Нет! Так можно свихнуться! Они приходят каждый год семнадцатого июля! Немецкий обер-лейтенант и мой бывший сослуживец Коля Сиротинин. Что их объединяет, двух когда-то непримиримых врагов? Или там, за чертой, все равны? И нет вражды? И почему ко мне? Во сне, под утро? Что им надо? Разве я виноват что остался жив? Может эти двое знают про меня то, что я забыл? Или совершил тогда? Я закончил войну подполковником, был ранен, вначале хватанул неделю плена, бежал... и дрался потом на всю катушку! Но эти двое приходят с завидным постоянством в ночь с семнадцатого на восемнадцатое... Как избавиться от них? Как найти ключ к своей внутренней свободе? Придут, молча сядут на пол у стены, и как будто ждут чего-то... Чего? Снова и снова перебираю по памяти всю войну... Вроде правильно жил и воевал... Что они от меня хотят? Смотрят так, будто ждут объяснений. Каких? Нет, это невыносимо! Сегодня шестнадцатое июля тысяча девятьсот семьдесят... года. Значит завтра они появятся снова. Всё! Баста! Спрошу их в лоб, если они меня услышат: "Что надо и в чём дело?". А может между мной и этими гостями с того света стоит прозрачная стена? Через которую ни черта не слышно? И всё-таки попробую. Потому, что так дальше нельзя! От их молчаливого сидения можно сойти с ума. Пусть приходят завтра ночью, пусть! Лучшая оборона - атака! Буду атаковать! Спрошу. Иначе, чувствую, они от меня не отстанут.
***
Опять в четыре утра! Вот они - "долгожданные" гости... Всё по накатанной! Обер-лейтенант, как всегда, достаёт из кармана кителя свою нескончаемую пачку сигарет... закуривает... Странно! Сиротинин, насколько мне помнится, никогда не курил, всегда отсаживался подальше от куряк на привале, а тут даже не поморщился. Может там, у них, сигаретный дым не пахнет? Давай-ка поразмыслим, бывший старлей, закончивший войну: если они передо мной оба в форме, значит погибли на войне. По крайней мере в гибели Сиротинина я не сомневаюсь. Это - факт неопровержимый. А если с ним рядом немецкий обер-лейтенант, то они имеют между собой какую-то связь... какую? В таком разе - если этот немец пришёл с ним, значит он тоже убит... где? И почему рядом с Колькой? Спрошу! Я сплю... значит я тоже как бы с ними за чертой... С той лишь разницей, что проснувшись утром, я вернусь в реальный мир... они - нет. Тогда, если мы сейчас вместе за чертой, то должны услышать друг друга. Прежде всего интересует немец... кто он?... откуда?
- Не надо спрашивать меня. Здесь мы читаем мысли друг друга. Но Вы - живой человек. И поэтому Ваши способности в этом ограничены.
Мать честная! Да он же по-русски... даже без акцента!
- И не удивляйтесь, господин старший лейтенант! Наши возможности в этом плане - безграничны!
Господи! Он приобнимает Сиротинина!
- Правда, Николай? И здесь нет такого понятия друг или враг. Мы полностью рассчитались за содеянное. Поэтому с Вами будем разговаривать мысленно. До утра. Но если Вы внезапно проснётесь - мы исчезнем. И уже не сможем понять друг друга.
- Так кто же Вы, обер-лейтенант? И почему всегда приходите вместе с моим старшим сержантом?
- Это легко объяснить. Всех нас связывает семнадцатое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Я тоже участник того боя. С противоположной стороны, разумеется.
- Вы хотите сказать, что мы видели друг друга тогда?
Теперь уже Коля Сиротинин отрицательно покачал головой: "Нет, комбат! Не встречались воочию. Но противниками были. Мы с обер-лейтенантом уже здесь познакомились. Сейчас могу познакомить и вас. Все счета оплачены, каждый получил своё, так что... Так познакомить вас, комбат? Это, - мой бывший сержант кивнул в сторону немца, - обер-лейтенант Фридрих Хёнфельд. Командир той танковой группы против которой я дрался. А это, Фридрих, мой бывший командир батареи - старший лейтенант Николай. Он только перед войной стал у нас комбатом. Так что я больше к нему по званию обращался. Не упомнил фамилию-то. Ты уж прости, комбат...
- Вы, обер-лейтенант, наверное тоже погибли в том бою?
- Нет, господин старший лейтенант. Я погиб позже. Под Тулой. В сорок втором. Тогда ваши солдаты нашли мой дневник и передали военному корреспонденту. Плохо вы чтите своих героев! Если бы такое сделал немецкий солдат - об этом знала бы вся Германия!
- Оставь это, Фридрих! - вижу как мой бывший сержант пытается сгладить ситуацию. Видимо там у них, за чертой, действительно всё оплачено и враждовать нету смысла. -Ты же сам знаешь, что пёрли вы тогда вперёд со страшной силой. А информация о боях местного значения иногда совсем пропадала. Или опаздывала... или приходила в искажённом виде... часто была противоречивой...
- Это говорит о том, что информационная служба у вас работала из рук вон плохо, что ваша военная доктрина, господин сержант, была не верной! Основные её положения мы знали с тридцать четвёртого года - "На чужой территории и малой кровью!". Сам подумай, Николай, почему мы выбрали для удара именно двадцать второго июня. Об этом у вас много написано. И согласись - удар был ошеломляющим! Как ты думаешь, почему мы так резко рванули к Москве? Почему мы за два месяца практически уничтожили кадровую Красную Армию? Да потому, что тогда, в тридцатые годы, наши офицеры-лётчики обучались у вас в Липецке. А танкисты - в Казани. Отвлекаясь от темы нашего разговора: никто не догадался тогда почему на Липецк, находящийся в зоне действия люфтваффе, не упала ни одна бомба? Это уже спустя десятилетия стало известно - там жила девушка, в которую тогда был безумно влюблён Герман Геринг. Мария, кажется её звали... Но оставим лирику и установим истину - вот откуда нам были известны ваши новые тактические и стратегические разработки. И до тридцать девятого года мы были "дружественными армиями"! А этот гениальный финт фюрера с договором о ненападении? Хотя ваши историки приписывают эту идею Сталину. Пусть они ломают свои копья! Кстати, наш командующий, генерал-полковник Хайнц Гудериан потому и стал одним из главных советников и любимчиком фюрера, что прекрасно знал ваши разработки о применении танков в современной войне. В вермахте даже кличку ему придумали - "Быстрый Хайнц". Мы, поставившие Польшу на колени за неполный месяц, Францию - за тридцать семь дней... проведя совместный парад в тридцать девятом году в Бресте, не учли одного - стойкости таких как ты. В Европе была логичной и правильной любая капитуляция противника когда наши танковые клинья рвали чью-либо оборону. Но здесь, в России, появилось то, что не подлежит никакой логике! Какой-то старший сержант Сиротинин, один, на три часа останавливает бронированный кулак любимца фюрера! А позже, под Москвой, мальчишки - курсанты Подольского пехотного училища, с одними винтовками держат нас несколько суток... фантастика!
- Ну, уж три... скажешь тоже, Фридрих! Два с половиной всего пободались. - вижу, как улыбается своему бывшему противнику Колька. - Не преувеличивай!
- Слушайте! - я начинаю ничего не понимать в своём сне. - Вы являетесь ночью ко мне, ведёте свои дебаты... я-то с какого боку-припёку?
- Не спешите, господин старший лейтенант! Всему своё время! - ухмыльнулся Фридрих. - Кое-какие детали того боя надо прояснить. Надо попытаться понять почему, имея возможность если не уничтожить, то нанести огромный урон нашей бронированной колонне, вы не сделали этого. Хотя, мне теперь, по большому счёту, казалось бы, всё равно. Только... только даже здесь меня мучает мысль - почему? Нет, я конечно понимаю - мы бы вызвали авиацию, обнаружили вашу позицию, разнесли бы её в пыль... Но ведь фактор времени был не в нашу пользу... И львиная доля колонны, если бы вообще не вся, была бы вычеркнута из состава группы Хайнца Гудериана. Я спрашивал Николая, но он о подробностях боя не распространяется. Хотя, казалось бы, какой уже секрет? И тогда я, обер-лейтенант Фридрих Хёнфельд решил Вас найти, комбат, чтобы спросить: "Почему?". Здесь, за чертой, Вас не оказалось. Значит Вы живы. Значит Вас можно было найти в приближённом состоянии - во сне. Сообщил Сиротинину о том, что собрался Вас найти. Он решил пойти тоже. "Фридрих! - сказал он мне. - Мы, конечно, можем разговаривать со спящими людьми. Они ж почти рядом с нами. А вдруг ты резко на него надавишь... вдруг ему не вынырнуть утром из сна? Нет, Фридрих, я с тобой пойду!". Вот как сложились обстоятельства.
Слушал я Хёнфельда, а сам думал: "Как они там, за гранью, смогли найтись?".
- А у нас не ищут. - вдруг ответил на мою мысль Колька. - Просто надо вспомнить кого хочешь видеть. И всё. Фридрих вспомнил обо мне и я появился рядом. Просто!
Чёрт! Я же забыл что они мысли читают! Хотя, в принципе, для нас это ой как удобно. Только вот забылось сколько тогда было Сиротинину лет?
- Двадцать. - вдруг ответил он. - Я же тогда, в Полоцке, в сороковом году, попал в тридцать пятый полк шестой стрелковой дивизии. Вначале наводчиком орудия. Забыл, тёзка? А ты пришёл весной сорок первого. Сам же ходатайствовал перевести меня командиром орудия... - Коля грустно улыбнулся мне. - Почти тридцать лет прошло... Разве всё упомнишь... А ведь даже, не смотря на тот договор подписанный в Кремле, все знали, что войны не избежать. Не знали только сколько нам мирного времени отпущено. Когда нас отправляли на передовую, я из вагона видел как мама упала на перрон. А сёстры её поднимали.
И всё же меня интересовало зачем немец искал Сиротинина?
- Я уловил Вашу мысль, господин старший лейтенант! Постараюсь ответить. Николай Сиротинин не желает отвечать на вопрос о подробностях боя. Блокирует мысли о них. Зачем , Коля? Но одно понять не могу - если бы был полный расчёт у так прекрасно замаскированного орудия, наших потерь было бы больше. Мы и так думали, что бьёт целая батарея. Но когда в конце боя увидели, что он был один..! Трудно было представить что могло бы быть, воюй там полный артиллерийский расчёт! Или хотя бы ещё кто-то...
Какая-то заноза начала шевелиться в душе. И вызвала боль. Но что за заноза? Что я тогда, семнадцатого июля, сделал не так? Какой случай забыл? За четыре года войны их столько было... но неожиданно мой бывший старший сержант пришёл мне на помощь: "Ой, да ладно тебе, Фридрих! Зачем копаться-то в том, что было давным-давно? Мы же в неравных правах. У нас - вечная жизнь. А он ещё смертный. И так всю войну прошёл, ранен, из плена бежал... Давай, Фридрих, свернём тему, а? Я что-то деревню ту вспомнил. Сокольничи. Речка там тихая такая..."
- "Добрость" - вспомнил я.
- Ты прав, комбат! - Хёнфельд затянулся своей нескончаемой сигаретой. - На моей полевой карте она так и называлась. И не удивляйтесь, что я вечно с сигаретой. - Он горько усмехнулся. - Меня убили между двумя затяжками.
Коля Сиротинин, закинув руки за голову, прислонился к стене: "Деревушка-то небольшая. А люди там добрые! Правда, комбат? Мы там пару недель стояли." - просветлел он лицом.
Я мысленно поддерживаю его: "Точно! Удивительно. как ты после занятий ещё и воду таскал старикам. И щели рыл им чтобы могли спрятаться при обстрелах и бомбёжках."
- Так ведь я, комбат, в большой семье рос. Физический труд у нас нормой был.
- Остальные -то не особо рвались.
- Не удивительно, товарищ старший лейтенант! На занятиях люди уставали сильно. Вот-вот противник появится!
Тут засмеялся Хёнфельд: "Друзья мои! Слушаю я вашу перепалку и думаю - если бы не война, если бы Коля остался жив, то ему прямая дорога в юридический. Ведь посмотрите, он всё время пытается оправдать других! Он бы был потрясающим адвокатом. Скажи, Сиротинин?".
- Фридрих! Ну что ты в самом деле? Какой из меня адвокат... я бы по механической части пошёл. Тяга у меня к железу.
- Не отнять, сержант! - развёл руками Хёнфельд. - Эту тягу я видел воочию и ощутил на своей шкуре. После того, как меня танкисты вытащили из горящего командирского танка, я почти полчаса ничего не слышал и не мог придти в себя. Чего-чего, а железа ты тогда наломал много! И всё же я не понимаю... ты оставался один против такого бронированного кулака которым командовал лучший офицер Гудериана, герой Франции и Польши, генерал-майор фон Лангерман-унд- Эрвинкампф. И ударную группу он доверил мне. Мы знали, что будет жёсткий бой. Знали, что у реки Сож по приказу Будённого построен Кричевский укрепрайон... Кричев в пяти километрах от Сокольничей! Это несколько минут езды. Мы ожидали бой там, чёрт возьми! Так оно и было - наши танки ломали Кричевский укрепрайон до августа. Но то, что нас почти на три часа задержит мальчишка-сержант... этого не ожидал никто! Уму не постижимо! Николай, - Фридрих обернулся к Сиротину, - неужели тебе одному было не страшно? По логике вещей ты должен был умереть в первые десять минут!
- Нет, обер-лейтенант! - возражаю я ему. - На два с половиной часа никто, конечно, не рассчитывал. Но полчаса было вполне реальной цифрой. Тем более, что мы с Колей, за сутки до боя, нашли эту, идеальную во всех отношениях, позицию. Высокая рожь, конюшня с одной стороны, хата Анны Поклад с другой...И мой приказ был выполнен - колонна остановлена. Мы знали, что свернуть вам было некуда. Берега Добрости заболочены. А вы об этом не знали! Если бы ваша разведка знала это, то такого бы, согласитесь, не случилось. Промяли уши ваши разведчики, промяли!
- Тем более! - Фридрих Хёнфельд встал и нервно зашагал вдоль стены. - А если бы там был полный расчёт? Или хотя бы ещё одно орудие? Ведь дистанция в несколько сотен метров для пушки - пистолетный выстрел! В упор! Промахнуться можно только крепко зажмурившись, доннер-веттер! Вы - командир батареи, артиллерист. Вам ли не знать, что одному наводить, заряжать и стрелять при такой, скоротечно изменяющейся обстановке - огромная потеря времени! Счёт идёт на секунды!!! Господин старший лейтенант! Я должен Вам сказать спасибо за тот бой. Если бы у Коли был, хотя бы заряжающий... о! Последствия были бы весьма трагичны. Весьма!
Хёнфельд, отрешённо махнув рукой, снова сел у стены рядом с Николаем Сиротининым на пол: "И всё-таки честно, Коля! Боялся? Сейчас это скрывать смысла нет. Боялся?".
Я видел, как по лицу Сиротинина скользнула какая-то виновато-тихая улыбка. Но тут же оно стало спокойным снова: "Самое противное, Фридрих, это ожидание. Ты ведь не знаешь сколько и чего будет против тебя. В бою-то уже думать некогда, да и нечего. Надо выполнять ту работу за которую взялся. Знаешь, Фридрих, когда здесь, у нас, я встречался с артиллеристами ближнего боя погибшими месяц-два спустя после меня, они рассказали как их стали потом называть? "Прощай, Родина!" И это было правильным, герр Хёнфельд. Потому, что после отражения танковой атаки у обороняющихся оставалось едва ли четверть состава. Если вообще что-то оставалось... Да что я толкую! Ты и сам всё прекрасно знаешь. Честно скажу - мандраж у меня прекратился тогда, когда стало видно сколько железа прёт в мою сторону. Только танков одних насчитал пятьдесят девять штук! Бронетранспортёры и мотоциклистов уже некогда было считать. И самым обидным было то, что наши в запарке забыли взорвать мост! Тогда бы ваши потери были больше. Согласись?
- Да что тут мудрствовать лукаво! - Фридрих прислонился затылком к стене. - В этом бою, сержант, всё складывалось против нас. И разведка радостно доложила что мост цел... и дорога чиста... и противника впереди не наблюдается... а что берега у речки заболочены - на радостях не обратили внимания. Дранг нах остен! Вот яркий пример того, что значит самоуверенность! И всё-таки меня и сейчас удивляет - почему ты был один?
- Слышь, комбат! - Сиротинин улыбаясь посмотрел в мою сторону. - Когда я их увидел в панораму, растянувшихся до самого горизонта, так захотелось звездануть по ним, аж под лопаткой зачесалось. Ан - не с руки! Тогда могли меня раньше времени вычислить. И вся наша с тобой затея накрылась бы медным тазом... Откуда появился охотничий азарт, я так и не понял. Нет, думаю, раненько! Начни сейчас - заметят. И сметут как муравья со столешницы. Жду. Наверняка чтобы. Всё продумал я, комбат, до мелочей. Если первого снесу на мосту, то других можно и через ствол целить.
Я вспомнил, как это было. За день до боя выстроил батарею и сказал: "Нужен доброволец при одном орудии. И восьмидесяти снарядах. Надо будет остановить противника у речки Добрость. Хоть на полчаса - час. Кто? Остальные отойдут за реку Сож и там займут оборону". Коля тогда вышел и спокойно сказал: " Я прикрою". В батарее были мужики и поздоровее его. Но вышел Сиротинин. Уже солдаты уходили из деревни, когда мы с сержантом стали устанавливать и маскировать орудие. В сумерках.
- И всё же вы не чтите своих героев! Если бы ваши солдаты не нашли архив сорок пятой дивизии, разбитой под Орлом в феврале сорок второго, то и про Брест вы бы не узнали ничего! И только после войны вы наградили тех, кого при жизни, кого посмертно, кто первым принял наш удар двадцать второго июня. А про него - Фридрих кивнул в сторону Сиротинина, - вы узнали только в сорок третьем от сокольничан. И то, скажите спасибо Коле, что мы оставили жителей в живых и не стёрли деревню с лица земли. Обычно там, где встречали жёсткое сопротивление, всегда сжигали те посёлки и деревни где погибало много солдат вермахта. А здесь просто были поражены его геройством! Ведь он мог уйти. Мог! Но не ушёл. Так ведь, Коля?
- Да, я дал такой приказ: " Остановишь колонну и уходи. По возможности пробирайся к своим. За Сож". Такой приказ был?
- Ну, был... - Сиротинин смотрел куда-то в одну точку.
- Почему выполнил приказ только на половину?
Сиротинин опять, как-то виновато, посмотрел в мою сторону: "Товарищ старший лейтенант! Но ведь ещё около шестидесяти снарядов оставалось. Вначале увлёкся... так всё здоровски складывалось... а потом и отступать было поздно. Казалось, что ещё парочку сковырну и к своим. Уж прости, комбат !
- Он ещё просит прощения! - Хёнфельд хлопнул себя по ляжкам и вновь забегал вдоль стены. - Мы-то думали. что по нам "садит" батарея! Пехота спряталась и залегла за бронёй... Досталось всем. И мотоциклистам тоже. Танк за танком... бронетранспортёры - один за другим... Как-будто по нас стреляли из огромной снайперской винтовки! Почти без промаха... Давай, сержант, делись опытом! - тут Фридрих остановился и, положив Сиротинину руку на плечо, горько усмехнувшись сказал:" Хотя теперь нам это уже ни к чему, так ведь?".
- Да чем там делиться! - Колька сдвинул пилотку на брови. - Вы же были на расстоянии выстрела из рогатки, ёловки- паловки! Открыл замок, и что попалось в ствол на глаз, то и лупи!
- А мы не поймём - откуда по нам дубасят... - развёл руками Хёнфельд. - Вроде всё как на ладони, а где противник - не понять! И давай бить мои танки во все стороны... Больше от злости и непонимания происходящего. Да и кто бы поверил, что одно орудие может так снайперски бить? А то, что оно было практически под боком - мы и представить себе не могли! А на не взорванном мосту догорал наш передовой танк. И надо было срочно убрать его оттуда. Посылаю два других чтобы вытащить его. И тут...
Где-то там в каком-то не дремлющем уголке мозга я понимал - сплю. Но виденное мной было настолько реально, что воспринималось как данность. И слушаешь как бывшие враги вспоминали тот бой который каждый знал со своей стороны. И спорили как два азартных игрока. Самым удивительным было то, что и я мог участвовать в этом. Разница была лишь в том, что я живой, начинающий седеть пожилой мужчина, а они так и остались молодыми. Навсегда. И ещё - утром я вернусь в мир живых. А им уже это не суждено...
- А знаешь, Фридрих, - Сиротинин широко улыбнулся и покачал головой, - А второй-то танкист меня выцелил! Я это видел. Тот-то, первый, был закрыт подбитым танком. Зато второй ... Я навожу на него, а башня-то уже в мою сторону повёрнута! И... бац! Мимо! А мне свой шанс было упускать нельзя. Тут - или ты, или тебя. Короче - меня убил не он.
- Вот швайнехунде! А мне по рации не сообщил, представляешь? Сам решил отличиться. Вот и сгорел вместе с экипажем. А тот, что первым был хотел задним ходом вырулить... Да что толку? Он же у тебя как на ладони был! Комбат! - уже ко мне обратился обер-лейтенант. - За два с половиной часа боя уничтожить одиннадцать танков, семь бронетранспортёров, несколько мотоциклов, больше полусотни солдат и офицеров, нужна фантастическая скорострельность! И не убеждайте меня, во имя Господа, что первые тридцать- сорок минут боя он был один. Мы же с Вами военные люди!
- Да что ты прицепился к нему, Фридрих! Не мог... Не мог... А вот и смог! Как хочешь, так и понимай! - хлопнул по плечу Хёнфельда Сиротинин.
- Клянусь самой страшной клятвой, Николай: "Пусть меня вернут в мир живых!". Нет, хотя это слишком жестоко! Я был бы тогда древним стариком. Так вот, может потом ты и был один, но за то, что хотя бы первые полчаса вас у орудия было двое или трое - ручаюсь! Одному невозможна такая скорострельность. Что ты скрываешь? Кого оправдываешь? И зачем тебе это сейчас, здесь? Присягу ты не нарушил, упрекнуть тебя не в чем... О, гот мит тойфель! да пойми ж ты в конце-концов: не будет мне здесь полного покоя, пока я все нюансы того боя не буду знать! Не будет! - перешёл на крик Фридрих. Пусть и беззвучный, но мне-то, пока я с ними, слышным. А обер-лейтенант уже перешёл на жёсткий шёпот, обращаясь к нам: "Чтобы я безмятежно мог жить здесь, за гранью... чтобы наконец моя душа обрела покой, я должен знать всю правду! Всю! До капли! Иначе я буду вместе с ним - он кивнул в сторону Сиротинина, - из года в год появляться у твоей кровати, в твоей спальне семнадцатого июля. Вы оба этого хотите?
- А какой правды ищешь ты, обер-лейтенант, убитый под Тулой между двумя затяжками сигареты? У тебя дырка под клапаном левого кармана кителя! Значит наш снайпер обладал огромным чувством юмора подловив тебя в такой блаженный момент. Я сам курю и представляю как ты был удивлён пока ещё работал твой мозг! Так какую правду тебе надо? - так же беззвучно кричал уже я. - И не всё ли сейчас тебе равно, а? Ты лучше скажи как вы Кольку вычислили! Вот это мне неимоверно интересно. Ведь он почти три часа был у вас под носом, а вы, вахлаки, не могли срастить в чём дело!
Фридрих жадно затянулся нескончаемой сигаретой и, махнув рукой, уже неторопливо и спокойно поставил последнюю точку в наших дебатах.
- Нет, в самом деле - моему изумлению тогда не было предела! Прошло уже более двух часов, танки и бронетранспортёры вспыхивали один за другим, все лупили куда попало... начинали сдавать нервы... и вдруг, я увидел это краем глаза, пулемётчик одного из бронетранспортёров, прятавшийся за бронёй, что-то крича, заскочил в него, развернул пулемёт и начал упорно, очередь за очередью, зло палить в одно место. Вначале мне показалось, что он свихнулся под этим снайперским орудийным огнём. Но тот, расстреляв ленту, не обращая внимания на разрывы, зарядил вторую и продолжил свою дуэль с кем-то, видимым только ему одному. А там, во ржи, его пулемётная трасса, ударившись во что-то непреодолимое, разлеталась в разные стороны испуганными светлячками. И мне стало понятно - там цель! Орудия - там! Во ржи... Так близко?! Всё стало на свои места. Дело за малым - рация, координаты, шквальный огонь по цели и... всё! Тишина... искривлённая звуком работающих двигателей... доставшаяся такой ценой... Оттащив с моста горящий танк пошли посмотреть на тех кто так долго держал нашу колонну. Злость и обида возникла сама по себе: там стояло всего одно, уже искорёженное орудие! А на одном из сошников сидел раскачиваясь и охватив голову руками русский артиллерист. Один!!! И рядом лежали ещё три оставшихся снаряда. Нам приказали взять солдата живым. Командир нашей четвёртой дивизии фон Лангерман-унд-Эрвинкамп, знавший о ходе боя из моих радиодонесений, приказал. Лично! И приведя тебя, Николай, в порядок доставить к "Быстрому Хайнцу". Гудериан хотел посмотреть на того кто не испугался такого количества танков. А потом переправить к своим. Но ведь ты об этом не знал... а, увидя нас, схватил карабин и начал палить. Тебе кричали чтобы прекратил огонь, чтобы сдался для твоей же пользы... Бесполезно! У кого-то из моих молодых солдат всё-таки сдали нервы. Я и не заметил, как он, обойдя тебя, выстрелил. Ты, Коля, видимо был хорошим солдатом. Даже мёртвый производил впечатление. Пусть не богатырским своим ростом, - ты был, как у вас говорят, метр с кепкой, - пусть лицо твоё видно плохо было знакомо с бритвой, но форма была подогнана идеально. Всё - от петлиц до сапог - было безукоризненным. Хоть уже и грязным. А открытые глаза как бы спрашивали:" Что, уже всё? Меня убили?". Казалось, что ты, удивляясь случившемуся, просто присел и опёршись затылком о казённик своей пушки задавал нам этот вопрос. Но дырочка чуть выше правого уха говорила о том, что этот вопрос останется без ответа. Знаешь, Сиротинин, пойдём-ка мы отсюда! Скоро утро. Не скажет он нам ничего. Либо забыл, либо вспоминать не хочет... А ты, комбат - Фридрих погрозил мне пальцем - знай, дружочек: через год, семнадцатого июля, я приду снова. Постараюсь без твоего "адвоката". Очень уж мне он мешает. Понял?
Одна стена моей спальни исчезла. И в этой бесконечности появилась лестница, конец которой скрывало нагромождение облаков. Фридрих Хёнфельд, поднявшись на пару ступенек, вдруг обернулся ко мне: "А знаешь, что самое интересное, комбат? Фон Лангерман-унд-Эрвинкамп приказал не трогать деревню и её жителей. Благодаря ему. - он кивнул головой в сторону Сиротинина. - И велел похоронить героя со всеми причитающимися воинскими почестями. Хотя лично я был против. Но со старшими по званию в дебаты не вступают, согласись? Так-то вот! Идём уже, Николай! Иначе нам самоволка светит! - ухмыльнулся Фридрих.
Сиротинин подтверждающе кивнул ему и, обернувшись ко мне, виновато развёл руками: "Ну, пока, комбат! Извини что потревожили. Если ты что-то и забыл, то не вспоминай. Мне не так больно будет, хорошо?".
- Да о чём ты, Коля? Какую мелочь я упустил в памяти? Обязательно постараюсь вспомнить. Ведь он - кивнул я вслед уходящему Хёнфельду - снова припрётся через год. И снова будет рвать мне душу. Что такого я мог забыть, б...?
Колька пожал плечами, грустно улыбнулся и побрёл за Фридрихом. Глядя вслед ему, медленно поднимающимся по этой бесконечной лестнице, я вдруг ухватился за краешек занозы что торчала во мне и причиняла, не то чтобы острую, но нудную боль. Всё просто - ни во время войны, ни после неё ни разу не вспомнился подвиг Николая Владимировича Сиротинина, старшего сержанта-артиллериста пятьдесят пятого полка шестой стрелковой дивизии! Если по честному, то наградной надо было подать мне. Пусть задним числом, но сделать это. Но ведь тогда в неимоверных условиях приходилось обороняться и другие заботы войны заслонили тот бой у речки Добрость. Не понял - я что, ищу себе оправдания?
А заноза, хоть и с болью, но чуть-чуть подалась назад... Но, чтобы она вышла полностью, надо было вспомнить ещё что-то... Что?
- Не ломай голову, комбат! - остановился на очередной ступеньке Коля. - Мои сёстры рассказали что в пятьдесят восьмом году, в журнале "Огонёк" была статья обо мне. Нашлись люди, опросили сокольничан, свидетелей того боя. И награда была. Посмертная. Орден Отечественной войны второй степени. Так что... Да! Ещё деньги собрали и памятник поставили: "Здесь, на рассвете семнадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года, вступил в единоборство с колонной немецких танков и в двухчасовом бою отбил все атаки врага старший сержант-артиллерист Николай Владимирович Сиротинин, отдавший жизнь за свободу и независимость нашей родины".
- Подожди! Пусть я не всё сделал как надо, но ведь то, что совершил ты тянет по меньшей мере не меньше чем на "Героя"! Я понимаю - виноват. Признаю это. И всё же давай я задним числом подниму этот вопрос где надо. А что, твои сёстры, когда узнали о тебе ничего не предприняли?
- Ну почему же, комбат? Ходили по инстанциям, только... Короче - фотокарточки не было. Была маленькая на паспорт, да только эти фотографы, получив баснословный тогда барыш в пуд муки, потеряли её. Сказали - увеличим и привезём... Сейчас уже вся моя родня здесь. Встречаемся конечно. Они всё сокрушаются что в родном Орле нет даже переулочка с моим именем. А я всё смеюсь над этим: "Да ладно вам..." Смех-смехом, а фотокарточки не осталось ни одной. Хотя здесь-то она к чему?
- Тем более! Нет, завтра отпрошусь с работы и пойду! Неужели сейчас нельзя сделать то, что мной упущено в прошлом? Понимаешь, Коля, когда вы с Фридрихом приходили раньше, вы же молчали. Сядете у стенки и молчите. Видимо ждали что я вспомню глядя на вас тот бой. Но ведь столько было за войну! Я уберу свой "косяк". Неужели невозможно, хоть задним числом...
- Ну почему же? Возможно, конечно! - раздался вдруг спокойный голос и в проёме стены показался пожилой мужчина. - Конечно возможно... При одном условии: если мы нарушим правила, которые создали сами.
- Господи! Вы-то кто? - удивился я.
- А тот, кто хотел так же, как и Вы добиться Николаю Владимировичу звания "Герой Советского Союза" за совершённый им подвиг. После публикации в "Огоньке" я в полном смысле потерял покой. И решил восстановить справедливость. Тем более, оставшиеся живыми после войны жители села где он погиб, прямые свидетели происшедшего. Как мне тогда казалось, что собранных фактов было больше чем достаточно. Но... ох, уж эти "но"! Позвольте зачитать Вам документ? Конечно сюда мы бумаги не берём. Такие вещи уносятся с тобой в памяти. Так вот он как звучал: "Товарищу Леоничеву Н.М. - мне то есть - город Орёл, ул. 2-я Посадская, д. 7. На Ваше письмо разъясняю, что присвоение звания "Герой Советского Союза" в период Великой Отечественной войны производилось по специальным представлениям составленными командованиями частей. Затем эти представления рассматривались командованиями соединений, военными советами армий и фронтов, а так же руководством Министерства Обороны. Поскольку вышестоящим командованием в период войны не было принято решения о предоставлении Сиротинина Н.В. к званию Героя Советского Союза, рассматривать положительно этот вопрос в настоящее время не представляется возможным. Зам. начальника отдела капитан 1-го ранга Мирошник". Так что как ни крутить, комбат, а всё должно было начинаться с Вас.
- Послушайте, Леоничев! Кто знал. как сложится этот бой? Если бы Николай вовремя отошёл, тогда и можно бы было разговаривать о наградах.
- О, Вы всё-таки опять ищете себе оправданий! А ведь пять километров не такое уж большое расстояние. И артиллерийский бой - не пистолетная стрельба. Неужели там, в Кричеве, его не было слышно? Артбоя на старой "Варшавке"?
- Ой, а что называлось так? Тот мостик, что ли? - удивился Сиротинин.
- Да, нет! - покрутил Леоничев головой. - Это была старая дорога "Москва- Варшава" где ты воевал, старший сержант!
- Где Наполеон отступал?
Леоничев улыбнулся: "Ты просто попутал! Он отступал по старой Смоленской дороге. А на "Варшавке" воевал ты. Только суть не в том... Неужели там, в Кричеве, было не слыхать, что уже больше двух часов у Сокольничей грохочут орудия? Я не военный человек, но даже мне ясно - нестыковка получается. Детальки какой-то не хватает... Какой?
- А я могу напомнить какой! - Пожилая женщина, появившаяся рядом с Леоничевым, была одета по той, деревенской моде сороковых. Длинная тёмная юбка, почти в тон ей - тёмная кофта и, как необходимый тогдашний атрибут - платок. Тоже не яркой расцветки.
Да что ж это за ночь такая? Ладно эти двое - придут, сядут, молчат... И какого чёрта надо было мне начинать этот диалог? И, поди ж ты, только он начался - понеслось! Один за одним, один аз одним... И всё завязано вокруг нас с Колькой... Мать честная! Хоть и прошло столько лет, а что-то знакомое в ней было. И, с какой-то грустной иронией, она продолжила: "Не напрягайся, Николай, времени до утра не очень... побереги его. А то опять не придём ни к чему. Вишь сколько нас тут собирается! Я уж кой-чё напомню. Это ты сейчас постарел. А Коленька так и остался таким ,каким был. А тогда вы оба для меня были мальчишками".
- Анна! Не смей! - вдруг закричал Сиротинин. - Не надо!
- Да нет уж, дорогой! Я всё-таки спросить командира твоего хочу, пока есть такая возможность. А то когда ещё представится. Скажи-ка ты мне, командир, почему ты тогда ушёл, а?
- Вспомнил! Вы Анна Поклад! - воскликнул я.
- Узнал, узнал! Да, я хозяйка хаты, что стояла чуть в стороне от колхозной конюшни где вы с вечера перед боем пушку устанавливали. Точно! Ай, не забыл! Молодец. Простокваша-та хоть вкусная была? Жара ведь стояла несусветная... И утром вы у пушки-то вдвоём были. А когда бой завязался, то ты, командир, через полчаса побежал к мосту через Сож.
- Всё верно! Я должен быть со своей батареей.
- Анна Фёдоровна! Я прошу Вас, не надо об этом. Он - командир батареи. И он лучше знает где важнее быть во время боя. - Сиротинин говорил положив ей руки на плечи и глядя в глаза. - Вы поняли меня, Анна Фёдоровна?
- Понять-то поняла, - вытерла Поклад губы концом платка, - только, чисто по-бабьи не укладывается одно: как можно было оставить тебя одного... Вот не укладывается и всё... Не по совести как-то... По уставу вашему - может оно и да. А вот по совести - убей не пойму! Хотя - усмехнулась она - нас убивать сейчас только себя мучить. Ты ж себя с ним сравни! - она снова повернулась ко мне. - Ты и сейчас вона какай здоровый. А он-то... воробышек против тебя был. Правда, Коленька? Нет, командир, хоть кол мне на голове теши, но оставлять своего бойца ты не имел права! Не по уставу, по-бабьи думаю. Он же тогда чуть за полста килограмм весил, господи! Я из-под крышки погреба всё видела. Как же ж ему трудно было и таскать эти железки, и наводить одному, и стрелять... вы же тогда остановили их. И часа не прошло... Что ж ты, голубок не ушёл-то с ним, а? - повернулась она к Сиротинину. - Может сейчас и не с нами был... может и детки у тебя были бы... А я тогда всё время за твоей могилкой ухаживала, да... пока тут с тобой не встретилась. Господи, Коля! Ты сейчас такой же мальчик, как тогда. А командир твой постарел.
- Ну так ведь он живой. А мы с Вами, Анна Фёдоровна, в другом измерении. У нас теперь - вечность... Кстати, родные мои, когда тоже попали сюда, всё рассказали. И как ездили в Сокольничи, как деревня поминала меня, как на памятник собирали... Так что я в курсе. - грустно улыбнулся мой бывший сержант.
-А знаешь, Коленька, давай позовём Ольгу Вержбицкую? Она тоже кое-что знает.
- Да боюсь я этого, Анна Фёдоровна! - Сиротинин кивнул в мою сторону. - Боюсь я тот день при нём вспоминать. Вдруг не выдержит, и раньше времени к нам, сюда... Я и Фридриха уводил от подробностей... Видишь, как он далеко уже поднялся по нашей лестнице? Уже и не видно почти.
- Зря боишься, Колечка! Узнаёшь? - и ещё одна женщина появилась рядом с Анной.
- Тётя Оля... Вот и Вас вспомнили, Вас потревожили.
- Ой, да что ты говоришь, Николай! Разве нас здесь можно потревожить? Мы уже оттревожились. - улыбнулась Ольга Вержбицкая. - А это что за мужчина такой?
- Да комбат его бывший, Оля. И я не узнала бы, если бы Коля не подсказал. - всплеснула руками Поклад. - Вишь, прошёл войну-то... А расскажи-ка ты ему, Олечка моя, как немцы вели себя тогда. Ну, после того, как Колю нашего... Я же не могу всё подробно. Это здесь мы все на одном языке разговариваем. Что мы, что немцы, что ещё кто... А ты в тот день переводчицей была. Он-то, - махнула рукой в мою сторону Анна, - не знает, наверное, что было потом.
- Ну, да... ну, да... - Ольга Вержбицкая поправила платок. - Когда последние солдаты уходили Вы, наверное, видели? - продолжила она обращаясь ко мне.
- Ещё бы! Они ж выполняли мой приказ! - отвечаю ей. - Я ещё ввечеру скрытую позицию осматривал.
- Ага, значит видели... У меня тогда корова сорвалась и я пошла за ней. Надо ж было найти эту шалаву. Смотрю - Коля на брёвнышке у хаты Грабских сидит. Грустный такой, спокойный... Что - говорю - Коленька, оставили тебя прикрывать своих? А он и отвечает: "Да что Вы, тётя Оля! Я сам напросился. Добровольно. Не верите? Вон - комбат у пушки. Спросите. Нам и повоевать-то полчаса всего. Тормознём их за мостом, а потом к своим. Только, чувствую, это мой последний бой будет.". Да что ты такое говоришь? - успокаиваю его. А у самой что-то так кольнуло под сердцем! . - Остановите, и ещё за Сож успеете. Так я говорю, Коль? - повернулась она к Сиротинину.
Вижу - Николай молча кивает.
- Про сам бой говорить не буду. - Ольга закрыла лицо руками, связывая свои воспоминания с нашими в одну ленту. - Потому, что не видела его в подробностях. В щели сидела, что Коля для нас ещё дня за два до того вырыл. Только страшно было всё равно! Почти три часа грохотало там, у моста... и стихло...
- Оля! - изумляюсь я. - Вы тоже здесь плачете?
- Так мы те же люди! Попадёшь к нам - сам поймёшь. Всё тоже останется... только смерти после смерти нет... А так - всё то же. - ответила мне она утирая слёзы и продолжила. - А в деревню вошли немцы. Спокойно вошли. Хаты палить не стали. Только вели себя как-то странно. Раньше, когда беженцы проходили через Сокольничи, то говорили: "Свирепствует супостат по чём зря!". Вижу, что немцы, но такие вежливые... Спросили: "Скажите, есть тут кто по-немецки может говорить?". Соседи показали на меня. Они и попросили, чтобы я сообщила жителям - во второй половине дня всем собраться у русской подбитой пушки. И ушли! Просто ушли и всё...
Когда мы пришли, то увидели - немцы стоят в строю у вырытых свежих могил. Ждали кого-то главного. А, пока была возможность, обсуждали случившееся. Я-то понимаю о чём они говорили. И, когда наши деревенские спросили, перевела. Удивляются, говорю, они как один такой солдат мог сделать пятьдесят семь выстрелов из орудия.
Вот, наконец, приехал главный. И ко мне: "Ви есть переводить?". Да ,говорю. Он повернулся к жителям: "Я командир четвёртой танковой дивизии генерал-майор фон Лангерман-унд-Эрвинкамп. Мною получен приказ, что благодаря героизму этого солдата, нам запрещено уничтожать эту деревню и её жителей. Хотя здесь мы и понесли жестокие потери. Лейтенант! - обратился он к офицеру который укрывал тебя, Коленька, плащ-палаткой в могиле. - Вы нашли его медальон? Передайте мне". И продолжил: "Мне приказано так же похоронить его со всеми воинскими почестями. И этот приказ будет выполнен. Если бы все солдаты рейха сражались как он, то мы давно бы завоевали весь мир! Так каждый солдат должен защищать свой фатерланд." И, протянув твой медальон мне, добавил: "Напишите родным. Пусть его мать знает, что её сын настоящий герой!". Я почему-то побоялась его взять. И тогда тот немецкий лейтенант вырвал его у меня и что-то со злостью сказал. А что - со страха и не запомнила. Потом они дали три залпа и уехали на Кричев, оставив два десятка аккуратных белых крестов. А нам сказали: "Мы не знаем, что ставить на могиле вашего артиллериста. Вы знаете лучше". Вам, комбат, это было конечно не известно. Только у нас, в Сокольничах, спроси любого, от сопливого пацана до глубокого старика - всяк ответит: "Коля спас нашу деревню. Наш он!"
- Я всё понимаю! - обращаюсь к вновь прибывшим. - Но ведь, как командир, я поступил правильно! Мне же надо было прикрыть отход своей батареи, чёрт возьми! И поступок этот был логичен. Он был таким, каким должен был быть. Ладно, когда Николай с Фридрихом приходили и молча сидели у стены, то с этим я как-то свыкся. Понимал - они хотят мне напомнить что-то. И когда вступил с ними в диалог понял тоже - не будет Фридриху покоя. Пока всё не выяснит до капли. Лучше бы я не вступал в эти дебаты! И вас бы тогда не было! Хорошо! Всё выяснили, со всем разобрались... Но Коля с Фридрихом хотя бы имели свои цели. Пусть диаметрально противоположные, но свои. Вы же пришли меня обвинить. В чём? Один из рядовых случаев войны - кто-то должен был отдать жизнь за други своя. И вызвался на это дело, заметьте, сам! Понимаете? Сам! Никто его не неволил. Да, на первых порах я даже помог ему. Но, простите, была ещё и батарея которой я командовал. Тоже люди! И надо было подумать о них. Уже не говорю о том чего мне пришлось хлебнуть за четыре года... Так в чём вы хотите меня обвинить? В чём?!
Анна Поклад посмотрела на лестницу, уходившую куда-то в облака, и не оборачиваясь на меня, медленно поднимаясь по её ступеням, бросила через плечо: "Ты забыл про своего солдата который спас всех нас ещё тогда. В самом начале войны!".
- Ольга! - в отчаянии, как бы прося помощи, поворачиваюсь к ней. - Хоть ты пойми - была такая кровавая война! Самому на ней досталось по брови. Другие тоже гибли рядом со мной. Несть числа! Разве упомнишь всех за эти годы?
- Понимаю я тебя, комбат... ох, как понимаю... Только он был первым твоим героем. И кто знает, если бы ты рассказывал потом другим своим солдатам о нём, могла бы война закончиться чуть раньше или нет? Вот и я не знаю! Только знаю одно: это как-то бы повлияло на её ход. Пусть в мизерной доле, но повлияло бы. Могло такое быть? Ведь любой потоп состоит из капель. Согласись? То-то и оно... Подожди меня, Аня! Нам же вместе надо!
И Ольга Вержбицкая, догнав Анну Поклад, стала подниматься рядом с ней.
- Знаете, товарищ командир батареи, дело даже не в том, что Вы забыли подать бумагу на присвоение Николаю "Героя". Здесь я соглашусь с женщинами: хоть и были потом тяжёлые бои, хоть и Вам самим хватило испытать "радостей" за всю войну, хоть и смертей рядом с Вами было немало, но первых забывать нельзя. И не в бумажке, общем-то дело! Пусть это тоже не маловажно... Да что я Вам об этом толкую? За женщинами надо поспешать... Скоро утро!
И Леоничев, отвернувшись от меня, стал пересчитывать ступени вслед за женщинами.
- Ну, что? Прощай, комбат! Вот и свиделись... Фридриху мы расскажем обо всём. Пусть его душа успокоится. Больше мы не придём. - чуть улыбнулся мне Сиротинин. - А тебе здоровья и долгих лет жизни... Пойду их догонять!
И, махнув мне на прощание рукой, Коля стал подниматься вслед за остальными.
- Постой, Сиротинин! - я вскочил с кровати и бросился вслед за ним. - Хоть ты-то меня пойми! Отступление... плен... побег... трижды сам был на краю... И расхлебали мы эту кровавую кашу ! Прости ты меня великодушно за тот случай, в конце-концов!
- Что ты наделал?! - прошептал обернувшийся Сиротинин. - Комбат... что ты наделал? Этого уже не исправить, божечки!
Я удивлённо посмотрел на него: " И что я сейчас такого натворил?".
- А ты оглянись, тёзка! Оглянись...
Я оглянулся и ... всё понял. Я стоял за первой, чёрной ступенькой этой бесконечной лестницы уходящей в облака. Я оказался за чертой. Надо же, не заметил. как и перешагнул...
Но дышать стало легче. Потому, что с резкой болью выскочила изнутри заноза, мучавшая меня столько лет... Опять я старший лейтенант. Опять командир артиллерийской батареи тридцать пятого полка шестой стрелковой дивизии, и мы, два Николая, обняв друг друга за плечи, побежали по этой бесконечной лестнице догонять остальных...
***
Выписка из милицейского протокола: " ... тело Николая Щ...ненко находилось на полу, возле кровати лицом вниз. По заключению мэдэксперта следов насилия на трупе не обнаружено и смерть наступила от сердечного приступа примерно двое суток назад. Жене и дочери покойного находящимся у родственников в Виннице сообщено.