Перелетная : другие произведения.

Ветер, кровь и серебро

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Спасибо "Мельнице" за песню
  - Равновесие! - Он поворошил угольки, и серые перышки пепла вспорхнули над костром испуганной стайкой. - Ничто никуда не исчезает, просто меняется
  - Неужели? - хмыкнула Она, демонстративно обгрызая с прутика последний кусочек мяса. - Был заяц, и нет его.
  - Зато есть ты, толстая и красивая
  - Я, толстая!?
  Он, смеясь, увернулся от прутика, но Она тут же перепрыгнула костер и они кубарем покатились по поляне. Густая, чуть влажная от росы трава приятным холодком остудила пыл. Смех постепенно затих. Они лежали плечом к плечу, глядя на звезды.
  - Значит, смерти нет?
  - Есть, только бояться ее не стоит.
  - А чего стоит?
  Он молча отыскал ее руку, переплетая пальцы.
   - Кто-то умирает, кто-то рождается. Человек, мотылек или трава, разница, в сущности, не большая.
  - А если умирает колдун? - тихо спросила Она, и тонкие пальчики дрогнули, крепче сжимая его ладонь.
  Он повернул голову, уткнулся лицом в ее волосы, вдыхая горьковато-медовый аромат лесных цветов и дыма.
  - Умирает человек. Дар остается.
  - Но как?
  - Ты действительно хочешь знать?
  - Да.
  Он высвободил руку и отодвинулся. Совсем немного, но холодок скользнул между ними, разделяя не хуже стального клинка.
  - Если некому передать дар, колдун должен умирать в одиночестве иначе тот, кто будет рядом - обречен.
  - На что? - хрипло спросила Она.
  - На то, что хуже смерти, на безумие.
  Он рывком сел, бесцеремонно сгреб ее в объятья, тормоша, не давая вырваться.
  - И вообще, что на тебя нашло? Колдуны, смерть, кошмары... не иначе, как заяц был оборотнем!
  - Все! Сдаюсь! - хохоча, взвизгнула Она, извернулась всем телом, отпрыгнула в сторону и тут же задорно прищурилась. - Или нет! Сдавайся сам! Ты ушастого принес, тебе и ответ держать.
  - Ну, точно - кошка, - Он откровенно любовался каждым ее движением. - Хочешь подраться, не жульничай, становись. Проверим, чему я тебя научил.
   Она лениво потянулась, превращая атаку в танец.
  - Мр-р-р... Ты учил меня не драться на полный желудок. Пойду лучше к реке, искупаюсь. - И показав кончик розового языка, бесшумно растворилась во тьме.
  - Кошка, - снова улыбнулся Он, подсаживаясь к костру. Вспыхнувшее пламя на миг озарило тронутые ранней сединой виски, усталую морщинку меж бровей и тут же угасло, повинуясь взмаху руки.
  
  
  Завидев городские стены, лошаденка подбавила ходу, да так резво, что задремавший на облучке возница чуть не завалился на спину, прямо в корыто с раками. Отборные, в две мужицких ладони, зеленовато-черные речные чудища беспрестанно шуршали панцирями, норовя выбраться на волю. Возница прикрыл корыто тряпкой, нечего товаром страже глаза мозолить, им к теплому пиву, небось, и вобла сойдет. Проверил, крепко ли приторочены бочки с рыбой и занялся собой. Подтянул пояс, сковырнул грязь с сапог, поплевав на ладони, пригладил волосы. Все ж не на выселки приехал, жаль, шапку дома забыл, ну да ладно и так сойдет. Телега, тем временем, свернув на брусчатку тракта, покатила вприпрыжку, поскрипывая да поплескивая.
  У самых городских ворот на обочине стояли цыганские кибитки, но чумазая детвора только загалдела сорочьей стайкой, не тронув путника. В деревне или посреди поля заклевали бы попрошайки, а тут боятся. Не любит воровское племя князь Ратош, дальше городских стен не пускает, хорошо хоть собаками не травит, как другие. А может потому и терпит, чтоб соседям нос утереть лучшей на весь левый берег Прана конюшней. Мудрый хозяин не станет сор из избы не глядя мести, вдруг в грязи медяк иль серебрушка завалялась.
  Стражник молча принял въездную монетку, сунул за пояс завернутую в лопух соленую рыбину, кивнул - проезжай. Телегу тут же обступили перекупки: 'Продай милок, рыбку!' Возница притворился глухим, направив лошадь в сторону площади. Шиш вам, а не рыбка, самому навар позарез нужен. Сына женить пора, жонке тулуп к зиме новый, авось корчмарь-земляк не пожадничает, оптом возьмет. Нет, так и в замок сунуться можно, говорят князь до угрей охоч.
  Одолев бабий заслон, возница расслабился, завертел головой по сторонам. Не первый раз в городе, а все ж любопытно: что нового добавилось, что знакомое пропало? Как живут только? Ни тебе деревца, ни кустика, бурьян в кадке у порога и то роскошь. Куда глянь - один камень. За высокими стенами доцветали поля, солнышко припекало, здесь же осень сквозняком тянула из подворотен, пробирая сыростью до костей. Да кабы только сыростью... Привыкший к лежалой рыбьей требухе нос, морщился от городского запаха. Не сильного, но назойливого. Будто мясник товар не распродал, а собакам скормить пожалел. И чего ради, друг у дружки на головах сидеть? Эх! Вот эту кралю любой не прочь на колени посадить! Возница чуть шею не свернул, косясь вслед простоволосой девице в пышной короткой юбке, так что не только башмаки, а и ноги, бесстыдница, народу показывает. И в деревне не до пят бабы в рогожу кутались, но таких оборок к заду не цепляли, а жаль.
  Ближе к центру потянуло заморским духом. В лавках и прямо с лотков торговали молотыми пряностями, табаком и черным сахаром. Возница специально придержал коня, любуясь мраморной девой писаной красоты, непуганые голуби пили из фонтана, ворковали на спинах драконов брызжущих ледяной водой к ее ногам. Пообещав себе на обратной дороге объехать площадь по кругу и хорошенько рассмотреть все четыре фонтана, он поклонился издали моровому столбу, мазнул взглядом по толпе у лобного места, где, судя по звукам, кого-то секли кнутом, и торопливо свернул в узкую улочку. Некогда глазеть, рыба протухнет!
  
  Уперев руки в бока, корчмарь изучал выловленную со дна бочки щуку. Мальчишка - поваренок, ноги в раскоряку, глаза выпучены, едва удерживал пляшущий сачок.
  - Мелковата, - буркнул корчмарь. - Была бы вдвое больше, дал бы хорошую цену, а эту не возьму, тощая.
  - Кабы толще, в бочку бы не влезла, братец, - ехидно хмыкнул деревенский рыбак. Он уже сторговал на карасях хорошие деньги и за остальной товар был спокоен, можно лясы поточить.
  - Водяной тебе брат, Лешек, нам такая родня ни к чему, - беззлобно огрызнулся корчмарь, смачно хлопнул собеседника по спине, так что тот аж присел. - Но, так и быть, возьму в убыток, ради земляка. А ты бате моему на могилу хлеба отнеси, поклонись от меня.
  - Я лучше стопку налью. Веселый человек был.
  - Только пил много и помер рано.
  - Дык все там будем. Дом-то твой, Томек, до сих пор крепко в деревне стоит, и сестрица не бедствует. Может, выпьем по маленькой за ее здоровьице?
  Намек на дармовую выпивку мгновенно стряхнул с городского корчмаря все земляческое панибратство.
  - Куда тебе пить на дорогу?
  - Дык я думал, в городе заночевать, - залебезил Лешек. - В конюшне иль на чердаке.
  - С кобылой да телегой на чердак полезешь? Ты про то, сколько в княжем граде постой нынче стоит, думал? Да в пяти шагах от замка? У меня в конюшне воевода лошадей держит.
  'А на чердаке видать сам спит, раз места в замке не нашлось', чуть не ляпнул со зла рыбак, да вовремя язык прикусил, всплеснул руками:
  - Ох, забыл-то я вовсе. Сестрица тебе гостинчик передала. - Булькнул извлеченный из-под облучка бутыль. - Рябиновка!
  - Да ты что! - снова растаял земляк, сгребая гостинчик. - Пойдем что ль, правда, капнем на донышко за ее здоровье. Только телегу со двора сведи, нет у меня места.
  
  Сидя в уголке Лешек маленькими глотками потягивал пиво, закусывая сухариками величиной с ноготок. Миска такого добра стоила сущий пустяк, да и полуведерного кухля должно было хватить надолго, а недоевшего недопившего клиента гнать не положено. Впрочем, его никто и не гнал. Может, корчмарь подобрел к ночи, умаявшись, может, домовой местный прикрыл. Не зря ж Лешек, первый поджаристый ломтик, щедро смоченный хмелем, осторожно положил под лавку. Горожане в мелкую домовую нечисть не шибко верили, ломая - строя одно поверх другого. И маялись пожогами, да крысиными набегами, проклиная богов, которым, поди, до каждой хибары и дела нет.
  Кобылу с телегой Лешек пристроил на подворье вдовой купчихи недалече о ворот, побродил по городу, тараща глаза на блудных девок и лепнину господских домов, чуть не застрял в переулке, где одному прохожему приходилось ждать, покуда другой по каменной кишке протиснется. А как стемнело, вернулся в корчму, надеясь скоротать ночь под крышей да в компании. 'Княжа лампа' горела оконцами до рассвета, нищую шушеру от порога гнал дюжий вышибала и клиенты веселились, пропивая далеко не последний грош. Ближе к полуночи народ поутих, разомлел над кружками и заскучал. Зорко следивший за настроением корчмарь подмигнул смуглому пареньку с гитарой за плечами. Тот отложил кости, нагло сграбастал выигрыш и, проворно вскочив на стойку, ударил по струнам.
  - Эй, люди добрые, а не спеть ли вам песенку?
  Загудели одобрительно, только проигравшийся вдрызг партнер плюнул в его сторону помянув по матушке цыганского выродка, но скоро и сам ближе подвинулся, чтоб лучше слышать.
  
  Что ни вечер, то мне, молодцу,
  Ненавистен княжий терем,
  И кручина, злее половца,
  Грязный пол шагами мерит
  
  Завихрился над осиною
  Жгучий дым истлевшим стягом
  Я тоску свою звериную
  Заливаю пенной брагой
  
  Из-под стрехи в окна крысится
  Недозрелая луна
  Все-то чудится мне, слышится:
  Выпей, милый, пей до дна!
  
  Выпей - может, выйдет толк,
  Обретешь свое добро,
  Был волчонок - станет волк,
  Ветер, кровь и серебро
  
  Так уж вышло - не молись
  Когти золотом ковать,
  Был котенок - станет рысь,
  Мягко стелет, жестко спать!
  
  Голос у певца был ломкий, то по-девичьи звонкий, то с хрипотцой берущей за душу не хуже когтистых лап. На середине песни со двора послышался шум, и в корчму ввалилась изрядно захмелевшая компания.
  - Пой! - крикнул споткнувшемуся на полуслове цыганенку статный кареглазый красавец и, не глядя, швырнул с плеч отороченный бобровым мехом плащ. - А я, пока, выпью!
  Место куда упала господская одежа, мигом опустело. Завсегдатаи шмыгнули с лавок будто тараканы, прихватив недопитые кружки и даже рукавами протерев стол. Лешек в своем углу и дышать позабыл. Прошелестевший над головами шепоток: 'Воевода пожаловал!' выбил весь хмель с дремотой. Вот уж свезло, так свезло, видать не врал Томек, будет теперь что соседям рассказать. На цельную зиму побрехенек станет, как с самим воеводой из одного кувшина пиво пил. Правду сказать пивом воевода побрезговал. Сдул густую душистую пену, нос сморщил, щелкнул пальцами.
  - Вина с медом! - И сверкнув белозубой мальчишеской улыбкой, рявкнул вдогонку корчмарю: - Всем!
  
  Не ходи ко мне, желанная,
  Не стремись развлечь беду -
  Я обманут ночью пьяною,
  До рассвета не дойду
  
  Ох, встану, выйду, хлопну дверью я
  Тишина вокруг села -
  Опадают звезды перьями
  На следы когтистых лап
  
  Пряный запах темноты,
  Леса горькая купель,
  Медвежонок звался ты,
  Вырос - вышел лютый зверь
  
  Выпей - может, выйдет толк,
  Обретешь свое добро,
  Был волчонок, станет волк,
  Ветер, кровь и серебро
  
  Певец рванул струны так, что взвыли волчьим воем, прихлопнул, обдав слушателей гулкой тишиной.
  - Молодец! - похвалил воевода. - А теперь еще раз, сначала. - На каждом колене у него уже сидело по смазливой девке, задорно повизгивавшей, когда воевода притопывал в такт песне.
  - Ну, мухи сонные! Кто с ритма собьется, за всех платит!
  Корчма дрогнула, стены загудели, но никто не сбился, умел таки воевода командовать, хоть войском, хоть песней.
  
  Выпей - может, выйдет толк,
  Обретешь свое добро,
  Был волчонок - станет волк,
  Ветер, кровь и серебро
  
  - Да уж, где серебро там и кровь, - усмехнулся воевода. - Хорошая песня. Волков перебили, хоть сказка осталась.
  - Где перебили, а где и нет, - буркнул Лешек и обмер, осознав, что в наступившей тишине голос подал лишь воевода, да он ему сдуру подгавкнул. Ой! Спасайте пращуры, Богиня-Матушка! Дернуло медовое зелье за язык дурака, теперь бы голову на плечах сберечь! Не про лесных тварей была песня, не про них и разговор.
  Воевода обернулся, обжег взглядом поверх девичьей макушки, сказал спокойно, с ленцой:
  - И где же это?
  Не ответить - себе яму выкопать. Лешек залпом осушил кружку с горячим вином, поперхнулся, глаза на лоб полезли, проблеял, кашляя:
  - За рекой, бабы сказывают, пастухи прошлый год перевертыша видели. Здоровенного седого, косматого. Прям при них медведя задрал, когтем шкуру снял, на себя примерил, потомочки оземь ударился и пропал, только трава горелая кругом осталась.
  Лешек зажмурясь нес околесицу, лишь бы что молоть, не видя, как корчмарь рвет на себе волосы, мотая головой: 'Заткнись, идиот!'
  Воевода вроде уже и не слушал, с интересом заглядывая во впадинку меж грудей одной из девиц, даже дунул туда легонько. Девка пискнула, заерзала призывно на его коленке. Товарка тут же и себе шитую цветами рубаху одернула чуть голой не осталась. Воевода и к ней ветерком наведался.
  - Бабы сказывают, пастухи видели... - И вдруг хлестнул жестко. - А ты сам, что видел?
  - Лесника в медвежьей шубе, длинной, что и меча под ней не видать, - ляпнул Лешек первое, что пришло на ум, точнее на память давняя жаба подсунула. Чистое вранье еще уметь плести нужно.
  - И хороший меч?
  Тут Лешек себя бурдюком представил. Сунься воевода с ножом к горлу, пролилось бы все разом, растеклось без следа, а так будто пальцем давит, слова-капли ловит.
  - Бравый, в локтя в два. Он его кузнецу носил править, зазубрин по лезвию было, хоть бревна пили. Сказал, в лесу нашел.
  - Хозяйственный у вас народ, - припечатал клеймом воевода.
  - Дык, не наш лесник! - взвизгнул Лешек. - Пришлый. Как бои отгремели, так и объявился, с тех пор и живет где-то в лесу.
  - Странно, что так долго. При таких разговорчивых соседях, - чуть слышно обронил воевода и громко с веселой издевкой добавил: - А самогон в ваших краях видно крепкий варят, раз всякая дурь мерещится. Ну-ка, хозяин, налей всем еще круговую, посмотрим, что после твоего меда нам померещится!
  Народ облегченно выдохнул, ожил, загудели пчелиным ульем, девки-подвальщицы засновали меж столов, полукровка-цыганенок, поймав брошенную воеводой монетку, снова ударил по струнам, затянув с прибаутками про красу-ненаглядную да любовь-подколодную. Лешек дохлой крысой сполз под лавку, а оттуда на четырех костях во двор. Как под собственной телегой оказался, не помнил. Из города кинулся, чуть ворота отперли, и всю дорогу оглядывался, проклиная почему-то корчмаря, рыбу, и женку с ее тулупом.
  
  
  Клинок нарезал ветер ровными пластами, осыпались искрами солнечные лучи, сталь пела, вторя журавлиному клину высоко в поднебесье. Он улыбнулся краешком губ, чувствуя, как скользит по спине горячий любопытный взгляд. Развернулся, крепче перехватывая рукоять. Клинок замер поймав острием прозрачную паутинку.
  - К гостям, или к новостям? - спросил Он, не поднимая глаз. Паучок тут же размотал нить да самой земли.
  - Значит, к гостям.
  Она сидела на пеньке, подперев подбородок ладошками, и улыбалась от уха до уха.
  - Красиво!
  Он кивнул, осторожно снимая паутинку.
  - С ветром - да. Со всем другим - не очень.
  - А лучше тебя есть?
  - А вышивка на рубахе твоих рук дело? - парировал Он.
  Засмущавшись, она расправила примятый ворот.
  - Так я ж только учусь.
  - Я тоже.
  Подойдя к крыльцу, Он протер лезвие чистой тряпкой, вложил в ножны, затянув ремешок на рукояти.
  Она кошкой юркнула мимо него в дом, выскочила с полотенцем и гребнем.
  - И долго учиться собираешься?
  - Ну, - Он задумчиво взъерошил без того растрепанные волосы, принял из ее рук полотенце. - Вот когда ты сможешь вышить такого петуха, чтоб мои куры его не боялись.
  Ткань щелкнула в воздухе, согнав с плетня двух хохлаток.
  - Тогда и моей учебе конец.
  - Ах, так! Ну, держись! - Она подхватила ведерко с водой, загодя приготовленное умыться и окатила его с головы до пят. Только успел руки в стороны развести, чтоб не замочить полотенце. Фыркнул, отряхнулся, вытерся насухо, а Она уж стоит на пороге с чистой рубашкой.
  - Одевайся, зябко ведь.
  Но сразу не отдала, шагнула ближе, провела теплой ладошкой по груди, вздохнула - бровки надломились. Шрамы были почти незаметны, как ниточки. Сказала не ему - себе:
  - Много ты с войны принес.
  - Сундук золота конечно предпочтительнее, - буркнул Он, натягивая рубашку и вгораживая гребень в спутанные волосы. - Но что дали, то и принес.
  - А зачем ходил?
  - Дурак, потому что.
  - Расскажи...
  - Про сундук? - Подмигнул, уводя от темы, но Она не отстала, села на ступеньку поперек входа, руки на груди упрямо скрестила.
  - Про то, много ль вас умников туда ходило?
  - Много. За что и поплатились. Все!
  Он присел подле нее на корточки заглянул в глаза снизу вверх.
  - Пойдем ужин готовить. Есть хочется. Я грибов собрал и даже почистил.
  - Даже? - протянула Она насмешливо. - Тогда пошли, грех труду каторжному зазря пропадать.
  
  
  К бессоннице Дан Ратош давно привык. В смутное время от нее было больше проку, чем от крепкого сна, да и в мирное жить не мешала. Ночная тишина стерегла от мелких досужих забот, назойливых глаз, жадно протянутых рук. Легче думалось в этой тишине, проще были вопросы, понятней ответы. А иногда, под ее шепоток приходила память и князь, отложив бумаги, безмолвно всматривался в пустоту.
  Чья тень навестила в ту ночь Кричный Замок, Ратош не признался бы и самому себе. Только к столу с письмами он даже не присел, беспокойно меря шагами пол, да зло поглядывая в окно на неторопливо гаснущие звезды. Перед самым рассветом серыми мышами засновала по двору замковая челядь, а спустя недолгую, громко хлопнула дверь в северном крыле, и по ступеням нетвердой походкой сошел воевода. Следом высунулась румяная красотка, попробовала напоследок подластиться, получила щелчок по носу и господское: 'Брысь распутница!', исчезла хихикая. Воевода мотнул головой, что медведь шатун, крикнул: - Коня! - И, вскочив на неоседланного жеребца, понесся выветривать остатки хмеля.
  Ратош отвернулся от окна, окинул покои тяжелым, мутным взглядом. Золотые языки свечей постепенно бледнели завистью к рассвету, таяли на коврах перекрещенные клинками тени. Ночь отступала, и князь вздрогнул, осознав, что поднесенная к горлу рука накрепко стиснула резной кругляш медальона, будто пыталась что-то удержать. Торопливо хлопнул в ладоши, стирая с кожи отпечаток рун. Кричный Замок эхом-топотом откликнулся на княжий хлопок, опережая солнечный луч, взвился над башнею стяг.
  Как раз миновавший площадь воевода поднял голову и хмыкнул...Городу велено было проснуться.
  Послушно распахнулись ставни, заскрипели засовы на лавках, сменилась стража у ворот. Только солнце, равнодушное к княжим хлопкам, еще нежилось за горизонтом.
  В трапезную оно заглянуло, высушив от росы черепичные крыши кварталов и обогрев голубиную стаю над колокольней. Насмешливо брызнуло цветными бликами витражей на лица господ и прислуги. Самому князю достался густой багрянец, от чего явственнее заострился хищный горбатый нос, да сильнее провисли на щеках бульдожьи складки. А вот по гостившим в замке молодым баронским сынкам мазнуло травяной зеленью, хоть эти трое без того были зеленее некуда, маясь похмельем и жадно прихлебывая из серебряных бокалов обычный базарный квас. Угнаться за воеводой оказалось делом нелегким, да и вид вчерашнего вожака вызывал у гордых парней жгучую зависть. Все ему будто с гуся вода. Воевода явился к столу гладко выбритым, свежим, придвинул тарелку и, уплетая в три горла, еще и смеясь, пересказывал ночные забавы. Князь слушал, кроша по скатерти хлебный мякиш, вдруг спросил негромко:
  - Ты с охотой не передумал, Марк?
  Воевода отложил ложку, пожал плечами.
  - Нет. Поеду.
  - Кого с собой думаешь брать?
  Молодежь вмиг про похмельный квас позабыла, умоляюще преданно глядя на воеводу. Тот глаза прищурил, привстал с места и, наклонившись через стол к князю, шепнул нарочито хмуро:
  - А кого тебе не жалко, того и возьму.
  Повисшая тишина сменилась дружным смехом. Воевода сел, плеснул себе в бокал воды и продолжил серьезно:
  - Лучше гостей дорогих вперед отправлю. На сытого волка легче петлю набрасывать. А уж если вспомнить, сколько вчера этими храбрецами вина с медом выпито, то после такой закуски волк не только сытым будет, а и пьяным в дым.
  Князь ничего не сказал но, выходя, поманил воеводу за собой.
  
  В дальний покой солнце не пускали, будто бы для того, чтоб не жгло зря источенные временем да побитые в боях родовые знамена и скалились из полумрака шитые золотом вепри, упрямо не отражаясь в громадном, от полу до потолка, зеркале. Воевода, наоборот, в зеркало заглянул, подмигнул своему отражению и, достав кисет, набил изящную, с длинным мундштуком, трубку, но не прикурил, а вертел в руках, терпеливо ожидая пока князь сядет в любимое кресло.
  - Почему не берешь своих людей? - наконец спросил Ратош, постукивая пальцами по подлокотникам.
  Воевода удивленно поднял бровь.
  - Мои люди - цепные псы, пойду с ними - весь край зашумит: куда и зачем меня понесло? А так, барчуков на охоту веду. Меньше шуму - меньше позору, попусту дороги топтать.
  - Не веришь?
  - Во что? В пьяные мужицкие бредни?
  - Что у трезвого на уме... - пробормотал князь, но воевода махнул на него рукой.
  - То спьяну и не вымолвишь! Поверь моему богатому опыту, Дан.
  Князь на тон фамильярный не среагировал, наедине эти двое были равны. Слишком много за плечами осталось, чтоб мериться силой.
  - Не веришь, и все равно едешь.
  - Ты мне не за веру платишь, - усмехнулся воевода. - Проветрюсь, послушаю, что в селах говорят. Уверен - бред все. За последний год на нашем берегу ни одного следа не видели. И ждет меня в лесу какой-то одичалый мужик, намозоливший глаза местным пустобрехам.
  - А если нет?
  - Тогда станет на одного перевертыша меньше... или на одного воеводу.
  - Воеводу нового сыскать не проблема, - равнодушно кивнул князь. - Дороже хоронить баронских сыновей.
  - Третьи сыновья родовые деревья не подкосят, а тебе повод дадут, - отбил удар воевода. - Сколько каждый из баронов под твои знамена выставит, если надумаешь войско поднять? Умри мальчишки не в Кричном Замке, а в когтях нелюда - восток и запад крепче гранита станут и любой штандарт в клочья порвут, если опять запахнет падалью.
  Воевода покосился на трубку, сунул подальше от соблазна за пояс.
  - Что тебя беспокоит, Дан? Без слов же ясно: мои люди обучены охоте, но и их любой нелюд за версту почует, а мальчишки с колыбели к оружию привычны. Не спугнут и спину мне, если что, прикроют. Один с арбалетом вместо девки спит, второй ножи лучше меня кидает, третий такой дурак, что страшно в драку лезть.
  Князь молчал, теребя медальон. Воевода тоже умолк, только усмехался украдкой, наблюдая, как поблескивает в княжих пальцах оберег. Тишина затянулась, стало слышно, как где-то в коридорах замка гудят голоса.
  - Я иногда его вспоминаю, - спокойно сказал воевода. - Хитрый был и упрямый по-своему. Всю войну по правую руку от тебя простоял. Не жалеешь, что сжег его на площади? Зеркало-то сохранил, и подарок не снимаешь...
  Голос князя прозвучал глухо и резко:
  - То, что нельзя подчинить, нужно уничтожить!
  Воевода пожал плечами, то ли соглашаясь, то ли споря и, не дожидаясь приказа, шагнул к двери.
  - Марк! - окликнул его уже на пороге князь. - Если встретишь волка, привези в город. Живого.
  
  
  Черную бузину Она собирала второпях, кое-как перекладывая сочные грозди лопухами. Короб был полнехонек черемухой и еще терпковатым восковым терном. Захлопнула крышку. Хватит! Побежала по едва заметной тропинке, не замечая тяжел ли, легок груз. В избу вошла на цыпочках и... укоризненно покачала головой.
  - Да ты хуже ребенка. За новой игрушкой и обед побоку. Может с ложечки покормить?
  Он кивнул, переворачивая страницу, морщась потер шею. Она тут же шагнула ему за спину, сперва ловко размяла плечи, так что Он благодарно вздохнул, выпрямляя затекшую спину. Потом движения стали мягче, ласковее... и теперь уже с ее губ слетел пушинкой вздох. А следом, сердито-растерянный вскрик.
  Толстая полевка не таясь прыгнула с подоконника на стол, по-хозяйски обнюхала раскрытую книгу и, не найдя ничего интересного, полезла в миску с остывшей кашей, один хвост через край свесился. Продолжая читать, Он, не глядя, вытряхнул нахалку вместе с кашей за окошко, а пустую посудину поставил на край стола.
  - Вымой, будь добра, а то ведь забуду.
  Она сердито надула губы.
  - Кошку заведи, пусть тебе мышей ловит да миски вылизывает!
  - Еще одну?
  Крепкая рука обвила ее талию, удерживая. Он, наконец, отложил книгу и, развернувшись, обнял. Она не вырывалась, сникла.
  - Почему?
  - Что?
  - Не подпускаешь. Смехом, шутками стену сложил, хоть разбейся об нее. Приручил кошку лесную, забавы ради, а чуть к миске сунется - за окошко брысь!
  - Глупая...
  - Да уж, какая есть! Глупая деревенская баба, не ровня мудрецу ученому!
  Он склонил голову, сказал медленно, разделяя слова.
  - Я дорожу тобой, каждой встречей и расставанием. Не могу и не хочу ни капли расплескать.
  - Так и выпьешь мне душу соломинкой и уйдешь не оглядываясь.
  Его руки сплелись стальным ободом, а в голосе хмурый смех послышался, как осенний лес на ветру зашумел.
  - Девочка, только глупец уйдет по доброй воле из тепла на мороз, зная, что обратной дороги не будет. Я, не уйду.
  Она заставила его поднять голову, пытливо заглянула в глаза.
  - Не уйдешь?
  - Нет!
  - А мешок дорожный пусть за дверью висит, пылью припадает? Собран ведь - знаю.
  - Раз смотрела, что ж пыль не стряхнула, лентяйка?
  
  
  Говорили, что та война была последней, да и с кем воевать, если своя и чужая тьма в одном костре сгорели. В смутный час пришли из-за моря под царево крыло колдуны-чародеи. Расползлись по стране саранчой. Царской десницей рвали княжьи границы, иными узлами стягивали. Одних из грязи подняли, других по миру пустили, так что брат брату и сын отцу в глотку вцепились. Разбудили зверя, да такого лютого, что страшно стало всем. Вышли из лесов волки-оборотни, сбились в стаю, утопили землю в крови. Князь-ведьмак, царю горло перегрыз, на опустевший трон сел, да не усидел долго. Те, кто его одолел, меж собой передрались. А когда отгремело..., уцелевшим было уж все равно кому кланяться, лишь бы уберег от зла и жить дал.
  Девять княжеств до войны под царевой пятой лежали, восемь вольных князей на Совет собрались. Ни одному не достало сил пернач царский поднять, поделили власть миром, разошлись по вотчинам. Но еще год или два страну лихорадило. Жгли на кострах колдунов и своих и пришлых, травили в лесах перевертышей, откупая звериной кровью свой страх. Оглянулись - тихо вокруг, до звона в ушах, но спокойно.
  
  Воевода с холма осматривал село: полтора десятка хат и только одна, на отшибе, явно не жилая, темнела проваленной крышей, остальные поблескивали лоскутами свежей соломы, а придорожная корчма вовсе сияла новизной, заманивая путников. За ладными изгородями зеленели ломтики огородов, детвора возилась на площадке близ общинной избы, над которой возвышался столб с плоской шапкой аистового гнезда. Еще несколько таких же насестов торчали меж домов подманивая счастье в колыбельку, значит, не боялся здешний люд лишний рот к столу посадить. Вернее знака спокойной жизни и не сыскать. Воевода сплюнул семечную шелуху, мазнул взглядом по молельне на краю села, приметил вдалеке и березку с пестрыми лентами оберегавшую уже почти убранные поля, усмехнулся равнодушно. Его спутники, посвежевшие да оклемавшиеся в дороге, громко спорили, чья лошадь с холма быстрее до корчмы доскачет.
  - Комтур! Солнце припекает, промочить бы горлышко? - осмелел старший из компании, крепкий, как матерый кулачный боец, Бран.
  - Вот у ближайшего колодца и промочишь, - осадил его воевода.
  Парень прикусил язык, заливаясь до бровей краской, не привык еще без команды место знать. Зыркнул зло на подбивших подать голос товарищей. Ивор с Кайлом чуть смехом не подавились. Им - безусым еще не в один замок гостями напрашиваться, пока службу найдут, а Бран, Кричному князю успел верную подписать, продал себя с мечом, кулаками да потрохами за серебро, грех не подколоть новобранца.
  - И дружкам по ведерку отмеришь, - подмигнул весельчакам воевода, пуская коня неспешным шагом. Из-за спины донесся лихой обмен тумаками и новый смех. Хорошо быть молодым, жизнь на зуб пробовать, не вкладывая в удар или слово лишний смысл, не искать того же в ответном.
  На подъезде к деревне путников встречала Богиня, заботливо укрытая от непогод плетеным навесом. Парни торопливо поклонились статуэтке, забияка Кайл так и шапку преломил. Воевода проехал мимо, продолжая лущить семечки. А вот у колодца остановился, подождал пока детвора сбегает за старостой-тиуном, и долго расспрашивал: хороша ли охота на лису в здешних краях? Выслушал, кивая, слезные жалобы и на рыжих бестий и на сборщиков податей заодно. На них не пожалиться - язык у крестьянина отсохнет. Принял поднесенную из корчмы кружку пива, но лишь пригубил и, махнув своим спутникам, свернул на развилке в сторону Прана. Парни послушно потрусили следом. О конечной цели точного разговора не было, а дергать воеводу расспросами никто не решался. Если ведет их петлями от села к деревне - значит так и надо.
  Воевода, правда ехал, будто и сам не знал куда. Иногда со встречными заговаривал, а больше слушал, да про такую муть, что барчата кислые рожи строили. Им до покосов, удоев дела было меньше чем до жухлой листвы. Где ж охота обещанная?! Один раз оживились от красочного пересказа, как намедни медведь бортника задрал на глазах ополоумевшей с перепугу жонки. Воевода языком поцокал, вдовицу оценил издали - костлявая, и покинул деревню, ограничившись советом не вешать ульи над берлогами.
  Ужинать заехали в нищий рыбацкий поселок, там и заночевали. Парни, совсем приуныв, утешались копченым сомом и одним на троих кувшином пива, пока воевода старосту слушал, опять про то самое - наболевшее.
  Уже ночью, устав под Бранов храп играть с комарами в ладушки, Ивор выполз из избы, куда стали на постой, и натолкнулся на воеводу. Тот сидел на крыльце, попыхивая трубкой, задумчиво гладя, как серебрится под луной Пран. Река была широкой что море, дальнего берега днем толком не видать, а в темноте казалась вовсе необъятной, живой, сонно вздыхала, облизывая волной берег, поводила хребтом на стремнине, разделяя лунную дорогу. Волшебством от ночи веяло, казалось, задай вопрос - ветер на него ответит. Вдруг и воевода не смолчит: долго ль еще по выселкам мотаться за непривычно молчаливым и совершенно трезвым командиром? То ли дело под его командой кабаки городские считать!
  Ивор кашлянул, прочищая горло и, подпрыгнул от неожиданности. С испуганным писком шмыгнула в избу стройная девичья тень. Оказалось, у ног воеводы пристроилась на крылечке младшая старостина дочь.
  - Ну что, доволен? - проворчал воевода. - Сам не спишь, и мне рыбку спугнул. Так и не узнаю теперь, вдруг золотая была.
  В избе что-то грюкнуло, покатилось, староста спросонья помянул нехорошим словом шебутных гостей да, почему-то, подол девичий.
  - Ладно, - смягчился воевода, - садись, рассказывай.
  - Про что? - замялся парень, комкая подол рубахи не хуже девицы. Воевода глянул на него и зашелся тихим смехом.
  - Про жизнь свою тяжелую! Жалеешь, что за мной увязался? В городе сейчас весело...
  - Нет! Ни сколечко! Я спросить только хотел...
  - Ну.
  - Мы ж на волка-нелюда вроде шли, - выпалил парень. - А ни разу об том разговора не было. Народ что угодно болтает, а мы ни о чем нужном не спрашиваем.
  Воевода выпустил дым через нос, затянулся снова.
  - Лично я, самое вкусное напоследок берегу. Так и в разговоре, никто тебе в лоб не скажет про то, за что костер светит, а вот если селяне, выплеснув сплетни и жалобы, глаз не отводят, не мнутся, значит, нечего больше говорить. Пусты закрома. Нет волка.
  
  
  Он проснулся - как из омута вынырнул, перевел дыхание, прежде чем встать. Звезды падали с неба короткими росчерками. Одной больше, одной меньше - не обмелеет молочная река, разве что чуть бледнее станет, реже будет взгляды людские притягивать. Руки сами собой распахнулись, взлететь бы, поймать губами каплю! Интересно, какова на вкус? Жаль времени мало, не успеть уже.
  Лес смотрел на него сотнями глаз, потом отступил, притих, наблюдая, как ходит по двору, приводя все в порядок. Зачем? Он не знал, но упорно тянул оставшееся в запасе, тратя на пустяки. Поленицу кольями подоткнул, крышу на сеновале поправил, дверь в только сложенном еще не обжитом сарае навесил ровнее. Наконец вымел из избы сор, устало прислонился к косяку, щурясь на солнце. 'Больно-то как! Своими руками рвать по живому надежду...'
  Подхватил меч, сдернул с гвоздя дорожный мешок, так что ткань хрустнула, забросил на плечо. Пора.
  'Прости, кошка! Я бы не ушел по доброй воле... Никогда!'
  
  
  - Мы что обратно едем? - Бран, гулко стукнул Ивора по спине, привлекая внимание.
  - Не знаю! - закашлялся тот.
  Пран остался в стороне, и они уже давно ехали вдоль одного из притоков. Безымянная речушка, местами глубокая до черноты, текла через лес, выгрызая из-под сосен крутые песчаные берега. Если еще немного подняться вверх по течению - до города меньше дня пути останется, а глушь вокруг такая, хоть 'Ау!' кричи. Да и дорога - старая не наезженная, казалось, вела в никуда. Наконец, вдалеке открылась деревня и не завалящая, а с двумя починками. Лес здесь расступался широким распаханным клином, но за его краем вставал настоящей стеной, заслоняя деревенские поля от любого ветра. Воевода о чем-то пошептался с крестьянином и решительно съехал с дороги на вовсе заросшую тропу, явно собираясь обойти деревню побоку. Мужик голову в плечи втянул, но тоже повернул телегу, перегородив путь баронским сынам.
  - Да растуды тебя на четыре стороны! - взвыл Бран, получив веткой в лоб. Узкая тропа не давала обогнать телегу, как ни старайся.
  - Не много ли чести козу на телеге катать? - фыркнул он, тыча пальцем в тушку косули на дне телеги. Ради этой добычи воевода и нанял встречного в чаще мужика, даже подождал, пока разгрузит дрова.
  Подстреливший косулю Кайл, довольно ухмыльнулся.
  - Все ж не с пустыми руками возвращаться.
  - Угу! Будет нам почет и уважение за дохлую козу.
  Воевода повернул голову, сказал тихо, но так что проняло до печенок:
  - Арбалеты проверьте, и языки привяжите к чему-то, чтоб не звенели на весь лес.
  Парни переглянулись.
  - О чем комтур с мужиком говорил? - шепотом спросил Ивора Бран.
  - Сказал, что поясницу растрясло, и спросил, кто из местных растирки продает.
  - А-а-а... - со знанием дела протянул Бран, хотя по лицу было видно - ничего не понял.
  
   Плетень да избушка за ним доброго слова не стоили, а вот человек что сидел на ступенях заставил воеводу довольно хмыкнуть.
  - О-ва! Кажись не зря приехали! Нас уже ждут.
  Лесник в ответ не улыбнулся, пристально глядя сквозь непрошенных гостей на что-то далекое, важное.
  - Ну, кто желает перекусить перед обедом? - тем же веселым тоном спросил воевода, легко спрыгивая с коня. Потянулся, будто разминая плечи и, шагнул к избушке, уже поигрывая мечом. Баронские сыны, до этого топтавшиеся позади телеги, ломанулись через кусты, побросав лошадей. Столпились, не зная, что делать дальше. Напротив, так же неподвижно сидел человек - клыки не скалил, шерстью не обрастал. Обычный мужик в домотканой рубахе да неказистых портках. Тощий, голубоглазый, в смоляных волосах седые нити блестят. Что с того, что на коленях меч лежит? Он с него даже ножны не снял. Вдруг, ни с того ни с сего, глаза лесника из голубых стали черными, рука вскинулась в коротком жесте.
  - Михал! - резко окликнул он.
  - Ась? - отозвался местный доброхот с телеги, и кулем повалился набок.
  - Твою мать! - прошипел воевода, бросаясь в атаку и одновременно отдавая приказ: - Двое справа, один слева - на прицел!
  Они-то побежали, на ходу взводя арбалеты, да недалеко успели. Ножны не просто слетели с поднятого вровень лица меча, а, прочертив дугу, стеганули Кайла кованой железом кромкой по глазам. Самый прыткий из компании рухнул навзничь без единого всхлипа. Лесник же взвился на ноги, проломил входящую атаку воеводы ударом клинка в клинок и, развернувшись волчком, подставил Брану спину. Парень аж взвыл, потеряв на радостях разум, замахнулся арбалетом, что топором. Удар был жесткий и точный, а такой звук воеводе доводилось слышать на бойне, тяжелое навершие врезалось в переносицу Брана с влажным хрустом. Все. Воевода похолодел, понимая, что противник выставил его ровнехонько в одну линию с совершенно растерянным Ивором. От парня так било паникой, хоть плашмя падай... или пляши шибче, рискуя поймать болт между лопаток. И воевода заплясал, качая рваный маятник, и матерясь сквозь зубы. В таком бою лучше один на один остаться. Даже покосился украдкой на желторотого 'помощника': стрелок он конечно славный, может лучший из всех кто княже пиво пил, но страх тряс барчука, как цыган грушу. Не пора ли вырубить? Полежит, в затылок дышать перестанет.
  Лесник дрался, будто во сне. Тело скользило, с поразительной скоростью нанося и отражая удары, но взгляд с ледяной поволокой завораживал неподвижностью. Поди угадай: о чем думает, куда дернется в следующий миг?
  - Ты бы не старался, - выдохнул воевода, ужом уходя от захвата и подрезая колено противнику. - Не действует оно на меня. Колдовство ваше.
  Не достал, только штаны да кожу рассек, лесник и не заметил. Однако схватка приняла иной оборот. Теперь оба, не сговариваясь, пробовали друг дружку на излом. Бешеный натиск сменился хитрыми выпадами, увертками. Со стороны может и красиво да хлопотно - дыхание с мыслями в ритме держать. Воевода, казалось, только во вкус вошел, достал таки острием бедро, получил в ответ прореху на боку, поднырнул, заставляя лесника крутнуться на пятках. Усмехнулся, увидев на губах противника отражение того же бесшабашного веселья: хорошая драка пустому разговору не ровня.
  Но за удовольствие платить нужно... серебром. Тем, что сорвалось с ложа под сухой щелчок арбалета. Ивор хоть и трусил, головы не потерял, понял, ради чего комтур в грязи извалялся, подставляя ему мишень. Не учел одного - нечеловеческой реакции противника. Лесник не прыгнул, не пригнулся, лишь чуть развернулся, ударив по воздуху раскрытой ладонью. Стрелка смело со двора как кутенка, а серебряный болт вошел воеводе под правую ключицу, да так 'удачно', что рука вмиг повисла тряпкой.
  Оружие-то воевода в левую перехватил, но на ногах не устоял, со стоном припав на одно колено. 'Сдох пес - допрыгался!'
  
  Не заладилось все с самого утра, хоть плачь, хоть смейся. Посуда из рук валилась, иные за целую жизнь столько черепков набить не поспеют. Веревка на маслобойке перетерлась - сливки до потолка брызнули, по окошку стекли. Печка, вместо жара, густым дымом дохнула, хочешь - не хочешь, слезами в чаду умоешься. А уж когда ляда в подпол захлопнулась, да чем-то тяжелым сверху по ней грохнуло: видать колесо прядильное со стены упало, Она взмолилась, упрашивая домового смилостивиться. Так и эдак прислушивалась: не зацокотят ли над головой коготки - тихо будто вымер дом.
  Попробовала ляду поднять - куда там, крепко заклинило. Покричала, постучала для очистки совести, пригорюнилась, сев на бочку с огурцами. Беда, да и только! Куковать теперь под замком до новых веников, ведь сама баб со двора в огород спровадила, думала управиться с готовкой да в лес сбежать. Короб за порог вынесла, спрятав на дне узелок с колотым сахаром. Размечталась, как порадует гостинчиком, а судьба мечты подслушала и 'подсластила' дорожку. Не загадывай впредь наперед, не выйдет.
  
  
  Лесник смотрел на воеводу с интересом, провалы зрачков постепенно сужались, а улыбка становилась шире и... воевода мог бы поклясться - виноватей что ли. Мол, заигрался, прости, пора и честь знать.
  - Ну, и ты не обессудь. Моя сдача!- прошипел сквозь зубы воевода, вырывая из-за правого голенища стилет. Ударил в сердце, одновременно защищая поднятым клинком себе шею. Снес бы ему голову лесник, как пить дать, а так лишь оглушил на время, хорошо хоть дикая боль в плече сознание удержала. Воевода откатился в сторону, настороженно следя за противником: вдруг вскочит, подхватит выпавший из руки меч. Мало ли, в бою и не такое бывало, иные с пробитым сердцем шагов десять пробегали, и рубануть напоследок успевали от всей души.
  Не вскочил, не дрогнул даже, но поворачиваться к нему спиной воевода все ж не спешил, не тот расклад, чтоб легкую победу на веру брать. А сил на еще один поединок, долгий ли короткий, точно не хватит. Ишь, в глазах рябит - то каждая травинка врозь видна до самого края поляны, то темный омут, до тошноты глубокий, вместо земли и неба мерещится.
  Держа клинок наготове, склонился, приложил ладонь там, где на полотняной рубахе противника кровь проступила. Почему-то подумал, чувствуя, как затихают под пальцами неровные толчки: 'Прореха-то, всего ничего, заштопать можно... нить бы только не порвать...сгоряча...' Еще успел удивиться глупой мысли, и тут его скрутило, Глову раскаленный обруч сдавил, пламя лизнуло виски, опалило, смяло сознание.
  Очнулся воевода не скоро, ополз кое-как от уже начавшего остывать тела, отдышался. В глазах больше не плясали огненные блики, не шумело в ушах до вязкой глухоты, ветер только тоскливо завыл в лесу, бросил на грудь леснику горсть ржавой дубовой листвы и улетел прочь, сгибая в покаянном поклоне верхушки сосен.
  
  Соседке-попрошайке Она обрадовалась, как родной, и муки, и соли отсыпала, даже не проверила: не пристало ли чего с кухни к липким рукам 'вызволительницы'? Другая бы по пустому дому шарить посовестилась, а эта и в подпол заглянуть не поленилась. Дай ей Богиня нос подлиннее, чтоб в чужие дела совать удобней было!
  Работу на радостях доделала быстро да споро, выскочила на порог, прижимая к груди еще горячий хлеб. На крыльцо, вокруг короба, невесть откуда намело дубовых листьев. Были б яркие - багрянец с золотом, может, и обратила бы внимание, задумалась, как из лесу долетели, а эти блеклые - будто руду с полотна вывести не удалось - смахнула не глядя.
  
  Подождав пока немного перестанет гудеть голова и утихнет плечо, воевода побрел осматривать поле боя и чем больше смотрел, тем удивленней косился на мертвого лесника. Словно спросить хотел: что за каверзу тот задумал?
  Сыны баронские лежали, что колоды, но все трое были живехоньки, а Ивор так и вовсе почти не помят. Проломил спиной орешник да врубился башкой в сосну. Шишка ему от сосенки достанется с кулак, но дышал парень ровно и, казалось... да нет, точно - спал, крепко и, судя по причмокивающим губам, сладко. Воевода его потормошил, плюнул, занялся остальными.
  Пришлось принести от колодца ведро с водой, иначе не просыпались ни в какую, заодно и себе в лицо плеснуть, чтоб не свалиться.
  Бран, очухался первым, заорал, как резаный, потянув руки к перебитому носу.
  - Тихо, хрящи вон торчат, - удержал воевода. - Попробуй носом выдохнуть.
  - Не могу! - мычал Бран, захлебываясь вновь хлынувшей кровью.
  - Тогда заткнись и терпи. Вот тебе вода, вот тряпка, кровь станет, посмотрим ближе. Да не суй ты туда пальцы - бестолочь! Краше чем есть, уже не слепишь - не из чего.
  Бран, глянул на командира с такой жалобной ненавистью, что тот усмехнулся.
  - Вижу, полегчало, раз злиться можешь. Сиди смирно и ненавидь издали, я сам еще злой.
  Кайл, в отличие от воющего Брана, придя в себя, молчал, но чтоб отодрать мгновенно прижатые к лицу руки, воевода снова окатил его водой.
  - Меня видишь? Хорошо. Один глаз вроде цел, со вторым пусть лекарь разбирается. Да перестань кивать, скажи хоть что-то.
  - Больно, - прошептал Кайл, и его прорвало: - Я ослепну?! Что со мной? Тошнит и голова кружится. Где оборотень? - Он вцепился воеводе в плечо, заставив позеленеть и охнуть.
  - Допросился на свою голову! Лучше б ты кивал.
  К Ивору воевода добрался на заплетающихся ногах, вылил остатки воды, оперся на дерево. Парень зевнул, потер кулаками глаза и сонно спросил:
  - Я попал?
  - Еще как, - утешил его воевода. - Ты даже не представляешь, насколько крепко попал. Подстрелил меня, как утку.
  Ивор взвился с земли точно плетеный ивовый мячик, уставился ошалело моргая.
  - Но я же... А оборотень где? Убежал?
  - Отбегался ваш оборотень, - равнодушно обронил воевода. Посмотрел на небо, нахмурился. Осенний день подбрасывал щепки в пламя заката за лесом, гореть будет долго, но и стемнеет быстро.
  - Хватит болтать. Перевяжи дружков, коней приведи, телегу к избе разверни.
  
  Дверь в избушку сторожил потертый дорожный мешок, сверху тряпки, а тяжелый, будто камнями набитый. Видно далеко хозяин собирался, раз так нагрузил. Что внутри - после разобрать можно, сейчас недосуг. Воевода поднял его здоровой рукой, толкнул дверь.
  В избе горько пахло полынью, вязанки сухих трав свисали с потолка ровными рядами, на каждой бумажный лоскуток с чернильной вязью.
  - Аккуратист, - хмыкнул воевода, изучая полку с прозрачными стеклянными пузырьками. В одном шевелились жирные лоснящиеся пиявки, в другом серыми кольцами свернулась гадюка. Заглядевшись на заморенную в меду крапчатую жабу, воевода споткнулся о веник и выругался. - Такой же, как я. Что в деле не надо - можно под ноги бросить, авось кто-нибудь приберет или шею свернет, шастая, где не просят. Эх, знать бы, что тут от чего, или хоть покрепче, я бы и на жабах настойки хлебнул.
  Голос звучал беззаботно, но глаза цепко обшаривали избу, не пропуская ни щели.
  - Кто ж ты такой, а? Что тут делал? Кого ждал сегодня? Не меня же с недорослями. Ох, спустит с меня шкуру Дан за самоуправство.
  Грубо сколоченный ларь в углу оказался пуст, только на темном дне притаилась рыжая полевка, и стоило открыть крышку, мышь сдуру выскочила, проворно побежала по рукаву, норовя залезть за ворот. Воевода дернулся смахнуть мерзавку и заскулил. Потревоженная рана закровила так сильно, что потекло горячими ручейками сквозь наскоро наложенную повязку. Чувствуя, как пол уходит из-под ног, сел на лавку, выдернул из попавшего под руку мешка вышитое полотенце, затолкал комом под куртку.
  - Пожалуй, с меня довольно.
  Перед избой барчуки, сгрудились над лесником, как куры над последним зернышком. Любопытство и неутоленная злоба лечили лучше любого снадобья, Бран даже мычать перестал, занося ногу для пинка.
  - Натешились? - мягко спросил воевода. - Силенок много? Кто в дороге с коня свалится - поедет в телеге, в обнимку с нелюдом.
  - Так это и, правда, перевертыш? - не удержался Ивор. - Он же не превратился.
  - А ты ему в рот загляни, клыки пощупай. Только правее стань, чтоб удобней было голову рубить, вдруг палец поранишь.
  Парни попятились.
  - В телегу грузите, и прикройте чем-нибудь, - распорядился воевода.
  - А он точно мертвый? - подал голос Кайл.
  - Да.
  - А избу поджечь? - прогнусавил Бран.
  - Нет.
  - А, что с деревенским делать? Я думал он того... а он спит, скотина, храпит и не просыпается, - обижено встрял Ивор.
  - Пес с ним! - зарычал воевода. - И с вами тоже! Спихни его в кусты и поехали. Ночь скоро.
  
  Это только в сказках сердце беду чует, прежде чем глаза увидят, уши услышат, разум осознает. Только в глупых людских сказках сил на все хватает. На крик, на рывок сквозь тьму. Там живая вода из камней течет и дает ветер крылья. Там... А здесь... вот только что посторонилась с тропы, пропуская всадников, украдкой хихикнула: кто ж изукрасил так городских щеголей? И пожалела тут же бедняжек. Молодые ведь совсем, безусые. Хоть с лица не пить - шрамы и парню жизнь на корню сломать могут, врода не одним девицам судьбу вяжет. Стоила ли забава барская цены лесом запрошенной?
  Признав мерина дядьки Михала, подалась на цыпочки заглянуть в телегу, авось не прогонит родичку. Любопытно стало: кого залесовали охотники? И попятилась смущенно, увидев на облучке статного господина. Щеки сами собой румянцем вспыхнули. Вот уж кому на судьбу не сетовать, благодарить вопру. Красавец! Бледный только, как то полотно, что из-за ворота на плечо выбилось. Узор красный по краю огнем горит, петушки задиристые...
  'Вышьешь мне такого...' В груди дрогнуло. Он не отдал бы!
  Голоса чужие издалека: ...лесника ударом в сердце свалил... будет тризна на площади... жаль избу не сожгли...
  Тьма в глазах, боль в груди, веры нет, в то, что разум кричит! Он не мог вот так... Что ж со мной тогда?! Лес слепой стеной, пусто на тропе, страшный сон - не явь...
  
  - Брысь, дура! - устало плюнул воевода. - Раздавлю ведь.
  Девка выскочила из кустов прямо под ноги лошадям, растрепанная запыхавшаяся, кузовок грибной выше макушки за плечами торчит, но сама ладненькая и чистенькая, будто котенок домашний. Сперва попятилась пугливо, а потом вдруг шагнула наперерез телеге и замерла. Вот, блаженная! Воевода кое-как обминул ее, подчистую изломав ближние ветки, оглянулся проверить, не задел ли дуреху деревенскую, и снова плюнул уже со злостью. Нашлась тоже - Белая Дева! Обручек со лба на ухо съехал, понева набекрень, а глазищи таращит и губы в беззвучном вопле растянуты.
  - Был котенок, станет рысь... - мимоволи шепнул воевода, издеваясь над собой. Оглядываться ему больше не хотелось даже зябко стало, или просто знобить начало от потери крови.
  Сумерки уже вовсю хозяйничали между деревьев, вытягивая из-подо мха и бурелома прозрачный ледяной туман. Ни ветра, ни птичьих криков, только гулкий стук лошадиных копыт да скрип телеги на весь окрестный мир и вдруг, отчетливый звук: не то щебетание, не то мурлыканье. Лошади дернулись, даже деревенский мерин запрядал ушами перейдя на переменный аллюр. Воевода стеганул его вожжами вдоль хребта, поощряя на подвиг. Тащиться по незнакомым, диким местам предстояло еще не меньше трех верст, а туман все гущал поднимаясь вровень с бортами телеги, казалось, дойдет до горла - захлебнешься в нем. Сосны сменились кряжистыми лиственниками, чьи толстые ветви нависали над тропой, роняя листву. Воевода не услышал, кожей почувствовал, как за спиной ливнем прошумел листопад. Зверь прыгнул с ветки, метя ему на плечи, и промахнулся, рухнув вместе с человеком в колючие заросли. Телега понеслась дальше, а привязанный к задку жеребец воеводы чуть не оборвал повод, стараясь обогнать-обойти препятствие. Что творилось впереди, воевода не видел, да и не стал присматриваться, как и разбираться: что за зверюга решила на него поохотиться? Вскочил и побежал, что было сил, догонять своих. Безоружному побегать не зазорно, тут кто выжил - тому и честь. А что речь шла о жизни и смерти, без намеков было ясно. Лошади бесились под седоками, не слушая ни удил, ни криков, мерин, храпя, топтался в оглоблях, но телега дальше была не ходок, заднее колесо, угодив между вздыбленных корней, вывернулось на сторону, заклинив ось. Воевода, не раздумывая, выволок мертвеца из телеги, перекинул через холку своего коня и, вскочив в седло, рванул с места в галоп. Позади, настигая, вихрями-водоворотами клубился туман...
  
  - Марк?
  Воевода открыл глаза, кивнул князю.
  - Погоди сиг, дай мне этого олуха придушить. Додумался болт ложкой тащить. Я чуть концы не отдал!
  Взмокший, как мышь под метлой, лекарь, нервно икнул, украдкой сунув себе под нос флакончик с нюхательной солью.
  Вот и жди от господ благодарности! За душой у воеводы один гонор неразменным золотником, за труды не возьмешь, а сдачи отсыплешь. А ведь он до княжего любимца со всем старанием: халат новый одел, масло душистое вскипятил - рану прилить, 'ложку' свинцовую лично протер, не доверяя подручным. Воевода ж его площадной бранью до седьмого колена обложил, инструмент драгоценный узлом завязал, грозя мозги вправить через... самое отдаленное от головы отверстие в организме. Хорошо хоть масло кипящее, за шиворот не вылил, устал горло драть. Уже шепотом приказал иголку с ниткой в перваче замочить. Пьянь беспробудная! Ему бы все хвори, одним средством лечить, не вовнутрь, так наружу! Прости Богиня - довел бабий угодник! Только притих, на подушки откинулся, делай с ним что хочешь - налетели в комнату бесстыжей стаей. Денщика воеводы с лекарскими подручными чуть насмерть не затоптали, те сбежали от греха. Самого лекаря в дальний угол затерли, пока, причитая, сморкались в изголовье да кропили слезами сапоги воеводы. Подрались даже: кто измаранную в крови рубаху ненаглядного стирать будет? Слава всем богам, кликнул кто-то, что князь идет - жалельщиц, как ветром сдуло, чуть свечи не загасли, махнув подолами, только трофейная рубаха комом осталась лежать на полу.
  Ратош брезгливо переступил окровавленную тряпку, покосился на лекаря.
  - Долго еще?
  У бедняги снова икота прорезалась, хоть прочь беги, чтоб этих двоих наедине оставить. От княжего нетерпения воздух в комнате, как перед грозой сгустился, того и гляди, гром грянет. Да и где это видано, чтоб Кричный владыка сам ступени считал, не дожидаясь, когда воевода на поклон с докладом явится? А песий сын назло к себе не подпускает, пузырек нюхательный в камин зашвырнул, кулак, в крови перемазанный, вместо него сунул. Лекарь вконец растерялся, залепетал жалуясь:
  - Не дается их милость лечить. Для усмирения боли следует немедля ставить табачный клистир, а от разлития черной желчи и жара, пустить кровь из верхних жил.
  - Кретин! - простонал раненый. - Зашивай скорей, что наковырял. Убью, не гляну...
  - Хватит! - не выдержал князь. - Рассказывай.
  - Нечего особо, - вздохнул воевода. - Глупо получилось. Думал, нарвусь на недобитка - ошибся.
  - Значит, не волк?
  - Нет. Те дерутся инстинктом, а этот разумом. Как по писаному клинком махал. Я даже удовольствие получил, хороший боец.
  - Твое удовольствие, чуть парням жизни не стоило, - хлестнул попреком князь.
  Воевода скривился, отобрал у лекаря плошку с первачом, выловил замоченную там иглу с ниткой - залпом выпил, протянул: налей еще.
  - Да не собирался он их убивать. Меня, может и да, а их...
  Третья плошка последовала за второй.
  - Я и так и этак крутил, пытаясь понять. Он ждал, но вот кого? Мы шли такими петлями, что молва точно не обогнала бы. Вокруг глушь-тишина. Если упрежден был, что охота началась, почему не сбежал? Впрочем, надумай он хвост за собой потянуть - лучшего способа не придумаешь. Себя разглядеть дал, хоть портрет пиши, а потом - вожака охотников к пращурам, щенков прищемить легонько, чтоб злость дурная в голову ударила. Бежали бы, путая след до самого моря, по пути рубя в капусту всех мало-мальски схожих с обидчиком. Будь я на его месте, да будь мне что терять...
  - Когда ты перестанешь чужую шкуру на себя мерить? - вспылил князь.
  - Грешен, каюсь. - Воевода виновато усмехнулся и, ловко стянув со стола бутылку, отхлебнул уже из горлышка, глаза посоловели.
  - Прости, княже! Поспешил я, нужно было сначала расспросить, а уж после резать.
  Ратош губы поджал, что побелели.
  - Уже не расспросишь. Твоим старанием.
  Воевода ухмыльнулся совсем пьяно, понизил голос:
  - Эх, жаль, мертвецов поднимать не умею. Да и не зима чай - на костре греться, тепло еще.
  - Трепло ты, Марк, - ледяным клинком отрезал князь. - Докаркаешься однажды.
  Воевода прищурился, в налитых кровью глазах мелькнула настороженность. Спросил намеренно дурачась:
  - Никак, я совсем оплошал, раз ты гневаешься?
  Князь молчал, и от этого молчания у воеводы рот дернулся, щека вспыхнула, как от пощечины. Встал резко, оттолкнул с дороги лекаря, рявкнул хрипло, только зубами по-собачьи не клацнул:
  - Пшел вон!
  Лекарь ощипанной курицей вылетел прочь. Отбежал немного и, не стесняясь чужих ушей, громко пожелал княжему любимцу, таки до костра докаркаться. И поскорее.
  
  Хлопнула дверь, князь с воеводой одни на один остались. Видно потревоженное сквозняком, заревело пламя в камине, плюнуло искрами на ковры. В без того натопленной комнате стало не продохнуть. Померещилось - еще немного и потечет, плавясь, развешанное на стенах оружие, вспыхнет полог над кроватью...
  Задыхаясь, воевода распахнул ставни, чуть окно второпях не высадил, надеясь - ночной ветер прояснит голову. Не было ветра, город темной лужей лежал под ногами, а за его стенами белым бескрайним морем разлился туман.
  До рассвета лучина - самая тишь и из тишины этой, шепоток невнятный, зудящий сплелся, вместе с холодом в комнату вполз. Воеводу передернуло от озноба, а в оба виска как по раскаленному гвоздю кто с размаху вбил, да так круто, что рана в плече царапиной теперь саднила. Не выдержал, застонал беззвучно. Лечь бы, может, и полегчало б, но не время слабость показывать, говорить нужно, пока князь в запале, не-то замкнется себе на уме, разгребай потом горы горстями. Обернулся.
  - Клянусь...
  - Мне твои клятвы...!
  - Дан, - воевода опустил голову. - Ты и без клятв знаешь.
  Ратош побагровел, швыряя слова камнями.
  - Знаю, что дерзок ты стал, Марк. Близко стоишь, много ведаешь, слишком много. Решил, раз я Совету уступил - нет моей власти? Отполз старый вепрь в нору смерти ждать? Не дождетесь!
  Воевода стоял, терпеливо, покорно, не поднимая головы, только пальцы в кулак сжал, костяшки хрустнули.
  Отгремел обвал, князь пинком выдвинул кресло в центр ковра, сел, привычно постукивая по подлокотникам.
  - Что, притих? Говори. Почему, приказ не выполнил?
  - Это не волк, Дан. Был бы перевертыш - я бы привез любой ценой и не спросил бы: зачем? В клетку посадить? Так дохнут они в клетках. Стаю созвать? Так никто до сих пор не знает, как Пелеху это удалось. Они одиночки. Живучие сильные звери, тесно таким бок о бок тереться, голодно. Не сгони их блажь царская с места, сидели бы по глухим углам, люди бы малой вирой откупались, как заведено, или били бы их по мере сил, если припечет. Но, это не зверь - колдун.
  Воевода облизнул пересохшие губы, глянул на князя исподлобья.
  - Зачем бы он тебе живым, Дан?
  Ратош, будто не услышал, ответил вопросом:
  - Чей, как думаешь?
  - Пес его знает, - буркнул воевода. - По роже - наш, местный, а по повадкам - не пойму. Те, что на царев свист пришли, болтать языком любят. Этот, молча всех положил.
  - Усыпил, - задумчиво сказал князь, теребя медальон.
  - Причем без колыбельной. Интересно, как ему удалось?
  - Уже не спросить. - В голосе Ратоша снова струна зазвенела.
  - Так бы он и ответил, - хмыкнул воевода, подзуживая через силу. - Много тебе Вейнар сказал?
  - А тебе?
  - Мне? Это когда от яда проблевался и понял, что дорога в ирий будет долгой и ухабистой? Так я сотню раз рассказывал. Кричал, что сдохну, как собака. Мол, забьют меня мужики кольями.
  Воевода презрительно скривился.
  - Я бы на его месте, что-нибудь пострашнее выдумал. Провидец хренов! Не смог своей судьбы в зеркале разглядеть, а чужие править совался.
  Князь смотрел на него пристально, как в то самое зеркало, оберег меж пальцев крутил.
  - Нет в тебе страха, Марк.
  - Почему нет? - обиделся воевода. - Я вроде не совсем дурак, чтоб ничего не бояться. Вот лекаря нашего, к примеру, до дрожи боюсь. Не приведи Богиня к нему в руки беспамятным попасть. Угробит - и что страшней всего - не по злобе, по дурости. А колдовских баек бояться...
  Перевел дыхание, пот со лба вытер, посули б ему сейчас за каждую фразу по золотнику - предпочел бы нищим умереть, молча. Мысли в голове путались, того и гляди, язык лишнего сболтнет. Прикусил его до крови, закончил невнятно:
  - ... ни проку, ни толку, одна тяжесть.
  - Ты же знаешь, Дан, я вообще не верю в эти колдовские штуки. Каждую из них на свету разглядеть хорошенько - вся таинственность прахом пойдет. Помнишь, что Вейнар на дыбе про 'колдовской огонь' трепал? Мол, южане, порошок этот из птичьего дерьма добывают. Так ведь не врал. Я сам за одним Визальским храмом целые ямы 'волшебства' видел. Жаль, зеркальщик наш рецепта не знал. Вот от него прок бы был.
  - А заклятья?
  - Слова, - отмахнулся воевода. - Научись их верно складывать - и правь миром. Вон, по кабакам песенники шастают и на костер их никто не тащит, хотя иногда мертвого в пляс поднять могут, а весельчака в петлю толкнуть.
  - Ты считаешь, что любой может нужным словом огонь поджечь?
  - Вряд ли, любой. Тут наверно в голосе или в интонации дело. Я как-то даме оду спел, так пришлось новую любовницу искать. Дурында на меня, после песни, без смеха смотреть не могла.
  Князь невольно улыбнулся, оставил в покое медальон, откинулся в кресле.
  - Что ты за человек, Марк? Ни страха, ни веры, ни любви. Что, такого как ты, на земле удержать может?
  - Верность! - тихо сказал воевода.
  Ратош раздраженно дернулся, будто стряхивая чужую руку с плеча.
  - Верность бывает разной. Ты неглуп, за то и ценю, но уж больно зрячей твоя верность становится.
  - Тебе без меня слепцов хватает, - упрямо скрипнул зубами воевода. - Можешь казнить, но объясни: в чем вина?
  Оторвался от стены, за которую цеплялся весь разговор, хотел встать перед князем, заставить его прямо в глаза посмотреть, да не рассчитал сил и глухо охнув, упал на колени, кровавая змейка по груди сползла.
  Картинно вышло, Ратош даже вскочил, навстречу старому другу протянулся, забыв про упреки.
  Воевода жест не заметил, не до того ему уже было. Видно от лихорадки ум за разум зашел, иначе как объяснить запредельно обострившиеся чувства. Он вдруг четко услышал шорох шагов в замковых коридорах, плачь ребенка в людской, храп привратника из строжки, почувствовал запах только испеченного хлеба, долетевший из города, ароматы пряностей над торговым кварталом. А потом... не шепот - крик, вой, стон, дикий хохот волной накрыл. Дохнуло в лицо мертвой плесенью, сладкой похотью, кислым страхом, ядовитой до горечи ненавистью. Чужой болью и надеждой стегануло поперек души. Из стен сквозь щели в каменной кладке брызнул свет, иглами впился в тело. Спину свело судорогой, выгнуло до хруста в костях, воевода захрипел, проваливаясь в бешеный омут, из которого уже не будет возврата.
  Тонкая серебряная паутинка на краю удержала. 'К гостям или к новостям...' Ладонь на груди, родная, теплая. 'Не уйдешь?...' Нить между пальцев скользит багряная. 'Прости... любимая' Кошка мурлычет, боль затихает. 'Вот дотлеет ночь, отгорчит луна, выйду на порог, я тебя звала...'
  
  Комната знакомая, ковры на полу, клинки, арбалеты на стенах, недопитая бутылка на столе, Ратош испуганный, постаревший. Воевода с трудом отнял пальцы от висков, ногти кожу до крови содрали, разлепил спекшиеся губы:
  - Что со мной, Дан?
  Не на шутку встревожившись, князь склонился над ним, но воевода так страшно закричал, вжимаясь в стену, что Ратош отпрянул, невольно стиснув в ладони медальон, и чуть сам не вскрикнул обжегшись. Рунная вязь на зеркальном кругляше медленно наливалась огнем.
  
  Ветер давно уж старался пробраться сквозь запертые ставни, разогнать застоявшийся спертый воздух, день-то снаружи погожий, ясный, а тут - сизый дым висит под потолочными балками густым облаком. Дунь на него как следует - завихрится спиралями, кучерявыми волнами разойдется по углам. Этим, битую лучину подменяя ветер, и забавлялся ладный коренастый крепыш, ловко скрестив ноги в свитом из подушек гнезде. Обычно румяная и веселая физиономия денщика кричного воеводы была серее табачного дыма, а рыжие усы свисали на подбородок унылыми сосульками. Правда, из одного кармана тужурки у пройдохи торчал надкушенный ломоть хлеба с салом, из другого горлышко пузатой фляги - значит, совсем унывать холоп не спешил, хоть и поглядывал не-то горестно, не-то пугливо в сторону кровати на которой, запрокинув голову да выпростав вдоль тела руки, лежал его хозяин.
  Решив подновить облачко, Сташек затянулся но, не высосав ничего из потухшей трубки, выбил ее о край стола и полез в господскую шкатулку за табаком.
  - Руки повыкручиваю! - спокойно пообещал наглецу воевода. Голос у него со сна был хриплый, пересохший язык царапнул небо.
  - Вина дай.
  - Ой! - по-бабьи взвизгнул денщик, засучил ногами, пытаясь вскочить. Подушки, что негодник под зад подстелил, разлетелись в стороны, опрокинули миску с какой-то бурдой, густая черная жижа растеклась по ковру. Вскочил таки, отбежал в дальний угол и оттуда тихонько тявкнул:
  - Нету вина, господин Береск. Совсем нету.
  - Скажи, пусть принесут, холодного.
  Воевода сел, повел плечами, тряхнул головой, нахмурился. Никогда еще не допивался до такого состояния, чтоб ничего не помнить, и на тебе - вместо воспоминаний обрывки кошмара ночного, бредового. Глянул на денщика, выматерился, тот как стоял столбом в углу, так и замер, только колени мелко дрожать начали.
  - Ты что, совсем нюх потерял! А ну, живо! И ставни открой, а то не пойму, день или ночь. Если по твоей вине проспал - шкуру спущу!
  Сташек руки заломил, но с места не сдвинулся, следя за господином вытаращенными глазами. Воевода вздохнул, сменив гнев на милость, у самого с головой непорядок, видно и холоп по господскому примеру напился намедни до зеленых роготунов, да до сих пор не протрезвел, раз так дико себя ведет. Что ж, выпороть подлеца и после можно, недосуг время терять, к Дану на поклон спешить нужно. Нехороший разговор у них получился, ох, нехороший... вспомнить бы еще: чем закончился? Воевода спустил босые ноги с кровати, наклонился, отыскивая сапоги.
  - Ступай, позови кого-нибудь, некогда мне твою дурь терпеть!
  - Так не выпустят, - сипло шепнул Сташек. - Страже не велено.
  - Что?! - воевода закляк в полупоклоне, чуть носом в пол не клюнул. - Какой такой страже?
  - Той, что за дверью, - тем же сипящим шепотом разъяснил денщик и бочком под эту самую дверь отступил.
  - И давно нам такой почет? - инстинктивно понижая голос, цепко спросил воевода. Разогнул спину, быстро осмотрел комнату, вздрогнул. Окно крест-накрест досками заколочено. Оружие со стен исчезло, только голые крючья торчат, стол чист - ни ножей, ни арбалетных болтов разбросанных там раньше, пустые ножны от рабочей спаты в углу валяются. Выпотрошенный сундук, на дне которого в шкатулке хранились отделанные каменьями заморские кинжалы, раскрыл беззубую пасть, даже тяжелые медные подсвечники пропали с каминной полки...
  - Так, почитай, третий день, - вякнул Сташек, и воевода снова впал в ступор.
  - Сколько?!
  - Два дня беспамятным пролежали, потом на бок перевернулись и захрапели, - хмуро доложил денщик. - Вы, видать, и не помните, что тут деялось.
  - А ты напомни, - как мог вкрадчиво произнес воевода. - Хотя, нет. Воды сначала дай, в горле пересохло.
  - Так вона, рядышком с вами водица-то. - Сташек вытянул шею, следя, как господин пьет из глиняного кувшина.
  - Из какого болота ты ее начерпал, паскудник? - сплюнул попавший на зубы листок воевода, сделал еще пару глотков, а остатки вылил себе на голову, размазал ладонью то, что стекло на грудь и только сейчас заметил присохший к коже рисунок.
  - Это еще что за дрянь?
  - Это из вашей милости бесов мольцы гнали, - заметно повеселел Сташек, ткнул пальцем в черную лужу на полу. - Кровью быка да маслом освященным. Вона, мне миску оставили, велели кругом кровать обводить, утром и вечером. Они и водицу из молельни принесли, окропить. Сказали, нечисть ее на дух не переносит.
  - Ну, и как?
  - Никак. Постель намочили, попрыгали вокруг, побубнели, знаками Богини живот изрисовали...
  - Только живот? - Воевода, брезгливо вытиравший рисунок краем простыни попытался заглянуть себе на спину.
  - Так вы ж на спине лежали, - хихикнул Сташек. - Они еще серебро прикладывали, все ждали, не обожжет ли.
  - Куда прикладывали? - вяло возмутился воевода и совсем уж обреченно спросил: - Штаны тоже они стащили, чтоб бес не спрятался?
  - Неа, штаны это я. Хотел обтереть маленько, вы-то весь в поту были, как из бани, а тут князь вернулся, и пошла свистопляска.
  Воевода посидел сиг, опустив голову, потом в упор взглянул на денщика.
  - Отойди от двери.
  Сташек с ноги на ногу переступил.
  - Не валяй дурака. Стразу шум не поднял, теперь не советую. Чья десятка на страже? Радыкова?
  - Неа, - понурился Сташек. От двери он все ж отошел, и говорил тихо, чтоб в коридоре не услышали, но близко к хозяину не подступал, уж больно взгляд у воеводы был странный, будто сквозь стену что-то разглядеть силится.
  - Наших всех еще в первый день из города отослали, вроде бы на облаву, леса прочесывать. Только старый Герд да господин Анджей шибко ругались уходя. Так князю и сказали: пустое, мол, зря идем. Князь на них рыкнул: 'Головы поснимаю!', они и пошли. А замок теперь Лепеховские сучата стерегут.
  - Хреново, - сквозь зубы процедил воевода.
  - Да уж! А все из-за барчуков полоумных. Прибежали на шум, вой подняли. Особливо бугай с перебитым носом старался. 'Оборотни!' - кричит. 'Покусали комтура! Их там, в лесу, цельная стая!' - грит, - 'Ан, на город пойдут?' К нему жрец подпрягся, быка заколоть приказал, чтоб кровью то место где перевертыша жгли очистить. Мольцы налетели, Богине поклоны бьют, всех водой поливают. Марыську облили, рубаха мокрая, все что ни есть, облепила - загляденье! Лекарь на нее зенки вылупил, на подол балахона своего наступил, чуть князю...
  - Стоп! - воевода, морщась, потер висок. - А теперь медленно и с начала.
  - Так я ж и веду с начала. - Сташек войдя в раж, подсел к господину на постель и зашептал, подкрепляя слова жестами. - Я, значится, в коридоре был, за вашу милость волновался, ну и зевак заодно гонял, чтоб под дверью не подслушивали. Тут лекарь, как выскочит, чуть мне дверью лоб не расшиб, каркнул что-то и полетел, балахон, что крылья растопырив. Я ему вслед плюнул и дальше волнуюсь, а ваша милость как закричит! Ох, и жутко! Марыська со страху мне чуть на голову не влезла. Оставил дуру на стреме. Ну, я дверь распахнул, князь стоит лицо перекошено, а вы на полу в падучей бьетесь, кровь из раны ручьем хлещет.
  Воевода коснулся больного плеча, отвел повязку и удивленно изогнул бровь, рана почти затянулась, еще день-два, шрама не останется, то-то он на руку опирался, боли не чувствовал.
  - Зажило? - Денщик довольно осклабился. - А попервах кровило сильно. Как князь к вам подойдет, вы в крик, будто на части рвут. Князь ушел - затихли, кровь стала. Я-то, как вы учили, первачом промыл да завязал туго, лекаря близко не подпустил, хоть он и кружил по комнате. Господин Анджей на него шикнул, помог вас на кровать уложить. Он одним из первых прибежал, потом князь вернулся, правда, порог не переступил. Барчуки приезжие к нему со своим перевертышем подскочили, он так на них глянул - умные бы прочь кинулись, а те в три голоса: гав да гав. Догавкались, что господин Анджей не выдержал. Говорит - зовите мольцов пусть докажут что нет беса. Князь слова не проронил, все на вас смотрел издали, чудно так...
  - Как? - чуть слышно спросил воевода.
  - Ну... - замялся Сташек, - как кот на омутника, вроде и рыбой пахнет, а с какого боку цапнуть еще не решил.
  Воевода криво усмехнулся, поежился, зябко обхватив себя руками.
  - Ладно, что дальше было. С чего вдруг меня под стражу взяли? С оборотнями разговор короткий, кол в сердце или костер.
  - Так вы ж не перевертыш. Вроде..., - на всякий случай денщик отодвинулся и, не удержавшись, свалился с кровати на пол.
  - Да? - наклонился над ним воевода. - С чего ты так уверен?
  Сташек умудрился побледнеть и покраснеть одновременно, проворно отбежал на четвереньках в угол и даже подушкой заслонился.
  - Так я это... не серчайте... проверял. Колдун Вейнар, покойный, сказывал, что и в человечьем обличье у волколака хвост имеется, махонький...
  Воевода сделал такое движение, словно хотел забраться в кровать и накрыться с головой одеялом.
  - Хватит. Не сейчас. Не хочу знать, кто и как успел надругаться над моим бесчувственным телом. Лекаря убью точно, тебя наверняка, а с остальными разберусь по настроению.
  - А лекаря за что? - выглянул из-за подушки Сташек. - Неужто успел... с клистиром? И при князе!
  Воеводу заметно затрясло.
  - Замерзли? Мож оденетесь? - Сташек метнулся к сундуку, зашуршал тряпками. - Вот, рубаха теплая, штаны замшовые, тьфу, замшевые. Давайте подсоблю и доскажу заодно.
  - Досказывай, - сдался воевода.
  - Вобщем пришли мольцы, за ними жрец увязался. Насели на князя, все уши ему прожужжали, он отмахнулся только, о чем-то своем видать думал и тут вы голос подали. Четко так, будто при памяти: 'Остановись, Дан! Слишком дорого платить приходится!' Князь в лице переменился. Приказал перевертыша дохлого сжечь, дружину отослал леса шерстить, чтоб горожане да селяне окрестные не боялись, а то слухи, они как пожар - быстро бегут, мне велел за вами присматривать. Я и вздохнул, ну, думаю: пронесло. Не успел додумать, как сюда Лепех пожаловал со своими прихвостнями. Окно забили, оружие вынесли, меня до портянок облапили, нож искали. Я в крик. Лепех мне: 'Княжий приказ нарушить хочешь? Сиди - помалкивай, может и уцелеешь. А как хозяин твой в себя приходить начнет или наоборот помирать надумает - зови стражу' Вот я и сижу на хлебе и воде, - жалобно вздохнул Сташек. - У заплечных внизу и то, поди, лучше кормят.
  - Да, но только один раз, - хмуро усмехнулся воевода. - Хотя если все пойдет скверно, ты это и сам проверить сможешь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"