Павловец Александр Геннадьевич : другие произведения.

Воспоминания Седаковой (Ерофеевой) Антонины Ниловны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В 1971 году к Антонине Ниловне обратилась жена А. Т. Твардовского Мария Илларионовна. Дело в том, что намечалось издание книги «А. Т. Твардовский в воспоминаниях современников». А моя бабушка Антонина Ниловна училась в одной школе с известным советским поэтом, автором Василия Теркина. В книгу вошли детские воспоминания А. Н. и Лидии Ниловны, ее старшей сестры. Однако многое осталось не опубликовано. Издатели печатали книгу о великом поэте, а не о его одноклассниках. Мне же конечно интересно все, что связано с той далекой эпохой, тем более изложенное родной бабушкой. Здесь приведены записки Антонины Ниловны о своем детстве, мои комментарии к некоторым историческим фактам, а также сведения о родственниках моей бабушки.
   ВОСПОМИНАНИЯ СЕДАКОВОЙ (ЕРОФЕЕВОЙ) АНТОНИНЫ НИЛОВНЫ
  
  СМОЛЕНЩИНА
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ
  
  В 1971 году к Антонине Ниловне обратилась жена А. Т. Твардовского Мария Илларионовна.
  Дело в том, что намечалось издание книги «А. Т. Твардовский в воспоминаниях современников». А моя бабушка Антонина Ниловна училась в одной школе с известным советским поэтом, автором Василия Теркина. В книгу вошли детские воспоминания А. Н. и Лидии Ниловны, ее старшей сестры. Однако многое осталось не опубликовано. Издатели печатали книгу о великом поэте, а не о его одноклассниках. Мне же конечно интересно все, что связано с той далекой эпохой, тем более изложенное родной бабушкой. Здесь приведены записки Антонины Ниловны о своем детстве, мои комментарии к некоторым историческим фактам, а также сведения о родственниках моей бабушки.
  
  
  Вместо эпиграфа.
  
  Жизнью ни голодной ни сытой, как другие многие края
  Чем еще была ты знаменита, старая Смоленщина моя,
  
  Бросовыми землями пустыми, непроезжей каторгой дорог,
  Хуторской столыпинской пустыней, межами и вдоль и поперек,
  
  И лежали мхи непроходимые, золотые залежи тая,
  Черт тебя возьми моя родимая, старая Смоленщина моя!
  
  Край мой деревянный, шитый лыком, ты дивишся на свои дела,
  Слава революции великой стороной тебя не обошла.
  
  Еду незабытыми местами, новые поселки вижу я.
  Знаешь ли сама, какой ты стала Родина смоленская моя.
  
  Написано А. Твардовским в 1936 г.
  
  “Ты может родился в России, березовом милом краю?”
  
  РОССИЯ. РОДИНА МОЯ.
  
  “Не только грусть мои года, мои года – моё богатство!”
  
  ГЛАВА 1. Деревня Ляхово.
  
  Глинковский район.
  Сожжены полностью вместе с жителями:
  Деревня Ляхово – 14 апреля 1943 г. Погибло 384 человека.
  https://marija-k.livejournal.com/5189.html
  
  Медленно, с изгибами и поворотами, течёт река. То разольётся тихим плёсом, то забурлит на перекатах. Плывёт, качаясь на волнах, листок. Кто знает куда занесет его река. К какому берегу он пристанет.
  Течение времени несет нас по жизни. Всё дальше и дальше от истока. И только память хранит бережно прошедшее. Места, события, лица.
  Река моего дества течёт по Смоленщине.
  По ее берегам выстроились избы села Ляхово. Через село проходит знаменитый Екатерининский большак. Это красивая широкая дорога, обсаженная белоствольными березами в два ряда по обеим её сторонам. Среди них широкая пешеходная тропинка. Вот за мостом через реку видна кирпичная школа, а рядом с ней мой родной дом … таким вспоминается мне мой край родной. Детство, прошедшее там, всё дальше уходит в прошлое. Но порой кажется, что только вчера бежала я по этой тропке между берез. Или вдруг повеет ароматом черемухи, или дымком из печной трубы.
   Ляхово — село старинное. Красивое русское село, известное в истории партизанского движения во время войны с Наполеоном в 1812 году. Здесь 28 октября 1812 года произошло крупное сражение. Обьединенные отряды Дениса Давыдова, А. Н. Сеславина, А. С. Фигнера,
  В. В. Орлова- Денисова и местные партизаны наголову разгромили корпус французского генерала Ожеро. Поражение противника у села Ляхово позволило силам русской армии пройти на Ельню.
   К месту вспомнить строки поэмы Твардовского «Страна Муравия»:
  
   из-за горы навстречу шло
   золотоглавое село
   здесь проходил, как говорят,
   в Москву Наполеон
  
   В центре села возвышалась деревянная церковь. Место вокруг неё не застраивалось и называлось селянами «пустак». В престольный праздник «Духов день» здесь устраивались ярмарки.
  
   Здесь бухали колокола
   на двадцать деревень.
   Престол и ярмарка была
   в зелёный Духов день.
  
  На пустаке же устанавливали качели. Вокруг был гуляния и музыка. То были круговые качели, наподобие карусели, и качели через вал. Были и другие увеселения. Невдалеке от церкви, в зелени красивого парка, стоял большой двухэтажный дом помещика Бартоломея. К усадьбе вели красивые подьезды, а вокруг парк, сад и цветы. На калитках ограды на прибитой дощечке были надписи: «ВХОД ПОСТОРОННИМ ВОСПРЕЩЕН!». Рядом с этим домом был ещё красивый одноэтажный дом, который звался «барынин флигель». Далее размещались постройки в которых жила прислуга, скотный двор, птичник.
   В имении шла богатая разгульная жизнь. На озере за парком устраивалось гуляние на лодках с музыкой и фейерверками. Мой отец в дни своей молодости и силы был скотником у Бартоломея. Но это до меня не дошло. Я родилась в 1911 году и помню свой маленький родительский домик за рекой. В эту пору мои родители занимались земледелием. Жили совсем небогато. Отец был из многочисленной семьи. От двух браков матери отца было 14 человек. Жили они в деревне Кожановка. Эта маленькая деревушка находилась верстах в четырнадцати от Ляхова. Так, что когда отец женился и стал жить самостоятельно, то получить что-нибудь на обжитье от родни было нечего. В хозяйстве мы имели корову,курей и лошадь, без которой не обойтись крестьянину. Семья наша состояла из шести человек. Моими старшими сестрами были Лидия и Мария. Самым младшим являлся брат Борис, который был моложе меня на три года. Домик наш был довольно-таки невелик и тесноват для такого семейства. Так, что русская печь, занимавшая значительную часть жилплощади была незаменима в качестве спального места. Для нас с Марией она стала постоянным местом для ночлега. Бывало с нами спала и бабушка, приезжавшая иногда погостить. В чистом углу висели иконы. В определенные дни под ними зажигали лампадку. Этот угол, в отличие от прочих стен, был оклеен газетами. Стены никогда не штукатурились. Однако весной промывались и стены, и потолки, подновлялись газеты в углу с иконками. Обычно к пасхе всё выносилось во двор, где одеяла и прочее трясли и трусили. Перегородка и стены обдавались кипятком. За перегородкой был маленький уголок в доме, где стояла большая деревянная кровать родителей и рядом маленькая детская кроватка братика Бориса. Больше там ничего не было, да и не вместилось бы. В зинее время весь приют был на печке. С печки можно было слушать разговоры старших и никому не мешать, не болтаться под ногами у других, что было немаловажно. В другом углу стоял шкафчик-угольник. Около него папа вешал календарь, который в доме называли численник. При любых обстоятельствах отец старался его иметь. Помню как мы с сестрой вдруг заметили на календаре две цифры 19 рядом. Это пришёл 1919 год. Научившись читать мы с сестрой Марией с интересом листали календарь. Прочитывали на страничках имена — женские и мужские. Там, в старом календаре, указывались имена святых по дням года. Родившихся в этот день детей называли одним из имён, прописанных в календаре. В день моего рождения,- 30 марта, стояло два имени: Евдокия и Антонина. Я смотрела на листок и была довольна, что по сравнению Евдокией святая Антонина была ещё и преподобная! Этот эпитет мне нравился. Создавалось впечатление, что наверное в какой-то мере это замечательное качество переходит и ко мне, коль уж я тоже Антонина. Значения же этого слова я совершенно не знала, но была уверена, что это непременно нечто удивительное. С печки мы разглядывали плакат, висевший в простенке. На нём вздыбленная лошадь, которую энергично сдерживает красноармеец. На полукруге, попираемом лошадиными копытами написано «АНТАНТА». Слова это было для нас ново и чуждо. Что такое эта антанта мы не знали, но чутьём догадывались — его надо стереть с полукруга земного шара. На хорошо осёдланную лошадь и воинственного красноармейца смотреть было приятно. Шли трудные годы гражданской войны. В стране царили голод и разруха. Россия надолго погрузилась в хаос. Отец вернулся фронта с больной ногой. Перебаливал, страдая от ран. Мать сетовала, что кроме прочих нужд не хватало дров. А второй мужчина в доме — сын, ещё мал для тяжёлой работы. А мы дети были беззаботны. С интересом разглядывали военную шинель и шапку отца, прочее, незнакомое для нас его обмундирование солдата.
   Школа, возле которой мы жили, была недавно построена взамен развалившейся деревянной, едва вмещавшей несколько учеников. В этой новой школе учились мои старшие сестры, потом я и младший брат Борис. Представление об ученье в школе начало входить в моё понятие когда я ещё не училась. Я издали смотрела на картинки в книжках сестры, на пучки счётных палочек, да слушала как сестры учат уроки. В то время в школе обучались не все дети школьного возраста. Особенно не все девочки. Родители оставляли их дома, чтобы прясть пряжу, ткать холсты, вышивать, шить и вязать. Среди родительских разговоров до меня доходило, что меня может быть и не будут отдавать в школу учиться. Вот мол как она интересуется книгами, начинает понимать буквы, а там научится от сестер читать и считать. Ну и хватит того. А то как же матери одной управляться со всеми делами, да ещё и малолетний братишка требует внимания. Учиться я всё же пошла на следующий год за Марией. В школе были две класных комнаты и квартира учителя. Для меня школа казалась очень просторной и красивой. Кирпичная, большие окна, крыша железная, а на ней — чердачное окно, в котором ворковали голуби, жившие не чердаке. Направо (с коридора при входе) был большой класс, а второй был поменьше прямо напротив входной двери. Более просторный клас был занят большим количеством учащихся. Чаще всего в нём один учитель занимался с двумя малочисленными по набору классами. Меньший был проходным. Из него кроме входной двери была ещё одна в другой коридор. Там была жилая половина для учителей. Из этого коридора можно было попасть в двухкомнатную квартиру, а также в кухню с большой русской печью. С этой половины был отдельный вход на улицу через крыльцо. На занятия учителя приходили с квартиры не выходя на улицу. В школе был ещё и сторож. Никанор Платоныч. Он приходил сюда из своего дома и выполнял обязанности сторожа, топил печи, носил воду и дежурил во время занятий. Все беспорядки или драки среди ребят прекращались при его появлении. В школе всегда было тепло и чисто. Учебные занятия проводились в одну смену и регулярно. Учились не только ближние дети, но и те, которые проживали в соседних деревнях и на хуторах. Зимой, в снежные дни или в сильные морозы трудно было добираться им до школы. С утра дороги часто были заметены так, что и следа их не видно. А то вдруг к концу дня вдруг завоет ветер, завьюжит метель. Заносы, бураны были не редкость. Дороги не чистились. Учащиеся утопали в снегу, добираясь до школы. Почти каждый день мы оттирали друг другу щеки, носы и уши.
   Чтобы запоздалый путник не сбился с дороги, рискуя остаться под снегом до весны, ставили вешки вдоль обочины. По краям дороги утыкали в снег еловые ветки. В такие дни у нас оставались ночевать кто-либо из детей наших знакомых или родственников из деревни Столпово, Уварово и других. Местом отдых была всё та же незаменимая печка. Мы садились, сушили промерзшую за день обувь, грели озябшие ноги. В большинстве у детей на ногах были лапти, а если уж валенки, то это совсем хорошо. Чтобы валенки служили подольше на них сверху надевали чуни, сплетенные из туго скрученной тонкой веревки. Вечером в доме зажигалась подвешенная к потолку керосиновая лампа. (восьми или десятилинейная. Другой роскоши не дозволялось. Надо было экономить керосин.) А когда мы начинали делать уроки, для нас отец дополнительно ставил на припечек или на дежу двухлинейную лампу. Мы читали, учили на память, считали, решали на грифельной доске задачи и один перед другим очень старались. Но вот писать в таких условиях уже было никак нельзя. Тесно и сумрачно. Тогда как-то ухитрялись делать это за общим столом, но ещё лучше было успеть сделать письменные задания до полной темноты, на подоконнике. Хотя и тут было не просто устроиться. Окна промерзали и свет мало проникал через корку льда. Да и быстро темнело в короткие зимние дни.
   Самое уютное для нас место было конечно на печке. Здесь, рядом с плетёнками лука, мотками пряжи, бабушкиными мешочками с ароматными травами шли у нас детей свои задушевные беседы. Мерцание керосиновой лампы, вой ветра в трубе, снег сыпет в окна, что-то стучит в забор или ворота. Всё это создавало обстановку для мечтаний и рассказов. Очень будоражила воображение тема поиска сокровищ или клада. Находка клада казалась единственным выходом из критического положения обедневшего человека. О потаенных сокровищах охраняемых нечистой силой мы читали в сказках. Слышали разные версии о находках от взрослых. То кому-то во сне было видение, а то прошел слух, что один человек вдруг разбогател, вот уж точно, нашёл клад, но никому не сказал. Местный помещик Бартоломей, бежавший из страны до революции, по нашим понятиям был сказочно богат. Барский дом утопал в зелени старого парка. Здесь росли необычные деревья. Каштаны, туя, лиственницы. Огромные старые липы наполняли парк благоуханием в летние месяцы. Они были рассажены ровными аллеями. Знающие люди говорили, что ночью на одной из лип горит свечка. Это верный знак того, что тут зарыт клад. Но свеча казалась не всем. Да и тот кому она оказывалась на липе никак не мог точно определить расположение клада. Как только он подойдет уж совсем кажется близко, - свечка гаснет. Где же копать?
   И сколько же было таких рассказов, сколько сказок рассказано на уютной печке! Среди них мне особенно страшной и жуткой казалась сказка про синюю бороду. Любимой же была конечно же «Золушка», «Аленький цветочек». Но не потому, что в этих сказках присутствовали три сестры, как и у нас в семье, да к тому же я среди них младшая. В отличие от сказочных сестер мои старшие сестры всегда были любимыми и самыми хорошими. Старшая, - Лидия, взрослее меня на шесть лет. Для меня и Марии она была во всём примером и образцом для подражания. Знала очень много такого, чего еще не знали мы. Она наставляла нас в сложных вопросах. Лидия рано научилась вязать и вышивать, а мы любовно смотрели как ловко в её руках тонкая игла кусок холста превращает в нарядную вышитую кофточку. Сделает Лида на холсте дырочки, обметает их нитками — выходит красивый узор. Называется «ришелье». Или сделает на холсте мережку — простую узорами, широкую — паучками. Она умела сшить туфли! Да, туфли из простого холста. Из белого холста она шила на колодке красивые туфельки на самодельном деревянном каблучке. Подошва делалась из круто свитой тонкой веревочки, пришитой к картонной подметке определенными рядами. Это в те годы когда деревенские девушки ходили исключительно в лаптях из лыка. Чем не Золушка. Хоть сейчас на бал. Сверстницы-подруги сестры не умели делать такие вещи. А она оденется нарядно, пойдёт гулять и скажет: «голь на выдумки хитра!». Лида училась в школе на отлично. Много читала, а мы с Марией таскали у неё книги которые нам ещё не давали прочитывать. Так мы познакомились с «Гусиной принцессой», «Князем Серебряным», и некотороми другими особами из высшего общества литературных героев. Старшая сестра учила нас как надо обращаться с книгами, бережно к ним относиться. Ведь читались они на печке, или сидя в уголке у подоконника с книжкой на коленках, а то и в поле, когда летом пасли скот. Лучших условий у нас не было. Ну а Мария была ненамного старше меня. Мы с ней всегда дружили как ровесницы-подруги.
   Возле нашей школы росли берёзы. Красивые, стройные. И была среди них одна с наклоном. Мы её звали «кривая берёза». Хоть и кривая, но была она так же крепка как другие, и тянулась за ними ввысь. Глядя на неё мальчишки говорили: «вот бы разогнаться, да с разбегу по ней до самой верхушки взлететь! А то и до неба!». Так случилось, что я заболела тифом. В годы гражданской войны эта болезнь безжалостно уносила жизни сотен людей. Кроме тифа тогда со страшной силой вспыхнула эпидемия гриппа — испанки как его называли. Тиф сопровождается горячкой и бредом. Во время болезни мне приснилась эта берёза. Сквозь туман горячки доходили до моего сознания разговоры приходивших в дом соседей. Разговоры шли о гражданской войне, о потерях сыновей и мужей, навсегда оставшихся на полях сражений. А мне казалось, что это берёза то приходила в дом, то уходила назад, в ряды берёз. В голове шумелоо и неотвязно повторялись слова из стихотворения: «одни я с мире подсмотрел святые искренние слёзы. То солёзы бедных матерей. Им не поднять своих детей погибших на кровавой ниве. Как не поднять плакучей иве своих поникнувших ветвей.»
   Мои годы учёбы в школе совпали с первыми годами становления советской власти в нашей стране. Время было трудное, но радостное. В школе мы впервые услышали слова Ленин, Родина. Ещё свежи были в памяти старших по ребят про дореволюционное обучение. Занятия начинались с молитвы. На урок закона божьего приходил поп с крестом на груди и линейкой в руках. Он никогда не называл детей по имени и фамилии, а тыкал линейкой в живот и говорил: «ну, ты, маслобойницкое брюхо, отвечай!». А если ответ не нравился бил линейкой, а то ставил в угол на колени на горох или гречиху.
   Дети в школу ходили одеты и обуты кое-как и кое-в-чём. Я хорошо помню, что всегда ходила в обносках своих сестёр. Однажды на уроке у меня порвалась на плечах кофточка и весь остаток учебного дня я просидела сьёжившись, покрывшись сверху стареньким платком. Мальчишки в большинстве своём на штанишках своих носили заплатки - «очки». Но ничего не поделаешь. Для учёбы не хватало книг, чернил, бумаги. Большой ценностью считался каждый карандаш, а особенно цветной. На уроках рисования мы раскрашивали свои рисунки соком красного бурака. Он же часто употреблялся вместо чернил. Для раскрашивания рисунков бывало использовали и зелень травки. Саша приносил клейковину в вишни. Она прекрасно заменяла клей.
  
  ГЛАВА 2.
   «Вот моя деревня,
   вот мой дом родной.
   Вот качусь я в санках
   по горе крутой!».
  
   Кажется лучше не скажешь, вспоминая ту далёкую пору детства, проведенную в родном селе. Эти строки напоминают про зимние весёлые катания с горы. Катание гурьбой с шумом и гамом. Такое беззаботное веселье возможно только в детские годы. Наш огород спускался к реке. Это место очень хорошо подходило для катания. Разогнался и полетел! Да так, чтобы ещё на речной лёд выскочить. А там сани несут сами. А то катались просто с горки по проезжей дороге. Были дни когда устраивались массовые катания с горы. Тогда к нам детям присоединялись девушки и парни. Для катания делали особенный снаряд, называвшийся «морозяка». Для него брали старое лукошко, широкое лукошко или низенькую скамейку. С вечера она обмазывалась густым слоем коровяка, а когда смёрзнется, то поливалась водой до тех пор пока не образуется толстый слой льда на дне. Старались сделать так, чтобы поверхность была как можно ровнее и глаже. Вот и выходил каждый со своей морозякой и под крики «ура» летели с горы. Бывало только усядешься ехать, тут кто-нибудь подскочит да крутанёт тебя раза три вокруг оси. Да пустят вниз. Главное место уступали молодежи, но и мы подростки толкались там до тех пор пока все и не раз сильно промерзнем. Говоря о зиме как не вспомнить крещенские вечера, святки когда по избам ходили ряженые. Когда приходили к нам, мы законно слезали с печи и присоединялись к общей ватаге, стараясь угадать, кто же прячется под маской. Но в общем зима в нашей семье переживалась трудно. Мерзли из-за плохой одежды, холодно бывало и в избе. Видали мы как трудно зимует скот. Дрожала на морозе наша коровка и лошадь. Курам и ягнятам везло больше, их в сильные холода забирали в дом под печку. По ночам приходилось слушать волчий вой. Волки тоже мерзли в лесу и оттого становились ещё злее. Родителей беспокоило удастся ли прокормить до весны скотину, хватит ли хлеба семье, как заготовить побольше дров.
  
  ГЛАВА 3.
  Школа в доме барина Бартоломея.
  
   Начиная со второго класа в 1918-19 годах школу перевели в помещичью усадьбу, в барский дом. Дом с колоннами стоял в красивом парке. На клумбах росли красивые цветы, в парк от крыльца разбегались ровные дорожки. Ну просто сказка про аленький цветочек! Как зачарованные ступали мы по мягко по полам, покрытым узорчатым линолеумом, смотрели на огромные окна, освещающие красивые стены. В нижних комнатах первого этажа расположились классы и библиотека. На втором этаже — жили учителя. В просторном зале устраивались спектакли и другие мероприятия. Просторное здание вместившее школу было настолько велико, что часть его пустовала.
   В 1924 году в бывшей Смоленской губернии произошло укрупнение волостей. В результате этого на базе Лобковской и Белореченской волостей создали Переснянскую волость. Деревня Ляхово из Лобковской волости оказалась в Переснянской. Несколько позже в 1927 году дом Бартоломея разобрали и перевезли в административный центр волости — посёлок Пересну.
   Вот как про этот эпизод вспоминает брат А. Т. Твардовского Иван:
  «1927 году я окончил четырехклассную Ляховскую школу и получил свидетельство и характеристику, выданные учителем Исидором Ивановичем Рубо. В том же году сломали и перевезли на лошадях на станцию Пересну ляховский помещичий дворец, в котором учились братья и мне тоже довелось учиться одну зиму. В Пересне это здание было спешно собрано, но из трехэтажного, редкой красоты дворца получилась двухэтажная коробка: никаких украшений не восстановили, покраски тоже уже не делалось, но здание школы-семилетки все же было построено, той же осенью она открылась. Я хотел поступить в эту школу, по ходатайству Александра был допущен на приемные испытания, но моя робость испортила все дело: я стушевался, перепутал вопросы и форменным образом провалился…»
  
  Ляховская школа снова вернулась в старое кирпичное здание возле большака. Не одно поколение ребятишек училось в ней. Как сейчас вижу здание моей школы, берёзы, большак рядом с ней. По большаку едет красивая карета. В ней едет Бартоломей с женой. На козлах бородатый ямщик. Сытые кони храпят и бьют копытами. Завидев барскую карету я, тогда совсем ещё малая, всегда убегала и, не знаю почему, но пряталась под кровать. Большинство же моих сверстников напротив бежали поглазеть на диковинный экипаж и его разнаряженных пассажиров. Стояли по обочинам и почтенно мяли в руках шапки. Бывало, что по большаку проходил и поп в рясе и с крестом. На меня эта мрачная фигура производила то же самое действие, что и барская карета. Я убегала и пряталась. Позже, когда я повзрослела и уже была ученицей средних классов, приехавший погостить к нам дядя говорил: «как она повзорслела. И не поверишь, что это та девочка, которая не желая видеть попа и помещика завидев их убегала и пряталась под кроватью». Все смеялись этой речи. Вспоминая учеб в школе не могу не вспомнить с любовью моих учителей. В первом классе меня учила Валентина Георгиевна Фалалеева, а в последующих Ульяна Карповна Галактионова. Ульяна Карповна была молодая и, как тогда мне казалось, очень красивая. Ей было немногим более 20 лет. Она была ласковая и справедливая. На её уроках всегда было интересно. Когда дети собирались домой после школы Ульяна Карповна проверяла, как каждый из учеников одет в дорогу. Ведь многим приходилось ходить не одну версту до школы. Помогала потуже замотать платок, застегнуть деревянные колодочки, заменявшие пуговицы.
   Нелегко было учиться. Но ничего! Росли, учились грамотно читать, писать, решать задачи. Радость приобщения к большому миру знаний была так велика, что с лихвой покрывала все тяготы. Не об этом ли стих самого Саши, простите, Александра Трифоновича, который уже будучи поэтом вспоминал:
   волненью давнему мальчишки
   доступна полностью душа
   как вспомню запах первой книжки
   и самый вкус карандаша.
  Из поэмы «За далью даль».
  
  
  ГЛАВА 4.
  А. Т. Твардовский.
  
   Каждого человека ведёт по жизни его судьба. Кому-то усыпет дорогу розами, а другого начнёт испытывать на прочность. Мою судьбу не назовёшь лёгкой. Голодное детство в годы войны и разрухи, непростые годы юности, тяжёлые испытания во время Великой Отечественной Войны. Однако я благодарна ей за всё. За встречи с интересными людьми, за смех и слёзы, за тепло и морозы.
   Сложилось так, что в Ляховской школе я училась в одном классе с Александром Трифоновичем Твардовским, чьё имя впоследствии приобрело огромную известность. Это поэт, выдающийся поэт советской эпохи, любимый миллионами читателей в Советском Союзе и широко известный в переводах своих произведений за рубежом. Его произведения удостоены Ленинской и государственных премий. Это большой, глубоко самобытный русский национальный поэт. Всё творчество Твардовского органически связано со смоленщиной. Здесь его истоки и корни, здесь его питательная почва.
   Приходил он к нам учиться из своего родного Загорья, что в четырёх километрах от Ляхова. Был он для нас тогда просто Шура Твардовский. В классе сидел в среднем ряду, от стола учителя третья парта. Всегда опрятный, подтянутый, с красивым открытым лицом, голубыми глазами, - таким он остался в моей памяти. Учился он отлично, переходил из в класс. Учительница всегда его хвалила. Дети любили своего одноклассника. Помню как-то приехал в школу инспектор и пришёл к нам на урок. Мы все притихли и пригнулись к партам. Читать первым учительница вызвала Шуру. Читал он как всегда громко, чётко. Отвечал смело. Продекламировал стихотворение Некрасова, которое было задано на дом. Все осмелели глядя на него и стали отвечать. Урок прошёл хорошо. Шура очень любил книги, удивлял знанием их, много декламировал наизусть стихов Некрасова, Лермонтова. Его горячее желание учиться, жажда знаний заражала многих. Я иногда, признаться, по-хорошему завидовала его ответая. Дело в том, что хотя я всегда учила уроки добросовестно и учительница бывала довольна мной, но я, отвечая, волновалась и могла покраснеть. Ульяна Карповна выделяла Шуру среди других учеников, но это было справедливо, все это признавали. Он был всегда окружен товарищами. Однажды на перемене мы повторяли к уроку отрывок из стихотворения Некрасова «Несжатая полоса». Кругом то вполголоса, то погромче слышалось: «только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она...». Шура сидел молча, несколько задумавшись, а потом в тон нам начал декламировать:
   «только нам гулять не доведется
   по лугам, по нивам золотым.
   Целый день на фабрике колёса
   мы вертим, вертим, вертим».
  Когда я и другие ребята с удивлением оглянулись на него, он сказал: «и этот стих тоже написал Некрасов (плач детей)». Никто из нас я уверена тогда не знал этого стиха. Знали дети только то, что есть в учебнике, в школьной программе. Говорил Шура как-то красиво. Мог подбирать рифмы к словам. Однажды он мне сказал, что написал стихотворение. И тут же рискнул предоставить его на суд взыскательной публики, коей являлись наши одноклассники:
   на цветах засыпают бабочки,
   уткнувшись в их середину.
   А я молча сижу на лавочке
   и любуюсь на эту картину.
  Строгие ценители поэзии тут же стали критиковать юное дарование. Спрашивают: «это почему на лугу стоит лавочка?». Деревенским детям привычно было видеть простор и приволье цветущих лугов, порхающих бабочек. Но лавочек, равно как и скамеечек, на лугу точно никто не ставил. Некогда было рассиживаться. Надо сено косить, сушить, в копны складывать когда дождик заморосит. А он нам уже с увлечением декламирует «Бородино» Лермонтова и другие им горячо любимые стихи русских поэтов.
   Друг друга в классе почти всегда мы звали не по именам, а по-своему, когда отчество становилось фамилией. Так я чаще всего была Тоня Нилкина, а ученик Захаров Игнатий Фомич становился Игнатом Фомкиным. Шура же всегда прозывался Шурой Твардовским. Только на первых порах знакомства его фамилию часто произносили в соответствии с местным диалектом «Цвярдоуски». Он всегда спешил поправить — Твардовский! Это было особенно занятно, ведь, к примеру ученик Коля Березовский не обращал никакого внимания, когда его фамилию произносили как «Берязоуски». Мы, девчонки, знали чем если надо можно довести Шуру. И бывало дразнили «Цвярдоуски». А он ничуть не злился. Только говорил с укоризной: «Эх ты, бяроза». А если в компании девчонок попадалась моя старшая сестра он говорил: «а ты — Лидя»(вместо Лида). Но это всё были детские шалости, никто всерьёз не обижался. Помнится, на уроке мы с ним о чем-то расшумелись или даже заспорили. «Это что ещё за шум?» - спросила учительница. А я заявила нарочито громко: «это Твардовский не даёт слушать урок! Мешает решать задачку!». Затем мы оба замолчали. Но Саша раскусил мою уловку. Впридачу к замечанию от учителя я получила от него пару успокоительных щелчков. Но детские обиды забывались быстро.
   В коридорах школы на стенах висели географические карты. Возле них часто толпились ученики. С интересом вглядывались в причудливые очертания материков и морей, читали вслух таинственные названия далёких городов и стран. Наверное поэтому нравилась нам игра в города. Шура любил на переменке организовать эту игру. Станем у стенки друг против друга, при этом каждый берёт себе название города. Выбирается ведущий и начинается перекличка городов. При перекличке двух городов перебегают двое, стремясь опередить ведущего. Каждый раз в начале игры хотелось назваться другим городом. Так мне самой очень нравилось звучное название города Мариуполь. Но не будешь же каждый раз опять называться этим же городом. Надо искать в памяти новое название. Оказавшись в затруднении мальчишки часто обращались к Саше. У него была хорошая память и запоминал он больше других. Помолчит, усмехнётся, потом что-то скажет. Навроде как у Горького в повести «Детство»,- «город на Каме, где не знаем сами.» . Ему нравилось блеснуть эрудицией.
  \\Перед этим каждый называл себя каким-либо городом. Всем нам были знакомы города Москва, Смоленск, Ельня. А ведь хотелось назвать другой, новый город. Вот мы и просили Шуру припонить какой нибудь город. Потому, что он знал очень много.\\
   Многие мальчишки любили подраться. Ходили деревня на деревню. Бывало подходишь к школе, они подбегут, наберут снега и натирают девочкам щёки, бить снежками, колоть еловой веткой. Братьев Твардовских не задирали. Видать сунувшись однажды получили должный отпор. Хотя мне казалось это за их деловитость, серьёзность. Во всяком случае не помню, чтобы когда-нибудь Саша подставил кому-то подножку, или бросился щекотать девочек.
   Помнится и такой характерный случай. Во время урока Шура глянул в окно и внятно сказал: «свадьба едет!». По дороге действительно ехала свадьба. Не избалованные праздниками дети рады были любому зрелищу. Все бросились к окнам. В суматохе кто-то опрокинул чернильнцу. Залил книжки, тетради, парта. Когда же учительница спросила кто первым нарушил дисциплину и поднял класс, Шура встал и признался. Хотя отлично знал, что по неписанным законам школьного братства его бы никто не выдал.
   Учителя рассказывали нам на уроках о светлом будущем, о новой жизни. Не в избах крытых соломой а в просторных светлых домах. В селе с широкими улицами. Я представляла широкую, чистую улицу, обсаженную деревьями. Как аллеи в панском парке. Но видели мы пока что вокруг только бедность и разруху, которую принесла война, да тяжкий труд наших родителей. Каждый лелеял мечту, чтобы деревня наша стала наряднее, красивее и лучше. Как бы нам хотелось, чтобы дороги в деревне были ровные, обсаженные берёзами, как у подьезда бывшей панской усадьбы, на старом большаке. Шура мечтал, чтобы много садов было, цвели вокруг розы и лилии. И написал:
  
   «вы ракиты густые, большие,
   принимайте под тенью меня
   а поля и луга дорогие
   полюбите навеки меня.!»
  
   В школе организовали библиотеку. Можно было брать книги домой и там их прочесть. Книжки были для нас доселе невиданые. С цветными картинками. Видать из барского собрания книг, ставшего «достоянием республики». Для всех это свидание с миром литературы было большой радостью. Прочитав одну, с воодушевлением бежали за другой книгой. Старшая сестра Лидия учила нас как надо относится к чтению, как важно сдать ее в срок, чистой и непотрёпаной. Находились ребята, которые расписывались в книгах, писали на полях свои заключения о ценности изложенного. Один такой умник написал фразу, наверняка подхваченную где-то на лету: «я прочитал и удивился, зачем я грамоте учился.» . Учительница наша провела расследование и быстро разузнала кто брал книгу последним. Он то и был автором мудрого умозаключения. Когда она закончила длинное обьяснение с озорником Саша добавил: «я тоже удивился, до чего ты докатился!». Фраза эта стала крылатой. Многие при случае и по поводу повторяли её. Были дни когда Ульяна Карповна собирала нас после уроков и вслух читала нам книгу. Потом мы сообща разбирали прочитанное. В школе устраивались спектакли. Сначала я ходила на них зрителем. Сестра Лидия восхищала меня умением петь, играть на сцене. Она была образом в живой картине «Россия». А уже в четвертом я сама стала участвовать в самодеятельности. Помню наше хоровое выступление с песней:
  
  «слети к нам тихий вечер на мирные поля»
  
  или
  
   заткало пряжею туманной
   весь левый склон береговой.
   По склону поступью чеканной
   советский ходит постовой.
  
   Эта последняя песня особенно нравилась нашему однокласснику Захарову Игнату. Он имел неплохой голос и часто ее напевал. И даже утверждал, что сумеет исполнить ее на сцене один на один со зрительным залом. Инсценировались басни Крылова « здорово кум федот, здорово кум фаддей!», «мужичок с ноготок » Некрасова. Тут Саша был незаменим. Выступал он с увлечением, но редко. Дело в том, что в отличие от нас, ляховских, ему не так просто было остаться в школе после уроков, придти на репетицию в неурочное время. До хутора Загорье ведь не близко. Как то раз мы репетировали сказочную пьесу в стихах. Автора не помню. Похоже, что это было вольное изложение лебединого озера. Начиналось действие с того, что в лесу стоит царевна, привязанная к дереву и взывает: «спасите меня! Погибаю! Колдун злой похитил меня! За что я ужасно страдаю?». И далее в том же духе. Эту несчастную затем спасает храбрый царевич, вовремя явившийся. Царевной положено было стать мне. Не скрою, потому что я имела соответствующее платье, благодаря маминой швейной машинке. Привезенное из города, приобретенное в обмен на картошку, повесьма поношенное, но приведенное мамой в порядок, оно всё таки было особенным для нашей местности. Красивое, вельветовое, сшитое по-городскому оно называлось всеми «бархатное». Царевичем предназначен был стать Саша. Это роль ведущая. По ходу действия царевич побеждает злых духов и колдуна, находит общий язык с прекрасной феей, появившейся в определенный момент. Её он вызывает звуками волшебной флейты. Но флейты в нашем арсенале конечно не было. Тогда решили что флейту с успехом заменит полоска бумаги, приложенная к расчёске или гребешку. Главное правильно уловить мелодию. Стали готовиться, собирать реквизит. Уже репетировали, и тут кто-то вспомнил, что Пантелей Соколов немного играет на гармошке своего брата Николая. Замечательно! Он исполнит музыкальную фразу за сценой, а в конце постановки, когда все танцуют и кружатся в хороводе, он тоже выйдет на сцену и будет играть вальс. Полное великолепие! Добро победило зло, все веселы! Здесь уже упомянутый кто-то предложил, что удобнее будет, если роль царевича исполнит сам Пантелей. Царевич с гармошкой — самое то. Самолюбие Саши было очень уязвлено. Сколько его потом не уговаривали, дальше репетировать он не стал.
   Незабываемыми остались годы учёбы в школе. Читая биографию поэта Твардовского видишь, что он всегда помнил школу и первых учителей. О школе и о самом селе Ляхово он вспоминал в своей речи на Всероссийском Сьезде учителей 7 июля 1960 года. Всю жизнь он помнил Марфу Карповну и Ульяну Карповну — сестёр учительниц, которые сумели донести до сознания детей красоту и силу русского языка и литературы. Вот полный список тех, кто в1920-21 годах учился в четвёртой группе Ляховской школы:
   Бордаченков Павел
   Бордаченокова Агния
   Вознова Вера
   Березовская Ульяна
   Березовский Николай
   Бурмистров Григорий
   Дьякова Елена
   Дьякова Ольга
   Дьякова Таисия
   Ерофеева Антонина
   Захаров Игнатий
   Игнатенков Руф
   Ковалев Андрей
   Ковалев Михаил
   Пляшкевич Виктор
   Твардовский Александр
  
  ГЛАВА 5.
  Стёжки дорожки.
  
  Вспоминая детство и годы прожитые в Ляхове невольно хочется сказать словами из стихотворения Твардовского «Поездка в Загорье»
  
   «и повеяло летом,
   дивной, давней порой,
   детством, прожитым где-то,
   где-то здесь под горой
  
   я смотрю, вспоминаю
   близ родного угла
   где тут что, где какая
   в поле стёжка была…..»
  
   Да, немало стёжек было истоптано было по родной земле. И, может быть, первыми из дому были протоптаны стёжки в лес. За грибами, за ягодами, орехами. За другими делами, куда брали нас с собой старшие.
   За земляникой шли с кувшинчиками. Мать определяла каждому какую посуду брать в соответствии с возрастом. У нас была цель непременно набрать полный кувшинчик. Соревнуясь кто быстрее говорили: «вот, я уже дно закрыла! А у меня уже половина!». Возвращаясь через деревню стремились, чтобы каждый встречный видеть наполненный до краёв кувшин. Если же не удавалось полный набрать, шли на хитрость. Под верхний слой ягод ложили ягодки с листиками. Земляника собиралась на вырубках и пригорках под палящим солнцем ярких дней знойного лета. Впечатлений от похода полно! Запах цветущих лугов и полянок, медовый запах цветущего гречишного поля, жужжащие шмели и пчёлки, мелодичный щебет лесных пташек. Кого-то укусила оса! У кого-то от жары разболелась голова и хотелось пить. У сестры Лиды часто случалось, что вдруг пойдёт носом кровь, а мы терялись, не знали чем ей помочь. А то подует холодный ветер, грянет гром, налетит черная туча. Надо где-то ховаться от летнего ливня. Потом аукаем, собираемся.
   Если же собирали малины, то брать приходилось среди крапивы, такой густой, что ничего за ней не видно. Но чем гуще крапива, тем больше малины. Ягоды крупней. Посуда набирается скорей. Ягоды в рот не кидали, спешили скорее набрать свои лукошки. Сьедали только чуть покрасневшие и мягкие ягоды. От этого возникала оскомина. Ходить собирать ягоды было не близко, так что домой приходили довольные, но усталые, с подбитыми пятками и оцарапанные колючей малиной, с волдырями от жгучей крапивы. Всё лето ходили только босыми. Не было достатка носить летом обувь, а тем более чулки. Каждый чулок был на учёте. Ценился, штопался и, если окончательно пронашивался снизу, то отрезался. Оставшаяся целой «пачлинка» надвязывалась своими льняными нитками.
  Особенно далеко была черника. Ходили за ней по болоту и купинам, где прятались змеи. Когда безобидные ужи с жёлтыми ушками, а когда и страшные гадюки с зигзагами на спине. Приходилось ступать осторожно босыми ногами. Было, что на подходе к болоту лежали переходы, там где особо глубокие и топкие места. А то увидишь на краю болота палки и убитых змей. Жутко было идти, утопая в мягком мху, приглядываясь к кочкам. Змей любили погреться на солнышке. Выползали на пеньки. Тащили с собой ведро и собирали пока оно не заполнится до верха. Ох, не быстро это происходило! А тут ещё комары досаждали, стараясь выпить из сборщиков побольше кровушки. Кусок хлеба с солью, который брали с собой, чтобы подкрепиться, казался необыкновенно вкусным. Ещё на болоте дурманил голову своим ароматом багун, росли прочие необычные растения. Всё это было небычно и ново.
   Сбор грибов был близко к дому и по своему интересен. Вставали рано утром, когда ещё висел предрассветный туман над рекой. Выходили из дому чуть ли не с закрытыми глазами, так хотелось спать. Шли по росистой стёжке. Первому было особенно мокро. Роса обдавала аж до пояса. И приходилось в левую руку собирать подол платья, чтобы к месту прибыть сухим из воды. Придя в лес разбредались по сторонам. Аукали, ведь недолго и потеряться. Заблудишься и будешь кружить по лесу, пока тебя не встретят волки.
   Ходили и за орехами. Их собирали с палкой, приспособленной чтобы наклонять высокие ветки. Ветку надо было пригнуть осторожно, чтобы не сломать. Здесь нужна была особая сноровка. Чтобы и лещину не загубить, и сумку-мешочек через плечо доверху орехам набить.
   Приходилось мне отправляться по стёжке и в поле за стадом коров. Летом на заре трубил в свой рожок пастух. Слушать его звуки было интерсно. Интересно было и разглядывать диковинный рожок. Кроме рожка у него был длинный кнут, который назывался «пуга». Он очень ловко умел щёлкать этой пугой. Звук получался как от выстрела. Пастух на лето был один. Он ходил из дома в дом по очереди кормиться. Такой день назывался «рядовка». В этот день пастуху давали в поле подпаска из дома, где он ночевал. В этом заключалось условие и договор сельчан с пастухом в добавок к деньгам, которые он получал с каждого двора. Мне, как младшей из сестёр, редко приходилось бывать подпаском. Первый такой день я надолго запомнила. Когда погнали стадо в поле, пастух обьяснил мне, что надо делать. Вначале, по дороге к пастбищу, я должна идти сзади и подгонять отставших животных. При пастьбе надо следить за стадом и отгонять блудливых коров от посевов. Поначалу всё шло гладко. Был жаркий день и коровы лениво ходили, или вовсе лежали, пережёвывая жвачку. Скоро уже должны были гнать их домой на дойку. В поле мы их выгнали в пятом часу утра. Меня стало клонить ко сну. И вот солнышко припекло больше, ещё больше. Вдруг одна, а за ней и другая, коровы задрали вверх хвосты и кинулись бежать по кустам к лесу. Я кинулась за ними. Цепляясь за ветки ищу, собираю непослушное взбесившееся стадо. Ничего не выходит. Хоть плачь. Коровы с треском ломятся по кустам. Где-то среди них и наша бурёнка! Не дай бог, потеряется! Какой же из меня получился помощник, всё стадо разбежалось. И сил бегать уже нет. Как же собрать непослушных проказниц? Вдруг слышу пастух заиграл в свой рожок. Из кустов непокорные бунтарки спокойно пошли к нему. Собираются в кружок, зачарованно слушают волшебную музыку. Пастух махнул мне рукой и крикнул: «погнали!». Оказывается, что коров под конец дня стали донимать оводы. У нас их называли «авадни». Слепни и другие кусачие мухи-кровососы. Умные коровки побежали к кустам, обтёрлись и теперь спокойно шли домой, в родной хлев. А вот и мост через реку. Наша бурёнка не любила идти по мосту в толпе и давке. Она переплывала реку вплавь в гордом одиночестве. Любопытно было видеть как она плыла, вытянув голову и распушив хвост. Затем чистая выходила на берег. Всю ночь после такой рядовки снились и мелькали перед глазами красные, черные, бурые и пёстрые коровы, подтёлки и быки. А также пастух, сидящий на пне. Такой седой, с бородою. Сидит и плетёт лапти. Или ходит вокруг стада, хлопая кнутом. Вставать рано пасти не хотелось, да и вообще вставать на заре было трудно. Но ничего не поделаешь, приходилось. В трудную пору жнива рано отправлялись в поле, чтобы до наступления дневного зноя жать хлеб. Жать, жать созревшие колосья, вязать их в снопы, ставить их в бабки(так у нас называли копны).
   Жнива ждали. Высматривали и проверяли, скоро ли созреет хлеб. У нас часто не хватало хлеба. Хлеб в магазине не покупали. Магазина в деревне не было вовсе. Мука тоже была только на базаре. Каждый сеял, молтил и молол муку сам, запасаясь на год. До нового урожая хватало не у всех. Кто-то торговал излишками, а у иного не хватало даже до Рождества. Такие шли в отход, на заработки — в батраки. Хлеб всегда был в цене, его берегли. Это был настоящий праздник когда мать торжественно вынимала из печи вкусно пахнущие свежеиспеыеные буханки хлеба, или пироги. Праздничные пироги пекли с капустой, с грибами, с картошкой. В день выпечки утром пекли также лепёшки, отняв для этого из переполненной дежи тесто. Осенью хлеб выпекали на кленовых или капустных листочках. Нижняя корочка хлебной буханки в таком случае выходила узорчатая, повторяя рисунок прожилок листа. Кто хоть однажды почувствовал аромат и вкус свежего хлеба не забудет его никогда.
   В жниво было трудно и голодно. Приходилось брать у кого-либо в долг мукой или хлебом. Вдоволь его никогда не было. Поэтому мне очень понятен смысл стихов смоленского поэта Алексея Мишина:
  
   ОСОБОЙ ЦЕНОЙ
  
  его формуют на рассвете,
  чтоб он в духу румяно креп.
  Нет хлеба лёгкого на свете
  во все века был труден хлеб.
  
  Он труден летом и зимою
  то сев, то жатва, то помол,
  тот хлеб особою ценою
  ложится пахарю на стол.
  
  Ему как прежде так и ныне
  всегда цена была одна.
  Она не та, что в магазине
  а та, что во поле цена.
  
  Мы, кроме жнива на своём поле, а оно ох как трудно давалось, жали и на других полях, помогая родственникам, знакомым. Скажем тем, кто в пору сенокоса помог нам косить сено для коровы и лошадки. Пока был жив отец, было легче. Был хозяин в доме. Он выполнял тяжёлую мужскую работу. Но отец умер. Умер против немного 50 лет. Тяжелое детство в многодетной семье, фронтовая жизнь, боевые раны, тяготы, связанные с голодом и разрухой в стране не могли не подорвать его здоровье. Мне было 9 лет когда он умер. Я хорошо помню своего доброго отца. Он имел мягкий характер, в семье был настоящий хозяин, заботился обо всех нас. Не глядя на все недостачи с ним мы легко переживали трудные времена.
   Когда-то у отца была гармошка. Но при моей памяти от нее остались только планки-клавиши. Мы, дети, играли на гармошке, - то есть нажимая на клавиши пели и плясали под воображаемую музыку. Папа вспоминал какие-то солдатские напевы. Но чаще других мы слышали «Трансваль, Трансваль». Песня словно уносила нас в далёкие страны, где существует этот таинственный Трансваль.
  
  \\Отступление. Песня.
   Народная песенка про англо-бурскую войну (1899-1902) на основе стихотворения
  Г. Галиной "Бур и его сыновья" (1899, см. ниже). Оно положено на музыку М.А. Губченко. Первые две строфы - народные, в авторской версии их не было. Песенка была очень популярна в России в первую половину XXв., и особенно в годы Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке, где ее пело население и красные партизаны. Александр Фадеев использовал ее как лейтмотив неоконченного романа "Последний из удэге" (1929-1940) о партизанском движении в Приморье.
  
  Песня прозвучала в кинофильме «Кортик» 1954 года. Также песня звучит в фильме «Жила-была одна баба» (2011) года в исполнении Юрия Шевчука[1].
  Юрий Шевчук:
  «Эта песня - была хит всех воинов-интернационалистов начала 20-го века. Потому что много русских ребят воевало на стороне буров в англо-бурской войне в Южной Африке. И они воевали так, как вот в Афгане воевали, они были – интернационалисты. И во всех кабаках русские воины, которые пришли из Африки после войны англо-бурской, они заказывали эту песню «Трансвааль, страна моя...». И там главный герой – он теряет семью, сыновей, хозяйство, но приобретает свободу. Эта песня была самая популярная до 1905 года. В 1905 году уже пошел «Варяг» – уже другая фронтовая песня стала самой известной, популярной и любимой народом.»
  
  "Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне" пели в деревнях, городах и в последовавшей за революцией эмиграции. О ней писали И. Эренбург, М. Цветаева, К. Паустовский, М. Исаковский, В. Шкловский, Л. Кассиль, М. Слонимский, С. Маршак.
  
  Аполлон Давидсон:
  
  ЭТА СТАРАЯ СТАРАЯ ПЕСНЯ
  
  "Азия и Африка сегодня", 1990, №10.
  
  
  Закат прошлого столетия. Начало нашего, теперь уже уходящего. Деды, прадеды - что пели они тогда? Конечно, песни о своей жизни, о своей стране, ее природе, ее прошлом. О ее радостях. И еще чаще - о горестях. Протяжные - о Волге-матушке, о ямщиках. Жалостную "Разлуку".
  
  Но как раз тогда родилась песня о чужой стране. И не просто чужой, а очень-очень далекой. Не о Франции или Англии, которые были как-то знакомы. Не о Германии или Турции, что лежали поблизости. Нет, о никому толком не известном Трансваале и о бурах - тех, кого теперь называют африканерами.
  
  Песня о незнакомом крае земли, но ее не привезли из чужедальней стороны. Не перевели с других языков. Сложили здесь. Русская народная песня.
  
  Странно? Но, как говорится, факт.
  
  Паустовский вспоминал о том времени (он был тогда гимназистом, жил в Киеве): "Даже киевские шарманщики, игравшие до тех пор только "Разлуку", начали играть новую песню: "Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне". За это мы отдавали им пятаки, припрятанные на мороженое".
  
  Уже в глубокой старости Виктор Борисович Шкловский писал: "Помню англо-бурскую войну - начало XX века...
  
  Буров знали все.
  
  
  Знали цилиндр президента Крюгера, и сейчас я помню фамилию бурского генерала Девета и узнал бы его по портретам...
  
  Понимали, что англичане в Африке обижают крестьян, но у тех есть ружья и они отстреливаются.
  
  Улица пела песню:
  
  Трансваль, Трансваль, страна моя!
  Ты вся горишь в огне.
  
  Где только ни пели ее тогда, на заре нашего столетия... И в петербургских ресторанах, и в забытых богом селах Пошехонья, и на сибирских трактах. Одни пели ее после "Боже, царя храни", а другие - после "Варшавянки".
  
  Что думали деды и прадеды, когда слушали или пели эту песню? "Отцы и деды непонятны", - утверждала Анна Ахматова. И Пастернак вторил ей:
  
  Повесть наших отцов,
  Точно повесть
  Из века Стюартов,
  Отдаленней, чем Пушкин,
  И видится
  Точно во сне.
  
  Но приметы тех лет мы ведь все же знаем.
  
  Вот пожелтевшие страницы "Нивы" и других русских иллюстрированных журналов за 1900 год.
  
  Фотографии новых военных кораблей. "11 мая... Его Императорское Величество и Их Императорские Величества Государыни Императрицы Мария Федоровна и Александра Федоровна, осмотрев крейсер "Аврора", изволили наблюдать за его спуском на воду".
  
  Торжества спуска броненосца "Князь Потемкин Таврический".
  
  Новый русский крейсер "Варяг", построенный на заводе Крамна в Филадельфии.
  
  Кто думал в том 1900-м, какую судьбу уготовило этим кораблям Двадцатое столетие?
  
  Май 189б-го, Ходынка, уже забывается - прошло четыре года. А до мая 1905-го, до Цусимы, предстоит прожить еще пять. И сразу ли стало очевидно, что 1900-й - не просто неурожайный год, а начало затяжного экономического кризиса?
  
  Многие ли знали, что в Лейпциге уже печатается первый номер газеты "Искра" с тремя статьями Ленина?
  
  Девочке Ане Горенко шел одиннадцатый год. Потом Анна Ахматова вспомнит:
  
  Суровы и хмуры...
  С винтовками 6уры.
  
  И эта примета тогоЮрий Шевчук: времени ляжет в ее стихах рядом с другими:
  
  Россия Достоевского. Луна
  Почти на четверть скрыта колокольней.
  Торгуют кабаки. летят пролетки,
  Пятиэтажные растут громады
  В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  Все разночинно, наспех, как-нибудь...
  Отцы и деды непонятны. Земли
  Заложены. И в Бадене - рулетка.
  
  Читатели в России, а вскоре и за границей знакомились с романом "Воскресение". Он печатался в петербургской "Ниве", и последние главы появились в конце 1899-го.
  
  Толстой записал в своем дневнике 18 декабря 1899 года: "Кончил "Воскресение". Нехорошо. Не поправлено. Поспешно. Но отвалилось и не интересует более". Однако и в России и в Европе выход романа воспринят как событие. В русской газете "Новости" 1 января 1900-го говорилось: "После целого ряда сереньких и скучных лет... небо вдруг озарилось ярким лучом сильного и самобытного творчества... художественным открытием русской жизни". И вместе с тем вскоре поползли слухи, что Святейший Синод намерен отлучить Толстого от церкви. Слухи подтвердились. Весной 1901 года сообщение об этом появилось в "Церковных ведомостях".
  
  В июле 1899-го Николай II утвердил "Временные правила об отбывании воинской повинности воспитанниками высших учебных заведений, удаляемыми из сих заведений за учинение скопом беспорядков" - иначе говоря, о сдаче студентов в солдаты.
  
  В сентябре 1899-го Шаляпин впервые выступил в Большом театре в партии Мефистофеля. В октябре в Московском Художественном театре состоялась премьера "Дяди Вани". В ноябре издательство А. Ф. Маркса выпустило первый том сочинений Чехова. В декабре Чехов опубликовал "Даму с собачкой", а Горький - "Двадцать шесть и одна".
  
  В 1900-м в издательстве "3нание" вышли четыре тома рассказов Горького. Бунин напечатал "Антоновские яблоки", Мережковский - "Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)".
  
  "Я хочу горящих зданий. Я хочу кричащих бурь", - возвещал молодой Бальмонт в сборнике стихов "Горящие здания. Лирика современной души", изданной в мае 1900-го. "Стремление быть оригинально-нелепым", - отозвался об этом сборнике журнал "Русское богатство".
  
  В журнале "Книжки недели" скорбно прощались с девятнадцатым столетием ("Жаль уходящего века"), предрекали приход социализма и видели в этом торжество толпы над личностью.
  
  Песня, о которой все вспоминали потом, даже в старости... Тогда-то ее и играли шарманки и граммофоны. Начальный текст появился в самые первые недели англо-бурской войны, осенью 1899-го. Он принадлежит Г. А. Галиной. Это псевдоним Глафиры Адольфовны Эйнерлинг, в замужестве Гусевой-Оренбургской. Она была известна и как автор романсов: на ее стихи писали музыку Рахманинов и Глиэр, Гнесин и Гречанинов.
  
  На англо-бурскую войну Г. А. Галина откликнулась рядом стихотворений. Да ведь и не она одна. Немало было в нашей стране написано тогда стихов и песен, немудрёных, но безусловно, искренних. Например, "Трансваальская песня" А. Каптерева. Были переведены и печатались вместе с нотами гимны и песни самих буров: гимн Трансвааля и Оранжевой Республики.
  
  Но жить осталась только одна - та, что у Г. А. Галиной называлась "Бур и его сыновья". Да и она, став народной, изменилась почти до неузнаваемости и существует во многих вариантах. В тексте Галиной не было многих строф, не было даже первых, самых известных строчек ("Трансвааль, Трансвааль, страна моя...").
  
  Потом песня отделилась от трансваальских событий. Их канонада давно отгремела, а ее пели и пели. Михаил Исаковский, автор глобально известной "Катюши", писал в 1953 году: "Эта песня была очень широко распространена в деревне, вероятно, году в 1911, 12 или 13". А в своих воспоминаниях, изданных в 1969-м, он рассказал: "...Особенно мне нравилась песня "Трансвааль". Летом в ясный солнечный день идешь, бывало, по полю и, забыв про все на свете, поешь что есть силы:
  
  Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
  Ты вся горишь в огне.
  
  Я, конечно, не очень понимал тогда смысл этой песни и, разумеется, не имел никакого представления о стране Трансвааль и англо-бурской войне... И все же песня волновала меня до глубины души". Вспоминал, что даже слезы выступали на глазах, когда доходил до строк:
  
  А младший сын - тринадцать лет -
  Просился на войну.
  Но я сказал, что - нет, нет, нет! -
  Малютку не возьму.
  
  Эту песню, редко на марше - не маршевый был у нее мотив, - но часто вечерами в казармах или на привале пели солдаты в германскую войну.
  
  "Песня населяла темные дворы и не была забыта, - вспоминал Шкловский. - Она воскресла в годы революции и попала в стихи Маяковского".
  
  Пели ее и в гражданскую. Сибирские партизаны - часто со словами "Сибирь, Сибирь, страна моя". Людям слышался в ней не далекий Трансвааль, а своя боль, боль страны, что вся в огне.
  
  С тех пор ее так полюбил Александр Фадеев. Он воевал в дальневосточной тайге, был ранен, и потом, когда к нему приезжали друзья из тех краев, "случалось, хозяин и гости вполголоса, но очень ладно и проникновенно запевали какую-нибудь из популярных в годы гражданской войны песен. Чаще всего знаменитый "Трансвааль". Так вспоминалось Валерии Герасимовой, жене Фадеева.
  
  Поют эту песню и герои фадеевских книг "Молодая гвардия" и "Последний из удэге".
  
  А вот воспоминания об осажденном Ленинграде грозного 1941-го. Медсестра в госпитале поет раненым "Трансвааль"...
  
  Для тех же, кто после гражданской войны оказался на чужбине, эта песня стала памятью о молодости. Грусть-тоска ее простеньких слов звучала в Париже и Стамбуле, в излюбленных кабачках российских эмигрантов вместе с "гимном эмиграции", как кто-то окрестил "Очи черные", вместе с песнями Петра Лещенко и с "Калиткой", которая кажется нам теперь старинным романсом, а на самом деле на полтора десятилетия моложе "Трансвааля", положена на музыку только в 1916-м, да и сами стихи появились лишь немногим раньше.
  
  Вспоминали "Трансвааль" и в Харбине, где голос Вертинского рыдал: "Тут шумят чужие города, и чужая плещется вода, и чужая светится звезда... и чужая радость и беда". И заклинал: "Надо жить, не надо вспоминать!".
  
  Ведь и сама поэтесса Галина окончила дни свои на чужой стороне, в эмиграции. Умерла она уже во время второй мировой войны, и точная дата ее смерти, кажется, так и не установлена.
  
  О судьбе этой песни можно сказать еще много. Почему она попала к Льву Кассилю в "Дорогие мои мальчишки", к Михаилу Слонимскому в "Инженеры". Но, пожалуй, Исаковский это уже объяснил - в большой поэме "Песня о Родине", которую он написал в 1948-м. Эпиграфом он взял все те же две строки: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне". И всю свою поэму пронизал той давней песней.
  
  Трансвааль, Трансвааль - страна моя!.. -
  Каким она путем
  Пришла в смоленские края,
  Вошла в крестьянский дом?..
  
  Я даже знал тогда едва ль -
  В свои двенадцать лет, -
  Где эта самая Трансвааль
  И есть она иль нет.
  
  И все ж она меня нашла
  В Смоленщине родной,
  По тихим улицам села
  Ходила вслед за мной.
  
  И понял я ее печаль,
  Увидел тот пожар.
  Я повторял: - Трансвааль, Трансвааль, -
  И голос мой дрожал.
  
  Да простит меня читатель за длинную цитату. Но уж очень по ней видно, что та далекая трансваальская война и та старая песня - часть прошлого и нашей страны, нашего народа.
  
  Деды наши и прадеды, так страстно вступаясь за буров, конечно, идеализировали их и не вполне верно понимали значение и характер войны. Ведь буры сами угнетали других людей - черных южноафриканцев. А, возможно, была и сознательная спекуляция на пафосе той войны - кое-кто хотел отвлечь народы Российской империи от их собственных невзгод заботами об участи далеких буров. И все же горячего отклика на ту войну стыдиться нам нечего. Она всколыхнула в нашем народе добрые чувства, стремление поддержать слабого перед сильным, маленького - перед большим. Предавать все это забвению не подобает.
  
  Право жить в нашей памяти - и у тех наших соотечественников, кто, оставив повседневные дела у себя дома, на родине, встречал новое, Двадцатое столетие на кораблях, плывущих в Южную Африку. Тридцать три из них входили в состав русского санитарного отряда. Где застал их 1900 год? По старому стилю - на Мадагаскаре в бухте Диего-Суарес, а по новому - уже в Трансваале, в Претории.
  
  Второй санитарный отряд, русско-голландский, встречал Новый год в Риме, а затем в Красном море, на германском пароходе "Канцлер". В Красном море настиг 1900 год и Евгения Яковлевича Максимова, подполковника русской службы в отставке, а через несколько месяцев - трансваальского генерала.
  
  Первого января, отпраздновав Новый год в Петербурге, отправились в Трансвааль молодые инженеры Владимир Семенов и Владимир Рубанов.
  
  В первые дни 1900 года из Тифлиса, Варшавы, Киева добирались в Трансвааль люди, которым еще совсем недавно удалось бы лишь с трудом найти эту страну на карте мира... Но в те дни в их сознании судьбы России и Трансвааля переплелись неразрывно. Как у Михаила Исаковского.
  
  И я не мог уже - о нет! -
  Забыть про ту страну,
  Где младший сын - в тринадцать лет -
  Просился на войну.
  
  И мне впервые, может быть,
  Открылося тогда,
  Как надо край родной любить,
  Когда придет беда...
  
  Я пел свой гнев, свою печаль ,
  Словами песни той,
  Я повторял: - Трансвааль, Трансвааль!
  - Но думал о другой, -
  
  О той, с которой навсегда
  Судьбу свою связал.
  
  Сколько москвичей, петербуржцев, сибиряков могли вспоминать до конца своих дней
  
  Трансвааль, Трансвааль!..
  - Я много знал
  Других прекрасных слов.
  Но эту песню вспоминал,
  Как первую любовь...
  
  И сейчас еще старая пластинка с той песней бережно хранится у известного историка и коллекционера Валентина Лаврентьевича Янина. И только ли у него?
  
  Да и новые записи появляются. Недавно по радио опять - не в той оркестровке, что на старых пластинках, но та самая песня.
  
  Настолько давно вросла она в нашу жизнь, что вошла даже в нынешние песни:
  
  Запели песню про Трансвааль,
  В два голоса поют.
  
  И по той давней войне - а, может быть из-за той песни? - в Харькове до сих пор есть Трансваальская улица.
  
  
  Г. А. Галина
  
  Бур и его сыновья
  
  Да, час настал, тяжелый час
  Для родины моей...
  Молитесь, женщины, за нас,
  За наших сыновей!..
  
  Мои готовы все в поход -
  Их десять у меня!..
  Простился старший сын с женой -
  Поплакал с ним и я...
  
  Троих невесты будут ждать -
  Господь помилуй их!..
  Идёт с улыбкой умирать
  Пятерка остальных.
  
  А младший сын... Тринадцать лет
  Исполнилось ему.
  Решил я твердо: "Нет и нет -
  Мальчишку не возьму!..".
  
  А он, нахмурясь, отвечал:
  "Отец, пойду и я!..
  Пускай я слаб, пускай я мал -
  Верна рука моя...
  
  Отец, не будешь ты краснеть
  За мальчика в бою -
  С тобой сумею умереть
  За родину свою!"
  
  Да, час настал, тяжелый час
  Для родины моей...
  Молитесь, женщины, за нас,
  За наших сыновей!
  
  
  Трансвааль, Трансвааль, страна моя
  
  Народная песня
  
  Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
  Горишь ты вся в огне!
  Под деревом развесистым
  Задумчив бур сидел.
  
  - О чем задумался, детина,
  О чем горюешь, седина?
  - Горюю я по родине,
  И жаль мне край родной.
  
  Сынов всех девять у меня,
  Троих уж нет в живых,
  А за свободу борются
  Шесть юных остальных.
  
  А старший сын - старик седой
  Убит был на войне:
  Он без молитвы, без креста
  Зарыт в чужой земле.
  
  А младший сын - тринадцать лет -
  Просился на войну,
  Но я сказал, что нет, нет, нет -
  Малютку не возьму.
  
  "Отец, отец, возьми меня
  С собою на войну -
  Я жертвую за родину
  Младую жизнь свою".
  
  Я выслушал его слова,
  Обнял, поцеловал
  И в тот же день, и в тот же час
  На поле брани взял.
  
  Однажды при сражении
  Отбит был наш обоз,
  Малютка на позицию
  Ползком патрон принес.
  
  Настал, настал тяжелый час
  Для родины моей,
  Молитеся вы, женщины,
  За ваших сыновей.
  
  Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
  Бур старый говорит:
  За кривду бог накажет нас,
  За правду наградит.
  
  (Этот вариант текста записан в 1959 голу в Костромской области).
  
  
  А. Каптерев
  
  Трансваальская песня
  
  Посмотри, милый сын:
  Там, вдали, на горах,
  Видишь, краски блестят
  В ярких солнца лучах.
  Это наши враги,
  Они взять нас хотят,
  Посмотри, их глаза
  Кровной местью горят!
  
  Посмотри, милый сын:
  Видишь, камень и ров,
  Здесь родная твоя
  Умоляла врагов.
  Но убили ее,
  Проклиная отца...
  Поклянись же, мой сын,
  Мстить врагам до конца.
  
  Посмотри, милый сын:
  Как за нами следят,
  Как они день и ночь
  Все про нас говорят.
  Нас стереть чтоб с земли,
  Как ненужную тварь,
  Для богатства страны
  Им народа не жаль.
  
  Посмотри, милый сын!
  Как все голо вокруг,
  Неприятель все сжег,
  Родной бедный наш кров,
  Опустели дома,
  Лишь порою слышны
  Стоны, крик, голоса
  Жертв тиранства войны.
  
  Посмотри, милый сын:
  Сколько плачет детей,
  Потерявших отца -
  Всю опору семьи;
  Кто утешит всех вдов,
  Потерявших мужей,
  Кто накормит сирот
  Без родных матерей.
  
  \\конец отступления.
  
  Но чаще мы просили его спеть «Галю» или «из-под дуба, дуба, дуба вытекает ручеек».
   Были у отца сёстры — Мария, Анастасия, брат — Владимир Игнатьевич Ерофеев. Тётя Маша жила с мужем Константином Никифоровичем Базыкиным в селе Язвино. Всего в четырех километрах от нас. В престольный праздник они захаживали к нам в гости. А мы ездили к ним по иным праздникам. Нам нравилось бывать у тёти Маши. Там жили наши двоюродные Шура, Петя, Вася, Коля и Лариса. Будучи в гостях мы слыхали как отец с сестрой вспоминали свою сестру Ксению. Это была говорили они девушка удивительной красоты и её силой и хитростью с выкупом взял в жёны богатый помещик, но жила она у него в тоске и печали и рано умерла. Или вспоминали брата Емельяна, человека необыкновенной силы и богатырского сложения, который умер трагически убитый лошадью. Тётю Машу мы очень любили и когда подросли, то сами часто бывали у них с какими-либо поручениями, или общались со своими двоюродными. Ходили к ним в сад за яблоками или сливами, часто перед жнивом одолжали одну-две буханки хлеба. Дядя Владимир жил дальше, в селе Егорье, километрах в восьми от нас. Его жену звали Татьяной Андреевной. Они также бывали у нас в гостях, а мы у них. Тётя Настя жила в пятнадцати километрах от нас в деревне Стригино с мужем Георгием Тимофеевичем Дубашевым. Дядя Георгий был красив и статен, имел сильный голос и любил петь. Мы с нетерпением ждали их приезда или встречи у них. Пел он много и пел так, что заглушал грамофон, а в доме у нас в прямом смысле слова дрожали стёкла в оконных рамах. Да и репертуар у него был особый, нам до той поры неизвестный. «Вот вспыхнуло утро», «Окрасился месяц багрянцем», «Глядя на луч пурпурного заката» и другие. Мы с Марией переняли от него песню «Мы на лодочке катались золотистой, золотой». Но пели её так, чтобы дома не слышали, потому как малы были (по мнению взросых) для такой темы. Там же были слова «не гребли, а целовались». В годы войны — 41-45 г. г. деревня Стригино была полностью уничтожена. Прямо по ней проходила линия фронта.
  
  ГЛАВА 6.
  Александра Лукинична.
  
   Тяжёлый крест достался на долю моей матери Александры Лукиничны Тихомировой. Замуж она вышла в 17 лет. Её отец, мой дед, Лука Мемнонович Тихомиров был железнодорожным служащим на станции Починок Смоленской области. Он погиб в возрасте чуть более 40 лет при аварии на железной дороге, случившейся на этой же станции.
  Несчастные случаи на работе случались очень часто (за один лишь 1904 г. насчитывалось 50 погибших и 5500 тяжело раненных только среди железнодорожников). И моя бабушка Агриппина Изотовна осталась вдовствовать без средств к существованию с тремя детьми.
  
  ОТСТУПЛЕНИЕ.
  
   По некоторым непроверенным сведениям Лука Мемноныч причастен то ли к предотвращению аварии с императорским поездом, то ли принимал участие в устранении последствий этой громкой катастрофы.
  
  \\Как Александр III с семейством оказался у смертельной черты
  
  Елена Хорватова
  
  Осенью 1888 года Александр III вместе со своим семейством побывал на Кавказе, планируя вернуться в Петербург в конце октября, к началу зимнего сезона. 29 октября царский поезд, в котором находился император с женой, детьми, близкими и штатом придворных, приближался к Харькову. День был холодным и пасмурным, с мокрым снегом и пронизывающим ветром, как это нередко бывает в преддверье ноября. В час дня Александр Александрович и Мария Федоровна вместе с четырьмя старшими детьми сели за обеденный стол в «столовом» вагоне. Младшая дочка, шестилетняя Ольга обедала в «детском» вагоне с няней.
  Старый дворецкий принес гурьевскую кашу к общему столу и замер в ожидании. После того, как тарелки императора, императрицы и великих князей будут наполнены, можно унести блюдо в детскую, чтобы накормить младшенькую царевну и ее няню… Но завершить обед никому не удалось. Неподалеку от станции Борки поезд вдруг резко и очень сильно качнуло, потом еще раз. Пассажиры потеряли равновесие и попадали на пол. Никто не успел понять, в чем дело, когда буквально через секунду вагон разорвался на куски, словно картонная коробка. Тяжелая металлическая крыша рухнула вниз и застряла, не достав до голов лежавших на полу пассажиров лишь пару сантиметров. Спасло императорское семейство только то, что колеса и пол вагона отлетели, как будто срезанные ножом, и люди оказались прямо на железнодорожном полотне, на том самом ковре, который покрывал пол столовой. Если бы пол вагона удержался на своем месте, их просто раздавила бы рухнувшая крыша.
  Император, обладавший богатырским сложением, ухитрился приподнять тяжелейшую вагонную крышу и несколько минут держал ее на своих плечах и спине, пока все его близкие и слуги не выбрались наружу и не оказались в безопасности. Золотой портсигар, бывший у Александра III в заднем кармане, сплющился в лепешку. Император всегда отличался невероятной физической силой, а экстремальная ситуация буквально удесятерила ее.
  «Это был поистине подвиг Геркулеса, за который ему пришлось потом заплатить дорогой ценой, хотя в то время этого еще никто не знал», - говорила великая княгиня Ольга Александровна, спасшаяся, как и остальные дети императора, в момент этой страшной катастрофы.
  «Детский» вагон, в котором находились Ольга и ее няня, был прицеплен сразу за «столовым» вагоном и пострадал от крушения не менее сильно. Когда поезд тряхнуло, в детской попадали на пол вещи, разбились стеклянные вазы, усыпав все вокруг мелкими острыми осколками… Няня успела подхватить на руки испуганную девочку и прижала ее к себе в тот момент, когда вагон разорвался на части. Очнулась Ольга на мокрой земле в стороне от искореженного поезда – силой взрыва ее выбросило из вагона, который, как и соседний «столовый», теперь представлял собой груду обломков.
  Шестилетнему ребенку показалось, что вокруг царит настоящий ад. Ни няни, ни мамы, ни отца, ни старших братьев не было видно. Часть вагонов, мгновенно превратившихся в кучи искореженного металла, тормозила движение. Но задние вагоны, разогнавшиеся до большой скорости, продолжали двигаться, наскакивали на те, что уцелели, переворачивали и корежили их. Слышался лязг железа, дикие крики раненых, что-то горело, у полотна дороги лежали изуродованные трупы… Поначалу и сам император, и осматривавшие его после катастрофы медики обратили внимание лишь на внешние повреждения – ссадины, порезы, придавленную обломками ногу… Самое страшное проявилось не сразу – от удара и нечеловеческого напряжения у Александра III пострадали почки, и это очень быстро привело к тяжелейшей хронической болезни, справиться с которой не мог даже такой крепкий организм, каким обладал государь. Впрочем, выбравшись из-под обломков, Александр III меньше всего склонен был оценивать собственное состояние. Он даже позволил себе пошутить:
  - Представляю, как будет разочарован Владимир, узнав, что все мы остались живы!
  Наверное, в этой «черной шутке» была некоторая доля истины. Если бы император и все его сыновья, находившиеся в одном вагоне с отцом, погибли, к великому князю Владимиру Александровичу, брату государя, перешел бы вожделенный царский венец.
  Императрица Мария Федоровна «по свежим следам» описала пережитую катастрофу в письме своему брату, греческому королю Георгу I:
       «Невозможно представить, что это был за ужасающий момент, когда мы вдруг почувствовали рядом с собой дыхание смерти, но и в тот же момент ощутили величие и силу Господа, когда Он простер над нами свою защитную руку…
       Это было такое чудесное чувство, которое я никогда не забуду, как и то чувство блаженства, которое я испытала, увидав, наконец, моего любимого Сашу и всех детей целыми и невредимыми, появляющимися из руин друг за другом.
       Действительно, это было как воскрешение из мертвых. В тот момент, когда я поднималась, я никого из них не видела, и такое чувство отчаяния овладело мною, что это трудно передать. (…)
  Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого мы все оказались на полу и все вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Все падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела еще Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который потом рухнул вниз… В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду. (…) Все грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мертвая тишина, как будто в живых никого не осталось. (…)
       Это был самый ужасный момент в моей жизни, когда я поняла, что жива, но что около меня нет никого из моих близких. Ах! Это было очень страшно! (…) Потом вдруг я увидела мою милую маленькую Ксению, появившуюся из-под крыши немножко поодаль с моей стороны. Затем появился Георгий, который уже с крыши кричал мне: «Миша тоже здесь!» и, наконец, появился Саша, которого я заключила в свои объятья... За Сашей появился Ники, и кто-то крикнул мне, что Baby (Ольга) целая и невредимая, так что я от всей души и от всего сердца могла поблагодарить Нашего Господа за его щедрую милость и милосердие, за то, что Он сохранил мне всех живыми, не потеряв с их голов ни единого волоса!
       Подумай только, одна лишь бедная маленькая Ольга была выброшена из своего вагона, и она упала вниз с высокой насыпи…
       Но какую скорбь и ужас испытали мы, увидев множество убитых и раненых, наших дорогих и преданных нам людей.
       Душераздирающе было слышать крики и стоны и не быть в состоянии помочь им или просто укрыть их от холода, так как у нас самих ничего не осталось!
       Все они были очень трогательны, особенно когда, несмотря на свои страдания, они прежде всего спрашивали: «Спасен ли Государь?» - и потом, крестясь, говорили: «Слава Богу, тогда все в порядке!» Я никогда не видела ничего более трогательного. Эта любовь и всепоглощающая вера в Бога действительно поражала и являлась примером для всех.
       Мой дорогой пожилой казак, который был около меня в течение 22 лет, был раздавлен и совершенно неузнаваем, так как у него не было половины головы. Также погибли и Сашины юные егеря, которых ты, наверное, помнишь, как и все те бедняги, кто находился в вагоне, который ехал перед вагоном-рестораном. Этот вагон был полностью разбит в щепки, и остался только маленький кусочек стены!
       Это было ужасное зрелище! Подумай только, видеть перед собой разбитые вагоны и посреди них – самый ужасный – наш, и осознавать, что мы остались живы! Это совершенно непостижимо! Это чудо, которое сотворил Наш Господь!
       Чувство вновь обретенной жизни, дорогой Вилли, непередаваемо, и особенно после этих страшных мгновений, когда я с замиранием сердца звала своего мужа и пятерых детей. Нет, это было ужасно. Можно было сойти с ума от горя и отчаяния, но Господь Бог дал мне силы и спокойствие перенести это и своим милосердием вернул мне их всех, за что я никогда не смогу отблагодарить Его должным образом.
       Но как мы выглядели – это было ужасно! Когда мы выбрались из этого ада, все мы были с окровавленными лицами и руками, частично это была кровь от ран из-за осколков стекла, но в основном это была кровь тех бедных людей, которая попала на нас, так что в первую минуту мы думали, что мы все были тоже серьезно ранены. Мы были также в земле и пыли и так сильно, что отмыться окончательно смогли только через несколько дней, настолько прочно она прилипла к нам…
       Саша сильно защемил ногу, да так, что ее удалось вытащить не сразу, а только через некоторое время. Потом он несколько дней хромал, и нога его была совершенно черная от бедра до колена.
  Я тоже довольно сильно защемила левую руку, так что несколько дней не могла до нее дотронуться. Она тоже была совершенно черная.., а из раны на правой руке шла сильно кровь. Кроме того, мы все были в синяках»…
  Цесаревич Николай выбрался из-под рухнувшей крыши в числе последних – он, как и отец, сперва помог тем, кто слабее: сестре Ксении, младшим братьям… А «бедная маленькая Ольга» скатилась с насыпи и в полном отчаянии кинулась бежать неизвестно куда, лишь бы не видеть больше этого ужаса.
  Но уцелевшие взрослые уже приходили в себя. Один из лакеев догнал царскую дочку и принес ее к отцу, успевшему спасти остальных детей. Ольга была в такой истерике, что не помнила себя и исцарапала преданному слуге лицо, не понимая, кто этот человек и почему он несет ее обратно, к этому жуткому месту. Лакей воспринимал это стоически. Любимица императора, младшая дочь, была передана отцу с рук на руки. Отец отнес ребенка в один из немногих уцелевших вагонов, где уже находилась няня Ольги, миссис Франклин. У женщины были сломаны ребра и повреждены внутренние органы – в момент взрыва она прикрыла Ольгу собой.
  Наверное, для любящих родителей было бы вполне естественно остаться с детьми, успокоить их после перенесенного потрясения, утешить, проверить, нет ли скрытых ран и ушибов. Но Александр и Мария, убедившись, что дети живы, оставили их одних – вокруг было множество тяжело раненых, умирающих людей, и царь с царицей отправились помогать лейб-медику, который растерянно метался между сотнями пострадавших.
  Мария Федоровна, одна из немногих, не потеряла голову и старалась по мере сил облегчить страдания людей. О себе она совершенно забыла, хотя ее руки и ноги были в порезах от осколков стекла, а лицо и тело покрывали синяки и ссадины, императрице было важно одно – муж и дети живы. Значит, теперь все силы можно отдать другим людям. А в помощи нуждались многие – в катастрофе пострадали свыше двуста восьмидесяти человек, и двадцать один из них, к несчастью, погибли.
  «Мама вела себя как героиня, - вспоминала Ольга, - помогая доктору как настоящая сестра милосердия».
  Императрица распорядилась развести костры из всего, что только могло гореть, чтобы оказавшиеся в чистом поле раненые люди могли хоть немного согреться, и приказала принести свой личный багаж. Когда уцелевшие слуги разыскали и доставили императрице ее чемоданы, она принялась резать на бинты собственные вещи. Любые предметы из льняного или хлопчатобумажного полотна пошли в дело. Мария Федоровна без всякой жалости расправлялась с любимыми блузками, украшенными уникальной вышивкой, нижними юбками, ночными сорочками и бинтовала истекающих кровью людей.
  Прошло много времени, прежде чем из Харькова на выручку царской фамилии и всем пострадавшим прибыл вспомогательный поезд. Но ни царь, ни царица не пожелали сесть в вагон до тех пор, пока в составе не разместили всех раненых и не погрузили в него всех убитых…
  Спустя месяц после катастрофы Александр III написал брату Сергею, отправившемуся незадолго до того вместе с женой Эллой в поездку по святым местам на Ближний Восток:
       «Через что Господу угодно было нас провести, через какие испытания, моральные муки, страх, тоску, страшную тяжесть, и, наконец, радость и благодарение Создателю за спасение всех дорогих сердцу, всего моего семейства от мала до велика! Что мы перечувствовали, что мы испытали и как возблагодарили Господа, ты можешь себе представить! Этот день не изгладится никогда из нашей памяти. Он был слишком страшен и слишком чуден, потому, что Христос желал доказать всей России, что Он творит еще чудеса и спасает от явной гибели верующих в Него и в Его великую милость».
  Железнодорожная катастрофа в Борках произвела тяжелое впечатление на семью императора. Сыновья, и особенно Николай, считали нужным демонстрировать мужество, подражая отцу, но девочки долго находились под воздействием шока. «Именно тогда я стала бояться темноты», - признавалась Ольга Александровна уже в старости.
  Итак, что же это все-таки было? Трагическая случайность или очередное грамотно спланированное покушение? И современники Александра III, и исследователи, изучавшие документы столетие с лишним спустя, расходились во мнении – считать ли катастрофу в Борках несчастным случаем, результатом преступной халатности или жестоким террористическим актом?
  Следствие тянулось вяло и не смогло дать ответа на все вопросы. Версии выдвигались разнообразные, зачастую противоречивые. Сергей Юльевич Витте, занимавший крупный пост в железнодорожном ведомстве, выступал в деле в качестве эксперта. Понятно, что он желал спасти «честь мундира» и стремился всячески преуменьшить последствия катастрофы и свести дело к заурядной железнодорожной аварии, в которой никто не виноват; вот разве что сам император, приказавший ехать с высокой скоростью. Других экспертов, выражавших несогласие с его точкой зрения, он объявил «не знающими железнодорожной практики»…
  Но даже по тому, как Витте описывает саму катастрофу: «Весь поезд упал под насыпь, и несколько человек было искалечено», ясно, что его слова противоречат рассказам очевидцев. Да, Витте, собственно, очевидцем и не был – его вызвали в Харьков из Киева, когда крушение уже давно произошло…
  Между тем, великая княгиня Ольга Александровна, хотя и была маленьким ребенком в момент катастрофы, запомнила все в мельчайших деталях и однозначно говорила о взрывах – «секунду или две спустя вагон разорвался как консервная банка» - и настаивала, что ее выбросило из вагона взрывной волной…
  И действительно, похоже, что поезд был именно взорван, а не просто сошел с рельсов, из-за чего опрокинулось несколько вагонов. Сошедший с рельсов вагон сначала наклоняется, падает, после падения деформируется, а не разлетается на месте в одну секунду, да так, что пол в нем вообще исчезает, и пассажиры оказываются прямо на шпалах, а сорванная крыша падает на них…
  Подобные искусственно спровоцированные железнодорожные катастрофы террористы пытались взять на вооружение задолго до происшествия в Борках. Осенью 1879 года, во времена царствования Александра II, несколько групп террористов, принадлежавших к обществу «Народная воля», в разных местах Российской империи готовили катастрофы императорского поезда, мечтая о гибели государя. «Рыцари революции» сочли, что организация железнодорожных катастроф – дело весьма перспективное в плане террористических актов. Мысль о десятках, а то и сотнях случайных жертв, неизбежных при крушениях поездов, как всегда, никого не останавливала.
  Динамит под железнодорожное полотно был заложен в трех местах по пути следования императорского состава. И спасло людей от гибели во всех трех случаях только чудо.
  Сперва машинист изменил маршрут и повел поезд не через Одессу, а через Александровск… Взрывчатка, подложенная группой Веры Фигнер на безлюдном перегоне под Одессой, просто не пригодилась. А динамит, подложенный группой Андрея Желябова под насыпь в Александровске, успел отсыреть и не взорвался в нужный момент.
  Третья группа под руководством Софьи Перовской готовила катастрофу под Москвой. Из погреба стоявшего неподалеку от дороги дома народовольцы «героически» вырыли тоннель в сторону железнодорожного полотна и заложили в него мощное взрывное устройство.
  И тут-то взрыв произошел без всяких осечек! Но… опять это вечное но, то губительное, то спасительное! На одной из станций царский поезд почему-то задержался, его обогнал другой состав – со свитой – и вырвался вперед. А ведь «свитский» состав должен был идти в Москву вторым!
  Народовольцы, не догадываясь, что поезда поменялись местами, грохнули свой динамит под «свитским» поездом. Зная, что Александр II находится в четвертом вагоне, они оставили лишь мокрое место и от четвертого вагона, и от следующего за ним пятого. На счастье, в этих вагонах состава сопровождения людей не было – в них везли южные фрукты и другую провизию для царского стола. Государь легко пережил гибель своих персиков и винограда. Но если бы в этих вагонах были люди, все оказалось бы куда как трагичнее.
  Анализируя картину катастрофы 1888 года в Борках, трудно не заметить ее схожесть с той давней катастрофой в семи верстах от Москвы.
  И в императорском семействе, без сомнения придерживались версии теракта, который «прохлопала» охрана, не обнаружив взрывного устройства. Ольга Александровна, которая хорошо знала, о чем говорили в семье после катастрофы, спустя годы рассказывала:
       «Причина катастрофы так и не была установлена следствием. Все были уверены, что крушение произошло из-за халатности Железнодорожного полка, в обязанности которого входило обеспечивать безопасность императорских поездов, и что в железнодорожном полотне находились две бомбы. По слухам, руководитель террористической группы сам был убит при взрыве, но доказать это не удалось».
  Конечно, достоверно утверждать что-либо можно было бы лишь в том случае, если бы специалисты по железнодорожному делу и взрывотехнике провели серьезную экспертизу следственных материалов. Но как бы то ни было, информация по «делу о гнилой шпале» (как окрестили его в обществе), преданная гласности, вызывает слишком много вопросов...
  Похоже, император Александр III решил просто не привлекать внимание общества к мысли, что страшная железнодорожная катастрофа могла быть не несчастным случаем, а спланированным террористическим актом, очередным покушением революционеров на жизнь правящего императора. Вероятно, он полагал, что известие о том, что террористы почти одержали победу, вдохнет новые силы в подпольные организации и придаст революционерам уверенности.
  Источник: eho-2013.livejournal.com
  Надо сказать, было ещё одно знаменательное для железной дороги событие, связанное с императорским поездом. Летом 1913 года царское семейство совершило поездку по городам России, связанным с историей правления династии. Этот вояж был приурочен к 300 летию Романовых и визиты императора сопровождались торжественными мероприятиями. В связи с этим принимались беспрецедентные меры безопасности. Возможно, что заслуга Луки Мемноныча имела отношение к этому периоду времени. Так или иначе, Наталья и Елизавета была определены в Соболево-Воробьевскую учительскую семинарию перед самой революцией.
  \\конец отступления.
  
  Александра была старшей. Она к тому времени уже вышла замуж, как говорили «определилась». С трудом перебиваясь с хлеба на воду растила бабушка двух младших дочерей двойняшек Наталью и Елизавету. Учитывая самоотверженный поступок Луки Мемноновича государство взяло на попечение его дочерей. Они учились в Соболево-Воробьевской учительской семинарии. Окончив учёбу работали в школах Смоленской области.
  
  ОТСТУПЛЕНИЕ.
  СОБОЛЕВО-ВОРОБЬЕВСКАЯ СЕМИНИРИЯ.
  
  \\Автор «Человека-амфибии» фантаст Александр Беляев писал для «Смоленского вестника»
  из книги А. Андриенко (Андрона)
  "Он работал в газете "Смоленский вестник""
  
  В творчестве Александра Беляева слишком много неизвестного. С одной стороны, писатель известный всем любителям фантастики. Каждые пять лет издается "новое" собрание сочинений. Его творчество изучали лучшие исследователи фантастики: Бритиков, Ляпунов, Халымбаджа, Харитонов. С другой стороны, в собрания сочинений вмещается только некоторая часть творчества. Не переизданным остается слишком многое.
  Если бы сохранился архив писателя, то собрание сочинений могло быть гораздо больше. Но я постаралась собрать то, что возможно найти сейчас, не имея под рукой машины времени.
  Рассказ о дореволюционных публикациях Александра Романовича Беляева будет неполным, если не обратить особое внимание на очерки общественно-литературной жизни, публиковавшиеся в газете "Смоленский вестник".
  "Смоленский Вестник" основан в 1878 г. А.И. Елишевым, который стал не только издателем, но и первым редактором газеты.
  Расцвет "Смоленского Вестника" пришелся на 90-е гг XIX – начало ХХ вв, когда издание взял в свои руки Л.А. Черевин, владелец не только газеты, но и одноименной типографии, которая находилась в Смоленске на Благовещенской (ныне Большой Советской) улице, д. 43. Как отзывались о нем современники, Л.А. Черевин – прогрессивный общественный деятель, "знаток городских дел и нужд своих сограждан".
  К 1907 году, когда в "Смоленском Вестнике" появились первые публикации Александра Беляева – репортажи о театральных и музыкальных премьерах, критические заметки – это уже был солидный печатный орган, выходивший 6 раз в неделю, с дополнительными выпусками и литературными приложениями.
  С 1910 по 1913 год А.Беляев – штатный сотрудник газеты, для которой он писал репортажи "из заграничных впечатлений" и театральные рецензии, а в 1914-15 гг. стал ее редактором.
  
  А. Беляев (подп.: "Б".) "Интересный концерт"
  В пятницу, по словам очевидцев, в Смоленск въехало двенадцать деревенских телег, "битком набитых народом". Этот обративший на себя внимание кортеж состоял из "артисток" – учениц Соболево-Воробьевской учительской семинарии, дающих сегодня в Дворянском Собрании концерт. За много верст, на простых телегах приехали они в Смоленск, чтобы показать ему плоды своих музыкальных работ.
  По всей вероятности Смоленск не поинтересуется этим концертом, как и многими другими. А между тем, этот концерт представляют исключительный интерес.
  В 1910 году открылась в Краснинском уезде женская Соболево-Воробьевская учительская семинария. Поступают в семинарию преимущественно дети крестьян, кончивших 2-х классные м. н. п. училища.
  И вот, за эту-то "первобытную почву" взялся местный священник и стал обучать учениц пению и игре на струнных инструментах. За четыре года ему удалось создать струнный оркестр в 22 человека и хор из 60 чел. Ученицы не только играют и поют, но сами же выступают и в качестве дирижеров.
  Мне пришлось прослушать генеральную репетицию, которая оставила во мне глубокое впечатление.
  Еще так недавно все эти воспитанницы были совершенно "нетронутыми культурой" крестьянскими детьми. Четыре года занятий, – и пред нами звучит стройно и уверенно недурной струнный оркестр, причем ученица прекрасно справляется даже с таким "страшным" инструментом, как контрабас. А посмотрите, как уверенно ведут хор и оркестр ученицы старших классов – дирижеры (их несколько). Хор прекрасно дисциплинирован.
  Репертуар – из русских классиков.
  Выступает солистка в скромном сереньком платье и черном фартуке.
  И опять приятная неожиданность!
  Голос редкой красоты; чистый и звучный, с таким мягким глубоким тембром.
  И все – это приехало к нам из тех медвежьих углов, где, по нашему мнению, только горланят песни хулиганов. Увы, Смоленск не может похвалиться таким ученическим хором и оркестром, несмотря на массу учебных заведений, несмотря на все возможности… У нас еще тренькает балалайка, которая надолго заслонит своим "садом-огородом" музыку Глинки.
  Концерт Соболевской семинарии – поучительный урок для Смоленска и будет жалко, если учащиеся, родители и педагоги пройдут мимо этого урока.
  Но интерес концерта не только педагогический. Этот концерт интересен как показатель возможностей в области народного музыкального образования. Этот концерт говорит о том, какую золотоносную, но непочатую музыкальную руду таит в себе "черноземная Русь".
  _________
  Нас просят напечатать, что учащимся будут выдаваться бесплатные контрамарки на свободные места.
  "Смоленский вестник". – Смоленск. – 1914. – № 88 (20.04). – С. 2
  весьма вероятно, что в этом концерте принимали участие Елизавета и Наталья Тихомировы.
  \\конец отступления.
  
   Бабушка Агриппина Изотовна приезжала к нам погостить, но жила постоянно в Починке. Это в 25 км от Ляхова, в Починок мы ездили на базар. Такая была как праздник. Всё в городе было необычно. У бабушки пили чай с баранками. Дедушку я не знала, но из разговоров имею представление о нём как о хорошем хозяине и хорошем работнике. Был он высок ростом, с вьющимися волосами. Любил своих дочерей, пел с ними в свободные минуты, играл на скрипке. Научился самоучкой. Родом он был из тверской губернии. Бабушка Агриппина Изотовна тоже была родом из Тверской губернии из деревни Тарлаково. Там родилась и моя мама Александра Лукинична. Бабушка была добрая, ласковая. Для нас был забавным её выговор с оканьем. Все мы её любили и звали к себе жить. Но она не ехала, потому что дочери её Наталья и Елизавета учительствовали неподалёку и часто навещали её. Она бывала у нас наездами в зимнее время. Жила по несколько месяцев. Дорога в Починок шла через большое село Лучеса через большой и высокий мост через одноименную реку. Иногда мы подьезжали к церкви и навещали могилу дедушки. Он был похоронен в городе Рославле, где долго лежал в больнице. Нам говорили, что в этой церкви венчались наши мать и отец. Бабушка давала нам читать две священные книги. тветхий и новый завет. Издания были хорошо оформлены. На плотной бумаге, с яркими иллюстрациями, в красивом переплёте. Из них мы узнали о появлении Исуса Христа, его хождении по Земле. Мама же наша была малограмотная и бабушка очень жалела её, особенно теперь, когда сестры её стали учительницами. Она вздыхала и говорила: «Саша, Саша, красавица ты моя!». Мама наша действительно хороша была собой — высокая, умная и красивая. После смерти бабушки к нам привезли в дом её швейную машинку, которую она завещала моей матери. Это как надо думать, было её главное богатство.
   Поэт Твардовский оставил такие строки, посвящённые известной ему станции:
  
   И ещё доволен я,
   Пусть смешна причина,
   Что на свете есть моя
   Станция Починок!
  
  Сегодня этот стих запечатлён на барельефе поэта, торжественно установленном на вокзальном здании.
   Александра Лукинична имела сильный и твёрдый характер.
   Крестьянствовать без мужчины в доме могла не всякая женщина. Особенно в те годы. Она сама пахала и сеяла, убирала и молотила хлеб. Сумела не один год сводить концы с концами, чтобы выжить и не пропасть с голода. Умела содержать и лошадь и корову, свиней, овец и кур. Всем был нужен корм и уход. Нелегко женщине тягать мешки, пусть и в половину полные, на мельницу и обратно. Мало того, надо уметь вести расчёт с жадными перекупщиками. Что на муку, сколько продать, что оставить, чтобы в новый год засеять поле. Где какой применить севооборот, чтобы получить урожай. А где надо получше удобрить почву. Да разве всё перечислишь и скажешь? Всё равно помочь некому. К тому же в дом нужны дрова. Иначе околеешь. А где их брать. Как и с кем заготавливать……?
   В зимние вечера, когда мы мирно спали на тёплой печке, она до утра стучала на швейной машинке. Чтобы отработать кому-то за то, что помог молоть. Не то кто-то помог починить плуг и ковал лошадь. Каждый год надо было сводить концы с концами. Она сама пахала и сеяла, убирала хлеб. Ещё надо прокормить скотину — корову, лошадь, овец и курей. Всем нужен уход и прокорм. Трудно было тягать мешки. На помол на мельницу и из мельницы на телегу.
   К тому же надо смекнуть где и какой нужен севооборот. Сколько зерна смолоть, а сколько оставить на посев. Вовремя внести удобрения. Каждый из нас рано приобщался к труду и всем находилась работа и в доме, и в поле. Но мы трое из женского пола, а брат ещё мал. И мать шла сама косить, сеять, пахать. А. Некрасов о таких труженицах писал:
  
  я видел как она косит -
  что взмах, то готова копна.
  
   Все мы брались помогать. Косили каждый и старший и младший. Можешь — коси, можешь — паши. Косить хорошо не хватало сил и умения. Потому разрешалось делать это в основном возле кустов. На широкий круг брали настоящего косца, а мы сушили сено и складывали на возы, что не всегда получалось удачно. Бывало воз опрокидывался. Ладно когда ещё на месте, есть кому помочь поднять, а если на полдороге домой? Каждый из нас с раннего возраста умел запрягать и распрягать лошадь, управлять ею, ездить верхом. Учились пахать, что было ох как не легко, особенно заносить тяжёлый плуг на поворотах. Но самое трудное пожалуй — это молотить цепами хлеб. Да к тому же на чужом гумне. Своего у нас не было. Молотили сами в черыре цепа. Это был тяжёлый физический труд. После обмолота мать собирала зерно, сметала и с маленькой деревянной лопаточкой садилась веять. Перевеянное зерно складывали в мешки и везли на мельницу молоть. А что-то оставляли для посева весной. Молотить шли в три, четыре утра. А когда управишься с молотьбой, сил уже вовсе нет никаких. Хоть стой, хоть падай. Но отдохнуть было некогда. Надо убирать и отвозить зерно, освобождать ток. Только благодаря упорству, мужеству
  и настойчивости матери все в доме трудились до изнеможения, зато не умирали в голоде и нищете.
   Каждая пора года имеет свои особенности, но летняя была самая горячая и напряжённая. Обработка посевов, прополка, сенокос. Справившись со всеми делами за день, надо было проследить, чтобы лошадка оказалась на пастбище. Завтра ей предстоит новый трудовой день, надо чтоб она была сыта. Лошадь для каждого крестьянина была особенно дорога и необходима. Большое горе было для того хозяйства, которое по каким либо причинам оставалось безлошадным. В нашей семье все дети очень любили нашу лошадку «Маруську». Она была смирной, позволяла нам ездить на ней верхом, пролезать у неё под брюхом. А чтобы Маруська была красивой, мы заплетали её гриву косичками на ночь. А утром любовались красивой волнистой гривой, расчёсывали её и хвалились перед сверстниками. Мы приучили её стоять сложив уши и протяну голову вперёд по команде «Вперёд, Маруська!». Стоило же крикнуть «Маруська, в Починок» и лошадка недовольно трясла головой, а затем опускала её вниз. Выражала таким образом нежелание отправляться в путь-дорогу на базар за 25 км по ухабистой дороге. А вообще-то Маруська была не очень лихим скакуном. Старенькая упряжь, простая телега не больно украшали её любимую, да и корма получала не очень-то вдоволь.
  
  
  ГЛАВА 7.
  Белохолмская школа.
  
   Белохолмская трудовая средняя школа. Вот в ней-то и училась я, окончив в Ляхове четыре класса. А до меня тут учились мои сестры. Белый Холм расположен в 40 км от города Смоленска и на таком же расстоянии от города Ельня. От Ляхова до Белого Холма четыре километра. В сторону от большака. До революции это было красивое «дворянское гнездо». Когда-то здесь встречались будущие декабристы и другие прогрессивные люди того времени. В конце 19 века Белый Холм принадлежал помещице Косовой Ю. В. , дочери декабриста Кюхельбекера. До 1925 ещё сохранялся её фамильный склеп. Итак, на высоком левом берегу реки Свиной возвышался красивый белый трёхэтажный кирпичный дом. Школа здесь была в 1922-23 и 1923-24 годах. Она была переведена из села Болтутино. Два первых этажа этого великолепного здания были заняты классными комнатами и квартирами учителей, включая квартиру заведующего школой Константина Михайловича Катинского. На втором этаже находилась учительская с большими столами, покрытыми зеленым сукном. У стен стояли два дивана и мягкие кресла. Под потолком висела большая керосиновая лампа. На третьем были расположены небольшие комнаты с низкими потолками. Местные старожилы утверждали, что при крепостном праве там жила дворовая прислуга и кружевницы. В те годы комнатушки эти были запущены и требовали ремонта. Рядом с главным зданием находились ещё два двухэтажных флигеля. Помимо того рядом с северным 2х этажным флигелем был ещё один, одноэтажный из красного кирпича, потому и назывался он — красный флигель. А за ним шли сараи и хозпостройки бывшего панского скотного двора и его прислуги. На нижних этажах северного 2х этажного флигеля при господах была домовая церковь и ещё в 1922 году на стенах оставались фрески на библейские темы. Рядом с церковным флигелем было кладбище с мраморными памятниками и оградой. Здесь покоились останки бывших господ поместья. У главного здания усадьбы и возле флигелей росли старые липы, кусты сирени, роз и жасмина. Перед домом — красивая площадка. Напротив усадьбы виднелся лес. Среди этого леса возвышался старый могучий дуб. В одной из многих легенд, связанных с усадьбой, этот дуб упоминался как место встречи декабристов, среди которых бывал и Пушкин. Все задавались вопросом, не этот ли дуб вдохновил поэта на известные строки «у лукоморья дуб зеленый». Некоторые энтузиасты даже пытались отыскать златую цепь. На восточной стороне дома, выходящей к реке с неблагозвучным названием Свиная, что не мешало речке оставаться весьм живописной, была великолепная терасса. Вокруг во множестве цвели розы различных сортов и разнообразные декоративные деревья. Парадный вход был увенчан балконом и колоннами. От него тянулась подьездная аллея, усаженная соснами. В конце аллеи — кирпичная стена и ворота. От ворот по парку разбегались извилистые дорожки. В школу я приходила со своими одногодками из Ляхова пешком. По пути к нам присоединялись ученики из села Красногорье и других сел.
   В 1923-24 годах в одном классе со мной опять учился Твардовский. Успешно окончив 4 класса в Ляхове он пятый класс проучился в Егорьевской школе. Шестой класс он обучался в Белом Холму. Советская власть радикально изменила быт помещичьей усадьбы. По каменным ступеням мимо величественных мраморных колонн крестьянские дети шли в классы. В прежнюю пору их не то чтобы в дом, к забору поместья не подпустили бы. В бывших барских покоях стояли парты, школьные доски и шкафы для книг и чернил. Вместо родовых портретов дворян висели портреты Ленина, украшенные дерезой и бумажными флажками. В школе выпускали стенгазету. Была комсомольская ячейка. Ребята комсомольцы гордо ходили со значкаи КИМ. Особенно ярко запомнилась первая в моей жизни первомайская демонстрация. Накануне было обьявлено, чтобы все пришли в праздничной одежде и принесли с собой кусок красной материи или яркий красный платок. Первого мая мы построились на площадке возле школы рядами и пошли в соседнюю деревню с флагами и песнями. Ничего, что некоторые из флагов были из красного платка с цветочками, или с шёлковыми завитками по бокам. Главное флагов было много. А завитки и цветочки ещё более украшали праздничную колонну. Это была малая волна «гигантского» культурного подьёма докатившегося до самых глухих уголков смоленщины. Вступая в комсомол, Твардовский в своей автобиографии писал: «мы проводили кустовые, как они тогда назывались, комсомольские собрания в окрестных селах. И сколько же там было молодости, волнения и песен!».
   Наш класс занимался в одной из комнат на втором этаже. Из него вела дверь в соседний класс. В одной из больших комнат, возможно в гостинной, была учительская, а в другой — актовый зал. В школе под руководством учительницы Нины Николаевны Четверкиной устраивались вечера художественной самодеятельности. На таких вечерах был и Александр. Учился он по-прежнему хорошо и серьезно. Он с интересом работал на уроках языка и литературы, увлекался историей и географией, легко усваивал материал. Но математику, пожалуй, недолюбливал.
   Список учеников шестой группы Белохолмской школы-семилетки:
   Бобков Михаил
   Бусеев Петр
   Борисов Николай
   Боровкова Ольга
   Волчкова Екатерина
   Денисов Петр
   Ерофеева Антонина
   Зорина Ксения
   Купленков Антон
   Молотова Екатерина
   Морозов Алексей
   Морохов Яков
   Новиков Николай
   Прудников Федор
   Подвальнер Абрам
   Силкин Семен
   Сенковицкая М
   Смоляницкий Абрам
   Столярова Клавдия
   Суранов Василий
   Суханов Иван
   Твардовский Александр
   Транковский Сергей
   Четыркина Мария
   Хромчин Иван
   Эйдлин Иосиф
  
  Староста класса, тогда говорили — группы, Бобков Михаил. Белый Холм, как уже упоминалось, в 4х км от Ляхова и в 8ми от родного хутора Твардовского, - Загорья. Часто по субботам он уходил домой «за харчами». Иногда за ним приезжал на лошади старший брат Константин. Вместе с Александром до Загорья и далее к себе домой ходил наш однокласник Вася Суранов, живший с ним в общежитии. Они были довольно дружны.
   В Белохолмской школе в общежитии проживали ученики из дальних деревень, неизвестных нам. Их сюда перевели из Болтутинской школы, в которой не хватало мест. В просторном здании дворянской усадьбы хватало места и для квартир преподовательского состава. Во флигелях проживали ученики, которым выделили места в общежитии. Я и сестра Мария ходили из Ляхова ежедневно до весенней распутицы. Весна 1924 года была дружная, многоводная. Рвы и низины оказались затоплены. Дороги стали непроезжыми. Да и, надо сказать, резиновые сапоги в те годы были нам недоступны. Нас десять девочек временно разместили на третьем этаже. Со мной жили Закревская Шура, Боровкова Оля, Дьякова Лена и сестра Мария. Остальные пятеро жили в такой же маленькой комнатке под крышей. А. Твардовский весь учебный год проживал во флигеле. В общежитии. Белохолмская школа и ее интернат не находились на гособеспечении. Их обеспечивали родители проживавших учеников. В школе из обслуживающего персонала был только один человек мужского пола. Он был и сторожем, и конюхом, следил за топкой печей и уборкой классов. Когда завшколы собирался в поездку по школьным делам, становился кучером. Все работы по обслуживанию здания школы, общежитий, столовой, в которой питались ученики из общежития, выполняли сами учащиеся по графику. Дежурным кроме всего прочего приходилось также ездить в лес за дровами, пилить и колоть их. В школе во всем был полный порядок и чистота. Учебные занятия проходили регулярно по шесть уроков в день. В субботние вечера устраивались концерты художественной самодеятельности. Руководила ими учительница физики Нина Ивановна Четыркина. Она играла на фотрепьяно и руководила хором. Обучала музыке. Учительница русского языка - Коваленко Ольга Васильевна. Математику преподовал Катинский К. М. В школе была библиотека. Заведовала ею Леонида Фоминична Коваленко. Твардовский читал с увлечением, при нем всегда была какя-либо книга, он был частым гостем библиотеки и с теплотой вспоминал позже своих учителей.
   Вокруг усадьбы был устроен парк в пейзажном стиле. Аллеи парка сохраняли еще в некоторой мере былую красоту. Сашу часто можно было увидеть на лавочке с книгой в руках. Он повзрослел и выделялся среди своих одногодков. Был рослым, красивым. В его поступках и обращении чувствовалась воспитанность и благородство. Вот он идет по парку с устремленным вдаль взглядом голубых глаз. Не тут ли рождались первые лирические строки, зазвеневшие позднее в его стихах?
   Наступала пора юности и по аллеям парка частенько прогуливались влюбленные пары. Дело в том, что возраст учеников в то время зачастую был значительно выше того, который должен соответствовать шестому классу. Тогда поступление в школу определялось скорее не возрастом, а наличием учебного заведения недалеко от места жительства.
   Одна из учениц старшего класса нравилась Александру. Звали ее Ярочкина Таисия. Она жила в общещитии девочек. Были у них встречи и свидания. Но А. Твардовский не был бы самим собой, если бы не выражал свои чувства письменно, стихами. Часто на дверях общежития он прикреплял четверостишие для Таисии.
  
   Стройна как береза
   прекрасна как роза
   собою мила
   и всегда весела!
  
  Или
  
   в аллее крадутся тени,
   сосны шумят в окне,
   и ты, чудесным виденьем,
   так мило цветешь во мне.
  
  Не стану уверять, что это доподлинные его стихи, что могло подзабыться, но смысл именно такой. Таисии льстило такое внимание. Не каждый ухажер мог ее пзабавить стихами. Подружки завистницы шептались за ее спиной. Мол умеет же крутить парнями и кружить им голову. Но скоро внимание романтичного воздыхателя стало ей докучать и она сумела зло и открыто посмеяться над лучшими чувствами поэта. Назначила ему встречу, а сама на виду у всех, под усмешки подружек продефилировала мимо с новым поклонником. Она знала, что с. ждет ее и постаралсь как можно больнее уколоть его самолюбие. А., как все поэтические натуры, был чуток и раним. Утром на дверях коварной вертихвостки появились стихи. Уже не хвалебная ода. Эпиграмма.
  
   Не надобно поэтов ей
   она стихов не понимает
   ей нужен парень ……
   вот что она и принимает!
  
  В школе пошли разговоры. Каждый вставлял вместо точек слова в соответствии со своим уровнем развития. Пошли слухи, что на одном из заседаний педсовета Таисия уже имела выговор за вольное поведение. Якобы даже при повтроном замечании исключить Ярочкину Таисию из общежития школы. В архиве Смоленского пединститута сохранился протокол этого педсовета.
   Летом 1924 года Белохолмская школа была закрыта. Ее перевели в город Ельню. 8, 9 класс я проходила в средней школе города Смоленска. Иногда я встречала в Смоленске Сашу. Правда, встречи эти были почти всегда случайными. Он был рад меня видеть. Мы делились новостями, обсуждали дела житейские. Расспрашивая меня про школьные успехи, он уверенно заявлял, что не ограничится шестью классами сельской школы. Непременно продолжит учёбу. В его душе жило горячее желание «дорваться вдруг до всех наук со всем запасом их несметным, и уж не упускать из рук» (стих. «на сеновале»). В это время он нигде не учился. Вскоре Саша переселился в город. Он сотрудничал с периодическими изданиями. В 1925 году появилось его первое опубликованное стихотворение «Новая изба».
  \\от «новой избы» до «нового мира». Творческий путь Твардовского.\\
   Стихи поэта-селькора А. Т. Твардовского напечатала смоленская газета «Рабочий путь». Рядом разместили портрет.
  
  \\ историческая справка:
  Важное место в системе политического просвещения населения в то время отводилось периодической печати. В Смоленске выходили газеты «Рабочий путь», «Юный товарищ», «Смоленская деревня», пионерская газета «Юный пионер» (с февраля 1925 года). Выходили журналы «Экономическая жизнь», «Хозяйство и культура», «Ленинский путь», «Наступление» и другие. К концу 1932 года газеты стали выпускаться в каждом районе Западной области.
  \\
  
  Не так уж и просто было сельским ребятам «дорваться до всех наук». После окончания шести классов в Белом Холму меня забрала в город Смоленск сестра мамы тётя Наташа. Целый год я жила у неё и училась. Потом я жила на квартире у технички школы до самого окончания учёбы.
  
  ГЛАВА 8.
  Смоленск.
  
   Есть города на Руси при одном упоминании которых оживает давняя и славная история государства Российского. Именно таков город Смоленск. В стародавние времена вокруг лежали необозримые леса, в которых прятались голубые озера, заросшие мохом болота. Ленты рек служили дорогами. По ним шла торговля лесными богатствами Смоленской земли, не последним из которых была ценная сосновая смола. Смоленск основан очень давно племенами кривичей, но в летописях упоминается впервые в 863 году. За богатый город, стоящий на перекрестке бойких торговых путей, шла ожесточенная борьба. Не раз он переходил из рук в руки. Не раз по дороге на Москву завоеватели выжигали город до тла. Расположенный на холмистых берегах Днепра, со своим белым собором, Смоленским кремлём город величаво и торжественно смотрит в воды могучей реки, спешащей к далёкому Чёрному морю. Принято считать датой образования Смоленска именно 863 год. Такое решение основывалось на исторических исследованиях Устюжского летописного свода, в котором, по мнению части историков, имелось первое упоминание о нашем городе: «…и поидоша из Новаграда на Днепр реку и по Днепру вниз мимо Смоленьск и не явистася в Смоленску зане град велик и много людьми…». (поясним: два дружинника Рюрика — Аскольд и Дир, — идя из Новгорода к Царьграду, не решились заворачивать в Смоленск, опасаясь того, что им «наваляют», поскольку город был большой и многонаселенный.)
   С уверенностью могу сказать, что это город моего детства и юности. В родном Ляхове я слушала рассказы отца про городские диковины. Потом старшая сестра делилась впечатлениями от поездки. Он входил в моё понятие вместе с особым ароматом пряника-гостинца, по новой книге, карандашам оттуда. Дорога из Ляхова до Смоленска неближний путь в 45 км. Не скоро доберешься на кляче-лошадёнке по Ельнинскому большаку. Конечно, можно воспользоваться удобствами железной дороги. Но до станции Починок, ближайшей к нам, 15 км.
   Я закончила шесть классов в Белохолмской школе и в1924 году поступила во вторую девятилетнюю школу Смоленска. Среднее образование тогда состояло из девяти классов. Здесь я и училась до июня 1928 года. Окончила девять классов. Со мной училась моя сестра Мария. В связи с болезнью она пропустила очень много и оказалась в одном со мной классе, несмотря на то, что была старше на год. В школе преподовали историю, обществоведение (учитель Ф. Д. Дэльский). Алгебру, геометрию и тригонометрию преподовала М. В. Пирожкова. Физика — учитель Артюхин. Русский язык — Звягин. Георафия и космография — Шабарин. Естествознание — Фомин. Химия — Бойчевская. Физкультура — Сапожников. Иностранный — Н. Бельская. Рисование -
  оценки были такие: вуд — весьма удовлетворительно, уд — удовлетворительно, неуд — неудовлетворительно. Директором, тогда эта должность называлась заведующий школы, был Ф. Д. Дольский.
   Городская жизнь разительно отличалась от жизни деревенской. Ко всему надо было привыкать. Тетя Наташа — учительница, биолог. Её муж Андрей Константинович — служащий горисполкома. Первый год в Смоленске мы жили у них в квартире. Это небольшая комната в коммуналке, с общей кухней и примусами на столах. В те годы о лучшем трудно было мечтать. Когда же в семьей тети Наташи родилась Элла, стало совсем тесно и мы с сетсрой переехали к техничке, работавшей в школе на улице Ленинской (теперь это школа номер 7). приходилось теперь ходить в нашу школу оттуда. Техничка Феня Фомиченкова жила одна с двумя ребятишками на улице Ленинской 13 в цокольном этаже школьного здания. В школе ее называли нянечка. Раньше это было общепринятое название для ее должности. Матери трудно было учить нас двоих в городе. Чтобы иметь деньги на школьные принадлежности и книги мы с сестрой нанимались пилить и колоть дрова для живущих в домах. Кругом было печное отопление. Дровами торговали на базаре, иногда предприимчивые торговцы возили их по дворам. Вот нас и нанимали, чтобы быстро попилить, поколоть и убрать дрова в сарай. Проживая у нянечки Фени, мы брали ещё и стирку белья. Знакомые приносили Фене в стирку бельё, вот мы и помогали ей. По выходным стирали, сушили и утюжили бельё. Затем Феня сдавала работу заказчикам и часть денег отплачивала нам. Так и перебивались. Как то раз на базарной площади я в грязи увидала затоптанную монетку — 15 копеек. То — то было радости! Настоящая удача. Не знаю как бы мы обходились, если бы не эти подработки. В домашней обстановке делать уроки было несподручно. Поэтому мы ходили в читальный зал библиотеки им. Ленина. По удостоверению учащегося можно было пользоваться читальным залом, брать книги из библиотеки на время подготовки.
   В школе мы с сестрой долгое время ощущали себя робко и стеснительно. В нашем классе учились городские дети из крепких семей коренных смолян. Среди параллельных наш класс считался сильным. Только пятеро учеников были из приезжих. А две девочки даже наши землячки — из Починковскового уезда. Вместе с сестрой Марией мы учили уроки, слушали обьяснения и подсказывали друг другу, что да как. Почти непреодолимой трудностью в первый год стал немецкий язык. В Ляхове мы иностранный язык не изучали и по сравнению с одноклассниками отставали на год. На выручку нам пришла тетя Наташа. Она нашла учительницу немецкого языка которая занималась с нами за условную плату. Старшая сестра Лида выслала нам денег, но конечно это не облегчало усилий, которые надо было приложить самим для дополнительной учёбы. Всё же мы догнали класс, и теперь на вопрос «шпрехен зи дойч, Иван Петровч» смело отвечали «я, я».
  \\
  варум ду абенд не пришёл?
  Ихь цябе чякала!
  С неба филя васер шёл,
  меня муттер не пускала.
  \\
   Учиться было нелегко. К тому же жалели мать, которой всегда нужна была помощь. Трудно ей было без нас с малым братишкой. Решили: кто из нас будет учиться плохо и останется на второй год, поедет помогать по хозяйству в деревню. Односельчане во все годы нашей учёбы говорили матери: «зря ты , Лукинична , учишь своих дочек. Это чужая доля. Сына — учи. А девкам найдется хороший, в смысле — зажиточный, жених. Они у тебя уже грамотные, работящие, вообщем во всём хороши.» . И в самом деле были богатые хозяева, имеющие сына — жениха, которые намекали маме, что не прочь породниться, а заодно обьеденить хозяйства и улучшить жизнь. Однако, несмотря на трудносити, нам милее была учёба и жизнь в городе, чем замужество. Мы тянулись, прямо-таки рвались к учёбе. Видя это, мама нас жалела и не выдавала. Хотя наше замужество могло существенно облегчить её жизнь. На каникулах мы ехали в родное Ляхово и вовсю старались помогать. За лето мы становились загорелыми и окрепшими. Сразу отличались от бледных горожан, не покидавших пыльных улиц. Глядя на этих бледнолицых сестра моя Мария шутила: «я тоже хочу быть белой и тонкой как свечка!». У нас появились подруги. Соня Гершанова из бедной еврейской семьи, Лена, Галя и другие девочки. Нам нравилось ходить на лыжах. Уроки физкультуры мы не пропускали. Лыжи были настоящие, хорошо скользили, не то,что деревенские «морозяки». Дома в деревне приходилось зимой утопать в сугробах. Самодельные лыжи были тяжёлые и неповоротливые. Был один умелец. Делал сани. Но его лыжи больше напоминали загнутые палки. Этого мастера прозывали «Кугукала». Прозвище это возникло так. По доброте душевной мастер никому не мог отказать и всем овечал: «угу, угу».
   Учитель физкультуры иногда организовывал походы на лыжах за город. Там было множество оврагов и крутых склонов. Дух захватывало, когда летишь вниз. Страшно, но интересно. При наличии свободного времени я принимала участие в этих походах. А вообще в них участвовали только мальчишки. Городские девочки интересовались другим. Преподователь физкультуры был хорошим организатором. На школьных вечерах художественной самодеятельности гвоздём программы часто выступали пирамиды из воспитанников его спортивной секции. Под его руководством мы принимали участие в демонстрациях на первое мая и седьмое ноября. Шестого ноября было организовано факельное шествие в честь великого октября. Мы шли по городской мостовой сырой осенней ночью. Под музыку оркестра, с пионерскими песнями. При воспоминаниях о той поре до сих звучат в ушах мотивы «вихри враждебные веют над нами», «взвейтесь кострами». Трещат на ветру факелы, чёткий шаг сотрясает улицы города. Выступали мы и на праздничных мероприятиях посвященных Софийскому полку. Этот полк был сформирован в 1811 году, а в 1812 принял участие в Смоленском сражении. На круглом постаменте возвышается четырехгранный обелиск, поддерживаемый шестью колоннами. На его вершине металлический орел. В неглубокие ниши вделаны мемориальные доски. Торжественное открытие «Памятника с орлами» в Смоленске состоялось в сентябре 1913 года и посвящено оно было 100-летию победы русских войск над Наполеоном.
   Смоленск город древний, не раз упоминавшийся в летописях. На днепровских кручах возвышаются стены кремля. Он построен в 1596 — 1662 годах под руководством выдающегося русского зодчего Фёдора Савельевича Коня для защиты от набегов многочисленных врагов. Мы с сестрой увлеченно знакомились с достопримечательносями города. Осматривали крепость, земляной вал, башни, памятники героям войны 1812 года. Побывали мы и в музее княгини Тенишевой, который был в здании по Рославльскому шоссе. В настоящее время здесь уже картинная галерея. Княгиня, местная меценатка, в конце девятнадцатого века организовала мастерские по изготовлению декоративной керамики и утвари, а также школу художественной вышивки и плетения кружев. Тут же открыли и выставку по мотивам смоленского народного творчества, старинных украшений. В Талашкино, бывшей усадьбе княгини, в 13 км от Смоленска находится филиал смоленского краеведческого музея с большим собранием предметов народного творчества — резьбы по дереву, кружев, вышивки, живописи. В Талашкино частыми гостями были художники Васнецов, Поленов, Серов, Врубель, Коровин.
  
  ГЛАВА 9.
  Смоленские встречи.
  
   В 1924 году я поступила во вторую среднюю школу города Смоленска. Здесь я вместе с сестрой Марией и училась до 1928 года. С Твардовским Сашей мы теперь встречались редко. То в поезде проездом от нашей железнодорожной станции Пересна, то на вокзале. Один только что приехал в город, другой уезжает. Памятны более встречи с ним в Смоленске, хотя о них память и не сохранила точных дат. Но сами встречи не забываются. Однажды я встретилась с Сашей около библиотеки, где в читальном зале обычно готовила школьные уроки. Это областная библиотека имени Ленина, угловое здание. Со мной была сестра Маня и ещё одна девочка. Мы перешли дорогу и остановились под часами.
   Часы! Знаменитые Смоленские часы на главном перекрёстке города на углу Советской и Пушкинской (ныне Ленинской)! По ним велся отсчёт не только времени, но и расстояний в городе: «под часами», «пройдя часы», «не доходя часов», «от часов» . Здесь то, под часами мы и встретили Александра. Это было весной 1925 года. Между нами зашёл разговор о школе, о книгах, о кино. Кино было редкостью в нашей жизни. Кругом так и зазывали яркие афиши. «Поэт и царь», «Бабы рязанские», «За монастырской стеной». Мы обсуждали недавно просмотренный фильм «Поэт и царь» о Пушкине. Очень хотелось попасть на фильм для взрослых - «За монастырской стеной». Да и время шло к треьему сеансу в кинотеатре. Все были едины во мнении, что посмотреть этот фильм было бы интересно. Но переглянувшись мы поняли, что навряд ли это выйдет. Денег то ни у кого нет. Лишних денег у нас никогда не было. Каждая копеечка была на счету. Все имеющиеся монеты были учтены и убраны на квартире в сундучёк или чемодан. Мы отлично понимали, что и у Саши если и были с собой какие-то копейки, то ему не потянуть четыре билета. Подумали и решили пойти «так». Обычно с началом последнего сеанса бдительность контролёра у входа спадала. Он дремал на своем стуле. Так было и на этот раз. Мы постояли у входа, потопали. Контролёр без слов понял, что билетов у нас нет. Махнул рукой. Проходите. Сказал: «идите уж, что с вами делать. Только ти-ше!». Вот так удача! После просмотра разошлись восторженные и довольные.
  
  \\Отсупление про фильм. ЗА МОНАСТЫРСКОЙ СТЕНОЙ.
  фильм режиссера Пётра Чардынина. 1927 год. В главных ролях:
   • Матвей Ляров
   • Николай Кучинский
   • А. Осташевский
   • Борис Безгин
   • Арсений Куц
   • Анастасия Суворина
   • А. Белов
   • Нина Ли
  
  Картина из жизни женского монастыря в дореволюционной России. Старинный женский монастырь владеет лучшими землями в округе. Монахини сдают землю в аренду местным богатеям и вместе с ними эксплуатируют крестьян. Особенно бедствует семья крестьянина Лёвина. В счёт недоимок у него отбирают последнюю лошадёнку. Сын Левина, Андрей, за строптивость посажен в тюрьму. Дочь, Настя, отдана в услужение к богатею-арендатору. В первую же ночь, спасаясь от грязных домогательств хозяина, Настя бежит из дома арендатора и попадает в женский монастырь. Перед девушкой раскрывается изнанка жизни «благочестивых христовых невест»: пьянство, разврат, сводничество, детоубийство, фабрикация мощей…
  
  Авт. сцен. А. Усатюк (Ткачик) (переработка Н. Ятченко, Б. Шаран- ского); реж. П. Чардынин; опер. Г. Дробин; худ. Г. Байзенгерц, С. Худяков.
  В ролях: М. Л яров (Нядзельницкий, помещик), Н. Кучинский (священник), А. Осташевский (Стратон, епископ), Морщикова (мать-игуменья), М. Лундина-Нордт (Манефа, мать казначея), Суворина (старуха монахиня), Н. Ли (Настя Левина, крестьянка), А. Куц (Андрей Левин, ее брат), Рудаков (инвалид), А. Белов (толстый монах), Белов (дьякон), М. Обухович (послушница Клан я).
  Фильм о мнимой святости и благочестии духовенства старой России.
  Старинный женский монастырь владеет лучшими землями в округе. Монахини сдают землю в аренду местным богатеям и вместе с ними эксплуатируют крестьян. Особенно бедствует семья крестьянина Левина. В счет недоимок у него отбирают последнюю лошаденку. Сын Левина, Андрей, за строптивость посажен в тюрьму. Дочь, Настя, отдана в услужение к богатею-арендатору. В первую же ночь, спасаясь от грязных домогательств хозяина, Настя бежит из дома арендатора и попадает в женский монастырь. Перед девушкой раскрывается изнанка жизни «благочестивых христовых невест»: пьянство, разврат, сводничество, детоубийство, фабрикация мощей. Настя оказывает сопротивление одному из «духовных пастырей», который пытается совершить над ней насилие, и ее бросают в подвал, под замок. Освободившийся из тюрьмы Андрей поднимает восстание крестьян и спасает девушку.
  \\конец отступления.
  
   я жила в центре города на квартире по улице Ленине 13 (ныне седьмая средняя школа) у технички школы. Квартира была расположена в цокольном этаже школьного здания. На сцене обширного актового зала этой школы устраивались спектакли и концерты художественной самодеятельности. Иногда с выступлениями появлялась театральная группа. Таким образом здесь однажды обьявили о постановке оперы Лысенко «Наталка — полтавка». Послушать оперу было как говорится сверх особенным и необычным обстоятельством. Из своей квартиры в зал мы могли пройти без предьявления билета у входной двери. Известили об этом при встрече Сашу. И вот гремит музыка, действие началось! Мы во власти оперы. Долго после того всплывали воспоминания об этом, слышалась музыка, иногда даже мешала учить уроки, решать задачи по алгебре.
   А однажды осенью 1927 года мы с сестрой проходили по парку на Блонье, теперь это парк имени Глинки, и встретили Сашу.
  \\Отступление. Парк Блонье.
  
  Кажется, что Блонье — французское слово. Слышишь его, и представляется какой-нибудь шевалье с бокалом божоле в замке Рамбуйе. Но… нет. Язык Вольтера, Дидро и Шарли Эбдо не имеет ни малейшего отношения к парку с оленем и фонтаном в центре Смоленска.
  Зато его название родственно киевскому району Оболонь с одноимённым пивом, множеству русских сёл и деревень, а также польскому городу Błonie и парку Błonia в Кракове. Только поляки тут тоже не при чём. Потому что «французское» слово — древнеславянское, общее для множества языков. Звучало оно изначально как «болоние» и обозначало пастбища, луга для выпаса скота, находящиеся в общем пользовании.
  Ну а парк, знакомый нам ныне, разбил в 1830 году губернатор-просветитель Николай Хмельницкий, известный либеральными взглядами, литературными дарованиями и любовью к освоению масштабных бюджетных проектов. Предварительно выбив разрешение (и финансирование) у императора Николая I, на радостях он заложил «сад Блонье» самолично с лопатой в руках.
  Вскоре после открытия парка смоленские дамы оценили новое место для светских прогулок и устроили соревнование по выращиванию редких и необычных цветов на его клумбах. В том числе чтобы привлечь внимание неженатого губернатора Хмельницкого. Но потомок грозного гетмана и по совместительству автор пьес «Шалости влюблённых» и «Замужняя невеста» остался непоколебимым холостяком и убеждённым повесой.
  \\конец отступления.
  Он сидел на скамейке с каким-то юношей, а потом, разойдясь с ним подошёл к нам с Марией. Говорить было о чём. Мы сели. Я уже училась в восьмом классе, Саша стоял вначале творческого пути. В периодической печати публиковались его очерки и рассказы. Саша слушал наши впечатления о прочитанном. Помню, как после продолжительного выступления про мои впечатления о его творчестве Саша сказал: «а голс у тебя, Тонечка, такой добрый и ласковый, как у доброй старушки». Моему возмущению не было предела! Надо же! «как у доброй старушки». Зачем так сказано? И при чём тут старушка, думала я. Хотелось услышать другое. Что голос ласковый и нежный. Очень хотелось сказать что — нибудь дерзкое ему в ответ. Чтобы этот зазнайка понял, что я обиделась. Но я ничего такого ему не сказала. Постепенно обида отошла, а после я стала думать, что наверное он так и хотел сказать: «ласковый, нежный», но не сказал почему — то. Он в этот момент был чем — то озабочен, выглядел рассеянным, был немногословен. А ведь обычно он не был молчаливым собеседником. Мог в разговоре подобрать и вставить иронически шутливую фразу. Смело критиковал то, что ему не нравилось. Мог поспорить. «ну, что поэт приуныл?», - спросила я после небольшой паузы. Он поднялся, быстро вскочил на возвышенное место и, сделав серьёзное выражение лица тряхнул головой. Поднял правую руку вверх и произнёс:
  
   несказанное, синее, нежное
   тих мой край после бурь, после гроз,
   и душа моя — поле безбрежное
   дышит запахом мёда и роз.
  
  (стохотворение Есенина «несказанное, тихое, нежное» 1925 г.)
  
   Раздался взрыв смеха. Смеялись мы с Марией, глядя на его надменный вид. Голос звучавший нарочито грубовато, фразы нараспев смешили нас. Рассмеялся и Саша, глянув с пьедестала на нас. Тут Мария вскочила рядом с Сашей на возвышение и, приняв такую же величественную позу сказала: «вот нам бы стать так: Саша в середине с поднятой рукой, по бокам мы — внемлем с благоговением, и сфотографироваться! Вот это было бы фото!». Снова общий смех. Затем мы опять разошлись в разные стороны. С этого дня уже навсегда. А незримое фото осталось в моей памяти.
  
  \\ Антонина Ниловна всю жизнь проработал педагогом. Вот где она преподовала:
  Смоленская область:
  15 августа 1929 года — 15 августа 1930 года: деревня Марышино, Касплянский район
  
  \\Maps can't find марышкино
  
  КАСПЛЯНСКИЙ РАЙОН, образован в 1929 г.
  В 1932 г. расформирован с передачей территории Демидовскому, Духовщинскому, Руднянскому и Смоленскому районам. В 1938 г. восстановлен. В 1961 г. присоединен к Смоленскому району.
  К 1904 г. в селе действовала церковно-приходская школа, в приходе имелось 6 школ грамоты. Они находились в деревнях Ясеновики (с 1892 г.), Лойна (с 1892 г.), Житчицы (с 1895 г.), Марышки (с 1895 г.), Сельцо (с 1895 г.), Котухово (с 1896 г.). В них обучалось 98 человекСписок церковно-приходских школ и школ грамоты Смоленской епархии к 1 марта 1897 года // Смоленские епархиальные ведомости. - Смоленск, 1897. - С. 1159..
  Марышки — деревня в Смоленском районе Смоленской области России. Входит в состав Лоинского сельского поселения. Население — 2 жителя (2007 год).
  Расположена в западной части области в 50 км к северо-западу от Смоленска, в 9 км западнее автодороги Р133 Смоленск — Невель, на берегу реки Ольша. В 26 км южнее деревни расположена железнодорожная станция Голынки на линии Смоленск — Витебск.
  История
  В годы Великой Отечественной войны деревня была оккупирована гитлеровскими войсками в июле 1941 года, освобождена в сентябре 1943 года.
  
  \\
   1930 1932 Кузино, Касплянский район
  Брянская область:
   1932 1933 Тушково, Навлинский район
   1933 1941 Чичково, Навлинский район
  
  Беларусь:
   1945 Плисса, Смолевический район, Минская область.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"