Ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки.
- Да где же они, поганые? - нетерпеливо спросил молодой воин.
- Не боись, сейчас увидишь, - не торопясь протянул седой грузный всадник.
Туман начал редеть, и на другой стороне поля показались вражеские войска.
- Матерь божья, сколько же их! - с ужасом произнес кто-то.
- Смотри, застрельщик вышел.
- Ну, и чего говорит?
- А как всегда: баб наших блядями кроет, нас хвастунами и трусами кличет.
А вот и нашу церковь святую начал крыть...
- Ладно, братие, делать нечего, благословите и простите, если чего не так.
Вряд ли уже больше свидимся...
Часть первая
Бронекатер, резко заглушив машину, на большой скорости по инерции уткнулся в пирс и заскользил по деревянным кранцам. Не дожидаясь полного стопа, с него посыпались черные матросы из морского десанта. Следом подошли другие катера десанта. Скоро весь причал был заполнен бегущими под крики "Ура!" и "Полундра!" матросами. Обалдевшие было от неожиданности, японцы быстро очнулись и открыли шквальный огонь. То тут, то там начали падать наши матросы, но все равно десант бежал вперед, стреляя и забрасывая обороняющихся гранатами.
Только в этом и было спасение. Еще накануне и офицеры, и чудом уцелевшие в прошлом десанте матросы, учили: "Пока бежишь - ты живой! Остановился, да хоть автомат перезарядить, - все, суши весла и сливай воду. Японец отстрелит все, что можно! Они стреляют так, что держись". И вот теперь матросы бежали, бежали и бежали, стреляя на слух, по вспышкам, хоть куда-нибудь в сторону японцев, надеясь заставить их сплошной стеной огня спрятаться, испугаться, сбить прицел. Когда удавалось уткнуться в какую-нибудь машину, портовый механизм или спрятаться за какими-нибудь бочками, судорожно глотая воздух обожжеными легкими, переводили дыхание, оттирали пот рукавами, перезаряжали автоматы и стреляли из-за укрытия уже прицельно, для того, чтобы на какой-то миг расчистить себе дорогу до следующего укрытия. С бронекатеров деловым басом долбили станковые ДШК и легкие пушки, помогая десанту. С больших охотников огневого прикрытия с визгом пронеслись крылатые ракеты "катюш". Они разлетелись куда-то за японские укрытия, и оттуда взвились в небо грибы белых взрывов и разнесенные в щепки деревянные постройки.
Николай Смирнов, как пришла его очередь, спрыгнул с борта катера на пирс и побежал, чувствуя как тошнотворно холодеет на сердце и щекочет где-то в мозгах. Он, так же как и все с криком "ура" побежал вперед, к жутко далеким низким портовым зданиям, в которых укрылись японцы. Побежал, стреляя, стараясь хоть чуть-чуть точнее прицелиться. Это его и подвело. В горячке не заметил какой-то железяки, торчащей прямо из бетонного настила пирса, больно ударился об нее ногой, свалился, едва успев сгруппироваться, чтобы не потерять ППШ.
"Все, амба!" - только и подумал он, когда, попытавшись подняться, он вдруг почувствовал, как пули толкнулись ему в ногу и руку. И тут кто-то сильно толкнул его в спину: "Лежать, пацан!" Он опять упал, растянувшись во весь рост. Лежа, через плечо посмотрел, кто же все-таки его толкнул. И увидел то, что после этого никогда не забывал. Главстаршина Мироненко сначала показал ему большой палец, потом заорал: "Не вставай, ползком давай теперь в сторону!" И тут ему в грудь начали впиваться пули, справа налево: одна, вторая, третья, четвертая, пятая. Они впивались методично, через небольшие и очень аккуратно ровные промежутки. Мироненко упал совсем рядом с ним и захрипел: "Отползай, ко мне пристрелялись!" И хотя это было обычным правилом, которое перед всякой операцией привычно талдычили матросы: к раненным в бою не приближаться, чужих пуль не хватай, своих хватит. Но сейчас Николаю это правило показалось особенно несправедливым. Мироненко упал совсем рядом с ним, повернул к нему голову и попытался улыбнуться: "Живи, братишка!.."
Тут Николай застонал, дернулся, заворочался, закричал что-то страшное. И тут он проснулся. Наталья, жена, уже не спала. Приподнявшсь на локте, она гладила его по голове, успокаивая: "Тише-тише-тише. Не бойся, это просто что-то приснилось. Все хорошо, я рядом. Успокойся".
Спать он уже не мог. Едва успокоившись, он встал, стараясь не шуметь и не будить соседей по коммуналке, прошел на кухню и попил воды из-под крана. Потом открыл форточку и закурил...
На проезде Машиностроителей светает поздно. Узкая улица, тесно заставленная с обеих сторон шелудивыми красно-коричневыми бараками. Она освещалась солнцем даже летом только ближе к девяти утра, когда солнце выбиралось из-за крыш завода, заливая улицу Горького. Зимой же солнце освещало проезд вообще часам в десяти-одиннадцати. И только когда солнце проходило еще четверть небесного пути и зависало над улицей Маяковского, часам к трем дня, оно начинало освещать дорогу и тротуар, идущие вдоль бараков. В это время уже был разгар рабочего дня. Жизнь же начиналась совсем затемно.
Вот и сегодня, хотя еще было совсем темно в комнатах, по очереди в разных комнатах коммуналки ?17 дома ?3 разноголосо зазвенели будильники. Народ зашевелился и потянулся на кухню и в ванную умываться. Сначала затопали босиком мужчины, потом, шаркая и шлепая тапочками и кутаясь в тонкие пестрые домашние халаты, и женщины.
"Привет, Николай! Что, опять не спится?"
"Да вот..." - виновато сказал он, уходя из кухни, на которой начиналось утреннее столпотворение готовки завтрака для работников. Ему торопиться было некуда, он умывался позже всех. Так что - чего мешать...
Наталья уже встала, причесалась, и тяжело покачиваясь из-за застарелой боли в спине нарезала хлеба, положила на миску холодную вареную картошку и помидоры, пошла на кухню, чтобы самой умыться и приготовить из этого завтрак. Больше есть было нечего.
Завтракая, они переговорили о том, что надо сегодня сделать.
"Я просто уверена, что сегодня у тебя все будет хорошо. Тебя обязательно возьмут на работу", - вдруг сказала она.
"Наташ, я же сказал, не каркай. Хрен его знает, что и как будет. Давно бы уже работал, если бы не судимость. Как только узнают о судимости, сразу совсем другой разговор. Как все надоело", - произнес он.
Постепенно перестала хлопать входная дверь. В квартире все успокоилось. Остались только старики и дети-дошколята.
Наталья уже оделась.
"Ну, давай, Коля, не вешай носа", - сказала она и тоже ушла.
Николай выглянул в коридор, убедился, что ванная свободна и пошел умываться. Он тщательно выбрился, причесался. И когда на будильнике было уже почти восемь часов, он пошел в очередной раз пытаться устроиться на работу.
Вот сразу после войны он легко нашел работу. Устроился по старой памяти литейщиком на заводе "Сельмаш", на котором работал еще до войны, и где по брони проработал почти до конца 1944 года. Уж совсем было решил, что война его миловала, сына вот родили... Получил карточки по особой "горячей" норме: и жиров больше всех, и сахара, и хлеба вдоволь, да и с одеждой попроще. Его даже прикрепили к какому-то особому райкомовскому распределителю, там карточки по жирам отоваривали не вонючим маргарином, а настоящим комбижиром. Картошку на нем было жарить - объедение! И носки давали нитяные не один раз в три месяца, а через месяц, потому оставалось и Алешке, хоть и бегал он с пятками под коленками. На пацане они горели, шустрый был мальчишка, а свои ему аккуратно штопала Наталья. Да и вообще с одеждой было попроще, даже как-то удалось отовариться отрезом генеральского габардина. За награды тоже денег давали: за орден Красной Звезды и за медаль "За отвагу" (говорили еще, что он был представлен к какому-то ордену за тот самый японский порт, но тогда по ранению и из-за перевода в другую часть, да и война уже кончилась, его не получил). И даже когда в конце сорок седьмого года карточки отменили, и все ужасно подорожало, и все стали жить впроголодь, особо не пострадал, зарплата-то была, дай Бог всякому... Вообще, ему, наверное, повезло больше всех. Живой, ранения легкие, кости не пострадали. Дома жена, сын - Алешка. Дом есть. Коммуналка, правда, но кто ж на это глядит...
Может, кто и сглазил, позавидовав. Часто, когда ходили в Горрощу гулять с сыном и Натальей, ловил на себе злые завистливые взгляды женщин с детьми и без мужиков. Чему завидовали, сволочи? Наталью в войну посылали на торфоразработки под Каширу. Приходилось до поздней осени работать едва ли не по пояс воде. Застудила себе все, что можно и чего нельзя. Сейчас даже сгибаться ей больно. И детей больше не будет.
А Алешка умер. От воспаления легких. В 1950-м.
До сих пор ушах его тяжелое, хриплое дыхание, стон и плач Натальи. Врач отводил глаза, когда разговаривал, что нужно взять с собой в больницу. Говорят, какое-то лекарство есть специально для таких случаев. А так только горячим молоком и отпаивали, да аспирином с пирамидоном. Вот он и помер. Наталья сразу поседела, осунулась, сморщилась. Пока гроб с сыном стоял в доме, все сидела рядом, гладила сына по голове и плакала: на людях тихонечко, когда оставалась одна - в голос, по-звериному. Похоронили сына на Сысоевском кладбище. Недалеко от ограды. На свою беду. Мордатый могильщик тогда еще шепнул: "Мужик, это плохое место. Давай полста, я тебе хорошее место отведу. В центре. Рядом с начальниками всякими твоего сыночка захороним".
Тогда Николай сдержался, не набил морду этой сволочи. А вот потом не сдержался.
Еще когда хоронили сына, заметил, что по другую сторону дороги строят какой-то большой дом. Подумал тогда еще, вот кому-то не повезет жить через дорогу от кладбища. А оказалось совсем плохо. Строили, оказывается, свиноферму. Народ, правда, пока шло строительство, возмущался, даже куда-то писать вроде как собирался. Но все было бесполезно.
Мужики на работе сообразили оградку из прутка и памятник из листового проката. Красиво получилось. Кузнец Михалыч наделал витых железных прутьев, а газосварщик Семеныч сварил их. Потом они же помогли перекинуть ее через заводской забор. В ближайшее воскресенье отвезли ее на кладбище, установили. Маляр Семенов хоть и вредный до ужаса и из-за прошлогоднего снега удавится, но под это дело без слов отлил трехлитровую банку хорошей темно-коричневой краски. Она здорово ценилась. В городе ее так и называли "сельмашевской" - ложилась на металл как родная и потом лет десять на металле не было ни пятна ржавчины. Николай уже начал красить оградку, и вдруг почувствовал резкий запах свинячьего навоза и услышал, как визжат свиньи.
- Не, Наташ, это уже слишком, - сказал он и засобирался выяснить, почему такое безобразие.
- Коля, не ходи, не надо, - попыталась остановить его Наталья.
Но он не послушал ее. Потом стало совсем плохо, но он, как ни странно, не жалел. Он сделал что мог...
Он зашел на свиноферму. Там в жуткой грязи и вони возились два десятка свиней, и какой-то мужик с лопатой, лениво ругаясь на них последними словами, раскидывал опилки по навозу.
- Эй, мужик, кто тут у вас главный? - спросил Николай.
- А чего надо?
- Да я хотел узнать, кто тут у вас за порядок отвечает. Ведь воняет же. Кладбище рядом. Вы бы убирались тут что ли...
Тут мужик с лопатой разразился бурной матерной бранью: "Пошел вон отсюда". Зря он, конечно, так сказал. Потом еще и лопатой замахнулся...
На занятиях по боевой подготовке главстаршина Мироненко, Царствие ему Небесное, учил бить по-настоящему: "Смотрите сюда. Если хотите убить противника, то бить надо вот так: кулаком сюда, сюда и сюда. А если надо просто вырубить противника минут на десять, то бить надо вот так: кулаком сюда и достаточно. Он минут десять будет лежать в отключке, а к тому времени и бой уже закончится. Так что - экономия времени, а в бою это главное. Повторить!" И вот когда мужик по пьяни сдуру пошел на него, размахивая лопатой, то точным ударом в точку "выключения" был сбит с ног и, кроме того, еще и пролетел два-три метра, уткнувшись головой в столб перекрытий. Очухавшись, мужик заорал, что его убивают. Откуда-то набежали люди, завизжали бабы. Николая скрутили. Он, собственно, и не сопротивлялся. Наверное, это его и сгубило. Отбиться от "цивильных" ему ничего не стоило бы. И если бы он их раскидал и убежал, то черта бы с два его кто нашел. Но он не видел за собой вины и решил все сделать по справедливости.
Но если бы была она на свете - справедливость...
Короче, дали ему пять лет. Мужик и свинарки в один голос заявили, что Николай пришел воровать свиней, а когда его попытались задержать - начал драться. Награды отобрали, сволочи. А вот само наказание считалось легким. Как он узнал потом на зоне, это считай, что ничего не дали. Так только пальцем погрозили. Тем более, что летом 53-го Хозяин помер, и его выпустили по амнистии.
Когда пришел домой, увидел, что Наталья еще больше постарела. Намучилась она, конечно. Тут еще его старики постарались. Ее-то родители жили в Михайловке Путятинского района и какая от них помощь: сами на хлебе и воде, да работа от зари до зари... А вот родной папаня и мамаша... Вбили себе в голову, что это именно она во всем виновата: и что ребенка не выходила, и что его посадили. Скандалы закатывали, вещи забрали, письма ему на зону писали, дескать, путается со всеми подряд. Не ожидал он такого, конечно. Когда пришел, так толком к ним и не выбрался. Когда уже мать померла, Царствие ей небесное, отец вроде как почеловечнел. Но все равно Наталья деревенела, когда он приходил.
А тогда в пятьдесят третьем выглядела она лет на 50. Если бы не знал, никогда бы не догадался, что ей едва тридцать лет стукнуло. Появились седые волосы, резкие морщины легли вокруг рта и прорезали лоб. Спина у нее была совсем больная. Под вечер и когда погода менялась - крючило ее ужасно. И хотя она виду не показывала, но он же знал, что ей очень больно. Чем мог - помогал. На счастье с ним вместе топтал зону один еврей-профессор, который в свое время занимался спинным мозгом. Так он ему рассказал, что это вообще страшное дело - когда болит спина. Он же научил его править смещенные позвонки и делать лечебный массаж. Так вот, хоть в чем-то повезло. Вообще, там было на удивление много нормальных мужиков.
Когда первый раз предложил сделать массаж Наталье, то она сначала испугалась, подумала, что с ним там что-то не то сделали, и он стал не таким как все нормальные мужики. Долго отказывалась, но когда стало совсем плохо, то согласилась. И не зря. Тут Николай с гордостью вспомнил, что после первого же раза Наталья ожила, даже улыбнулась.
Николай первым делом полез в ванную и тогда впервые поссорился с одной жутко скандальной соседкой. На радостях пересидел в ванне лишних полчаса. Она вся извелась, вопя, что не намерена терять свою очередь в ванную из-за какого-то уголовника. Так бы, конечно, пусть орет... Вот только с работой - совершенно швах. Когда приходил устраиваться на работу, кадровики поначалу встречали его с радостными криками. Народа же категорически не хватало. Особенно мужиков со специальностью. Но как только видели запись о сроке и о статье - сразу сникали, начинали отводить глаза, говорили, что заявление, конечно, оставить надо, но о решении надо будет узнать дня через два-три. Сначала Николай верил и даже приходил в назначенное время. Но неизменно слышал, что вопрос еще решается. Так бы и ходил, пока одному кадровику не надоело, и он прямо не сказал бы, что никто и никогда его с такой записью на работу в приличное место не возьмет. И нечего ходить тут, людей пугать.
Срок трудоустройства - месяц после возвращения - стремительно приближался. Его еще по прибытии из зоны широко улыбающийся лейтенант милиции особо предупредил, что если не устроится в месячный срок, то дадут еще один срок, год - на этот раз уже за тунеядство. Уже пару раз вызывали повесткой, интересовались. Один раз даже нагрянули на дом среди ночи, забрали. Соседей перебудили. Всю ночь провел в отделении. Там, оказывается, кого-то ограбили, вот и собрали всех бывших зэков. Было опознание. Под утро всех отпустили, пригрозив в очередной раз, что зона близка как никогда. Дома еще соседка, маленькая сухонькая ведьма с гнилыми зубами, устроила скандал: "Не хватало нам еще только рецидивистов!"
Так что вот сегодня очередной поход. Если и тут откажут, черт его знает, как жить.
В бюро найма его встретил седой мужик из бывших военных. У него еще под рубашкой угадывалась тельняшка. Николаю он почему-то показался знакомым. Поговорили. Когда тот узнал, что Николай был на флоте, да еще в морской пехоте, да еще и служил в тех же местах, что и он, - обрадовался: "То-то я гляжу, что-то личность твоя мне как будто знакома!" Вышел из-за стола, припадая на негнущуюся правую ногу, тяжело опираясь на палочку, подошел к сейфу. Звеня ключами, открыл его и достал бутылку водки и банку каких-то рыбных консервов. Не торопясь, разлил водку и приказал открыть банку.
- Ну, матрос, помянем братишек!
Выпили, закусили. Разговорились. Оказалось, что Сергей Петрович, так звали кадровика, служил в их же батальоне, в соседней роте. Только не матросом, как Николай, а замполитом. Потому и не сталкивались. А так Сергей Петрович, оказалось, даже главстаршину Мироненко хорошо помнил.
- Он мне жизнь спас, - сказал Николай. - На пирсе меня ранило, в руку и ногу, когда я попытался встать под огнем, а он заставил лечь. И тут его очередью в грудь и прошило.
- Да, жалко. Такой был здоровый, усатый хохол. А мне там ногу оторвало. Выше колена, еще бы немного и женщины бы уже больше не любили. Так что тебе здорово повезло. Я вот с палочкой учусь ходить, до этого все больше на костылях. Но это уж больно по-инвалидски, не по-мужски. Вот и уговорил наших работяг смастерить мне протез. Хорошо сработали, легонький. Хочется все же себя нормальным мужиком чувствовать, а не чучелом огородным.
"Толковый мужик!" - как-то вдруг тепло стало на душе Николая и всерьез подумалось, что, по крайней мере, на работу его здесь возьмут.
- А ты чего на работу-то устраиваешься! - вдруг спросил Сергей Петрович. - С зарплатой обижают или что? Не балуешься ли слишком?
И он пощелкал, понимающе подмигивая, себя по горлу.
- Нет, этого нет. Я после заключения.
Сергей Петрович, все еще улыбаясь, произнес заговорщицки:
- Ну, не шути так. Бабы, небось, загрызли, что мало получаешь!
- Нет, пять лет. Освободился месяц назад по амнистии. Сейчас вот хожу, никто не берет.
Улыбку с лица Сергея Петровича смыло. Он, опять тяжело опираясь на палку, прошел за стол, тяжело кряхтя сел, притянул к себе и начал читать его бумаги. Нависло тяжкое долгое молчание.
На душе Николая похолодело.
- Значит так, матрос. Говори честно. Соврешь хоть на столько, палку свою не пожалею. Убью за то, что честь нашу морскую и мою тоже замарал. Говори, за что сидел?
- За говно.
- То есть?
- То и есть. Рядом с Сысоевским кладбищем построили свиноферму, а у меня там сын похоронен. Я зашел на свинарник узнать, будут они навоз убирать или нет. Воняет же. Ну, и пришлось вправить челюсть работничку одному. Но они на суде сказали, что я пришел воровать поросят.
Сергей Петрович задумался, медленно потер себя по лбу.
- Так, матрос. Слушай внимательно. Только для тебя, и только потому что служили вместе, и в одном бою пуль нахватались. Я тебя пристрою в нашу службу главного механика, в бригаду сантехников. Но запомни на всю жизнь. Если хоть кому-то брякнешь, что сидел, или тем более, расскажешь, что я тебя по блату на работу взял, убью. Сейчас пиши заявление. Завтра ровно без десяти семь быть на проходной. Там тебя будет ждать твой бригадир. Он мужик толковый. Он разберется. Что он скажет, так и будет.
Домой Николай шел счастливым. Ну, и что же, что сантехник. Черт с ними, со всеми. Так надоело сидеть на шее Натальи, слушая, как перемывают его кости соседки на кухне.
- Ну, что же, кому-то надо и с говном возиться, - вслух произнес он.
Второй пролог
Тяжелая дверь подвала тяжело и пронзительно заскрипела, открываясь.
- Эй, нехристь, ты еще живая, аль уже сдохла?
- Тут я, куда же я отсюда денусь.
- А, живая еще. Ну, давай, говори, может чего надо? Я сегодня добрый.
- Милый, дай поесть хоть чего-то, хоть хлебушка корочку, хоть огурчик...
- Ишь ты чего захотела, старая ведьма. Отрекайся от старой веры, поклонись кресту и перекрестись троеперстием. И гуляй на все четыре стороны!
- Никогда этого не будет, Никогда не поклонюсь кресту антихриста Никона и никогда не отступлюсь от своей веры.
- Ну, и подыхай, черт с тобой.
- Эй, воин, ты еще здесь?
- Чего тебе?
- Видно уж смерть моя пришла. Так хоть не дай помереть в грязи и дерьме. Будь добр, ради Христа, Господа нашего, постирай мое платье. И ладно.
И помереть можно будет по-человечески.
Дай, Бог тебе здоровья.
Часть вторая
Утром Николай встал раньше всех, быстро умылся, тремя движениями побрился, поцарапав в спешке шею, смазался "Шипром" и галопом побежал на проходную. Проходная завода "САМ" находилась в самом конце улицы Маяковского, до нее бежать с проезда Машиностроителей было всего пару минут, и потому Николай появился на ней задолго до срока. Мимо проходили рабочие. Невыспавшиеся, с серыми лицами, с острыми от резкого света от голых ламп под потолком проходной освещения морщинами. Как же завидовал им Николай, когда искал работу, какое было постоянное мучение видеть эту толпу у проходной, когда его даже не пускали на ее порог... Теперь он был готов их всех обнять.
Бригадир его уже ждал.
- Николай Смирнов? - спросил он, пожимая руку.
- Да, - сказал Николай, чувствуя силу его рукопожатия и стараясь не отставать.
- А делать-то чего умеешь, Николай? - улыбаясь от встречи, произнес бригадир. - Что здоров - вижу, а специальность-то есть какая-нибудь.
- Я слесарил немного, а еще в литейке работал.
- Ну, с этим ты у нас вряд ли будешь работать, а вот слесарить - это другое дело. Ну, пойдем.
Первый свой рабочий день Николай помнил плохо. Осталось лишь воспоминание о чувстве огромного счастья и легкости на душе, когда после смены грязный и потный в толпе работяг шел домой.
- Жена, обед давай, видишь, муж с работы пришел, - гаркнул он, открывая дверь своей комнаты.
Наталья счастливо улыбнулась.
- Умойся сначала, анчутка! - ласково произнесла она, протягивая коробочку с мылом и полотенце.
За тарелкой щей он рассказывал о своей новой работе. Завод счетно-аналитических машин был построен вот только что, специально для изготовления всяких арифмометров, табуляторов, других счетных машин. Народу пока работает немного, но очень много инженеров и техников - производство-то какое! Делают даже в специальных цехах счетные машины на лампах. В эти цеха никого не пускают. Все, что там изготавливается, прямым ходом идет в армию.
- Знаешь, честно говоря, нам, слесарям-сантехникам, работы там пока немного, коммуникации все новенькие. Правда, есть стоки с гальваники, они мало того, что ядовитые, так еще и, заразы, трубы разъедают на раз.
- А тебе это не вредно?
- Нет, ну что ты, я же сильный. Знаешь, меня по утру бригадир попробовал на силу. Думал, взять меня на рукопожатие.
- И как?
- Меня хрен раздавишь. Так что остался доволен. Я и сам доволен. Думал, на зоне всю силу оставил. Но ничего, много еще осталось. А вот начну зарплату получать, подкормимся, совсем хорошо будет. Ведь так, Наташа?
- Дай-то бог, - тихонечко произнесла она, боясь спугнуть удачу и слабо улыбнулась.
Работа, действительно, оказалась не очень сложной, не очень тяжелой. Да и грязи особой не было. В литейке было гораздо хуже. Тогда ему как бывшему фронтовику и вообще сильному мужику доверили там отливать заготовки для мин 82-миллиметровых батальонных минометов. Наделал он их тогда - бездну, на еще одну войну хватит. Главное, заготовки сразу после кристаллизации в земле - горячие и светятся. За смену их наваливалось в ящике с тонну. Так вот, жаром от этого ящика пыхало так, что метров за десять от него стоять нельзя было. Да и пылища от литейной земли. Въедливая, гадость. Окончательно он отмылся от нее уже на зоне, года через два после суда.
И зачем они были нужны после войны? Он спросил как-то старшего мастера. Тот послал сразу куда подальше и посоветовал никому больше этого не говорить. Оно и понятно, производство военное, шуток здесь не любят. Да и во всех газетах - то там милитаристы, то там - реваншисты. Опять-таки в Корее какая-то заварушка началась. Правда, он так и не понял, кто там на кого напал, но реально получалось, что наши дерутся с американцами, и дерутся как положено: и танками, и самолетами.
Потом, правда, стало не до этих размышлений.
На новом месте было чище. В буквальном смысле слова. Хоть и ждал Николай, что придется чистить канализацию, выгребать руками дерьмо всякое, но на самом деле такого было мало. Чаще краны меняли. То ли конструкция у них такая, то ли силы у рабочего класса было немерянно, но резьба на кран-буксах летела со страшной силой. Только придешь на работу - уже бегут или звонят либо с заготовки, либо с механического, либо с отдела главного конструктора, не говоря уже о сборке, где сидело полторы тысячи мужиков и у каждого - сила меринячья: "текет, зараза". На что уж в библиотеке, вроде как хрупкие женщины, так и там, то и дело резьба срывалась. Хотя в библиотеке, конечно, было хорошо, тихо, чисто, книжки всякие. Платили, правда, библиотекаршам мало, буквально - шиш с маслом. Но женщины были душевные. Сначала все приставали: почитайте то, почитайте се, чудеса науки. Вот какие-то антибиотики придумали.
- А вот вы знаете, каких результатов с их помощью добивается современная медицина? Буквально, с того света возвращает.
- Вы меня, конечно, извините, но мой Алешка вот уже шестой год на Сысоевском кладбище. Ну, и на хрена они мне, эти чудеса науки?
Ту словно током ударило, вся посерела и съежилась, что-то виновато залопотала. Зря, конечно, так сказал, она-то тут причем. Опять-таки, чем ученые перед ним провинились, что не придумали эти лекарства на пару лет раньше? Работают в меру сил, и то, что придумали такие лекарства, от которых люди дольше живут, - тоже хорошо, не зря зарплату получают. Хотя, если разобраться, придумай они это все пораньше - и Алешка бы живой остался, да и его судьбу бы не поломало.
Еще библиотекарши не понимали, почему он не любит книги про войну. Думали, что не хочет вспоминать. А он на самом деле просто думал, что там что-то не так. Война, конечно, была везде разная, но то, что было написано в книгах, было где-то совсем уже в другом месте и в другое время. На другой войне.
Милиция сначала вроде как пыталась еще вырвать его из мирной жизни. Как-то раз ночью снова его взяли и заставили проторчать в отделении. Николай рвался позвонить на работу, но ему не дали. Хорошо еще справку выдали, что провел утро в отделении. Потом ему за это дали строгий выговор за опоздание на работу "по уважительной причине". Эту формулировку для него выбил сам бригадир, сбегав со справкой к начальнику цеха и кадровику. Это его спасло от увольнения. "Зря улыбался, хер мордатый", - вспоминал потом эту ночь Николай и слова того лейтенанта, что, если к ним кто попадает, то - с концами... Вообще, как потом оказалось, кадровик лично звонил какому-то милицейскому начальству. О чем они там говорили, осталось неизвестным, но Николая оставили в покое. Да и соседка притихла, после того как ее зверски отматерил сосед из третьей комнаты - огромный под два метра ростом литейщик Василий. Она было завижжала как обычно, что позовет милицию, на что Васька запустил в нее тарелкой. Если бы эта мымра не увернулась, убил бы. На стене потом долго была выбоина. А Клавдия, жена Василия, раздатчица в заводской столовой, баба под стать Ваське, еще и добавила, что глаза выцарапает этой драной кошке. Ничего. Потом даже здороваться по утрам стала, как после войны.
А еще донимали трубы. Текли, гады, где попало и как придется. Санитехлен на резьбе держал воду лучше, чем сам монолит, какая только сволочь их делала.
Как-то раз всю бригаду сняли с работы и направили на помощь городским коммунальщикам. Строилась теплоэлектроцентраль, и от нее по всему городу - линия центрального отопления. Перекопали Первомайский проспект, площадь Ленина, улицу Ленина, короче, считай, весь город. В траншеи закладывали огромные трубы в полтора метров диаметром, потом их заделывали бетоном. Короче работы было много, рабочих не хватало. Вот и поснимали с работы слесарей-сантехников и сварщиков с заводов.
Когда Николай впервые увидел эту трубу, ему стало даже не много не по себе. Огромная такая дура, длинная, черная. Люди и даже трубоукладчики рядом с ней как-то сникли. В принципе, бригаде сантехников с САМа дали самую легкую работу, не требующую ни ума, ни силы, только ловкости, да аккуратности. Сама труба была уже на заводе залита гудроном для защиты от коррозии, но вот стыки, там, где сваривали трубы между собой, там надо было промазывать гудроном вручную. Перемазались страх как. Под это дело им даже спецодежду раньше срока поменяли.
Николай гордился своей работой и тем, что город, наконец, вздохнет спокойно, зимой мерзнуть не будет. Но почему-то "настоящие" городские коммунальщики особой радости не выказывали. Более того, когда Николай попытался было поделиться своей радостью по этому поводу, они как-то неприлично между собой переглянувшись, хмыкнули: "Дерьмо это все!"
На стройку часто приезжали всякие городские начальники. Как-то раз приехала целая кавалькада. Оттуда вышла куча народу и устроили настоящий митинг. Много говорили о значении этой теплотрассы для жизни города, послевоенное восстановление города вспомнили, упомянули, что тем самым власть трудящихся, освобожденная от тирании культа личности, показывает, что все большее и большее внимание уделяется том, как живет, работает и отдыхает трудящийся человек. Одному из коммунальщиков это все надоело, и он вдруг громко так спросил: "А на хрена вы тогда в землю гнилые трубы закапываете?"
Тут самый главный из кавалькады аж взвился:
- Эти трубы изготовлены на заводах Запорожья, ударными темпами восстановленных из руин после долгой немецко-фашистской оккупации! Там люди месяцами не спали, ели через раз, все стремились как можно быстрее дать нашему народу все необходимое для быстрейшего восстановления народного хозяйства! И очень жаль, что есть еще среди нашего народа некоторые, которые не понимают всей важности и сложности масштабов поставленным перед нами нашей партией задач! И вообще, наши органы еще разберутся - с чьего голоса ты там каркаешь! И помни, кара народная будет неотвратимой и строгой.
После это все обиженно расселись по автомобилям и уехали.
Этой ночью Николаю снова приснилась десантная операция и гибель на его глазах главстаршины Мироненко. Его хриплый голос: "Живи, братишка!" - снова заставил проснуться от собственного крика. Жена как могла его успокоила.
"Живи, братишка", а как жить с такими воспоминаниями? Кто расскажет, кто посоветует?
А трубы, действительно, полетели зимой. Продержались всего пару месяцев и потекли. Приходилось перекрывать, латать в одном месте, в другом, третьем, четвертом и так по всей длине теплотрассы. Едва прожили зиму. Слесари работали в клубах пара, по колено в кипятке, а вылезешь из траншеи, так весь покрываешься ледяной коркой. Летом трубу стали ремонтировать, точнее, менять практически полностью. И так и повелось с тех пор в городе, что в среднем через год центральные улицы вскрываются, с них сдирается асфальт, все перекапывается, а дальше - по месту, если труба еще живая, то ей дают спокойно дожить до своей естественной смерти в следующем сезоне, а если трубы были или совсем уже дырявые, или на подходе, то их вырезали и заменяли новыми. Так и шло, даже привыкли.
Уже где-то в конце 60-х годов Николай на очередном таком латании дыр стал свидетелем разговора между городским начальством и бригадиром коммунальщиков. Тот говорит, мол, давайте хоть раз положим нормальные трубы, сделаем им нормальную гидроизоляцию, прослужат лет пять, как минимум, на хрена опять добро переводить, зимой латать дырки, которых можно сейчас избежать.
А ему на это:
- Да ты знаешь, что эти трубы сделаны бригадами коммунистического труда? Как ты можешь своими мелкими придирками ставить под сомнение великий почин наиболее передовых рабочих нашей великой Родины! Ты что, хочешь сказать, что коммунистический свободный труд для пользы своего же собственного государства, государства нерушимого блока коммунистов и беспартийных, хуже западного, продажного?
- Да ничего я не хочу сказать, я просто...
- Нет, все далеко не так просто, как ты пытаешься всем внушить, и твою мелкую душонку мы еще вынесем на всеобщее обозрение. Помни об этом!
И уехал. Бригадир после этого долго матерился, а потом послал какого-то мальчишку из подручных за водкой и заперся в бригадирской, приказав сделать сегодня три дневных нормы.
Но это все была грубая, некультурная работа. Николаю гораздо больше нравилось сидеть под конец смены в слесарной, когда все наряды были сделаны, работы больше не было и можно было посидеть спокойно, чаю попить, в домино постучать, поговорить по душам. Такое редко, но бывало.
Как-то раз заспорили, что для рабочего человека важнее: сила или мозги. Ну, вспомнили шахтеров, нефтяников.
- Ну, ты говоришь, тоже. Хотя и там тоже без ума можно столько пустой породы нарубить, что никаких денег не хватит на ее вывоз. А вот для нас, металлистов, ум все же важнее.
- Ну, и это где? Краны менять много ума не надо.
- Ну, краны, это так мелочь, сервисные услуги. А вот для серьезных вещей - тут надо думать, опять же глазомер необходимо, главное, как это ни странно, спокойствие на душе и культура.
- Ну, насчет культуры, это ты загнул.
- Почему же. Вот простейший пример - пробочка для керосина. Казалось бы, копеечная вещь, но вот попробуй ее сделай, если у тебя нет за душой ничего, кроме мускулов.
- Да не фиг делать! Пять минут работы.
- Да, ну давай, сделай.
Есть в работе с металлом куча тонкостей и хитростей, о которых даже самые дошлые инженеры-технологи только догадываются. Вот, казалось, как зажать пруток в токарном патроне: чуть пережмешь и все, выкидывай деталь в брак, а не дожмешь - вырвет заготовку из патрона, резец сломаешь, станок испортишь, кулачки патрона перетачивать и центровать надо будет заново.
А еще фасочку сделать в отверстии. Особенно, если требования по точности диаметра отверстия высокие. Если пережмешь резец или зенковку и кромку сомнет раньше, чем будет срезан металл, то точности отверстия ни в жизнь не получить. Есть даже такая хитрость у круглошлифовщиков - если перетер отверстие и калибр-пробка проваливается, то надо взять большой стальной шар, приставить к отверстию и хорошенько шарахнуть по шару бронзовой болванкой. На срезе отверстия появляется небольшой поясок, уменьшающий диаметр на нужные пару соток, и ни одна ОТК не докажет, что что-то не так. И вообще, очень часто выточить какую-нибудь простейшую сопрягаемую деталь гораздо труднее, чем иную казалось бы сложную деталь с кучей поверхностей.
Вот и пробочка для керосина. Всех дел - стаканчик и пробочка. Но есть такая тонкость - керосин настолько легкотекучая жидкость, что удержать ее в любом закрытом объеме практически невозможно. Точнее, зазор между пробкой и стаканом должен быть меньше длины молекулы керосина. А вот как это сделать? Просто заколотить пробку с дырку нельзя. При этом отверстие разбивается, появляются микротрещины, через которые керосин текет со свистом. Клей тоже не помогает. Керосин его разъедает на раз. Тоже и с резиной.
Сделать можно только так: Сначала делается стакан. Это просто. В прутке просверливается отверстие, потом разворачивается разверткой для точности и чистоты поверхности. Главное, чтобы толщина стенок была достаточной, чтобы не нарушалась цилиндричность от кулачков токарного патрона. А вот потом самое сложное - сама пробочка. Сначала все делается приблизительно: сначала крышечка, потом цилиндр. С ним уже надо повозиться. Главное, точность даже под микрометр не годится. Только подгонка. И вот здесь нужен глаз да глаз. Надо точно поймать момент, когда цилиндр будет едва-едва "закусывать" отверстием стакана. Если этого "закусывания" не будет, то цилиндр просто не войдет с отверстие, а если сточить цилиндр хотя бы на микрону больше, то он провалится в отверстие и керосин будет просачиваться. А если поймаешь момент, и почувствуешь подушечками пальцев, как молекулы стакана и цилиндра начинают "слипаться", то легким точным движением руки заправляешь пробочку точно по отверстию, и она плотно садится в размер, запирая путь керосину. Так и только так. Но попробуй, сделай!
В общем, осторожненько, не торопясь, с разумом и терпением. Металл чувствовать надо.
- Вот, держите! - поставил, торжествуя, бригадир на стол стакан с уже вставленной пробкой.
- Сейчас мы его проверим. Васька, давай керосин.
Осторожно налили в стакан вонючий керосин и положили на чистый белый листок бумаги.
- Ну, как?
- Погоди еще. Вот минут через двадцать и посмотрим.
- Да чего смотреть, не течет. И не будет течь. Профессионализм не пропьешь.
Тогда Николай тихонько сидел в сторонке и не влезал в разговор. Но на ус намотал. И потом, когда было свободное время, пытался сделать что-то подобное. Сначала ничего не получалось: то цилиндр слишком обточит, то на конус сделает, то бочкой. Но в один прекрасный момент с гордостью поставил на стол перед обедающими товарищами:
- Вот, сделал. Наливайте.
- Воды или чего покрепче?
- Керосину. Проверяйте работу.
- Сделал? Сам? Ну, ты молоток.
Вообще, чем больше Николай возился с металлом, тем больше проникался уважением к труду инженеров и конструкторов, придумавших все механизмы вокруг. Настолько все это было умным, логичным, просчитанным и рассчитанным на сбережение труда, экономию силы. Нравилось ему работать с металлом все больше и больше. Металл - честная штука. Сразу показывает, кто и как сработал. Напартачили - хорошего не жди, развалится сразу же, да еще и беды натворит. Сделаешь все по уму - работать будет сто лет. И работать будет, как положено. А ума при работе с металлом много надо. Нюансов - как в первом свидании с молоденькой девушкой. Чуть-чуть что не так - и потом задолбаешься прощения просить.
А еще Николай насобачился делать игрушки - эти самые шары в шаре. Вроде и вещь немудрящая, надо только резцы из быстрорежущей стали сделать, Петруха-кузнец за пузырь наковал из Р18, пока она еще была, добрую дюжину с разной длиной и разными радиусами режущей части. А уж окончательно доводил их Николай сам.
И пошел лепить игрушки: себе сделал, Наталье под брелок, Алеше-маленькому никак не меньше сотни. Любил он это дело. Интересно ведь, особенно если из прозрачного плексиглаза сделать, да еще и полирануть хорошенько.
Алексей даже менял их потихоньку на жвачку, или еще чего по мальцовской надобности. Хорошо ценились на школьном рынке. Сразу видно, вещь. Николай не возражал. Главное, чтобы на пользу.
Тут еще и квартиру новую дали, отдельную в соседнем доме, пятиэтажке. Хорошо было выйти на балкон летом. На людей внизу посмотреть. Вообще, потихоньку поломали все бараки, и проезд Машиностроителей, хоть и не стал шире, но, по крайней мере, стал почище. Асфальт поменяли, деревья посадили. Специально под это дело пригнали коммунальщиков. Бригадир трубников, когда узнал, что они работают на улице Николая, специально пришел, дескать. Посмотрю, чтобы не напортачили. Выпили, конечно. Но то ли это помогло, то ли мужики и бабы этой бригады свою работу хорошо знали - но улица стала как в Париже. Хорошо стало.
Вот только краны текли по-прежнему.
- Надо с этим что-то делать, - сказал как-то Николай бригадиру, кидая в кучу очередной испорченный вентиль.
- Ну-ну, попробуй. Есть идеи?
- Вот, смотри, тут резьба, которая работает как силовая, хотя для резьбы это хуже не придумаешь. Кроме того, тут есть еще и запорный клапан, который свободно болтается в гнезде. Малейший перекос и резинка уплотнения перерезается запорным буртиком.
- Что и происходит.
- Ну, да.
- И что ты предлагаешь?
- Пока ничего, но если сделать запорный клапан неподвижным и избавиться от резьбы, то кран будет вечным.
- Ну, не совсем вечным, конечно.
- По-любому работать будет гораздо дольше.
- Ну, прикинь, пока. Будет что интересное - поговорим с нашими конструкторами.
А еще Николай подобрал на улице пацаненка, Алешу-маленького.
Меняли они трубы во дворе одного из заводских домов. Возле них крутился пацаненок, грязный до ужаса. Николай еще удивился: будний день, а пацаненок - не в школе.
Сели перекусить, а пацан так и впился глазами в их бутерброды. Николай даже поперхнулся.
- Иди сюда. Ты кто, зовут-то тебя как?
- Леша.
- Да, а у меня тоже был сынишка, Лешей звали. Есть хочешь, Алексей, человек божий?
- Хочу.
Так и умяли на пару заготовленные бутерброды. Мужики еще добавили от своих запасов. Алексей ел жадно, большими кусками, глотая, как волчонок, не жуя. Рассказал, что родители его "спят дома, мамка и папка, пьяные, а его на улицу отправили, сказав, чтобы пока не стемнеет - домой не приходи". А в школу его не пускают учителя и дежурные, потому что он весь грязный, и от него пахнет плохо.
Николай, кликнув своего товарища Серегу, сходил домой к этому пацаненку. Долго стучали в дверь. Потом она все же открылась. За ней стоял щупленький вдрызг пьяный мужичонка.
- Че надо?
- Ты что же делаешь, мужик, почему твой сын по улице шляется грязный и голодный?
- А пошли вы все на хрен.
- А с сыном что делать?
- Насрать.
И захлопнул дверь.
Николай переговорил с мужиками, они его отпустили, сказав, что сами все доделают, тем более что работы там оставалось на час максимум. И он повел пацаненка к себе домой. Сначала вымыл в ванной. Хотя уже прошло много лет, но от Алеши много еще осталось всяких вещей. Нарядил его и повел обедать. Пацан съел на удивление много, словно наедался впрок.
Тут и Наталья пришла с работы. Увидев сияющего Николая, удивилась. А когда прошла на кухню, побледнела и схватилась за сердце.
- Ты чего? - всполошился Николай.
- Мне показалось, что это наш Алеша. Так похож.
Так и стал у них жить Алеша-маленький. Как-то так само собой получилось, что это имя прижилось само собой. Отоспался он у них, отъелся. Снова стал ходить в школу. Вещи ему покупали, костюмчик маленький, коричневый. Когда его родители снова и снова уходили в запой - даже ночевал у них. Специально для этого купили диванчик раскладной. Тогда по вечерам они все вместе сидели за учебниками, зубрили. В дневнике у пацана все реже были двойки и тройки. Все чаще - четверки и даже, редко, правда, залетали испуганными птицами пятерки. Тогда Алеша был горд ужасно.
Наталья словно ожила. Хлопотала. Стирала и выглаживала его вещи, готовила всякие интересные и вкусные вещи. Иногда, когда Алеша был особо на удивление похож на их сына, всплакивала коротко, но быстро успокаивалась. "Сынок, да сынок". По-другому и не называла.
Его папаша, было, попробовал приходить и требовать, чтобы он "вертал сына взад", но Николай пригрозил ему, что придет к нему домой всей бригадой и придушит на хрен, и тот успокоился, понял, что тут ему ничего не обломится. А потом вроде как до него дошло, что так жить нельзя. Даже пить стал меньше. Алешка потихоньку перебрался домой, но заходил часто. Его кормили, одевали. Когда были проблемы с водой в их доме, то мылся в ванной.
Так и жили.
Потом уже, когда Алеша-маленький вырос, выучился, отслужил в армии и стал работать на САМе в сборочном, дали ему квартиру, и он женился. Взял за себя Маринку, дочь Витьки-токаря из второго цеха. Тогда на смотрины квартиры пришли к нему Николай со всей бригадой. Первым делом раскритиковали систему отопления.
- Так и есть, - сказал бригадир. - Смотрите, радиаторы ни к черту. Экономят, гады. Да и трубы полудюймовые, они же тонкие, за два года забьются всякой гадостью. Да еще все приварено. Хрен прочистишь, и через пару лет все забьется накипью, и вы тут замерзнете на хрен.
Короче, сняли все нужные размеры и сделали на заводе и трубы с сгонами н атри четверти дюйма и выписали дополнительные секции радиатора, все это установили в Алешиной квартире.
- Ну, все, теперь можно будет зимой в одних трусах ходить! - довольно сказал бригадир.
- А может и без них... - подковырнул лопоухий Васька.
Молодая вся так и закраснелась от такого нахальства. Все, довольные, заржали. Алеша, как положено, накрыл на стол. Хорошо посидели.
- Ну, живите, да радуйтесь!
Правда, Алексея-маленького, после того, как Николая реабилитировали, вернули награды, и он вообще стал героем на заводе, начали как-то особо быстро продвигать по комсомольской линии. Через год он уже не на конвейере, а в кабинете сидел, бумажки перебирал. Мужики по этому поводу шутили: "Случился как-то прорыв на канализации. Разлилось целое озеро этого всего добра. Пришли устранять аварию два сантехника - молодой и старый. Ну, старый разделся, нырьк в это дело и чего-то там шурует. Всплывает. Говорит - надо ключ на 17. Молодой подает. Опять нырнул. Всплывает снова. Говорит - надо ключ на 21. Молодой опять подает. Опять нырнул. Выплыл. Довольный такой вылезает и говорит: "Учись, студент! А то так и будешь всю жизнь ключи подавать!"
А реабилитация так случилась...
Наверное, что-то все же заставляет людей быть честными и порядочными. Иначе трудно объяснить, почему даже самый черствый и законченный циник вдруг становится сентиментальным, или просто честным. Так ли это, или все это благие намерения, но вот произошло же в нашей стране такое чудо - страна вдруг вспомнила, что была жуткая по своей жестокости война и что победили в этой войне живые еще мужики. Что эти мужики все как один изранены, что они к тому же здорово намахались на послевоенном восстановлении, что пора бы уже и вспомнить о них, и если не дать им возможность отдохнуть, то хотя бы поблагодарить их.
Одну из площадей города назвали: площадь Победы, соорудили там целый комплекс, даже Вечный огонь сделали, как в Москве. Красиво, что и говорить. На мраморных плитах написали имена Героев Советского Союза, что были родом из города. Много получилось, на удивление. Кладбище военное на Скорбященском кладбище в порядок привели, а то братские могилы там стояли все в бурьяне и грязи.
И в жизни Николая тоже поворот наметился. Короче, как-то раз табельщика Зинка прибежала в комнату слесарей и залопотала:
- Дядь Коль, а дядь Коль, тебя наш кадровик вызывает. Беги скорее.
- Сергей Петрович? - похолодело на душе у Николая.
- Он самый. Беги скорее, он говорит, чтоб одна нога здесь, а другая тоже уже у него.
Тоскливым был для Николая этот путь. Вспоминал по дороге, не проговорился ли он кому-нибудь случайно, Вроде бы нет. Тогда чего вызывают? За это время уже настолько свыкся с заводом, опять же вот квартиру получил. А что делать с пацаном, если попрут с работы? А если не просто попрут, а окажется, что он там еще чего-то нарушил? Известно ведь, как относятся к проступкам бывших зэков, хоть с него уже давно сняли судимость, но - это же дело наживное: нет судимости - будет. Посадят ни за хрен. "Наталья этого не переживет", - рассудил Николай, и вдруг резануло отчаянно: "Сидеть не буду. Повешусь в КПЗ".
- Можно? - постучался он в двери кабинета кадровика.
- Николай, заходи! - рявкнул Сергей Петрович улыбаясь. - Да дверь не забудь закрыть на ключ.
Недоумевая, Николай прошел в кабинет. Там кроме самого кадровика сидел еще один военный. Офицер в полной форме с орденскими планками. Сергей Петрович сказал:
- А вот он, наш герой. Ну-ка, иди сюда.
Сам повернулся к сейфу, позвякал ключами, открыл скрипящую дверку и вынул бутылку водки и стакан. Налил полный: "Пей!" И увидев, что Николай начал отнекиваться: "Пей, приказываю!"
После того как Николай выпил и закусил кое-какой снедью, приготовленной кадровиком, он, недоумевая, пытался вникнуть в то, что тот ему говорил.
- У тебя какие награды есть?
- Были медаль "За отвагу" и звездочка. Только их отобрали после суда.
- Смотри, эти? - положил на стол медаль и орден Сергей Петрович.
- Они, - оглядел Николай знакомые до последней царапины и скола эмали медаль и орден.
- А вот и книжки к ним, - дополнил кадровик, махнув головой офицеру. - А теперь слушай сюда, фронтовик.
Офицер встал, надел фуражку, застегнулся, поправил китель, прокашлялся и раскрыв папку, начал торжественно читать:
"Указ Президиума Верховного Совета СССР. За мужество и отвагу, проявленные в боях с японскими империалистами Николай Сергеевич Смирнов награждается орденом Боевого Красного знамени. 14 сентября 1945 года". Ну, тут еще подписи и печати, как положено, - произнес офицер, захлопывая папку и протягивая красную коробочку и орденскую книжку. - Держите, это Вам за Японию.
И он сел, сняв фуражку и расстегнув крючки стоячего воротника.
- Ты слушай сюда, фронтовик, как все было, - весело начал рассказывать Сергей Петрович. - Все началось с того, что... Ты помнишь, кто тебя тогда держал в свинарнике?
- Еще бы.
- Так вот, он сдох. Плохо сдох. Спер поросенка, но то ли по пьяни, то ли еще по какой причине, побежал с ним не прямо к дверям, а решил пробраться задами и попал в яму с навозом, оступился и потонул в этом дерьме. Начали разбираться, что да как, баб тамошних прижали хорошенько, я еще своим знакомым в милиции твою историю рассказал, ну они прямо и так в лоб: "Было такое?" Ну, те видят, что нам все известно, ну и в крик и слезы, "не губите, миленькие". Оказалось, они целой бригадой воровали. Ты им пришелся как раз вовремя. Они под тебя не один десяток поросят списали. Это мы все запротоколировали и на пересмотр. Благо сейчас многие дела пересматриваются. Реабилитировано - куча народу. Ты со всеми своими делами прошел со свистом. Так что вот, братишка, чистый ты теперь! Как младенец чистый! И главное, подавали мы на тебя одни документы, а в правительстве, оказывается, на тебя еще документы лежат. Так что, считай, повезло! Ну, как, рад?
- А то...
- Ну, ступай в свое подразделение. Да, смотри, сейчас мужикам не наливать! Вечером, дома их напоишь, да и я приду, пожалуй, если пригласишь, конечно.
- Да, конечно!
- Ну, все, ступай!
Когда Николай пришел в бригаду, все стихли на него посмотрев: "Коль, ты чего?"
Он только сел за стол, обхватил руками голову и весело и длинно выругался: "Эх, да етит твою мать, вот ведь как все повернулось-то, мужики". Вывалил на стол награды и сказал: "Мне награды вернули и судимость сняли!" Народ ошалел: "Ты чего? Какая судимость? Какие награды?" Ну, он и рассказал, что и как, и потом добавил:
- Ладно, мужики, сегодня жду всех к себе домой после работы. Надо же обмыть награды, чтобы не заржавели...
А как радовалась Наталья!
- Все у нас теперь будет хорошо. И Алешу-маленького на ноги поставим, и перед людьми теперь стыдно не будет.