"Вот так, так! Вот так, так!" - говорил часто один чудак. - "Ишь ты! Экась." - упорно повторял он. Но о чудаке неинтересно. Давайте лучше о молодых истеричках.
"Фи, фи" - говорили молодые истерички, - "хво, хво, хво. Ваши поэммы становятся всё слабее. Ой, ну вы же не пишите о том, как нам тяжело. Как страдаем мы и светим глазами в темноте" - проникновенно молвили они, тыкая в меня ногтями, - поэтому вы писсатель вовсе неинтересный. И поэммы у вас говно".
Ох уж эти истерички! Чего же вы добиваетесь?
"Ах, как вы однобоко пишете" - шептала мне молодая истеричка Валерия Мазюр - "Вы какой-то...немодный; у вас слишком мало эксперимента. Вы меня понимаете? Ведь у каждого автора, писсателя должен в произведениях быть какой-то нравственный или речевой эксперимент. Понимаете, да?" Вот что нашёптывала мне Валерия Мазюр.
Ладно, давайте поговорим лучше о жёлтых фонариках.
"Жить властью этой муки. Прах снов беречь" - светил мне один фонарик - "Жить и знать, что эти руки станут счастьем новых плеч". Вот ты какой! Что говоришь мне, фонарик! Стыдно, товарисч, стыдно! А потом он светил мне вот что: " Я стал певцом моего мира, фиксируя действительность жёлтым светом. Я пророк своего столба, я призрак твоей оперы. Я всяк везде, всегда, в плоскостях!"
"Ох, ох" - говорил Храмс.
А я просто образ. Я, если позволите, лист Мёбиуса. Я фрактал, пардон, своего рода. Я, знаете ли, высокого мнения о чудаках, молодых истеричках и Храмсе.
Я вереск. Вереск Я.
Среди л"есок - я вереск. Средь лесов - совы вереск свил.