Мелкий холодный дождь сыплется откуда-то сверху из серой непроглядной мглы пространства, стекает с крыш домов и зонтов прохожих, наполняет лужи и пропитывает собой самую непромокаемую одежду и обувь. Отвратительно! Отвратительно, когда рассказ начинается такой фразой, но Тома Беноа тут совершенно не при чем. То есть, конечно, при чем, он ведь герой этого рассказа, и он смотрит, как маленькие частые и торопливые капли сливаются в ручейки на ветровом стекле полицейской машины. Он думает, как славно было бы сейчас сидеть в душном, прокуренном кабинете управления и копаться в позапрошлогодних отчетах в поисках сведений о каком-нибудь Диего Караско, сутенере и торговце краденными часами. Сержант Беноа может предаваться своим мечтам минуты три-четыре, потому что машина уже свернула на улицу д'Омбраже, а номер четырнадцать, судя по всему, находится еще в нескольких кварталах. Три, и даже четыре минуты - это совсем немного, и мысли Тома омрачаются предчувствием будущих слов инспектора: "Какого черта, где вас носит, сержант! Мало того, что я сделал за вас всю работу, так еще из-за вашей нерасторопности теперь опаздываю с докладом к комиссару". Отвратительно.
Все, шофер, долговязый усатый Марсель, нажимает на тормоз, и автомобиль останавливается. Под номером четырнадцать обнаруживается трехэтажный дом, вросший низким цоколем глубоко в тротуар. Дом этот явно довоенной постройки с облупившейся штукатуркой и вывеской у дверей: "Ремонт вашей обуви, быстро и недорого". Сержанту приходится распахнуть дверцу автомобиля и исполнить цирковой номер, чтобы миновать лужу, как всегда оказавшуюся у самого порога. Уже в подъезде наш герой через стекло двери с намалеванной белой краской дамской туфелькой, встречается взглядом с пожилым лысым человеком в кожаном фартуке. Тот равнодушно кивает полицейскому на лестницу, ведущую куда-то в едва освещенную высоту предполагаемых этажей. На последнем из них из комнаты слышны голоса. Нет, один голос. Через минуту этот же голос хрипловатым баритоном обращается уже к Тома: "Какого черта, где вас носит, сержант! Мало того..."
Теперь, когда инспектор уехал, Тома начинает замечать предметы окружающего мира. Среди этих предметов, слава богу, трупа уже нет, его забрали. Зато здесь обнаруживается доктор из управления, седой бородатый старичок в круглых очках, своим красным носом и румяными щеками напоминающий сержанту Пера-Ноэля. Как зовут доктора, Тома не помнит и от того несколько смущается, не решаясь заговорить первым. Так и не представившись, может он думает, что молодой человек с шевроном сержанта знает всех судебных медиков округа по именам, доктор сам приходит на помощь Беноа. Не называя себя, Рождественский Дед щедро, как подарками из мешка, делится всей имеющейся у него информацией. Это очень кстати, потому что инспектор Бланшар только и заявил, что ему, мол, все ясно, и осталось дождаться результатов экспертизы. Мотивы? Мотивы - ерунда, у каждого может иметься десяток мотивов, а факты - вот они, и от них никуда не денешься. Таким образом, сержанту Беноа предстоит собрать необходимые... то есть всего лишь дополнительные сведения о подозреваемых и, вообще, обо всех жильцах дома. Так же на сержанта возлагается охрана места преступления и поиск возможных, опять же дополнительных улик по делу об убийстве Гастона Маршанда, двадцати восьми лет, художника, проживающе... проживавшего в доме по рю д'Омбраже 14, квартира 5.
Прекратив что-то записывать в большом блокноте, доктор продолжает говорить. Ему, однако, известно не слишком много. Он прибыл на место преступления уже после инспектора. О-о! Отпечатки пальцев имеются, в основном, конечно, они принадлежат покойному. Смерть констатировал другой врач, но он, Пер-Ноэль, с ним полностью согласен. Отравление барбитуратами. Казалось бы можно было предположить типичное самоубийство, но никакой записки, обычной для такого случая, найдено не было. В корзине для бумаг валялась пустая упаковка от порошков веронала, и сами бумажки, в которые заворачивают порошки, там тоже имелись в достаточном для летального исхода количестве. К тому же инспектор с помощью лупы обнаружил на двух таких бумажках из корзины нечто, заставившее его упаковать эти две обертки в отдельный конверт. Лично он, доктор, думает следующее: в двухграммовом порошке снотворного действующего вещества всего пара десятых грамма. Чтобы отправиться на тот свет, человеку нужно проглотить никак не меньше дюжины порошков, и то врач, пожалуй, не поручился бы за успех такого предприятия. Вместе с тем, препараты бывают разными, и если взять, например, амобарбитал, который можно приобрести у ветеринара, для того, чтобы усыпить свою любимую, но одряхлевшую собаку. Да-с, думаю, четырех граммов такого средства хватит с гарантией не только на собаку, но и на человека. Опять же заметить разницу в характерном воздействии препаратов, по прошествии некоторого времени, разумеется, не так-то просто.
- А двух граммов? - вставляет Тома, чтобы поддержать разговор.
- Что? - доктор не ожидает и не требует такой поддержки для своего монолога.
- Я хотел спросить, двух граммов, то есть одного порошка для человека не будет достаточно, чтобы?..
- Может быть, но без гарантии... Э-э...
Разговор постепенно сходит на нет, и доктор, собрав свой чемоданчик, оставляет Тома наедине с местом преступления.
Где-то, должно быть в соседней квартире, часы пробили пять раз. Дождь за окном остается прежним, но, кажется, кто-то приоткрыл диафрагму и сильно уменьшил экспозицию, отчего черно-белая картинка осенней улицы размылась и заметно потемнела. В доме напротив имеется всего два этажа, но высотой здание не уступает своему соседу под номером четырнадцать. Витрины первого этажа наглухо закрывают деревянные жалюзи, на вывеске над ними значится: "Элмар и Ко. Оптовая торговля бумажными товарами". На уровне второго этажа выделяется словно пропущенная через стекло светофильтра желто-красная надпись: "Предсказание судеб Мадам Захира". Кроме этой картины в комнате художника имеется и множество других. Но только эта выглядит законченной, в чем, конечно, нет никакой заслуги покойного мсье Маршанда. По всей комнате в беспорядке валяются карандашные наброски, неразборчивые этюды каких-то уличных пейзажей сложены неряшливой стопкой на столе, несколько портретов, пожалуй, чересчур авангардистских для понимания Тома стоят на подрамниках вдоль стен. Один из портретов... может и он несколько э... но, во всяком случае, эта картина уже явно близка к своему завершенному виду. На холсте девушка у окна в свете луны. Тома почему-то готов поклясться, что окно на картине и в реальности одно и то же. В нарисованном окне только луна и больше ничего, а в настоящем - только дождь, улицу и дом уже скрыли сумерки. Внизу хлопает дверь и чьи-то шаги тревожат скрипучую лестницу. Сержант не без основания предполагает, что домой вернулся кто-то из жильцов, но ведь возможно и такое, что это убийца несчастного художника поднимается по старым деревянным ступенькам. Как известно, убийцу всегда непреодолимо влечет на место преступления. Кто же это? Точно не лысый сапожник.
С сапожником, обитателем мастерской и небольшой квартирки в первом этаже, Тома уже успел переговорить, но тогда решил не вдаваться в подробности, а только выяснил, кто проживает в доме. Кроме сапожника, Филиппа Вида, на первом этаже, в другой квартире с окнами во двор, живет мадемуазель Элен Дерокле. Она студентка консерватории, и Тома почему-то сразу представил себе, как худая девица в очках по выходным сводит с ума страдающего от похмелья соседа звуками, извлекаемыми из кларнета. Хм, почему именно кларнет, а не пианино? Еще она работает продавщицей в модном магазине, где-то там, рядом с консерваторией, на другом берегу Сены.
На втором этаже раньше жила хозяйка дома, мадам Шульц, со своим мужем. И дом тот, который напротив, тоже принадлежал ее мужу, в нем располагался кинотеатр и кафе, но когда Рудольф Шульц неожиданно покинул свою супругу, впрочем, не только ее, с этим миром он тоже расстался. После его смерти Мадлен Шульц обнаружила несколько большее количество долговых обязательств своего супруга, чем имелось средств на его счету в банке. Кинотеатр и кафе пришлось продать, и только пара комнат над теперешним складом "Элмар и Ко" нынче остались в собственности мадам Захиры, то есть мадам Шульц, то есть... хотя вы, наверно, уже сообразили, что это одно и то же лицо. Сейчас прорицательница живет на третьем этаже, в квартире рядом со студией художника, а второй этаж ныне занимают супруги Обри. Эдуард Обри преподает мертвые языки в школе в паре кварталов вниз по улице, Сесиль Обри - домохозяйка лет тридцати с хвостиком, встречи с ней Тома каким-то чудом пока избегал. Сесиль, со слов сапожника, обитающего при входе, могла сообщить любому столько непроверенных сведений, что, к примеру, инспектор Бланшар, в конце концов, предпочел сбежать от нее, велев сопровождавшему его стажеру не выпускать мадам Обри из своей квартиры "в интересах следствия".
Звуки шагов уже миновали площадку второго этажа и продолжают приближаться. Тома находит силы, чтобы неторопливо, но решительно двинуться навстречу. Несомненно, мсье Беноа - настоящий герой этого рассказа, хотя сам себя героем он не считает. Он не считал себя героем даже в прошлом году, когда ему случилось стоять в оцеплении и ждать, пока не сдадутся вооруженные грабители, захватившие отделение банка. Что ж, скромность украшает Тома, а бесстрашие, оно сержанту еще пригодится, но чуть позже, не сейчас. По ступенькам на третий этаж поднимается мадам Шульц. В доме номер четырнадцать она всегда - мадам Шульц, несмотря на это, дар предвидения будущего и здесь остается при ней. Взглянув на фигуру Тома в освещенном проеме двери квартиры покойного художника, пожилая полная дама лишь кивает на приветствие вежливого полицейского и, отперев свою дверь приглашает:
- Входите, молодой человек, я полагаю, вы здесь вместо господина инспектора? Бедный Гастон! И что, инспектор кого-то подозревает в убийстве? Входите, входите, я сварю вам кофе.
- Спасибо, мадам, но я...
- Не спорьте, или вы хотите сказать, что в этом доме вас еще кто-то может угостить чашкой кофе?
Тома не спорит, даже когда его посещает мысль о том, что пить кофе в доме, где совсем недавно был отравлен один из жильцов...
- Я не держу снотворного, и у меня прекрасный сон, - читает его мысли мадам Шульц. - Это я вам говорю сразу, ведь вы, наверно, собирались меня об этом спросить?
- Нет, мадам, я, собственно, не об этом хотел...
- А о чем тогда? - хозяйка дома уже прошла куда-то в неглубокие недра квартиры, и ей приходится слегка повысить голос. Тома пока топчется у двери и молчит. Когда мадам Шульц снова появляется, сержант все еще не знает ответа или не готов спрашивать, но разговор так или иначе продолжить нужно.
- Меня интересует, что вы сами об этом думаете? - наконец-то, Тома выбирает самую простую форму допроса.
- Я могу предсказать смерть, - очень серьезно и убежденно отвечает мадам Захира, таким голосом она, наверное, говорит со своими клиентами, - смерть как событие, но я не вижу того, кто принес ее.
- Вы очень верно выразились: "принес смерть", я думаю, не выдам никакой тайны, сказав, что мсье Маршанд выпил порошки, оказавшиеся ядом. Никаких следов борьбы или насилия нам обнаружить не удалось.
- Вы хотите сказать... Постойте, выходит, он не сам, то есть он не подозревал... - мадам Захира снова превращается в Мадлен Шульц, на целую минуту умолкает и погружается в свои мысли. Тома тоже молчит. - Значит... Нет, сейчас я вам ничего сказать не могу. Уходите, - подводит итог своему гостеприимству хозяйка.
- Но почему?
- Видите ли, чтобы проникнуть в тайны прошлого и грядущего, мне не нужен хрустальный шар. Мне нужно время, время, чтобы подумать.
- Надеюсь, мадам, вам понадобится меньше времени, не столько, сколько нужно грядущему, чтобы превратиться в прошлое?
- Вы зря смеетесь молодой человек. Приходите завтра.
- Хорошо, мадам. Но если вы решите мне что-то сообщить, я буду рядом, в соседней квартире.
- Вы собираетесь остаться там на ночь? - удивленные глаза Мадлен на мгновение высоко вскидывают выщипанные и подведенные хной брови.
- Да, собираюсь. Скажу вам по секрету, служащим полиции не положено бояться мертвецов, духов и призраков.
- Так вам уже рассказали? - почему-то успокаивается мадам Шульц.
- Рассказали о чем?
- Как о чем? - снова удивляется хозяйка дома. - Ладно, не стойте столбом, садитесь вот в это кресло, - не поймешь, предлагает или командует пожилая прорицательница.
После второй чашки кофе Тома решает сбежать от выжившей из ума старухи. Гадалка рассказывала о привидениях, о том, что потусторонние создания видят наш мир совсем иначе, о странных поступках призраков.
- До свидания, мадам Шульц. Все же, надеюсь, призраки не причинять мне вреда,- стараясь скрыть вздох облегчения, в дверях замечает Тома.
- Нет, конечно. Они не имеют никакой власти над нами, - успокаивает его Мадлен.
Спустившись на этаж ниже, Беноа решается нанести визит мадам Обри.
Пожалуй, в этом месте мы пропустим страницу-другую, и вовсе не из опасения, что читатель поспешит отделаться от безудержной болтовни бойкой шатенки с живописными формами. Читателю проделать такой трюк намного проще, чем тому же инспектору Бланшару. Нет, давайте перевернем страницу, чтобы не смущать мсье Беноа. Не бойтесь, ничего существенного вы не пропустите, и самому сержанту через полчаса без урона для своей чести удастся покинуть квартиру супругов Обри еще до возвращения высокого и жилистого учителя забытой словесности. С Эдуардом Обри полицейский едва не столкнется на лестнице уже внизу. Кивнув друг другу, они разминутся на узких ступеньках, Тома поспешит скрыться за дверью сапожной мастерской, а учитель проводит его холодным безразличным взглядом бесцветных выпуклых глаз.
В мастерской пахнет клеем и табачным дымом какого-то особенно крепкого сорта.
- Ах, это опять вы, - кажется, что мсье Вида обращается к огромному коричневому ботинку, мастер продолжает рассматривать его оторванную подошву и только машет рукой сержанту, показывая на свободный низкий табурет.
- Да, я хотел у вас спросить...
- Спрашивайте, - сапожник орудует ножом в разинутой пасти ботинка.
- Инспектор, видимо, об этом уже говорил с вами, и все же, вы, должно быть, можете рассказать обо всех, кто заходил в дом с улицы и наоборот, я имею в виду вчерашний день.
- Да, этот ваш инспектор, он повыспрашивать большой мастер, видно сразу. Как у вас, у полицейских, принято, и этак вопрос задаст и так, а, глядишь, все об одном и толкует, ждет, чтоб я на его подковырки клюнул. Нет, не вышло у него, я ему знай одно твержу, мол, никто из посторонних наверх не поднимался, а мои клиенты, они все тут ждали, и ничего подозрительного я не заметил. Он тогда про ключи стал вопросы задавать, кто и как, говорит, мог в квартиру Гастона проникнуть. Ну, я ему как есть, так и сказал: кто угодно мог, ежели из своих, из тех, кто в доме проживает.
- И как же это возможно, мсье Вида?
- Да проще простого, вон там, за углом под лестницей ящик с ключами висит. Так уж давно заведено. На то и распоряжение из префектуры было, чтобы, дескать, если в доме сдаются квартиры в наем, то все ключи должны иметься в одном месте, на случай надобности представителям властей, вам, например, или, не дай бог, пожар, тогда пожарным может пригодиться.
- Да, это разумно.
- Конечно, разумно, - сапожник уже отложил нож в сторону и теперь недоверчиво заглядывает внутрь ботинка. - Я тоже, бывает, дверь захлопну, а ключа в кармане и нет, так мне всего три шага ступить надо, чтобы домой попасть.
- И все-таки, мсье Вида, вы мне сможете рассказать о вчерашнем дне, кто из жильцов и когда входил в дом и выходил на улицу?
- Это, выходит, вы меня вроде как за консьержа принимаете?
- Но вы же, действительно, имеете возможность за всеми наблюдать. Расскажите, если вам не трудно.
- Да нет, не трудно. Гастон раньше десяти из дома никогда не выходит, и вчера он только в одиннадцатом часу куда-то отправился. Вернулся после восьми, и все, больше я его живым не видел.
- А остальные?
- Остальные? Ну, кто как. Мадам Обри выходила из дома после обеда на пару часов, за покупками, видать. Старуха Шульц - часов в одиннадцать, вернулась в шесть, эта в своем кабинете в доме напротив таких же чокнутых, как она сама принимает. Элен, у нее обычно по понедельникам занятий в консерватории нет, отсыпается до обеда, а тут она рано утром ушла, наверно, девяти еще не было. Вернулась поздно, магазин, где она работает, вечером в восемь закрывается, на автобусе оттуда остановок десять, это еще минут сорок выходит. Мсье Обри, по нему часы проверять можно, он в девять уходит и ровно в четверть седьмого дома.
Тома слушает рассказ мсье Вида и наблюдает за тем, как сапожник ловко приклеивает на место подошву.
- А мадам Обри... я понимаю, она может рассказать о том, как бы сказать, о том, чего на самом деле не было, - начинает полицейский.
- И что же такое она вам языком намолола? Держу пари, она уже нашла убийцу.
- И не одного, вас, кстати, она тоже определила в подозреваемые, - смущенно улыбается Тома. - Если любопытно, то вы, вероятно, убили художника, потому что ревновали к нему мадемуазель Дерокле. Мадам Шульц убила его, потому что она сумасшедшая старуха и уже довела до самоубийства некую Мари, а потом и своего мужа сжила со свету. Ну, а Элен Дерокле убила мсье Маршанда за то, что он ее бросил в положении, и ей пришлось делать аборт, чего она ему не простила.
- Добавьте к этому, что сама Сесиль укокошила Гастона за то, что тот перестал к ней захаживать днем, пока ее супруг на службе, а ее муженек разделался с художником по прямо противоположному поводу, - ухмыляется сапожник, вытирая руки о ветхую тряпицу.
- Вы хотите сказать, что за всей этой болтовней решительно нет ни слова правды?
- Отчего же, мадам Обри действительно спала с художником, а Элен... Да, можно сказать, что Гастон ее добивался. Элен - славная девочка, и она так близко этого прощелыгу с третьего этажа к себе не подпустила бы. Однако, Сесиль - дура и к тому же никогда бы не решилась отравить своего бывшего любовника. Да ей половину квартала тогда следовало отравить. Эдуард Обри, этот скорее убьет кого-нибудь из своих учеников за неверное спряжение. Вы думаете, он не знает, какая шлюха его жена?
- А...
- А я? Я почти на тридцать лет старше Элен, хотя если бы случилось такое, о чем треплется эта дурища, да, наверное, не стерпел бы и набил морду Гастону. Только глупости это, не было у них ничего такого.
- Мадам Шульц, - Тома виновато улыбается, как бы говоря своему собеседнику, мол, я понимаю, все это глупости, тут и говорить не о чем, но порядок есть порядок. - Вы забыли о мадам Шульц.
- Мадлен, она, конечно, сумасшедшая, но и у сумасшедших должны иметься веские причины, чтобы убить человека. А что, и Сесиль такую причину не выдумала?
Нет, - Тома качает головой. - Я понимаю, женские фантазии, - полицейский позволяет себе неопределенный жест рукой. - А еще я хотел у вас спросить, что это за разговоры о привидениях. Ну, мадам Шульц я понимаю, ей положено рассуждать о потустороннем, а Сесиль, она ведь тоже мне толковала о призраках. Надо сказать, очень настойчиво пыталась меня убедить в их существовании.
- Кхе, - мсье Вида несколько смущается, тяжело вздыхает и поднимает глаза на полицейского. - Если я вам скажу, что в этом доме есть привидения, вы меня, наверно, тоже запишите в сумасшедшие?
- Так вы их видели?
- Да,- Тома ждет пояснений, а лучше, целой истории с догадками и подробностями, сапожник молчит. Наконец, еще раз вздохнув, мсье Вида отворачивается и принимается перебирать какой-то обувной хлам на полке. Из-за его спины сержанту слышится что-то вроде: - Вы ведь сегодня остаетесь на ночь, да? Вот и поговорим завтра.
- До завтра, спокойной вам ночи, - хотя еще совсем не поздно прощается Тома и встает с табурета сапожника, разминая затекшие ноги. Дело в том, что хлопнула входная дверь и, минуя мастерскую, по коридору проходит невысокая стройная девушка, похожая на балерину разворотом немного чуть более широких плеч, чуть более широких, чем были бы ценимы знатоками тонкой, чувственной и ранимой женской красоты. В руках она держит... Нет, Тома не угадал, в руках у мадемуазель Дерокле футляр со скрипкой. Насколько себе представляет Беноа, скрипка, этот изуверский инструмент, для игры на котором следует сворачивать шею и неестественно выгибать руки, не вяжется с осанкой наследной принцессы маленькой, но очень гордой страны. Полицейский спешит вслед заметно уставшей принцессе-балерине.
Беседа с Элен не складывается, она, действительно, выглядит очень усталой и простуженной. Пьет аспирин, высыпав и размешав порошок в стакане с водой, время от времени шмыгает носом, уткнувшись в платок. День перед убийством Гастона для нее, действительно, был выходным, но подруга из магазина попросила ее подменить, и ей пришлось, несмотря на простуду, работать с утра до вечера. О привидениях она говорить не желает, тогда Тома заходит с другой стороны и заводит разговор о Мари, так звали девушку, ту, что тоже жила когда-то в квартире на третьем этаже. Мадам Обри не преминула рассказать сержанту о ней, и теперь Тома хочет лишь проверить историю четырехлетней давности. Элен отвечает в том духе, что снимает эту квартиру всего немногим больше года, хотя о Мари тут знают все, в основном благодаря длинному языку Сесиль. Покойный муж хозяйки дома, мсье Шульц, склонил девушку к любовной связи. Потом то ли у Мари появился жених, а Шульц угрожал ей чем-то, то ли мадам Шульц узнала о проделках своего мужа, но Мари в отчаянии не нашла ничего лучше, чем покончить с собой. Мсье Шульц стал много пить и однажды допился до белой горячки. Несколько месяцев спустя после самоубийства Мари, он выпрыгнул из окна. Второй этаж, это вовсе не высоко, но старый хозяин дома неудачно приземлился и разбил голову о бетонную дорожку. Тома уже видел эту дорожку, она опоясывала весь дом, и полицейский еще засветло осмотрел все вокруг, предполагая возможность забраться в дом незамеченным бдительным сапожником. Увы, эта самая дорожка не могла сохранить никаких особенных следов злоумышленников. Вот если бы, например, вокруг дома росли розы...
Тома смотрит на часы, теперь уже, и правда, совсем поздно. Сержант прощается с принцессой, играющей на скрипке. Ах, как велик соблазн утаить маленький факт, никем не замеченный поступок мсье Беноа! Не могу. Ведь после читатель меня все равно разоблачит, и как я буду выглядеть в его глазах? В ваших глазах.
Какой именно факт? Речь о том, что Тома, улучив момент, когда простуженная девица утыкается лицом в носовой платок, мгновенно, словно хамелеон своим ловким молниеносным языком, смахнет в руку обертку из-под аспирина, брошенную на столе Элен.
Дождь закончился, и сквозь подсвеченный желтым светом фонаря уличный мрак вверху можно разглядеть место, где прячется луна. Беноа смотрит на это место в ночном небе, лежа на кровати художника. Тома - полицейский, и он не придает значения суевериям и не боится покойников. Китель и портупея висят на спинке стула, а "браунинг", зачем-то, на всякий случай, сунутый в карман брюк, рукояткой неловко упирается в бедро. Беноа стыдится той дурацкой мальчишеской уверенности, которую ему сообщает эта нелепая предосторожность. Что может угрожать ему здесь, в пустой маленькой квартирке? Тома лежит и думает о прошедшем дне, слушает звуки старого дома: шорох осыпающейся за обоями штукатурки, скрипы и вздохи балок под крышей, тиканье часов и еще что-то неуловимое и неразличимое для человеческого слуха, привыкшего к повседневному городскому гулу.
Зачем Бланшар, этот умник, за полчаса решивший простенькую задачку с убийством никому неизвестного художника, зачем он оставил здесь своего нерадивого подчиненного? Очевидно, что инспектор каким-то образом вычислил преступника и лишь ждет, когда эксперты подтвердят его безупречную версию. А Тома, что ж, пускай этот растяпа выслушает все, что мадам Обри готова будет ему рассказать и сопоставит с фантазиями остальных жильцов дома. Тогда, глядишь, и для уже пойманного убийцы сам собой найдется мотив преступления. Детская хитрость. Да, такая не вяжется с изощренным гением Бланшара. С другой стороны, какой гроссмейстер станет изобретать и выстраивать головоломную комбинацию с целью обмануть собственную пешку?
От сержанта требуется сделать предписанный ему и единственно возможный ход. Пускай так, разве Беноа против?
Ладно, что тогда получается? Порошки Гастону подбросили вчера, Тома смотрит на часы, нет, уже позавчера. Почему именно позавчера, а не на прошлой неделе? Это как раз понятно, их сунули уже в почти пустую коробку, забрав еще оставшееся там снотворное. Ведь доктор сказал, что нужно выпить сразу два порошка, и, видимо, художник и пил по два порошка веронала, чтобы наверняка одолеть бессонницу. Что это значит? Это значит, что убийца знал сколько снотворного принимает за один раз мсье Маршанд. И еще это значит то, что подбросил яд кто-то из жильцов дома, тот, кто в любой момент мог воспользоваться ключами из ящика под лестницей.
Беноа ловит себя на том, что мысленно поднимает вверх указательный палец, как бы говоря: "Вот так!"
Дальше. Что у нас дальше? Если верить сапожнику, мадемуазель Дерокле не имела возможности подбросить яд. Это если ему верить, хотя, похоже, мсье Вида в случае чего может и солгать ради своей соседки. Еще Элен могла забраться в оставленное открытым собственное окно на первом этаже. Однако если у нее есть свидетели, готовые подтвердить... Если она была на работе, то такие, наверняка, найдутся.
Кто у нас следующий? Какая разница? Все остальные имели возможность убить художника. И потом с этими привидениями. Скорее всего этот туман напускает мадам Захира. Для чего? Для рекламы? Старуха договорилась до того, что хотела убедить сержанта в полной нелепости, мол, художник, влюбившись в прекрасное привидение, сам выпил яд, чтобы иметь возможность общаться на равных с объектом своей страсти. Картина. Да, картина с девушкой у окна... Конечно. На картине Гастона, светловолосая девушка в легком темно-голубом платье. Волосы ее в полумраке кажутся пепельными и глаза, невероятно большие... Мари? Привидение.
Хм, мадам Шульц, кажется, не так проста... то есть она может быть не просто сумасшедшей. Ведь в призраков, похоже, верят все жильцы дома. Элен? Не верит, или не хочет о них говорить?
Беноа садится на кровати и смотрит в ночной сумрак улицы. Стоп! Кинотеатр! А что если старуха каким-то образом крутит своим квартирантам кино о привидениях, направляя на их окна луч проектора? Да! А окна Элен выходят во двор, и она этот фильм посмотреть не может. Все сходится!
Что-то изменилось, наверное, луна совсем скрылась за тучами, тени от света фонаря за окном стали резче. Правила беллетристики обязательно предписывают, чтобы в такой момент пламя горящей свечи дрогнуло, а то и вовсе погасло. На столе посреди комнаты нет никакой свечи, и одинокую лампочку под потолком в бумажном абажуре Тома не зажигал. Зато по коже у полицейского, как положено, по спине, отчетливо и торопливо пробегают мурашки, когда девушка... Девушка! Застывший, хорошо хоть не с открытым ртом, сержант не может ее описать, все эпитеты смешались в его голове, он смотрит в широко распахнутые глаза и больше ничего не видит вокруг. Гостья, кажется, тоже удивлена.
Чувствуя себя полным идиотом, Беноа заставляет неуклюжего, ошарашенного типа, в которого сам только что превратился, отвести взгляд от поразительных глаз девушки. Сержант смотрит сквозь стекло на окна салона предсказаний мадам Захиры. В темных окнах провидицы не сверкает и не пляшет огоньком объектив кинопроектора. Это не кино. Да и не бывает в кино у актрис таких глаз.
- Здравствуйте, - охрипшим чужим голосом говорит Тома. Он разговаривает с привидением! Или это сон? Девушка улыбается и кивает ему. Боже, какой он осел! Как она может здравствовать? Беноа чувствует, что уши его отчаянно краснеют.
- Вы только не пугайтесь. Вы здесь случайно оказались? Да? А где Гастон? Вы его друг? Ой! - это полупрозрачная гостья замечает на стуле китель и фуражку Беноа.
- Мадемуазель, мне очень жаль. Если вы позволите... - теперь полицейскому ко всему прочему предстоит рассказать девушке о смерти художника. Вместо "художника" чуть не сказал "ее приятеля", но стоит ли делать такие выводы, основываясь только лишь на одном уже покрытым пылью портрете, стоящем у стены? Путанный и бессвязный вихрь из мыслей и чувств проносится у сержанта... Где? В душе, в голове, в сознании? Разве это важно? Мне ровным счетом ничего не стоит с пунктуальностью любительского "кодака" отобразить эти самые чувства и мысли, тем более что все они написаны у Тома на лице крупными буквами. Можно рассказать и о том, как молодые люди сперва смущаются, судорожно подбирая слова, потом осторожно выспрашивают друг друга, исподволь с интересом рассматривая собеседника, а еще через какое-то время уже болтают о...
Однако следует помнить, что мы взялись перенести эту историю на бумагу. И не стоит забывать, что кроме нас с вами этот рассказ может прочесть кто-нибудь из начальства мсье Беноа, тот же инспектор Бланшар. Или, скажем, некая Николь узнает из этих строк о ночных приключениях своего... Нет, Николь, предпочитает длинные слезливые романы, на этот коротенький рассказ она внимания не обратит. Значит, только Бланшар. Ну, ему, в крайнем случае, можно все объяснить как невероятное совпадение, и то, что Мари, эта удивительная девушка из сна сержанта... Действительно, быть может, это только сон? Определенно, сон и больше ничего! Так и следует записать в официальных бумагах.
Сержант знает: это был не сон, но как можно знать такое наверняка? Можно. Если в шкафу у Гастона, на полке среди пустых винных бутылок, баночек с засохшими красками, среди истерзанных старых кистей и ветоши лежит непочатая коробка снотворного, о которой рассказала девушка. Если коробка там, тогда и Мари - никакой не сон. Тома пока не спешит проверить запасы покойного художника. Глупо говорить о реальности и существенности привидений. Вот и не говорите, примите как есть присутствие полупрозрачной и очень милой девушки в доме номер четырнадцать. А если в шкафу нет коробки с вероналом? Нет, Беноа исходит из того, что она там, на этом строятся все его соображения. И нет, не только на этом, еще на том, что жильцы дома знают о Мари. Даже маленькая скрипачка знает и, несомненно, видела привидение... Привидение - неприятное слово, так на профессиональном языке только мадам Шульц называет новую знакомую Тома, для других же она - Мари. И вот еще что интересно, о существовании другого призрака, а именно духа Рудольфа Шульца, Мари ничего не знает и уверяет, что того попросту нет и никогда не было. Странно. Хотя если подумать, Беноа все еще трудно поверить в то, что ночная собеседница не привиделась ему во сне, но если все же поверить, то почему-бы где-то здесь не обретаться еще какому-нибудь подобному существу? Собственно, о старом Шульце Тома слышал только от самой мадам Шульц и, конечно, от жены учителя мертвой словесности.
Теперь нужно раскрыть перед читателем, хотя бы в общих чертах, часть ночной беседы мсье Беноа с его новой приятельницей, вот только не знаю как убедить Тома в совершенной необходимости такого шага. Конечно, нужно пообещать ему, что мы будем предельно тактичны, во всяком случае, постараемся.
Предполагалось, что Мари повесилась четыре года назад в этой самой комнате, пардон, это не мои слова, прежде всего это следует из рассказа мадам Обри. Эта история выглядела совсем иначе, со слов девушки.
Да, ровно четыре года назад, в ноябре, когда Мари возвращалась с работы вечером, где-то после пяти, под каким-то малозначительным предлогом мсье Шульц позволил себе последовать вслед за ней. Его жены дома не было, этим и воспользовался уже довольно пожилой и слегка выпивший домовладелец, когда решил бесцеремонно навязаться в любовники к свой соседке. Дошло до того, что нестерпимый кавалер стал распускать руки. Мари пришлось довольно сильно ударить его коленом в пах. Как только сумел разогнуться, извергая проклятия и угрозы, Шульц убрался прочь. К сожалению, этим все не закончилось.
Чрез два дня, так же вечером, Мари вернулась домой, вошла в квартиру и когда обернулась, чтобы закрыть за собою дверь, почувствовала, как кто-то сзади накинул ей на шею веревку. Это было последнее воспоминание сохранившееся у девушки "при жизни". Позднее ее нашли "повесившейся" на бельевом шнуре в своей квартирке под крышей. Никаких улик и подозреваемых полиция не обнаружила, и в силу неясности возможного мотива для убийства смерть Мари посчитали самоубийством.
Мари думала, да и сейчас думает, что ее задушил оскорбленный Рудольф Шульц. Потом, когда уже вероятность разоблачения миновала, убийца не смог вынести мук совести и... Слова о "муках совести", как вы понимаете, принадлежат Мари, я бы выразился иначе, но вряд ли короче и приличнее.
О художнике ночная гостья... да, пожалуй что, и не гостья, скорее это Тома заявился к ней домой без приглашения. О Гастоне Мари говорила неохотно, хотя ничего скрывать от полицейского не стала. Мсье Маршанд сперва понравился ей, даже очень. Что-то в нем было. В его искусстве девушка не разбиралась, но ей Гастон казался ярким и талантливым человеком, которому чуть-чуть не достает удачи и решительности. О том, что художнику почти удалось написать портрет Мари вы уже знаете. Казалось бы все складывалось очень удачно, но девушке стало известно о визитах Гастона к мадам Обри, а потом выяснилось, что и скрипачку с первого этажа художник тоже не обошел своим вниманием. Ревность? Ну что вы! Как это возможно? И все же, Мари хотела объясниться с обманщиком, а Гастон испугался, завел привычку с вечера принимать снотворное, чтобы избегать встреч и, наверное, будь у него деньги, даже переехал бы на другую квартиру. А теперь... Теперь Мари жаль, что он умер.
За стеной семь раз пробили часы. Дом сперва робко, потом все больше и больше наполняется звуками. Зашумел примус у старухи Шульц, снизу можно расслышать, как мадам Обри что-то высказывает своему благоверному, хлопает дверь, потом отворяемые скрипят ставни небогатой витрины сапожника. Тома встает, идет умываться, потом пытается привести в порядок одежду. Брюки помяты. Надетый китель и ремень несколько исправляют ситуацию. В потемневшем зеркала платяного шкафа Беноа видит невысокого молодого человека в форме сержанта полиции. Кажется, смотрящий в зеркало хочет проникнуть взглядом вглубь, куда-то за спину своему отражению. Наконец, Тома отворяет зеркальную дверь. Вторая полка сверху. Вот она, небольшая картонная коробочка со снотворным. Значит, все так и есть.
Беноа вытряхивает из упаковки несколько пакетиков на стол, достает из кармана вчерашний трофей из-под аспирина, взятый у мадемуазель Дерокле. На вид бумажки совершенно одинаковые. Тома морщит лоб и осторожно перочинным ножом засовывает порошки обратно в коробку.
В стеклах соседнего дома отражается солнце, и это почти чудо, если вспомнить вчерашнюю промозглую слякоть. Беноа не может удержаться, чтобы не выглянуть в окно. Внизу неширокую улицу как раз пересекает мадам Шульц, за несколько шагов превращаясь в Захиру. Еще минута и провидица показывается в окне своего салона. Тома смотрит на обманчивое голубое небо и понимает, все это лишь для того, чтобы легкомысленные прохожие, спешащие по своим делам, опрометчиво оставили дома на вешалках свои зонты и плащи.
Через несколько мгновений Беноа решит задачу, над которой думал все утро. Вот и хорошо, и давайте не будем ему мешать, тем более что ему понадобится... Нет, нам совершенно необязательно знать, что он будет делать в следующие сорок минут, пока инспектор Бланшар читает заключения экспертов, потом по телефону вызывает из гаража автомобиль и едет на улицу д'Омбраже. Сам инспектор Бланшар прикидывает, что следует еще раз снять показания со всех жильцов дома и вплотную самым тщательным образом заняться поиском слабых мест в алиби мадемуазель Дерокле. Да-да, этой скрипачки, ведь это ее пальчики обнаружились на двух обертках в мусорной корзине художника.
Инспектор уже забыл, что оставил Беноа сторожить место преступления, и теперь, увидев сержанта, думает, что напрасно вчера взъелся на этого растяпу. Мало ли в полиции вот таких не слишком сообразительных, но, в сущности, исполнительных и надежных ребят.
- Разрешите, господин инспектор, - Беноа начинает докладывать и очень скоро у Бланшара вытягивается лицо. Как? Как этот сержант догадался, что на обертках эксперты нашли отпечатки пальцев Элен Дерокле? Через несколько минут, однако, инспектор убеждается, что версия сержанта не то чтобы фантастична, скорее, надумана и бездоказательна. Художника якобы отравила сумасшедшая мадам Шульц. Четыре года назад она уже убила некую Мари, что жила в этой же самой квартире. Мадам увидела в окно своего провидческого салона, как ее муж пристает к молодой соседке. Чтобы предотвратить подобное, предсказательница задушила юную соперницу. Потом мадам Шульц позаботилась, чтобы смерть обольстительницы посчитали за самоубийство. Некоторое время спустя так же пришлось побеспокоиться о молчании мужа. Рудольф стал много пить и мог сболтнуть лишнее при посторонних. Удар камнем по голове и выброшенное в окно тело решили проблему. Спустя несколько лет пережитое, видимо, дало о себе знать, мадам Шульц вообразила, что в ее доме обитает привидение покойной особы, соблазнившей ее мужа. И это бы еще было полбеды, но дух покойного Рудольфа Шулца, погибшего при схожих обстоятельствах, тоже поселился тут же. В этом убеждении хозяйку дома поддержала и небезызвестная мадам Обри, что совершенно расстроило психику Мадлен. Разве могла она представить себе нечто более ужасное, нежели и там, по ту сторону, живущие вместе ее муж и эта бесстыдница Мари?
- А художник-то чем не угодил старухе? - не выдерживает Бланшар.
- Дело в том, господин инспектор, что художник убедил мадам Шульц, будто бы он знаком с привидением и даже написал портрет, вот,- Тома указывает на картину у стены. Бланшар с сомнением рассматривает неясные угловатые контуры лица и ярко-желтую луну, как бы состоящую из множества различных вписанных друг в друга геометрических фигур. - Гастон был убит только для того, чтобы этот обольстительный молодой человек, став привидением, отбил у Рудольфа его призрачную любовницу. Способ убийства прост: в обертки из-под аспирина с отпечатками пальцев мадемуазель Дерокле упаковывается яд. Убийца, само собой в перчатках, подбрасывает эти порошки художнику.
- Сержант, а вам не кажется, что вы слишком глубоко забрались в психиатрические дебри? Нет, я могу поверить в любые мотивы, но улики! Как вы объясните это? - инспектор лезет в карман и понимает, что конверта с обертками там нет. Конечно, бумажки остались в лаборатории. - Я хочу сказать...
- Да-да, господин инспектор, я к этому подхожу. То есть давайте лучше мы вместе пройдем в гости к мадам Шульц. Я видел, она только что вернулась домой.
Бланшар качает головой, но ему любопытно посмотреть, как будет общаться с чокнутой старухой его подчиненный.
Инспектор, сопровождаемый Беноа, стучит в дверь соседней квартиры. После церемонных приветствий первым делом сержант просит у хозяйки разрешения "осмотреться". Короткие поиски корзины для бумаг, и на расстеленную газету высыпается ее содержимое. Среди обрывков оберточной бумаги и старых счетов притаились два пакетика с порошком.
- Посмотрите на это, господин инспектор, - как-то буднично произносит Тома. - Держу пари, что это снотворное. То, которое забрали из коробки у Гастона. Эти порошки ведь надо было куда-то выкинуть, вот их и выкинули. И да, я думаю, мы здесь не найдем отпечатков пальцев, что само по себе доказывает преступный замысел, потому что убийца был в перчатках.
Может быть, на этом вот так вдруг было бы неправильно обрывать рассказ, так же неправильно, как и начинать с того, с чего мы его начали. Однако эта история именно так и завершается, и мы не имеем никакого представления ни о дальнейшей судьбе сержанта полиции Тома Беноа, ни о судьбе Мари... кстати, мы и фамилии ее не знаем. Но разве для привидений фамилии что-то значат?