Першин Максим : другие произведения.

Суоми блюз

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Суоми блюз
  
  Милита Томич в резной парандже,
  Здесь каждый мне брат и саратовский волк...
  М.П.
  Новые люстры, тени и лица,
  Ждёт - не дождётся меня заграница.
  К.Т.
  
  - До завтра, - сказал Фил.
  - Думаешь, нас через границу не пустят? - спросил я.
  - Нет, это я так... образно...
  - Поэт, - съязвил я, хлопнул его по ладони и пошёл в автобус.
  Фил был в коричневой истёртой куртке и таких же штанах. Под его рыжей клочковатой бородой сияла широкая улыбка. Он махал нам рукой.
  Ночной холодный воздух сверкал жёлтыми огнями гостиницы "Октябрьская". По Лиговскому ходили немногочисленные люди и они оставались...
  - Он наша последняя инстанция в этой стране, - радостно сказал Тёма и достал видеокамеру. В салоне автобуса было темно и люди устало ждали отправления.
  - Не люблю провожать, - сказал я, - гнетущее чувство.
  - Да, да - ответил Тёма, - Но это же мы уезжаем!
  Я кивнул и снова посмотрел на Фила, он перестал махать рукой и смотрел куда-то в сторону.
  - Мы скоро едем? - спросила Йонна, обернувшись. Она сидела впереди нас со своей подругой, имя которой я так и не усвоил. Подруга Йонны была маленькая темноволосая девушка с раздражением вокруг губ и белыми, словно мел руками. Она была тихой и неразговорчивой. Но только после нашего знакомства, стала пихать свои руки нам под нос и говорить, это от вашей воды! Руки были белые с розовыми пятнами облезающей кожи.
  Тёма глупо улыбнулся и тихо сказал мне:
  - Гадость какая...
  - Разнеженные иностранцы, - констатировал я.
  Автобус тронулся и Тёма стал лихорадочно снимать Фила на камеру, налегая на чужое сидение. Фил встрепенулся и стал активно махать рукой.
  - И себя не забудь, - ехидно сказал я.
  - И себя не забуду, - довольно ответил Тёма, вытянул руку и стал снимать своё лицо, приговаривая при этом: - Вот так, дорогой мой, мы покидаем родное отечество и через каких-то триста кэ мэ будем за границей.
  - Тебя за границу не пустят, - сказал я.
  - Почему это?
  - Не нужны загранице советские люмпены.
  Тёма показал мне кулак, я ухмыльнулся. С переднего сидения повернулась Йонна и, улыбаясь, оглядела нас:
  - Скоро будем на моей стране....
  - Не на моей, а в моей, - сказал Тёма, не улыбаясь, Йонна кивнула.
  Автобус покатил по ночным улицам Питера, тихо урча мотором в конце салона. Мы переехали Троицкий мост. Внизу, в холодной чёрной Неве бились волны, отражая белые огни города, понеслись по ярко освещённому Каменостровскому проспекту. Было влажно, днём прошёл дождь. В чёрных лужах отражались неоновые вывески, рекламы и фонари. С большой рекламной тумбы на перекрёстке, томно выглядывала белокурая девушка с подписью "Город ждёт". Мы свернули на тёмную узкую улицу, автобус несколько раз тряхануло на колдобинах, мы проехали мимо загаженной станции метро, бликующей в бесчисленном ларёчном свете, остановились у светофора. На высоком паребрике сидел несвежий человек и пил пиво, закусывая вываливающейся из салфетки шавермой. Майонез размазался по его небритой щеке. Я отвернулся, мне хотелось скорее в холёную заграницу.
  Тёма молчал, задумчиво глядя в окно. Но когда, моргнув, включились телевизоры в салоне, он радостно хлопнул меня по плечу и потёр ладони.
  Заработал видеомагнитофон, стали показывать "Дальнобойщиков".
  - Я вчера эту серию смотрел, - сказал Тёма. - Ну да ладно, хорошее кино!
  - Ничего хорошего, - сказал я. Йонна со своей подругой о чём-то разговаривали. Иногда Йонна поворачивалась, улыбалась и что-нибудь спрашивала нас. Я отвечал. Тёма не отрывал глаз от телевизора. На экране показывали дорогу.
  - Посмотри, - сказал Тёма, - как и у нас... Только там день, а здесь ночь.
  - Да, - ответил я и перевёл взгляд за окно.
  Мы минули громоздкие руины вечно строящейся ленинградской объездной. Тёма сказал, что хочет курить. Нас высадили у бензоколонки под Сестрорецком. Автобус тяжело подъехал к колонке и зашипел.
   - Вот здорово! - сказал Тёма, - ты хотя бы осознаешь, что через каких-то несколько часов мы будем за границей, - глаза Тёмы сверкали.
  - Да, - говорю, - В "кап стране".
  - Да ещё, как цивилизованные люди едем, без всякого дурацкого автостопа.
  Я кивнул.
  - Знаешь, Миш, сейчас вспомнил, как стоял вот на таком же месте несколько месяцев назад, где-то под Орлом и глядел на машины. Подъехали гопники на желтой Тайоте, заправились, и под шум какой-то поганой музыки укатили в ночь. И так тоскливо было, так тошно....
  Я посмотрел на тёмную влажную дорогу, по чёрному асфальту, шипя покрышками проносились машины. Я тоже вспомнил курскую область. И подумал, как хорошо вспоминать всё это, лёжа в тёплой постели, или вот здесь, зная, что через мгновение тебя ждёт уютный салон автобуса.
  Мы вернулись в автобус. Я немного замёрз в одном пиджаке. Но внутри было тепло и я быстро согрелся. Снова заработал телевизор. Йонна протянула нам пакетик с финскими конфетами, Тёма с отвращением покрутил головой:
  - Я эту гадость есть не буду.
  - Это вкусно, - сказала она.
  - Невкусно, - сказал Тёма.
  Я взял несколько чёрных салмиак и положил в рот. Вкус был похож на смесь гудрона, древесной смолы и мяты. Я пережевал и проглотил.
  За окном замелькал Сестрорецк, тихий курортный городок, умирающий на зиму. В некоторых окнах многоэтажек горел свет или мерцало голубоватое сияние, работал телевизор. Слева открылся вид на пустынный длинный пляж. Чёрный залив поглощал его. И сложно было представить, что здесь когда-то был день, было лето и люди... Справа, вдали от дороги показался полуразрушенный дворец.
  - Смотри, - сказал я Тёме, - здесь "Чистилище" о чеченской войне снимали.
  - Где?
  - Да нигде, проехали.
  Тёма смотрел телевизор.
  *****
  До Выборга мы доехали быстро. Неплохая скоростная трасса "Скандинавия" сменилась разбитыми дорогами этого северного города. По узким улочкам выехали на привокзальную площадь и остановилась рядом с другими автобусами, едущими в Финляндию. В салоне зашуршала лёгкая суета. Люди выходили на улицу. Площадь была пустынна и желтела в свете безразличных осенних фонарей. С краю стояли жестяные решётчатые ларьки, к которым и спешили люди из наших автобусов, закупить алкоголь и сигареты. Набирали коробками, сколько возможно провезти по лимиту. В Хельсинки алкоголь можно было продать в два раза дороже.
  Я купил двухлитровую бутылку очаковского пива и показал Тёме.
  - Ну и дерьмо же это Очаково, - покачал головой Тёма и добавил: - и вообще, зачем ты пиво купил?
  - Ты знаешь какие там цены?
  - И что? - спросил Тёма.
  - Что, что... А денег у нас... как всегда.
  - Ладно, убери в сумку, не позорься перед Йонной.
  Я кивнул и пошёл в автобус. Когда я вернулся, Тёма курил. Он с интересом наблюдал за пассажирами, которые в поисках туалета исчезали за ларьками. Йонна с подругой пошли туда же. Я постоял с Тёмой и зачем-то пошёл на вокзал. Здание было обшарпанным, ветхим, со сломанными старинными часами. Внутри остро пахло хлоркой. Уборщица в синем халате натирала мутный, истоптанный пол. Все киоски были закрыты и я не увидел ни одного человека. На жёлтой осыпающейся стене висела доска отправления поездов. И странными казались надписи "Хельсинки", "Лапенранта", "Лахти"...
  Мы снова поехали и я не отрывался от окна, глядел на разрушающийся северный город, мерно дремлющий у холодного залива. Сотрясаясь на разбитой дороге, автобус свернул на мост. Медленно мы объехали тёмную древнюю крепость, окольцованную рвом с водой. Вдали чернел Выборгский залив. Небо мерцало неестественным фиолетовым свечением. Мы снова выехали на трассу, автобус поехал быстрее. За окном было темно и ничего не видно.
  За несколько километров до Торфяновки в автобус влез усталый солдат в зелёной фуфайке и, неповоротливо, пробираясь через сидения, стал проверять паспорта. Он долго смотрел в Тёмин паспорт.
  - Ты ему понравился, - сказал я.
  Мы подъехали к пограничному посту, всех высадили из автобуса. Внутри здания было спокойно, неторопливо и сонно. Люди нехотя переговаривались, но больше молчали. Йонна со своей подругой встали в одну очередь, я с Тёмой в другую.
  - Да, это не русско-украинская граница, - протянул Тёма.
  - Но ты не беспокойся, - говорю, - тебя из страны с удовольствием выпустят.
  - Это почему же?
  - Да кому такие нужны?
  - Зато такие, как ты нужны!
  - Нужны... Как минимум российской армии...
  Тёма не успел мне ответить, подошла моя очередь. Я, ухмыляясь, приблизился к кабинке. Таможенница устало посмотрела на мой паспорт. Сзади меня, над головой была панель зеркала, в котором она могла видеть мой затылок и спину. Я обернулся, посмотрелся в зеркало и потёр глаза. Она что-то написала, хлопнула печатью и отдала назад. У неё были тёмные усталые глаза и чуть сбитый воротничок форменного жакета.
  Все вернулись в автобус и мы поехали. За таможней, на огромной вытянутой стоянке стояло множество тёмных фур. В одной кабине горел свет. Силуэт шофёра темнел в ней. На встречной полосе выстроилась колонна машин, въезжающих в страну. За окном, светясь под фарами, проехала табличка с зачёркнутой надписью "Российская федерация". Я почему-то почувствовал гордость.
  Мы ехали медленно, минут десять. Лес расступился. Нам открылась огромная площадка, ярко освещённая белыми фонарями. Наш автобус остановился в хвосте длинной автоколонны. Шофёр заглушил мотор. Стало очень тихо и только иногда был слышен шёпот.
  Заморосил дождь. И я смотрел, как дождливая дымка нависла над фонарями. По стеклу поползли капли. Очень хотелось спать и я закрыл глаза. Проснулся я почти через час, когда автобус проехал несколько десятков метров и снова беззвучно встал. Было тихо и только дождь шелестел за окном. Я поёжился в кресле и оглянулся, все спали. Тёма лежал, свесив голову и надув губы.
  Живопись, - подумал я, - хоть картинку с дурака пиши.
  - Сам дурак, - сказал Тёма, открывая один глаз.
  Я засмеялся. Автобус снова завёлся и поехал. В колонне мы стояли очень долго. Потом наш автобус въехал под навес здания, похожего на бензозаправку, мы вышли на улицу.
  Внутри, в кабинках сидели финские таможенники и пристально сурово смотрели на нас. Йонна с подругой быстро прошли в специальный проход для финских граждан и скрылись в глубине коридора. Я тоже прошёл довольно быстро, хотя финн настороженно осматривал мою фотографию. Я фотографировался после затяжных праздников... там у меня был синяк на лбу и красный значок "Ленин" на пиджаке. Финн кивнул и вернул мне документы, я не стал уходить, ожидая Тёму.
  Таможенник долго разглядывал его паспорт.
  - Вы еврей? - спросил он.
  - Нет, - терпеливо ответил Тёма.
  - Русский?
  Тёма молчал.
  - Русский?
  - Белорус! - неожиданно воскликнул Тёма. Я почувствовал, что всё...
  - А почему в паспорте "русский" написано? - невозмутимо спросил финн.
  - Потому что я в Рощино родился! - гордо сказал Тёма. - Райволо знаете? Финляндия бывшая, а теперь Рощино, Россия! Наши захватили!
  У финна было каменное лицо.
  - Куда едите?
  - В Финляндию, - успокоился Тёма.
  - Это ясно... Город?
  - В Турку! - с готовностью выпалил Тёма.
  Финн долго что-то листал, нахмурил брови и спросил:
  - А почему приглашение из Лахти?
  Приглашение делал наш товарищ Анти из Лахти, хотя ехали мы к Йонне. Анти собирался приехать в Турку на выходные. Тёма потёр затылок и сказал:
  - В Лахти тоже.
  - Таможенник вскинул брови, наклонился к панели телефонной станции и кого-то позвал.
  Вот так, - думаю, - я как в воду глядел. Не пустят Тёму заграницу. Никуда мы не поедем. Я с сожалением обвёл взглядом помещение чужого капиталистического государства, посмотрел на финские надписи над проходами и за окно. Дождь усилился и было темно. Я сказал проводнику, что бы он позвал Йонну. Она быстро пришла и долго что-то объясняла таможеннику. В конце концов финн нехотя кивнул и отдал паспорт Тёме.
  - Говорил я, - сказал я Тёме, - что люмпены загранке не нужны.
  - Просочился, - довольный ответил он. - Пролетарии всех стран!...
  Мы снова поехали, за окном мерцала табличка "Suomi, Finland"
  - Вэлком Чухня! - Громко сказал Тёма.
  Йонна повернулась к нам и, улыбаясь спросила:
  - Как это значит?
  - Белорусский диалект, - объяснил я, - непереводимо.
  - Не-ет? - протянула она.
  - Да, - твёрдо сказал Тёма.
  Мы были за границей.
  *****
  В Хельсинки мы приехали только в восемь утра. Я проснулся и стал наблюдать за просыпающимся скандинавским городом, утренним и свежим. И таким маленьким после тяжелого Питера.
  Асфальт был чёрным и мокрым. Сверкающие на солнце иномарки шелестели по нему покрышками, поднимая дымку брызг. Небо было чистым и голубым. Белые облака уплывали в сторону залива. Люди на остановках стояли с кейсами и сумками. Школьница с двумя косичками разговаривала по мобильному телефону. Тёма прищурено, сонно смотрел за окно и сказал мне хриплым утренним голосом:
  - Ты погляди, все они иностранцы....
  - Финны, - сказал я, - все, как один. Только иностранцы здесь мы....
  Тёма удивлённо вскинул брови.
  Слева открылся вид на финский залив, высокие краны и доки. Белые чайки парили в небе. И одна взлетала и падала и снова взлетала. Автобус выехал на большую площадь, над которой стояло много автобусов и ездили трамваи. Они скользили тихо и бесшумно, словно гладкие шарики в стальном желобке. Мы заехали в примыкающую улицу и остановились. Я взял сумку и тяжело поднялся. Тело онемело от дороги и урывочного сна. Лицо горело, хотелось умыться. Об этом я думал всё утро.
  Йонна была бодрая и свежая, как будто мы и не ехали всю ночь. Только выйдя из автобуса, она достала свой телефон и стала отстукивать очередной СМС. Я оглянулся, потёр глаза и вдохнул холодный свежий воздух.
  - Приехали, - сказал я. Тёма молчал. - Хельсинки, - сказал я. Тёма молчал. Я взял сумку подруги Йонны и мы неторопливо пошли в сторону автовокзала. Тёма молчал.
  Когда мы вышли на площадь, красивые серые здания, дорогие витрины и вывески, аккуратная мостовая из плитки окружили нас, Тёма громко гаркнул мне на ухо:
  - Загранка, Миха! - и хлопнул меня по плечу. Йонна удивлённо покосилась на него.
  - Загранка, - согласился я.
  
  Мы неожиданно попрощались с подружкой Йонны и она ушла. Подружка Йонны была маленького роста. Оказалось, что она из Хельсинки, и в Турку с нами не едет. Тёма удовлетворённо кивнул головой.
  - Ну и гадость её руки, - сказал он.
  Мы поглядели ей вслед. Йонна сказала, что до поезда в Турку четыре с половиной часа и мы можем погулять по городу.
  - По городу, - сказал Тёма, - по загранке...
  По улицам ходили спокойные люди в разноцветной аккуратной одежде. Они переходили улицу на зелёный свет. Это растрогало Тёму и он стал снимать пешеходные переходы на камеру.
  Мы вышли на небольшую площадь, по которой гуляли беззаботные голуби, встряхивали крыльями и ели булку из рук ранних, утренних старушек. Это было утро буднего дня. Люди спешили на работу. В центре площади стояла бронзовая композиция из трёх, почему-то голых мужиков. У них были бронзовые пролетарские лица и молоты в руках.
  - Твои братья, - сказал я Тёме, - люмпены. Им тоже нечего терять, окромя молотков своих.
  - Заграничные люмпены, - поправил меня Тёма, - и молотки у них заграничные...
  Йонна, как всегда растерянно следила за нашим диалогом. А ведь русский она знала совсем неплохо.
  Улица была узкой с высокими модернистскими зданиями. Солнце не успело вскарабкаться сюда. Чувствовалась утренняя свежесть. В тени сверкали витрины открывающихся магазинов. Мостовая была перерыта и огорожена. Люди на роликах, велосипедисты теснились на тротуаре. В котловане копошились рабочие в чистых синих костюмах. На всю улицу тарахтел бурильный аппарат. Звон отдавался в стёклах витрин. Город кишел работой. И мы плыли в этой северной вирусной реке, разглядывая чужую жизнь.
  Европа, - думал я, - и ни чем Питер на неё не похож... Впрочем, на Россию тем более...
  Сравнения сами лезли в голову, хотя я дал зарок, ещё в Ялте.
  Но теперь я шёл по Хельсинки, не двигаемый никакими чувствами, возможно, впервые за всю свою дорожную жизнь. Я шёл, вдыхая холодный влажный воздух и смотрел на людей.
  - Пойдемте на улицу в честь Александра второго, благодетеля финского народа! - воскликнул Тёма.
  - Зачем? - спрашиваю.
  - Надо.... Идём!
  - Да, хорошо, - сказала Йонна, у неё как всегда получилось "каращё", - только карту купим.
  
  - Ну и что? - спросил я, когда мы вышли на Александркату.
  - Ничего, - огрызнулся Тёма, - Круто!
  Я пожал плечами, мы пошли в сторону главной площади. На Александркату было безлюдно и солнечно. В тёмных окнах жёлтых домов не было занавесок. На площади Сенаатинтори у подножия большого лютеранского собора на бронзовой лошади восседал Александр второй. Около него топталась кучка людей в чёрных кожаных куртках и тёмных пальто.
  - Русские, - кивнул я Тёме и пошёл ближе.
  Экскурсовод с жаром объяснял о значении русского императора в истории Финляндии. Около своей Мамы стояла маленькая девочка в красной курточке и скучно ковыряла сапожком булыжную мостовую.
  На площади было прохладно. Подул ветер, я застегнул свою чёрную кожаную куртку и пошёл назад к Йонне и Тёме. Русские здесь, мне показались дикостью и глупостью. Почему-то мне стало стыдно, что я такой же...
  После Александркату Тёма стал настаивать, что он хочет в Киазму, знаменитый финский музей поп-арта, где были розовые окна, видеопроекции кровавой румынской девушки, столбы работающих магнитофонов и транзисторов, чукотские мультфильмы об охоте, и билеты за сорок марок....
  Больше всего Тёма был в восторге от туалетов музея. Стоило здесь поднести свою руку к световому датчику, как вода начинала литься.
  Мы с Йонной долго ждали, пока Тёма наиграется.
  На улице Тёма ходил и снимал свои ботинки на видеокамеру. Он сильно шлёпал по лужам и пытался запихать камеру в люк.
  - Финляндские подземелья, - мечтательно говорил он. Его внимание переключилось на памятник Монергейму. Тёма дёрнул меня за рукав и сказал: - смотри у него советская ушанка на голове, как у Чапаева.
  - У Чапаева папаха была, - говорю.
  - Тогда, как у Маресьева.
  - Маресьев летчиком был.
  - Слушай, - воскликнул Тёма, - Что ты ко мне лезешь? Ушанка советская и баста!
  К полудню город опустел, улицы наполнились светом и стало немного припекать. Мы спустились в подземный переход, что бы пройти к вокзалу. Перед нами открылась целая подземная площадь, чистая и сверкающая, как универмаг ДЛТ. Мы прошли мимо кондитерского магазинчика. У меня странно загудело в животе, нехорошие мысли полезли в голову. В ярких витринах лежали всяческие пироги, булочки и круасаны. Тёма посмотрел на меня и лукаво прищурился. Я отрицательно покачал головой. Денег у нас было как всегда....
  Вестибюль вокзала мне чем-то напомнил Казанский в Москве, только этот поменьше, поуютнее и без тех удушающих запахов. Я смотрел на хорошо одетых финнов и думал о стерильности этой страны. У мусорного бачка я заметил потрепанную женщину в бежевой куртке, грязных джинсах и изрезанных резиновых сапогах. Она вытащила из бака пластиковую бутылку, аккуратно положила в сумку и пошла к выходу. Я всё смотрел на её сапоги.
  - У вас тоже есть бомжи? - радостно воскликнул Тёма.
  Йонна растерялась и пожала плечами:
  - Пумми - по-фински...
  Она постоянно говорила нам финские слова, почему-то думала, что мы хотим выучить этот язык...
  До Турку мы ехали на двухэтажном скоростном поезде. Салон был белый, как в самолёте, с удобными креслами и мониторами, по которым ползла всякая дорожная информация и название следующей станции. Поезд был настолько бесшумным, что когда мы тронулись, я не заметил. Всё смотрел на женщину в специальном костюме, как стюардесса, она катила перед собой оборудованную тележку, горячий кофе, лимонад, шоколадки, завтраки в контейнере. Я отвернулся, за окном бежала чистая северная природа, ухоженные луга, домики, даже деревья здесь как будто были аккуратнее и стройнее. Я заснул и только перед самым Турку Йонна разбудила меня.
  В Турку было пасмурно, но сухо. Около станции у специально оборудованных стоек стояли сотни велосипедов. Мы с Тёмой переглянулись.
  - Да... у нас давно бы всё потырили... - протянул он. Йонна ничего не ответила. На встречу нам шла девочка и тащила велосипед, заднее колесо было заблокировано. Мы с Тёмой снова переглянулись и засмеялись.
  - Может, она русская? - предположил Тёма.
  Но я думал о своём, Йонна сказала, что мы пойдём в студенческую столовую обедать. Я устал и хотелось спать.
  Турку показался мне более современным городом, чем Хельсинки. И хотя дома были ниже, но проще, новее. На сытый желудок разглядывать заграницу было гораздо приятнее. Опавшие листья шелестели под ногами. Солнце выглянуло из-за туч, дул влажный морской ветер. Город был уютный и тихий. Мы вышли с территории университета и направились в сторону центра. Перед оживлённым проспектом возвышалась готическая громада старинного лютеранского собора. Я подошёл к самой стене и потрогал тёмный, влажный камень, мне всегда хотелось коснуться рукой времени. Тёма достал камеру и стал снимать белку, прыгающую в деревьях у аллеи. Серый пушистый зверёк был совсем ручным, подбегал к восторженным иностранцам, хватал кусочки еды из рук и быстро возвращался назад. Йонна сидела на скамейке и следила за нами.
  - Надо идти, - сказала она.
  Мы пошли в квартиру её подруги, в маленькую комнатку, где был уголок с раковиной и плитой, подобие кухни. И маленькая ванная комната, совмещённая с туалетом около входной двери. Чем больше потом я был в Финляндии, тем больше понимал, как скромно живут здесь люди. Пока Йонна мылась в ванной, Тёма вёл бессмысленную дискуссию с подругой Йонны на английском языке (незнакомом ему), я сидел на полу и долго- долго пытался настроить русскую станцию на магнитоле. Сквозь метель радиопомех, шипение и глупые американские песни вылезали только заграничные серьёзные голоса. Мокрая Йонна вышла из ванной, села рядом и стала набирать СМС. Тёма скучно смотрел на меня, их беседа кажется, кончилась.
  Мы пили фруктовый чай и ели шоколадные конфеты. Тёма шутил, подруга Йонны смеялась. У неё была хорошая фигура, узкие, тонкие пальцы и острый нос. На радио ничего не настраивалось, я выключил магнитолу и посмотрел в окно. Смеркалось. Серое небо стало совсем серым и тяжёлым. На улицу не хотелось, здесь была светлая уютная лампа и горячий чай. Но нам надо было идти, встречать Анти. Прибывал его поезд из Лахти.
  Мы шли словно по мёртвому городу. Йонна объясняла ещё раньше, что здесь после семи часов становится безлюдно, жители Финляндии расходятся по домам, к своим голубым мерцающим очагам.... Все магазины закрываются. Остаётся пустой дежурный свет витрин. Там, в глубине магазинчика в тенях больших колонок, стендов стоят блестящие гитары, самой разной формы и назначения, басы, электрические, акустики. Ярко освещена только витрина с барабанной установкой, всё остальное тонет в тенях, мерцают несколько лампочек. Всякий раз, стоя у витрины закрытого магазина вечером, мне начинает казаться, что там совсем другая, отличная от настоящего, жизнь. Это как зазеркалье, такое близкое и такое недоступное.
  Мы вышли на главную площадь Турку Каупатори. На высоких зданиях яркими цветами горели рекламные надписи и названия. Рынок в центре площади свернулся и теперь люди были только у кафе, ресторанов и стеклянных автобусных остановок. Мы вышли к вокзалу через несколько безлюдных улочек и небольшой парк. От опущенных, влажных веток деревьев пахло осенью.
  - Вот идёт мой поезд рельсами звеня, спасибо всем кто выбрал время проводить меня! - сказал я. Тёма снимал на видеокамеру. Поезд тяжело пыхтя, подошёл и остановился. Лицо Анти было серьёзным и уставшим. Он чинно пожал нам руки и обнял Йонну. Сложно было сопоставить его с тем Анти, который ещё этой зимой пьяный шёл по Гороховой улице, размахивал пустой бутылкой пива и орал русские матерные песни. Или после продолжительного распития водки в пул-баре "Панда" на канале Грибоедова, по секрету признавался мне: - Знаешь Миша, финны это.... мм... - и значительно прищуривал глаза.
  Анти шёл впереди с Йонной и о чём-то говорил. Светофоры бессмысленно работали на пустынном перекрёстке. Мы стояли и ждали зелёного света. На площади мы встретились с ещё одной подругой Йонны Йокки. Она была маленького роста, бесформенная с широкой шеей и плоским лицом. Ещё, кажется, она была очень неловкой и стеснительной. Йокки глупо улыбнулась, когда Тёма поздоровался с ней и она что-то ответила. Я молча наблюдал, пока они не договорятся, и мы расстались. Тёма с Анти пошли ночевать к Йокки, куда-то на юго-восток города. Мы с Йонной пошли на автобусную остановку. На скамейке сидел молодой парень с бритой головой и высоким ярким эракезом. На нём была чёрная стёганая куртка и чистые джинсы. Он напряжённо выбивал сообщение на мобильном телефоне.
  - Тоже мне панк, - усмехнулся я. Йонна вскинула брови. Я отрицательно покачал головой.
  - Миша, и как тебе? - спросила она.
  - Что как?
  - Как Финляндия?
  - Нормально, - протянул я. Мне не хотелось разговаривать. Йонна улыбалась и смотрела на меня.
  - А Турку?
  - Хороший город, тихий, - сказал я. - Да я ещё и поглядеть то не успел....
  - Хорошо, - кивнула она. Я усмехнулся этому её "каращё" и достал сигареты.
  - Курить вредно! - воскликнула она, заметив мои движения. Она говорила это всякий раз, думала, меня можно переделать...
  - Ладно, - сказал я и убрал пачку обратно. "Бонд" помялся в кармане и пачка стала совсем плоской.
  Мы зашли в автобус и я тоскливо наблюдал, как Йонна платит за меня. Она дала мне билетик и я посмотрел на цену.
  - Двадцать пять марок? - спросил я, - это же чёрт знает сколько...
  - Это сутки действует, - спокойно сказала она, - можно сутки ездить на любом автобусе.
  Я кивнул и повернулся к окну. Я люблю ночные города, какими бы они не были, даже Москву... Ночь становится архитектором, старичком-фонарщиком, страстной ведьмой с чёрными крыльями..... зажигает огни на небе и в окнах домов. Мерцают мосты и жёлтые уютные фонари. Колышутся на ветру тёмные осенние деревья, падают листья в воду. Всё замирает и сметает прочь все дневные сомнения и сухости во рту....
  Мы переехали небольшой мост через реку со странным названием Аура... Аура Турку. Как песня. Вдоль гранитных берегов тянулась алея аккуратных пушистых деревьев. Они были подсвечены снизу специальными лампами. И создавалось странное впечатление. Деревья, словно ночные живые золотые фонтаны. И листья на ветру, и листья, падающие в воду.
  Когда мы вышли из автобуса и направились к дому Йонны, я оглянулся и попытался вспомнить, сколько же прошло времени. И было трудно представить, что ещё сегодня утром мы были в другом городе, в Хельсинки, гуляли по Киазме или ехали в поезде до Турку. И уж совсем невозможно было представить вчера, что ещё вчера я был в своём городе, в другой стране. Площадь восстания и гостиница Октябрьская с Филом на тротуаре стали такими далёкими, как пионерские лагеря и первый медленный танец.
  - Это студенческая квартира, - сказала Йонна, - здесь две комнаты, в одной я, в другой ещё одна девушка, студентка.
  - Понятно, - сказал я. Мне хотелось есть, а ещё больше спать. Йонна пригласила меня на кухню, поставила электрический чайник и стала нарезать бутерброды. Я уныло посмотрел на салями и понял, что нормального ужина мне не ждать, съел три бутерброда и несколько кусочков сладкого рулета. Йонна смотрела на меня, когда я ел. Мне было всё равно.
  Комната была маленькой, с кроватью, столом и магнитофоном на тумбочке. На полке стояли учебники, словари и книги на русском языке. Я лежал на полу в походном спальном мешке Йонны.
  Она выключила свет. Было так тихо, словно в деревне. За окном было темно и ничего не видно. Я закрыл глаза и отвернулся к стене.
  - Миша, - позвала Йонна.
  - Да, - сказал я.
  - Скажи, я негативная?
  - Как это? - не понял я.
  - Один мой друг, сказал, что я негативная... как это по-русски...
  - Кретин твой друг, - сказал я.
  - Что?
  - Ничего.
  - Мы сидели, пили с ним водку и он сказал, что я негативная... мм.. хмурая, невесёлая.
  - Пьяные ещё не то могут сказать, - усмехнулся я. Мне хотелось спать. Наступила долгая тишина, я закрыл глаза и стал засыпать.
  
  - Миша? - неожиданно спросила Йонна, - а почему ты ещё не женат?
  Я открыл глаза:
  - Почему, почему... молод ещё!
  Комната была маленькой, до кровати можно было дотянутся рукой, или до меня... Я почувствовал неловкость. Йонна молчала.
  - А я уже нет, - вдруг сказала она. Сказала грустно, но спокойно.
  Наверное, я не описал Йонну. Это была высокая, с выдающимся носом и вялым подбородком женщина. Ей было, кажется двадцать девять. Её кожа была гладкой и светлой, как раз такой, когда понимаешь, что женщине уже далеко не восемнадцать, но нет ещё тридцати пяти.... Она носила тёмный берет, из-под которого свешивалась коса и такое же тёмное пальто. У неё были тонкие светлые волосы и тёмные брови.
  - Чепуха какая, - сказал я, - у тебя ещё всё впереди...
  - Нет, - сказала она.
  "Нет, так нет", - подумал я, закрыл глаза и теперь заснул окончательно.
  Мне снилось, что я опять пошёл в школу и мы сидим с Тёмой за одной партой. И я его спрашиваю, - А зачем нам это? У нас же уже высшее образование есть! - Надо, - отвечает Тёма. И я записываю домашнее задание.
  Йонна разбудила меня мягко, тронув за плечо:
  - Как договаривались, - сказала она, - этими ключами закроешь дверь. - Она была уже одета, в пальто, и в берете. - И не забудь в одиннадцать на Каупатори.
  Я сонно кивнул и опять уснул.
  *****
  Анти с Тёмой молча стояли у автобусной остановки. Я подошёл, пожал руку Анти и хлопнул по ладони Тёму.
  - В аква-парк парк, - усмехнулся Тёма. Мы пошли за Анти. Было холодно и я застегнул воротник куртки. Небо, затянувшееся вчера, как старая рана на теле старика, так и не выздоровело. Но казалось таким простым и привычным. По улицам медленно ездили машины и велосипедисты. Редкие прохожие проходили мимо и я смотрел им вслед. Я был за границей, но всё было так буднично и обычно, мне захотелось домой. И не хотелось идти ни в какой аква-парк. Мы шли молча, и Анти, что бы говорить ради разговора, сказал нам:
  - Турку, это типичный финский город.....
  - А Лахти? - спросил Тёма.
  - И Лахти тоже типичный финский город, только меньше...
  - А ты в Турку был раньше?
  - Да, один раз, проездом...
  
  Разговор не заладился, мы молчали. На фоне серого неба стоял большой комплекс отеля "Карибия". Мы зашли в холл, внутри было светло и тепло. В углу, окружённый мягкими кожаными диванами работал большой телевизор. В кабинке около турникета - входа в бассейн сидела молодая женщина, она улыбнулась и привстала, когда мы подошли. Анти заговорил с ней на своём языке. Женщина ещё раз улыбнулась и закивала. Анти дал нам два ключа на ручных ремешках от шкафчиков в раздевалке и сказал, что подождёт нас здесь. Сказал нам, что у нас два часа.
  Это было, как в заграничном кино, а мы как дети. Прыгали в различной формы бассейны, катались с горок, заплывали в специально подсвеченные пещерки, где со дна били фонтаны, вода бурлила и щекотала пятки. Тёма залез в детский бассейн, лёг на спину и стал изображать дохлую тульскую рыбку.
  - Почему тульскую? - спросил я.
  - Потому, - ответил Тёма, - в Упе все рыбки дохлые...
  - Ты не в Упе, - говорю.
  - Угу, - сказал он, - в Чухне.
  
  Был рабочий полдень, аква-парк был пуст. Мы лежали в шезлонгах, топили друг друга в джакузи, съели по мороженому в баре. У меня покраснели от воды глаза и устали мышцы. Напоследок я в одиночестве посидел в сауне и совсем размякший вышел на улицу. Анти с Тёмой ждали меня.
  Потом мы долго гуляли по осеннему Турку. Жёлтые листья лежали на каменной мостовой, старинные здания молчали уютом и свежестью. Я подумал, что здесь совсем другие дома, спокойные, словно и не познали смерти, боли, страданий человеческих. Наши дома висят над человеком, они смотрят на него... и глядя в какую-нибудь обветшалую арку на набережной Мойки, кажется что вот-вот выедет из-под неё карета-катафалк. И возница, хмурый бородатый мужик будет стегать тощую лошадь. И всегда кажется, что за каждым окном стоит человеческая судьба... Но что здесь? Что в этой северной стране? я разглядывал строгие красивые здания. Анти предложил зайти в музыкальный магазин. Тёма с Анти по очереди поиграли на басу, я разглядывал акустические гитары и даже потрогал "Фэндер" за две тысячи долларов. Мне показалось, дерево было тёплым.
  Мы сидели в турецкой пиццерии, и здесь и в аква-парке за нас платил Анти. Но это было не тоже, когда это делала Йонна. Нам было не так неловко. Я стал привыкать. Пицца была очень большой и вкусной. Аккуратные турки услужливо улыбались и убирали со стола. Анти сказал, что нам пора идти к Йонне домой, сегодня она собиралась устроить вечеринку. Но ещё, сказал он, нужно зайти в магазин и купить кое-что из продуктов.
  - А может ещё погуляем? - спросил я.
  Тёма округлил глаза:
  - Тебе гулять ещё не надоело?
  - Надоело...
  
  День иссякал и я чувствовал сильную усталость. Мы сели в автобус на площади, и я сказал Анти, что у меня есть билет. Мы поехали по уже знакомому мне маршруту. Выехали из центра, дома уменьшились, потянулись небольшие домашние садики, широкие улицы и аккуратные липовые аллеи. За окном показалось большое стеклянное здание. За широкими витринами в ярком свете занимались люди на тренажёрах. Внутри, видимо, играла музыка, люди двигались вместе. Я проводил взглядом тренажёрный зал и закрыл глаза. Мне хотелось спать.
  Йонна была очень серьёзной и сказала, нести продукты на кухню. Я зашёл в её комнату, взял с полки книгу, сел на тахте и стал перелистывать страницы. Это были булгаковские крымские записки. Я не заметил, как стал улыбаться, читая о Феодосии, прозрачной Ялте, о загадочной Коктебели, откуда я всего несколько месяцев, как приехал. Моя северная память ещё чувствовала свежесть Чёрного моря.
  - Почему ты улыбаешься? - спросила Йонна. Я не заметил, как она вошла.
  - Нашёл у тебя тут хорошую книгу, - сказал я. - Булгаков, да ещё про Крым!
  - Да, мне Оля подарила. Только её читать сложно.
  - Почитай, - сказал я, - Это очень хороший писатель. Лучший... Великий русский писатель.
  - А Чехов? - спросила она.
  - Ну Чехов... Чехов это Чехов, - мне снова вспомнилась Ялта. Но Чехова я не любил. А может оттого, что читал его мало. - Такого, как "Мастер и Маргарита" никто не создал, да и не создаст...
  - Как? - спросила она.
  - "Мастер и Маргарита", - сказал я, - я его раз пять читал.
  - А зачем столько? Я только один раз книгу читаю, потом неинтересно.
  Я пожал плечами.
  - Я сейчас Чехова читаю, - сказала Йонна.
  - Ладно, - я поднялся с тахты, - хватит литературных диспутов, пошли бухать...
  - Как?
  - Водку пить, говорю.
  Она улыбнулась.
  Пора бы уж, думаю, русский знать.
  
  Зато я узнал, что такое финская вечеринка.
  - Это финская студенческая вечеринка, - сказал Анти, - типичная.
  Я кивнул. На шестерых была одна полулитровая бутылка водки. Салат из холодных липких макарон с овощами и странная пенка от варения на десерт. Финны громко разговаривали на своём. Тёма иногда вставлял глупые реплики, неловко улыбаясь. Две подруги Йонны не понимали русского, поэтому так же глупо улыбались ему в ответ. Иногда Анти переводил. Я ел молча, пытаясь запихать в себя нелепый макаронный салат.
  Водка исчезла быстро и неожиданно, я не почувствовал и капли хмеля в глазу. За окном был поздний северный вечер и мир был таким же, каким до алкоголя. Я стоял на голом бетонном полу балкона и курил. Окна выходили во двор. И всё то же самое, панельные дома, детская площадка с качелями из старой покрышки, серая горка в виде грустного слона и лавочки. Рядом шла дорога, напротив которой стелился двухэтажный паркинг. Только это и отличало заграницу, не одной машины у домов. И не одной звезды, небо так и не рассталось с тенями осени. Около парадной светил аккуратный фонарь. Я смотрел на его жёлтый свет и стряхивал вниз пепел. Дверь приоткрылась и на балкон зашла Йонна. Она улыбнулась. Я затянулся и в темноте воспалился красный огонёк сигареты.
  - Ты куришь? - спросила она.
  - Нет, не курю, - сказал я и снова затянулся.
  - Как это? - сказала она по слогам.
  - Вот так.
  - Курить нельзя....
  Я свесился с балкона и плюнул вниз.
  - И плевать нельзя... - сказала Йонна.
  - А что можно? - Я почувствовал, холодок на спине, зря спросил это. Йонна основа улыбнулась и я заметил отражение огонька своей сигареты в её глазах. Мне стало не по себе.
  - Всё можно... Только не курить!
  - Не кури, не плюй. Ещё скажи, не матерись по-русски, - сказал я. Бросил окурок вниз и вышел с балкона. Я озяб, на кухне было тепло. Финны пили чай. Тёма что-то вяло рассказывал. Его энтузиазма тоже не на долго хватило. Пора было расходится и я ждал, когда смогу наконец отключится.
  Йонна убирала со стола. Я сидел в кресле и листал рекламный каталог книг. Со страниц на меня смотрели довольные счастливые финны и белоснежными улыбками зазывали купить непонятную книгу на финском или английском языках. В самом конце я увидел картинку интересной обложки...
  - Да у вас Пелевина на финский перевели, - сказал я. Йонна ничего не ответила, продолжая мыть посуду. - Чапаева и Пустоту....
  - Как это?
  - А вот так, роман такой русский, хороший...
  - А Чехов?
  - Заладила, - сказал я и пошёл в ванную.
  Мне всегда не нравились яркие ванные, смотришь на своё отражение в зеркале и только тошно становится. Всё-таки алкоголь подействовал, утяжелил взгляд. Я неохотно почистил зубы, сплюнул. И краны здесь тоже непонятные, с одной блестящей ручкой, наклоняешь вправо - холодная вода, влево - горячая, долго дёргал ручку, пытаясь отрегулировать напор. Я потёр глаза, кинул взгляд на влажное зеркало и пошёл спать.
  Йонна ничего не говорила, или я уснул слишком быстро. Рано утром она разбудила меня. Я лежал на полу, глядя в голубой навесной потолок и сонно думал, где нахожусь. Мысль была не очень приятной, мне не хотелось никуда идти, но поезд Анти уходил рано, его нужно было проводить. Йонна стояла надо мной, как гильотина. Она была в бесформенной кофточке и своём берете. У неё была странная привычка одевать его раньше пальто и вообще раньше всего.... Эта мысль меня развеселила, я повёл плечами и потянулся.
  Йонна налила мне кипятка в чашку с пакетиком чая. Я стал водить его туда сюда. Вода потемнела.
  - Чай ненастоящий, - говорю. Йонна удивлённо посмотрела на меня.
  - Как?
  - Ненастоящий!
  - Настоящий, он внутри бумаги... - Йонна взяла пакетик и потрогала его.
  - Говорю - ненастоящий! Настоящий заваривают, а это уловка ленивого буржуя!
  - Кого?
  Я махнул рукой. В блюдечке лежали два аккуратных бутерброда с салями и сыром. Я взял колбасу и посмотрел на свет.
  - Я не совсем хорошо понимаю по-русски, ты объясни мне ещё, - она терпеливо посмотрела на меня. Я запихал весь бутерброд в рот и развёл руками. Йонна достала из холодильника плитку "Фазера" и положила передо мной. Я отломил кусок и он последовал вслед за сыром.
  - Видишь, - сказал я сквозь набитый рот, - русский гопник.
  - Как?
  - Не грею зимой пива....
  ******
  
  Утро было солнечным, но морозным. Я сидел в автобусе и разглядывал свою старую проездную карточку, с обратной стороны моей рукой был написан чей-то телефон. Семь пустых цифр и я никогда не узнаю, кто за ними.
  - Приехали, - сказала Йонна. Я поднялся, смял карточку и бросил её в урну.
  На остановке нас ждали Тёма с Анти. Оба улыбались и были бодры.
  - Я в университет, - сказала нам Йонна, - как мы поступим?
  - Когда? - спросил я, хотя ответ мне был известен наперёд.
  - До того, когда мы поедем в деревню, - сказала она, - до четырёх часов. Что вы будете делать?
  - Гулять.... - вяло сказал Тёма. И я обречёно кивнул.
  - Да? Гулять? - Йонна захлопала глазами и закивала. - Погуляете?
  - Конечно, - сказал Тёма. Я опять кивнул и посмотрел на часы на здании "Туркусаламат". Было девять утра.
  Йонна попрощалась с Анти и поспешила в сторону университета. До вокзала мы шли молча. Едва появившееся утреннее солнце отражалось в лужах. Мы прошли через сверкающее чистотой фойе вокзала. Оно было пусто. Подошёл поезд. Мы не знали о чём говорить, Анти сказал, что был рад нас видеть, что ещё встретимся. Я кивнул, что-то ответил, Анти пожал нам руки.
  - Гулять! - усмехнулся Тёма, когда поезд скрылся. Мы стояли на пустом перроне.
  - Ну что? - спросил я, - куда?
  - Будем гулять, семь часов....
  - Не семь, меньше.
  - Шесть часов двадцать четыре минуты, - ехидно сказал Тёма.
  Часы на голубой стене были круглыми и очень белыми, как зубы продавщицы газетами. Киоск был набит всяческими газетами, журналами и дорожными книжками. С краю стояла большая стойка с шоколадками и печеньем. Продавщица что-то раскладывала.
  - Пойдём, - сказал Тёма.
  - Куда?
  - Можно в ресторан, - протянул он, - можно в публичный дом... Ты куда хочешь?
  - Спать хочу.
  - Всю загрнаку проспишь! Ладно, не хочешь в ресторан, тогда пойду себе шапку по секондам искать.
  - Давай, - сказал я, - смотри только все деньги наши не потрать.
  - Они же у тебя! - воскликнул Тёма, - Все наши сто пятьдесят марок....
  - Хорошо, - я успокоился и сел на скамейку.
  - Встретимся на этой драной Каупотори.
  Я кивнул. Тёма быстрым шагом вышел из здания. Дверь плавно закрылась. Стрелка скучно и долго обходила циферблат. В зале почти никого не было, я сидел на неудобной лавочке, поднял высокий воротник своей чёрной куртки и надвинул козырёк кепки на глаза, я пытался вздремнуть. Но сон не шёл, я остро чувствовал себя иностранцем. Продавщица газет о чём-то долго разговаривала с толстым лысым финном на этом невозможном языке. Рядом со мной сидела аккуратная, хорошо одетая старуха. Она читала газету. Потом что-то воскликнула и повернулась ко мне, указывая на статью в газете. Она стала говорить мне что-то нелепое и совершенно непонятное. Я глупо улыбался и пытался разглядеть в газете знакомые слова, хотя кроме "перкеле", мне в финском едва было что-то знакомо.
  - Ай донт спик финиш, - сказал я и подумал, что английский для меня, что финский... Она улыбнулась, сверкая рядом белоснежных, как вокзальные часы, зубов и спросила:
  - Du bist Deutsche?
  - Нихт безондерс гут, - ответил я, не задумываясь. Это был рефлекс. Как меня учили в школе, первое, что тебя спрашивают на иностранном, это говоришь ли ты по-немецки.... Вот я и ответил - говорю, но не особо хорошо.... Точнее, пытался ответить. Финка выкатила свои блёклые старческие глаза из-под дорогих очков, вытянула лицо, будто перед ней явился сам Бен Ладен и растерянно отвернулась, дальше читать газету. Я шмыгнул носом и подумал, что бы это значило. Их бин, ду бист, эр зи эс ист. В голове всплыли обрывки моих скудных знаний. Я понял, что она меня спросила "Ты немец?". А я, получается, ответил ей - не особо хороший. Я не выдержал и засмеялся. Финка покосилась на меня. Десять лет меня тыкали в немецкий язык, а вышло, что слов знакомых в нём столько же, сколько в финском. Старуха читала газету и косилась на меня, "не особо хорошего немца". Я встал, подошёл к зеркальной кабинке таксофона и посмотрелся на себя. Серое лицо, кожаная советская куртка, сувенирная кепка "Суоми" за семьдесят восемь марок, и измазанные в грязи ботинки "Ленвест". Вылитый фашист, подумал я.
  Я вышел на улицу, пересёк оживлённую дорогу, и сел в парке напротив вокзала, рядом с маленьким аккуратным фонтаном. Он был в виде белой раскрытой ракушки с фигурой обнажённой девушки. Вода медленно лилась из кувшина в её руках. На дне фонтана лежало несколько мелких монеток. По чистой прозрачной воде плавали жёлтые листья. Белые "Мерседесы - такси" подъезжали к выходу с вокзала и забирали людей. Люди уезжали и другие снова подходили, и "Мерседесы" снова подъезжали. Таксисты в пиджаках и галстуках, выходили из машин, открывали двери и складывали чемоданы в багажники. Время медленно и бессмысленно текло по этой северной стране. Мне стало холодно, я поднялся, бросил пять копеек в фонтан и побрёл в сторону Каупотори.
  Тёма был возбуждён и весел, словно провёл это время в казино, в окружении десятка девушек, или как после концерта...
  - Нашёл! - воскликнул он.
  - Что? - спросил я.
  - Шапку!
  - Какую шапку?
  - Заграничную! Модную! Пойдём, мне твой совет нужен, правда она дорогая.....
  - Сколько?
  - Пятьдесят... - он прищурился на меня и натужно улыбнулся. Я недовольно покачал головой, но пошёл вслед за ним.
  Шапка оказалась плоской меховой кепкой, такой огромной, что Тёма в ней выглядел, как довольный жизнью гриб.
  - Сколько стоит? - спросил Тёма у престарелой продавщицы. Магазин был пуст и она, с интересом наблюдала за нами. На Тёмин вопрос, она развела руками. - How many costs? - выдавил Тёма.
  - Fifteen, - улыбнулась продавщица, посмотрев на кепку.
  - Давай полтиник, - сказал мне Тёма. Я положил деньги на прилавок. Финка выбила чек и отсчитала сдачу.
  - Ну ты дурак, - говорю, когда мы вышли из магазина, - фифтин, это же пятнадцать!
  - Да? - сказал Тёма, - А сдачу она дала?
  - Дала, но не про твою душу.
  - Здорово, теперь напьёмся на оставшиеся деньги.
  - Ты на эти деньги только бутылочку лимонада "Буратино" здесь купишь.
  - А здесь "Буратино" есть?
  - Есть.
  - Давай "Буратино"!
  Но мы купили коробку молока "Валио", которое оказалось очень вкусным, а может, просто мы голодными. Мы сидели на берегу Ауры и пили молоко. По мосту ходили люди и Тёма снимал их на видеокамеру. На воде, покачиваясь на лёгких волнах, стояли катера и небольшие яхты. Я читал вслух названия и напевал бессмысленные песенки на финском, "Мина эн юумера митта! Перкеле их!"
  - Миша, - вдруг спросил Тёма, - что у тебя с Йонной?
  - Ничего, - ответил я и посмотрел на Тёму. Он, щурясь на меня, курил сигарету.
  - Совсем ничего?
  - Чёрт, Тёма, - воскликнул я, - а что у тебя с Йокки?
  Тёма вытянул лицо.
  - Йокки, имя нарицательное.
  Я кивнул.
  - Йонна тоже.
  - Не надо Миш, - сказал Тёма, - Йонна другое дело, она ещё ничего...
  - Ну добро пожаловать, - ответил я, - действуй!
  Тёма помотал головой и бросил окурок в воду.
  - Теперь он поплывёт вместе с паромами Силья Лаин по морю в Швецию, а там и Германия и Дания, Голландия.... Хабарик - путешественник! - воскликнул он, и подумав. - Пойдём.
  Мы поднялись. Я вгляделся в мутную осеннюю воду Ауры. Если смотреть дальше, вниз по её течению, можно разглядеть, огромные доки "Викинг Лаин" и высокую зелёную гору первого острова - начала юго-восточной части архипелага Ботнического залива. Мне всё казалось, что за этим островом и начнётся море, но Йонна говорила, что там ещё острова, острова. Но я представлял море....
  Тёма очень гордился своей кепкой и останавливался у каждой витрины разглядеть себя в отражении.
  - Красавец, красавец, - говорил я, - пошли Квазимода.
  
  Мы сидели с Тёмой на паребрике у кафедрального собора. Йонна опаздывала, и это было очень удивительно, для финки, но мне было всё равно. Из собора выходили русские туристы в тёмных пальто и чёрных куртках, они фотографировались на ступеньках и разговаривая об обеде, садились в свой автобус.
  Йонна выглядела усталой и серьёзной. В её руках была большая сумка.
  - Как погуляли? - спросила она.
  - Хорошо, - ответил я.
  - А что это у тебя на голове? - спросила она Тёму и улыбнулась.
  - Приборохлился, - ответил он и поправил свою кепку.
  - Как? - но Йонна не дождалась объяснений. Подъехал маленький трёхдверный Фиат. Из машины вылез хмурый финн, открыл багажник и помог положить вещи.
  - Это мои друзья, они нас довезут, - сказала Йонна нам.
  Впереди, сидел ещё один пассажир, молодая девушка с сухими бледными волосами. Она вышла из машины, что бы мы залезли. В салоне было тесно и жарко. Почти сразу я заснул.
  Я проснулся, когда стало очень тихо, мотор заглушили. Мы стояли на бензоколонке, финн вылез из машины. Из открытой двери тянуло прохладой. Я посмотрел на Йонну, она посмотрела на меня и улыбнулась. Я отвернулся и снова закрыл глаза, но уже не заснул. Оставалось немного, осенний влажный асфальт блестел в лучах, пробивающегося сквозь тучи солнца. Цветные октябрьские деревья застыли. Мы проезжали аккуратные ухоженные поля и домики. Финн что-то спросил Йонну, она ответила, наша машина свернула на просёлочную дорогу. Захрустел под колёсами гравий. Мы заехали во дворик небольшого дома.
  - Вот мы и дома, - сказала Йонна. Мы вышли из машины, вытащили вещи. Я оглянулся, Йонна отсчитывала деньги водителю.
  - Друзья.... - сказал я.
  - Загранка, - усмехнулся Тёма.
  
  ****
  Когда мы снова поехали солнце садилось за низкие плоские тучи. Йонна вела машину, которую ей любезно предоставил её брат, коротко стриженный хмурый человек, со шрамом, рассекающим бровь. Тёма сидел вместе с Йонной, впереди. Я откинулся на сидение и смотрел на осеннюю вечернюю Финляндию. Мы остановились в Уусикаупунки, что бы купить продукты. Йонна пошла в супермаркет, мы с Тёмой направились к воде. Узкий канал делил город. Небольшие яхты стояли на воде и вдалеке виднелся выход в море и порт. Чайки кружили над высокими кранами. На пустой скамейке, на мосту стояла пустая бутылка из-под водки. Город молчал, словно людей здесь не было. Маленькие двухэтажные домики вдоль ровных дорог и только редкие машины проезжали перекрёсток и зачем-то останавливались у светофора, хотя прохожих не было. Вдоль канала шла одинокая колея железной дороги. Я посмотрел на сужающееся в перспективе полотно и пошёл обратно в машину. Холодало, а я был без куртки.
  Я проснулся, когда совсем стемнело. Фары вырывали кусок дороги перед нами, мелькали силуэты деревьев и опознавательных светоотражающих столбиков вдоль дороги. Впереди над лобовым стеклом висела луна, жёлтая, как масленичный блин. Тёма вертел в руках дорожную карту и что-то говорил Йонне. Кажется, Йонна не знала куда ехать.
  В Ахтери мы приехали ночью. Пустой невысокий город мерцал уличными огнями. Огромное озеро чернело вдоль дороги и вода у берега отражала свет фонарей. Я лежал на заднем сидении, облокотясь головой на холодное влажное стекло, и больно ударился, когда Йонна на скорости проскочила перекрёсток и машина подпрыгнула на выступе из асфальта.
  Дача Ирмы, подруги Йонны была в нескольких километрах от Ахтери. Мы стояли на тёмном пустом перекрестке за городом, около таблички "заповедник Ахтери", как перевела Йонна. "Здесь водятся зубры" - сказала она. Йонна вертела в руках мобильный, на её лицо падал бледный свет табло телефона. Мы ждали приезда брата Ирмы, который должен был показать нам дорогу. На улице было холодно и влажно, я вернулся в тепло машины и откинулся на сидении.
  Брат Ирмы, Томи оказался очень весёлым молодым финном, с оттопыренными ушами и маленьким вздёрнутым носом. Он постоянно смеялся, даже тогда, когда я протянул ему руку и сказал: "Миша". Он крепко пожал мою и так громко засмеялся, будто меня звали вовсе не Михаил, а Елопуки какой-нибудь. Впрочем, имя Тёмы позабавило его не меньше.
  Ирма наигранно обняла нас, спросила, как доехали, я как всегда ответил "плохо" и зашли в дом. Я никогда не был в дорогих финских коттеджах и дом, несколько, смутил меня своими просторами, шиком и одновременно простотой. Приятно пахло свежим можжевельником, часть потолка в гостиной была стеклянная и можно было видеть чёрное звездное небо. Гостиная переходила в веранду и кухню. За большим столом сидело несколько девушек и я сразу понял, что они русские. Они поздоровались с нами по-фински.
  - Здрасте, - хмуро ответил я. Я почему-то был зол. Мне хотелось есть и спать. Томи вручил мне бутылку пива. Девушки рассказывали о своих злоключениях на дискотеке в Ювяскюля, откуда они. Мне стало смешно, когда я узнал, что они на практике из "Герцена".
  - Куда не плюнь, везде русские - сказал Тёма, повернувшись ко мне.
  - Да, - ответил я. Но та, что казалось старше, привлекла моё внимание. Она была высокой, с чёрными густыми волосами и тёмным большими глазами, глубоким, как озеро в Ахтери, которое мы проезжали. Я весь вечер смотрел на неё, пил пиво и рассказывал какие-то дурацкие истории. Все смеялись, а мне было стыдно. Девушки представились, но я не запомнил имён.
  Домик стоял в лесу, около озера. Всё следующее утро, я сидел на берегу и смотрел в воду. Вода была очень холодной и тёмной, на её поверхности, у берега плавали опавшие листья и еловые палочки. Я опустил ботинок в воду и моя нога промокла. Оказалось, неслышно подошла Йонна, и она спросила, зачем я это сделал.
  - Не знаю, - соврал я.
  - Пора идти, гулять, - сказала она, - все уже собрались.
  Я бросил в воду камешек и поднялся.
  Лес напоминал мне родной Карельский перешеек, от того становилось легче и свободнее. Только тропинка к дальнему озеру через болото была выложена дорожкой из досок.
  - Здесь загранка даже в лесу, - сказал мне Тёма. Я кивнул. Потом все решили ехать на острова. Я смиренно брёл сзади и смотрел на тёмные волосы Тани. Она разговаривала с Ирмой, и в её голосе слышались неприятные восторженные интонации. Так разговаривают подчинённые с начальником, или голодные гости с богатыми хозяевами... А, может, мне только казалось. Я шёл по лесной дорожке и под моими ботинками шелестели еловые иголки.
  На остров мы поехали на машинах, заехали в дом родителей Томи и Ирмы. Пили чай и Тёма что-то горячо обсуждал с невестой Томи, тихой, не типичной, как говорила Ирма, американкой, Сарой. Они стояли у телевизора в комнате. Тёма что-то говорил на ломаном английском, Сара улыбалась и кивала. Я вышел на улицу, вечерело и бледная трава была мокрой. Я вытащил из-под крыльца сдутый резиновый мячик и стал пытаться набить его на ноге. Из дома стали выходить люди, собирались ехать, я набивал мячик.
  - Яри Литтманнен, - сказал отец Ирмы и похлопал меня по плечу.
  - Саами Хююпия, - ответил я. И он усмехнулся.
  Мы поехали все вместе в микроавтобусе родителей Томи и Ирмы. Рядом со мной сидела невеста Томи, Сара, и я что-то пытался объяснить ей. Она растерянно улыбалась и переспрашивала. Томи всю дорогу смеялся.
  Мы снова куда-то приехали. Вышли из машины. Рядом, за высокой влажной травой, уходя в лес, виднелась тёмная ленточка реки.
  - Форест фреш, - зачем-то ляпнул я Саре словосочетание, которое слышал в рекламе жевательной резинки.
  - Very well, I like a forest, - сказала она и улыбнулась. У неё были тёмные прямые волосы и тонкие руки. Сара как будто стеснялась, когда я начинал говорить по-английски, словно это она его не знала, а не я. Не типичная американка. Тихая и скромная. Я кивнул ей.
  
  Мы оставили машину, прошли мимо пустого, безмолвного дома, по спортивной площадке. Трава у футбольных ворот была вытоптана, и ряд блестящих турников стоял рядом, но людей нигде не было видно. Мы пошли по тропинке и вышли к большому озеру. Его делил большой остров, который был похож, скорее на другой берег. На той стороне темнел лес. На нашем берегу лежала лодка. Она была старой, с осыпавшейся голубой краской и двумя тонкими вёслами. На дне плескалась вода и когда мы переворачивали её, я промочил рукав. Лодка была дырявой и вода быстро прибывала, когда я залёз в неё. Йонна села на корму, Тёма оттолкнулся и прыгнул на нос. Томи смеялся и что-то выкрикивал Йонне, она выкачивала со дна воду большим серым черпаком. Я подтабанил, развернул лодку носом к острову и погрёб изо всех сил. Вода бурлила и вёсла дёргались в руках, они были старыми и ломаными. Когда мы вышли на берег, Тёма взялся переправить лодку обратно. Лодку сильно сносило ветром и непонятным течением. Тёму крутило и он еле догрёб до берега. Я видел, как он вылезал, как споткнулся и лягнул лодку так, что она отделилась от берега и, качаясь на ветру, её стало сносить. Тёма бил по воде веслом, пытаясь зацепить лодку, но её сносило всё больше и больше. Мне было забавно наблюдать за этим, тогда я не знал, что окажусь заложником этого острова... Йонна молчала. Лодку снесло далеко в озеро и мы все стояли и смотрели, как она медленно тонет. Смеркалось и серое озеро было цвета неба. На ветру шелестели ветки деревьев и жёлтые листья падали в воду. И пошёл вялый дождь, серой дымкой зависнув над озером. Я сел на землю и опустил носок ботинка в воду. Можно было и не думать, вода была ледяной, октябрьской, да и плыть с вещами трудно. Ирма с отцом и Томи о чём-то переговорили, Тёма крикнул нам, что они поедут за лодкой, что бы мы пока развели костёр, Йонна знает где...
  В глубине острова стоял небольшой сарайчик полный дров и костровище под навесом со скамейками.
  - Это чьё? - спросил я.
  - Как? - не поняла Йонна.
  - Для кого сделано?
  - Для всех... Что бы люди приходили, отдыхать...
  Я уже не удивлялся, сел на скамейку и закурил, спички были влажные и плохо загорались. Красная звёздочка мерцала на кончике сигареты и я смотрел на неё. Йонна вытащила дрова и пыталась развести костёр. Дождь усилился и теперь его шелест поглотил весь лес. И вода капала с листьев и дождь стучал о наш навес. В сумерках, за тенями деревьев виднелось озеро. Костёр запылал и Йонна села рядом.
  - Миша, - сказала она, - Хорошо здесь?
  - Да, - ответил я, - только поскорей бы они приехали.
  Я вытянул озябшие руки над огнём и жар сдавил ладони.
  - А у тебя много было девушек? - неожиданно спросила она. Я посмотрел на неё и усмехнулся.
  - До хера.
  - Как?
  - Две, - сказал я.
  - Ты любил их?
  - Чёрт, - сказал я, - что это?
  Она растерялась, думая, что сказала по-русски неправильно, каким-то образом выудила из пальто словарик. Я удивился, увидев его здесь и подумал, вот чем будем костёр жечь, когда дрова кончатся. Йонна нашла слово и неуверенно повторила.
  - Я не понимаю, - сказал я и отвернулся. Мы долго сидели молча и было тихо и только дождь стучал о навес и шелестели ветки деревьев и листья. Угли потрескивали в костре, мне было тепло ногам. Йонна пододвинулась ближе и обняла меня.
  Чёрт, чёрт, подумал я, чёрт, зачем я первым полез в эту проклятую лодку, и надо было мне оказаться здесь именно с Йонной, ну почему в жизни всё так случается? Я вскочил и сказал, что мне надо отойти. Йонна подняв глаза, смотрела на меня. Я пнул полено и выбрался под дождь. Ещё не совсем стемнело, я нашёл тропинку и спустился к озеру. Вода стекала с козырька моей кепки и я чувствовал, что промочил ноги. Серая пелена окутала озеро и дальнего берега не было видно. Я в сердцах плюнул в воду и пошёл назад к костру.
  Когда я вернулся Йонна сидела у костра и грела руки, у неё было мокрое от дождя лицо, я поднял взгляд, что бы увидеть, где протекает навес. Йонна молчала. Я сел на скамейку, поднял воротник и откинулся.
  Когда я проснулся, у меня болело горло и резало глаза. Светало. Дождь кончился. И в серой дымке уже можно было разобрать силуэты деревьев и кустов. И озеро, цвета неба, виднелось за деревьями. И было тихо, только дуновения ветра шевелили мокрые ветки и тогда падали тяжёлые капли с листьев, раздаваясь по всему лесу водной канонадой. Йонна сидела у самого костра и поправляла поленья.
  - Hyvaa huomenta, - сказала она.
  - Доброе, - ответил я, - если оно доброе. Я хрипел. Горло сдавил ком, казалось мне напихали в глотку гнилые доски с корявыми гвоздями. Боль в горле отдавалась в голове.
  Я сидел облокотившись о дерево. У меня на груди и коленях лежало клетчатое покрывало. Оно было сырым, но грело.
  - Откуда это? - прохрипел я.
  - Из subsidiary, - она указала на сарай и посмотрела на меня.
  - Чёрт, - сказал я, - чёрт.
  
  Тёма появился бодрым и весёлым. Он сказал, что их микроавтобус застрял на дороге, что пришлось вызывать трактор; что в Финляндии, оказывается, такое тоже случается; потом они искали лодку, нашли маленькую резиновую. Я молчал, у меня болело горло и голова.
  
  *****
  Днём мы поехали в самый большой супермаркет Финляндии "Акуока", на северо-запад Ахтери. Где повсюду были надписи на русском языке: "Корзины с территории комплекса не увозить!" "Не сорить" и даже "Будьте вежливыми". На финском таких надписей не было.
  Я молча наблюдал, как финны покупали продукты и, как наши русские студентки пересчитывали деньги, скидываясь в общую сумму. Мне было всё равно. Тёма о чём-то разговаривал с Сарой, она смущённо улыбалась. Потом подошёл ко мне и мы вышли на улицу, курить.
  - Да, типичная американка, - усмехнулся Тёма, - и имя у неё американское - Сара.... А как ты думаешь, какая у неё фамилия?
  - Конор, - говорю, - Сара Конор.
  Тёма засмеялся.
  Всю дорогу он спрашивал есть ли у них дома спутниковое телевидение и ОРТ.
  - Там футбол, последний отборочный матч. Мне нужен футбол! - кричал Тёма. ОРТ в доме Ирмы и Томи не оказалось, телевизор надрывался в судорогах МTV.
  - Евроспорт давайте, - говорил он, лихорадочно щёлкая кнопки пульта, - хотя бы Евроспорт!
  - Зачем тебе Евроспорт? - спрашиваю.
  - Я за футбол родину продам! - прохрипел Тёма. Студентки захихикали. Я покачал головой.
  По Евроспорту показывали бессмысленный товарищеский матч "Франция - Камерун". Все разошлись, один Тёма сидел у телевизора и разгорячено кричал: - "Ну негритосы! Вставьте этому Бартенианцу по самый мозжечок!" Камерунцы забили два гола. Тёма был счастлив. Матч "Россия - Швейцария" так и не показали, оставалось ждать футбольного обзора. Но, неожиданно, Тёма охладел к футболу и, видимо, передумал продавать родину.
  Томи затопил сауну, девушки пошли первыми. Через час они вернулись, покрасневшие и довольные. Таня улыбалась. Её голова была обёрнута махровым полотенцем, локон тёмных волос выбился из-под него. Ирма сказала: "С лёгким паром нас!" Я усмехнулся. У неё было пунцовое лицо, голова в ярком полотенце и нелепая, похожая на пижаму рубашка. Ушли и Томи с Тёмой. Я остался у телевизора, узнать, как сыграли наши. Девушки готовили ужин и о чём-то смеялись. Я сидел молча и комментатор по Евроспорту завывал на английском языке.
  Тёма вернулся, когда стали показывать наших. Он тёр ухо и ухмылялся.
  - Я в озере купался, - сказал он. Я посмотрел на него.
  - И как?
  Он сморщил лицо и закатил глаза.
  - Тебе тоже надо, - как учительница сказала Йонна.
  - Мне надо шоколада...
  - Как?
  - Никак, зима на дворе!
  - Не-ет... - протянула она. Я отвернулся к телевизору. Наши забили гол.
  - Вовка - сукадла! - радостно воскликнул Тёма. Форвард упал на газон и стал стучать в землю руками.
  - Но почему? Это же ругательно... - Ирма удивлённо смотрела на Тёму. - Почему ты ругала его?
  - Ирма, - говорю, - в русском языке не все ругательства ругают.
  - Не понимаю, - она растерянно смотрела на меня, - ты же говорила... сукадла означает "плохой человек"... - Мне стало неловко. Студентки смущённо смотрели на меня.
  - Да, - кивнул я, - но в некоторые моменты, ещё означает "молодец".
  - Да?
  - Да.
  
  Наши выиграли четыре-один, я пошёл в сауну. И пот стекал мне на глаза. Я смотрел на алые языки пламени в окошке печки. И за запотевшим маленьким оконцем сауны была ночь. Я сидел, пока сердце не забилось в груди, как сапуны паровоза, пока воздух в лёгких не стал жечь меня всего изнутри. Выбежал из сауны, на холодный морозный воздух, упал в ночное ледяное озеро и подумал, что вот, наступила моя смерть. Но смерть не наступила. И сладкое тепло разлилось по телу, когда я сел на веранде бани, поставил ноги на лавку и закурил. И пар шёл от меня, как от отваренной картошки, и сигаретный дымок сверкал в жёлтом свете фонаря над дверью в сауну. Ночное осеннее небо освободилось от тяжёлых туч, и сверкали звёзды на небе и в озере. Мне стало холодно и я пошёл вовнутрь.
  
  Йонна разбудила рано. Днём она должна была быть в Уусикаупунки, по делам. За столом на кухне сидела Ирма. У неё было сонное вялое лицо и отрешённый взгляд. Она пила кофе.
  - Ты хорошая сукадла, - сказала она и улыбнулась своей широкой, с плотно прижатыми губами улыбкой. Мы садились в машину и она махала рукой. Тёма глумливо ухмылялся за моей спиной.
  - Никогда больше не буду иностранцев русскому учить, - сказал я ему.
  - Да, только ты сам русский для начала выучи.
  - Выучу.
  Из дома выбежал Томи. У него было помятое сонное лицо. Он смеялся и пихал нам свои визитки "Компьютерное обеспечение Fin Air", что бы когда были в Хельсинки, звонили.
  - Обязательно, - сказал Тёма и спрятал визитку в кармане.
  Студентки ещё спали, мы не попрощались с ними, да и ни к чему это было.
  ******
  Я сел на заднее сидение, протёр запотевшее стекло и стал смотреть на унылую осеннюю дорогу. Небо снова затянулось, стало серым и низким. Мы быстро проехали бледный вялый Ахтери. Деревья в серой дождливой дымке поблёкли, мне хотелось спать. Впереди ехал большой фургон. Шквал брызг шёл от него, Йонна включила дворники и они заработали часто, убаюкивающие, как маятники. Я проснулся, когда мы уже проезжали Пори. Я видел на карте, что этот город по пути нашего следования ближе всего к морю. Я хотел увидеть море, но увидел лишь серую дымку, высокие каркасы кранов и редких чаек. Потянулись привычные низенькие финские дома, высокий звукоизолирующий забор. И снова всё кончилось и начался осенний желтеющий лес, и ровные бледно-зелёные поля и деревенские аккуратные домики. На дороге под дождём стоял школьник и голосовал. Я поёжился, поднял воротник куртки и снова заснул. В Уусикаупунки посветлело, дождь кончился, но солнце так и не выглянуло, осталось навсегда где-то в Крыму и моей памяти.
  Мама Йонны улыбалась и смотрела, как мы едим. Йонна сказала, что её Мама рада гостям, что она любит с ними говорить, и сожалеет, что не может поговорить с нами. Тёма ляпнул что-то по-фински, мать Йонны заулыбалась ещё шире и ответила что-то непонятное и долгое. Тёма кивнул. Мы ели варёную картошку с маленькими розовыми сосисками и сметаной. За окном было видно, как отец Йонны работает на тракторе в поле. В доме было тихо и только слышно, как мы стучим вилками о тарелки, да наливаем молоко в стаканы. Мама Йонны ушла в комнату, послышались рябящиеся невнятные звуки телевизора. Йонна сказала, что ей пора, и что мы собираемся делать?
  - Гулять, - сказал Тёма. Я смотрел в стакан, в молоке плавали крошки финского хлебца.
  - Да? - спросила Йонна.
  - Я бы поспал... - сказал я.
  - Как?
  - Никак, - я допил молоко и повернулся к Йонне, - у вас велосипеды есть?
  - Да, - ответила она, - в гараже.
  - Мы поедем на море, это далеко?
  
  Я упал с велосипеда на грунтовой лесной дороге и, лёжа на спине, смотрел в небо. Оно развалилось на перистые серые глыбы, которые неторопливо ползли на север. Моря мы с Тёмой не нашли. Несколько раз выезжали к большим серым озёрам, которые вытягивались в даль и терялись за островами. Тёма снимал на видеокамеру белых лебедей, но это оказался притопленный в воду серый буй. Почти всю дорогу мы натыкались на таблички "частная зона". Вернулись, когда совсем стемнело. Мы стояли у дома Йонны и курили, не знали, вернулась ли она и не хотелось входить. Но дверь открылась, это была Йонна. Она подошла к нам, мы сказали, что никакого моря здесь нет, что есть только озёра с большими островами.
  - Это есть море, - сказала Йонна, - архипелаг, много островов.
  - Значит не увидеть всю ширь морскую? - воскликнул Тёма раскинув руками.
  - Только за архипелаг нужно.... На дальние острова.
  - А как туда попасть?
  - На лодках, - ответила она, - но острова приватные....
  - Что?
  - У нас страна, - сказал я, - куда хочешь, туда и иди! И моря у нас настоящие!
  - Не-ет.... - протянула Йонна.
  - Что нет, если да! - сказал я, - всё продали! Ничего не осталось для людей!
  - А у вас всё для людей? - она спросила это спокойно. Я только махнул рукой и мы пошли в дом. Какие всё-таки финны... - подумал я.
  
  После ужина, мы сидели в маленькой комнате Йонны наверху. Я дёргал струны её гитары и смотрел, как Тёма играет с маленькой неваляшкой. Он бил её указательным пальцем, она падала, качаясь, снова вставала и снова падала и он снова бил. Но Тёма не рассчитал, и игрушка упала со стола и разлетелась на кусочки. Когда-то она должна была не встать, подумал я, нет ничего бесконечного.
  - Это мне подарила Таня, - грустно сказала Йонна. На улице было тихо и темно. Днём из окна комнаты Йонны можно увидеть поле и край дороги. Проехала машина и я заметил две маленькие красные точки. Они исчезли и снова ничего.
  - Когда мы едим в Хельсинки? - Спросил я, - когда возвращаемся?
  - Во вторник, - ответила Йонна, Тёма кивнул.
  - Нельзя во вторник, надо раньше, - гитара не строила, звук шёл фальшивый и дребезжащий.
  - Во вторник, - сказала Йонна, - мне в понедельник экзамен нужно...
  - Ну и что?
  - Но мне надо...
  - Говорю - опоздаем!
  - Куда?
  - В пизду! - сказал я и бросил гитару.
  - В "пи" что? - Йонна прищурилась, не разобрала слова.
  Я посмотрел на Тёму, он улыбнулся, хихикнул, и громко засмеялся. У Тёмы была истерика, он упал на скрученный у стены палас и держась за живот стал подвывать.
  - Заткнись, - говорю.
  Йонна сидела молча, задумчиво глядя в окно. Она вздохнула и посмотрела на меня.
  - Я плохая?
  - Это я плохой, - сказал я, - тебе давно пора понять, ЭТО Я плохой.
  - Нет, нет, - сказала она, - я не умная...
  Я посмотрел на неё. Она смотрела на меня, подняв брови и плотно сжав губы, свои тонкие, едва заметные губы.
  - Скоро спать? - спросил я.
  *****
  В Турку шёл дождь. Из водостоков текла вода и на мокром асфальте лежали жёлтые листья. Йонна опять подняла нас рано, всю дорогу я спал, но, чувствовал себя разбито. Опять с неба текла вода и было холодно и опять хотелось спать и опять мы шли в чужой дом. Йонна забыла ключи. Мы стояли на лестнице и мне хотелось лечь на ступеньках. Она вывернула все карманы и сумку, посмотрела на часы и растерянно взглянула на нас.
  - Когда твоя соседка приходит? - спросил Тёма.
  - Вечером, в шесть часов, - сказала она.
  - Хорошо, иди на свой экзамен.
  - А вы?
  - Мы погуляем, - усмехнулся я. Тёма расплылся в улыбке.
  - Встре-ти-мся, - по слогам сказала Йонна, улыбнулась и поспешила вниз.
  
  Мы шли по пустынной дороге вдоль частных домиков, за ажурными заборами выцветали маленькие садики, аккуратные деревья. Крыши блестели под дождём и под дикими яблонями у дороги лежали жёлтые и почерневшие гнилые яблоки.
  - Слушая Мишка, - сказал Тёма, - а ведь, октябрь, наверное, лучшая пора в этой северной стране...
  - Лучшая пора, - ответил я, - под моим одеялом, у меня дома.
  - Но, ведь, красиво!
  - Да, - сказал я, - дурацкая осень....
  Мы вышли на магистраль. В стеклянном доме, за витриной, на тренажёрах занимались люди. Мы с Тёмой стояли напротив и смотрели. Внутри было светло и, кажется, играла музыка. По стеклу скатывалась вода, на беговой дорожке напротив меня занималась белокурая с правильными чертами финка. Она была напряжена и смотрела мимо меня.
  - Тёма, - сказал я, - мы уже больше недели стоим у этой витрины....
  - Думаешь, не зайти?
  - Не знаю, - сказал я. - Осень...
  - Когда же дождь кончится? - он вскинул взгляд вверх. Мы пошли дальше.
  
  Дождь прекратился через несколько часов. Мы с Тёмой сидели в местном подобии МакДональдса и ели мягкое развесное мороженое. Это всё, на что хватало денег. Тёма подходил к продавцу и говорил "Какси пехмис" и продавец что-то спрашивал на своём тарабарском нелепом языке и Тёма отвечал "карамель" и продавец давал два мороженых с карамельным сиропом и мы съедали их и разглядывали рекламные буклеты на подносах.
  Мы останавливались у витрин музыкальных магазинов и Тёма с интересом разглядывал бас-гитары, и вошли в один, купили три медиатора по одной марке и бородатый грузный продавец сказал нам что-то по-английски, но мы не поняли.
  На побережье Ауры-йокки мы зашли в маленькую галерею картин. Хранительница молча наблюдала за нами, пока мы обошли небольшой зал. На тонких высоких подставках стояли хрупкие фигуры из стекла и я подумал, что будет, если одну такую сейчас разобью. Я переходил от картины к картине и остановился у окна. Листья деревьев дрожали на ветру и срывались и падали в реку. Вода была серой и холодной.
  В многоэтажном универмаге около Каупатори я долго играл в демонстративную видео приставку. Тёма сидел на скамейке у входа и ждал меня. Я бросил джойстик, проиграв всё, что мог проиграть, спустился вниз, нам пора было возвращаться.
  Снова пошёл дождь. Вечерело и теперь свет в витринах многочисленных магазинов казался ярким. Я раскрыл зонт, у меня болели ноги. Мы подошли к автобусной остановке, где была карта города. Людей на остановке было много и Тёма, подойдя к карте, стал громко причитать по-русски, какой это нелепый город. На нас покосилась японка с родимым пятном на шее. Я сказал Тёме, что пойдём обычной дорогой. Магазины закрывались, и только в кафе-кондитерских сидели люди и пили кофе, отдыхали. Шелестя покрышками по влажному асфальту катили машины. Пробуждаясь от дня, мигая, загорались фонари. Я остановился у витрины очередного бюро похоронных услуг. На витрине, в чёрном бархате стояли разные плиты и стенд с эмалированными фотографиями и латуневыми табличками. За витриной, в глубине магазина, в дежурном блёклом свете стояли гробы и блестели лакированной поверхностью. Такие магазины мы встречали во многих местах Турку, но мне, всё равно, это казалось странным.
  *****
  Когда я проснулся, я подумал, что вот уже много дней, будит меня Йонна, новый день начинается с неё. Последний день... За окном было темно, шумел дождь, я посмотрел на часы.
  - В семь утра даже фашистов не будят, - сказал я.
  - Как? - спросила Йонна. Она собирала сумку и выглядела очень бодро.
  Тёма лежал рядом со мной на полу и хмуро смотрел на меня одним открытым глазом.
  - Вставай, - говорю, - паралитик.
  - Я тебе глаз сейчас выколю, - прохрипел он.
  - Сначала свой открой, - засмеялся я. Йонна оглянулась на нас.
  
  На автобусной остановке Тёма жалобно сказал, что оставил свои очки у Йонны.
  - Я привезу их, когда буду скоро в Пиитари... - сказала она.
  Я посмотрел на Йонну и отвернулся. Автобус не довёз нас до самого автовокзала и пришлось идти пешком, под дождём. Я раскрыл зонт, но Йонна шла в стороне. Её волосы намокли, потемнели, она молчала и шла одна. Я догнал её, приподнял зонт над её головой, она поблагодарила. И тогда я почувствовал всю неловкость этой поездки, всё во мне как переломилось. Я смотрел на мокрый асфальт и как мои ботинки опускаются в лужи. Я не знал, что сказать, но я и не хотел ничего говорить.
  Автобуса на Хельсинки мы ждали минут двадцать. Стояли под стеклянным навесом, Тёма о чём-то шутил, Йонна отвечала. Высокие дорогие автобусы уходили в разные города, и за рулём сидели шоферы в белых рубашках и галстуках. И подали наш. Я сел в удобное мягкое кресло и почти сразу заснул.
  ******
  Хельсинки встречал привычной пасмурной погодой. Дождя не было, но серое утреннее небо, словно старая несвежая простыня, дырявая и до боли знакомая, висело на пёстрых осенних деревьях. На остановках стояли люди. Мы выехали на площадь, откуда уходят автобусы в Россию и остановились у автовокзала.
  Автобусы в Ленинград уходили с узкой высокой улицы, прилегающей к площади. До отправки оставалось несколько минут и пассажиры спешили занять места, напоследок закупив всяческих финских конфет, бумаги и памперсов. Шофёр укладывал баулы в багажное отделение, крышка не закрывалась и он подтолкнул чью-то сумку ногой.
  Тёма уже сидел в автобусе и махал рукой через стекло. Я отвернулся. Мы стояли с Йонной на улице, у двери. Я молчал.
  - Миша, - сказала она. У неё были плоские серые глаза, а может это мне только казалось, совсем плоские... Как будто нарисованные. _ Мишанька....
  Где она это вычитала, подумал я.
  Она опустила взгляд. Странно, но она не нервничала, оно просто не знала, что сказать. Она пыталась подобрать слова, потом виновато улыбнулась и спросила:
  - Тебе хорошо было?
  - Так обычно с утра спрашивают, - сказал я.
  - Что?
  - Ничего, - я смотрел на узкую полоску неба, сдавленного домами. - С утра... а уже совсем не утро.... Да и ночи не было...
  Она спокойным взглядом смотрела на меня.
  - Ночи?
  Я усмехнулся. Из автобуса выглянул шофёр и объявил об отправке.
  - Вы приедете ещё? - спросила Йонна и улыбнулась.
  - Да, - соврал я.
  Она наклонилась, поцеловала меня в щёку, я кивнул и пошёл в автобус. Тёма, ухмыляясь смотрел на меня.
  - Надо бы побриться, - сказал я, потирая лицо.
  Автобус поехал. Йонна смотрела нам вслед, Тёма махал ей рукой. Хельсинки кончился очень быстро. Последний раз мелькнули дома, серый, туманный залив и снова дорога....
  - Тёма, - сказал я, - у нас же ещё бутылка Очакова нераспитая осталась!
  - Де жа вю? - воскликнул Тёма.
  - Да, - протянул я, - каберне Коктебель.
  - У нас с тобой привычка - таскать выпивку всю дорогу и употребить только на обратном пути.
  - Лучше поздно, чем очень поздно! - сказал я.
  Пиво мы выпили почти сразу. Посидев, немного подумав, Тёма повернулся ко мне и проговорил:
  - У меня не в одном глазу.
  - У меня тоже.
  
  Проснулись мы уже под Сестрорецком. Я откинувшись в кресле, смотрел в окно. Падал снег. Тёма рылся в сумке в поисках финских конфет.
  - Конец? - спросил он.
  - Да, - ответил я.
  - Ну что это за повесть такая? - вдруг, пренебрежительно спросил Тёма.
  - Повесть, как повесть, - сказал я.
  - А где фабула?
  - Какая ещё фабула?
  - Ты даже не можешь отличить фабулу от сюжета.... Впрочем, у тебя и сюжета то нет!
  Я посмотрел в окно. Тёмная обочина мелькала в свете нашего автобуса.
  - Вот-вот, - сказал Тёма, опять одни описания природы, осень, дождь, чужие города.
  - Да пошёл ты, - сказал я.
  - Не хорошо быть в конфликте со своим внутренним голосом, - ухмыльнулся он.
  - Ты что ли мой голос?
  - У меня свой голос.
  - Ты меня достал!
  Мы подъезжали к городу, слева открылся вид на чернеющий финский залив и горящие тысячами огней шестнадцатиэтажки на побережье. Небо над городом было фиолетовое с бледным свечением, город горел. Я посмотрел в своё окно, на, белеющей под первым снегом, траве сидел потрёпанный грязный человек. Он снял один башмак и подтянув ногу к себе, ковырялся в голой пятке.
  Тёма наклонился к моему окну и расплылся в улыбке.
  - Россия, - сказал он.
  
  Осень 2002
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"