Перелётов Олег Николаевич : другие произведения.

Палач

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Семён Строев - палач Первой статьй 11 Гильдии вызван на закрытое собрание трудового коллектива (разделочного цеха) для рассмотрения вопроса о его профессиональной непригодности на рабочем месте...

  Волчина
  
  Обуяла Волка хандра собачья, если не сказать - сучья. Втемяшилось серому в башку, что где-то он хреновый товарищ. Не в смысле внешних атрибутов, - с отчетами, рапортами и вымпелами, - а по части внутреннего своего ливера. Причем не сказать, чтобы Волк такой уж интеллигент был, - из породы вшивых. Скорее - наоборот. И кличку поэтому имел - Волчина, а это среди зверья дорогого стоит.
  Понятно, что для Волка томление организма не есть порядок, а для матерого и вовсе - вещь запредельная. Для такого парняги разврат, пьянство, мордобой - норма. Все остальное - лирика, и по другому адресу. Отсюда из леса не видно. Однако ведь случилось...
  Сделает Волчина свое черное дело в рабочем порядке, а потом мается. Причем не успеет пакость доделать - уже такое раскаяние, что впору об ствол головой биться.
  Волк был не дурак и понял, что это болезнь, причем нездорового характера. Ведь, если разобраться логически: драл овец и надо драть, рыжих за хвосты тягал, - тоже в природе предусмотрено. А если с Медведем после медовухи друг другу морду в кровь, - так ведь лес, не райская куща.
   А душа болит, и внутри основного тела что-то такое невыразимое происходит. Выть хочется. Причем иной раз в процессе самого действия. К примеру, не успел Козлу рога пообломать, на половину только задачу выполнил, - уже изжога угрызения. С Козой его без такта выдержки обошелся - еще стыднее. Дальше - хуже, до физиологического отторжения дело дошло. Сожрет что-нибудь ворованное, организм не берет, кровью харкает. Санитар леса, казалось бы, режь, бей, грабь: убогих, слабых, немощных. Так нет же, старается обходить. Но нутро не обманешь - своего требует - драки. Влезает тогда Волчина в самые крутые бандитские разборки, причем нагло прет, заведомо с кровью. Разводит всех по понятиям и без, цинично и с размахом. А урезонить, на удивление, некому. Как от чумного своя же братва шарахается. Шакалы только и липнут, уши к хвосту прижимая. Да еще твари развратные болотные на шею виснут.
  Выпивать Волк начал. Лучше не стало. Теперь с утра и душой и головой мается. Синдром похмелья стал осваивать: бессонница, сухая рвота по утрам, страхи. Дерябнет Волчина дозу анестезиологическую и глядит на небо вопросительно, будто там за Луной ответ прячется.
  На вопросы, что не осилить ни на пьяную, ни на трезвую голову. Только и остается, что выть на Луну, с натугой и на выверт.
  Пошел к врачу. Бобер попался.
  - Чего болит? - Спрашивает.
  - Душа, - отвечает.
  - Да хоть знаешь, волчина позорный, какие слова на зубы свои окровавленные примеряешь?! - Стал в позу Бобер, видя что Волк в самом деле не боец.
  Понятно, что таким оборотом переговоров Волк озадачился. Внешним осмотром Бобра прикинул. Халатик у докторишки - крахмально-беленький, бородка клинышком, вид профессорский. Свита преданная, и глазки у свиты опущенные. У одной только сестрички-лисички глаза слегка с поволокой, в некотором как бы изумлении.
  "Бабник первостатейный", - заключил для себя Волк. Прищурил взгляд на зубах докторских. А они у Бобра как на витрине, хочешь с расстановочкой, хочешь дуплетом бей. Однако не стал суетные движения производить, и впрямь душа болела.
  - Поскольку не вы ко мне, а я к вам лечиться пришел, - прояснил Волк ситуацию, стараясь держаться подчеркнуто вежливо и обращаясь главным образом к Лисичке хорьковой масти, которая тут же распахнула на него свои зеленые глаза с поволокой, - прошу пену на меня не выделять, а свой экстаз по назначению использовать. Если конечно еще в состоянии...
  При последнем замечании доктору, Волк опять скользнул глазами по Лисичкиному контуру, отмечая про себя довольно живописный разрез халата во фронтальной проекции.
  - А что до меня, - перевел взгляд Бобру в переносицу, - то будь любезен - анамнез, диагноз и хоть клизму в задницу, а болезнь облегчи. Чтобы, ненароком, самому по лазаретам не маяться.
  И опять Волк не удержался, - теперь уже пристально глядя в желто-зеленые с узорным вырезом глаза ассистентки, отпустил Бобру замечание, совсем уже ниже пояса: что де такую, как у него болезнь лечить, это тебе не медсестер на вензаболевания осматривать.
  Закончив монолог, Волк понял, что произвел впечатление. На обоих. Лиса одной лапой нервно стала застегивать нижнюю пуговицу на халате, а другой изящно расстегивать верхнюю. Бобер - напротив, - вошел в ступор. Оставаясь неподвижным и почти без мимики, он принялся монотонно причитать, что анамнез в самом деле имеет выраженный характер, а диагноз аспектирован в сторону агрессивно-маниакального синдрома.
  На счет Лисы ясности пока не было: от стеснения она так разволновалась или, наоборот, интересуется еще большего внимания удостоиться. А врач попросту демонстрировал страх. Причем - более высокого порядка, чем животный. Потому что ни как не мог остановиться в своих причитаниях и плел уже что-то совсем несуразное про опасность членисто - вирусного распространения заразы на микро-флюидном уровне.
  Волк не стал на счет "членистоноговости" заморачиваться и возникать, - в болезни великодушнее становишься. Может быть врач искренне беспокоился, что болезнь заразная. Тем более, что профессионализм у доктора пересилил:
  - Пьете, - спросил мрачно. Волк ответил.
  - Зачем?
  - Чтобы быть Волком, а не шакалом облезлым.
  - Резон, - опять отрешенно согласился Бобер, что-то чирикая в своем блокнотике.
  Волк в свою очередь отметил, что Лиса на счет выпивки имеет альтернативное мнение. Ему это, по большому счёту, понравилось.
  В этом и была трагедия Волка, что он всегда находил повод, чтобы любить. Что только под этим понимать...? К примеру, животных он всех любил. Многие ему не нравились, которые противные, вроде комаров с мухами. Но и их он любил, поскольку тоже видать нужную функцию выполняют, - может быть всеобщего кровного единения. А такие как Лисонька - это просто конец света. Как вот тут для себя объяснить: любовь это или еще жажда какая. Стыдно конечно, но Волк за собой знал точно, - что такого типа красавица, если она еще не покойница в гробу, и хвост у нее хотя бы чуть-чуть от ветра шевелится, то у него прямо сразу "башню сносит". Причем вне зависимости от места и времени действия - всегда дыхание перешибает и спазмы в горле, как при приеме сивухи впопыхах и из горла.
  "Сознаться что ли, - тоскливо подумал Волчина, - рассказать врачу, что он за любой юбкой хоть под прицельным огнем на красные флажки пойдет". "Хотя - куда там, - посмотрел на опущенную фигуру доктора, - не тот уровень, чтобы нутро обнажать". Воздержался. Ушел не прощаясь. Закурил конечно, как бешенный. Будто в последний раз и времени нет. Осталось только напиться и в волчью яму загреметь. Однако не напился. Совесть потому что была. Лучше, бы конечно не было...
  Покаяние, терпение и воздержание. Глаза вниз, язык на замок; утром - зарядка, вечером - обливание. А ночью - медитации с нравственно - одухотворенным сюжетом. Так на волевой струне и держался, с дребезжанием на разрыв.
  К Бобру зачастил, анализы сдавать. Все аккуратно в баночках, в стеклянный шкафчик для сборов подсовывал, от Лисы журналом "Здоровье" заслонясь. Голодать еще придумал, но зато курить больше стал.
  Однако не долго протянул. Дребезжала, дребезжала струна, да и лопнула. Уж лучше бы и не брался. В один момент, и сам не ожидал, - на полную катушку развязался. Будто кто подгонял в гнусности себя восстановить. Задним числом простой ликвидировать. Ну и конечно Волк преуспел - поднакопилось, - сам себя прошлого переплюнул. По всем пунктам гнусности и мерзавства.
  В первую очередь с сестричкой этой рыжехвостой отвязался на полную масть. Хотя и без ожидаемого восторга. С Бобром тоже свое реноме восстановил. Мазахистки причем с обоими обошелся, если не сказать садистки. Без драк и поножовщины действовал. Зато унизил вех до полного опущения и по самым больным пунктам. Бобра перед коллективом высмеял. По обеим статьям его профессиональной деятельности. По первому, просто объяснил доктору, что то чем тот занимается в лучшем случае - пустая трата времени. Поскольку психология его - это и не наука и не религия, а пустая пустышка с трепотней и придыханиями. А по второму пункту, тоже всю бобровую несостоятельность на личном примере продемонстрировал. Показательно, прямо у него в кабинете хоровые упражнения по кама-сутре устроил, со всем его сестринским персоналом. Во главе с Лисонькой. В таком акробатическом темпе и темпераменте раскрутил его ассистенток на кураже, что такое Бобру, что называется, в самых развязных грезах не предвиделось. И все это под обиженно - восторженные всхлипывания участниц.
  Ну а потом, как водится, в перебор пошёл. Со всех катушек съехал. В разные стороны, в ширину и высоту, прыжки совершая. Мордобой и разбой, если сравнивать по эстетике, при таких делах, - детский сад под грибком на лужайке. Чуть весь лес не спалил. От внутреннего своего бесовского горения. На всю округу пожар полыхал. Хорошо - затушили. Сам Волчина грудью на огонь потом бросался, когда проблески в башке пошли. Спаслись, слава Богу. Потому что, всем миром с огнём боролись. В лесу по-другому нельзя. Сам не выживешь, и остальным - крышка. Тут уж никто не разбирает - Волк ты или Коза.
  Остался лес стеной стоять, как и стоял. Как и не было ничего. И Волк при своих остался. Умирал потихоньку. Не всем миром, а в одиночку. Однако всё проходит, и это кончилось. Сто кругов ада Волчина прошел, пока в этот раз от загула оклемался. А как утихомирился, такие страшные страдания в душе выстрадал, что прежние, перед доктором, - разве что за девичьи всхлипывания можно было вспомнить.
  Но выводы сделал. Не то что выводы, а просто само собой что-то внутри изменилось. Даже не внутри, как после болезни бывает, а вроде как воздух для дыхания в Лесу вширь раздался. И понял Волк одну простую и одну сложную истину. Во-первых - не один ты на грешной земле маешься. И не такой уж ты герой, чтобы самым плохим быть. Такого прямого вывода, вроде бы, и не следовало из им же в бреду содеянного, но в процессе безумства, при грубых столкновениях, всегда обратная связь и надрыв оголяются. И вторым номером такая еще у него истина в голове между пастью и ушами отложилась: не надо рядиться в чужие шкуры. Имеешь устремление наверх, и имей. Но только так, чтобы от твоих акробатических взлётов над землей ни себе, ни другим хребет не переломать. И что тебе природой заложено, будь любезен, отдолби. Хотя бы, как Дятел. Да и здесь поостерегись, чтобы череп от натуги не лопнул. Не зря же говорят: всё предначертано судьбой, а жизнь из подробностей складывается.
  
  Обезьяна и попугай
  
  Вызвал Царь обезьяний Попугая и давай над ним надсмехаться.
  - Ты, - говорит, - красавчик, кем себя больше ощущаешь - орлом-стервятником или курицей, в смысле полезности в животном мире?
  - А ты, - отвечает Попугай, - цирковым артистом себя мнишь или вешалкой, когда вниз головой на ветках болтаешься.
  - Я, - вскипел Обезьяна, - Царь. Подо мной государство с войском и женщинами, а у тебя что есть, кроме хвоста размалеванного?
  Смутился Попугай, но не царского гнева, а, в самом деле, подумал: "Неужели и впрямь, кроме хвоста, ничего нет".
  Увидел Обезьяна его смятение и покатился по полу со смеху:
  - Ха, ха, ха. - Чудо в перьях.
  - Хотя и у меня... - Начал приходить в себя Попугай.
  - Что "хотя", что "у тебя", - передразнил его Обезьяна, снова влезая на трон. Он победоносно глядел на Попугая и все ерзал на своем пьедестале, никак не находя возможности грациозно устроить там свой зад макаки.
  Попугай, казалось, с полным безразличьем взирал на эту его краснозадую посадку. Тем нее менее, перехватив его взгляд, царь обезьяний все же смутился: еще больше заелозил на своем троне, совсем уже не по-царски прикрываясь хвостом.
  Зато Попугай еще больше распустил свой роскошный хвост, встряхнул хохолком, и во всем его облике появилось что-то королевское.
  Они не глядели друг на друга, и каждый думал о своем.
  - Жаль, что я не царь, - думал Попугай.
  - Жаль, что я макака, - думал Обезьяна.
  - Зато я красивый, - думал Попугай.
  - Царь есть Царь. - думал Царь.
  - Я могу идти? - спросил Попугай.
  - Ступай, - сухо ответил Обезьяна.
  И они разошлись, оба оставшись собой: красивый Попугай и властный Царь. Ведь на одну отрицательную о себе мысль у каждого нашлась положительная.
  
  Тюня-предприниматель
  
  Наехали на Тюню бандюки. Не то, чтобы со шприцами, утюгами и удавками, наоборот, - по современным, продвинутым методикам участвовали. Измором брали. Но тоже не хило. "Уж лучше бы морду били или попытали разок, - уныло рассуждал Тюня, в том смысле, что все равно отпустили бы когда-нибудь, - а то тянут "кота за зайца", и конца этому нет".
  А все потому, что Тюня слабинку дал: подпустил все-таки своего Дурухтайло к своему же бизнесу. Много раз заходил у них разговор, что этот его крышный партнер может организовать заказы, немереные для тюнинской полиграфии. По водке, к примеру, паленой или "дезинфицирующему" раствору в бутылочках с красной шапочкой. Этикетки чтобы печатать.
  - Дизайн ты классно делаешь, - хвалил Дурухтайло, - из всех ларьков золотом блестеть будем... Но Тюня держал дистанцию.
  - Я водку не печатаю, - отвечал коротко, продолжая в голове мысль, что только по этой причине и жив до сих пор на Белом Свете. Между Лиговкой и Воронежской в разрезе Обводного канала. Не те это места, чтобы без черепно-мозговых травм по темным проулкам в бизнесе шарахаться. Все равно что бензоколонку свою открыть или аптечный киоск поставить, без должного согласования. Но дал слабину.
  Однако можно, его Тюню, понять: туго ведь стало с заказами на полиграфическую продукцию. Вернее заказчик уже не тот, чтобы до слез тащиться от одного только вида своей фамилии в напечатанном варианте. Это раньше, как только капитализм начался, все сразу кинулись учредителями становиться и директорскими визитками друг перед другом, как шашками размахивать, - кто кого перешибет. Тогда по представительской атрибутике полиграфистам работы за уши хватало. Но прошли те времена. Хотя долго такая динама крутилась, на первой предпринимательской волне. Многие ведь искренне считали, что от одного только бумажного антуража с гербовыми печатями и форменной атрибутикой, деньги сами в карман потекут. Тем более, что карманов оказалось значительно больше, чем идей и инвестиций. Тем более, что вложений одной только эфемерной интеллектуальной собственностью оказалось недостаточно, и для бизнеса нужны реальные деньги. Причем свои собственные, конкретно от семьи и детей в отрыве.
  Вот визитных карточек и поубавилось, а те кто выжил, больше пеклись не о своей представительской рекламе, а рекламном представительстве товара. Так что вместо визиточной темы пошла этикеточная. На продукты питания в первую очередь и по напиткам, конечно.
  Пить и есть все равно ведь народу осталось, даже с этим по-идиотски стоящим долларом, - вроде протеза в штанах, - тупо взирающим на все остальное психопатическое ценовращение. У нас ведь всегда так: или Черный вторник устроят, с обвалом по всем параметрам, или вялотекущее опускалово, тоже по полной программе, хотя и не в атакующем - осадном режиме.
  Конкурентов тоже больше стало, по той же, этикеточной причине. Все вдруг одновременно поняли: чтобы втюхать товар, его, по большому счету, даже не обязательно иметь, - то что предлагаешь, но упаковка на том, что втюхиваешь, должна быть самого высокого класса и во всех цветах радуги.
  Коробку конфетную последних времен видели? Бросается в глаза, что не сильно она товаром перегружена. Зато "саркофаг" такой роскошный, что и три конфетки по краям распихать не стыдно. Вот и опять получается, что полиграфистам самый флаг в руки. Водку, конечно, не каждый решиться вензелями расписывать, да и мало кто сумеет, а к примеру, дипломы с удостоверениями, если раньше кто стеснялся работать, теперь - без проблем. На одном только заводе, где Тюня обосновался, - прекратившем, конечно, после Чубайса всякую производственную деятельность и строго только арендой промышляющем, типа бизнес центра, - так аж три печатные фирмы друг на друге сидят. Трудно перешибить всех. Тем более, если ты сильно разборчивый, - водку, например, не печатаешь. Тем более без внешних вложений.
  Мог, конечно, Тюня себя упрекнуть, что к стыду своему до сих пор толком не знал, откуда эти самые инвестиции проистекают, о которых разве что детишки в детском саду еще пока песенки не поют. Единственно он знал точно, что, если реальные и конкретные деньги тебе дают, то только для того чтобы ты потом их отдал, причем в значительно большем количестве, или, по другому варианту, - чтобы в твой бизнес влезть. Книжек по маркетингу с менеджментами для этого читать было не обязательно. На Лиговке этому быстро учили. Там ведь не очень кто Карлом Марксом увлекался, с его формулой: "деньги - товар - деньги", больше по финансам другая схема ходила: "деньги - счетчик - деньги".
  С другой стороны сказать, что наши бизнесмены такие уж темные и дремучие, тоже не правильно. У Тюни, например, по технологии ведения бизнеса с цивилизованным капитализмом расхождений в понимании не было. Все правильно у них провозглашается. Кто будет спорить: что людей надо расставлять по способностям, и чтобы групповые интересы на выход объединялись; ротацию опять же нужно производить (пока красть по черному не начали), хозяйственную деятельность по уму вести. Все до скучности - точно, правильно и очевидно. Другое дело, что на Западе этот тривиализм разжевывается и размазывается с восторгом великих открытий. У самых наивных и от реалий действительности оторванных, может сложиться впечатление, что от того, как вы пункты в бизнес-плане расставите и сами деньги проистекают, и их количество.
  Во всяком случае, от разговоров об инвестициях, тендерах с грандами и прочей западной хренотени на нашем феодальном рынке, Тюню всегда тошнило. Тем более, когда вливания делаются под патронажем герцогов в законе из местного правительства в сопровождении таких же принцесс из надзорно-проверяющих управлений. И сплошь - управления. "Вот кто у нас бизнесом управляет", - злился на такой бюрократический капитализм Тюня.
  Да и не всех к корыту подпускают, - даже если потом за него башку оторвут, - если ты, конечно, не родственник или близкий друг, а еще лучше - дальний, на всякий случай. Закон ведь все равно никто не отменял, что за все надо платить.
  Тюня ни ближним, ни дальним родственником никому не был, поэтому приходилось во всем самому выкручиваться. "Главное, - думал он, - в таком менеджменте с маркетингом, без внешней подпитки, дело свое с самим собой отождествлять. Насколько получится у тебя быть человеком среди людей и гайкой в общем болте вращения, настолько ты и будешь рынком востребован. С тем, с позволения сказать, капиталом, что на сегодняшний день у тебя имеется".
  Уклонялся Тюня, сколько мог, от всяких займов и другого покровительства чиновных герцогов и их вассалов. До поры. Не до таких сантиментов было. Ведь как до последнего времени все крутилось, - все в одной упряжке. В холостую ли ты работаешь или с дельтой (в той или иной степени плюсовой), а высунулся или качнулся в сторону расслабления - сразу свободен. Честная конкуренция. Почти все в равных условиях. "Ничего не имения". Промахнулся или зазевался, - свято место пусто не оскудеет, - следующий арендатор на твоем месте трясущиеся ноги расставит. Все более-менее в рамках справедливости, и сам дурак. Пока все так поступали, - одни правила, а когда федералы с наемниками в бизнес полезли, тогда уже и тактика и стратегия другая. Ведь сколько в последнее время производственных монстров на государственных деньгах выросло, в частно - ведомственном владении. В противовес таким как Тюня, безынвестиционщикам.
  Тут два "путя" по выживанию вырисовывается: или теперь под них ложиться, или все же искать свои собственные инвестиции, черт бы их побрал. Так и приходит черед, когда хочешь - не хочешь, а буквой "Г" тебя разворачивает. И хотя ты не Квазимодо какой-нибудь, чтобы самурайские харакири себе устраивать или Сицилийскими вендеттами по парадникам баловаться, а все равно обидно, когда тебя обувают. Тем более, если сам подставился.
  Помните кино - "Криминальное чтиво", там мафиоза один был: черный крутой и наглый донельзя. Но и его "обули". Причем в прямом смысле, - два извращенца сзади отоварили. А ситуация такая: они с Брюсом Виллисом эффектно так друг за другом гоняются, а тут эти выродки совершенно не кстати в их сюжет вписались. В азарте наши ребята на крутом вираже их всерьёз не приняли, пока те никчемные ребятишки вполне цинично и конкретно нашего громилу "через бонифас блок на картолыгу" не напялили.
  Обстоятельства, там в кино, такие тупые сложились: вроде как одна картина резко заканчивается, и другая без перерыва по своему сюжету идет. И сюжет этот новый - совсем другого плана, хотя в первой погоне Брюс с этим черным громилой тоже вроде как не в догонялки играли. Однако Брюс врубился, что и для него в этом новом кино роль такая же неблагородная припасена как и его черному врагу. Вмиг перестроился и, как сумел, чуть ли не рыцарским мечем, покрушил этих выродков.
  Наши ребята опять как бы в исходное кино возвратились. Все вроде нормально закончилось и даже с тенденцией к примирению.
  - Ты в порядке? - Спрашивает Брюс с завидной американской непосредственностью у этого, не такого уже теперь крутого, громилы.
  - Я очень не в порядке, - отвечает тот, давая понять, что разговор на эту пожалейную тему у них с Брюсом бесперспективен, хотя тот и спас ему жизнь.
  Тюня очень понимал сейчас этого черного, и тоже был теперь "очень даже не в порядке". Но жалеть себя не жалел, Брюса ведь не обули. Хотя началось его собственное опускалово, как раз в "пожалейном" стиле. С тактичным пониманием трудностей перспективы роста.
  Пришел к Тюне эксперт от Дурухтайло, веселый и крайне доброжелательный.
  - Ну ты даешь, - изумленно заморгал он глазами, глядя на тюнинскую технику, - такое как у Тебя оборудование, разве что Львовском музее-аптеке на обозрение выставлено. В аккурат такие монстры для печати средневековых этикеток на микстуры применялись.
  - Ну-ну, - сказал Тюня, - приходилось по радио от теоретиков слышать, что преуспеть в бизнесе можно только опираясь на самое современное оборудование в своей области.
   - Ну и чего не опираешься, - искренне изумился эксперт.
   Тюня молча протянул ему прайс-лист на офсетную технику нового поколения, где самые низкие цифры в последней колонке были 350-500 тыс. $, да и то на восстановленные образцы.
  - Ну-ну, - почесал затылок аналитик.
   На том дискуссия была прекращена. Как показалось Тюне - к обоюдному замешательству сторон,. Однако спустя срок, чуть больше недели, в печатном цеху у Тюни появилась новая полиграфическая машина "Solna", для полноцветной печати. Специальная модель, предназначенная для этикеточной печати самого высокого уровня.
   "Швеция, - подумал Тюня, обнюхивая с ребятами эту "Сольну" со всех сторон, - сделано с умом".
   Аналитика звали Слава Кащенко. Кощей Бессмертный, - сразу пришло на ум Тюне. Было у Славы во взгляде что-то потустороннее - зловещее и разухабистое, одновременно. В то же время необыкновенно деловым парнем оказался Слава - Кощей. Тюня под его руководством и не заметил, как по три смены стал пропадать на работе и ребятишек своих гноить, как каторжных. Причем мотивация такого рвения была как раз пот стать Кашею - сюрреалисткая. Во всяком случае, не из-за денег.
  Пахали в три смены без выходных и праздников, исключительно из-за того, что всегда, ежедневно и даже ежечасно поджимали сроки сдачи этих чертовых этикеток. Для людей, уже в капитализме поработавших, как и для Тюни, сроки - это святое. В том и заключалась Кощеева уловка, - ведь ни времени сдачи, ни объемов заказов Тюня теперь не контролировал. Ему спускался сплошной круглосуточный вал, со всегдашней необходимостью выдать этикетки "еще вчера". Вот все в безостановочный круговорот и закружилось.
  По организации оплаты труда трудящимся Слава также вполне мог бы на какую-нибудь престижную премию по экономике претендовать. Эта соковыжималка работников на "подаренной" им технике, так ловко Кащеем обернулась, что ни Тюне, ни его бригаде деньги теперь как бы и вовсе не платились. Ведь у закодированных работой этикетчиков ни времени, ни мыслей теперь ни на что другое, кроме обслуживания этой "Solna", не оставалось. Процесс выплат у Кощея свелся строго к соблюдению первичного по необходимости принципа восстановления рабочей силы по Карлу Марксу. Слава просто закупал еду мешками и "одаривал" всех по типу шведского стола: сколько угодно на месте, и на вынос в объеме на подъем в одни руки.
  В таком режиме полуконтуженных зомби и протекли для Тюни его ребят трудовые будни. И даже на счет поесть как-то теперь невнятно выходило. Можешь, конечно, чревоугодничать на полную катушку, без продыху, если, конечно, у тебя для этого время есть и вкусовые рецепторы не атрофировались.
  Оказывается не только наркотой и алкоголем можно из людей идиотов делать. Так что, ели кто думает, что работоголик - это хорошо и даже в чем то почетно, то это - как сказать. На примере тюнинской бригады такая романтика не вечатляла.
  Тюня очухался, когда уже Дурухтайло стал над ними надсмехаться:
  - Ну, вы, пацаны, совсем фишку не рюхаете. Вас ставят раком, а вы все ниже пригибаетесь.
  - С твоей подачи, - уточнял Тюня.
  - Я - менеджер, - гордо шевелил бровями Дурухтайло, - мое дело внешние связи разводить, а ваши местные разборки - не мой профиль.
  - Ну-ну, - отзывался Тюня, в своей теперешней манере.
   На том диалог бывших друзей заканчивался. За бесперспективностью перетерания пустопорожних тем. А беличья карусель в работе и бесцветный пейзаж за клеткой трудовой повинности продолжались. Это в конце концов ввергло Тюню в состояние полного психического опустошения. Безусловно, задним умом он понимал: что, почему и как происходит. Это и удручало.
  Говорят, это самое тяжелое для творческих людей - мысленно корректировать уже совершенные, а еще лучше - несовершенные свои поступки. Через это вся энергия истекает. Причины - разные, симптомы - одни: тоска, безысходность и мозговое онемение с частичной потерей хватательных рефлексов.
  Слава Богу, в такие моменты Провидение для обратного "включения зажигания", в голову подбрасывает мысли глобального философического свойства. Причем, у разных людей всплывают одинаковые вопросы, как черти у алкоголиков. Разумеется - безответные. "Кто мы?", "зачем здесь", "откуда пришли" и "куда идем". Что там вообще за горизонтом видимой грани действительности? Словом, вопросы, типа: в чем смысл жизни. Поскольку вопросы эти еще больше неразрешимые, чем свои собственные, то сознание притормаживает, разинув рот из уважения к ним, и испытуемый на этих тормозах так или иначе сходит со своей зацикленной орбиты.
  Вот и Тюня на эту свою каторжную ситуацию смотрел теперь вполне отрешенно. Его больше занимал вопрос: почему тошно бывает на свете, когда "сыт, пьян и нос в табаке". Не так как сейчас, конечно, - хотя еды, во всяком случае, - навалом, а - вообще. У самого, всегда так выходило, что если нет творческой искры в работе и только одна похлебка это дело разводит - всегда отупение наступает. И в остальном - примерно так же. Мыслям и тем для жизни полет требуется, а чувствам и подавно. Что-то из толстых желаний, безусловно, всегда остается, - попить, поесть и все такое, с вполне понятными удовольствиями, но и они притупляются. "Похоже, для продолжения жизни нужны тонкие чувства и возвышенные мысли, - рассуждал про себя Тюня, - духовный мир так или иначе готовит нас для предстоящего с ним свидания."
  Такие рассуждения из области загробной жизни, как правило, для окружающих не остаются не замеченными.
  - Глубокая мысль, - широко раскрыл на Тюню глаза Кощей, когда тот обратился к нему с вопросом:
  - Зачем, к примеру, ты живешь? В чем у тебя удовольствие от вздоха жизни?.
  Слава не ожидал такой щедрой откровенности от своего подопечного и не был готов к ответу. Хотя по самому тону и отрешенному выражению во взгляде у Тюни, чувствовалось, что вопрос тот задает для себя не праздный. Кощей был не дурак и понимал, что восстания бывают разные. И на эти закатывания к небу глаза у руководителя его рабочей команды, должно быть крутые меры придется принимать.
  - Ты вот, к примеру, когда комара душишь или человека продыха лишаешь, то удовольствие ощущаешь или тоску, - продолжил Тюня вопрос, для конкретизации.
  - Я необходимость ощущаю, - ответил тот серьезно. И тебе советую от этого не уклоняться ...
  - От чего?
  - От ответственности.
  - От кого?
  - Не от кого, а перед...
  - Тобой, например?
  - Собой, - поправил Кощей, и добавил, вроде как для обоих, - зарываться только не надо.
  Тюня тоже был "не первый день в городе" и прекрасно понимал, что зарываться не стоит, но и предел есть. Когда, как говорится - верхи не могут, а низы не хотят.
  Собрал он свою команду и сказал им речь:
  - Вязать, пацаны, пора с этим онанизмом за полушку хавалки, чтобы себя потом уважать осталось.
  Путано выразился, но ребят проняло.
  - К едрене матери, - поддержал бригадир, - лучше ассенизатором говно трубой сосать, за нормальные деньги с выходными, чем такой как мы хненососиной заниматься.
  - Когда рабы не хотят работать, они орудия труда начинают ломать, - пробубнил под нос солидный мужик Трофим - резчик бумаги, выказывая высокий уровень всеобщего политпросвещения в докапиталистической России.
  Остальные высказались в том же духе, что брак гнать начинать надо и сроки срывать.
  - Чтобы премиальные за это начислили? - иронично поддерживал разговор Тюня.
  - И правильно, - вступился бригадир за идею с браком, - сначала оштрафуют, а потом уважать начнут, глядишь и зарплату начислят.
  "Рабам не начислят", - почему-то абсолютно четко понял для себя Тюня, но промолчал.
  - Гайки у машины свернуть не трудно, - профессионально высказался механик по оборудованию, - чем только потом семью будем кормить. Не успев разгореться, пламя справедливого гнева стало затухать. Оно и понятно - кушать не потом, а сейчас хочется.
  - Я так понимаю, - подвел итог разговору Тюня, - суть вашего предложения сводится к тому, что надо все к чертовой матери сломать, раскурочить и вообще не работать, но так это сделать, чтобы еще доппаек начислили.
  - Ты шеф, - сказал бригадир, - ты и решай.
  - Ну-ну, - ответил Тюня.
  На этом тюнином "ну-ну" в который уже раз дискуссия и прения сторон прекратились. А Тюня в который раз убедился, что с пролетариатом бизнес - проекты обсуждать, что против ветра мочиться. Да и вообще, не было еще случая, чтобы кто-то, кроме тебя самого, твою задачку решил: как придумать, сконструировать, реализовать и т. п., даже - украсть. Другое дело, если разделить надо. Тут каждый знаток отыщется. Коснись даже, кого за водкой послать, и то все на тебя смотрят, - как решишь. Причем, хоть один, да останется после твоего решения недовольным.
  Вот такой на эту тему всегда юморок получается. Но на то ты и предприниматель, чтобы шаги предпринимать. Отличительный здесь признак - делать, как делаешь. А потом, кому положено, пусть рассудят. Самое простое - грушу раскачивать. Тупое дело - качать, где качается, но тоже мозги нужны. А то выйдет, что это "тетя Груша повесилась".
  С Тюней примерно так и произошло. "Подобное лечи подобным", - решил он, вспомнив библейское выражение с дьявольским уклоном, и пошел к Тамбовцам, правду искать.
  Был у него с ними случай в начальные времена становления новой формации в стране, когда к каждому новоиспеченному "капиталисту" на фирму раз по десять в неделю братва вваливалась. С коммерческим предложением, насчет крыши. Вот уж насмотрелся Тюня тогда на эту публику. Дело ведь на Обводном канале происходило, а места эти испокон века в Питере бандитским считались. Самыми страшными оказались не кавказцы или даже и чеченцы какие-нибудь, а наши доморощенные ребятишки, из начинающих. Впрочем больше всего один запомнился, постарше: белобрысый, потасканный такой паренек, с рыбьими глазами. Мелкого расточка, довольно щуплый, но взгляд десятерых "быков" с бритыми загривками стоил. Холодной пустотой и смертью от этого белесого паренька веяло, и говорить даже ничего ему не надо было, тем паче удаль изображать перед друганами. Не знал Тюня, что такое садизм (да и сейчас, слава Богу, еще пока не изведал), но тут без учебников по психиатрии все было на лице написано. Хотя придурков, друг перед другом выпендривающихся и ненароком могущих "заиграться", оно в реалии больше стоило опасаться, но это как говорится - здесь и сейчас, тем более, что под столом всегда стальная полоса от гильотины отлеживалась, - но когда на тебя из бездны волчьими глазами смотрят, - все-таки жуть.
  Не Тамбовский тогда хлопчик оказался, и не Казанский, и даже не Центровой, а залетный уголовник, с Урала, а может с Сибири. И, как бы, по делу приехал. "Как бы" - в том смысле, что ни Дурухтайло ни Тюня к его командировке никакого отношения не имели. Пацаны какие-то с Броневой опустили ихних с Урала на картошку, чуть ли ни на целый состав, вот и приехала бригада разбираться. Только с кем разбираться, когда ни фирмы, конечно, уже никакой нет, ни состава, ни стрелочника. Хотя, люди сказывали, что эти с Броневой все-таки оставили одного своего "на развод". Правда в дурку его посадили, чтобы об него там концы оборвать. Причем того самого парнишу, что сам там на Урале засветился. А он и в самом деле повернулся в дурдоме, когда уральцы на него вышли, от такой подлой несправедливости. И расклад через это образовался - и виноватый есть, и взять не с кого.
  Тюня, конечно, про это ни слухом ни духом не знал, когда Рыбий Глаз со злости всю Лиговку шерстить начал. Просто по геометрии тюнинская контора ближайшей к Боровой оказалась. И это мелкое идиотское обстоятельство так против Тюни с Дурухтайло обернулось, что на них в первую очередь гнилой наезд пошел:
  - Как это вы здесь сидите и ничего не слышали и не знаете? Тогда давайте сами платите, или, типа, сход надо собирать.
  У Тюни в конторе тогда и собрались. Не те тогда еще времена были, чтобы для стрелок ресторанные залы с лебедями снимали или хотя бы баньку с девочками.
  Дурухтайло выпало в этом полуподвале председательствовать, как левым боком к проблеме причастному. Дураков ведь больше не нашлось чужое дерьмо разгребать. Он одел черный костюм с белой рубашкой и был вроде распорядителя на бале: когда курить давал отмашку и кому за кем говорить назначал. А, вообще, сейчас можно только удивляться, как ему удалось отбиться. Ведь это башку свернешь, как себя вести надо, когда "правая" сторона все четко и по пунктам излагает, как их кинули не по понятиям, и тебе после них тоже что-то в такт надо кивать и на кого-то показывать, только непонятно на кого и по какому поводу кивать. Крутился, крутился вхолостую разговор вокруг этих отморозков с Боровой, а потом все же вышел накал наружу, как с женой на кухне бывает, когда логические доводы исчерпаны. Поползли, закрутились нехорошие фразы сквозь зубы у ребят в Тюнинсом полуподвале. На тему: пасть порву и моргалы выколю. Во всяком случае тривиальное: "сейчас в морду дам", - Тюня раз отчетливо услышал, причем в контексте, когда "за базар отвечают".
  Тут, как раз, и проявил себя Дурухтайло, за что потом, как будет ясно, его и Тамбовские зауважали.
  А Тамбовские - это отдельная тема. Парень тогда заявился к ним в полуподвал на Воронежской - чистый красавец: в роскошном синем пальто в мягкую елочку, с плечами, и шрам через всю щеку. Но все в вышей степени аккуратно и даже ухожено, не исключая и шрам.
  Сел, как на свое место, в Тюнино кресло вертящееся и спросил, в исключительно доброжелательном наклонении:
  - Не испытывает ли директор потребности в ограничении тех или иных навязчивых посещений. - Как сейчас, к примеру, - добавил он по ребячьи весело, похлопывая ладошками по подлокотникам тюниного кресла.
  - Бывает, - неопределенно отвел глаза Тюня, - наблюдая, как второй посетитель, надо думать финансовый компаньон красавца, в бухгалтерских очочках с папочкой, внимательно изучал техническое оснащение и интерьер Тюнинского логова.
  - Ну так поможем!
  - Есть уже помогатель, - ответил Тюня и сам поинтересовался вежливо, - а Вы не Тамбовские случаем будете?
  - Малышевские, - поправил человек со шрамом.
  - Круто, - не удержался Тюня - боюсь, что мы недостойны.
  - А кого достойны? - Поинтересовался очкарик.
  - Дурухтайло у меня компаньон.
  - Это тот, что борзых с Сибири отбрил.
  - Он самый, - сказал Тюня.
  - Ну тогда ты за надежной стеной, - вполне серьезно заверил Красавчик, освобождая Тюнино кресло, - передавай ему привет и братские пожелания.
  - Да, я думаю, свидимся, - прикрывая за собой дверь, вполне дружелюбно добавил очкарик.
  "Здорово, - с уважением подумал тогда Тюня о Дурухтайло. - Не зря, видно, авторитетов Авторитетами называют. Что-то вроде воинского звания получается".
  Хотя, конечно, про тот случай без содрогания трудно было вспоминать. Дурухтайло ведь не был еще в каком бы то ни было авторитете. Вот бы смеху было, если бы ребятишки на том сходняке по картофельному делу узнали, что Председатель уважаемого собрания с ружьем и на "Копейке" по стрелкам разъезжает.
  А тогда, - когда мордобой уже созрел окончательно, за повисшей в воздухе фразой: "в морду дам", - Дурухтайло поднял одну руку, призывая уважаемую публику к спокойствию, а второй чуть ли не тыча в рыбьи глаза Пахану с Урала, предложил четко выговаривая слова:
  - Пусть этот даст.
  - Кому, - не понял Рыбий глаз.
  - Да хотя бы вот ему, - указал Дурухтайло на Тюню, - барыге моему.
  - Ему-то за что, - опять не понял Белобрысый.
  После этого короткого диалога с предводителем залетных, Дурухтайло театрально развел руками, предоставляя пацанам обеих конфессий самостоятельно оценить весь идиотизм сложившегося положения. Причем Дурухтайло это свое мимическое выступление так классно выстроил, - то показывая на Тюню, то стуча себя самого в грудь, то пожимая плечами, или устремляя взгляд куда-то в запредельное пространство, может быть до Урала, - что всем становилось понятно, что это не он только что сказал, что Тюня здесь не причем, а сам Белобрысый.
  - А если я все же дам ему в глаз, - очнулся Рыбий Глаз.
  - Тогда я тебе сам моргалы выколю, - картинно обернулся к присутствующим Дурухтайло, - оставляя на обозрение два своих растопыренных пальца перед налившимися кровью глазами Белобрысого.
  С одной стороны вся мизансцена чем-то напоминала известные юмористические кадры из кинофильма "Джентльмены удачи", с другой стороны, ни у кого из ребят на сходке похихикать по этому поводу желания не возникло. Не шибко, чтобы юморная атмосфера в полуподвалах на Лиговке по тем временам была, да и до сих пор так, - мало кино напоминает..
  - Так, - вскочил на ноги Белобрысый, отворачивая глаза от пальцев Дурухтайло в сторону своих. - Пора кончать с этим балаганом! Какие будут предложения?
  Мертвая тишина была ему ответом. Все ждали его собственного хода.
  - Такое будет предложение - опять взял на себя инициативу Дурухтайло. - Прошу всех на свежий воздух. Он наконец отвел, свои пальцы от лица Белобрысого, и указал на пустырь за решетчатым окном в сторону Обводного канала.
  - Стрельбище у нас там, - пояснил он. - У кого стволов нет, можете вон у него получить, - опять, не моргнув глазом, мотнул головой в сторону Тюни. Тот было чуть не закричал от отчаяния, что нет у него никаких стволов и никогда не было. Но, слава Богу, не понадобилось.
  - Я сам решу, когда пальбу открывать, - сел на место и тут же снова вскочил Белобрысый. - Тоже мне Онегин выискался, - процедил он сквозь зубы и сплюнул на пол.
  Причем здесь Онегин, Тюня не понял, и все остальные, похоже, тоже. Зато почему-то всем отчетливо стало ясно, что стрельбы не будет. По крайней мере сегодня. Молча ребята потянулись к выходу, стуча по карманам. Но не стволы проверяя за пазухой, а вытряхивая сигареты для отходняка. Последним уходил Рыбий глаз, испепеляя взглядом Дурухтайло. Зря старался, только что ему было показано, что одними страшными взглядами здесь, на Лиговке, не катит. На том инцидент был исчерпан, и больше Белобрысый эту часть Петербургского ландшафта не беспокоил.
   "Больше всего, - думал сейчас Тюня, - по всему этому крышному маркетингу, их тогда с этим уральским наездом пронесло. Дурухтайло - в первую очередь. Жаль, что именно он его с этой Кащеевской кабалой подставил, ну так, видно время такое...".
  Легко сказать, пойти к Тамбовским за правдой. Во первых, у них юридического адреса в "Желтых страницах" не предусмотрено, да и как оно еще сложится, когда к ним на своего же брата бандита с жалобой придешь. Так что Тюня потыркался туда - сюда, без особого энтузиазма: с Красавчиком конкретно встретиться не удалось, но контору их разыскал. С Центровыми тоже краем поконтактировал, заранее чувствуя, что все это бестолку. Тамбовские теперь, считай, легальный бизнес вели, причем по недвижимости. Какие-то новые ЖЭКи на базе бывших общаг организовали. Все как при Народной власти сохранили, - с дворниками, управдомами и протечками, - кроме квартплаты, которая теперь уже не в госказну а в общак перечислялась. Посмотрел их представитель "по связям с общественностью" на Тюню, с вялым интересом, припоминая дела минувших дней, спросил коротко: сколько стоит машина, через которую Тюня в оброк попал. Тюня ответил и получил обещание разобраться, если у руководства интерес возникнет. Сам то он потом с запоздалой прозорливостью понял, что если и возникнет у руководства интерес, то уж во всяком случае не к его скромной персоне, а если к персоне, то по части еще большего ее закабаления.
  С Центровыми та же история вышла. Не на прямую он к ним на связь вышел, а через Лигу адвокатов. Дружил когда-то Тюня с юристами по ксероксно - множительным делам. Устав, было дело, вместе написали для Общественной организации. Вернее, Тюня написал, - были у него такие способности. Понимал потому что, - в нашем государстве ты всегда виноват, если вдруг решил самостоятельным делом заняться. Поэтому в первую очередь надо минимизировать свою заведомо уголовно наказуемую компоненту. И придумал он тогда, как можно вполне легально от налога с прибыли соскочить. Идея состояла в том, чтобы Общественную организацию создать и правильно цели и задачи в Уставе обозначить, чтобы без получения прибыли получалось. Вся трудность заключалась в регистрации такой организации. Шибко грамотным юристом нужно было быть. Вот Тюня с адвокатской Лигой и скорешился; сделали баш на баш: он им "рыбу" Устава подарил, они ему - регистрацию.
  В этот раз, - когда он сдуру подкатился к адвокатам на счет Центровых, чтобы они ему помощь против Кощея оказали, - баш-на-баш несколько другой стороной обернулся. Адвокаты теперь свою "рыбу" ему выкатили. По ней Тюня давал обещание, что с такими идиотскими поисками правды он завязывает, - во всяком случае в том пространстве, где это Лигу касается, - а они ему обещали, что если даже Центровые и спросят ненароком, что это за придурок вокруг них трется, то они ответят, что никакого Тюню знать не знают, и мало ли вокруг больных шляется.
  После такого внушения Тюня прекратил порожняк гнать. У Казанских засветиться или услужливым ментам поплакаться, его уже больше не занимало.
  Понял Тюня, что по разные он стороны с ними со всеми. Предприниматель деньги из машин и механизмов выбивает, и только немножко из людей, - причем по тому же принципу, что и из машин. К примеру, в машину масло льешь или штепсель в розетку втыкаешь, и с человеками примерно та же история. Социальные или денежные вливания им производишь, а они потом вместе с механизмами нужную тебе динаму крутят. Бандиты же с чиновниками без всяких приспособлений, напрямую людей вместо машин выжимают: или страхом, или измором, или предписывающими постановлениями. Так что еще не факт, что эти его хождения за правдой без членовредительства обойдутся. Разве что за дурость прокатит, ведь совсем уж прямой акт самоподставы получился.
  Ну так, волков бояться в лес не ходить. И какой предприниматель без везения. Тюня все равно считал, что любое действие лучше бездействия. Хотя сколько угодно и наоборот афоризмов есть. К примеру, что по опыту всегда получается, что лучше позвонить, чем не позвонить. Зато - лучше не высовываться, когда высунуться подмывает. Вроде позвонить и высунуться - одно и тоже, ан - нет. И пойми-разбери разницу. Да и можно ли научиться жить по формулам. Чем и хорошо быть предпринимателем - делай, как делаешь, история рассудит. Тюня по опыту верил, что под собственные малые действия, Господом Богом подъемные даются. И на большие дела, и вообще по жизни - под действия. Сколько приходилось ему слышать нытья от несостоявшихся делателей, что де начальный капитал нужен и условия, чтобы государство не мешало. В том то и дело, что только сумасшедшее желание двигаться и добиваться, не взирая ни на что, и есть самый главный локомотив капитала. Даже в самом слове "капитал", что-то от "лома" есть. Не зря говорят: начать - полдела сделать. В том и отличие: делатели ищут способ, чтобы сделать, а нытики - причину, чтобы даже не начинать. Если это, конечно, не такие судороги отчаянии, как в этот раз Тюня себе позволил. А не получилось, оно и понятно почему - внутреннего настроя не было. Левая какая-то правота выходила.
  В России по законам и правилам все равно никто не жил никогда и не будет. Мы былинная, почти сказочная страна. Пословицы и поговорки нам ориентир и бизнес-план к исполнению. "И не обязательно, - думал Тюня, - это у нас по глупости и разгильдяйству, а, наоборот, от понимания, что формул нет.
  Зря, конечно, он из себя вышел и метаться начал. Хотя опять же по опыту известно, что совсем зря ничего не бывает. Даже на индийский фильм можно пойти, когда, к примеру, совсем делать нечего. И там много чего увидеть можно, если настрой глядеть имеешь. Сейчас тоже однако какая-то польза осталась от Тюниных суетных дёрганий в поисках справедливости. Дали адвокаты ему совет, чтобы распри он изнутри руководства создал. Дурухтайле своему, чтобы отчет в письменном виде соорудил, с признаками, где Кощей беспредельничает, а тому - наоборот, чтобы накапал, что Дурухтайло ему специально тюнину бригаду подсунул, чтобы тот на конфликте погорел.
  Тюня понимал, что от таких советов, где все красиво звучит или гладко прописано, до реальной жизни пропасть лежит, но выводы сделал. Как водится - совсем в обратную сторону. Как в суде - все на себя взял. Решил, что настал теперь его "момент истины". Вроде как у Дурухтайло тогда с борзыми. Теперь ему самому надлежит себя на ноги установить. Для себя же самого, в первую очередь.
  Пришел Тюня к Кашею и заявил, что закрывает он тему поднаемной своей трудовой деятельности и уходит от них в никуда и к чёртовой матери. Очень хотел услышать в ответ: "а мы то как", но не прозвучало. Чуть растерянный взгляд метнул на него Слава Кащенко, но быстро собрался:
  - Мне на это наплевать, куда ты уходишь, другое дело, что весь свой наработанный баланс ты нам с Дурухтайло завещаешь, так ведь?
  - Правильно понимаешь, - похвалил Тюня, - зла я на Вас не держу и обо всем прощаю.
  - Герой, - покачал головой Кощей, - хотя небось ждал, что тебя пожалеют, ты ведь профессионал в своем деле.
  - Ты тоже.
  - А как с бригадой быть, они тоже уходят?
  - Не знаю, - ответил Тюня, - их право.
  - Надо бы с Дурухтайло согласовать, - насупился Витя Кащенко, - а то больно много прав у всех стало: пришел, ушел. Профсоюз еще здесь откройте.
  - И с профсоюзом и без него ничего ты с ними не сделаешь, - тоже стал тихо закипать Тюня. - Не тот уже рынок, чтобы работягам на нормальную зарплату не уйти.
  - Это ты прав, - скривился Кощей, - с рынком тоже надо работать. - Сам то как?- Прищурил ехидно глаз, - ты ведь на зарплату теперь не пойдешь.
  - Тот кто летал, ползти не сможет, - так же криво пошутил Тюня, - а сам про ребят подумал: "не должны ребята пропасть".
  - И то твоя правда, - согласился Слава про тех, кто летает и ползает, затем добавил, будто читая тюнины мысли, - с ребятами твоими мы решим на счет зарплаты.
  - Что это вдруг, так щедро?
  - Правильно ты заметил, - рынок труда уже не тот стал, наоборот.
  - Как это?
  - Не рабочие работу ищут, а предприятия их завлекают.
  - И как ты это объясняешь?
  - Люди у нас загадочные, под капитализм не подходят.
  - Люди у нас нормальные, только их испортили.
  - Это чем же?
  - Телевизор отбил у народа охоту быть работягой. Никто не хочет за станок становиться, все вам подражают.
  - Кому?
  - Бандитам.
  - Какой я бандит? - хмыкнул Слава, - но если и так... Девочки на панели тоже из-за меня что ли выстроились? И ребятишек на героин я сажаю?
  - В том числе, - ответил Тюня.
  - Как это?
   - А так, что по вашему получается, что черные "Мерседесы" можно только пальбой и прочей чернухой заработать, а нормальным трудом только трущобы получишь и опущение внутренних органов. Только об этом четвертая власть и трубит во все трубы.
  - Я не четвертая власть, - заверил Кощей.
  - Ты - первая, - напирал Тюня.
  - Погоди, - придержал его жестом Кощей, - кажись Дурухтайло идет, обещал подойти. Думаешь, он удивится что ты уходишь? Это вряд ли.
   - Что так?
   - Мы ведь догадывались, что Ты долго не протянешь.
   - Не уж то ты и здесь рассчитал, - удивился Тюня. Значит на что-то другое рассчитываете..
  - Прощаетесь? - перебил их диалог Дурухтайло. Ни с кем не поздоровавшись, он тяжело уселся на боковой стул за кащеевым столом.
  - От слова "прощать", - подтвердил его предположение Кощей.
  - В каком смысле!
  - В том смысле, что Тюня нас с тобой покидает, но прощает нам все обиды и, как он выразился, уходя в никуда, оставляет нам все непосильным трудом нажитое, - обстоятельно объяснил Витя Кащенко.
  - Это те станки, что еще до революции работали, - усмехнулся Дурухтайло.
  - До вашей революции, - уточнил Тюня, но я Вас прощаю. Странно, как только решил Тюня уходить, сразу к нему привязалось это, что надо всех простить.
  - Ты спрашиваешь, что мы выиграем с твоим уходом? - Снова вступил в разговор Кощей.
  - Да ни хера мы не выиграем, - грубо ответил за него Дурухтайло.
  - Это почему же, - возразил Витя Кащенко, - прибрали бизнес к рукам, новое направление освоили.
  - Упрощенную систему оплаты изобрели, - добавил Тюня.
   Кощей проигнорировал эту реплику. Было заметно, что если мнение Дурухтайло для него не мало значило, то о Тюне он уже в пошедшем времени думал. И, похоже, считал, что сожалеть не о чем. Дурухтайло, видимо, так не думал.
  - Мы ведь не в МММ играем, - спросил он обоих.
  Тюня промолчал.
  - Причем здесь МММ? - Не понял Кощей.
  - Можно до поры на дармовом прокрутиться, а потом - в бега, - пояснил за него Тюня.
  - Ах вот Вы о чем! Ну так давай, в обратную сторону крутанемся - он показательно прокрутился на кресле от Дурухтайло к Тюне. - Возьми его назад, зарплату ему назначь с прогрессивкой, отпуск 28 дней оформи, сверхурочные плати вдвое. Может и с профсоюзом еще подсобишь?!
  - Не пойдет, я думаю, и на таких условиях, - предположил вслух Дурухтайло и глянул на Тюню вопросительно.
  - Нет, - коротко ответил Тюня.
  - Ну и вали отсюда, - заорал Кощей.
  - Потише, - негромко сказал Дурухтайло. Некоторое время все помолчали.
  - Пока, - протянул Тюня руку бывшему своему компаньону и защитнику.
  Может какие пожелания имеешь, или что с собой возьмешь, - спросил тот, отвечая на рукопожатие.
  Пылесос, - вдруг сообразил Тюня, - показывая на ящик в углу, бывшего когда-то своего офиса - склада.
  - Зачем, - удивились оба.
  - Первоначальный капитал, - ответил Тюня. - Новый бизнес буду поднимать, где сам себе хозяин.
  - Пылесос то причем? - поморщился Кощей. - Независимой уборщицей решил заделаться?
  - Трафаретную печать буду осваивать, - высказал Тюня вслух, только что сформировавшуюся в голове мысль. - Работа ручная, сам буду печать катать, ни от кого не зависеть.
  - Пылесос-то на черта? - еще раз переспросил Дурухтайло.
  - Сам толком не знаю, - искренне ответил Тюня, - слышал только, что когда через трафарет каску ракелем гонят, воздух тянуть надо, чтобы бумага к столу прижималась. Вот пылесос и пригодится.
  - Понял, - кивнул головой Дурухтайло.
  - Что ты понял?! - метнул на него раздраженный взгляд Кощей.
  - Что мастерство не пропьешь и каленым железом не вытравишь, - вот что я понял.
  - Может быть еще что-нибудь желаете взять? - услужливо поинтересовался Кощей у Тюни, - для предстоящего бизнеса.
  - Спасибо, - ответил Тюня, прихватив за ручку ящик с пылесосом и направляясь к выходу. - Взял уже раз...
  Странно получалось, но уходил Тюня от Кощея с Дурутайло отнюдь не в подавленном настроении. И последняя его фраза, о том, что брал уже раз не свое, предназначалась не им в упрек, а себе, как вывод из прошлого и руководство для будущего.
  - Знаешь, чем он от нас с тобой отличается, - спросил Дурухтайло Кощея, когда Тюня окончательно закрыл за собой дверь.
  - Ну!
  - Нам с тобой сначала деньги нужны, а потом все остальное.
  - А он что же?
  - Он - предприниматель.
  - И ему не нужно?
  - Ты же сам видишь.
  - Поживем, увидим, - проговорил Кощей. - Хотя дай ему Бог, - вдруг неожиданно для самого себя добавил Слава Кащенко.
  - И нам тоже. - Согласился Дурухтайло.
  А Тюня, выйдя на свежий воздух, впервые за последнее время ощутил свободу. Привычный творческий зуд, подъем сил и несравнимое ни с чем предчувствие. Предчувствие чего-то, что не стыдно называть жизнью.
  
  Золушка
  
  Вышла Зола из зоны. Куда пойти юной выпускнице исправительного учреждения? Прописки, ясное дело - нет, мужа сроду не было, из папы с мамой - только бабка парализованная.
  К ней и прибилась. Соседи активно не возражали. Все же живой человек в коллективе прибавился, в отличие от бабки, номинально только числящейся. Всяко пользы больше, если драка между лестницами происходит или вина бормотушного собрались за полцены через забор с водочного завода выпить. Впрочем, на лестницу одному лучше вообще не выходить, тем более, что в темноте сам шею сломаешь. А насчёт вина или там ещё чего покрепче, так ведь с завода никто отдельную бутылку тебе через забор совать не станет. Ночные менеджеры по сбыту там только бидонами апеллируют. Можно, конечно, изловчиться и бидон молочный в одиночку выпить, но квартирой - практичнее. Хотя бы из соображений - похмелья на завтра.
  Ведь в нормальных коммуналках что главное? Чтобы почин культурного досуга был взят перспективный. Когда всем в кайф, редко до поножовщины доходит. Матерщины и той меньше.
  Золушка в таких общаках квартирных не сильной активисткой была. Не бурлил в ней восторг жизни и запал выдумки. Мыла, всё больше да чистила всякую дрянь при бабке, от нормальных людей бельевой верёвкой отгородясь. Будто, если руками и ногами дёргать, как Буратино, кровь от головы отгоняя, можно от жизни спрятаться.
  Люди, как говорится, - не первый день в городе, видят - порченная девица. Бельё по два раза на дню вывешивает, посуду до зеркального блеска натирает. Ждёт, наверное, дура, что каша перловая в её тарелках икрой паюсной заблестит.
  Решили, не блюдёт квартирантка коммунального этикета. Надо бы уравновесить в среде обитания, или изгнать с жилплощади, к чёртовой матери. Тем более что ни прописки, ни опекунства нет, зато с фабрики галошной разнарядку ждет из кадров. На лицо явное шизофреническое раздвоение личности. С одной стороны, принцессу из себя строит, с другой - из розовых облаков канализацию высматривает. Ещё бы сопли пошла в психушку подтирать, в женское отделение, или клетки в зоопарк от дерьма чистить. Как раз по бабкиному профилю.
  Подумали - подумали жильцы да решили: надо бы Золушке проверку учинить. Не в унитазном варианте на чистоту тарелок её проверить, а по самому высокому счёту - на чистоту помыслов. И на любовь испытать. Ну и самим приколоться, конечно.
  Дали объявление в самую рекламную газету, что требуется жених, для благородной девушки с принципами. На счёт принципов, сильно ударение не акцентировали и по жениху тоже расплывчато указали. Не обязательно, написали, чтобы принц датский был, но хотя бы без бомжовых признаков существа, в натуре. По самой Золушке тоже пришлось внешние штрихи дать, и здесь обошлись без лишних слов восхищения. В стандартном объёме рекламного блока. И про возраст и красоту в одной фразе уместили: бюстгальтер у девушки ещё пока рюмкой торчит в атакующей проекции, а изгиб фигуры - как у "Столичной" в экспортном варианте. Подробности социального положения опустили. И, чтобы самолично весь цирк лицезреть, собственный адрес в объявлении указали.
  Не успела газета выйти, как потянулись на смотрины орёлики и прочие пернатые стервятники. Но это конечно - с большой форой в характеристике внешности. Всё больше - петухи общипанные. А если в самую точку бить и по форме и по содержанию, то - козлы в перьях. Причём каждый козлился с претензией на индивидуальность. Но это и к лучшему, чтобы истинное нутро выпирало. Ведь всё на коммунальной сцене происходило, и по тому, кто как из себя невинность строит, комиссия из жильцов на кухне, по десятибалльной системе, сразу и оценку выставляла.
  Что-то вроде танцев на льду получилось. Не все, конечно, тройной тулуп могли продемонстрировать, бывало что претендент и в майке зимой заявлялся. В концерты ходить не надо. Цирк ведь наблюдать, кто как копытом бьёт, от нетерпения дармового счастья в сожительстве. Аж с запахом от предвкушения.
  Один только с площадью представился. Вроде бы дом ему по бумажкам причитается, в какой-то коми-коряцкой новоявленной области. Не шибко ему поверили, что вообще такая область существует. Тем более его бумажкам замусоленным. Известно какая им цена, при нынешнем массированном ксивопечатании. Назад по тому же адресату и отправили.
  Были бы потрезвей, можно было бы общественную диссертацию всей квартирой состряпать. По социологии, на тему: кто как себя ведёт, в соискательстве семейного счастья с площадью. Описательная часть диссертации - по типам и характерам женихов - на целый роман тянула. А выводов по работе не очень много получилось. Два всего. Один в том, что все претенденты стремились себя на продажу выставить, а не наоборот, - невесту купить. А второе неутешительное наблюдение, - может быть поколения в целом, - никто, похоже, зарабатывать на совместную жизнь не собирался. Какая-то тупая установка у всех на физиономии читалась - само всё придёт. У одних - по возрасту. Как детский сад когда - то был, затем - школа, армия и т.д. Другие искренне не понимали о чём речь. Были даже артисты, что тащились от такого своего недоумения, - что на жизнь надо зарабатывать, - с морганием глаз в самовосхищении: ну как я вам такой благородный и от бытовухи независимый. А кто так театрально не тянул упражняться, просто молча тыкались своими чемоданчиками по углам в прихожей. В целях, надо думать, немедленного ведения совместного хозяйства с Золушкой. Однако тут же получали под зад коленкой от дежурного, к выходу.
  А как же, приходилось соседям вести приём посетителей, как в поликлинике. И таможенный досмотр производили, не отступая от генетического стереотипа родного отечества. Но мало чего получалось для конфискации, во всяком случае, без рентгена.
  Самой Золушке тоже иногда присутствовать разрешалось. Не столько, чтобы надежду о счастливом замужестве вселять, а в целях того же воспитания чувств. Должен же был в ней обнаружиться хоть какой-нибудь половой фактор в русле остальной её серой никчемности. Но она необходимую в таких случаях позу не принимала. Никакого блуждающего взгляда с поволокой, ни небрежно скрещенных колен с перспективой. Наоборот, всё больше сама в глаза к претенденту по-собачьи пялилась.
  Зря утруждалась - всё больше пьянь да рвань попадалась, с похмельными щелками вместо глаз. Бывало, что и в очках жених заявлялся, но строго по запущенности зрения.
  Смех - смехом, но и принца дождались. По полной программе один кандидат объявился. К вечеру уже подошёл, зато вся квартира в сборе была. Пиджачный такой парень оказался и благородный, одновременно. Причём всё в рамках разумного: пиджак - в клеточку, но мелкую, и - бледный, но не как Ленин в Мавзолее, - живее. И никакого бритого затылка с цепями. Тем более - никаких чемоданчиков по углам. Хотя без лимузина к подъезду причалил, но портфельчик кожаный подмышкой держал уверенно.
  Сначала, конечно, все в осадок выпали. Даже некоторые квартирные дамочки из наблюдающих, критического возраста, о своём лотерейном счастье загрезили. Потом пришли в чувство. Не первый год уже капитализм продолжается, и считай каждый уже раза по три, как поимел представление насчет сказочных выигрышей, с предоплатой.
  Принц же, не отвлекаясь на повышенное к нему внимание, безостановочно зондировал Золушку затяжным взглядом внутренней сосредоточенности. И что-то там внутри у него видать возгоралось. Потому что бледность его красными пятнами осветилась, а по лицу блаженная улыбка поползла. Всё эти процессы разумеется судейская комиссия внимательно отслеживала и оценивала. С токи зрения эстетического соответствия. Но пока никакой порнографии не заметили. Раз улыбочка его идиотская на верхней части золушкиного тела образовалась, значит полюбилась она ему не топ модельным естеством, а как раз наоборот, - кротостью непритязательного характера.
  Так оно и вышло. Произведя полный осмотр золушкиных достоинств, принц, слегка поперхнувшись, выдавил из себя некую фразу на тему предстоящей жизни в сожительстве:
  - Будем не в схватке полов с тобой упражняться, за семейное верховодство, а мирно существовать, исходя из доходной части семейного бюджета.
  Сказано это было без лишних децибелов в голосе, но и достаточно внятно, чтобы соседи услышали. Соседей это туманное заявление несколько озадачило. Однако произвело скорее хорошее впечатление, чем плохое.
  Не совсем было ясно от какого соревнования принц уклоняется, но всё равно выходили признаки сильной и целенаправленной натуры. Даже с элементами уважения к окружающим. Единственно, что по доходной части бюджета опять никакой ясности не предвиделось. Но так и иллюзий никто не питал.
  Посовещались коротко и установили испытательный срок молодым. Неделя принудительной совместной жизни в реальных условиях конкретного быта. Были сомневающиеся насчёт длительности срока. Ведь едой и питиём надо обеспечивать. Но решили, если без излишеств в потребительской корзине: щи, каша, селёдка, квас - всё как у всех, - то истина дороже.
  Зола на это постановление молча кивнула соседям головой, в знак согласия, и прикрыла дверь в комнату за обоими, не считая, конечно, бабки парализованной.
  Эксперимент на удивление проходил ровно и без истерики: ни криков тебе душераздирающих, ни потёков кровяных через порог, ни бессовестных визгов за стенкой. Тем более что следили пристально.
  Непривычная тишина повисла в квартире. Считай, всю неделю без милицейских нарядов обошлось. Если бы и дальше так шло, на образцовую квартиру можно было заявку в ЖЭК подавать.
  Но ровно через семь дней Золушка своего принца через чуланный выход на свободу выпроводила.
  Коммунальные исследователи душ человеческих тоже вздохнули свободнее. Как не крути, а любая работа для нормального человеческого организма - в тягость. Пусть даже это - эксперименты творческие. И, хотя такая золушкина самодеятельность руководителям проекта была не в тему - по статусу положения, - ругаться с Золой не стали.
  По любому, подтвердился факт несостоятельности человеческого счастья в искусственных условиях совокупления. На реальном поле бытия. Хотя, честно говоря, в развязке обратное кино для семейного просмотра ожидалось. С индийскими кадрами общих танцев на кухне, девичьим рыданием и лёгкой потасовкой с женихом к задержанию.
  Зато правда жизни всё равно подтвердилась. Семь дней - тик в тик пробило, и семейное гнёздышко, хотя и не разорилось, за невозможностью материального опустошения, но и шалашиком для влюблённых в розовые облака не воспрянуло. "Не растут зимой цветы, поливай - не поливай", - убедились в очередной раз золушкины соседи. Жаль, что кино в итоге какое-то немое получилось.
  Только и успели последний его вскрик с чёрной лестницы разобрать, что де: "спасибо, родная, за минуты истинные посреди фальшивых декораций судьбы". Не сильно было понятно, какие такие фальшивые декорации жених у них в квартире высмотрел. Бабка, во всяком случае, вполне реальная там у них за ширмой функционировала. Однако, по печальной интонации прощального возгласа, отчётливо выходило, что Зола сама его за порог выставила.
  Сколько раз потом на бидонных дискуссиях пытались расколоть Золушку на откровенность по этому вопросу. Сам он от неё ушёл, принц этот долбанный, или она его конкретно попёрла. Но Зола, и до того то толком по-людски разговаривать не умела, а тут - когда стресс - и подавно. Разве что после красненького, когда уже под самую завязку принято, можно было от неё хоть что-то добиться. Правда полнейшую чушь несла, несусветную. Будто они с Принцем, пожив вместе, поняли им одним доступную а другим недосягаемую истину. Что не в телесном сожительстве счастье.
  - В чём же ещё, - удивлялись хором квартиросъёмщики.
  - В душевном соприкосновении и предчувствии радости! - роняя слюни, отвечала девушка.
  - Это как?!
  - Когда одна общая мечта на двоих.
  - А о чём мечта? - хотелось всем выяснить, прежде чем у бидона дно проявится.
  - О любви, - отвечала Золушка, засыпая с блаженной улыбкой на красных от бормотухи губах.
  - А счастье то в чём, в мечтах что ли? - на следующий круг с новым бидоном спрашивали Золушку.
  - Счастье - это миг, - отвечала она, когда губы и глаза у неё опять красным увлажнялись.
  - И что это за миг? - интересовались соседи. Хотелось бы конкретнее.
  - Когда мечта сбывается! - вполне конкретно отвечала Золушка. И опять засыпала посреди диспута. Много сил, видно, у неё эти счастливые мечтания отнимали.
  Но потом всё на круги бабки парализованной возвращается. - Сами за неё додумывали соседи.
  - А что этот придурок кричал про фальшивые декорации, когда ты его с лестницы спускала? - в последний раз задавали вопрос Золе, стараясь разгадать их с принцем капитуляцию.
  - Говорил что понял смысл любви, - хлюпала носом Золушка.
  - И ты поняла, - подбадривали её из жалости, что она теперь с бабкой на равных парализованной стала.
  - И я. - Соглашалась Зола.
  - Обоюдно значит расстались, - переглядывались соседи, качая головой, - два идиота парами не живут, хватит с нашей Золушки и бабки для компании.
  Однако вывод из приобретённого опыта, как водится, сделали с точностью наоборот и в глобальном масштабе. Нет счастья в жизни, - это понятно. Но не по причине нестыковки в заоблачных пространствах любви и мечтаний, а в силу половой несовместимости.
  Впрочем мнения разделились. Некоторые тоже склонялись, что для большой любви совсем другое качество жизни необходимо, где всё красиво и возвышенно, а не их квартира, по санитарным нормам не соответствующая. Другие на прежней позиции стояли: могут люди духовно друг к другу тянутся, но без телесного отчуждения. И исходя из реальных возможностей быта.
  Жаль, что научного труда не получилось. Пример уж больно не типичный оказался. Потому что идиоты оба. Что в жизни видели, кроме мечтаний? Под ноги надо смотреть, а не в заоблачные дали пялиться. За нашими квартирными соискателями, таких глупостей отродясь не водилось. Во всяком случае, каждый на сто шагов в темноте все половицы пересчитать мог. Хотя и здесь с некоторых пор по коридорам стали заминки случаться.
  Вроде иногда скрипнет дверь на черную лестницу, и замрёт, как бы в задумчивом ожидании. Вроде заглядывает или выглядывает кто.
  А что там, спрашивается, выглядывать - сначала темень кромешная с кошками вонючими, а потом двор таким же туннелем чернущим извивается. Хотя, если бессонница сильно вглядываться...
  Смотришь - смотришь, вроде и блеснёт лучик светлый. Так и правильно, как в школе в сочинениях писали: луч света в конце туннеля. Тем более, там за аркой - огни большого города. Вот отблески и попадают. Другое дело, что из квартиры их всяко не видно. Но давно замечено, - если в темноту долго всматриваться, - черте что привидится.
  
  Палач
  
  Вызвали палача Второй Гильдии Семёна на ковёр за несоответствие.
  - Ну ты чего разврат на производстве разводишь, - прямо спросил Председатель.
  - И чего им не хватает? - Поспешила поддакнуть секретарша. Работа, как говорится, с людьми и на свежем воздухе, зарплата с вредностью, чего ещё надо?
  На последней фразе секретарь собрания слегка пыл поубавила, зацепившись взглядом за амбразуру окна с решётками.
  - Жалоба, что ли, поступила, - попробовал Семён прояснить ситуацию.
  - Ты дурака-то из себя не строй, - взял слово цеховой мастер, - если бы нам ещё от недобитков жалобы поступали, не тебя бы сейчас разбирали, а меня буквой "Г" ставили.
   - И не здесь, - тихо сказал пятый участник совещания, весь в сером.
  "Во, как замаскировался в углу, на фоне серого бытия действительности", - в своём стиле и, как всегда некстати, подумал Семён.
  Он этого Серого и правда вначале не заметил. Похоже, ему сегодня философскими сентенциями не отвертеться. Тем более, что уже приблизительно ясно, на какую тему затеян базар с графином и скатертью. Да уж, так устроен человек, - всегда на кривой кобыле и малой кровью надеется выкрутиться.
  - Если мастерства нет, его не пропьёшь, - запустил Семён вторую гнилую пулю для отвлечения.
  И этот фокус пальцем в небо упёрся. Гробовая тишина была ему ответом на такие заискивающие шуточки. Ведь ни у кого из присутствующих сомнений не было, что мастерство у Семёна имеется. Здесь палач Первой Статьи Второй Гильдии Смён Строев, как говориться, за базар отвечал. А всякая там пьянка в конторе и вовсе за провинность-то не считалась.
  - Да, бьёшь ты неплохо, - задумчиво подтвердил квалификацию палача Председатель.
  -И пьёшь тоже, - подал вторую реплику Серый.
  - Оттяжка - в пределах нормы и крутящий момент в допуске, - продолжал Председатель, косясь в серый угол, - но сам посуди, Сеня, у нас всё же не пансионат этикеточный и не курсы по реверансам.
  - И то, блин, - вмешался цеховой Мастер, - гладит их по башке, успокаивает ублюдков подоночных, руки кровавые пожимает.
  - Может быть, ещё вурдалаков с упырями начнём в губы целовать? - Сплюнул на ковёр Председатель. - У тебя-то самого, в натуре, Семён, башка на месте, или ты её тоже из жалости на прокат клиентам оставляешь?
   - Если бы только голову, совесть он там оставляет, - вмешалась секретарша, нервно передёрнув плечиками.
  - Аморалка, что ли, - тут же заинтересовался Серый её интонациями, - поясните, пожалуйста, Елена Викторовна, что вы имеете ввиду.
  - И поясню, - метнула девушка негодующий взгляд на подсудимого, - не раз видела, как шлюх всяких, кикимор болотных, под локотки на пьедестал подсаживает, подушечки им бархатные под голову стелет.
  - Осталось только одеялом с простынями рабочее место оборудовать, - подсказал Серый.
  Елена Викторовна криво кивнула ему на эту реплику и опять отрешённо уставившись в амбразуру окошечка. Элемент лесного пейзажа в клеточку, похоже, сильно отклонял её от реальности.
  "Отпуск, небось, вспоминает", - подумалось Семёну, как пару лет назад отдыхали они с Ленкой на этой самой лесной природе, в санатории ЦК ликвидаторов. Вот были специалисты. Не цеху их разделочному чета. Ликвидаторы высокого полёта и широкого профиля. На все руки мастера. От метания лезвий со штиблет, до мысленного управления шаровыми молниями. Индивидуумы все были, как на подбор, и уникумы. Взять хотя бы того, что в люксовом номере на талонах усиленного питания пробавлялся - по кличке "Киллер", удивительную, собака, имел специальность : суицидный гипнотизёр. "Интересно, - думал тогда Семён, - телепатией что ли, он на самоубийство клиентов подбадривает?"
   Чудно было Семёну тусоваться среди этой публики со своим топором с зазубриной. Успокаивало, что в общих палатах ребята всё же попроще были. Из экзотических специальностей разве что астральные агенты да шпионы кармические, а так всё больше контактные ликвидаторы всех мастей и рангов.
   Дело не в том, что Семён среди санаторских со своим допотопным рабочим инструментом не котировался. Не об этом сейчас речь. Палату, между прочим, умудрился отдельную справить. За какие-такие заслуги история умалчивает. Ранг профессионала в том и состоит, чтобы всё вокруг само собой в ритме танца вертелось.
  Любопытно ему было вспоминать сейчас, глядя на Лену, что тогда в санатории, все без исключения ликвидаторы, - по палатам после боёв отлёживающиеся, - по страшной силе за ней тащились, не исключая и киллера из люкса. А она, надо отдать ей должное, держала всех на привязи. Ведь, по сути, Елена Викторовна тоже была профессионалкой, т.е. истошно женственной.
  У них с Семёном тогда в санатории такая завязка вышла: ему одному она предпочтение отдавала. Однозначно и в полном объёме. По тому хотя бы признаку, что только Сёме она слова неземные на ухо нашёптывала. Причём в такой технике исполнения, что у него в ближних височных шариках форменное помутнение выходило. И дальше по продвижению событий, губками своими влажными, Леночка только его, Сенин, полуоткрытый рот всё ближе и ближе в неживой обморок к себе замыкала. В то время, когда вся остальная свита ухажёров-убойников грёзовыми слюнями вокруг себя увлажнялись.
  У Семёна не было сомнений, что и его самого, как и всю остальную свиту, Елена Викторовна, вокруг своих красных спортивных штанов с лампасами, сама танцевать организовала. Самое любопытное было в другом: что вовсе не изгибом красноштанным она к себе мужиков привораживала, вернее - не только им. Любили они её, - как не позорно звучит это слово для мужиков таких убойных. Как, наверное, и он тогда.
  В лице у неё что-то было. Женщинам редко по классу свойственное. Не тривиальное имела лицо. Вроде как - два в одном. Первое - разинутой дурочки с грядки огородной, а другое - принцессы из замка, титулованной. Влюблялись в неё, - Семён понял потом по прошествии, - что силу чувств она излучала из глаз по обоим компонентам образа. В ровно такой пропорции, что каждому как раз на колени вставать хватало. Вот ребята строго по рангам в штабеля у её ног и складывались. Снизу вверх, - от тёмной земли к лику её просветлённому.
  Что Семён - профессионал, в этом сызмальства у окружающих вопроса не возникало. Да и самому ему грех было жаловаться. По женщинам и в работе у него всегда как на вираже выходило. Врождённую способность имел очаровывать людей. С мужиками Семён тоже легко в контакт выходил, чтобы мозгами пораскинуть и с юмором. А с женщинами у палача безо всякого умысла и напряжения в нежно-обволакивающем ритме и слова и жесты ложились. На трепетное их восприятие.
  Широко распахнув глаза, до округления, внимала тогда в санатории эта девушка, - что сейчас против Семёна насупилась, - и бредни его философские, и касания. А по чувственности прикосновений своими тонкими пальцами, ему не то, что среди палачей, среди пианистов равных не было.
  "Как замирала тогда Елена Викторовна, вороша ресницами, когда он на висках её завитки слегка распушал к изгибу бровей бархатных. Казалось, что и слова его Лена, приоткрыв рот, тоже в себя впитывала. Как струна напрягалась, постепенно и себя, и его к штанам своим красным опуская, до завершения. Оба, похоже, понимали: в первых словах и касаниях самое главное между людьми происходит, что долго потом настрой жизни делает, если не было сказано лишнее".
  Однако сейчас, наблюдая это наморщенное личико, всё ещё прекрасное в своей дуальной незавершённости, Семён вынужден был констатировать (опять ни к месту и не ко времени), что так ни хрена и не поняла баба. А, может быть, наоборот, - он чего недопонял?
  Семён, как палач, по профессии всё о человеке на острие видел, без ретуши. И знал наверняка: как бы там не дышали люди между собой взахлёб в моменты наивысшей чувствительности, - всё равно поперёк всегда мозговые вопросы пульсируют. Пусть даже, не обязательно повседневной жизни или бытового характера.
  Вот, к примеру, - приговорённый. Он и горит весь, и в страданиях разрывается, а глаза по кругу из орбит выскакивают. Но не от страха одного, а из любопытства тоже. Как там дальше, думает... Может быть и поздновато, а появляется всё же, у перед плахой стоящего, интерес узнать: что, всё таки, была цель и смысл его жизни. Откуда что берётся, куда течёт и чем управляется. И конец ли - конец...
  Глупость думать, что убивают человека топором на плахе или ещё какой механизацией, зловредно усовершенствованной. Семён знал точно: убивает человек себя сам! Всегда. По свойству самой жизни! Это как в отношениях с женщиной можно сравнить. В начале и в конце. Она, так или иначе, всегда выбирает, - по чувствам, а бросает мужик, - по уму. Всегда так. В крайнем случае он ей создаёт такие условия, что нельзя не бросить.
  - Пора баланс подводить, - прервал его размышления цеховых дел мастер, - по простыням с подушками это, Елена Викторовна, вы в частном порядке решите. Он ехидно зыркнул на Лену и тут же заморгал глазами на Председателя:
   - Давайте по производственной части решение принимать.
  Надо было видеть, как вспыхнула Елена Викторовна при этих его бесстыжих намёках про подушки.
  "Наверное, так и должно быть, - с сарказмом по отношению ко всему человечеству подумал Семён, - люди во всех ситуациях склонны только о себе думать".
  И на этот раз его философские смакования были нарушены вторжением конкретных реалий жизни - голоса Председателя. Сильный, уверенный тембр произнесенной фразы Семёну понравился, чего нельзя было сказать о содержании сказанного:
  - Не можешь бить по-людски, мы тебя поучим!
  Чтобы другие не расхолаживались, - тут же подхватил Мастер.
  - На твоём же рабочем месте, - уточнил Серый.
  Тишина произошла на собрании после этих высказываний. В особенности после последнего. "Всегда так: знаешь ведь, что с ружьём балуешься, ну так разве кто ждёт, что выстрелит. И попробуй теперь проанализируй, отчего такие тексты пошли, и не только со стороны Серого". И тишина.
  Семён опять со стороны наблюдал за спектаклем на сцене жизни, с самим собой в главной роли: "никто не хочет последнее слово договаривать. Люди ведь все, хотя и имеют дело со смертью в ежедневном ритме трудовой повседневности. Да и не привыкли прежде времени и сгоряча рубилом размахивать, до отмашки".
   "И правильно, - опять в философском ключе заключил для себя Семён, - В жизни всегда так, а со смертью тем более. Смерть всегда человек сам выбирает. Последнее слово всегда за тобой, как в суде. Рождается человек - минимум вдвоём. Умирает в одиночку. Пусть рядом хоть в пять кругов у постели родня тусуется. Что с них толку, - пары последние разве что в свою сторону по наследству вынюхать. Ведь девица с косой уже без них отмашку дала, и не здесь. Наедине они с ней протокол о намерениях подписали. Остальное - дело техники и подробностей к исполнению".
   "К исполнению, - стал заводиться палач Семён, - здесь-то к нему какие претензии?"
   На городских состязаниях по прицельной рубке он так нашпиговал бюстовые муляжи дольками, за микрометром судье пришлось посылать. Не каждый интеллигент с докторской колбасой так управится.
  Да и не сказать, чтобы Сеня так уж жалел своих подопечных. Далеко не все осуждённые благородством и добротой светились, когда он в конце пути им плаху свою под голову подкладывал.
  Скорее удивляло его, что не их, - к земле уже наполовину согбенных, а его, палача, силищей закона над ними зависшего, - в это время мысль свербела, что не конец это ещё. Есть для них надежда. И для него есть. По генеральному признаку, - надежда всегда есть.
  Это как на экзаменах. Трусливые считают, что готовиться к ним надо в семестре, большинство готовится в сессию, самые смелые - перед экзаменом. Есть умники, умудряющиеся во время экзамена, что-то там под партой подучивать, а есть высший пилотаж - во время ответа готовиться. Во всяком случае, Семён так сдавал "Предподговку к казни" на выпускных. Когда в тот раз до ответа дошло, он всё еще в шпорах путался, поскольку не свои были, а опять же - Ленкины. Она и умудрилась ему в проём подоконника между ним и экзаменатором книгу втиснуть. Сама же профессора как могла коленками отвлекала, пока Семён знания из этой книжки вторым зрением вычитывал. Первым - с экзаменатором по азимуту её коленок соревнуясь.
  Сейчас опять выходило, что во-первых, от него, Семиного, слова решение собрания всецело зависело, во-вторых, от тех чувств, какие он к жизни испытывает и как сам в ней себя оценивает.
  Ведь, что получается, - если осталось ещё в человеке немного чувства и тяга к красоте, - любой жить продолжит. Если хоть какое-то любопытство в нём ещё трепыхается, и к любви порыв есть, - решивший для себя жить - живым останется. В этом у Семёна грамма сомнений не было. Волоса бы он одного не дал - хоть с головы, хоть ещё откуда - против факта закона сохранения жизни. Каким это способом происходит - не суть. Это уже запредельная для ума форма действительности.
   "Не может и не должно быть так, - считал Палач, - чтобы жизнь большая малую свою частичку не выручила, если та вопиёт и кается. Потому что они одно. Был бы этот обратный позыв искренним".
  Однако сейчас на собрании нужно было не рассуждать, а принимать решение. Тем более, что молчание участников суда сильно настораживало. Одно дело, что толком никто ещё ничего убойного по обвинению не высказал. Не считая, конечно, Ленкиного психоза в русле гипертрофированной ревности. Но по какому-то другому дьявольскому сценарию всё зависло в воздухе: между - между. Семён знал, что в таких случаях только действия спасают. Любая даже лажа глупая, - лишь бы только паузу перебить.
   - Мало ли кто без души работает, - начал гундосить Семён Строев себе под нос, производя таким идиотским способом конкретные действия по спасению своей жизни. От конца позорного, на своей же плахе обшарпанной.
   К примеру, есть ведь люди, кто пушки льёт, бомбы делает или колючую проволоку завивает, - продолжил он поуверенней, но озираясь, - не все ведь они от радости умиляются. Однако и палит всё, и взрывается, и колется, если наступишь.
  - Я тебе сейчас наступлю! - Взревел Председатель. - На горло, мать твою за ногу, наступлю!
  - В белых тапочках тебе уколется, - поддержал Мастер.
  Однако по интонациям, где-то уже немножко театрализованным, Семёну стало положительно ясно, что кризис миновал. Психа просто из людей выходит. А жизнь продолжается. Люди-то, по сути - все добрые. Не всегда только условия есть для душевных сюсюканий. Вот и Леночка поддержала.
  - Фу ты Вас, - замахала она на начальство своими изящными, чуть припухлыми ручками. - Ты чего же, Семён, в извергов нас превращаешь? Наконец-то глянула ему в глаза по настоящему, как прежде вспомнила.
   "И то, - отозвался всем своим нутром Семён, - рано мне ещё шею намыливать. Не разобрался ещё до конца в проблеме. Специальность, и ту до конца не освоил".
  - Осознал я. - С силой произнёс он. С достоинством высказался палач, но и иерархию соблюдая. Голову опустив, но с дерзновением. Это высокий класс, когда так разговаривают. Вместо того, чтобы просить - сам даёшь, причём так, чтобы взяли. Доброжелательно, но по своей мерке уровня. А тот, принимающий, на эту мерку не тянет, но берёт. Если искренне такой маневр выполнен, как правило срабатывает.
  - Вот так бы и сказал сразу, что мол - так и так. Что мы - чурбаны бесчувственные, понять не можем. - С облегчением выдохнул из себя Председатель, поглядывая на окружающих. За поддержкой к закрытию темы. Все покосились на Серого. Тот в своём сером углу - дело уже к сумеркам - вообще был едва различим. Не отвлекаясь, что то, строчил в книжечку. Опять назревала эта чёртова пауза.
  - Пусть ко мне подойдёт, - вскочила с места Елена Викторовна, - я ему кое-чего почитать приготовила, из теории.
   - Тьфу ты, ети их в душу..., - чуть не матернулся мастер, - одно у людей на уме. Высказываясь в сердцах, он тем временем тоже косился на Серого. По всему выходило, что и Мастер на Семёна зла не держит. Серый, не поднимая головы, продолжал строчить свои кляузы.
   - Чёрт с ним, - заключил Председатель, - не ясно кого имея в виду, Серого или Семёна Строева.
   - Кончать будем, - подсказал не впопад Мастер, но быстро поправился, - в смысле, что на первый раз предлагаю выговор с последним предупреждением.
  - Кто за, - мгновенно среагировала Секретарша.
  Проголосовали три к одному. Тот, что в сером, так и не оторвался от своей книжечки.
  Всё, выходит, миром закончилось. Все при своём остались. Провинившийся Палач получил выволочку, по всей форме, на производственном собрании коллектива трудящихся. И пошёл к своему станку поднимать производственные показатели. По количеству укладок и качеству обслуживания.
  Через этот случай Семён ещё раз подтверждение получил, на собственном опыте, что от самого "идущего на смерть" зависит исход вечной и главной темы единства и борьбы противоположностей. Жизни со смертью. Всё можно было опять в теоретическое русло перевести, и со стороны на всё посмотреть, если бы не ветерок от этих дурацких пауз. Как от маятника из вечности.
   Вполне ощутимый скрежет он тогда на душе ощущал. Холодными пупырышками зыбкость границы бытия у него на шкуре выступила.
  Смех смехом, а не высунься бы он со своими танками и колючей проволокой , людям на смех, - могло собрание и в другую сторону проголосовать. Сейчас всё в весёлом, даже комическом свете виделось. Тем более, что грамотно "покаялся".
  Что Елена Викторовна на этом собрании пережила, - трудно сказать, - что вспомнила и о чём втихаря всхлипнула, к окошечку своему отворотясь. А, может быть, и огонёк злодейский нашла в себе сил притушить. Не отдавая, конечно, в том себе отчёт, поскольку была и остаётся женщина. "Сущее воплощение противоположностей", - как бы выразился Семён, и добавил бы ещё, как истинный философ, что противоречия как раз и составляют движение жизни. Поэтому, наверное, и тащатся за такими Ленками все подряд ликвидаторы вместе с прочими стимуляторами и производителями, не взирая на ранги и титулы. Из уважения и восхищения жизнью. С её терзающим душу и ласкающим взгляд женским пьедесталом, хоть как-то оправдывающим весь остальной процесс жизнесуществования.
  Председатель с Мастером, конечно, облегчение ощутили. Непристойность вроде как с плеч сошла. Ведь всяко могло обернуться. Не то смущало, что грех пришлось бы сотворить, - рядовой случай по жизни, - а то, что по собственному смертельному приговору, а это уже совсем другой ранг ответственности. Для себя, в первую очередь. Век бы не видеть таких собраний, всё равно, что врачом подписываться душевные болезни лечить, когда один скальпель в арсенале.
   Только Серый похоже в этой истории никаких эмоций не испытал, во всяком случае не выказал. И от голосования воздержался, как потом выяснилось единственный в правильную сторону.
  Ведь дождался Семён случая, чтобы ответ на последний свой вопрос по профессии получить. Опытным путём факт идеи удостоверить. Что сам за себя человек в ответе. Однако товарищей своих по цеху крепко подставил, - неизвестно ещё, как выкрутятся. Ни одно хорошее дело, как известно, без по морде не оканчивается. Благодетелю, конечно.
  Всё к одному. Видели люди, как Серый, что на собрании в углу отсиживался, в тот злосчастный день среди зрителей ошивался. В аккурат ему приспичило крепёж зрительских стульев с брусчаткой на арене казни молоточком простукивать.
  А выпало в этот день Семёну Строеву путану одну общественную, как в протоколе значилось, под топор свой с зазубриной укладывать. Провёл он её, как водится, в каморку к себе, тут же на сцене сооружённую, в порядок привести. Зря Елена Викторовна икру метала; обряд подготовительный осужденным по протоколу вменяется. Другое дело, что не обязательно необходимо массаж приговорённым проводить - воротниковой зоны или там ещё чего, - но и не возбранял никто. Тем более что приятная, между прочим, девушка оказалась. Тем более, что всегда иррациональную тягу рационально объяснить можно. Попробуй, переруби позвонки без должного разминания и растирания, когда они от страха и отторжения прямо каменными становятся. Гильотиной не возьмёшь, не то что ручным механизмом с зазубриной.
  Ну, гладит, гладит, значит её Семён, по шее и ниже по обе стороны, на сколько пальцев его длинных хватает. Не пошло ему, видно, в прок, предупреждение на собрании. И ниже ещё растирает, для усиления полного расслабления, и чтобы ближе губами к уху её подрагивающему наклониться. Для вербального психотерапевтического воздействия.
   - Дурочка ты моя, несмышленая, - дышит ей Семён на ушко, - может, останешься?
   - Ты чего гонишь, родной, - отвечает она тоже еле слышно, на излом прогнувшись, от жуткой перспективы будущего и пронзительной нежности настоящего. - Колпак палаческий, что ли, у тебя совсем ниже пояса съехал. Так и негде нам с тобой здесь оставаться и времени не отпущено.
   - Не поняла ты меня красавица, - берёт себя в руки Семён, - ты насовсем здесь оставайся!
  Как это? - Сразу очнулась от истомы арестантка. - Издеваешься.
   - Отступись от себя, прямо здесь и сейчас. Сбрось свою шкуру грязную, как Царевна лягушка, и родись чистенькой.
  Ты чего это, - закрутила девушка головой вокруг опять ставшей чугунной шеи, - за ведьму меня принимаешь. Так не инквизиция на дворе, да и всё равно не пощадит никто.
  А Семён, знай одно, всё трёт да трёт, и приговаривает:
   - Сама довела себя до ручки, сама и выкручивайся.
   - Это как же!?
   - Покайся.
  Не выдержала всё-таки арестантка Семиного натиска - по воздействию нежного, а в словах путанного. Затряслась вся, задребезжала всеми своими плечиками опущенными и пала на грудь Палачу в рыданиях. Если не головой так чувством передалось ей что-то от него в сторону надежды. Тем боле, что надежда, как считал Семён, всё равно не умирает, разве только на самой плахе вместе с головой.
  - От блядства этого, - стала горячо выговаривать Семёну душу на ухо, - у меня у самой всё нутро до золы выгорело. Нечем мне в царевну назад оборачиваться, да и на лягушку я не тяну. У той хоть какая в жилах кровь была, а не жижа стылая.
   - По какой статье тебя ко мне определили, - спросил Семён, чтобы отвлечь от истерики.
   - За коммерцию, надо думать, - зашмыгала носом девушка, - курсы по кама-сутре открыла для обездоленных.
   - Благотворительностью, значит, занялась, для озабоченных нищих!? - Пошутил Семён, не до конца понимая, о чём речь.
   - Для по чувствам обездоленных, - поправила Шура. Семён опять не очень понял, смотрел вопросительно.
   - Ну, для тех, кто в сплошных стрессах от бизнеса или забот государственных не может ощущать себя живым.
   - Как это?
   - Ну, это когда люди машинами становятся рационалистическими: работают день и ночь, во всём себя прижимают и сдерживают, чтобы только дело делать, а потом уже совсем чувствовать разучаются.
   - Вот ты их и возвращаешь к жизни, - с пониманием кивнул головой Семён, - по мере сил.
  Девушка тоже кивнула, без умысла.
   - А тут ещё разврат в королевских кругах значится, - ткнул Семён пальцем в протокол.
  Это ещё посмотреть надо, кто кого совращал, - изменилась в лице путана. Если бы не освещение вокруг плахи пурпурное, можно было решить, что покраснела арестантка. Однако после того как помолчали оба, лицо её опять стало бледным и посуровело. Вернулось, видимо, состояние полной нереальности и жуткости происходящего.
  Пожалуй, тут любой головой трется, рядом с палачом этим - убийцей нежным. Да и с ним та же история: или он в самом деле прозрел возле плахи своей окровавленной, или, наоборот, головой от неё очурбанился. Но чутьё женское - если оно есть - не обманешь. Качнуло арестантку всё же к надежде не умирающей.
  - Поздно вроде уже, - покосилась она на плаху, хотя...
  - Вот и я говорю, - с жаром поддержал это "хотя" Семён, - давай решай. Здесь и сейчас! Второго случая не будет.
   - Что решать?
   - Бросай, к чёртовой матери, совращать людей. И назад их снова люби. И душу им отдавай.
   -Так я и так всех люблю, - не поняла к смертной казни приговорённая, - и душу отдаю, и тело.
   - А чего же тогда умирать? Как полный придурок воскликнул Семён, вроде и вправду "отлетев" от происходящего, - если у тебя и на душе и вокруг всё в порядке.
   - Было бы в порядке, не стояла бы перед тобой, как Анна Каренина перед поездом.
  - У той на рельсах, - возразил Палач, подбадривая девушку, раз та шутит, - как раз всё наоборот было. Она сама себя под обрез подвела, хотя по раскладу и не следовало.
  - Не знаю, что у неё за расклад был, а я и без поезда иной раз хочу себе кишки выпустить. - Шура, - думаю, - хоть бы тебя кто наизнанку вывернул.
   - В нужную сторону соображает, - подумал Семён. Александрой её значит зовут, - сообразил наконец, хотя татуировку её с полным именем, наискосок от ключицы к соску, с полчаса как пальцами своими бесстыжими массировал.
   - Возьмём, к примеру, мою работу по профессии, - дальше исповедовалась Шура, - что я от неё имею для души и тела. Пусто мне всегда, когда любовь изображать приходится. Даже иной раз в себе сомневаюсь: я это или не я. Землю ещё под ногами чувствую, а неба над головой - будто и вовсе нет. Слова какие-то фальшивые шепчу, как гимнастка на упражнении, пёрышком невесомым стелюсь об клиента. Бывает, что-то у самой зашевелится, но не то совсем..., а как бы от жалости, не то к нему, не то к обоим, через платок целующимся. Несчастные мы все, кто так делает. Чем больше себя продаёшь, тем меньше для жизни остаётся. Нельзя, Семён, любовь продавать. Это - главное для жизни предательство.
   - Да, - согласился Семён, - что любовью торговать, что шагреневой кожей - без разницы.
   - И я говорю, но есть моменты, когда клиенты думают, что их правда любят. И в глаза заглядывают, и плачут, и подарки дарят.
   "Странно, - подумал Семён, - все вокруг друг друга любят, жалеют, а потом кому-то из-за этого под топор ложиться приходится. Надо с этим разобраться, уравновесить как -то эту фальшивую любовь со всей остальной ненормальностью жизни. Хорошо бы без проституции, но и не хирургическим путём..."
  - Нет лучшего лекарства от головной боли, чем гильотина, - как-то странно пошутила Александра, и вдруг просияла лицом:
  -А давай попробуем!
  -Что попробуем? - в доску растерялся Семён, от неожиданности таких преобразований.
   - Я ведь правда людей люблю, - ещё больше просияла Саша, не заметив смущения Палача, - медсестрой бы пошла работать - всё тоже самое: опять людям хорошо делать, но по-другому.
  Неизвестно, чем бы эти её просветления для Семёна закончились. Всяко ведь получалось, что он ей обещает что-то. С другой стороны люди только-только друг друга понимать начали. Но не то это место лобное, чтобы диспуты проводить. Почти сцена, а на сцене декорации быстро меняются: Елена Викторовна некстати в коморку высокой грудью в два приёма через косяк протиснулась. Её только не хватало. Хотя в такие моменты изломов жизненных, никто не знает - что кстати и что не кстати. Тем более, если человек живой. Зато порнографии никакой не обнаружила. Беседа только смущённая происходит между приговорённой и исполнителем. Так чего ожидать - не на пикник люди собрались. Глянула Лена на Александру отрывисто, снизу вверх, и сунула Семёну свёрток в пакете пластиковом, чёрненьком без просвета.
  - Что это, - сипло спросил Семён, не успев адекватно на визит среагировать.
   - Голова, - буркнула Лена, вроде как смутившись, - из музея засушенная. - Как новая, - почему-то добавила, пряча глаза от арестантки.
  - Зачем мне? - принялся бесцельно разворачивать свёрток Семён, но как увидел спутанные длинные волосы, его, как молнией, мысль прострелила.
   Пока Елена Викторовна что-то насчёт наглядных пособий бубнила, в пол уставившись, Семён судорожно размышлял:
   - На то и судьба, - придёт время, из любой грязи солнечный лучик выпрыгнет. Но и сам человек к этим делам должен причастную пружину иметь. Чувства ведь живые, а жизнь для всего единая.
   - У нас сейчас белая полоса пойдёт, - выдохнул Семён вслух с решимостью. - Так сделаем: берём башку эту гуттаперчевую и к Сашиной голове волосы за волосы привязываем. По колеру в аккурат выходит. Он показательно примерил зловещий этот парик на Сашиной голове.
   Женщины обе застыли в коме без движения, одна только жалобно постанывала, когда Палач проволокой ей стяжки на голове мастерил. Зато Семён, на кураже, пританцовывал и напевал, как цирюльник из оперы.
  Никто толком и разобрать ничего не успел, когда сигнальный от прокурора белым платком отмашку сделал. К началу процедуры отсечения. В этот день Палач Первой статьи Второй гильдии Семён Строев произвёл казнь виртуозно, и может быть первые за весь рабочий стаж на вдохновении. Лучше чем на королевских сборах и показательных выступлениях справился. Тютельку в тютельку между двумя головами попал, на волос один не опростоволосился. Такой вот каламбур на сей раз Семён отчубучил. Хоть раз от души производственный момент отработал и предназначение своё по профессии до конца выполнил.
  С того дня как-то успокоился Сёма. Своё собственное томление отпустило его вроде. Тем более что Саша, как и обещала, медсестрой в инвалидном доме устроилась. В другой город, правда, пришлось её перевезти и даже в княжество другое. Пишет, что не жалуется и счастлива почти что. Только вот его, Семёна, почему-то помнит и пока забыть не может. Понравился он ей, как мужчина или ещё каким естеством, объяснений не даёт. А ему это и лестно и тягостно. Лена ведь есть, и опять же - человеком оказалась. Не зря, выходит, он ей тогда весь пансионный сезон на ухо шептал. Понятное дело, чтобы шелест воздушный устроить для пробуждения чувств, но и слова в этих шептаниях звучали. Семён, безусловно, понимал, что мужчина и женщина есть разные "планеты", но оба - человеки. От слов "чело" и "век". Хотя всю жизнь с женщинами у него получалось - мозгами не объяснишь и словом не выразишь. Да и не привык Сёма на такие, приниженные к земле темы, голову морочить. И так забот хватает.
   Вот, к примеру, Серый, что на собрании воздержался, всё вокруг плахи роет, вещдоки по волоскам собирает. Семён не в обиде - у каждого своя работа. Фиг найдёт. Всё чисто было сработано. Другое дело, что бы вокруг не происходило - первый сигнал самому себе.
   Все эти выкрутасы, что на арене казни Семён тогда с Сашей устроил, были не столько цирковыми фокусами, что на кураже и непонятно как делаются, но и с собой он разговаривал. Вернее к себе примеривался. Это посложнее будет, чем вихляться и пританцовывать, - карт-бланш на продление жизни другим отмеривать. Себе другое дело. Тем более, если никто топором вокруг шеи не машет.
  Надо высокую философию на земную плоскость переводить, вот что Семён понял. Не на собрании, - позже. Когда Лена с мешочком к нему в каморку заглянула и потом, когда он голову эту гуттаперчевую Александре прикручивал. И ещё он понял, что нельзя быть добрым палачом. Вроде дятла по полену стучать, червяков жизни лишая. Люди не черви. Не ты им голову прикручивал, не тебе и откручивать.
  Радости мало осознавать, что всё, чем ты занимался, не твоё. И что предназначение своё не осознал и не выполнил. Так знать бы его это "пред + назначение". Видать не положено. Чтобы жизнь мёдом не казалась. Так что пока у Семёна внутри тишина. Вроде той, что на собрании, когда маятник ветром с двух сторон обдаёт. Для ободрения. Смерть, она и есть смерть, в ней жизни нет, и взять, значит, с неё нечего. А маятник - куда-нибудь да качнёт. Никуда не денется, тем более, что жизнь все равно вечная.
  Только с Леной и Сашей маятника дожидаться - ранг не тот. Здесь само не разрулится. Так на то и разница: одно по судьбе выпадает, за другое сам в ответе. А мера всему любовь.
  
  Мафиоза
  
  Жил был Мафиоза и было у него три сына. Подросли пацаны, пришло время отцу дела передавать. Выдал он ребятишкам по Калашникову и говорит:
  - Пальните ребята по разным сторонам света, кому куда глаз ляжет, там и будите бизнес поднимать.
  Пальнул старший в западную сторону от Кремля и в Лондон угодил, прямо в их Центральный банк. Крепкий банк оказался, даже стекла не вылетели. Взял Старший бухгалтеров пару, бригаду гранатометчиков, стриптизершу из "Олимпии", поклонился отцу в ноги и отчалил в сторону туманного Альбиона. Конкретно их там на крепость проверять.
  Стрельнул средний брат, осечка вышла, однако во второй раз не оплошал. В Париж очередь пришлась, в Муниципальный департамент вина и прочих алкогольных французских напитков. Почесал Средний сын репу, памятуя папашины кровавые разборки на водочном пространстве родного отечества, но, перекрестясь, тоже отчалил. Проверить, как там в Париже керосин течет. В смысле винно-коньячного оборота. В том смысле, чтобы там свой крантик в их механизм вмонтировать для организации положительного сальдо или еще какой моржи для державы выгодной. Короче, чтобы бабки алкогольные от французов сюда к нам перетекали.
  - Оно, конечно, и места там в Париже и Лондоне не пыльные, - думали братья, - и задача ясная, но как-то на душе муторно, будто на экзамен по финансам с кредитами отправляются.
  Батя, конечно, видел их смятение. Хотя, пока все ладно выходило, разве что Младший не отстрелялся. "Привыкли, - размышлял он, - в рукопашную проблемы перетерать. Но на то заграница, чтобы уму-разуму учиться".
  А на счет Младшего, - дак разве бывает, чтобы все гладко шло, когда самого дорогого и близкого касается. Отец последнего своего сына, от любимой, тоже младшей жены, Цезарем назвал. Понятно из каких соображений: перспективу победителя на жизнь парню проектировал. Не шибко пока чтобы в яблочко выходило. Братья ему вместо Цезаря свою кличку дали - Иван-Царевич. Хорошо хоть не Ванька-дурак.
  Стрелять Ваня не любил. А сейчас, под пристальным взглядом отца и ухмылками братьев, вовсе стушевался. Зарядил автомат на очередь, а палец соскользнул. Одиночным выстрелом автомат тявкнул, и пуля в полет далеко не пошла. Однако до города Одессы все же Иван дострельнул. По нынешним меркам выходит вроде как заграница, только какая-то не взаправдашняя.
  Братья, конечно, по этому случаю, от папани заслонясь, поухмылялись вдоволь. А Ваня и тому был рад. "Молодец, - думал Ваня, - генерал Калашников, хорошую машину смастерил, не дал в конец оконфузиться".
  На Дерибасовской, в пивбаре "Гамбринус" пуля бочку продырявила. И струйка от этого из бочки желтенькая потекла. Только и сходства по этой струйке с Западным миром, будто в Дании каменный мальчик на тротуар писает. Понятное дело, что не очень этим выстрелом Иван прославился. Обмочилась, словом, бочка одесская вместе с Ваней под открытый, теперь уже хохот братьев великовозрастных, и отец сурово брови свел, прежде чем отрезать коротко:
  - Карбованцы у них там или еще какая дрянь, нам это ни к чему. Хоть натурой, но дань соберешь, а не справишься - пеняй на себя.
  Не то чтобы папа совсем уж извергом был - время такое. Да и как еще молодежь бизнесу учить. Не придумали еще таких университетов, чтобы только очками по интернету сверкать и от этого не виртуальные, а конкретные денежки в осадок выпадали. Во всяком случае, не все Сережами Мавроди рождаются, кому-то надо и черновую работу выполнять.
  - Как это натурой дань собрать, - попытался уточнить перспективу Цезарь, - кося слегка под слабоумного, да и в самом деле неважно представляя план загранкомандировки.
  - Девками ихними, - заржали братья, - или сала хохлятского вагон пригонишь.
  Батя прицыкнул на них без злобы, но от собственных комментариев воздержался. На том обсуждение проекта закончилось.
  Отец и есть отец, разве ему не горько смотреть на обалдуев своих великовозрастных, непонятно чему радующихся, - ничего ведь в жизни еще не сделали, - тем более на Младшего, как тот все через нерв пропускает.
  Ну а Иван погрустил - погрустил, сел на поезд и отбыл в сторону теплого моря, хотя бы в этой Одессе погреться на последок. Вряд ли теперь в отцовском доме тепла дождешься. Армию и флот Цезарь с собой брать не стал - что толку, - не по обменным же пунктам там у них шмон по валюте наводить, если карбованцы отца не устраивают. Для такого дела далеко ездить не надо. Впрочем, было у Ивана подозрение, что как раз от него отец чего-то нового в бизнесе ожидает. Это еще больше удручало.
  Приехал он в город Одессу, сел на лавку в Гамбринусе перед своей бочкой с дырочкой, подставил под нее кружку, отхлебнул прозрачного пивка украинского и стал думу думать - тягучую, вроде осадка в той бочке подстреленной. Долго ли сидел - коротко, но пьяный не делался, хотя рядом на лавках уже по три раза состав сменился.
  Поднял в очередной раз Ваня глаза от кружки в просвет между бочками на солнышко посмотреть, глядь напротив него блядь сидит Одесская. Грязная, размалеванная и беззубая, как Баба Яга. Улыбается во весь рот, аж гланды на просвет блестят.
  - Плесни мне полкружечки, - сообщает Ивану радостно, - глядишь для чего и сгожусь, чтобы тебе от низу вверх повеселело, а то гляжу совсем ты скис, как сусло перебродившее.
  Цезарь не стал утруждать себя грубостью на ее бесстыжие слова с полунамеками, - не потому что не любил баб пьяных, кто же их любит, просто тошно на душе было. Подвинул ей свою кружку под нос и пошел к выходу, не оглядываясь.
  Девушка на его английский маневр с отходом никак не отреагировала. Даже, считай, не заметила. Сазу в эту кружку носом и погрузилась по самые уши.
  А Ваня брел по Дерибасовской, куда глаза глядят, и опять думу думал неразрешимую, - как бизнес на чужбине организовать, меньше кровавый, а больше прибыльный. Долго ли коротко ходил, а ноги к морю вынесли.
  Глядит там на постаменте дядя каменный стоит и чего-то каменными своими ручищами в пространство показывает. "Дюк Эммануил Ришелье" - прочитал Иван название изваянию. Не сильно ему этот Дюк понравился. Надменно как-то на море одной рукой тычет, а второй - на землю нашу грешную указывает, будто и укоряет потомков и надсмехается.
  Народ вокруг памятника, как на митинге собрался. Тусовка - не тусовка, - больше на политическую маевку в допрежние времена похоже. Правда, все как-то по театральному. Тем более, что вокруг вся атмосфера, - как в песне, - солнце, море и цветут акации. При таком пейзаже, лучше кафе с зонтиками и джаз-банд с контрабасами вокруг пьедестала рассадить. В Одессе ведь говорят: "хотите песен, их есть у меня". Сейчас песен не было.
  Мужичок один, в темных очках и галстуке, слегка помятый, сразу к Ивану подскочил. Не успел тот еще с территорией мало-мальски в контакт войти. "Всегда они невпопад лезут, - подумал Цезарь, - бывает, едешь в машине, чувствуешь что-то не так в двигателе, только вылезешь, чтобы под капот глянуть, тут обязательно какая-нибудь шалава лагерная с программой о спасении обездоленных детей на шею к тебе бросается. И настырно так еще заштукатуренным глазом с фингалом моргает на тебя с вызовом, как ты на такие ее акробатические этюды отреагируешь - "во спасение". Или коробейник полоумный с какой-нибудь канцелярской фигней под самый момент стрельбы на разборке под пули прыгает". И этот, возле памятника, тоже ни к селу ни к городу отрисовался и начал себя под нос тыкать, будто у всех, культурно отдыхающих, само собой запланировано, чтобы бредни его идиотские слушать. А понес он в самом деле бред собачий, причем про Ленина.
  - Пришло время Ильича, выживлетворить, - провизжал несколько раз дедок громко, чтобы всем было слышно, стараясь, правда, не сильно брызгать слюной в Иванову сторону. Со второй задачей он почти что справился, - или Иван уклонялся умело, - а с "выживлетворением" пока ясности не было. Надо ли деньги сдавать.
  Иван дожидаться не стал, сунул деду сотенную. Тот сначала от счастья зажмурился, потом, проморгавшись разобрался, что деньга из России и несколько поугас. Тем не менее, он аккуратно сложил купюру в папку с золотым тиснением: "для документов", сунул ее подмышку, козырнул под шляпу Ивану и рванул назад к своим митингующим товарищам.
  Такое поведение гражданина соплеменной страны Ивану-Цезарю не очень понравилось. Никакого вандализма по отношению к национальной валюте родной державы пока не произошло, но какой-то осадок от этой папочки "для документов" остался.
  "Идиотский юморок, однако, выходит, - повертел вокруг головой Ваня, - не инвестировать же я этих уродов приехал. Задача ведь, как раз, в обратном порядке ставится". "Может быть, в Ростов к пацанам прокатиться за консультацией", - подумал он, прикидывая хоть какие-то действия. Все же решил получше здесь осмотреться, на рынок их знаменитый, для начала, хотя бы сходить.
  На Одесском Привозе торговали, как и всюду, по обычной схеме: ты мне - я тебе и кто кого напарит в итоге. Однако все делалось в рамках базарной пристойности, по-одесски весело и без натуги. В ассортименте слегка запаздывание имелось, если с Россией сравнивать. До сих пор спирт Рояль из под полы предлагали и всяким турецким барахлом беспрестанно перед носом размахивали. Развеселило, что патроны тут же во фруктовых рядах вместе с фундуком и орехами красовались, в разных коробочках по калибру расфасованные. А один раз Ивану стрелковый глушитель под бок сунули, видимо распознав в нем специалиста по этой части. Иван и в самом деле оценил вещь, хотя глушак по габаритам был минимум к парабеллуму времен Гражданской войны. Иван, снисходительно улыбаясь, отказался, хотя нужно было отдать дань уважения мастеру, поскольку предмет был выполнен с любовью и нарезкой. Он, по этому поводу одарил продавца зажигалкой с самораздевающейся девицей. Любопытно было, что подарок у последнего вызвал такой восторг, что тот в отместку тоже готов был подарить свой глушитель, хотя сильно не напирал, но и Иван не настаивал. На том и разошлись, довольные друг другом. "Чего это ему так зажигалка моя понравилась", - дивился Иван, ведь порнография на Привозе была представлена в открытую, на всех прилавках без исключения. "Видимо все дело в стиле, - размышлял он, - дизайн и технология, в этом Западу не откажешь. А у хохлов эротика какая-то вся хрюшечно-розовая и уж сильно выпуклая. Интересно, как у моих братанов на этот счет в западных странах дело обстоит. Там, наверное, все это дело уже давно в трехмерной динамике работает. С другой стороны, может им и не до того вовсе, братьям моим, вдали от дома, хотя это навряд ли..."
  Но погулял, Ваня, и будет. Ясно, что на прилавках ничего не высмотришь. Надо в дирекцию рынка двигаться, главного начальника искать. Тем более, что их хоромы тут же из-за лотков винтовыми лестницами отсвечивали: алюминий, стекло, оранжереи в окнах - не перепутаешь.
  - Нету Вахтанга Ксеволодовича, - бесцветно сообщила ему секретарша, - довольно миловидная деваха, сдобно-пряничного формата в духе местных эротических фантазий.
  - Не беспокойтесь, - ответил Цезарь любезно, - я подожду. Он не спеша прошел мимо ее стола в распахнутый кабинет директора и уселся там на кожаный диван у стены, с круговым обзором всей приемной, включая и рабочее место секретаря. Но так сел, чтобы в смысле пейзажа из-под ее стола, все выглядело в рамках приличия. Тем не менее, девушка заерзала и опасливо пару раз зыркнула на Ивана, но от вопросов воздержалась.
  И правильно сделала. Потому что роль, в которую он сам себя сейчас вверг, сильно Ивану не нравилась, и от злости Ваня мог нагрубить. Злиться как раз не следовало. В этой идиотской пьесе, без сюжета и с неизвестным концом, у него был один единственный выход - вообще не играть, а валять ваньку.
  Сидя в этой приемной Иван попытался так и сделать: настроить себя на несерьезный, где-то даже пофигисткий лад. Такую чтобы постановку разыграть, где он и главный герой, и зритель, одновременно. И обоим по барабану. "Буду считать, - решил Иван, - что я в кино попал, причем в их же, одесское. По Иссаку Бабелю, например, когда Беня Крик на Тартаковского рэкет ведет. С двадцатью тысячами из-под водосточной бочки".
  Наблюдая за секретарем через дверной проем, строго в обход ее коленок, Иван, по некоторым признакам все же заключил, что девушка, как говорится, "не первый день за мужем". Продолжая косить глазом на Ивана, она быстро-быстро что-то простучала на крохотных клавишах своего перламутрового мобильничка и прочирикала птичьим голосом:
  - Ваха Ксе...у нас тут, прямо без тормоз... - Ну не знаю я, - добавила она на капризной ноте, - откат, подкат, сами увидите.
  Через четыре минуты в приемную вбежал шеф, резко притормозив перед секретаршей, затем осторожно протиснулся в свой кабинет, стараясь подальше держаться от дивана. Ивану он показался несколько взбудораженным. Одной рукой Вахтанг Ксеволодович все время расстегивал пуговицы на летнем пальто, а другой их тут же застегивал.
  - Чем могу служить, - изогнулся он к незваному посетителю, участливо, но на дистанции.
  - Служить у меня есть кому, - заверил его Иван тоном Цезаря, не оставляющем резерва для сомнений по этому поводу. - Сотрудничать не с кем, - добавил он теплее, присматриваясь к Ксеволодовичу. Вахтанг отпустил наконец пуговицы, но никак не мог успокоить глаза, все время выискивающие приличествующее положению посадочное место в собственном кабинете. Чувствовалось, что в нем происходит внутренняя борьба по приоритетам. Судя по тому, что он так и остался стоять между диваном и собственным креслом, выходило, что внешний облик Ивана пока не перетянул ни в какую, отведенную у него в голове, сторону.
  - Может Вам лучше по рядам пройтись, - слегка отступая, предложил он гостю не громко. "Проверяет, - подумал Иван, - на вшивость пробует". Он еще с детства от отца знал, что есть такая порода людей - обязательно гнилой заезд делают, - чтобы или сразу по сусалам получить или уж властвовать безраздельно.
  - Почему бы и не пройтись по рядам, - таким же негромким голосом поддержал его Иван, - вот ты этим и займись.
  Вахтанг молча уставился на секретаршу, видимо, пытаясь через нее удостовериться в реальности происходящего. Или просто не понимал, что от него требуется.
  - Собирай свои ряды, - еще тише сказал Иван.
  - Чего собирать? - Совсем шепотом поинтересовался Ксеволодович.
  - Ни что, а кого надо собирать, - поправил его Иван. - Ряды свои собирай, - произнес он внятно, причем тоже вполуоборот, как это делал Ксеволодович, так, чтобы секретарю было слышно. - И не с рынка своего облезлого, а со всей Одессы собирай. Весь цвет города должен здесь выстроиться.
  Теперь он напрямую обращался к секретарю, что-то ему подсказывало, что это весьма влиятельная девушка и не только по части чар на Ксеволодовича. Тот пока что только моргал глазами и хмурился.
  - Все слои должны быть охвачены, - не давая ему опомниться, диктовал Иван секретарше. - Не только чтобы барыги были, но и деловые люди пусть придут, вплоть до деятелей культуры, если, конечно они у Вас еще остались.
  - Вот так мы ряды будем осматривать, - закончил он, давая окончательную установку. В первую очередь - для себя.
  "Интересно иной раз выходит, - думал он, - запустишь воде тупой механизм, а он начинает крутиться и все вокруг задевать и сам начинаешь верить, что так оно и должно быть".
  После таких текстов Вахтанг Ксеволодович вернулся в прихожую и присел на стул рядом с секретаршей. "Сразу надо было врубаться, - злился он на себя, - за версту ведь видать, что это за птица, причем залетная. Разве кто из местных посмел бы так орать, да и вообще сидеть в моем присутствии?"
  Как Иван и предполагал, - секретарша взяла на себя первое ответное слово.
   - А чего это ради мы должны здесь перед Вами выстраиваться, - выкрикнула она дребезжащим голосом, - вы что генерал всех войск или прокурор наш! Затем она и вовсе сорвалась на визг:
  - Главное, почему именно Вах Ксе, что он - самый рыжий из всех?!
  Нельзя сказать, что Иван только этого и ждал. Он ведь был сторонним наблюдателем в этом действии. Похоже, само построение разговора дало результат. Дай инициативу женщине и она уведет главный вопрос к второстепенному.
  "В самом деле, - размышлял Иван, - почему всегда так происходит, когда конкретно тебя возьмут за одно место, всегда возникает недоумение, почему именно тебя, ведь вокруг, вообще черт знает что делается".
  Сейчас для дальнейшего ведения переговоров Ивану, безусловно, выгодно было цепляться за линию выбора Ксеволодовича. Почему именно он козел отпущения. Тем более, что тут все достаточно просто: наводка, мол, на него была из центра, и отзывы положительные. Но опыт показывает, что тривиальные решения, как правило, приводят к такого же рода результатам. Согласно высокому жанру бандитских разборок, все нужно было делать наоборот, что от тебя ожидается. Поэтому Иван коротко изложил позицию по главному вопросу.
  - Считайте, милая девушка, - обратился он к секретарше дружелюбно, - что я типа налоговый инспектор из центра. Так прямо шпане своей и объясните, что прибыл координатор госдепартамента по связям. Взглянув на Ксеволодоича, Иван на всякий случай добавил, для конкретики:
  - С целью перераспределения потоков.
  Секретарша слегка сникла, пытаясь переварить услышанное. Иван, не давая им опомниться, перешел к изложению задачи для Вахтанга.
  - Я в среду подойду часам к двенадцати. Знакомиться мне со всеми не обязательно, лучше без церемоний, - короткий письменный отчет о деятельности и Ваши, Вахтанг Ксеволодович, собственные предложения по отчислениям. А потом мы это дело будем вместе утрясать по каждой единице конкретно.
  - А Вы, - отправляясь на выход, Иван подошел к секретарше и, как бы невзначай, коснулся ее плеча пальцами, - вы, проследите пожалуйста, чтобы Вах Ксе впопыхах не забыл кого-нибудь в список заключить, чтобы все области трудовой и паразитической деятельности были охвачены.
  - Впрочем, это как раз в ваших интересах, - сообщил он, разведя руками в обе стороны, - на секретаря и директора, - поскольку 10 % со сборов - это доля Вашего участия. Но надо еще посмотреть, как сработаемся?!
  Перспектива заработать безусловно встряхнула обоих. После того как были озвучены проценты, Вахтанг, как показалось Ивану, впервые за разговор вздохнул свободно. Однако чувствовалось, что все это ему тошнотворно не нравится. По выражению лица девушки, с красными пятнышками на щеках, трудно было заключить, какого рода чувства в ней сейчас бродят.
  Было совершенно ясно, что Ксеволодович сейчас думает, - как бы в одиночку откупиться.
  - Все же, как прикажете Вас отрекомендовать коллегам, - вкрадчиво спросил он. - По имени отчеству.
  - Скажете просто Цезарь, - сказал Иван. - Из города Москвы, если кто подробнее интересоваться будет.
  - Посмотрим, кто какими подробностями заинтересуется, - прогундосила себе под нос секретарша.
  Честно говоря, не ждал Иван такого оборота с ее стороны, зря, получается, флюиды распространял. Впрочем, по этому пункту всегда без расчета происходит - или мастерство есть и возможны варианты, или - нет, тогда ручки лучше по швам держать. Секрет мастерства, кстати, совершенно прост, и к внешней красоте, блеску ума и прочей белиберде не имеет никакого отношения. Настрой должен быть, кураж и пофигизм, одновременно, - вот джентльменский набор успеха. Хоть одной составляющей нет, - сразу свободен, тем более с женщинами. Да и вообще. Но, похоже, здесь другой случай.
  "Жадность в ней сексуальное начало перешибает, - сделал для себя заключение Иван, - хотя мог бы и распознать".
  - Советую отнестись к проблеме творчески, - направляясь на свежий воздух, - посоветовал он Вахтангу Ксеволодовичу. - И теплее с людьми надо быть, а то, судя по персоналу, - сплюнул он в урну на выходе, - в Вашем ведомстве с этим проблемы.
  Прощались без дружеских рукопожатий.
  - Рад был познакомиться, - процедил Ксеволодович.
  - До среды, - отозвался Иван.
  На том дружеские переговоры сторон были завершены.
  - Вполне нормальный ход, - похвалил себя Иван. Он решил прогулять от рынка по Пушкинской в сторону Дерибасовской и поразмышлять на эту тему. Как у всякого русского, на один позитив, - что дело худо-бедно закрутилось, - сразу пара негативов нашлась, тем более, что в Одессе. "Вряд ли они, как овцы, сразу и отчеты мне напишут и дань соберут, - думал он, - уж проверку то всяко должны учинить: связи выяснить, силу просчитать. В этом смысле как раз все нормально, если что, Батя на государственном уровне конкретно через Роскосмос прикроет, только нет никакой уверенности, что рыночники цивилизованно себя проявят. Могут ведь и отстрелить для затравки, а потом поглядеть, что из того выйдет".
  - Впрочем, с их стороны - вполне "законный" вариант, - ни к месту вспомнил Иван свои собственные этапы становления в бизнесе. - Хорошего из этого мало получается, и крови много бывает.
  - Чего пригорюнился, - вдруг донеслось до него с противоположной стороны перекрестка. Он не сразу сообразил, откуда это кричат, и ему ли. Выяснилось, что, во-первых, он уже добрел до центральной улицы, во-вторых, - Иван обомлел, - похоже давишная девушка из Гамбринуса его опознала. Ее было не узнать. То ли она издалека, через улицу, такой красавицей представилась, то ли зубы успела вставить.
  - Снова нос крючком держишь, - переспросила она, после того как нахально пересекла перекресток, абсолютно не обращая внимания на визжащие на тормозах одесские лимузины.
  - У меня это рабочее состояние психики, - улыбнулся Иван, - между приступами.
  - Так ты еще и припадочный, - радостно засмеялась девушка.
  - Это когда я вдруг радуюсь, непонятно чему.
  - Вот это класс. Давай, включай этот механизм. По мне - хоть идиот, хоть припадочный, лишь бы тоску не наводил. Я веселых и беззаботных люблю.
  - Тогда в Дурку обращайся, там все веселые и беззаботные, - посоветовал Иван. - Только непонятно с какого веселья.
  - Дураки вы, мужики, - покачала головой девушка, - во всем причинно-следственную связь ищите. - Затем посмотрела серьезно на Ивана и добавила:
  - Потому и любить не можете.
  - Любить мы можем, - заверил Иван, удивляясь на такие нетривиальные словесные обороты со стороны своей собеседницы, - только мы себя слегка сдерживаем.
  - Вот этого только не надо.
  - Чего не надо? Сдерживать?
  - Мораль читать не надо. Вы ведь не беспорядочных связей опасаетесь, а ответственности, что за все надо платить, а уж за любовь тем более. И чем она чище, тем дороже, вот это вас страшит. Поэтому сами в дерьмо лезете, но и там, когда до дела доходит - ни туда ни сюда.
  - Ну, ты чистый философ, - искренне восхитился Иван, - шибко образованная. Девушка опять засмеялась, засверкала ровными белыми зубами. Ивана удивляло ее преображение: и глаза ясные блестящие, и, вообще, - живая.
  - Что это с тобой, - спросил он.
  - Кино вспомнила смешное и анекдот еще. Она взяла под руку Ивана и отвела на скамейку между тротуаром и домами. Иван обратил внимание, что здесь, на Пушкинской, были скамейки, но некоторые одесситы предпочитали сидеть на своих собственных стульях из дома. "Как в театре", - подумал Иван. Вообще, все происходящее с ним в этом городе было как в театре.
  - Ну и что за кино? Спросил он, когда они сели.
  - Это когда Вицин говорит, - "Чей туфля - мое", - вроде как у тебя сейчас получается, - то я философ, в мужском роде, то образованная, вроде гимназистки в переднике.
  - А анекдот какой, - спросил Иван, опять затрудняясь, как к ней обратиться. - Пора бы и познакомиться, - добавил он, слегка смущаясь, - всегда лучше, когда люди друг друга по именам называют.
   Девушка на это опять беззаботно и весело захихикала.
  - Здесь уже не анекдот, а частушка получается, - и тут же запела, сверкая новыми зубками: на горе стоит ольха, ветви книзу клонятся, парень девушку дерет, хочет познакомиться. - Таня меня зовут, - сказала она серьезно, - может быть, в кафе пригласишь?
   После этого одностороннего знакомства Татьяна томно повела пальцами по лацканам Ивановского пиджака, слегка разворачивая его в сторону ярких зонтиков кафе на Дерибасовской.
  - Что будем пить и закусывать, - поинтересовался Иван, - когда они присели за стойкой в баре.
  - Только закусывать, - сообщила Татьяна без энтузиазма. - Новую жизнь начала.
  - Пить, что ли, бросила?
  - Пить не бросают, - ответила она на убеждении, - ремиссия у меня.
  Иван заказал кофе и пирожных, хотя рюмка водки ему бы не помешала, из солидарности не стал. Татьяна никак такой заказ не прокомментировала.
  - У тебя у самого то какие проблемы, - спросила поспешно, - похоже алкогольная тема не сильно была ей приятна. Кстати, своего имени ты ведь мне так и не соизволил сказать.
  - Иваном зовут, - ответил Иван.
  - Что-то ты на деревню не похож, - опять повеселела Татьяна. - Есть в тебе масть боярская.
  - Бери выше, - сказал Иван, - царская.
  - Ну и чего грустишь, Царевич, - спросила Татьяна, ни сколько не удивившись Ивановой заносчивости, - по виду ты вроде командировочного. Одна забота - пей, гуляй, ври девкам в три короба.
  - Оно бы конечно, - согласился Иван, - но и дело делать надо, задание выполнять.
  - Так и думала, что шпион.
  - В некотором роде, - согласился Иван. - Из Москвы я.
  - Ну, колись, - предложила Таня деловито, - у нас здесь все таки Одесса, свои прибамбасы. Небось интеррэкет приехал наводить.
  - Тебе в самом деле в контрразведке работать, - покачал Иван головой.
  - Ну и с чего начал, - опять со знанием дела стала расспрашивать Татьяна.
  - С Вахтанга Ксеволодовича, - ответил Иван.
  - Это армянин такой притрухнутый, что на Привозе с Люськой толстожопой в управе сидит.
  - Точно, - опять удивился Иван. - Не такой уж он притрухнутый, да и у Люськи тоже...
  - Рассмотрел, однако, - фыркнула Татьяна.
  Но Иван о другом думал, что все таки не зря ему показалось, что шеф Привоза величина малосамостоятельная. У Татьяны получалось, что он чуть ли не при Люське состоит в подавальщиках.
  - Шестерка он, - подтвердила Таня его подозрения, но Люська тут не причем, она у деловых вроде палочки на эстафете.
  - Ничего себе, - присвистнул Иван, - выходит, я порожняк гнал.
  - Неужели ты его за грудки тряс, - прищурилась Татьяна, - он же пустой, как пшик от бублика. У Люськи в бюстгальтере ваты больше натыкано, чем у него купюр в лопатнике.
  - Мне без интереса, что у них нам натыкано, - стал злиться на себя Иван, что так неудачно первый заход предпринял, - не для того я сюда ехал.
  Эта черта у него, во всем себя винить, от рождения кровь портила. "Живут же люди, когда все вокруг виноваты, включая обстоятельства, а сам со стороны на все это взираешь, причем всегда с правой. А тут пойми - разбери с кого или с чего начинать, черт его знает. И вообще, какого бизнеса от него отец ждет? Без войны и крови? Ну-ну..."
  - Ладно, - прервала его мысли Татьяна, - помнишь, я говорила, что может быть еще на что сгожусь. На чем с Вахтангом договорились?
  - В среду, я ему велел, чтобы он собрал у себя всех "заинтересованных в сотрудничестве".
  - Долю ему от этого обещал?
  - Обещал.
  - Ну, тогда есть шанс, что кворум будет. Только не тех, кого ты думаешь.
  - А каких?
  - Придут, скорее всего, Сява с Догилем, тебя попробуют.
  - Как это?
  - Ну, ты совсем село, - как да как, - передразнила Татьяна. - Не зря говорят: Москва - большая деревня. Обязаны же они тебя потрясти. Может быть лучше сазу с тебя шкуру содрать, чем себе и людям нервы мотать, а может и прикуп нормальный выпадет.
  - Как это? - Опять не удержался Иван.
  - Глядишь, выкуп за тебя предложат.
  "Хорошенькая перспектива", - представил Иван реакцию бати на такой прикуп. - Прямо киношный триллер выходит". Впрочем, чем жизнь от кино отличается? Те же кадры один за другим мелькают, только режиссер, как в сказке, - в тридевятом царстве в тридесятом государстве сидит.
  "Верно Татьяна говорит, - расклад он и в Африке расклад: никто себе за зря мозги парить не будет, - все по накатанному. И сами бы так поступили, если в обратном порядке кто сунулся. Уж такой у них, выходит, с Батей бизнес - паскудный. Иной раз не только крови, но и позора не оберешься. Вот бы сподвинуть здешних братков к человеческому сотрудничеству: товарообмен по продуктам питания наладить, по космосу что-нибудь забацать, тем более - папашина тема контроля, - или хотя бы банк какой-нибудь земельный для украинских крестьян открыть, с инвестициями от братанов моих, для отмывания", - в таком приблизительно темпе у Ивана опять от реальной жизни шарики назад в тридевятое царство закрутились, но не в осуждение себя, а как защитная реакция.
  - Слушай, - обратился он к Татьяне, - может быть, мы им коммерческое сотрудничество предложим.
  - Струсил?! - заморгала она удивленно.
  Иван на эту реплику никак не отреагировал, думал о своем. Татьяна вроде поняла, что дурость сморозила.
  - Пойми ты, романтик Кремлевский, о какой коммерции можно с этими шакалами разговаривать, - урвать, растранжирить или в канализацию спустить, - вот их язык и только на нем они и могут разговаривать, при этом чтобы трупами вокруг все было усеяно.
  - Что уж совсем в городе не с кем бизнес строить? - допытывался Иван.
  - Можно, - сказала Татьяна с язвочкой в интонации, - деловых всегда можно найти, не все же вокруг кровавые монстры, но ты все время забываешь, что мы в Одессе. Ведь что по сути есть коммерция, - во всяком случае в купле-продаже, - или ты компаньона обуешь, или тебя трахнут. В Одессе тебя не то, что на Привозе, - в Большом театре любой вахтер вокруг пальца обведет. Так что занимайтесь, гражданин Царевич, своим прямым делом, не к лицу Вам переквалифицироваться в управдомы.
  Последнюю фразу Татьяна вроде как с трудом выговорила, будто из нее силы вышли.
  Иван видел, что девушка мается, полагая, что это у нее от неприятия ситуации или просто гнусно по физиологии.
  - Давай расстанемся до среды, - предложила Таня, - мне подумать надо. - Почему-то хочется, чтобы ты в выигрыше остался, - добавила она смущенно, - хотя это и не патриотично...
  - Я тоже подумаю, - согласился Иван.
  - Правильно, - поддержала Таня. - Снимай номер в "Красной", - показала она Ивану за спину на роскошную гостиницу на Пушкинской, - ложись и думай на здоровье, только в потолок не смотри в одиночку, мало ли что привидится...
  - Захочешь, приходи, - понял намек Иван, вставая, - надеюсь ни с кем меня не перепутаешь.
  - Да уж, - ответила девушка неопределенно, но развивать тему не стала.
  - Трудно ей, - думал Иван, отправляясь в гостиницу, - видно, что старается девушка в норму жизни войти, но, во-первых, опыта нормального нет, во-вторых, я на ее голову свалился.
  До среды никаких известий Иван от Татьяны не получал. А в среду, на стрелке у Ксеволодовича, он крепко изумился.
  Вроде бы все происходило согласно договоренности. По полной программе в Вахтанговском кабинете кворум собрался. Человек двадцать с хвостиком чинно восседали за столом президиума, как на партхозактиве. Такой расклад как раз Ивана не сильно удивил, хотя порадовали глаз, строгость и порядок организации переговоров. Удивило другое - кроме всякой шантрапы, деловых и приблатненных, с потертыми лицами, за столом сидели еще двое, знакомых Ивану личностей. С какой-то радости на собрании присутствовал старикан с митинга под Дюком Решелье и, ... - Татьяна. Причем Таня занимала первое, по правую руку от председателя, место.
  Председателем, кстати, был не Ксеволодович, а, судя по всему, кто-то из блатных. Может быть Сява или Догиль, кажется так их Татьяна называла.
  - Меня зовут Савелий Исаевич, - назвался председатель, обращаясь к Ивану, - друзья Сявой зовут. Но, я так понимаю, что брататься нам с тобой еще рано. Вот послушаем тебя, - на какой хрен ты сюда заявился и кто тебя послал, - тогда и решим. - Так что не смущайся, - подбодрил Сява Ивана, - присаживайся, в уголок к двери, и изложи свою великодержавную версию, а мы послушаем.
  После такого председательского выступления Иван как-то успокоился. А то - прямо какой-то сюрреализм в интерьере выходит: активист этот идиотский с площади, который Ленина собирался "выжевлетворять"; Татьяна, во вражеском логове, глаза отводящая; Сява этот пыжащийся.
  Впрочем, Сява сказал свое слово и все покатилось по накатанному. Как говорится, включился рабочий момент и сразу понятно стало, как куда крутить и в какую сторону ветер дует.
  - Вот я что тебе отвечу, Савелий Исаевич, по поводу великой державности и прочих нюансов по приоритетам, - никуда не присаживаясь, без паузы, сказал Иван, обращаясь не столько к председателю, сколько к сидящим за столом наблюдателям, - не стоило тебе утруждаться досье на меня собирать. При этих словах Иван слегка покосился на поджавшую губы и какую-то отрешенную от всего Татьяну. - Правильно Тебе доложили. Я сын царя Московского, причем третий сын, еще два старших имеются. Им поручено в Европе долги за из левые кредиты назад к нам возвратить, а мне батя задание дал у вас тут проработать, на счет нефти и газа.
  - А на каком основании Вы, молодой человек, решили, что Москва для нас указ, - заявила миловидная дама приятно-преклонных лет, в розовой шляпке с опушкой из вуали.
  - Помолчи, Оксана, - одернул ее сосед по столу, тоже по виду фон-барон, при пенсне и галстуке.
  - Пусть попоет, папашкин сын, - гнусавым голосом проскрипел еще один участник совещания, по виду чем-то схожий с председателем, - а мы послушаем, как он собирается с нас деньги вышибать. На нашей территории и не по понятиям.
  - Не по нашим, по крайней мере, понятиям, - поддержал его Сява, - это пусть Лужок у них там со всех деловых дань собирает.
  - В самом деле, - теперь уже взбрыкнул дедушка - активист, - может быть вы полагаете, что мы здесь вам за газ или нефтепровод вместо правительства заплатим?
  - Да придурок он, - зашумела молодежь, что расположилась ближе к Ксеволодовичу, а тот как раз сидел напротив Сявы, замыкая президиумный стол к выходу.
  После таких выкриков собрание стало принимать базарный характер, как по форме, так и по содержанию.
  - Вот прикончим его прямо здесь, разделаем на мясные продукты и по рядам Вахтангу пустим - выкрикнул самый бойкий.
  - Чтобы другим не повадно было, - снова подал голос папаша с митинга.
  Надо было отдать должное Ксеволодовичу и Татьяне - оба мрачно помалкивали. Секретарши Вахтанговской и вовсе на собрании не присутствовала. "Рука Татьяны", - почему-то показалось Ивану.
  - Прошу послушать меня внимательно, - негромко произнес он, тоном подразумевающим превосходство по факту, а не по эмоциям, - вопрос сейчас не о межправительственных связях стоит, - там ранг другой и силы другие задействованы, даст Бог и без стрельбы обойдется, а чтобы - так и мы с вами и должны к этому руку приложить, вроде обкатки темы на нижнем уровне, чтобы без крови.
  Иван слегка притормозился, чтобы оценить воздействия простых казалось бы, но действенных слов по тексту, - "стрельбы" и "крови". Удовлетворившись, что визгу за столом поубавилось, продолжил в том же тоне:
  - Я ведь все уже популярно объяснил Вахтангу Ксеволодовичу, всего-то делов требуется - взносы собрать да перспективу выработать, чтобы международного конфликта не вышло.
  - Пугаешь! - Зло прошипел сиплый, судя по всему второй блатной "в законе", что Татьяна называла.
  - А что, если мы его просто пошлем по матушке и не будем "размазывать белую кашу по чистому столу", как говаривал Беня в молодости, - обратился к коллегам Председатель, в весьма бравурном тоне. - Мне лично эта вся тягомотина крепко надоела, - продолжал он показательно кичится, озираясь по сторонам, - потеряли время на идиота и черт с ним, дадим ему пинка под зад и пусть катится к едрене фене, москаль долбанный.
  - Не будем мы тебя браток калечить, - заверил Ивана сиплый. Своих дел невпроворот.
  - Не выйдет! - Вдруг вскочила с места Татьяна, обдав пламенным взором Ивана и слегка напугав соседей энергией своего взлетного подъема. - Он не такой пряник, каким здесь себя прикидывает. - Борис, сват ваш с Брайтона меня сюда послал, - обратилась она к Председателю, - предупредить, что братья этого жорика в Париже и Лондоне всех на уши поставили. Такой там шмон навели с поддельным кредитными карточками, что все банки по обе стороны Ла-Манша последними медиками из автоматов харкают и запить этот беспредел шампанским уже не получается, потому что все вино, к чертовой матери, к себе в Московию прямо по газопроводу как в унитаз спускают, а на прилавки по всей Европе свою бормотуху навязали. Похоже было, что Татьяна сильно нервничала, потому что, переведя дух, она оглядела присутствующих и зачем - то добавила:
  - Пусть бы хотя бы нашей Шипучкой - тошниловкой торговали, а то свой самогон через обратную трубу гонят, вроде красной шапочки.
  Иван из всей Татьяниной пламенной речи почему-то выделил для себя только факт ее горячего пристрастия к алкогольной теме. Однако на других участников собрания ее отрывистые и устрашающие всхлипывания произвели самое что ни есть чудесное действие. Собрание мгновенно и без боя сдалось.
  - Я предлагаю собрать, - угрюмо предложил Ксеволодович.
  - Ну, если Борис опасается, - промямлил Сява...
  И даже подельник его, сиплый, вроде бы - Догиль, по Татьяниному определению, на удивление смолчал натужно.
  Условия капитуляции разработала комиссия под руководством того же Ксеволодовича, секретарствовала Татьяна, Принимающей стороной естественно был Иван. Проведение финансовых платежей доверили даме с вуалью. Ревизионную комиссию, разумеется, возглавил дед-активист. Молодежь от общественной работы уклонилась, занималась злобным послесловием в курилке. По части собственного правительства и москалей проклятых.
  Как не странно, все потом как в сказке, получилось, - чуть ли на взаимовыгодной основе. Иван разработал схему экономических отношений Кремля с портовым городом Одессой. Согласно его проекту, идущие в Москву платежи и данью то нельзя было назвать. Это уже был процент с оборота, причем полученный не по понятиям, а строго на основе выгодных для сторон условиях. Хотя суть конечно от этого не изменилась: "имущим во сто крат прибавится, а у неимущего и последнее отнимется.
  Отец-мафиоза страшно был горд за младшего сына, - старшие ведь по старинке сработали, - украл, обманул, ограбил. А младший - вон какую рекогносцировку для больших дел провел. Он с Татьяной возглавлял теперь независимую Торговую Палату на рынке бытовых вещей и продуктов, (не исключая товарооборот Шипучки с Красной шапочкой). Бате, с его подачи, по металлам и взрывчатке с полигонов удалось международный альянс наладить и по космосу - в области коммерческих экстрим - полетов. По газу и нефти, в энергетическом комплексе, - есть еще над чем (и над кем) работать, но - лиха беда начало.
  У Ивана только радости в организме от этих всех дел не прибавилось. По своему ли, индивидуальному, обыкновению или у всех иванов так. Вроде на пьедестале он сейчас, но оказалось - там на высоте еще большая пустота вокруг. Хотя и простое объяснение есть. Не складывалось у него с Татьяной.
  Какая-то неизъяснимая тема между ними забором легла: в неспособности быть счастливыми. Любить, похоже, они не научились. Потому что, если слово "счастье" во времени и пространстве разложить, то "сейчас я" получится и "с частью". Так, наверное, нужно друг к другу относиться, чтобы на любовь рассчитывать. Во взаимном проникновении, и чтобы в облаках не летать. А Таня с Иваном в этом вопросе пока оба - полные лабухи.
  Да и где было университеты проходить. У Ивана по профилю - разборки да притирки, от клиента душой отстранясь. А Таня - так вообще - любовь, пиво и деньги в одной бочке замешивала.
  Есть ли, нет у них перспективы - не ясно. Но основа положена - дело вместе начали и продолжают делать, - доброе дело, - хороший признак. В воспитании чувств. Так что пожелаем, как говорится, молодым - счастья и согласия. На основе, конечно, - любви. На то ведь и сказка, чтобы все со счастливым концом вышло. Что такое счастье, мы выяснили, а "конец" - кто его знает. Жизнь, если разобраться, - дело долгое, если не бесконечное. Тем более в сказке.
  
  Красная шапочка (Краша)
  
  Жила-была Красная шапочка. Не совсем, конечно, в лесу жила и даже от Москвы не далече - в городе Муроме. А все равно глушь. У нас ведь как на карте Родины получается: начнешь на ней циркулем баловаться, кружки рисовать, - от столицы до окраин, острием в Кремль упираясь, - всегда одинаковая картина выходит. Какого бы масштаба карту не выбрал, а сантиметра через полтора в реальном отображении жизни - сплошной мрак.
  Другое дело, что в дремучих краях, - еще Остапом Бендером подмечено, - самые красавицы вырастают. Оно и понятно - гадских соблазнов меньше. У мамки с папкой при зачатии. Во всяком случае вселенский разврат не на каждом шагу у них под ногами елозит. Оттого, наверное, у детишек на задворках империи меньший перекос в личиках от оскала столиц образуется.
  А где задворки по российским меркам, мы уже по карте видели. Так что Муромские леса - самое то место, чтобы на конкурсах красоты блистать.
  Краша в этом смысле на все сто удалась - и лицом, и по остальным параметрам. Книзу по нарастающей. С другой стороны, разве найдется извращенец, чтобы девушку некрасивой обозвать, если ей чуть только восемнадцать лет исполнилось. Хотя все относительно. Тем более красота. Да и извращенцев полно. Тем более, что в Москве.
  Впрочем о Москве еще рано. Не шибко, чтобы там Краше светило. Пусть даже почти что родная бабка - москвичка. Да и страшно там, с наркотой этой столичной и всякой прочей сволочью. Ведь не увлекалась пока Красная Шапочка ни пьянкой ни остальным развратом. Не по тому, что из-за идеи, а опять же - поскольку "деревня". Кто не был на тех дискотеках не поймет, об чем речь. Не каждая ведь утонченная девушка самопальную анашу из куриного помета нюхать будет, или самогонку на мухоморах настоянную в рот возьмет.
  Не то, чтобы Красная Шапочка уж совсем не курила или чего строила из себя неприкосновенного, а всегда через тоскливую боль у нее такие происшествия делались. Будто и впрямь душа к чему-то высокому стремилась.
  Во всяком случае, когда пришлось гостить в Москве один раз у бабушки, позапрошлой весной, все голову на улице вверх задирала, шапочку свою красную на парапет роняя, чтобы этажи посчитать. Почему-то думалось ей тогда, что все богатство мира в этих, вздымающихся вверх этажах сосредоточено. Не исключено, что и до сих пор так думает. Не исключено, что оно и на самом деле так, и крупные деньги вверх карабкаются. А может - просто магия большого города, когда от множества огней у впечатлительных голова кружится.
  В любом случае, пока только такого рода улеты, безобидного свойства, у Красной Шапочки случались.
  Но быстро сказка сказывается, да долго дело делается. В самом деле, не шибко чтобы Краше от бабки светило, чтобы ей из Мурома в Москву попасть.
  Кто здесь виноват, трудно сказать. Может быть в муромских лесах свойство какое геомагнитное есть, вроде черной дыры в космосе, когда - сплошной мрак, и не видно его со стороны, Мурома этого. Из Москвы, по крайней мере. А может это в ней дело, в столице нашей, когда она наоборот белой дырой работает, на отторжение. И можно ее понять, ведь лезет туда всякая нечисть, включая и басурманов, спасу нет. Но в нашем случае - в себе дело, вернее в Краше.
  Не по тому что она особенная какая, а всегда так - в тебе самом всегда дело. Тем более, если очень хочется. Хуже всего, когда втихаря хочется, а сам для себя этого даже сказать стесняешься. Тогда точно через задницу все выйдет. Хотеть всегда настырно надо и без стеснения. Чтобы за мечтаниями, хоть кривые, но действия проглядывались. Воля и действие это как "инь" и "янь" у китайцев. В отличие от русских, к слову сказать, когда, если действовать, то обязательно головой об стенку биться. А ведь можно эту стенку, как бы, и перетечь. Но это уже лирика, тем более откуда девочке малой такие мирообразующие тонкости знать. Это только в настоящих сказках - каждый волчок лесной или птичка небесная и путь тебе подскажут и способ объяснят.
  Что с бабкой теплоты нет, понятно почему. Маманя ведь с папаней - строго в разводе. С одной стороны это и хорошо. Краша тогда вроде сиротки получается. Только такой вариант не катит. И не в бабке вовсе дело. Не такая уж она Баба Яга форменная, хотя и не без того. Просто - Муром, всегда по левому выходит. Мама с папой в разводе, - это понятно, но бабка - это еще от первого папаши мать. Причем не его лично, а то ли второй, то ли третьей после Крашиной мамани, жены. Сам черт ногу сломит.
  Однако как не крути, все равно Краша - прямая для бабки потомственная родня. В этом смысле - железно. Хотя опять же - Москва. Она хоть и большая деревня, но только не в том смысле, чтобы по гостям шастать. Это по-муромски неделями можно в сенцах на лавках пробавляться в непритязательности. А по столичному, максимум - день-полтора. И то, чтобы без напряга и живенько. Чтобы одна нога здесь, а другая там - к выходу.
  Выходит что, если бы даже Краша отличницей была, и в институт московский невтерпеж стремилась, то можно, конечно, рассчитывать, что бабка поговорит с ней на этот предмет. Понятное дело, что, строго, в столичной манере. В рамках регламента не отягчающей душу беседы. К примеру, на тему: в какой институт лучше деточке документы подавать, чтобы не заоблачную, а для реальной жизни подходящую специальность получить. В том смысле, чтобы общежитие без помех имелось.
  В таком формате любая столичная бабка с удовольствием родной кровинушке помощь обеспечит, разве что перекрестится. Это, разумеется, если внучка - круглая отличница и к свету имеет стремление.
  В этом смысле, из круглого, у Красной Шапочки пока только попка в атакующей проекции из джинсов на свет вырывается, аж швы трещат. Да еще очечки-кругляши на фарфоровом носике от муромских фонарей лучиками играют. Вот и весь пока ее накал в эстетико-поэтической незавершенности.
  Впрочем какой-никакой, а аттестат зрелости Краше выдали. Интересно только, что под этой зрелостью нынче во всяких там думских фракциях подразумевают. Дураку ясно, что в восемнадцать лет девка всяко созрела.
  Если отсюда на Крашин аттестат посмотреть - не по цифрам сухим судя, а по шкале изогнутости в девичьих линиях, - вполне она на медаль тянула. Опять же, если конкурсы не на скотном дворе устраивать, и не в ватных штанах с вилами наперевес. В любом остальном виде, пусть даже и не пляжном, у нее завсегда было чем у мужского пола дух перешибить. Тем более, если на дискотеке и в динамике. С очками - хуже, они хоть и модного овала в чеховском стиле, а лажа сразу видна, поскольку напрямую из той самой эпохи и позаимствованы. Но даже, если с очками этими, наполовину только модными, никакого сюра с пиаром не выходит, зато силу Крашеного характера через эту бесхитростную бижутерию можно высмотреть.
  Ведь как получается: раз у Краши по обе стороны от носа всегда по единице по зрению было, а очечки она все же на него напяливала, значит имелся у девушки вкус и настырность к самовыражению. И по поведенческим мотивам - та же история. Как уже говорилось, за быстрой славой Красная Шапочка не бегала. Пусть даже и не было куда бежать, разве только за сарай на дансинге. И хотя по библиотекам да музеям девушка себя не истязала, но что своего имела, с легкостью демонстрировала. Опять же строго, и цену зная. Как в витрине: смотреть - смотри, а руками не лапай.
  Впрочем, если на эту тему рассуждать, - в чем, спрашивается, порода состоит? Оказывается, не обязательно, чтобы академики да графья от седьмого колена в роду присутствовали. Это конечно важно, но для интеллекта. Куда важнее поведенческий навык от природы иметь. У Краши, если чего и было, то по последнему пункту. Со стороны посмотреть, то хоть и юная она еще совсем особа, а уже женщина. Бывают такие, смотришь - дите еще, а зыркнет глазом или крутанется на пятке и видишь - быть королеве. Вот и Краша - сколько помнит себя, все как бы в двух измерениях существовала. Одно - для самой себя, чтобы действия по процессу жизни производить, а другая - чтобы для зрителей. Это будто за тобой все время репортеры с фотокамерами по пятам охотятся, или, по крайней мере, пацаны в щелочку через забор подглядывают.
  Можно, конечно, и так сказать, что де - блажь и наивные мечтания, но это как посмотреть. Все же когда вокруг кинокамеры, хотя и виртуальные, но уже нет желания чем попало вертеть и в невыгодном свете этим чем попало отблескивать. Пусть даже в таком варианте, но некоторая скудность благородных задатков в воспитании у Краши, компенсировалось.
  Но опять же, разве кто разглядит в муромских лесах такие подробности.
  Но, как бы то не было, а в жизнь вступать надо. Какие здесь у современной девушки перспективы? Краша ведь не полная дура была и понимала, что прежде чем в Москву подаваться, нужно стратегию или хотя бы направление удара иметь. Здесь две могут быть крайности. В институт идти - это блажь для имущих и на неодушевленном зацикленных. На стройку, тем более - не фонтан. Даже объяснять не надо, почему. Это раньше лимита была с общежитием и перспективой прописки, если выдюжишь. А сейчас - полное рабство, без прав и без паспорта. Краша все же кое-какие газеты читала, хотя и не "Коммерсант", и некоторые представления по второй фазе капитализма в стране имела.
  Что остается: секретарь, бухгалтер и менеджер по продажам, не считая уборщицу. Что характерно, Краша сразу обратила внимание, во всех объявлениях, что в газетах о найме даются, приписка делается: интим не предлагать. "Значит, если на что и есть спрос, - здраво рассудила девушка, - то на интим. Но это на крайний случай", - решила она. Краша вполне искренно считала, что любовь продавать - последнее дело. "Разве есть еще что-либо более важное на свете, - думала она, - для чего же тогда жить, если и это дело до естественных отправлений унизить, как проститутки. Взять хотя бы раздевание, - представляла она себя на их месте, - это все ж таки не в туалет или в баню сходить, тем более надо себя личностью ощущать. Да и как они умудряются от любви то уклониться, - опять не могла понять девушка, - если горло, к примеру, задышало и сердце заходится? Или они и это из себя вытравили? Никогда так не опущусь, пусть даже голодать буду или, как бомж под забором ночевать", - давала себе зарок Красная Шапочка.
  Но и в обратный перебор, у нее головы хватало, чтобы не уходить. "Как закалялась сталь" и "Молодую гвардию" за жизненные принцип не ставить. Хотя бы потому, что время изменилось, и люди внутри него уже не те. Вернее люди - те, но не теми местами соприкасаются. И не надо даже голову ломать - почему. Вроде войны всенародной, слава Богу нет, и кровавой революции тоже. Однако и общей цели никакой нет. Каждый за себя и беснуется.
  Тут натурфилософски настроенным девушкам из литературных прототипов скорее Скарлетт подходит. Из кинофильма "Унесенные ветром". Со своим знаменитым изречением в духе естественного отбора по Чарльзу Дарвину, типа: "до чего угодно дойду, но голодать не буду и детям своим не дам". Хотя здесь, как раз Скарлетт в обратную от Краши сторону рассуждала. Хотя хрен их, баб, разберешь?
  Вот такие противоречивые мысли хороводились в хорошенькой головке под красной шапочкой. От не преступающего принципами бомжа до легко жертвующей моралью бизнес-леди. Когда Краша, условно говоря, с котомкой за плечами явилась к своей московской бабушке мир покорять. Благо хоть прикид, по-муромским понятиям клевый, в боевую дорогу собрала, а то бы и впрямь, как в сказке, с корзинкой пирожков заявилась.
  Бабка в свою очередь с порога поняла, что пирожками здесь и не пахнет, и что это налет. Но не испугалась, хотя море кровавых сюжетов по телевизору видела, когда внучата бабушек своих, ни то что из - за пирожков, за косой взгляд потрошат. Как истинная интеллигентка, бабушка на свой счет такой расклад не принимала. Доверяла классике. "Вот у Раскольникова - это настоящий налет, - думала она, - бабку он, конечно, изувечил, но и себя под душевную гильотину подставил. "Вот и мы с девочкой в этом духе потягаемся, - то кого перетянет и у кого нервы крепче. Вроде соревнований по нехудожественной гимнастике".
  - Технику любишь, - с порога озадачила вопросом внучку.
  - Как это, - заморгала огромными глазищами Красная Шапочка.
  - Ну чтобы на всяких машинах.
  - Кататься, - подсказала Краша.
  - Вроде того, - кивнула бабушка.
  - Люблю.
  - Пойдешь на Домостроительный Комбинат устраиваться, на мостовом кране кататься будешь, если конечно, научишься. Там у меня друг - однокашник в кадрах сидит, поможет. - И не рыпайся, - добавила сурово, глядя как Краша с лица спала, - специальность получишь и общежитие есть.
  - А далеко этот... кран?
  - ДСК? Не так уж - в Домодедово, - неопределенно мотнула головой бабка, но уже без агрессии, чувствуя, что первый раунд за ней остался.
  Приятель бабушкин нормальным мужиком оказался. Не приставал, хотя и не такой уж старый. Впрочем, зыркал, конечно, мутным слезящимся глазом, но без рукоприкладства. Общага тоже - классная. Куда веселее чем с бабкой жить. Девчонки прикольные. Краша как раз под набор попала. Опять по Москве что-то вроде ПТУ стали организовывать, работать ведь не кому. Вот и на ДСК этом все как в прежние времена сделали. Учебный процесс, практика, корочки на выходе и т.п. Кроме мастеров еще воспитатель полагался, чтобы к культуре приобщать. Не жизнь была, а песня. И в Третьяковке Краша побывала и в "Музее изобразительных искусств" и на бывшей ВДНХ. Там теперь торговая ярмарка, так что и самостоятельно туда ездили, и вообще по павильонам побродить. Всегда получалось, что в этих вылазках Краша как предводительница выступала. Ее как-то сразу девчонки в зачинщицы выделили. Может быть потому что неподдельный интерес у нее имелся к грандиозной красоте, а может еще по какой задушевной причине. Во всяком случае, если поплакаться или по справедливости спор разрешить, к Краше шли.
  Но не долго такая малина длилась. Ровно до конца занятий. Вернее до практики. По главному пункту, с трудовым процессом, у Краши не заладилось. Пока учились - все хорошо: и чистота и порядок в быту, и даже кормили два раза в день, какой - никакой, а столичной пищей, а практика началась - завал. Краша на этом кране просто в обморок падала, от высоты и страха, да еще оттого, что кран-то русский, т. е. - сплошной ремонт. А это только мат-перемат и суматоха вокруг, и всегда самой надо выкручиваться.
  Оно, наверное, и хорошо, что в самом начале своей трудовой деятельности девушка поняла, что за дарма ничего не бывает. И на счет культурного досуга в общежитии с воспитателями - то же самое. Это вроде подъемных дается, для предстоящей каторжной работы. С другой стороны девчонки все же тянули, а Краша резко и враз сломалась. Поплакала, слезы полила, от стыда и никчемности, зато не умом, а чутьем зачаточным бабьим узрела, что вязать с этим краном надо. К чертовой матери. "И, вообще, когда кровь носом идет, с гаечным ключом, в мороз и на верхотуре, не мое это", - твердо решила для себя Краша. "Мало ли что, - рассуждала она, - хорошие люди вместе собрались и вроде одинаковые во всем. А, выходит, не все одинаковые: кто - то тянет, а у кого-то на это сил не предусмотрено. Вон у Вальки с Украины ручищи, как грабли, или у Светки... Та вообще с Заполярного круга. На сколько все одинаковые, настолько и разные", - философски заключила Краша. И стыд ушел. "Может быть мне по самому высокому счету не запрограммировано внутри спецовки и в мазуте сидеть, - в последний раз, как Скарлет, ободрила себя девушка и... вернулась к бабке жить.
  Исконно это наша, российская черта - сначала испепелить себя презрением, а затем оправдать под чистую. И даже коммунизм этот менталитет не вытравил. Ни стройками ударными, ни лагерями, ни комсомольцами - добровольцами. Может быть в том и состоит наш местный сюжет покаяния: увидеть себя, конкретно, без маски, остолбенеть от ужаса и сознаться, что вот такой вот я. И еще раз сознаться, что сделать с этим - с собой - я сам ничего не могу. Снять шляпу (перед этим великим открытием) и перекреститься. Парадокс, но исцеляет.
   В любом случае Краша себя успокоила. Зато бабке такой расклад - без надобности. "Хорошенькое дело - диплом крановщицы получила, а со стройки сбежала". Бабка - в штыки. Не шибко, чтобы через порог приглашала. Да и из общаги попросили.
  Но то и жизнь, чтобы по каждому пункту в осадке опыт оставался. И не важно, что здесь от себя, а что по предопределению скатывается. Там тоже ниоткуда не берется, и не исчезает бесследно. Все едино... Дело в том, что хотя и диплом этот крановщицы Краше теперь без надобности, опыт культурной и общественной жизни, - человека среди людей, и в ближнем соприкосновении, - у нее после ПТУшной стройки остался. К примеру, по такому важному пункту жизни, как жилье. А опыт такой: даже, если из общежития тебя поперли, это еще не значит, что обязательно надо выметаться.
  Соорудили девушке в самой большой комнате койку за занавесками, и, если по-партизански, жить можно. Так что с бабкой нормально разговаривала, сильно не озираясь. Хотя, наверное, и зря. Бабка тоже озираться не стала, коротко ультиматум выдвинула: "Неделя сроку, и чтобы работу нашла".
  - Я не поняла, - заморгал на нее глазами Краша, кося слегка под слабоумную и делая ударение для убедительности в слове "поняла" на первом слоге. Бабке московской от таких развратных глагольных форм дурно сделалось. Она даже выяснять не стала, что ее внучка "не поняла". Только и выдохнула в бессилии, указывая на крашин рюкзак пальцем:
  - Кошелку твою с лямками за дверь выставлю, - тогда поймешь.
  Краша и в самом деле не очень понимала, что ей светит, а что нет. "И что значит: неделя срока для работы, а если найду, то не выгонит что ли? Интересно..."
  "Деньги", - решила Краша. - Бабка видно думает от меня доход иметь".
  Как не молода была Красная Шапочка и по опыту не зрелая, а главную истину сразу уяснила. Про деньги. Причем, еще уяснила, чем больший размах, тем он в большие деньги упирается. Это как в самой богатой стране мира, когда лысая проститутка Бодрову младшему в кинофильме "Брат-2" объясняла, что "хау ду ю ду" у них в Штатах это просто так, для разговора, и ни кого не волнует, как ты себя чувствуешь, а волнует одно - деньги. Выходит, что и у нас этот объективный закон работает, и вопрос для Краши опять назад возвратился: где работать, и как деньги зарабатывать.
  "Секретарь - референт" - вполне звучное название для профессии, в особенности "референт", но такая перспектива слегка пугала. Во-первых, учиться надо - Word, Exel и прочий интернет в интерьере, - а сроку неделя, во-вторых, мы уже говорили, девочка от рождения внутреннее чутье имела. И могла сообразить, что от девушки - референтши в первую очередь на рабочем месте потребуется. Впрочем, объявления о найме и не скрывали необходимые качества претенденток. Это, в первую очередь, молодой возраст и эффектная внешность, затем все же компетентность и компьютерная грамотность, затем опять, раскованность, коммуникабельность и даже преданность.
  "Преданность" в наибольшей степени смущала и заинтриговывала; не сильно было понятно, что работодатели под этим термином подразумевают. Дальше увидим, что Краша эти подробности весьма скоро наглядно узнает. И даже не как референтша, а как претендентка на вполне заштатное место уборщицы и кофе-подавальщицы. Значилось, правда, это место в рекламе как офис-менеджер.
  "Чем не работа, - успокаивала себя Краша, когда двигалась по месту адресата на собеседование - подай, принеси, вытри" Но чем ближе подходила, тем больше тушевалась: "смотря какие хоромы окажутся, справлюсь ли?"
  Хоромы те еще оказались - полуподвал технический с порогами на каждом шагу под ногами и трубами теплоцентрали над головой. Испарина еще на стенах присутствовала, как в общественной бане. И директор под стать помещению, - весьма живописный мужик. Тоже с испариной на лбу и вставными зубам разного цвета и калибра. Не долго он разглядывал Крашу, но, похоже, разглядел. Сразу засуетился, стал кофе с пряниками угощать и за локоток трогать. Сказал, что претенденток много, но Крашу это не касается. Ее однозначно брать надо и не убиральщицей, как планировалось, а настоящим менеджером. Краша сильно не удивилась, что мужик запал на нее, она и сама чувствовала, что в этом затхлом подвале она уж всяко как цветок смотрится. В качестве экзаменационного задания директор попросил ее поговорить с ним по телефону, сказал, что для менеджера - это первое дело, такое умение.
  Он посадил ее за параллельный телефон. Краша спросила: "что говорить?" Директор дал ей прайс-лист и спросил по телефону: "сколько стоит установка пластикового окна размерами полтора на два метра". Краша сначала подумала, что он шутит на счет пластиковых окон, но затем прочла в названии прайса, что окна, в самом деле пластиковые, с вакуумом между стекол. Быстро нашла в таблице графу с цифрами 1,5 на 2.0 м, спокойно назвала цену в трубку, затем немного подумала и томным голосом добавила: "это самые низкие цены в городе". Дир был в восторге. Он ей сначала тоже вроде как нравился, но теперь вспоминать об этом не хотелось. Потому что практический результат этого собеседования оказался нулевым, если не считать неприятного осадка из-за "преданности".
  Когда с ее профессиональной пригодность все было решено, и даже зарплата назначена, - не такая уж, кстати, высокая, но директор оправдался тем, что это на испытательный срок. "На преданность", - почему-то подумалось Краше. Предчувствия ее не обманули.
  - В Японии, - запинаясь и пряча глаза, стал объяснять ей будущий шеф, - в фирмах существует последнее испытание для новичков - на психологическую стойкость и обоюдное доверие.
  - Как это, - спросила Краша.
  - Надо доказать, что ты предан фирме и на все для нее готов... Ну не на все, конечно, - поправился работодатель, - а на многое.
  Он взял себя в руки решительно добавил:
  - Степень этого многого и надо показать.
  - В каком смысле, показать, - почему-то сразу захотелось уточнить Краше.
  - В прямом.
  - Как это, - опять спросила Краша, уже догадываясь, как это...
  - Раздеться надо, - выдохнул из себя директор, обрекая в слова все ее смутные подозрения. Правда, он тут же замахал руками:
  - Нет, нет, совсем не в том смысле и не обязательно до гола.
  - Так надо или не надо раздеваться? - С посленней надеждой взглянула Краша в мутные глаза мужчины.
  - Вы не волнуйтесь, я сейчас выйду, а вы разденьтесь, но так, как сочтете возможным.
  - А вы войдете и оцените мою преданность, - закончила за него Краша, - по количеству снятых предметов.
  - Вот именно, - облизнулся шеф, - минут через десять.
  И тут же выскользнул из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
  "Спасибо, не на ключ", - рассеянно подумала Краша. Впрочем, думать ни о чем уже не хотелось, раздеваться - тем более. Чем-то вся эта история напомнила ей нагиевскую шоу-игру "Окна". Там все искусно подстроено и нереально. Здесь тоже подстроено, но реально.
  "Пойду домой, - устало вздохнула Красная Шапочка. Но, как истинная женщина, все сделала наоборот. Формальная причина состояла в том, что идти то по сути ей было не куда. Сняла с себя юбку до колготок и кофточку до пупа расстегнула. - "Пусть оценивает".
  Ей было все "до фени", но стыд почему-то оставался. "Наверное так у мужиков бывает, когда им прилюдно надо ширинку застегнуть или штаны переодеть, - горько усмехнулась девушка своему отражению в зеркале".
  "Зря экспериментировала, - успела подумать Краша, перед тем как экс-шеф без промедления набросился обниматься. - Разве может быть хорошее там, где оно не может быть!?" Как компенсацию своих действий шеф предложил соискательнице мгновенное повышение зарплаты, но разовыми выплатами.
  - Как это, - в который и последний раз спросила Краша.
  - Ну, например, как сейчас, - зашелестел в бумажнике купюрами директор. - Вернее если сейчас... - Он одной рукой взял ее за голую талию, а второй стал прилаживаться к бюстгальтеру.
  - Не будет ничего - ни сейчас, ни в будущем. - Отстраняясь от его рук спокойно сказала Краша.
  - Чего не будет? - слегка задыхаясь и похоже плохо соображая переспросил директор.
  - Преданности не будет, - сказала Краша, - отвернитесь, я оденусь.
  Уходила она из подвала на свежий воздух совершенно подавленная. Почему-то у нее в голове все время зудела фраза: "Убери руки". Она не любила так выражаться и сейчас удержалась. "Все одинаково, - думала она горестно, - что в нашем парке за танцплощадкой, что в столичных "офисах". Удивило, что когда этот потертый лоснящийся мужчина трогал ее за талию, она что-то ощутила, кроме страха и неудобства, - может быть приятное. Но это было совсем "маленечко", по сравнению со всем прочим неприятным. Краша не стала забивать себе голову анализом такой ерунды. Надо было дальше смотреть.
  За отведенную ей бабкой неделю Красная Шапочка обошла максимально возможное количество фирм, дававших объявления по работе для девушек. Все было в той или иной степени аналогично с первым полуподвалом, с той только разницей, что направление ступенек менялось. То вниз, то вверх. Если ступеньки вверх поднимались, на бельэтаж, например, то и заключительные предложения работодателей о доверительных (с ним) отношениях делались легко и элегантно. Подстать золотым ступенькам на их лестницах. В офисах ширпотребовского пошиба, типа бизнесцентры, просмотр претенденток на профпригодность ничем не отличался от полуподвалов. Варианты предложений были конечно разными, но только в изобретательности подхода и циничности выражения. Но мысль была одна. Хочешь у нас работать - плати. Причем не обязательно натурой. Можешь просто так платить, например работая за дарма. Очень, на этот счет, Краша разных предложений по "испытательному сроку" наслушалась. "Все как при коммунизме осталось, - подытожила она, - "ты мне, я - тебе". Или даже покруче: "ты мне, а там поглядим... "
  Пошла работать дворничихой в бабкину жилконтору. Ничего страшного. И даже служебная площадь подразумевалась. Не квартиру, конечно, и не комнату, а лачугу какую-то пообещали. На территории новоявленного цеха по производству макарон в нежилом фонде. Директор этих макарон встретил Крашу с тем же энтузиазмом, как и предыдущие ее "осматриватели". Она же ему сразу дала понять, что губу на нее раскатывать у его нет никаких оснований. Она ведь не к нему, конкретно, пришла проситься.
  Впрочем, по этому пункту директор искренне имел возражение. Но Краша, знала, что этой лачугой он с ЖЭКом расплачивается за то, что они для него из жилого фонда, нежилой сделали.
  - Я им за все заплатил, с головой и ушами, - сообщил он Красной Шапочке с пафосом. Она с полминуты помолчала и в свою очередь сообщила:
  - Я здесь жить не собираюсь.
  У нее, однако, тоже с пафосом получилось.
  Хотя в этой притуалетной комнате и окна-то не было.
  Выходит, могла она еще иной раз такие эффектные фразы себе позволить, типа: без вас обойдусь и т.п. С таким же успехом она и бабке могла заявить, что без нее обойдется. Теоретически можно и в общаге жить. Ведь девчонки лицейские до сих пор устраивали ее на свободных койках и от вахтеров укрывали. И с работой - та же история. Теоретически можно и дворником работать. Но тут - минимум два момента на отторжение. Во-первых, статус не тот. Все-таки двор подметать и в подъезде под ногами у жильцов тряпкой елозить - это, считай, не служба, а служение. Женщине ой как хочется на работе гарцевать, а чтобы не ты, а у тебя под ногами крутились. И еще, чтобы от твоих цокающих каблучков на окружающих столбняк нападал. И второе, ездить из общаги в Домодедово до центра, - на транспорт зарплаты не напасешься.
  Помыкалась так девка, помыкалась: то у бабки, то в общежитии ночуя, в пять утра поднимаясь и по пирожковым шастая, - да и скисла. Бабка ведь не шибко чтобы ее кормила. Если только чай вечерком, при настроении, и то, пряники - будьте любезны свои. Да и, судя по лицу, - затаилась бабушка. Для торжественного момента с выносом чемоданов.
  Еще и еще раз Краша анализировала в уме перспективу столичной жизни. На счет имиджа - тоже не последние слова. Это в первый приезд видела она одним ранним утром, как поливалки строем мостовые столичные опрыскивали, и радуга по проспекту плыла. Думала тогда: "В этом городе, хоть клозеты мыть - великое счастье приобщения".
  Приобщилась. А дальше что? Головы хватало понять, что продолжать ли дворником работать или в "Макдоналдсах" прислуживать, равно как на макаронной фабрике у давишнего приятеля работать - себе дороже. Вроде посмотришь - работают люди. Но на таких местах, как, к примеру, автомобили мыть или в том же "Макдоналдсе", - чем вроде не работа, - а не держатся кадры. Не работается никому долго в таких местах.
  Краша это закономерности не очень соображала, но чувствовала. Может быть не гнушаются работодатели с "динамой", из-за того, что очередь из страждущих в такие "сверкающие" места стоит, может - из-за самих работников.
  Как не крути, а красивой и нежной девочке - два "путя": или в благородные дамы переквалифицироваться, или в стриптизерши. По второму варианту, сначала в ночной клуб, а затем, в перспективе, все ближе к парапету на Тверской пермещаться. Середины не получается. И не Москва тому виной, а время такое. Новые приоритеты выстроились в нынешней структуре расстановки кадров.
  Впрочем, по части благородных жен - это все же иллюзия. Профессию хоть как-то, "через не хочу" можно освоить, а голубую кровь не перекачаешь, да и не от кого.
  Свернула девочка узелки, поблагодарила бабушку за приют и ласку и отчалила на Курский вокзал, обратный билет заказывать.
  Но на то и судьба, чтобы сначала до крайности довести, а затем в просвет втиснуть. Как раз на том вокзале Андрон Кончаловский, - может быть по примеру младшего брата, а может и сам уже обрусился, словом, какой-то там фильм про царя монтировал. Кино еще только в туманной дымке витало, в качестве задумки, а свита помрежей и ассистентов вторую неделю на натуре сюжетной линией вдохновлялись. Вот одна дама из именитых Крашу и заприметила. Привела к режиссеру по актерскому составу и стали ее вертеть, вместе с кошелками. То так, то эдак под "юпитеры" подставляя. Как ни странно, режиссеру Краша приглянулась. Странно в том смысле, что не на нормальную ее красоту он обратил внимание, а какой-то особый разрез глаз у нее высмотрел. Будто таторо-монгольское Иго через эти ее Крашины глаза самую суть российской души высвечивают.
  Красной Шапочке эти утонченные изыски, конечно, до лампочки. Пусть хоть неадертальку высмотрят, лишь бы в Муром не возвращаться. Похоже так оно и будет, потому что и до мэтра в конце концов такая расстановка сюжета с "глазами - зеркалом русской души" дошла. Выспросил он у Краши все ее перипетии в столичном граде и решил эту же линию в своем сюжете проведет. В царское время. С такой же Кашей в главной роли. Не исключено, что золушку эту, той поры, сама же Краша, и сыграет. Не зря ведь люди говорят, что главное для карьерного роста и вообще успеха - это вовремя оказаться в нужном месте и в нужное время. Тем более, что как раз мода на безымянных актеров пошла. И мода параллель времен проводить. В том смысле, что по большему счету в человеческом факторе ничего не меняется.
  B вывод из всей этой истории такой же. Причем одинаковый, что у нас в сюжете, что скорее всего у них потом по фильму выйдет.
   Все предопределено судьбой. Если суждено тебе в муромских лесах родиться и там же заколдобиться, то так оно и будет. А суждено в столицах свой крест волочить, тоже не отвертишься. Однако и твоя здесь доля участия имеется, потому что все едино, и ничего ниоткуда не возникает. С тобой же и согласовывается, нацеленностью твоей и везением.
  Другое дело, что навряд ли Крашено светлое будущее строго теперь через Мосфольм ляжет. В лубочным сюжете, как сейчас волна пошла, к звездному актерскому восхождению. Хотя бы той причине, что стремления у нее такого отродясь не было. Значит и не судьба. Хотя Мосфильм страна большая, в принципе всем "работящим" работа найдется. Там ведь тоже и шить и мастерить и чего только делать не надо, вплоть до тех же мостовых кранов на съемочных площадках.
  Потому что формула успеха до смешного проста. И по сути всем известна. Успех = желание + действие + вера. Драку ведь ясно, что, если чего-то хочешь добиться, то прежде всего этого хотеть нужно. Да так, чтобы зубы сводило. Это первое. Во вторых, действия в этом направлении нужно производить. Но, строго, по своей силе индивидуальности. То есть в чем "прешь", на то и опираешься, а где тебе не светит, туда и соваться не стоит. И третье - верить нужно. Здесь и вовсе без комментариев.
  Так что всем Красным Шапочкам - флаг в руки. А Москва жила и жить будет. В том числе и Красными Шапочками. У нее ведь тоже свои (и все те же) правила и действия к результату.
  Охотников только в нашей сказке и волков не было, впрочем - это как посмотреть. Этих то как раз везде хватает. И у них движущая сила - по той же формуле. Желание они тоже имеют, способ подстать себе подыскивают, с оскалом например, и верят, что получится. Со способом у них даже проще. У Краши в этом вопросе - неопределенность. И крановщицей она попробовала и менеджером, сейчас вот актрисой стажируется. Не совсем все же ясно, к чему душа лежит и руки тянутся. Но у нее, как мы в процессе видели, великое качество есть - везение. Это когда кривая сама выведет.
  А вот Охотникам и Волкам так не везет, как Красным Шапочкам. Зато у них с желанием все ясно. Им всегда охота. И они на нее выходят. А там уж кто попадется. Хоть Красная Шапочка, или, хотя бы и Волк, из тех же дремучих муромских лесов. Им по фиг, охотникам. Впрочем, и у Волков так же история. Диапазон только поменьше, без огнестрельного оружия,
  Вот так оно и происходит. Может быть, вообще, весь мир на Охотников и Красных Шапочек делится. Работодатели, например, и наемные работники. Режиссеры с актрисами, да и еще невесть как. Невесты, к примеру, с женихами. Градаций хватает. В этом смысле мегаполис, что лес дремучий. И на то в нем Волки с Охотниками, чтобы Красные Шапочки не дремали.
  Но Красные Шапочки, из разных Муромов, тем более необходимы, чтобы им там, Волкам с Охотниками, не дремалось, в этой вечной борьбе и единстве противоположностей.
  
  Колобок
  
  Вышел Колобок из вытрезвителя. Весь в соплях самобичевания. Идет, дороги светлой не разбирает, изжогой абстинентной о пищевод хрустит, аж прохожие вздрагивают. На встречу Козел рысцой чешет. Мигом Колобка вычислил. Притормозил на вираже эффектно, превосходство показать.
  - Какие проблемы, Колоб, чего носом об ботинки трешь? - вроде доброжелательно спрашивает, но все равно по-козлиному.
  - А чему радоваться? - Начал оправдывается Колобок, как давеча в спецмедучреждении, но взял себя в руки:
  - Такая тема, Козел, если тебе интересно, выходит будто я в дерьмо наступил, а в рот через это дышать воняет. Понятно?
  - Понятное дело, - отвечает Козел без обиды и даже авторитетно.
  Кому же, как не ему, быть в таких делах специалистом? Почесал свою бородку козлиную с мыслительным усердием и проблеял:
  - За-аесть бы надо, чтобы отрыжку с-сузить.
  - А лучше запить, - соглашается Колоб, уставившись прицельным взглядом Козлу между рогами.
   В такие периоды жесточайшего душевного терзания, не раз он за собой замечал, что из него что-то колом начинает выпирать, безвидное, но реальное. И действует это поле на других так, что все или разбегаются в стороны, или делают все, что ни попросишь.
  Козла не проняло. Ноль козлиных эмоций на такие парапсихические атаки.
  - Выпить нету, - проблеял он звонко. - Денег тоже нет, - добавил злорадно. После этого артистически извернулся и застучал прочь копытами.
  - Сатир парнокопытный, - проводил его пустым взглядом Колоб. Однако сумел при этом запеленговать параллельный сюжет по азимуту. Вроде как навстречу Заяц ластами по асфальту пыль загребает. Не из бассейна, конечно, в припрыжку скачет, а вроде как из бани плетется - весь измочаленный, хотя и грязный. И уж конечно - пустой. Это у Зайцев и ограничительный, и отличительный признак популяции. У Колобка, к примеру, такое финансовое положение - сегодняшний дефицит баланса. В соответствии с отчаянностью случая. А у зайцев такой расклад - в целом по жизни, как профессия судьбы.
  Пообщались молча, как водится в таких случаях, когда оба на мели. Отчужденно так друг друга взглядом прозондировали, - ни ты мне, ни я тебе, - однако дальше вместе пошли. Дуплетом тротуар подметать.
  Бобер из-под моста суетится. А куда ему при таком настрое жаждущих реципиентов деваться? Прямо на Зайца с Колобком и двигает, как загипнотизированный. Ну те и застали его врасплох:
  - Дай рубль! - Проскандировали хором.
  Бобёр дал. Не успел адекватно отреагировать. И дальше потащил свой груз. Внутри карусели трудовой повинности.
  Нормально для Колобка с Зайцем! Где-то гимн уже можно петь, в том смысле, что жизнь продолжается! С припева, пока что. До самой песни еще далеко. Сейчас, по финансам, разве что пивка на двоих по краям кружки размазать можно.
  Тут, как назло - Лиса. Лиса - это тебе не Бобер и даже не собака какая-нибудь. Хотя та же сучка, только экзальтированная. И скулит так же, и в глаза заглядывает. Только хвостом по-другому виляет. Стильно, как на подиуме и без моральных ограничений. А по части изгиба спины и ниже, вообще ей равных нет. У слепого дух перешибет от бесстыжести искривленного лисой пространства. Ясное дело, сразу торговаться начала:
  - Ребята, - говорит, - гоните рваный, у меня здесь при банке племянник на ксероксе подрабатывает, через шесть секунд десятку со всеми гербами вынесу. Лучше новенькой будет.
  Колобок было качнулся по периметру в сторону телесного сопровождения предложения, но благо Заяц рядом. Как бомж, крепко на ногах стоит, прилечь ведь негде. Такие гнилые заезды в разговорном жанре он по сто раз на день слышит. Как сумел, откатил Колобка от Лисьего вихляющегося зада. Отвернул штурвал греховности, без потерь.
  Чуть позже, когда наваждение с Колобка сошло, - тем более что Лиса, когда её отшили, очень некрасивый визг подняла, - он даже с уважением стал на Зайца смотреть. А про себя подумал: "вот что значит не разбрасываться, бросовыми, казалось бы, людишками". Однако благородная эта мысль, относительно Зайца, до нужной кондиции не доводила. Реальных ведь пока приобретений, что называется, - кот наплакал.
   Смех - смехом, но тут, в мутном пространстве бесперспективного будущего, в самом деле, Кот проявился. Вполне осязаемо, как в известной сказке, только без сапог. Ближе подошел, вовсе без ботинок оказался, зато в модную полоску размалеванный, под Матроскина, и пьяный вдрабадан. Однако в противовес Матроскину, не то что для философской беседы, для разборки пьяной не пригодный. Ложная надежда оказалась.
  Сплюнул Колобок постной слюной, отвернулся к дощатому забору от провалерианенного Кота, задумался.
  С одной стороны удручала тягостность настоящего, а другой, "благоприятный" вариант будущего явно являл собой этот ужасный Кот. Вел он себя совершенно отвязно: слюни пускал, вихлялся и мурлом своим, беспрестанно муркающим, ко всем целоваться лез. Было бы чем, стошнило бы Колоба, но нечем...
  Однако на то и судьба, чтобы в нулевой фазе импульс жизни выдавать. В зависимости, конечно, от способности воспринимать смысловую суть творимой действительности.
  На некую возню обратил внимание Колоб в зайцевском секторе контроля. Вроде как перекати поле у того под ногами вертится. Как раз Заяц ногой поддел эту колючку круглую.
   - Вроде, живое что-то, - показалось Колобку, - и наглое.
  Так и оказалось - Ёж. Причём, когда дождался в бок ногой от Зайца, из клубка этого колючего бутылка портвейна на асфальт выкатилась. Ноль восемь, не меньше. Как только можно заныкать такую, к сердечку своему, ежиному, прижимая?
  - Здорово тезка, - с искренним удовольствием приветствовал Ежа Колобок.
  - Чего вдруг - тезка? - Огрызнулся Ежик, бутылку ногой себе за спину заправляя.
  - А, то... - еще радостнее закивал Колобок, - как и я кругляшом по дороге жизни катишься, только уж совсем не бритый, а так - не отличишь.
  - И суетишься много, - добавил Заяц, - сопровождая глазами процесс сокрытия алкоголя. - Чего испугался то, чай не Гаишники мы?
  - Вижу, - насупился Еж. Молчит, дальше слушает. И Колоб себя слушает.
  - Маскируешься, чтобы в одиночку с портвейном справиться, - приглашает Колобок к разговору Ежа, больше себя прощупывая, - ведь так по манерам можно и до Козла опуститься. Впрочем, расклад уже и так всем ясен.
  - Сразишься здесь, в одиночку... - обречено соглашается Еж.
  - Одному пить, - чистый алкоголизм, - подвел итог Заяц.
  На том и порешили. Стакан там же на заборе воткнутым в наконечник нашли. Первому на три пальца Колобку накатили. Как пострадавшему в среде бездушного милицейского произвола. Затем Ежику, как хозяину продукта было предложено. И Заяц в той же мере сам себе нацедил.
  В компании, как при коммунизме, первейший закон - равенство и братство в распределении. Только Коту не обломилось, он уже храпел под забором.
  А Заяц на полных правах, чин - чинарем, свое принял, может быть первое, суток за полтора. И от такого изобильного скачка в пространстве радостных событий, речь сказал. Хотя никто и не жаждал. Тем более, что начал в гносеологическом ключе самопознания.
  - Вот Вы думаете, почему я пью? - Уставился он в даль раздвигающейся перспективы (по мере приживления выпитого). - Модель Вселенной воспроизвожу, в частном варианте судьбы.
  - И в чем же модель твоей частной вселенной? - Умно и иронично задал вопрос Колобок, на глазах выявляя скрытые резервы низкопробных алкогольных напитков по части активизации мозговой деятельности. Причем, грамотно расширяя дискуссию, он слегка развернулся к Ежу, тем самым приглашая и его принять участие.
  - А смысл моей модели состоит в покорном приятии закономерностей жизни, - изрек Заяц, блаженно улыбаясь. - Выпил, к примеру, - начал объяснять обстоятельнее, - звезды блестят, солнце играет. А прошло время - опять тоска и скорбь похмельная. И потом снова звезды хоровод водят, как сейчас например ожидается, - кивнул он на бутылку, вполне еще полную.
  - По-твоему, получается, что суть существования - лишь в черно-белом чередовании? - Начал проявлять интерес к заданной теме компанейского общения Еж, почему-то заворожено глядя на валяющегося под забором Кота, размалеванного в полоску, под Матроскина.
  - Именно, - с энтузиазмом подтвердил Заяц, - ведь и в трезвости все, как в пьянке происходит. Скачем по жизни, как по болоту с кочками. От одних забот на другие неприятности перепрыгивая. И всей только радости, что между кочками в лужицах, блеснет иной раз солнышко, если, конечно, заметишь.
  - Вроде дней рождения и Новых годов, - поддержал Еж, - с подарками их, говёнными.
  Не обязательно говёнными, - вступился за праздники Колоб. - Потом принцы есть с принцессами, министры всякие. У каждого свой ранг и подарки свои. - В том числе и судьбы, - добавил он многозначительно.
  - Чувства зато у всех одинаковые, - заверил Заяц, на убеждении. - По башке если шарахнет, то без разницы кому, - министру или прачке по ощущениям; и с подарками та же история: будь он хоть из золота, но говенный, все равно неприятно.
  - Черт с ними, с этими подарками, - начал раздражаться Колоб. - Пусть все от них одинаково счастливы или несчастны и по башке тоже пусть всем одинаково, - но пьянка-то тут причем?!
  Заяц вежливо объяснился:
  - Только что говорили, что всё из чувств состоит. Больно - не больно, приятно - неприятно. Пьянка как раз и позволяет самому себе и счастье и несчастие назначать. По собственному расчету, предсказуемо. Выпил - эйфория, не выпил - похмелье. И все. А от остального лучше занавеситься, что меня без меня касается.
  - Ну и дурак, - обозлился на Зайца Колоб, - и вдруг сам плеснул себе в стакан, чуть больше половины, и опрокинул молча, без тостов и прочих церемоний.
  Тосты, конечно, здесь не при чем, тем более церемонии, но Заяц с Ежом переглянулись, без одобрения. Козе понятно, что это не есть порядок для приличной компании, когда при живом разливающем в разгар святой рабочей паузы такие вольности происходят. Эдак бы любой, пока дно не просвечивает, подливал бы себе интеллигентно по мере надобности. Нет проблем, пожалуйста, можешь так упражняться, но тогда будь любезен эту процедуру в одиночку исполнять. Если, конечно, у тебя есть откуда черпать.
  - Естественного хода от искусственных инсинуаций не отличаешь, - потряс головой Колоб. Как показалось Ежу с Зайцем, для утрамбовки выпитого. Похоже, у него прижилось, поскольку дальше он дискутировал с Зайцем в духе взаимопонимания.
  - В чем я с тобой согласен, это то, что суть пьянки - есть противление несостоятельности материального счастья, - изрек Колоб веско. За тем слегка сбавил обороты, и тоже стал объяснять обстоятельнее:
  - Корни ее уходят в глубь поиска чего-то высшего над всем окружающим, - уму недоступного, но освобождающего. Другое дело, что всегда эти "поиски" выливается в грязь и мерзавское мурло, как у Кота, например, сейчас в наличии.
  Однако не очень-то получалось у Колобка пропагандировать. Не то чтобы интеллекта не хватало или аудитория не та, - просто самому вся эта мораль была в тягость. Напоследок он всё же не удержался и съязвил в сторону Зайца:
  - Понятное дело, что если у тебя эйфория и вслед за ней тягостное состояние, то вроде можно этими двумя эмоциями своё счастье-несчастье конструировать. Но это - мазохизм, если пострадать охота. Нормальный ход, когда меру знаешь. Тогда первое - в радость, второе, не в тягость будет. "Полезно", от слова "по лезвию" происходит. Учиться ходить надо!
  - А если не получается, если ты по природе другой и меры не знаешь, - торжественно произнес Еж. Я согласен с Зайцем, - добавил он решительно, также как и Колобок несанкционированно опрокидывая стакан методом самообслуживания. - Самим надо счастие себе ковать.
  - Хорошо бы не алкоголем, - сухо прокомментировал Колоб , сопровождая взглядом суетливый переход стакана, теперь уже от Ежа к Зайцу.
  - Может быть, как Бобер будем, - продолжал отстаивать свою позицию Заяц, слегка в саркастическом тоне, - в труде счастье искать?
  - Ну да, - перебил его Еж, - трудоголики хуже алкоголиков. Те вообще меры не знают и никаких чувств не испытывают. Да и стыдно перед жизнью, как Бобёр, с опущенной вниз головой ходить.
   - Зато мы примем стакан и на звёзды пялимся, а по земле ходить, падаем, - ответил Колоб. - Все бы не дураки себя регулировать, хотя бы те же трудоголики. Только и у них, видать, без похмелья не обходится.
  - По-твоему выходит, без душевной боли нельзя!? - вроде как самому себе задался вопросом Еж.
  - А вот об этом не наша забота думать, - отрезал Заяц. - На сегодня баланс сгоношили - и ладно. А завтра, Бог даст, опять дебет с кредитом сойдётся.
  - Только "завтра" этого очень даже может не оказаться, - попророчествовал Колобок. - Если мы не переставая, будем пить, чтобы похмелье не успевало.
  - Вот за такой расклад я и предлагаю выпить, - с деланной улыбкой поднял стакан Заяц.
  - За завтра, - мотнул ему головой Ёж.
  - Чтобы было, - добавил Заяц.
  - Ну-ну, - глядя на душевный подъем своих товарищей, - саркастически произнес Колобок, - а я уже на сегодня выпил.
  И покатился Колобок прочь от своих сегодняшних товарищей, не прощаясь и не оглядываясь. Почему-то это считается "по-английски".
  Наверное, так уходить никаким англичанам с французами во сне не приснилось. От себя самого и на других ноль внимания. Но Заяц с Ежом такому раскладу не удивились, не та компания. Из опыта знают - братство на искусственной почве радостью не произрастает. С маленькой, разве что, поправкой на сегодняшний день, - выпивка пока что осталась.
  Допили её Заяц с Ежом без промедления. И кончилась поправка. Тоже разошлись в разные стороны. Без куража перепойного и истерических всхлипываний. Можно сказать, где-то по принципу "лезвия" в этот раз у них получилось, о котором Колобок говорил.
  И то польза - никто в вытрезвитель не залетел. Да и не должен был. По закону. Раз восторга щенячьего не было, значит и платить не за что. А грязные кочки с солнечными зайчиками всяко чередоваться должны. И в небесах радужных, и на земле нашей грешной.
  Так что Кот пьяный пусть пока под забором и лежит.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"