Пересвет Александр Анатольевич : другие произведения.

Осколки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Зарисовки из жизни. Каждый рассказик - небольшой её осколок.

  РАЗМНОЖЕНИЕ КОТА КУЗИ
  Кот Кузя решил, наконец, размножиться.
  То есть что значит "наконец"? До последнего момента Кузя и не подозревал, что он так решил. Наоборот, поначалу он всеми когтями отбивался от неумолимой судьбы, влекущей его к этому, дотоле не известному ему процессу. И едва перед его зелёными глазами нарисовалась клетка для перевозки на дачу, кот немедленно выбрал свободу. И выбирал её до тех пор, пока не был изловлен в углу коридора цепкими, как НКВД, руками жены.
  Моей жены, имеется в виду. Ибо Кузя, как уже сказано, до последнего момента не собирался расставаться с девственностью.
  Э-э...
  Ну, ладно. Пусть с юношественностью.
  Словом, до животного не докатилась волна всеобщей десталинизации. Но и ввергнутое в узилище, оно всю дорогу продолжало ныть, требуя то ли "Эмнести Интернейшнл", то ли старух из тусовки Ходорковского. Иногда кот просовывал сквозь прутья лапу, заросшую рыжим волосом, и в ней так и чудилась записка со словами: "Передайте маме: я не виновен!"
  К сожалению, правозащитное движение было не в курсе страданий узника. А денег на дорогих адвокатов у Кузи, в отличие от Ходорковского, не было. А потому единственное, чем отзывался на его демарши равнодушный к страданиям окружающий мир в лице жестоковыйной супруги моей, были однообразные требования прекратить провокационный мяв.
  В общем, путь к мужеству и отцовству не был выложен у Кузи розами.
  Тем пуще был его восторг, когда вместо заснеженной Колымы он оказался в стране высоких трав и непуганых мышей. И, пожевав травку для улучшения пищеварения, первую из жертв кот возложил к ногам недавней тюремщицы не более как через час.
  НКВД, понятное дело, взвизгнуло и вызвало подведомственные мужские массы убирать издевательский подарок хвостатого ЗК.
  К Долине мёртвых мышей Кузя отправился со мною. То ли хотел убедиться, что я не съем по дороге его добычу, то ли решил пересчитать прошлогодние свои жертвы на предмет взятия повышенных обязательств в новом сезоне.
  Но не дошёл. Вместо этого уткнулся носом в доски мостика за калиткою, а затем поднял голову к небу и издал львиный рык.
  Ну, тут он себе малость польстил. На рёв царя зверей это, конечно, не тянуло никак. Но и произведённый дотоле не замеченным в вокальных изысканиях котом низкий горловой мяв производил впечатление.
  Во всяком случае, мы с мышкой едва не подпрыгнули. То есть мышь-то как раз натурально подскочила на совке в моей дрогнувшей руке. А я воззрился на зверя, непонятно с чего решившего попробовать свои силы в бурятском священном горлопении.
  Зверь же клевал носом воздух, словно хотел выловить из него очередную ноту в свою ораторию. И лишь когда после третьего его душераздирающего завывания в ответ раздалось тонкое, явно девичье мяканье, я сообразил, в чём дело.
  И то - полтора года животному, а оно у нас всё в подростках невинных ходит.
  Кузя метнул на меня взгляд, в котором читалось одно слово: "Смойся!"
  Делать было нечего. Мышь обошлась без погребения, а я удалился в дом едва ли не на цыпочках.
  Слушайте, я не думал, что у кошачьих такие сложные ритуалы ухаживания! Что бы там ни говорили про любовь человеческую, но она вся, в конечном итоге, сводится к ожиданию того, пока сложные интеллектуально-гормональные реакции внутри человеческой самки не приведут её к решению, что можно. После чего следует срывание одежд и дальнейшие греховодства, против изображения которых восстаёт общественная нравственность.
  Рядом с котами мы - животные.
  Я обливался слезами раскаяния за свою беспутную молодость. Я умывался ими, я купался в них, глядя на то, как обихаживал свою подружку Кузя! Обихаживал, подчеркну, уже после того, как та явственно и безальтернативно указала своими запахами, что уже на всё готова!
  А может, Кузьма нарочно мучил барышню.
  Во всяком случае, сначала он нашёл для неё интеллектуальное занятие. А именно: повёл на экскурсию. По дому и по местам своего обитания в нём. Причём нас, подглядывавших за процессом с лестницы на втором этаже, в доме как бы не было. До того, чтобы познакомить невесту с нами, Кузина вежественность не простёрлась. Подозреваю, что он просто не понимал, чем тут особо гордиться. Розовые лысые чудовища без хвостов, разговаривающие на тарабарском мяуканье и только и умеющие, что вертеться по ночам и дрыгать при этом ногами, нарушая сон порядочного животного.
  Но всё, чем может гордиться порядочный кот, он подруге продемонстрировал.
  Сначала - качество обслуживания котов. Само собою понятно: если люди кормят кота, - значит, он им бог. Но иные норовят подсунуть богу какой-нибудь паршивый "вискас", произведённый заводиком в Костроме. А другие - вот как данная его прислуга, что шкерится на втором этаже, - воздают жертвы правильно. Например, свежим фаршем. Коим барышня серой раскраски и была со всем возможным пиететом угощена. Причём сам хозяин благородно похрумкал сухим кормом. Второй сорт, конечно, но лучшее мушкетёры оставляют, как известно, - дамам.
  Затем дама была проведена в большую комнату, где ей была показана любимая Кузина спальная на спинке дивана. Заинтересованное внимание аудитории привлекло также то место, где издала свой последний запах ликвидированная мышь.
  Визг НКВД ещё висел в углах.
  Я уж думал, что дальше Кузьма поведёт подругу на погребальные поля, чтобы показать, какова та каменная стена, за коей счастливице теперь предстоит пребывать. Но кот явил ещё не все сокровища цивилизации, коими владел, а потому невеста была препровождена на веранду, где стоит туалетная ванночка.
  Состоялся, как пишут в протоколах, оживлённый обмен мнениями. Две стороны о чём-то помявкали - впрочем, недолго. То ли Кузьма предложил барышне попудрить носик в культурном заведении, а та жеманно отмахивалась веером, то ли дама выразила восхищение могучим запахом, что оставляет такой интересный мужчина. То ли они просто обсудили сравнительные достоинства данного наполнителя по отношению к тому, которым пользовалась невеста.
  Как бы то ни было, но довольные друг другом стороны, по очереди понюхав уже описанные "Чистые лапки", потрусили наружу. В те самые высокие травы.
  Здесь они - хочется сказать, "взявшись за руки", что, однако, будет неправдой, - сели рядышком и спели свадебную песнь. Судя по тому, как примолкли дотоле вольно разорявшиеся на эту тему птицы, половина из них повесились от зависти.
  Правда, на мой вкус, больше всего эта серенада напоминала разговор злого следователя с магазинным воришкой. Его бас, местами вздымавшийся до переливов сирены воздушной тревоги, сопровождался её прерывистым лепетом, который время от времени вырастал до тонкого плача - как раз в противофазу сирене. Если закрыть глаза, то можно было сразу представить себе районное отделение милиции до принятия закона о полиции.
  Социальный оптимист же мог бы увидеть в этом картину светлого будущего. Этакую "Туманность Андромеды", где Эрг Ноор рассказывает Веде Конг про буйство звёздных глубин, а та впадает от этого в экстаз. "Её глаза тоже загорелись, с тревогой и любовью обратившись к вошедшему" - и так далее.
  В глаза серой хвостатой Веды Конг я заглянуть, конечно, не мог - так далеко или, вернее, так близко сфера кошачьего интима не простиралась. Но восторг в них наверняка был, потому что последние ноты звёздной оратории ещё вгоняли в тремор птичьи сердца, а наша пара уже прыснула в подпол дома. Причём кавалер пропустил даму вперёд. Или, может, той в большей степени не терпелось.
  Потом они до вечера не отходили друг от друга, то гуляя по участку, то рядышком сидя под качелями, то - когда начинался дождь - исчезая под домом.
  Окончательно Кузя вернулся к нам лишь наутро. Стоически перенёс очередную депортацию в Москву. А дома улёгся на спинку дивана, подвернув лапки, и не шевелился несколько часов.
  И то! Легко ли в одночасье стать мужем и отцом?
  2011
  
  ГЕНОЦИД КОТА КУЗИ
  
  Кот Кузя, выехав на дачу, открыл для себя новый мир и тут же принялся его ухорашивать.
  И для начала объявил сущий геноцид мышам.
  Гейдрих и Гиммлер перед ним - котята.
  Когда евре... то есть мыши с нашего и трёх близлежащих участков выстлали своими телами ближний лес... А что прикажете делать, ежели кот приносит их холокостить прямо в дом? Подбираю на совок и несу в лес выбрасывать. Для строительства крематория жарко, для закапывания мышей я недостаточно религиозен... Вот и выбрасываю.
  В общем, когда свои мыши кончились, кот пошёл айнзатцкоммандовать на дальние участки. И вот - рассказывает тамошняя жительница, добрая старушка.
  В тени под навесом спит пёс. Жарко ему. Лениво.
  Кот же, впав с безответными мышами в иллюзию вседозволенности, начал интенсивно терять связь с действительностью. Залез под навес, стал обнюхивать углы. Пса едва ли не лапой пытался отодвинуть. Уйди, дескать, волосатый, не видишь, холокост на дворе.
  Пёс от такой наглости поначалу даже не нашёлся, что сказать. На некоторое время он впал в ступор. И лишь следил за котообразным полными слёз глазами - логичная картина мира для него внезапно обрушилась.
  Но надо отдать псяке должное - он всё же попытался восстановить реальность. В отличие от оппонента, который продолжал стремительно утрачивать контакт с нею. Ибо не только не задал стрекача при виде грозно поднявшегося на ноги тузика, но сел на задние лапы и стал строить ему рожи.
  Тузик по имени Малыш этого стерпеть уже не смог. Он возмущённо залаял и деятельно приступил к проведению акции возмездия против рыжего эсэсовца. Тот, наконец, сообразил, что несколько зарвался, и вот-вот настанет ему персональный Сталинград. А дальше, рассказывает соседка, кот взлетел на дерево и мгновенно переквалифицировался в белку, в красивом прыжке переметнувшись на крышу сарая. Проскакал по ней, затем совершил ещё один беличий прыжок на другое подсобное строение. Дальнейшее я видел, обратив внимание на интенсивный гомон и треск, приближающийся к нашему забору. Картину уловил одним взглядом: подпрыгивающий через участок от нас тузик, разлетающаяся по сторонам трава, рыжий хвост, летящий над ней, комья земли из-под копыт... э-э, лап - и наш махровый антимишит влетел в дверь дома. Чем не удовлетворился, а кинулся на второй этаж и шарахнулся в детскую, где и забился под кровать.
  Нашёл, понимаешь, себе подвал рейхсканцелярии...
  Однако урок, как оказалось, впрок не пошёл. Вчера ровно в 5-30, когда прозвенел будильник, но я чаял позволить себе ещё подремать - ибо отпуск, - это жестоковыйное создание снова приволокло очередную жертву. Причём на роль Освенцима избрал именно нашу спальню. Не лень было на второй этаж мышье тело втаскивать!
  Начались прыжки, взмяканье и гулкие хлопки лапою по полу. Или по мыши - я не смотрел, мужественно пытаясь спать дальше. Но мужества катастрофически не хватало: представил себе реакцию мирно спавшей жены... Как потом выяснилось, она тоже проснулась, но, в отличие от тузика свою гражданскую позицию не проявила и решила на очередной акт геноцида в буквальном смысле закрыть глаза. В общем, представил я себе, что произойдёт, когда женщина прямо с постели ступит в дохлую мышь... Покатал в воображении картинку и решил, что всё ж таким счастьем придётся пожертвовать. Любимая ведь женщина... И выбрал я служение добру. Подъём с постели, спуск на первый этаж, совок, веник, снова второй этаж, умиротворение кота путём высылки его на балкон, зачистка места преступления - втянул, аспид, в свои гнусные дела! - первый этаж, двор, лес...
  Всё же мыши умеют летать... после смерти.
  2010
  
  КАК МЫ ВОЕВАЛИ С КИТАЕМ
  
  - Рота. Подъём! Тревога!
  Дневальный орёт так истошно, будто попал в руки банды гомосексуалистов.
  Обратный путь из московского лета, квартирки на улице Новикова и девочки, которая сидит напротив тебя в коротеньком халатике, открывающем зелёные трусики, - на стылый пол казармы в зимнем Лемболово занимает десятую долю секунды. Взлетают синие птицы одеял, белые призраки солдатских тел низвергаются с верхних коек, сотни пяток выбивают дробь, приземляясь на холодный пол, дыхание и кряхтение десятков глоток, -
  - тревога, рота, твою мать!
  * * *
  ...А надо сказать, что отношения с Китаем у нас тогда были напряжённые.
  Ну, то есть у нас, курсантов-связистов учебной части в Лемболово, отношений с Китаем не было никаких. Ни напряжённых, ни прочих. Вот с желудками своими отношения были, да. Потому как еды из солдатской столовой на содержание организма не хватало, и оный организм вопиял беспрестанно. Кроме тех, зараза, часов, когда твоё отделение находилось в кухонном наряде, и надо было начистить картошки на полторы тысячи лбов.
  Картофелечистки, которые хотя здесь и были, никогда не работали. Чем истово помогали командирам вершить воспитание советского солдата в духе главного завета воинской присяги: стойко переносить тяготы и лишения военной службы. А потому, когда тяготы и лишения в процессе чистки картошки длились часов до трёх ночи - а подъёма в шесть утра, зарядки и занятий никто, естественно, не отменял, - то оная картошка таяла под ножами, как Снегурочка. Только та превращалась в облачко, а эта - в орешки.
  Впрочем, и то хорошо. Пюре на завтрак и без того было сродни облаку - глаз видит, а зуб почти неймёт. Во что превратился бы этот продукт, победи идея тотального уничтожения картошки ночью - а было такое, кое-кто со злости расплющивал клубни каблуком и сбрасывал в отходы, - трудно даже представить. Но прапорщики регулярно наведывались в кубрик, где происходили эти Варфоломеевские утренники, чтобы пресекать попытки тотальной войны с безответным растением.
  Словом, у нас, солдат, много с кем были напряжённые отношения - с картошкой, сержантами, офицерами, морозом, дневальными, которые заставляли ночью бежать за двести метров в туалет, чтобы снег вокруг казармы не казался наутро прогрызенными мелкими, но воинственными пришельцами жёлтого цвета... А вот с Китаем - нет, мы к Китаю претензий не имели.
  Но у первой в мире страны победившего социализма с самой многонаселённой страной победившего социализма имелись трения. Конечно, тогда, в конце 70-х, до полноценных боевых столкновений, как на острове Даманский или в Казахстане, дело уже не доходило.
  Дело обстояло гораздо хуже.
  Вооружённые стычки, как тогда, при всей их интенсивности, всё же были в масштабах государства так, лёгким чихом. Разогнать полупартизанские банды хунвейбинов в военной форме для нашей армии труда не составляло. Ей не составило бы большого труда и до Пекина дойти.
  Не было ответа на другой вопрос - а что потом делать с этой страной обезумевшего от "культурной революции" миллиарда человек.
  И вот пока ответ на этот вопрос искался, Китай начал формировать угрозу уже нешуточную.
  Он стал организовываться.
  И получив заверения в благожелательном нейтралитете американцев, он организовывался исключительно против СССР.
  Во-вторых, началось усиленное военное строительство на границах с Россией. Во всех смыслах - от прокладки дорог до концентрации там всё большего количества воинских соединений.
  В-третьих, Китай начал тотальную войну с советским влиянием в странах третьего мира, где разворачивались подчас нешуточные войны между просоветскими и прокитайскими коммунистическими партиями и их вооружёнными отрядами.
  И всё это, возможно, было б ерундой, если бы в Советском Союзе тогда не господствовала коммунистическая партия, а в Сибири и на Дальнем Востоке проживало побольше населения. А так - приходилось реагировать одновременно и на опасности для мировой роли КПСС, и на угрозы стране, откуда она эту свою роль и играла. А потому на Дальний Восток перемещались всё большие массы войск, в тамошних военных округах штабы превращались в мини-министерства обороны, ориентированные строго на китайскую угрозу, создавалась инфраструктура вооружённых сил так, чтобы они были способны к разгрому китайцев быстро, тотально и на их территории.
  И вот получалось, что китайцы подтаскивали к границе полк "партизан", вооружённых автоматами и питающихся с собственноручно и на месте организованного колхоза, - а против них надо было выстраивать доты и капониры, танковые городки и бетонные аэродромы, отсечные и засадные позиции, тянуть связь и дороги, завозить продукты и боеприпасы с "материка".
  В копеечку вставало. Точнее - очень сильно НЕ в копеечку...
  И всё это не давало никакой гарантии надежной обороны. Ибо связь и взаимодействие между возможными Забайскальским, Хабаровским и Дальневосточным фронтами нанизывались, в основном, на нитку Транссибирской магистрали. Которая в случае полномасштабного конфликта перерезалась на раз: в некоторых местах до неё от китайской границы - расстояние артиллерийского выстрела. А автодорога от Читы до Хабаровска - тоже не сильно севернее, мягко говоря, - и до сих пор не достроена, как известно...
  Словом, когда ЦК комсомола позвал молодежь строить БАМ - молодые подручные ЦК КПСС вполне внятную стратегическую цель озвучили. Железная дорога севернее Байкала позволяла избавиться от ночного ужаса с картинками китайских орд, перерезающих Транссиб.
  Впрочем, кому позволяла, а нам вот...
  * * *
  - Рота. Подъем! Тревога!
  Дневальный орёт так истошно, будто попал в руки банды гомосексуалистов.
  Обратный путь из московского лета, квартирки на улице Новикова и девочки, которая сидит напротив тебя в коротеньком халатике, открывающем зелёные трусики, - и на стылый пол барака в зимнем Лемболово занимает десятую долю секунды. Взлетают синие птицы одеял, белые призраки солдатских тел низвергаются с верхних коек, сотни пяток выбивают дробь, приземляясь на холодный пол, дыхание и кряхтение десятков глоток, -
  - тревога, рота, твою мать!
  Для сержантов тоже, похоже, неожиданная - я лично уже в сапогах, а они только начинают свою перекличку: "Первый взвод, подъём! Первое отделение, подъём, тревога! Второе отделение, выходи строиться!.."
  Быстро! Нас учили очень быстро строиться по тревоге.
  Оно ведь устроено у солдатика, его отход ко сну? Сапоги скидываешь, на них портянки сверху кладешь, на раструбы, чтобы плоский кружок образовался над каждым голенищем.
  Заодно и проветрятся.
  Гимнастёрку - на табуретку, сверху штаны порядком сложил, и шапку - на увенчание этой пирамиды.
  В первые дни в армии казалось, что это тупо, дурацкий пример бессмысленного наполнения солдатского существования нелепыми ритуалами.
  Но довольно быстро выяснилось удобство этой схемы. Вот как сейчас. Наш отделенный Ганыш ещё не прочистил горлышко со сна, а я уже - шапка первой на голове - в штанах. Ещё полсекунды - обе ноги сразу нырь в сапожки! Гимнастёрку в один рукав, подхватил ремень и бежишь к выходу из казармы, на ходу просовывая руку во второй рукав и застёгивая ремень и пуговицы.
  За 15 секунд взвод в строй становился! Точно проверено - это наши сержанты меж собою соревнование вели. Нами.
  Оказывается, не зря! Голос ротного подгоняет:
  - Быстрей, воины! Бушлаты, рукавицы надеть!
  И:
  - Открыть ружпарк!
  Опа! Что-то серьёзное! Три часа ночи - непохоже, чтобы на стрельбище собирались...
  Жалко было мне в самом начале службы расставаться с иллюзией, но оказалось, это только в кино так солдатики оружие расхватывают - по порядку, автоматик за автоматиком, как на конвейере. На самом деле перед солдатиком сейчас только одна богиня мысли летает: скорее взять, что надо, и в строй встать! Потому в ружпарке обычно толчея: один рвётся к пирамиде за своим автоматом, а другой уже бежит от неё, третий им двоим мешает, подсумок хватает, четвёртый в дверях с пятым сталкивается...
  В общем, рота - не взвод, и тревога - не тренировка. И ротный с замполитом стояли уже нетерпеливо в хрустящей снежной ночи, когда перед ними постепенно затихали, выстаиваясь, солдатские шеренги.
  Не помню уже, какой там норматив положен для роты, чтобы подняться по тревоге. Помню, что отцы-командиры брезгливо кривили губы и начали своё сообщение с определения, откуда мы все появились - никакого открытия в биологии, они, впрочем, не сделали. А также поведали, куда мы с таким подъёмом дойдём - тоже ничего нового. И что с нами сделали бы, если бы...
  А дальше...
  - Рота, равняйсь! Смиррно! - пророкотал товарищ майор Брюховецкий, как звали нашего командира роты.
  Помолчал несколько секунд.
  Между солдатами просачивались к земле снежинки, тихие, как разведчики в тылу врага.
  От двери казармы светила жёлтая лампа, освещая запорошенный свежим снегом круг и делая людей не соответствующими прочему затемнённому миру призраками.
  - Товарищи бойцы! - словно решившись, продолжил командир.
  Сглотнул.
  - Сегодня, в один час тридцать две минуты ночи китайские войска силами до двенадцати армий пересекли границу Советского Союза!
  Сделал паузу. Получилось красиво: в тишине кто-то потерянно ахнул.
  - За прошедшее время китайские войска на трёх направлениях вклинились на советскую территорию на расстояние до двадцати километров! - продолжал Брюховецкий ронять отрезающие мирное прошлое слова. - Захвачены города Благовещенск и Хабаровск, тяжёлые бои идут на Читинском и Владивостокском направлении... Наши войска несут тяжелые потери, - довершил он картину далёкого апокалипсиса.
  Рота молчала. А что тут скажешь? Да и команда "Смирно" не располагает к участию в пресс-конференции.
  Видно только, что строй покачнулся немного.
  Собственно, и в себе я никакой особой тревоги не чувствовал. Пошлют - повоюем. Было, скорее, некое ощущение взгляда в обрывающуюся пропасть. И подсасывание в том месте, где у мужчин хранятся будущие дети.
  Это у бабушки моей был такой балкон: на восьмом этаже, слегка наклонённый наружу и с низким ограждением. Девушкам по пояс. И когда ты на этом балконе подходишь к перилам и заглядываешь вниз - вот такое же примерно чувство испытываешь. Знали, видно, архитекторы товарища Сталина, что следующее поколение советских людей надо готовить к войне с Китаем...
  В общем, словом "восторг" я бы свои чувства при объявлении войны не назвал. Но и трепета не было. Был могучий интерес: ой, какая новая жизнь теперь начнётся!.. И живая готовность в эту жизнь окунуться.
  В общем, не согласен я был с тем бойцом, который ахнул.
  Брюховецкий тем временем продолжал:
  - Наша дивизия поднята по тревоге и готовится к переброске в район боевых действий. Задача нашей роты - самостоятельно, на лыжах, добраться до аэродрома в 19 километрах к северо-востоку и быть погруженной в самолеты. Нам придется поторопиться, товарищи бойцы: события на Дальнем Востоке не терпят, вылет назначен через три часа, в шесть ноль-ноль...
  Волна готовности затопила меня. Наверное, как и других. Потому что никто, ошеломлённый известием, не догадался озаботиться вопросом, отчего никто больше не бегает по военному городку, почему не слышны звуки от бараков других рот, и почему, собственно, нам надо передвигаться на лыжах, если прямо в нашем военном городке - десятки машин, БМП и даже танков на складах, которые мы же в очередь выходим охранять?
  Китайцы, китайцы, проклятые китайцы - под такой стук в голове покидали мы свою часть и уходили в морщинистый ночной лес.
  ...Лёгкие сомнения начали приходить в голову примерно через полчаса. Именно из-за лыж. Вы пробовали когда-нибудь кататься в армейских сапогах на армейских же лыжах?
  Так я опишу, как это делается.
  Из какого они материала выточены, эти лыжи, не известно, думаю, даже в ЦРУ. Это не узкие и гибкие гражданские лыжи из Мукачёва, например. Это сварганенные под ширину подошвы два куска дерева, без всякого пружинящего прогиба по центру. Хорошо хоть, носки загнуты.
  Посерёдке конструкции - брезентовая петля, в которую ты вставляешь носок сапога. К петле прикреплена резинка, которую надеваешь на пятку. Все, процесс обувания окончен - вперед, наследники штурмовых батальонов маршала Жукова! На иных лыжах вместо резинки использовались брезентовые... как их... полоски, что ли, с металлической штуковиной, куда продеваешь конец одной из них. В общем, похоже на тот узкий солдатский ремешок, который поддерживает бриджи.
  Что там были еще за крепления, на знаю, может, какие и вовсе на веревочках. Во всяком случае, уровень технической оснащённости новоявленных борцов с китайскими агрессорами ярко высвечивали метафоры и эпитеты, издавна украшающие солдатскую речь. И обращены они были вовсе не к китайцам...
  Ведь отчего так гуманен и милосерден к врагам российский солдат? Казалось бы: еле-еле от фашиста Сталинград отстоял, сам мёрз-голодал - ан делится своим пайком с отощавшим немецким пленным! Я тогда, в ходе своей войны с китайцами, понял, отчего так. Просто русский солдат настолько намучается во время своей службы с техникой и бытом, что враг ему кажется куда меньшим злом! Надо было вместо нас лыжи наши к китайцам отправить - пусть они на них Владивосток штурмуют...
  А теперь представьте, что на этих лыжах, которые делают из тебя добряка по отношению к любому врагу, кроме того, кто их сколотил, вы идёте по ночному лесу. Когда не видно даже звезд - их загораживают кроны сосен. В этой чернильной темноте глаза можно было смело закрывать и отправлять обратно к зелёным трусикам - здесь от них пользы не было. Разве что время от времени заметить мелькнувший впереди зелёный же, как те трусики, просверк от фонарика твоего сержанта. После чего наступить на лыжи впереди идущего бойца, услышать от него формулу настоящего положения мировой гармонии и ответить подходящим местом из неопубликованного Пушкина. Или Толстого. Для этого глаза тоже не нужны.
  Язык там был нужен, на нашей войне с китайцами, это да!
  Словом, процесс осмысления ситуации был весьма затруднён. Но в конце концов, среди натужного дыхания, пара из десятков солдатских глоток и равнодушных ко всему сосен вызрел основной вопрос: а где все?
  Страна вовсе не походила на единый военный лагерь. На него, честно говоря, не походил даже наш лагерь, учебный. Мы что, одни идём китайца обарывать? И ежели уж страна так зануждалась в скромных услугах нашей роты - отчего она не сподобилась её в грузовики посадить, а поставила на эти дурацкие лыжи? Там, понимаешь, Хабаровск кровью истекает, а мы тут вёрсты по лесу наматываем, на ежесекундно соскальзывающих с ноги тупых деревяшках!
  Вот так и возникали солдатские бунты - с тихого ропота, переходящего в мат...
  Ещё через час убеждение, что нас дурят, стало всеобщим. Дошло даже до распоследних энтузиастов. "Да он пьян же был!" - время от времени слышались бунташные гипотезы. И без того невысокий темп передвижения стал едва ли не ползущим. Сержанты надрывались зря. Их тем более никто не слушал, что теперь уж все были убеждены, что те - в одном деле с ротным. По крайней мере, знали про фальшивость тревоги.
  Завершил ту китайскую войну сам ротный. Оказалось, мы по лесу сделали полный круг и - о радость! - обрели командира, так и стоявшего на опушке.
  Был ли он пьян - не скажу, не знаю. Но глядел он на нас с презрением, а комментарии его вряд ли украсили бы наши будущие дембельские альбомы. Смысл был понятен: на лыжах бегать не умеем, растянулись все, третий взвод вообще где-то блуждает, боеготовности никакой, куда ещё, в какой бой нас вести, мы ж про...
  В общем, вот так и проиграли мы войну с китайцами...
  2009
  
  РЕЦЕПТ ГЛИНТВЕЙНА
  
  Дело это было на зоне.
  На какой - не вспомню. То ли в Перемерках... Там было много разговоров о бабах: аккурат у самого периметра стояло женское общежитие. Поэтому большое количество зэков заинтересованно искало зрительный контакт с гейшами прядильных машин. Которые, надо отметить, к зэкам то ли благоволили, то ли наоборот, угнетали их морально ощущением несовершенства жизни - но, во всяком случае, частенько крутились в своих окошках без тех или иных деталей туалета. Правда, злые языки среди воспитательного персонала колонии поговаривали, что нимфы ткацких цехов ведут себя таким образом далеко не бескорыстно. Но попытки уличить "вольняшек" в организации трансфертов зэковских капиталов в общежитие баловниц успехом не увенчались.
  Но всё же нет. Не Перемерки это были. На Перемерках я обогатился знанием, что в член полезно зашивать один-два шарика. Тогда они будут приводить представительниц альтернативного пола в такой восторг, что те останутся привязаны к тебе на всю жизнь.
  Неясным, правда, было, что делать с такой привязанностью в условиях амбивалентности мужского полового влечения. Разбираться до конца жизни всего даже с полудюжиной привязанных к тебе до гроба любовниц - это только врагу и пожелаешь.
  Может, был этот разговор в Бежецке, на "шестёрке"? Я там дружил с местным истопником. Пожилым. Жизнью побитым. Без руки.
  Старик меня жалел. И рассказывал много, наставляя на пути жизненном. Но всё же не он дал тот рецепт. Это был дед обстоятельный, уж он мне расписал бы порядок действий так, что ошибки не могло быть. У него самого случилась только одна ошибка, по его словам, - с бабкой своей поспорил. А старуха во время диспута возьми и помри. Не успел даже поучить как следует, один раз всего и приложился. Той самой единственной рукою.
  Правда, на "строгач" тогда по первому сроку не сажали. Но про первую судимость однорукий углежог ничего не рассказывал. Видно, тогда ошибки не сделал.
  А, вспомнил! В Васильевском Мхе это было!
  Грелись мы на солнышке возле барака то ли первого, то ли третьего отряда. Отряд утопал на работу в промзону, а мы сидели с дневальным на завалинке и обменивались воззрениями на сущее.
  Начали, помнится, с проблем экологии. Не то чтобы собеседника моего тревожило падение рыбоносности нерестилищ в Северной Атлантике или, скажем, истончение озонового слоя. Куда больше волновало его уничтожение кошачьего поголовья внутри периметра. Всех, падлы, кошек поели, озабоченно поведал "зелёный" активист. То хоть изредка мясную добавку себе позволяли на фоне пустой картошки и перловки. А теперь неоткуда животных белков получить организму.
  От гастрономических вопросов, как водится, перешли к выпивке. И после прочувствованных дифирамбов "беленькой", где-то там, за периметром радующей не ценящих своего счастья гражданских, дневальный вдруг и вспомнил рецепт. Как можно лихо закосеть от бутылки красного вина. Максимум - двух.
  Чудодейственную операцию с веселящим напитком он, по его словам, во времена прошлые ежевечерне проводил где-то на дальней заимке. Отчего с друзьями были они ежевечерне же пьяны, довольны и нос в табаке. Чайник у нас висел над столом, рассказывал этот большой души человек. Мы туда, как с работы приходим, два пузыря красного - бульк! И порядок! Потом поставишь его на печку, дашь нагреться, чтобы вино горячим стало. И порядок! А пузырь-то - рупь одна всего! И порядок!
  Особенно с бабами хорошо, довершил свою чудесную повесть любитель животных. У них там чегой-то переклинивает с такого глинтвейна, и они заводными становятся - жуть! Сами к тебе рвутся, только знай, руки их от себя отрывай и девок в очередь выстраивай.
  * * *
  Потом я про этот разговор почти забыл. Жизнь разнесла нас по разным маршрутам. Он остался тосковать по кошкам в отдельно взятом исправительном учреждении ОН-55/11. А я в положенный срок вернулся в сиренево-белый декабрьский московский вечер.
  А потом поступил в университет.
  А надо сказать, что на картошку в те годы ездили все студенты. Или почти все. "Езжайте к нам в Тамбовщину, а гамма-излучение чуток повременит"...
  Наша же иордань должна была проходить поближе. В легендарном месте. На поле русской славы - Бородинском. Это сейчас на нём потешные бои устраивают и туристов пивом поят. В то время всё было серьёзно: битва шла - за урожай.
  Одно непонятно было - куда потом девалась вся эта картошка-морковка-свела, кою миллионы студентов добывали в грязи лица своего?
  Да ещё водка смоленского разлива!
  Как-то вечером и зэк дневальный к месту вспомнился: мы тут от водки кривимся, а у него там на кошек дефицит...
  Вспомнился и рецепт его волшебный.
  Ибо девочков вокруг было!
  Всё-таки имелся свой гуманизм у советской власти. Ведь могла бы и раздельнополое картошкокопство устроить.
  А вот у девочек гуманизма - не хватало. Ибо по отношению к таким же, как они, советским людям, нередко проявляли девочки неуступчивость.
  Лютые были антисоветчицы, хоть и комсомолки.
  Конечно, советская власть была уже не той, и тогдашний актуальный секретарь её Леонид Ильич Брежнев потихоньку готовился к торжественной встрече с тов.Лениным В.И. и другими основателями научного коммунизма. Но всё равно - с запущенностью в идейном воспитании комсомолок надо было что-то делать. На очередь из жаждущих ублаготворить меня я пока не рассчитывал, но испытать новое средство идеологической работы хотелось. Так что выбрал я нравившуюся мне тогда девушку - назовём её Лина - и предложил ей...
  Нет, не начать с изучения томика "Истории КПСС". Это был всё-таки слишком радикальный путь к соединению двух страстных тел.
  Потому девушке предложено было встретить ласковый, но огнегривый закат где-нибудь за пределами лагеря. С костерком, винцом, романтикой!
  Заката, правда, никакого не случилось. Не то чтобы Земля остановила своё вращение. Но, может, где в Африке он и раскидывал свою гриву, а у нас в Гадюк... в Бородине любоваться собою предложили лишь тучи. Жирные и осклизлые.
  Впрочем, появлялся лишний повод попить подогретого вина.
  Правда, вместо чайника имелся лишь котелок, но всё остальное присутствовало - перевоспитуемая комсомолка, вино, костёр и романтика.
  Но с воспитательным напитком было что-то не так. Сколь ни грел я его, как ни варил - на вкус получалась бурда бурдою. Тяжесть от неё нарастала не там, где надо, а лишь в голове и мочевом пузыре. Хрустальные двери в романтику никак не открывались, а разговор с Линою всё больше скукоживался. Как и мы под этими тучами и этим сентябрём.
  Но всё когда-то кончается, как сказал фокусник, проглотивший шпагу совсем и вынужденный затем стоя корпеть над унитазом. Закончилось и наше вино. Никакой очереди из Лины я не увидел. И рук ничьих не отрывал. Потому что на меня никто их не клал, а мои... Их мягенько отстранили от комсомолкиной телогрейки, намекнув, что до этого ещё шагать и шагать по ступенькам любви и романтики.
  На том и закончилась моя попытка внести свой вклад в дело правильного воспитания комсомольского актива. Э-э... активных комсомолок. На следующий день мы уже без всякой идеологии и комсомолок ушли с тремя приятелями в лес, наварили там полный котелок крутейшего чифиря - и затем трое суток не могли спать. А мозг, впечатлённый дозой, которую я и на зоне ни разу не принимал, отъехал в верхние эмпиреи и только благодушно наблюдал, что мелет язык. А молол он так безостановочно, что напарница моя по грядке попросила перевести её куда-нибудь подальше. Пока она меня не треснула тяпкой и не оставила лежать тут же, среди славных богатырей фельдмаршала Кутузова...
  Вот и вся комсомольская романтика.
  Но одно я понял в тот раз.
  Подогревая вино в котелке, нельзя его кипятить!
  2008
  
  О РАЗНИЦЕ МЕЖДУ ЭСТРОГЕНОМ И ТЕСТОСТЕРОНОМ
  
  А надо сказать, что на первом и на втором курсе нас, будущих международников, бросали в бой на урожай. Э-э... за урожай.
  В общем, картошку копать на пользу страны.
  Других студентов - и студенток - мобилизовывали единожды, на втором курсе. А мы, соответственно, должны были отрабатывать идеологическую стойкость и моральную готовность лечь костьми за родную партию, родину и факультет журналистики.
  Соответственно, в ходе этих битв - поболее месяца каждый раз - удавалось пообщаться не только со своими сверстницами, но и с более широким кругом дам с двух курсов. Одно такое общение запомнилось надолго...
  Между прочим, битва проходила как раз на знаменитом Бородинском поле, так что в определенном смысле можно и гордиться собою - по следам героических предков по полям и курганам ползали! - и угнетаться мировой скорбью - предки тут решали судьбу Родины, а мы...
  А мы, в общем, днями чухались на полях, а по вечерам устраивали более чем веселые "битвы" под "Бони-М" и прочие модные тогда группы стиля "диско".
  Что, понятное дело, весьма содействовало развитию биохимических процессов в молодых организмах.
  И вот на этом фоне потеряли мы как-то двух девочек.
  Правда, это обнаружилось только в пятом часу утра. А для нас, обителей мужского корпуса в пионерлагере, ставшем нашей базою, - только на следующий вечер. Когда разгоряченные то ли пляскою, то ли ярою нашей джигитовкой под "Столичную" смоленского разлива и "РаспутИна" ямайской аранжировки, овые две девицы оказались на одном свежем воздухе с нами. Со мною и Игорем Васильковым (он сейчас "Времечко" ведет).
  И вот они рассказывают, девицы. Рассказывают, как оказались вместе с какой-то от нашего, студенческого штаба то ли заготовочной, то ли расчетной группой в правлении местного колхоза. А это деревня Татариново, где стоял в 1812 году штаб полководца Михайлы Илларионовича Кутузова. И второй корпус генерала Багговута. Это немаловажно: одно время на корпусе Багговута висела, как на ниточке, судьба сражения. Ибо он, когда левый фланг наш был надломлен, расстроенный французским огнем и потерей князя Багратиона, еле-еле успел с подмогою на Багратионовы флеши.
  А мог и не успеть - за дальностью расстояния.
  Кстати, войска корпуса этого по пути еще батарею Раевского от французов отбили - благодаря генералу Еромолову, который от корпуса пару полков отхватил и бросил их на ликвидацию прорыва.
  Эти исторические подробности должны быть ясны, дабы полностью понять, что совершили наши девочки.
  А лагерь наш стоял впереди села Бородина, если смотреть в сторону французов, стоя на Новой Смоленской дороге. И если идти от Татаринова по дороге, то добраться до него нетрудно, хотя это километров пять-лесть расстояния. Или больше, что неважно.
  Ибо дамы наши вынуждены были избрать другой путь, более дальний. А именно - сместиться от деревни Татариново влево-вниз, если смотреть по карте. То есть они прямо по следам корпуса Багговута направились к селу Семеновскому и бывшим Багратионовским флешам. Затем, попав в какой-то лес - а поле Бородинское с тех пор несколько заросло, - они, видимо, вспомнили, что на подмогу князю Багратиону выступать поздно, и свернули к бывшей батарее Раевского.
  Похвальная, надо признать, любознательность, если иметь в виду, что на дворе уже была ночь.
  Опять же - это по их версии они так шли. Ибо между Семеновским и бывшей Курганной батареею леса, по моим наблюдениям, не было, а они снова заплутали в каких-то тенетах. Возможно, студентки наши и по Утицкому лесу плутали - это километров восемь-десять от лагеря.
  Шли по каким-то буеракам, преодолевали ручьи, взбирались на пригорки - видимо, по звездам ориентировались.
  Хотя было пасмурно.
  Подчеркну: то две живые, восемнадцатилетние девчонки ходили кругами по Бородинскому полю, словно заправские егеря. Ночью. Глубокой. Осенней. Холодной.
  И зачем они это делали?
  Этим мы с Игорем, естественно, живо поинтересовались.
  Оказалось, что девы наши оторвались от группы по каким-то своим делам. Не думаю, правда, что за водкою побежали - молодоваты они были для таких обычаев. Факт, что-то их отвлекло, и они решили остаться. Дескать, доберутся попозже.
  Но суровая женская доля привела их к знакомству с какими-то деревенскими ребятишками. Не знаю, почему девицы наши их приняли за невинных тимуровцев, но факт, что они остались с туземцами возле местного очага культуры. Где и предались танцеванию и распитию легких спиртных напитков. То ли портвейна "Кавказ", то ли вермута "Розовый". А какие еще могут быть другие легкие спиртные напитки в русской деревне в глухие восьмидесятые, когда даже Леонид Ильич еще не отправился к основателям коммунистической партии и советского государства?
  Ну, танцы те закончились понятно чем. Мальчишки поступили крайне благородно. Они не сразу после окончания праздника предложили девушкам вступить в половые сношения естественным способом. Более того, они вообще этого не предложили. Поначалу. Их вежественность - правы те, кто поддерживает необходимость всеобщего десятилетнего среднего образования и ругает неприличные тесты ПИСА! ну где бы сейчас были наши девицы, введи тогда уже советский Минпрос тесты ПИСА!.. -
  - словом, вежественность оных благородных юношей дошла до того, что они культурно предложили новонайденным подругам продолжить приятное знакомство где-то еще. То ли дома, то ли в каком кружале деревенском. Где, по их словам, можно было бы не только продолжить возлияния благородных напитков на алтарь умственных и телесных удовольствий, но и переночевать в тепле и неге.
  И вот здесь и проявился тот разрыв в умах двух полов, который заставляет даже распутного гинеколога с удивлением и тревогой вглядываться в женскую психологию.
  Девочки наши, сообразив, что ночлег им предоставляют не просто так, а с далеко идущими видами, куда-то там отпросились на минуточку, вылезли через окно, просочились через реммашбазу с перелезанием забора в двух местах и были таковы.
  А поскольку опасались, что несостоявшиеся тимуровцы, столь великодушно пригласившие их культурно переночевать, не останутся безучастными жертвами этой ретирады, то к дороге не пошли, а скрылись в лесу. Возможно, девицы были и правы в своих предположениях, поскольку, по их словам, долго слышали недовольные голоса новых друзей и треск мопедов на шоссе.
  Переждав некоторое время на опушке, девушки окончательно исторгли из себя веселящий дух вермута "Розовый", определились с направлением - решили идти вдоль дороги, но лесом - и отправились в путь.
  Каковой и завершили практически наутро.
  Потому что пошли не той дорогой. Не прямо на Бородино и до лагеря - а, как уже было сказано, на левый фланг армии без пяти минут фельдмаршала М.И.Кутузова. То есть, по-военному говоря, двинулись по азимуту в 45 градусов к югу от истинного направления. И генерала Еромолова им по пути не встретилось - некому было направить их хотя бы в центр...
  Мы долго безмолвно сидели с Васильковым, морально придавленные этим исключительным анабазисом. Девушки уже начали даже заглядывать нам в глаза.
  Наконец, Игорь произнес - трудно, но уважительно:
  - Да-а... Не зря говорят: бабы - дуры.
  И пояснил свою оригинальную мысль:
  - Предложили бы мне местные красотки поесть и выпить на халявку, потом в тепле и чистоте переночевать, да еще всю ночь трахаться, удовольствие получать... - да на фига я поперся бы в лес, да на всю ночь, да неизвестно на какие опасности!
  Девки загалдели:
  - Да ты что, да что бы там могло начаться, да что они бы могли с нами сделать... - но Васильков веско прервал их мудрым словом:
  - Вот я и говорю: никогда нам с женщинами не сойтись в жизненных ценностях... Это же надо, на какой подвиг можно пойти только ради того, чтобы не испытать оргазма...
  2006
  
  ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПЛЕНЁННОГО ТАРАКАНА
  
  А надо сказать, что некакий из пересветовных приятелей подарил оной Пересветовне таракана. То есть это я так его зову - Таракан. Пересветовна ласково величает его Пушистиком. Хотя что пушистого она нашла на тварине о шести ногах, непонятно.
  Тварина живёт в стеклянном кубике, в котором лежит камень и создано некое подобие прочего горного ландшафта. Урал в миниатюре. А посреди сидит этот Таракан и нагло таращится.
  И вот сегодня утром будит меня некий звук предположительно электронного характера.
  Сначала я нагрешил на телефон. Не в том, конечно, смысле, который можно было бы предполагать. Но всё равно телефону обидно, ибо я его сослал под подушку. А не пиликай мне в полседьмого, когда я в полвторого только домой пришёл с оживлённого семейного праздника!
  Но пиликанье не прекращалось. Тогда я нагрешил на пейджер от автосигнализации. Но тут же одёрнул себя: во-первых, оный пейджер пиликает не так, а во-вторых, машину я оставил у ресторана, где проходило оное торжество, вызвавшее такой неподдельный интерес у многих окрестных товарищей. А до ресторана явно больше полутора километров, на которые бьёт пейджер.
  Пришлось встать и приступить к поискам источника звука. В результате источник звука обнаружил себя как связанный с Тараканом и создавшейся вокруг него экобиологической системы.
  Как не вскоре, но выяснилось, в экобиосистеме присутствовали сверчки. И именно они, бедняги, развлекались под утро хоровым пением. Видно, напились на радостях. Слава Б-гу, что для сверчков гитар ещё не изобрели, а то не знаю, что и делал бы.
  Впрочем, они и днём тоже тараторят. Буйства такого, правда, больше не творят, но поскрипывают деловито. Вероятно, примерным трудом хотят искупить свою участь.
  А может, просто меньше их стало, буянить некому.
  Ибо веселились они буквально на краю могилы. Или, вернее, на краю пасти Таракана. К которому в аквариум жестоковыйная Пересветовна отправляет их недрогнувшей рукою. А тот начинает за ними охотиться среди своих гор. При этом он нагло игнорирует гуманистические заветы классиков и пожирает сверчков, причём не только самок, а вообще. Даже без различия пола и возраста! Причём творит жестокое едалище с такой неподдельной радостью, как если бы "оранжевому" "революционеру" на Майдане объявили, что выловили русского империалиста.
  Или русскому военному доставили в клетке голого обозревателя "Эха Москвы" Латынину и потребовали делать с ней, что хочет.
  И вот сидел я вчера, работал. В доме не было никого, кроме меня, кошки, сверчков и Таракана. Но тот злобно затаился...
  А сверчки в это время, не подозревая о своей будущей участи, снова весело и радостно распелись, расцвиркались, так, что даже кошка Ксюша несколько раз обращала на них внимание ухом, хотя и продолжала процесс культурного просмотра сновидений.
  А я... А у меня буквально слёзы лились из глаз. сверчок что-то своё, сверчковое радостное - а я представлю, как он уже вечером будет уворачиваться между скал от острых зубов Таракана...
  И было мне печально.
  * * *
  А надо сказать, что у Таракана Пересветовного в террариуме есть камень. Для размеров террариума он великоват. Ну, вроде как Джомолунгму высотой в 9 километров поместить в стеклянный кубс гранью в 10 километров. Ну, пусть в 12, непринципиально.
  А в процессе вращения Земли вокруг общего центра масс с Солнцем, Солнца - вокруг центра масс с Галактикой, Галактики - вокруг центра масс с Метагалактикой Таракан несколько подрос.
  Большой стал, зараза, как отрицательная корреляция с совестью некоторых.
  Поэтому Таракан вынужден жить на боку своей Джомолунгмы. В неудобной позе. Как если бы на кухне хрущёвки, что размером 2,5 на 2,24 метра скопить действительно гору посуды, а затем вкушать утренний бутерброд под углом 60 градусов к плоскости двухконфорочной плиты.
  Про бутерброд разговор не случайный. Ибо как раз позавчера Пересветовна возьми да и реши покормить своего Таракана. Специально ради такого праздника съездила к метро "Профсоюзная" и купила пару таких же больших малайских тараканов, как тот, что звался Комитетом, сбежал в партизаны и был безвременно съеден кошкою. Мучившейся потом несварением желудка.
  Комитет за нумером два был ввергнут в узилище, оно же - едалище, оно же - горный курорт для Таракана. После чего все, удовлетворённые проделанной работой, разошлись по делам. Пересветовна начала готовиться к путешествию в Выборг, а остальные начали функционировать по планам дня.
  Затем настал вечер, но Комитет-2 был ещё жив. Таракан не стал лопать его с задницы, в то время как другая часть Комитета могла ещё с философской печалью размышлять о несправедливом устройстве мира. Оба животных сидели по разным углам террариума и глядели друг на друга.
  Хотя по виду Таракана не поймёшь, где у него глазки, так что он, может, просто безмятежно спал. Под углом в 60 градусов.
  Затем настала ночь, когда папа в три часа повёз обнаглевшую Пересветовну к поезду по бурлящей молодёжью Москве. Затем пришло утро.
  И это была жена, которая сказала:
  - Поди-ка, погляди, какой ужас творится в террариуме...
  Я заглянул в тесный мирок, окружённый стеклянной твердью.
  Таракан сидел на боку своей Джомолунгмы в неудобной позе альпиниста, которому неудержимо приспичило по-большому, а за гору он может держаться лишь одной рукою. Потенциальная же его пища торчала прямо на вершине, победоносно поплёвывая на несчастного спортсмена и, похоже, распевая песни, подобно мистеру Эвересту, что покорил высочайшую вершину другого террариума под названием планета Земля.
  - Они подружились, - убеждённо сказала гуманистка жена. Но, будучи женщиной в полном смысле слова, немедленно проявился семейную практичность: - И чем теперь мы их обоих кормить будем?
  "Да съест он его ещё..." - хотел было оптимистично успокоить её я, но прикусил язык. Какой же оптимизм в такой трагедии? Что, я - соцреалистический писатель Вишневский? Да сразу же задумался: а если и да, то кто будет "он", а кто - "его"? Мистер Эверест на вершине своей террариумной Джомолунгмы вовсе не выглядел подавленным. Скорее, наоборот, как я уже сказал. В горах ведь - известно: кто выше - тот и стреляет первым. Хоть у Рамзана Кадырова спросите.
  И вот теперь я думаю: что всё-таки происходит в террариуме? Являемся ли мы свидетелями зарождения трогательной дружбы меж представителями различных видов насекомого мира? Агнцы подружились с козлищами... э-э, со львами? Но когда же успел пройти Армагеддон, да так тихо, что мы его не заметили? Или случилось событие, заставляющее нас перевернуть все представления о социальном устройстве насекомых? То есть в террариуме прошли справедливые выборы, и власть в нём захватила банда членистоногого Путина? И теперь Таракан внимательно слушает послание Комитето-Эвереста местному Федеральному Собранию?
  А может, всё ещё проще? От верхушки горы до крышки их мира осталось слишком маленькое расстояние?
  Для мистера Эвереста его достаточно, потому он и забрался на самую вершину. А для располневшего - надо бы холестеринчик у него проверить - Таракана втиснуться между вершиной и небом оказалось невозможно. И теперь сидит он в позе альпиниста, которому захотелось по-большому, а сделать ничего не может.
  Нечем ему по-большому сходить...
  А затем...
  Комитет вернулся!
  Возвращение было ознаменовано душераздирающим криком жены, который выдернул меня из сна, словно морковку рука озверелого пионера, вышедшего на сбор колхозного урожая.
  Подскочив в холодном поту, я обнаружил поскуливающую жену, отмахивающуюся полотенцем от, показалось мне, солнечных лучиков, и довольного жизнью Комитета, ползущего по прихожей и даже особо не прячущегося. Оказывается, не съела его кошка тот раз! Убежал он!
  Уж не знаю, что заставило его потерять осторожность на сей раз. То ли переотмечал праздник Международной солидарности трудящихся и теперь выходил за опохмелом, то ли решил сменить дислокацию своей партизанской базы, но не успел за ночь перетащить все съестные запасы...
  В общем, изловил я Комитета и водрузил в террариум к Таракану.
  Теперь их там трое. Мистер Эверест, который, впрочем, спустился с горы и прячется в щели между нею и полом. Сам Таракан, по-прежнему сидящий в неудобной позе узбекского гастарбайтера. И теперь вот - Комитет. Толстый, круглый какой-то... То ли кормили в партизанах хорошо, то ли забеременел он. Во дела будут, если родит!
  Открою я тогда ферму по выращиванию тараканов для откорма Тараканов.
  И не надо будет Пересветовне на "Профсоюзную" за сверчками мотаться.
  2007
  
  ДЮДЮКА ТАМ БОЛЬШЕ НЕ ЖИВЁТ...
  
  - И нет там никакого Дюдюки!
  ...Пересветовна росла, в общем, счастливым ребёнком. Не без локальных проблем, но в целом уютно и уверенно. Например, в первый же день отказалась уходить домой из сада. Ей там очень понравилось, потому что было много деток, которых она быстро построила. И много тётенек, которые гораздо меньше следили за её нравом, нежели папа.
  В нашей семье была ещё только одна такая "строительница". "Да-а, - говорили нам повидавшие виды ветеринары, когда мы пришли забирать Ксюху, оставленную в клинике на сутки из-за операции. - Эта ваша - заводила! Кошачий Ленин. Как начинала вопить, так через пять минут весь наш "профилакторий" восстание поднимал. Включая собак".
  "Ей бы во главу "Гринписа", - сумрачно добавил лечащий врач, с облегчением выдавая её нам на руки.
  Барбями, красками, розовыми домиками и прочей девчоночьей лабудой Пересветовна тоже обделена не была.
  Но имелся у неё один лютый враг.
  Каждый раз, когда мы ходили гулять в Рощу, на пути стояла большая трансформаторная будка. Которая мрачно гудела и вообще выглядела хмуро, словно задумала какую-то пакость, и та жгла ей желчный пузырь невысказанным глаголом. Или междометием.
  Легкомысленная Пересветовна как-то раз поинтересовалась, что это там гудит. На что получила ответ, что живёт и гудит там Дюдюка, который очень любит кушать молодых непослушных барышень.
  Пересветовна сперва задорно высказала желание противостать жестокому каннибалу, но когда я, вопреки её надеждам, сам потянул юную тираноборку в сторону зловещего девочкоеда, пересмотрела революционные планы и дала стекача в сторону дома.
  Потом мы не раз проходили мимо Дюдюки, который всё гудел, а я всё делал поползновения сдать отроковицу ему на съедение. На что она возражала - с годами всё более цинично.
  Но затем Пересветовна выросла. И стала фотографом. И сегодня выезжала снимать каких-то там героических электриков.
  - Нормально прошли съёмки, - поведала она. Ещё бы: во времена её дюдюкомахии я в неделю зарабатывал столько, сколько она сейчас за один негатив. - Всё пофоткала. Даже в трансформаторную будку заходила.
  Повернулась, уходя в свою комнату. Но на пороге остановилась и сказала:
  - И нет там никакого Дюдюки...
  ...С другой стороны - может, он просто на обед отошёл? Мало ли девочек вокруг ходит...
  2009
  
  СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ
  Тяжелый, сгущенный, как варево ненца, воздух.
  Темно.
  В темноте, в пряном портяночном духе, притих у тумбочки дневальный. Синий свет лампы у ружпарка вырезает страдальческие тени вокруг его глаз.
  Разнообразные звуки царят за кругом синего света. Из взвода связи здесь, в нашем углу казармы, слышится лишь неумолчный, как прибой у Фиолента, храп. Кто-то бормочет во сне, кто-то отчаянно вдруг вскрикивает. Скрипят койки.
  Находишься словно внутри огромного конденсатора, закоротившего на базу: так пронизан воздух разряжающимся напряжением тяжелого солдатского дня. Отдых короток: едва закроешь глаза, едва начнет отогреваться захолодевшая за день постель, как дневальный надрывно голосит: "Подъем!", и по казарме уже летит первая утренняя перекличка сержантов: "Первый взвод - подъем!", "Второй взвод...", "Первое отделение - подъем!", "Второе отделение...", "Третье..."
  Новый день начался. Дробный стук пяток об пол, уже не скрип, а какой-то визг коек, звяканье блях, грохот сапог и - "Первый взвод - выходи строиться!"... "Второй взвод - выходи строиться!", "Третий..."
  Штаны и гимнастерку застегиваешь на ходу; с вешалки срываешь бушлат, шапка и ремень еще в руке и, перепрыгивая через табуретки в узком проходе, несешься к выходу -
  - еще на один ночь приблизился дембель. Твой дембель. Твой дом.
  Потом - зарядка, развод, день занятий, хозработы, вечерняя прогулка и - "Отделение - отбой!.. Отставить! Медленно!...Отбой! Отставить! Отбой!.." И -
  - "восемь часов личного времени"...
  Ночь.
  До туалета было метров двести. На тридцатиградусном морозе безумно далеко. За две минуты, что бежать туда, - да, не спортсмены тут собрались! - успеваешь так основательно замерзнуть, что долго еще дрожишь, забравшись, наконец, в постель и поджимая застывшие пятки.
  А не бежать нельзя - на страже непорочности снега за углом казармы стоит тот же дневальный. Который выходит за тобой и смотрит, в каком направлении ты смещаешь свой мочевой пузырь. Ибо если утром около казармы обнаружатся желтые подписи - ох, в буквальном смысле! - наказывать будут его.
  Однажды, когда я вернулся из очередной такой пробежки - где-то часов около трех ночи - и, сотрясаясь мелкой дрожью, торопливо залезал под одеяло, к нашему углу вдруг направился дежурный по роте младший сержант Ганыш.
  Минуту назад, когда я пробегал мимо него, он зачем-то торчал на улице перед входом в казарму и что-то рассматривал на крыше, как мне показалось. Внимания тогда я ни на что, естественно, не обращал: единственным моим стремлением было поскорей забраться в постель - желания спать не отбивал даже мороз в нашем бараке, выстроенном еще перед финской войной.
  Кроме того, у сержантов свои дела, в которые лучше не мешаться.
  Ганыш подошел к нашему сержанту Нестерову и подергал его за плечо. Нестеров спал через койку от меня, и я отлично слышал горячий шепот:
  -Серега, Серега... Вставай... Северное сияние хочешь посмотреть? Там северное сияние, Серега, идем смотреть.
  Серега парень подмосковный, северное сияние он вряд ли когда видел. Ругнувшись мягко, по-домашнему, он поднимается. Да и сон ему, привычному уже, служилому солдату, не так сладостно дорог, как нам, "зелени", курсантам.
  Хмыкнув - подмосковные имели гигантские комплексы перед московскими, но всегда изображали себя московскими перед прочей страной, - вроде бы и не удивившись, он выслушал торопливый шепот Ганыша. Потом поднялся и, накинув бушлат, вышел на улицу.
  Некоторое время я старательно убеждал себя, что мне нет никакого дела до младшего сержанта Ганыша с его северным сиянием. Холод медленно отпускал меня, и сон уже начал тихо ласкать мозг своими теплыми пальчиками.
  Но что-то в голове медленно ворочалось и не давало покоя. Сияния этого я тоже никогда не видел, и при упоминании о нем сразу возникала картинка из школьного учебника географии: стылое свинцовое небо, и над густо-синим морем - спускающиеся ленты, похожие на раскрашенные озорником тюлевые занавески...
  Там еще киты были изображены - чтобы, видно, места в учебнике на лишнюю картинку не отнимать.
  Это должно было быть интересно.
  Хотелось самому хоть раз в жизни - раз уж так привелось - увидеть, пережить те восторженные впечатления, о которых я читал раньше в книгах всяких северных путешественников. Мешало только желание спать.
  Но разве не выспимся мы в могиле?
  И, покрутившись еще немного и, наконец, решившись, я сполз со своего теплого второго "этажа" и влез в сапоги. Попробовал разбудить приятеля своего Володьку Ольховикова, подергал его за ногу. Тот долго не мог понять спросонок, чего ради я его бужу, потом подумал и послал меня. В не очень отдаленное место, я его немедленно отыскал на собственном теле. Сообразив, что вряд ли его строение - тела, не места! - позволит так изогнуться... - блин, как же угнетают нас тут, в учебке, что элементарное посылание заставляет задумываться о направлении... - а что? - "Товарищ сержант, разрешите в туалет?" - "Ты уверен, что тебе именно туда надо? - "Так точно!" - "И сколько времени ты собираешься отнять у родины, чтобы пойти погадить?" - "Недопонял, товарищ сержант!" - "Воин! Ты должен вести боевую учебу! Чтобы научиться умело защищать Родину! А ты вместо этого гадить стремишься!" - любил, подлец, сержант Нестеров, такие диалоги вести!
  В общем, сообразив, что Вовка имел в виду лишь грамматическую форму, я накинул бушлат и выскочил из казармы.
  Небо было обыкновенным.
  Я посмотрел туда, куда, подняв глаза, вглядывались сержанты.
  Над казармой подрагивал какой-то белый туман, похожий на прокисшее - с "уплотнениями" - молоко. Совсем даже не красивый и не величественный. Не было разноцветных переливов. И свисающих с неба тюлевых занавесок - тоже не было.
  Нет, здесь, над шиферной казарменной крышей, зрелище было неважным.
  Вздрагивая, расползаясь потихоньку, висел над Лемболовом светлый студень, колыхался белесо...
  Но было что-то завораживающее в этой картине. Что-то, что не давало оторваться. Задевало, тревожило воображение...
  Может быть, та особая тишина, поразительная тишина, бесконечная тишина неба, снега и умерших на зиму сосен, теряющихся в тишине неба.
  Может быть, тот легкий звездный перезвон, что чудится морозной ночью.
  Может быть, то приближение к бесконечности и космосу, когда земля словно обрывается в бездонное, искрящееся звездами небо.
  Не знаю.
  1981
  
  ЛАТВИЙСКИЙ АНАБАЗИС
  
  Латвийский анабазис
  А надо сказать, что юношем я был бедовым.
  Мужик! Сказал - отрезал!
  Передумал учиться на механика обувного производства - и даже сессию весеннюю сдавать не стал.
  Там, правда, был здоровенный элемент антисоветизма.
  Старушонка по "Истории КПСС" (и на хрена оная история нужна мастерам кожевенных цехов?), седенькая, маленькая, крепенькая и злобная, словно полководец А.В.Суворов скрестился с еще не утратившим доверие товарищем Берия Л.П., посулила не допустить меня к своему экзамену. Если не возвращу себе ее благоволения каким-то там растопыренным конспектом о причинах раскола между большевиками и меньшевиками. Каковые причины были ярко освещены в работе "Шаг вперед, два шага назад", написанной тов.Лениным В.И.
  За недостатком места пересказ работы я здесь приводить не буду, но можете мне поверить, что тов.Ленин В.И. исчерпывающе осветил очередные задачи российской социал-демократии в русской революции. Правда, оставалось непонятным, на хрена надо было ползать по чарующим глубинам разногласий между русскими социал-демократами (а также еврейскими социал-демократами, в количестве тоже 2 (двух) партий, польскими социал-демократами, закавказскими социал-демократами и какими-то еще... факт, что не было малороссийских социал-демократов - видимо, даже тов.Ленин В.И. в те годы еще не избавился от пережитков звериного великорусского шовинизма, ксенофобии и имперского синдрома)...
  Что-то я запутался. В общем, на хрена было будущему мастеру каблука и подметки разбираться во всех этих дрязгах людей, которые могли собраться все вместе в одной маленькой комнате, но выйти из нее десятью разными партиями?
  Вот и я тоже не понимал.
  О чем в какой-то момент и было доведено до преподавательницы в сугубо ленинизированной форме: по форме вроде бы ничего, а по сути - издевательство.
  Сувороберия большевичкой была старой закалки, этот оппортунизм мой сразу просекла. Но сделать ничего не могла: страна нуждалась в гиенах дрочильных машин, а орел наш Леонид Ильич тезис об обострении классовой борьбы по мере приближения к коммунизму уже отставил. И потому ей оставалось лишь бессильно клацать клыками модельного ряда зрелого ГПУ, когда я с необыкновенной горячностью осуждал идейные шатания Дана, Мартова, Гоца и тем более Либермана и яро клеймил ренегата Каутского.
  Аудитория кисла, как капуста.
  Теперь же настал мой колымский час. Конспект ее фантастических лекций по пономаревскому "кирпичу" у меня кое-как, но имелся. А вот зачем было выписывать из ленинских работ какую-то хрень, которая меня якобы так потрясла, чтобы я ее фиксировал на вечную себе память, - этого я понять искренне не мог.
  Не будет конспекта - не допущу до экзаменов, победно наступал полководец бесконечно верного учения. Но я же и так все знаю, - недоумевал будущий герой обувного фронта, - спросите! Без конспектов не допущу, идейно отвечала Александр Васильевич Берия.
  Но Мехмет-паша-еще-не-Пересвет гордо заявил: "Скорее небо упадет на землю, и Дунай потечет вспять, чем сдастся Измаил".
  Внутренне, конечно, ответил, ибо опаску имел. Коммунизм пока что еще строили, и совсем перегибать палку не стоило. Такое вот неразрешимое противоречие советского человека.
  И плюнул вообще на экзамены.
  Да оно и так пора было жизнь менять. Что это такое? - на вопрос, где учишься, скромно отвечать: в Московском технологическом... А если собеседник попадался въедливый или просто безжалостный, и уточнял: а в каком? - еще более потупившись, ронять трудным шепотом: легкой промышленности... И отводить глаза от удивленного и даже чуточку брезгливого взгляда.
  Нет, против самого швейного или там обувного производства никто ничего не имел. Но ты ведь гуманитарий! - удивлялись знакомые. Ты же какие очерки в "Юном натуралисте" публиковал! Тебя же в школе историчка боялась!
  И что - я им должен рассказывать, как на экзамене по математике от отчаяния самостоятельно теорему Лагранжа доказал? (На высшую математику я тоже нечасто ходил, но математичка, в отличие от квазиБерии, меня любила, потому что видела какие-то от меня самого скрытые арифметические способности).
  В общем, легендарное гнездо кудесников швейных машинок я и без истории с историей победоносного нашествия советской власти собирался бросать.
  Но и погулять перед будущими тяготами и лишениями армейской службы - тоже хотелось. И я решил отправиться в Латвию. Покупаться, погулять, то, се...
  Ну вот, обрисовав это полотно будущей битвы за урожай в латвийских лесах, плавно перейдем к самой истории.
  А девушка, надо сказать, в то время была у меня одна. И жила на Бирюлево-Товарной, так что не вдруг и заедешь. А природа уже просто воем выла и в ножках у меня валялась, требуя распространить генетический аппарат по как можно более широким слоям человечества. Поэтому - что я там плел двум своим молоденьким попутчицам по купе - один только Б-г и весть. Он, говорят, все видит и все помнит. Я - не помню. Но поскольку в Латвию я ехал, облаченный в студенческую куртку Инъяза (у меня там друг-одноклассник учился), то примерное понятие о том бреде составить можно.
  А вот трепался бы меньше, мог бы потом сыром швейцарским кататься по веселенькому женскому общежитию в тихом городе Олайне, центре латвийской химической промышленности...
  К сожалению, времена тогда были дикие, нравы первобытные... потому основное противоречие социалистического общества вовсю разворачивалось здесь, в недрах гукающего колесами по стыкам поезда. Под безжалостным небом Псковщины разыгрывалась беспощадная драма, о которой ничего не говорило бессмертное учение истпартовской Мнемозины. Мальчику хотелось посеять генетический материал, а девочкам сперва хотелось замуж. Но столь блестящей партией эти скромные труженицы большой нефтехимии себя даже не льстили, а потому выходил я из поезда, обогащенный лишь бумажкой с адресом их общежития в славном городе Олайне.
  А надо сказать, что была у меня еще одна страсть - очень мне хотелось ходить в спортивном костюме, у которого вдоль рук и ног шла бы белая полоса. В таких тогда ходили спортсмены сборной СССР. Столь дерзновения я уже не имел - что в плавании, что в легкой атлетике выше Москвы не забрался, - но когда в центральном универмаге Риги увидел такой костюмчик с полосками... Ох! Это потом уж ухари за "Адидасом" гонялись - а мне вот эта одна белая полоска беспредельно нравилась.
  И купил я этот костюм. Что-то за 60 рублей.
  А денег у меня всего было рублей девяносто.
  Ну и черт с ней, с Латвией, решил я. В следующий раз погуляю.
  Но я опять забыл про Всесильное, ибо Верное! В стране проигравшего меньшевизма нельзя было просто так купить обратный билет! Из работы тов.Ленина В.И. "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов" нельзя было узнать - и даже выписать в конспект, - как уехать в Москву, если билеты на поезд будут только через три недели. Если будут.
  Зато в аэропорту выяснилось, что билеты на самолет есть!
  Только рейс по этим билетам состоится через две недели...
  Две недели - лучше, чем три. Хотя билет за 19 рублей - хуже, чем за 11. Потому как с 20 рублями в кармане шанс протянуть две недели в чужом городе есть. А вот с червонцем - уже никак.
  ...Вторую ночь я провел где-то в Дубултах. И даже в отдельной комнате. Без окон, в середине здания. На какой-то стройке.
  Нет, в Юрмалу я не топиться поехал. Во-первых, душа моя еще радовалась штанам с полоскою (да, и рукавам, конечно!). А во-вторых, я и не умел топиться. Тем более, когда до первого глубокого места надо было прыгать полтораста сажен по колено в воде.
  Просто решил: уж раз я тут - накупаюсь вволю!
  В общем, это действительно было романтично - обойти весь Рижский залив по кромке моря. Когда бредешь кристальным утром между пространством и вечностью, и море покусывает за босые пятки - это романтично.
  Только холодно.
  И есть хочется.
  Надо признать, наутро эта идея не казалась больше роскошною - провести ночь на пляже, вися над звездной бездною. Оказывается, гладить звезды ладошкою тянет тем меньше, чем холоднее становится. И одиночество как-то не приносит больше покоя. И сон теряет свои релаксационные свойства, и становится одним из видов пытки бесконечностью.
  ...Ну, на еду-то деньги еще были, так что под бодрым с утра солнышком жизнь снова заиграла красками. Более того, удалось даже отобедать в каком-то закрытом пансионате, куда я проник как бы отдыхающим, как бы с пляжа, в спортивном костюме - да, выходил размяться, лишь морду на входе надо кирпичом сделать.
  Но вот ночевать пришлось на стройке. Под себя постелил дверь, другой дверью закрыл входной проем - зачем? Да черт его знает! И тихонько дал отдых исхоженным за день ножкам.
  Вас никогда не будило среди ночи чье-то ошалелое метание в закрытой комнате и в абсолютной темноте? Тогда мне вас жалко. Вы не испытали настоящих эмоций! Вы еще можете бояться Фредди Крюгера, "Восставшие из ада" заставляют мурашки выбегать на вашу кожу, Альфред Хичкок для вас - не жалкий пародист, а настоящий мастер кино...
  Это птица была. Что ей надо было в глубокий ночной час в моей комнате, как она туда проникла сквозь запертую дверь, почему решила разделить со мной одиночество - не знаю, а врать не буду. Возможно, Всеблагий решил все же дать распространиться моему генетическому материалу... но то ли это Он так гнусно подшутил, то ли в школе плохо учился и не узнал, что межвидовое скрещивание невозможно. А если и возможно, то потомство все равно будет бездетным.
  Птица, видно, тоже задавала подобные вопросы своему летучему богу и уже представляла орду уродливых птенчиков без перьев, у которых уже никогда не заведется потомства, - но она забилась в угол и страшно кричала, когда я к ней приближался. И не улетала, даже когда я отвалил дверь от косяка и открыл ей путь к ретираде.
  После нескольких неудачных попыток избавиться от шумного зверя я сказал: "И черт с тобой" - на вторую ночь в пути спать хотелось хотя бы и на двери и хотя бы и с птицею.
  Ну, не в том смысле, конечно, да и в биологии я не силен - не знаю, где там у этих созданий соответствующее отверстие находится. К тому же вдруг это было самцом, а до таких высот извращений я не опустился даже и много позже, даже и после пяти бутылок водки за вечер...
  Самое главное, что эта сволочь спать мне так и не дала! Периодически на нее нападала новая шизятина, она подскакивала с места и снова с криками и причитаниями начинала биться о стены и потолок. Но когда я вставал и открывал этой заразе дверь - она не-а! не улетала!
  Под утро я был, как Мцыри. Крепче двух друзей с птицею я, конечно, не обнимался, но все остальное было в наличии - томление духа, измятость тела и усталость в покрасневших, как у чекиста, глазах. Собственно, под утро, когда рассерелось, я только и разглядел, что мой ночной ужас был всего только грязным мелким потомком динозавров, по несчастию не пришибленным тем метеоритом, что уничтожил безобидных тираннозавриков...
  Что интересно, мцырятина эта и закончилась так же загадочно, как началась: когда я проснулся уже при полном утре, крылатой твари в комнате не было.
  Дверь оставалась закрытой...
  Так вот, ягоды.
  Этаким макаром добрел я, кажется, до Яункемери - или чем там эта Юрмала кончается. А к тому времени я себе уже и цель придумал. Мне нужно было добраться до Кандавы.
  Кандава - это такой городок маленький за Тукумсом. Это тот кусок Курляндии, из которого мы немцев до самого 9 мая 1945 года не могли выковырять. Мне он был родным по двум обстоятельствам. Здесь я два лета провел в спортивном лагере, когда еще плавал за "Малахит". И здесь мне так здорово лечили зуб, в местной поликлинике, что я, через сколько-то там времени сверления, натуральнейшим образом закатил глазки и решил отправиться к Вигвамам Прежних Охотников.
  "А еще русский", - приветствовала меня латышский стоматолог, когда Охотникам все-таки пришлось обойтись одним.
  В общем, лагерь спортивный там еще функционировал, и не могло же в нем не оказаться ни одного из тренеров, которые меня еще знали. Опять же и в генетику можно будет углубиться - не все же там старые поварихи!
  О поварихах мысль неспроста была. Денег оставалось рубля три, а жить надо было еще девять дней. Как это сделать, я совершенно не представлял. То есть - к чему гримасничать и ковырять землю ножкою? - представлял: ночью с поварихою, на завтрак она кашку принесет, от обеда порцию не сможет не урвать, а на ужин, так и быть, можно и вместо ужина...
  Жизнь положительно менялась в лучшую сторону!
  Да... Если бы я не попал на пересменок.
  Нет, то есть люди в лагере были. Но ни одного тренера, а только какой-то руководящий персонал. Который меня без размышлений и выпер, едва застал на подведомственной территории. Жалкие крики "Я свой, я буржуинский!" положительного эффекта не возымели.
  И пошел я от лагеря вниз, к стадиону и бассейну. Хотя бы спать не под открытым небом, а в раздевалке. Лишь слабое утешение смягчило горечь поражения - от порога одного из латышских домов мне удалось стырить бутылку кефира. Латвия беспардонно наглела буржуазно, в ней молочники позволяли себе оставлять свою продукцию у дверей заказчика. А я был русский, и со мною, как таковым, был, как известно, Б-г. Вот и...
  Одно утешает сегодня: может, я ту бутылку у той самой зубной врачихи и спер...
  Чтобы не обуржуазиться вслед за латышами, решил дополнить обед чем-нибудь съестным. В универсаме на богоносца посмотрели с подозрением - свет голодных глаз приятно освещал щетину, выросшую за это время, - но ничего не сказали. Всесильное учение еще не проникло в поры их буржуазных душ, и взашей меня не вытолкали. А может, старший товаровед пописать отошел...
  В общем, взял я буханку хлеба, подошел к кассе...
  Такое бывает, если корабль вдруг ухает в промежуток между высокими волнами. Тело становится легким, мозг веселеет, а рот заполняется слюной. Это и произошло со мной перед кассою, когда я увидел там лоточек с шоколадками. Каждая клеточка организма забила ножками и заорала в истерике: "ДАЙ!"
  - Цик макса? - севшим голосом осведомился я.
  - Диудесмит сеши, - ответила оккупированная в будущем латышка. - Копекс, - затем зачем-то уточнила она, словно я был похож на шведа с кронами.
  Из последних остатков чувства долга что-то пискнуло: ты что? Нельзя! Жить-то на что?
  Цыц ты, животное! - хором рявкнул весь прочий организм.
  И шоколадка сменила место дислокации.
  Правда, кончилась она быстро. Без мучений и долгих слез. Причем поторопилась юркнуть в свой шоколадкин рай еще даже до того, как я дошел до стадиона.
  Кефир додержался до вечера.
  Хлеб должен навеки войти в их хлебные книги памяти своей героической обороной аж до следующего полудня...
  Я, правда, оптимизма не терял. Мне надо было дождаться новой смены. С поварихами. Потому я регулярно наведывался в лагерь, а пока жил на стадионе. Точнее, около бассейна. В женской раздевалке. Что было естественно: здесь всегда чем-нибудь затыкали дырочки от любопытных мальчишечьих глаз, а потому по ночам в раздевалке не дуло. Не то чтобы по мужской ходили ураганы, но когда ночью лежишь на узкой деревянной скамеечке у деревянной же стены, а через щель к тебе в компанию просится холодный воздух, -
  - нет, в женской раздевалке было значительно теплее.
  Вот тут и появились они. Ягоды.
  А что было еще есть? Деньги я героически берег. Позволял себе в день только булочку за десмит копекс. Кефир - и тот уже пробивал дыру в бюджете, а вести настоящую оккупационную политику в маленькой Кандаве я как-то не решался.
  А потому утро мое начиналось с походов по местам боевой славы немецкой группы армий "Север" и 19-й латышской дивизии СС. Один раз даже ржавая каска немецкая попалась, до сих пор жалею, что не взял. Хотя и хотел. А на следующий день уже того места не нашел.
  А не взял я ее, потому что старательно собирал пищу. Уж что там были за ягоды, сейчас не вспомню. Черника, наверняка, кажется, земляника еще, ежевика... В общем, как самка первобытного человека, часа через три я набивал себе желудок. Хотя особой сытости это не приносило. После этого я плелся в Кандаву, - кассирша стала меня приветствовать... молоденькая, вообще-то, булькала где-то там, под ягодами, беспризорная мысль. Я брал свой хлеб, вежественно говорил ей традиционный "паудиес" и отбывал в свою лесную резиденцию.
  А вообще, если забыть о голоде, жизнь та была по-настоящему бодисатвенной. Утром общаешься с природою, ешь экологически чистую пищу. Днем балдеешь в положении единственного хозяина бассейна - из местных туда ходили только мальчишки, а с ними мы быстро нашли общий язык, когда я крутанул оборот с десятки, а потом дал им несколько уроков прыжков в воду. Так что наплавался я всласть, как в Майами.
  И когда приехала новая смена, я даже испытал чувство недовольства. Майами у меня отобрали, жилье в раздевалке - тоже, а поварихи... И с чего я решил, что они будут молодыми?
  Горшкова моя, тренер, не приехала, был Круглов из другой секции. Он во мне участия не принял, в лагере мне все равно жить было нельзя... покормили пару раз, да душ горячий принял...
  Да и куда меня такого - со щетиною и повадками голодного хомо хабилис? Все же, хоть память и не умирает, но деткам местным было максимум по пятнадцать, а мне уже девятнадцать - дядька совсем.
  Так что единственная, с кем я сердечно распрощался, была ставшая почти родной кассирша. Жалко, что...
  Ну, ладно.
  2005
  
  О ЗВЕРСТВАХ ГАИШНИКОВ
  
  А надо сказать, что машина моя ныне грязна. Не так, конечно, как совесть человека, отнимающего народные денежки на исследования проблем, формулируемых им же примерно так: "Допустим, что эн равно эн в квадрате...". Мы все знаем этого человека, поэтому легко понять, насколько грязна ныне моя машина.
  Нет, то есть я не в претензии. Во-первых, все-таки по уровню грязноты до вышеназванной совести не дотягивает, а во-вторых, грязь - не главное.
  Главное - едет хорошо. И тормозит грамотно.
  Именно это, кстати, и привело к сегодняшней ситуации. Ибо если бы позавчера она тормозила менее стойко и не включила АБС, то тот мерин, что ткнулся в нее мордою, нанес бы не маленькую вмятинку на крыло, а большую длинную рану по всему борту.
  Ну, как бы то ни было, а арматурины в катки танков народ в 91-м году не зря просовывал. За крыло теперь платит страховая компания, и материальную компенсацию, что совершенно добровольно предложил виноватый водитель мерина, можно смело занести во внеплановый актив.
  Но, несмотря на такое очевидное торжество демократии и капитализма, за столь мало поврежденной машиной страховщики сами пока не приезжают. То есть попросили Синюю Девочку доставить непосредственно им - для совершения над ней осмотра и оформления документов для сдачи в ремонт.
  И тут в историю вмешались два обстоятельства.
  Первое из них уже освещено: Синяя Девочка больше не была синей с искорками, а была цветом как совесть вышеназванного виртуоза плюсов и минусов. И знаков "равно".
  Нет, чище, конечно. Но цветом - похожа.
  А второе обстоятельство обстояло в том, что моя совесть является не в пример... То есть именно - в пример совести упомянутого мастера биномов и корней квадратных из минус единицы... В общем, совесть моя была светла, как утренняя печаль лишившейся невинности девушки, и потому вопияла, что машину надо помыть. Того же требовал элементарный гуманизм - к чему разрушать иллюзии народа относительно совести отечественных лидеров интегральных и дифференциальных исчислений.
  Беда заключалась в том, что день сегодня был на диво солнечный и светлый. Как утренняя радость выпускницы швейного лицея, проснувшейся на плече журналиста-международника. Холостого.
  Потому на улицы откуда-то понавыползало множество эрастов. Видимо, в метро им стало скучно. Или они убедились, что загореть под лампами дневного света все-таки невозможно. Как бы то ни было, но все мойки, что попадались на нашем пути, были буквально забиты машинами. Которые были большею частью совершенно целыми и не нуждались в доставке чистыми пред очи предупредительных страховщиков. То есть город сегодня переживал настолько массовое нашествие выползших из подземелья эрастов, что очереди стояли даже на тех мойках, про которые вообще не мог знать никто, кроме меня и их сторожа. Моек, то есть. Сторожей.
  И вот в одном из очередных буераков, которые надо было преодолеть, чтобы попасть на мойку автобазы ? какой-то там, и случилось Чудо.
  Выползал я с одной автобазы, которая была настолько замаскирована, что проехать к ней можно было лишь переждав припадок трудоголизма у экскаватора. И то лишь когда он брезгливо отводил свой хобот от наполненного кузова самосвала, и самосвал, униженно воя, уползал прочь. Тем не менее, и на этой базе стояло в очередь трое любителей гигиены. Или, вернее, гиен гигиены. Вот приспичило им уродцев своих железных мыть! А у самих, поди, и носового платка в кармане не найдется.
  Возвращаясь обратно и держась подальше от с любопытством приглядывающегося к новой жертве экскаватора, я должен был выехать на главную дорогу. А на моей стороне, слева от меня, были ворота еще одной автобазы. И на них было тоже написано слово "Мойка". И этот шанс надо было проверить.
  Но между мною и шансом стояли правила дорожного движения и машина ГИБДД на другой стороне дороги. И потому надо было бы, по совести... по идеальной совести, хочу сказать, проехать прямо, пропустить транспорт слева, пропустить транспорт справа, выехать на дорогу, повернуть налево, проехать 50 метров, снова повернуть налево... А вот обломись, сказали мне городские службы дорожной разметки - там двойная осевая! Потому езжай неведомо куда, ищи разворот и тогда заезжай на свою мойку.
  То есть - сказали бы...
  Если бы я туда поехал. А я воспользовался широтою обочины и, повернув сразу налево, по ней и поехал непосредственно к воротам базы.
  Надо сказать, никто меня не остановил. Потому я мирно въехал на территорию базы и пошкондыбал к мойке.
  И кто мне может пояснить - отчего у нас именно на автобазах асфальт разрушен и покрыт ямами так, будто здесь Бен-Ладен репетировал свое нападение на Всемирный Торговый Центр с помощью бумажных самолетиков?
  И вот во время этого шкондыбания слышу я сзади себя кряканье милицейской граматушки. И люстра сине-красная, мельтешащая огнями, вполне недвусмысленно указывает, что экипаж гонится за нарушителем.
  Оглядевшись вокруг и никого не обнаружив, я умозаключил, что это ГАИ за мною тут гонится. По бен-ладеновскому полигону. Что инспектор тут же благородно и подтвердил, посоветовав остановиться водителю машины такой-то. То есть моей, как следовало из упомянутой работником свистка марки.
  В общем, этакое кино американское из калифорнийских нравов: едешь ты себе, никому не мешаешь, а сзади нарисовывается белый штиблет "шевроле" и рявкает тебе остановиться.
  Останавливаюсь, выхожу, иду к гаишнику. Тот тоже из штиблета своего вышел и пошел навстречу.
  И все это происходит на территории автобазы.
  Я едва успел миролюбиво осведомиться, в чем дело и неужто я что-нибудь нарушил?
  На что он не менее дружелюбно объяснил, что это - уж перебор: на глазах у экипажа ГИБДД ехать по встречной. То есть, намекал он, у нас, конечно, демократия, что бы ни плел тут Алекс, но не до такой степени, как на Украине, где ГИБДД отменили.
  При этом гаишник радостно, широко и по-своему симпатично - если отвлечься от перспективы скорого расставания с деньгами - улыбался.
  С тою же улыбкою он выслушал мои разъяснения, что ехал я не по встречной, а по обочине.
  Понятно, чему он радовался. Я бы на его месте радовался тоже. Но все шло к тому, что тот самый внеплановый актив от благородного виновника аварии должен был перекочевать в сокровищницу служителя закона. И девочка моя, значит, должна была страдать вообще бесплатно!
  И вот тут и случилось Чудо. Я было полез в багажник, где лежала сумка с документами - хотя инспектор пока еще никаких документов от меня не требовал, а лишь почти отечески упрекал. Но гаишник вдруг переключился на машину, которая шкондыбала нам навстречу. Повторюсь: все происходило на территории автобазы, между какими-то там цехами.
  Чего ему нужно было, менту, от того водилы, было непонятно. Тот ехал чистенький, правила нарушать не мог - за неприменимостью оных на этом заботливо сохраненном кусочке Сталинграда. Но гаишник его остановил и начал оживленно с ним беседовать.
  Чувствовал я себя, как невеста, жених которой увидел одноклассницу и побежал к ней на другую сторону улицы. Вроде все уже решено, уже даже интимная связь установилась - а ведь лишь одна связь может быть интимнее, нежели та, которая возникает меж водилою и ментом, когда они начинают обоюдное па-де-де вокруг суммы, надлежащей переходу из одного кармана в другой... -
  - а тут он тебя бросает и увлекается другой. Вроде бы и на время бросает, а все ж...
  Но, конечно, разница между невестою и мною была. Как та, о которой вы сейчас подумаете... ага, подумали? - вот, так и та, что я вовсе не умышлял вернуть своего "жениха" с "той стороны".
  Потому я предупредительно спросил: "Ну что, я могу ехать?" Мент оглянулся, все так же широко улыбаясь. Он не сказал ничего и снова повернулся к другому водителю.
  Я садился за руль, ожидая всего - окрика, выстрела, ареста за сокрытие себя с места преступления... Но ничего не последовало.
  Лишь мойка и здесь была забита страждущими чистоты.
  И та же машина ГАИ стояла на том же месте, на противоположной стороне дороги - за то время, пока я доезжал до мойки и размышлял о перспективах утерять час в ожидании и процессе оной, светлоулыбчивый инспектор занял свою прежнюю позицию.
  И выезжая с этой базы, я повернул налево через двойную осевую - отчего и обнаружил ее существование.
  И не зажглась за мною вторично "люстра" и не крякнула вторично сирена милицейская.
  И ничего я не понял в этой жизни. И весь день впадаю в прострацию, стоит мне только вспомнить эту сцену и попытаться понять ее место в этой жизни.
  Этого места в этой жизни нет настолько, что сейчас, вечером, мне самому стало казаться, что вся эта история - выдумана.
  И только страховщикам так и пришлось тереть мое крыло тряпочкой, чтобы зафотографировать место аварийного соприкосновения...
  2005
  
  ТРЕТИЙ РАЗ В ПЕТЕРБУРГЕ
  
  А надо сказать, что Петербург я не залюбил сразу. Как вышел с Московского вокзала, посмотрел на этот так называемый проспект... моя улица его шире - так и не залюбил.
  Вернее, тогда ещё было никак. Но дёгтя в бочку добавил таксист, который ответил на вопрос, что это там золотеет остренькое:
  - Адмиралтейство! - грубым голосом. И добавил, словно желая дополнить негатива:
  - Если это вам о чём-то говорит...
  Куда нам, трем московским студентам! Разве мы могли что-то знать про это!
  А уж потом, когда мы на этом уроде ехали к этому несчастному Адмиралтейству, которое, на поверку сказать, было обычным нашим лефортовским домиком, только с колом сверху...
  В общем, не занравился мне Петербург...
  А потом ещё больше.
  * * *
  - Лена! Нет! В Ленинграде? Это Саша! Да, тот. А где? А телефон?
  * * *
  Синий, свет над дверью. Скрип кроватей, невнятное бормотанье. Одиноко тикают часы, минутная стрелка, пораздумав, перепрыгивает выше. Дневальный у тумбочки опустил нос.
  Пихнуть надо мусульманина, скоро уже старшину поднимать.
  В старенькие рыхлые ноздри смирно посапывает прапорщик Савочкин. Знаменитый мгновенно изученным под его руководством армейским принципом: что бы ты ни делал, на вопрос, что ты делаешь, отвечай, что делаешь (или не делаешь) по приказу начальника тыла майора Синего. То ли Синий - это прозвище было? В общем, в любом случае фамилия соответствовала его излюбленному роду занятий.
  Жалко будить. Гора гуманизма гнетёт. Хотя Савочкин...
  - Старшина... Старшина, вставайте. Подъём щас...
  - Н-м? А-а, аха, аха, встаю... Иди, замкомвзводов буди.
  Пауза.
  - Старшина, подъём счас. Вставайте.
  - Ну-ну... Встаю, встаю уже. Иди.
  - Есть, старшина.
  - Да стой... - зевает. - Сегодня командир с обходом будет, знаешь?
  - Так точно, старшина.
  - Аха... Готовься, не дай бог. Ты, вроде, в дивизию сегодня едешь?
  В дивизию - это значит, в Питер. Какие-то спортивные сборы. А я тут как раз крайне далеко гранату метнул - лучше всех в полку. Чего удивительного? Я перед армией на Москве плавал. Плечевой пояс развит.
  А может, чего не так записали. В нашем взводе есть один лось по прозвищу Мамонт... Но лишний раз из полка вырваться, в Питер съездить фактически гражданским. Одному, и на паровозе...
  - Должен, старшина. Как наряд сдам, могу ещё на семичасовой успеть.
  - Ну-ну, - многозначительно кряхтит товарищ прапорщик. - Смотри, чтоб все нормально было. Сам наряд приму...
  Малый эрмитаж кончается.
  - Разрешите идти?
  - Давай, иди. Да замкомвзводов подыми, пять минут осталось...
  Он ещё мне напоминает!
  Солнце, как красный мячик. Небо. Прогромыхал пыльный грузовик, повесил за собой серое облако. Сзади зелёные ворота со звездами, впереди... Ох, впереди!
  Илюха, из автороты, толкает в бак:
  - Ну что, порулили? Долго стоять-то?
  Бьётся далёкий перестук в тесном лесном коридоре, протоптанном чёрными промасленными шпалами. Поезд блестит красным рылом, словно взмок от долгого бега.
  Хорошо, можно брякнуться облегчённо, вытянуть ноги, почувствовать себя гражданским среди гражданских.
  Вокзал. Метро... "Осторожно, двери закрывают"!
  Вот дураки, по-человечески сказать не могут: "закрываются"!
  Май, солнце, лужи на асфальте. Толкающееся стадо машин, девчонки, прыгающие через скакалку.
  Собака гоняет негодующих воробьев.
  - Привет, Лена! Ты как?
  Да, исчез. Да, не хотел тебе говорить. В армии. Как так? Да бросил.
  Из-за тебя, надо было сказать.
  Не сказал.
  - Ты совсем вернулся? Уже?
  - Нет, на сборы. Так хорошо Горшкова гоняла, что теперь гранату дальше всех кидаю...
  Смешок.
  Горшкова - великий тренер. Старшине Савочкину до неё - как до неба. Ленку она в свое время выгнала из секции за слабую терпеливость. Я ненавидел все эти симуляторы (50-100-150-200-200-150-100-50 с пятисекундным отдыхом между заплывами) не меньше - но я больше терпел. А её Горшкова вышибла. Ленка ушла в "Динамо", стала прыгать в воду. Теперь у неё позади Монреаль и олимпийская золотая медаль, а у меня - телеграф, завод самолетов, институт лёгкой промышленности, первенство Москвы в Зеленограде, как верхний предел спортивной карьеры... И площадка перед ипподромом, слёзы мамы, бритый колкий череп и -
  - "Отправляюсь на царскую слу-ужбу"...
  То есть нет, тогда этих слов и знать невозможно было, а звучали слова этого марша совсем иначе: "Во дворе расцветает акация..."
  - А надолго?
  - А надо? Так я дезертирую!
  - Ой, дурак...
  Свет... Сиреневое солнце. Дома, деревья, небо!
  Я нашел её, Ленку, уже после её великого Монреаля. Когда одна подружка, написавшая заметку в газету, сказала, что там в гонораре дают аж двадцать пять рублей! А ты, дескать, помнишь, как сочинение написал по Толстому, аж Ася плакала!
  Ася Михайловна была наша литературша и русскоязычница, которая меня вечно гнобила. Полгода склоняла за то, что написал слово "асВальт" с буквой "в". Но за сочинения неизменно ставила "5". Хотя я безбожно нарушал авторское право всяких критиков, которые сочиняли свои мнения специально для меня.
  Я позвонил в "Спортивную Москву" и сказал, что могу взять интервью у олимпийской чемпионки Ленки. А потом позвонил ей и сказал, что мне "Спортивная Москва" поручила взять у неё интервью.
  Она не хотела.
  - Ленка... - сказал я глубоким голосом.
  К тому времени мы массу раз спели "Черного ворона" на кухне у Косули, где я вёл низкую партию. На слух никогда не претендовал, но если напрягал грудные мышцы, то и без всякого слуха стаканы резонировали.
  В общем, согласилась она. И я заработал я аж семьдесят девять рублей.
  А затем тот самый лысый череп, жаркий вагон, стылый барак в Лемболово, подавление восстания в Перемерках, поиск побега из Васильевского Мха, сбор тел на болотах Максатихи - и метание гранаты лучше всех в этом драном полку...
  Не помогло интервью. Не вернулось детство.
  Да и сам я - её ли я хотел полюбить?
  Или олимпийскую чемпионку?
  Сидит, что-то читает.
  - Занимаемся?
  Внимательные глаза. Чуть-чуть недоумения.
  - Извини, из Калинина ехал. А потом не сразу отпустили.
  Вернее, вовсе не отпустили. Из ленинградского полка, куда нас определили на временное довольствие. Хорошо, казармы старые, царские... Была возможность просочиться - тем более что меня тут не знают.
  - Термех, значит?
  Распахнутые глаза.
  - Не решается?
  Независимые глаза.
  - Знаком. В давно прошедшие времена. Зарок давал: сдам - женюсь.
  - Ну и как?
  - Не женился.
  - Намёк?
  - Зачем?
  - А зачем я тебе?
  Что ответить? Что ни скажешь - всё будет глупо...
  Ещё глупее - развернуться и уйти.
  Старые пузатые дома, облепленные гукающими голубями. Потный милиционер на перекрестке. По реке, гудя и шараша гуляющих "Эвридэем", натужно ковыляет неизвестной породы пароходик. Робко тыкаются в камни набережной жёлтые окурки.
  Постояли немного на берегу, поговорили о реках, о пароходах, об окружающей среде. Потом совершенно случайно положил руку ей на талию. Она увлечённо рассматривала что-то на противоположном берегу.
  Что там можно было рассматривать? Та же Ордынка, только вид сбоку.
  Помолчали. Мимо демонстративно прошлёпал ещё один пароходик, смело разнообразя репертуар "Вони-М" произвольными объявлениями. На палубе курили.
  Всё спугнули три сморщенных дядьки. Мрачный взгляд на них не подействовал, а без разрешающего пребывание в городе документа наводить среди них порядок было фактически невозможно.
  Одни из дядек полез в оттопыривающийся карман.
  И что им в Питере - места мало?
  * * *
  На набережной Финского было почти пусто. Лишь на берегу спал какой-то мужичок, натянув на лицо кепку. Нога его в замызганном ботинке мелко шевелилась. Странный, должно быть, сон. С убеганием.
  С того места, где ещё лежал асв... фальт, спящего внимательно рассматривали два милиционера. Потом один из них начал приближаться. Паодошёл. Тронул. Пьяный невнятно замычал, вяло отмахиваясь.
  И что делать с этой любовью - было совершенно непонятно. Копаться в былых чувствах, лёжа в снегу перед зажатой в лесу бандой и изобретая из себя героя-панфиловца... Как ты любишь эти свои выкопанные чувства! За полтора года в казарме всё было уже измечтено, изобретено и выдумано... э-э, вспомнено.
  А потом от тебя тихо отстраняется девушка, которая, как ты давно придумал, должна тебя залюбить...
  Было тихо и сонно. Изредка у площадки останавливался автобус "Интуриста", вываливал пёстренькую кучу взопревших иностранцев, которые с любопытством глазели на залив и на парочку, сидящую на набережной, и снова всё стихало.
  Было противно и глупо. Она не уходила, хотя должна была бы. Я не уходил, потому что этого нельзя было делать.
  Сзади нависал город. И надо было ещё добраться до казармы за Исаакием, где разместили заезжих "спортсменов". Там, поди, не хватятся ещё долго - нет ничего лучше, чем быть чужим бойцом в чужой воинской части! Но туда надо добраться. А в Питере к вечеру начинают лютовать патрули подлых мореманов. И если пехотный - хоть я и не пехотный - угодит к ним в лапы, то губа обеспечена. А тебе при желании могут и дезертирство пришить - находишься дальше, чем в ста вёрстах от своего гарнизона, и без единого документа!
  Начинало темнеть. Кретинское строение "Прибалтийской" засветилось. Всхлипывали волны.
  Ленка затаённо улыбалась, подняв лицо.
  Я поймал, наконец, её руку и положил тёплой ладошкой себе на глаза. Ладошка несмело пригладила мне лоб...
  * * *
  Я сидел на мокрой, усыпанной росами траве под насыпью железной дороги. По левой штанине деловито ползла божья коровка. На тёмно-зелёном полпути она остановилась, расправила крылышки и пропала.
  Всего лишь солдат, опять. Всё кончилось...
  Надо, чтобы кончилось.
  "Ты не вернёшься", - сказала она.
  Или приказала.
  Но она ведь погладила меня...
  "Ты меня не любишь",- сказала она.
  Или приказала.
  Не любишь... Нет... Любил. Может быть, никого ещё не любил так, как её. И никогда никого так не полюблю.
  Иначе - возможно. Но так... Так... Беззаветно и безнадёжно...
  Я очень её любил.
  Нет... Перетерпеть. Пережить эту привязанность... Забыть. Не писать. Не ждать. Не возвращаться. Забыть...
  "Ты не вернёшься".
  Это был приказ.
  А теперь хочется узнать, что было бы...
  2006
  
  "ПРОСТЁР КРЫЛА ТЫ..."
  
  Сзади нарастает гул. Свет фар, словно ошарашенная бабочка, забился в растопыренных пальцах почти сомкнувшихся над дорогой деревьев. Черными зайцами по дороге запрыгали тени.
  Я с надеждой оборачиваюсь. Напрасно. Автомобиль проскакивает мимо, и только легкие вихрики снежинок закрутились ему вслед.
  И вновь - Земля, Германия, одиночество. Дорога. Тишина. И строй деревьев по обеим обочинам. И пузатые холмы, теряющиеся в темноте. И снежинки в затяжном своем прыжке.
  Зимняя сказка...
  ***
  А начиналось все вовсе не сказочно. Буднично начиналось.
  В вестибюле на Алексе, где я решил разом удвоить свое состояние, и уверившись, что все понимаю в действиях родного азербайджанского наперсточника, поставил на кон командировочные двести марок.
  Я не все понимал в его действиях. И вот теперь я шел пешком сквозь тихую предрождественскую ночь, свободный от заботы о билетах на поезд, от денег и от родной страны, билет в которую взять было не на что. Оставалось только добираться до друзей - в маленький Бад Орб, недалеко от Франкфурта-на-Майне, километров шестьсот от Берлина.
  А до этого я долго мок под клиновидным как шумерский шрифт дождем, которому омерзительно сырой ветер периодически поддавал пендаля, и дождь взвивался, вонзая свои иероглифы уже не в понурый от впитанной воды берет, а аккурат в лицо. И отвернуться было нельзя: я все вздымал к равнодушному Богу свой большой палец, пытаясь остановить какого-нибудь любителя поздних путешественников, избравших столь дальний удел, чтобы оставить свои деньги ловкому соотечественнику...
  Но Бог только казался равнодушным. Когда дождевых розог стало достаточно, он превратил их в фантастический по красоте снег, а еще через часик, когда замерзающий берет готовился к конкурсу на звание майссенского фарфора, - послал и человека, самого открывшего дверь своего матового BMW.
  - Schoenes Weihnachten, - сказал человек в ответ на редкую по искренности благодарность. - Menschen muessen einer dem anderen helfen...
  И только Рождество - праздник тихий, семейный, истовый и раздумчивый.
  Мой попутчик-спаситель не говорил много. Он просто прикинул что-то для себя, глянул на часы - а потом рванул мимо своего Лейпцига вниз, к Гере, к Хермсдорфскому Кресту, где можно свернуть на сороковую дорогу в сторону Франкфурта. Не надо, наверное, знать немецкий характер, чтобы понять, как велика эта жертва, принесенная незнакомому человеку - лишних два часа зимней дороги только в один конец, когда дома ждет Рождество...
  Но он так и сказал:
  - Рождество. Люди должны помогать друг другу...
  "Mit selden mvsse ich hute vf sten..." ("К тебе взываю в ранний час...") (Здесь и далее - цитаты из произведений великого миннезингера XII века, первого немецкого национального поэта Вальтера фон дер Фогельвейде (Walter von der Vogelweide).
  ***
  Ему, конечно, было любопытно, что в его машине сидит русский, а в своей сельской глубинке он еще не привык ассоциировать русских с чернявыми парнями в кожаных куртках. Но мыслями он был в своей семье. Которая готовится сегодня к празднику, и сама эта подготовка, чувствовалось, настолько была приятна, завлекательна, нужна, что после нее праздник действительно становился каким-то откровением. Как долгожданная вершина, к которой надо было долго - целый год! - идти. Между дел и развлечений, меж удач и потерь, между поездок и бытовых мелочей. Идти меж внешних, телесных, минутных забот и дел - к маленькому домику на вершине твоей души, где тихо мерцает свеча, где есть время размыслить о вечном, забыв о теле, где теплый камин и трубка, и ветер скребется в окошко, и хлопья снега ложатся на полянку под вековыми елями, где тихонько звенит колоколец на вращающейся игрушке, сопят и радуются подаркам дети...
  Где общаются не с пасхальным Богом для всех. Где общаются с Богом своей Души...
  "Vil vol gelopter got wie selten ich dich prise!" ("Как редко я тебя пою, великий Боже!")
  ***
  Что такое Рождество в Германии? Это то, чего не опишешь. Как никогда и никому не удастся описать весь тот сложный ворох ожидания, предвкушения, подведения итогов, забот о подарках, истории, обычаев, вкуса праздничного карпа, магазинов, украшенных витрин, выпивки с сослуживцами, встреч с родственниками, семейных посиделок, свечей, Санта-Николаусов на углах, Рождественских гимнов, церковных песнопений, открывания окошек в календаре с шоколадками, сапожков под елкой, желанного и редкого снега, еловых веток, тихонько тренькающих вращающихся пирамид, выставленных на окно лампочек, вывешенных над входной дверью сосновых веночков, детских воспоминаний и стишков - всего, всего, всего...
  Словом, жизни. И любви.
  "Mehtiger got dv bist so lanc vnd bist so breit!" ("О Боже Всемогущий, Ты неизмерим!")
  ***
  Рождество похоже на русский Новый год. Точнее, русский Новый год вобрал в себя часть Рождества - как Рождество вобрало в себя языческие обычаи встречи нового возрождения Света и Солнца.
  Но Рождество - праздник особенный. Он начинается еще в ноябре - за месяц до собственно Рождества. Именно 24 ноября начинают отрываться листочки в Рождественском обратном календаре, или открываются окошки в специальных коробках с шоколадом - каждый день из соответствующего окошка можно вытащить маленькую белочку, или грибочек, или зайчика...
  В эти же дни начинается традиционное рождественское украшение - домов, офисов, улиц, городов. Дело чести - чтобы твое окно заметили. А потому в него выставляется дуга с возможно большим количеством лампочек, на стекла прилепляются аппликации на рождественские темы, вешаются украшения. Над входной дверью при возможности вешается хвойный веночек, украшенный лентами - это для всего доброго.
  Внутри дома - так называемое Рождественское дерево. Чаще всего - елка, иногда просто несколько еловых или сосновых веточек. С украшениями - каждый в меру собственных представлений: где все в игрушках, где просто зеленые иголки чуть расцвечены лентами и свечами.
  Обязательный элемент - свечи. Самые разные. По величине - само собой. Но формы! Гномики, пирамиды, кусочки сыра, даже вафельные стаканчики, долженствующие изобразить мороженое - это еще не предел. На иной толстенной свече целые сценки изображены, как на фронтоне храма Парфенона, и когда свеча постепенно выгорает изнутри, картинки эти наполняются неким внутренним светом...
  Еще одно обязательное - подарки. Каждый член семьи каждому. Деткам - само собой - Санта Николаус все кладет под елку. Или в сапожок за дверью детской. При этом обычно он - или те, кто на него работают, как подчас считают ребята постарше, убедившиеся уже, что в красном кафтане все-таки по городу ходят не волшебники - кладет в сапожок то, о чем просьбы пишется в глубокой тайне от родителей старательными каракулями (и кладутся в тот же предмет обуви).
  Но это романтика. Чаще всего пластмассовый сапожок с конфетами можно купить в универсаме, а подарки готовятся очень даже загодя - и с учетом потребностей семьи.
  В предрождественские дни, когда закупаются подарки, магазины ломятся от всего-всего, словно мановением волшебной руки появившегося в и без того переполненной товарами экономике. Рождественские товары - веселые рубахи-парни: они так лучезарно, так естественно-нахально расчищают себе локтями места на прилавках, что всем остальным приходится смиряться с второстепенной ролью. Либо самим запаковываться в праздничные одежки, и пытаться таким образом обратить на себя внимание.
  Говорят, рождественская торговля - самая прибыльная. Вот уж неправда! Покупок много, это верно. Но - подарков. К тому же традиционно - рождественская распродажа по сниженным ценам. Серьезного, денежного в эти дни почти не покупают - разве что давно копили, специально привязывая приобретение вещи к самому любимому своему празднику.
  Но еще интереснее, чем покупки, - рождественская ярмарка. Вот уж где и отвязаться бедному бывшему совку! Денег тут много не нужно, но если ты что-то умеешь - стрелять в тире, бросать ватные мячи на меткость, набрасывать кольца, например, - то сможешь унести весьма ценные призы. Бутылку вина, игрушку, какую-нибудь, сувенир, что-то из домашней электрики, бытовой техники. Я однажды "выстрелил" более чем полезное приобретение, правда, для женщин - "вечную и стопроцентно надежную" противозачаточную таблетку.
  Инструкция по применению была лапидарна: "Для того, чтобы избавиться от нежелательной беременности, достаточно эту таблетку сильно зажать между коленями и держать так, не поддаваясь ни на какие уговоры!" Главное, что средство было полностью безвредным с гормональной точки зрения: от картонного кружочка величиной с ладонь организму едва ли поплошает.
  Вся же деловая жизнь, кроме ярмарки почти замирает. Останавливаются сделки и переговоры, откладываются на позже контакты и контракты. С двадцатого декабря по пятое примерно января ни одного нового дела лучше не начинать. С двадцать четвертого декабря - уже и не начнешь, собственно: в глазах немецкого партнера ты будешь видеть отстраненность, а его бюро, кампания, контора - вплоть до государственного аппарата и правительства - все равно ничего серьезного провести уже не сможет. "У нас Рождество!", - отрежут тебе, даже если ты предложишь подарить им твой собственный банк.
  Рождество - это когда блеск свечи заслоняет блеск золота...
  "Was wunders in der wertle vert..." ("Людей различно одарил...")
  ***
  Замок на верхушке горы кажется игрушечным. В таких, наверное, живут герои детских сказок, принцессы и злые колдуньи. Впрочем, в этом жили так называемые рыцари-разбойники - особая категория германской истории, бароны, которые не подчинялись никому, а теснота их уделов оставляла им один-разъединственный путь к выживанию - элементарного грабежа. После которого они отсиживались в своих замках, опираясь, ровно наши народные депутаты, на дворянский иммунитет.
  Замок торчит аккурат на бывшей границе между ГДР и ФРГ, и для меня это еще один радостный признак - Тюрингия почти позади, скоро Бад Херсфельд, а оттуда я быстро вниз - и домой. К здешним друзьям - но все равно домой. Это уже четвертая машина после той, чей хозяин трогательно помог мне первым. Между ними были еще и долгие пешие переходы - не слишком многих гонит что-то в дорогу в такую ночь. Я уснул в кабине грузовика, угревшись, а мой берет пустил из-под себя ручеек - видно, от радости, что я его положил на горячую заслонку от печки. Никто даже не заводил речь о деньгах, а двое даже пытались дать свои, услышав мою историю. Что может быть банальнее истории об обворованном путешественнике! Но мне верили, мне помогали, не ожидая ничего в ответ.
  И каждый поминал - Рождество...
  ***
  ...Ханни вносит последнюю свечу. Стол уже накрыт, и от него поднимается такой аромат, что - как пишут в книгах - кружится голова. Она, конечно, не кружится, но дух от блюд идет настолько увлекательный, что ты даже с долей недовольства ждешь, когда же окончатся последние приуготовления.
  Вечер, конечно, был прекрасен на дороге под гренадерским караулом деревьев, с фантастическим и таким редким теперь в Германии снегом, с тишиной, и прекрасна была ночь с этими прекрасными людьми и их прекрасными машинами.
  Утро было менее прекрасным - долго никто не подсаживал, но потом мы задружились с водителем датского автобуса, что-то забывшего под Рождество в центре Германии, и он меня доставил почти до места, а потом так расчувствовался от значка "Ударника пятилетки", словно я был дедушкой Калининым, а он награждаемым в Кремле героем труда.
  И день в дружеском доме был хорош. Но не хватало самого главного.
  Вечера. Праздника Рождества. Моя единственная пережившая дальний путь матрешка уже стоит под елкой, тоскуя по своим родственницам, коих я, как екатерининский крепостник, роздал в знак признательности водителям. Но, похоже, ее утешает зайчик, как нетрезвый друг склонившийся на тяжелое бабье плечо.
  И водка стоит - единственный всемирно конвертируемый русский подарок.
  Но никто не торопится. Никто не вздрагивает по первой, не поминает про перерывчик небольшой, не набрасывается на заливное, чтобы забросать скорей пожар в горле. Истовость едва ли не православная, раздумчивость, даже какая-то нежность - ни к кому, так. К празднику.
  Это пришло, наконец. Мы целый год этого ждали. Мы готовились. Мы тяжко работали, чтобы в Рождество иметь право сказать: "У нас все хорошо. Господи, спасибо тебе..."
  "Rich herre dich vnd dine mvter der megde kint..." ("Сын Девы, Ты, Кому подвластен рай...")
  1996
  
  АФГАНИСТАН: ОТСЮДА И НАВСЕГДА
  
  Допотопный "МАЗ" с одышкой и кряхтением вновь забирается на дорогу. Пустыня - живая, она вновь откусила часть шоссейного полотна, вывалив на него языки серо-желтого песка. Где-то там, сзади за нами сюда ковыляют два доходяги-бульдозера, а пока нашему древнему ископаемому приходится обиженно реветь, объезжая бархан по целине. Как только он нащупывает колесами наждак асфальта, внутри его изношенного организма что-то всхлипывает, рычаг передачи со скрежетом встает на место, и пустыня начинает уходить назад чуть быстрее.
  С тех пор, когда солдаты остановили на блок-посту этот "МАЗ" и велели водителю прихватить нового пассажира, я все больше раскаивался, что решился на эту авантюру - самостоятельно добраться до Хайратона. Напряжение в кабине было столь плотным, что казалось, будто мы здесь запаяны в стекло. Старик-водитель изредка бросал на меня оценивающие взгляды. В них было все что угодно кроме дружелюбия. Его молодой помощник - то ли сын? - не отрывал взгляда от дороги, но в его безразличии было столько нарочитого, что я как воочию видел направленный на меня автомат. Сзади, на лежанке для сменного водителя молча сидели еще двое молодых парней и таджик средних лет. Самая удобная позиция, чтобы беспроблемно придушить. Или по голове монтировкой... И вокруг пустыня - на десятки километров. При том, что в Афганистане вооружены почти все, любая остановка здесь может стать моей последней...
  А у меня из всех документов - русская журналистская "корочка", которую здесь прочитать все равно никто не может. "Брать Кабул" к Ахмад Шаху пригласили внезапно - так что даже паспорт остался лежать в хайратонской общаге для приезжих. И вот он я здесь - один среди афганцев и среди пустыни, без защиты и без документов, до омерзения грязный после трехдневного ползания по блок-постам с налетами и обстрелами, и вооруженный лишь старой видеокамерой с кассетодержателем на резиночке... Не знаю, где расположена знаменитая "ложечка", под которой сосет в такие моменты у других, - но у меня она точно располагается в паху. Хоть меня и уверяли, что большой угрозы для русских здесь, на севере Афганистана, нет, но...
  Но я-то видел, как напряглись лица тех, кто был в машине, как бритвой резанули по мне глаза старика-водителя, когда на блок-посту прозвучало слово "шурави"...
  И единственный у меня здесь друг - пробоина в ветровом стекле, прямо против лица, здоровая, миллиметров двадцать, от зенитного, должно быть, пулемета. Странно связывает она, эта пробоина, с тем лейтенантом или прапором, что ехал здесь старшим машины, вглядываясь в горы, с которых и хлестнула ему в лицо последняя очередь...
  И крутится в голове куплет из солдатской нашей песни, тех еще лет, которую я, правда, подцепил позже, в какой-то из компаний:
  Только эхо отзовется в горах,
  И душа моя домой полетит.
  У него за каждым камнем Аллах,
  А меня кто, сироту, защитит?
  Стеклянное молчание становится непереносимым.
  - Не "шурави", а "руси", - неожиданно для самого себя говорю я. И тогда грузовик остановился...
  * * *
  Афганистан врезается в память, как осколок в сердце. Эта совершенная, законченная отстраненность природы - как на Луне... Эти розовые клыки гор, когда с них каплей крови скатывается вечером солнце... Этот перепляс лучей света там, где туннель Саланга превращается как бы в галерею по ту сторону перевала... Эти невероятного цвета скалы за Ташкурганом...
  И люди. Они тоже - лунатики. Не из нашего мира. Очень душевные - и очень жестокие. Наивные, как дети, - и хитрые, как дьяволы. До изумления неграмотные - и в то же время знающие что-то такое, что нам никогда не будет доступно. Очень бедные - и очень гордые... Их можно сильно уважать - они с одними мотыгами обиходили и обжили эти бесчеловечные горы и пустыни. И их остается сильно жалеть, потому что те же пустыни и горы еще долго, если не никогда не позволят им вырваться из замкнутого круга их натурального хозяйства. У них нет ресурсов. Поэтому у них нет промышленности. Поэтому у них нет заработка. Поэтому практически нет платежеспособного спроса. И поэтому не на что развить производство, даже если бы его имело смысл здесь размещать...
  Образ нынешнего Афганистана - это продавец под навесом, пытающийся продать скрученный в бывшем общежитии советских специалистов водопроводный кран. Все остальное, чем торгуют многочисленные дуканщики, - по сути, продукция натурального хозяйства: рис-изюм-кишмиш, ножи-мотыги, ткани ручной выделки. В каждом кишлаке все это производится, и товарообмена, по сути, нет. И значит, нет прибыли, о которой можно было бы всерьез говорить.
  Золотые времена торговли, говорит мне чарикарский дуканщик, у которого я смеха ради сторговал паранджу для московской жены, ушли вместе с советскими. Дуканщик вслушивается в перевод на русский и подтверждает:
  - Да, с вашими. Там дальше у гор их городок был. Солдаты покупали аппаратуру, джинсы, а люди везли это из Кабула и Пакистана. А потом советские ушли, а наши покупать это все не хотят.
  Не могут, усмехаюсь я. Люди, для которых галоши - наши, кстати, русские - служат зимней обувью, а одеяла на плечах - зимней одеждой, вряд ли способны очаровываться качеством звучания "Сони".
  Старик кивает.
  - Запчасти нужны, - без перехода продолжает он. - Много советских машин. Можно было бы продавать запчасти.
  Он выжидающе смотрит на меня, словно я директор "ВАЗа" Каданников. Я развожу руками. Даже если бы я был "новым русским", торговать с афганцами нечем. Им нечем платить. Единственный шанс их экономики - прилепиться к сильному и не сильно озабоченному прибылью донору. Каким когда-то был Советский Союз. Дороги, газопроводы, электростанции. Туннель тот же на Саланге. Ткацкая, что ли, фабрика в Пули-Хумри, уже, впрочем, разрушенная. Все - практически за бесплатно. Точнее - за политическую выгоду, за право считать Афганистан в своей политической орбите.
  И, собственно, Афганистан был с этим согласен. И афганцы в большинстве своем считали "руси" если не друзьями, то, скажем, старшими товарищами. Но вот затем кто-то решил поторопиться и подхлестнуть "клячу истории". У нас были самые добрые намерения - помочь "демократической революции", раздать крестьянам землю и воду, дать людям образование, выстроить промышленность. Сколько в этом было холодного стратегического расчета, сколько старческого маразма последних романтиков мировой революции - неизвестно. Факта два.
  Русские действительно поначалу считали, что выполняют интернациональный долг и помогают афганцам начать жить чуть получше.
  Афганцы действительно поначалу встречали русских цветами.
  Но очень скоро и те, и другие избавились от иллюзий. Место иллюзий заняла кровь...
  * * *
  Самым первым погиб майор Николай Бизюков. Он был военным советником в Герате и был убит еще до начала "официальной" войны - в марте 1979 года, во время мятежа дивизии правительственных войск, перешедшей на сторону мятежников. Вслед за ним, опять-таки до ввода войск, погибло еще несколько офицеров. Они, военные советники, первыми ступили на путь в вечный могильный холод, путь, который вслед за ним прошли больше 14 тысяч наших. И потом еще около 6 тысяч - что умерли дома от болезней и ран, полученных на афганской войне.
  Больше повезло тем 49.985 солдат и офицеров, что отделались ранениями. Хотя, может быть, не один из 6.669 человек, ставших инвалидами, еще не раз проклинал судьбу, не упокоившую его на той средневековой земле, куда забросили свою армию кремлевские мечтатели. Из коих, понятно, не погиб никто.
  Отчего такие потери? Плохо воевали? Нет, статистика говорит об обратном. В среднем 40-я армия теряла в день 4 человека. Это, в общем, немного. С точки зрения статистики, конечно, не с точки зрения каждой конкретной судьбы. 0,8-0,9 процента погибших от общей численности Ограниченного контингента, или 2,5 процента от числа участвовавших в боевых действиях. Американцы, потерявшие во Вьетнаме за восемь лет больше пятидесяти тысяч человек, назвали это "неплохим" результатом. Для сравнения: по данным министерства обороны России, за годы Великой Отечественной войны армия, авиация и флот потеряли убитыми, умершими, пропавшими без вести 8.668.400 человек. С учетом попавших в плен из строя безвозвратно выбыло 11.444.100 человек. Между тем, всего за четыре года войны шинели надели 34.476.700 человек - а значит, страна потеряла тогда каждого третьего своего солдата! Какой контраст с афганским походом!
  Нет, потери были продиктованы другими причинами. Уже гибель первых военных советников была их недобрым знаком. "Демократический" режим Тараки, а затем Амина своими действиями уже начал настраивать против себя собственный народ. И советские "кураторы" начали в сознании людей также связываться с арестами людей и расстрелами непокорных крестьян, с террором правительственных комиссаров и подрывом базовых устоев. Большевизм вызывал сопротивление в Афганистане, как когда-то вызывал сопротивление в России - и "советских" все больше ассоциировали с ним.
  Но "советские" упорно держались здесь той политической силы, которая отличалась от любой банальной восточной деспотии только хлесткими фразами про строительство социализма. Фразами, которые раздражали людей еще больше.
  ...Не один человек говорил мне, что ввод русских войск многие афганцы восприняли как вмешательство справедливой и защищающей руки "Белого Царя", который восстановит прежнюю жизнь и даст по мозгам распоясавшимся "хальковцам" и "парчамовцам". И разочарование было довольно неприятным. А каков ответ со стороны застрявшего на родо-племенной стадии исторического развития пуштуна на доставленные чужаками неприятности?..
  ...Уже 25 декабря 1979 года, в день ввода войск в Афганистан, воинский контингент потерял сразу несколько десятков человек. Вначале перевернулась БМП, уступавшая на горном повороте дорогу афганскому грузовику. Кто ездил по афганским горным дорогам, тот знает, как это бывает. Экипаж и десант, всего около десяти человек, погибли. А в 19.33 по московскому времени у Кабула разбился самолет с 37 десантниками на борту. При заходе на посадку машина зацепила вершину горы и взорвалась. Всего же до конца 1979 года погибло 86 человек, из которых 70 составили боевые потери. За 10 лет - больше 14 тысяч убитых и больше 50 тысяч раненых и искалеченных. Из них примерно 10-13 процентов занимали небоевые потери, а все остальные - страшная "заслуга" афганцев. Самым тяжелым был в этом смысле 1984 год - 2343 погибших, в том числе 305 офицеров.
  * * *
  Кто виноват в этих жертвах? Недальновидные партийные вожди? Неумелые генералы? Солдаты, быстро растерявшие навыки цивилизации в войне без правил, без тыла и без пленных? Мы все, которые верили в интернациональную помощь и не знали ее оборотную сторону?
  Когда проедешь по этой ведущей от Саланга вниз, к Кабулу, "дороге смерти"; когда насмотришься на кажущийся бесконечным ряд подбитых советских танков; когда окажешься на передовой вместе с моджахедами, съешь с ними пополам кисть винограда и услышишь веселое: "А, руси, душман будем долбит?"; и когда от самого Масуда услышишь как бы полуизвинение-полусожаление, что "воевали мы не с русскими, а с советскими, помогавшими антинародному режиму", а с Россией он готов на дружбу и даже на военный союз, -
  - тогда спросишь себя: ради чего была та война? Ради чего мы полезли с кулаками в страну, и без всяких "апрельских революций" дружественно настроенную? Достаточно внятно для мусульманского государства ориентировавшуюся на кремлевскую политику? Ради чего мы положили здесь столько людей?
  Сегодня Афганистан привычно величают "нашей общей болью". Это неверно. У нас боль не общая. Но еще важнее другое. Вслед за "общей" болью незаметно и тихо в массовое сознание внедрено и понятие общей вины. Именно так подведен итог войны, которую уже дежурно называют позорной. Именно так подведен итог тех тысяч жизней, которые отлетели в мир иной в том краю Аллаха, о котором, кажется, забыл и Он сам.
  Но не слишком ли просто?
  Виноват ли немецкий солдат, что дошел до Волги, покорив по пути всю Европу и часть Африки? Поставьте на его место солдата русского - и увидите: нет. Ему приказали - он дошел. Хороший солдат.
  Виноват ли русский солдат в том, что служил под Кандагаром? Виноваты ли в своей гибели десять человек экипажа и десанта той боевой машины, что перевернулась в самый первый день ввода войск, уступая на горном повороте дорогу афганскому грузовику? Виноват ли солдат в том, что получал приказы - и вынужден был убивать, дабы не быть убитым самому?
  Может быть, неправедна была месть тех, кто видел, что осталось от девушек-телефонисток на узле связи, захваченном "духами", тех, кто поседел, представив, что должны были испытать девчонки в свои последние часы? Может быть, не надо было пробиваться за телами подполковника Каламурзина, майора Здоровенко и переводчика Газиева, забитых камнями, а затем расчлененных на мелкие части и разбросанных по склонам гор еще вчера подшефными, а сегодня мятежными солдатами дружественной кабульской армии? А как должны были вести себя те, кто находил трупы друзей, истерзанные изуверскими пытками?
  Да, было в Афганистане всякое. И пьяный боец, бросающий гранату в дукан, где ему не отдали джинсы, и вертолетчик, накрывающий бортовым залпом целый кишлак, и расстрел ограбленных мирных караванщиков, чтобы не оставлять свидетелей...
  Но статистка определенна: то, что называется военными преступлениями, находилось в пределах той нормы - пусть "нормы", - которая неизбежна на любой войне. Ведь сама война - преступление, а присутствие солдата везде и всегда вызывает инциденты - тем более присутствие его во враждебной стране. Тем более - присутствие солдата в стране, где у него не было тыла, где контролируемая им территория ограничивалась площадью подошв его сапог.
  Солдат не получал в Афганистане двойной зарплаты. У него не шел год за три. У солдата не было собственного помещения, где можно было бы коротать душные ночи в обществе подчиненной прапорицы. Он не имел доступа к полковым складам, содержимое которых при нужной сноровке легко превращалось в хрустящие доллары. Он не ввозил в Россию контейнеры добра и не перебрасывал наркотики.
  ...Солдат ничего не имел от Афганистана. Агрессор - не он. Он - жертва.
  Но кто-то ведь виноват в том, что солдат ТАМ оказался?..
  * * *
  Про Афганистан почти не написано честных книг. Про него не снят свой "Апокалипсис" или "Взвод". Про него почти не вспоминают правители.
  И уже никто не расскажет о страхах молоденького снайпера, заброшенного на горную тропу и стреляющего в каждого, кто пройдет по ней - потому что он не знает, "дух" это или мирный поселянин, но уверен, что если он не выстрелит первым, то скорее всего не доживет до рассвета. Никто не покажет, как бегут уцелевшие бойцы выносного поста, виляя между камней, чтобы спастись от пулевых горячих жал, бегут к той площадке, куда должен прилететь вертолет - но может и не долететь... Никто не напишет о сержанте-санинструкторе, обмывавшем мертвые тела перед отправкой на Родину и сошедшем с ума...
  А сколько по закрытым поначалу армейским сводкам проходило сообщений о великом солдатском героизме! Оставались в одиночку в прикрытии без надежды уцелеть. Закрывали собой офицера. Подрывали себя вместе с врагом. Погибали, унося тела товарищей с поля боя...
  Отчего же этой правды о войне нет в нашем массовом сознании? Почему она осталась в нашей памяти лишь в образе дешевых агиток, снимавшихся порой прямо у ворот советского посольства? Отчего только пара газетных публикаций была посвящена тем ребятам, что попали в плен и, запертые в тюрьме в пакистанском тылу, подняли восстание и двое то ли трое суток держали безнадежную оборону, пока их не разметали артиллерией?
  И в итоге в нашем нынешнем представлении об Афганистане старательно и хитро повязаны одной кровью едва не захлебнувшийся однажды в собственной блевотине член политбюро - и университетский студент, взятый с третьего курса переводчиком и взорвавший себя последней гранатой вместе с двумя офицерами из окруженного штаба батальона. Приравнены друг другу изможденный весом геройских звезд генсек и юный старлей, вчера обмывший новую звездочку на погоны, а сегодня павший в рейде под Джелалабадом. И потому у нас сегодня нет виновников афганской войны. Оказалось, что все были против - и резиденты, и послы, и генералы, и аналитики. "За" были только четверо политбюрошных боссов, давно упокоившихся в близких окрестностях мавзолея.
  Отчего же так?
  Ответ прост.
  Войну начинают не солдаты. Ее начинают политики. И когда она кончается поражением, первая мысль ее истинных виновников - возложить вину на солдат, на армию, на страну. Тогда собственная вина становится такой малюсенькой, что немного хитрости - и ты уже можешь изобразить себя жертвой.
  Никто не знает, что искали кремлежители в Афганистане. Но искали там чего-то - ОНИ. Не мы. Не солдаты. Не их матери. Не народ. И нельзя, чтобы сегодня мы несли с НИМИ общую ответственность. В этой общей ответственности их вина растворяется. Исчезает.
  А как только виноватыми становятся все и никто - новые политики начинают что-то нести про общие НАШИ ошибки. Но не о них, а о нас будут в этом случае вновь писать: "Выполняя боевое задание, верный военной присяге, проявив стойкость и мужество, погиб..." Это для нас определят комплект: "гроб, ящик цинковый, ящик деревянный - для перевозки, опилки, две новые простыни". Это нас будут прикрывать сеткой для крепежки грузов, и неплотно закрывать люки, чтобы в грузовом отсеке было холоднее...
  А потом, когда все кончится, они вновь скажут: "Мы ВСЕ виноваты". И - по кругу?
  * * *
  Самое обидное - что все эти жертвы были напрасными. "Обкатав" армию в горной войне, мы тут же ее распустили. Солдат отправили на дембель, офицеров начавшиеся реформы вывели в отставку. Вместо злой и ядреной опытной армии мы получили злых и ядреных гражданских, приведенных ходом времени частью в коммерсанты, частью в охранники, а частью - в криминал.
  И уроки Афганистана оказались быстро забытыми. Несколько мемуаров, несколько тактических наставлений для военных академий проблему не решали. И в Чечне уроки войны пришлось учить снова, Расписываясь кровью в ведомости оценок...
  И еще в одном обстоятельстве война оказалась напрасной. В итоге ее Афганистан не принял ни нашей жертвенности, ни нашей помощи. Он предпочел остаться в своем, пусть и средневековом, укладе жизни. И главное: этой некогда дружественной страной, без всякой интервенции находившейся под нашим влиянием, правит теперь человек с автоматом - открыто враждебный нам.
  * * *
  Чайхана на краю пыльной площади в Джабаль-ус-Сирадже кажется перенесенной в наш мир из книг про Ходжу Насреддина. Из всего, что достигло человечество за последние шестьсот лет, здесь наличествует - когда наличествует - только электричество. Да автобусы за окном. А в остальном все так же, как было при Тамерлане. Толстый, отдувающийся чайханщик с явной шельмой в глазах. Обязательный мальчишка-помощник, бодро разносящий чайники посетителям. Запах прогорелого жира, лепешки из жесткого теста, помосты с убогими ковриками, на которых здесь сидят, желтые пятки скрещенных ног. Ревущий за окном ишак. Стойкий запах выгребной ямы...
  Мне, конечно, никогда не понять их, сидящих вокруг меня. Я для них - чужой, "франк", неведомо как оказавшийся на караванной тропе правоверных, и они косятся на меня в некотором недоумении. Они для меня, да и все вокруг - кадры из ожившего фильма из средневековой истории Востока...
  Но затем в чайхану входит человек. Время намаза, и он аккуратно расстилает свой молитвенный коврик и встает на колени, обратившись к Мекке. Однако кое-что у него не так. Даже я, "неверный", сижу здесь разувшись. А он молится, не сняв обуви и не омыв ног, как того требует исламский канон. И никто ему ничего не говорит.
  Это человек в военной форме.
  И он - главный ныне в этой стране...
  Житель нынешнего Афганистана - человек с ружьем. Точнее, с автоматом. Практически каждый кишлак ощетинивается вооруженными заставами. Многие водители держат в кабине АК. Постоянно встречаются то ли подразделения, то ли банды разнообразно одетых мужчин с подчас очень старым, но всегда безупречно ухоженным стволом у пояса. Мальчишки - и те во многих местах вооружены и помогают взрослым нести дозоры.
  Правда, сегодня на контролируемой талибами территории наводится какой-то жесткий порядок. Но через голову не прыгнешь - ни один режим в Афганистане никогда не сможет разоружить все эти тучи гордых пушутнов-кочевников, для которых оружие - более непременный атрибут, чем подчас штаны. А здесь, где то и дело прокатываются волны наступлений то талибов на Масуда, то Масуда на талибов - без автомата, кажется, нет ни одного мужчины.
  * * *
  ...Два трупа задержались тут еще с того, прошлого наступления талибов. Чужих воинов подсекли автоматной очередью на скале, куда они зачем-то забрались. Не знаю, мне лично их не видно, хоть местные деревенские аж приседают, пытаясь показать мне где-то там, наверху белеющие одежды убитых.
  - Масуд бил, Масуд бил, - повторяет по-русски традиционно закутанный в одеяло моджахед, дружелюбно, но с вызовом поглядывая на меня.
  Мальчишка лет десяти, - может быть, сын его, - взяв автомат, свободно идет по стволу танковой пушки. Танк накренился у самого края обрыва, так что под пушкой уже бесится горная река, но мальчишке это нипочем. Для него танк был здесь всегда. Еще когда его подбили у советских.
  Это Афганистан сегодня. И здесь многие знают русский...
  Наш уход не успокоил Афганистан.
  1991 год - вождь "Исламского общества Афганистана" Раббани, "Наблюдательный совет" Масуда, "Исламская партия Афганистана" Хекматиара, "Партия исламского единства Афганистана" Акмари и Халили, ряд других группировок борются против армии Наджибуллы и Дустума.
  1992 год - Дустум бросает Наджибуллу, режим рушится, все группировки судорожно закрепляются на захваченных к этому времени позициях.
  1993 год - Хекматиар обрушивается на Раббани и Масуда, шииты из "Партии исламского единства" нападают на них же; Дустум сидит на севере и предлагает свои войска в качестве разъединительной силы; Хекматиар разворачивает небезуспешные боевые действия и против Дустума.
  1994 год - Хекматиар уже в союзе с Дустумом наступает на Кабул, где обороняются Раббани с Масудом; одновременно Дустум атакует войска Масуда в провинции Баглан и продвигается на восток вдоль афгано-таджикской границы.
  1995 год - на сцене появляются никому до того не известные талибы, заявляющие, что "пришли в мир распространить мусульманскую веру, служить слову Господа, установить закон шариата и исполнять волю Создателя". Даже "бешеные муллы в Кабуле", как Дустум назвал однажды правительство Раббани - Масуда, поначалу деморализованы. Дустум начинает помогать талибам, в частности, ремонтируя им самолеты в Кандагаре и предоставляя им экономическую помощь".
  В ходе дальнейшего натиска талибы громят Хекматиара, шиитов Халили, а в сентябре 1996 года захватывают Кабул. И тогда Дустум, Масуд и Рабани объединились против них.
  ...Типичный в те времена афганский сюр: на фоне гор и разнообразно вооруженных моджахедов на переговорах в масудовском лагере встречаются и целуются два выпускника советской Минской военной академии. Один служит у Дустума, другой у Масуда... Э-эх, родился ли в Афганистане свой Шолохов?
  Впрочем, только не на Востоке могли бы забыть все предыдущее...
  * * *
  Когда талибы взяли Кабул, они устремились на север по дороге на Саланг - Мазари-Шариф. На перевале их встретил лично Дустум и объявил, что через туннель он их не пустит. Пока те переминались на месте, решая, как быть, на них с тыла рухнули "львы" Масуда, и талибы стабилизировали оборону лишь у порога столицы.
  И вот теперь Ахмад Шах хотел дожать врага, и у меня был шанс посмотреть на это непосредственно на линии фронта...
  Но сначала надо встретиться с ним самим в одном из его военных лагерей.
  Когда на КПП было объявлено, что русский хочет встретиться с Ахмад Шахом, изучающие взгляды его боевиков обратились на меня. Но они и сами были хорошим предметом для изучения. Подтянутые, ладные, бородатые, уверенные в себе, они сразу производили впечатление победоносного воинства. Здесь мало было той разношерстности в одежде, которой отличаются воины других афганских армий - основная масса была одета не в национальный наряд, а в хорошо пригнанный камуфляж. Как ни забавно - гэдээровского производства. То есть антикоммунистические моджахеды Масуда одеты в форму Национальной народной армии исчезнувшей ГДР! Господи, а было ж сколько выпито с теми гэдээровскими солдатами в такой же форме. Мать история, как же ты прыгаешь!
  Да, масудовское логово производит впечатление. Первое сравнение - Запорожская Сечь. Рядом суетится городишко, но "масуды" живут вне его - своим "куренем". За забором, кучно, хотя и в обычных домах, а не, скажем, в палатках. Женщин нет, нет быта. Скотина, мотыга - по ту сторону военного бытия. Зато вооружены все и все - словно на дежурстве.
  Впрочем, так и есть: время от времени в лагерь или из лагеря отъезжает машина, наполненная бойцами, - и не надо большого воображения, чтобы представить себе, как ездили они отсюда не с талибами воевать, а нашим засаду на дороге в Саланг устраивать. Хотя... Что там представлять. Достаточно поглядеть: вся дорога - стратегическая дорога от Кабула на мирный север и далее на СССР! - вся она в плешинах заделанных воронок. А по обочинам поникли остовы наших убитых танков, грузовиков, бронемашин...
  Дорога Смерти.
  "Масуд бил..." Масуд продолжает бить. После краха союзника, армии генерала Дустума, "панджшерский лев" в одиночку продолжил войну против талибов. Как много раз в прошлом, он выпрыгивал из своего ущелья, ударял лапой по стратегической дороге Кабул - Саланг, и новые убитые люди и танки оставались на ней. В прошлый раз, осенью, когда здесь шли на север опьяненные взятием Кабула талибы, - жестокие от опытности восемнадцатилетних битв бойцы Масуда отрезали их в этих ущельях, и разом искрошили больше тысячи человек...
  Дисциплина у "масудов" железная. Никакого, разумеется, спиртного. Даже курить здесь Ахмад Шах не рекомендует. Всего лишь - но, как сказал мне один из командиров, к "рекомендации" этой лучше относиться, как к приказу. И то - когда увидишь, как вскакивают эти много чего повидавшие рубаки, едва в комнату входит Вахит, начальник секретной полиции Масуда, понимаешь, куда делись все недисциплинированные...
  Зато сам Масуд - воплощенная тишина и корректность. Та самая корректность, когда сила, угроза и власть в твоих руках настолько велики, что можно позволить себе полное спокойствие по отношению к человечкам.
  Ахмад Шах, прозванный за удачу "Счастливым" - "Масудом" - знаменит едва ли не больше всех бывших "душманских" командиров, воевавших против советских войск. Сегодня какой-нибудь заляпанный его танкист угостит русского виноградом, уважительно окунув кисть ягод в ведро с водой. Помыл, значит. Но когда-то именно Масуд болезненно надавливал своими изящными пальцами на главную артерию и главный нерв советского ограниченного контингента - дорогу от Кабула в СССР. До сих пор она усеяна памятниками чьей-то безвременной гибели - как сорванная взрывом танковая башня с номером "540" перед Джабаль-ус-Сираджем...
  "Панджшерский лев" - так его прозвали в Афганистане. Из Панджшерской долины его все девять лет войны не могли окончательно выкурить советские войска. Теперь не могут выкурить талибы. Хотя они подобрались к этой цели куда ближе, чем когда-то мы...
  Масуд, как считается, обладает некрупной, но более боеспособной, чем талибская, армией, которая берет не силой и массой, как те, а выучкой и опытом своих бойцов. И прежде всего командиров: в войсках Масуда действует принцип, по которому командирами прежде всего становились те, кто выделялся на поле боя, совершал подвиг, наносил наибольший вред неприятелю.
  В боях с кем они все эти подвиги творили, ясно. И когда тебя просят подождать, пока Масуд не проведет совещание со своими командирами, и в саду его особняка рядом с тобой собираются прокаленные бородатые, с явственно источаемым запахом убийств моджахеды, и искоса поглядывают на тебя, и чему-то усмехаются - ты испытываешь запоминающиеся ощущения... Постояв однажды под зрачком автомата, ты потом всегда узнаешь эти оценивающие взгляды людей по ту сторону этого зрачка. Когда таким взглядом тебя ощупывают десятки вооруженных людей - это, да, производит...
  Словно сидишь в клетке со львами - когти у этих зверей покуда убраны, но от мягких лап явственно тянет запахом крови...
  Впрочем, сейчас они не опасны. Сегодня Масуд ищет союза с Россией. Но я напоминаю ему:
  - Скажите... Вы же образованные люди. Вы прекрасно видели, что советские приходили тогда в Афганистан не как покорители, колонизаторы, грабители, а скорее как помощники и строители - об этом все свидетельствует в стране. Почему вы с нами начали воевать?
  - Потому что советские пришли на нашу землю как агрессоры, - ровно и словно бы даже заученно отвечает Масуд. - Мы стали бороться за свою свободу, за независимость, против иностранной агрессии. Вы тоже воевали с немцами за свою свободу. И мы не могли не воевать с советскими...
  Но это - прошлое. Что касается наших нынешних отношений, то между нами, когда существовало правительство Раббани, уже существовали вполне естественные, даже дружеские отношения. Не вижу причин, почему бы им не оставаться такими же и дальше...
  - Это не ответ, - нагло заявляю я (ничего, в свой туалет он меня уже пускал, так что командирам своим на съедение не бросит). - Прекрасно же понимаете, что это не было агрессией. Тем более - против вас лично.
  Масуд поднимает глаза.
  - Хорошо, вот что я скажу частным образом. Мы воевали не против русских! Мы боролись против созданного советскими манипуляциями антинародного режима НДПА. Это же террористы были! Они нарушали наши обычаи, совершали убийства, насилия. Над целым народом насилие! Особенно против интеллигенции НДПА свирепствовала. А советские пришли их поддерживать, по сути, покрывали этот преступный режим. Ваши слепые коммунистические вожди за своими идеями реальности не видели. Они просто не на тех поставили! Если бы они поддержали не НДПА, а ее противников, то и сегодня, возможно, оставались бы в Афганистане в качестве советников, строителей, разработчиков ресурсов.
  - Но сегодня НДПА уже нет. Значит ли это, что в случае вашей победы отношения между нами и вами могут стать хорошими? Может быть, даже союзными?
  - Почему бы и нет? Понимаете, мы же тогда боролись с советскими. Но их больше нет, нет больше того государства, которое пришло нас покорять. На его месте возникла новая страна - Россия. А с Россией у нас никогда не было плохих отношений - ни до ее революции, ни после нашей. Так что союз вполне возможен.
  - И военный?
  - И военный тоже. А что такого?
  Как, должно быть, ему хотелось сказать эти слова не простому журналисту, а кому-нибудь из серьезных, ответственных лиц России. Но не было их рядом. Ответственные вовсю ту самую Россию делили...
  
  * * *
  ...Зенитный пулемет распарывает барабанные перепонки. С отвычки я даже пригибаюсь, хотя стреляют свои - загорелый дочерна моджахед в пуштунской чалме, что стоит в кузове грузовика, куда льются гильзы из двух стволов.
  В следующую секунду становится понятно, что - мимо. В нарастающем гуле из-за скал выныривает "МиГ-21" со своими треугольными крыльями. Бог мой, я ж мог иметь отношение к его производству! После школы, на 30-м заводе, я ж лично отвечал в лаборатории за проверку отдельных деталей вооружений. Вон "балки", например, к которым ракеты подвешиваются - прогон по 31 позиции... Вон они, и сейчас на них что-то подвешено...
  ...Сильный рывок сбивает меня на землю. Заниматься воспоминаниями здесь вредно для здоровья, и маленький афганец в нашем танкистском шлеме затаскивает меня в щель между своим танком и глиняным дувалом. Рядом грохают разрывы.
  Пулемет замолкает. Убили? Нет, ленту перекосило. Что-то "дух" долго с ней возится... Вон уже и самолет возвращается. Черт, умел бы я этим устройством пользоваться, помог бы... Не тому в солдатах учили...
  Но нет, загавкал снова. Поздновато, впрочем - самолет уже нырнул за скалы.
  Ахмед, командир подразделения на этом блок-посту - по рангу ближе к нашему взводному, кажется, - на сложном английском кричит, что левее нас масудовские бойцы хорошо продвинулись к Кабулу. Вроде бы даже аэродром в Баграме взяли.
  Значит, нашего летчика-налетчика, из-за которого я теперь грязный, как чушка, в плен захватят?
  - А мы-то почему стоим? - недипломатично спрашиваю в ответ.
  Ахмед смотрит на меня, как на дурака.
  - У басмачей, - ей-Аллах, так и сказал: "басмачей"! - там же блок-пост. Нас эти скалы разделяют и мы друг друга не видим. Поэтому мы по ним не стреляем, а они - по нам. А если мы выдвинемся, они ж нас увидят, начнут стрелять...
  Видя, что я так и не въезжаю в эту логику, добавляет:
  - Да ничего. Они сами скоро снимутся. Наши же слева продвинулись. Им теперь отступать придется. А там за перевалом - уже Кабул...
  И тут возникает очередной афганский сюр. Из-за скал, с талибской стороны, выплывает автобус, набитый людьми. Гражданский, рейсовый! Кабул- Пули-Хумри - Ташкурган - Мазари-Шариф. Пассажиры выглядят вполне спокойно. Шофер останавливаться не собирается - какие там досмотры, шпионы, диверсанты, вы о чем? Зрелище из "Кина не для всех": еще воронки чуть ли не дымятся, какой-то из наших воинов демонстрирует найденный громадный осколок, вокруг - поломанные квадраты разрушенных домов и дувалов покинутого поселка, танк нервно пушкой дергает, за нами "Луна" рокотнула, куда-то в сторону Кабула полетела - а мимо всего этого степенно рассекает рейсовый автобус, словно взрослый дяденька проходит во дворе через ватаги играющих в войну детишек!
  Представляю: немцы в Снегирях окопались, наши напротив, а рейсовик "Истра - Тушино" знай себе спокойно по расписанию дефилирует...
  Однако, фронт...
  
  * * *
  Нет, Масуду так и не удалось вернуть потерянную столицу. И уже, видимо, никогда не удастся. Почему его "львы" остановились? Возможно, в ответе на этот вопрос кроется и секрет последующих успехов талибов, и последующей их победы, и краха Дустума...
  И ответ, кажется, прост. Пока Масуд воевал Кабул, Дустум держал на Саланге и в Пули-Хумри целый корпус. Скатиться с перевала и ударить Ахмад Шаха в спину - ничего не стоило. И на не забывающем ничего Востоке тот не мог не учитывать такой вариант. А потому держал серьезные силы в собственном тылу. И на Кабул их уже не хватило...
  А ведь возьми они вдвоем тогда Кабул - и не было бы затем бегства Дустума, взорванных проходов в Панджшер, потерь перспектив на возврат к власти. Не было бы, возможно, и талибов: взятие столицы перевернуло бы политическую ситуацию, сопротивление неизбежно оживлялось, законное правительство возвращало государствнные прерогативы. Да и Пакистан с США, не исключено, отказались бы от поддержки дискредититрованной группировки и начали бы искать себе нового союзника.
  Но не смог Масуд тогда взять Кабул...
  Вот тогда-то талибы и выиграли войну стратегически.
  * * *
  Это была гениальная идея - назвать очередную оппозиционную группу "талибами": для афганцев поначалу это звучало так, словно их сыновья пошли в бой, чтобы живым укором заставить своих неразумных, утонувших в войне отцов принять мир. Никто не мог поначалу адекватно ответить на этот "поход детей".
  Однако постепенно выяснилось, что "дети" - вполне обученные и продвинутые в военном плане моджахеды, с опытом войны против советских, с включением пакистанских офицеров и инструкторов, не нуждающиеся в деньгах. Они, как говорят в Афганистане, не столько завоевывали, сколько покупали территории, покупая полевых командиров и местные ополчения-милиции. Результат: сегодня они захватили процентов 95 территории страны и загнали последнего из своих противников, Масуда, в такую дыру, где он уже не представляет реальной военной и политической угрозы.
  Такие победы в современном мире - а за прежним "Северным альянсом" стояли Узбекистан, Таджикистан, Киргизия и Россия - на кондачка не делаются. За талибами должен быть кто-то, кто перевешивает не только прямую военную и материальную помощь России и ее бывших республик, но и в состоянии гасить внутреннюю оппозицию талибам в Афганистане.
  Кто же?
  В качестве основной поддерживающей талибов силы что аналитики, что участники событий традиционно называют Пакистан. Ни для кого не секрет, что в пестовании талибов изначально принимала участие пакистанская военная разведка, а имя ее бывшего руководителя Хамида Гула время от времени всплывало среди афганских событий. Ни для кого не секрет и снабжение талибов из пакистанских арсеналов. К тому же еще осенью 1996 года Ахмад Шах предъявил общественности больше трех десятков пакистанцев, плененных в боях за Чарикар.
  Сегодня-то Пакистан затих, поняв, видимо, что плетью обуха не перешибешь. А раньше он бурно отрицал свою причастность к "студенческому" натиску. При этом раскрывая других "спонсоров". Скажем, ни кто иная, как Беназир Бхутто, еще в бытность свою премьер-министром Пакистана открыто заявила, что движение "Талибан" было создано на американские и саудовские деньги. По словам другого информированного специалиста по данной теме Бархануддина Раббани, военную помощь талибам оказывает Пакистан, финансовую - Саудовская Аравия, а всех их благословляет Вашингтон, так как они выступают против иранского влияния в этом регионе.
  Официальных возражений не последовало.
  В самом деле - Штаты за последние годы навязались в соседи всему миру и торчат под окнами, высматривая, куда под шумок можно влезть. Странно было бы упустить шансы, предоставленные афганской баламутью. Не Россия ведь.
  К тому же выигрыши для американцев однозначные. При победе талибов они получают дополнительное влияние на все более крепнущую в последние годы Организацию экономического сотрудничества (ОЭС) стран Передней и Центральной Азии, куда наряду с Турцией, Ираном и Пакистаном входят ныне Афганистан, Азербайджан и республики бывшей советской Средней Азии.
  Между прочим, рынок, сравнимый с европейским - больше 300 миллионов человек, - но неизмеримо более богатый сырьевыми ресурсами. И еще это регион транзита - с севера к теплым морям, из Персидского залива и на север, и в Европу, из Европы - в Азию и на Восток, а из Средней Азии - к океану, по которому можно дешево доставлять ресурсы к растущим потребительским рынкам Дальнего Востока и Тихого океана.
  Во-вторых, Штаты через талибов получают шанс непосредственного проникновения в Центральную Азию. В-третьих, США нависают и над Ираном, все стратегические и политико-экономические перспективы которого сразу сильно тускнеют.
  Однако и это - неполное объяснение феномена "Талибан". Чтобы оно стало полным, в рассмотрение необходимо взять еще и нашу Среднюю Азию.
  Да, ее нынешних лидеров серьезно насторожил пример несчастного Таджикистана, подвергнутого росту религиозного самосознания. Однако ответы на проявившиеся в таджикской истории вызовы уже получены и отработаны. И потому все большее значение приобретают интересы. А они и у Ташкента, и у Душанбе, и у Бишкека, и в первую очередь у Ашхабада надежнее всего могут быть обеспечены... талибами!
  В свое время Туркмения подписала с Дустумом договор о поставке в контролируемый им регион электроэнергии. Но потом сюда продвинулись талибы и вступили в войну с Дустумом, сначал отодвинув его, а затем и выгнав. Что продолжала делать Туркмения? Правильно: гнать ток по чужому договору уже талибам!
  И будет. Ибо все, чем после распада СССР занималась эта республика на своих южных границах - это развитие коммуникаций. Переговоры с Пакистаном о поставках электроэнергии (с многозначительным примечанием: "Линия должна пройти по территории Афганистана, однако пакистанская (!) сторона уже заявила о готовности гарантировать ее сохранность"!) Переговоры с Японией о переброске ей газа через Афганистан и Пакистан. Соглашение о строительстве железной дороги на пакистанский порт Карачи. Опять переговоры о переброске нефти и газа к пакистанским портам - на сей раз с включением Узбекистана и Казахстана. Открытие автотранспортного коридора через западный Афганистан. И так далее.
  Ниязов слишком многое поставил на обеспечение выхода своей страны к Индийскому океану. Туркмения не участвует в совещаниях военных, посвященных талибской угрозе. Еще бы: "Талибан", с вырастающими за его спиной Пакистаном, Саудовской Аравией и США, - самая удобная для Ашхабада сила в Афганистане.
  Впрочем, речь не об одной Туркмении. Скажем, узбекские интересы во многом расходятся с туркменскими. В политическом смысле талибы для Ислама Каримова куда менее желанный партнер, нежели Дустум, когда-то своим существованием гарантировавший спокойствие узбекской границы. Но в экономике Каримов подчинен тому же вектору, что и Ниязов. Решение афганских проблем, подтверждает узбекский президент, "необходимо для обеспечения выхода Узбекистана к Индийскому океану и Персидскому заливу, в чем нуждается экономика республики".
  А теперь, когда талибы вышли на его границы, и ведут себя очень смирно и миролюбиво - не самая ли пора примириться с их наличием в качестве соседей? Ваххабиты? Зато масса материальной пользы!
  Транзит к теплым морям - самая настоятельная необходимость для всех стран Центральной Азии. Газ и нефть Туркмении, золото и химия Узбекистана, серебро и уран Таджикистана, цветные и черные металлы Казахстана и Киргизии, сельскохозяйственные культуры и драгоценные камни - все это требует вывоза. А транзит через Россию и дорог, и сопряжен с унизительной для всевластных местных лидеров политической зависимостью.
  Вот и получается, что в общих интересах прилегающих к Афганистану стран - победа талибов, четко и ясно давших понять, что не собираются делиться контролем над страной ни с кем, и опирающихся при этом на подавляющее национальное большинство страны - пуштунов.
  И это заставляет взглянуть на ситуацию по-новому. Лоскутный Афганистан, клочья которого рвут друг друга, крушат инфраструктуру, режут пути, уничтожают имущество - он такой никому из соседей не нужен. Даже если признать "Талибан" инфернальным злом и при помощи волшебной палочки ликвидировать - Афганистан всего лишь вернется к прежнему состоянию войны всех против всех. Но ради всех экономик Центральной Азии кто-то должен победить! А поскольку реальных надежд на то, что кто-то одержит верх над "студентами", то есть над пуштунским большинством - ни у кого нет, то вполне мыслима ситуация, в которой Ташкент умоет руки в ходе очередного наступления талибов, масудовские самолеты в Таджикистане вдруг "сломаются", а по "автотранспортному коридору" из Туркмении к талибам поедет уже не хлопок, а модернизированные украинские танки Т-80 УД.
  И Масуду порекомендуют покориться, примут с родственниками, соратниками и немногочислеными интеллигентами в качестве эмигрантов. Талибов при этом разве что попросят в ответ особо не буйствовать в земле побежденных - а впрочем, что такое еще одна резня за двадцать три года гражданской войны?..
  А за такую услугу талибы могут и воздержаться от экспорта ваххабизма через Пяндж и Аму-Дарью. Не делают же они этого с Туркменией. Они, в конце концов, тоже не заинтересованы в том, чтобы курочка, несущая золотые яйца и отправляющая их по афганскому транзиту, резала, как Таджикистан, сама себя...
  Любая верховная власть в Афганистане всегда была именно верховной - ей отдавали должное, но ее никогда не пускали к себе. "Труба", транзитный путь, проложенный по лоскутам племенного феодализма, - дело заведомо ненадежное. Внешняя сила послушание этих "лоскутов" не обеспечивает - опыт Англии и России доказал это. Вот талибы и были изобретены в качестве той внутренней силы, которая, как некая исламская СС, сможет под предлогом защиты идеологии навязывать вооруженной рукой общие правила игры и карать непослушных.
  И в этом смысле средневековые фанатики-талибы играют исторически даже... прогрессивную роль для своей страны.
  Роль объединителя.
  * * *
  На Востоке не любят слабых. Ты показал слабину - тот, кто от тебя зависит, уже поглядывает, как бы это использовать в своих интересах.
  Но на Востоке не считается грехом передаться сильному - возможно, ценой передачи сильному нужного тому слабого. "Машалла" - значит, на то была воля Аллаха, как верно и то, что сильный не стал бы сильным без воли Аллаха.
  То, что талибы все побеждают и побеждают, в Афганистане говорит многим, что им действительно помогает Аллах. Недавнее нападение Масуда на их колонну тоже в немалой степени диктовалось желанием убедить хотя бы своих бойцов, что это не так. Религиозный фактор не надо переоценивать, но в сочетании с фактором менталитета он многое способен изменить.
  Аллах больше не хочет Масуда - но чего же он хочет?
  Совершенно ясно, что долгое время сопротивляться в одиночку Масуд не сможет. Он, конечно, почти неприступен в горах, но и там его в принципе можно достать. Кроме того, Масуду нужны выходы в мир - хотя бы для того, чтобы продать очередную партию своего лазурита и накормить-обуть-вооружить армию. Война - удовольствие дорогое. Наконец, отступление в теснины Гиндукуша подрывает экономическую базу масудовской власти - говоря наукообразно, его налогооблагаемая база уменьшится почти до невидимости. В конце концов режим талибов будет укреплен, а Масуд превратится вновь в злобного душмана-сепаратиста, усеивающего транзитные трассы трупами.
  И рано или поздно эту проблему талибы решат окончательно.
  Сегодня Масуд еще продолжает войну с ними в качестве последней регулярно организованной вооруженной силы. Но он же ведет с ними и переговоры. В Афганистане союзы недолговечны и ни в коей мере не ценнее собственной выгоды в случае, если таковую принесет разрыв.
  Поэтому Масуд будет воевать лишь в той мере, в какой талибы будут покушаться на его безраздельные права в Панджшере. В частности, на право иметь собственную армию. Но он и сам прекрасно знает, что долгое время сопротивляться в одиночку не сможет. Потому Масуд с талибами сразу замирится, если те признают его "автономию". А чтобы позиции на этих переговорах были сильнее, "панджшерский лев" и высовывает время от времени свою когтистую лапу, рвет в кровавые ошметки стратегические артерии талибов, а потом вновь набирает на телефоне номер их вождей...
  * * *
  А Россия?
  А с Россией все. Та война отомстила нам. Нам теперь долго не удастся вставить сколько-нибудь веское слово в афганские события. Как бы ни подавал знаки Масуд.
  Просто мы вывезли Афганистан вместе с нашими мертвыми. Война отомстила тем, что враждебный человек с автоматом оказался внутри нас самих. И Афганистан добрался до нас метастазами Таджикистана, Абхазии, Приднестровья.
  Чечни.
  Одного только жаль. Ведь тогда, в пустыне на этом простреленном "МАЗе"... Это ведь была еще не моя остановка. Старик просто достал какую-то коробочку с маленькими зелеными шариками и бросил часть из них себе в рот. Какой-то наркотик. А потом он сказал:
  - Москава - карош. Русия карош. Ахмад Шах карош. Талиба - палох.
  После чего снова пришпорил своего бронтозавра...
  Но "Русия" очень долго не вернется к нему. Может быть, уже никогда...
  1997
  
  В ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ МЕСТО МАНЬЯКУ
  
  Это жена была, которая первой сказала:
  - Не мог бы ты обойтись без своих "педерастов"?
  А надо сказать, что у меня никаких педерастов нету. Ни своих, ни чужих. Если не считать Шинигами. Но и его у меня, во-первых, тоже нету, а во-вторых, он не педераст. Но не могу же я ругаться словами: "японский бог Шинигами"! Вот и приходится употреблять медицинские термины. Да и слово вполне цензурное. Даже кто-то из литературных героев его произносил.
  Но не подумайте, это я не литературную образованность свою хочу подчеркнуть. А только лишь желаю объяснить, почему я не могу назвать педерастами всю эту толпу, которая сегодня набилась в вагон на "Баррикадной". Да и было бы то погнушением против истины - в толпе ведь находились и женщины.
  Так что назвал я их "эрастами". А кем их еще и назвать, если после их самовпихивания в транспортное средство оное поехало так, что чуть не цеплялось за стенки тоннеля?
  А стоял я, надо сказать, в любимой позиции: у двери, читая газетку.
  То есть это я раньше читал газетку. Покуда толпа этих потных эрастов не решила напомнить мне о мягкой прелести советской страшилки про нейтронную бомбу. И стишок про оную же, после которой "школа стоит, а внутри - никого".
  Словом, не удалось мне дочитать занимательного иносказания про нынешний футбол и за каким фигом бразильцы приехали к нам играть при минус десяти. Свернул я газетку трубочкой и опустил ее туда, где ее одновременно могут удерживать оба кулака.
  Не знаю, замечал ли кто-нибудь, но наукой давно установлено, что делать это оба кулака могут аккурат в районе причинного места. Причем установлено также и почему они это могут именно там: по наиболее распространенной гипотезе, это чтобы мужчины могли аккуратно писать. Правильно ставьте ударение.
  Зачем руки такой же длины даны и женщинам, наука понять пока не может. Я же понял, но не скажу.
  Но все это присказка.
  А далее было то, что, подумав некоторое время о многолюдстве эрастов и необходимости возобновления производства нейтронных боеприпасов, я против воли вернулся мыслями к родной лавке. Которую аккурат только что покинул, и, по всей логике, думать о ней уже было вовсе незачем. И так там провел часов семь подряд.
  И только я начал размышлять, можно ли отнести к эрастам босса Серегу, так долго вынудившего сегодня работать, или же его нельзя к ним отнести, потому как он-то домой поехал на "мерседесе"... -
  - как заметил острый взгляд, кинутый на меня какою-то девушкой.
  Так себе девушка, надо сказать.
  Не то, чтобы я был в жизни особым привередой, но скопище эрастов вокруг к эротическим фантазиям никак не располагало. И на представительницу противоположного полы ныне можно было взглянуть без примеси тестостерона.
  Так себе девушка. Но смотрит. Отвернется, снова посмотрит. Что-то нашла во мне, похоже. И как-то вроде даже смущается. Но как-то одновременно - хмуро. Вроде тоже о чем-то размышляет и понять тщится.
  А понять что-либо действительно тяжело. Вокруг эрасты дышат, на "Беговой" их парочка вышла, но несколько еще впихнулись - в общем, не стал бы я в такой атмосфере проводить заседание секции социологии Российской Академии наук.
  Похоже, девушка пришла к такому же выводу. Потому размышлять больше не стала, а повернулась еще раз ко мне, совершенно неприглядно сморщила лицо, показала зубки и...
  ...И хвать меня кто-то за газетку!
  Ну, газетку-то я, понятное дело, удержал. Все же в юности я пятаков хоть и не гнул, но в армии нас научили кирпичи кулаками ломать. А уж газетку удержать, даже несмотря на прошедшие с тех пор перестройку, гласность и два путча с дефолтом - это я еще могу. Силача какого, пожалуй, не завалю, а это - смогу.
  А с девушкой моею, которая только что была графиня исказившимся лицом бежит пруду, произошла мгновенная метаморфоза. Уж не знаю, чего она там задумала схватить у меня - а надо сказать, что зря она тщила себя надеждою: времена, когда при одной мысли о девушках, хотя бы и в метро, там было что хватать, кончились тоже еще до антиалкогольной кампании. Но лицо у нее снова неузнаваемо изменилось, озарилось... И несколько покраснело.
  И тут меня осенило, словно математика при размышлении над незамкнутой цепочкой Тоды, исходя из теории Костанта для векторов Уиттеккра. Это ж она меня за маньяка приняла! Который в нее тыкается вовсе не газеткою! И размышляла она, похоже, над двумя вещами: как может тыкаться чем-то такой благообразный господин... и как это он может тыкаться, э-э... не прямо (а я действительно газетку не перпендикулярно телу держал, а вполне себе благонамеренно, вдоль оного), - а как бы от бедра. Как могла бы тыкаться манекенщица Синди Кроуфорд, если бы ехала в метро, исполненном эрастов.
  Хотя, с другой стороны, нечем ей было бы тыкаться, несмотря на наличие бедер. На девушек у нее ничего нет, а "Комсомольскую правду" она отродясь в руках не держала...
  В общем, мне стало жаль попутчицу. Хотел я даже было отдать ей газетку с морозоустойчивыми бразильцами, тем более, что обошлась она мне, можно сказать, бесплатно. Ибо утром, когда я в метро входил, к окошку кассы клубилась невообразимая очередь, а у турникета бился какой-то юноша. Мое лицо, видимо, показалось ему внушающим доверие, и он кинулся ко мне с просьбою провести его, так как он буйно спешит. Ну, я, понятное дело, карточку ему оставил, когда прошел. Он за мною пробежал тоже, после чего сунул мне ее обратно вместе с бумажкою. Как оказалось - пятьюдесятью рублями. На мой крик: "Да забери ты деньги, я просто так!" - он только махнул рукою, рухнул вниз по лестнице и вмыкнулся в последнюю дверь последнего вагона. И, соответственно, уехал.
  Но потом я сообразил, что, во-первых, газетку купил раньше, чем встретил сего благородного юношу. А во-вторых, деньги его все равно были истрачены еще утром, на выходе из метро "Текстильщики". Когда стукнуло мне в голову купить нашим лавкинским феминам по тюльпанчику в честь Международного кошачьего дня.
  Словом, не отдал я газетку той девушке. Что мне, кстати, после помогло установить истину: бразильцы приехали к нам играть в обмен на полтора миллиона долларов.
  А виновница происшествия только и смогла, что пролепетать: "Извините..."
  И тут же я сошел на достославной станции, где утром подвергся такому щедрому поступку со стороны юноши, а вечером зажал даже газетку для несчастной девушки.
  Но уже на выходе я перестал корить себя. В конце концов, оказавшись хоть и фальшивым, но маньяком, крайне глупо было бы всучивать даме орган массовой информации только потому, что она за него по ошибке схватилась.
  Нет у нас еще такого уровня свободы прессы.
  2007
  
  БОСС СЕРЁГА И ЖЕНСКИЙ ВОПРОС
  
  А надо заметить, обедаем мы с боссом Серегою в расположенном около нашей лавки то ли институте, то ли колледже для каких-то очередных экономистов-менеджеров.
  Ну, речь идет, понятно, не колледже или о его столовой, и даже не о пище, которая живо напоминает незабвенные школьные годы. И тем более не о будущих экономистах.
  А вовсе даже наоборот - о будущих экономистках.
  Уже у самого входа храма науки обращало на себя внимание одна из будущих надежд российских реформ. Это была, видимо, какая-то фанатка нашей Мышы, поскольку несла на себе самую что ни на есть минимальную сверхмини. Или даже вверхмини, пришло мне в голову вместе с идеей запатентовать это слово для подобных деталей одеяния. Или раздеяния - как на чей вкус.
  Но дальше - больше: оказалось, мы угодили на большую перемену, и столовая была вся в щебете и гомоне от толпы будущих менеджериц. А главное - в штанишках в обтяжку на тех местах, которые зовут к разводу даже самого стойкого подкаблучника.
  Обычно я терпеливо переношу то проявление нанависти ко мне Господа нашего, понимаете ли, Бога, который заполнил действительность носителями миниюбок и штанишек в обтяжечку, не дав одновременно возможности овладеть сколько-нибудь статистически значимой их частью. Не штанишек частью, понятное дело. Но на сей раз даже я не выдержал и кротко поделился с боссом Серегою закондательной инициативой:
  - Как бы это так сделать, чтобы отдельные представители лучшей части человечества - не более нас двоих, - дипломатично добавил я Сереге, нисколько, разумеется, не собираясь защищать эту цифру, если бы дело дошло до второго чтения. - Как бы было правильно, если б хотя бы одному из нас, пусть даже одному мне, - жертвенно уточнил я, - оказалось предоставлено право овладевать любым из этих вызовов мужской природе. Вызвающих вызовов! Или вызовок? В общем, - любой из этих сексисток, которые так грязно надругиваются над нами одним своим существованием!
  - Какие вопросы! - оживленно ответил босс Серега. - Лезь в карман, доставай кошелек и покупай это право.
  - Как ты можешь такое только думать, Серега! - попытался я воззвать к его морали. - Ты же сам платишь мне такую зарплату, которой хватает лишь на овладение собственной женой!
  Но Серега решил окончательно погрязть в цинизме:
  - Это к делу не относится, - нагло заметил он. - К делу относятся только аутсорсинговые кадры. Одной можно овладеть за 100 долларов. Другой, к примеру, - за пятьсот. А третьей - за две тысячи!
  Несколько секунд тишину нарушало только хлюпанье наших шагов в снежной размазне. Я понуро шел рядом с ним, потрясенный этой цинической экономикой.
  - Но! - подумав, добавил босс Серега. - Две тысячи все-таки жалко!
  И наставительно поднял указательный палец.
  2006
  
  ПРАЗДНИК ПЛУГА
  
  Труп дороги упал прямо посреди села. Грязь застыла в последнем броске на юг, высушенная жестоким солнцем, и теперь била по колесам ребрами взбитого шинами суглинка.
  Асфальт давно отстал от нас, наскучив бежать в эти дальние от города края. Впрочем, его здесь, собственно, никто и не ждал - деревня встречала каждый новый рассвет во всеоружии "Нив" и тракторов. И лошадей.
  Правда, лошади здесь были несознательные. Их отыскалось всего две, когда они потребовались по программе. Между тем, без них теряло смысл все, ради чего наш "Жигуленок" приносил в жертву различные части своего организма.
  А именно: смысл терял сабантуй. Ибо какой сабантуй без конных скачек! В которых победителю достается сочный барашек или огонь-девица (в зависимости от гастрономических и иных наклонностей).
  Тут надо сказать, что такое сабантуй. Это татарский и башкирский (в какой-то мере и общетюркский) народный праздник. Вроде дня пограничника, но только без зеленых фуражек и купания в фонтане Парка культуры и отдыха. Только если погранцы празднуют в этот день подписание вождем указа о своем создании, то татары отмечают более прозаические вещи - окончание весенних полевых работ. Сабантуй так и переводится с тюркского: "сабан" - плуг и "туй" - праздник. При сложении получается хорошо. Это если говорить об этимологии. А корни отыскать еще более просто - чтобы осенью был урожай, весной не вредно богов о том попросить, да и самим кстати повеселиться. У русских в свое время тоже существовал соответствующий языческий аналог, но затем он под давлением церковников был заслонен Троицей - хотя тоже, в общем, не грустным праздником.
  Сабантуй избежал участи быть погребенным под религиозным обрядом. То ли терпимость ислама сыграла свою роль, то ли пророк, когда завещал не пить, забыл про эти заволжские степи и леса - но, в общем, старая добрая "Пшеничная" славно украсила праздник, что бы по этому поводу ни думала насупивашаяся на краю деревни мечеть. Правда, за весь день урезонивать пришлось, кажется, всего одного или двух перебравших мужичков - боюсь, в этом пункте программы деревня проиграла бы ежевечернему сборищу у палаток возле нашего метро. Словом, пара прибывших на сабантуй органов правопорядка бездельничала.
  В общем, если вернуться к лошадям, то на "Формулу-1" их выставлять не стоит. Конечно, как-то они ногами перебирали, но когда всадники их в конце концов догнали до финиша, бурного скопления восторженных девиц не наблюдалось. Зато лошади нагло смотрели на толпу и требовали узды, когда изъявлялось желание на них покататься.
  Впрочем, и еще одна категория участников праздника проявляла крайне мало энтузиазма. Более того, проявляла нервозность, когда покидала ристалище на плечах у победителя. Видно, что-то не сложилось во взаимоотношениях...
  Между тем даже баран мог бы понять, что это, в общем, честь - быть поднятым победителем борцовского состязания. Это действительно круто - обороть всю деревню. Мужики здесь вообще не худосочные, а татарская национальная борьба требует к тому же немалой силы, хитрости и ловкости. Это сначала так кажется - просто: обмотал соперника полотенцем и ну тянуть на себя. И даже спасибо, что он упирается - чуть поддался, упал на него, и вот он на лопатках. Ан нет, бараны за так не достаются. Надо извернуться иначе - чтобы противник на твоем кушаке в воздухе повисел, а потом упал.
  Да и черт с ним, с бараном. Куда бы я его положил в "Жигуленке" с рваным глушителем?
  Вообще, сабантуй только в русском языке носит оттенок какого-то разгула. На самом деле праздник достаточно регулируемый. В центре его - местное колхозное руководство, сельская интеллигенция (очень здорово, кстати, разбирающаяся в политике, делающейся отсюда в тысячах верст). Все идет установленным порядком: рассказывается об успехах, объявляются конкурсы, представляются гости - "Огонек"асы, корреспондентары, не без того, не без того. Не-джентльменов, как уже сказано, просят удалиться. Торговлишка развернута. Словом,
  порядок: это вам сабантуй, а не гулянка какая-нибудь.
  Ну, а вечером, как водится, - продолжение банкета. Тут уже собираются по домам, по компаниям. В точности, как в русском деревенском доме - только ни один механизатор сюда не войдет в сапогах. Для обуви - специальный помостик во дворе, обитаемом, среди прочего, костью, цепью и черной собакой.
  Собственно, на том сабантуй кончается, Начинаются разговоры. Передавать их нет нужды - каждый говорил и слушал много их за свою жизнь. Разве что одно важно.
  У нас, говорят, с татарами трудности. Кто-то что-то делил, кто-то подписывал какие-то договоры, кто-то за что-то голодал, требовал конституций, субъектитуры в международных отношениях... Другие в это время попутно гнали на сторону нефть, переключали на себя собственность, гоняли оппозиционеров, становились президентами... Третьи еще что-то...
  Так вот. Сабантуй проводится, как чемпионат по футболу, почти по кубковой системе. Сперва в деревнях, потом в округах, потом в городах, республиках. И чем выше, тем больше знамен с национальными цветами, меди в лозунгах и металла в голосе суверенных лидеров.
  А там, где одинокий флаг кое-как виснет над сельской конторой, там у нас трудностей с татарами нет. И с башкирами. И с другими. А у них - с нами.
  Все равно не поймешь - какого суверенитета этот флаг. Все цвета на нем давно выцвели...
  1995
  
  НИЩАЯ
  
  Есть книга о тех, кто пережил клиническую смерть. Они рассказывают, будто попадали в какую-то длинную узкую трубу. И будто летели по ней они - или их души - куда-то навстречу свету и теплу...
  И не хотелось им возвращаться...
  Её путь - тоже труба. С разложившимся кафелем на стеках, с замыз?ганными скелетами светильников наверху, с замотанными в темное угрюмыми тенями, совершающими свой мрачный побег в себя. Со сквозняком, насморком по весенней слякоти, с коленопреклоненным звоном мелочи, роняемой на грязный платок...
  И с суетливым движением руки, словно рисующей перекрестье на собственном сердце...
  - Так что, генерал Ефимов, Цыганенок жив. Так и передай ему. Не смотри, что милостыню собираю, - я боевая девка была. Должен он меня помнить. А нет - так скажешь: Севастополь. Сорок первый год. Была я там. Страсть что творилось. А звали меня Цыганенком, такая я была. И стреляли, и бомбили, и страху от немцев терпели... А потом, когда эвакуировали, не всех взяли. Говорили после, что сами ушли и всех забрали. А не всех. Которые раненые, которые не успели... Бросили много людей, особенно тех, что еще на передовой сидели. Прикрывали вакуацию.
  Там и познакомились мы с генералом Ефимовым. А потом он меня потерял. Или я его - уж не помню. Помню немцев, когда пришли, зна?ешь, что со мной делали... Я ж и спрятаться не могла, девчонка со?всем, да контузило меня...
  А про жизнь свою не буду тебе рассказывать. Не могу я.
  Видишь, сижу вот здесь. Что я тебе скажу? Из дурдома я выпущенная. Ну, из психбольницы то есть. Понимаю, соображаю, а сказать не могу. Чего-то там меня лечили, то кололи, то таблетки давали. А то вся горячая становилась, а то - будто и не я сама Потом, видно, отступились от меня, не трогали больше.
  Так что не здоровая я, да и иди себе. А в больницу детки меня сдали. А что - им так лучше стало. Государство заботится обо мне, им опять же в комнате попросторнее. А то знаешь, как, бывало, сцепятся друг с другом, да своих детей из угла в угол швырять начнут, так дом-то и качается. Дом-от деревянный был, барак, проще говоря. А мне и места нет. На кухню или там куда тоже не уйдешь - там соседи всё шипели. Или Семён приставал. Он раньше-то по мужской линии все под юбку лез, а потом вызверился после тюрьмы, бил, бывало...
  Да... Тяжело жила. Так что рассказывать мне тебе нечего. Так и прошла жизнь-то, ни на воле, ни в тюрьме...
  А теперь кто же меня кормить будет? Не нужна я никому. В больницу детьми сданная да незабранная. А в дурдоме-то, говорят, нормально теперь, дескать. Есть-пить надо. Вот и сижу, добрым людям спасибо говорю.
  Сколько набирается? Да когда как. По пять, а то и по девять рублей. Нет, никто не отбирает. Слыхала я, что ходят какие-то, отнимают деньги, но меня пока не трогали. Милиционеру когда дашь, чтобы не выгонял, а так - ничего. Только ругают некоторые. Шла бы, говорят, работать хоть дворником. Да я не могу. А и не хочу. Толку-то что. Что так зарабатывать, что в дворниках весь день метлой махать за сто рублей. А купить нечего. Вон у выхода чебуреки продают по семьдесят копеек - это ж куда дальше! В войну и то полегше было, по карточкам все получали и еще от земли кормились. И немец даже заработать давал, при нем не сильно голодно жили. А щас только хлеба купишь...
  Чего? Потом что? Да что потом... Поживу вот, как цветок Божий, сколько дадено мне, да помру. Вот тебе и весь сказ мой будет. А что нищая - не смотри. Теперь все нищие. Хоть и работают, да для чего - не знают. Детки мои для чего горбились всю жизнь? Для барака этого да зарплаты в сто восемьдесят? Думаешь, я не видела, как Катька-то мужиков пьяных на себя заваливала, заводских, чтобы червонец лишний к получке добыть? А Колька-то пил все да из дома всё нёс...
  Вот и нажили... Колька в могиле давно, Катька не знаю где, да если жива - все, поди, по очередям мотается, за крупой да за солью, да детей мытарит.
  Так что вам тяжельше оно. Тяжельше. Особенно кто постарше. Ты-то молодой, еще прыгать хочется. А которые в моем-от возрасте, да после войны - что им себя спрашивать, для чего всю жизнь пахали? Чем они меня лучше - пенсия маленькая, да и купить нечего. Вон в гастрономе - все прилавки аж вымыли, аж блестят... А меня тут знают все в магазине, чего-нито да оставят. Не, вам тяжельше...
  Так что к лучшему оно все в моей жизни получилось, по промыслу Божию, видно. Всё ж с голоду теперь не помираю. Да с людьми поговоришь, как с тобой вот.
  Знаешь только, что жалко?
  Я ж боевой девчонкой была. За что же жизнь меня так-то приветила?..
  Да и вас...
  1990
  
  МИЛИЦИОНЕР
  
  В дискуссии о том, куда пойдет дальше Россия, ответ, собственно, давно найден. Найден площадью.
  Иное дело, что площадь всегда лишь туманно знает, чего она хочет. Зато она твердо знает, чего не хочет.
  И это ее нежелание сделало революцию. Таких "Дней нежелания" много за годы перестройки познали и площади Москвы. Но, пожалуй, лишь один из них мог завершиться такой же революцией, что и в Германии. Или в Чехословакии.
  Может быть, тогда не было бы августовского путча...
  Это был день, когда сотни тысяч русских вышли на демонстрацию именно потому, что против них были двинуты войска. Это был день, когда начинатель перестройки и демократизации, облеченный всеми мыслимыми в своей стране полномочиями, не нашел с народом, которому так часто клялся в верности, иного языка как - бронетранспортеры, дубинки, солдатские щиты.
  Это был день, когда миллионы русских распрощались с последними иллюзиями по поводу возможности тех властей, на которые когда-то возлагались все надежды, связанные с перестройкой. Они сделали из этого разные выводы - кто ушел в стан радикалов, кто укрепился в демократических убеждениях, кто стал приверженцем "сильной руки", кто записался в монархисты...
  Но все эти люди навсегда попрощались с Горбачевым.
  ...Когда историки будут подводить итоги горбачевского правления, они непременно вспомнят лозунг, что скандировала толпа в Москве 28 марта. В тот самый день, когда по указанию инициатора демократизации и строителя правового государства была отменена конституционная свобода собраний, митингов, уличных шествий. Когда против не подчинившихся верховному беззаконию людей были брошены войска, и страна вдруг оказалась на пороге гражданской войны. Ибо с неумолимостью рока повторялось 9 января 1905 года, и тлеющие искры и ненависти готовы были полыхнуть бунтом, пролейся на них капли горючей крови...
  Но 28 марта не стало "кровавым четвергом". Напряжение разрядилось. Смехом. После слов: "Мишку - на Север!", которые начала скандировать митингующая площадь.
  Именно их вспомнят историки. Смех вдруг объединил людей по обе стороны милицейских щитов. Оказалось, что выполняющая злой и глупый приказ стальная сила армии и милиции вовсе не испытывает восторга от своего главнокомандующего. Что разведенные по разные концы резиновой дубинки люди согласны в главном - их общая власть, растеряв в борьбе с ею же вызванными реформами свой авторитет, потеряла ныне и свое лицо. И что глава государства и отец перестройки проиграл в этот день главное - народ.
  Президентов убивает насмешка.
  * * *
  Вот тогда-то и вышел этот несколько сумбурный разговор - разговор, прерывавшийся шумом моторов водометных машин, топотом сапог десантников, подгоняемых в укрепление распропагандированной первой цепочки, каркающими выкриками мегафонов и придушенным хрипением милицейских раций. И судя по тому, что говорили мне другие "работники правоохранительных органов" - этот последний резерв "заПУГОнного", как выразился один из митингующих, президента, - наш разговор можно считать типичным.
  - Да, я ее защищаю, эту власть. Потому что это моя работа. И присяга. И гордость своя есть, понятно? Я не Горбачеву, я присяге своей служу.
  Потому что нет у меня больше ничего, во что бы я еще в этой жизни верил...
  Думаешь, я этим верю, что там сейчас против коммунистов орут? Ничуть! Коммунисты хоть с властью пообвыклись, порядок свой какой-никакой выстроили. Плох порядок - и дурак видит. Но есть. А у этих и того нет. И что они еще устроят, если к власти придут - вопрос ой-ей-ей какой сложный. Вон в Грузии да Молдавии тоже за свободу боролись, митинговали. Теперь освободились - и уже тех стреляют, кто против них выступает. Ни фига себе демократы! Так если эти расстреливают детей в Осетии только за то, что она себя отдельной республикой провозгласила, - почему я должен быть уверен, что наши демократы завтра здесь кровавую баню не устроят? Ты слышал, что они сегодня говорили?...
  Да, я слышал. "Сколько заплатили вам, лизоблюды? - Ребята, вы ж замерзли, беритесь скорей за дубинки... - Ты меня бить собираешься, а ведь тебе в матери гожусь! - В метро шапку снимают, так ни одного милиционера нет - а тут вишь, нагнали ... тучу... - Фашисты!.."
  - Ладно, ты только не объясняй. Те, в Кремле, для меня тоже не родня. Им тоже веры нет. Раскричались, раздухарились о перестройке и власти народа, а как народ на площадь вышел - так ни одного здесь нет, забились по щелям. Горбачев хоть раз на митинге выступил? Ни разу. А из его круга? Тоже никто. Ни разу напрямую с народом не поговорили. А мы - принимай все плевки, что им предназначены. Ну чем им митинг на Манежной помешал, где всегда спокойно было - милиционеры газетки в оцеплении читали? Сначала вывели людей из себя, а потом нас с ними лоб в лоб. Кому-то хочется, видно...
  Думаешь, мне очень хочется здесь с дубинкой стоять? И в этой майке железной? Но у меня приказ, и я его выполню. Потому что хоть кто-то в этой богом проклятой стране должен что-то выполнять. Обсуждаем много - делаем мало. Демократы эти - чего такого понаделали, кроме мыльных пузырей? Тоже все слова. А нам сейчас дадут приказ - и свернем их в бараний рог...
  Да, конечно, лучше бы его не отдавали - такой приказ. Потому что - что из этого получится, сам черт не скажет. Может, завтра уже баррикады начнутся, и полстраны кровью умоется.
  А главное - ради чего? Простым людям нечего делить. Я что - лучше других живу? Или зарплата у меня такая уж громадная? Меня эти магазины пустые знаешь, как доконали - мне, может, жена не дает от усталости. После беготни по очередям. А двух галчат трижды в день накорми - не греши. Те же проблемы, что и у всех. А два президента пусть встретятся за круглым столом и поговорят между собой. Если в самом деле крови не хотят...
  "Быстрей, быстрей! - Влево сомкнись, подравнялись! - Образовали цепочку! - Сомкнись! - Рос-си-я, Рос-си-я! - Ель-цин, Ель-цин! - Пропустите народного депутата... - Закон... - Она вам по-матерински скажет... - Нет у меня матери. - Алферов, не отставать!.. - Рос-сия!.."
  - За семечки спасибо - с утра не ел ничего.
  А работы у вас сегодня не будет - зря вы тут все мерзнете со своими камерами и диктофонами. Никто не возьмет на себя такой ответственности - дать приказ на применение силы. Не знаю вообще, зачем это затеяли - чего добились, что оттеснили людей от Манежа сюда? Демонстрация все равно идет, хотя ее-то и запрещали. Получается, что только трусость свою показали - делайте, что хотите, только не возле Кремля... А сколько цепочек стоят, видел? И на Красной площади войска. Как будто его кто штурмовать собирался... Как в этом, в анекдоте: "Вон неуловимый Джо! - И что, никто поймать не может? - Да на хрен он кому нужен..."
  Плакат вон видишь? Два слова всего: "Горбачев - коммунист". И всем все ясно. Тут сегодня тыщ пятьсот собралось минимум, и половина - назло Горбачеву. Тут один говорит, дед: "Никогда не ходил, теперь пришел - а потому что запрещает! Последний раз в жизни свободы хлебнул - так теперь обратно в щель не полезу..." И все. Так что морально Горбачев больше не президент - народ его не примет. Какие уж там экономические программы, тем более с повышением цен. Это еще погоди, заводы не пошли. А как кусать не на что станет - так и они выйдут. Тогда уж водометы не спасут. Толпу ведь только словами уговорить можно - если авторитет есть. Ну, или пулями...
  Так что ему сегодня, по сути, пощечину дали - он приказал, а его послали подальше. Я б на его месте уже куда-нибудь на Ямайку рванул - он уже не политик. Народ от него отвернулся.
  "Второй, че... у тебя? На Мая...ке народу много? - В голове колонны... - До ...щади Восстания... лорусской... - Стоят... - Много ...дей... - Сообщай, как та... - Гор-ба-чев, у-хо-ди! Гор-ба-чев, у-хо-ди! - Рос-си-я!.. - Солдаты, вас заставляют бороться с собственным народом..."
  - Да не знаю я, где бы был, если бы не погоны! Может, и с теми бы вон, против которых нас поставили. И не я один. Наших много мужиков за Ельцина. Из партии некоторые выходят. Да только что меняется? Хоть коммунисты, хоть антикоммунисты - как была милиция беспомощной, так и остается.
  Затеяли спор - кому мы теперь принадлежим, Моссовет в свою сторону тянет, Центр в другую, а у нас особо никто и не переживает. Создадут муниципальную милицию - тогда посмотрим, но служить в нее пойдут, если Попов лучшие условия даст. Пойми правильно - не только о деньгах или о квартирах речь. У нас даже для ловли воров ни денег нет, ни техники, ни оборудования, ни прав. Самые мы отсталые в мире, хуже эфиопов...
  В общем, милиция сейчас пойдет туда, где меньше слов, а больше дела. Ну и где заботы больше, само собой. У меня вон дети болеют, а лекарств нет. Где взять? Получается, что с преступностью - борись, а что у тебя дома - твои трудности. А потом говорят, милиционеры звереют. Озвереешь тут...
  А пока для нас ничего не меняется, остается одно: не размышлять о всяких политических течениях, как я с тобой сейчас, - а исполнять приказ. И если президент для моего начальства - начальство, значит, и я буду его приказы выполнять. Да, будет приказ - и тебя буду бить, если придется. Куда денешься-то... Ежели меня потом уволят за неподчинение - где я работать буду? В муниципальной милиции? Так пусть ее сначала создадут. Может, я бы при демократах с большим удовольствием служил, чем при нынешних... Но пока мне приказывают они.
  Что мне остается - застрелиться?..
  В это время раздался треск. Цепь щитов немного подалась.
  Но тут же выровнялась после энергичных усилий солдат и милиции. За их спинами возникла суета, куда-то рванул толстый майор с рацией, узкие жала водометов тут же хищно нацелились на толпу...
  И мой собеседник, последний раз взглянув на меня вмиг отстранившимися глазами, отошел к своим товарищам. И вновь передо мной стоял обезличенный патрульный. Готовый к делу...
  Март 1991
  
  ХРОНИКА ТРЯСУЩЕГОСЯ ПУТЧА
  
  Семь часов. Будильник, как обычно с утра, включает радио. В это время всегда передают последние известия из-за рубежа, и очень приятно поваляться еще пятнадцать минут в полудреме, слушая заодно, чем там занималось этой ночью наше хлопотливое человечество.
  Но сегодня вместо новостей какая-то нелепо-тягучая музыка - что-то, кажется, из очень пасмурного Чайковского. Значит, придется вставать, крутить настройку - наверняка жена вчера переключила на другую станцию. Но новостей все равно не передают - везде что-то классическое. Такой и была первая мысль - о перевороте, который устроили отчаявшиеся от наступления рока музыканты симфонических оркестров, чтобы донести, наконец, до слушателей свое искусство.
  Но жена включает телевизор - и я понимаю, что забавная эта реминисценция близка, оказывается, к действительности.
  Диктор с вытянутым и неподвижным, словно у идола с острова Пасхи лицом, читает с экрана текст. Из-под деревянного его голоса с каким-то замедлением докатываются слова: "Судьба Родины", "чрезвычайное положение", "восстановить порядок", "хозяйственные связи", "вооруженные группировки"...
  ...Женщины ко всему приспосабливаются быстрее. Жена уже появляется из кухни, неся кофе, и саркастически спрашивает, долго ли я еще собираюсь осмысливать сказанное диктором, лежа в постели. А я действительно все никак не могу ухватить происшедшее: все это происходило раньше где-то далеко, в Чили, Африке, в Польше... А теперь? В голосу лезут всякие вычитанные или увиденные по телевизору сцены: дворец Ла Монеда в Сантъяго, польские солдаты с автоматами на вокзале в Варшаве, танки на перекрестках...
  Что будет у нас? Штурм? Аресты? А меня возьмут? С одной стороны, вроде бы зарекомендовал себя плохо по отношению к коммунистам: и над режимом смеялся, и разоблачения делал, и даже секретные политические документы публиковал. И вообще - как журналист, вполне проявил себя их противником, так что в КГБ досье должно быть...
  А с другой стороны - ну кто я такой? Таких, как я, противников - среди журналистов каждый второй. Множество моих коллег должны казаться куда более вредоносными, чем я.
  А с третьей точки зрения - работаю я в "Московских новостях", газете, которая давно стала красной тряпкой для всех консерваторов, для всех приверженцев старых коммунистических принципов, и во всяком случае для путчистов.
  В общем, арестуют меня, решил я. И выпил кофе.
  * * *
  Когда я вышел из дому, действительность подтверждала мои самые худшие предположения. По нашей тихой улочке двигалась военная техника. И много. Все военные машины - связь, обеспечение, химзащита... Едут уверенно, спокойно. Правда, на красный свет останавливаются.
  Ищу на лицах встречных следы беспокойства, тревоги. Нет ничего. Нормально, как каждое утро. Очередь за газетами. Газеты тоже обычные - ни слова о том, что говорилось сегодня утром. Видно, власть захватили ночью, газеты просто ничего не успели написать.
  Патрулей нет, милиции почти нет. Слушайте, нормальное утро! Нормальный город!
  * * *
  Я жду танков у "Московских новостей". Возможно, все уже закрыто, и кагэбешники ждут сотрудников газеты, чтобы на месте и арестовывать. Тем не менее я иду туда спокойно, с сознанием того, что если я человек чести и не играл все это время в демократа, то иного выхода у меня нет.
  Перед выходом из дома я подумывал о том, чтобы взять с собой какие-то средства самозащиты. Их у меня, правда, мало: игрушечный пистолет, сделанный как точная копия настоящего, только из пластмассы, немецкий нож-финка, используемый для срезания грибов, да газовый баллончик, опять-таки вывезенный из Германии путем очень хитрых манипуляций в аэропорту.
  Но по зрелому размышлению я не беру ничего: кто знает, какие провокации могут случиться, а для "красных" мое "оружие" может стать прекрасным поводом для криков о терроризме демократов.
  Потом ловлю себя на нескромности - все-таки я не больше одной из молекул демократии. Но логика противостояния, борьбы уже начинает диктовать линию поведения - линия сопротивления будет проходить и через меня, и я не имею права повредить общему делу.
  * * *
  В редакции пока пусто. Захожу к главному - Егору Яковлеву, который уж точно - столько выпил крови у консерваторов, что теперь первый кандидат на лагерь. У Яковлева сидят двое обозревателей - его старых друзей. Настроение тяжелое. Кто-то вспоминает смещение Хрущева, кто-то рассказывает, где видел войска. Но подавленности нет. Егор говорит, что газету закрыли, типографию блокировали танками, но бороться мы будем. Будем выходить в подполье, выпускать листовки - сколько нам отпущено путчистами.
  Постепенно собираются люди. Начинается обсуждение того, как будем работать в новых условиях, кто что будет делать.
  На работу вышли ВСЕ. И чувство мрачной решимости постепенно сменяется во мне ощущением какого-то - как это ни странно - счастливого подъема.
  Мы будем бороться.
  * * *
  Людей на манеже немного. Но заметно все то же чувство мрачно-веселого подъема. Решимость умереть либо не допустить победы тех, кто тащит нас всех в красное прошлое.
  - Они не успели придти к власти, - громко кричит какой-то бородатый парень, - как уже отняли у нас право на информацию, право выбора...
  Правда, на улицах особого возбуждения по-прежнему не заметно. Все те же очереди. Все те же торговцы книгами. Все так же народ торопится по своим делам. Кажется, я разочарован - все-таки ожидал большего сопротивления. А здесь - равнодушие.
  Зато на Манежной площади обстановка все больше накаляется. Послышалось урчание бронетранспортеров. Крик: "Танки идут!" - и толпа с каким-то даже наслаждением бежит на звук моторов. Похоже, все только рады, что кончилась эта вязкая неопределенность, и началось, наконец, настоящее дело.
  Кто-то командует заворачивать троллейбусы поперек движения бронетехники. Куда при этом деваются водители транспорта, неизвестно - похоже, они помогают воздвигать эти импровизированные баррикады.
  БМП уже остановлены, и на них забирается народ. Теперь техника может двигаться только через трупы. Кто-то уже вещает в мегафон, кто-то призывает солдат не стрелять, кто-то ревет мощно: "Фашизм не пройдет!", кто-то уже пишет что-то антикоммунистическое на броне машины.
  Солдаты немногословны, они, похоже, не понимают, в чем дело. Но людям не возражают. Лишь командир их, капитан, берет мегафон у очередного оратора и кричит, что никто здесь стрелять в народ не собирается и в доказательство показывает пустой магазин пистолета.
  Толпа, как обычно, раскалывается. Одни кричат, чтобы офицеру не верили, другие тут же лезут брататься с ним, третьи продолжают выкрикивать прежние лозунги, четвертые начинают уговаривать соседей, что солдаты не виноваты, что у них приказ...
  Что-то изменилось по сравнению с мартом. Тогда властями тоже было спровоцировано противостояние армии и народа. Но тогда солдаты стояли под мокрым мартовским снегом в темном молчании, нарочито демонстрируя свое неодобрение демонстрантам. Чувствовалась и их механическая решимость выполнить любой приказ, который им даст командование. Лишь спустя несколько часов войска начали оттаивать и видимо сомневаться в своей роли.
  Сегодня - иное. Сегодня солдаты с охотой слушают, читают передаваемые им листовки, что-то обсуждают между собой. Правда, в разговоры с демонстрантами вступают по-прежнему неохотно, но это и понятно: какой-то приказ у них есть, и как бы они себя не вели теперь - возвращаться им в свою казарму, где они опять окажутся в полной зависимости от своих командиров...
  Солдаты вызывают понимание и даже сочувствие. И они, чувствуя это отношение людей, против которых их бросили, задумываются.
  А потом глушат моторы своих машин.
  * * *
  Прорваться в Белый дом - здание Верховного Совета и правительства России - неимоверно трудно. Пропусков не выдают, словно служба по режиму решила, будто путчисты их сначала выписывать, а затем уже штурмовать...
  Впрочем, штурмовать сейчас и не надо. На входе, через который мне все же удается пройти, стоят два молодых милиционера с автоматами. Это все. И на соответствующий вопрос они отвечают:
  - Да что тут обороняться - стекло одно. Из крупнокалиберного дадут пару очередей - и все...
  - Ну, а вы что будете делать - уйдете? Милиционер с какой-то задумчивой, все прощающей усмешкой смотрит на меня. Потом совсем без пафоса, как о кружке пива, говорит:
  - Куда ж мы пойдем с поста. Нам здесь умирать надо...
  В самом сердце обороны - помещениях российского государственного комитета по оборонным вопросам - царит та же спокойная обреченность. Женщин, здесь работающих, отправили по домам. Мужчины остались, и один из адъютантов задумчиво говорит:
  - Сейчас пойдем оружие получать...
  В кабинете заместителей председателя комитета - одном на двоих - тоже никакой взвинченности. Один из двоих, Шлыков, бродит по помещению, прижимая к уху радиоприемник, настроенный на радиостанцию "Свобода". Та что-то нервно вещает, захлебываясь иногда в шуме - вероятно, путчисты уже начали глушение. Второй - Цалко, один из главных идеологов демократизации армии и проведения в ней военной реформы, - сидит в кресле, вертя в руках карандаш, и с ироничной ядовитостью дает мне интервью - первое, насколько я знаю, интервью российского должностного лица какому-либо журналисту.
  - У вас нет чувства, что именно ваш комитет проглядел подготовку нынешних событий?
  - У меня нет этого чувства. У меня есть чувство, что кто-то очень не хотел, чтобы наш комитет что-то делал. За формирование комитета отвечал, - а я примечаю прошедшее время в ответе Цалко, - премьер-министр России Иван Силаев, и в течение года бездействовал. Сейчас я могу только обвинить Силаева в том, что он не выполнил решения съезда народных депутатов России. Элементарное игнорирование нашей структуры. Причин две... Или недооценка, или... В любом случае премьер-министр должен был уделить этой структуре должное внимание, чтобы она могла владеть ситуацией.
  Разговор прерывается звонком с сообщением о том, что Новгород поддерживает российское сопротивление, и по местному радио уже передано обращение Ельцина с призывом не подчиняться путчистам.
  - Мы-то все это предвидели. И рассказывали, - продолжает Цалко. - И говорили после Вильнюса, что это последний звонок. Но нам... Вон даже телефон-вертушку отключили, ядрена корень! При хамском отношении к этому делу... Демократы - удивительно бестолковые люди. Никакого профессионализма не признают.
  - В нынешней ситуации еще что-то сделать можно?
  - Только народ что-то сделать может. Наш комитет может при этом только присутствовать...
  А народ внизу, вокруг здания, в тревоге и неведении. Людей пока немного - может быть, пара тысяч. Информации почти никакой, есть только решимость защищать свою свободу: когда пронесся слух, что с заднего въезда к зданию подошли три машины с омоновцами, люди, несмотря на свою малочисленность, бегом бросились туда и встали на пути автомобилей.
  И здесь можно было наблюдать ту самую черту русского характера, которая и делает его столь неудобным для любого агрессора - снаружи либо изнутри: несгибаемость. Омоновцы оказались своими - верными российскому руководству, прибывшими как раз на защиту Белого дома. Однако с упорством, достойным лучшего применения, они пытались пробиться сквозь ту самую толпу, на стороне которой они пришли воевать, - ибо толпа не верила, что они свои. Схватка неуступчивых защитников между собой закончилась все же мирно. Упрямство людей сменилось, однако, самым неистовым дружелюбием после того, как вице-президент России Руцкой заверил всех в том, что омоновцы и правда - "свои".
  И уже тогда я понял: путч будет сломлен. Для успеха ему надо будет перешагнуть через трупы вот этих людей.
  А русские с трудом прощают за своих убитых.
  * * *
  Заметить действие комендантского часа, и тем более классического набора запретов всех диктатур в Москве нельзя. Чувство, словно даже и те, кто безразлично воспринял воцарение янаевых, все равно не собираются слушаться новых властей, а будут попросту жить по-прежнему. Нет, путч завязнет, завязнет в этом равнодушном его игнорировании.
  Но чтобы он завяз, впереди равнодушных должны стоять те, кто сопротивляется активно.
  А их становится все больше. И уж они-то распоряжений не слушают не только из-за молчаливого презрения к убогим мордам гэкачепистов, но и по чисто практическим мотивам: ближе к вечеру все большее количество людей устремляется к Белому дому.
  Народ действительно делает "что-то". Свою свободу.
  * * *
  К вечеру выясняется еще одно. Ни одна из запрещенных путчистами демократических газет не прекратила своей работы. Типографии, правда, блокированы танками и автоматчиками, но горячие тексты заметок и репортажей, постановления российских властей мгновенно размножаются на копировальных аппаратах и распространяются в виде листовок. По редакциям ходят представители организаций, в которых есть ксероксы, и предлагают использовать их. У входа дежурят люди, буквально выхватывающие листовки из рук и распространяющие их по городу.
  Центром газетного сопротивления стали "Московские новости". Главный редактор Егор Яковлев обзвонил одиннадцать редакторов демократических газет, предложив им выпустить некую экстренную общую газету. Для одного издания, конечно, легче найти лояльную типографию, базу, решить другие производственные вопросы. Газету мгновенно регистрируют в министерстве печати России, она получает название "Общая газета". Работа начинается бурная: "Московские новости" готовят репортажи, редакционный отдел досье собирает сведения о заговорщиках, включая и весь возможных компромат; "Коммерсантъ" предоставляет свою наборную базу; "Куранты" ищут типографию и тоже делают что-то свое. Обычная конкуренция между средствами печати - и даже личная подчас неприязнь их руководителей - уступила место братству. Братству по оружию.
  * * *
  В метро вижу парня, который пытается оторвать листовку от колонны. Он улыбается виновато:
  - Я издалека. Мне нужно рассказать все людям. У нас никто ничего не знает, связи нет, по телевизору только эти рожи. Можно я ее возьму?
  В поезде какая-то женщина громко зачитывает текст постановления Ельцина, называющего путчистов государственными преступниками. Возражений это, похоже, ни у кого не вызывает: во всяком случае, никто не пытается прервать агитатора.
  В поезде женщина клеит листовку прямо на стену вагона. какая-то старуха что-то шипит - не очень понятно, что, но явно враждебное. Парень, стоящий рядом, оборачивается к ней. Он не говорит ничего. Но бабка мгновенно замолкает и опасливо отодвигается от парня подальше.
  Женщина проходит дальше и клеит вторую листовку. Вокруг каждой листовки - толпа. Что происходит в людях - не видно: кризис научил их держать лица непроницаемыми. Но сегодня московская публика все равно выглядит иначе, чем обычно: среди озабоченности и замкнутости встречных взглядов очень много видишь одухотворенных глаз. Их узнаешь сразу - это защитники. Они едут к Белому дому.
  * * *
  Утро начинается иначе, чем вчера. Уже нет неуверенности.
  Кажется, нет даже той жертвенности, с которой вчера выбирал борьбу - реально сознавая, чем она могла кончиться.
  Что ж, вчера еще ничего не было известно. Сегодня известно главное: у путчистов нет морального превосходства. Отношение к ним народа колеблется, в основном, в диапазоне между презрительным равнодушием и ненавистью. Поддержки не слышно ни от кого. Наоборот, рассказывают, что вчера лидер "либерально-демократической" партии Жириновский пытался заявить в толпе о своих симпатиях к путчистам, и мгновенно получил по морде.
  Сегодня я готовлюсь лучше, чем вчера. Что там ни будь - а я нашиваю на куртку российский флажок - символ сопротивления. Мальчишество, конечно, соглашаюсь я с женой, - но иногда наступают времена символов, когда те играют одну из главных ролей.
  Мне уже нужны репрессии. Точнее, мне уже нужен открытый бой.
  * * *
  Семь часов. Звоню в российский комитет обороны. У них все по-прежнему, отвечает мне усталый голос. Впрочем, нет, есть радостное известие: в Ленинграде путчисты не прошли, войска остановлены под Гатчиной без боя, власть в городе у законного Совета во главе с Собчаком.
  Это уже победа! И я срочно пишу на компьютере листовку, вправляю мозги старенькому вредному ксероксу, и иду вниз расклеивать информацию. Народ собирается мгновенно. Лица радостные, люди поздравляют друг друга. Кажется, такого счастья в своей журналистской карьере я не испытывал еще никогда - как и такой благодарности.
  Лишь один дед, продающий обычно на этом месте "Независимую газету", тихонько предостерегает:
  - Горячитесь вы все, горячитесь...
  * * *
  Итак, Питер свободен, а в Москве они ни на что не решаются. Но почему? Это непонятно. Войска стоят, их постепенно агитируют. Солдаты ничего не понимают, офицеры злятся и от кретинизма ситуации, когда их выставили неизвестно для чего и уже явно с незаконными целями, - и от того, что знают по опыту прежних грузинских, литовских, московских событий: в случае чего виноватой окажется опять армия. Ее опять подставят в качестве мишени для гнева общественного мнения. Почему же они медлят? Не решаются перешагнуть через трупы? Или...
  Или, может быть, обрабатывают Горбачева, чтобы он благословил все своим именем? Сказал же вчера Янаев, что президент еще будет с ними. А он может: в марте войска вводились в Москву в его присутствии...
  И все же - какой контраст с событиями пятимесячной давности! Тогда войска стояли против демонстрантов достаточно твердо, от контактов уклонялись, приказ выполнять были готовы безусловно. Теперь - иное. На улицах почти нет офицеров - возможно, они все надели гражданское. Солдаты отвечают сумрачным молчанием на выкрик: "Как вам служится Пиночету, братки?" Милиция никак не реагирует на призывы: "Вон путчистов!" или "Хунте - смерть!" В подземном переходе на Ярославском шоссе намалевана хулительная надпись в адрес Янаева, кратко и выразительно называющая его матерным словом, - реакции милиции нет никакой.
  На Манежной площади - оцепление. Солдаты стоят мирно, вокруг них пчелами вьются люди, агитируют их на верность России и непролитие крови. Солдаты настроены достаточно лояльно, офицеров не видно вовсе. Рядом выступает оратор - митинг проходит в двух шагах от оцепления. Требую у него микрофон и ору в него новости из Ленинграда. Народ кричит "Ура!" Солдаты молчат. Думают.
  Они думают уже второй день.
  * * *
  Танки уперлись стволами прямо в силуэт Спасской башни Кремля. Красная площадь ограждена и блокирована.
  Но прямо перед танками группа людей разворачивает сиреневое полотнище в надписью "Milka". Это название немецкого сорта шоколада, производимого фирмой "Якобс". Несмотря на путч, на танки, на запреты сюда, почти на Красную площадь прорвались немцы с подарками для детей из русских детских домов. Идет презентация, организованная представителем русской фирмы. Немцы из "Якобса" говорят, что они хоть и вне политики, но в успех путча не верят, желают ему провала и все равно хотят работать на российском рынке, начав с благотворительности.
  Боже, неужели мы были врагами с этими людьми! Как прокляты должны быть те, кто заставил нас когда-то воевать друг с другом! Будь прокляты и сегодняшние наши "спасители Отечества", которые опять пытаются завернуть нас в тупик конфронтации со всем миром!
  * * *
  Вновь дождливая ночь. Третья ночь путча. Звонила жена, сказала, что идет на баррикады у Белого дома. Ночью ее не ждать. Договариваемся, на какой баррикаде встретимся...
  У меня что-то холодеет внутри. Но не от страха - даже не от страха за нее. Пожалуй, есть даже доля восторга в моих чувствах: думал ли я когда-нибудь, что мне придется назначать жене свидание на баррикадах! Какое роскошное время! Какое великое время!
  Я не любил революций - слишком много страданий принесли они нашему народу.
  Но теперь я понял, что это такое - революционный восторг.
  * * *
  Вокруг Белого дома уже десятки тысяч людей. Стоят плотными цепями, уже организованные в десятки и сотни. Здесь рядом все - юнцы командуют стариками, тут же тетки, которых привычнее видеть в очередях за колбасой, здесь и зеленобровые хохластые панки, анархисты, хиппи, афганские ветераны в защитной униформе, довольно-таки милые девушки... Под эстакадой у СЭВа двое взахлеб целуются. Неподалеку - черно-красный флаг анархистов, которые развели неведомо из чего костер и, похоже, пекут на нем картошку. Профессорского вида интеллигент что-то рассказывает про Восточную Европу 1989 года. Рев мотоциклов извещает о том, что очередная группа рокеров отправляется на разведку.
  У меня наворачиваются слезы. И я их не стесняюсь. Вся Россия здесь! Вся задавленная, изнасилованная, обездушенная Россия - вся возрожденная Россия здесь!
  Впрочем, не возрожденная. Возрождающаяся. Возрождающая себя.
  Возрождающая себя в этом мерзком дожде, вопреки этим мерзким людям, попытавшимся ее вновь поставить на колени, вопреки собственному страху и равнодушию, вопреки собственному безверию.
  Шел дождь и было всего около десяти градусов тепла. Пятьдесят тысяч человек ежились, прятались под пластиковыми пакетами и плащами, жались к кострам. Но они не уходили с баррикад.
  Им некуда было идти. За ними была Россия. За ними была - Свобода.
  * * *
  Первая новость с утра: диктор до омерзения фальшивым голосом читает официальное сообщение хунты о событиях в туннеле на Садовом. "Группа хулиганствующих элементов... лица в нетрезвом состоянии... обстреляли военную колонну... ответный огонь... провокация..."
  У меня все переворачивается внутри от возмущения. "Гады... гады...", - твержу я, как в детстве от обиды. Я ведь видел все своими глазами!
  Потом, после путча, выясняется, что я был все же не один, что все было снято на пленку, что кто-то вел репортаж по телефону. Но тогда я этого не знал. Знал только, что я был самым первым, кто интервьюировал солдат, еще дрожавших от страха и возбуждения, еще державших автоматы на коленях, еще не заглушивших моторы своих БТРов. И я должен был обо всем этом рассказать...
  Редакция все в том же деловом возбуждении. Один экстренный выпуск уже сделан, "Общая газета" тоже напечатана, уже найдена типография где-то в Таллинне, уже сломались от интенсивной эксплуатации несколько ксероксов... Информация тут же превращается в листовки, расходится по телефаксам, зачитывается по телефонам.
  Настроение - почти победное. Мы уже знаем, что будем выходить, несмотря ни на что, мы уже готовы к работе в подполье. На окне, выходящем на площадь, укреплен громкоговоритель, в него зачитывается все, что проходит по редакции.
  И наконец...
  И наконец: "Они сбежали! Путчисты сбежали в неизвестном направлении! Мы победили!"
  Мы победили...
  Вот только откуда такая горечь сегодня, десять лет спустя?...
  1991-2001
  
  ПОЛЕ БИТВЫ, НА КОТОРОМ СТРЕЛЯЛИ В СЕБЯ
  
  Темно. Пять утра. Только что закончился комендантский час. Пусто вокруг.
  На остановке стоят две женщины. Спрашивают участливо:
  - Из тюрьмы, что ли, идете?
  - Да, - отвечает кто-то из нас.
  - И за что вас?
  А вот это мы как раз сами и хотели понять всю ночь, что провели за каменными стенами. Но это трудно объяснить. А потому кто-то ляпает:
  - Да вот, Белый дом защищали...
  - Господи, - ахает одна из женщин. - Зачем вам это надо было? Сколько ж там народу побили...
  - Да нам за это деньги заплатили, - это он так продолжает шутить.
  Женщина вздыхает осуждающе:
  - Они того не стоят, деньги-то...
  Посмеялись. Да и к чему было рассказывать, что из тюрьмы вышли пятеро журналистов, всего лишь пытавшихся делать свою работу.
  Быть там, где происходят события.
  ***
  В "Матросскую тишину" привезли через час после задержания. Почему задержали, несмотря на предъявленные журналист
  ские удостоверения, за что, зачем, почему не доставили к начальству, а прямиком отправили в автозак и в тюрьму - загадка. По сей день.
  Единственное, что не разрешило загадку, но хотя бы показало, что пределов российскому маразму нет, - то, что с нами в камерах сидело еще трое журналистов. Один из них вообще англичанин.
  Наивный, он просил известить своего консула и упирал на международно признанные права человека. Ему отвечали скромно: "Тут у тебя никаких прав нет".
  ***
  Насчет прав они были - правы. Удостоверение, аппаратуру - на стол. Самим - раздеться до трусов. Кровь на анализ. К вене подбирается шприц, явно многоразовый. Похоже, даже не прокипяченный - может быть, сполоснутый под холодной водой.
  Ты заявляешь:"Я не буду сдавать анализы при помощи многоразового шприца!" Ты кажешься себе героем Сопротивления. Хотя то, чего ты потребовал - более чем элементарно. Как не переезжать человека на автомобиле, даже если он осужден за многократное убийство.
  Ты еще не осужден. Даже не обвинен. Даже не под следствием. И все равно. Усталый тон:"Жень, тут опять кровь сдавать не хочет..."
  Так же устало придвигается Женя (или как его там звали). Подбородок тебе приподнимают концом дубинки. "Да нет, он хочет, он сейчас сдаст..."
  А потом - общая камера с узкой скамейкой вдоль стены, на которой надо усидеть ночь. Знакомство с такими же, как ты, "боевиками". Кто-то подвез раненого и был задержан в машине. Кто-то шел к знакомому. Кого-то сцапали на выходе из магазина. Загадочные, малопостижимые истории.
  ***
  Но есть боевики. Некоторых ты просто видел, когда они пытались что-то противопоставить подавляющей мощи вооруженных сил. Когда что-то там говорили о своих "ротах" и решимости защитить конституцию.
  Это не казалось серьезным. Какая там конституция для семнадцатилетнего парнишки - а то ты сам не был молод и не представляешь себе, сколь далекое место от твоих повседневных интересов она занимала.
  Но мальчишки лезли в огонь. Не один остался лежать там, обняв последним объятьем грязный асфальт. Зачем?
  Не знаю. Мало кто из них мог четко сформулировать свои мысли. Им не нравился Ельцин. Почему - этого они связно изложить не могли. Хасбулатов, Руцкой - и раньше чисто символьные фигуры - в ходе боя, судя по моим разговорам с боевиками, быстро начали терять привлекательность в их глазах: огонь сильно прочищает глаза. Каким-то видением они уже предчувствовали, что Руцкой струсит, что он не выдержит испытания огнем и расстанется с честью, сохранив дешевую свою жизнь. "Слушай, а может он и у моджахедов в плену выжил ценой того, что кого-то предал?"
  Страшненький вопрос для политика из уст того, кто только что за него клал голову...
  Я надеюсь, что трусостью своею он все-таки спас жизни - наверное, многие из ненавоевавшихся этих мальчишек сегодня задумаются, за тех ли героев они лезли в огонь.
  Но что же толкало их под выстрелы?
  ***
  - Ты помнишь, как развалился Союз? Украина ушла. Ушла грубо, жестко отказавшись от каких-либо обещаний о дальнейшей совместной жизни. Ушла вместе с бывшими российскими землями. Вместе с городами, которые Россия строила, и фундамент которых замешан на крови ее солдат. Вместе с полуостровом, который принадлежал России еще на памяти ныне живущих. Вместе с областями, которые до свободы наций на самоотделения назывались просто - Малой Россией.
  Помнишь, как сильно независимые украинки на Киевском вокзале в Москве, до самых глаз нагруженные добытыми продуктами, играли довольными ямочками на раскормленных щеках: "Та ж и пусто у Москве! А так им, москалям, и надо з йих демократами!" А самые богатые украинские области и есть - малороссийские бывшие губернии.
  Как я теперь наслаждаюсь их унижением, их бедностью и кризисом. Получили, чего хотели...
  А благодаря кому все это случилось? Благодаря Ельцину. Это он Союз развалил. Суверенитетов наобъявляли столько, что размахнись посильнее - и улетит камень на иностранную территорию, - но каждый имеет претензии к России.
  Война России. Но молчит Россия. Ведь русские - терпеливый народ. Только ждут - а вдруг все переменится, все как-то образумятся, и все как-то образуется.
  Жди! Тут только начни суверенитеты объявлять. Дальний Восток - земля манчжурская, Забайкалье - монгольская: наши предки, агрессоры и империалисты, поотбирали все у слабых народов. Сибирь - независимое государство, Ермаком разрушенное. Урал - земля финская, как и все, что севернее Оки. А поскольку, по летописи, к Смоленску славяне пришли из Польши, то и он - не русский. А дальше - уже Украина. Самостоятельная. Так что в России русским делать нечего.
  Куда ж им деваться? А неважно. Это их, терпеливых, проблема. Они же не выступают. Они ничего не требуют. Иди, медведь, обратно в берлогу.
  Все суверенные государства равны. Но некоторые менее равны, чем другие. Им не разрешена защита национальных интересов. Точнее, России.
  А я не хочу! Я не хочу затихать, когда мне, русскому, пригрозят:
  рыпнетесь - так не забывайте, что мы тогда сделать сможем с вашими соотечественниками на нашей суверенной земле. Не хочу
  молчать, ворочаясь себе в берлоге, я хочу помнить Невского с Донским, ни Минина с Пожарским, блеск поверженного Парижа, немцев скаредных, на рубль золотой у проезжающих русских заглядывающихся...
  Пусть мне это вернут - я за того жизнь отдам!... *** Решетка, окошко. За окошком регистраторша. Почти как в
  поликлинике. Только за запертой железной дверью за твоей спиной стоит тюремный охранник.
  Регистраторша, тоже в зеленой армейской форме с погонами прапорщика, увлеченно бомочет про себя:
  - Национальность... Национальность - русский... Происхождение... Из рабочих... Адрес...
  Я пытаюсь возразить, что происхождением я из другой категории социалистических трудящихся - из той самой презираемой прослойки.
  - Слушай, тебе какая разница, а? - устало глянув, отвечает регистраторша.
  Я диктую адрес. И вспоминаю, как раньше в некоторых особо важных анкетах указывал сам: "Из рабочих", разъясняя, что отец в момент моего рождения в самом деле был еще рабочим.
  И совесть была чиста. Система создала свои правила. По этим правилам надо было играть. Кто играл лучше - тот пробивался. Кто хуже - оставался на обочине. Кто не играл по этим правилам вообще - оставался в тюрьме.
  Где равнодушные регистраторши лениво писали:"Из рабочих"...
  Теперь я в самом сердце этой системы.
  ***
  Затхло воняет. На узкой жердочке скамейки тело начинает затекать уже через полчаса. Тем более, что оно сильно избито - солдаты, трусливо прятавшиеся под кустами, когда ты должен был ради "нескольких строчек в газете" лезть под пули, постарались компенсировать свою трусость на взятых "в плен" журналистах.
  Я сползаю на пол, привалившись к острому ребру скамьи. и в дремоте полу-яви, полу-сна видится мне прошлый путч. Где тоже досталось - зато я долго гордился тем, что первым взял интервью у экипажа того БТР, который стал причиной смерти троих тогдашних защитников Белого дома.
  ***
  Есть потребность выговориться, когда впереди тебя ждет перспектива провести ночь в бетонной камере рядом с сорока самыми разными человеками.
  И ты говоришь сам, и ты слушаешь.
  ***
  Крис Бут. Англичанин. - Нет, меня сегодня не били. Меня вчера били. Когда де
  монстранты милицию прорвали, то кто-то меня увидел, как я говорил оператору по рации, что снимать. Подбежали, хотели переговорник отнять, били. Это демонстранты были, красные. Кое-как вырвался, отговорился. что журналист, паспорт иностранный показывал. Меня почему-то бельгийским шпионом назвали. Хотя я англичанин, а работаю на американское телевидение.
  А сегодня - то же самое. только уже тругие арестовали. Я оператора своего потерял, стоял, выяснял с ним, как мы можем друг друга найти. В это время подбегают, рацию отбирают, арестовывают, сажают в машину, и вот я здесь.
  До чего приятная улыбка у парня! - Я просил известить консула нашего. Так они мне ответили:"Здесь у тебя никаких прав нет!" Он молчит минутку. - Надо же, - удивляясь сам, вдруг продолжает он. - Еще вчера утром я сидел в лондонском пабе и пил пиво!..
  ***
  - Руки за спину! - орет вертухай в следственном изоляторе. Ты ни в чем не виновен. Ты здесь по ошибке. Тебе кажется дичью вести себя, как зэк. В ответ по тебе начинает гулять дубинка и сапоги. Его - если отвлечься от побоев, которые, конечно же,
  запрещены - его можно понять - он выполняет свой долг. Попавшему сюда человеку положено соблюдать тюремные правила.
  Почему-то два года демократии так до сих пор не принесли обществу другую мораль - и в тюрьме соблюдать человеческие правила. Его права ставить во главу угла. К ним приспосабливать всю систему.
  ***
  - Мне все равно, во что ты веришь. Меня остановили и попросили отвезти раненого в больницу. Ему пуля попала в живот, и речь шла, похоже, о минутах: он уже закатывал глаза.
  Мне все равно было - коммунист он, фашист, демократ, красный, белый. просто раненый парень, которого нужно было поскорее доставить в больницу.
  Но тут меня останавливает милиция, вытаскивает из машины, отбирает ключи и тут же отправляет в тюрьму. это нормально?
  - А что они сделали с раненым? - Я не знаю. Когда меня уводили, он так и оставался лежать на заднем сиденье...
  ***
  В "боевиках", проводящих ночь на узкой жердочке лавки в камере, оказались и человек, отвозивший на своей машине раненого, и просто прохожий, вышедший из магазина, и другой, спешивший к родственнику в один из близлежащих домов...
  Да, наверное, российская демократия справится с неправедным искусом уничтожения врагов, разберется, кто действительный боевик, а кто - случайно подвернувшийся под руку напуганным солдатам прохожий. Не будем говорить о виноватых - Руцкой с Макашовым, пославшие людей под пули, и струсившие по-офицерски застрелиться, другие, что попытались прикрыться телами собственных родных, отделаются легко. Максимум несколькими месяцами в комфортабельных камерах и с вежливыми охранниками, которые не будут с профессиональным умением бить ногами по копчику и обрушивать дубинку на героическое мясо борцов за конституцию. А вот кто компенсирует хотя бы одну ночь на бетонном полу мальчишке, случайно задетому пулей и теперь превратившегося в за дело подстреленного боевика? Кто компенсирует ночь страха и боли жен и близких, обзванивавшим морги и больницы - хотя что, казалось, бы препятствует дать позвонить задержанным, успокоить своих? Утешаться логикой, надеяться, что разберутся после того, как успокоится все?
  Почему нельзя без таких запланированных эксцессов - не понимаю... Ведь именно они плодят врагов власти.
  Или, может быть, именно для этого?
  1993
  
  РАЙОННАЯ ВОЙНА
  
  Солнце, как подвыпивший электрик, ушло домой, забыв выключить свет. Скатившись, словно капля крови по небритой щеке горы, оно, уже невидимое, еще некоторое время выкрашивало розовыми и сиреневыми полосами равнодушные вершины. И лишь потом, будто спохватившись, последним своим движением смахнуло с гор вечернюю иллюминацию.
  И над горами зашептались звезды... В пронзительной, звонкой тишине их мерцание, их бесконечное перемигивание через контрольно-следовую полосу Млечного пути казались немного даже лихорадочными - словно высыпавший на небо разделенный народец пытался поскорее пересказать новости друг другу, но тихо, шепотом, чтобы не потревожить космических пограничников. И спящее внизу человечество.
  И странной казалась эта забота. Как странной казалась и эта бесконечная тишина.
  Ибо внизу была война.
  * * *
  На первый взгляд, война была странной. Некое государство связано с союзным и помогающим ему другим государством через узкий коридор, по которому проходит единственная более или менее приличная дорога. Дорога, - которая могла бы показаться короткой, когда бы пролегала по прямой, - представляет собой изрытую, сильно попорченную асфальтовую ленту, которая словно стремится сама себя поймать за хвост, делая бесконечные петли между гор. При этом она зажата между нависающими над ней с одной стороны скалистыми стенами и пропастями и обрывами с другой. Обычная горная дорога.
  Кроме двух государств существует третье, которое ведет войну с первым. Первое государство было когда-то его частью, затем провозгласило свою независимость и, опираясь на помощь второго, постепенно очистило свою территорию от теперь уже враждебных войск метрополии, а затем захватило и часть земель уже ее самой.
  Дорога, связывающая союзников, проходит по захваченной территории этой враждебной обоим метрополии. По ней осуществляется снабжение, помощь, военные и другие поставки.
  Здесь нет названий. Это задача из учебника по теории войн. Что метрополии надо делать с этой дорогой?..
  С этой дорогой не делается ни-че-го. На ней захватившая ее армия позволяет себе держать всего два поста. Достаточно, видимо. Потому что и в самом деле давно никто не слышал о попытках вернуть себе контроль над основной транспортной артерией войны - ни даже о попытках перерезать ее с помощью диверсионной деятельности.
  Хотя много ли надо, чтобы сделать невозможным движение по ней - по ниточке, которую достаточно разорвать простым взрывом нависающей над ней скалы?
  Вопрос из теории: что можно сказать о войне, которая достигла той стадии, когда у одной стороны не хватает сил драться за такую дорогу, а другая позволяет себе считать ее своим тылом?
  Правильно, эта война выиграна. И не метрополией...
  * * *
  - Политически конфликт в Нагорном Карабахе продолжается. Из-за него продолжается блокада Армении, из-за него Армения и сам Карабах находятся в заметной международной изоляции. В то же время с чисто военной этот конфликт уже прошел свою наиболее энергичную фазу: обе стороны достаточно истощены, чтобы рассчитывать сегодня сломить противника окончательно. Мир стоит на повестке дня, и бои ведутся, скорее, для того, чтобы иметь наиболее выгодные позиции для торга на переговорах.
  - В этой связи - чем максимально готов поступиться Карабах, чтобы достичь мира политическими средствами?
  - Мы готовы поступиться буквально всем, кроме своей независимости.
  - Как ее нужно понимать?
  - Чтобы мы сами собой управляли, сами творили свою судьбу, принимали свои законы, сами управляли на своей территории. Вообще жили так, как мы хотим.
  - Но ведь это фактический выход из Азербайджана?
  - В принципе, да.
  - Но ведь это и есть главный предмет войны?
  - Да.
  (Из разговора с исполняющим обязанности председателя Верховного Совета Нагорно-Карабахской Республики Кареном Бабуряном).
  * * *
  Мы сидим в кабинете здания Верховного Совета посреди тихого городка Степанакерта. Хозяин кабинета - нынешний лидер Нагорного Карабаха Карен Бабурян - тоже тих, серьезен. И уверен в себе. Он вообще производит впечатление цепкого умного крестьянина, не вдающегося в эмпиреи, но четко знающего, когда и что нужно делать.
  Он пока - и.о., исполняющий обязанности. История с его приходом к власти не совсем, по мнению многих наблюдателей, однозначна. Несколько месяцев назад так называемая Минская встреча СБСЕ по Нагорному Карабаху выдвинула очередную мирную инициативу. Заключающуюся примерно в том, что карабахские отряды очищают Кельбаджар в обмен на определенные гарантии ненападения и сохранение за ними Лачинского коридора. А дальше все должны решить переговоры.
  Прежний карабахский лидер Георгий Петросян выказал, однако, достаточно твердое сопротивление этому плану, доказывая, что азербайджанцам доверять нельзя, и что так запросто очистить захваченные территории без обмена и без гарантий попросту глупо. Когда же план был одобрен и великими державами, и Азербайджаном, и Арменией (у которой в ситуации есть свой интерес - мирное соглашение поможет снять ту экономическую и транспортную блокаду, которая медленно, но верно разрушает экономику республики), и только упрямый карабахский лидер из партии дашнаков путал все карты - на Степанакерт было оказано необходимое давление. Даже сам армянский президент Левон Тер-Петросян прилетал в Карабах - и что любопытно, со стороны Баку не прозвучало внятного протеста по поводу нарушения территориальной целостности Азербайджана чужим государственным деятелем. А если взять в расчет то, что как говорят в Степанакерте, вертолет с президентом долетел из Еревана за полчаса, в то время как обычный рейсовый, боясь азербайджанских ракет, петляет между горами часа полтора, едва не чиркая лопастями по склонам гор - то некоторые делают вывод об определенной договоренности между Баку и Ереваном по поводу обеспечения безопасности президента ради такого важного дела.
  В итоге вместо Петросяна в кабинет главы республики сел Бабурян. Который соответствующее соглашение подписал. Но все карты спутал честолюбивый полковник Сурет Гусейнов, который аккурат в это время производил в Азербайджане государственный переворот и предоставил тем самым карабахским армянам необходимый легитимный аргумент для приостановки выполнения договора:
  - ...Нет принципиальных разногласий, - говорит и.о.председателя. - Трехсторонняя инициатива единогласно была одобрена, мы также одобрили формулу СБСЕ. Но совершенно естественно, что мы заинтересованы в гарантиях. Ситуация в Азербайджане сегодня в высшей степени нестабильна. Нет никаких гарантий, что не произойдет смены руководства, смены политики. Взять и просто так отдать Кельбаджар, а взамен ничего не получить... Не можем.
  - Тогда в чем выход из тупика?
  - Выход в том, чтобы руководство Азербайджана как можно скорее поняло, что принцип незыблемости территории, который был зафиксирован в Хельсинки, сегодня во всем мире претерпел достаточно серьезные изменения. Примером тому может служить та же Югославия. Почему при развале Союза никто не ссылался на принцип нерушимости границ? Азербайджан тоже должен понять, что сейчас доминирующим является право народов жить самостоятельно, самоопредляться так, как они хотят.
  * * *
  Степанакерт тих. И если бы не собственное знание, что ты находишься в центре уже пятилетней войны - что ж, обычный, обыденный, провинциальный уездный городишко, незаметный и неизвестный в бытность его советским районным центром. Вокзал, театр, исполком - и обыкновенные домишки забытого провинциального местечка. Какая тут, кажется, война? Бывает ли война между Истрой и Звенигородом?..
  И все же, все же... Пять лет конфликта. Сначала придушаемого, придавливаемого. Сначала - вот наивность сегодня! - школы делили стенкой на две части, армянскую и азербайджанскую. Сначала друзья вот так, под давлением обстоятельств, вынуждены были отдаляться друг от друга - национальная общность оказывалась сильней.
  А теперь боец в камуфляжке пьет, улыбаясь, красное вино, и в это время рядом берут его родной город Агдам; а вчера ракеты с вокзала запускал, быть может, его школьный друг...
  Впрочем, к чему эти прочувствованные строки - тем более, что их без устали плодит каждый, кто побывал на этой странной войне. Просто трудно от них удержаться - нам, не видевшим той гражданской, нам странно это ощущение: что с той вершины в тебя может пальнуть друг, что ремни из кожи тебе, пленному, будет резать сосед, что ногу ты потерял от мины, заложенной собутыльником, что твои боевые друзья предложат тебе ПРОДОЛЖИТЬ с попавшей в плен чужой медсестрой - твоей бывшей возлюбленной...
  Для людей эта война не районная...
  * * *
  Война для Степанакерта начиналась с позиции "лежа". Вокруг города на горушках лежат пустые сегодня азербайджанские села. В начале войны отсюда город обстреливался. Объективно армянским интересам противостояли и размещенные здесь советские миротворческие войска: хотя они старались пресекать боевую активность обеих сторон, они закрепляли и удерживали чересполосицу, мешавшую армянам организовать регулярные боевые действия.
  История войны - дело тонкое, да и описывать все ее перипетии бессмысленно: череда атак и обходов, диверсионных акций и обстрелов, смертей и боли. Важен итог.
  Итог сегодня следующий: практически вся территория Нагорного Карабаха очищена от азербайджанских войск (само собой подразумевается - И ЖИТЕЛЕЙ). Обеспечена бесперебойная связь с базами снабжения в Армении. Захвачены важнейшие высоты по границам НКР и важнейшие узлы дорог - Агдам и Физули. С высот контролируются прилегающие территории, контроль над дорогами означает контроль над местностью - по горам много не находишься, тем более не наездишься. Благодаря этому обстоятельству армяне контролируют клин Кельбаджарского района, разделявшего Карабах и Армению, а также всю юго-западную часть Азербайджана до границы с Ираном, обеспечив себе, таким образом, вместо круговой линии обороны одну обычную линию фронта, развернутую на северо-восток, на Гянджу и на армянский же ранее Шаумяновский район.
  С точки зрения военно-технической армяне обеспечили себе - и за счет захватов техники, и за счет ремонта, и за счет поставок все-таки из Армении - почти полное преимущество. При относительном равенстве боевых сил - по очень приблизительным оценкам Москвы - по 6-8 тысяч бойцов, и при зимних потерях азербайджанцами боевых машин в - по тем же оценкам - сорок процентов, армяне достигают на направлениях главного удара заметного перевеса. Превосходство азербайджанцев в воздухе компенсируется удачно поставленной армянской противовоздушной обороной, в результате действий которой, в частности, трое русских летчиков, сбитых на азербайджанских самолетах, ожидают решения своей участи в Степанакертском изоляторе. В то же время, азербайджанцы уже не могут рассчитывать на новые массовые инъекции боевой техникой, так как все русские войска из республики выведены. Кроме того, до разрешения собственно внутриполитических проблем Азербайджана с его слишком самостоятельными директорами фабрик и военачальниками, с его расколом на враждующие фракции и начинающимся сепаратизмом уже собственно азербайджанских земель, как это показывает пример самозваной Талышской республики, - до этого представляется маловероятной возможность концентрации боевых сил в том количестве, чтобы сломить сопротивление армян на каком-либо важном направлении. А даже если это и удастся, даже если удастся захватить Степанакерт - что ж, в этом случае предрешен уход армян в горы и продолжение войны по новому кругу. Экономика какой страны может выдержать такую постоянную РАЙОННУЮ войну - не знаю. Но Азербайджана - точно нет.
  * * *
  В Степанакерте стрельба уже не слышна. Следы обстрелов почти залечены, даже дороги в городе не намного разбитей, чем в Москве. Конечно, кое-где видны еще развалины, видны осколочные раны на стенах домов. Едва ли где в городе сохранились целыми стекла в окнах: даже у председателя в рамах натянут целлофан. И если бы не яркое живительное солнце, заливающее все своим дружелюбным светом, то город, вероятно, мог бы походить на большой производственный склад.
  - Степанакерт стал тыловым городом?
  - Да не совсем. Вот только вчера... и сегодня были нанесены ракетные удары по городу. Сегодня с утра три ракеты. А вчера с агдамского железнодорожного вокзала были запущены десять ракет "Гиацинт", которые здесь упали. Теперь вот... как раз сейчас операция проводится, наказываем их. Мы их предупреждали, что в случае любого обстрела так будет.
  Так что город хоть и тыловой, но войну он ощущает на себе. Но верно и то, что люди привыкли к этому. Они уверены в себе, спокойны. Раньше паники многовато было...
  Верно, впечатление уверенности и спокойствия не оставляет в Степанакерте. Работают магазины, на улицах сидят мелкие частные торговцы, продающие достаточно немудреный скарб - в основном, обувь, что-то из одежды да сантехническое оборудование для квартиры. Даже рыночная экономика добралась сюда в виде коммерческих палаток - хоть разжиться в них можно в основном "Сникерсами".
  Насколько известно, работает промышленность - есть здесь своя обувная фабрика, электротехнический завод, молочный комбинат, еще пара предприятий. Они переключены сегодня, по возможности, на военное производство. Более того, как мне сказали - тут уж, как говорится, утверждение на совести утверждающего, - "если бы сюда поставляли металл и необходимые материалы, мы тут сами танки лепили, сколько нужно". Но в любом случае ремонтное производство существует уже сейчас, и армяне достаточно умело восстанавливают подбитую или просто захваченную - как зимой при Кельбаджарской операции - у азербайджанцев технику. В принципе, таким словам вполне можно верить - сегодня в Степанакерте, если забыть войну, живется, пожалуй, даже полегче, чем в Ереване: после захвата Сасанского водохранилища на севере республики армянскими отрядами здесь нет недостатка в электроэнергии и энергетическое положение куда лучше, чем в Армении, где свет дают часа на три-четыре в день. Здесь работает промышленность стройматериалов - да многого и не надо, достаточно поставить оборудования для разрезания на блоки тех камней, что в изобилии сбрасывают с себя горы, - так что вопрос с восстановлением разрушенного тоже не стоит. Карабахское терпкое вино достаточно хорошо известно, но и кроме него сельское хозяйство достаточно эффективно, чтобы на протяжении пяти лет войны без правил кормить 170 тысяч населения.
  - Сейчас вы готовы поддерживать с Азербайджаном какие-либо отношения, кроме военных? Экономические, например.
  - Сейчас де-факто мы уже лет пять не поддерживаем никаких отношений и живем как самостоятельное государственное образование. Естественно, если мир будет, то будут и экономические и другие взаимоотношения. И люди будут общаться. Торговать будут на взаимовыгодной основе.
  И есть еще одно...
  * * *
  В Карабах я ехал с ребятами из местной службы безопасности. Именно с ребятами, потому что среди них я не видел ни одного старше тридцати лет. Их трудно описать, но я бы теперь узнал бы их даже в московской толпе. И не потому что лично знакомы.
  В них есть карабахская особинка.
  ...Когда посреди Лачинского коридора у нас сломалась машина, и ее пришлось чинить при свете звезд и пары фонариков, я лично ожидал хоть каких-то действий, предусмотренных боевыми уставами. Выслать охранение, организовать наблюдение - обычные приемы в зоне военных действий, а тем более на захваченной территории.
  Парни этого не делали. Нет нужды, сказали они. Если кто и нападет, дали понять, то отобьются без труда. И глянув на них, я понял: эти действительно отобьются. Уже в той незамечаемой ловкости, с которой они держали автоматы, видно было: это профессионалы. Работники войны шестого разряда.
  И когда позже во дворе Степанакертского управления национальной безопасности меня встретил начальник его, с которым мы вместе ехали, и обычным своим мягким голосом спросил: "Разве вам не показали комнату, где вы можете переночевать?" - меня, гражданского, не зависимого ни от них, ни от других, представителя теперь уже иностранной прессы, вдруг потянуло стать навытяжку и как когда-то командиру полка, застукавшему в казарме во время построения, что-то залепетать.
  С ними пьешь вино, с этими парнями. Но они внушают к себе... Ох, внушают.
  И при этом обычные вроде бы ребята, с которыми можно говорить обо всем, с которыми приятно преломить краюху хлеба, с которыми двенадцать часов дороги в тряском кузове кажутся недлинными. С которыми расстаешься с печалью, желая им только одного: "Вы оставайтесь живыми, парни..."
  Дело, в общем, не в них, не в кагэбэшниках, как бы они сегодня не назывались - тем более, что ясно: это вовсе не те кагэбэшники, что работали здесь когда-то. Дело в том, что в Карабахе то же впечатление пропасти, отделяющей тебя от них, вызывают почти все мужчины. Нет, у них часто вид вовсе не воинственный: немало среди них и пузатых дядек, коим место, кажется, с бокалом вина под сенью лозы над порогом собственного дома, есть достаточно пожилые, единая форма одежды почти не поддерживается, но -
  - но ремни у автоматов подтянуты аккурат так, чтобы мгновенно перекинуть их с плеча на руку...
  Что бы ни говорили об "армянском экспедиционном корпусе" в Карабахе, видно, что в основном здесь воюют местные. Почти наверняка в Карабахе существует присутствие, так сказать "армянских" армян; да я и сам, если бы был министром обороны Армении, постарался бы "обкатать" офицеров своей армии в условиях реальных боевых действий в горах. Однако то, что армянская армия в массе своей в Карабахе не воюет, можно увидеть по лицам ее солдат в Ереване. Их отличишь по глазам: даже в одинаковой камуфляжке люди, чьего языка ты не понимаешь, так разительно отличаются друг от друга, что видно сразу - этот НЕ воевал.
  Какой-то основной признак здесь выделить трудно. Но от карабахских исходит ощущение некоей пропасти - словно от пантеры, которая вроде бы и кошка, и в клетке, и мирно грызет мясо; но стоит ей глянуть на тебя скользящим равнодушным взором, - ты вдруг понимаешь, что не хотел бы встретиться с ней на узкой тропке в джунглях...
  Так и эти. В их глазах печаль и оценка, и какая-то жесткая мудрость - людей, которые умирали и убивали. Которые знают цену жизни.
  Того, как она невысока.
  * * *
  Что есть сегодня Карабах? Яблоко раздора. Очередная выигранная попытка вооруженным путем добиться национального освобождения. Мятежная сепаратистская территория, чей пример разрушителен по меньшей мере для половины нынешних государств планеты. Первая отвоеванная назад территория, на которой живет армянский этнос, с тех пор, как после резни 1915 года армян зажали на клочке земли в Ереванской долине.
  И это все правильно. Как в каждом конфликте, в карабахском сконцентрировано столько исторических слагаемых и столько интересов, что встать можно на любую сторону - и ты будешь прав. Я вполне признаю правомерной постановку вопроса карабахскими армянами: идет нормальная, признаваемая международным сообществом антиколониальная борьба за национальное освобождение от угнетающей колониальной державы - в данном случае Азербайджана. Но вполне готов принять и другую, азербайджанскую точку зрения - что сепаратистские лидеры в неугомонной борьбе за власть развернули войну, которая в итоге никому не принесла пользы, кроме их самих; что здесь есть к тому же нарушение международно признанного принципа нерушимости границ.
  Ну и что? Бабурян справедливо напоминает, что как-то никто не дергался по поводу изменения границ СССР или Югославии. Где пролегают границы суверенитета?
  Никто не ответит. Так что делать? Сохранять нейтралитет? Особенно памятуя о Чечне или Казани...
  * * *
  - Что может сделать Россия, если захочет что-то сделать для вас?
  - Россия может очень многое. Я, честно говоря, всегда был в этом плане реалистом. СБСЕ, тем более Америка - они все далеко. А Россия рядом. Вековые исторические связи существуют между Россией и Карабахом. Связи, которые устанавливали наши деды, прадеды. Веками наши народы испытывали друг к другу симпатии. И сегодня в Карабахе отношение к русским совершенно другое, чем в любой другой точке Союза.
  Но знаете, мне кажется, что официальная Россия вообще не определила своей внешней политики до сих пор - и не только в отношении Карабаха. Не видны те акценты, которые она по тем или иным вопросам ставит. Не покидает ощущение, что Россия мечется, сама не зная, чего она хочет. Видимо, это отражение тех трудностей, которых так много стоит перед самой Россией.
  - А какой России смысл заниматься Карабахом - простите уж циническую откровенность вопроса? Он же не часть России - хотя вы, правда, уже просились в ее состав...
  - Я думаю, если это будет одна из форм независимости, может быть, народ пойдет на то, чтобы войти в Россию. Вы понимаете, он за эти семьдесят лет в составе Азербайджана столько натерпелся, что сейчас он на все пойдет. В любую республику, в любую страну. А уж тем более в Россию, к которой он испытывает теплые, нежные чувства.
  (Из разговора с исполняющим обязанности председателя Верховного Совета Нагорно-Карабахской Республики Кареном Бабуряном).
  * * *
  В самом деле, есть ли России смысл заниматься Карабахом? Я спрашивал об этом многих - и солдат, и политологов, и русских, и армян, всех тех, кто давал себе труд задуматься о судьбе этой забытой Богом и Россией земли. Доводов против много.
  Например. Поддержка НКР Россией обеспечивает (дальше хочется по пунктам, как в политологическом анализе):
  - конфронтацию с Азербайджаном и его окончательный уход в сферу влияния Турции - если не в конфедерацию с ней (хотя едва ли кто согласится с такой резкой переделкой сфер влияния - в мире все равно действует негласное понимание границ взаимного раздела мира великими державами);
  - конфронтацию с мусульманским миром, в том числе и внутри самой России (а были сообщения, что некоторые чеченские отряды воюют в Карабахе на стороне азербайджанцев);
  - поощрение собственного сепаратизма - прежде всего в Чечне и Татарии;
  - риск серьезных международных осложнений;
  - угроза азербайджанского терроризма в России;
  - угрозу втягивания непосредственно в войну в Карабахе, ибо за поддержкой моральной должна будет последовать поддержка материальная, а там и военная;
  - огромные экономические тяготы неведомо для каких целей.
  Ну и так далее. Что дает поддержка Россией Карабаха? Совсем мало. Закрепление своего геостратегического присутствия в Закавказье. Но оно уже существует - в Армении. Которая вывода войск не требует, да и ни в коем случае не может пойти на разрыв с Россией, будучи окруженной враждебными или нестабильными режимами.
  Экономически это принесет только проблемы - ибо не то, что Карабах, даже Армения пока имеет отрицательное сальдо внешней торговли и все увеличивающуюся дыру в бюджете. Деньги сюда надо будет только вкладывать.
  Округление границ, включение новой территории в Россию? Но что это даст, кроме перечисленных выше проблем? С собой бы разобраться...
  Не нужен Карабах России?
  * * *
  И все-таки что-то точит. Все-таки в глубине души ловишь себя на необъективности, на сочувствии армянам. На том, что одобрил бы любую форму поддержки их Россией, хотя разум вроде предостерегает.
  Но старина разум всегда почтительно смолкает, едва крошка сердце раскрывает свой маленький ротик. Сократа била его жена - в этом все-таки есть какой-то символ...
  Так что же в сердце? Народ, который восстал. Народ, а не вожди. Я, как и все, наверное, русские, боюсь татарского сепаратизма - столкновение двух таких этносов было бы просто безумием. Но я успокоенно вижу, что казанские проблемы Москвы - это чисто верхушечное движение, и национал-радикалов в Татарии поддерживают едва ли десяток из ста. Собственно, он сепаратизм-то - областной: вождь обкома КПСС решил, что вправе сам решать те вопросы, которые раньше ему решала Москва. И может быть, в этом он прав - и то, когда это Москва кладезь ума показывала?
  Карабах - движение не верхушечное. Пять лет войны между соседями лучше всего доказывают этот тезис. Даже если не бывать в самой НКР. И вот эта народность войны - она сильнее всего и действует. Если бы тем, кто принимал решения, понять это раньше - все можно было бы ограничить простой передачей власти без всякой войны. По крайней мере, без нынешней. Да и при передаче власти можно было бы выговорить достаточно приемлемые условия - и для населения, и для метрополии.
  Не случилось. Теперь что-то надо делать с восставшим народом. Из истории известно, что тут - только два пути. Либо тотальное уничтожение всего, что движется, с оставлением в живых лишь тех, кто не в состоянии поднять оружие - что кончается обычно восстанием нового, выросшего поколения. Либо предоставление народу тех прав, за которые он шел на смерть. А дальше уже смотреть, в чем и как можно - и можно ли еще - соблюсти свои интересы.
  Народ лучше не доводить до восстания - это еще опыт французской революции показал. Иначе он идет до конца...
  * * *
  Разделенный народец звезд никогда не перешагнет Млечного пути. Он обречен вечно лишь перешептываться через непреодолимую преграду.
  На Земле немало разделенных народов. Но в последнее время стены между ними рушатся...
  1992
  
  БЕЛОРУССКИЙ ТРАНЗИТ
  
  Они оттолкнулись от обочины широкой "минки" мягко, словно мячики. Оттолкнулись и наискось пошли за нами. Чуть спереди отъехала вторая машина, тоже с литовскими номерами. "Коробочка" была классической...
  * * *
  ...Последнего германского пограничника я провожал взглядом, как родного. За ним уже ждали поляки. "Пашпорты проше", - сказал один. "Машину ко стоянке", - рявкнул другой.
  Прощай, цивилизация. Здравствуй, Польша...
  * * *
  Какой главный совет дал бы я новичку, спрашивает меня приятель, собравшийся взять машину в Германии. Я отвечаю просто: не езди через Польшу.
  ***
  Как уважаемая законом и государством личность ты перестаешь существовать немедленно после того, как тебе вернет паспорт немецкий пограничник. Ты оказываешься в Польше и сразу становишься одновременно и этаким жирненьким бройлером, с которого грех не отщипывать по кусочку, - и совершенно презренным существом, которого положено подозревать, провоцировать и по возможности карать.
  * * *
  Если твой автомобиль выглядит дорого и достойно - а ты на "крутого" не натягиваешь, - будь готов к тому, что через несколько километров от обочины стартует за тобой машина-две. И либо они дождутся, пока ты остановишься на заправке или перед кафе - либо остановят тебя сами. А там - в зависимости: либо тебя заставят платить "за транзит", либо... Впрочем, до трупов в лесу дело доходит редко.
  Особенно это касается "франкфуртского", как его традиционно называют, перехода - точнее, перехода между Франкфуртом-на-Одере и польским Свечко. В меньшей степени - по крайней мере, могу судить по собственному опыту, - эта смычка между бандитами и таможенниками характерна для других пограничных пунктов. Но есть она и там.
  ***
  Обычно так. Машину ставишь в сторону. Таможенник скрывается в будке. Что он там делает, неведомо, но, судя по уголовной хронике, нередко в это время страж государственных интересов созванивается с бандитами и докладывает о потенциальной жертве.
  Затем он выходит и невзначай спрашивает:
  - До Вроцлава едете?
  - Нет,- убедительно отвечает Серега, - зачем нам Вроцлав. Мы напрямик, через Познань, прямо на Варшаву.
  * * *
  Поэтому своему приятелю, намеренному все же ехать, я даю второй совет: из Германии в Польшу переправляться через Коттбус, откуда после обычных польских пограничных придирок ты "садишься" на хорошую для Польши 36-ю дорогу и едешь на Вроцлав.
  ***
  Естественно, мы поехали на Вроцлав. У этой дороги одно преимущество: она быстрая. Здесь старый, еще при Гитлере выстроенный автобан, который вел к немецкому прежде городу Бреслау, ставшему польским Вроцлавом. Автобан, конечно, рядом с современным германским и рядом не лежал, но немцы строили на века, и нынешним полякам удается поддерживать его в сносном состоянии. Поэтому здесь можно "притопить" и довольно легко держаться между 130 и 150 километрами в час. Тем более, что дорожной полиции здесь относительно немного. Наконец, это не основная транзитная трасса через Варшаву, которая обсижена любителями добычи - от полицейских, шакалящих с радарами по кустам, до бандитов, приноровившихся уже и рейсовые автобусы обчищать.
  Здесь же нам встречаются пока лишь группки проституток. Мы их проскакиваем, пока одна из девиц не распахивает ветровку, демонстрируя нам поразительные богатства души и тела. Слабый на это дело Серега, который однажды в одном из стриптизов Франкфурта впал в кому от фантастических грудей бразильской танцовщицы и даже уговорил поехать с нами в Париж (слава Богу, ее не отпустили хозяева заведения), немедленно требует остановиться. Я отказываюсь. Мне нет дела до Серегиной нравственности, хотя это и извращение - исколесить всю Европу, чтобы под конец подцепить грязную придорожную молдаванку. Но я гоню не первую машину и знаю, что девочки эти - узелки одной бандитско-полицейской сетки, которая сплетена в Польше против нас, водителей-транзитников.
  * * *
  Хороша дорога на Вроцлав и тем, что все же не жестко "схвачена" пока польскими и русскими бандитами. 30-я стала полным мраком. Там все повязано настолько, что уже шоферы транзитных автобусов Москва - Германия останавливаются в "нужных" местах, где и происходит облегчение кошельков их пассажиров. Что же до "дежурства" бандитов на заправках - это стало столь же обыденным явлением, как дождь осенью или мухи летом. Здесь же - относительно спокойно. Хотя именно - относительно...
  * * *
  ...У нас хорошая машина. Новая "Тойота", которую мы хорошо проверили, отколесив 5 тысяч верст по дорогам Европы и заодно поставив по личному рекорду скорости в 210 км/час. Не Шумахеры, конечно, но приятно.
  И сейчас, когда "коробочка" быстро становится тесной, я делаю то, чего от нас не ожидают преследователи: со 110 прыгаю на 140 и неумолимо нацеливаюсь на левое переднее крыло первой их машины. Это старый, но верный способ: противник либо не выдерживает психологически, либо ты, пожертвовав правой накладкой бампера, закручиваешь его вокруг оси. Главное - не переборщить, чтобы не вмазаться слишком глубоко, иначе и сам закрутишься вместе с ним...
  ...Психология сработала: передний "дух" резко шарахнул по тормозам и увернулся от столкновения. Был вынужден затормозить и второй. Я же тем временем вырвался на простор, гоня стрелку спидометра к 160. Но я запомнил, как он тормозил...
  ***
  Так что еще один мой совет тебе, мой упрямый приятель: езжай ты по 36-й дороге на Вроцлав, оттуда по 67-й на Кепно - Велун - Петрков Триб, затем по 44-й на Радом. А дальше - выбирай сам: либо дальше на Люблин - Кок - Медзижец Подляски - Тересполь, либо...
  ***
  Я лично, поскольку имел случай убедиться в полицейской и бандитской любви к городу Люблину, ездил по второму маршруту: Радом - Козенице - Деблин - Кок, и дальше опять на все эти многочисленные Подляски. Дорога, конечно, гнутая, но зато довольно пустая и изрядно живописная. К тому же здесь много лесов, поэтому скорость можно развить приличную, не боясь полиции. А сами полицейские, поскольку не обвыкли обирать проезжих транзитников, к русским водителям относятся вполне лояльно, при случае, объяснят дорогу.
  Но сегодня те добрые патриархальные времена канули в прошлое, и на польских дорогах - особенно здесь, на 30-й, куда ты все равно вынужден свернуть перед границей - пиратствуют настоящие корсары радара и полосатой палки. И деньги уже - гораздо не те... Так что если видишь в совершенно невинном месте знак ограничения скорости - с уверенностью ожидай, что за ним ждут тебя униформированные работники большой дороги. Или вот, скажем, небольшой поворотик у овражка, который прячет от тебя продолжение твоего путевого будущего - знай, что в этом будущем тебя ожидает теплая встреча со стражами твоей скорости.
  ***
  Вот и еще совет: никогда не нарушай правил и соблюдай все знаки, пока едешь по 30-й дороге. Можешь, при желании, чуть притопить на подъезде к Тересполю: здесь это неважно - дорожная полиция уже передала тебя в руки другой дорожной "службы".
  * * *
  Мы проскочили Польшу идеально. За все время заинтересовался нами лишь один любопытный "мерс", но, разглядев в салоне троих крепких мужиков, ребятки, видно, решили не связываться. Да еще в одном месте - правда, слишком поздно - заметили троих полицейских, о чем-то между собою беседующих. Но мы так внезапно выскочили из пелены дождя и промелькнули перед ними на 130, вновь скрывшись в дождь, что они в ступоре лишь проследили за нами взглядами, не успев сделать ни одного жеста.
  Но Бреста ты не проскочишь. А там тебя уже ждут.
  * * *
  Сразу за поворотом к пограничному пункту в глубокой тени деревьев темнеют три машины, Издали они похожи на булыжники - округлые, неподвижные, черные. Как только ты встаешь в конец очереди, нарисовываются их "экипажи". Подходят. Никаких наездов! Совершенно деловито предлагают переместить тебя в начало очереди. Всего за 200 марок. Если ты отказываешься, деловой паренек тебе расскажет, что ночью сюда приходят настоящие бандиты, и тогда придется платить больше, иначе разобьют машину.
  * * *
  И здесь новый совет: выдержи характер. Придут другие, которые предложат тебе все то же самое, но за 100 марок. Но если, правда, тебе сразу сказали про сотню - соглашайся.
  Во-первых, тебя действительно переместят - примерно на три четверти очереди. Во-вторых, к тебе действительно ночью не подойдут "настоящие" бандиты. В-третьих, когда пройдешь до конца по всем кругам приграничного ада, поймешь, что 100 марок за сэкономленные сутки нервов и крови - совсем небольшая цена.
  Проблема в том, что в начале очереди могут нарисоваться еще одни "контролеры".
  * * *
  ...Они подходят уверенно, по-хозяйски. Один из них, самый живенький, стучит костяшкой указательного пальца. Обращается по-своему вежливо, на приличном русском с примесью польской фонетики:
  - Мужик, знаешь, что ты в транзитной зоне?
  Я пожимаю плечами.
  - А у нас за транзит платят, знаешь?
  Серега, владелец машины, выходит разбираться. Мы вдвоем встаем у него по сторонам - на случай, если схватка неизбежна.
  * * *
  ...Почему-то вспоминается, как я в 1992 году, перегоняя свою первую "Ауди", мирно устроился спать в машине. Прямо за контрольно-пропускным пунктом, на польской стороне, после того, как выехал из Германии. И как я потом, на следующую ночь, проскочив всю Польшу, относительно быстро и без всяких приключений миновал уже другую границу, другое КПП и другую таможню - на белорусской стороне.
  Но вспоминать об этом теперь бессмысленно - вот они, качаются перед тобой наглые хари, потребовавшие с тебя дани "за транзит". Ждут ответа. И не крепкие вроде - так, мелкота, втроем мы справились бы с ними влет. Один лишь среди подошедших бык здоровый - так на него монтировка нашлась бы. А там, глядишь, другие люди подоспели бы, полиция прискакала... Что мы, несколько сотен водителей, да с пассажирами, да на границе - не "слепили" бы нескольких фраеров, прикидывающихся крутыми?
  * * *
  Но лучше, если драки не будет. Водители на помощь к тебе не придут - каждому проще выкупить свой покой. Полиция? Тебе же хуже: до блеска вылизавшие все натовские задницы польские власти все равно не встанут на сторону "москаля". А после недельной отсидки перед тобой извинятся и отпустят на ту же границу. Полюбоваться на место, откуда навсегда исчезла твоя машина....
  Впрочем, обычно до серьезных случаев не доходит: бандиты сами прекрасно знают, что кормятся здесь до тех пор, пока очередь существует. Если разнесется слух об убийствах в погранзоне, то и водители будут искать других переходов (занятых, естественно, другими бандитами, которые вовсе не склонны будут делиться с дураками, перевернувшими свою "кормушку"), и государство вынуждено будет поприжать здешнюю "лафу". Так что до определенного предела пререкаться вполне можно.
  Однако и бандиты прекрасно сознают, что твоя цель - доставить свою машину до дома в целости и сохранности. И если "убить" ее - то урок для тебя будет вполне зримый.
  Вот и идет торговля на грани взаимного фола.
  Серега наш рожден был, что называется, хватом: за десять минут угроз и компромиссов цена "транзита" для "Тойоты-Короллы" 1993 года снизилась с 500 марок до 200.
  - Ну не могу я меньше взять за такую машину, - как бы уже и оправдываясь, говорит мелкий предводитель бандитов. - Я же тоже плачу. Меня ведь не поймут!..
  ***
  Еще совет: торгуйся, приятель! Но осторожно.
  ***
  ...Когда мы въехали на КПП, прошли поляков и встали в четырехрядную очередь к белорусским таможенникам, я вспомнил прошлогоднюю поездку. Тогда нас тоже замучили ожиданием - уже там, где и бандиты ничего поделать не могли - между польской и белорусской границей. Отсюда уже никуда не выедешь, и остается только ждать, пока на тебя обратить внимание медлительный, словно сомнамбула, таможенник. И когда я подошел узнать - естественно, "наивно", - как долго ждать, один из достойных стражей нашей общей с Белоруссией экономики столь же "наивно" ответил:
  - А мне родина уже заплатила за осмотр этих машин.
  И добавил многозначительно:
  - Но не за скорость осмотра...
  О дальнейшем умолчим...
  * * *
  Таможня дает добро - добрым людям. То есть, оговорился: щедрым. Разумная такса - 100 марок, за эти деньги тебя выпустят без очереди и даже без осмотра. Такса-максимум, понятное дело, не ограничена - но если сделку проводить через начальство, то, как рассказал общительный страж КПП, отдать нужно до пятисот.
  И ты говоришь себе: ладно, черт с ними со всеми. И гадостно тебе так, что самого себя хочется пинком под зад выбросить из своей жизни...
  * * *
  Но зато мы отыграемся на этих, в Белоруссии. Здесь, в отличие от Польши, другой дороги к границе не изберешь - как сел на "минку", так и дави до родных гаишников. И по всей трассе тебя уже ждут местные "крутые"...
  Но этих мы "слепили".
  На 160 они понемногу начинают настигать нас. Это пока не страшно. На 160 только дурак осмелится кого-либо зажимать - на такой скорости любое неверное движение может стоить жизни.
  Мы даем им себя нагнать. Правый поравнялся с нами, задний подобрался почти под бампер. Сигналят. Я чуть придавливаю еще, дожидаюсь, пока задний снова начнет подпирать меня, и на мгновение прикасаюсь к педали тормоза. Нет, не для того, чтобы остановиться - просто хорошо настроенная "лягушка" тут же зажигает красные фонари, этот урод сзади рефлекторно бьет по тормозам, и его начинает заносить. Мне некогда за ним наблюдать, только успеваю заметить, как он дергается, пытаясь удержать машину.
  Еще мне надо бы рыскнуть чуть вправо, чтобы сбить с дороги второго. Маневр рискованный. Его стоит проводить тогда, когда у тебя наступает убыстрение сознания - опытные водители, особенно автогонщики, знают, что такое бывает в критических ситуациях, и ты соображаешь и реагируешь настолько быстро, что все вокруг кажется тебе замедленным.
  Однако сейчас это ко мне не приходит. Все и само собой происходит так быстро, что руки без всякого участия сознания дергают баранку туда-обратно. Машина сваливается вправо и начинает ерзать по дороге - но держится, держится, держится, милая! Тот, что летел справа от меня - ему бы прямо держать, и он бы меня "сделал"! - тоже отваливает вправо. Затем удаляющийся визг тормозов, хлопающий звук удара об ограждение трассы, и его автомобиль замирает у обочины, подняв к небу мятую лысину капота. Второго выносит на разделительную полосу, и он нелепо прыгает по газону, с корнем выковыривая свою подвеску. Надеюсь, и зубы...
  * * *
  Мы доехали нормально. Боялись, что те "духи" окажутся наглыми настолько, что обратятся в свою "державну автоинспекцию", и Серега уже строил планы обращения к своей краматорской "братве", с которой он связан по бизнесу. Но то ли ДАИ была "не своя", то ли ребятишки были изрядно замазаны прежними подвигами и не хотели лишний раз светиться в протоколах, но даишники нас остановили лишь один раз (естественно, под совершенно бессмысленным знаком "40", висящим на совершенно прямом участке), слупили 60 тысяч российских, и мы свободно въехали на родину.
  Прощайте, ребята. Я рад, что так получилось. Мне жаль ваши хорошие машины. Но мне не жаль вас.
  Работать надо честно.
  1997
  
  КАК Я СОВЕРШИЛ ФАШИСТСКИЙ ПОСТУПОК
  
  Нет, метро - замечательный вид транспорта. Если пользоваться им редко. И не в часы пик.
  Тогда всё окружающее кажется прикольным. Как почитать какую-нибудь советскую фантастическую повесть 50-х годов. Тут тебе и просторные (где просторные) вестибюли, и автоматические двери, и яркий свет, льющийся откуда-то сверху. И голубой экспресс, с воем выбрасывающийся на простор станции, словно в туннеле ему кто-то долго и сладострастно прижигал задницу серной кислотой.
  В принципе, это всё, конечно, было и в 50-е годы, по крайней мере, в Москве. И, в принципе же, принципиально не изменилось. Не стали, например, поезда ездить на воздушной подушке или магнитном поле. Не Токио вам тут.
  Но одно поменялось кардинально: стоят на дворе страх подумать какие годы! Двухтысячные! Двадцать первый век!
  В пятидесятые все были убеждены, что это - край какое далёкое будущее. Ракеты должны шнырять по всей Солнечной системе, быстроходные флайеры доносить людей с континента на континент, движущиеся дорожки - заменить улицы и катать граждан по разным углам города, где звонкие девушки в платьях-колокольчиках будут серебристо смеяться и любить звездоплавателей... Да, и коммунизм! Коммунизм!
  Уже двадцать семь лет, как наше поколение должно было жить при коммунизме! Уже четверть века как мы должны были работать во всяких покоряющих природу НИИ, терзать музыкальные инструменты, писать книги, уезжать на острова Товарищества с мольбертом... А также творить Эры воссоединённых рук с ещё недавно угнетёнными капиталом, но теперь освобождёнными братьями... В общем, от каждого по способностям. А каждому... Вот именно: и есть от пуза! По потребностям, а как же! Как первоклашками - когда до октябрятских умов начала уже докапываться коммунистическая партия со своими картинками будущего - рассчитывали, что первым делом перейдут на бесплатное мороженое. А что, оно же дешёвое, значит, и деньги надо начинать отменять с него!
  Жалко, Гайдар с Чубайсом в другой школе учились!
  Впрочем, я, конечно, не о коммунизме думал, будучи переносим в этот день качающимся в чёрной кишке туннеля голубым вагоном. И не о монашке, которая должна была прилететь в голубом вертолёте, как интерпретировали песенку про качающийся вагон в грубых солдатах. Хотя ассоциация должна была возникнуть, ибо читал я в газетке заметку Дашки А. о путешествии на Шпицберген, а Дашка А. была далеко не монашкою во времена нашего знакомства...
  А думал я, читая дашкину очередную эпопею, о том, что вот мне выходить скоро, а в вагон опять набилось неимоверное количество эрастов, которые жадною толпой отделяли меня от двери с надписью "Не прислоняться". Не знаю, чего им всем надо на "Тушинской" или куда они там все ехали, - но эти люди положительно не дают порядочным жителям "Полежаевской" спокойно доехать до своей малой родины, вдумчиво почитывая про Шпицберген. Нельзя ли им выделить отдельный вагон где-нибудь в конце состава, думал я, плюнув на Дашку и обеспокоенно планируя боевую операцию по раздвижению тушинских тел и прокладыванию среди них коридора наружу. Так, должно быть, морщил лоб над картой генерал-лейтенант Штеммерман, планируя движение к Шендеровке, чтобы вырваться из Корсунь-Шевченковского котла.
  Сперва смущали два амбала и девушка. Они стояли совсем рядом, и между ними надо было как-то протиснуться, поменявшись местами. Во мне самом живого веса больше центнера, так что просачивание сквозь амбалов вполне могло заставить генерала Штеммермана по-отечески глянуть на меня из своего небесного далека.
  Но если он и глянул, то наверняка тоскливо вздохнул. Амбалов ликвидация окружённого меня, видно, не интересовала. И вообще они оказались крайне предупредительными и культурными гражданами нашего некогда готовившегося вступить в эру коммунизма города - насколько это возможно было в набитом тушинскими метро. В смысле - не коммунизма "насколько возможно", а культурки. Хотя, если вдуматься - и тема коммунизма и тушинских ждёт своего исследователя. Вот доходила эта несчастная Краснопресненская ветка до "Октябрьского поля" - и вся страна в могучем порыве строила коммунизм. А как бросили её до Тушина - тут тебе и коммунизма никакого, а начали вместо него Продовольственную программу выполнять. С результатом в виде приходя Гайдара с Чубайсом.
  В общем, были эти тушинские амбалы виновны в приходе Чубайса или нет - а разошлись мы с ними куда нежнее, нежели немцы с Красной Армией в 1944 году. Может, они и не тушинские были, а на "Щукинской" сходили.
  А вот дальше был затык.
  Дальше стояла живописная группа из трёх кавказских женщин - и откуда в них эта страсть к чёрному цвету, словно в детстве им насмерть понравился артист Тихонов в образе Штирлица, и они с тех пор страстно хотят походить на служащих VI отдела РСХА? Женщин разбавлял овый же кавказского вида мужчина, одетый своим спутницам в прямую противоположность. Нет, то есть кожаная куртка чёрного цвета на нём наличествовала. Куда ж без неё? Но зато под курткою была яркая цветная рубашка, яркенький же галстучек платочком и ещё что-то вроде белого шарфика. А может, шарфик и был. Ботиночек его я не разглядел, но она должны быть непременно жёлтого цвета. Я в это верю.
  - На следующей выходите? - задал я сакраментальный вопрос, тембром голоса преодолевая очередной истерический взвой электрического транспортного устройства.
  Черноволосый юноша посмотрел на меня и промолчал.
  "Вот чёрт нерусский", - неполиткорректно подумал я.
  Черноформенные кавказские женщины тоже посмотрели на меня, но смолчали, повинуясь дисциплине.
  - На. Следующей. Выходите? - повторил я раздельно. Цветной селезень снова покосился, снова не счёл нужным ответить, а траурные самки его снова поступили по его примеру.
  Ладно, подумал я. Не хотите пропускать - выйдем вместе.
  А метро - опытные москвичи знают - крайне слабое оборонительное сооружение. Если кто-то всерьёз проникнется намерением выбраться из вагона, удержать его практически невозможно.
  Оное же правило действует и для тех случаев, когда кто-то хочет втиснуться в вагон. Ни разу не видел - а я езжу в метро ещё с тех пор, когда в нём на молодых весёлых кубинских лётчиков смотрели как на Героев Советского Союза, - чтобы искренне желающий не внёс своё тело в вагон. Под какую бы завязку тот ни был забит.
  Единственное отличие - входящий будет слышать проклятья в свой адрес, а выходящий пребудет в сладком неведении о своём моральном облике в глазах других пассажиров..
  Наконец, поезд издал облегчённый рык, затормаживая себя и переводя дух перед следующим рывком в узкую темноту. Вагон открыл пасти дверей, в которые тут же устремились с двух сторон зловредные комочки белковых соединений. Думаю, что самым зловредным из них был я, поскольку весь замысел фашистского поступка уже созрел в том белковом субсоединении, что укрыто под костью черепа и руководит вредностью или добротой человеческой.
  Впрочем, для христиан делаю великодушное допущение, что ими руководит Б-г. На результате это не сказалось.
  А результат был таким. Когда больше центнера рванулось к свободе и свету, вся стайка кавказских штирлицев была смята, как группа армий "Центр" в том же достопамятном 1944 году. Но если чёрные уточки сумели зацепиться за остающуюся в вагоне действительность, то цветастого селезня почему-то гнало прямо передо мной. Лишь пару раз он пискнул что-то вроде: "Э... э..." - надо же, прорезался голос! - и уже оказался на платформе.
  Как поступил бы опытный метроездец? Он бы отступил в сторону и присоединился вновь к ходящим в вагон. Ну, бывает, ну, вынесли - дело житейское, метрополитенское.
  Но мой спутник в коротком пути из вагона к платформе опытом этим то ли не обладал, что ли не хотел воспользоваться. "Э, ты чтё делаешь, а?" - смурно, но гортанно возмутился он.
  Мне было приятно узнать, что он владеет русским языком. Безъязыкого иностранца вынести из вагона было бы куда менее гуманно.
  Но моя цель была достигнута - я был у родных Пенатов. Потому цветной человек был отодвинут в сторону и почти уже минован.
  Но он оказался парень бойкий. Ухватив меня за рукав, он стал что-то горячо говорить, смысл каковой лекции сводился к попытке немедленно и на месте поднять мой культурный уровень и общую воспитанность.
  А надо сказать, что поезда в московском метро, особенно по вечерам, редко стоят столько времени, чтобы хватило пробудить совесть даже и в более возвышенных натурах, нежели я. Потому некий сторонний наблюдатель, что сидит в каждом из нас, расположился поудобнее в своём кресле, начиная вдумчиво осмысливать художественный сюр ситуации: двери уже досасывают остатки биомассы, что рвалась в желудок вагона, выходящая толпа турбулентствует вокруг двух туловиц, одно из которых в полуобороте-полушаге наружу, а другое держит его за рукав и что-то бурно втолковывает.
  Не хочу хвастаться, но голос у меня иногда бывает воистину грубый. Дочка до сих пор боится сделать такое, после чего папа захочет сделать внушение самой неприятной своей интонацией.
  И надо сказать, что предки сошные наградили меня широкими кистями с толстыми пальцами. И если их рассматривать без привязки к запястью, руке, плечу, шее, голове и двум высшим образованиям в ней, то мысль о роли интеллигенции в современном российском обществе не будет первой, что постучится в мозг.
  И тогда я и совершил фашистский поступок.
  Я развернулся к кавказскому культуртрегеру, дружески положил руку ему на плечо и сказал:
  - Брат, не суетись так. Это тебе не ишак, а метро. Тут с людьми предупредительнее надо, брат...
  Грубым голосом сказал.
  И смешался кавказец. Ощутил, видно, что обманчив бывает мирный вид очков на носу собеседника.
  Тут двери вагона резиново чмокнули друг друга, словно после долгой разлуки, и бывший экспресс несостоявшегося коммунистического будущего рванулся за следующим глотком воздуха к "Октябрьскому полю".
  Я тихо снял руку с плеча растерявшегося сына гор. И ушёл.
  И не знаю теперь, найдёт ли он своих уточек в безжалостном подземном мире?
  2007
  
  МОИ "ПОКРОВСКИЕ ВОРОТА"
  
  А начиналось все буднично. Какие-то толчки, шевеление, непривычные звуки... Затем глаза резануло светом, а по телу прошлась волна холодного воздуха. И я стал членом общества.
  Вокруг героический советский народ стремительно приближался к коммунизму, собаки уже бороздили космическое пространство, а империализм в бессильной злобе скрежетал на русский ядерный кулак.
  Квартирка, в которую вскоре после реинкарнации доставили мое новое тело, была коммунальной. Входная дверь украшена виноградной гроздью звонков, кухня рассечена на сектора и пронзена бельевыми веревкам с вечным бельем на них, коридор увешан лыжами и велосипедами и на туалетной двери почетной грамотой висит график уборки "мест общего пользования".
  Впрочем, ничего сатирически-типичного в отношениях в коммуналке не было - все соседи были достаточно лояльны и предупредительны друг к другу. Что удивительно, ибо квартира представляла собой скопление в одном месте людей очень даже противоположных жизненных историй.
  Прямо около входной двери жила старушка по имени Ольга Устиновна. Она была не примечательна ничем, кроме того, что состояла в персональных пенсионерках. Состояла, говорили, за то, что какое-то время общалась с самим Лениным. Она нередко показывала мне какие-то потрепанные фотографии времен большевистского переворота, но я в то время был довольно-таки аполитичен и потому из всех рассказов соседки почерпнул лишь одно: с великим вождем я оказался связан всего лишь через одну общую знакомую.
  А соседствовал с ней дяденька, про которого шептались, будто он бывший царский офицер. Дяденька тоже был на пенсии, но раньше работал в каком-то важном министерстве и крайне любил советскую власть, которая его не ликвидировала, а вовсе даже наоборот. Так что если верить, что духи наших знакомых незримо живут в нашей ауре, то Ленин с Колчаком, или, скажем, с Деникиным мирно делили коммунальную кухню, витая между моими описанными пеленками.
  В следующей комнатке жила тихая семейка, разделившая с советской властью все самое дорогое. Состояла она из двух старушек - матери и дочери - и облезлого кота. Уже кот казался ровесником социалистического строительства, а уж старушки представлялись мне вовсе реликтовыми гоминидами. Не знаю, чем поделился с советской властью кот, а вот старушки - мужем (и, соответственно, отцом) и домом. Мужа советская власть забрала еще в 19-м году. Дом она забрала несколько позже. Но вся интрига заключалась в том, что это был тот самый дом, в котором мы все имели честь жить. Ибо до достопамятного выступления Ильича на втором съезде советов старушка была единоличной владелицей этой шестиэтажной недвижимости в центре Москвы и жила от сдачи квартир в ней обеспеченным людям. А славная коммуналка наша о шести комнатах была когда-то ее собственной квартирой. Личной.
  Наша семья, хоть и появилась здесь гораздо позже зарождения социализма в одной отдельной взятой стране, некоторым образом также была причастна к утеснению буржуйки. Одна из стен нашей комнатки представляла собой новодел. Именно этой стенкой единственную оставленную недорезанной капиталистке комнату поделили надвое. Так что шестнадцатилетний командир полка Гайдар отдыхает - я свой вклад в дело торжества коммунизма внес еще до собственного рождения.
  Сложная история России ХХ века иллюстрировалась в нашей квартире еще одной семьей. Это уже был плод от плоти советской власти, какой она стала к началу шестидесятых годов. Оптимистичные и веселые инженеры, полные светлых ожиданий и надежд, что так щедро обещало это звонкое время. Работа в ракетном "ящике", альпинизм, байдарки, гитара, Окуджава, споры по поводу освоения Вселенной... Что с ними стало потом, при Брежневе? А при Горбачеве, Ельцине? Что передумали, когда эти надежды сорвались, как сам символ шестидесятых, Юрий Гагарин - с неба и в болото?
  Нет, при Брежневе вырастать было легче. Хотя бы без иллюзий...
  Была в квартире представлена и мудрая национальная политика Советского государства. Прямо напротив нашей комнаты базировалась одинокая еврейская бабушка, настолько типично еврейская, что хоть в энциклопедию народов мира заноси. У нее был телевизор с громадной линзой над крошечным экраном и запах, который не встретишь нигде, кроме как в жилище наследников царя Соломона. Она была одинока и гостеприимна. Так что я лично жил с ней душа в душу - может быть, потому, что нужен ей был, дабы застегивать молнию на ее ботиках. В силу своей комплекции она согнуться для этого не могла.
  Ну, и самыми дальними жили мы - вчетвером на одиннадцати квадратных метрах.
  Поскольку родители по мере сил также участвовали в коммунистическом строительстве, то меня в положенное время изолировали от семьи и общества, сдав сначала в недельные ясли, а затем - в недельный же детсад. Таким образом, дома я бывал, как израильский солдат на побывке - только по воскресеньям.
  И все же, несмотря на временную изоляцию от общества, та настоящая, пронзительная родина осталась на Покровке. Замкнутые дворики, где так славно было лазить по заборам и прыгать со строительных лесов. Густо населенные дома, вся мелочь из которых все дни проводила во дворе, где ссорилась и мирилась, составляла военно-исследовательские экспедиции в соседние дворы, играла в футбол и передавала друг другу нелегкой ценой добытые знания о взрослом мире. Чистые пруды с лебедями летом и катком зимой, где уже среди первоклассников завязывались первые романы. Сад Милютина с захватывающими аттракционами в виде высоких качелей и карусели, которую надо было вертеть самому. Бесконечный московский калейдоскоп Потаповских, Кривоколенных, Лялиных переулков...
  А как не запомнить романтические - потому как были результатом прямого попадания немецкой бомбы - развалины дома на задах школы! Если иметь достаточно смелости и ловкости, то можно было по кирпичам оборванной стены забраться на второй и даже третий этаж, и там сесть в чьей-то комнате на краю обрубленного бомбой пола, свесив ноги вниз и мечтая побывать на войне.
  Кто ж знал тогда, что через целую эпоху эта мечта станет явью... 1998
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"