитанная со скуки нынче в приемной городского водопроводного управления: "Очевидно, что стоя на идеалистических позициях, реакционные псевдоученые отказывают мыслящему человеку в свободе выбора". А какая свобода выбора была у него? Разве он не должен прищучить этого... Тимофей решительно вручил пустой стакан Афанасию Степановичу и, развернувшись на истертых каблуках спортивных туфель, направился к своей прежней комнате. Сапожник понюхал посуду, недовольно сморщился и последовал за своим деятельным собеседником.

 Как же неловко-то подглядывать в замочную скважину. Натурально ведь мещанская замашка. Но надо же убедиться. Хотя мистер Адамс был у себя, в этом Тимофей не сомневался. Спина американца мелькнула в коридоре минуту тому назад и скрылась за мягко прикрытой дверью.

 И, надо сказать, очень вовремя заглянул Тимофей в замочную скважину. Вовремя, чтобы увидеть, как новый жилец защелкивает замки чемодана, подхватывает за ручку багаж и делает шаг куда-то в сторону, скрываясь из поля зрения. "К вешалке, шляпу забрать", - догадался наблюдатель. "Ну, сейчас..." - успел подумать Тимофей и взялся за ручку, однако толкать дверь вперед, чтобы открыть, не стал, а напротив...

 - What the...- что-то вроде неопределенного американского восклицания донеслось из-за двери.

 "Это он ручку оторвал", - злорадно догадался Тимофей. Еще бы не оторвал, ручка с той стороны держалась на единственном расшатанном гвозде. Теперь молодой человек отпустил ручку со своей стороны и затаился, словно охотник в засаде.

 Наконец, скрипнув, дверь подалась внутрь, видимо, поддетая твердой хваткой американских пальцев. Вот уже и сами эти пальцы взялись за край дверного полотна. Тимофею сразу вспомнился плакат, на котором империалист в цилиндре точно такими же пальцами душит иностранного рабочего.

 - Ах, ты ж... - выдохнул парень и толкнул дверь.

 - Tvoyu mat" eti s trojnym pereborom v spinu da cherez koromyslo! - завопил империалист. За спиной Тимофея с уважением крякнул сапожник, не знавший ни единого иностранного слова.

 - Та-а-а-к, - угрожающе протянул Тимофей, распахивая дверь. - Афанасий Степанович, вызывай милицию, скажи - шпиона поймали.

 - Ага, это мы сейчас...

 - Не надо милицию! - заскулил "иностранец". - Я не шпион!

 - А кто шпион? Переводчик? За что он тебе платит? - наседал на Лжеадамса Тимофей, ухватив того за потрескивающие пиджачные отвороты на груди и прижав к стене.

 - Он-он! - с неизъяснимым облегчением вдруг согласился "американец". -Это он, не я! Я ему и не родственник почти, так, племянник. Он говорил, там письма и фотография... А писем не было! Какие-то бумаги, квитанции, ерунда всякая, а писем не было! Я верну! Только фотографию он забрал. Сперва порвал, а клочки... Не надо милицию. Я же ничего такого...

 - А где он сейчас, этот... дядя твой? - сурово поинтересовался Тимофей.

 - Он... Он пропал. Я и на службе спрашивал - говорят, уволился. Из квартиры съехал, и вещей нет. - Я расскажу. Все расскажу! Он до семнадцатого года в жандармах служил, не здесь, в Петрограде. А неделю назад на улице встретил соседку вашу...

 - Елену Аристарховну, - поощрительно, однако все еще сурово подсказал Тимофей.

 - Да-да, Елену Аристарховну. А они прежде были знакомы, и даже...

 - Верни, что было в шкатулке, и чтобы духу твоего...

 - Конечно, сию минуту, - вырываясь, радостно дернулся бывший мистер Адамс, Пиджак затрещал совсем жалостно, и один из лацканов остался в Тимофеевых руках. - Вот, пожалуйста! Тут все. Больше ничего и не было, - жандармский племянник достал из распахнувшегося чемодана пропавшие "сокровища" Графини.

 - И чего, так и отпустим этого гада? - подал от двери голос сапожник.

 Тимофей не ответил, только пожал плечами, мол, на что он нам? Все разъяснилось. И неожиданное уныние охватило молодого человека. Сюжет вдруг оказался мелким, непригодным для участия в нем настоящего героя. Нет, такой рассказ не возьмут ни в "Красной пашне", ни в "Передовике", а в "Новом знаменосце", пожалуй, еще и отругают за мелкобуржуазную линию.

 О том, что Адамс - не американец товарищ Горохов должен был догадаться сразу, когда тот невозмутимо вымыл руки под чудным для всякого иностранца рукомойником. Заподозрить в близоруком старичке жандарма с фотографии было уже сложней, но письма... Тимофей должен был понять сам, без подсказки, что именно письма Графиня жгла в ванной, в тот день, когда разругалась с Афанасием Степановичем. Впрочем, теперь это уже неважно. Никакой сколько-нибудь захватывающей истории из происшествия с пропавшими "сокровищами" Графини не выйдет, и остается лишь по-обывательски радоваться неожиданно прибавившимся нескольким квадратным метрам жилплощади.