Всё началось с недоразумения.В нашем общежитии праздновался очередной "юбилей Дома Романовых".Во всех комнатах, "в состоянии пропагандис-с-с-ким не быть",обсуждались производственные вопросы, и в глаза - а это лучше, чем за глаза - высказывались мнения о промахах на последней пятидневке. Обсуждались сердечные проблемы. Шли братски-дружеские разборки о правоте или неправоте друг друга в различных ситуациях, когда мы с Богданом решили прогуляться в женское общежитие. В коридоре встретили дежурную по общежитию Нину. А поскольку я был в весёлом расположении духа, взял её на руки и сказал: "Мисс! Я полюбил Вас с первого взгляда!Так могут любить только у нас, в Оклахоме!" За эту невинную шутку получил по морде ладошкой, но не обиделся. Нам с Бодей было вельми хорошо. И поэтому мы не обратили на оплеуху ни малейшего внимания, а, засмеявшись, прошествовали дальше. Нас ждали в другом месте.Вот, собственно, и весь инцидент.
Утром, в столовой, ко мне подошла Зойка. Или Зарима Муха. Симпатичная такая повариха. Надо отдать должное в этом вопросе. До этого случая я думал, что "Муха" - это кличка. Как потом оказалось, был не прав.
- Слушай, друг любезный! Ты что себе позволяешь?
- В отношении кого?
- Вчера прибегает моя подруга Нина и говорит, что ты пытался её изнасиловать!
- Кто? Я? - округляю глаза до размера среднего блюдца.
- Она так сказала. Смотри, я мужу пожалуюсь! Он у меня бывший мастер спорта по боксу. Милиции не потребуется.
- Зойка! Я тебя никогда глупой не считал. Ты в своём уме? Во-первых, будь я верблюдом, то и мешок колючек мне не награда за неё в голодный год! А во-вторых, как ты могла даже подумать об этом! Чтобы я? Силой? Зойка, ты меня не уважаешь! Она ночью приснится - речь потеряешь, а я и так заикаюсь!
- Я тоже подумала, что-то тут не так. Такие - не в твоём вкусе. Но она так убедительно описывала твои приставания, что я решила с тобой поговорить.Тем более она же не красавица. И защитить некому. А вдруг это правда?
- Зойка, посмотри в эти глаза! Они не могут лгать!
Она, улыбнувшись, шлёпнула меня полотенцем.
- Баламут ты неисправимый! Просто диву даёшься - вроде не Ален Делон, а чего в тебе бабы находят?
- Может, просто добрый, а?
- Чеши отсюда! Не мешай работать! - и вторично, ласково, огрела меня полотенцем. - Всё-таки заскочи сегодня к нам. С Николаем познакомлю.
Так мы и познакомились с Колей Мухой. Оказывается, это была настоящая фамилия! Самая натуральная. Хохлятская.Да, когда-то он был мастером спорта по боксу, тренером. Жил на Украине. До Зойки был женат. Развёлся. Работал на золоте. У кого-то увёл Зойку и попал к нам, в нефтеразведку. А фамилия иногда становилась предметом анекдотов. Как-то нам в промтоварный магазин привезли страшный дефицит - стиральные машины-малютки. Объем на полведра. Удобные штучки для женщин. Что по мелочи состирнуть - пожалуйста! Не надо заводить стирку на три часа. Раз, и готово. Слух по посёлку разнёсся с неимоверной быстротой. Очередь занимали с четырёх часов утра. Прибегаю в полпятого. Уже было нужно. Жена с материка приехала, так что появились обязанности. У крыльца магазина одиноко сидит Васька Востриков.
- О! Смена пришла!
Забыл сказать, что в то время в посёлке появилась и Зойкина мать. Колькина тёща то есть.
- Васька, за тобой много толпы?
- Да нет. Ты тут посиди до очередного, а я сбегаю домой, "чердак" поправлю!
- И всё-таки сколько?
- Да всего две Мухи за мной! Молодая и старая!
И убежал. А я сидел и, улыбаясь, думал: "Вот если Зойка с матерью уедут отсюда, тогда, может быть, и будет у них шанс назваться своей настоящей татарской фамилией. Но пока они рядом с Николаем, так и будут две Мухи - молодая и старая!".
Было у Николая какое-то гипертрофированное чувство справедливости. Зная свою непомерную ударную мощь, он старался избегать конфликтов. Если инцидент был несущественным, предупреждал: "Не зарывайся, брат! А то из трусов выпрыгнешь!". И этого было достаточно. Но за чужую и свою правоту мог порвать в лохмотья любого. Однажды, после силосной компании, наша "зондеркоманда" ожидала в Ногликах дорогой сердцу "Пятьсот-весёлый экспресс". Затарились как положено, - дорога дальняя! - и "в полдень джентльмены выпивали и закусывали". И что там не поделил всегда добродушный Ванька Курушин с Худяком - одному Богу известно! Мужики рослые, здоровые. Не мне чета. Только, возвращаясь из привокзального киоска, я с удивлением разглядывал, как они и ещё двое "присяжных" уютно лежали в рядок на перроне.
- А чё они тут делают? Кто-нибудь объяснит? - удивляюсь с полупьяна.
- Ой, Сирёгу! - Ромка округлил глаза.- Чива-та за Гондурасу заспорили. И Панаму. Сильно спорили!Сыматрю - рубашка рвать хочит! Я к ним! Минабат, гаварю, чива вам там нада? А тута Витьку с Мишком пришёл, Америку принёс. И рубашку - хрясь!
- Одну?
- Зачем? Четыре! А Муха минобатому прибежал искат.
- Нашёл?
- Ага! Вот лежат!..
А ещё нас сдружило то, что в далёкой юности я тоже "плясал" на ринге. Потом врачи выгнали. Слабое глазное дно. Ослепнуть мог от хорошего удара. Но второй юношеский разряд всё же выколотил. И на том спасибо. Поэтому, кроме всего прочего, у нас были общие точки соприкосновения и в этом. И в компании его шутки всегда были вовремя и к месту. Никогда не случалось такого, чтобы он "не попал". Как другу ему цены не было. Последнюю рубаху, если нужно, с себя снимет. Не подведёт никогда, ни при каких обстоятельствах. "Муха сказал!" - звучало авторитетно. Хлебнул всего в своей жизни. И немало. После развода с первой женой чуть не спился. Со спортивной карьерой пришлось "завязать". Но нашёл в себе силы, уехал из Украины. На золото. Там и с Зойкой познакомился. Любил её сильно, но... Но и с Зойкой прожил года два. В крайнем случае, при мне. Схлестнулась Зойка с нашим главным инженером. Бурный и недолгий роман кончился тем, что нашёл инженер чистую, хорошую девочку - десятиклассницу, женился на ней, а Зойка осталась не при делах. Его Коля трогать не стал. Ей закатил затрещину, от которой она несколько дней провалялась дома, а потом открыл дверь и коротко сказал: "Уходи!". И сошелся с другой женщиной, которая родила ему двух "Мушеняток".
Ох уж эти главные инженеры! И я на том же сгорел. Когда ещё на шахте работал. Мою Светку так же охмурили. Только у любовника Светки жена бездетная была. А Светка - ну чистая Клаудиа Кардинале! И неважно было ему в тот момент, что у нас двое детей. Говорил, что жить без неё не может, что и с детьми возьмёт. Да только вот не получилось! Была в том шахтовом посёлке семья. Хоть оба и алкоголики были, но двоих детей, Ромашку и Наташку, содержали как надо! И так бывает. Вначале умерла она, после он. А жена "главного" усыновила обеих. И вызвали "главного" в партком.
- Тебе карьера жмёт? Давай-ка, друг, завязывай с романчиком! Иначе партбилет на стол положишь!
Были случаи в нашей российской истории, когда даже особы императорских кровей отказывались от принадлежности к царской семье. И ради любимых слагали с себя регалии. Но в наше время расстаться с партбилетом означало одно - полный крах! И карьеры, и благополучной жизни. Девяносто девять процентов коммунистов не могли себе этого позволить ради высшей идеи! Поэтому, неожиданно став отцом двоих детей, проявив партийное благородство, о котором потом трубили местные газеты, пришлось сказать Светке: "Гуд бай, май лав! Гуд бай!". Но и я уже к тому времени накуролесил как следует. Не железный ведь!И в этом у нас с Николаем схожесть была. Ну как тут не дружить, хотя он и старше меня? И рассказчик был потрясающий. Укатывались, когда он что-то рассказывал из своей прошлой жизни. Обыденная, казалась бы, ситуация в его переложении укладывала нас в штабеля! До сих пор реально вижу, как негр отдирает от себя мальца, его сына от первой жены, а тот орёт на весь Крещатик: "Мамо, побачь, негр! Да мамо же! Побачь!". Тогда негры были ещё в диковинку...
Но был и грустный рассказ. Тоже помню. Особенно концовка, от которой надолго остался горький осадок. И вопрос: "А может, ты и прав?".
Я заикаюсь потому, что в одном из притоков Волги восемь часов просидел в холодной, только что освободившейся ото льда, воде. Спасли школьники, возвращавшиеся из соседнего села с уроков. Принесли, бессознательного, к моему деду, у которого гостил. Вместе с мамой они кое-как меня откачали, залив внутрь полстакана спирта. Пришёл в себя. Потом выжил. Но заикание осталось. Всё это произошло в пятьдесят втором году. С четырёхлетним пацаном, случайно свалившимся в воду. И которого спас размотавшийся бинт на порезанной руке и не оторвавшийся от ивовой ветки кусок коры. Но после Колькиной истории вопрос - "А может, ты и прав?" - остался. Может быть, и лучше было б, если бы ни его, ни меня не было в живых.
Однажды, после очень трудной вахты, мы, уставшие до чёртиков, приняв душ, завалились на койки. Закурили, перекинулись парой ничего не значащих фраз, и тут Николая прорвало.
- Да, блин, корячишься, корячишься, а всё не так, как хочется! И так повернись, и сяк, да только жизнь всё равно боком выворачивается! Кто тебе по душе, тот в неё же и плюёт, кого ты терпеть не можешь - тот под ногами крутится! Вот и перестройка эта! Думаешь, нам лучше будет? Да те же самые перекрасятся в другой цвет, а нам опять хрен под нос! Поехать бы в Германию, найти того немца да набить ему морду! От души. Без жалости. Пока кровью не захаркает!
- Какого немца, Коль?
Я приподнялся на локте. Как чувствовал - сейчас рванёт по душе...
- Мне было три годика, когда в деревню вошли немцы. Как сейчас помню. У всех такие короткие автоматы за плечами и сабли на боку. Так думаю - кавалеристы, что ли. Или чёрт их знает, этих немцев! Но со смехом, весёлые такие. Ловко рубили гусям головы. Двое подошли к матери.
- Фрау, мы будет проживайт у вас. Мюнхен - Россия, карашо!
И, не спрашивая разрешения, перетащили наши пожитки в сарай, а сами загрохотали сапогами в хату. Маленький был, а помню. А может, ещё и потому нас выгнали из хаты, что у меня на лице и шее была какая-то короста. Очень чесалась и шелушилась. Целых полмесяца мы жили с мамой в сарае. Её приглашали убирать и готовить, а меня не подпускали и близко. Но однажды к нам во двор зашёл какой-то офицер. Увидел меня, поманил к себе пальцем и, не дотрагиваясь, внимательно осмотрел.
- Киндер, ком цу мир! - И вышел со двора. Я поплёлся за ним. Как оказалось, это был врач. В сельсовете был у него кабинет. Никогда не видел такой чистоты! Даже разулся. Офицер скосил глаз.
- О, гут! Ты есть карош малшик!
Надел тонкие резиновые перчатки, усадил меня в кресло, достал страшно вонючую банку и из неё густо намазал мои болячки. Боже ж мой! Как было больно! Ему пришлось меня привязать ремнем к креслу. Я орал, старался вырваться - бесполезно! Когда боль утихла, всхлипывающего, он угостил огромной шоколадкой, и мы пошли с ним обратно к маме. Дал он ей эту банку и сказал: "Ви будет цвай раз ещё мазать киндер. Болезни уходи. Обязателно". Потом вышел во двор, что-то крикнул солдатам. Те поспешно собрали манатки и, откозыряв, свалили со двора. А он остался. Нас с матерью переселил в дом, уделив
летнюю половину хаты. Началась более-менее спокойная жизнь. Мама так же готовила и убирала, а у меня появилась новая розовая кожа. От болячек не осталось и следа. Всё бы по уму, но однажды этот офицер пришёл домой злющий, с каким-то конвертом. Закрылся на своей половине и через четыре часа вывалился оттуда пьяный в лохмотья, и пистолетом в руке. Выскочил во двор и, по-своему ругаясь, начал палить в куриц и гусей, которых ещё не вырезали его предшественники. Тут мама и шепчет мне: "Коленька, сынок, отгони вон ту, рябенькую, в кусты. Лучше всех несётся. Не приведи Бог, убьёт! Что есть потом будем?". Будь я постарше, ни за что бы ни согласился. Но "малой" в деревне просто обязан делать то, что сказала мать. И, проскользнув за спиной немца, погнал рябенькую по полю к реке. И тут он оглянулся.
- Киндер! Хальт!
Куда там! Я бежал по полю за этой рябенькой, а сзади меня грохотал пистолет. Почему немец не попал - не знаю. Может, потому, что курица вила по полю умонепостижимые петли? Может, потому, что уж больно пьян был фриц? Одному Богу известно! Но ночью протрезвевший немец, вместе с мамой и двумя солдатами, нашли меня в ивняке над речкой, дрожащего. То ли от страха, то ли от речной сырости. В обнимку с курицей. Привели домой, солдаты нагрели воды, смеясь, меня, опрудонившегося, вымыли и ушли. Офицер одарил снова шоколадкой, долго извинялся на ломаном русском, и тогда мне показалось, что всё не так уж и плохо. Только встреть я его сейчас, набил бы старику морду!
- Коля, за что?
- А за то, что не попал, сука! За то, что мы до сих пор не можем жить по-человечьи! За то, что при любой смене власти мы были и остаёмся быдлом! За то, что, сидя на таких богатствах, остаёмся нищими! Вот за это! До кровяных соплей бил бы! И без жалости! Может быть, мои белые косточки лежали бы где-то там, на Украине спокойно, и не видел бы всей этой блядской жизни, которой живу!
Уснуть не могли долго. Лежали молча и тупо курили в потолок. Каждый раскручивал "своё кино". И уже здесь, на материке, сталкиваясь в обыденной жизни с каким-нибудь мелким крючкотвором, вспоминаю Колькин рассказ. И взрыв его эмоций в конце. А оно, такое мелкое, но знающее, что без его справки ничто не сдвинется, сидит и мотает тебе душу.