Аннотация: Вроде бы закончила правку :) Если есть желание сравнить с тем, что было, - прошу!
Глава 1
ЛунаХолодных дождей, 830 г. от о.Г.
- Ай, да-а-а... А-пчхи! Вечность забери! - Мильфа чихнула и попыталась теснее закутаться в старенькую шаль. Море дышало холодом.
Позади старухи смутно мерцал окошками небольшой рыбацкий поселок. Трепал жухлую траву на пустынных улицах резкий, порывистый ветер, постукивал калитками, скулил в трубах, загоняя обратно клубы серого дыма. В такую погоду мало кто выбирается из дому - разве только нужда заставит.
Сказать, что ее подтолкнуло к двери, старица, бредущая по горной тропинке, и сама бы не смогла. Непокойно было, тревожно. Вышла покрепче воротца притянуть, чтобы не теребил их осенний сквозняк - и только за околицей сообразила: ноги сами понесли ее к знакомой землянке. Не мудрено: сколько ж передумалось за последние две седмицы - да все об одном... И так Мильфа ладила, и этак вертела, а проку чуть. Не измыслила, чем помочь девчонке. Тогда-то, пол-луны назад, одна мысль билась - успеть!.. не оставить Ньер вдвоем с умирающей матерью.
Ветер чуть стих и идти Мильфе стало легче.
Долго умирала знахарка. И ведь ясно все было, ясно с самого начала, а все равно надеялись. Сердце сжималось при взгляде на девчонку; на то, как суетилась она у материной постели, как вдруг бледнела и потеряно опускала руки...
Невероятно, что лекарку вообще достали живой из-под оползня. Искали почти сутки. Еще бы! - это ж надо в такую даль забраться! Ну, вот скажи: зачем ее с тропы понесло на Лиерров склон? Да после дождей, да в одиночку... Точно другого времени для сбора трав не нашла! Ничего бы с укровником этим не случилось, собрала б корни, когда земля просохла.
Не унюхай ее под навалом Рестанова псина, так бы и не нашли. Когда откопали - казалось, места живого нет. Но Гвен дышала; и через полчаса пришла в сознанье. Мильфе до сих пор снился ее взгляд - ясный до самого последнего вздоха. Долго-долго смотрела она на дочь... Будто прощенья просила. Прощалась.
Знахаркой называли женщину в поселке, но она была искусней любого травника - и тех даже, что составляли снадобья жрецам. Редко кто задумывался, почему же Гвен выбрала захолустье и жизнь почти впроголодь - много ли возьмешь с рыбаков? - вместо того, чтобы перебраться в сам Гишлос. Конечно, сначала пришлось бы со жрецами объясниться, но ведь не безродная же она, хоть и пришла со стороны... А откуда, кстати, пришла-то?
Старуха даже споткнулась от неожиданности, вдруг сообразив: здесь, в Гиш-Лахсе, лекарка могла не опасаться расспросов. Здесь все рады-радехоньки, если есть кому на хвори пожаловаться, у кого мазей-настоек взять... То-то и Клашан, плут старый, ни разу словом жрецу не обмолвился про знахарку. Двенадцать лет молчал. И Гвен, наверно, предупреждал, когда тот в поселок наведывался.
А если то-ной молчит, разве кто другой скажет? Жрец-то два раза в год наезжает, а болячки донимают постоянно.
Вот и получается: смотрели на чужачку искоса, но приходить - приходили. Если, конечно, понадобится что-нибудь.
Да знахарка и сама не стремилась вжиться в тесный мирок Гиш-Лахса. И домик-то вон где поставила - без нужды и не пойдешь. Дочка ее, Ньер, тоже всегда сторонилась деревенских. Малышкой еще была, когда они с матерью появились тут, но никогда с детьми рыбаков не играла. То ли мать не пускала, то ли сама не хотела. А вот постарше стала - лет в шесть-семь, - изредка появлялась на окрестных уступах. Чаще всего летом, когда ребятня чуть ли не круглые сутки по улицам носится.
Старуха с трудом переставляла ноги. Тропинка за две недели, казалось, длинней стала. И ветер опять разошелся - того и гляди опрокинет да обратно к деревне покатит.
...Потом девочка бывала в поселке только с порученьями матери. Не сказать чтоб она дичилась людей... наверное, видела просто: рядом с ней многим становилось неуютно. Какая-то неправильность, чуждость сквозила в широко поставленных раскосых глазах, в острых чертах треугольного лица, во всем ее облике.
Да и то сказать, кто ж без нужды пойдет к морю? А она ходила. Почти каждый день бродила по берегу, вороша ногами желтый песок, забредала по колено в зыбкую воду. А травы? Порою мнилось, девчушка знала их лучше матери. Хотя нет, не знала... Скорее, чувствовала. Чуяла. Ее чутье поражало всех, кроме Гвен. Та как будто воспринимала все таланты дочери как должное, отшучиваясь от случайных вопросов. Все молчала - ждала, видно, когда подрастет девчонка. А нынче поздно стало... Ньер, похоже, теперь и не узнает, что скрывала мать и почему.
Мильфа вздохнула с облегчением, преодолев очередной поворот. Скальные зубцы укрыли ее от холодного ветра, и скоро тропинка выбралась на широкий карниз, выстланный бледно-зеленым калганом. Кое-где меж валунов, наполовину вросших в землю, проглядывали острые листочки морозника, чьи белые, едва ли не прозрачные, цветы распустятся перед самым снегом, в луну Ледяного дыхания.
В укромном закуте, укрывшись от стылого осеннего бриза каменным выступом, притулилась не то хижина, не то землянка. Старица кряхтя и охая спустилась по искрошенным ступенькам к щелястой двери.
На стук первой отозвалась кошка. Слышно было, как хрипло мяукая она вертелась у порога. Потом раздался неясный шорох, прошлепали по полу босые (Вечность моя! - в такую-то холодину!..) ноги и дверка приоткрылась.
- Юшка, куда?! - Но кошка серой тенью метнулась мимо ног старухи и растворилась в ветреном сумраке. - Только посмей мне не вернуться!
Из вороха одеял, больше похожих на тряпки, вслед беглянке смотрела расстроенная худющая мордашка.
- У, поганка! Опять на три дня пропадет... Нойи Мильфа, заходите!.. Только если вы за мазью, она не готова еще. Я тут...
Девушка замялась и зябко повела узкими плечами, снова пряча руки под тряпье.
- Да ладно, уж вижу - плохо тебе, - проворчала старуха, усаживаясь на лавку и оглядываясь. Хозяйка виновато поежилась.
Обычно аккуратная комнатка травницы сейчас выглядела так, словно ветер, донимавший рыбаков последние дни, порезвился и тут. Около погасшего очага кучей валялся принесенный хворост, на столе выставлены, наверно, все уцелевшие миски и чашки, а черепки тех, которым не повезло, кое-как сметены к стене. А уж что творилось в уголке с травами и вовсе не передать!..
Но Мильфа будто ничего не заметила.
- Посмотри-ка, до чего себя довела! И так одни глаза были, а сейчас и подавно... В чем душа только держится? Ты хоть ела сегодня? Вижу, что нет - очаг-то холодный...
- Да ела я!.. - хрипло возмутилась Ньер. - С вечера похлебка оставалась. Я просто подогревать не стала!
- Ну, почитай, все равно что голодная. Разве ж можно холодное в болезни есть? Да и погодка-то вона как разгулялась... По ночам мерзнешь, небось? Одеял-то накрутила - страсть! А греют они тебя? То-то... Топить надо.
- И топила, - шмыгнула больная, вернувшись на лежанку. - Только давно. Вчера или позавчера... Не помню.
- У тебя жар никак? - присмотрелась Мильфа и кряхтя встала, чтобы подойти к девушке.
Ту и правда лихорадило: обычно бледное лицо горело нездоровым румянцем, на лбу блестела испарина, темные волосы склеились в унылые сосульки. Одним словом, плохо девчонке - и дня три уж как плохо. Но храбрилась, дуреха, отговаривалась:
- Не надо, бабушка, сидите!.. Ну, есть немного... самую капельку. Полежу чуть-чуть, и все пройдет...
Но тут девушка зашлась сухим кашлем.
- Ай, Вечность моя! Да что ж ты делаешь, негодница?! - старуха была уже у лежанки. - Ньер, ты же горишь вся! И давно ль у тебя это "немного"? Ох, что ж я раньше не собралась... Так ведь и до могилы недолго! Неужто надумала вслед за матерью? Нет, девонька, не отпущу я тебя...
И она, продолжая бормотать, живо засновала по комнатушке.
- Одежка-то у тебя потеплее есть? А нет - и не надо, так дойдем. В одеяле, да шалью вот еще тебя укутаю. Только... Где ж у тебя обувка-то? Вона куда засунула... Ну, хоть не дырявые.
Сноровисто орудуя голиком, старая ворчунья добыла из-под лежанки разношенные башмаки, подняла хозяйку, которая никак не могла совладать с кашлем, и замотала ее в шаль.
- Обувку-то наденешь сама?
- Да не пойду я никуда, нойи Мильфа! - кашель наконец отпустил, и Ньер смогла вставить слово. - Как же я дом оставлю? И Юшка... Она ж придет все-таки. А тут - никого. Травы опять же прибрать надо, вам мазь обещала, а завтра то-ной Клашан должен за настойкой придти...
- Прекрати упрямиться и надевай! Юшка!.. Поди, не убудет с нее, коли самой пропитание добывать придется. Ну, вот и умница! Сейчас до меня добредем, отлежишься. Я тебя чаем горячим напою, с шалфеем, с мать-мачехой. А за травы не беспокойся - я завтра девчонку соседскую за ними пришлю. Давай-ка помогу...
Упрямица смирилась и под старухины приговорки влезла в башмаки; Мильфа, сокрушенно качая головой, помогла ей доковылять до двери. "Ай, как плохо-то!.. И у меня как нарочно поясницу разломило. Теперь ведь с седмицу точно самой выкручиваться придется... Ну, зато и Клашану не унять одышки", - с ехидством подумала старая перечница.
На плато ветер, нашедший наконец лазейку в скалах, почти опрокинул их. Ньер снова закашлялась, хотя спутница укутала ее шалью до самых глаз. Но когда они вышли на тропинку к Гиш-Лахсу, идти стало легче: ветер подталкивал в спину - то легонько, словно помогая, то грозя сбить с ног.
С перерывами, останавливаясь, когда Ньер одолевал кашель, они добрели до старухиного двора на окраине. Хозяйка толкнула незапертую дверь, и скиталицы окунулись в благословенное тепло.
Мильфа осторожно усадила больную на лавку - Ньер сразу привалилась к теплому боку очага и закрыла глаза, - а сама, размяв посиневшие пальцы, занялась огнем: подбросила хворост и водрузила на крючок котелок с травами. Потом, ворча под нос, взялась освобождать девушку от тряпья, в которое та была замотана.
- Надо же до чего себя довела... Нет бы сразу ко мне прибежать. Что я выгоню, что ли? Вся в мать - та такая же была... Сколько раз в гости звала - нет. "Лучше ты, Мильфа, заходи..." И что ей в деревне не нравилось? Клашан даже домик предлагал неподалеку поставить!.. Еще бы! С его-то нескончаемыми хворями - да в такую даль ходить, да еще в горы! Не на виду, конечно, домик, за околицей - видать, остерегался жреца-то... А ей подавай хижину - и все! Хоть бы о девчонке подумала... Чуть насмерть не замерзла там - вона к теплу как тянется...
Старуха с беспокойством смотрела на Ньер, прижавшуюся к стенке очага.
- Да, девонька, не поднять мне тебя. Силы мои давно уж Вечность взяла... Что ж делать-то, а? Ладно, пока шалью укрою, а там, может, к соседям сброжу за помощью, коли в себя не придешь. А пока простыни согрею...
Мильфа часто мерзла по ночам, поэтому в очаге всегда лежала наготове пара гладких камней. Обернув тряпицами, старуха положила их в постель - один в ноги, а второй чуть ниже подушки - и сверху застелила теплым одеялом. Потом сняла с огня закипевший котелок и нацедила полную кружку горячего травяного чаю. Постояла, покачала головой и, достав с дальней полки заветный туесок, добавила в отвар целую ложку меда.
Склонясь к больной, хозяйка попыталась ее приподнять, чтобы усадить ровнее.
- Давай, девонька, просыпайся... Надо выпить, пока не остыло... А потом в кровать ляжешь - и спи себе, сколько спится.
Забытье постепенно отступало, но глаза открываться не хотели. Старуха почувствовала, что девушка приходит в себя.
- Бабушка?..
- Я, я... Вот, на-ка, пей скорее.
Ньер ощупью нашла протянутую кружку, поднесла ко рту.
- Ну, вот и умница! - Мильфа подхватила опустевшую посудину и осторожно поставила на стол.- А теперь давай ложись...
И потянула девушку в сторону кровати.
- Да я прямо здесь... - пробормотала та, прилаживаясь обратно на лавку.
- Нет уж. Ну-ка вставай, вставай... Тут всего-то два шага сделать. Будь ласкова, уважь старуху... Зря я, что ли, старалась? Идем, идем...
Продолжая приговаривать, хозяйка довела больную до кровати и, откатив чуть остывшие камни к стенке, уложила на постель.
- Вот и славно, вот и хорошо... Спи себе.
Ньер только блаженно вздохнула. Старуха вытащила один из камней, оставив тот, что лежал в ногах, - пусть греет, - подоткнула одеяло и пошла сама устраиваться на ночлег.
Сон. Яркий и летний: теплые волны, как шаловливые котята, лижут ладони. Ослепляет глаза - синее снизу и голубое сверху, резкие блики скользят по воде: щуришься, щуришься, но веки сами опускаются, а под ресницами блестят слезы... Ей снова два года.
Два - как в тот день, когда они с матерью впервые пришли к морю. Ласковому, нежному... Вдруг оно потемнело, берег исчез, волны превратились в громадных зверей и весело перекатывались под бешеный вой холодного ветра, грозя опрокинуть крошечную лодчонку. В ней, на самом дне, крепко вцепившись друг в друга, испуганно жались две хрупких фигурки... Страх и восторг.
Ньер несмотря ни на что любила море.
Сон опять изменился. Она лежала на мягком песке, а где-то рядом спорили голоса: один - резкий, вызывающий настороженность, другой - мягкий, успокаивающий... Уговорчивый.
"Наверное, опять из деревни кто-то. Пришел с какой-нибудь хворью и требует сразу ее извести. Как только маме терпения хватает с ними возиться?"
Ньер возмущенно хмыкнула и почувствовала, что лежит не на песке, а в постели.
"Ух, какие сны яркие! Даже вставать не хочется... Но надо. Я, наверное, до полудня проспала. Почему меня мама не будила?.."
И вдруг словно в холодный омут нырнула:
"...Мама же умерла! А я болела... Потом - Мильфа... Я, должно быть, у нее дома".
Девушка приподняла мокрые ресницы и попыталась разобраться, кто же тогда ведет такой оживленный разговор. Голос старухи она узнала почти сразу же - это она пыталась успокоить раздраженного собеседника. Второй голос, надменный и жесткий, странно ломался и взвизгивал; не разобрать даже, кто шум поднял - мужчина ли, женщина. Но более чем ясно слышалось: человек - кто бы он ни был - привык сразу получать желаемое.
- Иди, милок, иди... Какая настойка, если она очнуться еще не успела? Скажи отцу, пусть не ждет пока.
Послышалось еще одно недовольное восклицание и стук калитки - Мильфа, видимо, все-таки выпроводила незваного гостя. Почти сразу раздались шаркающие шаги, скрипнула, приоткрывшись, дверь.
- Ишь ты, вынь да положь ему настойку... Перетерпит. Жрать меньше надо да зенки бесстыжие заливать, старый боров. О-ох!.. Спину-то как ломит ... А ведь по полведра всего принесла, едва-едва на суп да отвар хватит. В следующий раз Риску попрошу - вроде Ирмелы сегодня дома нет, не будет попрекать девчонку, - старуха по привычке бормотала себе под нос, снимая уличную обувку. - Надо ж, грязи сколько дожди натопили, и просохнуть не успевает - вона, солнце-то снова тучами затягивает. Ладно хоть потеплело чуть...
Мильфа кряхтя перенесла масляно блестевшие ведра через порог и подвесила у поставца. Ньер хотела вскочить - подхватить их, помочь, - но даже ног с кровати спустить не сумела. От резкого движения потемнело в глазах, и она бессильно откинулась на подушку.
Шевеление в углу не прошло для старухи незамеченным.
- Никак в себя пришла? Ну, слава Вечности! Я уж думала...
Она не договорила, бросила тряпку, которой собиралась подтереть воду, натекшую с кожаных боков, и, неловко повернувшись к порогу, с поклоном коснулась груди. Ньер приметила над дверью змееголов, по обычаю сплетенный в кольцо из семи стеблей. Считалось, он хранит дом и осеняет живущих в нем благословением Вечности.
- Полноте, бабушка, неужели все так плохо было? - слабо улыбнувшись, спросила девушка.
Хозяйка, сердобольно качая белокосою головой, засеменила к кровати:
- Ох, милая, я дурным делом-то уж и не чаяла тебя в уме видеть... Шутка ли! Неделю в жару лежала! И все бормотала, бормотала - то про кошку свою, то мать вспоминала да порывалась к землянке бежать... Раз у самой двери тебя поймала, насилу в кровать воротила. Уж после этого Рису позвала - девчонку соседскую, которую травы посылала твои забрать. С ней тебя и выхаживали.
Ньер будто в полусне слушала мирную, задушевную воркотню и чувствовала легкие прикосновения сухонькой ладони, проверявшей, нет ли жара, не остался ли в груди изнуряющий кашель.
- Сейчас-то лучше, - успокоено заключила старуха. - Теперь тебе только остаток болезни выгнать да сил набраться - и хоть сразу чашу пить.
Девушка чуть порозовела и слабо запротестовала.
- Да шучу я, шучу, - улыбнулась Мильфа, и от уголков выцветших глаз разбежались задорные морщинки; поправила одеяло и вдруг лукаво прищурилась: - Или есть на сердце кто?
Дочь знахарки снова помотала головой. На слова уже сил не оставалось, и она опять провалилась в сон, все еще похожий на забытье, но уже не грозящий смертью, а несущий исцеление.
Последние две седмицы Холодных дождей слились для Ньер в сплошные тусклые сумерки. Она подолгу спала, едва просыпаясь только чтобы поесть и выпить приготовленные Мильфой настойки и отвары, и тут же засыпала снова. Жар больше не возвращался, постепенно исчез кашель, и однажды девушка проснулась с ясным ощущением, что она здорова. Глядя на позднее солнце, лучи которого с трудом пробивались сквозь пленку окна, она безотчетно улыбнулась и впервые сама села в постели. От очага к ней сразу скользнула легкая тень и, поддержав за плечи, помогла удобнее устроиться:
- Ну, наконец-то! Я думала, ты никогда окончательно не проснешься! Все спала и спала... Бабушка говорила, так и должно быть, но мне казалось, ты впала в спячку, как ишльи! - тут говорившая звонко рассмеялась.
- Ты, наверное, Риса? - Ньер отвела глаза от окна и попыталась разглядеть собеседницу. Ею оказалась рыженькая девчушка года на три-четыре младше нее, невысокая и тонкая, как рябинка-семилетка.
- Ага... А откуда ты знаешь? - на еще по-детски округлом лице удивленно распахнулись голубые глазищи, но девчонка тут же сообразила: - Наверное, бабушка сказала, да? Точно! Она же говорила, ты приходила в себя, когда жар спал... А потом снова уснула. Я даже не знала, что так долго спать можно! Меня-то Ирмела всегда за час до восхода будит, а иногда так хочется хотя бы до дневного порога не вылезать из-под одеяла!..
Девочка снова улыбнулась.
- А ты - Ньер, дочка знахарки, - тут она приумолкла и после паузы тихо добавила: - Жаль, что твоя мама умерла... Правда, мне очень жаль. Я...
Риса опустила глаза, а Ньер, до этого слушавшая рассеянно, напротив, пристально всмотрелась в грустное лицо и мягко тронула за руку помощницу Мильфы. Но та уже опять улыбалась, будто не замечая мокрой дорожки на щеке.
- Ой, что это я? Болтаю и болтаю, а тебе отвар выпить надо, пока не остыл. Бабушка строго-настрого наказала!
Девчонка вскочила с края постели и кинулась к очагу, в притворе которого томился чугунок с травами, нацедила кружку и осторожно подала выздоравливающей:
- Вот! Пей скорее, а то подогревать придется!
Ньер глотнула и скривилась - отвар оказался настолько горьким, что свело скулы:
- Неужели вы меня все время этой гадостью пичкали?! Тогда удивительно, как я раньше не проснулась - она и мертвого плеваться заставит!..
- Пей, пей... - улыбка, казалось, никогда не покидала лица Рисы. - И вовсе мы тебя не этим отваром отпаивали!.. Его бабушка сегодня первый раз сделала, из твоих же трав, между прочим. Подумаешь, капельку горчит. Он зато, знаешь, какой полезный! Ук-реп-ля-ющий, вот!..
- Конечно, знаю... Еще бы не знать, если я сама для него полынь собирала, - проворчала Ньер, делая еще один осторожный глоток и снова передергиваясь. - "Капельку..." А ты сама-то его пробовала? Ну-ка, возьми, для интереса...
Но Риса поспешно отодвинулась от протянутой кружки:
- Н-нет, спасибо... То есть - да, пробовала. И ничего страшного! Так что пей скорей, а я пока тебе кашу разогрею, - и она быстренько отошла подальше.
Ньер только усмехнулась и принялась за отвар, стараясь не только отправить его в желудок, но и удержать там.
Ее мучительница крутилась между столом и очагом, а краем глаза следила за отважной борьбой и, как только миновала опасность и кружка опустела, снова подскочила к постели:
- Видишь?.. и ничего страшного! А вечером бабушка еще сделает! Она сказала, тебе его еще седмицы две пить придется, чтоб...
- Ну уж нет! - возмутилась Ньер. - Тако-о-ой отвар я пить не буду!
- Да ведь... - От изумления девочка даже не сразу сообразила, как ответить строптивой больной.
- У меня от одной кружки живот чуть узлом не завязался, а к концу седмицы что будет?! Вы же меня уморите! Но, - девушка лукаво улыбнулась своей онемевшей сиделке, - я подскажу бабушке Мильфе, какие травы нужно добавить в отвар, чтобы смягчить горечь. И ты сможешь пичкать меня этой гадостью сколько душе угодно.
Риса облегченно рассмеялась и забрала кружку:
- А не надо было болеть!.. Хорошо, бабушка хоть немного знает, чем простуду лечить, иначе сама бы выкарабкивалась. Сейчас вон полдеревни хворями мучаются, а к кому бежать - не знают. И ждут не дождутся, когда ты снова на ноги встанешь!.. Староста уже несколько раз и сына своего, Тарила, присылал, и даже, - тут ее голос упал до шепота, - сам вчера приходил... Все настойку требует. Только бабушка его даже на порог не пустила! Сказала, нельзя тебя тревожить, пока сама не проснешься.
- А толку-то от этого... Ну, проснулась, - тоскливо вздохнула Ньер. - Только придется страждущим еще потерпеть: я встать-то не могу, не то что с мазями-отварами возиться.
- Ну и что? - жизнерадостность этой пичуги была неиссякаема. Как, впрочем, и ее вера в бабушку Мильфу: - Ты же сама сказала - подскажешь бабушке, как снадобья делать, какие травы брать, чем... Ой! У меня каша-то, наверно, подгорела!
И девчушка опять сорвалась с места да так, что юбка взметнулась. От очага послышался облегченный возглас и стук ложки о тарелку; по комнатушке поплыл аппетитный запах. Ньер сглотнула слюнки:
- Неси скорее! Даже подгоревшую!..
- Сейчас, - Риса добавила к пшенной каше здоровенный ломоть хлеба и протянула миску, обиженно сопя: - И вовсе она не горелая...
- Неужто проснулась наконец?
Дверь открылась как раз, когда Ньер успела положить в рот первую ложку обжигающе горячей и восхитительной стряпни, поэтому на слова вошедшей хозяйки девушка смогла только кивнуть.
- Вот и хорошо, - продолжила Мильфа. - Ты ешь, ешь... Потом успеем наговориться. А ты, Риска, бегом к себе давай - я видела, Ирмела возвращается. Сейчас, правда, к Исене-вдове зашла, но, чую, ненадолго. Трети не пройдет, как дома будет.
Девочка будто сжалась вся и, торопливо махнув Ньер на прощанье, стремглав кинулась из избы.
- Надо же, до чего девчонку запугала, - старуха покачала головой, глядя в окно, как Риса скачет через лужи к калитке. - В собственном доме вздохнуть лишний раз боится. С Рестаном, что ли, поговорить? Да без толку. И как только из такого мужика подкаблучника сделать умудрилась? Никогда бы не подумала...
Ньер подбирала с тарелки последние крошки и внимательно слушала рассуждения старухи:
- Бабушка, а Ирмела - она... мачеха Рисы?
- А?.. да, - Мильфа отошла от окна. - Родную-то мать уже лет шесть как схоронили. А через два года, как Раину Вечность позвала, Рестан снова хозяйку в дом привел. Первые годы жили душа в душу: Ирмела и с Риской - как с дочерью, и та ее мамой звала... А потом понесла молодуха да и потеряла ребеночка-то. Луну почти сама не своя ходила... Уж не знаю, что ей тогда в голову дурную взбрело, но с той поры будто отыгрывается она на падчерице. И то ей не так, и се не эдак. Девчонка из кожи вон лезет, угодить старается, да только тычки с подзатыльниками зарабатывает... А отец ровно не видит - молчит да старается пореже дома бывать. Вот баба и крутит, как хочет, никакой управы на нее нет.
Старуха сокрушенно покачала головой и вздохнула. Ньер слушала недоверчиво - можно ли ненавидеть легкую, непоседливую птаху? Да только реакция самой Рисы не оставляла сомнений: так пугаться одного лишь имени мачехи...
Девушка потрясла головой. Мысли разбегались, а снова накатившая слабость постепенно затягивала в сон, поэтому все размышления пришлось оставить на потом.
- Ладно. Я смотрю, ты уже носом клюешь. Давай-ка сюда плошку, пока не уронила, и ложись - рано тебе еще думки думать. Да я, клуша старая, опять за языком не уследила, - хозяйка подхватила пустую миску. - Как каша-то, понравилась?
- Ага, давным-давно такой не ела!.. - уже сонно пробормотала Ньер, стремительно проваливаясь в мягкую, теплую и такую знакомую пелену забытья.
Осенью солнце садится рано, поэтому, когда подопечная Мильфы снова открыла глаза, за окном туманились сумерки. По комнатушке плыла сонная тишина, и Ньер решила было, что проспала до рассвета, но тут на крыльце скрипнула дверь и послышалось привычное бормотание старухи:
- Ох, Вечность моя! Кости-то ноют - не иначе дождя с утреца ждать...
Девушка чуть улыбнулась в темноте.
- Бабушка, - окликнула она, - я долго спала?
- Да недолго, милая, - отозвалась та. - Едва ли часа два с третью набежало. Коли по-летнему считать, еще и заката-то не было. Неужто я тебя своим ворчаньем разбудила?
- Что вы, бабушка! Сама проснулась.
Ньер с наслаждением потянулась и начала выпутываться из одеяла.
- Ну, коли так... Я вот только-только успела до старосты сбродить. Настойку отдала, а то замучил уже, старый пень.
Дочка знахарки удивленно замерла на постели:
- Вы знаете, чем грудную жабу лечить? А Риска говорила - только простуду...
- Да куда там знаю! Что ты! Я ж ему просто верейник с долгим волосом заварила: вреда никакого, хоть и пользы чуть, - Мильфа усмехнулась, - а дня три спокойных у нас теперь есть. Да и Клашан, может, поменьше волноваться станет. И вот еще, милая... Нам с тобой, верно, зимовать-то вместе придется, посему давай-ка без лишних поклонов. Я ж тебе, поди, не чужая теперь? Так будь ласкова, чтоб я от тебя выканья больше не слышала. Да ты и сама уж начала меня бабушкой величать на Рискин манер. Вот и зови на здоровье.
Ньер начала было возражать, но старуха и слышать ничего не хотела:
- Мало ли - привыкла!.. Одно дело незнакомцу уважение оказать, а другое - со своими разговаривать. Ты дома-то, поди, не выкала?.. То-то и оно!
Пришлось согласиться.
Разговор ничуть не мешал домовнице хлопотать по хозяйству. И пока девушка сражалась с одеялом и собственной слабостью, собираясь на прогулку по комнате, та успела наново растопить почти угасший очаг, затеплить пару лучин и разложить на столе кое-какие травы с явным намереньем приступить к приготовлению очередного снадобья для болящей. Занятая этими неотложными делами, старуха заметила кощунственное самовольство, только когда Ньер, сбив наконец одеяло в сторону, попыталась встать на ноги.
- Нет, надо негодница какая! Тебе ж рано еще!.. - бросив на стол связку полыни, Мильфа направилась к постели, чтобы снова уложить своенравницу. - Ну-ка давай обратно забирайся да укройся...
- Ну, ба-а-абушка!..- заканючила девушка в надежде разжалобить строгую лекарку, а потом зачастила: - Мне же надо вспомнить, как на ногах стоят, походить хоть немного - иначе откуда силам взяться? Ну, пожалуйста! Да и ва... тебе помогу с отваром, я Риске обещала...
Дыханье перехватило, и Ньер пришлось умолкнуть. Она плюхнулась на лежанку, чтобы немного отдышаться.
Старуха посмотрела на девушку, проворчала недовольно:
- Ладно уж. Коли шило в одном месте завертелось, все равно не утерпишь. А все лучше самой посмотреть, как ты первый раз с постели сползать будешь. Учти только - через треть без разговоров под одеяло отправлю, и чтоб не пикнула мне! Тапки вот возьми, я пока плетенки надену.
Ньер просияла, сунула ноги в мягкие домашние туфли, которые ей уступила Мильфа, и снова встала, уже почти не касаясь стены.
- А Риске-то ты чего наобещать успела? - уже миролюбивей спросила хозяйка, довольно глядя на медленные, но уверенные движения выздоравливающей.
- Да тут... - девушка добралась наконец до лавки и с облегчением вздохнула, соображая, как лучше ответить, чтобы не обидеть бабушку, - э... ну, мы один отвар обсуждали - тот, что ты утром сделала, укрепляющий... Горький он очень. Ну, я и обещала попытаться убрать или хотя бы приглушить горечь - пить-то легче. Не знаю, правда, получится ли...
Мильфа притворно вздохнула и, улыбнувшись, покачала головой:
- Ох и лиса!.. Церемонию-то какую развела - страсть! Неужто я не ведаю, что травы ты лучше матери, утешь ее Вечность, знаешь? Что тогда обо мне говорить!
Изрядно смутившись, Ньер уставилась на душистые пучки и мешочки, рассыпанные по столу.
- Мне Гвен такой отвар весной прошлой приносила, когда слаба я вконец стала ... Вот и вспомнила. Вкус-то, ты права, у него знатный! - Старуха опять усмехнулась. - А готовила как? Какие в старом различила по запаху, те травы и добавила. Благо шибко опасных вроде не было, а то б не решилась. Так что нечего ушами крутить - бери да показывай, чего я упустила.
- Да почти ничего, бабушка! - облегченно воскликнула девушка. - Там только перьев черемицы добавить за полтрети до того, как с огня снимать, да цветки мелиссы уже в кружку бросить - горечь и уйдет. Меня мама тоже весной им поить пыталась, - затуманившись, добавила она, - только я долго не выдержала: на третий день до рвоты дошло. Вот и стала думать, чем полынь смягчить можно. Летом нашла...
- Вот и умница, - Мильфа обняла девушку за плечи, пытаясь ободрить: - Такой знахарки, как ты, и в Гишлосе не найти! Да только твое ли оно?
Последние слова она пробормотала почти про себя, и Ньер их не расслышала. Старуха вздохнула, отвлекаясь от дум, все чаще ее тревоживших, спросила:
- Давай, что ли, начнем? - и, взяв с поставца чугунок, потянула к себе отобранные травы. - Я пока смешаю все да сбор заварю, а ты черемицу приготовь и цветки истолки, какие требуются. Как ты их назвала? Молиса?..
- Ага, мелисса, - девушка шмыгнула носом и украдкой вытерла покрасневшие глаза.
- Ну и хорошо. В плошку пока ссыплем, чтоб под рукой были, а потом придумаю что-нибудь. Вон ступка, на краю. Дотянулась?
И Ньер с удовольствием погрузилась в привычное дело.
То-ной - голова, староста; глава поселка или района в городе, обычно выбирается самим населением из членов определенного рода; иногда род меняется (например, если в старом нет наследников мужского пола или род чем-то себя запятнал).
Ной, нойи - досл. "господин, госпожа" уважительное обращение; используется по отношению к старшим по возрасту, положению и просто из вежливости. Подобное обращение к жрецам звучит как йон, йони(досл. "слуга, служанка"), обусловлено традицией: жрецы считаются слугами Вечности.
Дневной порог - 9 часов утра по упрощенной системе времяисчисления, принятой в обществе; время определяется по солнцу (в малых поселках), по гонгу малого храма (в больших поселках), по гонгу храма (в городах); отбивают полночь (12 часов ночи), утренний порог (3 часа утра), восход (6 часов утра), дневной порог (9 часов утра), полдень (12 часов дня), вечерний порог (3 часа дня), закат (6 часов вечера), ночной порог (9 часов вечера).