...жители Севера рано познают тщету слов и неоценимое благо действия.
'Белое безмолвие'. Джек Лондон
Понять без главного нельзя
твоей сплоченности, Россия:
своя у каждого стезя,
одна у всех анестезия.
'Гарики'. Игорь Губерман
Фига изысканий (хроники одной ТТБ)
Документ, послуживший мне могучим подспорьем при написании этих небольших рассказов, я стащил на память о службе из комнаты для совещаний офицеров части. Когда-то на его обложке красовалась наклейка с надписью 'Книга взысканий и поощрений ТТБ', однако с течением времени резвые умы и шаловливые руки молодых офицеров изменили наименование кондуита до неузнаваемости - буквы 'К' и 'н' сменились на 'Ф', вместо 'в' появилась 'и', а словосочетание 'и поощрений' вообще исчезло, как будто его там и не было. В результате книга получила название, хотя на первый взгляд и маловразумительное, но, как ни странно, подходящее. Впрочем, я, кажется, ни с того начал.
Что такое ТТБ, спросит меня читатель, слабо знакомый с особенностями флотской службы. И я ему отвечу: во-первых, ТТБ, это торпедо-техническая база; во-вторых, если говорить более развернуто - этакий локальный бардачок, на территории которого несколько десятков мужчин облаченных в одну из самых красивых военных униформ мира, с разной степенью изобретательности делают вид, что готовят торпедное оружие для носителей (попросту, для кораблей и подводных лодок). На самом деле, все они, если чем и занимаются, так это претерпевают душевные муки разной степени тяжести. В зависимости, разумеется от воинской категории. Если отринуть индивидуальные особенности каждого из мучающихся, и попробовать систематизировать их каждодневное состояние (не в смысле наличия алкоголя в крови - состояние такого рода системе не поддается, - а в смысле соответствия уровня собственной убедительности размерам тягот и лишений), то получится этакая лесенка на манер кругов Дантова ада. Наполненная, правда, весьма своеобразным содержанием.
Матросы срочной службы. Здесь все просто, понятно и не требует подсистемного анализа; поскольку каждая личность этой категории не без оснований считает причиной своей трехгодичной каторги либо нерасторопность собственных родителей, не сумевших отмазать драгоценное чадо от службы, либо тупость военных комиссаров, не рассмотревших в обритом костлявом симулянте ценного для штатской жизни кадра. Анализировать здесь особо нечего; вот разве что стоит отметить небезынтересный факт, - матросские страдания зависимы от близости ДМБ: чем меньше дней остается до наступления светлого дня, тем замысловатее и чуднее становятся муки.
Офицеры. Наименее удобная для изучения категория военнослужащих. И дело тут не в тонкой душевной организации или, спаси Бог, наличии голубой крови; а в сложностях чисто технического характера. Во-первых, не существует военно-морского училища, специально готовящего офицеров для такой службы. Из ста выпускников минно-торпедного факультета гипотетического учебного заведения, в лучшем случае найдется лишь парочка отщепенцев, мечтающих посвятить себя просиживанию штанов в лаборатории приборов самонаведения или обустройству системы принудительной вентиляции в подскальном хранилище. Остальные, вне всякого сомнения, видят свое будущее в сиянии адмиральских погон и бредят торпедной атакой на 'Тирпиц'. Во-вторых, служат господа офицеры по много лет, а значит, при систематизации необходимо учитывать возрастные изменения, - близость пенсии в геометрической прогрессии уменьшает уровень внутренних терзаний (в отличие от пункта 1!) и к концу службы сводит их к нулю.
Кроме того, служить на торпедную базу, как правило, приходят либо люди осточертевшие флоту, либо люди, которым, напротив, осточертел этот самый флот. И тех и других впереди ждут муки и разочарование. Или, вернее, вначале разочарование, а потом муки. Первые, лелея в памяти былые заслуги (мнимые или истинные - неважно) станут брезгливо ненавидеть новое место службы; вторые же и вовсе сникнут, осознав, что их лихой демарш всего лишь полумера.
Мичманы. По обыденной логике эти славные представители института мичманов и прапорщиков должны находится между срочниками и офицерами. Однако в нашем случае, справедливости ради, именно они увенчают список, поскольку, так как мучаются они, не мучается никто. Беда в том, что страдания набрасываются на их израненные души с садистской регулярностью - ежедневно, ежемесячно и раз в три года.
Ежедневные мучения случаются по вечерам, когда, опломбировав склад с кислородными торпедами, обездоленный сын своего народа Вася по дороге домой сталкивается с недавним соучеником по 'дубовой академии' Колей, изнемогающим под тяжестью немыслимых размеров сумки. Сталкивается и понимает, что с продовольственного склада, где несет суровую вахту этот в недавнем прошлом двоечник и нарушитель воинской дисциплины, кроме продуктов стащить нечего; а значит сумка набита консервированным балыком, тушенкой, сгущенным молоком, китайской ветчиной и кто его знает, чем еще; может даже красной икрой и венгерским вином. А он сам, отличник боевой и политической, кроме темно-зеленой торпедной краски домой ничего еще и не носил. А что еще понесешь, если кроме этой краски, от которой дома уже дышать нечем, и брать-то на ТТБ нечего? Есть еще правда спиртохранилище, но между ним и Васей стоит трясущаяся фига, скрученная заведующим этим хранилищем в ответ на просьбу отлить бутылочку. И если бы только одна фига - в том же строю маячит и красная рожа замполита, и массивный затылок начштаба и целая череда лиц приближенных.
Ежемесячные мучения не так остры, но гнетут не меньше. Связаны они с выдачей денежного довольствия, жалкими попытками состязаться в знании прикладной арифметики с финансистом и горестной убежденности в собственной несостоятельности.
Но все это, не идет ни в какое сравнение с тем, что приходится испытывать несчастному мичману каждые три года. История не знает аналога тому Везувию мук, что начинает бить горючей струей в полосатый небосвод сверхсрочной психики с вышеуказанной периодичностью. А все потому, что именно раз в три года кадровики констатируют завершение контракта с представителем изучаемого нами племени и предлагают ему подписать новый. И вот ведь что интересно - каждый мичман абсолютно точно знает день, когда ему придется удариться в горестные размышления - подписывать, не подписывать - и все равно подходит к роковой дате морально неподготовленным. И вот стоит он над бланком контракта с зажмуренными глазами и, ощущая затылком горячее дыхание искусителя-кадровика, мучается неописуемо. Перед глазами неизменно (действительно - я спрашивал!) возникают весы, на одной чаше которых гнездятся уже упомянутые тяготы и лишения воинской службы (вперемешку с начальственной дурью, вонью матросских носков-карасей, необходимостью ходить в наряды и удаленностью культурных очагов), а на другой - родная Винница (Новомосковск, Тверь, Минусинск - ненужное убрать), и рядом - родной же завод (фабрика, автобаза, колхоз - нужное подчеркнуть). Многие подписывают.
Вот так и служат.
Часть, о которой идет речь, и которую ваш покорный слуга в свое время осчастливил присутствием, обслуживала подводные лодки на южном берегу Баренцева моря. Располагалась она в ложбине образованном двумя сопками, одним концом упиралась в город, другим - в четвертый причал Екатерининской гавани.
Возможно, где-то на бескрайних просторах Отчизны и есть базы оружия, где все складывается совсем не так, как запомнилось мне, но я таких не знаю. И уж тем более ответственности за происходящее там не несу. Так же как не отвечаю и за ТТБ, кусочки бытия которой хочу представить вашему вниманию. По той простой причине, что ее (базы, а не жизни) уже несколько лет как не существует. Сократили.
Нет, все-таки хорошо, что я прихватил 'Фигу изысканий' с собой, собираясь на большую землю. Иначе, чтобы я вам сейчас рассказывал?
А так - вот, читайте, пожалуйста, документальное свидетельство нелегкой торпедной службы. С моими, разумеется, комментариями.
Прапор Валерик
Дата В/звание, Ф. И. О. За что применено Вид взыскания (поощрения) Кем объявлено
15.10.19...г. Капитан 3 ранга Штыревский Нарушение формы одежды выговор Командир соединения
15.10.19...г. Прапорщик Алексеев Неотдание воинской чести 3 суток ареста Командир части
До службы Валера Алексеев работал где-то в Подмосковье на фабрике деревянных игрушек. Непонятно что его подвигло на странный шаг, но весной точно не помню какого года, он появился в части, произведя на будущих сослуживцев неизгладимое впечатление. Представьте себе Дюймовочку в тщательно отутюженной форме среди заросших и помятых троглодитов. Вот так это все примерно и выглядело. Даже ходил Валера как-то не по-мужски - осторожно ставя маленькие ступни на грешную землю. Начальник штаба, крупный мужичара по прозвищу Слон, он же кавторанг Иванцов, выслушал Валерин доклад ('Прибыл для прохождения дальнейшей службы...', ну и так далее), вздохнул и протрубил:
- Ну, пойдем, Валерик, в цех.
И Валерик пошел. В цеху под откровенное матросское ржание он еще раз пропел свое сообщение о прибытии начальнику цеха капитану третьего ранга Лене Штыревскому и был определен в лабораторию малогабаритных торпед. Руководство рассудило справедливо, - какие торпеды, такой и прапорщик.
Штыревский (суетливый, рыжий и вечно расхристанный) с досадой вздохнул: 'Не могли прислать нормального мичмана... Какой-то прапорщик... Недомерок...'; и приказал новому подчиненному заняться для начала изучением руководящих документов по приготовлению оружия. После чего отправился, на пару с начальником штаба, к себе в кабинет, лечить застарелую гипертонию торпедным соком. Так изыскано на базе называли спирт-ректификат.
Штырь, обладающий удивительной способностью пить целый день под семечки, никогда не напиваясь, спирт не только любил, но и уважал. А, следовательно, выдавал его далеко не всем, - такое право давалось только людям проверенным. Поэтому когда спустя полчаса к нему вежливо постучался начитавшийся инструкций прапорщик со свеженаписанным рапортом на выдачу спирта для технических нужд, Леня послал его подальше, посетовав в спину на 'оборзевших карасей' и предложив прослужить в цеху хотя бы полгода. Знай он, что произойдет через эти самые полгода, я думаю, срок бы увеличился до самой штыревской пенсии.
Все на свете относительно, в том числе и скорость течения времени. Для начальника цеха шесть месяцев пролетели незаметно - отпуск он уже отгулял, а начинать ждать следующий было еще рано. Так что Леня этого полугода, пожалуй, и не заметил. Зато заметил Валерик. Каждое утро он с маниакальной пунктуальностью зачеркивал очередной день на большом плакате-календаре изображавшем грудастую бесстыдницу и специально повешенном дома на дверях гальюна. После чего отправлялся на службу, приближая минуту выхода из бесславной хартии 'оборзевших карасей'. А когда ждешь, время тянется медленно.
Оно и тянулось, несмотря на плотный график дежурств (бывшему изготовителю Буратин особо удавались бдения на КПП, и однажды он даже поощрялся командованием), нескончаемые занятия по специальности и ночные погрузки.
В самом начале ноября, когда до окончания своеобразного испытательного срока оставались считанные дни, Валерик ухитрился поссориться с сослуживцем и соседом по подъезду лейтенантом Гвоздецким, флегматичным здоровяком и ревнивым мужем очаровательной миниатюрной особы. Дело было так. Как-то перед утренним построением Гвоздецкий нашел в курилке прапорщика и, дружески хлопнув по плечу (Валерику показалось, что каблуками он пробил асфальт), пробасил:
- Валерий, моя жена жалуется, что ты вчера с ней не поздоровался. Ты че это?
Валерик смутился, заегозил ножками и невольно вытянувшись объяснил:
- Простите, Олег Николаевич, я не хотел никого обидеть. Но, понимаете ли, я ведь вашу супругу первый раз в одежде увидел.
Присутствующие радостно заигогокали - фраза получилась более чем двусмысленной. Получалось, что до этого злополучного дня прапорщик видел лейтенантову жену исключительно без одежды. Смекнув, что ляпнул не то и есть шанс получить от соседа по 'щам', доблестный прапор решил смыться. Имелась надежда, что лейтенант не допрет. Или допрет, но не сразу. Однако известный тугодум Гвоздецкий явил чудеса сообразительности, очень удивился и от удивления вырвал с корнем молодую рябинку, украшавшую место для курения.
- А раньше как видел? Ты чо?
- Я в смысле без верхней одежды... Лето ведь было... А теперь осень... Супруга ваша плащик одела, вот я и не узнал... Вы напрасно беспокоитесь, у меня с вашей женой ничего такого не было...
- А какое было?
Присутствующие взвыли от восторга, рябинка затрещала в кулаке лейтенанта. Через секунду дерево уже летело в направлении аккуратно стриженого затылка удирающего прапорщика. К счастью, прапорщик бегал быстрее. Чем и спасся.
В тот же вечер Гвоздецкий настиг таки Валерика на КПП, но бить не стал, ограничившись накрученной для острастки 'сливой'. И скорее всего страдания бедолаги были бы ужасными... Но пришел долгожданный день.
Утром Валерик зачеркнул последний день, подмигнул обоим полушариям плакатной девицы и отправился на службу. Впереди маячило прикосновение к святая святых.
К начальнику цеха он зашел не в самое лучшее время - Штырь сердито рассматривал стоящий посреди кабинет стул с надписью на спинке 'Для наказуемых подчиненных'. Леню давила проклятая гипертония, стул разваливался на глазах от времени и частого использования, на улице выпал первый снег - предвестник долгой заполярной зимы. Все было как-то нехорошо и появление зануды-прапора радости не добавляло. В ответ на 'Пршуршения войти' капитан третьего ранга буркнул что-то не разборчивое и посмотрел на Валерика. Последний тоже уставился на руководство восторженными глазами. Его маленькие ножки шаркали в такт биению сердца.
- Товарищ капитан третьего ранга, - торжественно начал Алексеев, - я изучил руководящие документы по приготовлению оружия...
- Па-аздра-а-авляю! - Штырь перевел глаза на стул и ожесточенно сплюнул. От нездоровья Леню разжарило, он подвернул брюки над босыми ногами, и расстегнул рубашку до пупа. Тужурка валялась на продавленном диване и служила подстилкой сладко спящему спаниелю Бою - любимцу Штыревского.
- И в соответствии с требованиями... - название документа Валерик отчеканил по буквам, - составил график технического обслуживания оборудования лаборатории и находящихся в ней изделий.
- Ма-ла-дец! И чего тебе от меня надо?
- Товарищ капитан третьего ранга, прошу выдать мне для вышеуказанных целей один килограмм спирта ректификата. Это на третью и четвертую недели октября. Вот рапорт...
- Чего, б...? Какого спирта, б...? Ты чего, карась, б...? Да если каждый б...
Бой встрепенулся и солидарно зарычал. Видимо точка зрения хозяина была ему близка.
Валерик оказался готов к такому повороту.
- Леонид Иванович, - голос прапора стал подвизгивать от эмоций. - Полгода уже прошло... Помните вы говорили? Я уже не карась...
Штыревский опустился в кресло.
А может черт с ним, подумал он. В конце концов Валерик тоже человек, тоже устает... И расслабиться тоже хочет... Может быть даже у него тоже гипертония...
- Прапорщик, у тебя гипертония есть?
- Никак нет! - Валерик просиял.
- Будет, - пообещал беззлобно Штырь и полез в сейф. Валере была выдана пол литровая бутылка и прочитана краткая лекция о правилах обращения с ЯТЖ.
- А остальное?
Вместо остального спирта Валерик получил клятвенные заверения, что он будет выпит лично начальником цеха за его, прапорово, здоровье. На том и расстались.
Минут через двадцать, когда артериальное давление, игнорирующее спирт в качестве лекарства, прихватило Леню с изуверской силой он решил прогуляться на воздух. Выходя из кабинета Штыревский задел злополучный стул, и тот развалился с жалобным кряканьем. Каптри поднял одну из ножек и направился к выходу. Как был - босой и в подвернутых брюках. Бой увязался за ним. Тужурка осталась лежать на диване.
На улице Лене полегчало (тонкий снежок на земле и ветер с гавани студили тело) и он решил прогуляться вокруг цеха. Дойдя до окна Валериной лаборатории, Штыревский заглянул в него, и чуть не отдал концы. Там в центре помещения у покоящейся на ложементах торпеды стоял его подчиненный с белой тряпочкой в руках. На эту тряпочку прапорщик лил жидкость из знакомой бутылки и ласково протирал округлые темно-зеленые бока изделия.
От такого безобразного отношения к драгоценной влаге в глазах у Штыря потемнело, он хватил ножкой знаменитого стула по оконному стеклу и, засунув себя в образовавшуюся дыру по пояс, истошно закричал:
- Прапорщик!
- Я! - ответил дисциплинированный военнослужащий.
- Убью-у-у, - пообещал разъяренный Штырь.
- Р-р-р-р-хаф! - подтвердил Бой.
- Есть, - согласился с судьбой Валерик и дал деру.
Через мгновение, пересекая торпедо-техническую базу по диагонали, в направлении причала неслась друг за другом весьма живописная компания: застегнутый на все пуговицы прапорщик Алексеев с неполной бутылкой спирта, полуголый матерящийся Штыревский с ножкой от стула и оглушительно лающий Бой. Замыкала композицию стая окрестных шавок, не пожелавшая пропустить столь выдающееся событие.
В таком порядке они и выкатились на причал, едва не угодив под колеса адмиральского 'уазика'. Пока командир эскадры выбирался из машины и соображал, что к чему, бродячие барбосы испарились, продемонстрировав определенные преимущества дикой жизни перед цивилизацией. Прочим, разумеется, досталось.
Адмирал долго не разбирался. Экстравагантно одетый Штыревский схлопотал выговор от него лично, судьбу Валерика комэск велел решать командиру ТТБ каперангу Тадеушу Осиповичу Кошману, а Бой был предупрежден о неполном служебном соответствии, с обещанием быть утопленным прямо у причала, буде подобное повториться.
После отъезда высокого командования злой как черт Штыревский рассказал Кошману все, как было, и Валерик отправился на губу, что называется, в тот же час.
- Про тупость в уставе ничего не сказано, а вот честь ты адмиралу наверняка не отдал, когда под 'уазик' бросался. Так что двигай прапорщик, двигай, родной...
Что оставалось делать Валерику? Он двинул. А в 'Фиге' появилась памятная запись.
Вопрос по специальности
Дата В/звание, Ф. И. О. За что применено Вид взыскания (поощрения) Кем объявлено
15.04.19...г. Лейтенант Гвоздецкий Избиение подчиненного, угроза старшему по должности, халатное исполнение служебных обязанностей.
Написано рукой помначштаба, зачеркнуто, ниже подписано рукой начальника штаба: 'Лобов! Вы идиот! За это у нас сажают! Изучите дисциплинарный устав и сдайте зачет мне лично'. Следующая запись - опять рукой помначштаба.
За упущения в воспитательной работе Строгий выговор Зам. командира по политчасти
За неделю до 23 февраля дежурный по части принял из штаба соединения телефонограмму. Принял, прочитал, крайне негативно отозвался о каких-то дармоедах, и пошел пробуждать замполита от послеобеденного сна.
Замполит, которому только что перестал сниться начальник Политуправления флота, и начали - необычайно развратные девушки без всего; в свою очередь принялся, было, крайне негативно высказываться об излишне деятельных дежурных, но вчитался в текст телефонограммы, и проснулся.
Более того, после минутного раздумья он постучался в кабинет командира части и попросил собрать начальников цехов на совещание.
Первым и единственным офицером, прибывшим на зов начальства, оказался лейтенант Гвоздецкий, замещавший Леню Штыря по случаю очередного приступа гипертонии. Все остальные находились на срочном приготовлении торпед с последующей срочной же их подачей, и на вышеупомянутый зов - плюнули.
Когда стало ясно, что выбор невелик, командир посмотрел на замполита, замполит - на командира, они вместе сказали 'Нда-с' и посмотрели на Гвоздецкого.
Телефонограмма гласила: 'Немедленно сообщить в политотдел соединения фамилию военнослужащего срочной службы, заслужившего право называться лучшим по специальности по итогам прошлого года'.
Гвоздецкий прочитал, всхлипнул и отправился к себе. Ситуация складывалась - так себе.
Из пяти подчиненных бойцов выбирать было решительного некого. Трое этой весной увольнялись в запас и искренне считали себя людьми штатскими. Четвертый - матрос Матюшков - отслужив полгода, в совершенстве изучил разве что устройство швабры и тонкости бытового обслуживания старослужащих.
Пятый, по кличке Чуип, после неудачной симуляции энуреза лежал в госпитале с обширными гематомами. Этимология его прозвища уходила корнями в те далекие времена, когда появление на ТТБ трезвого мичмана считалось чем-то из ряда вон выходящим. Пили все, правда, в разных количествах. Говорят, что на обеденных столах в кают-компаниях (береговых, разумеется) совершенно свободно стояли тогда графины с 'торпедным соком', а напившегося сослуживца попросту отправляли домой без особых оргвыводов. Хотя, не исключено, что все это сказки ностальгирующих по прошлому старперов. Не важно. Так вот, служил тогда очень умный и сильно пьющий мичман Безенко. И мучила его одна несостыковочка. К тому моменту, когда ему как командиру подразделения полагалось собирать своих матросиков на предобеденное построение, речевой аппарат его приходил в некоторое рассогласование с мозгами. То есть командовать-то он мог, но то что выговаривал, на человеческую речь походило мало. Результатом становилось непонимание подчиненными начальственных требований и, как следствие, разброд и шатания с полной потерей управления в войсках. Более того, ожидая запаздывающих 'безенчат' база не могла вовремя приступить к обеду, и личный состав просто таки голодал в полном составе, от 'карася' до командира. А это уже никуда не годилось. Тогда Безенко, как уже говорилось, мичман весьма неглупый, придумал несколько условных сигналов в виде легко выговариваемых, а следовательно и легко понимаемых слов. Одним из таких сигналов стало слово 'ЧУиПы', по сути дело явившееся сокращением от слов 'чурки', 'урки' и 'придурки'. Сметливый военачальник быстро ввел обращение в повседневную жизнь, лишив таким образом себя необходимости каждый раз ломать язык, объясняя к кому направлены его команды.
Мичман Безенко потом куда-то делся, а слово осталось. И не просто осталось, а принялось гулять по соединению, изредка приклеиваясь к особо одаренным военнослужащим.
Но этот исторический экскурс вряд ли мог быть Гвоздецкому полезен.
Вопрос 'Что делать?' вывернулся из далекого школьного прошлого суровой реальностью.
Выручил замначлаб - мичман Вова Зять. Он шумно ввалился в помещение и кинул фуражку на стол.
- А чего? - вслух рассудил Вова, почесывая внушительный загривок. - Ясно море, надо Матюшкова подавать. Трое 'гражданских' не в счет, Чуип и до госпиталя дурковал, а оттуда вообще неизвестно каким вернется... Ишь как его товарищи по оружию отделали, писуна... А Матюшков - боец исполнительный, начальству это нравится... Правда, не знает ни хрена, до сих пор ни одного зачета не сдал...
- И служит всего полгода...- Гвоздецкий откровенно тосковал. - Ты бы убрал головной убор со стола - примета плохая.
- Плохая? - Зять стукнул по тулье ребром ладони. Фуражка спружинила и подпрыгнула лягушкой.
Гвоздецкий положил свою фуражку рядом с Вовиной и тоже ударил по ней.
- Ну почему так? - спросил он, разглядывая поломавшийся козырек.
- Это потому, что у меня фуранька 'грибом', а у тебя - 'копытом'.
'Фура' лейтенанта, позорно уставная, действительно сильно напоминала гигантское копыто; в отличие от замначлабовой, выпотрошенной особым способом.
- Нас в училище за 'грибы' ругали, - Гвоздецкий дернул себя за ухо. - Я имел ввиду - почему, как только мне в отпуск, так обязательно какая-нибудь задница... И что нам теперь делать?
- А кому нам? - Вова прищурился хитрым хохляцким прищуром. - Ты ж завтра в отпуск уходишь...
- И чего?
- А того, что ты завтра - тю-тю. Так? Я утром рапорт заму отдам и скажу, что знать ничего не знаю, ты решение принимал. А ты-то уже тю-тю... Понимаешь?
- Понимаю, что вернусь я из отпуска и меня первым делом - на кукен-квакен...
- Да ну тебя... Они через неделю про эту фигню забудут, а у тебя отпуск пятьдесят четверо суток!
Гвоздецкий задумался. Зять слыл мужиком умным, осторожным, и в его словах присутствовал здравый смысл. Ну, пусть не здравый - просто смысл. Надо было решаться.
Утром следующего дня Гвоздецкий сел в самолет в Мурмашах и, пользуясь терминологией Вовы Зятя, сделал тю-тю.
Грустно гулять отпуск в феврале, но что тут поделаешь.
Перед Новым годом, Слон, в ответ на немой вопрос Гвоздецкого, нашедшего свою фамилию в графике отпусков, рявкнул:
- Тебе еще повезло. Мне вот вообще самые хреновые месяца достались.
- Какие? - удивился лейтенант. Хуже февраля считался ноябрь, но его, если верить графику, прочно 'застолбил' мичман Клокин за беззаветную любовь к разгильдяйству.
- Август-сентябрь, - со слезой в голосе поделился начштаба и на прощание заметил, - а годковщину на флоте никто не отменял. Вперед!
Гвоздецкий улетел.
На эскадру от ТТБ подали фамилию матроса Матюшкова. Вова Зять утром отдал рапорт Гвоздецкого заму, зам (фамилию каптри носил для флота неподходящую - Погорелко, но был нахален и шустр, на чем и стоял) быстренько что-то прикинув, отловил помначштаба Лобова и распорядился срочно доложить на эскадру.
- А командир в курсе? - состорожничал ПНШ.
- Разумеется! Кошман все одобрил! - Погорелко взял старлея за плечо. - Ты только представь себе - боец всего полгода служит, а уже лучший по специальности... И это, учти, в то время, когда в других частях молодых матросов вместо того чтобы воспитывать - бьют по лицу...
- И по телу, - блеснул знанием темы Лобов.
- Во-от! И даже по телу! Вот и подумай, у них по телу, а у нас - лучший по специальности... Представляешь, как это характеризует нашу с тобой работу?
- А командира? - насупился ПНШ.
- Конечно! Разумеется! Его - в первую очередь... Представляешь?
Лобов представил и ушел на эскадру.
Ушастый Матюшков в это время пил на камбузе жидкий, холодный, пахнувший шваброй чай и ничего не подозревал.
Гвоздецкий в это же время под Гомелем пил огуречный рассол и тоже ничего не подозревал.
На седьмой день, ровно в 9 утра (наступило 23 февраля и в глотку лейтенанта пролилась первая праздничная стопка отцовского самогона) командир эскадры контр-адмирал Пучков построил соединение - на левом фланге четыре бригады плавсостава, на правом береговая база, посредине ТТБ - поздравил личный состав с праздником, скучно прослушал 'Р-р-ра, р-р-ра, р-р-а' и зачитал приказ, венчал который список передовых матросов и старшин. Названные адмиралом военнослужащие выходили из строя, делали десять шагов вперед и разворачивались к строящим рожи сослуживцам.
Вскоре перед торпедо-технической базой, холодея от ужаса больше чем от ледяного ветра, возник скрюченный матрос Матюшков. Кошман посмотрел на нелепую фигуру, сплюнул и вопросительно покосился на начштаба. Слон посмотрел на своего помощника старлея Лобова и внятно сказал 'Убью'. Туповатый Лобов попытался, было, заглянуть в глаза замполиту, но тот радостно смотрел на синего Матюшкова и строил планы.
- Виктор Саныч, кто подал салажонка на эскадру? Какой дурак это сделал?
- Ну какой... Лобов конечно.
ПНШ переминался в метре от Слона.
- Лобов!
- Я!
- Головка от торпеды. Твоя работа?
- В смысле? - помначштаба изогнулся и принял форму буквы 'зю'.
- В том самом. - Иванцов начал багроветь. - Кто карася подал на эскадру? Какой из него лучший торпедист? Он зачеты сдал?
- Он сдаст Виктор Александрович, сдаст... И не карась, а молодой матрос. И не Лобов его выбрал, а Гвоздецкий. Но главное - наш выбор одобрил начальник политотдела. - Лобов исчез в снежном заряде и на его месте возник Погорелко.
Кошман сказал неприличное слово и ушел. Построение закончилось. Иванцов плеваться не стал, зато сказал несколько неприличных слов и тоже ушел. Замполит улыбнулся им вслед.
На пятнадцатые сутки (Гвоздецкий вынырнул из запоя и с удивлением узнал, что жена собралась с ним разводиться) Погорелко за руку отвел матроса Матюшкова в матросский клуб на организационное собрание совета лучших матросов эскадры. Матюшков, почуявший, что заму от него нужно что-то нехорошее, вел себя безобразно, - всю дорогу до клуба он ныл и жаловался на боль во всех местах.
Предчувствия его не обманули. Собрание единогласно выбрало своим председателем матроса Матюшкова. Замполит, неделю перед этим таскавший неизвестно куда фляжки с 'торпедным соком' ликовал. Сам председатель совета сник окончательно, - ужасные опасения не покидали его.
На двадцать пятые сутки (Гвоздецкий помирился с женой и весь день катал ее на старой кобыле по окрестным холмам) на ТТБ заявился корреспондент 'Гальюн-Таймс', именуемой еще 'На страже Заполярья', и за трое суток написал пространную статью о молодом матросе-вундеркинде, в рекордные сроки освоившем сложнейшую специальность под руководством капитана третьего ранга Погорелко. То, что сам замполит о торпедах знал только то, что они длинные и зеленые, военного журналиста не смутило. Его тошнило по утрам, и в лишние подробности он не вдавался. Через пару дней статью читал весь флот.
На тридцать седьмые сутки (Гвоздецкий наколол дров и затопил баню) лучший торпедист на пару с импресарио отбыли в Североморск на слет лучших специалистов. Где и обгадились по самое 'не балуй'.
Слет, добрую половину времени которого собравшиеся слушали о чудо-матросе с ТТБ эскадры подводных лодок, заканчивался соревнованием передовиков. Понятно, что появление у торпеды героя дня публика встретила аплодисментами. Обнаглевший боец раскланялся, выслушал задание конкурсного жюри (чего-то там замерить, чего-то вынуть и потом вставить) и загрустил. Торпеда показалась ему зеленой коровой в темном лесу. Матюшков обошел большую сигару с одного бока, потом с другого, присел, заглянул снизу, всхлипнул и снова встал. Председатель жюри, последние полчаса живший ожиданием чуда, откашлялся и снисходительно пробасил:
- Смелее, сынок, покажи-ка чему тебя научили...
В первом ряду Погорелко делал страшные знаки.
Матюшков добросовестно принялся напрягаться и вспоминать - чему же его все-таки научили. Ничего не вспоминалось. Тогда он попробовал покопаться в памяти на предмет ее существования вообще. Оказалось, что память была. Правда все что там хранилось, к нынешнему мероприятию отношения не имело. Сначала всплыли какие-то бантики, видимо с выпускных экзаменов в школе. Потом огромная задница какой-то тетки. Задница располагалась в глазке, протертом в крашеном окне женской бани. Матюшков покраснел и стал копаться дальше. Показались корпуса завода, потом молоденькая докторша на медкомиссии (Матюшков снова покраснел); потом проводы, поезд, учебка, обрез с водой, швабра, чьи-то носки, чей-то кулак, верхняя коечка... Все не то!
- Ты не молчи сынок, - не унимался председатель. - Излагай!
Замполит в первом ряду сделал неприличный жест исчерпывающе описывающий матюшковские перспективы в случае фиаско. Матюшков напрягся из последних сил. В этот момент в голове его щелкнуло - память наткнулась на нечто связанное с торпедным оружием.
Матюшков приободрился, обнял зеленую сигару и с большим чувством продекламировал:
Медленно торпеда уплывает вдаль,
Встречи с нею ты уже не жди.
И хотя Китая нам немного жаль,
Лучшее конечно впереди
После чего застенчиво улыбнулся и добавил:
Скатертью пенистой океан стелется
И обрывается прямо возле нас.
Каждому, каждому в лучшее верится.
Катится, катится ядерный фугас.
Эту песенку часто пел в пьяном виде мичман Клокин, плача под собственное пение крупными слезами.
Комиссия попадала со стульев. А когда поднялась, - обнаружила матроса Матюшкова лежащим без чувств.
На сорок вторые сутки (Гвоздецкий с тоской посматривал на чемоданы и вспоминал службу, супруга тосковала у окна) на ТТБ снова замаячил все тот же корреспондент. Он не выходил дальше замова кабинета, что, впрочем, не помешало появлению на свет очередной пространной статьи. На сей раз о недобросовестном офицере и очковтирателе лейтенанте Гвоздецком и жертве его злодеяний - матросе Матюшкове. То что Гвоздецкий все это время находился в отпуске журналиста опять не смутило. Его вновь тошнило по утрам.
Через два дня именем лейтенанта только что не пугали новобранцев. Все совещания, летучки и разносы на эскадре начинались с упоминания его грехов.
На сорок восьмые сутки в лабораторию к Вове Зятю прибыла комиссия с флота, нарыла тьму замечаний и распорядилась уволить к чертям негодяя Гвоздецкого.
На пятьдесят пятые сутки вернувшийся из отпуска Гвоздецкий от расстройства дал в ухо сначала Вове Зятю, потом Матюшкову. Прибежавшие было разбираться Лобов с Погорелко быстро убежали обратно - Гвоздецкий пообещал, что следующими будут они, несмотря на субординацию.
На шестидесятые сутки начальник политотдела после продолжительного разговора с Кошманом, под угрозой перекрытия спиртового ручейка с торпедной базы, отдал распоряжение прекратить гонения на лейтенанта.
На шестьдесят первые - ПНШ с пятой попытки сдал Слону зачет по дисциплинарному уставу.
Физиология
Дата В/звание, Ф. И. О. За что применено Вид взыскания (поощрения) Кем объявлено
23.09.19...г. Ст. лейтенант Малиновский Добросовестное выполнение задания в командировке Снятие ранее наложенного взыскания Командир части
Вот уж чем всегда славились наши Вооруженные силы, так это традициями. Самыми разнообразными.
Скажем, был такой чудный обычай - в разгар полевых работ формировать в соединениях батальоны и отправлять на помощь народному хозяйству. Пахать-сеять-убирать. Помогать по братски. А кроме того, в процессе братской помощи, драться-пить-гулять. Плюс, по мере сил и возможностей осеменять женскую часть местного населения. Это уже, так сказать другая, встречная традиция. В результате столкновения двух традиций экономический эффект от такой подмоги даже на ноль не тянул, - терялся в минусах. Но традиция есть традиция, и батальоны в бескозырках отправлялись на большую землю каждое лето. Видимо из высших политсоображений.
С одним из таких подразделений 'помощников' однажды отбыл в командировку и начлаб из цеха кислородных торпед Виталик Малиновский. Отбыл надо сказать с радостью.
Виталик был личностью неординарной. Начитанный и остроумный, он обладал потрясающей способностью гадить себе на голову. В переносном смысле, конечно, но обильно и с последствиями.
Еще в училище он женился. Жена - юная пышногрудая особа с примесью германской крови, в Виталике не чаяла души. Она кормила тощего рыжеволосого мужа изумительными борщами и сочными отбивными, не переставая рассказывать о переполнявших ее чувствах. Чем, надо понимать, и развратила. Малиновскому захотелось чего-то более сложного и изысканного.
Перед самым выпуском Виталик ушел от простушки-немочки, и на флот приехал уже со второй женой (худосочной и чрезвычайно непростой), каковая очень изыскано и устроила ему хрестоматийную кузькину мать. Через некоторое время Виталик с изумлением обнаружил, что в одиночку тащит на себе все домашнее хозяйство (включая стирку дамского белья!), а его образованная супруга, являя миру сложности характера и гипертрофированную чувственность, изо всех сил проращивает под его фуражкой костные образования, в народе именуемые рогами.
Одновременно с этим открытием, кто-то из знакомых привез из Питера весть, что у первой жены обнаружились в Германии родственники и она уезжает за бугор с новым мужем.
Удар был страшен, но Виталик выдержал. Он вытурил вторую жену, приказал себе забыть о первой и завел собаку - кобеля афганской борзой по кличке Рональд. Пес имел вывих задней ноги, неумеренный аппетит и гадкую привычку путать двор с квартирой. Малиновский самозабвенно лечил Рональда, приучал его к улице и боролся с собачьим обжорством, забываясь в заботах и даже находя в них наслаждение. Не исключено, что когда-нибудь он, наконец, привел бы в порядок несчастное животное и был счастлив, если б однажды Рональд не сдох, сожрав в один присест всю пайковую курятину лейтенанта.
Виталик похоронил пса и запил. Пил он скандально - избил соседа, вынес дверь в подъезде и пытался разрыть могилу Рональда.
Выйдя из запоя и получив по ушам от командира части каперанга Кошмана, Виталик узнал, что его отправляют в командировку в Казахстан. И очень обрадовался.
Дорога к месту назначения оказалась долгой, но не скучной - матросы, принимавшие участия в подобных акциях, как правило, особой дисциплинированностью не отличались. Или, если уж совсем откровенно, - командиры сбагривали на уборку разгильдосов со всей эскадры. На время избавляясь от необходимости подрывать свое драгоценное здоровье в бесплодных попытках их перевоспитать. Так что Малиновскому нашлось чем заняться в пути.
Примерно через неделю их пересадили из поезда в 'людские' грузовики, долго везли по степи, да в степи же и высадили - жить предстояло в палатках. Что, кстати, никого не испугало - после прочных корпусов подлодок и вонючих казарм хотелось экзотики. Тем более, что провизией батальон был обеспечен на все сто.
Некий пробел намечался с водоснабжением. Но этот вопрос быстро решили при помощи руководства близлежащего колхоза - установили две огромные цистерны и пообещали их регулярно пополнять силами колхозной водовозки. А чтобы вода на жаре не тухла, два веселых студента химика из Питера (угораздило же их попасть в эту Тьмутаракань на практику) велели сыпать в нее белый порошок. Разъяснив пропорции и оставив мешок снадобья студенты дуэтом заржали и уехали.
Порошок свое дело делал и даже более того. Вода в самые жаркие дни сохранялась великолепно. Правда, появился и побочный эффект - у всех обитателей палаточного городка усилилось газовыделение. Очень усилилось. Просто до неприличия...
Однако, очень скоро выяснилось, что неприличным это может считаться, когда у одного... А когда в групповом исполнении, то ничего... Нормально. Ну и потом - а куда деваться?
Короче говоря, через пару дней, по молчаливому сговору, даже в офицерских палатках народ бросил бегать наружу, а пускал ветры непосредственно внутри. Еще через неделю на эти мелочи просто прекратили обращать внимание.
В первые же выходные, подустав от сельскохозяйственных работ батальон собрался в город. Малиновский, почуяв дыхание новой жизни вдали от жен и собак, чисто выбрился, надел свежую рубашку и решил гульнуть от души.
В городе, на удивление зеленом и чистом, морякам устроили баню, после чего матросов повели в краеведческий музей, а офицерам велели не напиваться, не хулиганить и ровно в полночь прибыть к зданию горсовета для посадки на грузовики.
Ни первого, ни второго Виталик делать не собирался, а потому предпочел отдыхать в одиночку. Он побродил по улицам, съел в общепите большую порцию лагмана, запив ее пивом; и посетил кинотеатр.
Когда сеанс закончился и на улице стемнело, измученной душе захотелось иных развлечений. Разумеется, на многое Малиновский не рассчитывал, а потому был приятно удивлен наличием Дома культуры с танцами под 'живую' музыку.
Лейтенант танцевал и ему было хорошо.
Определенный дискомфорт доставляла встреча в животе химической дряни с пивом и лагманом, но Виталик старался на этом не зацикливаться - периодически он выходил на перекур и в дальних кустах давал волю взбунтовавшейся природе.
Как и следовало ожидать, морской офицер, хотя и в скромном чине, не мог не привлечь внимания туземных дам. Отбою от девушек не было, и очень скоро Малиновский выделил из них одну - невысокую, приятной наружности метисочку в джинсовом сарафане. Девушка понравилась еще и потому, что была радушна, но неприлипчива. А это давало возможность продолжать жизненно необходимые вояжи в буйные заросли перед клубом.
Ко времени последнего танца молодые люди познакомились и перешли на 'ты', а когда музыканты принялись зачехлять инструменты Виталик вежливо и с достоинством попросил разрешения проводить новую знакомую до дому. Роза не отказала. Она вообще нравилась Малиновскому все больше и больше. И он уже приготовился действовать решительно, когда мерзкое снадобье в очередной раз потребовало стравить давление. Лейтенант извинился, вернулся в здание (они уже стояли на крыльце ДК), быстро забежал на самый верх, дал свободу приличной порции газа и тут же поклялся дойти до ее дома без происшествий.
До дома он дошел; с трудом , правда, пучило уже не по-детски, но дошел. А вот у подъезда произошло непредвиденное -девушка пригласила его в гости. Резво так пригласила, практически потащила за шиворот. Сопротивляться было нельзя (итак сдерживался из последних сил, плелся на негнущихся ногах, чтобы кожу не натягивать) и он пошел. Ладно, подумал Малиновский, в квартире отправлю ее кофе варить, а сам - в гальюн. И будет хорошо...
Хорошо не стало - туалет в квартире находился рядом с кухней. Через тонкую стенку.
У Виталика глаза полезли из орбит. Давление в организме приближалось к критическому.
Спасение пришло в виде приоткрытой двери в абсолютно темную комнату. Малиновский пыхтя ввалился туда и дал себе волю. Закончив извержение он помолчал, прислушался и почувствовал себя прохудившимся футбольным мячом. Старым, усталым, желающим покоя мячом, из которого наконец выпустили воздух. Вонючий воздух...
В комнате запахло дрянью.
Малиновский огляделся. Где-то возле оконного проема отсвечивало зеркало трюмо. Он кинулся к нему, схватил первый попавшийся пузырек, свинтил пробку и принялся брызгать содержимым вокруг себя, по углам, крест-накрест, в произвольном порядке... В комнате зажегся свет...
Его зажгла Роза. Она стояла в дверях и со странным выражением лица смотрела куда-то за спину Виталика. Он обернулся и понял, что самым лучшим выходом для него была бы смерть. Мгновенная такая, безболезненная. А главное, освобождающая от всего, что в жизни содеялось неправильно. От обеих жен, от издохшего Рональда, от избитого соседа и до сих пор не вставленного стекла... И от этих двоих во всем белом, сидевших на диване ...
Первым поднялся парень. Крепкий казах с широкими плечами и добрым лицом. Его белая рубашка была как-то странно раскрашена сочными темно-зелеными полосками и точками разной конфигурации. Сидевшая рядом девушка имела такой же нестандартный вид. У Малиновского подкосились ноги.
- Роза, - попросил парень, - скажи мне, своему брату... Ну почему твои женихи такие идиоты? Сначала он без стука вломился в мою комнату, нап... испортил... очень сильно! испортил воздух...
А потом еще и обрызгал нас с Люсей зеленкой! Ну скажи, Роза, почему?
Ответа Розы Малиновский не слышал. Он рванул с низкого старта и бежал не останавливаясь до места стоянки машин. От испуга (а от чего же еще?) газообразование в его организме сократилось до общечеловеческого.
Больше в город Малиновский не ездил. Выходные он проводил в лагере, подменяя на дежурстве коллег.
Начальство сочло эту странность служебным рвением.
Все болезни от нервов
Дата В/звание, Ф. И. О. За что применено Вид взыскания (поощрения) Кем объявлено
17.10.19...г. Мичман Зять Нарушение общественного порядка и недостойное обращение с женщиной 3 суток ареста Командир части
До этого случая Вова Зять женщин никогда не бил. И в общественных местах не дебоширил.
Он, признаться, до этого случая вообще никого не бил. И нигде не дебоширил.
Но все бывает в первый раз.
Началось со дня рождения жены. Или, вернее, с того дня, когда скромная, тихая и непритязательная Зоя Михайловна решила отмечать свое тридцатипятилетие широко. Вове это было непонятно. А все непонятное он не любил.
- Ты чего эт, Зой? - спросил Вова.
- Хочу отмечать широко, - непривычно заупрямилась жена и тряхнула кудряшками.
У Вовы зародились нехорошие подозрения.
- Широко - это как?
- Это значит накроем стол... нет - два стола вместе сдвинем и накроем. А что я не заслужила? Не заработала? Чтобы на столе икра стояла? Чтоб шампанское за мое здоровье пили?
- Кто? - Вова был почти уверен, что знает в чем дело, но решил перепроверить.
- Что - кто?
- Кто шампанское-то будет пить? Кого звать будем? - он нарочно сказал 'будем', а не 'будешь' чтобы не спугнуть.
- Ну кого... Гвоздецких позовем... Костина с женой... Михалыча, если нажираться не будет... Алешку надо позвать, пусть на гитаре поиграет! - Зоя загибала пальцы на левой руке.
Остался большой палец. Вова напрягся.
- Светлану Петровну, разумеется...
Точно, подумал Вова, так и есть, Светкина работа. Ведь отвадил на время... Глянь - опять прилипла, стервь. Вова потер пятерней круглую физиономию.
Светлана Петровна Шевчук, бывшая жена флагманского минера одной из бригад и бывшая любовница половины мужского населения города, в жизни придерживалась взглядов, Вове Зятю глубоко противных. Но мало этого, она их еще и пропагандировала. Конечно, Вова жене верил. С одной стороны. А с другой, - кому понравиться, если разведенка с сомнительными моральными устоями начнет регулярно рассказывать вашей половине, в чем разница между мужем и соседом. Или как съездить на курорт одной и получить от этого удовольствие. Или в какой узде нужно мужика держать, чтоб не выпустить.
Какое-то время Зоя Михайловна и Светлана Петровна дружили и Вова терпел. Терпел до того самого дня когда вечером после службы застал дома теплую компанию, состоящую из собственной супруги; Светланы, чтоб ей пусто было, Петровны, и двух пижонистых лейтенантов с Кольской флотилии. Лейтенанты пили его, Вовин, спирт и пели под гитару лабуду.
Появление хозяина смутила только Зою. Лейтенанты продолжали кадрить дам, Светлана Петровна пуская клубы дыма по кухне томно воскликнула: 'Вольдемар, присоединяйтесь!' и выпила, сморщив кукольное личико.