Земля пахнет прелой травой. Никакого пепла. Обугленный остов стены, больше ничего не осталось... У меня не осталось ничего. Память. Я могу цепляться только за ее обрывки. Почему небо не черное? Ночью небо всегда черное. Мутное, низкое, чуть белесое, или высокое с искрами звезд. В глазах темно, а небо... Или сейчас день?
Лица, они не выцвели и не стерлись за эти восемь лет, что меня не было с ними рядом. Не было. А есть ли я сейчас? Ведь безумие - это так просто. Я знаю, видел. Я служил когда-то санитаром в больнице. Сойти с ума ничего не стоит. Анна, отец, мама... Нет, не только память. Что-то еще. Осталось что-то еще.
Сойти с ума так просто. Но не сейчас. Я знаю сумасшедших. Они смотрят на тебя пустыми, невидящими глазами, их руки трясутся, а рты то бормочут невнятную чепуху, то разеваются в истошном крике. Мне так нельзя. Руки мои не должны трястись, и мне нужно ясно видеть тех, в кого стреляю. Боже, как же я хочу сойти с ума! Нельзя. Мне нельзя даже стать одержимым идиотом. Идиота легко обмануть. А обмануть должен я. Обмануть и убить. Убить. Слово, будто удар сердца в груди. Убить, и все закончится, можно будет кататься по земле, кричать, выть диким зверем и отпустить на волю все до единой мысли. Только тогда у меня не останется ничего. Тогда придет настоящая темнота.
Вальт Керок лежит на земле. Он не видит, как солнце пробивается сквозь облака. Облаков он тоже не видит.
Четыре месяца тому назад он лишился половины ступни. Ему еще повезло. Не окажись поблизости знающего врача, все могло бы закончится заражением крови. Сейчас Вальт уже может обходиться без костыля. Ему хватает трости. Последнее время Вальт неплохо зарабатывал старательством. Они с приятелем два года мыли золото в Черных холмах. Сейчас на счету в 'Первом Континентальном' у него лежит без малого восемь тысяч. Но планы навсегда вернуться домой, жениться и открыть какую-нибудь, все равно какую, лавочку в ближайшем городке, теперь пошли прахом.
Наконец Вальт садится, поднимает с земли шляпу и стискивает ее в руке. Он сжимает пальцы, чтобы рука не дрожала. Нельзя, чтобы руки дрожали. Но пальцы, даже сжатые в кулак, все равно подрагивают. Он вернулся, но у него больше нет дома. Нет родителей, нет маленькой Анны, нет Стика и Ральта, и дядюшки Фрона, и старой Делии тоже нет. В полусотне шагов, если обогнуть заросли можжевельника, увидишь восемь неприметных холмиков могил, просто поросших травой холмиков, без всяких надгробных камней и знаков. Кто где лежит, Вальт не знает, не знает он и откуда взялась восьмая могила.
Не за каждым столом, не в каждом доме, но все же нередко старики пред ужином воздают Господу молитву, а потом тут же начинают проклинать... Кровная месть годами то тлеет и исходит удушливым дымом, как отсыревший табак в трубке, то вспыхивает яростным пламенем в ружейном стволе, посылая тяжелую пулю в спину обидчику. И неважно, что человек, выброшенный на землю из седла этой пулей, не виноват в смерти твоего брата. Его фамилия Клат или Буггилесс, или Джирмани, или к какому роду принадлежал тот ублюдок, который в прошлом году застрелил твоего старшего. Застрелил, да, он, а кто же еще! Доктор ведь достал из тела покойного пулю от трехчетвертного 'Ханнигана', а точно такой револьвер носит в своей кобуре Клат, Буггилес или Джирмани. Такая вражда может длится долгие годы. Старики будут проклинать, а молодежь - оружием перекидывать костяшки смертельного абака из стороны в сторону. Впрочем, так было всегда.
Но теперь... Теперь случилось невероятное! Они убили всех! И маленькую Анну тоже убили...
В таверне рыжий Колиман не признал Вальта. Да его пока никто еще тут не признал. Трудно сказать, виновата ли в том короткая стрижка, как у портовых сигов в Сельевардосе, или свой отпечаток наложили те восемь лет, проведенные... Господь знает, где только не побывал Вальт за это время.
Пиво кажется горьким, а вкус сыра он и вовсе не чувствует, однако пока все должно оставаться как прежде, он должен сидеть за столом, смотреть скучающим взглядом на оседающую пену в кружке и слушать. Слушать своих собеседников, привлеченных за его стол нездешним видом постояльца. Слушать и рассказывать небылицы, мешая чистую правду с нелепыми выдумками. Рассказывать и слушать. Усадьба Гудов в сорока с чем-то милях к югу. Положим, об этом Вальт знал и сам, а вот то, что Арвил Гуд тяжело болен и доктор уверяет, что старик не доживет до Дня Сотворения, это было новостью. Об этом ему рассказывает местный священник, щекастый и одышливый , но вовсе не тучный дядька, прикрывающий свою лысину монашеской шапочкой, не положенной по его сану.
- А что же, парень, девки-то в Сельевардосе, говорят, все из знатных? Говорят, там только потомки старых родов живут. А как же в срамных домах, там что, тоже одни благородные?
- Нет, там всякие есть, и с Килика и с Ватарры, - бурчит Вальт.
- А какие лучше? - не унимается святой отец.
- Лучше, которые с Ватарры, - с видом знатока кивает Вальт, хотя ватарцев видел только в порту на кораблях, и девок среди них не замечал ни разу.
Священник спрашивает и сам рассказывает о чужеземной выпивке, потом разговор заходит о боевых петухах, потом уже в четвертый раз спохватывается и говорит, что ему уже пора бы поспешить в Либский монастырь. Тамошний настоятель, дескать, обещал отрядить монаха, чтобы тот причастил старика Гуда. Он, конечно, и сам бы справился, тем более десяток монет, положенный за сие таинство, был бы не лишним, но Арвил, этот грубиян и бессовестный грешник, невзлюбил его, скромного слугу Господа после той истории с пропавшей свиньей.
Священник встает и снова усаживается на место, когда Вальт делает знак хозяину принести еще кувшин вина. Пива святой отец не признает. Так проходит еще не меньше часа, после чего не без труда Вальту удается дотащить "наполненное божественной благодатью" тело до своей комнаты. Там раздетый служитель церкви с удобством уложен на топчан, а рядом заботливо поставлен уже привычный кувшин вина.
- Опять, значит, надрызгался его преподобие. - Рыжий Колиман смахивает полотенцем со стойки обнаглевшую жирную муху. - Мил человек, послушай совета, он как проспится, станет денег просить, в долг или на богоугодное дело. Так ты не давай.
- Не дам, - согласно кивает Вальт. - Хватит с него и той выпивки, за которую я заплатил. Только вот что, похоже, подведу я хорошего человека.
- Это кого же?
- Арвила Гуда.
- Да уж, хорошего, - криво усмехается хозяин таверны. Но как бы там ни было, он не против того, чтобы Вальт одолжил бричку священника и сам съездил в монастырь, за обещанным его преподобию монахом. Кто знает, может, на том свете Вальту это зачтется.
- Куман, позаботься о лошади его преподобия, - не глядя, бросает работнику рослый детина. Это и есть Джаверард Гуд.
- Зовите меня братом Домеди, - мягко улыбается ему Вальт. Теперь на нем сутана священника, хозяин которой все еще храпит в тесной комнатенке таверны.
- Будь по-вашему, - соглашается детина. А Вальт снова улыбается краешками губ. Кто бы знал, чего стоят эти улыбки! Чего стоит ему не скользнуть пальцами в прорезь, специально сделанную им по шву сутаны, не выхватить узкий нож, такой, с которым рыбаки охотятся на морскую кошку, и не ударить сбоку, в печень. Ударить только раз, а потом смотреть, как корчится и истекает кровью убийца. Он убил их всех. Конечно, Вальт знает, что Джав был не один. Они пришли ночью втроем. Подперли двери дома и зажгли крышу. Потом стреляли в тех, кто пытался выбраться через окна. Манигуш, этот сопляк, которому как-то досталось от Вальта за неуважение к своим же родственникам, схлопотал пулю в руку. Отец и Стик тоже стреляли, пока не рухнула крыша. Несерьезная рана потом загноилась, и через месяц Манигуша отвезли на кладбище. Третьим в их компании был Жас, этому повезло больше всех. Он утонул в реке всего месяц назад. Утонул неожиданно, без страданий, легко. Джаву такая смерть не светит. Была мысль, так же ночью подпалить дом Гудов, но на обширном дворе усадьбы обнаружились конюшня, амбар и еще множество сараев и разного рода пристроек, в которых жили работники. Так что можно не сомневаться в том, что пожар будет быстро потушен, а поджигатель, вернее всего, схвачен. Вальт благочестиво складывает ладони в молитвенном жесте и склоняет голову, все для того, чтобы встречающий не разглядел теперь намертво сжатые челюсти и побелевшие скулы.
- Селия, детка, позаботься о святом отце, - каркает старик из своего кресла и поводит кустистой бровью на отёчном лице. Сегодня ему лучше, и доктор позволил встать с постели. Будто бы для этого Арвилу Гуду требуется разрешение. Впрочем, доктора он слушается, хотя до последней своей минуты не забудет ему и не простит запрет любой выпивки. Любой! Да где же это видано!
Самозваный монах не на шутку опасался, что старик сразу захочет исповедаться. Такого испытания Вальт точно не выдержал бы. Старого Арвила Гуда, может, и не было среди тех кто убил... Но он такой же! Его вина не меньше! Наверное, даже больше! Он вырастил и воспитал этих... Ненависть сжимает сердце, в глазах снова темнеет. Вальт в который уже раз до боли сжимает зубы и гасит свою ярость. Слава Господу, они не наедине с хозяином дома. Рядом, хмурая и напряженная, стоит Селия.
Селия, племянница старика Гуда, дочь командора Лойса Гуда, погибшего в бою при Эзене лет пятнадцать тому назад, тогда Арвил Гуд и принял в свой дом сироту. Селия долгим взглядом смотрит в лицо Вальту, и брат Домеди смиренно опускает глаза. Сколько ей сейчас? Девятнадцать? Двадцать?
Вспомнилась ярмарка в Аленваде. Мальчишки играющие на площадке у коновязи. Да уже и не мальчишки, юнцы лет тринадцати. Их оставили присматривать за лошадьми, пока степенные сквайры решают свои торговые дела. Тут же, рядом стоит девчонка, ей, наверное, десять, стоит гордо и независимо подняв голову и смотрит куда-то мимо мальчишек. Да, она разглядывает вывеску адвокатской конторы, в названии которой перечислено полдюжины чудаковатых фамилий. Пацаны начинают ее задирать, отпускают уже почти взрослые, как им кажется, очень обидные и остроумные шуточки. Лицо девчонки по-прежнему спокойно, только в глазах появляется презрение и ярость.
Вальту уже шестнадцать, и хотя под седлом у него старенький мерин, зато на боку, в ножнах из сыромятной кожи - настоящий стальной тесак. Он спрыгивает на землю, захлестывает поводом жердь коновязи и поворачивается к невежам. Уперев взгляд в самого рослого, да, в Манигуша Гуда, он делает шаг и с каменным лицом говорит: 'Юноша, советую попросить у леди прощения, иначе, клянусь, я каждое слово забью тебе обратно в глотку'. Конечно, никаких извинений Селия не дождалась. Пацаны рассыпались в стороны, как сухие горошины из мешка. 'Спасибо', - проронила гордая малявка и посмотрела на Вальта точно таким же долгим взглядом, как и теперь.
В доме в эту вечернюю пору тихо. По заведенному еще во времена поселенцев обычаю слуги с наступлением темноты расходятся, а двери запираются на тяжелый засов. Ужинают здесь рано, и к ужину Вальт, то есть брат Домеди опоздал. Голодным его не оставят, но все, чем придется довольствоваться - холодная говядина и утренний, чуть подсохший хлеб. За этими немудреными яствами Селия отправилась куда-то в погреб после того, как с видом ледяной принцессы, не обмолвившись ни единым словом, показала Вальту предназначенную ему комнату.
Да, тишина, но если прислушаться, какие-то звуки пробиваются и сквозь толстые бревенчатые стены. За дверью комнаты полумрак, лишь за поворотом коридора неясным желтоватым пятном скользит по стене свет масляного фонаря. Звук неторопливых шагов. Скрип двери, и опять тишина. Вальт трогает пальцами спрятанный клинок на бедре, глаза уже привыкли к темноте, а лишний свет ему сейчас ни к чему. За поворотом - приоткрытая дверь. Чья это комната? Светильник на стене, книжная полка, шкаф, стол, на нем подсвечник без свечей, узкая кровать, у кровати на полу... Нож сам собой оказывается в руке.
Поздно! Поздно! В открытых глазах отражается огонек светильника, но Джаверард Гуд не видит беленые доски потолка. В его груди, точно и легко вошедший под ребра, прямо в сердце, торчит нож. Хотя нет, это кортик, кортик командора Гуда. Откуда тут взяться еще какому-то морскому офицерскому кортику с витой рукоятью и золотым навершием.
Горло сжато, будто удавкой. Ярость, бессильная ненависть, горечь отчаяния разрывают легкие, но безумный крик вырывается наружу лишь сдавленным стоном. Я опоздал! Больше некому мстить. А кровь... Рассматриваю темное пятно на рубахе своего врага. Я не сумел пролить эту кровь. Кто-то меня опередил.
Опередил, может быть, всего на час или даже на несколько минут. Ведь мог же я сам заглянуть в эту комнату, и тогда бы мой нож... Постой. Нет же. Это не его комната. Джерард Гуд не мог здесь жить. Книги, а вон на стене висят ножны от кортика, того самого кортика... Это комната Селии! Значит, Селия убила своего двоюродного брата? Нет. Она отправилась в другую сторону по коридору, к лестнице. Выходит, вернулась? Неслышно прокралась мимо двери комнаты смиренного монаха и застала у себя двоюродного брата. Что он здесь делал? Может быть, что-то искал, а она без лишних слов, и видимо, без малейшего сопротивления заколола его снятым со стены клинком, а потом неспешной походкой удалилась прочь? Нет. Я слышал эти неторопливые шаги, мягкие, но тяжелые, совсем не такие как у девчонки, обутой в верховые сапожки на невысоком каблуке. Селия тут ни при чем. Но кто же его убил и почему?
Вальт все еще держит в руках свой нож, бесполезную и бессмысленную полоску стали. И в чем теперь смысл... Нет. Потом. Это потом. Сейчас ему тут делать нечего. Надо уходить.
У себя в комнате Вальт сидит за столом и смотрит в огонь свечи. Желтоватый язычок дрожит и покачивается под его дыханием. Могла ли Селия убить Джава? Глупо и наивно полагать, что она убила его, чтобы защитить от Вальта остальную семью. Брат Домеди. Ха! Ее не смог обмануть этот дурацкий маскарадный костюм. Она же его узнала! В ее глазах в долю мгновения отразилось все разом. И боль... Ей было больно узнать его. И больше ничего. Больше ничем она себя не выдала. И не обмолвилось о том ни с кем из близких, иначе бы сейчас лежал он где-нибудь во дворе с пулей в затылке или даже заколотый самыми обычными вилами, которыми ворошат солому. Нет, она промолчала. И с ним наедине, когда показывала комнату...
- О Боже! Какого... - Чтобы продолжить явное ругательство человеку, должно быть, не хватило воздуха. Вальт слышит то, что творится в коридоре и дальше в комнате с покойником, сквозь неплотно прикрытую дверь. Надо идти. Теперь надо.
В уже знакомой комнате у трупа застыл невысокий человечек в полотняном костюме, вот он оборачивается на покашливание появившегося брата Домеди и удивленно моргает из-под очков светлыми ресницами близоруких глаз.
- Я слышал, здесь поминали имя Божие, - с легкой укоризной замечает Вальт.
- Простите, ваше преподобие. Я был огорчен и испуган. - Это доктор Фирри. Их с Вальтом уже представили друг другу. Более того, Вальт в своем нынешнем монашеском образе успел переговорить с доктором на, так сказать, профессиональную тему. Причиной болезни врач полагает неумеренную и не самую качественную выпивку. Поражены и печень, и почки достопочтенного господина Гуда. Положение ухудшается, признаков ремиссии нет. В таком состоянии лучше никаких лекарств не принимать вовсе. Остается надеяться на запас выносливости организма при строжайшей диете и покое. Да-да, конечно, и на Господа Бога надеяться надо в первую очередь.
Доктор отступает в сторону, и Вальту приходится играть изумление при виде мертвеца на две трети клинка насаженного на морской кортик. Складывая перед собой ладони, Вальт опускается на колени и начинает шептать одну из немногих знакомых ему молитв, а за спиной уже слышны звуки шагов. Эти шаги он узнает, Селия спешит к распахнутой настежь двери своей комнаты.
- Господа, - голос Арвила Гуда скрипит и скрежещет, будто железо по стеклу. - Завтра утром я пошлю кого-нибудь к судье в город. Но, думаю, пристава следует ждать только послезавтра. До той поры прошу вас всех молчать о случившемся. Завтра ко Дню Сотворения к нам начнут съезжаться гости. Несчастье, случившееся с моим сыном, - у старика нервно дергается щека, - дело семейное, касающееся только самых близких родственников.
Вечер сегодня никак не заканчивается. Смерть сына заметно отразилось на старике, Арвил Гуд теперь выглядит совсем опустошенным и уставшим от жизни. Его щека опять подергивается, и все же он продолжает оставаться полновластным главой семейства и хозяином дома. Его слова имеют значение, а остальные предпочитают отмалчиваться. Но старика мнение иных прочих не интересует, кажется, он уже принял решение, и его ничуть не беспокоит тот факт, что убийца сейчас среди тех, к кому он обращается.
- Господин Фирри, могу я с вами побеседовать? - Доктора заставляет обернуться исполненный смирения голос монаха. Оказывается, брат Домеди неслышно догнал его, после того, как доктор вместе со всеми покинул комнату старика, в которой тот держал свою короткую речь.
- Да, конечно, ваше преподобие. - Врач склоняет голову, блеснув стеклами очков. Вальт только что догнал доктора, готового удалиться в свою комнату.
- Вы позволите? - бесцеремонно, но все так же кротко монах указывает взглядом на открытую дверь.
- Да, прошу, входите, ваше преподобие. - приглашает доктор.
- Просто брат Домеди, - улыбается Вальт.
Комната доктора выглядит не в пример более обжитой по сравнению с той, что досталась Вальту. На столе раскрытая книга, записки на четвертинках листа, на спинке стула висит сюртук, на кровати поверх одеяла - пара лишних подушек, на стене - потемневшее зеркало и литографии в простых рамках, а на полу - цветные циновки.
- Могу я вас спросить, давно ли вы наблюдаете своего пациента?
- Что? - Доктор явно растерян, после всех передряг нынешнего вечера он не ожидал визита этого странноватого прихрамывающего монаха. - Нет, меня пригласил господин Тумас Гуд чуть больше недели назад, когда его отцу стало совсем плохо.
- То есть вы приехали, когда вас пригласил Тумас Гуд? Таким образом, я могу предположить, что это не вы отравили его отца?
- Я? Я не... что вы такое говорите!
- Хм. Значит, не вы. И все же господин Гуд был отравлен. Да-да, я понимаю, это дело семейное, как говорит ваш пациент. Однако, полагаю, что если больного сейчас мог бы осмотреть другой врач, то он бы подтвердил мою догадку. Видите ли, господин Фирри, мне показалось странным, что у господина Гуда одновременно оказались критически пораженными несколько внутренних органов. Я слышал, что так бывает при отравлении некоторыми ядовитыми веществами. А скажите, сам господин Арвил Гуд знает о причинах своей 'болезни'?
- Нет, - выдохнул доктор.
- Поймите меня правильно, господин Фирри, я не пристав, мне нет дела до того, кого именно следует осудить на повешение за покушение на старика, кстати, видимо, удачное. Сейчас мы с вами в одной лодке, но по другому поводу. Тот нож в груди его сына... Как вы считаете, не лучше ли нам иметь представление о том, кто столь умело воспользовался этим оружием? Иметь это представление просто на тот случай, если члены семьи, как это принято, по-семейному, возьмут и укажут на кого-то из нас.
Доктор склоняет голову набок и по-птичьи глядит на Вальта. Он уже не так растерян. Испуган? Да, но не растерян.
- Вы предлагаете нам с вами обменяться сведениями? - Доктор моргает маленьким карим глазом, отчего еще больше становится похожим на упитанную и давно разучившуюся летать птицу. - Но есть ли у меня резон? Вы приехали несколько часов назад. Что вы можете знать такого...
- Могу, - с уже осточертевшей ему кроткой улыбкой прерывает доктора Вальт. - Я кое-что знаю об оружии, которым был убит господин Джаверард Гуд, и знаю, кого, кроме нас с вами, разумеется, точно не было в той комнате в момент убийства. Согласитесь, эти сведения стоят ответов на те два-три вопроса, которые я хотел бы вам задать.
Доктор снова моргает птичьим глазом и соглашается:
- Хорошо, задавайте ваши вопросы.
Путь в два десятка шагов до своей комнаты Вальту удается растянуть не меньше чем на минуту. Теперь ему есть из чего составить картину происходящего и можно попытаться понять, кто убил его кровного врага? Доктора, как и священника, в дом приглашал Тумас, старший сын Арвила Гуда. А за несколько дней до того как 'заболел', старик объявил, что наследником назначает своего второго сына Джаверарда. Нет, это случилось не вдруг. Очевидно, что решение зрело в голове Арвила Гуда давно. Старший его сын, Тумас, слыл в округе хорошим хозяином и уважаемым человеком, если дело касалось торговли или выборов в Совет Представителей. Однако, когда среди своих заходила речь о том, что следует окончательно разобраться с семейством этих обнаглевших выскочек Кероков, он всегда старался остаться в стороне, что для осторожного и рассудительного хозяина, безусловно, решение благое, но для настоящего Гуда - позор. Старик так и не смог простить своему старшему трусость. Конечно трусость, а что же еще заставило тогда ухать Тумаса 'по торговым делам' на целый месяц?
Главный же вопрос, на который все-таки добился ответа Вальт, был таков: поделился ли с кем-либо доктор бесспорным для него знанием об отравлении своего пациента?
Да, конечно, он рассказал Тумасу Гуду о своем диагнозе. А как же иначе, ведь это Тумас пригласил его и достаточно щедро заплатил за визит, а потом и за последующее лечение, которое, впрочем, сводилось лишь к наблюдению за пострадавшим. В свою очередь Тумас строго предупредил доктора о том, чтобы тот более никому об этом не говорил. Да-да, ни брату, ни самому Арвилу Гуду. Сестре? Селии? Нет, ей тоже доктор ничего не сказал. И никому вообще... 'Тумасу, и вот вам, но ведь ваше преподобие и так догадались', - завершил свою исповедь доктор.
В комнате горит свет, из-под двери пробивается тонкая его полоска. Неужели кто-то решил покаяться в своих грехах? Губ Вальта касается недобрая улыбка. Он входит, оборачивается к гостю... к гостье и, онимев от удивления, застывает на месте.
- Почему ты еще здесь? - Она говорит, словно разрезает молчание ножом. Это нелегко ей дается. В то же время она уверена в себе так, будто держит Вальта на мушке револьвера.
- Я хочу разобраться. Теперь это единственное, чего я хочу. - Спокойствие и рассудительность собственного голоса пугает его. Его готового и страстно желающего сойти с ума. - Я ведь не убивал Джава. Мне бы и в голову не пришло убить его кортиком твоего отца. - Вальт проводит рукой по шву своего маскарадного одеяния, и теперь на ладони у него лежит клинок длинный, узкий, чуть изогнутый на конце, с круто скошенным острием и простой рукоятью с костяными накладками.
Селия не обращает внимания на протянутое ей оружие, молчит и держит Вальта под прицелом серых глаз.
- К несчастью, я опоздал. - Он вздыхает и прячет нож. - Я бы убил. За этим я и приехал, но опоздал.
- Да, я знаю, ты бы его не простил. Такое никто не простил бы. - Она порывисто вздыхает, отворачивается и выходит.
Ночь. Вот она и пришла. Он был уверен в том, что не сможет заснуть. Наверно, он будет сидеть за столом, закрыв руками лицо от света свечи. Будет сидеть и думать, как теперь ему поступить? Могла ли Селия узнать о том, что старика отравили? О том, что Арвил Гуд отравлен, знали теперь не трое, а четверо. Уж сам-то отравитель знал об этом наверняка. Или все же трое? Но неужели, отравив отца, Тумас вот так взял и обратился к достаточно опытному врачу? Это при том, что наследство точно окажется в руках брата? А убийство отца и брата почти что одновременно... как-то это не слишком похоже на образ действий осторожного торговца. Образ действий... Хм... Голову словно заволакивает туманом.
Рано, солнце еще прячется где-то за крышей конюшни. Стук в дверь мог бы разбудить Вальта, но не разбудил. Вальт уже поднялся. Он стоит у окна. Ему больше не нужно думать, ему теперь наплевать на твердость своих рук. Он стоит и смотрит туда, где должен появиться ослепительный диск. Почему же он не сошел с ума? Он так этого хотел. Не иначе здесь, в этом мире, его держат лица. Те самые лица, что снились ему сегодня. И вчера, и если просто закрыть глаза... Вот отец, он вздыхает и качает головой, Анна беззаботно улыбается, мама что-то говорит, а Стик подмигивает ему.
Стук повторяется, и Вальт идет открывать. За дверью, заложив за спину руки, стоит Тумас Гуд, скромный монах жестом приглашает войти.
Войдя, Тумас по-хозяйски, так же, жестом левой руки, приглашает присесть. В правой он держит револьвер. Короткий ствол направлен куда-то под ноги, но Вальт замечает, что курок взведен, а палец утреннего визитера лежит на спусковом крючке. На этот раз улыбка лжемонаха не такая смиренная, зато почти искренняя.
- А я ведь тебя сразу не узнал, - говорит Тумас и замолкает. Однако задуманную театральную паузу бесцеремонно нарушает Вальт:
- Да, столько лет... - начинает он.
- Хватит валять дурака. - Тумас не повышает голоса, зато поднимает ствол револьвера.
- Я хотел спросить, кто же тогда меня разоблачил?
- Никто. - Ствол снова смотрит в пол. - Простому монаху не по карману такое дорогое сукно, да и с хозяином этой сутаны я разговаривал не далее как позавчера. Надеюсь, ты его удавил и прикопал не на нашей земле?
- Нет, за это можешь не беспокоиться. - Какой-то миг Вальт борется с желанием выхватить нож и... Он успеет, надо только отклониться влево, а правой рукой по дуге в шею... Но теперь такого желания больше нет. Тумас ему неприятен, и если бы он сгорел вместе со всеми в этом проклятом доме... А Селия? - Сердце на мгновение замирает.
- Знаешь, я удивлен твоей наглостью, и еще больше удивлен тому, что ты до сих пор здесь. В самом деле, почему после всего, что вчера произошло, мне приходится вышвыривать тебя из нашего дома?
- Значит, ты хочешь, чтобы я уехал сам? Или для тебя так важно, чтобы в твоей земле не лежали неопознанные трупы?
- Скажешь тоже! - хохотнул Тумас. - Мне твоя жизнь не нужна, тем более что отец уже все решил с убийством Джава.
- Решил?
- Ну да, он же не знает, что за фрукт к нам пожаловал, чтобы его причастить. Так что давай, проваливай, пока еще не все проснулись. - И Тумас поводит стволом револьвера в сторону двери.
Теперь, в утренний час, большой дом Гудов уже не выглядит таким пустым и мрачным. С той стороны, куда вчера отлучалась Селия за снедью для поздней трапезы 'святого отца', слышатся голоса, звон посуды и пахнет чем-то жареным. Навстречу по-приятельски идущим рядом Тумасу и Вальту попадается дородная тетка с ведром воды, где-то хлопает дверь.
- Брат, э... как там... - вдруг слышится сзади.
- Брат Домеди. Доброе утро, господин Гуд, - оборачивается на голос старого хозяина дома Вальт.
- Да, конечно, - хрипло соглашается с ним Арвил Гуд. - Зайдите-ка ко мне, святой отец.
Вальт ясно читает в глазах Тумаса желание застрелить его прямо здесь. В этих глубоко посаженных глазах можно прочесть каждую его мысль, о том, что потом отцу можно будет сказать самую настоящую правду. Но тогда судья обязательно вспомнит о той истории со сгоревшим домом Кероков. Тогда, два года назад, все закончилось пустыми пересудами. Свидетелей не нашлось, а вещественные доказательства прежнему окружному председателю показались неубедительными. Теперь же может быть всякое.
- Я скоро, - Вальт дружески хлопает Тумаса по плечу и, чувствуя спиной его взгляд, идет за стариком.
- Присаживайтесь, святой отец. - Вежливость Арвила Гуда режет слух не меньше, чем звук его каркающего голоса. Старик плотно прикрывает дверь и сам идет к большому плетеному креслу. - Я сожалею, но вы приехали в этот дом зря, - переходит он к делу, но сразу замолкает, кажется, для того только, чтобы наградить своего гостя долгим испытующим взглядом.
- Но ваш сын... - принимает правила игры Вальт.
- Мой сын слишком много внимания уделяет правилам приличия, - усмехается хозяин дома. - Я знаю, что умираю. Доктор не говорит об этом прямо, но я же не последний дурак. Тум пригласил вас, чтобы я исповедался и получил причастие. Вынужден вас огорчить, мне это ни к чему. И я буду не первым в роду, кто уйдет в мир иной без причастия. А что до исповеди, так еще святой Архус говорил: "Не раскайся в правоте своей".
Вальту достается еще один долгий взгляд, но монах молчит и лишь качает головой.
- Да, я сказал своему сыну, чтобы он отправил вас восвояси, однако не думал, что он исполнит мою просьбу так поспешно. Я бы хотел, чтобы вы остались на завтрак, а то в округе станут болтать о том, что в этом доме гостей не кормят ни утром, ни вечером. К тому же, готов держать пари, Тум не заплатил вам ни гроша. - Старик уже не усмехается, а смеется. Смеется или кашляет, не поймешь.
- Признаться, я думал дождаться приезда пристава. Убийство вашего сына...
- С убийством моего сына все совершенно ясно. Он сызмальства отличался буйным нравом, а вчера бесстыдство Джава перешло все границы, он стал распускать руки, приставать к собственной сестре, и получил под ребра кортик ее отца.
- И она призналась вам в этом?
Арвил Гуд морщится.
- Она признается. Тем более что повешением ей это не грозит.
- А я уж подумал, что вы обо всем догадались. - Вальт поднимается со стула, в его голосе слышится разочарование. - Вы позволили себе толковать святого Архуса? Того самого, что сказал: "Да воздастся каждому, а кому не по делам его, то во искупление прочего".
Старик удивленно смотрит на даже внешне изменившегося смиренного монаха. Тот больше не сутулится и не прячет глаза.
- И о чем же я должен был догадаться, святой отец?
- Давайте начнем с того, что я - не святой отец. - Вальт привычным движением проводит пальцами по шву сутаны и достает нож. - Прошу, не кричите, а то у вас не будет возможности услышать то самое, о чем вы могли бы догадаться, - недобро улыбается уж точно не скромный слуга Божий.
- Г-ха, - выдыхает Арвил Гуд. Если недоумение и ярость захватили его, то лишь на какой-то миг. Нет, ему ли бояться человека с ножом в руке. Кем бы он ни был этот мальчишка, пусть говорит.
- Я знаю, вас отравили. Доктор Фирри не мог ошибиться с диагнозом. Однако рассказал он об отравлении только вашему старшему сыну, ведь именно Тумус его пригласил, и оплачивал лечение тоже он. А уже Тум буквально на днях рассказал об отравлении вам. Вы рассудили таким образом: раз ваш сын пригласил врача и сам рассказал вам об отравлении, значит, он к этому делу отношения не имеет. Тогда остаются лишь Джаверард и Селия. Но какова причина? Наследство - это первое, что приходит в голову. Вряд ли Селии достанется какая-то заметная его часть, а Джаву незадолго до того вы пообещали...
- Я знаю, что я ему обещал, - ворчит старик. - Ты, щенок, сейчас скажешь, что это я убил своего сына.
- Да, так и было, потому что это вы распорядились о том, чтобы Селия позаботилась о комнате для меня, а потом еще принесла мне холодного мяса. То есть только вы, я и ваша племянница знали, что ее не будет у себя в комнате некоторое время. Тумас и доктор Фирри не могли этого знать. Кроме того, я с трудом могу себе представить, как доктор стал бы уговаривать Джава срочно поговорить с ним и почему-то в комнате его сестры. А Тумас... Тумас не решился бы ударить брата в грудь. Со спины, да, но не в грудь. Заколов сына в комнате у Селии, да еще кортиком ее отца, вы рассчитывали убедить пристава в том... Впрочем, вы сами мне об этом только что сказали.
- Хорошо, ты рассказал мне занятную историю, я даже мог бы поверить тебе, теперь ответь мне, кто ты такой? - Старик впивается взглядом в недавнего монаха.
- Я Вальт Керок, - просто отвечает человек в одежде монаха, - и если бы вы вчера не поторопились, я бы всю работу сделал за вас. Арвил Гуд прищуривается.
- Но, может, еще и теперь не поздно записать смерть этого гнусного выродка на твой счет? Как полагаешь? - Теперь какое-то подобие улыбки появляется на сером лице старика.
- Мне все равно, - честно признается Вальт. - Только еще одно хотел бы вам прежде сказать. Отравил вас не Джав, а Тумус. Он начал травить вас еще до того, как вы решили оставить все состояние в наследство его брату. Он хотел, чтобы отравление выглядело, как болезнь, потому боялся дать вам слишком большую дозу. А потом, раз уж вы так неудачно решили распорядиться своим имуществом, Тумусу пришлось подставить своего брата, сделать его отравителем в ваших глазах. Только сами подумайте, разве стал бы Джав заниматься такой ерундой? Скорее всего, он подстерег бы вас где-то, и застрелил. Разумеется, застрелил бы не из своего револьвера, уж на это ума бы у него хватило.
Лицо Арвила Гуда становится каменным, в глазах ничего не отражается, совсем ничего, глаза его будто сделаны из мутного бело-голубого стекла. Вальт не мог бы сказать, слышал ли последние его слова старик или нет.
Вальт был уверен в том, что Тумас ждет его под дверью, однако нашел того во дворе рядом со своей уже запряженной бричкой.
- Как старик? - только и спросил тот.
- Нормально, - почти искренне улыбается Вальт.
- Тогда здесь тебе больше нечего делать, - усмехается в ответ Тумас и машет рукой в сторону дороги. Тумасу наплевать, о чем говорил Вальт с его отцом, и жив ли еще Арвил Гуд. А зря.
Ось жалобно поскрипывает на ухабах. Куда правит Вальт, он и сам этого не знает.
Да, здесь мне больше нечего делать. Все. Теперь уже все. Но безумие так и не пришло. А еще я жив, почему-то я остался жив. Зачем? Лица. Опять перед глазами их лица. Наверное, все же хорошо, что я не сошел с ума. Сумасшедшие не узнают близких, они никого не узнают, а их видения... Закрываю глаза. Но на этот раз вижу Селию, она смотрит на меня своим долгим взглядом, и...
Вальт вздрагивает.
'Нет, еще не все' - говорит он себе, берет в руки вожжи и разворачивает свою таратайку в сторону развилки, которую только что проехал.
В город. Он должен вернуться в город. И не для того, чтобы отдать вещички, позаимствованные у похмельного святого отца. Теперь Вальту нужно к судье. Он должен рассказать окружному судье ту же историю, что поведал старику Гуду. И наплевать, если самого Вальта признают виновным в убийстве. Да хоть во всех убийствах в округе за последний месяц! Вальт не может теперь взять и исчезнуть, потому что как бы ни пожелал поступить со своим уже единственным сыном Арвил Гуд, это не изменит его решения отправить Селию на каторгу. Ибо проклятый старик, даже стоя на краю могилы, верит, что 'воздастся каждому, а кому не по делам его, то во искупление прочего'.