Аннотация: Моей лейтенантской юности и другу ее, С. К., посвящается
My silence
И-и-и-и! - моя левая нога взлетает над белесым асфальтом и вытягивается в сторону дощатой курилки. Раз! - подошва звонко щелкает по белой линии разметки, вес тела переносится на нее, давая возможность подняться правой ноге. Раз! - опять левая нога. Раз! Два! Три! - асфальт под ногами становится мягким. Мозги в голове тоже.
Я марширую по плацу Севастопольской комендатуры третий час. Строевая подготовка и без того занятие малоприятное, а в середине августа, да в центре жаркого города-героя Севастополя -- и подавно. Успокаивает только одно: я не одинок -- рядом со мной упражняется пара матросов из школы водолазов и мичман-гидрограф. Командует нами дежурный по гарнизону -- седой толстый майор с плюшевой от времени физиономией. Он стоит в тени, но мучается похоже сильнее нас: китель давит грудь, повязка висит на рукаве пудовой гирей. Я пытаюсь внушить себе радость от созерцания его страданий. Самая большое счастье для военного моряка, это пожар в сарае соседа, - говорю я себе, но сегодня заклинание не срабатывает.
Южный город плавится в полуденном зное, над плацем летает какой-то пух и наше совместное желание бросить все это к чертям морским. Сейчас бы пива, думаем мы хором и продолжаем лупить ботинками по горизонтали. Наше старание вполне объяснимо - у белоснежной стены комендатуры стоит помощник коменданта.
... Это он задержал меня в двухстах метрах от родного корабля и привез в комендатуру, не дав переодеться. Это из-за его упертости я занимаюсь шагистикой так, как возвращался из отпуска, - в модельных туфельках на каблуке, адмиральской кремовой рубашке с большими пуговицами и фураньке, расплывшейся по макушке упоительным "грибом"...
Обидно то, что этот помкоменданта мне наименее неприятен - он капитан морской пехоты и комендатура вполне соответствует его общественному статусу. Два прочих помощника носят на рукавах нашивки плавсостава и Севастопольский гарнизон в полном составе презирает их изо всех сил. Уж лучше бы они меня сцапали. По крайней мере было бы кого ненавидеть. Ненавидеть капитана почему-то не получается. Чем-то он симпатичен.
- Лейтенант!
На плацу я единственный лейтенант, а посему не раздумывая разворачиваюсь на голос и ору:
- Я!
- Ко мне!
Морпех смотрит на меня и улыбается.
- За вами пришел ваш командир. Он и наложит взыскание.
Вот чем мне нравится этот капитан - он служака, но не подлец. Командир корабля скорее всего не станет наказывать подчиненного офицера за такой пустяк, каковым является неуставная рубашка. А вот попади я в приказ коменданта гарнизона - мало бы не показалось.
- Есть! - ору я и тоже улыбаюсь. Кажется мы поняли друг друга.
Я козыряю капитану и иду к воротам, не зная еще, что через несколько лет в разгар перестройки встречу его на Севастопольском рынке - пьяного, оборванного, потерявшего способность что-либо соображать. Встречу и не смогу ничем помочь. Нельзя помочь человеку, на глазах которого изнасиловали его прошлое; человеку, которого предали те, кому он верил безраздельно. Кому служил.
Но это будет потом, а сейчас за воротами стоит и ждет меня командир малого противолодочного корабля, мой командир. Он тоже улыбается.
Мы идем по жаркой улице к троллейбусной остановке и молчим. Командиру сорок четыре. Он часто болеет и на выходные уезжает в Евпаторию к семье. Мне двадцать три и перед отпуском я спьяну нахамил ему. Но он кажется не собирается об этом вспоминать.
... Несколько лет назад командир слыл весьма перспективным офицером. В Донузлаве каждая местная собака знала о том, что он в большом фаворе у комбрига. Карьерный скок был столь стремителен, что речь уже шла о должности начштаба бригады ОВР. Оставался какой-нибудь пустячок вроде успешных стрельб. Посмотреть на триумф любимчика непосредственно в море комбриг выгнал все соединение. Сам разместился, понятно, на борту у нашего будущего командира. Все, как говориться, трепетало в нетерпении. А дальше началась мистика. Как командир бригады оказался в момент залпа в офицерском гальюне -- неизвестно. По идее должен ведь на мосту фигурировать, а он, сорри, на дучке отсвечивает. Короче говоря, когда его протеже скомандовал "Пли!" унитаз ни с того ни с сего раскололся и высокопоставленная задница оказалась изрезанной в кровь. Выход быстренько свернули -- раненое начальство жаждало госпитализации. Говорят когда его несли по пирсу окровавленным задом вверх овровцы втихаря аплодировали -- комбриг тот был суров и не всегда справедлив.
В госпитале все раны чудесным образом заживили, кроме душевной. Простить командиру такой позор комбриг не смог. От любви до ненависти, как известно, один шаг. Хотя чем был виноват наш командир?..
-- Смирно! -- вопит вахтенный у трапа. Не мне конечно -- командиру, но поскольку мы идем вместе, то получается, что и мне. Это приятно.
-- О-о-о-о, какие люди!
На юте возникает механик -- мелкий тип с большим круглым лицом.
-- Товарищ командир, -- канючит он, -- пусть минер заступает по кораблю, раз прибыл. Мне ж не положено.
Командир делает неясный знак рукой и исчезает в магистральном коридоре. Механик смотрит на меня со злым нетерпением. Он пятнадцатилетний капитан и жутко комплексует. Я плюю на его комплексы и запираюсь в своей каюте. Через десять минут врывается боцман.
-- Оба-на! Дывысь, чоловиче, яка "нака".
Он ставит на стол пол-литровую пластиковую бутылку и опускает короткое плотное туловище на мою койку. Содержимое сосуда выглядит мутно и пугающе.
... Два года назад боцман ушел с флота и устроился в троллейбусный парк.
-- Надоел военно-морской идиотизм! -- заявил он сходя с трапа. Флаг с гюйсом осуждающе трещали на ветру.
Отставной боцманюга мотался по севастопольским улицам и тосковал. Пытался сравнивать троллейбус с кораблем или хотя с катером, и понимал, что сравнение несостоятельно. Носил на работе тельняшку и мичманку, но помогало слабо. Он был упрям, но море оказалось упрямее. В результате боцман опять стал боцманом. С гражданки он принес уверенность в том, что военно-морской идиотизм куда лучше идиотизма штатского, и пристрастие к практической химии. Аккурат перед моим отпуском в боцманской выгородке началась серия опытов по превращению технических жидкостей в спиртосодержащие напитки. Видимо опыт удался...
Я отрицательно качаю головой.
-- Да брось! -- "химик" видимо уже тяпнул "наки". Он щурит красные глаза, зубами вытаскивает из горлышка грязную ветошь и булькает в стакан. -- Эта немного приванивает, а вот из окислителя получается -- слеза!
Из чего сделана "эта" я могу только догадываться.
-- Какой фигней вы занимаетесь товарищ мичман, -- говорю я и отпиваю из стакана. Горло деревенеет, в нос из пищевода бьет автомобильным выхлопом. -- И это в то время, когда флот надрывается улучшая показатели...
-- Ну это -- кто на что учился! -- запальчиво парирует боцман. -- Показатели это по вашей офицерской части, а нам, серым, главное чтобы...
Он прекращает юродствовать -- в каюту заглядывает командир. Изогнув бровь смотрит на нас с боцманом и на бутылку со стаканом.
-- На вашем месте я бы этого не делал, -- тонкий волосатый палец коренного южанина упирается в третью от ворота пуговицу моего кителя.
Самый глупый вопрос в такой ситуации -- почему? Я задаю его. Видимо строевая в больших количествах мне вредит.
Командир дергает щекой и выходит из каюты. Я бормочу извинения. На пороге он оборачивается.
-- Вас вызывает адмирал М. К двум часам. А перед этим загляните ко мне.
Дверь затворяясь громко щелкает. Я каменею. Не то чтобы я боялся адмирала, нет. Что он может со мной сделать? Танком блохи не раздавишь - истина, так сказать, проверенная временем. Просто М. -- мой кошмар. То есть не столько сам адмирал, сколько его племянница. Ну и он, конечно, тоже.
... Я подцепил ее пару месяцев назад. Самым примитивным способом -- в кабаке на проспекте Победы. Мы пили сухое, танцевали и очень нравились друг другу. Зарождалась любовь. Потом я провожал ее чуть не до утра, потом целовал в подъезде, потом...
Потом она приперлась на КПП с кастрюлькой котлет в холщовой сумке. Матроса обмануть невозможно -- то что из сумки пахнет именно котлетами дежурные бойцы на проходной поняли в середине первой минуты. А к концу этой самой первой минуты слух о том, что к минеру с "восьмерки" приходила девушка с котлетами, начал парадное шествие по бригаде малых противолодочных кораблей.
Неделю после этого весь личный состав от самого зачуханного матроса-первогодка до комбрига лично, при встрече со мной многозначительно улыбался и спрашивал рецепт чудного блюда... Любовь упала лицом в кастрюлю и растаяла.
--
-- Кстати, -- боцман интимно щупает меня за пуговицу, -- пока ты был в отпуске, приходила эта... ну, с котлетами.
--
-- Ясно, -- говорю я, -- похоже меня берут в оборот.
--
-- Похоже, -- отвечает боцман и плещет свою пакость в стакан. -- А он прошлый раз тебе что сказал?
У него получается "шо" -- коренной севастополец со всеми вытекающими.
--
-- Адмирал сказал, что я соблазнил его племянницу, и что за все надо отвечать и за авансы девушкам тоже.
--
-- Ну...
--
-- Сегодня я должен дать ответ -- собираюсь ли я на ней жениться!
--
Оба-на! -- боцманюга выпивает, хватает воздух синим ртом и начинает строчить предположениями.
--
Теперь если ты скажешь "да", то тебя поведут под венец... то есть ты поведешь, но на самом деле это тебя поведут... А если ты скажешь "нет", то адмирал из-за своей племяшки тебе такую козу состроит, что карьере каюк. Перспектива! А ты к ней-то как?
--
Боцман! -- говорю я, -- я терпеть не могу котлет... Теперь.
--
Слу-у-у-шай! Переведи песню! А?
Я смотрю на мичмана с испугом.
--
Какую песню?
--
Да вот, -- боцман вынимает из кармана красный пластмассовый плейер. -- сын пристал -- о чем, говорит, папа, они поют? А я знаю? Переведи, а?
Боцман тычет пальцем в клавиши и каюту наполняет старый добрый рок-н-ролл.
"My silence - my fate, my silence - my victory", -- поют какие-то бодрые парни бряцая гитарами и гремя барабанами.
--
Ну, -- спрашивает боцман, -- о чем они?
--
Они поют, что если будешь помалкивать, то в жизни будет все пучком.
--
Да ладно! -- не верит боцман, -- такую фигню?
--
В общем и целом фигню и поют. Если дословно, то: мое молчание, это моя судьба, мое молчание, это моя победа.
--
Бред, -- он пьет из горлышка уже не морщась, -- тебе надо демобилизоваться. Представляешь? Ты ему, адмиралу то есть, говоришь, мол пошел ты, адмирал! Он тебя хвать за здесь, а ты -- уже штатский человек. И у него ничего не выходит! Класс?
--
Класс, -- отвечаю я, хотя ничего классного в таком повороте не вижу. Мало того, что меня, подводника, запихнули на МПК и плюют на мои рапорты исполненные тоски по морским глубинам и ненависти к надводной организации службы, так теперь из-за этой котлетной дуры я должен... Боцман прав -- это бред какой-то.
--
На твоем месте я бы пришел к нему пьяным.
Боцман с сожалением смотрит на пустую емкость.
--
Представляешь, ты приходишь к нему и говоришь, а не пошел бы...
--
В самом деле не пошел бы ты боцман к себе, -- ловко меняю я тему разговора, -- а то мешаешь готовиться к казни.
--
Ну если ты так хочешь... -- обиженный боцманюга выкатывается из каюты.
--
Считай это моим последним желанием, -- я ложусь на койку и смотрю в иллюминатор. Там на фоне синего неба периодически возникает крылатый силуэт -- чайки бомбардируют своим гуано наш корабль. Если смотреть со стороны, то мое окно самое загаженное.
...За время службы на МПК-8 единственное чему я научился, так это мастерски выщелкивать окурки в круглое отверстие из положения лежа. И не просто выщелкивать а и попадать в пролетающих "бомбардировщиков". Злобные твари быстро усекли мое умение и принялись мстить. Кстати говоря, их помет -- штука довольно едкая. Если попадет, скажем, на капот автомобиля, то прожигает краску до металла. Но у меня машины нет...
В адмиральском кабинете тихо и прохладно. И сам он сегодня споен и даже ласков.
--
Ну, -- у него противная толстогубая улыбка и маленькие глазки под седыми бровями. Похож на злого Санта-Клауса, думаю я и молчу.
--
Так что делать-то будем? Я полагаю вы пришли к какому-то решению? Что вы молчите?
Он говорит тихо, потом срывается на крик, потом снова шепчет в ухо. Про несчастную девушку, про коварного меня, про шикарные перспективы и ужасные последствия. Я молчу.
Он багровеет, попеременно хватается за трубку телефона и за сердце, матерится и цитирует великих. Я молчу.
Он прижимает меня к потному животу имитируя отцовские чувства, и грозит кортиком. Я молчу.
Я молчу и буду молчать.
My silence...
Перед визитом к дядюшке адмиралу я зашел таки к командиру. Зашел и узнал, что сломленные моим упорством кадровики дали ход рапорту и меня переводят в подплав. Для этого правда придется сменить еще и флот. А заодно и климат. Но это все пустое...
Поэтому сейчас я молчу...
***
Послушный таймеру телевизор включился ровно в семь. Я открыл глаза -- на экране мелькали какие-то лица, за окном синел февралем подмосковный рассвет. Под боком тихо посапывала жена.
Я встал, прошел в кухню, поставил чайник. И вдруг засмеялся.
--
Ты чего, -- она стояла в дверях сонная и беззащитная.
--
Ничего, иди сюда.
Она обняла мою шею одной рукой, а другой включила приемник.
"My silence - my fate, my silence - my victory", -- донеслось из далекой юности. Я опять засмеялся.
--
Да что с тобой? Что такого они поют? -- она улыбалась и смотрела с недоумением.
--
Они поют о том, как полезно иногда помолчать, -- шепнул я в маленькое теплое ушко и снова засмеялся.
Она ничего не поняла, но тоже засмеялась.
Она ничего не поняла. Да ей, наверное, и не нужно...