Удушье. Милосердие и справедливость
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
В зале висела просто-таки гробовая тишина. Зачем Куба открывает свое заведение в такую рань, для Горачека по сей день оставалось загадкой. Может быть, из-за одной только своей бессонницы и открывает. Жаль, что теперь на улице стоит февраль, летом в этот час было бы слышно жужжание мух под потолком, из окна доносился бы шум воробьиной возни и далекие звонки трамваев. Комиссар с удовольствием звякнул чашечкой о блюдце, сделал последний глоток и тут же поморщился, ощутив на языке горьковатые крупинки кофейной гущи. Бывший комиссар... пан Горачек пять лет как вышел на пенсию. Действительно, с тех пор прошло уже пять размеренных и, откровенно говоря, скучных лет. Каждодневные причитания жены, дочка с внуками по выходным, дом на Виноградах, две кошки, тюльпаны. Да, тюльпаны. Ну, положим, выращивать тюльпаны было совсем нескучно, и пан Горачек даже получал немалое удовлетворение от этого своего занятия, а кроме того... Кстати, не заказать ли рюмочку коньяку? Нет, рановато еще для коньяка. Комиссар взглянул на стрелки часов - без четверти девять. Рановато. Для коньяка рановато, а визитер опаздывает. Горачек пошуршал свежей газетой. Нет, не то, последние новости не вызывали ничего кроме изжоги. Галдеж политиков, демонстрации, ультиматумы и воззвания. Отвратительное ощущение беспомощности, словно целый консилиум именитых шарлатанов склонился над мечущемся в бреду больным миром и вместо лечения только беспрерывно ставит градусник умирающему.
Петер Магель появился в дверях ровно через три минуты, уважаемый герр Магель, банкир, большой знаток музейных редкостей и, вообще, некоторым образом, важный и полезный человек, как отрекомендовали Горачеку гостя. Вчера по телефону господин Магель пытался настаивать на немедленной встрече. И к чему интересно такая спешка? Нет, откровенно говоря, комиссару это было не слишком интересно, и он отговорился тем, что уже принял лекарства и обещал доктору до завтрашнего, стало быть, до сегодняшнего утра не вставать с постели. Горачек действительно был простужен, но о докторе и лекарствах беззастенчиво соврал, в половине-то одиннадцатого вечера.
Говорил Магель по-немецки, но, кажется, сам был бельгийцем или голландцем. Взаимные приветствия и обязательные фразы о несносной погоде заняли совсем немного времени, при этом "важный и полезный человек" не забыл справиться о здоровье герра Горачека.
- Ничего-ничего, уже намного лучше, - покивал комиссар и вопросительно воззрился на тучного Магеля.
- Да, причиной, по которой я столь настойчиво...
Интерес Магеля, по его же собственным словам, касался коллекции древних рукописных раритетов, принадлежавшей до недавнего времени некоему Адаму Гоштейну. Кто такой Адам Гоштейн? Ну, он очень известен в определенных кругах, среди коллекционеров. Да-да, сам Магель тоже... Если говорить прямо, то банкир намеревался приобрести большую часть коллекции старого Гоштейна. Однако, знаете, как это бывает, не сошлись, повздорили, и старик наотрез отказался даже разговаривать с Магелем. Но плох тот охотник, который не умеет ждать. Гоштейн уже давно разменял седьмой десяток, у него астма и слабое сердце, так что... А единственный сын коллекционера, Филипп, он уже не юноша, но все еще не чуждается веселых компаний, а там девочки, карты и прочее - все это требует определенных расходов. Вот Магель предусмотрительно и ссудил молодому человеку некоторую сумму в обмен на обязательство продать часть коллекции отца, разумеется, когда эта коллекция перейдет к нему во владение. Можно сказать, что дело уже было устроено в лучшем виде, если бы не этот идиот-Филипп. Представляете, неделю тому назад он проговорился отцу о сделке! Это просто уму непостижимо, чем он только думал! Адам Гоштейн в свое время дослужился до майора в австрийской армии, решения привык принимать быстро и тут же их исполнять. Естественно, он послал за нотариусом и написал завещание. Завещание закрытое, но даже ребенку понятно, что теперь Филипп, а вместе с ним и Магель о раритетах старика могут даже не вспоминать. Конечно, если рассуждать здраво и не спешить, можно было постараться выяснить, кому должна достаться коллекция по завещанию, и уже тогда... Однако, ночью со вторника на среду, да-да, позавчера, Адам Гоштейн был убит. Подробностей герр Магель, увы, не знал.
- Хорошо, пока можно без подробностей, - согласился Горачек. - Об этом действительно можно поговорить позже. В первую же очередь, мне бы хотелось иметь представление о моей роли в вашем э-э... предприятии. Я - не частный детектив и уже давно не служу в полиции, что вы хотите от меня? К тому же, насколько я понимаю, вас не интересует личность убийцы Гоштейна, вам нужна лишь коллекция покойного, так?
- И да, и нет. Мне вас рекомендовали как человека весьма сведущего, и ваши связи в полиции... М-м... Скажем так, мне бы хотелось с вами проконсультироваться. Само собой, я готов заплатить за ваше компетентное мнение.
- О какого рода консультации вы говорите? - Горачек непонимающе уставился на толстяка.
- Да, конечно, речь именно о консультации. Дело в том, что сегодня после обеда будет оглашено завещание. Я, как вы понимаете, твердо намерен выкупить коллекцию Гоштейна у ее нового владельца, кем бы он ни был. Но, - Магель воздел пухлый указательный палец, - мне необходимо обладать полной уверенностью в том, что новый наследник никоим образом не замешен в убийстве. Я себе отлично представляю сколь долго может тянуться расследование, а для того, чтобы сделку в конце концов не признали ничтожной... впрочем, по-моему, я уже в достаточной мере изложил вам свою просьбу или же, если угодно, свое предложение.
Дом Адама Гоштейна стоял на тихой улочке Малой Страны, возвышаясь над соседями лишним, четвертым, этажом и высокой крышей с округлыми слуховыми окнами. Судя по табличке у дверей, квартиры в доме сдавались, и вряд ли дешево. Хотя по теперешним неспокойным временам... Пан Горачек еще раз окинул взглядом свежую зеленоватую штукатурку фасада и вошел в подъезд. Дверь в квартиру комиссару открыла высокая статная дама в черном, надо полагать, траурном платье. Горачек галантно не стал записывать ее в старухи, ибо сухое угловатое лицо дамы каким-то чудом морщины почти не тронули, собравшись в неприятные дряблые складки только на шее. Бывший полицейский объявил ей, что инспектор полиции, пан Шеер, попросил его присутствовать при оглашении завещания покойного Адама Гоштейна. Да, его зовут Яном Горачеком и он здесь именно в связи с делом об убийстве.
О встрече с Шеером комиссар договорился по телефону прямо из кафе еще утром. К счастью инспектор был из ветеранов, а не из желторотых мальчишек, тех, что не признают авторитеты, если только эти авторитеты не способствуют их карьерному росту.
Нотариус с бумагами еще не прибыл и бывшие коллеги устроились в креслах в кабинете покойного.
- Видишь ли какая история с этим убийством, - начал свой рассказ инспектор, - никаких следов ограбления нет, да и сам факт убийства смог обнаружить только врач. Опытный врач. Как он объяснил, покойный страдал от астмы, болезнь неприятная, и ночные приступы - дело вполне обычное. Редко, но бывают и смертельные случаи. А был ли той ночью у Гоштейна приступ - непонятно. А если и был. Как доктор мне объяснил, в момент приступа в бронхах собирается какая-то там жидкость и закупоривает дыхательные пути, от этого наступает удушье... чаще далеко не сразу и не то чтобы совсем, а, скорее, только сильно затрудняется дыхание. Тогда, если больной не будет паниковать, выпьет лекарство, обязательно примет вертикальное положение, хотя бы сядет в постели... В общем, лекарства убитый не принимал, умер лежа в постели, во всяком случае, он был укрыт одеялом, выходит, перед смертью не сидел, а лежал. Главное же, доктор осмотрел горло, что-то там пощупал и заявил, что бронхи у Гоштейна были более или менее свободны, но умер его пациент именно от удушья.
- Думаешь, задушили?
- Да, вернее всего, подушкой.
- Та-ак, - Горачек не удержался и почесал в затылке. Ежик волос на его голове уже совсем поседел, но все еще стойко удерживал занимаемые позиции, совсем как в молодости, лишь слегка поредев на макушке.
- Следов никаких, - нахмурив брови, предупредил невысказанный вопрос комиссара Шеер.
- И что же с подозреваемыми? Ближайший круг знакомых? Вероятные мотивы? Что-то же есть?
- Есть свидетель, - не стал отпираться инспектор, - пани Элишка Полакова, ты ее уже видел, она работала экономкой у Гоштейна. Не только экономкой, правильнее будет назвать ее управляющей. Она уже двадцать... да как бы и не тридцать лет служит в этом доме. Еще до войны она поступила горничной к хозяйке, жене Адама Гоштейна. То ли в семнадцатом, то ли в восемнадцатом хозяйка умерла. Когда через год Гоштейн вернулся домой здесь его встретили только пани Полакова и сын, кажется, мальчишке тогда было не больше десяти.
- Я так понимаю, это ты мне рассказываешь к тому, что у этой почтенной дамы навряд ли найдется мотив для убийства, так?
- Можно и так сказать, только добавлю, что в ночь убийства больше никого в квартире не было, то есть никто не был замечен. Со слов экономки, картина выглядит следующим образом: около половины двенадцатого ночи... Нет, прежде скажу, что пани Полакова владеет собственной квартирой, весь остальной дом принадлежал покойному. Гоштейн сам оформил дарственную на квартиру сразу после возвращения с фронта. Эта квартира соединена с апартаментами хозяина дома, и большую часть времени пани Полакова проводила здесь, следя за порядком и помогая больному старику. На ночь же она уходила к себе, однако всегда оставляла дверь между своей и хозяйской квартирой открытой. В ту ночь, как я говорил, в половине двенадцатого ей что-то такое послышалось. По ее утверждению, она встала с постели, накинула халат, ну что там еще, может быть, волосы поправила и через пять минут была в спальне у Гоштейна, - инспектор кивнул на дверь, ведущую из кабинета прямо к месту преступления. - К ее приходу хозяин был уже мертв. Она в этом совершенно уверена, потому что первым делом попыталась нащупать пульс, а после услышать сердцебиение. Бесполезно.
- И что тогда?
- Пани Полакова, сразу позвонила сыну Гоштейна, Филиппу. Он по вторникам всегда играет в карты в клубе, это где-то на Водичковой улице. Рассказала ему о случившемся, и он пообещал сразу же приехать. Потом она позвонила доктору Шимеку, тот тоже сказал, что скоро будет. Доктор успел добраться минут на пять раньше Филиппа. Это нормально, у Шимека свой автомобиль, а Гоштейну младшему пришлось идти пешком. Доктор прибыл через сорок минут после телефонного звонка, то есть в четверть первого ночи и констатировал смерть Адама Гоштейна. Время смерти Шимек определил в промежутке от одиннадцати часов до полуночи, хотя мы знаем из показаний пани Полаковой, что в половине двенадцатого хозяин дома был уже, скорее всего, мертв.
- Хорошо, а кто вызвал полицию?
- Доктор и вызвал, когда обнаружил необычную для приступа астмы картину. Дальше при допросе пани Полакова вспомнила, что входная дверь была заперта лишь на защелку, а не на ключ, это когда она впускала в дом доктора. Замок входной двери не поврежден и даже не поцарапан, от отмычек ведь тоже остаются следы. Нет, дверь открывали только ключами. Потом уже утром, я допрашивал экономку еще раз, она подтвердила все слово в слово и рассказала, у кого еще были ключи от квартиры. Понятно, что круг подозреваемых намного шире, ключи можно украсть или сделать дубликаты... - Шеер не закончил фразу, сбитый с мысли трелью дверного звонка.
На порог кабинета, словно на пьедестал ступил широкоплечий господин с выражением собственной значительности на лице. Филиппу Гоштейну следовало бы заседать в суде или играть благородных злодеев в кино, однако ни мантии, ни черной полумаски на нем не было. Неновый темно-серый костюм-тройка и в тон ему чуть полосатый галстук никак не сочетались с величественной линией его скул.
- Здравствуйте, господа, - невыразительный сухой голос был более под стать костюму, нежели внешности.
- Добрый день, господин Гоштейн, - поздоровался Шеер, а не представленный Горачек лишь вежливо наклонил голову. - Вы уж нас извините за бесцеремонность, но инструкция предписывает представителям следствия присутствовать при оглашении завещания, так что... - инспектор сделал неопределенный жест рукой.
- Да, конечно, я понимаю, - голос Филиппа остался таким же заношенным и темно-серым.
Нотариус, сухонький человечек, появился ровно в два часа по полудню. Юридическая процедура прошла буднично и даже как-то по-домашнему. Свидетели из жильцов дома и пани Полакова в их числе подтвердили достоверность подписей и факт того, что конверт с завещанием цел и запечатан. Человечек монотонно зачитал волю покойного. За исключением суммы в пятнадцать тысяч крон, предназначавшейся для пани Полаковой, находясь в здравом уме и твердой памяти, девятого февраля 1939 года Адам Гоштейн оставил все свое движимое и недвижимое имущество госпоже Зое Даничевой.
Эффект от произнесенного имени вышел вполне театральный: Филипп дернул головой, как от пощечины и закусил губу, Шеер кивнул, словно соглашаясь с какими-то своими невеселыми мыслями, Горачек удивленно приподнял брови, экономка, пани Элишка Полакова, только прикрыла глаза, видимо, соглашаясь с волей своего покойного хозяина, какой бы эта воля ни была.
Щуплый нотариус завершил свой монолог, поблагодарил и распрощался со свидетелями, убрал бумаги в портфель.
- Господа, я так понимаю - вы из полиции? - теперь маленький человечек вполголоса обратился к Горачеку и Шееру, однако его слезящиеся глазки были обращены на последнего, видимо, в нем он безошибочно определил официальное лицо.
- Вы правы, - инспектор убрал в карман, так и не понадобившиеся ему блокнот и карандаш, - из полиции, и у меня к вам будет два или три вопроса, если только ваша миссия уже завершена.
- О-о, да, конечно, слушаю вас. И... если позволите, я, в свою очередь, тоже хотел бы справиться у вас о... - Нотариус пожевал губами, переложил портфель из одной руки в другую, согнутым пальцем правой, теперь освободившейся руки, потер переносицу...
- Господа, - вступил в беседу Горачек, - скоро три часа, а я еще не обедал. Готов поспорить - вы тоже. Я прав? Я знаю здесь недалеко один погребок, где подают просто волшебную тушеную свинину с капустой. Прошу вас, не откажите мне в этой моей слабости, к тому же там нам и поговорить будет гораздо удобней.
Нотариус отказался отобедать в их компании. Он лишь осведомился о местонахождении пани Даничевой и ответил на вопросы Шеера, а как только получил его заверения в том, что к поискам наследователя полиция примет все меры, сразу исчез. Нет, с паном Гоштейном он не был хорошо знаком, то есть общался с ним всего два раза: первый раз, когда по телефону консультировал его о порядке написания завещания, и второй - на следующий день, когда покойный это завещание ему вручал. Да-да, сначала клиент явно был возбужден, он настаивал на немедленном составлении завещания и передачи его нотариусу, но юристу удалось убедить Гоштейна не делать поспешных распоряжений и отложить этот важный вопрос хотя бы до следующего утра. Утром клиент передал ему конверт... Нет, не совсем так. Пан Гоштейн при свидетелях вынул из ящика стола листок с завещанием, вложил его в конверт, запечатал и передал на хранение. Этим дело и закончилось.
В ресторанчике, едва устроившись за столиком, Горачек не вытерпел:
- Слушай, Франта! Ты мне скажешь, наконец, кто она такая?
- Даничева? - Шеер будто вынырнул из задумчивости, в которой прошагал все два квартала, от дома Гоштейна до заведения под потемневшей вывеской в полуподвальном этаже длинного двухэтажного строения с маленькими редкими окнами.
- Да кто же еще! Или и ты слышишь о ней впервые?
- Нет, не впервые. Видишь ли, у нее тоже были ключи от квартиры, и она часто бывала у старика. Я о ней сегодня уже много чего слышал. Только вот, эта самая Зоя Даничева, такое дело, она пропала.
Зоя пропала и, к сожалению, нельзя сказать, что бесследно. На следующий день после убийства Гоштейна, вернее сказать, это было уже поздно вечером, полицейский патруль нашел на Либенском мосту, на тротуаре, дамскую сумочку. В сумочке обнаружились самые обычные, необходимые ее хозяйке предметы: пудреница, губная помада, расческа и прочие непременные дамские шпильки и булавки. Кроме того был там потрепанный кошелек с тридцати семью кронами и квитанцией из сапожной мастерской, носовой платок и небольшой пузырек шампунем. Отдельно, в потайном кармашке, лежала одна золотая сережка, а еще полицейским досталась не слишком толстая стопка ученических тетрадей.
Гимназия, в которой учились юные хозяева тетрадок находилась совсем рядом, в Голешовице. Туда первым делом и отправился капрал, старший полицейского патруля. Выяснилось, что в день происшествия на мосту Зоя Даничева, учительница греческого и латинского языков, на занятия не пришла. Была ли она в это время у себя дома, в квартире на набережной - неизвестно. Вечером сосед стучал в ее дверь, но ему никто не открыл.
Капрал обладал совершенно безобразным почерком. Буквы в рапорте наскакивали друг на друга и разлетались в разные стороны, а строчки у правого края обеих страниц то и дело сползали вниз. Кроме того, документ был явно нацарапан казенным пером, одним из тех, которыми почтовое ведомство снабжает своих безропотных клиентов. Прежде чем вернуть приятелю сложенные пополам листки документа, комиссар один за другим исследовал их, дальнозорко отодвинув от себя на вытянутой руке.
- Ладно. А кем она приходилась Гоштейну? Любовницей?
- Вряд ли. Он привез ее с собой, когда вернулся из России, и, говорят, она какое-то время была вроде как не в себе. - Им принесли заказ, и инспектору пришлось выдержать длинную паузу. Шеер дождался пока тарелки займут положенные места, и продолжил. - Жила отдельно, за квартиру платила сама, очень скромная, кстати, квартирка. Лет пять назад у нее появился ухажер, коллега, тоже учитель, знаешь, вместе работают, живут по соседству. Что еще?
- Еще?.. Убийство, самоубийство? Как думаешь?
- Ну, труп-то не нашли... Трудно вот так что-то сказать. Не знаю. По моему опыту, дамочки редко пишут прощальные записки. Может, им кажется, что причины их поступков и без того очевидны? Хотя, с другой стороны... Я бы все же поставил два против одного на убийство. Смерть Гоштейна, наследство, как-то все одно к одному.
- Вот ты говоришь, "наследство", - Горачек вытер салфеткой краешки усов. - А ведь насколько я помню формулировку завещания, Адам Гоштейн не лишал наследства своего сына. Значит, если имущество не будет востребовано по завещанию, оно может перейти к наследнику первой очереди.
- Другими словами, - подхватил инспектор, - ты не исключаешь возможности того, что сынок Гоштейна...
- Не исключаю. Я бы проверил его алиби, и... когда, ты говоришь, нашли сумочку?
- В одиннадцать вечера. Патруль проходит каждые два часа, но даже поздно вечером ничего не стоит встретить обычных прохожих. Так как сумку до этого времени никто не подобрал, я бы предположил, что происшествие на Либенском мосту, что бы там не случилось, произошло незадолго до одиннадцати. У Филиппа Гоштейна на это время алиби нет, только ведь он не знал, что написано в завещании. Или, ты думаешь, знал?
- Думаю, мог знать. Можно предположить, что о содержании завещания мог узнать тот, кто сумел бы заглянуть в ящик стола, в котором лежал документ до того, как Адам Гоштейн запечатал конверт и передал его нотариусу. У Филиппа могла быть такая возможность?
- Вероятно, - озадаченно протянул инспектор. - У пани Даничевой, кстати, тоже. Хотя и в разное время, но вечером они оба имели беседу с Гоштейном в его кабинете.
- А о чем, не знаешь?
- Сыну старик велел передать своему приятелю Магелю, что теперь тому не видать его коллекции, ну и прочее в том же духе. Во всяком случае, так утверждает сам Филипп. О чем Гоштейн говорил с Зоей - неизвестно, но пани Полакова утверждает, что они в тот вечер поссорились.
- Вот еще что мне интересно, в первый раз с нотариусом Гоштейн говорил по телефону, правильно? - Горачек вопросительно глянул на инспектора, и тот с готовностью кивнул в ответ. - Мог ли кто-нибудь подслушать этот разговор? Ну, там, например, по параллельному аппарату.
- Хм, - старый приятель комиссара сперва мотнул головой, но потом на мгновение задумался. - И нет, и да. Параллельного аппарата в доме нет, то есть рядом, в квартире у экономки, телефон имеется, но там другой номер. Это с одной стороны. С другой - часто у астматиков из-за проблем с бронхами голос садится и становится глухим и сиплым, однако пани Полакова упоминала, что говорил Адам Гоштейн на удивление громко и ясно и хоть сейчас мог на плацу командовать своим батальоном. Так что, думаю, стоя за дверью...
- Понятно. Хорошо. - Горачек слегка отстранился от стола и, как ему казалось, незаметно расстегнул пуговицу жилетки. - Что-то я еще хотел... Э-э... Ах, да, этот дружок Даничевой, как его? Учитель...
- Томаш Барта, - подсказал Шеер.
- Ну да, он что за фрукт?
- Не знаю, завтра возьму ордер и поеду на квартиру к Даничевой, заодно и с ее приятелем пообщаюсь. Я ведь, кажется, говорил, он по соседству живет, в том же доме.
9 апреля 20хх года
Олег Лидин стоял у окна и наблюдал за давешним бомжом. Любопытный персонаж. Вообще-то, бомжи в дачном посёлке не редкость. Как закрылась фабрика в конце девяностых, так бездомные бродяги и облюбовали брошенную красильню на том берегу реки под летнюю резиденцию. Но именно под летнюю, до середины мая они обычно здесь не появляются. А сейчас первая декада апреля, под деревьями ещё снег не стаял.
Но главное не это. Вчера, возвращаясь с вечерней прогулки, Олег столкнулся с этим субъектом у калитки и был ожидаемо атакован просьбой о воспомоществовании. А вот содержание просьбы оказалась неожиданным: "Хозяин, не поделишься какой старой одёжкой и куском мыла? И бритвой, если вдруг завалялась ненужная". Вот так. Ни слова о деньгах, жратве или выпивке. И перегаром от просителя не несло, Олег нарочно принюхался. Остро пахло дымом, приванивало немытым телом, но на этом всё.
Заинтригованный Лидин предложил гостю подождать на скамейке у дома и вскоре вынес запрошенное: старый, но почти не надёваный тренировочный костюм с курткой цветов румынского флага, две пары новых носков, нераспечатанные упаковки с нижним бельём, одноразовый бритвенный станок. И теперь вот наблюдал за последствиями своей благотворительности, благо, дом стоит на возвышении, со второго этажа противоположный берег и щербатая кирпичная коробка бывшей фабрики видны как на ладони.
Нетипичный бомж обложил кострище перед красильней обломками кирпича, запалил костерок, притащил невесть откуда оцинкованную лохань, набрал воды из речки. Неужели и впрямь собирается мыться? Олег представил себя совершающим водные процедуры на берегу, и его передёрнуло. На термометре тринадцать градусов! А у реки всегда ветрено. Но бродягу это, по-видимому, не смущало. Он поставил лохань на огонь, снова нырнул в провал, зияющий на месте снятой двери, и появился с пластиковым ведром. Ещё раз спустился к речке, погрузил ведро в воду.
Лидин прерывисто вздохнул. Кажется, он нашёл того, кого искал. Человека, побитого жизнью, опустившегося, но не до конца утратившего человеческое достоинство. Небольшая милость судьбы - именно сейчас, когда бедняга, похоже, осознал глубину своего падения и пытается выкарабкаться - и он ещё может вернуться к нормальной жизни. Ну что ж, Олег готов взять на себя роль судьбы - милосердной и справедливой.
14 мая 20хх года
Внутренний голос с чеканными мамиными интонациями требовал, чтобы она прекратила маяться дурью и немедленно ложилась обратно в постель, но Ди продолжала одеваться. Да, да, ей давно пора к психиатру, да, нормальным людям такие сны не снятся. А если снятся, то нормальные пьют пустырник и засыпают снова, а не вскакивают посреди ночи и не мчатся на первую электричку, чтобы предотвратить неведомую беду, предсказанную приснившимся призраком. Ди всё это понимает, и даже готова сдаться мозгоправам, но сначала съездит к бывшему мужу и убедится, что с ним всё в порядке.
Голос зашёлся знакомыми до боли причитаниями по идиотке, только и умеющей искать неприятностей на свою больную голову. Ди могла бы его заткнуть, но не стала. Мысли о собственном психическом нездоровье малоприятны, но лучше уж они, чем острая, доходящая до паники тревога, порождённая недавним сном.
Странные сны начались у Ди полтора года назад, после того, как объявился покупатель на старый шкаф. Шкаф - громоздкий монстр из мрачных тридцатых - был маминым врагом номер один на протяжении многих лет, но папа, пока был жив, не позволял избавиться от семейной реликвии, а после его смерти у мамы долго не хватало духу выбросить чудовище. Не встреть она соблазнителя, скупающего старую мебель, так бы и смирилась с тёмной глыбой, подавляющей гостей в прихожей. И тогда, наверное, жизнь Ди не поменяла бы так резко своё русло...
Покупатель, разбирая шкаф для транспортировки, обнаружил тайник, а в нём - связку из семи пожелтевших писем, датированных 1916-м годом. Мать не нашла в них ничего интересного и отдала Ди со словами: "Забирай, сценаристка! Может, хоть тебе на что сгодятся". Все послания начинались обращением "родная моя Зоинька", заканчивались подписью "твой Дмитрий" и, судя по содержанию, были написаны офицером русской армии, сражавшейся на Юго-западном фронте. Кем Зоинька или Дмитрий приходились папе, Ди не знала. Шкаф достался ему от прабабушки "правильного", пролетарского, происхождения, а погибший в сорок втором прадед был сиротой происхождения неизвестного: в девятнадцатом году его, трёхлетнего несмышлёныша, нашёл и усыновил путевой обходчик Житомирской железной дороги.
Ничего поражающего воображение в письмах не было. Темы, связанные с войной, Дмитрий старательно обходил, предпочитая воспоминания о милом сердцу прошлом и мечты о счастливом будущем. Но именно после знакомства с его невинными эпистолами Ди начали посещать сны, которые Олег назвал аберральными. А как еще назвать сны, в которых видятся картинки и лица, никогда не виденные наяву? Печь с синими и белыми изразцами, матерчатый абажур с бахромой, круглый стол под длинной вышитой скатертью, тиснёный цветочный рисунок на бледно-зелёных обоях... Брусчатка узких улочек, стоящие вплотную двух-, трёх-, четырёхэтажные дома ненашего вида, вывески с готическими нерусскими буквами, смешные (нафабренные? набриолиненные?) усы и причёски, шляпки с вуалетками, костюмы в полоску... Битком набитый грязный вагон, пассажиры, сидящие в обнимку с мешками на полках и прямо на полу, длинная очередь убого одетых людей с вёдрами у колонки на фоне одноэтажного барака...
Олега её сны заинтриговали до чрезвычайности, он перечитывал письма, выпытывал у Ди и её мамы подробности папиной семейной истории, строил предположения, объясняющие загадочный феномен, и в конце концов набрёл на Идею. Идею сценария семейной саги, в которой шолоховский реализм сочетался бы с магической обыденностью Маркеса, в которой за изломами судеб проступала бы история многострадальной России 20-го века.
Работа над сценарием поглотила его без остатка. Что повлекло сразу три радикальных для Ди последствия. Во-первых, её смутные подозрения, что Олег тяготится присутствием молодой жены и жалеет о женитьбе, переросли в уверенность. Во-вторых, в попытках справиться со смятением - смятением влюблённой женщины, обнаружившей, что не нужна любимому, - Ди стала проводить больше времени в обществе Миши, друга детства Олега, и вскоре почувствовала себя окончательно запутавшейся и несчастной. А в-третьих, тогда-то в её сновидениях и появилась впервые эта дама.
Стрижка "боб", серые глаза, чуть приподнятые к вискам, острые скулы, впалые щёки, нежный подбородок. Сочувственный, понимающий взгляд и слова - ясные, спокойные, убедительные. Тебя закружили эмоции, моя девочка. На самом деле, понять, где любовь, а где химера, очень просто. Спроси себя, от кого из них ты хотела бы иметь детей.
Ответ был настолько очевиден и так легко расставил всё по местам, что Ди опешила. Как она сама не додумалась до такой простой мысли? Скольких душевных терзаний можно было бы избежать! Конечно, в жизни лёгких выходов из сложных нравственных лабиринтов не бывает. Чувство вины так и не оставило Ди до конца, приправляя горечью счастье новой семейной жизни. Иногда горечь пересиливала, и тогда в её сны снова приходила дама, называющая Ди "своей девочкой". Утешала, ободряла, успокаивала. Ди привыкла видеть в ней своего ангела-хранителя, привыкла доверять её безмятежной мудрости.
Но этой ночью лицо дамы было каким угодно, только не безмятежным. В серых глазах стояла тревога, голос пресекался от сдерживаемого отчаяния:
- Проснись, детка! Ты должна поехать к Олегу. Может быть, беду ещё можно отвратить...
Полосатая Ленка спрыгнула с колен хозяина и с независимым видом отправилась на кухню, там спокойней, да и ужин скоро. А приемник не переставал шипеть, трещать, порою и подвывать, словно ветер в печной трубе. При каждом повороте ручки настройки на Горачека обрушивались голоса. Дикторы спешили сообщить последние известия, певцы и певицы пытались подражать ветру, тому, что выл между станциями, истошно кричали и звенели начищенной медью инструменты. Кошмар! Неужели на планете не осталось больше ничего кроме маршей, фокстротов и плохих новостей? Горачек ощутил в груди отвратительную липкую тяжесть досады на сошедшее с ума человечество, тяжело вздохнул и щелкнул выключателем. Зеленый глаз лампы над шкалой настройки погас.
Зачем? Зачем ему это надо? Скоро весна, вот-вот прорастут тюльпаны, сперва - самые ранние махровые, а за ними и триумфы, пора бы уже позаботиться об удобрении для клумб. На той, что прямо перед домом, у него ярко-желтые и красные, цвета пламени с темными, почти черными серединками у основания бутонов, кремовые и белые с алой бахромой лепестков - дальше, в тени двух старых яблонь... А на что ему вся эта головная боль: убийство старика-астматика, пропавшая русская, коллекция, вожделенная толстым голландцем... Неужели ему так уж нужны деньги этого толстяка?
Деньги... деньги не нужны, он бы охотнее принялся за дело, привези для него Магель из своей Голландии, десяток каких-нибудь диковинных луковиц. Сказать, что Горачек взялся за расследование, потому что стосковался по прежней работе? Опять не то. Чтобы поломать голову, ему достаточно соседа, шахматиста-любителя, с его новомодными дебютами, вычитанными в шахматных журналах. Две трети партий Горачек обычно проигрывал, но и одной из трех было достаточно, чтобы комиссар мог снисходительно улыбнуться своему партнеру и насмешливо поблагодарить того за интересную игру.
Что же тогда? Честь мундира? Хе-хе. Мундир все еще висел где-то в шкафу, вот потеплеет, и жена непременно вытащит его на солнышко, чтобы проветрился от запаха нафталина. Мундир тут точно ни при чем. Может быть, просто по привычке? Какая разница, что нами движет - честь, долг или привычка? Он делает, то что должен делать. Он все еще делает то, что должен делать... Но... Достаточно развернуть газету... К черту истерики газетчиков и нытье обгадившихся политиков! Через две недели - весна, и с этим фактом никто ничего не сможет сделать!
Рука Горачека, потянувшаяся было к верньеру радиоприемника, на полпути остановилась и снова легла на мягкий подлокотник. Ладно, довольно! Но что же, однако, мы со всего этого имеем? У Гоштейна младшего - алиби, впрочем, в тот клуб, где он играл в карты, следует съездить самому. Элишка Полакова. Хм, наследство в пятнадцать тысяч... По ощущению, такую сумму она смогла бы скопить сама за год-полтора, продолжая получать жалование у хозяина дома. Глупости. Зоя? С ней пока совсем ничего неясно. Есть еще ее приятель, у него тоже может быть какой-нибудь мотив вроде ревности или мести. Магель? Нет, давай Магеля пока оставим в покое, как клиент он имеет право на то, чтобы его подозревали, по крайней мере, не в первую очередь. Но если очередь до него все же дойдет...
Ночью погода только ухудшилась. На смену промозглому безветрию пришел ветер Злой, порывистый, сырой и холодный он раскачивал деревья и кружил невидимые в темноте неба тучи. Проснулся Горачек от стука хлопающей ставни. "Разобьет еще, чего доброго", - подумал он, понимая, что сон ушел, и лежать с закрытыми глазами так же бесполезно, как пить из пустого стакана. Он поднялся с постели, осторожно и стараясь не кряхтеть, чтобы не разбудить жену, кое-как оделся, обул на босу ногу ботинки, накинул на плечи что-то с вешалки, не разбирая, что именно, и вышел на крыльцо. "Сегодня уже не уснуть", - ясно осознал Горачек, закрыл ставни и вернулся в дом, на кухню, заваривать чай.
Утром тяжесть в затылке никак не могла решить, то ли ей обернуться настоящей головной болью, то ли по позвоночнику спуститься вниз и тогда уже приняться за спину и поясницу. Горачек прислушался к ощущениям и не стал торопить организм с выбором. Комиссар еще вчера решил не набиваться в компанию к Шееру, чтобы у подчиненных инспектора не возникло совершенно ненужных вопросов: "Кто этот усатый старик, чем-то похожий на Бисмарка с того портрета, где лысина канцлера прикрыта фуражкой, и почему этот старик всюду сует свой нос?" Вместо этого Горачек договорился с инспектором о том, что тот заранее отрекомендует его как "тоже служащего полиции" соседу пани Даничевой, э-э... как бишь его... Томашу Барте.
В Голешовице он отправился уже под вечер, рассудив, что к тому времени занятия в гимназии уже закончатся, и учитель будет у себя дома. Горачек не ошибся.
- Пан Горачек? Да-да, господин инспектор мне о вас говорил, - Барта оказался худым и длинным как жердь большеносым блондином, то есть, другими словами, своим выдающимся "клювом" и фигурой напоминал чудную нелетающую птицу.
- О, я вас сильно не задержу. Вопросы? Пан Барта, вопросы у меня к вам, конечно, имеются, но вот... они, понимаете ли, касаются ваших личных отношений с пани Даничевой, и поэтому я задавать их не буду.
- М-м да, - Барта как-то очень поспешно кивнул, даже раньше чем произнес это свое "м-м да". - Вас, вероятно, интересует, были ли мы любовниками? Ваших коллег эта тема очень занимала.
- Нет, не интересует, - Горачек покачал головой и мягко улыбнулся собеседнику. - Не скрою, я бы хотел, чтобы вы мне рассказали о Зое. О том, какой она человек.
- Какой она человек... - опустив глаза, повторил Барта.
- Опять же, и на этом не стану настаивать. Захотите - расскажете. Хорошо? И еще... Собственно, ради чего я приехал. Мне сказали, что у вас есть запасной ключ от квартиры пани Даничевой. Боюсь, этот факт и навел моих товарищей на мысль о ваших весьма близких отношениях с Зоей. Так вот, мне бы хотелось осмотреть ее квартиру, совершенно неофициально, то есть с вашего разрешения. Это возможно?
Квартирка действительно оказалась крошечной. Барта потоптался у входа, покашлял в кулак, сказал, что не хочет мешать и удалился, попросив после, когда пан Горачек тут закончит, занести ему ключ. Осматривать в единственной комнате было особенно нечего. Несомненно, если Шеер и его ребята что-то могли здесь отыскать, они это нашли, впрочем, оставив все на своих местах, то есть, можно сказать, почти в полном порядке.
Комиссар заглянул в шкаф: пара летних платьев, плащ, шляпная коробка на верхней полке, огромный, старый, совсем не дамский чемодан. Дальше. Книжные полки. Все подряд: романы, учебники, журналы. Кровать, два стула, один придвинут к комоду. В комоде один ящик совсем пустой, в других... Горачек понятия не имел, что именно хотел там увидеть. Постельное белье, перчатки, какие-то флакончики. Фотографий нигде не видно, документов тоже нет, но, может быть, их прихватил инспектор. Сверху на комоде - пишущая машинка. Ага, в этом ящике - стопка бумаги, тут же использованные и, похоже, не раз листы копирки, и папка с тесемками.
В папке лежал... хм, роман, листов сто пятьдесят через полтора интервала. На первой странице, сверху, - "Милосердие и справедливость", на последней - ни даты, ни подписи. Незаконченный? Машинально Горачек перелистнул несколько страниц, пробежал глазами по строчкам, потом наугад раскрыл где-то посередине...
- Ревность? По-вашему... - долговязый учитель в изумлении заморгал и поперхнулся, кажется, уже заранее приготовленной фразой.
- А, по-вашему, это полная чушь? - Горачек сделал вид, что только сейчас вспомнил о ключе от соседней квартиры. - Ах да, вот, возьмите, пан Барток, вы мне очень помогли. Что же касается этой нелепой, на ваш, впрочем, как и на мой взгляд, версии, она имеет право на существование, хотя бы уже потому, что может объяснить обе смерти сразу. Вам не кажется? Смотрите: вы убиваете пана Гоштейна, к которому Зоя, без сомнения, испытывает чувство... может быть, не любви, но некой сильной привязанности. Пани Даничева узнает о вашем поступке, приходит в ужас, и... Да-да, я ведь уже сказал, что не считаю такое предположение правдоподобным.
- Вы не понимаете! Это же... - Барта прикрыл глаза и глубоко вздохнул. - Тут совсем другое. Адам Гоштейн, он для нее... Мне об этом известно не так много, ровно столько, чтобы объяснить, чем они обязаны друг другу. Но объяснить - это не то же самое, что почувствовать, а для Зои... Вы меня не понимаете?
- Почему же не понимаю? Вы расскажите. Мне кажется, я сумею понять.
В конце 1918 года, когда немыслимое количество революций взорвало Европу, австрийские войска уходили из России. Воинский эшелон, которым командовал Адам Гоштейн был остановлен на какой-то безвестной станции в украинской степи. Кто хотел разоружить солдат майора Гоштейна, учитель представлял себе крайне смутно, какой-то отряд то ли анархистов, то ли националистов. Командир эшелона отправился на переговоры в домишко, что служил помещением железнодорожной станции, где тут же был взят в заложники. Переговоры сорвались. Выпустив несколько очередей из пулеметов по залегшим где попало незадачливым воякам, поезд ушел на запад. Потерпевший фиаско отряд тоже ушел, бросив связанного майора в станционной сторожке, не забыв, однако, подпалить деревянный домик.
Офицера из огня вытащила Зоя. Тут, казалось бы, могло возникнуть чувство гораздо большее, нежели обычная признательность. Даже, наверное, так и случилось, с той лишь поправкой, что спасенный офицер был вдвое старше своей спасительницы, а пани Даничева имела на руках трехлетнего малыша. Героям несостоявшегося романа предстоял еще месяц скитаний, Зоя заболела испанкой и потеряла сына. Именно потеряла, мальчик не погиб. Барток не знал, как и при каких обстоятельствах это случилось, а спрашивать ему бы и в голову не пришло. Зоя неплохо владела пятью языками, но приехав в Прагу, она больше года молчала, почти не реагируя на слова окружающих ее людей. Известный психиатр тогда посоветовал отставному майору со всей возможной искренностью приложить усилия к поискам пропавшего сына пани Даничевой, ведь это и было единственным, о чем та могла думать. Адам Гоштейн, тоже потерявший жену, однако нашел в себе для этого силы, и даже нанял одного побывавшего в русском плену сослуживца для поездки в Советскую Россию. Поиски, увы, ничего не дали, но с тех пор Зоя смогла вернуться к своей собственной жизни. Пять лет назад, когда в Праге открылось Советское посольство, Зоя теперь уже официальным путем снова попыталась найти мальчика. И опять не получила ничего кроме призрачной надежды и мучительного ожидания.
В рассказе долговязого учителя об истории двадцатилетней давности было все: далекая страна, война, смертельная опасность, предательство и благородство, герой и героиня на долю которых выпадают страшные испытания, не было только страсти и жаркого пьянящего чувства... Нет, если подумать, то роман из этой истории не получился бы.
- Пан Барток, а роман... Извините, там, в ящике комода, я заглянул. Это пани Даничевой сочинение? - прежде чем попрощаться, как-то неожиданно для самого себя спросил Горачек. - Очень, знаете ли, впечатляет. Скажите, а в издательство или в литературный журнал она свою рукопись не отправляла?
- Роман? - приятель Зои не сразу нашелся с ответом. - Она ведь романом это никогда не называла. И читать не давала, не то что бы... но я несколько страниц прочел. Странное произведение. Говорила, что писала что-то вроде дневника. Может быть, она так говорила в шутку? И, конечно, нет, публиковать рукопись она не стала бы.
15 мая 20хх года
- Счастливчик ты, Хват! - Объявил, не скрывая зависти, Сеня Нефёдов, коллега, дежуривший вчера по району и выезжавший на убийство в Красильниково в составе следственно-оперативной группы. - Если бы не отпуск, хрен бы я выпустил из рук это дело! Не дело, а мечта лентяя! Обвиняемый под замком, алиби нема, мотивы прозрачны, свидетельница честна как на духу, вещдоки в наличии. Осталось дождаться заключения экспертов, и всё - гуляй, Вася, обмывай новый плюсик в послужном списке!
Хватов уверенности завистника не разделял. Во-первых, под замком не обвиняемый, а задержанный по подозрению. Во-вторых, его алиби, каким бы хлипким оно ни выглядело, ещё никто не проверял. В-третьих, вещдок в наличии пока один, и тот станет вещдоком только после заключения экспертов. Или не станет, и тогда зависть Нефёдова, который следующие три недели собирается нежить пузо под ласковым болгарским солнцем, обернётся чистым издевательством. В-четвёртых, честная свидетельница приходится подозреваемому женой, а покойному - бывшей женой, и такой расклад Хватову очень не нравится. Тем более, что Серёга Соломенко, опер, беседовавший вчера со свидетельницей, пока Нефёдов писал протокол осмотра места происшествия, по поводу честности этой Веденеевой высказался неопределённо.
"Выглядело всё так, будто она отвечает на автомате. Знаешь, как бывает, когда человек захвачен своими мыслями настолько, что не отдаёт себе отчёта, где находится и что делает? Но было это защитной реакцией или умной игрой... Не уверен. Два к одному, если верить моей чуйке".
Чуйка у Серёги работала профессионально, и треть шансов, отведённая ею под возможность, что Диана Павловна Веденеева, обнаружившая тело бывшего супруга ранним утром вчерашнего воскресенья, ведёт свою игру, здорово портила Хватову настроение. Потому что ставила под сомнение стройную версию Нефёдова и сулила Хватову лишнюю головную боль. С другой стороны, шансы на искренность Веденеевой, по Серёгиной оценке, вдвое больше, а тогда дело действительно обещает быть простым.
Олег Сергеевич Лидин, 1975 года рождения, был убит на своей даче выстрелом в затылок. Жил Лидин уединённо, на людях появлялся редко, выстрела, прозвучавшего где-то на рассвете четырнадцатого мая, никто из соседей не слышал, и кормить бы покойнику мух невесть сколько времени, если бы не сверхъестественная интуиция его бывшей супруги. Дурное предчувствие, разбудившее Веденееву той ночью, оказалось настолько сильным, что Диана Павловна не смогла противиться странному порыву немедленно выяснить, всё ли в порядке с человеком, которого она оставила годом раньше ради брака с единственным близким другом Лидина, Михаилом Шуховым. Впрочем, отношения сторон в этом треугольнике были странными с самого начала.
Веденеева и Лидин познакомились в Институте истории культуры и искусства, где она обучалась, а он преподавал сценарское мастерство. По правде говоря, институт этот - областная шарашкина контора из числа расплодившихся за последние годы вузиков, которые за умеренную плату врачуют раненую гордость юнцов, не сумевших поступить в престижные творческие академии. И преподаватели в этом ИИКИ соответствующие - бывшие библиотекари и музейные работники, художники местного значения, актёры и режиссёры самодеятельных театров. На этом фоне Лидин, успешный сценарист, приложивший руку к созданию многих популярных телесериалов, выглядел несомненной звездой. Не диво, что двадцатилетняя студентка по уши влюбилась в мэтра. И в том, что Лидин, очарованный хорошенькой ученицей, позвал девушку замуж, тоже нет ничего удивительного - такое случается сплошь и рядом. Удивительное началось позже.
Где-то через полгода совместной жизни счастливый молодожён вдруг обнаружил, что общество любимой жены отвлекает его от создания очередной нетленки. Не долго думая, маэстро переселился на дачу, поручив заботу о супруге другу детства, живущему в соседнем доме. Друг отнёсся к поручению столь ответственно, что Диана вскоре не только перестала тосковать по мужу, но и решила сменить его на заботливого Шухова. А мэтр на их решение не только не обиделся, но чуть ли не благославил спевшуюся за его спиной парочку. По словам Веденеевой, Лидин довольно часто звонил и ей, и Шухову, наезжая в город, заходил в гости и даже - та-да-да-дам! - оформил завещание, отписав этим двоим всё свое имущество.
Конечно, насчёт звонков и визитов Диана Павловна могла и солгать, но означенное завещание, составленное по всей форме и заверенное у нотариуса, в бумагах Лидина нашлось. Вот вам и мотив. Тем более убедительный, что у Шухова, владельца мелкой строительной фирмы "Мастерок", дела в последнее время шли неважно. Молодой, но зубастый конкурент, появившийся на рынке строительных услуг без году неделя, уводил у него из-под носа контракт за контрактом.
Итак, мотив имеется - и у Шухова, и у Веденеевой. По части возможностей они тоже поначалу шли ноздря в ноздрю. Она могла застрелить бывшего мужа перед тем, как вызвала полицию, он - незадолго до её приезда, поскольку ночь провёл вне дома. Где именно - пока вопрос. В субботу вечером Шухов вдруг сорвался из дома, сказав жене, что уезжает по делу и вернётся не позднее вечера воскресенья. Объяснить, по какому именно делу, обещал по возвращении. Но вернуться к жене ему не дали сотрудники полиции, прихватили в подъезде. На вопрос, где он был, Шухов ответил крайне неохотно и неубедительно. В пятницу ему в офис якобы позвонил некий аноним, сказавший, что в "Мастерке" завелась крыса, сливающая конкуренту инфу. Убедиться, что аноним не врёт, а заодно узнать личность иуды, Михаил Вадимович сможет, если понаблюдает в выходные за дачей конкурента из недостроенного дома, стоящего прямо напротив дачи. И Шухов, промаявшись больше суток в сомнениях, в конце концов всё же поехал караулить "крысу".
Подтвердить его слова по понятным причинам некому, тайных врагов выслеживают тайно. А даже если бы свидетель и нашёлся... От дачи конкурента до дачи Лидина ночью на машине можно добраться минут за сорок, если не за полчаса. Так что возможности у Шухова и у Веденеевой имелись. И его, и её Лидин впустил бы в дом среди ночи. И к нему, и к ней не побоялся бы повернуться спиной. Но главное - пистолет.
Вальтер ППК калибра 7.65 Лидин и Шухов нашли в конце восьмидесятых. Играли в выселенном под снос частном доме, проломили - то ли случайно, то ли нарочно - подгнившую половицу и наткнулись на жестянку с пистолетом, утопленном в смазке. Там же, под половицей, обнаружились две коробки с патронами. О том, чтобы сдать находку в милицию, у мальчишек, ясное дело, не возникло и мысли. Перепрятали, паршивцы, на чердак лидинского дома: выковыряли из заложенной за ненадобностью печной трубы несколько кирпичей и устроили себе сейф. Пользовались с оглядкой и редко - только когда появлялась возможность выбраться в лес или другое глухое место, где некому застукать подростков за опасным развлечением. Потом остепенились, но пистолет не сдали и не забыли о нём. Во всяком случае, Веденеевой о своей находке рассказали. Правда, где именно хранился пистолет, она, по её словам, не знала, но слова - не доказательство, цена им невелика.
И не снял бы никто с Веденеевой подозрения, если бы "сейф", который показал оперативнику и понятым припёртый к стене Шухов, оказался пустым. Но вальтер лежал на месте, и из него, судя по запаху, недавно стреляли. У Веденеевой, находившейся с полшестого утра под присмотром полиции, возможности вернуть пистолет в тайник не было. А у Шухова, болтавшегося неизвестно где, была. И основания для задержания Шухова у полиции имелись - не придерёшься. Хотя бы за хранение оружия. Теперь дело за медиками и баллистами. Если Лидин убит из найденного вальтера, Шухову не отвертеться. При условии, что его жена не ведёт свою игру. Допустим, сама она не могла подбросить пистолет на место, но если у неё есть сообщник... Тогда копать Хватову - не перекопать.
Ладно, для начала нужно взглянуть на эту дважды жену. Выписать ей повестку на завтра, когда будут готовы заключения экспертов, и хорошенько надавить. Может, и копать не придётся.
Вечер был еще не слишком поздним, а Клуб, в котором Филипп Гоштейн проводил время за карточной игрой, располагался почти по пути к дому и наделе оказался вполне приличным рестораном "У Мартинца". Эстрада у дальней стены пустовала, только оркестр тянул и надрывал мелодию все еще модного танго звуками рояля, саксофона и трубы с сурдиной. На часах было уже начало девятого.
- Свободных столиков у нас, увы, не имеется, - заявил Горачеку субъект, наряженный во фрачную пару. Рыжеватые волосы щёголя, зачесанные назад, бриолиново лоснились, а нос выглядел слишком острым. - Возможно... - продолжить франт не успел.
- Это ничего, - бросил ему комиссар сквозь аккорды и махнул рукой в сторону бара.
У стойки, заказав себе черный кофе "совсем без сахара" и рюмочку коньяку, Горачек еще раз оглядел пространство: два десятка столиков, эстрада, площадка с несколькими танцующими парами в центре. Видимо, отдельные кабинеты находились... хм, черт его знает, во всяком случае, никаких дверей или портьер в мягком полумраке, притаившемся по краям зала, заметно не было.
- Ваш кофе, - объявил молодой человек с той стороны стойки.
- Спасибо, - улыбнулся ему Горачек и пригубил чашку. Кофе был хорош.
Юноше за барной стойкой скучать не приходилось, официанты тоже деловито сновали по залу, один только пижон во фраке стоял без дела, время от времени покачиваясь с носков на пятки. Рядом с бездельником на невысокой конторке стоял телефонный аппарат, и комиссар вынужден был признать, что именно рыжий субъект является лучшим кандидатом в собеседники. Уже привычно сославшись на инспектора Шеера из уголовной полиции, Горачек за второй чашкой кофе выяснил все, что хотел.
Филипп Гоштейн - частый гость заведения. Ах, карты? Господа обычно заказывают один из кабинетов, это если не направо, а налево по коридору от входа, там музыка не беспокоит. Да, Филиппа в тот вечер просила к телефону какая-то дама. Трудно точно сказать в какое время, но, пожалуй, что в половине двенадцатого. Конечно я пригласил его к аппарату. Нет, дама не ждала, у нас так не принято. Я попросил сообщить мне номер ее телефона, а пан Гоштейн действительно перезвонил ей минут через пять-семь, как только смог подойти. Да, пожалуйста, вот ее номер. Голос дамы? Взволнована? Не могу сказать, во всяком случае, она держала себя в руках, а пан Гоштейн, да, он очень обеспокоился и сразу ушел.
Немного подумав, Горачек вернулся к бару и заказал себе еще рюмку коньяку. Хорошо было бы еще раз в тишине подумать и все разложить по полочкам. Но тут оркестр грянул "Кариоку", Горачек вздохнул, выпил коньяк, не почувствовав вкуса, и снова отправился к рыжему, намереваясь воспользоваться телефоном. Нужно было позвонить Шееру.
Привет Франта, узнал?.. Да, я. Музыка? Это я заскочил в заведение, туда, где играл в карты Филипп Гоштейн... Алиби?.. Не вижу особых причин сомневаться, можно еще опросить его партнеров по игре, однако, думаю... Брось, оно того не стоит... Именно, что думаю. Если бы ты меня не перебивал... Да, кое-что есть... Что? По телефону?.. Да, поеду домой и лягу спать... Завтра, и не рассказывай мне о том, что ты теперь не уснешь... Нет, приезжать не надо, ты же знаешь мою Радку... Завтра утром... Понятно... Нет, почему же, проверить никогда не помешает... Петера Магеля? Что ж, разумно... В десять? Да, удобно, до завтра.
Горачек положил трубку на рычаг, поблагодарил рыжего, не такая уж противная у него физиономия, и отправился домой, пешком. "Что-то все-таки забыл", - думал он, шагая в желтом свете фонарей. Только кварталов через шесть комиссар вспомнил, что хотел заглянуть в телефонный справочник, фыркнул и махнул рукой, напугав увязавшуюся было следом уличную шавку. "А может, он был неправ, и следовало дождаться трамвая", - пришло в голову, тогда Горачек поднял воротник и поглубже засунул руки в карманы пальто.
Пасмурное, неприветливое утро, холодный ветер и слякоть под ногами сами по себе нисколько не огорчали комиссара, однако привычная февральская погода обещала перемены, а сюрпризов и перемен он не любил. Знакомый бледно-зеленый дом нашелся на том же месте, что и позавчера, и это уже было неплохо. В электрическом полусвете подъезда Горачек попытался стряхнуть влагу со своей совсем еще новой шляпы, потерпел неудачу и нажал на кнопку звонка у дверей квартиры старого Гоштейна.
Как и в прошлый раз его встретила суровая и немногословная пани Полакова, однако сегодня она лишь повела рукой в сторону кабинета, сама же сразу удалилась в соседнюю комнату. Как минутой позже объяснил Шеер, там, в той комнате, и хранилась пресловутая коллекция старика. Теперь же в присутствии экономки и какого-то Завады из управления полиции известный эксперт герр Магель должен осмотреть раритеты и дать заключение об их целостности и подлинности.
- Как же без него? Больше ведь некому, - проворчал себе под нос Горачек.
- Что? О чем это ты? - встрепенулся было инспектор, но его приятель лишь махнул рукой.
- Послушай, Франта, давно хотел у тебя спросить, ты же вроде таксу держишь, и как это, держать собаку?
- Собаку? - протянул сбитый с толку Шеер, потом вдруг усмехнулся и выставил перед собой обе ладони. - Постой, Яничек, знаю-знаю, ты меня сейчас станешь расспрашивать о всякой ерунде, а когда мое терпение лопнет, скажешь, что давно мечтал завести собаку и хочешь знать, как ее надо воспитывать, чтобы она не грызла мебель и приносила по утрам тапочки.
Да на кой мне твоя собака... - Горачек прикрыл глаза и замолчал. Инспектор поддержал его молчание, хотя явно это стоило ему немалых усилий. - Ладно, об этом убийстве...
- Постой, - Шеер выражением лица показал, что, мол, просит прощения и впредь перебивать не станет, - ты имеешь в виду убийство Гоштейна?
- Гоштейна. Пани Даничева жива. Думаю, она уехала... далеко. Ты, на всякий случай, сделай запрос или просто поговори о ней, с кем там положено говорить в Советском посольстве. - В ответ на удивленное лицо инспектора, Горачек пожал плечами. - Ведь это только моя версия. Кое-что тут, конечно, следует проверить, а кое-что и значения не имеет. Она уехала, полагаю, насовсем. Адам Гоштейн об этом знал, видимо, ее отъезд и был причиной ссоры между ними.
- Другими словами, скорее всего, старик вскоре написал бы новое завещание? - инспектор подался вперед в своем кресле. - Но почему ты решил, что пани Даничева...
- Наверное, и переписал бы... Даничева? Во-первых, содержание найденной сумочки было немного необычным. Нет ключей. Если бы это случилось до убийства Гоштейна, тогда... В любом случае, без ключа от собственной квартиры... Одна сережка. Моя Рада такие вещи тоже хранит в старой сумочке. И еще, вместо духов - пузырек с шампунем. Сунуть его туда мог только мужчина, по ошибке, не прочитав этикетку.
Во-вторых, квартира. Пустой, абсолютно пустой ящик комода. Вот скажи мне, у твоей жены в комоде может быть пустым хоть один ящик? Нет никаких документов. И чемодан. Отвратительный чемодан, старый, его давно на помойку надо выкинуть, а главное - огромный. Дамочка такой чемодан от земли не оторвет. Еще... Что еще? Да, рукопись... То есть на пишущей машинке отпечатанный текст. Она что-то такое исключительно для себя сочиняла. Ее сосед так говорит, что только для себя. Однако печатала через копирку, а в ящике экземпляр только один. Значит второй она забрала с собой.
- А тогда?..
- Инсценировка. Убийство Гоштейна в утренние газеты попасть не успело, а вечером Барта прочел о его смерти. Если бы учитель знал, куда уехала его подруга... Барта не знал, а потому испугался за нее. Отнес в квартиру Зои свой чемодан, может быть и зубную щетку, почему нет? Нашел дома ее старую сумочку, и подбросил на мосту точно перед полицейским патрулем.
- Допустим, хорошо. Советское посольство, говоришь? Да, я слышал о потерянном сыне. Но двадцать лет... - инспектор хмыкнул.
- Двадцать, - эхом отозвался его приятель. - А что касается убийства Гоштейна, - Горачек вдруг поднялся с кресла, подошел к двери в коридор и распахнул ее. Стали слышны приглушенные, неразборчивые голоса из соседней комнаты. Затем комиссар направился к письменному столу и, сняв трубку телефонного аппарата, свободной рукой принялся что-то искать в кармане пиджака. Наконец, на свет был извлечен клочок бумаги, сверившись с цифрами на этом клочке, Горачек набрал номер.
Телефон зазвонил где-то далеко, один звонок, второй, третий, рядом скрипнула дверь, по паркету негромко застучали каблуки, комиссар положил трубку и сам себе кивнул.
- И что это значит? - из глубины кресла в нетерпении подал свою реплику инспектор.
Когда Адам Гоштейн вернулся с фронта и привез с собой молоденькую подружку, как думаешь, к этому отнеслись сын и экономка? Филипп совсем недавно потерял мать, а пани Полакова - хозяйку. Сомневаюсь, что Филипп по малолетству счел отца предавшим память своей супруги, а вот Элишка Полакова... Кстати, парнишку-то воспитывала она, и решение старого Гоштейна лишить своего сына наследства ее возмутило. Опять же у пани Полаковой было больше всего возможностей ознакомиться с уже написанным и лежащем в ящике стола завещанием, она же могла подслушать разговор Адама и Зои, а значит она знала, что пани Даничева не вернется из России за завещанным ей имуществом.
Смерть своего хозяина экономка предполагала выдать за несчастный случай, когда же этот план разрушил доктор, то пани Полакова тут же "вспомнила" о незакрытой входной двери. Кстати, о докторе, пани Полакова почему-то позвонила сначала Филиппу, а уже потом врачу. Почему? Очень просто. Когда она говорила с молодым Гоштейном, его отец был жив и мирно спал в кровати. Элишке было необходимо убедиться в алиби Филиппа, ведь именно он мог стать главным подозреваемым в случае... при неудаче. Пани Полакова не могла звонить в ресторан из кабинета, так она рисковала разбудить старика, и Филипп перезвонил ей по этому самому номеру, - Горачек протянул, наконец, инспектору обрывок странички из блокнота. - Согласись, было бы странно в момент смерти старика идти в другой конец дома, чтобы позвонить по телефону, когда можно... - комиссар показал рукой на аппарат, поблескивающий бронзовым диском с цифрами с письменного стола.
- М-м-да, - Шеер взял бумажку, аккуратно убрал ее в портмоне, прошелся из угла в угол и вдруг спросил: - А Магель? Ты ведь для него... Наверное, ему надо сообщить о том, что это твоя заслуга, или...
- Как хочешь, - пожал плечами Горачек.
- Нет, как же, зачем тебе тогда вся эта морока с расследованием?
- Считай, что мне бы хотелось восстановить мировую справедливости, - усмехнулся Горачек.
16 мая 20хх года
Ди не представляла себе, что душевная боль может быть настолько осязаемой. Пелену милосердного бесчувствия, отгородившую сознание от тела и внешнего мира, когда она увидела лежащего на полу кухни Олега, сорвало, как шквалом, от вести, что Мишу арестовали по подозрению в убийстве. С тех пор прошло больше полутора суток, и всё это время Ди не покидало ощущение, будто у неё в груди поселился садист, который методично обдирает нутро наждаком. Попытки спрятаться от муки за упрямым неверием ("Миша? Убийца? Что за чушь?!") раз за разом проваливались, натыкаясь на безжалостный довод: а кто ещё мог воспользоваться пистолетом, о котором знали только трое? И если раньше у Ди была надежда на злосчастное случайное совпадение, то теперь она разлетелась вдребезги.
- Вы уверены? - выдавила она через силу. - Ваши эксперты не могли ошибиться?
Следователь только неприятно усмехнулся. Он вообще был неприятным, этот Василий Кириллович. Глаза-буравчики, рыжие усы, упорно наводящие на мысль о тараканах, гадкие вопросы с подтекстом. И, что ужаснее всего, Ди сама виновата. О чём она думала, когда откровенничала с тем парнем? В том-то и дело, что ни о чём. Не в состоянии была думать. А расплачиваться за её бездумие Мише, который не виноват вовсе. Не мог Миша... вообще не мог убить, а уж Олега... чушь! Но как быть с пистолетом?.. Мамочки, как же ей плохо! А следователь выстреливает вопрос за вопросом, и каждый жалит, как шершень...
Когда она в последний раз общалась с Олегом? О чём они говорили? Он жаловался на что-нибудь? На плохое самочувствие, подозрительные происшествия, людей, которые ему досаждают? Вообще никогда не жаловался? Тогда, может быть, жаловалась она? Скажем, на нехватку денег, деловую несостоятельность нового мужа, мрачные финансовые перспективы? Когда и в какой форме Олег сообщил ей о завещании? Ей не показался странным его поступок? Здоровый, далеко не старый мужчина вполне мирной профессии вдруг озадачивается вопросом, кому оставить имущество после своей смерти, и оставляет его бывшей жене и другу, к которому она ушла. Он дал какое-нибудь объяснение? И оно её удовлетворило? Ничего не насторожило её, не встревожило? Она не пыталась расспросить бывшего мужа подробнее?
Ди сдерживалась из последних сил, и только мысль о том, что следователь нарочно выводит её из себя, давала ей силы не сорваться. Но, наверное, она всё-таки сорвалась бы, если бы её мучителю не позвонили. Взглянув на мобильник, этот гад досадливо поморщился, поколебался, принимать ли звонок, но потом всё же попросил Ди выйти в коридор и подождать. Она вскочила, забыв про лежащую на коленях сумочку, кое-как впихнула обратно выпавшие оттуда мелочи и вылетела за дверь.
Спасительная передышка помогла ей взять себя в руки. Что бы он понимал, этот Хватов! Мыслит в примитивных категориях обывателя, а Олег был идеалистом. Материальный мир и люди с их отношениями интересовали его только с точки зрения идей. Смысл, свобода, ответственность, совесть, справедливость, разные уровни бытия и связи между ними занимали его куда больше житейской "суеты сует". К смерти он относился не как к страшному концу, мысли о котором надо гнать от себя до последнего, а как к шагу в неведомое. Если Ди и удивило сообщение Олега о завещании, то не потому, что он вдруг задумался о смерти, о которой размышлял часто, а потому, что имущественные вопросы прежде его не волновали. И его объяснение ("Не хочу радовать своей смертью папашину родню, которая ни разу не проявилсь с тех пор, как папенька бросил жену с годовалым младенцем. Это не отвечает моему представлению о справедливости мироустройства") не показалось ей неубедительным. Другое дело, что решение Олега назначить наследниками её и Мишу, не отвечает общепринятым представлениям о справедливости, включая представления самой Ди. Но Олег только отмахнулся от её попытки протеста, как отмахнулся в своё время от их с Мишей попытки выпросить прощение.
- Стоп! - Оборвал он их на первой же фразе, когда они явились к нему на дачу с видом нашкодивших щенков. - Избавьте меня от патетики. Мишка говорил мне, что я веду себя, как последняя скотина, Ди. Я подумал и понял, что не должен был жениться, но не знал, как об этом сказать, чтобы тебя не обидеть. Вы исправили мою ошибку, и всё на этом. Все поют и танцуют, конец индийского кино. А теперь валите отсюда, пока у меня рабочий настрой весь не вышел.
Ди не сомневалась в его искренности. Олег вообще никогда перед ней не притворялся, даже из добрых побуждений. Но как растолковать это предубеждённому следователю?
Растолковывать ничего не пришлось. Позвав её в кабинет, Хватов переключился на вопросы о пистолете и месте его хранения, на которые она не могла ответить, потом на вопросы о Мишиных конкурентах и недоброжелателях, о которых она знала мало, а потом вдруг вцепился клещом, выспрашивая о каких-то Узунове и Самариной, о которых Ди вообще никогда не слышала. Но следователь всем своим видом демонстрировал неприязненное недоверие и довёл Ди до такого состояния, что, получив разрешение идти, она взвилась, как подброшенная, снова уронила сумку и усеяла содержимым пол по всему кабинету.
*
Предчувствия Хватова не обманули: завистник-Сеня таки сглазил его удачу. А как славно всё складывалось! Веденеева нажиму поддавалась, уже и слёзы были на подходе, наверняка удалось бы дожать до потери контроля, если бы не звонок опера, который разбирался с информацией на компьютере Лидина. Ничего сенсационного Петров не нарыл: в социальных сетях покойный не развлекался, личных писем по мылу не писал, электронный дневник не вёл. Но один факт Хватова заинтересовал: судя по деловой переписке и датам рабочих файлов, последние восемь месяцев Лидин занимался только сценариями для популярного мелодраматического сериала "Хозяйка гостиницы".
- А как же сценарий века, ради которого он удрал от жёнушки? Эпическая семейная сага с мистическим уклоном? Веденеева утверждает, будто бы Лидин работал над ней, не вылезая из-за компьютера ни днём, ни ночью.
- Есть там папка "Щербатовы" с материалами, подходящими под ваше описание, но последний файл в ней - от тридцатого августа.
- Выходит, Лидин бросил работу над своим гениальным детищем всего через два месяца после развода? И ради чего, спрашивается, было дрова ломать?
Тут на мобильник пришёл сигнал, известивший Хватова о звонке от Соломенко, которому было поручено узнать о состоянии банковских счетов Лидина.
- Привет, Василий Кирилыч. У меня для тебя плохая новость. Гущин резал сегодня два трупа из Климовска и передал Сан Палычу пули, которые из них извлёк. Так вот, похоже, они из нашего вальтера.
Климовск - городок в часе езды от областного центра - присылал свои криминальные трупы сюда, потому что собственной криминалистической лаборатории у них не было. А Сан Палыч Леонтьев был тем самым баллистом, который делал заключение по пуле, убившей Лидина.
- Дьявол! - расстроился Хватов. - Теперь придётся устанавливать связь Шухова с климовскми трупами. Выходит, застрелив Лидина, он покатил туда? Или наоборот? Что говорит Гущин про время их смерти? И кто они, вообще, такие?
Серёга мог назвать только фамилии климовских покойников - Узунов и Самарина. Время смерти, по оценке Гущина, - примерно полдень воскресенья. Лидина застрелили восемью часами раньше.
Ещё Соломенко сообщил, что на счету Лидина лежит немногим больше двух миллионов рублей и что за три недели до смерти он снял ровно полмиллиона. Наличными, которые заказал в банке заранее.
Хватов поручил Серёге связаться со следователем в Климовске, выяснить подробности убийства Узунова и Самариной, узнать всё, что можно, о жертвах, а потом пробежаться по знакомым Шухова, порасспрашивать их на предмет его связей с покойниками, а заодно поинтересоваться, не выплатил ли он недавно срочный долг размером в поллимона.
Новости выбили Хватова из колеи, и дожать Веденееву у него не получилось. Что окончательно испортило ему настроение.
*
Ноги донесли Ди до парка, а дальше объявили забастовку. Упав на ближайшую скамейку, она расплакалась, полезла в сумку за платком и обнаружила, что диктофон, который она всегда носила с собой на случай, если вдруг услышит любопытный разговор или в голову придёт удачная мысль для сценария, включён на запись. Механически, почти не думая, что делает, она переключила его на воспроизведение последнего записанного файла. И услышала голос следователя.
В первый момент она даже не поняла, что произошло. Потом сообразила: уронив сумку в первый раз, она не заметила отлетевший под стол диктофон, который включился от падения, и подобрала его только после второго падения сумки. Вот ведь рояль в кустах! Задумай Ди такой фокус нарочно, у неё наверняка ничего не вышло бы.
Точного содержания телефонных разговоров следователя по его репликам было не восстановить, но главное Ди уловила. Застрелив Олега, убийца поехал в соседний Климовск и прикончил ещё двух человек - тех самых Узунова и Самарину, о которых пытал её Хватов. Последний убеждён, что убийца - Миша, и теперь направит все силы на поиски связи между ним и новыми жертвами. Связи, которой нет и никогда не было, в этом Ди абсолютно уверена. Доказывать Мишину невинновность никто не собирается, а значит, этим должна заняться она сама. Именно должна, это, можно сказать, дело чести. Ведь Мишу арестовали по милости Ди.
17 мая 20хх года
Прошлой ночью она уснула, только приняв снотворное, а этой не спала вовсе. Чтобы доказать Мишину невиновность, нужно хотя бы приблизительно представлять себе, что могло произойти, а у Ди ничего не складывалась.
О том, где лежит пистолет, знали только Олег и Миша. Свой секрет они берегли. Миша, помнится, был очень недоволен, когда Олег рассказал Ди историю их мальчишеской находки.
"Ты ещё объявление повесь - с указанием точного местонахождения. Чтобы нам светила статья не только за хранение, но и за применение. Говорил я тебе, что нужно его сдать..."
"Ага, чтобы нам выпили всю кровь, отняли пару недель жизни на заполнение бумажек, а то и посадили. Брось, Мишка! Ди не станет болтать, да она и не знает, где мы храним игрушку. А случайно вальтер никто не найдёт, мы качественно его спрятали".
Если Миша пистолет не брал (а он точно не брал), получается, взял Олег. Скажем, для защиты. Кто-то ему угрожал, или он узнал что-нибудь этакое... опасное, решил подстраховаться и забрал вальтер из тайника. А убийца каким-то образом завладел его оружием. Допустим. Но как убийца попал среди ночи в дом? Не Олег же его впустил! Перелез через забор и открыл дверь отмычкой? И Олег, который в это время был внизу, на кухне, ничего не услышал? А пистолет, выходит, лежал на виду? Чушь какая-то...
Или, допустим, убийца залез в дом, когда Олега не было. Залез, обшарил всё, нашёл пистолет. Что мешало ему дождаться Олега? Зачем возвращаться ночью, снова возиться с отмычками, лишний раз рисковать?
Но, предположим, причина была. Тогда остаётся главный вопрос. Зачем убийце, оставившему за собой три трупа - один в Красильниково и два в Климовске - везти пистолет в областной центр и возвращать его в тайник, устроенный когда-то Олегом и Мишей? Откуда он вообще знал про этот тайник?
По всему выходит, что Олег кому-то о нём рассказал. Именно Олег, не Миша. Миша, узнав о смерти друга, не стал бы покрывать убийцу, сказал бы полицейским, кому проговорился про тайник и пистолет...
Но на Олега это не похоже. Он был одиночкой, социализированным вариантом гессевского Галлера. Кроме рано умершей матери, Миши и Ди, близких людей у него не было. А с неблизкими Олег не откровенничал. Нет, бирюком его никто не назвал бы, он мог обаять любого собеседника и поддержать любой разговор, только не позволял разговору касаться тем, которые не хотел обсуждать. А нелегальный пистолет - не самая подходящая тема для обсуждения со случайными знакомыми. И даже не случайными.
Остаётся единственная возможность. Олег за этот год с кем-то сблизился. И этот кто-то оказался убийцей или сообщником убийцы. Нужно ехать в Красильниково и расспрашивать соседей. Возможно, они вспомнят что-нибудь, о чём не рассказали полиции в воскресенье.
*
В посёлке Ди долго не везло: большинство дач по будням пустовали, хозяева всё больше приезжали на выходные, а те, кто уже заселился на лето, с Олегом только здоровались при встрече и насчёт его гостей ничего сказать не могли. Только в одиннадцатом по счёту доме соседи оказались более осведомлёнными.
Игорь Ильич и Любовь Андреевна, супруги-пенсионеры, переехали на дачу в конце апреля. Через пару дней после приезда Игорь Ильич выносил мусор и встретил около контейнера Олега. Они немного поболтали на обратном пути - о здоровье, погоде, дачно-огородных делах, а у калитки их перехватила Любовь Андреевна и затащила отнекивающегося соседа на чай.
- У Любаши аж сердце прихватило, когда нам сказали... Она - большая поклонница Олега. - Старик вздохнул. - Журнал выписывает с анонсами телепрограмм, все фильмы по его сценариям обводит красным, чтобы не пропустить..
В тот вечер Олег был, как всегда, мил и любезен, рассказывал о своих задумках про героев сериалов, которые смотрела Любаша, расспрашивал хозяев о детях и внуках. Но ответы, похоже, слушал не слишком внимательно.
- Про Марьяну два раза спросил, какой она класс заканчивает, зятя Павлом назвал, а он Пётр... Любаша поняла, что человеку не до нас, перестала донимать его разговорами. А Олег помолчал, да вдруг сам разговор завёл. Про милосердие и справедливость. Спрашивал, как мы считаем: противоположности это или две стороны одной медали. Милосердно ли милосердие без справедливости, есть ли абсолютная справедливость, или она у каждого своя. Долго мы тогда проговорили, чуть не до полночи засиделись. А больше, считай, и не общались. Так, перекинулись пару раз словечком при встрече. Он каждый вечер гулять ходил мимо нашего дома. Нет, всегда один. Гостей его мы ни разу не видели.
Ди вышла за калитку и подумала, что больше разговоров сегодня не выдержит. Постояла, посмотрела на оставшиеся до конца улицы дома, потом на тропинку в сторону станции... И обомлела. По тропинке ей навстречу двигалась баба с испитым лицом, сальными, наполовину седыми патлами. Но поразила Ди не внешность бабы, а яркая олимпийка неповторимой сине-жёлто-красной расцветки. "Цвета румынского флага, прозвучал у неё в голове насмешливый голос Олега. - Носить стесняюсь, а выкинуть не поднимается рука, мне этот костюм ещё мама подарила". Ди кинулась женщине наперерез.
- Простите, откуда у вас эта куртка?
- А тебе чего? - агрессивно просипела баба.
Но, увидев сотенную бумажку, смягчилась и объяснила, что костюм, а также спальник, пенку и ещё пару годных шмоток оставил после себя чудик, который жил до них в старой красильне. Нет, чудика они не видали, только шмотки. Нет, на той неделе они ночевали в городе, в подвале с отоплением. А приехали позавчера, как потеплело.
Ди добралась до дома полумёртвая от усталости и расстройства. Найти бродягу, бросившего олимпийку, нереально, это ясно. Судя по тому, что он исчез, бросив "годные шмотки", смерть Олега на его совести. Хотя, может быть, он только свидетель и сбежал, испугавшись убийцы, который его видел. Так или иначе, без бродяги невиновность Миши ей не доказать. Она, конечно, сообщит о куртке в полицию, но полиция исполняет поручения следователя, а следователь уверен, что убийцу они уже поймали. Что же делать?
"Подскажи мне, - мысленно обратилась Ди к призрачной даме, приходящей к ней в сны. - Ты знала, что Олегу грозит беда, и, наверное, можешь узнать, кто его убил. Помоги мне, прошу тебя!"
18 мая 20хх года
Чем дальше, тем отчётливее Хватов понимал, что дело против Шухова не складывается. Доказательная база зияла дырами, и заткнуть их никак не получалось. Следов крови, пороха, ружейной смазки на одежде или в машине Шухова эксперты не нашли, образцы почвы, выковыренные из подошв его ботинок и протекторов шин его "Гранты", оснований для заключения, что Шухов побывал на даче Лидина, не давали. Конечно, он мог добраться туда другим транспортом, предусмотрительно надеть запасную одежду и обувь, которая теперь валяется где-нибудь на мусорной свалке, но дыр это соображение не заделывало.
Никаких свидетельств того, что Шухов наделал долгов и сидел в глубокой финансовой яме, Соломенко не обнаружил. Да, дела у "Мастерка" в последнее время не блестящи, конкурент увёл у них два муниципальных заказа и нескольких клиентов рангом пониже, но Шухов никогда не жил на широкую ногу, и его накоплений пока хватало, чтобы удерживать фирму на плаву. Деньги, снятые Лидиным с банковского счёта, погоды в этом смысле не делали. Да и не всплыли они нигде, эти проклятые поллимона.
Сам Шухов выглядел подавленным и потерянным, но при этом твёрдо стоял на своём: сутки с вечера субботы по вечер воскресенья он провёл в недостроенном доме напротив дачи конкурента, вальтер из тайника не брал, не видел его много лет и никому, включая жену, про тайник не рассказывал.
Но хуже всего, что оперативникам не удалось связать Шухова с климовскими покойниками. Если всё остальное ещё не исключало его виновности в убийстве Олега Лидина, то отсутствие связи между Шуховым и Узуновым с Самариной превращало обвинение в нелепицу. Даже больной на всю голову маньяк, застреливши друга, не помчится в соседний город убивать совершенно незнакомых людей. Шансы же, что они знакомы, судя по всему, близки к нулю.
Узунов, азейрбаджанец по отцу и русский по матери, родился в Баку, в Климовск переехал десять лет назад. Приобрёл овощной ларёк, торговал фруктами-овощами, которые привозили ему из Азейрбаджана родственники отца, а жил поначалу у родственников матери. Потом сошёлся с Самариной, которая жила в Климовске с рождения и торговала на том же климовском рынке, выкупил долю квартиры у её бывшего мужа-алкоголика, там и поселился. Бывший муж купил себе в деревне с двумя старухами халупу, вместе с которой сгорел по пьяному делу минувшей зимой. Можно представить себе (хотя и с трудом), что у него нашёлся кореш или родич, посчитавший Узунова и Самарину виноватыми и решивший отомстить. При богатом воображении можно допустить, что торговля фруктами служила Узунову прикрытием для криминального бизнеса, или что Самарина делала авансы кому-то из горячих соотечественников сожителя, или даже что конкурентная борьба во фруктово-овощной коммерции Климовска приняла уродливую кровавую форму. Но как ни напрягал Хватов воображение, ему не удавалось придумать, где могли пересечься дорожки владельца строительной фирмы в областном центре с рыночными торговцами в Климовске, в котором у Шухова, по словам его знакомых, не было никаких дел.
"Пойду проветрюсь, - решил Хватов. - На ходу легче думается". Но не успел он встать, как на столе зазвонил телефон.
- Василий Кириллович? Это Родимцев, следователь из Климовска. Мы нашли свидетельницу, которая видела в воскресенье человека, выходившего из подворотни дома, где проживали Самарина и Узунов. Время подходящее, примерно половина первого. Невысокий, русый, возраст около сорока пяти, шёл быстро, заметив свидетельницу, отвернул голову. Но она успела заметить, что он похож на бывшего мужа Самариной, Виталия. Очень похож. Она бы поклялась, что это Виталий и есть, если бы тот прохожий не выглядел таким франтом. Костюм, туфли, портфель - всё новое, свежая стрижка, лицо выбрито. Самарин-то всё больше в рванье ходил, не брился неделями, стригся раз в год. Ну, а с портфелем его вовсе никогда не видели, в лучшем случае - с авоськой.
- Думаете, зимой в деревне сгорел кто-то другой? Или всё-таки родственник?
- Не знаю. - Родимцев вздохнул. - Будем проверять обе версии. Но в любом случае с вашим фигурантом этот тип не имеет ни малейшего сходства. Я показывал свидетельнице фото.
- Но как?.. - Хватов осёкся, услышав трель мобильника. - Простите, мне звонят по другому телефону. Я перезвоню вам.
- Ты почто свидетелей запугиваешь, Василий Кирилыч? - Жизнерадостно наехал на него Соломенко. - Скажи спасибо добрым дяденькам-операм, что запуганные бегут к ним, а не к канадской границе.
И добавил уже без шутовства:
- Тут Веденеева пришла. Интересные вещи рассказывает. Решай, ты к нам или мы к тебе?