Аннотация: Не претендует на достоверность. Всего лишь одна из возможных трактовок.
Критика от "Quarterly Review" и "Blackwood" все еще напоминала о себе отголосками былой обиды, а уж слова Джифорда - резкие и грубые, да что там - откровенные издевательства, иногда заставляли пальцы нервно сжиматься. Люди шептали, хотя скорее уж говорили во весь голос, что журнальные статьи надломили Джона Китса!
Лишь бы пообсуждать - я не сдался даже перед чахоткой, хоть с каждым днем кашель мучил сильнее и сильнее. Мне не хотелось верить словам, что моя жизнь угасает из-за насмешек консерваторов. Ведь я чувствовал, что именно апрель тысяча восемьсот девятнадцатого года выдастся особенным: слова сами складывались в строчки, и я, наконец-то, смог разобраться в сумятице, творящейся в душе. В последние дни мысли так и роились в голове, выплескиваясь в оды. Мои герои спорили с собой. Нет, я спорил с самим собой! Ни один критик не сможет отнять то, что я извлек из этих разговоров.
Кашель. Без крови - уже хорошо. Мне не хотелось вести посмертное существование, прямо как мой брат - Том. Чахотка убила его, а я сидел рядом и видел, как кровь лилась из его горла день за днем. Не о такой участи я мечтал.
Забиваю трубку опиумом и разбавляю табаком. Так легче писать.
Вместе с наркотическим дурманом приходят образы: сознание переносит меня из жизни, полной нищеты и разрухи, в прекрасные луга, где я - в рыцарских доспехах, полон сил и здоровья - таким мне не довелось побывать в реальном мире. С раннего детства болезни преследовали меня и никак не желали выпускать из когтистых лап. Но все это уже далеко, огражденное пеленой опиумного дыма.
Сейчас на поясе меч, а рядом верный вороной конь с шелковистой гривой. Теплое дыхание из широко раздутых ноздрей щекочет ладонь, а лучи заходящего солнца играют бликами на металле.
Рука тянется к листам бумаги, а первые строчки уже складываются в голове, но внезапно перед затуманенным взглядом появляется девушка: она не идет, а парит над травой - она прекрасна, как дитя фей! Алое платье, сотканное из невесомой ткани, обволакивает стройное молодое тело, а огненные волосы разлетаются на весеннем ветру. Сладкие ароматы цветов щекочут нос...
I met a lady in the meads,
Full beautiful - a faery's child,
Her hair was long, her foot was light,
And her eyes were wild. (1)
Прекрасна, иллюзорна - мне хочется хотя бы кончиками пальцев прикоснуться к удивительному миражу, и я, забыв о рыцарской славе, бросаюсь собирать цветы.
I made a garland for her head,
And bracelets too, and fragrant zone (2)
Твердый матрас, затхлый запах в лачуге и кашель остались за пределами сознания. Исчез Джифорд с гнусными оскорблениями и обвинениями в бездарности, растаял образ умирающего на моих руках Тома. В эти чудесные, волнительно долгие мгновения я перестал быть Джоном Китсом. Нет! Теперь перед прекрасной дамой стоял настоящий рыцарь. Да что там: мысли мои стали чужими - даже будучи влюбленным в Фанни Броун, я не думал столь поэтично и возвышенно.
She found me roots of relish sweet,
And honey wild, and manna dew (3)
Признания в любви срываются с пухлых губ прекрасной феи, и мое сердце учащенно колотится в груди. На языке чувствуется сладость меда, будто взаправду я вкусил дары из рук красавицы.
Восхищен и покорен! Рыцарь должен сохранять целомудрие, но разве можно помнить об обетах, когда сажаешь даму на верного коня, а она смотрит так призывно и влюбленно?
She took me to her elfin grot,
And there she wept, and sigh'd fill sore (4)
Все глубже и глубже погружаюсь в пучину наркотического дурмана и теряю связь с реальностью. Да и кому нужна реальность, в которой нет места признанию и счастливой любви? Фанни Броун разбивает мое сердце, не хуже литературных критиков! А фею - фею я могу осыпать поцелуями и слышать признания в любви в ответ.
Только слезы текут по бледным щекам красавицы, и плохое предчувствие сжимает сердце. Бездумно целую и целую гладкую кожу - губы, подбородок, плечико, но вдруг поднимаю взгляд и заглядываю в безумные глаза феи...
I saw pale kings and princes too,
Pale warriors, death-pale were they all;
They cried - "La Belle Dame sans Merci
Hath thee in thrall! (5)
Давлюсь дымом, и трубка выпадает изо рта на пол. Приступ кашля душит меня, и я, тщетно пытаясь вдохнуть, сползаю с кровати. Мокрота выходит наружу, а я цепляюсь дрожащими пальцами за деревянные доски. Взгляд затуманен - комната расплывается, но краем глаза я вижу подол алого платья! Прекрасная фея вышла из лугов и пожаловала в лачугу безвестного поэта. Хотел бы я почувствовать радость, но когда вскидываю голову, осознаю, кто стоит передо мной! La Belle Dame sans Merci - она не фея, она моя погибель - чахотка.
Ладонь красавицы ложится на мою грудь, а вторая нежно обхватывает шею, и я давлюсь надрывным приступом кашля.
Со стороны я смотрю на себя: жалкого и беспомощного, скорчившегося на полу - уже не рыцарь, а человек перед лицом смерти. Помимо воли в голове складываются строчки, и вот я уже обращаюсь сам к себе.
I see a lily on thy brow
With anguish moist and fever dew,
And on thy cheeks a fading rose
Fast withereth too. (6)
Нет! Только не сейчас! Не хочу видеть надпись на надгробной плите: "Джон Китс умер от чахотки" - нет! Уйди, прекрасная дама!
Рыжеволосая фея улыбается и исчезает... Но я чувствую, что она еще вернется.
Джон Китс скончался 23 февраля 1821 года от чахотки. На надгробной камне вырезана написанная им же эпитафия: "Here lies one whose name was writ in water".