1. Что виделось...

Когда, влеком теченьем торных троп Европы, 
в даль вдохновенья ты хмельного уплывал, 
о Франции, в груди храня ее некрополь, 
оглядываясь, ты тогда уж тосковал ?

Соль слез, обиды горечь, бред опал бессонных 
за буйство приняв беспредельности морской, 
парит Поэт, как с якоря, с печали сорван, 
в Поэме океана пьяным кораблем.

Как для детей плоть яблок терпко-кислых, сладок
изгнанья дикий мед отверженцу тоски 
академически содеянного лада, 
хронометрами зарифмованных витийств.

Столичное ученейшее твердолобье ! 
О хладость аксиом, как о подножья скал, 
божественных наитий штормовые волны 
утопленник грамматик лишь не разбивал.

Свободный, весь в мечтах, надеждами одетый! -
кто б  в этом чуде юности узнал, 
как из глубин, в наживе тонущего, века 
погибшего Поэта остов выплывал:

белей Офелии из чернокнижья Африк, 
предсмертье торопя хладеющим челом, 
чужбин, опал, болезней, голода избранник, 
столиц, страниц, паркетов, сытости изгой,

безвременью заложник вечности предъявлен -
эпохе, святостью признавшей только плоть,
мощей окостеневших этих оправданье
зачем? - не поперхнется, не подавится, сожрет!..

Гурманствующей публике бывает пресен, 
пикантной пряностью разврата подслащен, 
бульварный корм кровосмешенья муз и прессы, -
голодной гибелью Поэта приперчен,

тогда желудка рейтинг, аппетита идол, 
адюльтера интимней, фаллосом растет, 
и говорят, от этого растет либидо -
не зря в приправе тлен Поэта истолчен!

А впрочем, пусть его - пускай себе растет...


2. ... и чем дышалось.

Наливом наивности, шалостью детской,
ручонки раскинув шагов с десяти -
лови амфибрахия звонкое действо!..
Откройтесь - свежайшие брызги души
не жалят, все буйства, неистовства все хороши,
пока не смешны подоплекой монетной -
о верность руки робингудовой мести,
стрелою в стрелу рифм разящая меткость ,
любви тетиву теребить лишь спеши!..
О ритма отмашка, остер наконечник, 
пожертвуют фразам отточенность карандаши -
в молве так сгорают предвестий кометы, 
на миг озаряя невинность глуши 
рассветом
        неясных
              знамений
                    примет... -

Меж грядок спаржи,
         как меж строф рядами, 
Ты, мальчик непослушный,
                  так мечтал 
Слов солнце
         между нами расточать, 
Из-под родного крова убегая?..

Нательным крестиком
               хранима,
                   судьбы стезя 
Змеей свернулась,
          грудь изныла,
                  и выть нельзя... 
А только петь!
          А только петь?..

Когда до самых жгучих облаков унынья
хулы самум (уж жизни остов занесен), -
о нет, я не прошу прошенья, я невинен! -
и каждый возглас, каждый вздох, и каждый стон
песком злорадного ехидства занесен:
плети стихов (мы - зависти и сплетен) паутину...
Завидую, глас вопиющего в пустыне! -
слепой надрывности пророческой твоей
в ответ сочувственные блики миражей
хоть мельком
         среди зноя
                 родниково стынут!.. 
На высшей ноте неприкаянности волчьей 
я, вдохновенья полнолуньем вознесен, 
в стяжательства разменно-мутном средоточье, 
в подмигиваньях блеска золотых тельцов, 
Парнасской лихорадки ритмом прокаженный, 
со своевольной калатушкой диких рифм -
к цифири не сведенной речи лепрозорий -
о нет, о нет, я не прошу меня любить! -
вне прибыли, вне времени, вне территорий, 
кем мнюсь тебе, в ознобе насыщенья век:
- Ату!
     Ату его!
           Ату! - Поэт!
                     - О нет! 
                  Я не прошу 
                        меня любить...
Совсем уж вне богемного плеча Монмартра, 
взашей пинками и ляганьями канкана 
в пустыню вытолкан, в объятия тамтама:
- Ату!
     Ату его!
          Ату! - Поэт!
                  - О нет! 
Я не унизился
           до просьбы
                    о пощаде...