Пруд был покрыт льдом. Маленький и декоративный , в маленьком и декоративном саду, перед домом. Застыли на его берегу камни, застыла бутафорская трава, леденцовая с своей соломенной смерти. Застыл на берегу пруда Ольгред.
Утром, он вставал, проходил тенью мимо домашних. Выходил по хрустящей изморози в сад и застывал изваянием около слюдяного пруда. Его уводили, кормили, говорили.Приезжал врач, одетый в негнущийся футляр костюма, и Ольгред снова выходил нести свою , понятную только ему одному-вахту.
Он встретил ее возле академии и сразу узнал. Затянутую в невообразимого фасона платье, шуршащая темным подолом. Подошла к нему, когда Ольгред уже садился на свой мотоцикл:
-Ты-Ольгред Схольстхейм.- не спросила. Утвердила. Сняла солцезащитные очки в тонкой оправе и посмотрела на него глазами-льдинками.
-Да.- Ольгред опустил шлем, уперев его в бедро.
-Значит это ты.- и ушла, взметнув пеной юбок.
Второй раз он встретил ее на своей выставке, она ходила между статуй, откидывая шелк, стекающий по ее стройным ногам, сжимая пробирку узкого бокала. Схватила его за руку и подтащила к чугунной статуе оленя, который в последнем отчаянном рывке пытался достать передние копыта из трясины:
-Что это?
-Это? Это я никак не мог выбрать, что мне важнее, академия или работа.
-Это?- рука с изукрашенными ногтями указала на белую спираль, по которой скользило в вечном падении стеклянное перо.
-Это ребенок погиб в автокатастрофе.
-Это?
-Меня бросил отец. Они ходили от статуи к статуе, и Ольгред никак не мог понять, нравится ей или нет? Наконец, когда он истолковал ей все, она поставила бокал на самый край стола:
- Мне непонятно.
-Что?
-Как ты это все видишь?
-Не знаю.- Ольгред обнял себя руками. Она переколола шпильки в гибких змеях волос.
- Я- Урсула.- она протянула руку и ,неожиданно для себя, Ольгред не поцеловал ее , а слегка пожал.
Стали встречаться как-то спонтанно, пересекаясь в кафе при академии. Он-студент. Она-преподаватель. Прима живописи. Новатор. Ольгред стремительно краснел ,как могут краснеть только альбиносы. Улыбался отвечая, как будто бы посмеивался ее резким фразам-росчеркам.
Она приходила к нему в мастерскую рука обо руку с вечером. Зажигала оплавившиеся свечи, раскрывала книгу и часами сидела, пока Ольгред лепил из жирной глины свои чувства. Обливая их потом чугуном или закаливая керамикой. Хрустела жесткими тканями, подходя сзади и отводя его руки в художественной грязи, целовала, обнимая лицо длинными пальцами.
Ольгред был счастлив, по-своему. Он радовался ее присутствию, каждый раз попадая на хрупкую грань сна и реальности, стоило ей перекинуть шлейф через порог комнаты.
То, что выходило из его рук в ее присутствии не было металлом-тканью. Камень-стеклом. Стекло-пухом. Воск-дыханием.
Она же вбирала его, потом исчезала на неделю, запиралась у себя и рисовала, выписывая острыми красками лица, растянутые в гримасах. Срывая номинации за номинацией на конкурсах, фестивалях, по жизни.
На Рождество она пригласила Его к Себе. Ольгред подъехал к высотному дому, заснеженный, перекинул седельные сумки через плечо и поднялся на лифте-стрелке, к самым звездам.
Она сидела на кровати в комнате отведенной ему, в бархате халата, перекинув ногу на ногу, и смотрела разморенной пантерой, как Ольгред раскладывает свои вещи.
-Холодно?- Спросила она.
-Нет.- Ольгред снял джемпер, начал расстегивать рубашку. Потом смутился:
-Мне надо в душ.
-Иди. Я же тебя не держу.-Урсула прилегла, показывая всем своим видом, что не сдвинется ни на дюйм. Ольгред быстро взял полотенце и флаконы, после чего ушел, оставив лишь звук воды.
Вспенивал шампунь, когда почувствовал на своем теле ее руки-змеи, остекленел. Халат намок, стал ее второй кожей, волосы струились по коже, губы- искали. "Ты-Бог"-говорили ее глаза. "Я - смертный"- говорило его тело. "Я преклоняюсь"- изгибалась реверансом рука. "Ты- сжигаешь меня"- отвечала его дрожь.
Едины. Ольгред дарил ей крошечные букеты. Она оставляла привязанными к ручке его мастерской рисованные письма.
В какой-то момент Урсула исчезла. Ее не было неделю, две, месяц. Ольгред приехал к мастерской с темными, глухими окнами.
Она изрезала полотна, расплескав в танце бешенства краску по стенам, разбив бутоны ламп. Сидела на высоком табурете в грубом фартуке. Зажигала одну за одной сигареты, но не курила, а следила потухшими глазами , как тлеет.
Ольгред подошел, сел рядом. Она запустила ладонь, перемазанную ультрамарином, ему в кудри:
-Я не могу рисовать.-помолчав- Мне надо уехать. Надолго. Пока не восстановлюсь.
Он отпустил ее. Шли годы.
Появилась осенью, подъехала на новенькой блестяще-конфетной машине. Ольгред сначала не поверил своим глазам, выбежал из мастерской даже не обтерев рук от глины:
-Ты! Приехала...
-Здравствуй.
-Здравствуй, Урсула.- его глаза трогали ее лицо, волосы, одежду. Расцветали радостью. Но...Чужая.
-Нам надо по говорить, Ольгред Схольстхейм.
-Говори.
-Я выхожу замуж.- Подняла глаза - льдинки, оценивая реакцию.
-Ты его-любишь?
-Нет.
-А меня?
-Да. Поэтому и ухожу. Ты давишь меня. Я не могу мыслить сама, дышать сама, писать. А он? Он богат, он знатен и прост как этот кирпич в ограде. Прощай, Ольгред.
-Прощай, Урсула.- она уже села в машину, но остановилась, полуобернувшись:
-Это-все?
-Все.
Уехала. Он закрыл руками лицо, покрыв его пеплом непонятого горя. И замер. Душой. Телом. Мыслями. Врач сказал-Болен. Мать-Умер.
Пруд был покрыт льдом. Но Природа не могла скорбеть вечно. Дни становились длиннее, солнце жало теплом землю, тормоша и разминая. Из под плотного покрова показались звенящие колокольцы эдельвейсов. И однажды, в куске льда, Ольгред заметил -лягушку. Она была казалось убита холодом. Глаза-льдинки. Но солнце-припекало, лед-таял, и в один из дней сначала дрогнула лапка. Потом лягушка-моргнула и вылезла на камень рядом с Ольгредом. "Зима проходит"-подумал скульптор. Впервые за пять месяцев.
Они грелись на солнце. Потом лягушка скользнула в воду, а Ольгред в мастерскую.
В пропыленных инструментах нашел куб глины. Стал быстро, с остервенением, приводить все в порядок, разминая собственное тело и разум. Через три дня он уснул без лекарств, здоровый и умиротворенный. На столе стояла хрупкая статуя лягушки в теплой терракоте. А надпись на пьедестале гласила- "Весна."