Аннотация: Воитель Кюль-тегин, младший брат тюркского Бильге-кагана, вероятно, обладавший более сильным характером, чем сам правитель, и в войне, и в мире был прочной опорой трона; когда Кюль-тегин скончался, эта утрата тяжким ударом поразила старшего брата*.
Так как мой младший брат Кюль-тегин отдавал мне свои труды и силы, то я, тюркский Бильге-каган, жил на земле, охраняя моего младшего брата Кюль-тегина**.
Из надписи на памятнике Кюль-тегина
1. Послы
Уже смеркалось, когда вдали наконец показались тукюеские шатры. Люй Сяну следовало бы обрадоваться, но он только задернул шторку и откинулся на подушки, чувствуя себя совершенно разбитым: долгая езда в тряской повозке вконец его вымотала, и даже мысль о том, что скоро эта пытка закончится, не приносила облегчения - ведь впереди его ждал такой же долгий путь домой. Домой... если он вообще туда вернется. Он слышал что-то о том, что у варваров принято приносить в жертву умершим живых людей, чужеземцев, и хотя они с Чжан Цюйи были императорскими послами и везли императорский манифест, Чанъань осталась так далеко позади, что варварский правитель может и не обратить на это внимания. Конечно, нынешний тукюеский кэхань совсем не то, что его дядюшка, и последние десять лет на северной границе царил мир; но с варварами ни в чем нельзя быть уверенным.
Он отодвинул шторку.
- Командующий Чжан!
Ему пришлось ждать, пока подпрыгивающая на ухабах повозка не поравняется с всхрапывающим серым конем Чжан Цюйи. На мгновение Люй Сян позавидовал выдержке военачальника: тот держался в седле так невозмутимо и надежно, будто они только что выехали из ворот Чанъани. В самом начале пути его надменная самоуверенность только раздражала Люй Сяна, но сейчас он был как никогда благодарен Чжан Цюйи за то, что тот едет вместе с ним. От одного его вида Люй Сян почувствовал себя спокойнее и увереннее.
- Командующий Чжан... - он прокашлялся, скрывая неловкость: о чем бы таком спросить? - Как вы думаете, что теперь будет с тукюесцами?
- То есть?
- После смерти прежнего кэханя они чуть не лишились всего, что им удалось завоевать. Но тогда у них был Кюэ-тэгинь. А теперь его не стало. Не настало ли время им снова искать защиты у дома Тан?
Чжан Цюйи задумчиво помычал сквозь сжатые губы.
- Кто знает, - сказал он. - Пока-то они держатся. Надо послушать, что говорят в ставке. Вы ведь не знаете тукюеского, сановник Люй?
Люй Сян покачал головой:
- Только хуский***.
- Скверно, - заметил Чжан Цюйи как бы про себя. - Ну ладно. Думаю, многое будет понятно с первого взгляда.
- Кэхань? - понимающе уточнил Люй Сян.
Чжан Цюйи быстро взглянул на него.
- Да, - сказал он. - Может, нам и не придется ничего делать.
Пока Люй Сян выбирался из повозки и распоряжался носильщиками, лошадей уже распрягли и увели. Чжан Цюйи ждал его - неподвижная темная фигура на фоне алеющего неба.
В кочевье было необычно тихо. Не визжали дети, не кричали женщины. Даже собаки, почуяв незваных гостей, не заливались злобным лаем, а отрывисто гавкали несколько раз, будто предупреждая: "Не подходи, а то хуже будет", и смолкали, то ли не смея, то ли не желая нарушить тишину. Люй Сяна от всего этого мороз продрал по коже.
Чжан Цюйи вопросительно оглянулся на него, и он, спохватившись, прибавил шагу.
Сумрачную юрту кэханя освещал только догорающий очаг. В первое мгновение Люй Сяну показалось, что внутри никого нет, и он уже собирался раздраженно обернуться и спросить их провожатого, молодого воина, что все это значит, но тут в тенях у противоположной стены что-то шевельнулось, и оттуда донесся странный, как будто осипший голос. Слов Люй Сян не разобрал, но их провожатый, похоже, все прекрасно понял. Он тоже что-то произнес - несомненно, по-тукюески. Осипший голос ответил - теперь в нем как будто прозвучала повелительная интонация. Их провожатый кивнул, проворно опустился на колени и принялся раздувать огонь.
- Прошу меня простить.
Это было сказано уже по-ханьски - с неизбежным акцентом, но вполне понятно благодаря тому медленному, старательному произношению, которое отличает людей, изучивших чужеземное наречие, но не слишком часто - или не слишком уверенно - говорящих на нем.
- Я не должен был так встречать посланцев моего отца-императора. Но уже вечер, и мы не ждали, что вы прибудете сегодня. Прошу простить меня за непочтительность.
- Какая непочтительность, о чем вы! - почти машинально воскликнул Люй Сян. - Это мы должны извиняться за то, что не предупредили вас заранее о нашем приближении. Вы теперь кочуете так далеко от нас, что трудно рассчитать, сколько времени уйдет на дорогу.
- Но вы все же приехали. И за это я вам благодарен.
Огонь между тем разгорелся, а человек, сидевший у дальней стены юрты, поднялся и прошел вперед, так что Люй Сян и Чжан Цюйи наконец смогли рассмотреть нынешнего повелителя тукюесцев - Бигя-кэханя, как его титул произносится по-ханьски, а на его родном наречии - Бильге-кагана.
Он был невысок и крепко сложен, как и все кочевники, но двигался тяжело, а отсветы, пляшущие на лице, и вовсе превращали его в глубокого старика. Между тем ему еще не исполнилось пятидесяти. Вглядевшись, Люй Сян невольно вздрогнул, когда понял, что глубокие продольные морщины, прорезавшие щеки кагана - вовсе не морщины, а едва затянувшиеся рубцы. Он слышал об обычае тукюесцев резать себе лицо кинжалом в знак скорби, но никогда еще не видел, как это выглядит.
Бильге-каган, похоже, не заметил его взгляда. Он смотрел куда-то мимо Люй Сяна, мимо Чжан Цюйи - куда-то за входной полог и дальше, словно пытался отыскать что-то взглядом и никак не мог найти. Люй Сян невольно оглянулся на Чжан Цюйи. Тот, как всегда, оставался невозмутимым. Его как будто не затронуло чувство, нахлынувшее сейчас на Люй Сяна - четкое ощущение, что им здесь не место, им и тем словам, которые они с такой трепетной гордостью везли из Чанъани, потому что любые слова бессильны перед лицом такого всепоглощающего горя.
"Возьми себя в руки, - мысленно велел себе Люй Сян. - Ты - посланник государя. Ты представляешь здесь его особу. У тебя важная миссия, от исхода которой зависят дальнейшие отношения тукюесцев с домом Тан, и, если ты ее провалишь, история тебе этого не простит".
Он облизал губы и вытащил из-за пазухи футляр с драгоценным свитком.
- Великий кэхань, - сказал он. - Сын Неба великого дома Тан выражает тебе глубокое соболезнование в связи со смертью твоего младшего брата, славного полководца Кюэ-тэгиня, и шлет тебе собственноручно написанное письмо...
Он развернул свиток и принялся читать вслух, но не мог полностью отдаться этому приятному и возвышающему занятию - какая-то часть его тоскливо осознавала, что все должно было быть не так. Юрта должна была быть ярко освещена и жарко натоплена, вдоль стен должны были толпиться виднейшие тукюеские вельможи, сам каган должен был сидеть на своем месте, склонив голову, и с почтением и благодарностью принимать оказанную ему честь. А то, что происходило сейчас, никак не напоминало торжественную церемонию, устроенную со всем уважением к ритуалу и сообразно ему. Все тут не как у людей...
Дважды Люй Сян хотел прерваться на полуслове и попросить перенести их прием на завтра, чтобы обставить его как следует, и дважды у него не хватало духу так безобразно потерять лицо - причем не только свое, но, что гораздо хуже, еще и императорское. Оставалось только читать, читать и надеяться, что конец близок. Как он мечтал об этом моменте, когда будет зачитывать вслух собственноручно написанное государем письмо перед толпой благоговейно внимающих слушателей! И чем обернулась его наивная, пустая, тщеславная мечта!
- "Вспоминая, сильно сожалею; как еще можно выразить свое сокрушение? Ныне, в знак соболезнования, приношу подарок и отправляю для жертвоприношения...****"
Дочитав, он свернул бесценный свиток, аккуратно вложил его в футляр и почтительно подал Бильге-кагану. Тот молча протянул руку.
- Эту грамоту шлет тебе Сын Неба, твой отец, - неожиданно сказал из-за спины Люй Сяна Чжан Цюйи. - Тебе надлежит принять ее, стоя на коленях.
Люй Сян подавил желание обернуться - его вмешательство молчаливого военачальника поразило едва ли не больше, чем самого Бильге-кагана. Тот моргнул, как человек, только что разбуженный и спросонья не вполне понимающий, чего от него хотят; потом, дернув плечом, тяжело опустился на одно колено, встал на оба, вытянул руки вверх над головой, и Люй Сян осторожно вложил в его раскрытые ладони футляр. При этом он случайно задел пальцы кагана - жесткие и холодные. Все это тоже больше походило на насмешку над ритуалом, чем на сам ритуал. Бильге-каган медленно поднялся. Футляр он держал так, будто не знал, что с ним делать.
Люй Сян сцепил зубы. Его миссия была еще не закончена.
- Великий кэхань, - начал он, снова кланяясь. - Подарок, о котором пишет государь...
Тусклые глаза Бильге-кагана неожиданно блеснули.
- Подарок? - спросил он. - Какой?
Люй Сян невольно сжался. Ему вспомнились глупые мысли, посетившие его, когда они подъезжали к кочевью - о том, что варвары чествуют мертвых человеческими жертвами.
- Шелк, - торопливо ответил он, - золотые и серебряные сосуды, украшения...
Взгляд Бильге-кагана вновь остекленел, и Люй Сян растерянно спросил себя: он что, и правда ждал, что мы привезем ему пленных на заклание?
- Это правильно, - сказал каган и что-то резко крикнул по-тукюески. Снаружи послышались торопливые шаги. Через некоторое время полог юрты откинулся, и внутрь, пригнувшись, вошел богато одетый человек - несомненно, вельможа высокого ранга.
- Мэйлучжо, - сказал ему Бильге-каган, - прими.
- Господа, - Мэйлучжо вежливо поклонился Люй Сяну и Чжан Цюйи, и те ответили тем же. - Насколько я понимаю, вы прибыли от Сына Неба великого дома Тан? И вы привезли дары для похорон нашего безвременно почившего героя?
Люй Сян чуть не ахнул от удивления: этот человек, по виду - совершенный тукюесец, говорил по-ханьски так чисто, будто родился и всю свою жизнь провел на землях империи Тан.
- Вы совершенно правы, - сказал он. - Носильщики остались в той юрте, которую нам выделили. Вот опись всего, что мы привезли. Если пожелаете, я сам пойду с вами и все проверю.
- Благодарю, но в этом нет нужды. Мы вам полностью доверяем.
- Вы очень чисто говорите по-ханьски, - заметил Чжан Цюйи.
- Вы мне льстите, - улыбнулся Мэйлучжо. - Я учился в императорской школе, когда мы... - быстрый косой взгляд в сторону Бильге-кагана, - когда мы еще жили по ту сторону Великих песков.
"Когда вы еще жили под властью дома Тан", - понимающе заключил про себя Люй Сян. Действительно, когда-то тукюесцы были вольным кочевым народом, но потом, раздираемые внутренними противоречиями, не могли долее существовать самостоятельно и передались под руку дома Тан. Всего полстолетия прошло с тех пор, как отец Бильге-кагана поднял мятеж и увел за собою своих соплеменников на север; укрепившись там и подчинив себе окрестные племена, они сделались страшным врагом Танской империи, пока наконец при Бильге-кагане не примирились с нею, причем каган обещался почитать императора как сын отца. Последние десять лет на северной границе царил мир и покой, в чем была немалая заслуга главнокомандующего войсками Бильге-кагана - его младшего брата, талантливого полководца, чье имя на ханьском звучит как Кюэ-тэгинь, а на языке его соплеменников - как Кюль-тегин. Однако теперь, с его смертью, равновесие грозило нарушиться.
"Во всяком случае, недовольные тут точно есть", - отметил про себя Люй Сян. Он попытался поймать взгляд Мэйлучжо, когда передавал ему опись, но тот смотрел в землю - слишком упрямо, слишком подчеркнуто. Это не могло не настораживать. Неплохо бы потом поговорить с этим Мэйлучжо, раз уж он так хорошо знает ханьский - понять, о чем он думает и много ли здесь тех, кто думает так, как он.
Мэйлучжо вышел. Выдержав паузу, Люй Сян обратился к Бильге-кагану:
- На этом наша миссия заканчивается, великий кэхань. Мы передали тебе все, что поручил нам император. Хочешь ли ты передать что-нибудь в ответ?
Бильге-каган провел рукой по лицу.
- Я благодарен моему отцу-императору за участие, соболезнование и дары, - тихо ответил он. - Но ответить мне нечем - только сообщить дату похорон. Будьте моими гостями до завтра. Я напишу письмо.
Люй Сян поклонился:
- Как пожелает великий кэхань.
- Что это приключилось с вами в кэханьской юрте, сановник Люй? - вполголоса спросил Чжан Цюйи, пока они готовились ко сну. - Когда вы читали письмо императора, у вас даже голос дрожал.
Люй Сян, не оборачиваясь, ответил:
- А вы не заметили? Кэхань... - Он поморщился. - На него было больно смотреть.
- Не спешите расчувствоваться, - сухо отозвался Чжан Цюйи. - Вспомните: это Кюэ-тэгинь возвел его на престол. Без него кэхань не продержался бы и дня. Поэтому вполне понятно, что сейчас он в ужасе. Ему не на кого опереться. Сегодня с ним не было даже его старого советника.
- Значит, вы думаете, он не протянет долго?
- Почти уверен.
- Что он вам сделал? - полушутя спросил Люй Сян.
Он не ждал, что Чжан Цюйи ответит:
- Он - ничего. Но если бы не его дядя, разоривший Динчжоу, мои родные до сих пор были бы живы. Тукюесцы не умеют ничего давать, они только берут, берут, берут. Они - хищники, степные волки, и убивать их надо, как волков, пока они не сожрали всех наших овец.
- Простите мое невежество, - растерялся Люй Сян. - Я не знал...
- Вы и не должны были, - ответил Чжан Цюйи уже спокойнее. - Не бойтесь: я помню, с чем мы приехали, и не поставлю нашу миссию под угрозу. Но жалеть их меня не просите. Если смерть Кюэ-тэгиня означает конец тукюесцев - да будет так.
Люй Сян сконфуженно промолчал, и они легли в тишине.
2. Дети
- Раньше я хотел, чтобы это он был моим отцом, - сказал Ижань-тегин.
Йоллыг-тегин оторвался от текста, который проверял в последний раз, и внимательно взглянул на друга.
- Ты же не серьезно.
- Почему нет? - возразил Ижань-тегин, не глядя на него. - Не я один - многие мечтали об этом.
- Но не я, - заметил Йоллыг-тегин, возвращаясь к тексту.
- Но не ты, - согласился Ижань-тегин и искоса взглянул на него. - Ты вообще странный.
Йоллыг-тегин не обратил на его слова никакого внимания. Он уже привык, что его считают странным. Его дед, младший брат великого Эльтериш-кагана, освободителя тюрков, и неистового Капаган-кагана, умер, так и не дождавшись каганского достоинства, а его сын, отец Йоллыг-тегина, не вернулся из набега на северные окраины табгачей*****. После этого война, как и власть, потеряла для Йоллыг-тегина всякую привлекательность, тем более что у правящего кагана был младший брат и двое сыновей. Возможно, он стал бы одним из бедолаг, прозябающих на окраинах кочевий - еще свободные, но уже едва способные прокормить самих себя - но Бильге-каган не забыл о нем. Он привечал его в своей юрте, не сказал и слова против, когда его второй сын, Ижань-тегин, стал проводить все больше времени с молчаливым двоюродным братом, и всегда держался с Йоллыг-тегином просто, не так, как сильные и богатые люди обычно держатся со своими дальними младшими родичами. Поначалу Йоллыг-тегин дичился, не понимая, что кагану от него нужно, но потом увидел, что Бильге-каган так обращается со всеми, будь то знатный бег, рядовой воин или посол от покоренного народа. Тогда он подумал, что подобного правителя у тюрков, должно быть, еще не бывало.
Так он занялся изучением былого - истории тюрков, когда-то правивших степью и диктовавших свои условия государству Табгач, легенд и былей, ставших песнями, сохранившихся в памяти стариков, а порой и записанных согдийскими буквами или собственным письмом тюрков. Мечтой Йоллыг-тегина стало собрать все эти записи воедино, сохранить их для будущих поколений. Как царевич из рода Ашина, он понимал, что важно и о чем не следует забывать ни кагану, ни бегам, ни народу, а как человек, стоящий в стороне от борьбы за власть, мог отличить правду от лжи. Его странное двойственное положение подходило тут как нельзя лучше, и Йоллыг-тегин был вполне счастлив, занимаясь любимым делом - пусть даже мало кто его понимал, считая, что младший царевич пренебрегает своим долгом мужчины и воина.
Но и им пришлось замолчать, когда Бильге-каган дал ему поручение, с которым не смог бы справиться никто другой.
- Дядя был... - Ижань-тегин умолк, подыскивая слово, и Йоллыг-тегин перестал читать, терпеливо ожидая продолжения. - Неудержим, - наконец сказал он. - Я видел его в деле. Он всегда шел до конца. У тебя это очень здорово описано, там, в бою с Чача-сенгуном. Но вне боя он всегда был такой спокойный, такой невозмутимый. И, глядя на него, я и сам успокаивался. Мне казалось, что рядом с ним со мной ничего не случится.
При этих словах Йоллыг-тегин ощутил то же смутное сожаление, которое охватывало его, когда Бильге-каган начинал по памяти перечислять клички и масти коней брата или вспоминал, как тот с горсткой людей отстоял каганскую ставку от наседающих карлуков. Сам он почти не знал Кюль-тегина - что у него могло быть общего с прославленным военачальником, командующим всеми войсками каганата? Но в такие моменты ему становилось жаль, что он не попытался хотя бы раз заговорить с человеком, который так же приходился ему дядей, как и Бильге-каган. Просто с Бильге-каганом было легко: он был не из тех, кто способен затаить злобу или обидеть попусту. В нем не чувствовалось обычного высокомерия знати. А сдержанность Кюль-тегина как бы воздвигала между ним и окружающими невидимую преграду, давая понять, что к этому человеку нечего лезть с пустяками. Впрочем, он как будто несколько смягчался, когда разговаривал с братом.
И поэтому сейчас Йоллыг-тегин не мог не спросить:
- А как же твой отец? Рядом с ним ты ничего подобного не чувствовал?
Ижань-тегин махнул рукой.
- Только когда он был с мамой или с дядей. А так... - Он криво усмехнулся. - Теперь я вообще не знаю, что будет дальше.
- Ну, это и от тебя зависит.
- Да я вообще не хочу, чтобы от меня что-то зависело.
Йоллыг-тегин поднял голову и пристально посмотрел на него. Ижань-тегин сидел, обхватив руками колени, и хмурился, но не как взрослый, обдумывающий выход из положения, а как обиженный ребенок. Йоллыг-тегину подумалось, что он еще очень молод и, видимо, так до конца и не выбрался из тени дяди и старшего брата.
Ему захотелось подбодрить друга.
- Так ты хочешь быть наследником или нет? - поддразнил он. - Что-то я никак не пойму.
Глаза Ижань-тегина сердито сверкнули.
- А я не пойму отца, - парировал он. - Со всех углов присылают послов на похороны, а он ни разу меня не позвал... Раз я наследник, я должен принимать послов вместе с ним. Так или не так?
Йоллыг-тегин рассудительно кивнул.
- Конечно, ты прав. Но дай ему время. Он привык, что ему наследует твой дядя.
- Мы все привыкли, - пробормотал Ижань-тегин. - Никто же не думал...
Договаривать он не стал. В молчании Йоллыг-тегин дочитал текст, отмечая ошибки ногтем, свернул лист и поднялся.
- Все? - спросил Ижань-тегин и, не дожидаясь ответа, пробурчал: - И для кого ты стараешься, не пойму... Кто станет это читать?
Йоллыг-тегин убрал сложенный лист за пазуху.
- А ты погоди, - миролюбиво посоветовал он. - Увидишь, это будет посерьезней столбов Тоньюкука.
Ижань-тегин дернул плечом, как бы говоря: "Да мне-то что".
- Пошли со мной? - негромко предложил Йоллыг-тегин.
Ижань-тегин мотнул головой.
- Иди, я тебя тут подожду.
Йоллыг-тегин попытался поймать его взгляд.
- Пофу-катун так и не вернулась? - спросил он наконец, поняв, что это бесполезно.
Ижань-тегин не ответил. Йоллыг-тегин беззвучно вздохнул, откинул полог юрты и вышел в ночь.
- Каган ждет меня, - сказал он нукерам у юрты.
Они недоверчиво посмотрели на него, но потом один все-таки прошел внутрь. Второй посмотрел куда-то поверх плеча Йоллыг-тегина и негромко, но так, чтобы тот слышал, пробормотал:
- Кто же решает дела после заката...
Йоллыг-тегин был с ним не так чтоб несогласен, но, по своему обыкновению, промолчал. Бильге-каган сказал: "Приходи, как только закончишь, даже если уже стемнеет". А раз каган сказал - значит, так и будет.
Вернулся первый нукер.
- Проходи, - сказал он.
Йоллыг-тегин кивнул и вошел.
Каган еще не ложился. Он сидел у огня, неподвижный, точно статуя, так что Йоллыг-тегин даже испугался: да жив ли он?
- Что стоишь, проходи.
Йоллыг-тегин с облегчением вздохнул.
- Великий каган, я закончил надпись, как ты приказал.
- Правда? Дай посмотреть. - Бильге-каган поднял было руку, но тут же уронил ее обратно. - Нет, лучше прочитай мне. Иди сюда, к огню.
Йоллыг-тегин внутренне сжался. Он еще никогда никому не показывал того, что у него получалось - кроме Ижань-тегина, но Ижань-тегин, во-первых, сын и теперешний наследник Бильге-кагана, а, во-вторых, он бы все равно высмеял все, что бы Йоллыг-тегин ему ни показал. Но читать вслух... Он почувствовал, как у него начинают гореть уши, и даже обрадовался, что Бильге-каган на него не смотрит.
- Что же ты, начинай, - поторопил его Бильге-каган.
Йоллыг-тегин непослушными пальцами вытащил из-за пазухи лист, развернул его, поднес поближе к свету. Откашлялся и начал:
- "Небоподобный, неборожденный тюркский каган, я нынче сел на царство. Речь мою полностью выслушайте вы, идущие за мною мои младшие родичи и молодежь, вы, союзные мои племена и народы...******"
По мере того как он читал, он все больше увлекался и наконец совсем забыл о волнении, сам поражаясь тому, какой складной вышла повесть, долго и трудно собиравшаяся им из старых указов, отчетов, воспоминаний и слов самого Бильге-кагана, семейных преданий, поневоле вызубренных Ижань-тегином, а также кое-каких его собственных записей. Его первоочередной задачей было, разумеется, увековечить подвиги Кюль-тегина, много и славно бившегося с врагами тюрков. Однако Бильге-каган хотел еще, чтобы читающие его надпись увидели, ради чего сражался его брат - а для этого нужно было показать, сколько горя принесла тюркам жизнь под гнетом табгачей и что им грозило в те страшные годы, когда мятежи против Капаган-кагана едва не развалили тюркский эль*******. Второе Бильге-каган помнил хорошо, но о первом мало что мог сказать - он родился уже после того, как его отец покинул табгачские земли, и полагался только на рассказы матери и старых отцовых соратников, хорошо знавших и коварство табгачей, и храбрость его отца. Но рассказать об этом нужно было, и не в последнюю очередь потому, что об этом умолчал в своей надписи знаменитый Тоньюкук, советник отца и дяди Бильге-кагана, а затем и его самого. Конечно, Тоньюкук преследовал другую цель: лишенный титула и сосланный в родное кочевье после неудавшегося переворота Бёгю, двоюродного брата Бильге-кагана, он стремился доказать кагану, что ни его воинственный дядя, ни даже его великий отец не могли обойтись без мудрого Тоньюкука - а значит, Бильге-кагану нечего даже и пытаться. Своей цели он достиг; но его изложение истории восстания Эльтериш-кагана и правления Капаган-кагана получилось довольно сжатым и в основном сосредоточенным на его, Тоньюкука, заслугах - и это Йоллыг-тегину тоже надлежало исправить.
И, насколько он мог судить, у него все получилось.
Закончив читать, Йоллыг-тегин осторожно покоился на Бильге-кагана и увидел, что тот сидит, прикрыв глаза - может быть, задумался о чем-то, а может, просто задремал. И в том, и в другом случае тревожить его не слишком хотелось. Со смутным чувством разочарования Йоллыг-тегин попытался бесшумно свернуть лист, но тут Бильге-каган встрепенулся:
- А дальше?
- Дальше? - медленно переспросил Йоллыг-тегин.
- Да, ты остановился на защите ставки. Как раз в год смерти моего дяди.
Значит, он дослушал. Йоллыг-тегин улыбнулся:
- Это все.
- Все? - недоуменно переспросил Бильге-каган.
- Да. Надо же и на твою долю что-то оставить.
Какое-то время Бильге-каган молча смотрел на него, и Йоллыг-тегин уже засомневался, не перешел ли он черту - но тут Бильге-каган едва слышно фыркнул и покачал головой, и Йоллыг-тегин расслабился. Как царевичу, не претендовавшему на место кагана, ему дозволялось многое, но обычно он и сам старался не заходить слишком далеко. Зачем дразнить спящего льва?
- Так вот куда ты метишь? Написать и мой памятник?
- Это было бы честью для меня, - серьезно отозвался Йоллыг-тегин.
- Ну, думаю, мой сын не станет возражать. Вы же с ним друзья. Кстати, ты не видел его сегодня?
- Он огорчен, что не смог присутствовать на встрече с послами, - осторожно ответил Йоллыг-тегин.
Это была ошибка, и он знал это, но обязан был вступиться за друга. Бильге-каган помрачнел.
- Да, - сказал он. - Да, ты прав.
Видя, что он опять уходит в себя, Йоллыг-тегин поспешил напомнить:
- Так надпись...
- Да, надпись, - подхватил Бильге-каган, встряхиваясь. - Чем ты думаешь закончить?
Йоллыг-тегин смутился. Каган попал в цель. Он не сомневался, что поступил верно, остановившись на героической защите ставки от превосходящих сил карлуков: это, несомненно, было одним из величайших деяний Кюль-тегина. Именно таким он и должен был предстать перед потомками: бесстрашным, решительным и победоносным. Однако Йоллыг-тегину все равно казалось, что на этом заканчивать нельзя, чего-то еще не хватает.
- Просто рассказом о похоронах, - неуверенно произнес он.
- И все?
По лицу Бильге-кагана ничего нельзя было прочесть. Йоллыг-тегин набрался храбрости и спросил:
- Что ты предлагаешь, великий каган?
Он не знал, чего ожидать, и на всякий случай приготовился к худшему, но Бильге-каган отвел глаза.
- В конце должно быть прощание, - тихо сказал он. - Но я не знаю, как...
- Можно взять обычную формулу, - после паузы предложил Йоллыг-тегин.
Бильге-каган покачал головой.
- Нет, я сам напишу. Или попробую написать... Как по-твоему, сколько времени займет изготовление памятника?
- Зависит от мастера. Я слышал, у согдаков есть хорошие резчики.
- У токуз-огузов тоже.
- И у табгачей.
Бильге-каган подался вперед:
- Как ты сказал?
Йоллыг-тегин растерялся: а что тут такого?
- Говорят, что табгачи - искусные каменотесы... и не только каменотесы. Ты когда-нибудь видел их храмы?
Он тут же понял, какую глупость сказал - ведь Бильге-каган родился уже не в табгачской земле и большую часть жизни провел, воюя в других углах света. Но каган, похоже, не заметил его оплошности. Его глаза замерцали.
- Ты прав, - сказал он. - Табгачи - большие мастера. И думаю, мой отец, каган табгачский, не откажет мне в этой скромной просьбе...
3. Отец и дочь
Его била дрожь, и даже в жарко натопленной юрте, под двумя шкурами, он никак не мог согреться. Если бы встать и выйти отсюда, вскочить на коня, позволить ветру увлечь себя вперед - может, бешеная скачка еще разогнала бы холодеющую кровь в жилах, может, он ожил бы, воспрял. Но сил встать не было. Разум был ясен, но тело отказывалось служить ему, и это было одновременно смешно и горько: он, верный сподвижник Эльтериш-кагана еще с тех времен, когда тот был просто Кутлугом из рода Ашина, советник и полководец трех каганов, обречен тихо угаснуть у домашнего очага. Будь его воля, он предпочел бы славную смерть в бою, как храбрец Кюль-тегин; но судьбу не выбирают. Когда он уйдет, у Бильге-кагана не останется никого, кроме Пофу. Хорошо, что хоть она рядом с ним.
Тоньюкук закашлялся.
В щель между пологом и стенкой просунулась голова и нерешительно заерзала на месте. Казалось, она мечтала поскорее исчезнуть отсюда, но что-то заставляло ее оставаться на месте. "Ну?" - хотел уже спросить Тоньюкук, когда голова, пожевав губами, наконец решилась:
- Таркан, твоя дочь...
Снаружи послышалось: "С дороги!", и в юрту, решительно откинув полог, вошел тепло укутанный всадник. Увидев лежащего Тоньюкука, он замер; потом, сердито дернув плечом, сбросил теплый халат на руки нукеру, который давеча просовывал голову внутрь, а теперь, увлеченный стремительным шагом всадника, оказался в юрте вместе с ним.
- Воды! - рявкнул всадник на удивление знакомым голосом, и нукер понятливо исчез.
Всадник быстро прошел на женскую половину юрты, давно опустевшую и нежилую, и, судя по звуку, принялся там что-то искать.
- Дочка, - хрипло окликнул Тоньюкук, - дай хоть взглянуть на тебя.
Она снова появилась в поле его зрения, сжимая в руке какой-то мешочек, присела возле очага и начала раздувать огонь. Отсвет озарил ее лицо, и Тоньюкук увидел, что это и в самом деле Пофу, его дочь, жена Бильге-кагана, которая должна была сейчас находиться со своим мужем в каганской ставке и готовиться к похоронам Кюль-тегина.
- Зачем ты приехала? - спросил он.
Когда он уезжал, Бильге-каган и Кюль-тегин обсуждали, удастся ли обойтись малыми силами для острастки недовольных киданей, а Пофу возилась с маленьким Бильге-Кутлугом. Все были заняты своими делами, и потому каган легко отпустил Тоньюкука в родное кочевье "проверить, как идут дела, и навести порядок". Уезжая, Тоньюкук знал, что уже не вернется в ставку - он с трудом сел в седло, а дома его с коня уже практически снимали. Но он был спокоен: он верил, что эти трое со всем справятся, если будут действовать сообща.
А потом пришла весть о гибели Кюль-тегина. Тоньюкук догадывался, каким ударом это должно было стать для Бильге-кагана: ведь они с братом с детства были практически неразлучны. Мало того, незадолго до этого в бою погиб старший сын Бильге-кагана, и теперь наследником должен был стать его второй сын Ижань-тегин, который, как назло, характером пошел в отца; само по себе это не плохо, если ему будет на кого опереться. Но на кого? Он, Тоньюкук, им больше не помощник. Оставалась одна Пофу. И вот она здесь, вешает над очагом принесенный нукером котелок и перебирает какие-то травы так сосредоточенно, будто в целом мире нет более важного занятия.
- Пофу, посмотри на меня.
Она не подняла головы, но ее пальцы замерли.
- Ты понимаешь, что сейчас ты должна находиться не здесь?
- Я не хотела выбирать между тобой и им, - негромко произнесла она, снова принимаясь за травы. - Но ты хотя бы узнаешь меня.
Она бросила в котелок какие-то стебельки. Тоньюкуку почудилось, что ее руки дрожат.
- Что там происходит?
- Ничего. - Она отложила травы, обошла очаг и села рядом с отцом. Встретив его пристальный взгляд, раздраженно добавила: - Не бойся, ничего с ним не случится. Хотя он, может, был бы рад.
Она потерла руки - так она всегда делала, когда волновалась.
- Я хотела спросить тебя кое о чем. Обещай, что ответишь честно.
Тоньюкук усмехнулся:
- Ты за этим приехала?
Пофу ответила ему сердитым взглядом.
- Я приехала, потому что не могу сидеть сложа руки, когда мой отец... - она осеклась, опустила голову и - Тоньюкук готов был поклясться - подавила всхлип. - Я просто должна знать наверняка. Иначе я не смогу спокойно спать.
- Что ж, спрашивай.
Она сцепила руки и в упор взглянула на него.
- Как погиб Бёгю?
Чего угодно ожидал Тоньюкук, но не этого.
- Полтора десятка лет прошло, Пофу. С чего ты вдруг вспомнила о нем?
- Я не "вдруг вспомнила". Я все время об этом думаю. Просто теперь, когда Кюль-тегин умер... - она помолчала, - мне больше не у кого об этом спросить.
- А у мужа ты спрашивала?
Она обожгла его сердитым взглядом - ох уж эти родители, вечно считают тебя несмышленышем!
- Конечно.
- И что он сказал?
Пофу закусила губу:
- Велел мне замолчать.
Тоньюкук издал странный хриплый звук - хотел рассмеяться, но получилось больше похоже на кашель.
- Это Могилянь-то? - спросил он, называя Бильге-кагана его прежним именем, которое тот носил до вступления на престол.
Пофу промолчала. Она явно была обескуражена. Тоньюкук и сам удивился. В их паре Пофу несомненно обладала более сильным характером; Могилянь, мягкосердечный от природы, не вмешивался в женины дела, а порой и сам спрашивал у нее совета. Но такой резкий ответ был совершенно не в его духе.
- Сам Кюль-тегин не погнушался хоть что-то сказать, - с обидой продолжала Пофу.
- Ты говорила с Кюль-тегином?
Пофу, увлеченная своими переживаниями, по-видимому, не заметила перемены в тоне отца.
- Да, я пошла к нему напрямую. И он сказал... - Она нахмурилась, припоминая. - Сказал, что дядя - то есть Капаган-каган - однажды поставил Бёгю выше Могиляня, и тот этого не забыл. И еще - что стоило Бёгю начать действовать, и Могилянь его бы не остановил.
Сам Тоньюкук не смог бы сказать лучше. По закону Капаган-кагану должен был наследовать Дусифу, младший брат Эльтериш-кагана и Капаган-кагана, а после него - Могилянь, старший сын Эльтериш-кагана. Оба наследника носили титул шада и управляли: Дусифу - восточной, а Могилянь - западной частью каганата соответственно. Но Капаган-каган назначил своего сына Бёгю малым каганом и дал ему в подчинение сорок тысяч воинов - столько же, сколько было у Дусифу и Могиляня вместе взятых. Тоньюкук отговаривал его, говорил, что это приведет к смуте, но Капаган-каган только отмахивался. "Мой брат сделает так, как я скажу, - заявлял он, - а мой племянник - размазня: он только все испортит, дай ему власть". Может, его план и сработал бы, но когда его убили озлобленные байерку, на трон взошел не Бёгю, а Могилянь (Дусифу умер, не дождавшись своего часа). Бёгю попытался объявить себя каганом в обход законного наследника, но Кюль-тегин, успевший к тому времени стяжать себе славу победоносными походами и завоевавший любовь воинов своей отвагой в бою, перехватил его и в короткой, но яростной схватке перебил всех его сторонников - родичей Бёгю и бывших советников Капаган-кагана - не исключая и самого незадачливого узурпатора. В живых остался только Тоньюкук, тесть Могиляня; смерть ему заменили ссылкой в родное кочевье.
Это знали все.
Но Пофу это не устраивало.
- Мы ничего не видели, нам показали только тела... Кюль-тегин сказал, что Бёгю объявил себя каганом, и все ему поверили. Но что произошло на самом деле? - Она вскинула голову: - Отец, ты был там, ты должен знать!
Тоньюкук выдержал ее взгляд.
- Я не помню, дочка, - спокойно ответил он. - Столько лет прошло... К чему ворошить былое? Что тебе это даст?
Пофу сжала руки.
- Я хочу понять, знал ли он, - внезапно севшим голосом сказала она. - Я хочу знать, он ли приказал брату...
В котелке шипела закипающая вода. Тоньюкук искоса наблюдал за дочерью.
- По-твоему, Могилянь на это способен? - негромко спросил он.
Пофу не поднимала глаз.
- Я не знаю, - прошептала она.
Тоньюкук хотел было выпростать из-под шкур руку, чтобы погладить дочь по плечу, но, пока он копошился, она быстро встала и снова отошла к очагу. Помешивая булькающее варево, она уставилась в него так, будто там надеялась найти ответы на все свои вопросы.
Этот короткий разговор совершенно вымотал Тоньюкука, и больше всего ему сейчас хотелось закрыть глаза и провалиться в сон, но он понимал, что опасно оставлять Пофу наедине с такими мыслями. И поэтому он, собравшись с силами, заговорил, тщательно подбирая слова:
- Не мучай себя. Что было, то прошло. Ничего уже не изменишь. Время подумать о живых...
Пофу посмотрела на него сквозь тонкую завесу горько пахнущего дыма и, кажется, улыбнулась:
- Ты говоришь как Кюль-тегин.
- Да? - выдохнул Тоньюкук.
- Да. Когда я, ничего от него не добившись, уже собралась уходить, он окликнул меня: "Подумай вот о чем, госпожа. Если бы Бёгю победил, что бы стало с тобой и твоими детьми?"
Тоньюкук закрыл глаза. Как это все не вовремя...
- Пофу, - прохрипел он. - Обещай мне, что не бросишь его.
Какое-то время было слышно только бормотание кипящей воды.
- Не спи, уже почти готово, - сказала она.
Но Тоньюкук уже не слышал.
4. Братья
Вверив раненых заботам знахарей и выставив караулы, он поехал к матери. Они не виделись уже около пяти лет - с памятных походов против кыргызов и народа десяти стрел: тогда им удалось опрокинуть врагов, не дать им соединиться и окружить себя. Казалось, что опасность отступила и вся степь лежит у их ног. Но после неудач в Согде и ссоры с табгачами эль заволновался. Покоренные народы стали отпадать один за другим. Дядя, Кюль-тегин с братом и старые отцовы сподвижники не слезали с коней, пытаясь собрать распадающийся на глазах эль обратно; но тогда никто и не думал, что война докатится до родных кочевий.
Мать выбежала ему навстречу, и Кюль-тегину показалось, что она как будто стала меньше ростом (или это он сам вырос?) Ее лицо изрезали тяжелые морщины, а объятие оказалось почти невесомым, но она все еще высоко держала голову и гордо несла свой титул - Эльбильге-катун, управительница эля.
- Милый мой, - сказала она. - Я так и знала, что ты нас спасешь.
Потом отстранилась, с легким недоумением осмотрелась, заглянула ему за спину и наконец спросила:
- А где же Могилянь?
Кюль-тегин улыбнулся:
- Еще в Магы-кургане. Я отправил ему весточку. Между прочим, если бы не он, меня бы здесь не было.
- Рассказывай!
Всего он, конечно, ей рассказывать не стал - ни к чему ее волновать. Сейчас оставалось только ждать вестей - и надеяться, что эти вести будут добрыми.
Зимовка в Магы-кургане далась им тяжело: гололедица погубила немало лошадей и овец. Однако спокойно зализать раны времени не было. По весне дядя со своим вторым сыном Инелем ушел усмирять байерку; на долю Кюль-тегина с братом выпали карлуки. Когда они уже выступили в поход, лазутчики принесли весть о том, что карлуки разделились и часть их движется к каганской ставке, где в то беспокойное время собрались семьи многих ушедших на войну, в том числе мать братьев и Пофу, молодая жена Могиляня. Услышав это, Могилянь, и без того мрачный, вконец пал духом.
"Если нас разобьют, мы вернемся домой, - сказал он, накручивая поводья на палец. - Но если нам некуда будет возвращаться..."
Кюль-тегин понимал, о чем он думает. Они оказались между молотом и наковальней: карлуки умело воспользовались их слабостью.
"Нам нельзя разделяться, - сказал он. - У нас мало лошадей, мы ослабли. Поодиночке нас перебьют, как овец. Придется возвращаться".
Могилянь молчал, опустив глаза. Казалось, он признает правоту брата, просто не находит в себе мужества это сказать. Но когда он наконец поднял голову, голос его был тверд:
"Возвращайся ты, а я останусь".
"Ты с ума сошел, - Кюль-тегин не узнал своего голоса. - Они же тебя сожрут!"
"Если мы пойдем все, то не успеем добраться до ставки вовремя. А потом на нас обрушатся с двух сторон... Сам знаешь, тебя им не одолеть. А я буду знать, что матушка и Пофу с тобой, и смогу действовать свободно".
Он был прав: нельзя было идти в ловушку, и нельзя было отдавать дом на разграбление карлукам. Время уходило. Кюль-тегин решился.
"Хорошо, - сказал он. - Я возьму только своих. Алп Элетмиш останется с тобой".
Алп Элетмиш был один из дядиных военачальников, которого тот оставил с ними - то ли в помощь, то ли в надзор. Но у Могиляня теперь каждый воин был на счету, а Кюль-тегин рассчитывал пополнить свои ряды из тех, что остались охранять ставку. Он уже повернул коня, когда брат окликнул его.
"Если Бёгю будет выеживаться, - сказал он и криво усмехнулся, как не усмехался никогда, - иди к Тоньюкуку".
Кюль-тегин нахмурился:
"Я думал, ты ему не доверяешь".
Могилянь поморщился.
"Он заступился за матушку. И он не даст Пофу в обиду... Ну, езжай. Прощаться не будем".
Он оказался прав. Бёгю, старший дядин сын, в его отсутствие остававшийся в ставке за главного, обрадовался подкреплению и не слишком обрадовался Кюль-тегину, но Тоньюкук умело сгладил напряжение. Старый отцовский советник и полководец, по мере усиления дяди и возмужания его сыновей вынужденный отойти на второй план, приветствовал Кюль-тегина сдержанно, но тепло. Иногда Кюль-тегину казалось: Тоньюкук знает, что он, тогда еще семилетний мальчишка, тайком пробрался на совет, спешно собранный после внезапной смерти отца. На том совете беги чуть не передрались, решая, кто из малолетних сыновей Эльтериш-кагана, их спасителя и недолгого защитника, будет более угоден Небу - или им самим. Тогда Тоньюкук напомнил собравшимся, что свободным тюркам негоже ругаться из-за табгачских порядков и что есть степной закон, согласно которому старшему брату наследует младший брат и младшему дяде - старший племянник. Так он решил дело в пользу дяди и фактически вручил ему судьбу племянников: у дяди были свои сыновья, и смирением он никогда не отличался. Кюль-тегин не забыл этого, как и Могилянь; и иногда ему казалось, что Тоньюкук все еще чувствует за собой эту вину и отчаянно старается загладить ее.
Недаром же он помог их матери. По обычаю, после смерти отца она должна была выйти за дядю (и тогда Могилянь и Кюль-тегин оказались бы в полной его власти). Когда он приехал свататься, она слегла и много дней не поднималась с постели. Как-то вечером к ней приехал Тоньюкук, и они, услав Кюль-тегина с братом к младшей матери, проговорили чуть не до утра, а вскоре по кочевьям пронеслась весть: мол, предкам неугодно, чтобы Эльбильге-катун, жена великого Эльтериш-кагана, вошла в другую юрту: сохраняя верность мужу, она навеки привяжет его дух к воссозданному им элю, чтобы охранить его от крушения. Это дало им время. Еще отец отмечал, что его младший сын силен и ловок не по годам. В десять лет Кюль-тегин заслужил право называться мужем: в их юрте появился мужчина, и матери больше нечего было опасаться.
Дяде, конечно, это пришлось не по нутру, но он смолчал: тогда ему еще не под силу было тягаться с Тоньюкуком и родом Ашидэ. Но он ничего не забыл. Когда Могиляню в четырнадцать лет пришел черед пройти посвящение, дядя первым поздравил его и поставил его тардуш-шадом - всего на ступеньку ниже наследного толис-шада, младшего дяди Дусифу. Но одновременно с этим старший сын дяди, Бёгю, который был почти на год младше Могиляня, получил титул малого кагана и вдвое больше войск в управление. Таким образом, он встал выше не только Могиляня, но и Дусифу. Оскорбление пришлось проглотить: к тому времени дядя совершил несколько удачных походов, преподал знатный урок табгачам и расширил границы тюркского эля, и слава его имени затмила славу его старшего брата. Выступить против него было все равно что встать на пути мчащегося во весь опор табуна.
Но братьям было не привыкать: ждать они выучились с пеленок. "Сидите здесь, - говорила им мать, укрывая их каким-то тряпьем, - молчите и не высовывайтесь. Когда можно будет выходить, я скажу". Они родились в беспокойное время, когда их отец увел тюрков из выделенных им табгачами поселений на Иньшань. Табгачи стремились вернуть беглецов под свою руку, окрестные племена - выжить непрошеных соседей. Опасность грозила со всех сторон. Маленькие сыновья Кутлуга рано отучились плакать и беспечно лазать повсюду; только затаившись, они могли дожить до того дня, когда смогут взять в руки лук и меч и встать рядом с отцом.
Но время Кутлуга оборвалось, не успев толком начаться - а теперь, похоже, и дядино время на исходе. Тюркский эль трещит по швам, и если они сумеют пережить смуту - как знать, может быть, у них появится надежда. Карлукам не удалось взять ставку, и они в беспорядке отступили. Если Могилянь и Алп Элетмиш сумеют устоять против второй части их войска, хотя бы с этой стороны можно будет какое-то время не опасаться нападения.
В юрте матери царило совершенно особенное тепло: мягкое, уютно обволакивающее, как в детстве. Она, видимо, ждала его: тут же появились и мясо, и наваристый горячий бульон, и он, вдруг ощутив, что страшно голоден, немедленно принялся за еду, а она, сев напротив, задумчиво наблюдала за ним с какой-то непонятной грустью.
Но даже сейчас он оставался настороже, и поэтому топот копыт и глухой шум голосов, донесшиеся снаружи, сразу же привлекли его внимание. Забыв обо всем, он поспешил наружу. Мать проводила его растерянным взглядом.
Гонец - а это, верно, был гонец - еще даже не успел спешиться, а, может, и не собирался. Его конь тяжело дышал, с боков падали хлопья пены - дольше испытывать его силы было нельзя, но всадник будто врос в седло; он дико озирался кругом и то и дело судорожно дергал поводья и толкал коня в бока пятками, словно все еще мчался во весь опор. Кюль-тегин похолодел.
- Что случилось? - крикнул он. Кругом уже начали собираться люди.
Гонец посмотрел на него - и не узнал.
- Каган убит!
Эти слова эхом прокатились по кочевью - и сразу же воцарилась потрясенная тишина. Кюль-тегин не успел обрадоваться - это была не та весть, которой он боялся; но это была весть, которую он, не признаваясь в том, пожалуй, даже самому себе, втайне ждал много лет и почти уже отчаялся услышать.
- Капаган-каган? - спросил он, сам еще до конца не веря и не сознавая, что его язык произносит эти слова. - Капаган-каган мертв? Да ну же, говори!
Гонец, ошарашенный этим звенящим, почти нетерпеливым голосом, моргнул раз, другой, и взгляд его понемногу начал проясняться.
- Каган убит, - повторил он и понурил голову. - Он возвращался после замирения байерку... ехал лесом один, с небольшим отрядом... Недобитки из байерку окружили их. Они убили всех, а кагану отрубили голову и отправили ее табгачскому послу... так сказал их предводитель...
Кто-то ахнул. Кюль-тегин как-то отстраненно вспомнил, что табгачи действительно назначили награду за голову дяди, выведшего их из терпения своими удачными набегами. Говорили, дядя расхохотался, узнав об этом...
- Это верно?
- Да, - уже совсем тихо ответил гонец. - Инель-каган встревожился, когда каган не явился на место встречи... он погнался за байерку и перебил их, но не успел вернуть голову отца... только его тело...
Он забормотал уже совсем неразборчиво, его плечи обвисли, и он мягко соскользнул с седла на руки подоспевших людей. Но Кюль-тегин этого уже не видел. В его голове эхом билось только одно: "Инель-каган... Инель-каган..."
Инель тоже получил титул малого кагана, хоть и позднее, чем Бёгю. Конечно, они все равно стояли ниже дяди. Но раз дядя мертв...
Кто-то тронул его за руку. Он резко обернулся и увидел мать - и в глазах ее прочел те же мысли. Они столько лет ждали этого момента, а теперь могут все потерять - потому что Бёгю здесь, и Инель здесь или скоро будет, а Могилянь далеко. Младший дядя Дусифу умер, не дождавшись своего часа; Могилянь - старший племянник Капаган-кагана и его законный наследник, но когда он вернется в ставку, это уже не будет иметь никакого значения.
Если ему дадут вернуться.
- Помнишь, что я вам говорила в детстве? - шепнула мать.
Кюль-тегин машинально кивнул. "Молчите и не высовывайтесь. Когда можно будет выходить, я скажу..."
Эльбильге-катун встретила настороженный взгляд сына и негромко, но твердо произнесла:
- Выходите. Можно.
На полпути от Арслана, старшего сына Алп Элетмиша, этим утром сражавшегося с ним плечом к плечу, Кюль-тегина перехватил нукер Бёгю.
- Храбрый Кюль-тегин, - сказал он, - Бёгю-каган собирает всех в главной юрте.
- Когда?
- Сейчас.
Кюль-тегин кивнул:
- Я еду.
Нукера, кажется, озадачило такое быстрое согласие, но, в конце концов, его дело было не рассуждать, а выполнять приказы.
- Бёгю-каган ждет, - механически повторил он и поспешил в противоположную от главной юрты сторону. Кюль-тегин посмотрел ему вслед. Скорее всего, Бёгю дожидался Инеля. Если это так, то Небо на его, Кюль-тегина, стороне; он успел все, что хотел. Теперь дело за Могилянем. Он тронул поводья и неспешно двинулся к главной юрте, стараясь не думать о том, удалось ли Могиляню отразить карлуков и где сейчас гонец, которого он отправил к нему. Мысли его ходили по кругу - дядя, Бёгю, Могилянь - и в памяти всплыл разговор с дядей, единственный их более-менее содержательный разговор, который состоялся после возвращения Тоньюкука, Могиляня и Кюль-тегина с войском из Согда. Дядя тогда вызвал его к себе - мол, чтобы похвалить за доблесть в боях с народом десяти стрел и с Кушу-тутуком. Кюль-тегин застал его за вечерней трапезой - дядя рвал мясо зубами и глотал, как ему показалось, почти не жуя.
"Проходи, племянничек, - засмеялся он, увидев Кюль-тегина. - Или тебя так мной застращали, что ты и сесть со мной у одного очага боишься?"
После обычных расспросов о походе (ничего такого, что он не мог бы уже услышать от Тоньюкука) дядя неожиданно перевел разговор на Могиляня.
"Воевать твой братец может, - заявил он, и Кюль-тегин изумленно вскинул глаза, - но за тобой ему не угнаться".
Вторую часть фразы Кюль-тегин привычно пропустил мимо ушей; а вот первая... Услышать похвалу Могиляню от дяди - который до тех пор их с братом едва замечал и, похоже, был бы только рад, если бы они перестали мешать Бёгю и Инелю - он никак не ожидал.
Дядя усмехнулся, довольный, что ему удалось привлечь внимание племянника.
"В жизни главное - чтобы каждый был на своем месте, - заметил он. - Вот Могилянь, мне кажется, сейчас на своем. У него есть удел, за которым нужно следить, соседи, которых надо время от времени ставить на место... Жены вот нет - это беда. Говорят, Тоньюкук сватает за него свою дочку? Ну что ж - совет да любовь".
Он засмеялся, но его холодные глаза пристально следили за Кюль-тегином.
"И правда, вы уже не мальчишки. Пора взрослеть. А, герой? До каких пор ты собираешься сидеть в тени брата?"
Это прозвучало как обвинение. Можно было бы огрызнуться: "А до каких пор ты собираешься держать нас в тени твоих сыновей?", но Кюль-тегин не решился бросить такое дяде в лицо. Дядя, видно, принял его молчание за знак растерянности.
"Я не требую, чтобы ты отвечал мне сейчас, - сказал он, принимаясь разгрызать кость. - Подумай над этим. Скоро у Могиляня появится своя семья, другие заботы... Мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовал себя одиноким. Твоя семья - это не только твой брат. И у меня ты всегда сможешь найти поддержку... и признание твоего несомненного таланта".
Когда Кюль-тегин вернулся домой, Могилянь с любопытством спросил:
"Чего он хотел?"
Кюль-тегин пожал плечами:
"Набивался мне в отцы. Кстати, он знает о Пофу".
Могилянь вздохнул:
"Конечно, знает... И что? Ему все равно?"
"Похоже, что да".
"Странно".
Кюль-тегин не ответил.
Через некоторое время он спросил:
"Она тебе нравится?"
"Кто, Пофу? - Могилянь покраснел. - Ну... да. Она хорошая. Немного властная... но добрая. Я больше думаю, зачем это Тоньюкуку... Дядя ему этого не забудет".
"Почему? Теперь ты - наследник кагана, у тебя должны быть дети. Род не может прерваться".
Могилянь недоверчиво засмеялся.
"Наследник? Это при Бёгю и Инеле-то? Все знают, кто будет наследовать дяде".
Кюль-тегин подошел к нему, опустился рядом на корточки и заглянул ему в глаза.
"Во-первых, - сухо сказал он, - ты опять начинаешь говорить о себе так, будто ты ни на что не годишься. Во-вторых, ты будешь наследником. Понял? Даже не сомневайся".
В главной юрте было на удивление людно и на удивление тихо. Сюда собрались все беги, находившиеся в ставке, и даже родичи тех, кто воевал на границах: Бёгю-каган никого не забыл, никого не посмел обойти. На почетном месте восседал старейший из бегов, семидесятилетний бойла бага таркан Тоньюкук; лицо его было непроницаемо, и оставалось только гадать, о чем думает советник, переживший уже второго своего повелителя. Военачальники, участвовавшие в отражении дерзкой атаки карлуков, кучковались вокруг Кюль-тегина, бывшего их предводителем в бою. Сам Кюль-тегин сидел с видом задумчивым и отрешенным; похоже, мыслями он был где-то далеко.
Бёгю-каган заставил себя ждать. Когда он вошел, все взгляды сразу обратились к нему. Лицо его было спокойно, но в слишком прямой спине, в слишком размеренных движениях чувствовалось напряжение: он был весь как натянутая струна. За ним, глядя прямо перед собой, шел бледный Инель-каган, даже не переодевшийся с дороги: похоже, он еще толком не пришел в себя. Оба брата прошли к каганскому месту и, чуть помедлив, сели так же, как сидели при живом отце - по обе стороны от него.
- Беги и тарканы! - начал Бёгю-каган; голос его слегка звенел. - Все вы знаете, зачем мы здесь собрались. Не буду тянуть. Мой отец мертв, убит мятежниками байерку. Мы окружены врагами. Наш долг - отомстить за нашего кагана, воздать мятежникам по заслугам, снова привести к покорности народы, входящие в наш вечный эль. Мы должны избрать нового кагана.
- Избрать? - спросил Кюль-тегин, и все головы мгновенно повернулись к нему. - Ты что-то путаешь, Бёгю. Твоему отцу наследует его старший племянник, тардуш-шад Могилянь. Все, что нам нужно - это дождаться его. Надеюсь, ты уже послал за ним?
Бёгю-каган облизал губы.
- Могиляня здесь нет, - сказал он, - а время дорого.
- Дороже закона?
- Храбрый Кюль-тегин! Мы знаем, что сидим сейчас здесь только благодаря тебе. Ты, - Бёгю-каган сглотнул, - привел подкрепление и отогнал дерзких карлуков. За это мы все благодарны тебе. Но не находишь ли ты, что сейчас не время...
- Беги и тарканы! - повысил голос Кюль-тегин. - Позволю себе напомнить вам, что, когда умер мой отец, великий Эльтериш-каган, вы точно так же сидели и совещались о том, кто достоин занять его место. Тогда почтенный бойла бага таркан Тоньюкук, - он слегка наклонил голову в сторону Тоньюкука, - напомнил вам о древнем законе, издавна соблюдавшемся у тюрков, согласно которому старшему брату наследует младший и младшему дяде - старший племянник. Так или не так? - Он обвел собравшихся пристальным взглядом.
- Так, так, - нестройно загомонили те.
- И теперь, когда погиб отважный Капаган-каган, великий воитель, раздвинувший границы нашего эля, мы снова сидим и совещаемся о том же. Не следует ли нам снова вспомнить об этом законе? Младший брат Капаган-кагана, толис-шад Дусифу, умер, не дожив до этого дня. Других братьев у них не было. Значит, Капаган-кагану должен наследовать его старший племянник - старший сын его старшего брата, великого Эльтериш-кагана, тардуш-шад Могилянь. Так или не так?
- Так! - звонко выкрикнул Арслан, сидевший подле Кюль-тегина, и остальные военачальники подхватили:
- Так, так.
- В таком случае нам остается только дождаться его и спросить, согласен ли он быть нашим каганом. Если он скажет "нет", тогда будем думать дальше. Если он скажет "да"... - Кюль-тегин развел руками. - Похоже, Бёгю-каган только зря потревожил вас, беги и тарканы, ибо без Могиляня это собрание не имеет никакого смысла.
Кто-то согласно хмыкнул, кто-то покачал головой. Несколько голов обратились к Бёгю-кагану, но тот сидел, закусив губу, и пытался испепелить Кюль-тегина взглядом.
Тоньюкук подался вперед и хотел что-то сказать, но его перебил ломкий голос Инель-кагана:
- Могилянь ушел против карлуков с небольшим отрядом. Сколько ты предлагаешь его ждать, Кюль-тегин? Два дня? Десять? А если он не вернется?
Сидевшие напротив Кюль-тегина увидели, как с лица его при этих словах сбежали все краски - но он справился с собой.
- Ты знаешь что-то, чего не знаю я, Инель? - тихо спросил он.
- Это ты знаешь что-то, чего не знаем мы, здесь присутствующие? - возразил Инель-каган, обводя рукой вокруг себя. - Ты хочешь гибели нашему вечному элю? Мы не можем бесконечно сидеть и ждать, связанные по рукам и ногам каким-то дурацким законом! Мы должны отомстить... - Его голос пресекся.
Бёгю-каган положил руку брату на плечо.
- Тише, Инель. - Затем он обратился к собравшимся: - Беги и тарканы, простите моего брата. Он видел страшную гибель нашего отца, и это зрелище потрясло его. Его слова вызваны желанием как можно скорее наказать убийц-байерку. Однако я согласен с ним: мы не можем бесконечно сидеть и ждать. - Он повернулся к Тоньюкуку: - Почтенный бойла бага таркан, что скажешь ты?
Тоньюкук прокашлялся.
- Кюль-тегин прав, - хрипловато начал он. - Законный наследник - Могилянь. Однако Бёгю-каган и Инель-каган правы в том, что в это смутное время оставаться без кагана опасно. Поэтому мы должны как можно скорее отправить гонцов к Могиляню, а пока он не приедет, доверить командование Бёгю-кагану, который в отсутствие отца уже...
- Нет! - резко и зло сказал Кюль-тегин, так что сидевший рядом с ним Арслан вздрогнул. Тоньюкук нахмурился.
- Как ты смеешь перебивать старшего? - воскликнул Бёгю-каган.
- А как ты смеешь лезть вперед законного наследника? - бросил в ответ Кюль-тегин; глаза его сверкали. - Хватит и того, что при отце вы помыкали нами, как простыми воинами! Хватит и того, что вы величались каганами, не имея на то права! Беги и тарканы, разве вы еще не поняли? Он собрал вас здесь сегодня, чтобы объявить себя каганом, вслед отцу! Только он не подумал...
Договорить он не успел. Полог откинулся; вбежал взъерошенный нукер и, задыхаясь, крикнул:
- Каган! Войска Кюль-тегина окружили ставку!
Столкнувшись взглядом с самим Кюль-тегином, он осекся и замер.
- Ага! - воскликнул Бёгю-каган, приподнимаясь с места. - Так вот к чему было все это пустословие! Значит, я хочу объявить себя каганом! А сам-то ты что же, храбрый Кюль-тегин? Давно мечтаешь посидеть на каганском войлоке? Эй! - закричал он, обернувшись ко входу. - Эй, схва...
Тут он как-то странно булькнул, вскинул руки и, не закончив фразы, стал оседать на землю. Кровь брызнула на пустое каганское место и на одежды Тоньюкука, сидевшего рядом. Из шеи Бёгю-кагана торчал нож с резной костяной ручкой.
Кюль-тегин медленно опустил руку.
- Такое оскорбление, - сказал он в наступившей тишине, - смывается кровью.
Инель-каган, из бледного ставший белым, как снег, в каком-то зачарованном ужасе глядел на обмякшее тело брата.
Кто-то завопил:
- Да здравствует каган!
И остальные, не разобравшись, подхватили:
- Да здравствует каган! Наш каган! Великий каган! Великий Кюль-тегин!
- Молчать!
Звучный голос Кюль-тегина перекрыл поднявшийся шум. Беги, в панике повскакавшие было с мест, застыли. Двое приближенных советников Капаган-кагана, ухватившие несопротивляющегося Инель-кагана с явным намерением швырнуть его к ногам Кюль-тегина, остановились, не докончив движения.
Кюль-тегин обвел толпу глазами.
- Вы меня не слышали, - сказал он. - Или слышали, но не поняли. Что за люди... Двадцать четыре года назад вы отдали нас дяде, не заботясь о том, что с нами будет, а теперь отдаете мне его сыновей... Нет, на вас нельзя положиться. Моему брату такие советники не нужны. - Он глянул на Арслана, который, когда началась суматоха, вскочил, закрывая его своим телом, и уже совсем тихо сказал: - Убейте всех.
- Всех? - переспросил потрясенный Арслан.
- Да. - И после паузы добавил: - Кроме одного.
- Почтенный бойла бага таркан, - сказал Кюль-тегин.
Все закончилось. Белый войлок потемнел от крови; распластанные тела скрыли от глаз затейливые узоры ковров и изящную утварь. Арслан и другие ушли проверить караулы и убедиться, что в ставке все тихо. В пропахшей смертью и ужасом юрте остались только двое.
Тоньюкук смотрел в лицо Кюль-тегину. Чувствовалось, что ему это нелегко, но он заставлял себя смотреть тому в лицо, чтобы не видеть содеянного им.
- Не бойся. - Голос Кюль-тегина звучал буднично и чуть устало. - Твоей жизни ничто не угрожает. Но это последний раз, когда к тебе так обращаются. Отныне ты лишаешься титула бойла бага таркана. Ты лишаешься права водить войска. Ты вернешься к себе в кочевье и там, в тишине и покое, доживешь отпущенные тебе дни. Это все, что я могу сделать для тебя.
Он помолчал и добавил:
- Если бы не мой брат, ты бы отсюда не ушел.
Но Тоньюкук не двинулся с места. Он напряженно всматривался в лицо Кюль-тегина, будто надеялся прочитать на нем ответ на единственный волновавший его вопрос.
- Как ты оправдаешься? - свистящим шепотом спросил он. - Что скажешь людям? Своему брату? Как ответишь за... - он дернул рукой, - все это?
Кюль-тегин равнодушно откликнулся:
- Скажу, что Бёгю пытался объявить себя каганом в обход моего брата, а дядины советники ему помогали. - Он пожал плечами: - Мне поверят.
Тоньюкук молча смотрел на него.
- Только не говори, что это мне следовало родиться старшим. - Кюль-тегин на мгновение прикрыл глаза. - Мне уже надоело это слышать.
- Не скажу, - медленно ответил Тоньюкук. - Мне кажется, Небо все рассудило верно. Будь здесь твой брат, все обошлось бы без крови.
Глаза Кюль-тегина яростно сверкнули.
- Будь здесь мой брат, - прошипел он, - они бы задавили его и заставили подчиниться, и ты это знаешь. Уезжай, пока я не передумал.
Тоньюкук медленно двинулся к выходу, осторожно переступая через тела. У порога он обернулся. Кюль-тегин все так же стоял на месте, уставившись в стену, забрызганную кровью его родичей и соратников его дяди и отца.
Двумя руками Тоньюкук откинул тяжелый полог и вышел наружу.
В детстве Кюль-тегин и вправду не раз слышал от людей, что это ему следовало бы родиться старшим: мол, и стреляет-то он не хуже легендарных мэргэнов, и в седле держится как влитой, и в будущем непременно будет героем, будет ходить в набеги на табгачей. Могиляня это поначалу явно задевало (следовало признать - в воинском искусстве он действительно уступал младшему брату), но потом он, видимо, привык и сам начал говорить так же. Отцу это не нравилось, а Кюль-тегина прямо обижало - ему казалось, что брат то ли малодушничает, то ли неискренен с ним. Кто знает, куда бы это их завело, если бы не смерть отца и не последовавшая за ней неразбериха в главной юрте. Кюль-тегин только что пересказал брату все, что ему удалось подслушать, и оба сидели подавленные, размышляя, чем обернется для них опека дяди (он все время пропадал в походах, так что они его почти не знали и только слышали, что нрав у него крутой), как вдруг Могилянь сказал:
"Мне кажется, если бы ты был старшим, ты бы не дал дяде так легко поставить на своем".
Сказать, что Кюль-тегин опешил - значит ничего не сказать.
"Ты... - Он поперхнулся, помолчал, пытаясь найти слова для выражения того, что вскипело у него внутри. - Ты тоже? Ты правда хотел бы, чтобы я был старшим?"
Могилянь покраснел и опустил глаза. Кюль-тегин готов был броситься вон из юрты, но заставил себя остаться на месте - он должен был услышать, как брат это скажет, пусть даже это значило бы, что у него больше нет брата. Но Могилянь долго молчал, похоже, честно задумавшись над ответом, а потом серьезно посмотрел Кюль-тегину в глаза и сказал:
"Я просто рад, что ты со мной. Неважно, старший ты мне брат или младший. И я всегда буду на твоей стороне, что бы ты ни решил. И что бы они там ни решили".
Могилянь приехал на третий день к вечеру, весь в пыли и чуть живой от усталости, но живой. Им удалось отогнать карлуков, не больше, но на большее он и не рассчитывал. Воины дрались ожесточенно, понимая, что если их сомнут здесь, то на ставку, где остались их семьи, враги обрушатся уже с двух сторон. Только это их и спасло. Когда прибыл гонец от брата, они с Алп Элетмишем как раз обсуждали, не отойти ли им к Магы-кургану: карлуки затаились, и это тревожило. Могилянь воспрял духом, услышав, что Кюль-тегин отстоял ставку, но следующие же слова гонца его озадачили и вновь насторожили: он знал, что брат не склонен паниковать, и не понимал, чем могла быть вызвана такая спешка. Но времени гадать не было. Он наказал Алп Элетмишу осторожно разведать обстановку, а в случае чего отходить в Магы-курган и ждать подкрепления, и умчался в ставку. Как и сказал брат, он почти не отдыхал по дороге; один конь под ним пал, второй готов был пасть.
Ставка встретила его настороженной тишиной. Вокруг главной юрты стоял караул из нукеров Кюль-тегина. Они сказали Могиляню, что его брат сейчас у матери, и Могилянь поехал к юрте Эльбильге-катун, слишком усталый, чтобы удивляться чему бы то ни было.
Мать выбежала ему навстречу, и Могиляню показалось, что она как будто стала меньше ростом; но обняла она его так же крепко, как и в детстве. Отстранилась, заглянула ему в лицо и ахнула:
- На кого ты похож!
- Матушка, - сказал Могилянь, - я скакал трое суток без перерыва... - Он замолчал. Все остальные слова выдуло из его головы встречным ветром. Но мать поняла.
- Ничего не говори, - приказала она, - я сейчас.
И с этими словами скрылась в юрте. Только тут Могилянь заметил брата, молча стоящего подле входа в юрту. Вид у Кюль-тегина был, в отличие от него, вполне приличный, но лицо все равно такое, будто он скакал не трое, а по меньшей мере семь суток без перерыва.
Могилянь подошел к нему и остановился в нескольких шагах. Брат молча смотрел на него. Могилянь чувствовал, что должен спросить о чем-то - о чем-то очень важном, - но никак не мог сообразить или вспомнить, о чем.
Тогда заговорил Кюль-тегин.
- Ты опоздал, - сказал он.
Но прежде чем Могилянь успел расстроиться - или для начала хотя бы вспомнить, как это делается - брат улыбнулся, и Могилянь, успокоенный, с облегчением улыбнулся в ответ.
Он опоздал. Но это не страшно.
Все хорошо.
Мать отправилась к младшей матери - "посумерничать", как она сказала - но и Могилянь, и Кюль-тегин прекрасно понимали, что так она дает им возможность поговорить наедине.
А поговорить им было о чем.
- Объявил себя каганом? - ошарашенно повторил Могилянь. - Вот так просто?
- Дядя поставил его выше тебя, - напомнил ему Кюль-тегин. - Даже если ты забыл об этом, он не забыл.
- Я знаю, просто... - Он обхватил руками голову. - И ты... Нет, поверить не могу. - Он помотал головой. - Значит, теперь...
Кюль-тегин улыбнулся.
- Да. Ты - каган.
Могилянь посмотрел на него так, будто он вдруг заговорил на незнакомом языке.
А потом неожиданно сказал:
- Я не могу.
На лице Кюль-тегина медленно проступило удивление - будто брат только что сообщил ему, что не может поднять чашку или сесть на коня.
- Почему нет?
- Я не могу, - уже увереннее повторил Могилянь и зачастил: - Не делай такое лицо. Как будто ты не знаешь... Сколько мне уже? Тридцать два? А сколько мне было, когда умер отец? Восемь? Не поздновато ли спохватились?.. Я уже смирился, что мне не бывать каганом. Мне уже поздно менять привычки. Я лучше вернусь в свой удел вместе с Пофу, буду жить там в тишине, охранять свои границы... - По лицу Кюль-тегина прошла судорога, но Могилянь, ничего не заметив, продолжал: - Но каганом я не буду. Это не по мне.
- Тогда кого же прикажешь посадить на войлок? - В голосе Кюль-тегина пробилась какая-то странная, нехарактерная для него дрожь. - Может быть, вернем из царства мертвых Бёгю? Или Инеля?
Могилянь с искренним удивлением посмотрел на него:
- Зачем их? Тебя.
Лицо Кюль-тегина захлопнулось - никак иначе это было не описать. С него мгновенно исчезло всякое выражение.
А потом он очень спокойным, очень ровным голосом сказал:
- Нет.
И Могилянь, как и он сам совсем недавно, удивился:
- Почему?
- Просто - нет. Я... - Кюль-тегин помолчал. Затем, видимо справившись с собой, он продолжал уже чуть менее безэмоционально: - Бёгю погиб потому, что посмел выступить против законного наследника. Теперь ты предлагаешь мне сделать то же самое? И заслужить ту же участь?
- Нет, конечно! - в панике воскликнул Могилянь. - Прости. Я...
- Тогда других вариантов нет.
На какое-то время повисло молчание. Потом Кюль-тегин осторожно коснулся руки брата.
- Слушай, - уже мягче сказал он. - Ты сможешь, я знаю. Я же не брошу тебя одного. Я буду с тобой. Пофу будет с тобой.
- Она не простит нам отца.
- Он жив. И ты всегда сможешь вернуть его, если захочешь.
Могилянь внимательно посмотрел на него:
- Думаешь, ему можно доверять?
"Если бы ты сейчас видел себя со стороны, - подумал Кюль-тегин, - ты бы перестал сомневаться в том, что способен править".
Потом он задумался над ответом. Если вернуть Тоньюкука в ставку, расскажет ли он Могиляню, Пофу или - бери шире - всему народу о том, что случилось тогда в главной юрте? Нет, ответил себе Кюль-тегин. Тоньюкук умен и понимает, что война за каганское место окончательно разрушила бы и так разваливающийся эль, уничтожила бы все, что создавали Эльтериш-каган, Капаган-каган и он сам. Он, Кюль-тегин, всего лишь выбрал того, кто был ему ближе всех... как и дядя. Но Могилянь не похож на них обоих. Возможно, именно он сумеет вернуть тюркскому элю его былое величие и мощь.
И если - когда - это произойдет, Кюль-тегину хотелось бы это увидеть - и хотелось бы, чтобы другие тоже увидели и поняли.
- Думаю, можно, - сказал он, и Могилянь кивнул:
- Я подумаю.
Он решил, понял Кюль-тегин. Он примет власть.
И на душе у него как будто стало чуточку легче.
5. Один
Когда он открыл глаза, кругом было темно. Ему почудилось, что кто-то позвал его по имени, и он окликнул:
- Кто здесь?
Но никто не отозвался.
Бильге-каган потер виски. Похоже, он задремал сидя, и ему привиделся то ли сон, то ли воспоминание. Это все Йоллыг-тегин с его надписью. Разбередил старые раны. Хотя, конечно, он сам просил его прийти... Дольше оттягивать было невозможно.
Он закрыл глаза, пытаясь поймать ускользающий сон, снова услышать удаляющийся голос брата - но вспоминалось все не то. Вот он едет домой - ему не терпится посмотреть, как растет Бильге-Кутлуг; Пофу стала как будто бы мягче и больше не поминает ему табгачскую княжну (можно подумать, он знает, как она выглядит, можно подумать, ему есть дело; этот брак нужен ему только для того, чтобы окончательно скрепить мир между их народами, но этот шелковый лис, каган табгачский, все не спешит соглашаться...) Его перехватывает запыленный, растрепанный всадник. И вот уже он сам мчится за этим всадником, позабыв обо всем, проклиная собственное легкомыслие, собственную дурость - нельзя было отпускать его с такой горсткой, надо было все-таки ехать с ним, вообще не надо было его отпускать...
Он не успел. И на всю жизнь запомнит, как выглядело лицо его брата, с которого холодная рука смерти стерла все краски - оно было проникнуто строгим, сосредоточенным спокойствием, будто Кюль-тегин о чем-то глубоко задумался и ушел в себя, так ушел, что не докричаться...
Бильге-каган с силой провел рукой по лицу. Не хватало еще самому об этом вспоминать. Его глаза вновь метнулись к входному пологу. Он специально велел не задерживать никого, кто приходит к нему - но, наверное, скоро уже рассвет, а ни Пофу, ни Ижань-тегин так и не появились.
Странное чувство гнетущей тоски охватило его. Может, он проспал так долго, что настал конец мира? Не потому ли никто к нему не идет, когда ему больше всего на свете нужно увидеть хоть одну живую душу, поговорить хоть с кем-нибудь, увидеть, что он не один... Он почувствовал, что не может больше так сидеть; его неудержимо потянуло броситься вон из юрты, найти кого-нибудь - хоть тех же часовых - обругать их, если они заснули на посту... Но этот порыв прошел так же быстро, как и появился. Снова навалилась тяжелая усталость, верная его спутница в эти дни; руки и ноги стали неподъемными, будто к ним привесили огромные железные гири. И Бильге-каган никуда не пошел. Вместо этого он сполз вниз, улегся, подложив руку под голову, и стал смотреть на дотлевающие угли.
Завтра, сказал он себе. Завтра я найду Ижаня и хорошенько встряхну его - хватит прятаться от меня по чужим юртам, пора учиться быть наследником. Не готов он. Я тоже был не готов. А потом съезжу к Тоньюкуку, проведаю его. Ему, наверное, уже возраст не дает сесть на коня, а гордость не позволяет попросить меня приехать. Ничего, я приеду сам. Посидим с ним, подумаем, потолкуем о том, как быть теперь...
Но прежде всего я дам ответ посланцам кагана табгачского. Я поблагодарю его за дары и попрошу его о ничтожной милости - прислать мне мастеров для украшения заупокойного храма моего брата. Ведь известно, что табгачи как никто преуспели в изящных искусствах. А я хочу воздвигнуть такой храм, чтобы на него дивились все народы. Это меньшее, что я могу сделать для того, кто столько лет был моей опорой и трудился ради меня, не жалея сил, без кого не было бы Бильге-кагана и - вполне возможно - уже давно не стало бы глупого мальчишки Могиляня.
Решено. Отяжелевшие веки закрылись будто бы сами собой, и до самого утра он спал без сновидений.
Послесловие
Кюль-тегин умер в 731 г. (причина неизвестна). Спустя три года, в 734 г., Бильге-каган был отравлен; в переводе китайских летописей, выполненном Н. Я. Бичуриным, отравителем назван Мэйлучжо. Спустя еще десять лет, в 744 г., каганат окончательно развалился, раздираемый борьбой за власть и восстаниями покоренных племен.
Памятные стелы Кюль-тегина и Бильге-кагана с надписями на древнетюркском и китайском языках были обнаружены в Монголии, в долине реки Орхон, в конце XIX века. Древнетюркские надписи были расшифрованы В. Томсеном и В. В. Радловым (об этом подробно рассказывается в книге Э. Добльхофера "Знаки и чудеса"). Надпись Тоньюкука, в отличие от стел братьев, выполнена на двух столбах и представляет собой не памятную надпись в честь Тоньюкука, а рассказ о становлении каганата и его, Тоньюкука, участии в этом.
Примечания
*По Э. Добльхоферу.
**По пер. В. В. Радлова и П. М. Мелиоранского.
***Хуский язык - согдийский язык. Согдийские купцы, торговавшие китайским шелком, играли значительную роль в жизни Тюркского каганата.
****Пер. В. П. Васильева.
*****Табгачи - китайцы. Каган табгачский - китайский император.
******Пер. С. Е. Малова.
*******Эль (тюркский эль) - самоназвание тюркского государства.
Описание выражения лица Кюль-тегина позаимствовано у Л. Н. Гумилева.