Кашин Анвар : другие произведения.

  

  Нет, судари мои, сей рассказ мне не принадлежит, но все же я хочу поделиться им с вами, поскольку отец Бертран, монах-селестинец, не просил хранить в тайне ничего из сказанного. Возможно, старый отшельник понадеялся на волшебные свойства тягучего и терпкого рубиново-красного вина, которым он наполнял наши стаканы. Забвение всех обид и разочарований - эти дары должны были обрести мы, освободив от своего бремени третью или четвертую бутылку. Так и случилось. Действительно, на следующее утро в моей памяти возникали лишь неясные, смутные картины, рождаемые тенями от пляшущего язычка догорающей свечи, да покатые волны голоса Бертрана, плывущие над столом. Позже, спустя какое-то время, история, тогда поведанная мне, по большей части снова сплелась в моей голове волокнами фраз в причудливый гобелен, впрочем, зияя в некоторых местах прорехами, до сих пор скрывающими от моего сознания отдельные подробности случившегося.

  

  ... Так же вскоре получил я письмо от приора монастыря в Д'Ажане. Его преподобие отец Этьен писал мне, что в прошлом году, перед самым Рождеством Христовым, почил в бозе старый мой приятель брат Себастьян, бывший виноделом в том пределе. Назначенный на место его брат Ноэль, с котором, признаться, прежде я знаком не был, проявил должное усердие и сумел сохранить от всякой порчи вина, хранящиеся в монастырских подвалах. Однако, Господу было угодно всего несколько месяцев спустя приблизить к своему чертогу и Ноэля. Будучи наслышан обо мне от покойного Себастьяна, приор в своем послании вопрошал о моем здоровье и согласии приехать в Д'Ажане как можно скорее, чтобы, вознеся молитву по душам ушедших братьев, принять на себя заботы о грядущем урожае монастырских виноградников и об остававшихся к тому времени полными двух больших бутах* и о семнадцати больших и малых бочках, так же наполненных вином. Не мешкая собрался я в путь, ибо скорбные мысли о моем друге, о преемнике его дела и о пребывающих до сих пор без должного попечения плодах их труда, тревожили мою душу.

  

  ...В остальном монастырь за последние годы нисколько не изменился. После молитвы и обильной трапезы я спустился осмотреть подвалы, где хранилось вино. Вместе со мною и мне в помощь отец Этьен отправил юного послушника, коего все звали братом Гийомом. Вина я нашел неплохо сохраненными. Приор напрасно тревожился о содержимом бочек, стараниями Гийома похвальная чистота в подвалах не сообщала воздуху запахов плесени и затхлости, которые так легко передаются находящимся в бочках винам.

  Я знал, что мой старый друг Себастьян умер от сердечной болезни, сильные приступы которой уже не раз испытывал до того. От чего скончался отец Ноэль, доселе мне было неведомо, и я поспешил расспросить об этом моего молодого провожатого. С его слов, несчастье постигло моего предшественника, когда тот окуривал серным дымом внутренность одного из больших бутов, только что опорожненного и приготовляемого для вина будущего урожая. Каюсь, сожаление о случившемся смешалось в моей душе с гордыней, ибо я вспомнил, как Себастьян лет пять тому назад спорил со мной, настаивая на том, что курение серы - есть дьявольское наущение и суть уподобление нечистому. Позже, летом, когда небывалая жара обрушилась на Д'Ажане и стала у самых створок тяжелых дверей подвала, то и дело проникая внутрь вслед за входящими, наш спор с Себастьяном разрешился. В тот год мой друг кроме прочего потерял пять бочек прекрасного вина и приобрел такое же количество самого обычного уксуса, а подвалы, в коих я исполнял свои обязанности, не понесли никакого урона. Видимо, после этого случая Себастьян убедился сам и сумел убедить приора своего монастыря, а, возможно, и самого аббата в несомненной пользе и небогопротивности окуривания внутренности винных бочек.

  Что же до смерти отца Ноэля, то печальный случай произошел с ним из-за его собственной оплошности. Он приоткрыл крышку бута и заглянул внутрь. Неосторожно вдохнув удушливый дым, он, по всей видимости, отпрянул назад, ударился затылком о край люка и после уже не смог выбраться из серных клубов, задохнувшись насмерть.

  

  ... ибо ничто не может произойти вопреки воле Господней, и каждый сам в ответе за грехи свои перед Творцом. Смерть же отца Ноэля не выглядела бесспорно случайной. Как часто, подозревая злой умысел, мы сами приближаемся к смертному греху. Но и проходя мимо пагубного, отворачиваясь от скверны, мы ступаем по ладоням, подставленным под наши ступни врагом рода человеческого. Кроме того, тот кто убил отца Ноэля, мог желать гибели и другим людям, коль скоро и они вольно или невольно имели возможность стать на пути убийцы. Следовало разобраться и выяснить причины случившегося, если причины эти скрывались не в одном только небрежении.

  Первым делом, я нашел возможность побеседовать с Гийомом о том, что за человеком был брат Ноэль, и как могло произойти с ним столь печальное событие. Юноша поведал мне, что еще в прошлом году брат Ноэль числился всего лишь келейником отца Этьена, и никто не мог предположить его назначения на должность смотрителя винных подвалов. В искусстве виноделия брат Ноэль не слыл особо искушенным и во всех вопросах полагался на мнение Гийома, который многое уже к тому времени успел перенять у своего покойного наставника и моего друга. Для самого Гийома это было и хорошо и плохо. С одной стороны, получалось, что молодой человек сам был волен решать какие дела требуют его первейшего внимания, а с чем можно подождать. С другой же стороны, приближалось время сбора урожая, и Гийом знал, что молодое вино по своему нраву подобно доброму псу: всегда готово отозваться на ласку и заботу, но на его истинную дружбу и преданность может рассчитывать только настоящий хозяин. Хозяином же и мастером, приготовляющим благороднейший из напитков, юноше еще только предстояло стать когда-нибудь. Брат Ноэль, напротив, нисколько не тяготился подобными думами, и предпочитал проводить большую часть времени вне стен, хранящих бочки с вином. Праздностью или благочестивыми размышлениями, молитвами или же беседами о суетном были наполнены его дни, Гийом о том не ведал.

  

  ... Несчастье с Ноэлем произошло около полудня, а его мертвое тело было обнаружено юным помощником часом или двумя часами позднее этого. Гийом же вплоть до того времени, как спустился вниз в поисках брата Ноэля, все утро чистил старый давильный чан у входа в подвал и мог точно указать на тех, кто за какой-то надобностью входил и выходил из хранилища. Летом дубовые двери всегда должны быть плотно закрыты, и за соблюдением этого правила юноша хоть и бессознательно, но очень строго следил, не отрываясь от своего занятия.

   В тот день по каменным ступенькам сначала вниз, а потом вверх прошли брат келарь с послушником, помогавшим поднять тяжелую корзину, нагруженную провизией для кухни. Потом в подвал зачем-то спускался Жозеф , юноша, пока не имеющий монашеского сана. Он в тот же день должен был отбыть куда-то на юг, кажется, в Прованс, в одну из обителей иезуитов, и ему тоже могло понадобиться что-то из припасов.

  Рассказ Гийома о Жозефе был скуп на подробности. Жозеф прибыл в Д'Ажане за полгода до печальных событий, точнее однажды он появился, верхом сопровождая отца Этьена, возвращавшегося из города. Говорили, будто стройный темноволосый юноша нанес смертельную обиду некоему дворянину, а затем ему же нанес еще более смертельную рану на дуэли. С тех пор молодой человек якобы вынужден был скрываться, однако, никто не мог назвать имени того, кого привел на порог смерти хрупкий и невысокий мальчишка. Каким бы бурным и таинственным ни было недавнее прошлое Жозефа, будущее его рисовалось вполне определенным и благопристойным. Юноша готовился принять постриг, и в скором обретении им монашеского сана сомневаться не было причин, ибо и отец Этьен, и даже его высокопреподобие господин аббат благоволили ему. Кстати сказать, Жозеф за прошедшие полгода очень сдружился с молчаливым и неторопливым в суждениях Гийомом. В том меня совершенно убедили осторожные слова последнего и его нежелание обсуждать прошлое своего приятеля. А между тем разговоры в аббатстве ходили самые невероятные. Истина зачастую томится в неволе, скрываемая молчанием, и только слухи, рожденные неведением, всегда свободны. Более всего болтали о Жозефе и его былом распутстве...

  

  ... Отец Этьен спускался в подвал уже позднее, не получив ответ Ноэля на свой зов в полумраке, приор отправился далее на поиски.

   Обо всем услышанном я осторожно, чтобы не вызвать беспокойства и досужих толков, разведал у келаря и приора, кои во всем подтвердили слова брата Гийома. Тогда, исполнив вечернюю молитву, пошел я в свою келью, думая уже об ином. О том, что завтра предстоят моим ногам немалые испытания. Не меньше двух, а то и целых три лье потребуется им пройти по монастырским виноградникам, дабы смог я своими глазами узреть то, из чего надеюсь с Божьей помощью и старанием братьев получить молодое вино ко дню всех Святых.

   Келья же мне досталась та самая, в которой жил мой предшественник брат Ноэль. Отец Этьен сам забрал и вынес из скромной, подобающей простому монаху комнаты, небогатые пожитки покойного. Могло статься, что у Ноэля нашлись бы родственники и наследники, пожелавшие получить что-нибудь на память о почившем. Я принялся за обустройство своего нового жилища. Моих собственных вещей у меня с собою было мало. Путешествуя налегке, много проще по любому поводу руководствоваться лишь своими мыслями, нежели в противном случае ощущать к тому же на себе еще лишний груз мирских забот и привязанностей.

  Из всего убранства в келье имелся сундук, плоская крышка коего могла служить столом. Еще здесь же находилось невысокое ложе...

  

   ...Причиной тому была неустойчивость и жалобное поскрипывание толстых досок, призванных поддерживать тело здешнего обитателя во время его сна. Основанием узкому ложу служили две колоды, и, глянув вниз, я заметил, что один из деревянных постаментов шатается. Видимо, средством борьбы с такой неустойчивостью моему предшественнику служил клинышек, который можно было назвать просто щепкой, подкладываемой под неровный край колоды. Что ж, я попытался привести в действие сей нехитрый способ, но что-то мешало моей щепке утвердиться на своем месте. Колода по-прежнему шаталась. Тогда мне пришлось наклонить от себя все сооружение и... и я заметил нечто! Внутри колоды было выдолблено небольшое отверстие, и оно, это отверстие, скорее всего, и служило причиной... Однако, не это важно. Предисловий было более чем достаточно, вместо них следовало сказать о том, что я нашел в обнаруженном мною нехитром тайнике. Там был спрятан золотой медальон, весьма изящный и, кажется, полый внутри. С кряхтением поднявшись на ноги, я поднес вещицу к закатному свету солнца, еще в достатке льющемуся в окно. Да, там была скрытая пружинка, поддев ее особым образом, я достиг результата. Крышка откинулась, а внутри обнаружился портрет красивой молодой дамы. Не улыбайтесь, не думаете же вы, что мои годы и мой сан позволят мне слукавить и сказать о юной красавице с портрета, будто бы она не была молода и прекрасна. Только портрет, спрятанный внутри медальона оказался для меня второй неожиданностью, а первой - был фамильный герб, выгравированный...

  

  На воротах большого и богатого дома в Понтиви был точно такой же герб. Едва ли с тех пор прошло двадцать лет, скорее, немногим меньше. Когда вспыхнул бунт красных колпаков, Виконт де Гленвиль волей своего господина, французского короля, находился с войсками в Голландии. Дом сгорел, подожженный разъяренной толпой, и в огне пожара погибла молодая жена виконта вместе с маленьким ребенком на руках. Я никогда бы не решился и не решусь теперь напомнить отцу Этьену о том времени и тех событиях. О том, какой безжалостной и слепой стала его месть, о десятках, а, быть может, и сотнях повешенных оборванцев. О том, какое прозвище заслужил у крестьян в округе их бывший добрый хозяин, вдруг ставший жестоким и кровожадным господином с почерневшим и искаженным ненавистью лицом. Каждому известно, что никакая месть не может утолить горя и напоить иссушенную отчаяньем душу. Это известно каждому здравомыслящему человеку, но может ли испытавший подобное горе...

  

  ... Все это я узнал от братьев, которым за вечерней трапезой по обычаю должен был явить сведущность в деле, мне порученном. Я выставил на стол несколько привезенных с собою бутылок из старых своих запасов и к полуночи знал уже почти всю правду о каждом, с кем вкушал хлеб и вино и о тех, кого за столом с нами не было. Причем о последних я знал даже более того, что могла вместить в себя одна только истина. Особо же меня интересовали те, кто спускался в подвал в то роковое для брата Ноэля утро.

  Брат Огюст, здешний келарь, хоть и был прославлен моими сотрапезниками во множестве историй, однако я не стал уделять его персоне внимания более обычного, ведь он спускался в подвал вместе с послушником и к тому же пробыл там совсем недолго.

  О Гийоме мне не удалось узнать многого. Братьев не занимали их собственные рассказы о парнишке, родившемся в деревне неподалеку, и с малых лет приученном отцом к нелегкому труду на винограднике. В одну из холодных зим мать мальчишки заболела и умерла. Тогда отец отдал своего сына в монастырь на попечение моему старому другу Себастьяну, а сам подписал контракт с вербовщиком и ушел в солдаты. Больше о родителе Гийома никто ничего не слышал. Мальчишка же теперь вырос и возмужал настолько, что принялся брить светлую поросль у себя на щеках и над верхней губою...

  

  ... вряд ли это имело значение. Гийом не убивал брата Ноэля. У парнишки не было и не могло быть для содеянного никакого повода, но юноша знал об убийстве более того, что нашел нужным рассказать мне и приору. Так же очевидно, что причиной смерти моего предшественника послужил спрятанный им медальон. Медальон принадлежал отцу Этьену и, вероятно, был похищен его келейником. Приор после смерти Ноэля пытался отыскать золотую безделушку среди вещей покойного, но волей случая эта находка досталась мне. Загадка медальона оставалась для меня неразгаданной. Ноэлю обладание этой вещью принесло сначала должность смотрителя винных подвалов, а затем смерть.

  Верно было бы рассудить, что Господь воздаст каждому по делам его, и уж не мне быть на этом свете орудием, коим Всемогущий пожелает покарать грешника. А мне... мне надлежит покаяться, ибо порок любопытства тяжек. И коль скоро, потворствуя пороку сему, наполним мы разум множеством суетных помыслов, то сделаем его бессильным для разумения доброго и истинного. Кто бы ни убил несчастного Ноэля, мне не постичь всех причин и стремлений принявшего на душу свою грех смертный.

  

   ... прежде чем отдать украшение его владельцу.

  Спускаясь в подвал, я вдруг замедлил свой шаг. Меня все еще не отпускала мысль о Жозефе. Выходило ведь, будто бы это он бежал после убийства Ноэля. Мне вспомнился вчерашний вечер и один из братьев, что чуть более усердно воздавал должное доброму вину. Когда я помог монаху добраться до его кельи, он напоследок попытался облобызать меня и слегка заикаясь поведал мне, что мальчишка, тот самый Жозеф, о котором я спрашивал, на самом деле, ни кто иной, как сын отца Этьена, воскресший из мертвых, и посланный Господом приору в награду за его смирение благонравие. Только теперь мне стало понятно столь деятельное участие отца Этьена в судьбе молодого человека. Действительно, разве не мог он уцелеть, а медальон...

  

  Гийома я нашел не сразу, и, кажется, впервые застал его за праздным занятием. Парнишка читал книгу и был целиком поглощен этим. Заглянув ему через плечо, и пробежав глазами несколько строк, я убедился, что перед юношей лежит раскрытый на середине рыцарский роман. Не иначе Жозеф оставил на память своему приятелю небольшой потрепанный том с рассказом о подвигах Роланда.

  Смущению моего помощника не было предела. Впрочем, я только усмехнулся и тотчас, чтобы не дать мальчишке собраться с мыслями, завел речь о своей находке. Лишь только увидав в моей руке медальон, юноша смутился еще более прежнего и потупил взгляд. Несомненно, Гийом видел украшение раньше. У меня тут же мелькнула мысль, что отец Этьен не стал бы показывать какому-то послушнику свою памятную вещь, а Ноэль и вовсе берег медальон пуще глаз. Значит, вчерашний подвыпивший брат был прав, Жозеф, действительно, приходится сыном приору, и, пожалуй, именно в руках Жозефа довелось разглядеть фамильную реликвию моему юному другу.

  На мой вопрос о том, на кого похожа красавица с портрета, в глазах юноши, сменяя друг друга, отразились удивление, страх, досада и гнев. Однако, Гийом тут же погасил в своем взоре все чувства и продолжал молчать понурив голову. Когда же сказал я, что сей портрет принадлежит матери Жозефа, юноша недоверчиво, но с явным и нескрываемым облегчением кивнул мне. Я спросил, не находит ли мой собеседник схожих черт в ее лице и лице молодого человека, с которым был он так дружен? Опять мне достался смущенный кивок. Мне многое стало понятно.

  Чтобы убить человека, по моему разумению, надобно иметь к тому серьезную причину и немалую долю решительности. И то и другое я мог бы предположить в достаточной степени и у его преподобия отца Этьена, кто ранее звался виконтом де Гленвилем, равно как и у юного Жозефа. Оба они имели и возможность, и основание для столь тяжкого греховного деяния, как смертоубийство. Но сей страшный поступок не есть суть и порождение порочных страстей, а только...

  

  Примерно здесь мне придется признать, что вино, которым угощал нас отец Бертран, было и в самом деле превосходным. Сохраняя разум в хрустальной чистоте, выпитое сначала лишило меня дара речи, а затем увело мое сознание в те небесные выси, с коих неразличимы суетные дела окружающего нас мира.

  Проснувшись на другой день, я долго лежал в постели и отчего-то думал о давно ушедшей молодости. Без сожаления, с одной только легкой грустью вспоминая свои юношеские увлечения. Почему сознание мое выбрало этот путь, и отчего мне на ум пришли давно забытые образы? Этого мне теперь не объяснить. Память - удивительный инструмент человеческого разума. Вы можете забыть, сколько ложечек сахара положили всего секунду назад в кофе, и будете помнить лицо улыбнувшейся вам случайной незнакомки. Будете помнить его всю жизнь. В моем же случае я помнил еще и ее имя.

  Анна де Гленвиль. Нет-нет, она была счастлива, ее боготворил муж, знатный вельможа, у нее было все: прекрасный дом, утопающий в цветах и зелени сада, положение в обществе, прелестная маленькая дочь...

  

  Ноэля мог убить один только его помощник. Отец Бертран об этом не сказал ни слова, напротив, он всячески убеждал нас в обратном. Однако, кто хоть раз чувствовал удушающее зловоние тлеющей серы, усомнится в правдивости поведанного Гийомом. По доброй воле не стал бы Ноэль, нерадивый смотритель подвалов, посвящать ни минуты времени столь неприятному делу, как окуривание винных вместилищ, когда имел возможность поручить оное послушнику. Означать это может только одно, именно Гийом ударом по голове сперва оглушил монаха, а после поджег плошку с серой внутри винного бута и сунул в люк голову беспомощной жертвы.

   Жозефина де Гленвиль, дочь прекрасной и незабываемой незнакомки из моей юности, была той, ради которой Гийом мог совершить любой подвиг и пойти на любое преступление. Я ничего не знаю о причине, которая заставила девушку скрываться, переодевшись в мужское платье, в монастыре своего отца. Скорее всего, и Ноэль не знал этой причины. А юный послушник... Нет! Юный влюбленный рыцарь, думая, что на портрете украденного медальона изображена его желанная, убил коварного Ноэля, считая, что этим предотвратит опасность разоблачения, нависшую над дамой сердца. Да разве иначе бы поступил Роланд из книжки Жозефины? Пусть у Гийома не было меча и доспехов, но за честь своей возлюбленной... Ох, пожалуй, мне стоит остановиться, еще немного и я рискую заговорить стихами, а ведь это не рыцарский роман, и, вообще, это не моя история.